Глава 6

— Вчера вы были крайне нелюбезны! — промолвила мадемуазель Ланж. — Как могла я улыбаться, видя вас таким суровым?

— Вчера мы были не одни, — ответил Арман. — Как мог я говорить о том, что близко моему сердцу, зная, что равнодушные уши услышат то, что предназначалось для вас одной?

— Это вас в Англии учат так красиво выражаться?

— Нет, мадемуазель, это умение невольно рождается в душе при виде чудных женских глаз.

Ланж сидела на маленьком диванчике, прислонившись головкой к мягкой подушке; на некотором расстоянии от нее на низеньком кресле поместился Арман. Зная, что она страстно любит цветы, он принес ей огромный букет первых фиалок, лежавший у нее на коленях. Артистка была немного взволнована и часто вспыхивала ярким румянцем под устремленными на нее восторженными взглядами молодого человека.

Ланж была сирота и жила с дальней родственницей, особой средних лет, которая исполняла при пользовавшейся успехом актрисе обязанности дуэньи, экономки и служанки, и держала чересчур смелых поклонников в известных границах.

Она рассказала Сен-Жюсту всю свою прежнюю жизнь, детство, проведенное в задней комнате при лавке ювелира, родственника ее покойной матери; сообщила, как ей страстно хотелось попасть на сцену, как боролась с родными, не чуждыми предрассудков своего сословия, как, наконец, добилась желанной свободы. При этом она не скрыла своего скромного происхождения; наоборот, гордилась тем, что в двадцать лет была уже одной из самых известных в художественном мире артисток и что всем этим была обязана только себе. Расспрашивая Армана о его сестре, она невольно коснулась Англии и личности Рыцаря Алого Первоцвета.

— Говорят, что человеколюбие играет лишь второстепенную роль в его подвигах, — сказала она, — что главным двигателем во всем этом является азарт.

— Как всякий англичанин, Рыцарь Алого Первоцвета немного стыдится выказывать чувства; он готов даже отрицать всякие благороднейшие чувства, наполняющие его сердце. Но возможно, что и азарт играет немаловажную роль в его деятельности, связанной с огромным риском.

— Во Франции его боятся. Он уже столько народу спас от смерти!

— И спасет еще многих, Бог даст.

— Ах, если бы он мог спасти бедного маленького узника в Тампле! О, если бы ваш благородный Рыцарь Алого Первоцвета отважился спасти этого невинного агнца, — прибавила она со внезапно набежавшими на глаза слезами, — я в глубине души благословила бы его и сделала все, что только могу, лишь бы ему помочь!

— Да благословит вас Бог за эти слова, мадемуазель! — воскликнул Арман, опускаясь перед ней на колени. — Я уже начал терять веру во Францию, начал думать, что все здесь — и мужчины, и женщины — низкие, злые, жестокие люди; но теперь могу только на коленях благодарить вас за ваши участливые слова, за то нежное выражение, которое видел в ваших глазах, когда вы говорили о несчастном, беспомощном, всеми брошенном дофине.

Ланж больше не удерживала слез, катившихся по щекам. Одной рукой она прижала к глазам тоненький батистовый платочек, а другую невольно протянула Арману, продолжавшему стоять на коленях. Под влиянием охватившего его чувства он обнял Ланж за талию и стал шептать нежные слова любви, готовый поцелуями осушить ее слезы.

Вдруг на лестнице послышались тяжелые шаги нескольких человек, затем раздался женский крик, и с выражением ужаса на лице в комнату ворвалась мадам Бэлом, родственница Ланж.

— Жанна, дитя мое! Это ужасно! Что с нами будет? — простонала она, закрывая голову передником и падая в кресло.

Ланж и ее гость в первую минуту не тронулись с места, словно не отдавая себе отчета в случившемся, но в следующий момент до их слуха долетел резкий окрик:

— Именем народа, откройте!

В то страшное время такое требование всегда служило прологом к драме, первый акт которой неизбежно кончался арестом, а второй почти всегда — гильотиной.

Жанна и Арман взглянули друг на друга, сознавая, что только смерть может разлучить их. Не сводя взора с Сен-Жюста, с горячим поцелуем приникшего к ее руке, Жанна твердо произнесла:

— Тетя Мари, соберись с духом и сделай, что я скажу!

— Именем народа, откройте! — снова крикнул грубый голос за дверью.

