Глава 3

«Пусть будет больно, пусть невыносимо, но только так – через страдания обретается покой и счастье. И ты будешь счастливой, будешь. И однажды поймешь, что эти хождения по мукам были не зря.»

(с) Яна

Говорят, у кошки девять жизней. Интересно, а сколько их у человека? Сколько раз можно морально умереть и воскреснуть? Сколько каждый из нас выл зверюгой от бессилия и выворачивающего наизнанку отчаянья? И где тот предел, та черта, за которой опускаются руки и произносится сакраментальное: «всё, больше нет сил, я сдаюсь»?

Думаю, сколько людей – столько и ответов на эти вопросы, но однозначно, по «живучести» мы переплюнем кошку с её фирменной девяткой. Я, во всяком случае, точно, ибо вся моя жизнь, начиная с восемнадцати лет, неизменное хождение по краю над пропастью, в которую я ни раз срывалась и в которой давно бы уже сгнила, если бы не Олег.

Пусть он сам всегда толкал меня в неё, но он же успевал схватить в последний момент, вытянуть за шкирку, даря маленькую, призрачную надежду на то, что мне ещё есть за что бороться, а, следовательно, и ради чего жить. И хотя я не умаляю заслуги врачей, но с того света меня вытащила именно надежда. Если бы Гладышев не подарил её мне, не намекнул, что всё ещё может быть, я бы сдалась, опустила руки. Ибо жить так, как я жила последние шесть лет у меня больше не осталось сил.

Я столько лет прождала этого мужчину, что стала совершенно непригодной для кого-то или даже чего-то другого на этом свете. Попытки же доказать обратное не принесли ничего, кроме горечи и еще большей пустоты. Как и время, которое так и не залечило мои раны, а ведь я всерьёз полагала, что как-то оно само рассосется или что-то изменится, если не в жизни, то хотя бы во мне самой. Но нет, ничего не меняется.

И хотя мы все с непоколебимой уверенностью утверждаем и даже свято верим, что с годами становимся циничными и нас уже так просто не задеть, но на самом деле мы всё те же: маленькие девочки и мальчики, верящие в чудеса и жаждущие любви. Которые с возрастом не становятся сильней или мудрей, только лишь трусливей. Смелые девчонки и отважные мальчишки, получив удар, больше не бросаются очертя голову на поиски своего счастья, они обиженно прячутся, надеясь, что однажды их найдут и полюбят. Так что все эти пафосные речи «Я уже не та» или «не тот» – полная херня! Сколько бы жизнь нас не била, а мы все так же надеемся и ждём, потому что душа, она не стареет, она всегда молода, полна любви, задора и веры в лучшее. Вот и моя была полна, стоило только прийти в себя и узнать, что с Сашей и Олегом всё в порядке. Когда же мама по секрету сообщила, что Гладышев приезжал ко мне ночью и сидел рядышком, шепча какие-то нежности, внутри у меня всё сжалось, а потом будто расцвело, распустилось пышным цветом, заполняя шестилетнюю пустоту радостью такой величины, что казалось, еще немного и за спиной вырастут крылья. Именно в это мгновение я по-настоящему ощутила себя живой: впервые за долгие годы я дышала полной грудью, улыбалась без причины и мечтала.

Господи, как же я мечтала! До дрожи желая вновь увидеть искреннюю Гладышевскую улыбку, сразившую меня когда-то с первого взгляда. Почувствовать его тепло, его нежность, его заботу, ласку… да всего его такого, каким он бывает только с самыми близкими и дорогими людьми. Я мечтала вернуть мои Мальдивы, растопив Арктические льды, которыми неизменно все эти годы были покрыты любимые глаза. Глаза, созданные для того, чтобы согревать, любить и гореть счастливым блеском. И они обязательно будут, уж теперь я свой шанс не упущу.

Придёт, обниму, зацелую всего и не отпущу больше, никому не отдам: ни сомнениям его, ни страхам, ни уж тем более, сучке этой белобрысой. Мой он, сколько бы не отнекивался и как бы не сопротивлялся, а я все равно мой! Я это знаю, чувствую и готова за свое счастье бороться. Может, я его и не заслужила, но выстрадала точно.

