Клинок Ворона

Глава 1.

Из сугроба я вылезала долго и занудно, отплевываясь от набившегося в рот снега и ошалело мотая головой. Гамма ощущений просто неописуемая. Тихо, мирно бродить по августовскому лесу, где среди мха уже виднеются первые желтые листья, высматривать хитро спрятавшуюся шляпку гриба, насвистывать себе под нос что-то ободряющее и вдруг – очутиться по уши в снегу. Потрясающе!

Хотя вру. «Вдруг» – не было. Не зря говорят, что каждый поступок имеет свои последствия. Нет, я не имею в виду, что если мне сегодня придет в голову надеть черный свитер, то завтра в Камеруне будет землетрясение. Все-таки мое воздействие на окружающий мир минимально и не столь разрушительно. Я ограничиваюсь мелким влиянием на доступные предметы: забить замочную скважину кабинета математики смесью из спичек, жвачки и клея, так, чтоб учитель труда с пыхтеньем возился над ней добрую половину урока, как раз давая мне время на подготовку к незапланированной контрольной. Устроить соседу «ночь тяжелой музыки» в благодарность за прошлую «ночь пьяных воплей». Споро организовать спасательную экспедицию на дерево с целью вызволения оттуда ободранного дворового кота. При этом: сломать себе руку, получить по носу когтями от разъяренного представителя кошачьего семейства, с удивлением осознать, что в моей помощи вредная животина не нуждалась и орала на всю улицу исключительно по причине злокозненного характера и хорошего настроения.

За эти и другие подвиги я получила вагон и маленькую тележку последствий: нагоняй от директора, нецензурное слово черной краской на дверях и две недели в больнице.

Так что в случайности я не верю. Если уж тебя угораздило посреди августа месяца угодить в сугроб – значит перед этим ты или сел в машину времени, или разозлил телекинетика, или… схватился рукой за матовую, бархатную на вид, рукоять ножа.

В моем случае был как раз третий вариант.

На ножи мне везло с детства. Первый экземпляр своей будущей коллекции я нашла, когда мне было шесть лет, играя во дворе своего дома. Как стало известно значительно позже, им оказалась маленькая финка. Изящная, с коротким лезвием и свинцовой наборной ручкой, в которую из чувства прекрасного неизвестный умелец вставил колечки оранжевой полупрозрачной пластмассы. Финка долго лежала в моем секретере, сначала между куклами и раскрасками, а потом среди прописей и тетрадей, пока спустя четыре года ее не купил один из старшеклассников. Цену помню точно – пять рублей.

Дальше покатилось само. Я находила ножи в самых неожиданных местах: между планками садовой скамейки, на автобусной остановке, в туалете театра, в метро, в собственном подъезде. Пожалуй, единственными неохваченными моим специфическим талантом местами оставались Антарктида и Луна. Хотя, могу поспорить, что если бы меня занесло туда каким-нибудь сумасшедшим ветром, я бы точно нашла нож в толще вечного льда или на дне кратера.

Самым «хлебным» местом оставался лес.

Все нормальные люди возвращались оттуда с полными корзинками всякой приятной всячины – грибов и тому подобных ягод – только я одна, как сирота, шла налегке, размахивая пустым лукошком, на дне которого перекатывались три черничины и жалкая сыроежка, зато за моим ремнем красовался очередной трофей. Друзья смертельно завидовали и разводили руками, мол, везет же некоторым. Я тоже им завидовала – уж очень хотелось гордо принести домой полную, обязательно с горкой, корзину грибов и небрежно поставить ее на стол перед изумленными родителями. Но пока мечтам не суждено было сбыться: я с упорством локомотива тащила в дом железяки, складывать которые было уже абсолютно некуда.

Коллекция холодного оружия в нашей квартире неуклонно росла. Зайди к нам в гости милиция, у них бумаги не хватило бы записывать наименования. Перочинные, столовые, обыкновенные, охотничьи, самодельные, раскладные бабочки, «выкидухи», новые и почти сгнившие от ржавчины, большие и маленькие, острые, гнутые, тупые – ножи заполонили наш дом. Их можно было увидеть в любом уголке квартиры, даже там, где их не могло быть по определению, например, в ящике с постельным бельем.

На кухне, в специально выпиленной из березового капа подставке, красовалась целая коллекция: для рыбы, масла, мяса, внушающие уважение секачи, которыми так ловко орудуют продавцы на рынке, и миниатюрные экземпляры, без практической пользы, зато симпатичные. Они заполняли ящики письменного стола, теснились на прикроватной тумбочке, ютились между книгами на полках и злорадно поблескивали лезвиями из-под дивана. В общем, ножи были моим крестом, который я упрямо волочила по жизни.

