Клятва на верность

Глава 36

…И вдруг его пронзила страшная догадка. Валаччини! Это Валаччини все подстроил… Ангел! Где же Ангел? Если это дело рук Валаччини — значит, его скорее всего подстрелил Сержант… Но где? Неужели в Генуе? Неужели все-таки на той набережной Сержанту удалось выстрелить в него?

— Что… с… нгами… — слабо прошептал Варяг.

— У вас было проникающее ранение в оба бедра, — женский голос, спокойный, успокаивающий голос. Точно пушистой лапкой котенок гладит по руке… Приятный голос. — Но но счастью кости не задеты, только большая кровопотеря. Но это поправимо. У вас организм могучий. Справитесь!

— Ск… ольк… мне… здесь… еще?

— Неделю минимум! — Опять голос строгий. Но все равно приятный. Как котенок по руке. Коготки выпустил и царапнул… — Ваш друг говорит, как только можно будет, они вас отсюда сразу увезут…

— Кто… гврит… Ангел? Где Ангел?

Смешок.

— Да нет. Вроде бы он не ангел. Скорее, на беса похож. Степан Юрьевич…

А, так все-таки Степан! Сержант… Все же Сержант, сука, его достал… Снюхался-таки с Валаччини!

И опять все померкло в глазах, опять со всех сторон навалилась тьма и — пустота…

— Что еще будем пить?

— Давай пиво…

— Нет, не надо, мне еще водки.

— А я пива.

— Пусть твои гаврики принесут еще закуски. Что-то ничего уже не осталось. Мы что, все сожрали?

— А мне уже блевать от этой жратвы хочется. Давай лучше водочки…

— О чем базар, ребята? — послышался голос Варяга. Он возвращался из туалета, на ходу застегивая брюки.

— Варяг, Алик пить не хочет. Он жрать хочет, не наелся еще.

— Да, поесть не мешает. Это сколько ж мы выпили, рехнуться можно!

Варяг придвинул кресло к столу, на котором стояло много пустых бутылок и тарелок с объедками. Они втроем с Аликом и Ангелом уже который час поминали Медведя в его особняке. Алик так и остался здесь жить, привык. Все, конечно, перешло по наследству к Варягу, тем более что у Медведя не было, да и не могло быть наследников — наследник у него был один, большой сходняк, и глава его — смотрящий Варяг. А так все осталось по-прежнему

Они сидели в большом кабинете покойного хозяина, где тот принимал гостей, за столом, перед которым до самых дверей лежал огромный ковер. По этому ковру шли когда-то приглашенные, шли к этому самому столу, шли, придавленные суровым взглядом Медведя, от которого всем становилось невмоготу. И вот теперь нет Медведя.

В кабинете было полутемно, пахло сгоревшей свечкой, потому что и впрямь отмечали поминки при свечах, как любил покойный. Отмечали давно, уже порядком подустали, но все еще держались.

— А черт! Я же забыл, чем собирался вас потчевать, — с трудом подбирая слова, сказал Алик. — Как же я забыл! Я же тут ансамблик пригласил, как это его, бишь… ВИА — вокально-инструментальный. А какая там деваха поет!.. Как же я забыл…

Он нажал кнопку электрического звонка на столе, и через минуту в дверь ввалился один из тех его парней, что вечно ошивались во дворе — охраняли поместье и при Медведе, и сейчас, при новом хозяине.

— Зови этих… лабухов. Не уснули там еще? И девку не забудь! — крикнул уже вслед.

Варяг одним махом, не моргнув глазом, опрокинул полную рюмку, словно лекарство проглотил, потом вынул сигарету из лежащей тут же на столе пачки и закурил.

— Что ты там высматриваешь, все равно ни черта не видно, — сказал он Ангелу, который перегнувшись, смотрел на ковер.

Тот, продолжая смотреть вниз, в полумрак, разъяснил:

— Красненькое тут где-то должно быть. Две недели назад… Алик! Восемнадцать дней как, да? Тебя, Варяг, помнишь, не было… а Медведь еще в сознании был… мы здесь Юргу всем сходняком приговорили.

— Как «здесь»? Я же сказал где-нибудь подальше.

— А тут не далеко, что ли? Мы его и здесь, в подвале, того… Федул резал. Как барана, — захихикал Ангел при том воспоминании. — Кровищи хлынуло!.. Я и смотрю.

— Давно уже затерли, — веско пояснил Алик. — К похоронам старались. Чтоб как у порядочных людей.

— А я, Варяг, тебе признаюсь, никогда не думал, что из тебя порядочный смотрящий получится, — вдруг сказал Ангел и прищурил у свечки черный дьявольский глаз. — Как увидел тебя тогда в Казани в бане и говорю себе: и что это Медведь в нем нашел? А теперь посмотри — пахан всея Руси! Мы стоять по стойке смирно должны, пока ты сидишь.

Ангел встал, а за ним и Алик. Варяг сидел, пока те наполняли рюмки. Ангел и Алик так, стоя, и выпили и почти упали в кресла. Варяг одобрительно кивнул.

— Это еще что! Я тут задумку имею пробиться не куда-нибудь, а туда, на самый верх! — сказал он и указал пальцем в потолок.

Ангел и Алик послушно глянули туда, ничего не увидели и стали слушать.

— Слыхали, наверное, после расстрела Белого дома решили новый парламент в России устроить — Думу?

— Это как при царе, что ли? изумился Ангел.

— Во-во. Выборы в декабре пройдут. Самое время и нам свою предвыборную кампанию развернуть. Месяца полтора у нас еще есть — надо поднапрячься. Пора нам выходить с зон да с малин, пора входить во власть. Прежде всего надо создать свою партию. Назовем ее как-нибудь расплывчато, чтоб как можно больше людей к нам подтянулось. Скажем, что-нибудь вроде «Новой республиканской…».

— А «демократической» не хочешь? — ввернул Ангел.

— Нет! — помотал головой Варяг. — Только не это. Слишком много развелось вокруг демократов. Помяни мое слово — через два-три года слово «демократ» будет сродни матерному ругательству. Так вот, без партии к Думе не подступишься. А партия, считай, у нас уже есть. С отлаженной системой руководства и железной дисциплиной. Только осталось ее оформить и зарегистрировать. В стране, где у каждого в семье кто-то сидел, за нами пойдут миллионы — только кликни…

— Это уж точно, — согласился Алик, икнул и нажал кнопку звонка.

— Где эти музыканты? — крикнул он вошедшему быку.

— Инструменты готовят.

— А раньше не могли?

— Так пока вы тут гуляли, они уже и спать пошли.

— Поторопи! — махнул рукой Алик и повернулся к Варягу. — Девка у них, Варяг, для тебя как раз. Специально подбирал. Ты таких любишь, брюнеточка!

Варяг вспомнил Светлану и удивился, что воспоминание о любимой женщине уже не отдалось привычной за эти прошедшие после смерти Медведя сорок дней болью. Сам удивился — прошло всего ничего, а он уже согласился с чужими доводами: да, все верно, сейчас она с маленьким Олежкой была бы для него только ненужной обузой. Правильно они решили удалить ее на время.

Сейчас, когда злость и негодование притупились, он чувствовал, как внутренне освободился, почувствовал, как спал постоянный гнет с души — ожидание, что с ней и сыном что-нибудь произойдет действительно ужасное. Да, теперь не надо было думать о безопасности Светы и мальчика. А то он себя почти семейным вообразил. Это он-то! Варяг! Смотрящий!

— Подожди, Варяг! — дернул его за рукав Ангел. — А как к этой твоей партии подступиться?

— Подключи людей по всем регионам. Пускай собирают подписи для регистрации. А тогда можно уже и на выборы выходить. Но надо торопиться. Даю тебе на все про все несколько дней. Максимум — через неделю мы должны зарегистрироваться. Времени, конечно, мало, но ведь и мы не демократы какие-нибудь, у нас все четко поставлено. Так?

— О чем базар, Варяг! Через три дня все будет на мази, — уверенно заявил Ангел и потянулся к пачке сигарет на столе.

— Да, кстати, наш подопечный… Парфенов, не дергается? — вспомнил Варяг.

— Не-е, мои люди не спускают с него глаз. Дома сидит, никуда не выходит. Мы телефон прослушиваем — тоже ни гу-гу.

— А тех, кто в списке, проверили?

— Проверить-то проверили, но зацепиться не за что. Квартиры чистые, партийные кассы там точно не спрятаны.

— Конечно нет. Они и в этом дворце Медведя не поместится. В общем так; еще день-два, и мы обязаны всех расколоть, узнать, как подступиться к этим миллионам.

— А Парфенову ты и впрямь хочешь кинуть восемь лимонов?

— Отдам. Мое слово твердое. Если деньги добудем, отдам. Тогда для нас это будет мелочовка.

— Ничего себе мелочовка, — хмыкнул Ангел.

Толпа шумных и веселых юнцов вдруг заполнила кабинет. Несколько человек, на ходу настраивая гитары, выстроились перед столом. За ними в темноте маячили любопытные физиономии быков. А певичка, как сразу отметил Варяг, была действительно хороша — резвунчик. Ангел подтолкнул его в бок:

— Слушай, я бы на твоем месте не песни стал слушать, а взял бы эту телку и завалился бы с ней на мягкую перину. Благо хоть Медведь и не любил перин, но для других держал. Ну так как? Она тебе за штуку баксов такой ВИА устроит — все заиграет и запоет! Видал, какие сиськи?

Варяг, только что с интересом разглядывавший начавшую петь красотку, вдруг потерял к ней интерес. Проститутки его давно уже не интересовали. А эта… Какая разница: проститутка она или нет, если будет его за деньги любить. Отрицательно мотнув головой, он поднялся.

— Не-е, бери сам.

— Смотри, у меня не залежится.

Варяга шатнуло, но он справился, выбрался из кресла и, пройдя сквозь шеренгу раздвинувшихся музыкантов, вышел.

— Свет включить, Владислав Геннадьевич? — дыхнул на него водочным перегаром один из быков.

— Оставь, — отшатнулся от мерзкого запаха Варяг и пошел к лестнице вниз, а потом по коридору к выходу.

Вышел на крыльцо и остановился, покачиваясь в темноте. Закинул голову, чтобы вдохнуть воздуха побольше. Низкое, тяжелое от звезд небо серебряной чашей зависло над ним. Даже диск луны как-то сливался с мерцающим сиянием небесной плащаницы. Он подумал, что никто из горожан сейчас не знает и не хочет знать звезд. Только те, кто сидел, кто не раз бегал из зоны, те могут любить звезды.

— Ух ты, — вслух сказал он, — а времени-то совсем ничего.

— Двенадцатый час, — сказал совсем рядом голос. — Двадцать минут двенадцатого.

— Ты кто? — насторожился Варяг.

— Семен я, сторож Георгия Иваныча. Ты ж меня, Варяг, знаешь.

— А, Мирон, — повторил кличку Варяг. — Ну сторожи, Мирон.

Он сошел с крыльца и, пошатываясь, двинулся за угол. Здесь, сложившись пополам, стал блевать. Потом выпрямился, чувствуя, как дерет горло от нутряной кислятины, как горит во рту. Но ощущал себя гораздо лучше. Пошел обратно в дом.

В кабинете два быка скалили зубы, на всякий случай направив стволы автоматов на музыкантов. Так, для порядка, да и чтобы те не подумали дернуться. Он заметил, что певички-брюнетки и Ангела в комнате нет.

Варяг подумал, что выходил-то он не на звезды смотрен» и не сблевать, а… Вот, бляха-муха, как вышел — так сразу забыл.

Перегнувшись к краю стола, подцепил вилкой кусок колбасы. И краем глаза заметил, как в комнату вошел Ангел в расстегнутой рубашке. За ним следом, поправляя прическу, влетела раскрасневшаяся девчонка.

— Уф-ф! — сказал пыхтя Ангел и стал застегивать рубашку. — Зря ты отказался. А я чувствую, чего-то не хватает. Этого самого. Садись к нам за стол, — приветливо пригласил он певицу. — Поешь, рюмашку опрокинь, пока твой кордебалет нам лабает.

И тут Варяг внезапно вспомнил, что он хотел сделать. Он хотел позвонить Вике. Академик Нестеренко вчера вылетел в Норвегию на очередной симпозиум, так что дочка осталась дома одна. Хотелось бы надеяться.

— Ты куда, Варяг? — крикнул Ангел, но тот уже выходил из кабинета. Отсюда звонить все равно было бесполезно. Да и не хотел он при всех. В ближайшей комнате нашел телефонный аппарат, набрал номер.

Трубку взяла Вика.

— Это я, Владислав, — сказал он, немного волнуясь.

Она обрадовалась, это было заметно.

— А я как раз думала о тебе! Думала, что ты давно не звонил, забыл, наверное, свою девочку.

— Как видишь, не забыл, — сказал он отрывисто и сразу спросил: — Ты еще помнишь, где я живу?

— Хоть я и была у тебя один раз, но память у меня хорошая! — язвительно выпалила она. — Ломоносовский проспект, двадцать пять, квартира восемнадцать.

— И ключи у тебя есть?

— Висят на почетном месте над письменным столом.

— Можешь ко мне приехать? Через… — он взглянул на часы, — полтора часа?

— Но я же не успею! Мне еще вымыть голову надо!..

— Не надо ничего делать. Я тебя хочу… видеть, а не твою прическу, — сказал он все так же отрывисто и повторил: — Через полтора часа у меня! — И повесил трубку.

За спиной уже стоял Ангел и улыбался.

— Я скажу своему человечку, чтобы подвез тебя. А то еще на гаишника нарвешься.

— Нет, я в порядке, — ухмыльнулся Варяг. — Ничего со мной не случится. С директорами институтов ничего случиться не может.

Он опередил ее всего-то на пятнадцать минут — едва успел прибраться в большой квартире. Едва успел взбодриться рюмкой водки, как Вика позвонила в дверь.

Варяг открыл дверь; Вика стояла сияющая, тоненькая, в коротком, обтягивающем ее точеную фигурку темном платье. Варяг молча втянул ее в квартиру и схватил, крепко сжал в объятиях. Потом, уже в комнате, откинул к стене, прижал, настойчиво, жадно поцеловал.

Ее лицо сразу стало испуганным и страстным одновременно. Он целовал девушку грубо, неистово, и Вика чувствовала, как всю ее пронизывают волны страха.

Подчиняясь его ласкам, она попыталась все же оттолкнуть его, но сразу почувствовала, что ей придется покориться.

— Владик, Владик… пожалуйста!..

В ответ его руки проникли ей под платье. Подол мешал и он рванул материю — да так резко и порывисто, что разорвал. Вика ощутила его горячие ладони на своих бедрах. Его пальцы упрямо проникли под тонкие трусики, вбежали во влажное ущелье, потом стали стаскивать платье. Когда ему это удалось, он просунул ладони под лифчик и крепко сжал круглые дыньки грудей.

— Не надо, Владик!.. — простонала она, но он уже, даже не попытавшись снять, просто разорвал на ней трусики.

— Пожалуйста…

Они лежали на полу, ее спина чувствовала жесткий ворс ковра, а он тяжело навалился на нее сверху, пытаясь справиться с брюками, стащить их прямо на ней, придавливал, вминал, вызывая в ней волны страха, боли и неистовой, неистовой страсти…

Все же она еще пыталась бороться, пыталась оттолкнуть его, но он уже втискивался, впихивался, вталкивался. Ее страх рос, она испытывала такой трепет, такой ужас, и все это замешенное на чем-то, чему она не могла дать названия, что незаметно овладевало ею, спасительно заставляя забыть обо всем.

Он словно распял ее на полу, прижав к ковру широко раскинутые руки и изо всех сил вбивая разбухший горячий член… Это не могло долго продолжаться. Он кончил, хлынула сперма, заполняя ее, и в этот миг, в последнем проблеске рассудка перед тем, как самой ощутить мощный прилив оргазма, она вдруг поняла, что никогда прежде не испытывала такого страшного, безумного, всепоглощающего наслаждения, которое сейчас даровал ей этот мужчина, и, прежде чем уйти, потерять сознание, умереть, может быть, она с неожиданной силой, заставившей его охнуть, сжала, сдавила его руками и ногами, чтобы удержать, не выпускать… остановить мгновение!..

Глава 37

И Москве шел дождь, и, что самое неприятное, в Европе тоже шел дождь. Хотя, разумеется, было не в пример жарче.

Здесь, в Барселоне, кроме жары, было еще и знойно, душно, а мелкий моросящий дождик не помогал, а лишь создавал ощущение парилки. Варяг оказался за границей неожиданно. Еще два дня назад и думать не думал ни о каких Европах, одна была забота — партийная касса, которая продолжала какими-то неведомыми для него путями утекать за границу — без него, в обход него; и это злило ужасно. Хорошо еще предвыборная кампания уверенно набирала темп. Ангел блестяще провел работу на местах, мешки с подписными листами были уже в Москве, зарегистрированы, рекламная кампания новой партии уверенно набирала обороты.

И тут как раз в самый разгар тревожного ожидания, усугубленного бездействием, необходимостью ждать — известий от Ангела, какого-то перелома, — пришла ему и голову мысль не изнывать попусту, а делать все таким образом, будто задача уже решена: миллионы изъяты и надо теперь как-то их пристроить.

Сглазить он не боялся. Как раз это его меньше всего волновало. Он подумал, что, как всегда и бывает, когда все решится, то окажется, что ничего не готово, надо вновь аврально метаться, уже в поисках решения других задач, возникающих немедленно.

Позавчера утром он проснулся в семь часов, совершенно не подозревая, что уже в десять будет в аэропорту. Чем хороши новые времена, думал он в самолете, когда в иллюминаторе ухнула вниз подмосковная земля, так это тем, что не надо месяцами ждать визу, неделями оформлять авиабилеты. Для свободного человека возможность оформить все формальности буквально на месте — что может быть лучше.

Летел же он фактически втайне от всех не потому, что действительно хотел что-то скрыть от того же Ангела. Просто хотел заполнить это самое ожидание, выводившее его из себя, активным действием. Это ему удалось.

Вообще, все совершилось достаточно быстро и легко. Княжество Лихтенштейн, а также бывшую британскую колонию Гибралтар он выбрал не случайно. Это были офшорные зоны, и, кроме налоговых льгот, открытым здесь счетам гарантировалось соблюдение финансовой тайны. Раз внесенная при открытии счета сумма мгновенно окупалась при последующих операциях. И уж неизмеримо выгодно было прятать здесь такие крупные суммы, какие он ожидал оприходовать у «кассиров» несуществующей больше партии.

Сам себе Варяг признавался, что все проблемы можно было бы решить и по телефону, тем более что не первый раз он уже сотрудничал с местными финансовыми учреждениями, но ему хотелось что-то реально сделать самому — его личные хлопоты создавали ощущение продвижения дела, незавершенность которого уже всерьез начинала его тревожить.

Итак, все делалось здесь быстро. В Лихтенштейне позавчера утром он успел обстряпать все дела еще до обеда, потом послонялся по крошечным, будто игрушечным улицам, зашел в пару магазинов, купил какие-то сувениры для Вики, в который раз погоревал, что не знает, где сейчас Светка и Олежка, а вчера уже был в Гибралтаре, где тоже очень быстро привел в порядок свои счета, и вечером вылетел в Барселону, где с утра лежал на пляже, потом до поздней ночи сидел в ресторане на веранде, в обществе местной киски, которая ни за что не хотела видеть и нем русского и все время пыталась упражняться в английском, хотя сам Варяг вполне сносно знал и ее родной немецкий.

Вот тогда-то он и почувствовал за собой слежку. Ничего конкретного, просто ощущение дискомфорта, которое обычно как раз и подразумевало наличие «хвоста». Но ведь все окружающее так мало напоминало его обычную жизнь, вернее, его прежнюю жизнь, когда тревожный укол интуиций всегда означал определенного рода опасность, связанную с операми, вертухаями, собаками, взявшими след…

Варяг думал, что это нервы. Дождь, который досаждал ему еще в Гибралтаре, здесь, в Барселоне, начнется только завтра, когда он уже будет садиться в самолет, чтобы лететь в Москву. А пока он сидел на ярко освещенной веранде, смотрел на черную живую воду под ногами, прямо за железными перилами; на бесчисленные огни от проплывающих катеров и яхт, слушал английский ученический лепет немецкоязычной девчонки и успокаивал себя, отгоняя мрачные мысли. Что с ним может произойти здесь?

Уже поздно ночью он, в сопровождении аборигенки, ушел в отель, до последнего момента не зная, отошлет ли ее, дав денег, или уложит с собой в постель. Сомнения его разрешились помимо него. В каком-то непонятном переходе дорогу им заступили трое темнокожих парней солидной комплекции. Один из них, тот, кто был впереди — огромный, страдающий явным избытком веса негр, — сунул ему под нос большой нож, тускло сверкнувший в свете слабой лампочки у выхода. Этот блеск заставил девчонку исчезнуть — ее Варяг больше никогда не увидел, о чем, правда, и не пожалел, — а самого Варяга наглый посверк лезвия взбесил чрезвычайно. Наверное, по контрасту: невольно расслабился, хотел отдохнуть, а тут еще нервы, ожидание неизвестно чего; негр даже еще не успел сообщить, зачем он вообще здесь нарисовался со своими подельниками и бутафорским пиратским ножом, как Варяг ринулся в контратаку

От злобы ли, может, от презрения он, схватив толстую руку негра и, не отводя ее, решительно подался вперед, ощущая, как лезвие входит ему в предплечье. От неожиданности черная рука выпустила рукоятку, и нож, вонзившийся сантиметра на два, так и остался торчать. С этим торчащим ножом Варяг и надвинулся на чернокожих, цедя сквозь зубы что-то презрительное. Больше всего их испугало то, что этот человек — по виду просто богатый турист — совершенно ничего не боялся. А этот торчащий из него нож и алая кровь, уже обильно смочившая его рубашку, перепугали их — и Варяг вдруг остался один. Он еще послушал утихающий вдалеке топот ног, вытащил нож, отбросил его в сторону и, криво усмехаясь, отправился спать. Хотя некоторое время еще вспоминал последние слова негра, брошенные им по-английски своим подельникам: «Мы же не договаривались кончать сумасшедшего! Бежим!»

В отеле он успокоил встревоженного портье, отказался от услуг полиции и врачей, получил в номер аптечку с медикаментами, обработал рану и скоро уже засыпал, думая, что интуиция его не подвела и на этот раз, а нападение, конечно, было случайным…

Но он ошибся.

Москва встретила его мелким дождем. Опять дождь! Но все-таки дома. Едва войдя в зал прилета, Варяг неожиданно увидел самого себя, уверенно взирающего на пассажиров с рекламного партийного плаката. И надпись понравилась: «Голосуйте за нас — и мы приведем вас к храму!» Храм — это хорошо. О храме сейчас модно базарить, особенно после того грузинского фильма…

Варяг нашел свой новенький «мерседес» на платной стоянке. Как и договаривался, заплатил знакомому охраннику особо, сел в серебристый седан и выехал за ограду.

Еще через несколько минут, выезжая на трассу, он приостановился на повороте, как это делали все. И вновь увидел свое уверенное лицо со стенда куда большего размера, чем в здании аэропорта. В этот момент, рванув переднюю дверцу, рядом с ним плюхнулся одетый в черную кожаную куртку парень. Чтобы не было недоразумений, парень тут же вытащил из-под мышки и направил Варягу в бок длинный ствол, кивнув толовой в сторону движения: трогай, мол.

Скорее удивленный, чем напуганный, Варяг нажал на газ и выехал на трассу. Неожиданно вспомнилось вчерашнее ночное приключение с темнокожими аборигенами в Барселоне.

Неужели между ними и этим русским бугаем есть каким-то связь?

— Ты кто такой? — спокойно спросил он, думая, что где-то уже видел эту рыжую морду — уж больно знакомым показался ему длинный шрам возле носа, переходящий в морщину вокруг рта.

— А тебе что, не все равно? — с усмешкой в свою очередь спросил парень.

Держался он напряженно, то и дело оглядывался по сторонам, следил за дорогой, еще больше за Варягом, а отвечал скорее машинально, словно сам с собой разговаривал.

— Мне твоя рожа что-то знакома.

— Небось сам и отбирал? Привет тебе от Сержанта.

— A-а… Так ты из его спецгруппы! — воскликнул Варяг. Все прояснилось. Нет, скорее еще больше запуталось. — Тогда что за спектакль?

— Да заткнись ты! — вдруг зло бросил мужик, провожав взглядом оставшуюся на обочине машину ГАИ. — И не гони так — сбрось скорость. А то раньше времени крылышками начнешь махать. Когда на тот свет полетишь.

Он вновь поднял опущенный было пистолет, направив его точно в висок Варягу. Ухмыльнулся.

— Хотя тебе прямая дорога в ад, гнида! Я кому сказал, збавь скорость! — заорал он.

Стрелка спидометра болталась возле отметки ста километров, с холодным удовлетворением подумал Варяг.

— А ты сам останови, — посоветовал он парню. — У тебя же пушка. Шмальни в меня, вот мы и остановимся. Чего проще. Правда, оба за компанию полетим на крылышках.

— Останови, говорю! — крикнул парень, всерьез разнервничавшийся. Он неожиданно ткнул стволом Варягу в челюсть, так что у него захрустел зуб.

Владислав ухмыльнулся и языком слизнул кровь, брызнувшую из разбитой губы. Это уже перестало его забавлять. Ситуация принимала и впрямь нешуточный оборот. Видно, что-то произошло там, в Италии, — но что, он пока не знал и не мог понять. Правда, времени на обдумывание не было, да и этот парень в кожанке не был расположен к долгим разговорам.

— Я тебя вспомнил. Ты Петр Заев. По кличке Рыжий, — глядя на дорогу, процедил Варяг. — Знаешь, какая между нами разница, Рыжий? Я не боюсь смерти. Поэтому всегда побеждаю. А вот ты ее боишься. Поэтому и сейчас уже проиграл.

Внезапно Варяг круто выкрутил руль влево, и машина, ревя и визжа протекторами, вылетела на встречную полосу, подрезая мчавшийся навстречу крытый «ЗИЛ».

Столкновение произошло примерно так, как и рассчитывал Варяг: бампер грузовика, как нож масло, срезал переднюю правую дверцу «мерседеса», превратив половину салона в месиво покореженного железа и окровавленного мяса. Он услышал только, как Петр Заев издал по-заячьи отчаянный предсмертный вопль.

Варяг ударился виском о боковое стекло, однако подушка безопасности все-таки сработала и, взорвавшись прямо перед глазами, смягчила удар. По белой выпуклой поверхности подушки растеклись струйки крови. Но это была кровь не Варяга, а бывшего головореза из спецотряда Степана Юрьева.

Потом уже, спокойно отвечая на вопросы гаишников и рисуя правдивую картину нападения вооруженного грабителя на доктора экономических наук, директора института, лидера демократической народной партии, он все время думал: почему Сержант?

Этот вопрос не давал ему покоя, пока он ехал в гаишном «форде», отказавшись от госпитализации и попросив очень вежливого майора довезти его до дому. Владислав сидел на заднем сиденье милицейского лимузина и невидящим взглядом смотрел в затылок водителя. Почему Сержант? Почему? Но, сколько он ни ломал голову, никакого oбъяснения найти не мог. Кроме одного — и самого неприятного: Степан его предал. Степан перебежал на ту сторону. И его нанял Валаччини. Иного объяснения просто не могло быть. Теперь понятно, почему Валаччини остался жив и почему уже месяц нет никаких известий о Сержанте. Но этот вывод требовал проверки. Тщательной проверки.

И понимая, что пока он бессилен что-либо предпринять, Владислав просто выбросил из головы эти мысли и стал думать совсем о другом — о том, что куда больше занимало его в последние три дня после посещения им своих офшорных банков в Лихтенштейне и на Гибралтаре. «Черная касса» КПСС — да, это был лакомый куш. Но как им завладеть? Как заставить Гаврилова и Захарова поделиться? Как? Уговорами? Угрозами? Может, их загипнотизировать?

Гипноз? И тут вдруг, совершенно неожиданно, ему пришла в голову идея, казалось бы, не имеющая к происходящему ни малейшего отношения.

Надо найти Гошу Якулова!

Глава 38

С Гошей судьба свела Варяга давным-давно, еще в начале восьмидесятых, на зоне. Был он на вид невзрачен, тонок телом, хотя и жилист, имел волосы цвета воронова крыла, нос картошкой и совершенно удивительные глаза с огромными, как у цыгана, черными зрачками, странные какие-то глаза — временами они были точно подернуты туманом, а временами превращались в раскаленные угли, буквально прожигали насквозь, а иногда как бы убаюкивали, если смотреть в них долго и пристально. Да он вроде и сам был из цыган… Так рассказывали о нем те, кто знался с ним с самого момента его прибытия на зону.

Гоша был паханом мужиков, и приказы его выполнялись беспрекословно. Мужики стояли за него горой — это была сила, с которой приходилось считаться всем: и зэкам и администрации. Пробовали урки его приручить и не раз — да все было впустую. Гоша не любил над собой ничьей власти, в этом его цыганская натура проявлялась сполна.