Бэлом сбросила с головы передник и в изумлении смотрела на всегда кроткую Жанну, неожиданно заговорившую таким повелительным тоном. Видимое спокойствие и твердость племянницы оказали свое действие на старушку.

— Что ты думаешь делать? — трепещущим голосом спросила она.

— Прежде всего ступай отворить дверь!

— Но… там солдаты…

— Если ты добровольно их не впустишь, они через две минуты высадят дверь, — с прежним спокойствием возразила Жанна. — Открывая дверь, ворчи погромче, что тебе помешали стряпать, и сразу скажи солдатам, что они найдут меня в будуаре. Иди же, ради Бога! — с нетерпением повторила она. — Иди, пока дверь еще цела.

Испуганная Бэлом поспешно повиновалась. Действительно, нельзя было терять ни минуты — снаружи в третий раз послышалось грозное:

— Именем народа, откройте!

— Начинайте поскорее что-нибудь декламировать. Какое-нибудь любовное объяснение! — быстро шепнула Жанна Сен-Жюсту, не поднимая его с колен. — Какое вы знаете?

Арман подумал, что она от страха помешалась.

— Мадемуазель… — начал он, стараясь ее успокоить.

— Слушайте и делайте, что я скажу! — с полным самообладанием промолвила она. — Тетя Мари послушала меня. Согласны вы последовать ее примеру?

— Готов даже умереть! — с живостью воскликнул Арман.

— Тогда начинайте скорее декламировать! — умоляла Жанна. — Неужели вы не знаете никакого монолога наизусть? Или объяснение Родриго с Хименой? Если не это, так что-нибудь другое! — быстро проговорила она. — Только скорее! Каждая минута дорога!

Это была правда: из передней уже слышно было, как грубый голос спрашивал, где гражданка Ланж.

— У себя, в будуаре, — ответила тетя Мари, под влиянием страха отлично разыгравшая свою роль. — Вот уж не вовремя-то! — ворчала она. — Ведь сегодня у меня хлеб печется!

— Придумайте же скорее! — с отчаянием прошептала Жанна, в смертельном страхе сжимая руку Сен-Жюста. — Ради спасения нашей жизни… Арман!

В первый раз в эту страшную минуту она назвала Сен-Жюста по имени. Словно по вдохновению свыше, он сразу понял, чего она требовала, и в тот момент, как дверь будуара широко распахнулась, он, все еще стоя на коленях, прижал руку к сердцу, а другую подняв к небу, громко продекламировал из «Сида» несколько строк.

— Нет, нет, милый кузен, — с недовольной гримасой проговорила хорошенькая артистка, — это никуда не годится! Вы не должны так подчеркивать конец каждой строки…

Эрон (это он так порывисто распахнул дверь) в недоумении остановился на пороге. Он рассчитывал найти здесь одного из приверженцев неутомимого Рыцаря Алого Первоцвета, а вместо этого увидел молодого человека, который хотя и стоял на коленях перед гражданкой Ланж, но, по-видимому, был далек от восхищения ею и хладнокровно цитировал стихи.

— Что это значит? — грубо спросил Эрон.

Ланж невольно вскрикнула от неожиданности.

— Как, сам гражданин Эрон? — воскликнули она, кокетливо разыгрывая смущение. — Отчего же тетя Мари не доложила о вас? Это большое упущение с ее стороны! Впрочем, сегодня она занята — она собиралась печь хлеб, и я не решаюсь сделать ей замечание. Садитесь, пожалуйста, гражданин Эрон! А вас, кузен, — весело обратилась она к Сен-Жюсту, — прошу не стоять больше в таком глупом положении!

Некоторую лихорадочность в движениях и легкий румянец на щеках можно было свободно объяснить боязнью перед таким неожиданным посещением. Эрон настолько растерялся, найдя совершенно не то, что ожидал, что молча смотрел на молодую хозяйку, продолжавшую болтать как ни в чем не бывало.

— Кузен, — произнесла Жанна, обращаясь к Арману, поднявшемуся наконец с колен, — это гражданин Эрон, о котором я вам говорила. А это мой кузен Бэлом, только что приехавший из провинции, — обратилась она к Эрону. — Он играл в Орлеане главные роли в трагедиях Корнеля; однако, боюсь, парижская публика окажется не такой снисходительной, как орлеанская. Но отчего у вас такой мрачный вид, гражданин? — вдруг спросила она, понизив голос и словно лишь теперь поняв, что Эрон мог прийти вовсе не в качестве почитателя ее таланта. — Я ведь думала, вы пришли поздравить меня с моим — вчерашним успехом. Я видела вас вчера в театре, хотя вы и не захотели потом прийти ко мне. Посмотрите на эти цветы! Были такие овации! — Жанна указала на многочисленные букеты в вазах. — Гражданин Дантон сам поднес мне букет фиалок, а Сантерр — нарциссы. А вот этот лавровый венок — не правда ли, хорош? — я получила от самого гражданина Робеспьера!

