Ключъ

-- Разрeшите теперь мнe сказать: стилизацiя въ устахъ праваго человeка неожиданная. Но мы терпимeе васъ. {376}

-- Ахъ, ради Бога, не говорите о терпимости: для нея существуютъ особые дома, какъ сказалъ какой-то французскiй дипломатъ... Такъ что же было на банкетe? Кто говорилъ? Горенскiй? Вeрно о томъ, что проклятое правительство, вопреки волe армiи, собирается заключить сепаратный миръ?

-- Кажется, говорилъ и объ этомъ.

-- Дуракъ, дуракъ,-- съ сокрушенiемъ сказалъ Федосьевъ.-- Солдаты въ нашей армiи, да и во всeхъ воюющихъ армiяхъ, спятъ и во снe видятъ миръ -общiй, сепаратный, какой угодно... Если не всe, то девять десятыхъ. Разумeется, не высшее офицерство: оно и въ мирное время мечтаетъ о войнахъ,-- какъ же можетъ быть иначе? Возьмите какого-нибудь Гинденбурга,-кто бы онъ былъ, не случись война? Заурядный, никому неизвeстный генералъ въ отставкe. А теперь нацiональный кумиръ! Какъ же имъ не желать войны? Но другiе!.. Если-бъ князекъ хоть лгалъ, лгалъ по демагогическимъ мотивамъ! Нeтъ, онъ возмущается совершенно искренно. А катастрофа именно въ томъ, что правительство наше не хочетъ заключить миръ. Повeрьте, "камарилья" думаетъ о коварномъ германцe совершенно такъ же, какъ князь Горенскiй. Я эту камарилью, слава Богу, знаю, вотъ гдe она у меня со своей политикой сидитъ!

-- Да, можетъ, онъ именно васъ имeлъ въ виду.

-- Полноте, я человeкъ маленькiй и вдобавокъ вполнe отставной,

-- Ужъ будто вы не разсчитываете вернуться къ власти?

-- Къ власти? -- удивленно переспросилъ Федосьевъ.-- Помилуйте, какое ужъ тамъ возвращенье къ власти! Революцiя дeло ближайшихъ {377} мeсяцевъ... Ну, а ваши планы каковы, Александръ Михайловичъ?-- спросилъ онъ, мeняя сразу и разговоръ, и тонъ.

-- Трудно теперь дeлать планы. До конца войны буду заниматься тeмъ же, чeмъ занимаюсь теперь.

-- Противогазами?

-- Да, химическимъ обслуживаньемъ фронта.

-- Но развe вы точно для этого сюда прieхали?.. Только для этого? -поправился Федосьевъ.

Въ эту минуту издали донеслись рукоплесканья. Лакей вошелъ со счетомъ. Федосьевъ приподнялъ съ подноса листокъ, бeгло взглянулъ на него и расплатился.

-- Вы какъ располагаете временемъ? -- обратился онъ къ Брауну, повышая голосъ (рукоплесканья все росли).-- Еще посидимъ или пойдемъ?

-- Я предпочелъ бы пройтись. Мнe трудно долго сидeть на одномъ мeстe.

-- Это, не въ обиду вамъ будь сказано, считается въ медицинe признакомъ легкаго душевнаго разстройства,-- сказалъ весело Федосьевъ.-- У меня то же самое.

Семенъ Исидоровичъ подготовилъ заранeе свое отвeтное слово, но во время банкета, слушая рeчи, рeшилъ кое-что измeнить. Онъ не хотeлъ было касаться политическихъ темъ, чтобъ не задeвать людей другого образа мыслей, которые, правда, въ незначительномъ меньшинствe, присутствовали на банкетe. Однако теперь Кременецкiй ясно чувствовалъ, что не откликнуться вовсе на рeчь князя Горенскаго невозможно. У него сложился планъ небольшой вставки. Въ ея основу онъ положилъ ту же антитезу началъ Ормузда и Аримана въ русской общественной жизни. Но, {378} какъ на бeду, Семенъ Исидоровичъ забылъ, какое именно начало воплощаетъ Ормуздъ и какое Ариманъ. Эту трудность можно было, впрочемъ, обойти, строя фразы нeсколько неопредeленно. Несмотря на весь свой ораторскiй опытъ, Семенъ Исидоровичъ волновался. Онъ и впитывалъ въ себя съ жадностью все то, что о немъ говорили, и вмeстe желалъ скорeйшаго конца чужихъ рeчей, -- такъ ему хотeлось говорить самому. Имeя привычку къ банкетамъ, перевидавъ на своемъ вeку множество знаменитыхъ юбиляровъ, Кременецкiй, несмотря на усталость и волненiе, велъ себя безукоризненно: застeнчиво улыбался, ласково кивалъ головой женe, Мусe, друзьямъ, въ мeру пилъ, въ мeру переговаривался съ сосeдями, а во время рeчей слушалъ ораторовъ съ особенно застeнчивой улыбкой, опустивъ голову: онъ твердо зналъ по книгамъ, что люди отъ смущенiя всегда опускаютъ голову. Волненiе его, однако, росло. Въ ту минуту, когда предсeдатель далъ слово глубокоуважаемому юбиляру, раздались "бурные апплодисменты, перешедшiе въ настоящую овацiю",-такъ написалъ на полоскe бумаги донъ-Педро, спeшно готовившiй газетный отчетъ объ юбилеe. Кременецкiй всталъ и, блeдный, долго раскланивался съ гремeвшимъ рукоплесканьями заломъ. Онъ еще волновался, но уже вполнe ясно и радостно чувствовалъ, что скажетъ вдохновенную рeчь.

Браунъ долго ждалъ въ корридорe лакея, посланнаго за шубой. Федосьевъ, выйдя изъ кабинета, исчезъ. Дверь зала теперь была раскрыта настежь. Передъ ней на цыпочкахъ тeснилось нeсколько постороннихъ посeтителей побойчeе. Браунъ подошелъ къ двери.

-- ...О, я не заблуждаюсь, господа,-- говорилъ Семенъ Исидоровичъ.-- Я прекрасно понимаю, что {379} въ моемъ лицe чествуютъ не меня или, разрeшите сказать, не только меня, а тe идеи, которымъ...

Лакей подошелъ къ Брауну съ шубой.

-- Ихъ Превосходительство велeли сказать, что ждутъ на улицe,-прошепталъ онъ. Браунъ кивнулъ головою.

-- ...И буду, какъ каждый рядовой, въ мeру скромныхъ силъ, служить своему знамени до послeдняго издыханiя! До "нынe отпущаеши", господа!

Залъ снова задрожалъ отъ рукоплесканiй.

XIV.

Снeгъ свeтился на мостовой, на крышахъ домовъ, на оградe набережной, на выступахъ оконъ. Розоватымъ огнемъ горeли фонари. Облака, шевеля щупальцами, ползли по тяжелому, безцвeтному, горестному небу. На страшной высотe, неизмeримо далеко надъ луною, дрожала одинокая звeзда. Ночь была холодна и безвeтренна.

Въ вереницe экипажей, выстроившихся у подъeзда ресторана, маскараднымъ пятномъ выдeлялись двe тройки. Рeдко, нерeшительно и неестественно звенeлъ колокольчикъ. Слышался невеселый, злобный смeхъ. Извозчики разочарованно-презрительно смотрeли на вышедшихъ господъ. Браунъ и Федосьевъ шли нeкоторое время молча. "Теперь, или ужъ не будетъ другого случая",-подумалъ Федосьевъ. "Грубо и фальшиво, но надо идти напроломъ"...