Варяг пробовал подступиться к нему тоже, но и он обломал зубы. Гоша убедил его, что останется нейтрален в любом случае, ничью сторону не примет, но помогать будет лишь тем, кто ему лично симпатичен, — пришлось поверить. Гоше вообще верили все. Способность Гоши убеждать зэки обнаружили еще после первой ходки. Как-то, шутки ради, Гоша вышел из зоны, и охрана взяла под козырек, пропуская его. И побродив на свободе полдня, успев добраться до поселка даже, Гоша вернулся, пока его не хватились. На самом деле убегать он и не собирался, просто хотел пошутить. А может, поразить публику своими способностями телепата.

Это ему удалось. Охрана была поражена, когда он появился у ворот с внешней стороны. Стали проводить дознание. Полковник Филиппов, а попросту Филиппыч, стареющий, но еще крепкий и незлой тюремный начальник, никак не мог взять в толк, что же произошло. Налицо был побег, хоть и добровольно пресеченный. Тем не менее спускать заключенному такого самовольства никак было нельзя. Тем более что все это попахивало издевательством над вертухаями.

Гошу завели в охранное отделение и — без всякого объяснения, предупреждения и разбирательства — избили до полусмерти. А потом совсем уже бездыханное тело выбросили в барак. Смотрите, мол, гады, чтобы другим было неповадно шутки шутить.

Но не таким человеком был Гоша, чтобы снести обиду. Совсем не простым человеком был Гоша, или Георгий

Яковлевич Якулов. Он потихоньку пришел в себя, поправился, а однажды под вечер спокойно пришел к ним в барак Филиппыч и по-хозяйски стал устраиваться на свободных нарах. Зэки так и обомлели, потом подступились ближе, стали выяснять, расспрашивать. А как разобрались, тут же смекнули, кто за всем этим стоит: Гоша, конечно. Загипнотизировал злопамятный цыган лагерного начальника.

Филиппыч обстоятельно рассказал нехитрую легенду, внушенную ему Гошей. По ней старый вертухай имел полных пятнадцать лет срока за вооруженное ограбление в особо крупных размерах и больше всего боялся, что за ним придут расстреливать без суда и следствия.

Последнее зэки оценили особо. И восторгу их не было предела, когда, спохватившись, охрана явилась за своим начальником, а тот ни за что не хотел покидать нары — ревел белугой, цеплялся за что ни попадя, убежденный, что жить ему осталось несколько шагов, до порога, потому как стрелять в помещении — он был уверен — не будут.

Филиппыча тогда списали подчистую, по психиатрической линии, назначили пенсию по болезни. А Гоша ходил гоголем, думал, никто не догадается. Но начальству стало все известно — донесла какая-то сука.

Ожидалась гроза.

Но и тогда все закончилось хорошо; Оказалось, что и кум и хозяин не захотели возбуждать против себя силы, природу которых понять простому человеку нелегко. Или вообще невозможно. Гошу наказать было можно, но не пулю же ему в затылок пускать. А по-другому было стремно даже начальникам.

Хозяин колонии предупредил через посредников, чтобы Гоша не позволял себе больше. Чего — сам знает. И его оставил в покое… А потом был тот удивительный случай — уже на памяти Варяга, — когда Гоша поднял на бунт ораву зэков и те чуть не погубили начальника колонии полковника Трапезникова.

Но теперь Варяг ехал уже не к тому Гоше, а к новому, еще не известному ему Георгию Яковлевичу Якулову, целителю и экстрасенсу, имевшему шикарный офис в центре Москвы, на Калининском проспекте, окружившему себя кодлой колдунов и знахарей, которые смотрели на него снизу вверх, точно как в свое время зэки. А все это, наверное, потому, что Гоша, в отличие от прочих нынешних кудесников, и в самом деле что-то умел в своей области. Гоша давно уже отошел от воровского мира и, используя свой талант, отгрохал коттедж в Чигасово, купил «линкольн-таункар» и вообще зажил богато, разгульно — ну просто как цыганский барон. И еще знал Варяг, что к старому возвращаться Гоша не желает.

Может, оно было и к лучшему — потому что Гоша стал первым человеком из воровского мира, которому Варяг собирался открыть тайну своего перерождения. Дело того стоило…

Стройная, яркая брюнетка провела Владислава Геннадьевича Щербатова по пушистой ковровой дорожке к резной дубовой двери, усадила в кресло и попросила немного подождать. Так как Варяг представился давним другом Георгия Яковлевича, он понадеялся, что ждать ему придется недолго: Гоша был любопытен.

Все же посидеть пришлось. Хотя не так долго, как другим соседям Варяга в приемной. Пока ждал, Владислав с любопытством осматривался. Светлый паркет под мрамор, стены выложены яшмой, дорогие ковры, на стенах картины и гобелены, три очаровательные секретарши создавали ореол благополучия и удачливости хозяина офиса.

Наконец, виляя бедрами и тонко балансируя на стройных ножках, подошла к нему одна из секретарш и пригласила проследовать за собой. Варяг вошел в кабинет. Навстречу ему поднимался из-за стола солидный мужчина: дорогой светлый костюм, атласный галстук, тщательно уложенные черные волосы, ну и, конечно, пронзительный взгляд черных глаз. Варяг про себя усмехнулся, вспомнив вечно торчащие патлы Гоши, которые тот в старые добрые времена приглаживал пятерней.

Они встретились в центре кабинета. Гоша, протягивая руку для пожатия, заметил ухмылку гостя и пронзительно взглянул на него. Вдруг всерьез заинтересовался. Не выпуская его руки, всмотрелся в лицо.

— Варяг? Ты, что ли?

— Как же ты меня узнал? в свою очередь удивился Владислав. — Я же сильно изменился!

— Сильно… — согласился Гоша, вперяя в него свой угольный взгляд. — Хороший косметолог поработал, вижу. Даже ямочку тебе на подбородке сделал. Красиво.

— Сколько же мы не виделись? — Варяг быстро подсчитал в уме; — Больше: десяти лет! С восемьдесят второго!

— Никак не меньше, — подтвердил Гоша. — Но какими судьбами ты здесь, у меня?

Идя сюда, в офис Гоши, Владислав решил полностью раскрыть карты. Ситуация была нестандартная, прямо говоря, да и не стоило с Гошей крутить. С кем угодно можно было, а с ним — не стоило.

— Дело у меня к тебе есть, Гоша. Пришел за советом, а может быть, и за помощью! — значительно сказал Варяг и вопросительно посмотрел на старинного приятеля.

— Присаживайся, час я могу тебе уделить, — радушно похлопал его по плечу Гоша. — Давай выкладывай, как сам. Чем живешь, что поделываешь… — И вдруг предложил: — А хочешь, я сам все узнаю? Если не возражаешь, конечно…

— Давай, — согласился Варяг, с удовольствием угадывая в Гоше мгновенную перемену: тот обожал окружать себя атмосферой таинственности. А Гоша внезапно преобразился. Взяв со стола длинный черный стержень, заканчивающийся блестящим металлическим шариком, поднял его на уровень глаз,

— Смотри на шарик, — приказал он.

И тут же его глаза еще сильнее потемнели, зажглись каким-то внутренним огнем, расширились. Шарик плавно двигался из стороны в сторону. Варяг смотрел на него и чувствовал, будто какой-то незримый луч просвечивает его насквозь, делает прозрачным, беспомощным. Он ощутил страшную сонливость, голова потяжелела, ноги стали ватными, тело невесомым…

Через мгновение он вздрогнул и вдруг понял, что уснул и вот проснулся…

— Я что, спал? — напряженно спросил он у Гоши, который сидел перед ним на стуле и никакого черного стержня в руке уже не держал.

— Спал, — кивнул тот. — Полчаса.

— Да брось ты! — отмахнулся Владислав. — Какие там полчаса… Так, на минутку… — Но, взглянув на часы, с удивлением понял, что Гоша не врет. Он не мог ничего понять.

— Ну и как? — только и спросил он.

— Ну ты даешь, Варяг! — воскликнул Гоша. — Помню я тебя по зоне — помню, каким ты тогда был. Я уже тогда подумал: далеко пойдет этот Варяг! Все ожидал, но такого!.. То, что ты законный вор, это меня не удивляет. Но что тебя выбрали смотрящим по России — это удивительно. Но еще удивительнее, что ты — доктор наук! Да у тебя же все есть, о чем только мечтать можно… Чего тебе не хватает?

— Странно эти слова от тебя слышать, — ухмыльнулся Владислав.

— Да я не к тому, — отмахнулся Гоша. — Ты же Варяг! Ты — сила. Ну да ладно. Ко мне-то ты пришел не для того, чтобы биографию рассказывать? Или ностальгия заела? Не просто же желание повидать старого знакомца?

— А ты разве сам не докопался… во время этого сеанса гипноза?

— Ты из меня вообще Господа Бога хочешь сделать, — рассмеялся Гоша, тараща черный глаз. — Да и не стал я это выяснять. Хочу, чтоб сам рассказал.

— Расскажу, Гоша. Дело на полмиллиарда, никак не меньше. Надо расколоть пару фраеров…

И Владислав вкратце посвятил его в свой план «разводки на бабки» двух доверенных лиц ЦК КПСС, ответственных за переброску остатков «партийной кассы» за кордон. Выслушав Варяга, Гоша не мог скрыть довольной улыбки.

— Ясно. Ну и каков мой интерес?

— Лимон, Гоша. Миллион.

— Долларов? — изумился Гоша.

— Ну не рублей же — по нынешнему-то курсу миллион рублей — это так, труха…

— Ну что ж, Варяг, считай, дело твое выгорело. За лимон баксов я тебе все политбюро могу расколоть. Значит, эти коммунистические недобитки сидят на своей кассе и делиться не хотят?

— Что-то вроде этого. Тут главное — время не упустить. Неделя у нас в запасе осталась, и потом они могут слинять имеете со своими материальными ценностями. И вот что важно: один из этих фраеров — заядлый картежник…

Гоша, услышав о картах, расцвел, встал и отошел к небольшому бару у стены. Достал бутылку с длинным горлышком, два фужера. Разлив вино, Гоша поднял свой фужер. Посмотрел на свет и улыбнулся. Упоминание о картах его явно привело в хорошее расположение духа. Всем, кто его знал, было известно, что карты Гоша обожал так же страстно, как и женщин. Мало того что выигрывать ему помогали способности телепата и экстрасенса, карты он любил сами по себе, любил азарт игры. Большей частью его интересовал не столько выигрыш, сколько испытываемые им в процессе игры чувства. И чем выше была ставка, тем сильнее ощущался необыкновенный холодок в животе, тем сильнее екало сердце — ощущения, ради которых он готов был играть когда угодно. «Это как наркотик, — пояснял он, бывало, — чтобы иметь кайф, надо повышать дозу».

На зоне Гоша был шулером высшей пробы. Он шлифовал свое мастерство всюду, где бы ни находился: на нарах, в столовой, на прогулках. Еще он стачивал наждачной бумагой кожу на кончиках пальцев, чтобы нервные окончании приобретали особую чувствительность. Ради чувствительных своих пальцев он отказывался работать, попав в отрицалы.

Сейчас, слушая Варяга, Гоша всерьез увлекся предложенной ему работой. Выдоить фраера, обвести вокруг пальца дилетанта, которому судьба сдуру насыпала на хвост золотое конфетти — совершенно незаслуженно, даром, — что может быть лучше, чем раздеть дурака! Откуда-то — даже Варяг не уследил — возникла в Гошиных пальцах новенькая колода карт, сверкнула лентой, веером перелетай из одной руки в другую. Четыре карты вылетели из веера и легли перед Варягом рубашками вверх. Варяг подивился мастерству сидящего перед ним шулера, взял карты.

— У тебя на руках четыре туза, — сказал Гоша.

— Правильно! — Варяг бросил карты на стол, и Гошины проворные пальцы ловко подхватили их и сунули в колоду.

Лента карт сверкнула вновь, перелетая из руки в руку. И снова легли на стол четыре карты. Но уже перед Гошей. Тот, улыбаясь, перевернул их. Опять четыре туза. Потом сбросил четыре карты Варягу. Тот поспешил перевернуть свои карты: четыре короля. И вдруг на глазах короли превратились в четырех валетов, потом в полный набор дам.

Глаза у Гоши стали темные, страшные.

— Ну как, продолжим? Или ваши не пляшут?

Варяг с суеверным страхом отбросил карты.

— Ну уж нет. С кем с кем, но с тобой — уволь.

К незнакомому страху примешивалось облегчение: не зря пришел. Гоша справится. Еще бы!

Глава 39

Сегодня шел пятый день пребывания Варяга в госпитале Главспецстроя. К Людмиле Сергеевне приехал на беседу Николай Валерьянович. Ему предстоял тяжелый разговор с ней…

— Он уже лежит у вас пять дней, — убеждал Людмилу Сергеевну Чижевский. — Его ищут. И очень скоро придут сюда.

— Не понимаю, — хмурилась женщина. — Кто же он все-таки такой, вы можете мне сказать?

— Нет, Людмила Сергеевна, поверьте мне — для вашего же блага, не надо знать, кто он такой. Для вас он просто пациент. Больной. — Николай Валерьянович осторожно прикрыл ладонью ее узкую длинную кисть. — Я знаю, что говорю. Мы заберем его сегодня же. Сейчас же. Но в этой связи у меня к вам вопрос. А может быть, даже просьба. — Чижевский помолчал. — Мы не можем везти его в Москву — там его наверняка обнаружат. Мне бы хорошо было его спрятать в укромном месте — желательно подальше от столицы. Где нибудь в таком месте, где никому в голову не придет его искать…

— Но он еще лежачий больной! — воскликнула Людмила Сергеевна, и ее красивые зеленые глаза вспыхнули неподдельным возмущением. — Вы так печетесь о безопасности своего… друга, а рискуете его здоровьем! Не дай бог, начнется осложнение…

— Вот и я о том, — мягко прервал ее Чижевский. — Его бы хорошо в какую-нибудь глухую сельскую больничку положить. Под чужим именем. И чтоб никто не задавал лишних вопросов. Не подскажете ли мне, есть тут в округе такая?

Людмила Сергеевна в упор глядела на Чижевского, и в ее глазах стоял немой вопрос: «Что это, товарищ дорогой, за конспирация такая? Кого же вы мне пять дней назад доставили? Может, шпиона?

— Есть такая больничка, — тихо выговорила она точно через силу. — Там у меня мама работает старшей медсестрой. В Нахабино. Областной центр пульмонологии.

— Легочные больные? — переспросил, просияв, Чижевский.

— Да, — коротко улыбнулась Людмила Сергеевна.

— Ну так это совсем другое дело! Это как раз то, что и нужно! Когда будем перевозить?

— Погодите. — Людмила Сергеевна встала из-за стола. — Можно я сначала с мамой переговорю?

Между тем избирательная кампания набирала силу и, если бы не загруженность, включающая в себя и рутину институтских дел, встречи делегаций, научные симпозиумы, а кроме того — и это уже было главное — подготовка встречи Гоши с товарищем Гавриловым, Варяг с большим бы удовольствием отдался бурному, но где-то и приятному течению предвыборных хлопот.

Прошли ноябрьские праздники, до выборов в Государственную думу оставалось несколько недель, и сейчас Варяг ехал в Свиблово на один из митингов, где должны были выступать его сторонники и агитаторы, и с интересом смотрел из окна институтской «Волги» на суетящуюся, гомонящую, возбужденную Москву. Непривычному человеку, думал Варяг, могло бы показаться, что серая рутина будней, так надоевшая советскому человеку, вдруг провалилась в тартарары и заря свободы озарила горизонт, воодушевив новых российских граждан, пробудив в них надежды, светлые ожидания, готовность бросить постылую работу и всем сообща кинуться куда-нибудь в бой или на митинг или не отрываться от телевизора, откуда вещали новые политики-демократы, Кашпировские и алланы чумаки, евтушенки с политическими стихами-экспромтами и прочие оракулы, явившиеся из небытия борцы за права отдельно взятого человека. Варяг усмехался своим мыслям. Ему было смешно еще и потому, что лучше, чем кто-либо другой, он понимал: перемены никогда не ведут к лучшему, а революции делаются для того, чтобы кучка победителей получила власть и блага кучки побежденных…

Ближе к месту митинга Варяг отпустил машину и пошел пешком. Город бурлил, и, если бы не наблюдавшаяся повсеместно и у всех веселая решимость, а также озлобленная готовность схватить лом и что-нибудь ринуться крушить, могло бы все сойти за майскую демонстрацию. Пьяных вот было не так уж много, не до пьянства стало теперь, можно было спьяна что-то и упустить интересное.

Варяг теперь всюду обращал внимание на предвыборные плакаты кандидатов в депутаты. Сейчас с одобрением отметил, что лишь его плакатное лицо в ряду иных представительных физиономий оставалось без надписей и царапин. Мужики Ангела, вероятно, пристально следят за порядком. Или вовремя заменяют попорченный лик, или надежно охраняют. А может быть, Владислава Щербатова и впрямь так сильно полюбил обыватель, вновь ухмыльнулся Варяг и стал читать набранный крупным шрифтом текст предвыборной программы и те обещания, без которых не может обойтись ни одна предвыборная канитель. «Рабочие места всем, кто хочет работать… Пенсии всем, кто свое отработал… Жилье… Зарплата…» Обычный треп. Не хуже, чем у других. Главное, формальности все соблюдены.

Но не только. Основную ставку Варяг и его политические советники делали на материальную заинтересованность конкретных граждан. Старикам-пенсионерам на митингах и встречах с избирателями постоянно раздавали продуктовые наборы. А всем, кто обещал голосовать за него, совали конверты с тугими пачками обесцененных рублей. Но все — и работяги с АЗЛК, и студенты из МГТУ, и особенно пенсионеры, получая от «избирательного штаба Владислава Щербатова единовременное пособие в размере своей месячной пенсии, смотрели на него такими глазами, какими истинно верующий мог бы взирать на явившегося ему из облака Спасителя.

— Милый ты наш, заботливый, — шепелявили беззубые рты, — вот за тебя мы и будем голосовать, никто нам не нужен, все нас обманывают, только что по миру не ходим. Совсем жизни не стало. И помереть страшно. Гробовые отобрали… Все погорело на сберкнижках… Одной только мыслью и тешимся, может, добрые люди сжалятся…

Все в новой России оказалось завязано на деньгах. Варягу прежде было и так это ясно, но применительно к выборам — лишь в теории. Сейчас он убеждался на практике, что голосовать народ был готов лишь за тех, кто имел больше бабок, а значит, мог больше выложить на свою агитацию. Точно так же и победить был обречен лишь тот, кто мог сорить бабками без счета.

Да, думал он, бабок нужно море, море… Тут и одного воровского общака не хватит. Да что общак — надо вообще с общаком по-другому работать, не так, как раньше. Хватит хранить его по сундукам на дачах у смотрящих да по зонам пускать на грев. Общаковские деньги надо вкладывать, вкладывать в бизнес, чтобы потом собирать урожай сам-пят… Но это дело будущего. А пока надо митинговать…

Вот и сам митинг. Народу, как говорится, яблоку негде упасть. Затерявшись в толпе и, естественно, никем не узнанный, Варяг пробирался вперед к трибуне. И удивлялся этому стремлению людей кучковаться. Для чего? Ожидание светлого будущего, которое кто-то посторонний предоставит на блюдечке с голубой каемочкой? Или принципиальное недоверие к собственным силам? Стадо, ожидающее своего козла? Почему сами они не хотят подняться? Как он, Варяг? Кто мешает, кроме них самих?

Своих соперников он знал, был с ними знаком, но не считал, что они составят ему серьезную конкуренцию. До выборов осталась всего неделя, но симпатии избирателей, судя по всему, склонялись в его сторону. Варят становился известен, и странно, это ему льстило, вопреки всему. Он, конечно, понимал, что Владислав Щербатов и создан для того, чтобы быть публичным человеком, но — волчья натура вора инстинктивно сопротивлялась этой публичности.

И тем не менее, когда в институте его заранее, часто с долей лести, поздравляли с будущей победой, ему было приятно. На митинг прибыли все кандидаты его округа. Сегодня не выступал только он. С утра запланировал приехать незаметно и послушать, что о нем говорят у него за спиной.

Вначале все шло как обычно. Один за другим отметились три кандидата, но все выступили пресно, без особого подъема, хотя толпе зевак, наэлектризованной октябрьскими событиями в Москве, и этого было достаточно. В ответ на лозунги с трибун восторженно вопили, повторяя: «Прихлебателей — вон!», «Эксперименты над людьми прекратить!», «Хватит продавать Родину!» — все радовались единству взглядов и убеждений.

Потом стали вылезать к микрофону разные сомнительные личности из предвыборного окружения кандидатов в депутаты. Были и люди Варяга. Славили его и хаяли всех остальных — как и надо. Чем проще, тем лучше. Некоторые из чужих открыто поливали грязью Щербатова. Варяг присматривался, какое это производит впечатление, и видел, что никакое.

Некоторые выступления были просто смешны. Один оратор — тощий и гнусавый, — брызгая слюной и шмыгая прыщавым носом, надсадно орал, что Щербатов уже потому далек от простого народа, что с детства был баловнем судьбы, везунчиком. Этому доказательство — степень доктора наук в тридцать с небольшим лет. Такие молодые честолюбцы, не видящие ничего, кроме собственных целей, готовы всех и всё продать, лишь бы самим было хорошо.

— Что он знает о нашей жизни? — визжал доходяга. — Да ничего не знает. Засел в своей академии и взирает на нас, честных тружеников, свысока, как барин.

Варяг едва не расхохотался, слушая эту ахинею. Но вот одно выступление его больно задело. Вылез какой-то крепыш с красным от запланированного негодования, но неглупым лицом, оглядел толпу орлиным взором, словно выискивая своих сторонников, к кому и следует обращать речь, и уверенно начал:

— Россияне! Нас призывают голосовать за Владислава Щербатова. А что мы знаем о нем? Тут вот говорят, будто он книжный червь, ученый, а я утверждаю, что он вор-рецедивист, неоднократно судимый и неоднократно сидевший в местах не столь отдаленных. Говорят, что он популярен в народе, что его программа предлагает выход из экономического кризиса, в который нас ввергло Правительство Гайдара, а я говорю вам, что в предвыборной кампании Щербатова работают бандитские деньги и его план нацелен на то, чтобы потом легче было отмывать незаконные доходы. Вы спросите, откуда я это знаю? А я вам скажу: присмотритесь сами к господину Щербатову — и вы тоже поймете, что с этим кандидатом дело нечисто, Он и его люди раздают простым людям месячные зарплаты только за обещание отдать ему свой голос на выборах. Кто, скажите мне, кроме воров и бандитов, способен вот так бесконтрольно швыряться деньгами? А эти молодые мордовороты, что снуют в толпе и агитируют голосовать за Щербатова! Как только он появляется на публике, в толпе сразу появляются эти быки — чем не уголовники, охраняющие своего пахана? Он же обычный уголовник, купивший себе научную степень и мечтающий теперь купить себе депутатский мандат!

Впервые в жизни Варяг услышал такие наглые инсинуации в свой адрес. Подобные слова, сказанные публично, требовали немедленно самого жесткого ответа. Политический митинг оказался похож на свару зэков в казарме. Как и там, на зоне, здесь, в Москве, поганое слово, прилипнув, могло поставить клеймо позора, и результат тот же самый — тебя переводят в обиженные…

Но обиженным Варяг никогда не был в той своей прошлой жизни, не собирался становиться и сейчас. Даже понимание, что выкрикнутые с трибуны слова ничего не значили, что вокруг вообще другой мир, не имеющий ничего общего с жизнью в зоне, не дало облегчения. Варяг задыхался, галстук давил шею, кровь бухала в висках. «Почему это я должен приспосабливаться ко всем этим козлам? Почему я, а не они?»

— Случайно не знаешь, кто это там разоряется? — жестко бросил он одному из своих быков, крутившемуся вокруг и бдительно охранявшему хозяина.

— Кирилл Новиков. Он один из лидеров партии «Народного демократического союза».

Варяг повернулся и пошел прочь. Он был вне себя от ярости и твердо решил не спускать дело на тормозах. Садясь в «Волгу», усмехнулся: он уже придумал, что надо сделать с этим болтуном Кириллом Новиковым.

Ангел выглядел уставшим и растерянным. Он работал в избирательном штабе Варяга на износ, считал предвыборную кампанию своим детищем, не спал и не ел — весь был поглощен этим новым для него и таким интересным, как оказалось, занятием.

Сейчас же, услышав, что хочет от него Варяг, он некоторое время не мог ничего понять. А когда понял, искренне удивился.

— Ну и что? Мало ли кто кого как обзовет? Да ты побольше походи по этим митингам — такого наслушаешься, уши завянут. У нас в зоне так не поливают никого, как они друг дружку! Да у нас и представить такого базара нельзя. У нас, сам знаешь, после таких слов всех выступающих на перо поставили бы немедля. Ты пойми, это у них такая форма борьбы. Никто же всерьез не принимает всю эту болтовню, все рассчитано на реакцию толпы. И только. Ты хочешь подставить под удар все наше дело!

— Я все понимаю, Ангел, — спокойно возразил Варит, — Здесь, на воле, не обращают внимания на смысл слов. Другая культура, как говорят в научных кругах. Привыкли держаться за букву закона, вот и доходят до идиотизма. Я только одного не понимаю: почему мы должны подлаживаться под их законы, а не они — под наши?

— Влад, — устало вздохнул Ангел. — Ты рассуждаешь, как вор. Но ведь ты обязан научиться думать, как фраер, поступать, как фраер, а значит, надо терпеть их словесный понос.

— И утираться? — усмехнулся Владислав. — Знаешь, устал я утираться. Можно я хоть пятнадцать минут в месяц побуду Варягом. Мне иногда дозарезу хочется вновь стать простым уркой…

— Ну не знаю. Все-таки подумай.

— Нет, я сказал свое слово!

— Ладно, как скажешь! Ты смотрящий — тебе решать. Сделаем. Думаю, ничего страшного не случится. — Ангел откинулся в кресле. Задумался. Вдруг губы его искривились усмешкой: — А знаешь, может, ты и прав. Хоть повеселимся от души. Как, говоришь, зовут этого фраера? Новиков?

— Да, Кирилл Новиков. Узнай, где живет и работает.

— А чего узнавать. У меня полное досье на всех этих гавриков. Из тех же источников, что и досье на твоего Парфенова. Я про них все наизусть знаю. Новиков один живет, жена его год как бросила. Как он весь с головой в политику ушел, так она и ушла. Хочешь, сегодня же вечером пошлю к нему своих пацанов?

— Ты не понял, Ангел. Мне самому надо с ним потолковать. Никто — ни вор простой, ни фраер городской — не может безнаказанно оскорблять смотрящего России.

— Ладно, сказано — сделано. Как ты хочешь?

И Варяг сказал как. Некоторое время Ангел оторопело смотрел на него, обдумывал услышанное. Варяг жадно ждал. Ангел засмеялся, потом захохотал. Владислав тоже не удержался от смеха. Некоторое время они хохотали, уставившись друг на друга, не могли остановиться.

— Ну ты и даешь! — наконец успокоился Ангел. — Такого спектакля я и сам не хочу пропустить. Научим козла жизни.

Поздно вечером, ближе к полуночи, входили в подъезд дома, где жил председатель партии «Народный демократический союз» Кирилл Новиков, один за другим. Сначала трое быков Ангела, затем Варяг, замыкал группу Ангел. Район был в это время безлюден, только где-то из темноты доносилось бренчание гитары, да сиплые голоса подростков тянули какую-то песню про плачущую девочку в телефоне-автомате.

В подъезде хрущевки-пятиэтажки пахло бедностью. Стали подниматься по темным ступеням. На верхних этажах горел свет, так что слабые отблески через лестничный пролет позволяли едва-едва угадывать ступеньки. Тихо щелкнул открываемый отмычкой замок. Стараясь не шуметь, скользнули в дверной проем, закрыли дверь за собой. Сразу пахнуло человеческим жильем, давно не проветриваемой затхлой атмосферой уюта. Квартира оказалась двухкомнатная.

Вошли в правую комнату — никого. Тогда тихо двинулись влево. На диване у стены кто-то спал — хозяин, конечно. Ангел закурил, и при свете огонька от зажигалки стал виден спящий.

Зажгли свет. Один из быков резко сдернул с кровати одеяло. Спящий проснулся и сел, глядя на непрошеных гостей как на пришельцев из мира теней. Владислав сразу признал болтуна с митинга. Метнувшись к Новикову за спину, бык быстро накинул и затянул петлю на шее. Тот захрипел, задергался, засучил ногами. Варяг сделал знак — и бык ослабил удавку.

— Кто вы такие? Что вам надо? — захрипел Новиков.

— Не узнаешь меня? — грозно спросил Варяг.

Новиков всмотрелся, и по выражению лица его стало ясно: узнал.

— Вы Щербатов. Но как?! Зачем?! Что вам надо?

— Я сегодня слушал в Свиблово на митинге твою речугу. Лихо языком чесать научился в своем вычислительном центре. Лучше бы другому научился. Слышал такую поговорку: молчи больше — за умного сойдешь. Разбазарился ты нынче не к добру, дурачок. Придется тебя поучить.