Такие у меня были планы, и я с нетерпением ждала, когда смогу их претворить в жизнь, но, видимо, не зря говорят: «Хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах.».

Когда заявился Пронин, я поняла, как мне шесть лет назад пришла в голову мысль искалечить людей. Смотрела на него и Мачабели, и зверела, с ужасом представляя, что будет, если Олег с Прониным встретятся.

Естественно, фортуна ко мне, как и всегда, благоволила, поэтому тут же организовала встречу. Как только дверь открылась, и в палату вошел улыбающийся Гладышев с Сашкой на руках, у меня в груди всё оборвалось.

Задохнувшись, я с ужасом наблюдала, как бледнеет дорогое лицо, а в любимых глазах тепло и искренность сменяются маской леденящего спокойствия, от этого что-то внутри меня рассыпалось на осколочки, ибо я кожей, каждым нервом почувствовала боль Олежки, его разочарование и горечь, и так мне стало плохо, так погано, что захотелось дурниной заорать на всю больницу, но вместо этого я будто онемела, молча дрожала в объятиях другого мужчины и тонула, словно Титаник в холодном океане Гладышевских глаз, понимая, что если он сейчас закроется, навертит в своей голове и даст заднюю, я просто сойду с ума, жить не смогу. Поэтому, как только за ним и Прониным закрылась дверь, у меня началась паника, в приступе которой я едва не высказала всё, что думаю о вмешательстве Мачабели. Если бы не Сашка, мы бы наверняка поругались, но мой зайчонок и без того был напуган всем происходящим, поэтому я не могла дать волю эмоциям. Впрочем, у меня на это и сил не было, все они уходили на то, чтобы найти выход из сложившейся ситуации и не позволить Гладышеву придумать тысячу всяких «но», по которым мы не можем быть вместе.

Но как я не ломала голову, ничего на ум не приходило, время же тикало и играло против меня, ибо Гладышев все дальше и дальше, и все больше погружается в свои невеселые думы, взвешивая все «за» и «против». И я знаю наверняка, что чаша весов склоняется отнюдь не в мою пользу, а в пользу этой… «тихой гавани».

Она у него заботливая – примчалась сразу же. Почувствовала, видимо, что-то. А может, он ей позвонил? Господи, а что если у них все действительно серьезно? Что если он правда на ней женится? Что если всё сказанное мне – это просто страх, жалость и паника? Я не знаю, и это сводит с ума. Как быть, что думать?

Озаряет меня не сразу, но и это случается. Правильно говорят, всё гениальное – просто. Чтобы не накручивать, надо не позволять думать, не давать времени на размышления ни себе, ни уж тем более, Гладышеву. Хватит быть понимающей и смиренно – ждущей, хватит зарывать голову в песок и надеяться, что оно как – нибудь само наладиться. Не наладиться! Уж точно не с Гладышевым. С ним надо по-другому, иначе так можно и до скончания века прождать. Я, конечно, всё равно бы ждала, но в свете последних событий понимаю, что ожидание – самое бесполезное занятие, какое только можно придумать. Жизнь же слишком коротка и непредсказуема, чтобы растрачивать её на что-то, кроме поиска счастья.

Поэтому, преодолевая неуверенность и страх, я впервые за эти годы позвонила Олегу сама. Раньше мы общались только через личных помощников, так что сейчас для меня это было сродни чему-то интимному, словно я не номер телефона набрала, а как минимум, в трусы ему полезла. И судя по тому, что Гладышев игнорировал мой звонок, он придерживался аналогичного мнения, вот только я, как бы не было стрёмно, обидно и страшно, а пасовать не собиралась.

Нет, любимый, не в этот раз! Подожди у меня ещё, я тебе ни то, что в трусы… под кожу, в каждую мысль, в каждое мгновение твоей жизни залезу! – закипая, мысленно приговариваю я, продолжая названивать.

До Олеженьки, видимо, дошло, что отступать я не намерена, и он, наконец, ответил. На меня сразу же обрушилась волна злости и недовольства. Гладышев кипел, а я выдыхала с облегчением и радовалась, как дура. Ибо всё, что угодно только ни его леденящее спокойствие и невозмутимость. Против них я бессильна. С ревностью же хоть и страшно встречаться, поскольку Олежечка, когда ревнует – придурок ещё тот, но я лучше проглочу тонны унижений, чем проведу еще хоть день без него. Хотя когда-то, помнится, я утверждала обратное. Даже дурой себя называла. Может, и правда дура, но иначе просто не умею. Не получается, как ни стараюсь.

