Клятва рыцаря

Глава 11

Тихо опускались вечерние тени. Арман в одежде простого рабочего стоял, прислонившись к низкой стене в самом конце узенькой улицы, выходившей к каналу; отсюда было хорошо видно все, что происходило поблизости заставы Ла-Виллетт.

Он чувствовал себя совершенно разбитым после всего, что ему пришлось пережить в последние сутки, да еще после целого дня непривычного тяжелого физического труда. Придя утром на пристань, Арман нанялся в поденщики и вскоре получил приказание разгружать уголь с пришедшей накануне барки. Он работал усердно, надеясь физической усталостью заглушить душевную тревогу. Заметив, что невдалеке от него Фоуке и Дьюгерст работали, как настоящие угольщики, какими мог быть доволен самый взыскательный хозяин, Арман при первой возможности передал им поручение Блейкни. Спустя немного времени лорд Тони исчез, проделав это так ловко, что Арман не заметил, когда и куда он скрылся.

Около пяти часов рабочие получили расчет, так как наступившие сумерки не дозволяли продолжать работу. К своему великому огорчению, Арман нигде не нашел Фоукса, с которым ему очень хотелось перекинуться хоть немногими словами. Тяжелая физическая работа не успокоила его нервов, и мозг снова усиленно заработал, стараясь придумать, в какую тюрьму заключили Жанну. Вдруг в его голове мелькнула страшная мысль: как мог Перси, на которого нельзя было не обратить внимания, ходить из одной тюрьмы в другую, справляясь о судьбе Жанны? Какая нелепая идея! Зачем он только согласился на его безумный план! Чем больше Арман думал об этом, тем невыполнимее казалась ему затея Блейкни. Сэр Эндрю не показывался, а он сумел бы успокоить Сен-Жюста, заставить снова поверить в находчивость Блейкни.

Через несколько минут должны были закрыть заставу, а Перси нигде не было видно. Из города потянулись огородники, привозившие на рынок овощи, поденщики, спешившие по домам, и нищие, искавшие на ночь приюта где-нибудь на берегу канала.

От волнения Арман не мог остаться на одном месте и начал прохаживаться по улице, стараясь не привлекать к себе внимания. Увидев небольшую группу слушателей, собравшихся вокруг оратора, который громил Конвент, состоящий, по его словам, из изменников народному благу, он смешался с ними, делая вид, что заинтересовался темой речи, между тем как его взгляд беспрестанно обращался в сторону заставы, откуда должен был прийти Перси.

Но Блейкни не пришел, и Сен-Жюсту предстояло провести целую ночь в полной неизвестности относительно судьбы его обожаемой Жанны.

«Может, что-нибудь задержало Перси, или он не успел собрать обещанные сведения? — с тревогой подумал он. — А может, то что он узнал, было слишком ужасно?»

Вечерний сумрак вокруг Армана сгущался, и в этом сумраке ему представлялось не открытое место перед заставой, а площадь Революции; грубый столб, на котором висела масляная лампа, казался ему грозной гильотиной, а мерцающий свет лампы — отблеском какого-то красного света на ее нож. Ему чудилось, будто он окружен шумной толпой, вооруженной косами и вилами, какую он видел четыре года назад при взятии Бастилии. Вдруг послышался стук колес по булыжной мостовой, и толпа еще больше зашумела. Кто-то запел: «Ça ira!», раздались крики: «Les aristos! a la lanterne! a mort! les aristos!»[5].

Вот на площадь выехала тележка с приговоренными к казни, среди которых Арман увидел молодую женщину в светло-сером шелковом платье, со связанными назад руками, в которых она держала букет фиалок.

Все это существовало, конечно, лишь в его воображении, и он прекрасно сознавал это, но принял видение за пророческое. Ни одной минуты не думал он о Блейкни, которому поклялся в точности исполнить все его указания; ему отчетливо представлялось, что он видит Жанну, которую везут на гильотину. Сэра Эндрю с ним не было, Перси не пришел. Да, это было указание свыше: он должен сам спасти свою возлюбленную!