— Я милицию вызову! — крикнул Новиков.

Ангел отвернулся, словно ему сразу стало скучно. Один из быков по знаку Варяга коротким ударом ноги в подбородок опрокинул Новикова на пол. Подождали, пока тот поднимется, отдышится, отхаркается, придет в себя.

— Ты как меня сегодня на митинге называл, помнишь? Уголовником называл. А еще «голубем». Кое-что ты угадал, фраерок. Я ведь и впрямь вор в законе. Но насчет «голубка» ты, парень, обознался. Или намеренно сбрехал. В петухах я никогда не ходил. И если от пацанов моих какое-то сияние и исходит, то не голубое, а красное, цвета живой крови. Ты мне на душу наступил своими грязными ботинками, Новиков. И знай: ты меня рассердил. Я сначала думал тебя удавить, а потом решил дать тебе шанс. Ты хоть понимаешь, что я тебе сейчас говорю, козел?

Новиков кивнул. Глаза его округлились, в них плескался страх. Ночные гости, таинственным образом проникшие к нему в дом, явно внушали ему ужас, и он как-то по-детски уже прижался спиной к быку, все еще стоящему у него за спиной, словно бы искал защиты.

— Так вот, гнида, предлагаю тебе выбор. Либо ты сейчас сдохнешь, либо… — Варяг сделал паузу, — …ты сам превратишься в «голубя», а по-нашему, в петуха, и в этом тебе помогут вот эти мои жеребцы. И все это будет сниматься на видеопленку, чтобы завтра твои друзья и товарищи по партии получили кино. Али брезгуешь? — насмешливо спросил Владислав, видя, как почернело лицо перепуганного вусмерть Новикова. — Других обзывать «голубями» можешь, а сам брезгуешь?

Варяг ухмыльнулся, глядя на разбитую физиономию Новикова. Весь ужас безнадежного положения начинал медленно доходить до сознания Новикова. И он спросил:

— А первое?

— Что «первое»? Первое «либо»? — Варяг сделал знак быку, стягивающему удавку на шее Новикова. Тот немедленно свободной рукой вынул из кармана бритву, ловко раскрыл и поднес лезвие к глазам Новикова. Подождав секунду-другую, пока жертва наглядится на страшный блеск полированной стали, Варяг нарушил молчание. — Тебя будут резать. На мелкие кусочки. Медленно, пока от тебя ничего не останется. А если хорошо попросишь, я, может быть, разрешу тебе умереть быстро. Чик по горлу, и — ваши не пляшут.

Новиков как завороженный продолжал смотреть на поблескивающее лезвие. Бык неторопливо поворачивал бритву перед глазами Новикова, так что блики отраженного света скользили по лицу обреченного. Все присутствующие замерли, ожидая решения приговоренного. Ангел сделал шаг вперед, готовый выполнить любой приказ шефа.

— Снимай трусы, демократ сраный! — сказал Варяг. — Сейчас ты станешь героем «голубой» порнушки…

Вдруг что-то сделалось с лицом Новикова. Оно потяжелело, напряглось. Гримаса ненависти исказила перекошенные черты.

— А ведь я тебя правильно назвал, господин Щербатов. «Голубок» ты и есть. И повадки у тебя «голубые»! Ладно, режь! Не получишь ты удовольствия.

Ангел тронул Варяга рукой за плечо. Помотал головой. Все было и так ясно. Крепкий оказался мужик, не сдался. Сделал свой выбор.

— Пошли, — тихо сказал Ангел. — Или останешься досмотреть спектакль?

Владислав молча пошел к двери. Повернулся. Все получилось не так, как он предполагал. На душе было муторно. Кажется, впервые за всю свою жизнь Варягу стало не по себе от мысли, что он человека приговорил к смерти.

— Ладно, заслужил ты себе вечную память, Новиков. Удавите его петелькой, не будем брать грех на душу, — распорядился он. И добавил Ангелу: — А потом как уговаривались…

Уговор был такой, что после казни в квартире надо было все раскидать, разбросать и представить, будто залезли к Новикову грабители да и придушили хозяина ненароком…

Когда спускались по лестнице, молчали. Лишь внизу Ангел нарушил молчание:

— А знаешь, ему все равно осталось полгода.

— Почему полгода? — не понял Владислав.

— У меня же на него досье. У Новикова рак печени. Диагноз поставлен, все точно. Через полгода все равно ему были бы кранты.

— A-а, ну тогда туда ему и дорога, — отозвался Варяг.

Но облегчения не ощутил.

Глава 40

Охота за «партийной кассой» наконец-то вошла в финальную фазу. Еще каких-то дня два назад казалось, что все усилия насмарку, полный облом, не подступиться к этим фраерам, но вдруг — внезапная удача. Парфенов позвонил в пятницу утром Владиславу Геннадьевичу в институт и сообщил, что Юрий Петрович Гаврилов, один из двух доверенных лиц, клюнул-таки на мимоходом брошенное предложеньице перекинуться в картишки дома у Виктора Викторовича в субботу. Парфенов, проинструктированный загодя, заверил Юрия Петровича, что все приглашенные — люди солидные, кое-кто из бывших номенклатурных работников и все заядлые игроки. Причем намекнул, что один из гостей при больших деньгах и частенько проигрывает, причем к проигрышам относится легко, что в нем особенно привлекательно. Гаврилов настолько загорелся идеей, что даже предложил встретиться у него — мол, чего переть к Парфенову на окраину, когда можно в его просторной квартире на Большой Грузинской…

Днем шел дождь, в огромных лужах и стеклах магазинных витрин отражались переломленные пополам улицы, зато пыльная прежде листва сразу потемнела, посвежела под глянцевым бременем крупных дождевых капель. За Парфеновым заехали, потом подобрали по пути Ангела, угрюмо плюхнувшегося на сиденье рядом с Варягом.

Некоторое время Ангел искоса рассматривал заметно волнующегося Парфенова, которого стесняло присутствие в машине незнакомых людей (ехали в Гошином длинном «линкольн-таункаре», так что в салоне помещался еще и Гоша вместе с одним из своих охранников). Улучив момент, когда внимание сидящих в машине рассеялось, Ангел наклонился к уху Варяга и шепотом спросил, знает ли тот про убийство Лиса.

Варяг знал. И это его не на шутку встревожило. Мало того, что Лис был одним из самых авторитетных воров в законе, членом большого сходняка, любимцем Медведя, его смерть в любом случае была потерей серьезной. Но тут выросла, точно гнойный нарыв, еще одна проблема: очередной конфликт между новыми ворами и нэпмановскими. Варяг хоть и принадлежал к новым, но продолжал свято чтить основные законы старых урок, лишь их истовый аскетизм отвергал. Пожив последние десять лет жизнью обычного фраера, он мог уже сделать свои выводы. Медведь, лидер новых воров, был абсолютно прав, сто раз прав: огульное отрицание всего, что только может дать современная цивилизация, как это до сих пор принято у нэпмановских воров, он считал пережитком страшной сталинской эпохи. Да, тогда, чтобы выжить, необходимо было вести суровую жизнь аскета-праведника, необходимо было концентрировать все силы на борьбу с левиафаном ГУЛАГа, не отвлекаясь на такие расслабляющие человека вещи, как семья, личное имущество, свое дело. Но теперь все изменилось, старый мир давно уже трещал по швам, из всех щелей повылезли бандиты-беспредельщики, и без концентрации финансовой мощи, куда относились и банковские счета, без легализации воровского бизнеса, без захвата новых сфер деятельности воровское сообщество легко могли отбросить на обочину истории наглые, не признающие никаких моральных и законодательных норм выскочки-отщепенцы.

Варяг также знал, что война на истощение с нэпмановскими ворами ни к чему не приведет. Те были до сих пор основой, белой костью воровской идеи, и уничтожение их повлекло бы за собой постепенную гибель касты законников. Надо было срочно договариваться о перемирии, а потом и прочном мире, потому что после гибели Лиса, которого, но всей видимости, замочили «нэпманы», вновь должен был вспыхнуть новый пожар войны.

Только этого не хватало как раз накануне выборов!

— Я слышал, Дядя Вася в Москве объявился? — тихо проговорил Варяг. — Ты с ним контакт поддерживаешь? Сможешь договориться о встрече?

— В любой момент, хоть завтра, — кивнул Ангел. — Дядя Вася, конечно, будет стоять на своем, как всегда, но, я думаю, мы сможем его уломать.

— Вот и отлично. Как-нибудь устрой с ним встречу. Особенно не затягивай. И убеди его созвать большой сход своих. А мы тоже там будем. Попробуй намекнуть, что общаком мы с ним делиться не станем, но и на их бабки не претендуем. Захотят войти с нами в долю — милости просим. По большая война сейчас никому не нужна. А вот договориться об общих делах можно. Найдешь, в общем, что сказать.

— Найду, найду… Ангел блаженно откинулся на мягкие подушки.

Гоша все это время сидел молча, уставившись в мокрое стекло, видно, концентрировался на предстоящем сеансе телепатии. Парфенов негромко инструктировал шофера: «направо», «налево», «теперь в этот переулок».

Вот и приехали, остановились у нависшей громады высотки.

— Юрий Петрович раньше жил в цековском доме на Ленинском, а с приходом новой власти переселился сюда. Здесь попроще, но все равно — на уровне. Да вы сейчас сами увидите.

Открыл дверь сам хозяин невысокий плотный крепыш с бульдожьей челюстью и мощной жирной грудью. Брюки поддерживались темно-синими подтяжками, широкими, словно пулеметные ленты времен гражданской войны. Стрельнул глазами по гостям, удовлетворенно отметил дорогие костюмы, вальяжные манеры и радушно пригласил пройти в гостиную.

Двигался хозяин быстро, даже порывисто и напоминал кабана, легко несущего тяжелое тело на коротких сильных ногах. Квартира оказалась огромная, комнат на пять, не меньше. Обстановка соответствовала недавнему уровню благосостояния хозяина. Даже не верилось, глядя на этого добродушного и радушного человека, что он принадлежал к высшей касте советского чиновничества. Как не верилось, что сотням людей приходилось неделями обивать порог его приемной, пока медленно продвигающаяся очередь выносила очередного просителя к двери его кабинета.

Вошли в гостиную. Стол ломился от изысканных напитков и закусок. Пузатые темные бутылки французских коньяков стояли бок о бок с хрустальными графинчиками с водочкой. Искрилась под сиянием люстры черная икра в вазочках, лоснилась осетрина в нарезку на длинном фарфоровом блюде, аппетитно лежали рядком ломтики жирненькой буженины… Контраст этого уютного теплого гнездышка с сыростью и непогодой за окном невольно настраивал на веселый лад. Гоша, во всяком случае, оживился, сразу присел за стол и приналег на еду, уплетая за двоих, но пил мало, копил интеллектуальные и иррациональные силы для большой схватки.

Наконец Парфенов намекнул, весело подмигивая, что неплохо бы перекинуться. Во второй раз приглашать к игорному столу не было нужды. Юрий Петрович и сам горел желанием сесть за карты.

Разом поднялись и перешли в другую комнату. Здесь за квадратным столом, крытым зеленым сукном, все и уселись. Французский коньяк, американские сигареты, приглушенный свет канделябров — все, как видно, соответствовало представлению хозяина о приятнейшем времяпрепровождении солидных, уважаемых людей.

Гоша предложил сыграть в покер сначала лично с ним. Так, для разогрева. Юрий Петрович согласился — азартнейший был, видимо, мужик, не соврал Парфенов…

Итак, сели. Как это нередко случается, карта поперла одному — Гаврилову. Гоше явно не везло: на всякую его «двойку» у противника выходила «тройка», а на всякий «фул-стрит» — покер. И Гоще приходилось то и дело раскошеливаться. Но расставался с «зелеными» он без особого сожаления. Варяг смотрел и дивился: Юрий Петрович, который буквально сидел на золотой горе, который — будь его воля — смог бы скупить несколько кварталов на улице Горького, — сейчас радовался, как ребенок, выигрывая по десятке — двадцатке баксов со сдачи. Радостно блестя маленькими кабаньими глазками, похрюкивая, посвистывая и продолжая сыпать немудреными шутками, он подгребал к себе мятые зеленые бумажки и был счастлив.

Гоша проиграл одну сотню, вторую, а после того как проигрыш составил четыреста двадцать долларов, огорчился и, видимо, вконец отчаявшись, откинулся в кресле, крикнул с досадой и, гладя на хозяина в упор, вдруг громко отчеканил:

— Смотри мне в глаза и слушай!

Игра вмиг прервалась. Варягу вдруг показалось, что время побежало вспять, что вновь он сидит в лагерном бараке, — а напротив толпа готовых на все ссученных зэков, и перед ними стоит Гоша, с точно такими же, как сейчас, бездонными, горящими чернотой глазами, от мощной магнетической силы которых никто не может спастись, спрятаться, убежать. Не только Гаврилов, который стал вдруг мишенью телепатической энергии, но и все остальные завороженно смотрели и слушали Гошу.

— Где находятся деньги, которые тебе поручили переправить за границу?

Хозяин, сжав кабанью челюсть так, что побелели скулы, молчал.

— Не «деньги», — прошипел вдруг Парфенов. — Не «деньги»! Надо спросить про «средства партии». Так во всех инструкциях!

— Ты знаешь, где находятся средства партии? — задал вопрос Гоша.

И тут Юрий Петрович сдался. Его глаза остекленели, взгляд был мертвый, невидящий, а голос утробный, точно замогильный:

— Знаю.

— Где?

— На военном складе в Мытищах. Воинская часть 13-345.

— Командование в курсе?

— Нет. По документации ящики проходят как стратегический груз невоенного назначения.

— Где находится остальное?

— Не знаю. Я отвечаю только за свою часть средств.

— Кто, кроме тебя, отвечает за эту часть?

— Никто. Вся ответственность лежит полностью на мне.

— Кто может вывезти эти ящики из Мытищ?

— Помимо меня, никто не может вывезти ни одного ящика. Я лично должен присутствовать при отправке груза.

Гоша сделал паузу. Чернота в его глазах словно бы запульсировала. Юрий Петрович напряженно приподнялся в кресле, подался к Гоше своим тучным и крепким кабаньим корпусом. «Точно кролик перед удавом», — подумал невольно Варяг, вспомнив, как его самого мгновенно загипнотизировал Гоша у себя в кабинете.

— Слушай меня и запоминай. Тебя будут теперь называть Козырь. Это твое настоящее имя. Где бы ты его ни услышал, должен подчиняться приказам хозяина. Я твой хозяин! Твое имя Козырь! Повтори!

— Мое имя Козырь.

— Даю установку: как только ты услышишь: «Козырь, вывози денежные средства», — немедленно выполняй мой приказ. Ты понял?

Гаврилов молчал.

— Отвечай! Ты меня понял?

Загипнотизированный с усилием раскрыл рот и медленно глухо произнес:

— Да, я понял.

Наступила гробовая тишина. Было видно, что Гоше этот короткий сеанс психологического внушения дался нелегко. Он был словно выжатый лимон: руки его мелко тряслись, крупные капли пота стекали по лицу. Гоша достал платок и вытер лоб, потом шею. Дело было сделано. Потребовалось всего-то проиграть полтысячи баксов, чтобы притупить защитные психологические установки и найти лазейку в подсознание Юрия Петровича Гаврилова, который теперь был просто Козырем, только пешкой, просто удобной отмычкой…

— Мог бы по старой нашей дружбе и побольше мне гонорар посулить, — шутливо произнес Гоша, обращаясь к Варягу. — Видишь, какая работа проведена. Теперь он твой с потрохами: делай с ним, что хочешь.

Он помотал головой, помассировал шею.

— И чего это так ломит кости после сеансов. Чую, надо с этим поосторожнее, энергии много забирает. Ну а ты чего глаза таращишь, мудило грешное? — бросил он сидящему как истукан Гаврилову. — Пока ты свободен, Козырь, живи — жди приказа.

Гоша щелкнул пальцами — и все мгновенно изменилось.

— Вот это игра! — ликующе воскликнул очнувшийся Юрий Петрович. — Сегодня я явно в ударе. Вот это я люблю! Вот это по-нашему. Вы как, будете отыгрываться или закончим на этом? Время-тο позднее.

Явно не хотел спугнуть удачу. И Гоша не стал его разочаровывать. Прекратил игру. Странное ощущение испытывал Владислав, глядя на сияющего Юрия Петровича. Казалось бы, человек, сильный даже человек, богатый, а скажи одно только слово — и перед тобой окажется раб, зомби, запрограммированный на выполнение его приказов. «Гоша опасный человек, — подумал Варяг. — Очень опасный человек. Надо с этим что-то решать»… И тут же испугался, что тот угадает или прочитает его мысли.

Прощаясь, выходили за порог, стараясь не смотреть на хозяина. Словно заговорщики, кем, впрочем, и были. Юрий Петрович довольно потирал руки, чуть ли не хрюкал: какой удачный вечер! Какая удача!

А на улице все так же шел дождь — без просвета, сплошная сетка воды.

Глава 41

Наступили такие жуткие дни, когда синьор Валаччини чувствовал себя совсем стариком. Почему? Но меньше всего хотелось копаться в своих ощущениях, и в такие моменты Валаччини предпочитал выходить в море на яхте — отвлечься.

Яхты были его слабостью с детства. С юности он ловко управлялся со снастями, восхищая своих знойных подружек. Первую яхту он купил, когда ему едва исполнилось двадцать. Но та первая его яхта показалась бы просто корытом по сравнению с его нынешним флотом, который вызывал зависть сильных мира сего. В гаванях Палермо, Неаполя и Генуи стояли его белоснежные красавицы, которые он любил как любовниц.

И однако же свою первую яхту Валаччини вспоминал с умилением. В воспоминаниях она давно уже стала больше, крепче, изящнее, чем тогда, когда он был еще глупым, но сильным и ему казалось, что бог создал землю лично для него, и жизнь была безусловно прекрасна, как и веселые девчонки из трущоб, выросшие с ним по соседству…

Валаччини проснулся рано, на рассвете. После покушения он уже оправился окончательно, и лишь иногда, в плохую погоду, раны еще ныли. Он вышел на террасу, чтобы взглянуть на море. В лицо ему, в грудь, в самую душу пахнул предрассветный ветерок. Прозрачное сине-розовое небо медленно разгоралось на востоке. Да, скоро рассвет.

Он вспомнил, как легко приручил синьора Юрьева по кличке Сержант, и улыбнулся. Да, увлек его, мерзавца, в засаду, перестрелял всех его помощников, оставив в живых только одного, — все, разумеется, не своими руками, тогда он еще был слаб, раны только заживали, хотя не мешали ни ходить, ни вести беседу. Сержант, морщась от боли, когда ствол автомата одного из людей Валаччини слишком сильно вдавился в висок, думал над предложенной альтернативой: служить Валаччини либо последовать к праотцам немедленно.

Выхода у него не было — пришлось выбрать службу. Это было неприятно, потому что Сержант в последние годы привык подчиняться только себе. Однако же лишь пуля не оставляет надежд; Сержант согласился остаться в Италии, исчезнуть из поля зрения Щербатова, послужить Валаччини, ибо знал по опыту, что жизнь всегда преподносит сюрпризы — чему примером был этот вот…

Сержант согласился потому, что с Варягом его ничего не снизывало — ни дружба, ни деньги, ни моральные обязательства. А у Валаччини аргументы для убеждения нашлись веские. Например, он точно назвал номер счета синьора Юрьева в швейцарском банке и заверил, что с этими немалыми деньгами придется расстаться, так как Интерпол, в чьих черный списках давно уже фигурирует международный убийца по кличке Сержант, может всерьез заинтересоваться неким русским Степаном Юрьевым, — и не скрыться ему даже у себя на родине, где он давно объявлен в розыск…

Синьор Валаччини продолжал улыбаться приятному воспоминанию, когда к нему подошел слуга и доложил, что вертолет готов к вылету. Старик кивнул и приказал сообщить Марии и синьору Юрьеву (Валаччини доставляло особое удовольствие называть Сержанта его настоящей фамилией), что им следует поторопиться.

Эту морскую прогулку он запланировал ради своих новых гостей — Сержанта и Марии. То есть, конечно, ради себя, а они оба просто должны были служить марионетками в простой пьеске, написанной им накануне. И Валаччини заранее наслаждался тем, как она будет сыграна.

Через час все трое уже были на яхте. Солнце выползло из-за моря, сразу высветлив горизонт, и с гор принесло прохладную свежесть…

Как только отошли от причала, яхта ожила, повеселела, ускорила ход, заплясала на легкой и мелкой зыби. Солнце уже начинало припекать. Мария, которая в вертолете сидела надувшись, сразу по прибытии на яхту спустились в каюту досыпать. А Сержант развалился в шезлонге на палубе под брезентовым пологом и потягивал пиво, принесенное стюардом.

Когда синьор Валаччини был молод так же, как и его нынешняя пышнотелая пассия — светловолосая Мария, в его жизни, кроме любви к яхтам, была еще и любовь к черноглазой красотке Лючии. И ночи, проводимые с ней, испепеляли его… пока он не узнал, что плутовка дарит свое тело его лучшему другу, смазливому весельчаку Джованни. Тогда Томмазо пришел в такую ярость, что столкнул друга со скалы. Потом отнес изуродованное тело юноши его родителям, а на похоронах искренне убивался, горюя об утрате. Просто тогда он не видел иного выхода.

Это сейчас помудревший синьор Валаччини нашел бы выход. Некоторое время назад он — скорее из каприза — попытался навести справки, узнать, что стало с его Лючией, которая вскоре после смерти Джованни уехала куда-то на север. Оказалось, Лючия давно умерла, успев до этого стать уличной проституткой, сифилитичкой и наркоманкой.

И из-за такой дряни Томмазо когда-то убил друга…

Да, сейчас синьор Валаччини чувствовал себя старым и мудрым. Сейчас он ни за что бы не убил друга даже ради самой прекрасной женщины. Даже такой красотки, как Мария, которая хоть и была вечно чем-то недовольна, но всегда с удовольствием принимала его ласки.

Нет, сейчас Валаччини знал, что если от кого и следует в жизни избавляться, то не от друзей, а от всех этих подлых и коварных красоток, которые, едва появляются возле тебя, сразу норовят согрешить с кем-нибудь на стороне.

А хуже всего была ревность — от нее некуда было деться. Вот и к Марии он ревновал так, как только может ревновать старый человек, запоздало влюбившийся. Да, Валаччини был ревнив. Он находил в ревности не только страдание, но и отраду. С годами, например, когда сексуальные утехи были потеснены азартом бизнеса, он стал ревновать к конкурентам. То, что Сержант убил всех семерых отцов сицилийской мафии, в глубине души даже радовало Валаччини — именно из-за чувства отмщенной ревности к ним. Отравляла же его сознание мысль, что не он задумал и осуществил устранение конкурентов-друзей, а какой-то русский.

Этот русский вообще с недавних пор стал занозой в сердце синьора Валаччини. Он читал о докторе Щербатове. Газеты много писали о восходящей звезде на политическом небосклоне России, но лишь Валаччини знал, кто скрывается под респектабельной внешностью бизнесмена и ученого — беспощадный хищник, матерый зверь, к удачам которого Валаччини стал в последнее время особенно ревниво относиться.

Крепнущий бриз гнал яхту по невысокой волне, слышен был далекий колокол — где-то звонили к службе… Как же любил синьор Валаччини этот утренний час, когда день еще свеж, юн, омыт покровами ночи. Вдыхаешь, пьешь, видишь рождающуюся телесную жизнь мира — жить, всегда пробуждающую в старом теле и всякий раз удивлявшие его силы…

Он пошел вниз, успев заметить скользнувший по нему взгляд Сержанта, который все понимал, судя по мимолетной усмешке, скривившей его губы…

Мария лежала совершенно голая поверх покрывала на огромной, почти квадратной кровати и, казалось, спала. Она даже не прикрылась простыней, бесстыдница! Впрочем, утро было жаркое, да и Мария никогда не жаловалась на холод — сама всегда пылала, готовая обогреть каждого.

Валаччини усмехнулся своим мыслям: развратная, глупая, мягкая и нежная, как взбитые сливки… Стоя над спящей девушкой, он молча ее разглядывал. Лежащее перед ним тело было совершенно. У настоящего мужчины могла быть только одна реакция при взгляде на это торжество розово-смуглой плоти — ощущение тесноты в штанах.

Синьор Валаччини почувствовал, как его член, все более твердея, уткнулся в молнию на ширинке. Вид этого совершенного, аппетитного, манящего тела разжигал в нем желание и немного раздражал. Но он тем не менее предвкушал то, что вскоре произойдет…

Старый итальянец не спеша разделся. Получивший свободу член торчал перед его волосатым седым животом словно живой таран, предназначенный разрушать твердыни, В свои семьдесят с лишком лет Томмазо Валаччини не мог пожаловаться на сексуальную слабость — мужская мощь никогда не подводила его и была оборотной стороной его легендарной агрессивности в бизнесе.

Опустив руку, он провел ладонью по телу Марии. Девушка, еще не проснувшись, выгнула выпуклую грудь и слегка раздвинула ноги. Когда он тихонько сдавил ей розовый сосок, она застонала во сне, еще шире раздвинула бедра и, бессознательно сунув руку между ног, стала потирать холмик Венеры… Валаччини, нависнув над ней, коснулся членом ее теплых губ и попытался раздвинуть их раздувшейся головкой. Видимо, почувствовав его запах, Мария внезапно раскрыла глаза, несколько секунд смотрела, ничего не понимая, но вдруг осознала все и, улыбнувшись, приподнялась на локте, взяла рукой его могучий ствол и поцеловала. Потом, словно играя, стала буквально осыпать быстрыми поцелуями влажную головку, а потом, почти присосавшись, начала втягивать член в рот.

Между ними не было сказано ни слова, лишь происходил быстрый обмен взглядами. Синьор Валаччини испытывал в этот момент острое наслаждение, тем более сильное, что к телесному удовольствию примешивалась сильнейшая ненависть к этой податливой, восхитительной, развратной и такой влекущей сучке.

Марию он, казалось, полюбил сразу, как только увидел впервые. Деньги, к несчастью, дают возможность не помнить о возрасте. Особенно если и в свои преклонные годы ощущаешь себя молодым, почти двадцатилетним. Постоянные же занятия спортом поддерживали в Валаччини непреклонную уверенность в собственной силе и неотразимости. Лишь источенное морщинами, обветренное лицо свидетельствовало о бремени прожитых лет, но какой настоящий мужик смотрится в зеркало? Только женщины, особенно молодые, имеют наглость напоминать тебе о твоем возрасте, когда отдают предпочтение какому-нибудь молокососу. Но женщин ослепляет запах денег — в этом отношении нюх у них превосходен.

У Марии с обонянием было все в порядке: она ловко изобразила увлечение, потом влюбленность, синьор Валаччини купился на ее восторженные взгляды, потому что хотел быть обманутым, и первое время ему было невдомек, что его новая пассия готова после сеанса старческой любви (ему скоро донесли ее слова, оброненные перед кем-то из слуг) отдаваться кому угодно и сколько угодно — бесплатно.

С искаженным лицом Валаччини выдернул свой член из скользкого рта Марии, встал на колени между ее раздвинутых ног, руками раздвинул их еще шире, упал на нее и с ходу вошел. Мария закричала, как всегда делала в такие мгновении, и попыталась помочь ему движением бедер. Член входил все глубже и глубже. Когда, казалось, он дошел до самого донышка, Валаччини приподнялся над девушкой и задрал ее ноги себе на плечи. Мария попыталась обнять его — он схватил ее и за руки, прижал к кровати и стал врубаться в нее, раз за разом усиливая толчки. Несколько раз ее настигал оргазм, и всякий раз она издавала пронзительный вопль, который был слышен и на палубе, и и машинном отделении, и в рубке…

И слыша крик Марии, Сержант ухмылялся: сегодня ночью в доме у старика Машка — так он мысленно ее называл — точно так же вопила под ним. Вспоминать об этом было приятно…

Крики смолкли, и сначала из каюты показался старик. Ни ни кого не глядя, подставив солнцу свою все еще мощную, мускулистую грудь, прошел к закрепленному на палубе холодильнику и достал бутылку пива. Выпил всю залпом, а пустую стекляшку выкинул за борт. Потом оглянулся, посмотрел на Сержанта, подошел к нему и что-то сказал. Причем крайне неприятное для русского гостя. Это все видел один из телохранителей синьора Валаччини, который по приказу хозяина наблюдал за палубой — не через прорезь прицела, как обычно, а через объектив видеокамеры. По знаку босса он должен был немедленно начать съемку.

Вот появилась хозяйская цыпочка — в двух ленточках Поперек тела, сладко потянулась. Синьор Валаччини подернулся в сторону рубки и дал отмашку. Яхта сразу стала поворачивать, вмиг сбросив скорость. Заработали моторы, и паруса медленно стали сворачиваться. Мария, поняв, что сейчас можно будет искупаться, направилась к борту. Гость в этот момент перестал хмуриться, слушая синьора Валаччини, и, пожав плечами, поднялся.