Нет, положительные стороны в таком странном «умении» тоже присутствовали. Никогда не возникало вопроса, что подарить на день рождения кому-нибудь из приятелей. Семейный бюджет от этого только выигрывал.

Если я в последний момент вспоминала, что у Васи, Пети, Даши не круглый, но приятный юбилей, о котором меня предупреждали еще месяц назад, но я по рассеянности пропустила это сообщение мимо замороченных другими проблемами ушек, то дело решалось просто. Зорким глазом окидывалась коллекция, выбирался самый подходящий экземпляр, и дело в шляпе! Друзья всегда оставались довольны подарком, а на плохие приметы, вроде того, что ножи дарить – к ссоре – они чихать хотели. Стальной блеск и узоры на рукоятке перевешивали любые суеверия.

В десять лет я радовалась каждой новой находке, хвасталась родителям, те в ответ снисходительно кивали. В тринадцать – только равнодушно пожимала плечами, в пятнадцать – старательно отворачивалась от хищно подмигивающего из травы лезвия, делая вид, что ничего не вижу. Это не помогло. Ножи мстили за такое невнимание к своим острым персонам: при следующей попытке порезать хлеб для бутербродов или просто залезть в ящик стола за карандашом, мои руки тут же украшались порезами. Неглубокими, но неприятными. Эти чудища словно предупреждали: «Лучше не шути, мы-то без тебя обойдемся, а вот ты без нас – навряд ли». Когда я в тридцать пятый раз залепила свои многострадальные пальцы полосками лейкопластыря, то вздохнула и смирилась. А что было еще делать?

Два года назад, перед самым своим днем рождения, я выпросила у родителей денег якобы на «вон ту сиреневую блузку, помнишь, у нее еще вырез сзади». Мама с сомнением покачала головой, словно чувствуя подвох, но отказать не смогла – шестнадцать лет единственному ребенку не каждый день исполняется. Тем более я редко что-то просила. Знай мама, на какую глупость будет потрачена эта сумма, она бы мне добавила пару хороших затрещин и неделю домашнего ареста.

Проходя мимо витрины магазина, откуда на меня всеми пуговками укоризненно смотрела блузка, мне пришлось собрать всю свою силу воли в кулак, чтобы не завернуть в зеркальные двери и не выложить на прилавок успевшие помяться в кармане джинсов купюры. Упрямство победило – сиреневая мечта осталась одиноко висеть на манекене.

Конечно, идея была безумной: тащиться через полгорода в какой-то старый район, среди совершенно одинаковых дворов-колодцев искать нужную парадную, пешком подниматься на шестой этаж, получить удар током от неисправного звонка – и все ото ради того, чтобы в ответ на строгое «Кого несет? », промямлить:

– Я по объявлению. Там написано, что здесь порчу снимают…

Весь идиотизм ситуации я оценила только после как закончила фразу.

«Трижды дура! Нет, четырежды! Руки в ноги, и бегом отсюда, пока тебя в поликлинику не сдали. Для опытов», – я уже попятилась к лестнице, когда дверь квартиры слегка приоткрылась и из-за натянувшейся цепочки на меня уставилась благообразная старушка. Ее внешность никак не соответствовала услышанному мною ворчливому голосу. Таких обычно называют «божий одуванчик»: седые волосы аккуратно прибраны под старомодную сетку, лицо сморщенное, напоминает изображение гор на географических картах, редкие белесые брови. Благолепие образа нарушали лишь темные, глубоко посаженные глаза.

– Деньги-то есть? – хрипло спросил «божий одуванчик».

Я робко кивнула. Снимать порчу совершенно расхотелось – подумаешь беда, ножики нахожу. Не взрывчатку же.

– Тогда заходи. Что встала? – цепочка звякнула и дверь приоткрылась еще на пару сантиметров.

Я, проклиная себя за глупость, протиснулась в образовавшуюся щель. Наверно, бабушка опасалась воров или шпионов, потому что, быстро захлопнув за мной дверь, и пару секунд провозившись с замками, она надолго приникла к глазку. Наконец, оторвавшись от увлекательного вида на пустую лестничную клетку, старушка бодро потопала вперед по темному коридору.