Люблю его. До беспамятства, до полной потери себя люблю, поэтому готова стерпеть что угодно, лишь бы только рядом был. Впрочем, у меня и выбора нет. Это даже не любовь, это что-то кармическое, древнее, первобытное… Видимо, когда создавали этот мир, в книге жизни меня писали исключительно для него. Раньше меня пугала эта одержимость, это полное растворение в мужчине, а сейчас… Сейчас я думаю, что ничего в этом такого ненормального или больного нет. У каждого из нас своя религия: кто-то Богу молится, кто-то – на себя любимого, кто-то – отдается целиком и полностью работе, кто-то – детям. Моя же религия – Гладышев. И как бы меня не подбивали на атеизм гордость, самолюбие и амбиции, мои «религиозные убеждения» все равно сильнее. Поэтому вопреки всем жестоким, обидным словам, что он высказал мне в порыве гнева и ревности, вопреки намеренно – причиненной боли и унижению, и даже вопреки понимаю, что так будет ни раз и не два, я презрела всякую гордость, отчаянно моля его остаться и дать нам ещё один шанс.

Впрочем, какая вообще гордость?! Я даже о ней не вспомнила. Смотрела, как он уходит, и готова была ни то что умолять, готова была на коленях за ним ползти, вцепившись в штанину. К счастью, хватило просто слов.

Когда Гладышев замер возле двери, у меня внутри всё оборвалось. Я не могла поверить своему счастью. У меня крик из груди рвался, когда он развернулся и тихо сказал своё прости. Я задыхалась от слёз, сердце на куски разлеталось от каждого слова, от взгляда теплого и этой чуть виноватой улыбки. А уж когда его губы коснулись моих, мир для меня просто исчез. Всё, что осталось – только он и я. Точнее только он – моё занудное счастье. И я благодарила за него небо, лихорадочно целуя родное лицо, жадно втягивая любимый, терпкий запах. У меня голова от него кружилась, вело всю, ломало, как наркоманку, дорвавшуюся до дозы.

–Олеженька, – всхлипываю, вцепившись, как ненормальная в его плечи. Меня трясет, захлебываюсь дикой радостью и не могу… Надышаться не могу, насмотреться, напитаться им…

Смотрю сквозь пелену слёз, скольжу дрожащими пальчиками по небритым щекам и задыхаюсь от восторга и какой-то задушенной, застарелой боли.

–Малыш, – хрипло отзывается Олег и чуть отстранившись, ласково заключает моё лицо в свои холодные ладони, но мне не холодно, я в моём Раю цвета безоблачного неба. Наши взгляды встречаются, дыхание перехватывает, сердце замирает и всё… Всё в этом моменте. Не нужно ни слов, ни прикосновений. Хочется просто смотреть в любимые глаза, вдыхать родной запах и по-бабьи плакать от счастья, теплым ветерком заполняющим, душу.

В это мгновение вспоминается Катя из «Москва слезам не верит» и её разрывающее «Как долго я тебя искала». Вот так и я: смотрю на него, внутри болит все, переворачивается, а в голове так и бьётся мысль: «Как долго я тебя ждала.». Кончиками пальцев нежно касаюсь морщинок вокруг глаз, обвожу скулы.

Не выдерживаю, тянусь к нему и не отрывая взгляда, целую легонечко так, изучающе, вспоминая, каково это – целовать этого мужчину, каково это – быть для него желанной, особенной, любимой…

Я уже и забыла насколько это охрененно, сумасводяще, до умопомрачения вкусно. Гладышев перехватывает инициативу: зарывается рукой в мои волосы, нежно обводя языком контур моих губ, отчего по коже бегут мелкие мурашки, а в животе порхают те самые пресловутые бабочки. Судорожно втягиваю воздух, когда он углубляет поцелуй, проникая языком в мой рот. Я начинаю посасывать его, смакуя, наслаждаясь каждым движением.