Стянув с себя рубашку и этим давая понять, что тоже готов поплавать, Сержант подошел к Марии. Она ответила на его улыбку и, видя, что он не опасается присутствия Валаччини, подмигнула.

Видеокамера уже работала, и телохранитель увидел, как русский положил ладонь на затылок Марии, словно хотел привлечь к себе и поцеловать девушку, но второй рукой взял ее за подбородок. Видно было, как она вновь улыбнулась; в этот момент мужчина сделал какое-то быстрое движение обеими руками, которое и уловить-то было сложно, не то что понять его смысл, и тут же осторожно опустил враз обмякшее тело на палубу.

И только оторвавшись на мгновение от видоискателя, но продолжая снимать все происходящее, тайный кинооператор понял, что стал свидетелем убийства, совершенного с изумительным профессионализмом: раз — и хрустнули, как у птички, шейные позвонки!

Синьор Валаччини мог быть теперь доволен. Он стоял над мертвым телом Марии, смотрел в ее мгновенно потускневшие глаза и испытывал сильнейшее наслаждение, не менее сильное, чем только что внизу, когда изливал свое горячее семя на ее запрокинутое лицо. Но теперь его радость была совсем иного рода: одним ударом он еще глубже посадил на крючок этого русского киллера — получив ценное вещественное доказательство, которое можно будет предъявить и самому Сержанту, коли он вдруг решит заартачиться, а там, глядишь, и в суде, коли до этого дойдет дело…

Старик отвернулся и пошел вниз, знаком приказав Сержанту следовать за ним. Да, в его возрасте пора перестать увлекаться молоденькими потаскушками, пусть и такими роскошными, как только что почившая Мария — мир ее праху!

В полутемном баре синьор Валаччини пригласил Сержанта присесть рядом. Стюард принес виски и удалился.

— Вы бы хотели уехать отсюда целым и невредимым, синьор Юрьев?

— Кого я еще должен убить? — Сержант опрокинул в глотку терпкую, пахнущую дымком, коричневатую жидкость и стал смотреть через иллюминатор на стаю дельфинов, плещущихся совсем близко от яхты.

— Да вы и сами знаете. Ваш человек в Москве не справился с заданием. Автокатастрофа — он погиб, а наш клиент жив-здоров и выступает на предвыборных митингах, Теперь задание придется выполнять вам. Исправляйте ошибки своих людей.

— Когда?

— Вот это разговор по существу. Как можно скорее. Я тоже не мальчик, мне надо торопиться жить. А ваш соотечественник мне портит кровь своим присутствием. Я буду ним признателен, если вы избавите меня от его присутствии.

Сержант молчал, глядя в иллюминатор.

— И не думайте, что вам удастся освободиться от нашей опеки, — угрожающе каркнул Валаччини. — Мы не выпустим вас из поля зрения, даже если вы надумаете убежать в Антарктиду. После того как уберете Щербатова, получше пятьсот тысяч долларов. На тот счет в Швейцарии. Согласны? Я думаю, сделка более чем выгодная.

Сержант кивнул.

— И не надо со мной шутки шутить. Надеюсь, вы меня уже хорошо изучили. На всякий случай хочу напомнить, что я никогда не нарушаю своего слова. Если мы поймем, что вы блефуете, то синьор Юрьев просто умрет. А может быть, им займется Интерпол. Пожизненное заключение вам будет обеспечено. У нас достаточно улик и свидетелей, чтобы накрутить вам любой срок. А в тюрьме вы тоже не жилец, сами понимаете…

Дельфины подплыли совсем близко к яхте, ясно были видны их блестящие и крупные, как у лошадей, живые добродушные глаза и разъехавшиеся точно в улыбке пасти — морские животные словно бы тоже пытались разглядеть людей за стеклом.

— Я понял, — только и сказал Сержант.

Поднявшись, он вышел на палубу и подошел к борту. Перегнувшись через поручень, он посмотрел на резвящихся совсем близко полурыб-полузверей. Дул теплый ветер, осколки заходящего уже солнца сияли на гребешках волн, кипевших за кормой яхты.

— Поживем еще, — буркнул Сержант. — Поживем.

Глава 42

Операцию выемки «стратегического груза» из мытищинской воинской части средств провернули более чем успешно. Опять же Гоша Якулов помог: в назначенный день позвонил Гаврилову, произнес условную команду: «Козырь» — и коротко дал инструкцию, что и как сделать. А потом Варяг с корешами подкатили к воротам части крытый грузовик и выволокли сундуки. В них валюты и ценных бумаг оказалось ровно на четыреста пятьдесят три миллиона долларов. И теперь их следовало пустить в оборот — что Варяг и проделал с помощью десятка своих банков, разбросанных по России…

Наступил короткий период отдыха, когда можно было подвести итоги политических баталий. Это было приятно — подводить итоги, тогда как даже невооруженным глазом было видно, насколько велики успехи его дела. Дела с большой буквы, потому что все, раньше казавшееся просто опасной и увлекательной игрой, пускай и достойной мужчины, внезапно разрослось до масштабов поистине глобальных. Итак, прежде всего…

Прежде всего опросы общественного мнения показали, что «Новая республиканская партия» уверенно набирает очки. Она уже прочно вошла в первую пятерку и стремительно выбивалась в лидеры предвыборной гонки. А руководитель ее — молодой доктор экономических наук Владислав Щербатов — постепенно становился известен всей стране.

Газеты охотно печатали его фотографии: «Щербатов выступает на митинге», «Щербатов на встрече с избирателями», «Щербатов на строительстве детского дома, финансируемом его партией» — везде видна была его энергичная манера вести борьбу за голоса избирателей.

Его фотографии мелькали на первых полосах газет и журналов. Журналисты занимались поисками неизвестных страниц его биографии, и постепенно всем становилось ясно, что этот человек — идеальный кандидат не только в парламент, но и, возможно, в дальнейшем — в президенты. И верно: блестящий ученый, он в тридцать с небольшим лет защитил докторскую диссертацию, сейчас с успехом возглавляет научно-исследовательский институт, который занимается проблемами Европейского Союза, вот-вот будет опубликована его смелая программа по выводу России из глубочайшего кризиса, в который она неуклонно сползает последние три года.

Неожиданно для себя Варяг обнаружил интерес к политической возне. Он знал, разумеется, что политик по определению не может быть честным человеком, но это относилось не к нему. В себе он был уверен. А главное, сейчас, оказавшись в гуще политических баталий, он должен был пересматривать свои прежние ориентиры. Неожиданно стало ясно, что масштабы его деятельности могли быть многократно увеличены. Если раньше решения Варяга влияли на жизнь тысяч людей в отдельных регионах страны, то теперь, он чувствовал, был недалек тот день, когда он сможет управлять финансами и производством не только в своей стране, но и в Европе.

Так или иначе, но кое-что там уже происходило. Например, после гибели семи виднейших мафиози Италии вакуум влияния немедленно был заполнен авторитетными людьми из России, которые энергично действовали по схемам Варяга. Уже сейчас они определяли «погоду» на многих площадях Италии и Франции. Через несколько лет — он был абсолютно уверен — воровской общак будут пополнять миллионами долларов крупнейшие фирмы и корпорации Западной Европы.

Владислава забавляла необходимость учиться быть публичным политиком. Разве мог он предполагать раньше, еще будучи молодым вором в законе, что придет день, когда он будет брать уроки актерского мастерства у лучших артистов страны. Это было еще одно потрясение, которое он, конечно, пережил легко: оказалось, что люди, которых он привык видеть на экранах телевизоров, в жизни оказались проще некуда. За деньги они готовы были его учить денно и нощно, оттачивая в нем умение воздействовать на массы. А Варяг оказался способным учеником.

Бывало, он сам поражался, как тот или иной его жест или поза оказывали мгновенное, даже какое-то гипнотическое действие на толпу. То, что раньше ему было известно лишь по книгам, — умение знаменитых вождей с трибуны заводить массы, программировать в них появление нужных эмоций — теперь стало доступно и ему Когда было нужно, он становился выдержан, корректен, восхищал своей эрудицией, юмором — свидетельством гибкого ума, но иногда!.. Иногда он позволят себе эксперимент — с трибуны это выглядело особенно внушительно, — когда тысячи и тысячи людей, воодушевленные его страстью и убеждением, проникались его эмоциями и готовы были идти стеной на тех, в ком только сейчас, с помощью Варяга, смогли разглядеть своих личных врагов.

Но главное, он не забыл свою клятву на верность воровским идеям, данную им на могиле Фотона. Теперь, попав в водоворот политики, Варяг видел, насколько воровской закон проще и справедливее принципов, по которым жили и действовали сильные мира сего. В зоне все было ясно: украл у своих — получи клеймо «крысятника» и стань петухом; не уважаешь посыльного с малявой — будешь таскать за всех парашу. Важен принцип, который делает наказание неизбежным. «Закон — что дышло, как повернешь, так и вышло» — таково было убеждение простых людей, и это убеждение надо было искоренить. А кто еще должен заняться порядком, как не бывший зэк? Если ты был смотрящим по зоне, то почему не можешь быть смотрящим по России?

Пролистывая страницы прессы, Варяг замечал любопытные факты. Как-то незаметно прошли сообщения о самоубийстве нескольких бывших номенклатурных работников. Раньше о смертях чиновников такого ранга было бы сказано громко, на телевидении скорбно сообщили бы о соболезнованиях близким и друзьям покойного, причем каждого в отдельности. Сейчас масштаб иных событий затмевал их таинственные смерти. Умерли — что тут скажешь?

Только внимательный взгляд мог бы увидеть закономерность. Смерти бывших цековских работников последовали одна за другой в течение двух-трех недель, и пусть доказательства личной воли покойных были бесспорны — предсмертные записки, магнитофонные и даже видеозаписи — внимательный наблюдатель мог бы и усомниться в их добровольном уходе из жизни.

Владислав усмехался, читая подробности: один выпрыгнул из окна с пятнадцатого этажа, другой сунул в рот ствол охотничьего ружья, причем нажимал курок большим пальцем ноги, кто-то включил газ на кухне и тут же, дабы исключить вероятность ошибки, повесился над плитой, или спрыгнул с железнодорожного моста под проходящий поезд…

Даже Гоша, вернее, Георгий Яковлевич, поражался: его-то задача сводилась к тому, чтобы отдать по телефону приказ, назвать ключевое слово, а все остальное доделывало беременное неосознанной виной и страхом подсознание.

Журналисты, разумеется, пытались связать все эти загадочные смерти воедино, но за неимением точной информации их предположения так и остались в сфере домыслов. Тем более что оставшиеся в живых свидетели молчали не менее твердо, чем и их бывшие усопшие товарищи по партии.

Эту страницу можно было спокойно закрыть.

Другое Владислава волновало и радовало несказанно. Идеи с созданием новой партии неожиданно материализовалась. Новая республиканская партия, основой которой стали бывшие зэки, осужденные еще при советской власти за «экономические преступления» и самой спецификой своей жизни приученные к жесткой дисциплине и, значит, самодисциплине, не имела тех червоточин, которыми были изначально заражены правые и левые организации: внутренних склок, обидчивости лидеров и амбициозной конкуренции за власть и влияние.

Странно, думал Владислав, перелистывая страницы газет и журналов, странно, что мало кто из читателей понимает, — все нынешние события, все эти смерти бывших партийных чиновников, голословные обещания демократов, крах всесильной империи — все это только составные части многоплановой операций, разработанной новым русским бизнесом. Неумолимый бульдозер истории закатывает в грунт неспособных принять новые правила игры, но для него, смотрящего по России, правила игры совершенно иные, чем для других. Являясь победителем, стремясь стать сильнее всех, он боролся не только за себя, но и за всех воров. Воры — его семья, и только плохой отец не заботится о своих детях.

Одновременно поддержка многотысячной семьи заставляла Варяга чувствовать себя сильным, как никогда. Он был защищен со всех сторон: кредит доверия воров к Варягу во всех регионах России лишь возрастал; он, Владислав Геннадьевич Щербатов, упрочил свое положение и в политических кругах — ни один из его политических противников не имел такой массовой поддержки, как он…

Он не сомневался: при окончательном подсчете голосов станет окончательно ясно, что на небосклоне России взошла новая звезда.

Варяг уже строил планы, готовился создавать союзы и блоки с другими победившими партиями, готовился привлечь на свою сторону влиятельных и авторитетных людей из академической среды, чтобы они помогли ему создать нужный антураж. Он продолжал приезжать в институт, работал над рядом новых проектов, но все его внимание занимала теперь новая игрушка — политика. Теперь Владислав Щербатов был нужен всем, его внимания искали сослуживцы, чиновники из администрации президента, бизнесмены, политики. Его звали на конференции, приглашали в президиумы и включали в разные комиссии.

Единственное, что сейчас его тревожило, это как найти золотую середину между его все возрастающей известностью, которая подразумевала иногда заявления и поступки, с которыми, как вор в законе, он был совершенно не согласен, и мнением «законников», пристально следящих за своим выдвиженцем. Надо было действительно вариться в политическом супе, чтобы понимать ничтожность сказанных слов, да и совершенных поступков тоже. Ради большой цели можно было, конечно, и погрешить против воровской совести. Но поймут ли его друганы необходимость новой тактики?

Он надеялся, что поймут и одобрят его во всем.

Сейчас Варяг спешил в институт. График на сегодня у него был расписан чрезвычайно плотно. Во второй половине дня надо было провести встречу с избирателями, да не где-нибудь, а в мэрии. Оказывается, в мэрии тоже работали его избиратели. Это был приятный сюрприз.

А час назад — совсем некстати — позвонил Ангел и предупредил, что к нему в институт должен приехать один человек, к которому надо отнестись с особенным вниманием. Мол, старый друг Медведя, чьим советам покойный всегда следовал. Принять надо достойно, хоть и не требуется никаких особых приготовлений: просто откровенно поговорить.

Это ничего. Варяг рассчитывал, что в крайнем случае он позвонит в мэрию и отложит встречу с избирателями. Конечно, нежелательно, но разговор со знатным законником важнее.

В приемной его встретила длинноногая секретарша Танечка — предмет вожделения всех мужчин в институте. Судя по тем восторженным взглядам, которые девчонка в последнее время бросала на начальника, ее можно было бы разложить прямо на столе в кабинете. Совсем недавно Варяг так бы и поступил, но сейчас он переменился. Сейчас приходилось следить за каждым своим шагом, чтобы не дать конкурентам шанс облить себя грязью. Нет, фифочка из приемной останется разочарованной и — неудовлетворенной.

Владислав на ходу улыбнулся Танечке и спросил, не дожидается ли его кто? Нет. Ну что ж, пару минут можно будет потратить на обдумывание выступления в мэрии. Едва он присел, как пискнул телефон на столе, и голосок секретарши сообщил, что пришел академик Нестеренко. Это было совсем некстати. Конечно, Владислав в вечном долгу перед своим учителем. Без его помощи и поддержки он не сумел бы столь быстро добиться таких успехов.

Но все же Нестеренко — это сегодня пройденный этап. Академик стал лишь трамплином, с которого Варяг улетел в новые выси, оставив учителя далеко внизу. Егор Сергеевич уже входил. Варяг бросил взгляд на настенные часы. До назначенной встречи с человеком Медведя оставалось всего несколько минут, и меньше всего хотелось бы, чтобы воровской гость вынужден был ждать.

Владислав решил дать академику понять, что он очень занят. Нестеренко человек тактичный, сам поймет, что пришел не вовремя. Варяг встал из-за стола и встретил учителя посередине кабинета.

Пожали друг другу руки. Владислав остался стоять, надеясь, что Нестеренко коротко скажет, зачем пришел, и, возможно, сразу уйдет. Не получилось. Егор Сергеевич, прежде чем сесть в кресло, снял пиджак, давая понять, что никуда торопиться не желает. Времени у него было сколько хочешь. И, в отличие от Варяга, он был хозяином своего времени.

— Я слушаю вас, Егор Сергеевич, — нервно начал Варяг, вновь бросая взгляд на часы.

Нестеренко усмехнулся чему-то и сообщил:

— Твою книгу выдвигают на государственную премию.

Варяг вежливо улыбнулся. Если это и была новость, то не ддя него. Еще неделю назад ему позвонили из администрации президента, чтобы сообщить о подписании председателем комиссии по премиям соответствующего постановления.

— Спасибо, Егор Сергеевич, но я об этом уже знаю.

Варяг попытался сделать вид, что ему надо срочно уходить. Его злило, что он не может просто указать академику на дверь, но Владислав слишком хорошо к нему относился, чтобы быть с ним грубым. Однако время поджимало, с минуты на минуту должен был прийти важный гость, а академик Нестеренко как ни в чем не бывало развалился в кресле еще непринужденнее.

— А я знаю, что ты знаешь. Теперь ты на самой вершине, Владик, и ты уже больше не нуждаешься в моей протекции. Так тебе кажется. Правда?

Варяг неопределенно пожал плечами, дивясь, как это старый академик угадал его мысли.

— Я всегда знал, что будет именно так, — продолжал Егор Сергеевич. — Ты умен, талантлив, организован, целеустремлен. Немного найдется людей со столь блестящими способностями, какими наградил тебя господь.

Варяг сейчас особенно не был расположен слушать старческую болтовню. Все-таки возраст есть возраст. А тут еще важный посетитель… Хорошо еще, что он, видимо, опаздывает.

— Егор Сергеевич, извините меня, но у меня запланирована важная встреча. Если посетитель придет, мне придется заняться им. Если у вас какое-нибудь конкретное дело, говорите.

— Молодец! — Нестеренко сделал несколько легких хлопков ладонями. — Браво! Именно так и надо отказывать людям: вежливо, интеллигентно и без высокомерия. Людей нельзя обижать — это главное, что надо помнить политику. А насчет важной встречи… Так я и есть твой важный посетитель… Варяг! Я верно назвал твое погоняло?

Варяг стоял как громом пораженный. В первое мгновение он сразу вспомнил свой давний разговор с академиком о его пребывании на Соловках — это объясняло внезапный переход на феню. Но… Откуда Нестеренко мог узнать его воровскую кличку? Он внезапно ощутил свою полную беспомощность под прицелом умных и твердых глаз Нестеренко. Он, Варяг, сидел как какой-нибудь студент на зачете и лихорадочно пытался найти объяснение всему происходящему.

То, что сказал академик Нестеренко дальше, еще больше поразило его. Нестеренко, улыбаясь, смотрел на своего ученика.

— Не удивляйся, Варяг. Ангелу ты же доверяешь, я думаю. Так вот знай, многие годы он был нашим связником. Между мной и Георгием Ивановичем. Да-да, — закивал Нестеренко. — Медведь был моим самым близким другом. И о тебе, Варяг, я знаю все от него. Я наблюдал за тобой еще с тех пор, как ты стал самым молодым вором в законе. Впрочем, моя заслуга в твоей судьбе второстепенна. Кто был велик — так это Медведь. Еще с тех самых пор, как он, пахан на Соловках, известный медвежатник; взял меня, студента, под свое покровительство, с тех пор я не уставал восхищаться им. Ему не хватало образованности, правда, знаний, и я ему помогал, был его, так сказать, научным консультантом. У меня же большие возможности, я вхож в правительственные круги, в министерствах у меня много друзей, так что я мог быть полезен Медведю. Нашел тебя в Казани он, а я по его просьбе устроил тебя в университет, дал тебе перспективную тему и всячески способствовал твоему продвижению. Тем более что, по его мнению, ты был именно тем человеком, о котором он мечтал всю жизнь.

Академик Нестеренко задумчиво покачал головой.

— Жизнь Медведя была вся посвящена его детищу — воровской империи. И в какой-то момент он понял, что достиг предела. Ему нужен был человек иного плана, чем пятнадцать законников, входивших в его ближний круг. Нужен был человек, чей мозг не был замусорен понятиями прошлого, а, наоборот, был бы открыт для будущего. Таким человеком оказался ты. Я восхищаюсь тем, как он проницательно сумел разглядеть в тебе все эти качества. Ни я, ни его пятнадцать законников, членов большого сходняка, не смогли, а он смог. Все, даже — каюсь — я, поначалу отговаривали его от твоей кандидатуры. Слишком ты, Варяг, был молодым и казался еще глупым, но Георгий стоял на своем. И оказался прав…

— Значит, это все-таки вы пришли тогда на кладбище, — хрипло произнес Варяг. Волнение охватило его. — Конечно, я же не мог ошибиться… Но просто вы и Медведь были так далеки… Как две разные планетарные системы. Я не мог подумать даже.

— Да, я не мог не почтить память старого друга, — со вздохом заметил Нестеренко. — И я заметил, что ты меня узнал, поэтому и поспешил уйти. Я ни в чем не хотел нарушить заветы Медведя. А раз он считал, что в тот момент ты еще не должен был знать о моей роли в твоей судьбе, то я и не спешил тебе открыться. А я ведь постоянно стоял за твоей спиной, Варяг, — вдруг с хитринкой взглянул на него Егор Сергеевич. — Ты, конечно, до сих пор не догадываешься, что послать тебя на переговоры с Валаччини — это была моя идея. Я эту идею обмозговывал давно и обдумал твою роль. Никто, кроме тебя, так хорошо не смог бы ее реализовать. Поэтому я и посоветовал Георгию подключить тебя. Помнишь ту мою рукопись о международной мафии, которую я тебе так вовремя подбросил? Думаешь, я ее тебе случайно подсунул?

— Знаете, Егор Сергеевич, мне всегда не верилось, что это все создал один Медведь. Мне все-таки казалось, что за ним должен был кто-то стоять. Очень могущественный. Очень влиятельный.

— Конечно, Владик. Империя Медведя — это его детище. Он создавал ее давно, с конца войны. Он пестовал ее, словно собственное дитя, которого у него никогда не было. Как и семьи. Воровская империя была его семьей, мой мальчик. Он правил ею, как справедливый монарх, чьей воли никто не мог ослушаться.

— Разве приказы Медведя никогда не нарушались?

— Никогда. Я, во всяком случае, не помню подобного прецедента.

— Тогда как же произошло расслоение законников?

— Ну, во-первых, это дело давнее, а во-вторых, само это расслоение лишь подтверждает прозорливость Медведи.

— Я не понимаю, — заинтересовался Варяг.

— Дело в том, что Георгий Иванович всегда в своей жизни настолько строго следовал воровским законам, которые надо соблюдать беспрекословно, что его собственный отход от них и вызвал этот пресловутый раскол. На старых и новых воров… Или как это у вас называется…

— Не понимаю! — повторил Варяг.

— А что тут не понимать? Медведь был гением, а гений не может вечно оставаться на одном и том же уровне. Гений растет, он возвышается не только, над окружающими, но и над самим собой — прежним. Это же так просто. Воровские законы были хороши для прежнего времени — дли эпохи Сталина, ГУЛАГа. А как изменилось время, как изменились условия жизни в стране — это началось при Хрущеве, царство ему небесное, так потребовались новые правила. И Медведь их создал. Но все дело в том, что простые люди не могут столь гибко подходить к собственному мировоззрению. Особенно если той прежней жизни отданы лучшие годы. Какая-то часть законников посчитала, что Медведь, реформируя систему, просто сдает позиции.

— Но зачем вообще нужно было это реформирование? — задумчиво спросил Владислав. — Особенно Медведю. Ведь его власть в тех пределах…

— Вот именно, что в тех пределах. Медведь понял одним из первых, что изменения в стране повлекут такие потрясения в обществе, которые могут привести к гибели России в привычном нам смысле. А вместе с Россией — и института воров в законе. А уж когда Горбачев пришел и стал насаждать западные ценности — кооперацию, частное предпринимательство, — тут Медведь первым усек, что рынок — это стихия, а новые воры, которые сразу захотели окунуться в эту стихию, несут в себе хаос и беспредел. Надо было обуздать этот беспредел. Вот Медведь и порвал со старыми, нэпмановскими ворами и постепенно обуздал новых, включил их в свою орбиту. Он лишь не успел примирить новых и нэпмановских. Но это уже твоя задача.

— Хорошо, а что потом? — спросил Варяг.

— Вот видишь, ты и сейчас оправдываешь надежды Медведя. Ты не тактик, а стратег. Для тебя цель — не просто объединение воров, ты хочешь понять целесообразность этой акции. Хорошо, я скажу, хоть это и просто. Власть! Вы… мы… должны овладеть властью, которую уронили коммунисты, а демократы никогда не смогут поднять. И надо помнить, что Россия — это только часть плана. Поскольку нас насильно сделали частью большого мира, мы не имеем права упустить шанс, дарованный нам историей. Тебе следует продумать тактику действий. И прежде всего, надо каким-то образом приручить нэпмановских воров. Без союза с ними ты лишь будешь распылять силы.

— Понимаю, — кивнул Варяг и добавил. — Вы говорите «мы». Это как понять, Егор Сергеевич? Неужели и вы с нами?

— А ты еще не понял? Я не вор, конечно, но я с Медведем! А значит, с тобой. И не только я… — он осекся. — Ты вот сказал про кого-то могущественного и влиятельного, кто стоял за спиной у Георгия… Верно. Он один ни черта не смог бы… Ему помогали. Не только я. Помогали те самые влиятельные люди, которые всегда держались в тени. Просто они понимали то, что понимал и Медведь… Но об этом чуть позже.

Варяг был потрясен внезапным превращением академика… Потрясен и обрадован. Выходит, большинством своих успехов, и не только на академическом поприще, он был обязан этому седовласому старику. И вдруг он с новой силой осознал, что теперь окончательно прояснился вопрос о той тайной силе, чье присутствие он постоянно ошущал у себя за спиной. Нестеренко!

— Значит, вы все время находились рядом?

— Да, мой мальчик.

Пο всему видно было, что роль академика в делах воровской империи была необычной. Наверное, ни одно дело Медведя не обходилось без его решающего совета. И туг Варяга поразила мысль, что после смерти Медведя академику придется давать советы уже ему, Варягу. Но кто знает, не захочет ли Нестеренко видеть себя уже не просто советчиком, но вождем всего воровского дела?

— Егор Сергеевич, можно задать вам один вопрос?

— Да хоть сколько, Владислав. Я весь в твоем распоряжении.

— Вот и я об этом, — усмехнулся Владислав невольному каламбуру. — Кто теперь будет распоряжаться?

— Понимаю… В нашем деле, как и в государственных делах, беспредельная демократия ведет к беспорядку. Особенно в России. Жесткая дисциплина и единоначалие, Владислав. Вот что необходимо. Скажу тебе, что Медведю перед смертью я обещал не столько помогать будущему смотрящему, сколько служить ему верой и правдой. Так что я в твоем полном распоряжении, Варяг.

Вот теперь все разъяснилось. Или почти все. Оставалось еще одно дело. Владислав тяжело вздохнул: этот вопрос давался ему особенно непросто.

— Скажите, Светлану и Олега увезли… тоже по вашему совету?

— Да, Владик. Это я настоял.

— Где они? С ними все в порядке?

— В полном порядке. Они далеко. В надежном месте. Под охраной. Не волнуйся. Ты теперь и сам должен понимать, что это было необходимо для дела. Ничего не должно было тебя отвлекать от главного. Эта долгая заварушка с людьми Валаччини, а потом сама судьба подарила нам этот кризис… Расстрел Белого дома в октябре… Новые выборы в возрожденную Государственную думу… А зная тебя, я понимал, что, если Светланы не будет временно рядом с тобой, это и тебе лично пойдет только на пользу. Ты должен был определиться в своих чувствах к ней. Ты меня понимаешь? Кроме того, я и Георгию обещал оберегать тебя от всего, что может помешать делу.

— Как же они могли бы помешать?

— Да очень просто. Твоя Светлана и маленький сын могли стать разменной монетой в руках твоих многочисленных врагов. Они были бы прекрасным инструментом для шантажа.

Так вот оно что! Такая мысль не приходила Владиславу в голову. Но пришла в голову Нестеренко. И он снова проникся уважением к этому старому мудрецу.

— Но теперь, когда все закончилось, я хочу, чтобы Света и Олежка были здесь, — потребовал Варяг.

Едва он это сказал, как вновь вспыхнуло в нем былое возмущение: как смели экспериментировать над ним даже с самыми лучшими побуждениями! Когда-нибудь это надо прекращать. Если бы он не был смотрящим по России, тогда, быть может, пришлось бы смириться. Но сейчас!.. До каких пор над ним будут ставить эксперименты? Он, Варяг, был смотрящим! Он был главным, что бы там ни происходило.

Он услышал ровный голос академика Нестеренко:

— Как скажешь, Владик. Через неделю они будут здесь.

— Нет, — решительно отрубил Варяг. — Я хочу, чтобы они вернулись в Москву самое большое через три дня.

— Лады, будут через три, — согласился Егор Сергеевич. И добавил — Но и у меня к тебе одна просьба. Личная. Прекращай встречаться с Викой. У нее к тебе слишком серьезные чувства. А ты… Словом, пора с этим кончать. Это уже я прошу как отец.

Варяг кивнул, соглашаясь:

— Это я обещаю, Егор Сергеевич.

Владислав ждал, что Нестеренко встанет и удалится. Что-то произошло сейчас между ними, что окончательно нарушило прежнюю субординацию — отношения бывшего ученика и учителя, покровителя и протежируемого. Теперь главным стал он, Варяг. И оба это почувствовали.