Непринужденность юной артистки совсем сбила Эрона с толку: он был уверен, что де Батц говорил ему про англичанина; всем известно, что приверженцы Рыцаря Алого Первоцвета — англичане с рыжими волосами и огромными, выдающимися вперед зубами, а здесь…

Арман, которому грозная опасность придала находчивости, расхаживал взад и вперед по комнате, продолжая декламировать отрывки из «Сида».

— Нет, нет, — с нетерпением перебила его Ланж, — нельзя так говорить.

Притом она так забавно передразнила его неловкие жесты и неправильные ударения, что сам Эрон не мог удержаться от смеха.

— Так это — кузен из Орлеана? — спросил он, так резко бросаясь в кресло, что оно заскрипело под ним.

— Да, настоящий Простофиля! — насмешливо ответила Жанна. — А теперь, гражданин Эрон, вы должны выпить с нами чашечку кофе. Гектор, — обратилась она к Сен-Жюсту, — спуститесь с облаков и попросите тетю Мари поторопиться с кофе.

Кажется, в первый раз Эрона приглашали остаться и выпить чашечку кофе вместе с жертвой. Хотя он и убедился, что кузен Ланж — с головы до ног чистокровный француз, однако если бы он получил донос от кого-нибудь другого, то все-таки отнесся бы к этому кузену с сильным подозрением; но сам де Батц не возбуждал в нем никакого доверия, и теперь у него вдруг мелькнула мысль, что барон нарочно послал его по ложному следу, чтобы самому безопаснее добраться до башни Тампль. Эрон уже видел, как де Батц, завладев ключами от тюрьмы и пользуясь беспечностью стражи, проникает всюду, не встречая нигде препятствий. В настоящую минуту он даже забыл свою теорию о том, что человек, посаженный в тюрьму, всегда безопаснее человека, оставленного на свободе, и, вскочив с кресла, собрался уходить, помня, что было раз и навсегда условлено считать актеров чуждыми политике, следовательно — людьми безопасными.

Упрекнув его за короткий визит, Жанна с намерением упомянула о маленьком дофине, рассчитывая, что это напоминание побудит Эрона поспешить в Тампль.

— Вчера, гражданин, — кокетливо сказала она, — я была крайне польщена тем, что вы забыли даже на время о маленьком Капете, чтобы присутствовать на дебюте Селимены.

— Забыть его! — повторил Эрон, с трудом подавив ругательство. — Я никогда не забываю об этом отродье! Да и теперь должен спешить к нему: уж чересчур много кошек точат зубы на мою мышку. До свидания, гражданка! Знаю, что должен был бы принести вам цветов, но у меня столько дел!.. Я совсем измучен!

— Я вам верю, — серьезно ответила Жанна. — Но все-таки приходите сегодня вечером в театр. Я играю Камиллу; это — одна из моих лучших ролей.

— Да-да, я приду… может быть… Очень буду рад вас видеть. А где остановился ваш кузен? — неожиданно спросил он.

— У меня, — не задумываясь, смело ответила Жанна.

— Хорошо! Скажите ему, чтобы завтра утром пришел в Консьержери[4] за охранным свидетельством. Этого требует новый закон. Вам также следует обзавестись таким свидетельством.

— Прекрасно! Завтра мы с Гектором вместе придем в Консьержери; может, и тетя Мари придет. Вы не пошлете нас к тетушке гильотине? — беспечно проговорила Жанна. — Вам ведь не найти другой такой Камиллы… да и такой прекрасной Селимены! — Продолжая весело щебетать, Жанна проводила гостя до самой двери. — Вы — настоящий аристо, гражданин! — воскликнула она, с прекрасно разыгранным восхищением указывая на двух стражников, ожидавших Эрона в передней. — Я горжусь, что у моих дверей столько граждан. Смотрите же, приходите сегодня вечером смотреть Камиллу и не забудьте заглянуть в фойе, дверь которого будет всегда для вас гостеприимно открыта.