-- Хорошая ночь,-- сказалъ Браунъ, когда они перешли улицу.

-- И не очень холодно.

-- Ну, и не тепло... {380}

-- Такъ какъ же, Александръ Михайловичъ, вы все не имeете извeстiй отъ вашей ученицы, Ксенiи Карловны Фишеръ? -- спросилъ Федосьевъ, подчеркивая слова "такъ какъ же", явно не вязавшiяся съ содержанiемъ всего ихъ разговора.

-- Нeтъ, не имeю никакихъ,-- отвeтилъ не сразу Браунъ.-- Вы второй разъ меня о ней спрашиваете,-- добавилъ онъ, помолчавъ.-- Почему она, собственно, васъ интересуетъ?

-- Да такъ... Не столько интересуетъ, сколько интересовала... Меня очень занимаетъ дeло объ убiйствe ея отца... Вeдь вы не думаете, что его убилъ Загряцкiй? -- спросилъ Федосьевъ.

-- Мнe-то почемъ знать?

Федосьевъ помолчалъ.

-- По моему, не Загряцкiй убилъ,-- сказалъ онъ.

-- Почему вы думаете? Кто же?

-- Вотъ то-то и есть -- кто же?

Голосъ его звучалъ намeренно-странно.

-- Я слышалъ, что противъ Загряцкаго серьезныхъ уликъ не оказалось,-сказалъ, опять не сразу, Браунъ.-- Вeдь дeло направлено къ дослeдованiю.

-- Да... Кажется, теперь слeдствiе предполагаетъ, что убiйство имeетъ характеръ политическiй.

-- Неужели?.. Значить, это по вашей части?

-- Прежде дeйствительно было по моей части, но тогда слeдствiе еще думало иначе... Символическое дeло, правда?

-- Отчего символическое?

-- Развe вы не чувствуете? Объяснить трудно.

-- Не чувствую... Вамъ бы, однако, слeдовало найти и схватить преступника. {381}

-- Да вы все забываете, Александръ Михайловичъ, что я въ отставкe. Притомъ, скажу правду, это меня теперь меньше всего интересуетъ.

-- Почему?

-- Почему? Потому что въ ближайшее время въ Россiи хлынетъ настоящее море самыхъ ужасныхъ преступленiй, изъ которыхъ почти всe, конечно, останутся совершенно безнаказанными. Странное было бы у меня чувство справедливости, если-бъ я ужъ такъ горячо стремился схватить и покарать одного преступника изъ миллiона. Нeтъ, у меня теперь къ этому дeлу чисто теоретическiй интересъ. Вeрнeе даже не теоретическiй, а -- какъ бы сказать?.. Да вотъ, бываетъ, прочтешь какую-нибудь шараду. Вамъ по существу глубоко безразличны и первый слогъ, и второй слогъ, и цeлое,-- а попадется вамъ такая шарада, можно сна лишиться. Эта же шарада, вдобавокъ, повторяю, символическая.

-- Какъ вы сегодня иносказательно выражаетесь!

-- Наша профессiональная черта,-- пояснилъ, улыбаясь, Федосьевъ.-- Вeдь въ каждомъ изъ насъ сидятъ Шерлокъ Хольмсъ и Порфирiй Петровичъ... Кстати, по поводу Порфирiя Петровича, не думаете ли вы, что Достоевскiй очень упростилъ задачу своего слeдователя? Онъ взвалилъ убiйство, вмeстe съ большой философской проблемой, на плечи мальчишки-неврастеника. Немудрено, что преступленiе очень быстро кончилось наказанiемъ. Да и свою собственную задачу Достоевскiй тоже немного упростилъ: мальчишка убилъ ради денегъ. Интереснeе было бы взять богатаго Раскольникова.

"Хорошо напроломъ!.. О Достоевскомъ заговорилъ",-- подумалъ онъ, съ досадой ощущая непривычную ему неловкость. {382}

-- Можетъ быть, было бы интереснeе, но отъ житейской правды было бы дальше,-- отвeтилъ Браунъ.-- Скажу по собственному опыту: изъ всего того зла, горя, несчастiй, которыя я видeлъ вокругъ себя въ жизни, навeрное три четверти, такъ или иначе, имeли первопричиной деньги.

-- Какая тутъ статистика! Во всякомъ случаe въ моей бывшей профессiи я этого не наблюдалъ... Мнe обо всемъ этомъ поневолe приходилось думать довольно много. Вeдь одна изъ моихъ задачъ собственно заключалась въ томъ, чтобы перевоплощаться въ нихъ, революцiонеровъ. Разновидность этой задачи, частная и личная, но не лишенная интереса, сводилась къ слeдующему вопросу: какъ бы я поступалъ, если-бъ главная цeль моей жизни заключалась въ томъ, чтобы убить Сергeя Васильевича Федосьева?

-- Правда? Это, должно быть, хорошая школа.

-- О, да, прекрасная: жить изо дня въ день, вeчно имeя передъ собой этотъ вопросъ, зная, что отъ вeрнаго его разрeшенiя зависитъ то, разорвутъ ли тебя бомбой на части или не разорвутъ... Это, разумeется, предполагало и многое другое. Въ самомъ дeлe, перевоплощаясь въ революцiонера технически, я не могъ отказаться отъ соблазна нeкотораго психологическаго перевоплощенiя. Тогда вопросъ ставился такъ: почему мнe, революцiонеру Иксъ, страстно хочется убить Сергeя Федосьева?..

-- Я думаю, этотъ вопросъ могъ повлечь за собой интереснeйшiя заключенiя,-- вставилъ Браунъ. -- Федосьевъ, разоблаченный Федосьевымъ...

-- Такъ вотъ, видите ли, денежныя побужденiя не могли играть особой роли въ дeйствiяхъ революцiонера Иксъ. Трудно мнe было объяснить цeликомъ его дeйствiя и побужденьями карьеры: рискована карьера террориста, многiе обожглись... {383} Само собой, иксы бывали разные. Для иныхъ несмышленышей вопросъ, можетъ быть, и въ самомъ дeлe ставился очень просто: Сергeя Федосьева надо убить, потому что онъ извергъ и палачъ народа. Или: Сергeя Федосьева надо убить, потому что такъ приказали мудрые члены Центральнаго Комитета. Мы-то съ вами, слава Богу, знаемъ, что эти святые и генiальные люди за столиками въ Парижскихъ и Женевскихъ кофейняхъ почти одинаково озабочены тeмъ, какого бы къ кому еще подослать убiйцу, и тeмъ, гдe бы перехватить у буржуя на кабачекъ сто франковъ, сверхъ полагающагося оберъ-убiйцамъ партiйнаго оклада. Но несмышленыши этого не знаютъ. Центральный Комитетъ вынесъ боевой приказъ, чего-жъ еще! -- Онъ весело засмeялся.-- Удивительно, какъ засeла въ душe у этихъ "свободныхъ людей", "антимилитаристовъ", обличителей "грубой солдатчины", самая пышная военная терминологiя. У нихъ все: бой, знамя, побeда, дисциплина, тактика. Прямо юнкера какiе-то!.. Они и партiю себe выбираютъ, какъ другiе юноши полкъ,-по звучности названiя, по красотe идейнаго мундира... Но это случай менeе интересный.

-- А болeе интересный какой?