Теперь Сен-Жюст строго порицал себя за то, что покинул Париж. Может быть, сам Блейкни счел его малодушным за то, что он так быстро изменил свое намерение остаться в Париже, чтобы защищать Жанну; возможно, что все требования, предъявленные к нему Блейкни, имели целью только испытать его любовь.

Теперь Арман понял, что не Блейкни было предназначено спасти Жанну, которую он даже не знал; разумеется, это должен был сделать человек, обожающий ее и готовый умереть вместе с нею.

На башенных городских часах пробило шесть, а Перси все не было. Быстро приняв решение, Арман с паспортом в руках смело направился к заставе. Часовой остановил его, но он храбро предъявил паспорт, хотя и дрожал все время, пока сержант разглядывал документ; однако все оказалось в порядке, да и Арман, черный от угольной пыли, с лицом, покрытым потом, вовсе не походил на аристократа. Кроме того, в те времена попасть в город было нетрудно: городские ворота охотно открывались для всякого, кто сам лез в пасть льва.

Через несколько минут тревожного ожидания Арман получил разрешение войти в город, но документ у него отобрали, объявив, что в случае отъезда из Парижа он должен будет выхлопотать себе новый паспорт от Комитета общественного спасения. Блейкни не было дома, когда Арман зашел к нему в этот вечер, да и позже он не вернулся, пока Арман бродил около церкви Сен-Жермен л’Оксерруа. Из мученный ходьбой и тщетным ожиданием, чувству себя близким к обмороку, молодой человек отправился наконец к себе домой, на Монмартр, и, бросившись на узкую, жесткую постель, забылся тяжелым сном.

Когда он проснулся, был уже день и сквозь грязные стекла окон пробивался бледный свет сырого, ветреного зимнего утра. Арман быстро вскочил на ноги. Не оставалось никакого сомнения, что Перси ничего не узнал про местопребывание Жанны; но тут же Арман утешил себя: что не удалось простому другу, в том, наверное, посчастливится любящему человеку.

Грубое платье рабочего могло очень пригодиться ему в достижении намеченной цели; он быстро, оделся, зашел в знакомую таверну и, заказав себе кофе с хлебом, принялся обдумывать программу дальнейших действий.

Все тюрьмы были переполнены; правительство заняло все монастыри и разные общественные учреждения для помещения сотен так называемых изменников, которых арестовывали по пустому подозрению или доносу какого-нибудь злоумышленника. Случалось, что заключенным возвращалась иногда свобода, но только не тем, которые попадали в Консьержери — тюрьму, считавшуюся преддверием гильотины. Поэтому Арман решил прежде всего отправиться именно туда. Уверившись, что Жанне не грозила немедленная опасность, он мог спокойнее продолжать свои поиски. У него даже мелькнула мысль, что в таком случае Комитет общественного спасения согласится, может быть, освободить ее, если Арман предложит за это свою жизнь.

Эти мысли придали ему бодрости; он даже заставил себя немного поесть, сознавая, что теперь ему никак нельзя ослабеть физически, если он хочет быть в состоянии помочь Жанне.

Было около девяти часов утра, когда перед ним в тумане вырисовались угрюмые стены тюрьмы Шателе и здания, где проходили заседания суда. Арман знал, что удобнее всего было проникнуть в тюрьму через судебный зал, доступ в который был всегда свободен во время заседаний. Суд должен был начаться в десять часов, однако во дворе уже собралась значительная толпа мужчин и женщин, единственное занятие которых состояло, по-видимому, в том, чтобы изо дня в день присутствовать при душераздирающих драмах, разыгрывавшихся с ужасающим однообразием. Арман смешался с этой толпой, в которой заметил несколько рабочих, так что его костюм не привлекал ничьего внимания.

Вдруг его слуха коснулось имя, давшее совершенно иное направление его мыслям: кто-то в толпе назвал Капета, подразумевая маленького некоронованного короля Франции, и Арман в то же мгновение вспомнил, что сегодня воскресенье, 19 января, — день, назначенный Блейкни для освобождения дофина. Теперь все стало понятно Сен-Жюсту: Перси просто забыл про Жанну! Пока он томился неизвестностью, Рыцарь Алого Первоцвета, верный взятой им на себя задачи, равнодушный ко всякому чувству, которое могло служить помехой его планам, очевидно, заботился лишь о маленьком узнике в Тампле, предоставив Жанне заплатить жизнью за спасение будущего короля.

