Ключ к счастью

Глава 23

В западном крыле замка Бейнардз, что на лондонской Темза‑стрит, царила страшная суматоха, причиной чему было неожиданное появление принцессы Марии. Ее апартаменты не были готовы, и толпы слуг метались по коридорам и комнатам, неся в руках ведра с углем для каминов, занавески для кроватей, постельное белье, кувшины с горячей водой…

Принцесса стояла посреди гостиной у только что зажженного огня, устремив глаза в молитвенник. Губы ее беззвучно шевелились.

В комнату вошла Пен с ребенком на руках и в сопровождении двух служанок, которые несли подносы с едой.

— Поскольку в нашей прогулочной корзине одни только книги, — стараясь казаться веселой, сказала она, — я подумала, нам следует поужинать.

— Мне совсем не до ужина, тут жуткий холод. — Принцесса содрогнулась и наклонилась к камину. — Не понимаю, почему так плохо греет уголь? Дрова горят гораздо лучше.

— В Лондоне мало дров, мадам. Зато там, куда вы вскоре приедете, их будет вдоволь.

Пен пыталась шутить, но ни принцессе, ни ей самой, ни двум другим придворным дамам, Матильде и Сьюзен, находящимся в комнате, не делалось веселее: они не могли согреться; все же остальное, начиная с ближайшего будущего, вызывало непроходящую тревогу. Пен больше всего беспокоилась сейчас не за себя, а за маленького Филиппа.

Поставив подносы на стол, служанки удалились. Мария отложила молитвенник и присела к столу.

— Все‑таки надо поесть, — сказала она. — Когда появится твой шевалье, хотела бы я знать?

Этого же хотела Пен, но не знала, что ответить.

— Когда сочтет нужным, мадам, — произнесла она сдержанно и, не отпуская ребенка, подвинула к себе серебряную миску с кашей. Филипп потянулся к еде, это наполнило радостью ее сердце. — Да, да, мой маленький, — сказала она, — все для тебя.

Принцесса, нахмурившись, наблюдала за кормлением ребенка. Она ничего не имела против детей, даже пришла в ужас от рассказа Пен о судьбе этого иссохшего малыша, но ей не нравилось, что его присутствие отвлекает любимую придворную даму от непосредственных обязанностей.

Дверь внезапно открылась, Пен замерла с ложкой в руке. Филипп издал звук, выражающий недовольство, — он уже раскрыл рот для очередной порции каши с медом.

В комнату вошел Оуэн. Он сразу запер за собой дверь и, повернувшись, молча оглядел присутствующих. В темных глазах сквозило напряжение, от тела веяло энергией. Темно‑серый камзол с полосами из черного шелка, темно‑серая рубашка, черные чулки: он напоминал Пей — такое ей пришло в голову сравнение — стальную шпагу в черных ножнах.

Его взгляд остановился на ней.

— Вы взяли ребенка? Разумно ли это?

— У меня не было выбора, шевалье. — Она почувствовала, как щеки ее зарделись: совсем не оттого, что смутил холодный упрек, а потому что вдруг до боли захотелось увидеть прежний горячий призыв в его глазах, ощутить прикосновение рук… — Я не могу, — после паузы добавила она окрепшим голосом, — расстаться с ним сейчас. И надеюсь, он нам не помешает.

— Рада вас видеть снова, шевалье, — раздался голос принцессы. Она поднялась с кресла, и стало отчетливо заметно, что ее движения и взгляд скованы страхом. — Мы очень ждали вас. Есть какие‑либо новости из Гринвича? Мне…

— Одну минуту, мадам, — бесцеремонно прервал ее Оуэн. Быстрыми решительными шагами он прошел в соседнюю комнату, которая соединялась еще с несколькими, образуя анфиладу помещений различной величины и назначения.

Не выпуская из рук Филиппа, Пен последовала за ним по всем комнатам до седьмой по счету и последней, где он также запер дверь на железный засов. Сделав это, повернулся к Пен и спросил:

— Есть тут другие выходы?

Она покачала головой:

— Нет, насколько я знаю.

Тем же суровым деловым тоном он продолжил:

— Пойдемте к принцессе. Нужно ее предупредить. Они здесь будут через несколько минут.

С этими словами он быстро пошел обратно, Пен с трудом за ним поспевала. Снова войдя в гостиную, он сразу обратился к Марии:

— Вы в опасности, мадам. Я не рассчитывал, что Нортумберленд проявит такую быстроту в действиях. Он и его сподвижники вот‑вот будут в замке.

В подтверждение сказанного Оуэн подошел к окну, выходившему во двор, и увидел то, что предполагал: герцог и его друзья в сопровождении лучников шли к главному входу.