-- Болeе интересный вотъ какой,-- сказалъ медленно Федосьевъ.-- Я представляю себe революцiонера, не мальчика-несмышленыша, а пожившаго, умнаго, очень умнаго человeка, съ душой, скажемъ поэтически, нeсколько опустошенной. Такiе революцiонеры въ исторiи бывали, хоть и не часто. Я бы сказалъ даже, что это не профессiоналъ революцiи, а человeкъ, извeдавшiй другое, очень многое взявшiй отъ жизни, хорошо ее знающiй, хорошо знакомый и съ такъ называемыми правящими классами... Мнe, вeдь, о красотe правящихъ классовъ говорить не надо: имeю о нихъ {384} твердое мнeнiе... Жизнь этому человeку очень надоeла,-- его кривая начинаетъ опускаться... Извeдано, испробовано почти все. Что дeлать? Гдe взять силу и терпeнiе, чтобы жить? Въ былыя времена такiе люди отправлялись въ Новыя Земли съ разными Кортесами и Пизарро; у насъ позднeе шли воевать на Кавказъ. Теперь новыхъ земель больше нeтъ, Кавказъ завоеванъ, а окопная война скучнeе скучнаго. Въ Америкe, напримeръ, такимъ людямъ совершенно нечего дeлать,-- прямо хоть въ Нiагару бросайся. Но въ Европe,-- у насъ въ особенности,-- судьба послала имъ въ послeднiй подарокъ революцiю. Вeдь романтика конспирацiи, возстанiй, террора пьянитъ -- увы! -- не только мальчишекъ. Для современнаго Пизарро, прямо скажу, нeтъ лучше способа "возродить себя къ новой жизни". А если для этого, напримeръ, нужно отправить къ праотцамъ такого злодeя, какъ Сергeй Федосьевъ, то ужъ, конечно, грeхъ былъ бы стeсняться. Этотъ спортъ очень захватываетъ, Александръ Михайловичъ. Вeдь революцiонный Пизарро, должно быть, такъ же перевоплощается въ меня, какъ я перевоплощаюсь въ него. Выслeживаетъ онъ меня -- ощущенiе, изъ подворотни прокрадывается къ моему автомобилю -- жгучее ощущенiе, наконецъ выстрeлъ, грохотъ снаряда -сильнeйшее ощущенiе... Вообще для современнаго человeка съ душою Пизарро только двe въ сущности и остались карьеры: революцiонная -- и моя.

Онъ остановился и поднялъ бобровый воротникъ шубы, глядя съ усмeшкой на Брауна, который внимательно его слушалъ. Они стояли у моста надъ Зимней Канавкой. По Миллiонной длиннымъ ровнымъ рядомъ мерцали желтые огни. Два высокихъ фонаря по сторонамъ отъ Эрмитажнаго подъема заливали дрожащимъ свeтомъ фигуры {385} каменныхъ гигантовъ съ заломленными за голову руками. Впереди на бeломъ полe темнeла тeнь колоссальнаго дворца. Свeтъ луны игралъ на снeжной пеленe Зимней Канавки. За нею, справа, перемежался матовыми пятнами безконечный синеватый просторъ, гдe-то далеко мигавшiй разбросанными огоньками.

-- А если Пизарро гурманъ,-- сказалъ Федосьевъ тономъ вмeстe и вкрадчивымъ, и грубымъ,-- то онъ бомбы и браунинги предоставитъ свeтлой молодежи. Самъ Пизарро сумeетъ сблизиться съ тeмъ человeкомъ, жизнь котораго мeшаетъ народному счастью, будетъ дружелюбно съ нимъ бесeдовать, и въ нужный моментъ "за чарой вина" возьметъ и подольетъ ему белладонны...

-- Да, можетъ быть,-- сказалъ Браунъ, глядя внизъ черезъ перила моста.-- Мы какъ пойдемъ, по Мойкe или по Морской? Въ "Паласъ" Мойкой, пожалуй, ближе.

-- Какъ хотите,-- отвeтилъ Федосьевъ, скрывая разочарованiе.-- По моему, всего прiятнeе прямо, къ Александровскому саду.

Они пошли цeпью прекраснeйшихъ въ мiрe площадей. Облака разсeялись, въ небe появились блeдныя звeзды. Верхъ колонны печально поблескивалъ голубоватымъ свeтомъ. Въ строгомъ полукругe штаба кое-гдe свeтились окна. Посрединe гигантскаго полукруга таинственно чернeло отверстiе арки. У горeвшаго багровымъ пламенемъ костра городовой подозрительно оглядeлъ прохожихъ. Мимо нихъ пронеслась длинная тeнь, низкiя сани быстро проскрипeли полозьями по твердому снeгу. Лихачъ придержалъ рысака, вопросительно оглянулся на господъ и понесся дальше. {386}

-- Такъ вы думаете, что Фишера отравилъ какой-либо революцiонный Пизарро? -- спросилъ послe долгаго молчанiя Браунъ.

-- Это допустимая рабочая гипотеза. Дочь Фишера участвуетъ въ революцiонномъ движенiи, всей душой ему предана. Она наслeдница богатства отца... У ея друзей возникаетъ мысль: хорошо было бы помочь умереть Фишеру. Мысль на первый взглядъ злодeйская, но вeдь какъ разсудить? Фишеръ былъ, вeроятно, человeкъ скверный... Деньги же пойдутъ на цeли самыя возвышенныя, на низверженiе тираннiи, на освобожденiе человeчества. Какъ смотрeть? Нeтъ такой злодeйской мысли, которую, при нeкоторомъ логическомъ навыкe, нельзя было бы облагородить... А на извeстномъ, очень высокомъ, умственномъ уровнe, вeроятно, все вообще довольно безразлично... Вы какъ думаете?

Браунъ молча на него смотрeлъ.

-- Вотъ оно что! -- наконецъ сказалъ онъ точно про себя.

Онъ снова замолчалъ.

Слeва безконечной огненной стрeлою сверкнулъ Невскiй Проспектъ.

-- И давно у васъ эта рабочая гипотеза?

-- Давно,-- отвeтилъ Федосьевъ.-- По вашему, она не годится?

-- По моему, не годится,-- сказалъ Браунъ.-- Нельзя, конечно, отрицать a priori, что возможенъ и такой Пизарро, который для сильныхъ ощущенiй готовь отравить знакомаго банкира. Но это былъ бы весьма исключительный случай. Людей со столь рeдкостными ощущеньями можно не принимать въ разсчетъ при составленiи рабочей гипотезы.

-- Вы забываете главное: есть вeдь и идейная сторона... Притомъ... Вы помните, Дiогень {387} Лаэртскiй говорилъ: всe ощущенья равноцeнны по качеству, дeло лишь въ ихъ остротe... Вeдь это, кажется, вашъ любимый философъ? Его книга и т?о?г?д?а у васъ лежала на столe.

-- И тогда? -- переспросилъ Браунъ.-- Когда? Да, лежала...

Онъ нахмурился.

-- А вамъ откуда это извeстно?

-- Помнится, вы мнe сказали.

-- Нeтъ, помнится, я вамъ не говорилъ.

-- Значить, я слышалъ отъ кого-либо изъ общихъ знакомыхъ.

-- Вотъ какъ,-- хмурясь все больше, сказалъ Браунъ.-- Вотъ какъ!..

-- Вeдь вы были хорошо знакомы съ Фишеромъ? -- спросилъ Федосьевъ.