– Чавой замерла? Я чай не куница – за руку не тяпну. Обувку сымай и в комнату иди, – деревенские интонации, внезапно прорезавшиеся в ее голосе, только прибавили беспокойства. Бабушка явно была так же далека от сельской жизни, как Леонардо ди Каприо от основ квантовой физики.

Послушно скинув кроссовки и повесив куртку на свободный крючок вешалки, я тихонько прошла вглубь квартиры. Подозрительная старушка уже ждала меня в одной из комнат.

М-да, обстановочка тут была что надо. Единственное, чего не хватало для полноты картины – пыльного чучела нильского крокодила. Круглый стол темного дерева стоял ровно в центре комнаты. Массивный, вычурный, словно сошедший с каталога антикварной лавки. На нем поблескивала зеркальцами странная конструкция из реторт, трубок, осколков и колб. Из сосуда в сосуд вяло перетекала какая-то синяя жидкость. Запах от этой «лаборатории юного алхимика» исходил премерзкий: помесь розовых лепестков, корицы и сгнившего мяса. Не выдержав, я прикрыла нос рукой.

– На диван садись! Чавой встала столбом в дверях!

Диван обнаружился в углу комнаты, между закрытым черными шторами окном и старинным торшером с проеденным молью абажуром. Усидеть на предложенном месте оказалось проблематично. Этот предмет мебели был на последней стадии разложения, или разрушения – не знаю как правильно применять это понятие к семейству кроватно-кресельных. Две пружины, давно мечтавшие исполнить роль подручных инквизитора, тут же впились в меня. Конкретнее – в спину и еще одно место. Я поерзала, стараясь найти такое положение, при котором присутствие этих железяк было бы не столь неприятным. Ничего не вышло, к первым пружинам сразу присоединились все их забытые в недрах дивана подружки.

– Чавой у тебя стряслось, родная? – последнее слово прозвучало из старушкиных уст как «черт бы тебя побрал». – Небось, разлучница зазнобу умыкнула? А он, как телок на веревочке, вслед пошел? Это не беда, все поправим. Бабка Аглая на то тут и приставлена, чтоб у девиц все в порядке было. Как хлопца-то кличут? – барабаня эту скороговорку, она одной рукой переставляла на столе колбы, другая же была занята колодой больших толстых карт с черными «рубашками» и тонким золотым узором по краям.

– Никак не кличут, – честно призналась я. «Хлопца» на данный момент у меня не было. – Я из-за другого пришла…

Старушка не дала мне закончить:

– Экзаменов, значит, страшишься? Есть у меня один оберег дивный, никому не отдавала, жалко было. Но такой хорошенькой девушке так и быть – подарю. Почти задаром!

– Я не боюсь экзаменов, – вся эта глупая ситуация стала всерьез меня раздражать. – Не хочу устраивать наводнение в Африке, становиться кинозвездой и выходить замуж за Орландо Блума! Я просто хочу, чтобы меня выслушали.

«Божий одуванчик» перестал изображать бурную деятельность и внимательно на меня посмотрел.

– Так говори, – хмыкнула старушка. – Тебе рот не затыкают, – она обиженно поджала губы и, грохнув ретортой об стол, уселась на колченогую табуретку.

– Я нахожу ножи…

Весь рассказ занял не больше пяти минут. По мере того, как я говорила, выражение лица бабушки пережило изменения от высокомерно-презрительного до искренне-заинтересованного.

– Хочу, чтоб вы сняли с меня эту порчу. Надоело. Хочу как все – спокойно, тихо и буднично. Что бы никаких ножей! – чуть не плача, я закончила свой рассказ и уставилась в пол. Почему-то было очень стыдно: пришла к постороннему человеку, вывалила на его плечи проблему, о которой не рассказывала даже самым близким подругам, и еще ожидаю помощи.

– Очень интересно, очень, – бормотание старухи потонуло в звоне стекла. Я подняла взгляд. Хозяйка квартиры, со скоростью, не достойной ее почтенного возраста, снимала со стола всю свою лабораторию. – Первый раз с таким сталкиваюсь. Нет, люди разные приходят. Беды разные – сын или муж запил, завистники на работе заели, машину угнали, близкий человек без вести пропал. Все ко мне идут и у каждого проблемы, но вот чтобы такие… Очень интересно! – перенос колбочек на пол завершился. На темную столешницу были водружены: витой подсвечник с двумя рожками, катушка ниток и простенькое алюминиевое колечко. – Когда последний раз что-то находила?