— Они здесь, — сказал он, кивая в сторону окна.

Принцесса Мария подняла руку к горлу, на котором заметно билась жилка. Лицо у нее еще больше побледнело, но она ничего не произнесла.

Оуэн отошел от окна, посмотрел на молчащих женщин.

— Уверен, мы их перехитрим, — проговорил он, и внезапно на его лице мелькнула улыбка, от которой сразу стало легче всем, а крошка Филипп взвизгнул, словно от радости. — Никто в замке не знает, — заговорил снова Оуэн, — что я проник сюда, и потому не станет принимать срочных мер. Это дает нам некоторый выигрыш во времени. Думаю, они не будут врываться силой, чтобы не вызвать лишнего недовольства народа, среди которого у вас, мадам, немало сторонников. Тайный совет предпочитает, насколько мне известно, действовать тихой сапой.

Принцесса слегка подняла голову.

— Вы правы, — сказала она, — народ на моей стороне. Я их законная правительница. После своего брата. После отца.

Оуэн снова посмотрел в окно. Во дворе стало еще больше вооруженных людей. Сколько их, чтобы арестовать одну слабую немолодую женщину, подумал он с усмешкой. Но жителей Лондона больше, чем всех воинов, вместе взятых. И они, эти жители, всегда были достаточно самостоятельны в своих симпатиях и поступках. И если уж полюбили принцессу Марию (за что — разговор иной), заставить их переменить свое благорасположение будет очень нелегко и займет, во всяком случае, немало времени. На это и делал ставку Оуэн.

Но ничего этого он говорить не стал, а ограничился несколькими краткими распоряжениями.

— Нужно погасить свет, — сказал он, — оставить лишь одну свечу и, главное, ни под каким предлогом и никому не открывать двери. Даже если к ней подойдет сам хозяин замка Пемброк. И ему, и Нортумберленду следует отвечать… — теперь он обращался к Пен, — что принцесса уже легла в постель, так как очень устала, у нее опять началась лихорадка.

Пен кивнула. Ею овладело некое странное ощущение — что все происходящее она видит как бы со стороны, не принимая в нем непосредственного участия. А сама она сейчас только мать, только хранительница жизни и здоровья этого уснувшего малыша, чье теплое тельце так доверчиво прижимается к ней.

Как бы издалека донеслись до нее негромкие слова Оуэна, обращенные к принцессе:

— С первыми лучами рассвета, мадам, вы будете на пути в Эссекс.

И тут послышались звуки тяжелых шагов нескольких пар ног по каменной лестнице, которые замерли возле их дубовой двери. Дрожащими руками принцесса достала четки из складок платья, губы ее снова беззвучно зашевелились.

В комнате было почти темно: горела одна свеча и лениво тлело пламя в камине. Колеблющиеся тени казались угрожающими, а негромкий стук в дверь — оглушительным.

За стуком раздался дружелюбный голос графа Пемброка:

— Мадам, я счастлив, что вы вернулись под крышу моего дома. Могу я поговорить с вами?

Дверь слегка дрогнула, когда ее дернули с внешней стороны. Оуэн кивнул Пен, та подошла к двери.

— Милорд, — сказала она, — принцесса крайне утомлена и уже лежит в постели. Я не могу ее тревожить.

— Но сейчас еще только около восьми! — игриво воскликнул граф. — Я намеревался поужинать с принцессой.

— К сожалению, ее лихорадит, милорд, и я боюсь, она не примет вашего любезного предложения.

Голос у Пен окреп и был убедителен, как никогда.

— Тогда я немедленно пришлю к ней врача, — сказал Пемброк. — Нельзя же оставлять ее совсем без помощи.

— Благодарю за вашу любезность, милорд, но принцесса уже приняла снотворные пилюли и ее нельзя беспокоить.

За дверью послышалось какое‑то движение, приглушенные голоса, затем новый стук в дверь, на этот раз более решительный — видимо, эфесом шпаги. И повелительный голос:

— Леди Брайанстон!

— Да, милорд Нортумберленд? — учтиво ответила Пен.

— Откройте нам дверь! Мы должны поговорить с принцессой. — И после небольшой паузы:

— У меня к ней послание от ее брата короля.

Это была явная ложь, Пен не сомневалась, но, судя по движению, которое сделала принцесса, та готова была поддаться на уловку. Оуэн прикоснулся предостерегающе к ее руке и подал Пен знак ответить отказом.

— Милорд герцог, — сказала она, — к сожалению, принцесса глубоко уснула после приема лекарства. Не сомневаюсь, она будет готова принять вас завтра утром, — Хотел бы услышать это от самой принцессы:

— пробурчал Нортумберленд.

— Но миледи приняла большую дозу снотворного, я же сказала, милорд. Она не в состоянии беседовать.