Однако глубокая горечь, наполнившая сердце Сен-Жюста при этой мысли, вскоре сменилась живой радостью. Так будет даже лучше! Он один спасет любимую; это его долг и его право. Он ни минуты не сомневался, что его жизнь охотно будет принята взамен ее жизни.

До открытия заседания суда оставалось всего несколько минут. Вместе с толпой Арман медленно подвигался к судебному залу, стремясь поскорее попасть во внутренние дворы, где днем прогуливались заключенные. Наблюдать за времяпрепровождением аристо, ожидавших суда и смертного приговора, сделалось одним из любимых зрелищ парижан — приезжавших в столицу провинциальных родственников обязательно угощали этим интересным спектаклем. Публику отделяли от заключенных высокие железные ворота, охраняемые часовыми. Все это было хорошо известно Сен-Жюсту, и он именно на это и рассчитывал. Чтобы не обратить на себя внимания, он пробыл даже несколько минут в зале судебных заседаний, где с обычной в то время спешкой была разыграна одна из коротких, несложных трагедий: в зал привели несколько узников; затем последовал поспешный допрос, недослушанные ответы, чудовищный по своей несправедливости обвинительный приговор, произнесенный Фукье-Тенвилем и серьезно выслушанный людьми, которые смели называться судьями ближних. Порой из уст кого-нибудь из этих несчастных, отправляемых на бойню, слышался горячий протест; иногда женский голос выкрикивал страстную угрозу; но здоровые удары ружейными прикладами немедленно восстанавливали молчание, и приговоры (обыкновенно осуждавшие на казнь) быстро следовали один за другим, вызывая одобрительные рукоплескания зрителей и насмешливые остроты гнусных судей.

Охваченный ужасом Арман поспешил выбраться из зала, присоединившись к небольшой кучке зевак, пробиравшейся к коридорам, и вскоре очутился в длинной галерее узников. Налево, во дворе, за тяжелыми железными воротами он увидел довольно многочисленную толпу женщин, из которых одни сидели, другие прогуливались. Он услышал, как его сосед объяснял кому-то, что это все — женщины, которых сегодня поведут на суд. Сердце Сен-Жюста при этих словах готово было разорваться от одной мысли, что между этими несчастными могла находиться и его обожаемая Жанна. С помощью добродушного сторожа, принявшего в нем участие, Арман пробрался в первый ряд и, прильнув к решетке, стал отыскивать в двигавшейся перед ним толпе ту, которая была для него дороже всех на свете. Однако, сколько он ни приглядывался, ее нигде не было видно, и в его сердце понемногу стал проникать слабый луч надежды. Стоявший рядом с ним сторож усмехнулся его волнению.

— Уж нет ли здесь вашей зазнобушки, гражданин? — спросил он. — Вы словно хотите глазами съесть этих аристо.

В своем грязном платье, с лицом, почерневшим от угля, Арман действительно не мог иметь ничего общего с аристократками, составлявшими большинство в этой толпе. Его возбужденный вид забавлял его соседа.

— Ну, что, угадал я, гражданин? — спросил сторож. — Здесь она?

— Я не знаю, где она, — бессознательно ответил Арман.

— Так отчего же не отыщете ее? — допытывался сторож, не выказывая, однако, ни тени враждебности.

— Я не знаю, где мне ее отыскать, — сказал Арман, стараясь принять вид неотесанного деревенского парня. — Моя милая куда-то исчезла; мне говорят, будто она мне изменила, а я думаю, что ее, может быть, арестовали.

— Тогда, парень, ступай в первый коридор направо и спроси у привратника список заключенных женщин, — добродушно проговорил сторож. — Каждый свободный гражданин Республики имеет право просматривать эти списки; только если вы не сунете привратнику пол-ливра, — добавил он по секрету, — так не скоро дождетесь списка.

— Пол-ливра! — воскликнул Арман, продолжая разыгрывать свою роль. — Откуда такому бедняку, как я, достать такую уйму денег?

— Ну, тогда и нескольких су будет довольно; в нынешнее тяжелое время и они будут очень кстати.