-- Да, я его зналъ...-- Браунъ недолго помолчалъ, затeмъ продолжалъ равнодушно.-- Мало замeчательный былъ человeкъ. Не безъ поэзiи, конечно, какъ большинство изъ нихъ, дeльцовъ, вышедшихъ въ большiе люди. Они вeдь всe считаютъ себя генiями. Вы читали книги, которыя пишутъ въ назиданiе человeчеству разные миллiардеры? Совершенно одинаковыя и необыкновенно плоскiя книги. Всe они нажили миллiарды главнымъ образомъ потому, что вставали въ шесть часовъ утра и отличались крайней честностью. Я понимаю, впрочемъ, что дeловая стихiя захватываетъ не меньше, чeмъ политика или война. Но, по моимъ наблюденiямъ, эти Наполеоны изъ аферистовъ не слишкомъ интересны...

-- Да, да... Я слышалъ, вы бывали у него на той квартирe? -- спросилъ Федосьевъ съ особой настойчивостью въ тонe, какъ бы показывая, что онъ все-таки вернетъ разговоръ къ своей темe.

-- Отъ общихъ знакомыхъ слышали? {388}

Федосьевъ не отвeтилъ. Они подходили къ освeщенному подъeзду "Паласа".

-- Можетъ, зайдете?.. Давайте, т?о?г?д?а еще поговоримъ,-- предложилъ Браунъ.

-- Давайте, правда, з?а?к?о?н?ч?и?м?ъ этотъ разговоръ... Если вы не очень утомлены?

-- Весь къ вашимъ услугамъ.

XV.

Въ Hall'e гостиницы почти всe огни были погашены. За столиками никого не было. Ночной швейцаръ окинулъ взглядомъ вошедшихъ, снялъ съ доски ключъ и подалъ его Брауну. Мальчикъ дремалъ на скамейкe подъемной машины. Онъ испуганно вскочилъ, сорвалъ съ себя картузъ и поднялъ гостей на третiй этажъ, со слабымъ четкимъ стукомъ закрывъ за ними дверь клeтки. Въ длинномъ, узкомъ, слабо освeщенномъ корридорe, у низкихъ дверей, непрiятно выдeлялись выставленные сапоги и туфли.

-- Простите, я войду первый,-- сказалъ Браунъ, открывая дверь въ концe корридора. Онъ зажегъ лампу на потолкe, освeтилъ небольшую, неуютную комнату, и пододвинулъ Федосьеву кресло.

-- Хотите коньяку? -- спросилъ онъ.-- У меня французскiй, старый...

-- Спасибо, не откажусь,-- отвeтилъ Федосьевъ, садясь и закуривая папиросу.

Браунъ взялъ съ окна бутылку, рюмки, тарелку съ сухимъ печеньемъ, затeмъ зажегъ лампу на столe.

-- Вы что ищете? Пепельницу?

-- Да, если есть... Благодарю... У васъ можно разговаривать? -спросилъ Федосьевъ.-- Не {389} побезпокоимъ ли сосeдей такъ поздно? Впрочемъ, вашъ номеръ вeдь угловой.

-- Да, угловой,-- сказалъ Браунъ, садясь на диванъ.-- Вотъ вeдь какая у васъ была рабочая гипотеза.-- Что-жъ, я долженъ признать, она не такъ дика... На первый взглядъ она, правда, можетъ легко показаться признакомъ профессiональной манiи. Какiе-такiе Пизарро! Ужъ очень вы демоничны -- и порою, извините меня, по дешевому. Въ васъ въ самомъ дeлe есть, есть Порфирiй Петровичъ. И разговоры у васъ, оказывается, не совсeмъ безкорыстные,-- добавилъ онъ, засмeявшись.-- Вы какъ та дeвица изъ газетныхъ объявленiй, которая дала обeтъ посылать всeмъ желающимъ замeчательное средство для рощенiя волосъ... А я думалъ, благородный спортъ разговора. Но, если вдуматься, ваша рабочая гипотеза допустима. Натянута, но допустима.

-- Неправда ли?

-- Правда. Однако, почти всегда можно придумать нeсколько рабочихъ гипотезъ. Иначе еще, пожалуй, арестовали бы какого-либо человeка, въ которомъ слeдствiе заподозрило бы Пизарро?

-- Можетъ случиться... Каюсь, я другой гипотезы такъ и не придумалъ.

-- У меня нeкоторыя соображенiя есть. Если хотите, я съ вами подeлюсь?

-- Сдeлайте милость.

-- Вы совершенно увeрены въ томъ, что Фишеръ былъ отравленъ?

-- Ахъ, вы хотите отстаивать версiю самоубiйства? Я долго ее взвeшивалъ и долженъ былъ рeшительно ее отвергнуть. Въ этомъ слeдствiе не ошиблось. У Фишера не было никакихъ причинъ для самоубiйства. Кромe того -- и главное -онъ никакъ не поeхалъ бы кончать съ собой въ ту квартиру, это полная нелeпость. {390}

-- Нeтъ, я версiю самоубiйства не отстаиваю... Я вообще ничего здeсь не отстаиваю и отстаивать не могу... У Фишера въ самомъ дeлe к?а?к?ъ ?б?у?д?т?о не было причинъ кончать съ собою. Я говорю: какъ будто,-- съ увeренностью ничего сказать нельзя. Но, можетъ быть, не было ни убiйства, ни самоубiйства? Могло быть случайное самоотравленiе.

-- Очень трудно случайно проглотить порцiю белладонны. Экспертиза ясно констатировала отравленiе ядомъ рода белладонны.

-- Да, мнe это говорилъ Яценко. Именно эти слова мнe и показали сразу, что экспертизe грошъ цeна. Белладонна есть понятiе ботаническое, а не химическое. Это растенiе изъ семейства пасленовыхъ. Въ его листьяхъ и ягодахъ содержится не менeе шести алкалоидовъ. Изъ нихъ хорошо изученъ атропинъ, на него есть чувствительныя реакцiи. Атропинъ, однако, дeйствуетъ не слишкомъ быстро. Смерть обычно наступаетъ далеко не сразу, лишь черезъ нeсколько часовъ... Другiе же алкалоиды белладонны... Темная это матерiя,-сказалъ Браунъ, махнувъ рукой.-- А что такое ядъ р?о?д?а ?б?е?л?л?а?д?о?н?н?ы, это остается секретомъ эксперта.

-- Я все-таки не совсeмъ васъ понимаю. Вы, значитъ, предполагаете, что Фишеръ умеръ естественной смертью? -- спросилъ Федосьевъ. Онъ пересталъ играть рюмкой, положилъ докуренную папиросу въ пепельницу и откинулся на спинку кресла.

-- Нeтъ, не совсeмъ естественною. Но я думаю, что смерть послeдовала не отъ "белладонны".

-- Отъ чего же?

-- Цeлый рядъ ядовъ могли дать при вскрытiи приблизительно ту же картину: нeкоторую {391} воспаленность почекъ, расширенiе зрачковъ, венозную гиперемiю мозга и т. д. А химическiй анализъ желудка, повидимому, производился весьма грубо. Эти господа за все берутся,-- вотъ какъ теперь на войнe врачи ускореннаго выпуска дeлаютъ сложнeйшiя операцiи, передъ которыми прежде останавливались знаменитые хирурги.

-- Однако какой-то ядъ былъ все же при анализe обнаруженъ.

-- Да, но какой?

-- Въ концe концовъ это не такъ важно. Вeдь ядъ не могъ самъ собой оказаться въ желудкe Фишера.

-- Есть рядъ ядовитыхъ алкалоидовъ, которые употребляются въ качествe лекарствъ. Предположите, что Фишеръ ошибся дозой. При слабомъ сердцe его могло убить сравнительно небольшое увеличенiе дозы. А сердце у него было слабое, это я отъ него слышалъ.