Вперед – назад, вперед – назад…

Воздуха не хватает, в низу живота сладко обрывается, между ног становится горячо, влажно и так пульсирует, ноет…

Боже, я, наверное, кончу просто от одной мысли, что это он!

У Гладышева тоже начинается ломка: дышит тяжело, жадно, напористо целует, шарит руками по больничной сорочке, но тут же себя тормозит, сжав её в нескольких миллиметрах от моей ноющей, жаждущей его прикосновений, груди, мне же хочется шепнуть ему, чтобы не останавливался, чтобы прямо здесь и сейчас… занялся со мной любовью, заполнил собой, позволил в полной мере насладиться тем, что я принадлежу ему.

Я хочу его, хочу безумно! Потребность быть ближе, наверстать все эти безликие года зашкаливает.

Кончики пальчиков покалывает от желания дотянуться до зиппера на его брюках, высвободить возбужденный член, и неистово ласкать, слизывая его вкус, наслаждаясь сдержанными стонами и несдержанными толчками в горло… Но вовремя, как и Гладышев, торможу себя, ибо нельзя. Пока нельзя. И вовсе не потому, что это вроде как неправильно – вот так сразу, без церемоний отдаться мужчине.

Плевать мне на правила, особенно, после того, как моя жизнь была на волосок от смерти! Мы и так потеряли слишком много времени, чтобы тратить его на глупые, ненужные преамбулы. И видит бог, я бы плюнула на всё и не просто себя предложила, я бы бесстыдно соблазнила Гладышева, нагло присвоила, но к сожалению, ни с моим отягощенным анамнезом давать волю своим желаниям. Олеженька, конечно, как и всякий мужик, не откажется, вот только потом как начнёт анализировать… и тушите свет. Я у него в шлюхи просто за «Эй, блондин!» была записана, а в каких списках окажусь за минет даже думать не хочется, поэтому свят–свят-свят. Возможно, я и ошибаюсь, но лучше лишний раз перестраховаться. Вот только сказать легче, чем сделать.

Я не могла оторваться от Гладышева, цеплялась изо всех сил, целовала, как дикая, посасывая любимые губы, лаская горячий, напористый язык своим, скользила ладонями по крепким плечам, ластилась всем телом, дразнилась, постанывала и, наверное, дала бы себе волю – дотянулась бы до манящей, оттопыренной ширинки, если бы Олеженька не взял дело в свои руки.

–Малыш, – выдохнул он мне в губы. – Я ведь не железный.

Вот с этим я бы поспорила, таких кайфоломов ещё поискать, но вслух, конечно же, не стала этого говорить.

Критиковать любимого мужчину ни в коем случае нельзя, а в моём и подавно. Вот женится – тогда можно будет на орехи раздавать(шутка), пока же…

–А какой? – ласково улыбнувшись, протянула я хриплым от желания голосом, глядя в Гладышевские шальные от возбуждения глаза.

–Голодный, Янка, – признается он, и уткнувшись мне в шею носом, с чувством добавляет, вызывая табун мурашек. – Как волчара голодный до тебя.

–И что же мешает? – провокационно уточняю, нежно перебирая пепельные волосы.

–Да как-то не очень хочется, чтобы ты подо мной ластами щелканула, – выдаёт он, разряжая обстановку и сбивая весь настрой. Нет, он реально кайфолом.

–Если бы я и хотела «щелкануть ластами», то только под вами, Олег Александрович, – шучу, целуя его в макушку, как маленького мальчика. Гладышев смеется.

–Я, конечно, польщён, но давай, отложим это мероприятие лет так на пятьдесят…

–А ты смогЁшь?

–С самой красивой семидесятилетней девочкой на свете? – насмешливо уточнил он, я же, представив себе эту картину, рассмеялась, отчего спину тут же прострелила боль, вызывая стон.

–Что такое, малыш? – сразу же встрепенулся Олежка, обеспокоенно заглядывая мне в лицо.

–Представила девяностолетнего тебя на семидесятилетней мне, – отшутилась я, притягивая его обратно.

–А -а…, – ухмыльнулся он и легонечко коснувшись губами моей шеи, со смешком резюмировал. – Хорошая была бы смерть.