Арман принял к сведению этот намек и, когда толпа двинулась дальше, поспешно сунул в руку сторожу несколько медных монет. Добравшись до указанного места, он, к своему крайнему огорчению, нашел помещение привратника запертым. В полном отчаянии от сознания, что еще несколько часов ничего не будет знать о своей возлюбленной, Арман стал расспрашивать солдат, в котором часу заведующий списками вернется к себе, никто из них не мог дать ему никаких указаний. Арман разыскал сторожа, тот принял в нем участие, но и от того он получил лишь лаконичный ответ: «Теперь еще не время!» — ничего ему не объяснивший. Наконец какой-то добрый человек, по-видимому, хорошо знакомый со здешними порядками, сказал Сен-Жюсту, что списки предоставляются публике для обзора от шести до семи часов вечера.

Делать было нечего — пришлось ждать.

Не зная, как убить время, Арман больше часа простоял, прильнув лицом к железной решетке, отделявшей его от того двора, где прогуливались женщины, заключенные в тюрьму. Один раз ему почудилось, что он слышит мелодичный голос Жанны; он пристально всматривался в ту сторону, откуда послышался голос, но ничего не мог разглядеть сквозь кустарники, занимавшие середину двора. Наконец, не находя себе места, он вышел на набережную. Весь день стояла оттепель, а затем пошел мелкий дождь, превративший плохо вымощенные улицы в озера грязи. Арман ничего этого не замечал и шел по набережной с шапкой в руке, подставляя пылающее лицо мягкому ветру. Проголодавшись, он наскоро закусил в первой попавшейся таверне, все время прислушиваясь к бою башенных часов, который должен был возвестить ему желанный час освобождения от душевной муки.

Вернувшись к той сторожке, где можно было просматривать списки заключенных, Сен-Жюст увидел, что окошечко наконец открыто, а на двух столах красуются две огромные книги в кожаных переплетах. Хотя Арман явился сюда за целый час до указанного ему срока, он нашел перед окошечком привратника уже порядочную толпу. Два солдата поддерживали порядок, заставляя долготерпеливых посетителей строго соблюдать очередь. Молчаливая, сосредоточенная толпа повиновалась этим требованиям, почтительно ожидая, пока книги будут предоставлены в распоряжение лиц, пришедших искать в них имена дорогих им людей — отцов, матерей, братьев, жен…

Изнутри сторожки слышался громкий голос, настойчиво требовавший предъявления паспорта или какого-нибудь официального удостоверения, и с того места, где стоял Арман, было видно, каким дождем сыпались медные монеты из рук посетителей в руки правительственного чиновника. Когда очередь дошла до Сен-Жюста, он без околичностей положил на стол серебряную монету и с жадностью схватил список с надписью: «Женщины». Щедрый дар не замедлил оказать свое влияние.

— Когда ее арестовали? — спросил чиновник, желая помочь щедрому посетителю.

— В пятницу вечером, — прошептал молодой человек, сначала даже не понявший вопроса.

Перелистав несколько страниц, чиновник грязным пальцем указал на ряд имен.

— Вот здесь, — коротко сказал он. — Ее имя должно быть в этом ряду.

От волнения Сен-Жюсту казалось, что все буквы перед его глазами пляшут какой-то бешеный танец; пот выступил у него на лбу, и он с трудом переводил дух. Вдруг в глаза ему бросились следующие строки, которые показались ему написанными кровью:

Больше Арман ничего не видел из-за красного тумана, застлавшего ему глаза.

Вдруг он услышал возглас:

— Пустите же! Теперь моя очередь! Не собираетесь ли вы простоять тут целую ночь?

Вслед затем чьи-то грубые руки оттолкнули его; Арман споткнулся и непременно упал бы, если бы кто-то не поддержал его и не вывел на улицу, где холодный воздух заставил его очнуться.

Жанна была заключена в Тампль, — значит, и его настоящее место также в Тампле. Туда нетрудно было попасть: стоило крикнуть: «Да здравствует король!» или: «Долой Республику!» — и двери любой тюрьмы гостеприимно отворились бы для нового гостя. Вся кровь бросилась в голову Сен-Жюсту; он смотрел и не видел, слушал и не слышал. В голове был невыносимый шум, в висках стучало; перед глазами все время клубился какой-то туман, сквозь который Арман смутно видел улицы, церковь Сен-Жермен л’Оксерруа и дом, где жил Блейкни… Блейкни, ради чужого ему человека, забывший товарища и Жанну!.. Вот он наконец и у ворот Тампля. Его окликают часовые.