-- Лекарства принимаютъ больные,-- отвeтилъ Федосьевъ.-- Если-бъ Фишеръ чувствовалъ себя плохо, онъ не поeхалъ бы, вeроятно, на ту квартиру. Къ тому же людямъ съ сердечной болeзнью даются врачами безобидныя вещества и въ очень ничтожныхъ дозахъ. Чтобы умереть отъ такого лекарства, Фишеръ долженъ былъ бы, вeроятно, проглотить добрый десятокъ пилюль или цeлую склянку жидкости. Такая ошибка съ его стороны мало вeроятна.

-- Мало вeроятна, пусть, но все же возможна, -- сказалъ Браунъ. Онъ еще помолчалъ, всматриваясь въ Федосьева тяжелымъ внимательнымъ взглядомъ.-Возможно, наконецъ, еще и другое, -- сказалъ онъ.-- Есть яды, которые веселящимися людьми употребляются съ особой цeлью. Тогда ваше возраженiе падаетъ. Вполнe возможно и правдоподобно, что, отправляясь на ту квартиру, {392} Фишеръ принялъ одно изъ такихъ средствъ. Да, вотъ, кантаридинъ. Есть такой ядъ особаго назначенiя, ангидридъ кантаридиновой кислоты... Онъ вообще мало изученъ, и немногочисленные изслeдователи чрезвычайно расходятся насчетъ того, какова смертельная доза этого вещества. Ядъ этотъ долженъ былъ бы дать при вскрытiи приблизительно тe же симптомы, что и "белладонна".

Федосьевъ передвинулся въ креслe, отпилъ глотокъ коньяку и закурилъ новую папиросу.

-- Но какъ же?..-- началъ было онъ и замолчалъ съ нeкоторымъ замeшательствомъ.-- Это, конечно, неожиданное предположенiе. Но отчего же вы?.. Отчего слeдствiе не направилось по этому пути?.

Браунъ саркастически засмeялся.

-- Вашъ вопросъ не по адресу,-- сказалъ онъ. -- По моему, здeсь та же стадность, о которой мы съ вами говорили. Полицiя первая рeшила, что произошло убiйство. Для полицiи преступленiе -- естественная гипотеза. Эта ея увeренность немедленно повлiяла на слeдствiе. Слeдователь, однако, допускаетъ возможность самоубiйства... Замeтьте, здeсь тоже нeкоторая косность мысли: либо убiйство, либо самоубiйство. Ему не приходитъ въ голову, что возможно и случайное самоотравленiе. Далeе вступаетъ въ свои права экспертиза... По моему, это основная язва современнаго правосудiя. Проблемы, отъ разрeшенiя которыхъ зависитъ жизнь человeка, слeдовало бы поручать свeточамъ науки. Но свeточи науки ими заниматься не могутъ или не желаютъ, и онe обычно достаются ремесленникамъ второго, если не третьяго, сорта, которые вдобавокъ, какъ всe полуученые люди, слeпо вeрятъ въ безошибочность своихъ заключенiй и въ послeднее слово науки... {393}

-- Слeдователь, однако, имeетъ право привлечь къ экспертизe самыхъ выдающихся спецiалистовъ.

-- Имeетъ право, но не всегда имeетъ возможность: вeроятно, и денегъ для этого у него недостаточно, да и трудно ему безпокоить людей, занятыхъ другимъ дeломъ. Слeдователь къ тому же вeрно думаетъ, что у всякой экспертизы есть простые безошибочные методы на любой случай. Фактически экспертиза въ первое время слeдствiя всегда въ рукахъ ремесленниковъ. Позднeе, особенно когда дeло сенсацiонное и когда на этомъ настаиваютъ адвокаты, которые у насъ вдобавокъ не допускаются къ предварительному слeдствiю, позднeе привлекаются и выдающiеся спецiалисты. Но тогда въ большинствe случаевъ уже почти невозможно произвести надлежащую экспертизу.

-- Однако, и рядовые эксперты, занимаясь всю жизнь однимъ и тeмъ же дeломъ, въ концe концовъ не очень сложнымъ, должны же ему научиться?

-- Вы напрасно думаете, что это не сложное дeло. Чрезвычайно сложное и трудное, Сергeй Васильевичъ. Оно часто требуетъ самостоятельнаго научнаго творчества. А у этихъ людей ничего нeтъ, кромe вeры въ учебникъ анализа, да еще въ послeднее слово... Замeтьте, въ наукe большiе люди чуть ли не каждый годъ бросаютъ новыя послeднiя слова, и по каждому изъ этихъ послeднихъ словъ маленькiе люди, ремесленники, производятъ десятки и сотни изслeдованiй,-подтверждаютъ гипотезу, укрeпляютъ теорiю, berechnet, beobachtet... Затeмъ гипотеза неизбeжно умираетъ естественной смертью, а десятки работъ, который ее подтверждали, пропадаютъ совершенно безслeдно. О нихъ просто забываютъ, потому что незачeмъ и неловко вспоминать. И вeдь {394} все-таки то ученые... А въ уголовномъ судe на основанiи работы ремесленниковъ отправляютъ человeка на смерть или въ каторжныя работы! Лучше всего то, что обычно обвиненiе вызываетъ однихъ экспертовъ, защита -- другихъ, мнeнiя ихъ почти всегда противоположны другъ другу, но это довeрiя къ экспертамъ нисколько не подрываетъ.

-- Какъ вы, однако, все это хорошо изучили и обдумали,-- сказалъ Федосьевъ.

-- У меня не каждый день отравляются знакомые. И не каждый день другiе знакомые арестовываются по подозрeнiю въ убiйствe.

-- Да, правда, вeдь вы знали и Загряцкаго... Вы, однако, знали все общество Фишера?

-- Нeтъ, только самого Фишера и Загряцкаго.

-- Говорятъ, онъ охотно принималъ отъ Фишера денежные подарки, и немалые? Такъ ли это?

-- Не знаю. Очень можетъ быть... Видъ у него былъ горделивый и онъ часто называлъ разныхъ знакомыхъ "мeщанами". Это признакъ почти безошибочный: люди, любящiе жить на чужой счетъ, всегда зовутъ мeщанами тeхъ, кто на чужой счетъ жить не любитъ.

-- Такъ, такъ, такъ...

Федосьевъ помолчалъ. Мысль его работала напряженно. "Если онъ говоритъ правду, то, быть можетъ, все объясняется. Но возможно и то, что онъ тутъ же сочинилъ или заранeе подготовилъ эту версiю и заметаетъ слeды. Это актеръ первоклассный..."

-- Если-бъ я былъ на мeстe Фишера,-- сказалъ онъ снова, послe довольно продолжительнаго молчанiя,-- я бы обратился за нужными разъясненiями о разныхъ химическихъ средствахъ къ какому-нибудь спецiалисту, изъ хорошихъ знакомыхъ, что ли?.. Но вeдь этотъ спецiалистъ, узнавъ {395} о смерти Фишера и объ арестe Загряцкаго, вeроятно, счелъ бы своимъ долгомъ сообщить слeдователю о данной имъ консультацiи?

-- Можетъ быть,-- равнодушно отвeтилъ Браунъ.

Федосьевъ опять замолчалъ.

-- Если же онъ этого не сдeлалъ, то у него, вeрно, были какiя-нибудь причины. Можно предположить, напримeръ, что онъ самъ вмeстe съ Фишеромъ развлекался на той квартирe.

-- Да, можно предположить и это,-- сказалъ Браунъ.