Ланж сделала Эрону шаловливый реверанс, и он ушел в сопровождении своих телохранителей.

Заперев за ним дверь, Жанна стояла, прислушиваясь, пока их шаги не раздались уже во дворе. Тогда она с облегчением вздохнула и медленно направилась в будуар, только тут почувствовав, чего ей стоило выдержать всю эту сцену. За сильным нервным напряжением последовала неизбежная реакция; Жанна, шатаясь, с трудом добралась до своей комнаты и упала в кресло. В ту же минуту Арман, очутившись перед ней на коленях, сжал ее в объятиях.

— Вы должны немедленно покинуть Францию, — заговорила она сквозь рыдания, которых уже не в силах была удержать. — Он вернется, я его хорошо знаю. Вы только в Англии будете в безопасности.

Но Сен-Жюст не мог ни о чем думать, кроме Жанны. Эрон, Париж, весь мир не существовал для него.

— Я обязан вам жизнью! — прошептал он. — Какая вы мужественная! Как я вас люблю!

Ему казалось, что он всегда любил Жанну. В ней он нашел все, чему привык поклоняться, чем всегда восхищался в своем благородном вожде, видя в нем воплощение всех своих идеалов. Жанна обладала всеми качествами, которыми глубоко чтимый им герой приводил его в безграничный восторг. Арман не переставал удивляться мужеству Жанны, спокойной находчивости и смелости, которые помогли ей отвратить грозившую ему опасность. Но чем же он заслужил все это; почему она ради него рисковала своей драгоценной жизнью? Это и сама Жанна не сумела бы объяснить.

Мало-помалу нервное волнение улеглось; только Жанна никак не могла удержать слезы, впрочем, нисколько не безобразившие ее хорошенького личика. Она не могла двинуться с места, не могла пошевельнуться, так как Арман продолжал обнимать ее колени; но ей было хорошо, покойно, и она не отнимала рук, которые Сен-Жюст не переставал покрывать поцелуями.

Минуты летели, а им надо было столько сказать друг другу! Уже сгущались вечерние тени; комната погрузилась во мрак, потому что тетя Мари, которая, вероятно, еще не пришла в себя от пережитого ужаса, не спешила зажечь свет; но молодые люди не жаловались на это.

— Ты меня любишь? — прошептал Арман, поднявшись с колен и заглядывая в глаза Жанне.

Она молча склонила голову к нему на грудь.

Тетя Мари наконец принесла лампу и нашла их сидящими рядом, рука об руку, забывшими все на свете, кроме своей великой любви. Внесенный свет нарушил очарование, волшебной сказке пришел конец.

— О, дорогая моя! — дрожащим голосом начала тетя Мари. — Как тебе удалось избавиться от этих животных?

Ей никто не ответил, и она, вглядевшись пристальнее в молодых людей, не стала больше ни о чем расспрашивать, поняв, что им не до нее и ее страхов, и на цыпочках вышла из комнаты.

— Твоя жизнь в опасности, — сказала Жанна, пробудившись от очарования и вернувшись к действительности. — Умоляю, береги ее ради меня! Уезжай поскорее из Парижа! Каждый час, который ты проведешь здесь, только увеличивает опасность.

— Я не могу покинуть Париж, пока ты здесь.

— Но мне ничто не грозит, — возразила она. — Не забудь, что я — актриса, а правительство не обращает внимания на нас, бедных шутов. Людям необходимо развлекаться, даже в промежутках между двумя убийствами. Мне даже гораздо безопаснее остаться здесь, так как мой поспешный отъезд мог бы для нас обоих оказаться гибельным.

Она была права, но Арман не мог решиться оставить ее одну в Париже.

— Послушай, дорогая, — сказал он, немного подумав, — разреши мне переговорить с Рыцарем Алого Первоцвета! Он в настоящее время в Париже, и моя жизнь, и мои действия в полном его распоряжении. Я не могу сейчас же уехать из Франции. Я и мои товарищи должны помочь нашему предводителю в серьезном деле, сущности которого он еще не открыл нам, но я уверен, что дело идет об освобождении дофина из Тампля.

У Жанны вырвался невольный крик ужаса.