Однако академик не торопился уходить. Задумавшись о чем-то, он смотрел в окно на проползавшую по карнизу соседнего дома кошку.

— О влиятельных людях… — Егор Сергеевич откашлялся. — Хочу тебя познакомить с одним очень полезным человеком. Собственно, по его наводке Медведь тобой заинтересовался. Он тоже в курсе всех наших дел. И с нами он давно в контакте.

— И кто же это?

— Вот сейчас и узнаешь,

Нестеренко потянулся к трубке телефона и набрал номер. Сказал неожиданное для Варяга:

— Товарищ генерал! Это Нестеренко. Можете говорить? Ну и лады. Вот сейчас, как и говорил тебе, Кирилл, беседую с нашим общим знакомым. Считаю, что пора вам уже познакомиться поближе.

Владислав все больше удивлялся, хотя не подавал виду. Егоp Сергеевич протянул ему трубку.

— Алло! Владислав Геннадьевич? Мы с вами знакомы заочно… Помните тот телефонный разговор?

Варяг вспомнил сразу — на другом конце провода он услышал голос того самого незнакомого человека, который позвонил ему в квартиру сразу после исчезновения Светланы и Олежки — жесткий начальственный басок. Так вот, значит, кто все это организовал…

— Не обижайтесь, Владислав Геннадьевич, за тот разговор, да и за ту… операцию! Полагаю, вы уже в курсе всего. Дело прошлое. Но в будущем можете рассчитывать на мою помощь. Ну, удачи вам!

Варяг медленно положил трубку, взглядом требуя разъяснений у академика. Тот усмехнулся.

— Генерал-майор Кирилл Артамонов — наша тяжелая артиллерия. Большой начальник в МВД. Он всегда помогал Медведю. Как до него — его отец Володька Артамонов… Тот ведь тоже кадровый… Был большой шишкой в НКВД, потом в МГБ. И не он один. Конечно, помогали они ворам не бескорыстно, но это и понятно: жить всем надо. А Медведь платил щедро, очень щедро. Считаю, что ты приобрел чрезвычайно полезное знакомство. И мне не жаль отдавать этого генерала тебе. Все теперь в твоих руках, запомни это.

Глава 43

Подходил к концу третий день — срок, так решительно назначенный Варягом академику Нестеренко для возвращения Светланы и Олежки. Эти три дня для Владислава прошли как в аду — в терзаниях. Только теперь он вдруг ощутил, как дорога была ему Света, как он любил ее. По правде сказать, к сынишке таких сильных чувств не было — видно, еще не успел привыкнуть, мало виделись. Но теперь будет все по-другому. Теперь они будут с ним. Всегда! Верно говорят, что имеешь — не ценишь, потерявши — плачешь.

Нельзя сказать, что за все десять месяцев отсутствия Светланы и Олежки Варяг думал о них постоянно. Иногда даже ему казалось, что он гораздо менее охвачен тоской и горем, чем подобает человеку, потерявшему самых близких ему людей. Нет, оказывается, все было по-другому. Сейчас, когда до встречи оставались считанные часы, Варяг не просто горел в нетерпении, он в какой-то момент был просто испуган наплывом собственных чувств. Ему вдруг показалось, что разлука сыграла с ним злую шутку, заставив превратить обычную женщину с обычным, хотя и его собственным, ребенком в мечту. И встреча, время которой неуклонно приближалось, приведет к разочарованию. Все это было очень трудно.

День был выходной и относительно свободный. Варяг с утра, оставив машину перед зданием Моссовета, пошел бродить пешком по городу, вспоминая те места, где они со Светкой бывали вместе. Иногда брал такси, чтобы побыстрее перескочить с одного памятного места в другое. И все время напряженно искал приметы, по которым мог бы не только воссоздать минувшее, но главное, воскресить во всей полноте ее, Светланы, земной облик…

С тex пор как их отняли у него, весь мир для Варяга изменился, отшумел и наполнился болью, о которой он раньше не подозревал: болью за других, тревогами, в которых прошлая ясность личного одиночества исчезла окончательно. Он бродил по проспектам, где они гуляли вместе, по бульварам, искал то дерево, с которого ее порхающий рука как-то сорвала листок, а кроме того, старался найти все то, что она мимоходом отмечала взглядом, возгласом, что не ускользало от ее внимания: приметное здание старого особняка в переулках Арбата, безногого ветерана афганской войны в кресле-каталке у входа в метро, огромный ясень, отмеченный в знаменитой песне. И везде Светлана, вернее, ее тень, следовала рядом с ним: быстро двигались ее тонкие в лодыжках ножки — и все улыбались ему ее губы, которые он особенно остро желал сейчас целовать…

Потом, уже к вечеру, Варяг почувствовал, как тяжело устал, а когда свернул в переулок на Плющихе, где стоял ее дом, у него закружилась голова. Он зашагал быстрее. Вот и скверик. Тусклый фонарь, едва начавший раскаляться в преддверии короткой летней дочи. Они со Светкой нередко гуляли здесь, когда ей хотелось пройтись перед сном. Последний раз это было прошлым летом. Как густо тогда пахли цветущие липы… Небо в тот ясный, чудный день было прозрачно-синим, словно бы подсвеченным огнями всего огромного города, и на тротуарах дрожала резная тень листьев, очерченная светом придорожных фонарей. Вокруг ее дома было много деревьев, а возле крыльца рос древний клен. Осенью все здесь было усыпано огромными красно-желтыми листьями, которые она собирала в багряно-огненные букеты, стоявшие в вазах по всей квартире. Она зарывалась лицом в эти рдеющие листья, а потом давала ему понюхать аромат увядания, и ему казалось, что так, как пахнут эти листья, может пахнуть само счастье.

Поднимаясь на лифте, он подумал, что домработница Валя, наверное, уже спит, и решил открыть дверь своим ключом, чтобы ее не будить.

Все эти долгие месяцы Светлана и Олежка прожили в чудесном двухэтажном домике в пригороде Ларнаки на Кипре. Скорее, это была целая усадьба, если учитывать солидную территорию прилегающего участка. Они ни в чем не нуждались… кроме свободы, разумеется. В доме постоянно крутился сторож — молодой молчаливый парень Ва-со, по совместительству выполнявший функции их личного охранника. Но он был не единственный, кто приглядывал за ними. За окнами маячили темные фигуры, причем порой Светлане казалось, что они вооружены. И это было ей неприятно

Каждое утро появлялся посыльный, который приносил продукты. Он забцрал список того, что постояльцы заказывали на неделю вперед. Пищу им готовил повар, опять же руководствуясь их пожеланиями. Вообще, их тюремщики старались создать им вполне комфортную жизнь.

В доме был телевизор, видеомагнитофон, они могли смотреть любые фильмы, какие только желали. Во дворе дома был бассейн, так что там всегда можно было поплавать. В общем, клетка оказалась вполне комфортабельной. Если же они пытались выйти за пределы участка, немедленно, откуда ни возьмись, появлялись охранники и вежливо, но решительно возвращали их обратно в дом.

Так скучно и тревожно прошли эти месяцы. И вот наконец все должно было кончиться. Накануне зашел Васо и сообщил, что им необходимо собраться: на следующий день их отвезут в аэропорт. Они возвращаются домой.

И сразу все то спокойствие, которое она вынуждена была взрастить в себе, испарилось, будто и не было. Волнение, тревоги, страхи — всё возродилось, как и вначале. Верить она никому не собиралась, но самое ужасное было то, что ей ничего не оставалось делать, как следовать указаниям тюремщиков. Если они решили ее освободить, они освободят. Если решили погубить, то им никто не сможет воспрепятствовать.

Чтобы перелет прошел успешно и без непредвиденных осложнений, ей предложили дать Олежке снотворное. Опасались, что мальчик может в аэропорту что-нибудь сболтнуть. Сказали, что ей не следует беспокоиться, если она будет вести себя благоразумно, она и сын доедут без осложнений.

Если все это делалось и говорилось для того, чтобы ее успокоить, то охранники добились противоположного эффекта. Ведь точно также ее привозили сюда. Но тогда ее похищали, а теперь говорили, что повезут к мужу. И те же методы, те же предосторожности, включая снотворное для сына.

Однако ничего не оставалось делать, как подчиниться. Тем более что надежда вспыхнула в ней с новой силой.

И как же она хотела увидеть своего Владика!

Когда проходили пограничный контроль, офицер за стойкой долго изучал паспорта. С ней рядом стоял какой-то незнакомый мужчина, русский, во всяком случае, говорил он без акцента. По документам он был ее мужем. И он же держал на руках спящего Олежку.

А еще она знала, что где-то в толпе стоят другие бандиты. Конечно, бандиты, кто же еще! Если бы она крикнула, то с Олежкой должно было случиться несчастье. Как они это сделают, она не знала, но что несчастье будет, в этом она была убеждена.

Полицейский, усатый, смуглый молодой мужчина, долго рассматривал их паспорта, и ей уже начинало казаться, что он все же заметил нечто подозрительное, сейчас их отправят в недра аэропорта на досмотр или еще для чего-то там, где немедленно арестуют мнимого мужа; а ее с сыночком освободят. Усатый в последний раз остро взглянул на нее, и Светлана поняла, что он уже все понял, просто ищет предлог, как бы безопаснее нейтрализовать русских бандитов, сопровождающих ее.

— Что с мальчиком? — спросил он по-английски, и сердце Светланы уже готово было выпрыгнуть из груди.

— Устал. Долгая дорога, — пояснил ее мнимый муж, и полицейский, оказавшийся обычным глупым греком, возвратил им паспорта.

Светлане показалось, что перелет длился невозможно долго. Уже хотелось только одного: чтобы все побыстрее кончилось. И вопреки всему, как она считала, желая магией неверия обернуть все к лучшему, вопреки всему, в ней росла, временами не давая дышать, надежда на скорую встречу с мужем.

В самолете провожатый отдал ей сына. Вернее, посадил его, спящего, на сиденье между ними. К посадке Олежка так и не проснулся.

В Москве они так же беспрепятственно прошли паспортный контроль. Их ждала машина — незнакомый вишневый «мерседес», который принял их в свое просторное чрево и плавно понес в Москву. А когда они оказались среди каменных ущелий города, когда по некоторым признакам она заметила приближение к их дому, волнение вновь едва не задушило ее.

Вдруг они свернули в один из дворов и остановились возле небольшого двухэтажного особняка, явно не так давно отремонтированного. И видно было, что денег на ремонт не жалели, здесь жили или работали состоятельные люди.

Едва машина остановилась, у Светланы внутри все похолодело. Весь день накануне, как ей сказали, что надо собираться, у нее внутри то холодело, то обжигало несказанным жаром. Она и сейчас приготовилась к худшему, но им ничего не сказали, только какой-то мужчина в светлом плаще вышел из дома, подошел к машине, заглянул внутрь, чтобы окинуть их с Олежкой внимательным взглядом, — пожилой, почти старик, но представительный и, несмотря на ситуацию, вызывающий симпатию.

«Нет, — подумалось ей, — такой не станет убивать. Не станет и ребенка убивать. Нас отпустят».

Уверенность в скором освобождении снова вернулась к ней. И верно, сразу после того, как представительный старец взглянул на них, машина тронулась, выехала со двора и понеслась — она уже была уверена — к ее дому.

Через полчаса мелькнул знакомый магазин на Плющихе, потом сквер в переулке, крыльцо кирпичной девятиэтажки и ярко освещенные окна на седьмом — в их квартире! Она вышла из машины прямо в ночь, у нее на руках оказался сонный, но уже просыпающийся Олежка, она подошла к крыльцу, оглянулась на отъезжающую машину, бегом вбежала в подъезд, поднялась на лифте и уже собралась нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась — и она вдруг очутилась в объятиях того, о котором грезила все чти бесконечные месяцы.

— Владик! Как же я долго тебя ждала! — только и смогла она вымолвить, и слезы градом хлынули из глаз.

И поняла, что все плохое в их жизни кончилось — наверное, навсегда.

Глава 44

В маленьком семейном ресторанчике густо пахло жареным чесноком и еще чем-то пикантным, пряным. На потолке висели липкие ленты, усыпанные черными точками обреченных мух, а еще не успевшие сесть отдохнуть на коричневую длинную ловушку жарко и тяжело жужжали промеж лопастей бесшумного вентилятора на потолке. Солнце лужами топленого меда горело на полу, сверкало на влажной посуде, на блестящих приборах, протекало сквозь тюлевые занавески, которыми были завешены окна, отчего весь небольшой зал, казалось, был заполнен вместо воздуха светящейся взвесью.

Степан Юрьев забрел сюда случайно. Все утро, как только прилетел в Геную, бездумно шагал по узким улочкам куда глаза глядят. Он никуда не торопился, конкретной цели не имел и прилетел в этот город, следуя невнятному зову интуиции, всегда выручавшей его в прошлом.

Валаччини он сообщил, что отправляется на охоту. В Генуе как раз открывался очередной международный конгресс по борьбе с коррупцией, и, как подсказывал Сержанту опыт, Щербатов не сможет упустить такую прекрасную возможность лишний раз засветиться на международной арене. Газеты и Валаччини и Юрьев просматривали внимательно, знали о блестящих прогнозах в отношении как самого доктора Щербатова, так и его партии, на будущих выборах обещавшей занять если не второе, так точно третье месте. И хотя в прессе ничего не говорилось о приезде русского гостя, Сержант твердо рассчитывал на удачу.

Валаччини его отпустил. Между ними все было обговорено, и дальше держать на привязи синьора Юрьева смысла не было. Пора было спускать его с короткого поводка…

В ресторанчике было не только душно, но и грязновато. Здесь обедали, видимо, местные рыбаки или моряки, пролетариат, в общем. Иностранцы сюда заглядывали редко. Несмотря на то что Степан был одет демократично и неприметно — джинсы, майка, — в нем безошибочно разглядели инородца. В первые минуты даже сорочья трескотня у стойки бара несколько поутихла. Но сейчас вновь откуда-то из глубины ресторана приглушенно застрекотали мужские и женские голоса. Он оглянулся: на широкой стойке полулежала лоснящаяся улыбчивая итальянка средних лет, а перед ней лежали горы фруктов и сыров.

Дама улыбнулась еще шире и что-то пронзительно закричала через плечо. В ответ ее невидимые собеседники оглушительно и продолжительно захохотали, перемежая смех визгливыми криками.

Он отвернулся к кружке своего пива. В этот момент большая жирная муха, тоже, видимо, испытывавшая жажду, спикировала с собственного поднебесья, промахнулась и с громким плеском плюхнулась в пиво. Степан брезгливо отставил кружку, поднялся и бросил на стол несколько бумажек — вполне достаточно, судя по выражению лица подскочившего официанта, быстро сгребшего деньги ловкой смуглой рукой.

Плечом пробив волнистый дождь занавески — глиняные и стеклянные бусы, вперемежку нанизанные на частые шнурки, — он вышел на покатую улочку. С одной стороны текла густая фиолетовая тень, растворившись в которой Степан отправился вниз к морю. Навстречу попадались смуглые аборигены. На тротуаре стояли в ряд несколько стульев, на которых у стены сидели сморщенные итальянские старушки и что-то наскоро вязали.

Сойдя к морю, Юрьев с ненавистью посмотрел на ультрамариновое полотно, переходящее вдали в ослепительную серебристость, — на световую рябь, нежно игравшую на бетонном парапете пирса, и, пошатываясь от зноя, бездумно пошел в сторону пляжа. Сейчас его не волновали здешние красоты, которыми он был сыт больше, чем хотел. Его тревожило то, что впервые в жизни он не выполнил задание. Он был киллером высшей квалификации. Бывало, ему давали лишь фотографию и общие приметы, — этого оказывалось достаточно для того, чтобы обнаружить жертву и привести чей-то приговор в исполнение. Кто был этот человек, за что его приговорили к смерти его не интересовало. Каждый живет по собственным законам, он — по своим, а мир создан не людьми, а Всевышним, и, значит, кому умирать, кому жить и кому чем заниматься — воля Небес.

Общие вопросы его не занимали. Его интересовали вещи конкретные: кто, когда и сколько. Если информации было мало и не было известно, откуда начинать поиски, в нем пробуждались скрытые силы — нечто вроде древнего инстинкта убийцы, который безошибочно вел его к жертве. Не надо было особенно задумываться (да это было и вредно для дела), просто приходилось доверять инстинкту, который рано или поздно приводил его к намеченному человеку.

Вот и сейчас Сержант даже не пытался анализировать, почему он идет в эту сторону пляжа, почему не в другую — просто шел, зная, что уже сегодня должен встретить здесь Владислава Щербатова. Что дальше произойдет — это он тоже не знал.

Дело в том, что на стороне Валаччини были доводы достаточно серьезные, чтобы прислушаться к ним. По большому счету, ему, как лучшему киллеру Европы, не могло уже повредить известие о его профессиональной неудаче — Валаччини он все-таки убить не смог! — тем более что и после всего его заказчиком все еще оставался могущественнейший дон Италии.

То, что киллера могли перекупить, — это было известно и не осуждалось: бизнес есть бизнес. А моральными факторами в этом мире чаще всего озабочены кандидаты в покойники, — наверное, у них обострено ощущение близости царствия небесного.

С какой стороны ни прикинь, для Юрьева было выгоднее принять условия Валаччини и замочить Щербатова. Жить в России он больше не собирался, все его интересы были сосредоточены на Западе, тем более что гонорар за устранение Валаччини он еще не получил. Кроме того, он всерьез опасался, что после того, как он убьет Валаччини, Щербатов не захочет иметь в живых такого опасного свидетеля, как Сержант. А Валаччини вряд ли бы стал его убивать: его репутации уже ничего не грозило, она и так оставляла желать лучшего. Да и в президенты Италии он не собирался баллотироваться на старости лет.

И все-таки был еще один довод, перечеркивающий все остальные. Именно из-за него Степан Юрьев и не мог окончательно решиться на устранение Щербатова: судьба его младшего брата Романа Юрьева…

Было около пяти часов. Ослепительная синева моря уже утомила глаз — на нее было больно смотреть. Юрьев успел искупаться, успел обсохнуть, а теперь решил спрятаться ненадолго от этих знойных красок, отдохнуть до той поры, когда что-то в нем самом предсказывало какую-то скорую развязку.

Он вернулся в маленькую гостиницу, где по прилете в Геную снял номер, поднялся к себе на второй этаж и в болезненном солнечном опьянении свалился навзничь на постель. Ему приснилась Африка, группа пыльных негров, которые сумели спастись в общей неразберихе карательной операции и теперь пытаются удрать от него, скрыться в джунглях… И он сам, почти на десять лет моложе — Экспедиционный корпус, операции особого назначения, — настигает беглецов и на ходу одной длинной очередью скашивает толпу мужчин, женщин и их пузатых отпрысков… Он проснулся оттого, что во сне засмеялся, проснулся, а в окне уже синели сумерки. Теперь на улице было люднее, чем днем. Туристы, просто прохожие, редкие полицейские… Прошла девчонка в короткой юбке и черном лифчике.

Он спустился, вышел на улицу и побрел, думая о брате.

Последний раз Степан видел Рому лет двадцать назад, как раз перед отъездом из Москвы. Брательник тогда по пьянке угодил в КПЗ — ничего нельзя было поделать. Степан лишь пообещал Ромке: «Я вернусь, Рома. Вот увидишь, вернусь! Через месяц, от силы два. Ты же знаешь, что у меня нет никого, кроме тебя. Я вытащу тебя, вот увидишь!».

Но случилось иначе. Степан не вернулся ни через месяц, ни через год… И вот прошло уже почти двадцать лет, а он все еще не выполнил своего обещания. Он пытался много раз. Уже в свой следующий приезд в Союз — конечно, под новым именем — он смело осаждал все высокие инстанции, под видом иностранца разыскивая дальнего родственника. Но везде получал один и тот же ответ: «В списках не значится».

Часть получаемых гонораров Юрьев тратил на поиски брата. И так много лет. Потом все же след братишки удалось отыскать. Оказалось, Рома так толком и не вышел из зоны, превратившись в КОТа или, проще, — «коренного обитателя тюрьмы», а недолгое пребывание на свободе между новыми ходками можно было не принимать во внимание, настолько жизнь за колючей проволокой стала для него нормальной.

За зто время Роман уже трижды менял паспорт. Этим тоже объяснялись трудности в его поисках. Он и в тот раз не отыскался: был посажен в четвертый раз. А Сержант вновь надолго пропадал…

Впору было прийти в отчаяние, но помог случай. Согласившись работать на Щербатова, Степан на всякий случай попросил Ангела передать его просьбу насчет розысков пропавшего брата. Попросил без всякой надежды, но через некоторое время ему передали небольшой затертый конверт. Степан некоторое время не решался его открыть. Ощущение было такое, словно он впервые реально вновь вернулся в то время, когда еще молодым парнем уезжал за границу, не рассчитывая, что навсегда. Он вновь вспомнил свое обещание брату вернуться за ним, обстоятельства, которые оказались сильнее его, а может быть, его желание помочь брату не настолько было сильно, чтобы превозмочь все препятствия… Ощущения были разные… и он не сказал бы, что появление этого письма его сильно обрадовало. В конверте он нашел фотографию и коротенькое письмецо.

Некоторое время он рассматривал фотографию брата. Тот почти не изменился за эти годы. Похудел только да зубы передние потерял, вставил железные. Да, это был его младший брат, его Ромка. Он писал: «Здравствуй, брательник! Наслышан о том, что ты меня ищешь повсюду. Тут за меня хлопотали такие большие люди, что и представить трудно. Видно, ты и сам весовой, если держишься таких мастей. Очень хочу тебя увидеть, и побыстрее. Да вот небольшая беда приключилась — срок мотаю большой. Не можешь ли ты чего-нибудь придумать? И вообще, где ты был все это время?».

— Как он там? — спросил Сержант Ангела.

— Как все, — ответил Ангел. — В блатные не полез и ниже мужика не опустился. Нормально.

Юрьев попросил Щербатова устроить брату побег. Тот согласился, но с условием: лишь после того, как Сержант выполнит задание. Так, кроме денег, частью гонорара стал и будущий побег Ромки.

Поэтому Юрьев до сих пор не мог ничего решить. С одной стороны, заказ от самого Валаччини и репутация в определенных кругах, а с другой — всесильный Щербатов, который наверняка уже узнал про предательство своего киллера… Но с третьей стороны, он же дал обещание освободить брата. Правда, в глубине души Сержант почему-то не верил, что Щербатов, развернувший на него охоту, одновременно станет помогать брату своего врага.

А может быть, Щербатов все-таки поможет Ромке бежать? Может быть, он даже не захочет устранять такого специалиста, как Сержант? Может быть, все еще рассосется?

Юрьев шел по тротуару, еще не остывшему от дневного жара. По бульварам, под облаками акаций — толпы гуляющих. Шлейфы дорогих духов, дрожащие колечки сигаретного дыма, стройные ноги в мини-юбках, раскатистый смех упитанных южных мужиков. Тут и там, словно застывший салют, пылали в черноте ночи кафе: столики прямо на тротуаре, посетители пьют пиво, легкое сухое вино местного разлива — словно отгорожены незримой стеной от гуляющих прямо сквозь столики людей.

Юрьев поймал взгляд молоденькой женщины — чудные глаза в обрамлении густых пушистых ресниц. Быстро опустила взгляд. Подойти?.. Не стоит. Чувствовал, что-то должно произойти. В нем тяжко ворочался древний инстинкт, заставляя, словно акулу в черноте воды, готовится к атаке, еще не видя жертвы. Он дошел до конца набережной, пляж кончился, пошли портовые сооружения, почти вплотную подступающие к воде. Людей здесь нет, люди, вероятно, не рискуют заходить сюда. Хоть это совсем рядом с цивилизацией.

Свернул за угол какого-то склада. Фонарь с моря светил Юрьеву в спину, но часть берега оставалась в густой тени. Вдруг все тот же дикий инстинкт подсказал, что впереди кто-то есть. Не думая, подчиняясь бессознательному порыву, Степан выхватил из кобуры под мышкой беретту, вскинул ствол — длинная тень от его руки и пистолета пролегла к темному провалу в ночи, где затаился незнакомец. И тут из черной мглы грохнул выстрел. Точно тяжелым молотом Сержанта ударило в грудь, он выронил беретту и упал ничком на влажный бетон. Потом он услышал, как человек подошел вплотную и тихо по-русски выругался… Сердце у Сержанта едва не выпрыгнуло из груди: он узнал голос. Это был голос Щербатова…

Все произошло именно так, как и предчувствовал Степан Юрьев. Интуиция eго не обманула. Владислав Геннадьевич Щербатов действительно приехал на генуэзский конгресс. Днем он сделал блестящее выступление, лишний раз подтвердив перед представителями европейской науки, что этот ученый экономист из России не зря претендует на роль одного из ведущих политических лидеров своей страны. Устав от поздравлений, от суеты, от банкета — его утомили все эти мероприятия еще в России, в ходе уже кажущейся бесконечной предвыборной кампании, — Владислав решил сбежать. Ему это удалось. Побродив по городу и устав еще больше, он пошел бродить по пляжу. Внезапно начались хозяйственные постройки, и он решил не углубляться на чужую территорию — мало ли что…

Проверив на всякий случай оружие — последнее время на вполне законных основаниях всегда лежавший в кармане именной ТТ, подарок министра обороны, Варяг присел на бетонную плиту и, задумавшись, стал смотреть на воду, на звезды, которые вспыхивали и бледнели, словно их раздували гигантские мехи, потом, расслабившись, стал под плавное колыхание волн думать о себе, о Светке, об Олежке и о своем важном решении, о котором Светка еще ничего не знала…

Вдруг он услышал за собой поспешные шаги, чье-то дыхание. А потом он увидел длинную тень руки с хищно вздернутым клювом пистолета. Ночной ветер пахнул тревожно, и с быстротой, изумившей его самого, Варяг выхватил из заднего кармана пистолет и выстрелил в зловеще нависшую над ним тень.

Человек с пистолетом рухнул без единого звука. Варяг настороженно подошел к нему. Он не сомневался, что это один из убийц Валаччини. Раненый хрипел, но был еще жив. Прицелившись в затылок лежащего перед ним киллера, Варяг приготовился сделать контрольный выстрел, как вдруг услышал невдалеке приближающиеся голоса: видимо, это бежали на звук выстрела портовые рабочие.

Теперь было слишком рискованно стрелять вторично: не хватало еще, чтобы доктора Щербатова задержали ночью в порту с дымящимся пистолетом над трупом… И Владислав поспешил уйти. Свежий ветер с моря ровно обдувал его разгоряченное лицо, унося и заглушая голоса за спиной.

Очнувшийся на следующий день в городской больнице с простреленным легким, Степан Юрьев четко понял, что сама судьба решила за него проблему выбора. С Щербатовым ему теперь не по пути. И Ромку вызволить из тюрьмы не сможет теперь никто, кроме него. Ни на кого полагаться нельзя, кроме как на самого себя. Сержант твердо решил выполнить заказ Валаччини, потом заняться судьбой брата и распрощаться с Россией навсегда.

Глава 45

Конец декабря. Скоро Новый год. Наконец-то закончился этот изнурительный марафон, прошли выборы, и Варяг был счастлив. Да, все получилось так, как и задумывалось, но чья заслуга была большей в их общей победе: его, Варяга, Медведя или воров, которые шли за ним без страха и упрека? Трудно сказать.

И все-таки победа не принесла той радости, которая ожидалась. Как всегда, мечта оказалась более яркой, чем ее реальное воплощение. Варяг принимал поздравления, давал интервью, участвовал в торжественных встречах, произносил речи и все время ловил себя на мысли, будто происходящее не имеет к нему никакого отношения.

Бывало, стоя перед залом, битком набитым его взволнованными сторонниками, которые затаив дыхание ловили каждое слово своего кумира, Владислав Геннадьевич вдруг замолкал посреди фразы… и все оглядывались назад, в пустой проход между рядами, где задерживался взгляд их депутата.

Нет, правда, если Варяг и испытывал радость и покой, то лишь потому, что академик Нестеренко выполнил свое обещание и доставил Свету и Олежку на третий день после того памятного разговора в институте. Все в нем теперь переменилось благодаря присутствию самых родных ему людей. Но если раньше он мог хладнокровно наблюдать за собой со стороны, то сейчас он немного тревожился по поводу происшедшей в нем перемены. Раньше он не испытывал неудобств, ощущая себя одиноким. Раньше он даже не знал этого чувства, не знал одиночества, потому что не мог сравнивать.

Жить среди волков, быть волком еще более лютым и безжалостным, чем окружающие, это для него нормальное, естественное состояние. Он теперь понимал справедливость прежних законников, запрещавших ворам иметь семьи: человек, познавший прелесть семейного уюта, может не найти в себе сил дальше сохранять жесткость и бескомпромиссность, необходимые урке для того, чтобы выстоять против кумовьев и вертухаев.