– Сегодня, – пропавшая робость снова накатила на меня. С этой бабушкой определенно было что-то не так: пропадающий деревенский говор, резкая смена поведения, невесть откуда появившаяся в голосе приветливость – я уже ничего не понимала. – Прямо в вашем подъезде. Вот, – я вытянула из кармана маленький перочинный ножик с яркой ручкой из красной пластмассы, – на ступеньках лежал.

– Очень хорошо! Давай сюда, – старушка буквально выхватила у меня из рук швейцарскую безделушку. – Никогда о таком не слышала. Нет, есть у меня знакомая, так она людей помогает найти. Посмотрит на фотографию пропавшего и скажет, жив ли он и где примерно находиться может. Да что в этом толку? К примеру, скажет: севернее города, в районе пяти-десяти километров. Не побежит милиция обыскивать такую территорию, у нее своих хлопот до горла. Да и кто гадалке поверит? Вот если родственники у человека богатые окажутся, сами поиски организуют – вот тогда и пропавший находится. В пяти случаях из десяти ее предсказания верны. Статистика, конечно, неточная, но что поделаешь, ворожба не математика: формул нет, расчетов и теорем тоже, только тонкая ниточка. Ошибся раз – она и порвалась.

Старушка расположила подсвечник ровно в центре стола, достала из кармана вязаной кофты две свечи из коричневого воска и стала неспешно обматывать одну из них ниткой.

– У многих дар такой, нестойкий. У меня, к примеру, тоже. Вроде и беда одинаковая: одному помогла, а второму – хоть лоб расшиби – не получается и все тут. А у тебя другое, – нитка ровными рядами ложилась на свечу, глубоко врезаясь в мягкий воск, а бабушка продолжала рассуждать. – Если не обманываешь, а я по глазам вижу – правду говоришь, то значит у тебя дар постоянный. Просто выражен иначе. И не смей такой талант порчей называть. Сглазишь еще. Чудеса – они не любят, когда про них дурное думают. Пропадают, словно их и не было.

– Так мне и надо, чтоб пропало, – возражать было немного боязно, но я решилась. – Сколько можно? Весь дом, как филиал музея холодного оружия. Тем более примета есть…

– Вот ты о чем, – старушка бросила на меня быстрый взгляд и снова вернулась к своему занятию, – примета… Много их, примет. Ты про какую? Нельзя сталь дарить – беду в чужой дом приведешь? Или боишься, что оборотень на огонек заглянет, если семь ножей вкруг лягут? Или, – старушка перекусила нитку и наткнула ставшую черной свечку на штырек, – нож найти – любовь потерять? Глупости это. Брешут завистники, а ты мучаешься.

– Сбывается ведь, – пробормотала я, понимая, что уж об этом постороннему человеку знать совершенно не обязательно.

С самого начала все пошло наперекосяк. Идея дурацкая, колдунья ненормальная, да и я не лучше.

– Что сбывается? Мальчик бросил? Так это с кем угодно приключиться может. Думаешь, одна ты такая? Ко мне за день десяток девчонок приходит, и половина из них куда посимпатичней тебя будет, – бестактно заметила старушка, – а проблемы все те же. Обидел, разлюбил, увели… У тебя не пустяк, не шелуха луковая, а дар! Настоящий, не стекляшка-пустышка.

– Хочу, чтоб не было этого «дара». Совсем. Не нужны мне такие чудеса, – упрямо повторила я.

– Ну, дело твое, – старушка внимательно оглядела вторую свечку и, удовлетворившись качеством обмотки, наткнула ее на штырек. – А мое дело – понять, откуда в тебе дар взялся ж как его убрать можно. Дурную ты мне работу предлагаешь, бессовестную… Кстати, как тебя по имени?

– Аня. Аня Семенова.

– А меня Аглаей Андреевной звать. Ну, вот, Анюта, все готово. Сейчас я свечи зажгу, а ты ровно между ними смотри и постарайся не моргать.

Чиркнула спичка, и к многочисленным ароматам комнаты добавился едкий запах сгоревшей серы. Фитильки свеч занимались неохотно, и старушке приходилось подолгу держать спичку рядом с каждым из них. Я послушно смотрела между двух неярких язычков пламени, изо всех сил стараясь не моргать. Опыт, приобретенный в младших классах во время постоянных игр в «гляделки», пришелся как нельзя кстати. В противоположной стене комнаты, которую я была вынуждена рассматривать, ничего примечательного не было: старенькие обои в когда-то жизнерадостный, а теперь покрытый пятнами и трещинами узорчик, пучок сушеной крапивы и простенькое бра с плафоном, покрытым пылью.