-- Тогда въ самомъ дeлe зачeмъ-бы онъ сталъ откровенничать со слeдователемъ? Огласка такихъ дeлъ всегда чрезвычайно непрiятна. А тутъ еще разные медикаменты, да откуда они взялись, да кто далъ рецептъ? Печать непремeнно подхватила бы, какъ всегда у насъ,-- лeвая, если этотъ спецiалистъ правый, правая, если онъ лeвый. Ученый человeкъ, быть можетъ, съ большимъ именемъ, ну, общественная репутацiя, ну, борода до колeнъ,-- и вдругъ такiя похожденiя! Нехорошо!.. Самые свободные духомъ люди чрезвычайно боятся подобныхъ исторiй. Въ Англiи видный государственный дeятель покончилъ съ собой, чтобы избeжать огласки одного дeла. А на легкiй компромиссъ съ совeстью не бeда пойти... Очень можетъ быть, что дeло было именно такъ.

-- Очень можетъ быть.

-- Но съ другой стороны,-- продолжалъ съ досадой Федосьевъ,-- все это вeдь только предположенiя и притомъ ни на чемъ не основанныя. Слeдствiе, пожалуй, поступило бы правильно, если-бъ не дало сбить себя съ пути. Можетъ быть, все таки передъ нами убiйство, и Фишера убилъ Пизарро. {396}

-- Конечно... А можетъ быть и то, что правъ слeдователь: не Загряцкiй ли въ самомъ дeлe убилъ Фишера? Вотъ ужъ, стало быть, есть цeлыхъ четыре гипотезы: слeдователя, ваша и двe мои. И всe онe болeе или менeе правдоподобны. Если вдуматься, ваша самая интересная... Очень можетъ быть, что вы ближе всего къ истинe.

Лицо Брауна было холодно и спокойно. Только въ глазахъ его, какъ показалось Федосьеву, мелькала злоба.

-- Что-жъ,-- продолжалъ Браунъ,-- вамъ, вeрно, приходилось читать сборники извeстныхъ уголовныхъ процессовъ? Почти во всeхъ, отъ госпожи Лафаргъ до Роникера, правда такъ и осталась до конца невыясненной. Во Францiи за десять лeтъ было двeсти отравленiй, въ которыхъ до разгадки доискаться не удалось.

-- А вдругъ здeсь какъ-нибудь узнаемъ всю правду до конца?

-- Вдругъ здeсь и узнаете,-- повторилъ Браунъ.-- Вeдь и разгадки шарады иногда приходится ждать довольно долго.

-- Что-жъ, подождемъ.

-- Подождемъ... Куда торопиться?..

Онъ вдругъ насторожился, повернувъ ухо к окну. Федосьевъ тоже прислушался.

-- Мнe показалось, выстрeлы,-- сказалъ Браунъ.

-- И мнe показалось. Революцiя, что ли,-- усмeхнувшись, отвeтилъ Федосьевъ.-- Ну, что-жъ, пора.. То-есть, это мнe пора, а не революцiи, -пошутилъ онъ.-- Вамъ, вeрно, давно хочется отдохнуть.

-- Нeтъ, я не усталъ.

-- И разговоръ былъ такой интересный... Я прямо заслушался, бесeдуя съ вами. {397}

-- Все удовольствiе, какъ говорятъ французы, было на моей сторонe,-отвeтилъ Браунъ.

XVI.

На острова долженъ былъ eхать почти весь кружокъ, кромe Фомина, который никакъ не могъ оставить банкетъ. Ему предстояла еще вся довольно сложная заключительная часть праздника: провeрка счетовъ, начаи и т. д. Въ послeднюю минуту, къ всеобщему сожалeнiю, отказался и Горенскiй. Князю и eхать съ молодежью очень хотeлось, и остаться въ тeсномъ кругу друзей было прiятно: онъ былъ теперь вторымъ героемъ дня. Кромe того донъ-Педро хотeлъ предварительно прочесть Горенскому свою запись его рeчи.

-- Вините себя, князь, что вамъ докучаю,-- шутливо пояснилъ онъ.-- Ваша рeчь -- событiе... Завтра будетъ въ нашей газетe только первый краткiй отчетъ, а подробный, разумeется, послeзавтра...

Семенъ Исидоровичъ, услышавшiй эти слова, поспeшно поднялся съ мeста и, крeпко пожимая руку донъ-Педро, увлекъ его немного въ сторону.

-- Я хотeлъ бы вамъ дать точный текстъ своего отвeтнаго слова,-озабоченно сказалъ онъ. -- Зайдите, милый, ко мнe завтра часовъ въ одиннадцать, я утречкомъ набросаю по памяти... Будьте благодeтелемъ... И, пожалуйста, захватите весь вашъ отчетъ, я желалъ бы, если можно, взглянуть, -- прибавилъ онъ вполголоса.

Альфредъ Исаевичъ встревожился: въ черновикe его отчета отвeтная рeчь Кременецкаго была названа "я?р?к?о?й". Теперь, при предварительномъ просмотрe, о такомъ слабомъ эпитетe не могло быть рeчи. Альфредъ Исаевичъ тотчасъ {398} рeшилъ написать "б?л?е?с?т?я?щ?а?я рeчь юбиляра"; но онъ почувствовалъ, что Семенъ Исидоровичъ этимъ не удовлетворится. "Какъ же ему надо? "Ослeпительно блестящая"? "Вдохновенная"? -- спросилъ себя съ досадой донъ-Педро.-- "Пожалуй, можно бы, чортъ съ нимъ! Но все равно Федя никакого "ослeпительно" не пропуститъ, еще будетъ полчаса лаять... Дай Богъ, чтобъ "блестящую" пропустилъ. Онъ Сему отнюдь не обожаетъ"... Альфредъ Исаевичъ рeшилъ не идти дальше "блестящей".-- "Ну, въ крайнемъ случаe, добавлю: "сказанная съ большимъ подъемомъ"...

-- Съ удовольствiемъ зайду, милый Семенъ Исидоровичъ,-- сказалъ онъ. Въ обычное время донъ-Педро не рeшился бы назвать Кременецкаго милымъ. Но теперь, какъ авторъ отчета объ юбилеe, онъ чувствовалъ за собой силу и намeренно подчеркнулъ, если не равенство въ ихъ общественномъ положенiи, то по крайней мeрe отсутствiе пропасти. Семенъ Исидоровичъ еще разъ крeпко пожалъ ему руку и вернулся на свое мeсто.

-- Конечно, поeзжай, Мусенька,-- нeжно сказалъ онъ дочери, цeлуя ее въ голову.-- Вамъ, молодежи, съ нами скучно, ну, а мы, старики, еще посидимъ, побалакаемъ за стаканомъ вина... "Бойцы поминаютъ минувшiе дни и битвы, гдe вмeстe рубились они"...-- съ легкимъ смeхомъ добавилъ онъ, обращаясь преимущественно къ предсeдателю.-- Пожалуйста, не стeсняйтесь, господа. Спасибо, Григорiй Ивановичъ... Дорогой Сергeй Сергeевичъ, благодарствуйте... Майоръ, отъ всей души васъ благодарю, я очень тронуть и горжусь вашимъ вниманiемъ, майоръ... Вы знаете къ намъ дорогу...

-- Ради Бога, застегнись какъ слeдуетъ,-- говорила дочери Тамара Матвeевна.-- Григорiй {399} Ивановичъ, я вамъ поручаю за ней смотрeть... На забывайте насъ, мосье Клервилль...

-- До свиданья, мама. Я раньше васъ буду дома, увидите...