Была еще одна перемена в его жизни, которая принесла ему не меньше радости, чем даже победа на выборах в Думу: то, что теперь ему не нужно было ни от кого прятать свою вновь обретенную семью. Это казалось удивительным: показываться на людях со Светой и Олежкой и знать, что теперь можно не бояться за их жизни. Да, теперь он был на коне, он был победителем, и для его противников потерян был смысл в чем-то угрожать ему через близких. Семья… Теперь они были семьей: через неделю после возвращения Светки и Олежки они отправились в загс и тихо расписались — спасибо, заведующая оказалась поклонницей Владислава Щербатова и с радостью нарушила все инструкции и самолично зарегистрировала их брак сразу же после подачи заявления. Светка была на седьмом небе от счастья — наконец-то ее давняя мечта осуществилась…

Владислав повез их в зоопарк и с удивлением убедился, что радуется виду зверья не меньше, чем его сын. Потом он понял, что в жизни ему так и не пришлось побывать ни в одном из зоопарков, если не считать зверинцем зону, где из нормальных людей государство делало диких животных. Радость наблюдать за ликующим Олежикой принесла ему неведомое прежде счастье. Где только они не побывали за эти недели. Он водил их в цирк, в театры, в кино. А когда утомившийся от переизбытка впечатлений сынишка засыпал, его оставляли под присмотром Вали, и начиналась волшебная сказка для Светы.

Она всегда любила рестораны — их блеск, мишуру, веселье, пусть и призрачное. И теперь Варяг мог показать ей свои почти безграничные возможности. Они посетили самые лучшие, самые дорогие рестораны. Они были желанными гостями на светских раутах, и московский мэр однажды даже лично спел сочиненные им приветственные вирши в честь Владислава Геннадьевича и его супруги. А потом подарил на память свою знаменитую кепку.

Ни Владислав, ни Света никогда не затрагивали тему прошлой жизни. Оба наслаждались настоящим, не желая вспоминать плохое. Но для нее — он чувствовал — происходящее сейчас было настоящим потрясением. Она знала, конечно, давно уже свыклась с мыслью, что ее Владик как-то странным образом вдруг разбогател, что, используя свои старые воровские связи, он делает успешную карьеру бизнесмена и политика, но вдруг ей открылось, что никто из его нового окружения даже не подозревает о его уголовном прошлом. Она словно бы обрела прекрасного принца — гадкий утенок (вор-рецидивист!) превратился в красавца-лебедя. Его вознесение на самый верх общественной лестницы было необъяснимо, было чудом, которое она не могла постичь своим умом — ей оставалось только принимать все как есть и не задумываться.

И Светлана закружилась в вихре удовольствий, которые щедро дарил ей самый дорогой для нее человек. Закрыв глаза, будто в омут бросалась в очередной праздник, уловно бы втайне ожидала: вот-вот все враз оборвется, и дадут новый срок, и опять бросят Владика в «столыпинский» вагон, и предстоит ей опять коротать одной долгие зимние вечера да дважды в год, унижаясь, выпрашивать свидание у высоких милицейских начальников и ехать на поездах да попутных грузовиках к нему на зону, затерянную где-то на северном Урале…

Но ничего такого не происходило, жизнь продолжала оставаться вечным праздником — к ее недоверчивому недоумению, которое Варяг частенько угадывал в ее взгляде. В такие минуты Владислав много бы отдал, чтобы узнать, о чем она так напряженно думает. И часто по ночам, после очередной любовной бури, которые теперь потрясали их своей неистовостью, оба молчали, лежа в объятиях друг друга, словно боясь словами спугнуть ту гармонию, которую оба обрели наконец-то на этой грешной земле …

Глава 46

…Сообразно собственному решению Меченый внятно прошептал связанному Лису приговор. Все смолкло в этот миг: и лес вокруг, и переставший вдруг трещать костер, и четверо мужиков, участвовавших в слежке, а затем и похищении, и сам Лис, уставший уже мычать сквозь плотный скотч, которым ему залепили рот. Приблизив толстые губы к лицу Лиса, Меченый припал к его уху и, глухо пробубнив что-то, медленно отодвинулся, как будто отлипал. Он едва сдерживался, чтобы не вцепиться в глотку обездвиженному вору, выдавить вытаращенные глаза, молча косившие на быстрые приготовления вокруг; но сдержался, потому что ни за что не хотел лишать себя предвкушаемого удовольствия.

Ненависть волной прошла по телу. Справившись с дрожью в ногах, Меченый поднялся с корточек. Он присел, чтобы быть вровень с Лисом, который распластался на огромном стволе, заваленном днем бригадой лесорубов.

Удобно для других. Не для себя.

Меченый отошел к костру, чтобы взглянуть на стальной арматурный прут, накаливавшийся в огне. Металл уже начинал медленно багроветь. Не оборачиваясь, Меченый дал мужикам отмашку, и те торопливо стали стаскивать с Лиса штаны. Слушая его усиливавшееся мычание, Меченый вспоминал, как в последнюю отсидку на зоне блатные, во главе с законником Лисом, пытались опустить его, мужицкого пахана. Меченый давно стал блатарям поперек горла. Мужики под его началом не желали признавать блатные законы, а тем более отдавать деньги в чужой об-щак. Его тогда обманом заманили в сортир, когда мужики ушли на работу в цех. Ничего не подозревая, он зашел внутрь и сразу же почувствовал множество рук, пригибающих его к земле, срывающих одежду. Если бы не заточка, которой он порвал живот Кляксе, если бы ему не удалось зубами разорвать горло Баргузину — избежать петушати-ны вряд ли бы смог. Но он сумел вывалиться из окна и добраться до цехов.

Тогда все кончилось шумом, разбитыми станками, клятвами мести и шеренгой солдат, готовых начать палить без разбору по кипящей серой стене заключенных.

И вот теперь пришло его время. Подсунув, прут в самый жар, Меченый повернулся к Лису. Того уже обихаживал второй по счету. Было бы лучше, конечно, сорвать скотч и дать возможность Лису подрать горло, — что может быть лучше, чем слышать вопли своего врага! — но мало ли кто может оказаться поблизости…

Наклонившись к самому лицу Лиса, Меченый насмешливо выдержал взгляд налитых кровью и ненавистью глаз законника. И все-таки не справился с собой: схватил за волосы и неистово заколотил рожей по бугристой коре. Приподнял голову за волосы; немного отлегло при виде изуродованного лица — случайный сучок выколол правый глаз, и сейчас текла по щеке кровавая пена…

Как раз мужики удовлетворили скорую половую нужду, и можно было приняться за блатаря всерьез.

Прежде всего, еще до того, как боль могла притупиться, исполнили «секретное тавро» — вогнали раскаленный прут в задний проход. А после совали раз за разом раскаленный прут в глаза, в нос, в глотку Лиса, загоняли вместе с собственной ненавистью…

Остыли наконец.

Обступив успокоившееся тело, молча, тяжело дыша, в испарине после трудной работы, смотрели мужики на дело рук своих: выжженные глазницы, провал сожженного рта, жареное мясо щек, затвердевшие от крови лохмотья, в которые превратилась еще с утра шикарная одежда. Тишина плавила тяжелое дыхание палачей, негромкий кашель, сопение, мелкие шажки ежа под кустом, беспокойный вскрик птицы, которой никак не давали уснуть непонятные заботы людей, и ночью не дающих никому покоя…

Был Лис и кончился…

Для Варяга настали наконец спокойные дни и недели. Все треволнения были позади, жизнь несколько упорядочились после той суматохи предвыборной кампании, после ночного подсчета голосов, после радостного, ожидаемого известия о его победе.

Но вот теперь эйфория прошла, наступила пора собирать камни, пора трезвых выводов и планов на будущее. И сразу же всплыло множество дел, отложенных ранее до лучших времен, которые сейчас настали.

Одна из мучительных проблем — конфликт с нэпмановскими ворами. Эти строптивцы требовали особого подхода. Здесь нельзя было действовать методами шоковой терапии, быстрого хирургического вмешательства, требовалось гомеопатическое лечение, потому что и старые, и новые воры по сути были одним целым. Радикальное лечение больно бы ударило по другой половине. И так уже были потери с обеих сторон, обескровливающие и тех и других, нужно было найти кардинальный выход из тупиковой ситуации. Тем более сейчас — после казни Лиса, которую, как поговаривали, устроили люди Дяди Васи…

Варяг вызвал Ангела и велел ему ускорить процесс переговоров с «нэпманами». А вернее, с их лидером Дядей Васей. Буквально через несколько дней Ангелу удалось связаться с Дядей Васей, так как тот уже некоторое время обретался в Москве, явно ожидая встречных шагов со стороны Варяга. Словом, дело явно шло к примирению.

На предложение о встрече сначала, разумеется, от Дяди Васи последовало категорическое «нет», но Ангел не отставал, и тогда Дядя Вася нашел вариант компромисса. Он предложил встретиться в известном обоим укромном месте на Страстном бульваре, просматриваемом со всех четырех сторон, но условие поставил жесткое: Ангел должен прийти один.

Пикантность ситуации заключалась в том, что Ангела, как и в свое время Лиса, именно нэпмановские воры приговорили. То есть любой вор из их группировки не только имел право, но и обязан был при любой возможности отправить обоих к предкам. И вот пришла весть о мучительной смерти Лиса на далеком полустанке, в карельском лесу, куда нелегкая занесла его на прошлой неделе — поехал в Кемь проведать братана на зоне… Да там его и кончили какие-то отморозки…

Ангел знал про свой «приговор», как и про то, что Лиса уже нет. И хотя, как потом выяснилось, к смерти Лиса «нэпманы» не имеют отношения, а кончили его бандиты-отморозки, которым места на этом свете уж точно нет, тем не менее идти одному на встречу со своим возможным убийцей было стремно.

На это решиться мог только самоубийца, думал Дядя Вася, злорадно ожидая ответа в трубке телефона. Но Ангел согласился, и Дядя Вася подумал, что согласиться на такое мог очень умный человек. Разумеется, и смелый. Потому что кончать доверившегося ему урку, пусть даже и врага, Дядя Вася ни за что бы не стал…

Приговорили же Ангела и Лиса за события годичной данности. Тогда они организовали отстрел двух нэпмановских авторитетов, держателей районных общаков, которые, кроме того, контролировали большую часть Москвы и области: рестораны, казино, рынки, автостоянки, вокзалы, универмаги и мелкие коммерческие палатки. Сначала во время утренней пробежки был застрелен Колун. Второго, наследника его на должности смотрящего, Ярослава Савинова по кличке Гордый, пуля нашла прямо на кладбище, над еще раскрытой могилой Колуна. Все провернули быстро, четко и без малейших следов. «Чистильщиком» был специалист высочайшего класса, и если имена заказчиков вскоре стали известны (ни Ангел, ни Лис не стали скрывать свою причастность к тем казням), то исполнителя знали немногие. Им был Сержант…

За Ангелом Дядя Вася прислал машину. Молодые, сурового вида качки, приехавшие в машине, во все глаза пялились на знаменитого вора. Пускай и враг, но Ангел был известен всему воровскому миру как личность легендарная. А кроме того, Ангел знал, что жизнь на широкую ногу новых воров, не стесняющих себя в средствах, не могла не импонировать молодежи.

В тихом уголке бульвара, где организовал встречу Дядя Вася, было безлюдно. Правда, скамейки по соседству были сплошь заняты крепкими парнями из охраны Дяди Васи. А так, кроме голубей, суетящихся под ногами, спокойно дремлющего черного с белой отметиной пса да семенящей по аллейке пожилой женщины с коляской, рядом никого не было.

— Садись, Ангел, — сказал Дядя Вася, кивая рядом с собой. — Вот уж не думал, что ты способен на такую глупость, как явиться сюда один. У нас ведь достаточно охотников увидеть тебя в белых тапочках.

Ангел присел рядом и неторопливо потянулся к карману, где у него лежали сигареты. Сразу же сидящие вокруг «быки» напряглись. А тот, что сидел на скамейке напротив, приподнял кепку на коленях, чтобы гостю был виден вороненый ствол пистолета. Мол, только дернись, гад, живым не уйдешь. Ангел усмехнулся, но движения его стали еще более замедленными, плавными.

— Может, это и глупость, Дядя Вася, может, и глупость. Только ответь мне начистоту: пришел бы ты сюда, если бы я не согласился явиться один? Курить будешь?

Задымили. Оба, несмотря на непримиримость каждого, надеялись на выход из тупика, куда загнала их судьба. Все-таки они были оба урками и понимали, что вражда обрекала обе стороны на полное истребление. Они не знали, где искать выход, но и не желали пускать дело на самотек.

— Зачем звал? — спросил Дядя Вася после нескольких затяжек.

— Чего тут непонятного, встретиться надо нам и вам, потолковать, как жить дальше будем…

— Не о чем нам толковать, нам-то ясно, как жить. Это вот вы со своим Варягом все старые законы забыли!..

— Подожди, Дядя Вася, я же не ссориться пришел, я о сходе толкую. Знаешь, ведь плохой мир лучше доброй ссоры.

— Иногда лучше добрая ссора. Это вы, а не мы похерили заповеди законника. Вы барахлом разжились, раскатываете на дорогих машинах, в загранку зачастили, вам Гавайи подавай, снюхались с мусорами! Вор в законе имеет право идти на контакт с ментом только в крайнем случае и то, если по делу. А вы с ними лижетесь, шуры-муры развели.

Ангел бросил сигарету на землю, сердито затер окурок ногой.

— Подожди, Дядя Вася. Так не пойдет. Мы законы чтим, с ментами если и контачим, то лишь для того, чтобы они на нас, на наше дело работали. Не мы на них пашем, а они на нас. Это большая разница, Дядя Вася. Сейчас другие времена, не мне тебе объяснять, тебе уж Медведь сто раз это объяснял, да ты не слушал. Пока мы тут друг дружку из-за угла стреляем, отморозки наверх полезут. Или эти, апельсинщики скороспелые, которые звание вора уже за бабки покупают запросто. Ни разу в зоне не сидели, а тоже мне — воры коронованные. Не противно ли?

— А сам-то ты, Ангел, когда последний раз был в зоне? — Тоже небось забыл, — стрельнул ехидным взглядом Дядя Вася.

— Ты, Дядя Вася, меня с ними не равняй. Я свое походил, теперь надо делом заниматься, а не в зоне на шконке полеживать. Мы здесь больше пользы ворам можем принести, чем в лагере. Пусть хоть десять раз туда сходим. Да, мы контачим с тюремной администрацией и ментами, но только для того, чтобы облегчить жизнь зэкам. Надо же разумно подходить ко всему. Наши законы были созданы в прошлом. Тогда сила была на их стороне, они нас ломали, Теперь сила на нашей стороне. Это только внешне все осталось по-прежнему. Дядя Вася, только слепой не видит, что мы сейчас, если захотим, можем любого вытащить из зоны, а можем и любого мента посадить. А надо, так и любого прокурора засадим. Или хоть министра — закажем и его. Нам нужно менять тактику, чтобы не проморгать молодежь. Время такое, что кажется: все можно. Молодежь норовит хапануть все разом, без всяких понятий. Если упустим момент в нашей общей склоке, скоро придется все силы пустить на отстрел отморозков. Лиса-то вон, слыхал, как убили…

У Дяди Васи впервые за весь разговор взгляд потяжелел.

— Слыхал, Ангел. Да не об этом сейчас речь. Говори что хочешь, только большинство новых воров, что водят дружбу с мусорами, ссученные. Ни один из старых воров не позволил бы себе такого! Не воры, а барахольщики! Старые урки семей не имели, особняков не строили. Все — в общак! А теперь посмотри. Авторитета не набрался, а уже себе кирпичную домину отгрохал, «мерс» купил. И не для дела, а чтобы пофикстулить друг перед другом. Раньше вор в законе гордился тем, что его общак самый сытный, и упаси боже, чтобы взял себе оттуда копейку! А сейчас общак разбазаривается почем зря. С него тянет каждый, кому не лень. Сейчас как? Кто богаче, тот и авторитет. Скажешь, нет? Нет, не понять мне вас. Раньше цеховики нам платили, а теперь воры в законе на них вкалывают.

— Дядя Вася, воровская идея существует не для того, чтобы ей служить. Воровская идея создана для пользы воров. Я же тебе толкую, что времена другие, польза может быть совсем с другой стороны. Зачем нам, ворам, идти в зону, если мы можем сейчас других в зону послать. Наши теперь могут спокойно ходить на свободе, теперь наше время. А в зоне все больше отморозки или те же осужденные менты. Скоро мы такие законы примем, что нас и са-жать-то уже не смогут. А вот мы их сможем сажать. Все меняется, мир тоже меняется.

— Нет, не хочу я вас понимать, — не унимался Дядя Вася. — Кто у вас главный? Граф? Гуро? Да все они картежники! Никогда чернушник в авторитетах не ходил. А уж про Варяга и не говорю — экономист, депутат, прости господи! Виданное ли это дело! Напутали вы все. То, чего еще десять лет назад стыдились, сейчас считается чуть ли не достижением, Всем пацанам мозги запудрили, опереться не на кого. Если и дальше пойдет по-вашему, то уже не ка-талы воровским миром заправлять станут, а босяки! Вы забыли, что настоящим вором считается не тот, кто обыгрывает в карты, а тот, кто крадет! Забыли воровскую клятву! А ведь прежде чем вором в законе стать, каждый говорил: «Клянусь в преданности преступному миру, душой и телом сохраню идею справедливости людей!» А теперь ни справедливости, ни идеи. Все обосрали!

Он замолчал. Молчал и Ангел. Говорить тут было нечего. Он в который раз подивился мудрости Медведя, а затем и Варяга, которые так четко видели перспективы нового мира. Дядя Вася весь провонял нафталином. Он жил в прошлом, он идеализировал прошлое, он не видел ничего, кроме прошлого. Он даже не хотел слушать. Или уже не понимал, когда ему говорили о переменах…

— Думаешь, мне не больно все это видеть, — продолжал после паузы Дядя Вася. — Рушится то, чему я служил всю жизнь. Никогда не было в нашей семье ссоры. Вор в законе не имел права даже замахнуться на равного себе. Не то что ударить! А если и случался конфликт, то только сходняк решал судьбу обидчика. А сейчас стреляем друг а друга, как в тире по мишеням. Если такими темпами пойдет дальше, то мы вымрем все, как мамонты. Менты с нами ничего не могли сделать, так мы теперь им в этом помогаем — гробим друг друга. Но ты меня не перебивай, дальше слушай… До чего мы докатились? За деньги стали давать вора в законе. Это не получка, это титул! Каждый из нас его выстрадал, заслужил! За нас подписывались, и каждый из них ответил бы воровской честью, если бы мы изменили делу. А сейчас как выходит? Вором в законе может называть себя всякий денежный мешок. Куда мы пришли с такими правилами? Все переменилось на этом свете.

Ангел курил и молчал. Все, что говорил сейчас Дядя Вася, было правильно. Но все не имело к реальной жизни ни малейшего отношения. Это все равно как если бы всерьез начать жить как средневековый рыцарь — напялить латы, вскарабкаться на лошадь и поехать воевать с неверными. Ангела вдруг осенило, что Дядя Вася и есть своего рода Дон Кихот, который борется с ветряными мельницами, принимая их за врагов, а реальных врагов уже не видит. Все это своего рода игра: в рыцари, в монахи, в аскетичных воров. Игра в старину. Бесполезно разубеждать Дядю Васю. Но договариваться с ним надо.

— Вот видишь, Дядя Вася, сколько всего накопилось, — примирительно буркнул Ангел. — Нам же есть о чем поговорить. Сообща, заметь… Сейчас, вдвоем, проблемы мы не разрешим.

Дядя Вася докурил очередную сигарету. Щелчком пальца отбросил окурок. Проследил за его полетом и решительно помотал головой:

— Нет, ничего не получится!

— Пойми, Дядя Вася, это нужно для нас всех, для всего воровского мира, — упрямился Ангел. — И надо поторопиться, пока мы сами не обложили себя со всех сторон.

Последние слова заставили Дядю Васю задуматься. То, что война воров друг с другом не нужна никому, — это было ясно и ему. Вернее, ему прежде всего.

— Ладно! Будем считать — уговорил. Когда и где?

Решили встретиться на похоронах Лиса, намеченных на послезавтра. Приличия будут соблюдены: хоронить будут известного законника — вот и серьезный повод прийти всем. И предупредить каждого, чтобы пришли без стволов и перьев. Конечно, исключая быков, но те не в счет, те на сходе присутствовать не будут.

Разошлись в раздумьях, но в общем-то довольные итогом встречи.

Глава 47

Сход собрали в кафе, возле небольшой церкви в Красногорске, где на приходском кладбище и было решено захоронить Лиса. И новые воры, и «нэпманы» пришли в полном составе: пятнадцать против двадцати пяти, всего сорок законников, представлявших собой незримую обычными людьми власть, которая, объединившись, могла всколыхнуть всю Россию.

Так думал Ангел, оглядывая своих — Гуро, Графа, Силача, Муху, Красавчика, Грека, Цаплю, Пашу Сибирского — всех, в общем. Вспомнил Лиса, на чьи похороны и поминки все и собрались; как всегда на Руси, после первого стакана часто забываешь повод застолья. Но сегодня слишком серьезная причина собрала вместе лучших урок страны, — немудрено было забыть и о смерти товарища.

Да, сегодня должно было все решиться. Скоро подойдет Варяг, и все будет тип-топ, думал Ангел, все равно нервничая и поминутно поглядывая на часы.

— Бьем-бьем-бьем! бьем лбом, бьем лбом! били-били лбом-лбом! белым лбом… бьем… бьем!.. — били колокола кладбищенской церкви, навевали мысли о вечности, о покое, о печном покое. — Били-бьем!.. Би-ли-бьем! Бьем-бьем… белым-белым лбом… бьем! бьем! бьем!

С кладбища все потянулись в это облюбованное заранее кафе. Нэпмановские воры шли пешком, мелкими группами, сопровождаемые скользящей следом охраной. Новые воры «из гнезда Медведя», как их в шутку все еще порой называли, подъехали на сверкающих иномарках, за которыми, в таких же щеголеватых тачках, может быть чуть-чуть пообтрепаннее, ехала охрана. Теперь подмосковный городок, и кладбище, и колокольный звон остались где-то позади, за стенами кафе, а здесь, в двухэтажном заведении, поместились только свои — чужого фраера просто не пустили бы, а если бы вдруг и оказался здесь какой-нибудь недотепа, сам попытался бы тут же исчезнуть, испугавшись неизвестно чего, может быть, суровых взглядов, оценивавших его по меркам совершенно иной жизни.

Чуть припозднившись, Варяг, в сопровождении двух охранников, поднимался на второй этаж, где сход уже поминал убиенного Лиса и где ему, Варягу, будет суждено стать (он был в этом уверен) первым среди равных, а значит, достичь такой силы и власти, которая многим в этой стране и не снилась.

Сейчас до него доносились нестройные голоса из зала, как-то странно накладываясь друг на друга.

…Эти шумы, а затем другие, воображаемые, всплывшие из глубины памяти с четкостью, которая повергла его в дрожь: давний сходняк у Медведя, когда его короновали, а потом сходняк, сделавший его смотрящим… и всегда его предупреждали блюсти воровскую честь, хранить данную им клятву, потому что в ином случае всегда наступало возмездие, о котором не хотелось думать… Вдруг он услышал недовольный голос покойного Лиса и голос вступившегося за Варяга Медведя: «Варяг живет другой жизнью. Раньше такая жизнь посчиталась бы отходом от воровских традиций, и сходняк просто исключил бы его из законников, но времена меняются»…

Ровно в двенадцать Варяг вошел в зал, понимая, что, возможно, этот день — самый важный в его жизни. В просторном зале за длиннющим столом сидели сорок воров в законе — негласных властителей России, — которым Варягу сейчас предстояло навязать свою волю. Он подошел к. столу, к свободному стулу рядом с Ангелом, отыскал взглядом Федула, Гуро и Графа, кивнул им, взял протянутый ему стакан водки… и вдруг отставил его. Сегодня водка не нужна. Сегодня он обойдется без водки.

— Люди! — громко сказал Варяг.

Он стоял во весь рост, так чтобы все его видели и слышали.

— Люди! Долго ли мы будем мочить друг друга? Наши ссоры только на руку нашим врагам. Через полгода вполне может статься, что бандиты и легавые всех нас перестреляют.

Нарастающий глухой ропот был ему ответом.

— Вспомните, как убили Колуна и Гордого? А все потому, что мы грыземся между собой, как последние суки, как собаки из-за куска вонючего мяса!

— Да кто ты такой? Кто ты такой, чтобы нас судить? — громко вопросил кто-то за столом.

Неожиданный вопрос отвлек Владислава на мгновение, и за это мгновение — четко, как на киноэкране, — вдруг промелькнула вся его жизнь: промелькнула, словно бы он вновь пережил весь ужас и радость прошлых лет, сделавших его тем, кем он есть: коронованным вором в законе, смотрящим по России. Он смотрел в лица ожидавших от него ответа законников, а сам видел пятнадцатилетнего Владика Смурова…

Он отогнал непрошеное видение, нашел взглядом того, кто вопрос задал. Это был Дядя Вася — все такой же, ничуть не изменившийся за последние годы: сухой, статный — спина прямая, рука, сжатая в кулак, твердо лежит на столе.

— Я — Варяг.

— Я знал Варяга. Что-то ты не очень-то на него похож.

— Я Варяг, Дядя Вася. Мы были с тобой вместе в Казани. Ты был тогда смотрящим, а я держателем общака.

— Варяга-то я хорошо помню. Помню и Казань. Но ты-то, Владислав Геннадьевич, какое ко всему этому имеешь отношение?

Варяг усмехнулся.

— Неужели не помнишь, как Земеля прокололся со своей бабой? Отдал ей деньги, которые намечались в общак? Помнишь, как я приговорил его? А помнишь, как нас чуть не загребли менты на малине Хазара?

— Да я не про то, — сердито махнул рукой старый вop. — Я к тому толкую, что раньше знал совсем другого Варяга. Если ты — Варяг, то скажи, где же ты пропадал все эти годы? Куда исчез? И сейчас что делаешь — в Думу баллотируешься? Воровское ли это дело?

— Дума — отдельная история, — спокойно отозвался Владислав. — Я мог бы сказать, что это история не для посторонних ушей, но не скажу. Здесь нет посторонних, Здесь все свои, равные. У меня нет секретов перед вами всеми. Поэтому скажу вам то, о чем люди только перешептываются, да толком не знают. Да, я перестал воровать. На зоне не сидел уж лет восемь. Я доктор наук, директор научно-исследовательского института, занимаюсь международными проблемами. Вот только что победил на выборах в Госдуму. Но это все для нашего дела. И надеюсь на вашу помощь. Думаю, то, что я делаю и буду делать, выгодно всем. Если один из нас сумеет пробиться наверх, он потянет и других…

В одном из урок Варяг вдруг узнал Гену Рябого, одного из вожаков нэпмановских, своего давнего кореша еще по пермской колонии. Потом судьба свела их во владимирской пересылке, когда Варяг уже был законником. А после того, как ему пришла пора идти по этапу, его место занял Рябой.

Рябой вдруг встал из-за стола, подошел к Варягу и остановился напротив: руки в карманах, в зубах сигарета. Стоял покачиваясь на каблуках, смотрел в упор.

— Узнаешь?

— Разве старое забудешь? Что же это за мужик, который старое забывает, Рябой? — улыбнулся Варяг.

— Узнал, — удовлетворенно произнес тот. — И я тебя узнал.

Он повернулся к своим:

— Братаны, Дядя Вася, может, и не узнал Варяга, он с ним корешился не так уж и давно. А я вот его с самого малолетства знаю. Мне легче узнать. Варяг и есть Варяг. Мы с ним в «малолетке» кровниками были. Так что нам сейчас делить? Все мы одной крови. До недавнего времени у нас даже общак был один на всех. У каждого из нас голубая кровь. Мы же законники!

Рябой обвел всех глазами. Его внимательно слушали.

— Я так скажу: Варяг свой. И если он нас просит о помощи, помочь надо. На общее воровское благо старается человек. Я за него, так и знайте.

Урки поддержали Рябого одобрительным гулом.

— Ты, Дядя Вася, хотел узнать, кто у нас главный? Так это Варяг и есть, — вмешался Ангел. — Варяг говорит дело. Он зовет к тому, к чему каждый из нас хочет в одиночку прийти, да силенок недостает. Пора нам снова объединяться, встать плечом к плечу. Кому-то одно не нравится, кому-то другое, но ради общего дела надо идти на компромисс. Не дело нам грызться, подобно паршивым шакалам.

Слова Ангела тоже удостоились общего одобрения. Лишь Дядя Вася все отмалчивался. Наконец и он разомкнул рот.

— Ладно, Варяг, что ты предлагаешь?

Владислав почувствовал прилив уверенности. Он знал, что еще чуть-чуть и вся эта могучая сила будет вновь монолитна. Будет следовать его, Варяга, советам и указаниям. Еще чуть-чуть!.. Он ощущал вдохновение.