— Нет-нет, — быстро и серьезно заговорила она, — это невозможно! Кто-то выдал тебя, и за тобой, наверное, следят. Я думаю, тут замешан этот отвратительный де Батц. Нам удалось сбить шпионов с толку, но лишь на самое короткое время. Эрон живо раскается в своей беспечности и вернется. Меня он, может быть, оставит в покое, но за тобой будет следить; тебя потащат в Консьержери для выдачи документа, и тогда обнаружится твое настоящее имя. Хотя тебе на этот раз удалось обмануть его, он все-таки не выпустит тебя из виду, и если ваш предводитель удержит вас в Париже, твоя смерть будет на его совести.

Последние слова Жанна произнесла резким, жестким голосом. Она чисто по-женски уже готова была ненавидеть ту таинственную личность, которой до сих пор восхищалась, ненавидеть лить потому, что жизнь и безопасность Армана зависели, казалось, от желания этого неуловимого героя.

— Тебе нечего за меня бояться, Жанна, — запротестовал Арман. — Рыцарь Алого Первоцвета бережет всех своих помощников и никогда не допустит, чтобы я подвергался бесполезному риску.

Его слова не убедили Жанну; она уже ревновала его к неизвестному человеку, умевшему вызвать к себе такое восторженное чувство.

— Во всяком случае, я не могу уехать из Парижа, — продолжал Сен-Жюст, — пока буду знать, что ты здесь и, может быть, подвергаешься опасности. Я сойду с ума, если уеду, оставив тебя здесь. Мы вместе уедем в Англию и будем там счастливы. — И он принялся описывать Жанне красоты Кента, где намеревался поселиться с ней, и спросил в заключение: — Так ты поедешь со мною, моя дорогая, любимая?

— Конечно, если ты этого желаешь, Арман, — тихо прошептала Жанна.

Хотел ли он! Он завтра же увез бы ее туда, если бы это было возможно; но у нее был контракт с театром, затем надо было покончить с домом и обстановкой. А тетя Мари? Ну, она, разумеется, поедет с ними. Жанна думала, что к весне ей удастся устроить все дела, а Сен-Жюст клялся, что не уедет без нее из Парижа. Зная хорошо Эрона, Жанна понимала, что ей удалось лишь на несколько часов отвратить угрозу и что с этого дня Арману ежеминутно будет угрожать смертельная опасность. Наконец она обещала ему, что поступит по совету его вождя. Арман должен был увидеться с ним в тот же вечер, и, если их переселение будет решено, она поспешит с приготовлениями к отъезду и, может быть, через неделю последует за ним.

— А до тех пор этот жестокий человек не станет, может быть, рисковать твоей жизнью, — промолвила она. — Помни, Арман, что теперь твоя жизнь принадлежит мне. О, я готова ненавидеть твоего вождя за то, что ты так его любишь!

— Не говори так, дорогая, — остановил ее Сен-Жюст, — о человеке, близком к совершенству, благородном рыцаре, которого я люблю больше всех.

Как ни было это грустно, но все-таки им пришлось расстаться. Жанна сознавала, что, в сущности, чем скорее доберется Арман до своей квартиры, тем будет лучше, на случай, если Эрону вздумается прислать своих шпионов, чтобы следить за ним. У нее была смутная надежда, что если таинственный герой действительно обладал таким благородным сердцем, как уверял Сен-Жюст, то он почувствует сострадание к душевной тревоге скорбящей женщины и освободит любимого ею человека от данного им слова. Эта мысль немного утешила ее, и она стала торопить Армана скорее идти на свидание со своим вождем.

— Когда мы завтра увидимся? — спросил он.

— Теперь нам очень опасно встречаться, — ответила Жанна.

— Но я должен непременно видеть тебя!.. Я не могу прожить и дня, не повидав тебя.

— Самое безопасное место — театр.

— Я не могу ждать вечера. Разве нельзя мне прийти сюда?

— Ни за что на свете! Здесь могут караулить сыщики Эрона.

— Тогда где?

— Будь в час в театре, у входа на сцену, — сказала Жанна, немного подумав. — К этому времени наша репетиция кончится. Постарайся незаметно проскользнуть в комнату привратника. Я предупрежу его и пришлю за тобой свою горничную; она проводит тебя в мою уборную, где мы можем без помехи провести вместе с полчаса.

Арман вынужден был удовлетвориться этим, хотя ему страстно хотелось увидеться с Жанной опять в ее будуаре, где он был так счастлив. Наконец он ушел с твердым намерением доверить свою тайну Блейкни и просить его помочь Жанне как можно скорее выбраться из Парижа.

Загрузка...