— Да здравствует король! — дико кричит Арман.

Шляпу свою он потерял во время быстрой ходьбы; платье его насквозь вымокло от дождя. Он пытается пройти в ворота, но скрещенные штыки не пускают его.

— Да здравствует король! — снова кричит он, прибавляя на этот раз: — Долой Республику!

— Молодец-то, кажется, совсем пьян, — замечает один из солдат.

Арман вступает в драку, силясь пробиться к воротам, пока чей-то здоровый удар не повергает его на землю. Арман проводит рукой по лбу и чувствует, что тот мокрый… От дождя или от крови? Арман старается собраться с мыслями.

— Гражданин Сен-Жюст! — говорит возле него чей-то спокойный голос.

Арман с удивлением оглядывается. Кто-то мягко берет его за руку, и тот же спокойный голос продолжает:

— Может, вы меня забыли, гражданин Сен-Жюст? Я не имею чести пользоваться с вашей стороны такой же тесной дружбой, какой удостаивала меня ваша очаровательная сестра. Мое имя Шовелен. Чем могу быть вам полезен?

Шовелен, смертельный враг его сестры Маргариты! Аристократ, обратившийся в революционера, дипломат, занимавшийся благородным ремеслом шпиона! Одураченный противник Рыцаря Алого Первоцвета!

Все эти соображения, как молния, промелькнули в голове Армана, пока он смотрел на Шовелена, слабо освещенного висевшей на стене масляной лампой. Бесцветные, глубоко сидящие глаза негодяя серьезно смотрели на Армана.

— Я был почти уверен, — спокойно заговорил Шовелен, — что мы встретимся в этот ваш приезд в Париж. Мой друг Эрон сказал, что вы в городе; но, к несчастью, он потерял ваш след, и я уже начинал опасаться, что наш общий друг, загадочный Рыцарь Алого Первоцвета, увлек вас отсюда, что крайне огорчило бы меня.

С этими словами он ласково взял Сен-Жюста за локоть и повел к воротам.

Арман машинально последовал за ним.

Среди царившего в его голове хаоса ясно выделялась только одна мысль: судьба все устроила к лучшему, столкнув его с Шовеленом, который, без сомнения, его ненавидел и рад был бы увидеть мертвым. Арману казалось, что он с легкостью отдаст свою жизнь взамен жизни Жанны. Она ведь была арестована по подозрению в укрывательстве его, Сен-Жюста, которого все знали как изменника Республики; значит, если его арестуют и казнят, то ей непременно простят ее вину. Против Жанны никто ничего не имел, а к актерам и актрисам правительство относилось с большим снисхождением.

Остановившись под аркой, Шовелен принялся отряхивать свой мокрый плащ, не переставая говорить тем же дружелюбным, слегка насмешливым тоном:

— Надеюсь, леди Блейкни здорова?

— Благодарю вас, сэр, — машинально прошептал Арман.

— А мой дорогой друг, сэр Перси Блейкни. Я надеялся встретиться с ним в Париже. Я знаю, он был очень-очень занят, но я все равно живу этой надеждой. Посмотрите, как судьба благоволит ко мне: я сейчас прогуливался здесь по соседству, почти не надеясь встретить кого-либо из своих друзей, как вдруг, проходя мимо входа в эту очаровательную гостиницу, вижу моего дорогого друга Сен-Жюста, стремящегося сюда попасть. Однако я все говорю о себе, не осведомляясь о вашем здоровье. Вы, кажется, порядочно ослабели? Здесь душно и сыро. Надеюсь, вам теперь лучше? Прошу вас, располагайте мной, если я могу быть вам чем-нибудь полезен.

Арман понемногу овладел собой, вспомнил, с каким достоинством держали себя его английские друзья, умевшие бесстрастно смотреть прямо в лицо величайшей опасности. Ему захотелось подражать лорду Тони, который всегда был готов совершить какую-нибудь мальчишескую выходку.