— Ветер перемен все уже почуяли, люди. Всем уже просквозило мозги. По-старому жить невозможно, самое время подступиться к новому. Мы уже начали проникать на Запад. Пока что мы вовсю окучиваем Польшу, Чехословакию, Грецию и Кипр. Но это только начало. Нам не хватает нашей общей силы, чтобы вздернуть Европу на дыбки, словно норовистую кобылицу. С нашей общей силой мы ее быстро взнуздаем и объездим. Франция, Англия, Германия — и это нам по плечу. Наши люди уже налаживают контакты с тамошними ворами в Америке. Если какие-то макаронники сумели пригнуть Америку, то почему бы и нам этого не сделать после них.

Речь Варяга захватила всех. Даже Дядю Васю. Хотя он еще для приличия сопротивлялся.

— Картину ты рисуешь красивую. Да только ты забыл, что итальяшки чтут своего крестного папу почище отца родного. Они за него готовы не то что имущество, жизнь не пожалеть. А у нас что? Вы вот, новые, ради шмоток, дворцов и машин с бабами готовы старые законы похерить. Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. Говори конкретно, какую помощь от нас ждешь?

— Совсем другой разговор, Дядя Вася, — подхватил Варяг. — Я же прошу не так уж и много. Мне нужна только ваша поддержка. Сейчас на выборах много разной швали руки греет. Да все на ворованные деньги. У нас тоже деньги есть, только мы еще не успели вкрутиться в это дело, а мои противники собаку на нем съели. Против меня сейчас пойдут и коммуняки недобитые, и демократы. Начнут лить грязь со всех сторон. Надо будет моих основных конкурентов устранять. Кого припугнуть, кого купить, а с кем и разобраться окончательно… В общем, шантаж, деньги, угрозы, перья, стволы — все сгодится. Но сам я должен остаться в стороне — это главное. Не ради своего благополучия, а ради нашего общего блага. Такая, люди, вот ситуация.

— Ну что ж, Варяг, то, что у тебя соображаловка на плечах имеется, это я давно знал, — заметил Дядя Вася. — Давай поверим тебе на этот раз. Хоть ты и галстук наценил.

— При чем тут галстук, Дядя Вася? — нахмурился Владислав. — Какой бы галстук я ни нацепил, все равно я остаюсь в душе вором. Ведь я же дал клятву на верность нашим идеям. И меня интересует только то, что полезно или вредно ворам. Кстати, раз уж разговор зашел об этом, хочу о бродягах помянуть.

— А чем тебя бродяги допекли?

— Вот именно, допекли. Из-за них тень падает и на нас, воров. Надо объявить им беспощадную войну. Менты цепляются к ним, из-за них проверяют грузы, которые мы отправляем. Если воров равняют с бродягами, кто из молодежи после этого захочет податься в блатные? Бродяги — это отбросы, те, которые все имели и потеряли по собственному ничтожеству. Если тебя можно лишить всего обманом, ты не имеешь права жить. Когда мы искореним бродяг, мы очистим прежде всего самих себя.

— А я хочу еще добавить о печорских зонах, — вмешался еще раз Ангел. — Там кто-то из ссученных творит беспредел. У законников власть перехватывают. Там нужен сильный смотрящий, чтобы навести порядок. Печорские лагеря нам отдавать беспределыцикам никак нельзя.

— А я хочу добавить, что каждый день пребывания в зоне будет оплачен долларами, — добавил Варяг, понимая весомость своего аргумента.

— И сколько? — осторожно поинтересовался Рябой.

— Пятьдесят тысяч баксов в год устраивает? — осторожно предложил Варяг, думая, что сейчас нэпмановские воры вступят в торг.

Но торговаться не понадобилось.

— Ладно, — сказал Рябой, — Видно, я засиделся на свободе. Пора двинуться по этапу, вспомнить былое. Я согласен пойти туда смотрящим. Как, Дядя Вася, благословишь?

Тот. сидел набычившись, потом кивнул еле заметно. И все за столом обрадованно загалдели. Налили по новой, чокнулись, выпили за здравие Рябого.

— Мы добавим тебе процент от тех дел, что будем в твое отсутствие проворачивать на Западе, — расщедрился Варяг и заметил, как восторженно блеснули глаза Рябого. Проняло!

Под утро, помянув не раз и не два усопшего Лиса и прочно договорившись о перемирии, люди Варяга и Дяди Васи разошлись.

Варяг был окрылен успехом. Его победа в этом красногорском кафе была поважнее той победы, что он одержал на выборах. Ему удалось сплотить новых воров и «нэпманов». Теперь они все — единая семья. Теперь они представляют собой силу, способную перекроить не только Россию. И он, Варяг, был теперь признанным лидером всего воровского сообщества.

Подошел Ангел. Он тоже был доволен результатом схода. Но заговорил о другом:

— У Лиса мать осталась одна-одинешенька. Семьдесят семь лет. Надо бы помочь…

— Неужели ты думаешь, я о ней забыл? — недовольно Просил Варяг. — Назначь ей от нашего имени ежемесячную пенсию, чтобы до конца дней она ни в чем не нуждались.

— Будет, Варяг. И вот еще что. Ей бы и сиделку надо, oт горя она чуть рассудка не лишилась.

— Сделай все, что в наших силах. Мы своих не бросаем!

Глава 48

С утра в воскресенье приехал Чижевский в сопровождении усиленной охраны: десять человек, три машины. Чтобы не привлекать любопытных глаз, подвалили в фургоне «Газель» в сопровождении москвича-«каблука» и «Волги»-универсала. Охрана разместилась в легковушках, а салон «Газели» временно переоборудовали в походный госпиталь с койкой. Но Варяг наотрез отказался ехать в лежачем положении.

— Да перестаньте вы, Николай Валерьяныч, — грозно осадил он своего шефа безопасности. — Что я, при смерти, что ли… Пусть вон Сержант там полежит — а то он, бедняга, утомился от всей этой свистопляски. — Он усмехнулся и вмиг посерьезнел. — Ну что, новости есть?

Чижевский хмуро покачал головой:

— Пусто. Везде пусто. Ничего. Кроме того трупа, который Степан нашел, никаких следов. Но мы работаем…

— Работайте! — Варяг вдруг сильно побледнел и пошатнулся, схватив Чижевского за локоть. — А сволочь… Все-таки я еще слабоват, вы правы. Голова вдруг закружилась. Людмила Сергеевна сказала, что я потерял один литр восемьсот граммов крови. Она мне полтора литра влила за эти пять дней… Но, видно, коктейль еще не смешался…

— Ну вот, Владислав Геннадьевич, сами видите, — сердобольно пробурчал Чижевский. — Куда вам сидеть — путь неблизкий. Давайте-ка ложитесь в «Газельку». Час с лишним нам ехать.

Варяга не пришлось упрашивать. Он со вздохом подчинился воле бывшего военного разведчика, да и вышедшая попрощаться Людмила Сергеевна тоже поддержала Чижевского.

Владислав улегся на белую простыню, его прикрыли сверху тонким байковым одеялом, и «Газель», взревев движком, тронулась. За ней, чуть поотстав, двинулись «каблук» и «Волга», битком набитые ребятами со стволами. Сержант был за штурмана, и его «хонда» синела метрах в ста впереди фургона.

Он мог судить о происходящем снаружи лишь по звукам — вот вокруг ровно заурчало множество автомобильных моторов, то и дело со свистом «Газель» обходили торопящиеся куда-то по делам легковушки. Значит, выехали на Ленинградку. Потом набравшая скорость «Газель» резко свернула вправо, и гул автомагистрали чуть стих — видимо, въехали на кольцевую… Еще поворот и еще — опять загудела автотрасса… Волоколамка!

Владислав не заметил, как его сморил сон. Серые крашеные стенки салона «Газели» заколыхались перед глазами, поплыли, растворились, и он вдруг оказался в шумном, людном, ярко освещенном зале…

Владислав Щербатов, сидя в мягком депутатском кресле, оглядывал зал со смешанным чувством. Радость победы и в то же время — опустошение. Ему вспомнилось недавнее интервью с президентом Кении, толстым самодовольным негром, похожим на разжиревшую обезьяну. Варяг смотрел его интервью по телевизору и запомнил только из-за одной сказанной им фразы. На вопрос, что означает для новоизбранного президента власть, негр ответил довольно разумно. Он сказал, что это похоже на восхождение на вершину Килиманджаро. Из последних сил вскарабкался на гору, а потом стоишь и думаешь: и что, это все? Ну а теперь-то что? Вниз?

Усмехаясь, Варяг смотрел на своих новых коллег, на лицах которых прочитывалась причастность к чему-то великому. Посадить бы этих надутых спесью щеголей в обычную камеру к простым зэкам. Место большинства собравшихся здесь определилось бы сразу: у параши.

Владислав все больше переполнялся злостью. Он смотрел, как осторожно опускают свои тяжелые зады коллеги депутаты в мягкие кресла, видел выражения их сытых лиц, и думал, что точно такое выражение бывает на лице коронованного вора, когда тот готовится к суду над ссучившимся собратом. Эти тоже будут судить. А если бы узнали, что их новый коллега — урка, они бы всей сворой вцепились бы ему в глотку.

Впереди садился в кресло представительный мужик и сером костюме. На вид лет сорока, на самом деле он был чуть постарше. Сохранил моложавость и, видно, очень этим гордился. Серый костюм его был тщательно отглажен, галстук ярким пятном выделялся на светло-голубой сорочке. А ведь еще вчера, наверное, в нем вряд ли можно было узнать важного парламентария, когда, обнимая за плечики очаровательную соску, он пытался залезть ей под бюстгальтер. Шампанское лилось рекой, девочка висла у него на шее, дым стоял коромыслом…

Варяг вспомнил совет академика Нестеренко, который И совершенстве овладел наукой куртуазности, а главное, проникся атмосферой, в которой жили обитатели верхов: необходимо быть со всеми любезным и улыбчивым, сотрудничать с теми, кто тебе полезен, и никогда не помогать тем, над кем сгустились тучи гнева власть имущих. Теперь он, Владислав Геннадьевич Щербатов, политик всероссийского масштаба и, значит, должен научиться врать не краснея и ради собственной цели уметь идти напролом, по головам менее умелых и менее удачливых.

Но главное, что он должен крепко запомнить, — лишь интересы собственной партии должны быть для него священны. Партия воров вознесла его к вершине, и она же в любой момент может сбросить его на самое дно, где от него уже ничего не останется. И даже если он, Варяг, останется в живых, место ему будет только среди обиженных. Он должен почаще вспоминать колючую проволоку, беснующихся на поводках собак, вертухаев с автоматами, самодовольных кумов.

Между тем зал заполнялся. И незаметно Варяг проникался общей атмосферой взволнованного ожидания и готовности решать судьбоносные вопросы. Предстоящее он воспринимал просто: сейчас начнется грызня за место председателя Думы, полетят клочья шерсти и ошметки мяса, польется чья-то кровь, но все это будет происходить незаметно, под прикрытием любезных улыбок и учтивых комплиментов.

И вот еще что забавно: каждый из присутствующих здесь знал сценарий предстоящего спектакля, знал, что над ним конкретно будет проводиться психологический эксперимент, но почему-то считал, что лишь он один исполнитель главной роли, а все остальные — простые статисты и в выигрыше останется он и только он. Самомнение этих людей просто изумительно, думал Варяг, оглядываясь вокруг.

Итак, что же на сегодня запланировано? Сегодня выдвинут заведомо непроходную фигуру, будут долго и нудно ее обсуждать, зная заранее, что все это — липа. Потом все-таки проголосуют, благополучно провалят и разойдутся. Затем наступит черед другого, чью кандидатуру выдвинут либо перед самым перерывом, а еще лучше, перед окончанием рабочего дня. Так как его не успеют толком обсудить, а у депутатов давно уже составлен план развлечений и на этот вечер, то и второго тоже быстро завалят.

И тогда наступит самый ответственный момент. На свет вылупляется фигура нужного режиссерам человека. Его припрячут вначале, затянут выборы до самой последней возможности, когда уже всем, особенно за границей, пристально наблюдающей за становлением молодой демократии, станет ясно, что в парламенте обычный русский бардак, что загадочная русская душа дела делать так и не научилась, учиться не хочет, а хочет лишь с важностью играть в это самое дело. Всем станет стыдно, и третья кандидатура пройдет обязательно. А если у нее найдутся активные противники и они захотят вновь проголосовать против — не беда, есть повторное голосование. Ведь на этот раз весь день впереди, никто затягивать уже ничего не хочет. Проголосуют, как же иначе.

Вот так все и будет.

По проходу к Варягу подошел невысокий худощавый человек с биркой службы безопасности Госдумы на лацкане пиджака, наклонился и шепотом произнес:

— Значит, наша договоренность остается в силе, Владислав Геннадьевич?

Этого человека Варягу рекомендовал академик Нестеренко. Звали его грозно — Ярополк Вихрев, наверное, потому так разителен был контраст с реальным носителем имени: внешне застенчивым, спокойным и незаметным в толпе.

Варяг согласно кивнул:

— Да, сегодня заседание во что бы то ни стало надо затянуть до упора. Чтобы народ взмок и взвыл. Чтобы домой потянуло, в постельку. Со всеми договаривайтесь, обещайте все возможное и невозможное, но кандидатуры Федотова и Зарецкого надо провалить. Это на всякий случай. Пусть все будут на крючке. Я, конечно, больше надеюсь на нашу акцию. Вы ему звонили, пробовали договариваться?

— А как же, два раза.

— Ну и?..

— Оба раза послал по-русски.

— Ну что ж, руки у нас развязаны. А жаль, мужик он вполне. Мог бы из него выйти толк. Фотографии эти при вас?

— Конечно. Я специально принес кое-что показать вам, Владислав Геннадьевич. Весьма откровенно, доложу я вам.

— А ну-ка, — оживился Варяг, — посмотрим! — И раскрыл переданный ему увесистый конверт.

На первой фотографии, по депутатским понятиям сοвершенно невинной, вальяжный мужчина в одной рубашке, расстегнутой до третьей пуговки, целовал полуголую девицу в грудь — может быть, несколько ниже, чем это понравилось бы его жене. Да что там, почти впился горячими губами ей в грудь, а та — чертовка! — хохотала, отводя руку с бокалом шампанского и повернув смуглое личико в сторону объектива. На следующей фотографии тот же мужчина, уже раздетый, так подмял тяжелым телом очаровательное создание, что видны были лишь ее расставленные ножки да личико, вновь нашедшее взглядом объектив.

В том ж духе были и прочие двадцать снимков. Товарищ… или господин Федотов влип по самые яйца! Варяг усмехнулся. Нет, не бывать тебе председателем Думы, дорогой ты мой…

— Что за девка?

— Надя Ручкина.

— А, помню. Из Астрахани кадр. Хорошо. Надо дать ей премиальные. Так, чтобы она осталась довольна. За хорошую работу надо хорошо платить. И не теряйте ее из вида. Талант всегда может пригодиться.

— Что вы, мы ее не обижаем.

Варяг еще некоторое время разглядывал снимки. Пожалуй, эти озорные фотографии сделают свое дело. Когда в обеденный перерыв парламентарии увидят на доске объявлений в вестибюле Госдумы эту фотогалерею, на думской карьере Федотова можно будет поставить жирную точку.

А мужчина в сером костюме, сидящий впереди Варяга, и не подозревал, что судьба его уже решена, а сам он списан со счетов. В этот момент он приподнялся, приветствуя группу депутатов. На серого мужчину, очевидно, в этом зале был повышенный спрос. В кулуарах распространилось известие, что, скорее всего, Федотова и изберут председателем, и теперь каждый старался загодя продемонстрировать ему свою сердечность и лояльность.

Варяг усмехнулся и сразу забыл о сером костюме. Общим вниманием зала в этот момент завладела группа входящих людей. Это было торжественное явление вновь избранным депутатам президента России. Рослый, похожий на медведя, с аккуратно уложенной седой шевелюрой, президент снисходительно и добродушно оглядывал ряды кресел, кому-то помахал беспалой рукой. Здесь он был главным действующим лицом и пришел поприсутствовать на выборах председателя. Серый костюм в порыве безотчетного восторга не смог усидеть и безуспешно пытался привлечь внимание президента, как всегда, впрочем, рассеянное…

Плотное окружение и чопорный вид главы государства удивительным образом напомнили Варягу проход по зоне начальника или пахана, которые вот так же передвигаются по подвластной им территории в окружении свиты, готовой разорвать любого зэка, осмелившегося проявить к нему неуважение. Варяг задержал взгляд на охране, вернее, на начальнике охраны, шедшем в шаге позади президента. Крепкий, плотный, с кошачьими движениями, отточенными многолетними тренировками, он вдруг показался Варягу знакомым, Владислав всмотрелся повнимательнее и вдруг похолодел.

Этого человека он искал многие годы — без малого лет пятнадцать… Не веря глазам своим, он жадно вглядывался в фигуру главного телохранителя. Нет, ошибки быть не могло. Да и не изменился он нисколько. Старше, конечно, стал, так и Варяг не помолодел с тех пор. Все так же торчат мощные скулы, все так же играют мускулы под пиджаком, все так же орлиным взором он выискивал среди депутатов — как когда-то в толпе зэков — злоумышленников, которые, конечно же, припрятали заточку за пазухой…

Это был Артур — все такой же крепкий, самоуверенный, ладный. Тот самый Артур, который пятнадцать лет назад в «крытой» зоне встретился в жестокой рукопашной схватке один на один с тогда еще совсем молодым Варягом, имея намерение убить непокорного зэка по приказу майора Степанова… И тут же вспомнилось все: беспомощное отчаяние, когда промелькнула мысль о неминуемой смерти, и слепая ненависть к здоровенному спецназовцу в черной маске, который вознамерился использовать Варяга в качестве тренировочного манекена…

Тогда эта ярость помогла ему выстоять и одержать верх над озверевшим громилой. Но даже победив Артура, Варяг так и не смог простить его. Он поклялся найти спецназовца и отомстить. И вот подарок судьбы, которая свела их только сейчас, в минуту высшего торжества Варяга, — словно ей показалось мало наградить его депутатским креслом, и в довершение одарила встречей со старым врагом.

Только теперь расклад сил был иной. Хотя и оказался Артур в свите президента, но ведь и Варяг давно уже не находился под прицелом автоматов.

— Знаешь того человека, который идет справа от президента? — поинтересовался он у Ярополка.

— Конечно. В последнее время он отвечает в Кремле за личную безопасность самого.

— Слушай меня внимательно. Я хочу, чтобы ты разобрался с ним и как можно скорее…

— Владислав Геннадьевич, это невозможно! Разобраться с ним — все равно что с самим президентом.

— Ну это ты брось! Сам он себя охранять и не подумает. Это он возле президента, словно волчара, а одного его поймать будет не так уж трудно. Все ясно? Или я непонятно выразился?

— Нет, Владислав Геннадьевич, но…

— Тогда о чем базар? Тебе приходилось когда-нибудь отбывать срок?

— Нет, но…

— А я кое-что об этом охраннике знаю, — усмехнулся Варяг. — Этот человек давно приговорен. И приговор давно пора привести в исполнение. Я не хочу больше возвращаться к этому вопросу. Все ясно?

— Да.

— Нет больше вопросов?

— Нет.

— Я позвоню, если ты понадобишься.

Больше в этот день не предвиделось ничего интересного. Разве что насладиться исходом задуманной операции.

Наступило время обеда, и господа парламентарии неторопливо поднимались из почти уже насиженных кресел и — группами, поодиночке — направились в столовую. Варяг один остался сидеть, прислушиваясь к монотонному гулу гигантского учреждения. Вдруг привычная уже монотонность звуков нарушилась. Раздался приглушенный вскрик, потом послышались возмущенные возгласы, смех, и все голоса слились в единый гомон, и Варяг понял, что коллеги-депутаты увлеклись-таки лицезрением вывешенных фотографий, на которых кандидат в председатели Думы предстал перед публикой в неожиданных, очень непристойных, но чрезвычайно фотогеничных позах.

После перерыва все в зале только и обсуждали что скандал с фотографиями депутата Федотова. И когда кто-то — а это был человек Варяга — предложил-таки перейти к голосованию, это было воспринято всеми как верх бестактности. Но все же голосование провели, благополучно провалив опозоренного кандидата. Скандал, впрочем, замять не удалось, узнали как-то об этом прискорбном происшествии вездесущие журналисты, поэтому вся страна могла убедиться, что большинство депутатов благородно защищали своего товарища по палате.

Прошло два дня. За это время произошло два события, внешне, кажется, не связанных друг с другом. Во всяком случае, никто, кроме Варяга, не смог бы их связать. Во-первых, трагически-нелепо погиб начальник службы безопасности президента. Его нашли в собственном автомобиле в гараже, отравившимся угарным газом. А во-вторых, президент выдвинул нового кандидата на пост спикера Думы. Не такого удобного для Кремля, каким мог бы стать Федотов, но все равно подходящего, отобранного заранее. И заметно было, что президент в этот день был явно не в духе.

Новый кандидат — Никита Зарецкий — был приятным во всех отношениях мужчиной — высокий брюнет с печально-добродушным взглядом. По всему было видно: из такого можно веревки вить. Однако, несмотря на присутствие в зале президента, прения и на этот раз затянулись. А потом неожиданно был провален и этот кандидат. Президент был явно раздосадован. Он встал и демонстративно ушел.

Его настроение незаметно передалось и парламентариям. Большинство уже хотели одного: побыстрее закончить с этой канителью, принять решение и разойтись. К Варягу подошел довольный Ярополк. Склонился к креслу и торопливо произнес:

— Все складывается так, как вы и хотели, Владислав Геннадьевич. Теперь надо только улучить момент для выдвижения нашей кандидатуры. Если больше не будет никаких изменений, мы заявляем…

— Изменения будут, — сказал Варяг.

— Как? — смутился Ярополк. — Мы все уже предварительно обсудили с руководителями фракций… Мы не успеем!

— И тем не менее…

— Ну хорошо, — продолжал волноваться Ярополк. — Так кого же нам выдвигать?

— Меня.

— Вас?!

— А чем я не подхожу? Или, может, я хуже этого любителя девочек, которого мы обидели позавчера?

— Нет, конечно, нет, но мы ведь не успеваем договориться…

— Придется обойтись без долгих переговоров. Дотянем до перерыва, а там быстренько сообщим кому следует, и дело с концом. Главное натиск, порыв. Как-нибудь переварят. Действуй.

Ярополк исчез. А Варяг задумался. То, что сейчас произошло, и впрямь не было ни с кем обсуждено. Еще вчера они с академиком остановились совсем на другой кандидатуре. Да и в отношении лично его, Варяга, у Нестеренко были свои планы. Варягу следовало для начала пройти обкатку в парламенте, набраться политического опыта, узнать на практике о всех хитростях подковерной дипломатии и только после этого исподволь начать осторожное продвижение наверх.

Собственное решение озадачило даже самого Варяга. Он и сейчас понимал, что даже в случае избрания его могут в ближайшее же время подставить таким же образом, как два дня назад он сам подставил Федотова. А стоит на таком посту оступиться — клевать будут всем птичником. Тут уж держись, пока у него останется хоть одно живое место, терзать будут планомерно, истово. В этом смысле парламент ничем не отличается от воровской зоны. И там ведь оступившемуся законнику уже нет нормальной жизни: каждая шваль будет пинать, если свои, урки, не замочат из жалости.

А Варягу было весело. Каким-то шестым чувством он уловил, что именно сейчас для него есть шанс проскочить и спикеры. Это как фарт в картах: либо есть, либо нет. Опытный картежник, Варяг интуитивно чуял пруху. А уж если выберут, он наведет порядок…

В зале вдруг стало заметно оживление. Он видел, как разлетались по радам записки. Многие, прочитав, украдкой бросали взгляд в его сторону. Удивительно, как и в этом случае происходившее напоминало рассылку маляв по воровской почте.

— Я предлагаю на место спикера Владислава Геннадьевича Щербатова, — вдруг раздалось в зале. Один из парламентариев уже успел просочиться к микрофону. — Несмотря на молодость, он успел многое сделать: доктор наук, сильный администратор. Попрошу поддержать кандидатуру Владислава Геннадьевича Щербатова, председателя Новой республиканской партии России.

Председательствующий машинально записал малоизвестную фамилию. Впрочем, нет, кажется где-то он ее слышал. И все равно был удивлен. Набралось еще четверо кандидатов. Всего, стало быть, пятеро.

Один сразу же взял самоотвод в пользу Щербатова.

— Господа депутаты! Голосуем сразу за всех четверых, — предложил председательствующий. — Обсуждение двух кандидатур, набравших больше всего голосов, мы продолжим после перерыва.

Предложение было принято. На табло замелькали цифры. Прошла секунда, другая, и скоро они запылали неоновым светом.

— Уважаемые коллеги, на место председателя палаты могут претендовать два человека. Это Виталий Борисович Кисилев и Владислав Геннадьевич Щербатов. Я думаю, нам не стоит затягивать с выборами. Сразу после перерыва мы начнем обсуждение кандидатуры, потом дадим слово Кисилеву и Щербатову, а уже после этого проголосуем, — сказал председательствующий, поймав в последний момент невозмутимый, а скорее, отрешенный взгляд президента в президиуме. Президенту еще никто не успел разъяснить особенность момента, и он, видимо, думал, что все идет, как задумано его аппаратом.

— Мне кажется, нужно согласиться с мнением нашего председательствующего, — медленно заговорил президент, давая понять, кто здесь хозяин. — Сейчас устроим небольшой перерыв, а через полчаса продолжим наше заседание.

И первым поднялся с кресла.

Виталия Борисовича Кисилева Варяг лично не знал, хотя наслышан был достаточно, чтобы ожидать в нем возможного соперника. Весь его сытый облик выражал привычку к неутомимому труду и сладкой жизни. С лица не сходила хитроватая улыбка, и, глядя на него, можно было с уверенностью сказать, что не сыскать более счастливого и удачливого человека в России, чем Кисилев Виталий Борисович.

Варяг знал о том, что Кисилев начал заниматься бизнесом в конце восьмидесятых — сразу, как это стало возможным. Начинал с подвального кооперативного магазинчика, а сейчас уже имел сеть ликероводочных заводов и целлюлозных комбинатов, разбросанных по всей России. Варяг прекрасно был осведомлен и о том, что его заводы аккуратно пополняют воровской общак, а с недавнего времени Кисилев имел большие поступления и в валюте. Виталию Борисовичу дали понять, что следует делиться и валютным ручейком, и немедленно в одном из банков Лихтенштейна был открыт счет, доступ к которому могли иметь только два человека — сам Кисилев и Варяг. Кисилев часто появлялся на телеэкране, давал интервью, делился планами на ближайший год и улыбался, улыбался, улыбался. Такой тип мужчин нравится женщинам, и Варяг был уверен в том, что если бы сейчас проходили президентские выборы, где одним из кандидатов был Кисилев, то женская половина России безоговорочно отдала бы ему свои голоса.

Но, кроме привлекательной физиономии, Кисилев имел и ясный ум. Он действовал как мощный ледокол, который пробивал любые рогатки и препоны и при неуклонном движении вперед оставлял позади себя только разбитые льдины всевозможных запретов. При своей мягкой улыбке он был напорист, нагл и смел: три качества, которые составляли его успех. Поговаривали, что успех его дела зависит от того, что он тесно связан с криминальными структурами, которые взяли весь его бизнес под свое покровительство. Отчасти это соответствовало правде, и кому это не знать, как не самому Варягу. Он сумел сколотить вокруг себя таких же, как и он сам, предпринимателей, и если их нельзя было назвать пока партией, то уж как блок они сформировались вполне.

Это была сильная фигура, и Варяг предпочитал бы иметь таких людей в союзниках. Впрочем, нет, их всегда нужно держать на коротком поводке, как сильных сторожевых псов. Кисилев должен знать свое место, на какие бы высокие посты ни взлетал. Он и дальше будет сливать в общак часть доходов и, как прежде, будет получать сильную поддержку во всех своих начинаниях. Но если он возомнит вдруг, что по своему могуществу вполне может потягаться с коронованными ворами, то ему стоит напомнить, что он всего лишь винтик огромной машины воровской империи…

В перерыве Варяга окликнули. Даже если бы он не узнал этот мягкий вкрадчивый голос, он все равно догадался бы, кому он принадлежит. Виталию Борисовичу Кисилеву.

— Владислав Геннадьевич!

Варяг подождал, пока его позовут во второй раз, и только тогда обернулся. Оба пожали друг другу руки, словно давние добрые друзья. И оба чувствовали на себе пытливые взгляды парламентариев.

— Как бы нам с вами не подраться из-за места спикера, — улыбаясь, проговорил Виталий Борисович.

— Я думаю, все решит голосование и выбор упадет на достойнейшего, — в тон ему ответил Варяг.

— Но можно поступить по-другому. Если кто-нибудь из нас возьмет самоотвод, то другой автоматически станет победителем. Все уже устали — и проголосуют за любого из нас.

— Неужели вы сдадитесь без борьбы? — удивился Варяг. — Я предполагал, что вы будете биться до конца.

— Вы совершенно правы, буду биться. А взять самоотвод предлагаю вам. Это будет выгодно прежде всего и лично вам, Владислав Геннадьевич.

— Что же это мне может быть более выгодно, чем кресло председателя Думы?