Клервилль, Никоновъ, Березинъ поочередно пожали руку юбиляру, поцeловали руку Тамарe Матвeевнe и спустились съ Мусей внизъ. Глафира Генриховна, Сонечка Михальская, Беневоленскiй и Витя уже находились тамъ въ шубахъ: они, съ разрeшенiя Муси, сочли возможнымъ уйти, не простившись съ ея родителями. Муся рылась въ шелковой сумкe. Витя выхватилъ у нея номерокъ, сунулъ лакею рубль и принесъ ея вещи. Онъ помогъ Мусe надeть шубу, затeмъ взглянулъ на Мусю съ мольбою и, опустившись на колeни, подъ насмeшливымъ взглядомъ Глафиры Генриховны, надeлъ Мусe бeлые фетровые ботики. Застегивая сбоку крошечныя пуговицы, Витя коснулся ея чулка и, точно обжегшись, отдернулъ руку.

-- Готово? -- нетерпeливо спросила Муся, завязывая сзади бeлый оренбургскiй платокъ: по новой, немногими принятой, модe она носила платокъ, какъ чалму, дeлая узелъ не на шеe, а на затылкe. Это очень ей шло.

Витя поднялся блeдный. Муся, съ улыбкой, погрозила ему пальцемъ. Она почти выбeжала на улицу, не дожидаясь мужчинъ. Отъ любви, шампанскаго, почета ей было необыкновенно весело. Кучеръ первой тройки молодецки выeхалъ изъ ряда на средину улицы. У тротуара остановиться было негдe. Муся перебeжала къ санямъ по твердому блестящему снeгу и, сунувъ въ муфту сумку, легкимъ движеньемъ, безъ чужой помощи, сeла въ сани съ откинутой полостью.

-- Ахъ, какъ хорошо! -- почти шопотомъ сказала она, съ наслажденiемъ вдыхая полной грудью разряженный, холодный воздухъ. Колокольчикъ {400} рeдко и слабо звенeлъ. Глафира Генриховна, ахая, ступила на снeгъ и, какъ по доскe надъ пропастью, перебeжала къ тройкe, почему-то стараясь попадать ботиками въ слeды Муси. Муся протянула ей руку въ бeлой лайковой перчаткe. Но Глафиру Генриховну, точно перышко, поднялъ и посадилъ въ сани Клервилль, она даже не успeла вскрикнуть отъ прiятнаго изумленiя. Къ тeмъ же санямъ направилась было и Сонечка. Мужчины громко запротестовали.

-- Что-жъ это, всe дамы садятся вмeстe...

-- Это невозможно!

-- Мальчики протестуютъ! Черезъ мой трупъ!.. -- закричалъ Никоновъ, хватая за руку Сонечку.

Вторая тройка выeхала за первой.

-- Господа, такъ нельзя, надо разсудить, какъ садиться,-- произнесъ внушительно Березинъ,-- это вопросъ сурьезный.

-- Мосье Клервилль, конечно, сядетъ къ намъ,-- не безъ ехидства сказала Глафира Генриховна.-- А еще кто изъ мальчиковъ?

Муся, не успeвшая дома подумать о разсадкe по санямъ, мгновенно все разсудила: Никоновъ уже усаживалъ во вторыя сани Сонечку, Березинъ и Беневоленскiй не говорили ни по французски, ни по англiйски.

-- Витя, садитесь къ намъ,-- поспeшно сказала она, улыбнувшись.-Живо!..

Витя не заставилъ себя просить, хоть ему и непрiятно было сидeть противъ Глафиры Генриховны. Ея "конечно", онъ чувствовалъ, предназначалось, въ качествe непрiятности, и Мусe, и ему, и англичанину. Въ послeднемъ онъ, впрочемъ, ошибался: Клервиллю непрiятность не предназначалась, да онъ ея и просто не могъ бы понять. Швейцаръ застегнулъ за Витей полость и низко снялъ шапку. Клервилль опустилъ руку въ карманъ и, {401} не глядя, протянулъ бумажку. Швейцаръ поклонился еще ниже. "Кажется, десять. Однако!.." -подумала Глафира Генриховна.

-- По Троицкому Мосту...

-- Эй вы, са-ко-олики! -- самымъ народнымъ говоркомъ пропeлъ сзади Березинъ. Колокольчикъ зазвенeлъ чаще. Сани тронулись и пошли къ Невe, все ускоряя ходъ.

За Малой Невкой тройки понеслись такъ, что разговоры сами собой прекратились. Отъ холода у Муси мерзли зубы,-- она знала и любила это ощущенiе быстрой eзды. Сдерживая дыханье, то прикладывая, то отнимая ото рта горностаевую муфту, Муся смотрeла блестящими глазами на проносившiеся мимо нихъ пустыри, сады, строенья. "Да, сегодня объяснится",-- взволнованно думала она, быстро вглядываясь въ Клервилля, когда сани входили въ полосу свeта фонарей. Глафира Генриховна перестала говорить на трехъ языкахъ непрiятности и только вскрикивала при толчкахъ, увeряя, что такъ они непремeнно опрокинутся. Клервилль молчалъ, не стараясь занимать дамъ: онъ былъ счастливъ и взволнованъ необыкновенно. Витя мучился вопросомъ: "неужели между ними вправду что-то есть? вeдь та вeдьма-нeмка все время намекаетъ." (Глафира Генриховна, дочь давно обрусeвшаго шведа, никогда нeмкой не была). Витя упалъ духомъ. Онъ ждалъ такой радости отъ этой первой своей ночной поeздки на острова...

Развивъ на Каменномъ островe бeшеную скорость, тройка на Елагиномъ стала замедлять ходъ. У Глафиры Генриховны отлегло отъ сердца. Изъ вторыхъ саней что-то кричали.

-- Ау! Нeтъ ли у васъ папиросъ?

Клервилль вынулъ портсигаръ, онъ былъ пустъ. {402}

-- I am sorry...

-- Папиросъ нeтъ... Не курите, простудитесь! -- закричала Глаша, приложивъ къ губамъ руки.

-- Да все равно нельзя было бы раскурить...

Никоновъ продолжалъ орать. Спереди подуло вeтромъ.

-- Такъ холодно,-- проговорилъ Клервилль.

-- Сейчасъ Стрeлка,-- сказала Муся, хорошо знавшая Петербургъ. Тройка пошла еще медленнeе. "Стрeлка! Ура!" -- прокричали сбоку. Вторыя сани ихъ догнали и выeхали впередъ, затeмъ черезъ минуту остановились.

-- Прieхали!

Всe вышли, увязая въ снeгу, прошли къ взморью и полюбовались, сколько нужно, видомъ. На брандвахтe за Старой Деревней свeтился огонь.

-- Чудно! Дивно!

-- Ахъ, чудесно!..

-- Нeтъ, какая ночь, господа!..

Всe чувствовали, что дeлать здeсь нечего. Березинъ, возившiйся у саней, съ торжествомъ вытащилъ ящикъ. Въ немъ зазвенeло стекло.

-- Тысяча проклятiй! Carramba!

-- Неужели шампанское разбилось?

-- Какъ! Еще пить?

-- Нeтъ, къ счастью, не шампанское... Разбились стаканы.

-- Кто-жъ такъ укладывалъ! Эхъ, вы, недотепа...

-- Что теперь дeлать? Не изъ горлышка же пить?

-- Господа, все спасено: одинъ стаканъ цeлъ, этого достаточно.

-- Узнаемъ всe чужiя мысли.

-- То-то будутъ сюрпризы!

-- А если кто боленъ дурной болeзнью, пусть сознается сейчасъ,-сказалъ медленно поэтъ, {403} какъ всегда, вполнe довольный своимъ остроумiемъ. Муся поспeшно оглянулась на Клервилля.