На протяжении всего этого малоприятного разговора Пен продолжала держать ребенка на руках, и, глядя на них обоих, Оуэн подумал с удивлением, что за какие‑то считанные часы в ней проснулась истинная мать, а ребенок, казалось, понял это и признал ее.

За дверью опять слышались голоса, шарканье подошв. Потом голос Нортумберленда:

— Леди Брайанстон, прошу передать принцессе пожелания скорейшего выздоровления. Надеемся увидеться с ней завтра с утра.

— Уверена, она примет вас тотчас же, как проснется, милорд герцог, — повторила Пен и отошла от двери.

Нортумберленд с отвращением, как на заклятого врага, смотрел на массивную дубовую дверь. Потом резко отвернулся и молча зашагал по коридору. За ним последовали Пемброк и Суффолк. Несколько воинов шли в отдалении.

— Сейчас ничего не сделать, — пробормотал Нортумберленд. — Она заперлась на всю ночь. Я возвращаюсь домой и буду снова здесь на рассвете. С пей всего три женщины, утром мы без труда проникнем в ее покои. А пока запасемся терпением.

— Да, это лучше всего, — с видимым облегчением согласился Пемброк.

Идея насильственного вторжения к принцессе Марии его совсем не устраивала — и как хозяина дома, и как осторожного политика. Ведь если по каким‑то причинам планам Нортумберленда не суждено сбыться и принцесса превратится в королеву Англии, всех, кто покушался па ее свободу, ожидает топор палача.

В полутемной комнате некоторое время царило напряженное молчание. Все прислушивались к топоту ног на каменной лестнице, и, когда он затих, раздался невольный вздох облегчения. Временного облегчения.

— Насколько я понимаю, шевалье, — едва слышно произнесла принцесса, — вы выиграли для нас немного времени.

— Да, — ответил Оуэн, — для того, чтобы все попытались отдохнуть. До рассвета. Раньше мы не сможем тронуться с места.

— Разве я смогу уснуть? — Четки в руках у принцессы непрерывно щелкали.

— Тогда молитесь, мадам, — без особого сочувствия сказал Оуэн и, подойдя к окну, увидел, как во дворе в свете множества факелов готовятся к отъезду из замка в свои лондонские резиденции Нортумберленд и Суффолк. Вскоре они вернутся обратно, но за этот промежуток времени должно произойти нечто неожиданное для них — то, что он спланировал и надеется осуществить.

Несмотря на напряженность момента, от внимания принцессы не ускользнула некоторая бесцеремонность в поведении шевалье. Но, в конце концов, он всего‑навсего француз, разве может она, да и вся Англия, ждать доброго, уважительного отношения от своих стародавних недоброхотов. Сейчас от него зависит многое, если не все, и она должна терпеть. Впрочем, быть может, у этого железного человека тоже нервы на пределе: он ведь рискует многим, если не всем, включая жизнь…

И все же привычный высокомерный тон сохранился в ее голосе, когда она спросила:

— Как же мы сможем покинуть этот замок незамеченными, шевалье?

— Мы вовсе не станем этого делать, мадам, — ответил он не очень охотно. — Внезапность и утренний свет будут на нашей стороне. Впрочем, в подробности вдаваться не стану. Постарайтесь отдохнуть и доверьтесь мне, мадам.

Повелительные нотки в его голосе разгневали принцессу, но она прошла долгую школу унижений и опасностей и научилась управлять собой. Поэтому молча поднялась с кресла и проследовала в спальню, сделав знак Матильде и Сьюзен сопровождать ее.

Пен закрыла за ними промежуточную дверь и, повернувшись, осталась стоять у порога: мать с ребенком на руках — символ непреходящей, вечной жизни.

Эта картина тронула Оуэна, пробудила горечь, он почувствовал укол зависти. Подойдя к камину, чтобы поворошить угли, он произнес:

— Если ребенок спит, положите его на софу и укройте чем‑нибудь.

Она послушалась совета, прозвучавшего как приказание, и некоторое время не могла оторвать взгляда от безмятежно спящего сына: палец во рту, щеки, как ей казалось, немного налились и порозовели.

— Он мокрый, — сказала она потом с трогательной доверительностью. — Но если я начну раздевать его, он ведь проснется, верно?

— А где второй мальчик? — спросил Оуэн вместо ответа.

— Чарлз… Я назвала его Чарлзом. Сейчас, надеюсь, он уже в Холборне, в нашей старой детской. С двумя мне было бы трудно.