–Да, прямо мечта Тириона Ланнистера, – хохотнула я и с чувством процитировала, когда Гладышев недоуменно приподнял бровь. – «-Как ты хочешь умереть, Тирион, сын Тайвина?

– В своей постели, лет в восемьдесят, напившись вина и с девкой на члене.»

Гладышев зашёлся хохотом.

–Чайка, где ты эти пёрлы откапываешь?

–Ты что не слышал про Игру престолов?

–Ну, что-то слышал, конечно. Не совсем же я отсталый.

–Не совсем, – насмешливо согласилась я, не скрывая иронии, за что тут же огребла – Олеженька, недолго думая, нежно цапнул меня за шею, отчего по телу прокатилась предательская дрожь.

Я тяжело вздохнула, едва сдерживая стон, Гладышев замер, а после медленно отстранился, и неловко кашлянув, отвел взгляд. В это мгновение мы будто очнулись, словно смыло в раз всю непринужденность, напоминая, кто мы и почему здесь оказались. Мы напоминали двух аборигенов, вырвавшихся из привычных миров в какую-то незнакомую вселенную.

Смотрим друг на друга взволнованными взглядами, и не знаем, что еще сказать, с чего начать и что сделать. В голове назревает миллион вопросов и проблем. Как мы впишемся в жизни друг друга, чем придется жертвовать, что менять и главное, как справимся с нашим прошлым? Всё это тяжким даже неподъемным грузом ложится на плечи, и я понимаю, что если мы сейчас не остановимся, то всё испортим.

Да, нам о многом нужно подумать, многое нужно решить и изменить, чтобы не повторить прошлых ошибок, но сейчас… Сейчас просто хочется побыть свободными от всех земных проблем влюбленными людьми. Нам нужна эта передышка, чтобы собраться с силами и не дать страхам растащить нас по разные стороны – в наши привычные, спокойные болотца, поэтому осторожно беру Гладышевскую руку в свою.

–Давай не будем сейчас думать обо всём этом… – целую нежно его сбитые казанки.

–О чём же мы будем думать тогда? – снисходительно интересуется он, нежно погладив меня по щеке. Мне же приходит на ум одна милая идейка…

–Ни о чём, – отвечаю просто и откинув одеяло, пододвигаюсь. – Просто ложись рядом, поболтаем. Я соскучилась по твоим занудным рассуждениям.

Олег улыбается и с сомнением смотрит на койку.

–Ложись-ложись, – похлопала я по матрасу и нахально пообещала. – Приставать не буду.

Гладышев рассмеялся и покачав головой, с тяжелым вздохом снял туфли, а после лег рядом. Кровать заскрипела, меня вжало в бортик, отчего в спине тут же вспыхнула яростная боль, но я ничем не выдала её. Сцепив до скрежета зубы, втянула бесшумно воздух и кое-как перевернулась на бок, быстренько стирая испарину со лба, чтобы Олег не понял, каких усилий мне это стоит. Гладышев, слава богу, тоже был занят тем, чтобы улечься как можно удобнее, поэтому мои потуги остались незамеченными.

Когда мы, наконец, устроились, я прильнула к Олегу и выдохнула с облечением, прижавшись щекой к его груди, слушая мерный стук любимого сердца. Так хорошо мне стало, так спокойно и уютно…

–Дом, милый дом, – прошептала я с улыбкой, обвив Олеженьку для надежности ногами. Гладышев усмехнулся и не скрываясь, втянул запах моих волос, а после поцеловал меня с каким-то особым трепетом в лоб, отчего у меня дыхание перехватило и глаза защипало от слез. Столько всего в этом жесте было…

–О чём думаешь? – тихо спрашиваю спустя некоторое время.

–Как ни странно, ни о чём, – признается Олежа со смешком.

–Снег пойдёт, наверное, – подкалываю его, за что тут же получаю шлепок по бедру. – Аккуратней, Олег Александрович, я ведь могу передумать и начать приставать, – предупреждаю и угрожающе скольжу рукой вниз по животу, с удивлением отмечая, что Гладышев -то набрал в весе. Видать, правда с Алиской спокойно.