— Меня удивляет, гражданин Шовелен, — начал он, как только смог справиться со своим голосом, — что вы считаете достаточным держать меня за руку, чтобы я не убежал и спокойно прохаживался здесь с вами вместо того, чтобы сбить вас с ног; а это легко сделать, так как я моложе, да и сильнее вас.

— Да, это нетрудно было бы сделать, — медленно произнес Шовелен, делая вид, будто серьезно взвешивает слова Сен-Жюста, — но не забудьте о страже, которой много в этих стенах.

— Мне помогла бы темнота. Ведь в коридорах темно, а в отчаянии человек ни перед чем не останавливается.

— Это — правда. А ваше положение, гражданин Сен-Жюст, довольно-таки опасное.

— И здесь нет моей сестры Маргариты, гражданин Шовелен, и вы не сможете предложить мою жизнь за жизнь вашего врага.

— Нет, нет, — равнодушно сказал Шовелен, — не за жизнь моего врага, я знаю, но…

— За ее жизнь! — с жаром воскликнул Арман. — За жизнь мадемуазель Ланж! Вы ведь освободите ее, раз я в ваших руках?

— Ах да, мадемуазель Ланж! — сказал Шовелен, со своей обычной любезной, загадочной улыбкой. — Я о ней и забыл.

— Как могли вы забыть, что ее арестовали эти жестокие псы? Она действительно укрыла меня на самое короткое время, не зная, что я изменил Республике. Я сознаю свою вину и во всем признаюсь, но она ничего не знала, — я обманул ее; понимаете, она невиновна? Я во всем признаюсь, но ее вы должны освободить.

Арман говорил со все возраставшим волнением, стараясь разглядеть в темноте выражение лица своего собеседника.

— Потише, мой молодой друг! — хладнокровно промолвил Шовелен. — Вы, кажется, предполагаете, что я могу что-либо сделать для дамы, в которой вы принимаете такое участие; но вы забыли, что я потерял доверие правительства после постигших меня неудач. Мне оставили жизнь из жалости к моим трудам, однако не в моей власти возвратить кому-либо свободу.

— В таком случае вы можете арестовать меня! — возразил Арман.

— Я могу только донести на вас, — со снисходительной улыбкой промолвил Шовелен, — так как я — все еще агент Комитета общественного спасения.

— Прекрасно! — воскликнул Арман. — Комитет с удовольствием арестует меня, уверяю вас. Я хотел избежать ареста и выручить как-нибудь мадемуазель Ланж; но теперь я отказываюсь от этого плана и отдаюсь в ваши руки. Этого мало: я дам вам честное слово, что не только не сделаю сам никакой попытки к побегу, но не позволю никому помогать мне в этом направлении и буду самым покорным узником, если вы обещаете освободить мадемуазель Ланж.

— Гм, — задумчиво отозвался Шовелен, — пожалуй, это исполнимо.

— Разумеется, исполнимо! — подхватил Арман. — Мой арест и смерть для вас неизмеримо важнее смерти молодой невиновной девушки, оправдания которой может потребовать весь преклоняющийся перед нею Париж. Что касается меня, то я для Республики желанная добыча: мои всем известные антиреволюционные убеждения, брак моей сестры с иностранцем…

— Ваше родство с Рыцарем Алого Первоцвета… — подсказал Шовелен.

— Совершенно верно. Я нисколько себя не защищаю.

— И ваш загадочный друг не должен хлопотать о вашем освобождении. Итак, это дело решено. А теперь отправимся к моему другу Эрону, главному агенту Комитета; он выслушает ваше признание, а также и те условия, на каких вы отдаетесь в руки прокурорской власти.

Поглощенный одной мыслью о Жанне, Арман не заметил иронического оттенка в голосе Шовелена. Со свойственным юности эгоизмом он думал, что его личные дела настолько же интересны революционному правительству, насколько важны ему самому.

Не говоря больше ни слова, Шовелен сделал ему знак следовать за ним и скоро вывел его на тот широкий, квадратный двор с крытой вокруг него галереей, по которому за два дня перед тем проходил де Батц, направляясь к Эрону.