Опять никакого отзвука с его стороны. Перед ней был совершенно другой человек — незнакомый, чужой. И она — чужая для него. Об этом ясно говорят его глаза — она видит их в свете камина: холодные, пустые. Безжалостные… Как можно быть таким жестоким, злопамятным?.. Даже в подобные минуты, когда решаются вопросы жизни и смерти…

Она содрогнулась от этой мысли, впервые подумав о том, какой неосторожной, легкомысленной была, когда в такое опасное путешествие взяла с собой ребенка. Что будет с ним, если их затея с бегством принцессы рухнет? Боже… Боже…

Оуэн, к счастью — это видно по его поведению, — не разделяет ее опасений, не думает о провале. Он твердо уверен в благополучном исходе. И это, спасибо ему, укрепляет и ее силы…

Его голос вывел ее из глубокой задумчивости.

—..Боюсь, вам самой, — говорил Оуэн, — не придется выносить его, — он кивнул в сторону ребенка, — из замка. Нужно будет расстаться с ним. Ненадолго…

— Как? — громко вскрикнула она и зажала рукой рот. — Почему?

Он едва заметно пожал плечами:

— Так надо.

В наступившем молчании были слышны звуки со двора: отрывистые выкрики, команды, лязг конских копыт по каменному покрытию.

Оуэн не сводил глаз с ее усталого бледного лица. Она тоже неотрывно смотрела на него.

— Оуэн, — произнесла она наконец, в ее голосе звучали боль и неуверенность, — я не в силах так больше… Разве мы не можем попробовать восстановить что‑то, то, что утрачено…

Он медленно отошел от камина и приблизился к ней. Он стоял очень близко — так, что она ощущала тепло его тела, но не коснулся ее. Он оставался чужим, и, когда заговорил, голос был тоже чужой.

— Мне уже тридцать пять лет… У меня были жена и двое детей… Я много чего делал в своей жизни: сражался на полях битвы и на корабельных палубах, скользких от крови. Меня мучили в темнице у мавров, я сумел вырваться из испанской тюрьмы. Я воин по своей натуре, а не придворный, и моя профессия — шпионаж, соглядатайство. Я не пытался вас обмануть и представиться кем‑то другим…

— Нет, не пытались, — согласилась она. — И хотите сейчас сказать, что если бы… Если бы в вашей жизни… в прошлом… вы совершили что‑то… что‑то дурное… ужасное… тоже не скрыли бы этого от меня? И что я должна верить вам… доверять?.. Да?

— Но вы не сделали ни того, ни другого, — сказал он резко. — Не захотели… Или не смогли…

Она протянула к нему руку, но тоже не коснулась его.

— Да… Наверное, вы правы.

Ветер ворвался в каминную трубу, загудел в ней, из очага в комнату выплеснулся клуб дыма. Задрожали стекла в оконных рамах. Видимо, к ночи разыгралась буря.

Оуэн снова отошел к камину. Он стоял там, не говоря ни слова, и Пен напрасно надеялась, что услышит от него еще что‑то: о том, как они будут существовать дальше, о том, что случилось на самом деле с его женой и детьми и что нужно сделать ей, чтобы он простил то оскорбление, которое она, по‑видимому, нанесла ему.

Нарушив наконец долгое тягостное молчание, Пен сказала:

— Все‑таки как мы сумеем выбраться отсюда, не попав к ним в руки? И что будет с моим ребенком, если я должна буду с ним расстаться?

Он посмотрел на часы.

— Наступает время действовать, и сейчас я постараюсь все объяснить. — Он выпрямился, голос у него сделался решительным, энергичным. — Вам предстоит сыграть существенную роль в нашей игре, и присутствие ребенка мы сможем употребить с пользой для себя…

Спустя полчаса они тихо прошли через анфиладу темных пустых комнат, в одной из которых спали, не снимая верхней одежды, Сьюзен и Матильда; за задернутыми занавесками находилась постель принцессы.

Пен подошла к ночному столику, взяла с него небольшую круглую коробку, отдала Оуэну, и тот положил ее в карман камзола.

В последней комнате, предназначенной для прислуги — сейчас она была пуста, — Оуэн отодвинул щеколду на двери и осторожно выглянул в узкий коридор. Как и предполагалось, в нем никого не было: Пемброк не посчитал нужным выставлять стражу вокруг покоев принцессы, поскольку не мог и подумать, что его так называемая гостья со своими тремя придворными дамами осмелится совершить побег из хорошо охраняемого замка.

Оуэн проскользнул в темный коридор, исчез в его тени.

Пен снова заперла дверь на засов. После чего вернулась в гостиную и убедилась, что маленький Филипп крепко спит.

Дурное предчувствие, близкое к панике, неимоверная усталость, чувство безнадежности в отношениях с Оуэном опустошили ее. Она заставила себя взять кусок хлеба с мясом и, с трудом пережевывая, опустилась на низкое сиденье возле огня.