— Зная вас, Владислав Геннадьевич, смею утверждать, что многим. Буду с вами совершенно откровенен. Прежде всего хочу сообщить, что о вас я знаю гораздо больше, чем вы думаете. Я знаю, например, куда идут деньги с моих предприятий, знаю, кто за этим стоит. Поймите меня правильно, это ни в коей мере не шантаж, меня устраивает мое настоящее положение. Но если я сумел узнать, кто вы такой, то это, вполне возможно, будет доступно и другим. А место спикера чрезвычайно заметное в нашем государстве.

— Что же вы обо мне знаете? — Варяг продолжал улыбаться, только внутренне весь собрался.

— Да все. Например, что вы вор в законе. И не из последних в этой стране. Это не просто догадка. Чтобы исключить недомолвки, сообщу, что на последнем вашем сходе был один законник, которому я щедро плачу за всякую информацию. Вы меня понимаете? Но вам нечего беспокоиться, я — могила! — И он широко улыбнулся.

И добавил:

— У вас удивительная судьба, Владислав Геннадьевич! Кто бы мог подумать! Соглашайтесь на мое предложение — и мы вместе таких дел наворочаем!..

Варяг все еще продолжал улыбаться. А сам быстро просчитывал ситуацию. Если это не чистой воды шантаж, то он китайский император. Но этот обаятельный бизнесмен еще толком не разобрался, кого он пытается шантажировать. Ему, Варягу, достаточно мигнуть — и завтра же самого Кисилева, а понадобится, и всю его семью найдут в собственной квартире скончавшимися от, скажем, обширного отека легких. И даже у его любимого бультерьера обнаружат этот самый обширный отек… Нет, Виталий Борисович, вы еще плохо представляете, кого хотите отстранить. С другой стороны, то-то будет скандалище, когда выяснится, что председатель Государственной думы Российской Федерации — по совместительству смотрящий по России вор в законе. Общему делу это, конечно, может сильно навредить. Кисилев и ему подобные могут сто раз сдохнуть, но вред от их разоблачений будет гигантский. А вот ежели включить того же Виталия Борисовича в пирамиду его, Варяга, личной власти, то дело может повернуться еще более выгодно, чем он даже предполагал.

И он неожиданно заявил:

— Согласен. По правде говоря, я не испытываю желания просиживать зад в президиуме Думы. Хотелось, знаете ли, просто утереть нос этим народным избранникам. Хорошо. Я откажусь в вашу пользу, Виталий Борисович, но с условием, что все серьезные решения должны быть согласованы с нами.

— Можете не сомневаться, — заверил его Кисилев.

И они расстались чрезвычайно довольные друг другом.

Судьба Кисилева уже была решена, хотя об этом в зале знали только два человека. А Варяг вдруг поймал себя на мысли, что его неожиданное решение выдвигаться в председатели спутало всем карты и оказалось просто гениальным: теперь, не будучи обременен никакими официальными обязанностями и оставаясь в тени, он фактически будет управлять машиной Госдумы.

Это был превосходный результат напряженного рабочего дня.

Глава 49

Москву уже несколько дней изнуряла неожиданная оттепель. Выпавший перед Новым годом снег стаял, с хмурого неба непрестанно моросила противная изморось. Люди одевались в зимнюю одежду — и мучались от духоты и метро и в наземном транспорте. Многотысячные толпы пешеходов месили на улицах и площадях Москвы жидкую слякоть и проклинали отцов города, которые, как всегда, оказались не готовы к капризам российского климата. Духота, слякоть, грязь дурно влияли на москвичей, которые, испытывая на себе все прелести январской оттепели, создавали мощную ауру раздражения, неприязни и готовности к бесконечным ссорам.

Варяг на себе испытал возбуждающее воздействие непривычной погоды: ежедневно происходили мелкие стычки с коллегами по фракции в Госдуме, трудно было решать простейшие вопросы, согласовывать элементарные действия. Даже дома ощущалось нервное напряжение. Олежка вечно капризничал, Светлана раздражалась по малейшему поводу, кричала на сына, Варяг делал ей замечания, она обижалась. Но едва семейная ссора начинала закипать, он спохватывался, извинялся, и примирение их часто было столь же бурным, как и зреющая ссора, — все заканчивалось страстным свиданием в спальне.

В один из таких моментов позвонил Ангел. Варяг и Света все еще лежали в объятиях друг друга и некоторое время молча слушали надоедливые звонки. О делах сейчас не хотелось думать, но телефон неумолимо звонил, и Варяг все-таки сорвал трубку.

— Это я, — знакомым голосом Ангела сказала трубка. — Надо бы встретиться. Ты сейчас свободен?

— А что стряслось, Ангел? Монголия объявила нам войну и стянула кавалерию к границам Бурятии?

— Без шуток, дело есть. Нам надо встретиться немедленно.

Варяг, сев в кровати, оглянулся на Свету. Она скорчила гримаску, означавшую: вот так всегда, я давно знаю, что стоит нам заняться любовью, как звонит этот твой Ангел, который задался целью помешать нам жить в свое удовольствие.

— Хорошо, — сказал Варяг и увидел, как Света отвернула от него лицо, — буду через полчаса в сквере.

Он положил трубку, не уточняя, в каком сквере. Они чаще всего встречались в одном месте, в маленьком парке на Соколе, столь любимом Ангелом за то, что там имелись прекрасные возможности к отступлению на все четыре стороны в том случае, если бы возникла потребность срочно уходить.

Через полчаса, припарковав свой вишневый «мерседес» у тротуара недалеко от ярко-оранжевого «опеля» Ангела, Владислав углубился в скверик. Ангел сидел под черными голыми ветками орешника, симметрично окруженный четырьмя парнями из личной охраны, восседавшими на некотором расстоянии от него, каждый на своей лавочке.

Ангел задумчиво посмотрел на Варяга. Тот был недоволен, сердит. Опустившись на скамейку рядом с Ангелом, едва процедил сквозь зубы: «Ну чего звал? Опять какая-нибудь чепуха?» Ангел не отреагировал на недовольный тон смотрящего. Знал, что на того время от времени накатывают перемены настроения, на которые обращать внимание не стоит. Он продолжал смотреть на Варяга, пока тот вновь не заговорил:

— Ну так что там у тебя. Выкладывай. У меня и без тебя много дел.

— Ты когда был в Генуе, — начал осторожно Ангел, — кого ты там пришил? Помнишь, ты мне рассказывал о каком-то киллере, которого на тебя вроде как наслал старик Валаччини.

— Ну было, — пожал плечами Владислав. — Ночью пытался меня достать, но я оказался проворнее. А чего ты об этом вспомнил?

— Ты хоть его разглядел?

— Да там сразу работяги подвалили, я и деру дал, не до того было. Я даже не уверен, что кончил его. А что?

— А то, что это был Сержант.

— Да быть того не может! — Варяг даже привстал со скамейки, резко развернулся к Ангелу и — снова отвернулся.

А тот следил, как изменяется лицо смотрящего по мере того, как смысл сообщения доходил до его сознания. За годы их совместной деятельности оба хорошо узнали друг друга, так что Ангел с удовлетворением отметил: сейчас недоверчивое недоумение Варяга сменится задумчивостью, затем ей на смену придет решимость, черты лица затвердеют и тут же — вновь смягчатся, после того как Варяг быстро примет решение…

Все так и произошло. Варяг вновь повернулся к Ангелу.

— Рассказывай все, что знаешь.

— Я знаю лишь то, что старик Валаччини умудрился ликвидировать людей Сержанта… Ребята после успешного устранения семерых донов расслабились, и их мочканули… Остался один Сержант. Там между ним и Валаччини что-то произошло… Не знаю точно что, но Юрьев вроде как попал к нему под колпак…

Варяг снова задумался.

— Скажи, Ангел, помнишь, я тебе говорил про брата Юрьева… Он просил нас помочь его отыскать и посодействовать в освобождении. Тот вроде как парился на зоне.

— Точно! Я как раз хотел тебе сказать… Нашли мы этого Романа Юрьева… Хотя он уже не Юрьев, а Степанов. Видать, в честь старшего братана псевдоним взял. Сидит в Мордовии. ИТК 168 дробь 6. Строгий режим. Десятка за разбой. Восемь отсидел…

Варяг записал что-то в свой органайзер.

— Ясно, ну что ж, я этим займусь. Через Артамонова. Этот Роман Юрьев, он же Степанов, может нам теперь очень даже пригодиться…

— Каким образом? — не понял Ангел.

— Мы ведь обещали Сержанту… — Владислав осекся: видно, не хотел пока раскрывать свой замысел. — А с чего это ты решил, что там на набережной был именно Сержант?

— А мой человек, который за тобой неотлучно следовал, видел, как того мужика, что ты подстрелил, увезли на «скорой» в больницу. Ты улетел, а он остался. И не поленился навести справки о ночной стрельбе на набережной.

— И что? — заинтересовался Владислав.

— А то, что он выяснил, в какую больницу тогда увезли раненого. А там уж он спокойно узнал, что это был синьор Юрьев. К синьору Юрьеву, между прочим, на следующий же день приехали люди Валаччини — тоже, видать, о его здоровье беспокоились.

— Ну и с чего он вздумал перебежать к Валаччини? В штаны наклал, когда всех его людей помочили?

— Бабки. Большие бабки, Варяг! — поморщился Ангел.

— Нет, плохо верится, — покачал головой Варяг. — У Сержанта серьезная репутация… Киллеры его масштаба не будут так легко продаваться и кидать своих заказчиком — кто же ему после этого будет доверять? Нет, не верится. Тут не бабки — тут что-то еще.

— Так или иначе, но наш друг Сержант попал в больницу, там его подштопали, и теперь мы точно знаем, что он окончательно перебежал на сторону Валаччини. — Ангел презрительно сплюнул. — Меня лично совершенно не интересует, что там происходит в башке у этого мясника. Все равно он заказан — попал между двух огней…

— Вот что мы сделаем, — внезапно сказал Варяг, и Ангел увидел, что лицо друга вновь разительно изменилось: ни тени сомнения не проглядывало на нем, лишь твердая решимость довести дело до конца. — Мы… — И тут Варяг наклонился к уху Ангела и быстро зашептал, точно боялся, что сидящие как истуканы быки на соседних скамейках могут его услышать.

Через два дня после встречи Ангела и Варяга в сквере на Соколе Сержант прибыл в Москву рейсом из Рима по паспорту итальянского коммерсанта Стефано Джуриджи. Нынешнее задание казалось Сержанту и легким и трудным одновременно. Легким, потому что для него уже не было пути к отступлению и, значит, все сомнения можно было отбросить — выигрыш был предрешен, потому что и ином случае ему светило пожизненное за убийство девушки Марии на яхте — накануне отлета Сержанта в Москву Валаччини предусмотрительно продемонстрировал ему документальные кадры, снятые на яхте. А трудным задание было потому, что Варяг был несомненно осведомлен об этом задании. Ощущение «хвоста» не покидало Сержанта все дни, что он провел на вилле Валаччини после выписки из генуэзской больницы.

Но сложившаяся ситуация отнюдь не пугала его, напротив, лишь придавала некую пикантность его московской миссии: Сержанту предстояло состязание с Варягом в хитрости, изобретательности и изворотливости — что-то сродни шахматному поединку гроссмейстеров, которые уже по первому ходу могут примерно представить развитие дальнейших событий на доске. В таких случаях лишь талант — то есть нечто не поддающееся рациональному истолкованию — предрешал исход матча.

В общем, Сержант был настроен доказать, что его талант плюс личный опыт обещают победу ему — и только ему. Была у него еще одна цель, неразрывно связанная с заданием убить Владислава Щербатова. Он был намерен теперь во что бы то ни стало увидеть брата. Примерно месяц назад, когда в Москве еще не знали о его тайной договоренности с Валаччини, Сержант позвонил Ангелу, чтобы справиться о том, как идут поиски. И добряк Ангел сболтнул, что вроде как напали на след. Даже назвал нынешнюю фамилию Ромки — Степанов. Это почему-то особенно тогда подхлестнуло Сержанта: видно, брат не забыл, все надеется на чудо, раз выбрал себе такую фамилию. Почему-то еще в больнице, когда после ранения Сержант вдруг впервые задумался о смерти, мысли о брате обрели остроту навязчивой идефикс.

Уже в здании аэропорта Сержант сразу почуял присутствие ищеек. Ему даже не было нужды вычленять их из массы лиц встречающих. Он уже точно знал, что соглядатаи рядом, поэтому сразу же скользнул в туалет, откуда минут через десять вышел бородатый испанец — смуглый, прожаренный знойным средиземноморским солнцем, в длинном ярком плаще и темных очках на носу.

Испанец не торопясь вышел из раздвинувшихся перед ним стеклянных дверей, сел в такси и приказал отвезти себя к гостинице «Интурист» в центре города.

Все оказалось даже проще, чем он предполагал. Ему был известен адрес квартиры Владислава Щербатова — об этой информации позаботился старик Валаччини, — и теперь, когда цель его приближалась, на душе у него становилось все светлее и светлее.

Оставив такси у «Интуриста», он юркнул в подземный переход, вышел около Музея Ленина, торопливо прошел мимо Исторического музея, свернул налево и забежал и ГУМ. Там в туалете он вновь преобразился.

В этом мгновенном переодевании он тоже был профессионал. И главное, что он понял, научившись мастерски изменять свою внешность: дилетанты инстинктивно стыдятся утратить частицу собственного «я», боятся, что их разоблачат в момент перевоплощения… Сержант ничего не боялся — у него не было комплексов. Так или иначе, но из ГУМа на улицу вышел сутулый старик в довольно потрепанном пальтеце и потертой шляпе, но еще не утративший былой щеголеватости.

Старик проковылял мимо заполненных доверху мусорных баков и неспешно зашел в двери душного метро. В руке он держал длинный черный чемоданчик, вроде тех, в которых студенты консерватории носят скрипки. Но в черном чемодане старика лежала не скрипка, а разобранная винтовка с оптическим прицелом и с глушителем, сделанная на заказ в Туле еще в 1979 году.

Сержант без приключений добрался до «Щелковской», а там и до пустой квартиры в панельной новостройке, где ему предстояло жить — а вернее, таиться — дни, а может быть, недели.

Через несколько дней после того, как Сержант в обличье интеллигентного бедного старика неоднократно бывал около кирпичного дома на Ломоносовском проспекте, план операции сложился в деталях. Старик не привлекал внимания и тогда, когда обшаривал чердаки соседнего здания. Там же он иногда и ночевал, направляя свой бинокль в сторону освещенных окон девятого этажа в доме напротив.

Там за занавесками он часто видел движущуюся мужскую фигуру. Это был Владислав Геннадьевич Щербатов. Доктор наук и депутат Госдумы. Вор в законе по кличке Варяг… Этот Щербатов — Варяг был обречен. Потому что вел себя совершенно беспечно. По вечерам курил у открытой форточки, так что силуэт его четко обрисовывался за вечно задернутой занавеской. Вначале Сержант подозревал, что эта его непонятная беспечность чем-то объясняется. Например, пуленепробиваемыми стеклами в оконных рамах. Но нет, вглядываясь в окуляры бинокля и фиксируя блики отраженного света, Сержант не замечал характерного блеска. Никакие они не пуленепробиваемые, эти стекла… Значит, просто глупая беспечность.

Откладывать акцию дальше не имело смысла. И когда Сержант поздним морозным вечером забрался на давно облюбованный им чердак, раскрыл свой черный длинный чемоданчик, быстро, уверенными движениями собрал свою верную «тулячку» и прицелился в мужской силуэт за занавеской, он с внезапным облегчением понял, в каком же сильном напряжении находился все эти дни. Пять долгих нервных дней. Но сейчас одним-единственным выстрелом он готовился определить всю свою дальнейшую жизнь. Теперь, после убийства депутата Щербатова, путь в Россию для него будет окончательно закрыт. Но зато завтра же он отправится поездом в далекий Саранск, найдет эту чертову колонию, добьется встречи с начальником и сделает ему предложение, от которого тот не сможет отказаться… Сержант повезет в Саранск в этом вот черном чемоданчике сто тысяч долларов в новеньких хрустящих купюрах. От таких денег тамошний полковник или кто он там по званию не сможет отказаться. Ни за что! Уж он, Сержант, знает ментовскую братию — сам из таких…

Ромка… Это все из-за него! Из-за младшего братана Степан Юрьев впервые в жизни нарушил уговор с заказчиком, впервые кинул своего нанимателя, не выполнив его заказ. Да, он дал слабину — это понятно. Об этом рано или поздно в Европе будут знать все… Возможно, придется ему сматываться за океан, и там, в Америке, начинать все сначала — тут, в Европе, теперь кто же поверит Степану Юрьеву… Но это все потом. А сейчас надо завершить дело, за которое синьор Валаччини посулил ему полмиллиона и уже половину перевел на его счет в Берн.

Он приник к окуляру оптического прицела. Так! Объект дома. Знакомая мужская фигура, рослая, широкоплечая, приблизилась к окну. Рука с сигаретой взметнулась вверх. Ко рту. Затянулся. Выпустил дым.

Палец снайпера мягко лег на спусковой крючок. Грохнул негромкий выстрел. За ним сразу второй. Контрольный.

Фигура за окном вдруг нелепо взмахнула руками, осколки стекла брызнули во все стороны — и все было кончено.

Быстро свинчивая глушитель, Сержант привычно осматривался: у подъезда спокойно стоял незнакомый мужик, подняв воротник, — кажется, опять дождь собирается, в квартире еще не хватились, не услышали звона стекла.

Пора уходить, чтобы больше не вернуться! Пора спасать брата…

Глава 50

Егор Сергеевич сидел за столом и внимательно читал газету «Коммерсант». Перед ним лежали еще несколько утренних газет, только что просмотренных. Везде одно и то же. Сегодняшнюю прессу интересовала одна новость: загадочная гибель молодого ученого и депутата Госдумы Владислава Геннадьевича Щербатова. Мало кто сомневался, что убийство было тщательно спланированным и подготовленным и осуществил его явно профессионал. В газетах мелькало ставшее в последнее время модным выражение «заказное убийство».

Нестеренко, нахмурившись, читал: «Вчера вечером двумя выстрелами в голову через окно был убит ученый-экономист и известный политик… Убийца, несомненно, прекрасно знал расположение комнат в квартире Щербатова, как и то, что хозяин квартиры любил перед сном выкурить сигарету, стоя под открытой форточкой… Оба выстрела были произведены прицельно точно, пули попали в голову, и смерть наступила мгновенно… Убийца прятался на крыше соседнего дома, но никто не видел, как и когда он туда проник… Свидетелей нет. Следствие отрабатывает версию о связи убийства с политической и коммерческой деятельностью Щербатова».

Академик Нестеренко отложил газету и посмотрел на своего гостя, сидящего напротив. Все происходило на даче Егора Сергеевича на Никитиной Горе под Москвой. Двое мужчин сидели в саду, в плетеных креслах и за таким же точно ажурным столом, столешница которого была, однако, из прочной полированной фанеры. На соседнее дерево с громким хлопаньем крыльев села большая птица, стала тихонько — боком, боком — подбираться к гнезду, где пищали, не обращая внимания на осторожность мамы-сороки, голодные подрастающие птенцы.

— То есть ты, Владик, ничего не знал?

— Нет, Егор Сергеевич… Мои люди вели Сержанта от самого трапа. Ангел все мне доказывал: чем больше наших топтунов, тем лучше. И ошибся. Топтунов нагнал много — а проку от них оказалось никакого! Еще в аэропорту двое пацанов следили за Сержантом, но потом потеряли его в туалете… Хорошо, двое других умников почему-то заподозрили, что Сержант перевоплотился в чернявого иностранца. На улицу выскочили, да только заметили, как он в такси сел, — они было за ним, да проворонили на Ленинградке. А уж когда он переоделся в старика с черным чемоданом и в этом маскараде появился около моего дома на Ломоносовском, никто ни сном ни духом… У меня же там перед подъездом постоянно люди дежурят. Но и они ничего не заметили. А то бы, конечно, я принял меры… Сержант нас перехитрил. Вернее, выходит, самого себя…

Нестеренко грустно усмехнулся и налил себе в чашку чай из пузатого стеклянного чайника.

— Да, кто бы мог подумать, что Сержант приедет в Москву убивать Владислава Щербатова, а убьет… собственного брата? И как же это получилось, как его брат оказался у тебя в квартире?

Варяг задумчиво потрогал переплетенные лозы на столе, и в какой-то момент старому академику показалось, что он сейчас отломит кусок — так он нервно вцепился в сухие ветки. Нет, просто погладил пальцами.

— Понимаете, ведь одним из условий нашего соглашения — он сам мне это условие поставил — было то, что я помогу ему найти брата. Я это условие выполнил — брата нашел, спасибо вашему Кириллу Владимировичу — без генерала Артамонова я бы ни за что не отыскал этого чудилу… в мордовской зоне досиживал! Словом, еще не зная о последних планах Юрьева, я этого Романа Степанова встретил неделю назад на Казанском вокзале, мне его с рук на руки передали два капитана… И я повез его прямехонько на Ломоносовский. Мол, сиди тут как мышь. Жди. Будет тебе сюрприз… Ну вот он какой сюрприз вышел… — Владислав тяжело вздохнул. — Теперь, я думаю, Сержант жизнь положит, чтобы только меня найти и зубами порвать. Я его знаю.

Он усмехнулся и запрокинул голову вверх. На соседнем дереве шумно копошились почти взрослые птенцы, и отличие от родителей, пронзительно вопившие со всех исток и не желавшие соблюдать конспирацию.

— И где сейчас этот Сержант?

— Насколько я знаю от Ангела, Сержант сейчас у себя дома, под Парижем… — задумчиво протянул Владислав.

Академик Нестеренко покачал головой:

— Одного не пойму: зачем ты его оставил в живых? Ведь ты же мог его еще в Москве, в аэропорту, взять.

— Пусть помучается, сволочь. Знаете, Егор Сергеевич, у нас, воров, самое большое презрение вызывают предатели. И наказание предателям бывает на зоне и на воле самое суровое. Смерть для Сержанта — слишком легкое наказание. Я решил наказать его побольнее. Я вчера выслал ему фотографии убитого брата — крупным планом, чтобы была видна простреленная голова. Юрьев должен знать, кого застрелил.

Пролетела паутинка с черной точкой маленького паучка внизу, приклеилась рядом к ветке дерева. Нестеренко снял невесомую блестящую нить и, поднеся ее близко к глазам, стал рассматривать.

— Если бы он был чеченом, или ингушем, или дагестанцем, он бы стал твоим кровником.

— А он и так, считайте, мой кровник, хоть родом не из Махачкалы, а из Рязани, — усмехнулся Варяг.

— Это неразумно, Владик, оставлять таких опасных врагов в живых.

— Но иногда так лучше, — упрямо мотнул головой Владислав. — Да что мне его бояться? Он во Франции. А я… скоро все равно окажусь в Западном полушарии. Ведь я опять должен исчезнуть, Егор Сергеевич? Опять должен родиться заново, так, что ли? Вот только не понимаю, почему это понадобилось так внезапно? Я еще не успел вжиться в новую роль политика, депутата. И вы мне говорили: надо карабкаться вверх, а там, глядишь, и министром стану… Честно говоря, не хочу я никуда уезжать.

— Это необходимо, мой мальчик! — твердо и даже несколько сердито бросил Егор Сергеевич. — Просто я решил воспользоваться удачным стечением обстоятельств. Твоя мнимая смерть как нельзя более кстати. Дума фактически уже подконтрольна нам — через Кисилева. В Италии после уничтожения «крестных отцов» все как-то само собой потихоньку развивается. А до Валаччини, как это ни странно, легче будет добраться не через Рим, а через Чикаго. Да и от Сержанта надо бы держаться подальше. Словом, пора тебе открывать Америку, Владислав. В ближайший год-два тебе здесь делать нечего. И кроме того, что значит «не хочу»? — Голос академика Нестеренко окреп и посуровел. — Ты, Варяг, дал клятву на верность. Помни о ней!

— Клятву? — переспросил Владислав изумленно. — Вы и об этом знаете?

— Обо всем, — кивнул Нестеренко. — Наши главные сражения впереди. Ты будешь в этих сражениях нашим фельдмаршалом, а для этого тебе нужно снова исчезнуть. Публичная фигура — всегда удобная мишень. Высший пилотаж — быть невидимым и всем управлять. Уж поверь мне, я-то знаю…

— Не сомневаюсь, Егор Сергеевич. — Владислав провел ладонью по волосам. — Но что же я буду там делать?

— Знаешь такую пословицу: «Дело Америки — это бизнес», — хитро прищурился Егор Сергеевич. — Будешь заниматься бизнесом. Большим бизнесом. Сейчас в Америке для русских специалистов открываются большие возможности. Надо воспользоваться шансом. Сколько, ты говорил, из Мытищ тогда вывезли? Больше четырехсот миллионов долларов? Ну и что — лежат они уже полгода мертвым грузом на твоих офшорных счетах, плесневеют. Пора их разморозить, оживить и в большое дело пустить. Будешь потихонечку обживаться, присматриваться к новому полю деятельности. А эти четыреста миллионов помогут тебе открыть крупную фирму. Сам знаешь: экспорт-импорт — самый доходный бизнес на Западе. Не мне тебя учить азам экономики капитализма… С твоими способностями это будет нетрудно. Я иной раз жалею, что ты не посвятил себя науке. Ты стал бы отличным экономистом, поверь мне…

У стойки регистрации бурлила, волновалась толпа отлегающих. Сплошной гул голосов, время от времени разбиваемый резким голосом дикторши, объявлявшей номера совершивших посадку лайнеров.

Светлана опасливо осматривалась кругом, словно до этого не видела столько людей. Она крепко держала сынишку за руку, все время помня о нем, все время тревожась, чтобы Олежка не затерялся в суматохе, но на самом деле все внимание ее было обращено на мужа. Она смотрела на него и думала: есть вещи, которые видишь и глазам своим не веришь. То же, что произошло с ней — именно с ней, не с кем-нибудь, а с ней! — казалось чудом. Жизнь завертела ее, увлекла в свой водоворот… В сказку ли?.. В омут?.. Время покажет.

Подошел Ангел.

— А жаль, Владик, что нельзя тебя проводить как подобает. Представляешь, какая бы здесь началась кутерьма, если бы съехались со всей страны законники проводить своего смотрящего! Хотя пардон, — шутовски осклабился Ангел. — Какой же ты смотрящий? Какой же уважающий себя законник придет помахать ручкой… — как там тебя по новой ксиве? — Мартынову Станиславу Владимировичу, доктору экономических наук, с супругой и сыном… Не пришли бы, ясное дело.

Ангел шутковал, но глядел серьезно. Пожимая руку, внезапно глухо посетовал:

— Кто знает, свидимся ли?

— Ну а как же, друг-брат, дело-то делаем общее, — возразил Варяг.

Народ потянулся к будкам паспортного контроля. Люди шли и шли, торопясь покинуть родину и оказаться побыстрей на чужой территории, где все по-другому, а главное — надежды больше.

Вместе с толпой пассажиров Варяг с женой и сыном прошли паспортный контроль. И тут только Светлану охватила тревога. Хоть и с любимым человеком, но все равно страшно было лететь на чужбину. Вспомнилось, как не очень давно вот так же улетала в сопровождении незнакомых хмуролицых мужчин, которые говорили, что везут к мужу. Она, сама не замечая, сжала руку Варяга.

— Ты думаешь, мы останемся в Лондоне? — уловив ее настроение, спросил Владислав.

— А разве нет?.. — В глазах Светланы заметался испуг. — Да все равно куда, лишь бы вместе, лишь бы не разлучаться с тобой.

— У меня тут в кармане еще два паспорта припрятаны: на тебя и меня. Мы уже, по сути, граждане Канады со всеми вытекающими правами.

— И кто же мы по этим канадским паспортам?

— Семья Игнатовых. Владислав и Светлана Игнатовы. В Лондоне нас уже ждут забронированные билеты в Монреаль.

А пассажиры все подходили и подходили. Сбивались в одну кучу, сплоченную общим желанием оказаться в столице туманного Альбиона. Мимо них сновали служащие аэропорта… Мужчина провез пустую грузовую тележку… Протопали летчики со стайкой гомонящих стюардесс…

Варяг даже не оглядывался, оставляя за спиной Россию, прошлую жизнь. Что было, то было, а третьего не дано. Часто бывало ему тяжело, страшно, часто чудом оставался в живых, копошился на самом низу, как муравей, выбираясь из мусорных завалов. Но ведь выбрался! И каких вершин достиг! Невозможных!

Вдруг вздрогнул. Совсем близко, как тогда на похоронах Лиса: «Бьем-бьем-бьем! бьем лбом, бьем лбом! — били били лбом-лбом! — бьем… бьем!..» — ударили церковные колокола, навевая мысли о разлуке, о вечности, и судьбе… Варяг огляделся; недалеко от него шла супружеский пара, по виду иностранцы. Высокий сухопарый мужчина нес в руке радиоприемник, откуда истово взывал тоскующий голос:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, по молитвам Пречистые Твоея Матери и всех святых, помилуй нас… Боже, будь милостив ко всем грешникам… Спаси, Боже, всех мучеников и странников… Спаси всех заблудших… Спаси всех убиенных и очисти нас от всякого греха, Благий… Господи помилуй!..