Так, Яночка, тормози! Не смей об этом даже заикаться пока! – орет разумная часть меня. И я, как бы не подмывало поднять сию скользкую тему, откладываю её на «потом». Придёт еще Алискин час, хватит с нас на сегодня Пронина.

–Если будешь также, как бабка кряхтеть, то я скорее расплачусь от жалости, – как и всегда, уел меня Олеженька. Оказывается, всё он заметил, поросёнок такой. Но прежде, чем я успела возмутиться, переменил тему. – Ну, и о чём ты хотела послушать мои «занудные рассуждения»?

–Я уже послушала. Спасибо. Думаю, на ближайшую пятилетку хватит, – отшутилась я.

Олег улыбнулся и вновь чмокнул меня в макушку.

–Янка… – позвал тихо.

–Что, Олежечка?

–Да ничего, просто сто лет твоё имя не произносил, – признается он невесело и задумчиво повторяет, словно смакует. – Янка, Яна, Яночка…

У меня же опять ком в горле встает и глаза начинает жечь.

Знаю, мы похожи на двух придурков, несём какую-то чепуху, но, что поделать, если мы такие и есть – два придурка, настолько истосковавшиеся друг по другу, что даже возможность с любовью обратиться по имени вызывает у нас сумасшедший восторг. Казалось бы, такая мелочь, но после всего, что мы пережили, каждое «Янка» и «Олежечка», каждый ласковый взгляд и легкое прикосновение бесценно.

И мы наслаждались этим подарком. Сплетали наши пальцы в замок, сравнивали их, прижавшись ладонями, соединяя линии жизни, любви и судьбы. Улыбались друг другу и каждую минуту целовались, точнее… лизались – иначе и не назовешь то, как мы изучали друг друга языками, с томительной нежностью сплетаясь ими и расходясь, словно в танце, постанывая от необходимости сдерживаться.

–Ты сладкий, – шепчу, заглядывая в его пьяные от желания глаза.

–А ты солёная, – отзывается он, обводя большим пальцем мои зацелованные губы.

– Тропикана-женщина. Горяча и бешена. А внутри солёная, словно кровь. Текила-любовь… – напела я, улыбнувшись.

–Точно, это про нас, – согласился он, невесело усмехнувшись, видимо, вспомнив полный текст. Я же от досады чуть не взывала. Ну, не дура ли?! Нашла что напевать.

–Было про нас, – шепотом возразила, тяжело сглотнув.

Гладышев хмыкнул, у меня же внутри засвербело.

–Я…

–Молчи, – не позволил он пролиться потоку моего раскаяния, жестко припечатав. – Никогда об этом не говори! Мне не нужны ни твои извинения, ни уж тем более, оправдания. Логику твоих поступков я никогда не пойму, и легче мне не станет, поэтому это всё ни к чему. Я простил тебя, но раскладывать по полочкам – почему и зачем ты трахалась за моей спиной, не хочу.

Каждое его слово било наотмашь. Безусловно всё правда, и он прав, просто я отвыкла от этой его прямолинейной даже бесцеремонной манеры рубить правду –матку, и сейчас была обескуражена.

Отстранившись, я дрожащими руками потянулась за бутылкой воды, чтобы хоть как-то прийти в себя.

Мне было стыдно даже вспоминать о том, что я совершила, не говоря уже о том, чтобы обсуждать с Гладышевым «зачем и почему трахалась». Господи…

–Ян, – поднялся он с кровати и подойдя к окну, продолжил, вглядываясь в огни ночного города. – Я хочу, чтобы ты всё как следует обдумала. Сейчас в нас с тобой говорят эмоции, и кажется, что всё будет по-другому, но…

–Я за шесть лет, Олег, обдумала всё и ни один раз, – тяжело вздохнув, сказала я, понимая, что не получится у нас отложить расстановку точек над «i» на потом.

– Это тебе сейчас так кажется, а потом эйфория пройдет, начнутся будни, и ты поймешь, что любить меня проще на расстоянии, – не скрывая иронии, парирует он. – Я ведь всё такой же, Ян. Помешанный на работе, занудный тип, а может, даже стал невыносимей, всё – таки не молодею. Конечно, я буду стараться, как –то свой желчный характер усмирять, но ты же сама понимаешь, шила в мешке не утаишь.