Краем глаза я заметила, как старушка, пробормотав что-то себе под нос, поводила руками над ножиком и осторожно положила его прямо на свечи, немного с краю, чтоб пламя не касалось лезвия и пластмассовой ручки.

– Не надо… – начала я, полностью уверенная в том, что делать этого ни в коем случае нельзя. Договорить я не успела: резкая боль раскаленной иголкой прошила сзади шею, потом стежками спустилась по позвоночнику и завязалась узлом в животе. Сердце гулко стукнуло о ребра и забилось в сумасшедшем ритме. Комната перед глазами поплыла: склянки на темном паркете, встревоженное лицо старушки, которая что-то мне кричала, шторы, опять склянки и очень яркие, словно звезды сентябрьской ночью, язычки пламени на свечах. Потом все смазалось, слилось и только огоньки продолжали оставаться такими же ослепительными, лишь цвет поменяли на изумрудно-зеленый.

Очнулась я от резкого запаха нашатырного спирта и попыталась убрать руку, державшую пузырек около моего носа. Язык ворочался с трудом, но все же оказался способен на связное предложение.

– Что случилось? – приподнявшись на локтях, я поняла, что все также нахожусь в пропахшей комнате колдуньи, только не сижу, а лежу на ее диване. О чем мне тут же напомнили зловредные пружины – им было ровным счетом наплевать на мое самочувствие, в отличие от самой старушки.

– Анечка… Ты как? В порядке? Как мертвая лежала… Я, старая, перепугалась… Чуть не бросилась неотложку вызывать… Деточка, скажи что-нибудь…

– Со мной все хорошо, – самое интересное, что со мной действительно было все отлично: голова больше не кружилась, от боли не осталось и следа, а сердце билось спокойно и размеренно, как и положено нормальному сердцу. – Я живая. А что случилось-то?

Аглая Андреевна вздохнула и завинтила пузырек с нашатырем:

– Сбой произошел, – проворчала она уже привычным, недовольным голосом. – Я подумала, простым способом вычислю, как к тебе дар привязан и откуда он возник, а диагностику провести забыла…

– И что?

– Что, что… Не могу я тебе ничем помочь. Ни убрать, ни прибавить. Никогда такого не встречала. Дар – как река. Имеет исток, из которого течет, с годами усиливается, а потом застывает на пике. У тебя сложный случай: представь, что на эту реку плотину поставили, усмирили поток, заставили успокоиться. В одну сторону вода бьется, напирает, грозит разрушить, а с другой – тишь да гладь, тонкий ручей. Вот ты плотиной своему дару служишь, не даешь ему вырваться. А уж откуда он взялся, и как ты на его пути оказалась – не знаю. Твои способности на пять порядков выше моих и не мне в твоем деле разбираться. Видишь, слабое чужое вмешательство сознания лишило, а если бы я глубже попыталась пролезть… Даже подумать страшно!

– И что мне теперь делать? – странно, вроде от старушкиных слов должно стать горько и обидно, но я приободрилась, вроде как галочку в голове поставила, в графе «все что могла – сделала».

– Почем я знаю? Талант у тебя странный, но не смертельный. Люди еще и не с таким живут и радуются. Денег с тебя не возьму – не за что. Так что иди-ка ты домой…

Я поднялась с дивана. Вредные пружины огорченно скрипнули, лишившись жертвы. Старушка проводила меня до дверей, и уже спускаясь по щербатым ступенькам лестниц, я все еще слышала, как она возится с замками.

Домой я пришла, держа в руках маленький сверток.

Так закончилась моя первая и последняя попытка борьбы со своим странным талантом. Нужно ли говорить, что через некоторое время родители обо всем узнали, и нагоняй я получила запоминающийся. Мама потом еще долго допытывалась, что сказала мне эта «шарлатанка», но я молчала, как партизан на допросе, стойко держась за версию «руками помахала, свечку зажгла и выгнала». Говорить правду не хотелось.

Приключение я забыла довольно быстро, только иногда, очень редко, мне снились два ярко-изумрудных огонька и я просыпалась оттого, что меня колотит дрожь. Но утром от ночных кошмаров не оставалось и следа. Свеженайденные ножи занимали почетное место в моем письменном столе. Папа строго заявил, что военный склад должен находиться в одном месте, и сослал острую братию на вечное поселение в мою комнату. Исключение было сделано только для кухни.