–Понимаю, Олеж, – мягко отзываюсь, не в силах сдержать улыбку. Какой он у меня всё-таки глупенький. Неужели всерьёз думает, что я за столько лет ничего не поняла?

–И ты готова с этим мирится? – повернувшись, приподнял он бровь.

Раньше я бы наверняка спросила – а почему это только я должна мирится? Теперь же я действительно понимаю – понимаю, что за мужчину выбрала, а потому смысла в этом вопросе не вижу никакого. Тут всё просто: либо мирится, либо даже не начинать отношения. И дело вовсе ни в какой-то там покорности. С Гладышевым не покорность нужна, с ним нужна хитрость. Раньше я мыслила примитивно и всё воспринимала в штыки, сейчас понимаю, что он такой же мужчина, как и все, а они устроены довольно просто: главное – не воевать с ними и не пытаться перевоспитывать. Это не значит, что нужно танцевать на задних лапах. Вовсе нет. Если бы смыл заключался в этом, то Гладышев бы давно женился на своей Алиске, но он почему-то здесь – обсуждает будущее с женщиной, которая трахалась за его спиной.

Я много рассуждала о нашей совместной жизни, анализировала свои ошибки, перечитала гору книг по психологии, и пришла к выводу, что каких-то единых правил нет, кроме одного: постоянство температуры – залог здоровья не только любого живого организма, но и отношений между мужчиной и женщиной. Конечно, иногда надо повышать её, чтобы ликвидировать небольшую «простуду», но не переборщить, чтобы эта температура не начала сжигать и сам «организм». Проще говоря, Гладышев прав – в семейной жизни нет места скачкам, микроклимат должен быть всегда стабильным. «Термостат» же находится в руках женщины, главное – научится им пользоваться с умом. Мне кажется, за эти годы я поумнела в достаточной мере, чтобы восстановить «здоровье» нашей семьи, поэтому без колебаний, уверенно отвечаю:

–Готова, Гладышев.

–Надеюсь, ты понимаешь, что речь идёт о переменах в жизни нашего сына, – продолжил он.

–Я понимаю, а ты? – задала я встречный вопрос, потому что знала, скандалов мы при всем желании не избежим, но скандал скандалу рознь, и мне бы не хотелось, чтобы сын стал свидетелем того, как его отец будет всячески оскорблять мать, а то и давать волю рукам. Я, конечно, не собираюсь доводить Гладышева до бешенства, но считаю не лишним напомнить, что ему тоже не помешает следить за своим языком и действиями.

–Я, как и ты всё понимаю, Ян, вопрос в том – сможем ли? – устало вздохнув, резюмировал он и помедлив, сделал признание, от которого у меня внутри все стянуло огненным жгутом. – Я люблю тебя, люблю очень сильно, иначе не сходил бы столько лет с ума. Ты единственная женщина в моей жизни, к которой я испытывал такие чувства. Но…

–Обожаю эту часть, – не удержалась я от шпильки.

–В каком смысле? – нахмурился Олег.

–Ну… – протянула я, понимая, что сейчас не совсем уместно приводить очередную цитату, но раз уж начала, то надо закончить. –Как говорится, всё, что до «но» можно смело отбрасывать.

–Возможно, – усмехнулся Гладышев и в очередной раз резанул по больному. – Суть в том, что я больше не могу тебе доверять. И я не знаю, как мы будем строить отношения при таком раскладе.

–Понимаю, – тихо отозвалась я, опустив голову, чтобы не выдать предательских слёз, подступивших к глазам. Не получалось у меня спокойно принимать последствия собственных ошибок.

–Я просто хочу, малыш, чтобы ты не давала мне поводов для сомнений. Подумай, действительно ли тебе нужно это. Я улетаю завтра в Москву, неделю меня не будет, взвесь всё. Хочешь ли ты изменить свою устоявшуюся жизнь?

–Всё, чего я хочу, Гладышев, это ты. И другого ответа у меня не было и не будет, – отрезала я.

–Тогда завтра же реши вопрос со своим бараном, а то он уже разводиться собрался, и верни ему всё, что он подарил, – потребовал Гладышев, отправляя меня просто в нокаут.

Загрузка...