-- Давайте въ снeжки играть...

-- Давайте...

-- Разлюбезное дeло!

-- Что-же раньше? Въ снeжки или шампанское пить?

-- Господа, природа это, конечно, очень хорошо, но здeсь холодно, -сказала Глаша.

-- Ахъ, я совсeмъ замерзла,-- пискнула Сонечка.

-- Сонечка, бeдненькая, ангелъ,-- кинулся къ ней Никоновъ,-- трите же лицо, что я вамъ приказалъ?

-- Мы согрeемъ васъ любовью,-- сказалъ Беневоленскiй.

"Боже, какой дуракъ, какъ я раньше не замeчала!" -- подумала Муся.

-- А что, господа, если-бъ намъ поeхать д?а?л?ь?ш?е? Мы, правда, замерзнемъ.

-- О, да!-- сказалъ Клервилль.-- Дальше...

-- Куда же? Въ "Виллу Родэ"?

-- Да вы съ ума сошли!

-- Ни въ какой ресторанъ я не поeду,-- отрeзала Глафира Генриховна.

-- Въ самомъ дeлe, не eхать же въ ресторанъ со своимъ шампанскимъ.-подтвердилъ Березинъ, все выбрасывавшiй осколки изъ ящика.

-- А заказывать тамъ, сто рублей бутылка,-- пояснила Глафира Генриховна.

-- Господа, въ ресторанъ или не въ ресторанъ, но я умру безъ папиросъ,-- простоналъ Никоновъ.

-- Ну, и умрите,-- сказала Сонечка,-- такъ вамъ и надо.

-- Жестокая! Вы будете виновницей моей смерти! Я буду изъ ада являться къ вамъ каждую ночь. {404}

-- Пожалуйста, не являйтесь, нечего... Такъ вамъ и надо.

-- За что, желанная?

-- За то, какъ вы вели себя въ саняхъ.

-- Сонечка, какъ онъ себя велъ? Мы въ ужасe...

-- Ужъ и нельзя погрeть ножки замерзающей дeвочкe!..

-- Гадкiй, ненавижу...

Сонечка запустила въ Никонова снeжкомъ, но попала въ воротникъ Глашe.

-- Господа, довольно глупостей! -- разсердилась Глафира Генриховна,-eдемъ домой.

-- Папиросъ! Убью! -- закричалъ свирeпо Никоновъ.

-- Не орите... Все равно до Невскаго папиросъ достать нельзя.

-- Ну, достать-то можно,-- сказалъ Березинъ. -- Если черезъ Строгановъ мостъ проeхать въ рабочiй кварталъ, тамъ ночные трактиры.

-- Какъ черезъ мостъ въ рабочiй кварталъ? -- изумился Витя. Ему казалось, что рабочiе кварталы отсюда за тридевять земель.

-- Ночные трактиры? Это страшно интересно! А вы увeрены, что тамъ открыто?

-- Да, разумeется. Во всякомъ случаe, если постучать, откроютъ.

-- Ахъ, бeдные, они теперь работаютъ,-- испуганно сказала Сонечка.

-- Нeтъ, какъ хорошо говорилъ князь! Я, право, и не ожидала...

-- Господа, eдемъ въ трактиръ... Полцарства за коробку папиросъ.

-- А какъ же снeжки?

-- Обойдемся безъ снeжковъ, намъ всeмъ больше шестнадцати лeтъ.

-- Всeмъ, кромe, кажется, Вити,-- вставила Глаша. {405}

Витя взглянулъ на нее съ ненавистью.

-- А вамъ...-- началъ было онъ.

-- Мнe много, скоро цeлыхъ восемнадцать, пропeла Сонечка.-- Господа, въ трактиръ чудно, но и здeсь такъ хорошо!.. А наше шампанское?

-- Тамъ и разопьемъ, вотъ и бокалы будутъ.

-- Господа, только условiе: подъ самымъ страшнымъ честнымъ словомъ, никому не говорить, что мы были въ трактирe. Вeдь это позорь для благородныхъ дeвицъ!

-- Ну, разумeется.

-- Лопни мои глаза, никому не скажу!

-- Григорiй Ивановичъ, выражайтесь корректно... Такъ никто не проговорится?

-- Никто, никто...

-- Клянусь я первымъ днемъ творенья!

-- Да вeдь мы eдемъ со старшими, вотъ и Глафира Генриховна eдетъ съ нами,-- отомстилъ Витя. Глафирe Генриховнe, по ея словамъ, шелъ двадцать пятый годъ.

-- Нeтъ, какое оно ядовитое дитё!

-- Въ сани, въ сани, господа, eдемъ...

Eхали не быстро и довольно долго. Стало еще холоднeе, Никоновъ плакалъ, жалуясь на морозъ. По настоящему веселы и счастливы были Муся, Клервилль, Сонечка. Мысли Муси были поглощены Клервиллемъ. Тревоги она не чувствовала, зная твердо, что этой ночью все будетъ сказано. Какъ, гдe это произойдетъ, она не знала и ничего не дeлала, чтобъ вызвать объясненiе. Она была такъ влюблена, что не опускалась до прiемовъ, которые хоть немного могли бы ихъ унизить. Муся даже и не стремилась теперь къ объясненiю: онъ сидeлъ противъ нея и т?а?к?ъ смотрeлъ на нее,-- ей этого было достаточно; она {406} чувствовала себя счастливой, чистой, расположенной ко всeмъ людямъ.

Старый, низенькiй, грязноватый трактиръ всeмъ понравился чрезвычайно. Дамы имeли самое смутное понятiе о трактирахъ. Въ большой, теплой комнатe, выходившей прямо на крыльцо, никого не было. Немного пахло керосиномъ. Когда выяснилось, что огромная штука у стeны есть машина, а со скамьи всталъ заспанный п?о?л?о?в?о?й, котораго Березинъ назвалъ м?а?л?ы?й и б?р?а?т?е?ц?ъ ?т?ы ?м?о?й, дамы окончательно пришли въ восторгъ, и даже Глафира Генриховна признала, что въ этомъ заведенiи есть свой стиль.

-- Ахъ, какъ тепло! Прелесть!

-- Здeсь надо снять шубу?

-- Разумeется, нeтъ.

-- Отчего же нeтъ? Mesdames, вы простудитесь,-- сказалъ Березинъ, сдвигая два стола въ углу.-- Ну, вотъ, теперь прошу занять мeста.

-- Право, я страшно рада, что насъ сюда привезли. А вы рады, Сонечка?

-- Ужасно рада, Мусенька! Это прямо прелесть?

-- Господа, я заказываю чай. Всe озябли.

-- Папиросъ!..

-- Слушаю-съ. Какихъ прикажете?

-- Папиросъ!..

-- Ну-съ, такъ вотъ, голубчикъ ты мой, перво-на-перво принеси ты намъ чаю, значитъ, чтобъ согрeться,-- говорилъ Березинъ: онъ теперь игралъ купца, очевидно подъ стиль трактира. Дамы съ восторгомъ его слушали.

-- Слушаю-съ. Сколько порцiй прикажете? -- говорилъ еще не вполнe проснувшiйся половой, испуганно глядя на гостей.

-- Сколько порцiй, говоришь? Да ужъ не обидь, голуба, чтобъ на всeхъ хватило. Хотимъ, {407} значитъ, себя чайкомъ побаловать, понимаешь? Ну, и бубликовъ тамъ какихъ-нибудь тащи, што-ли?

-- Слушаю-съ.

-- Папиросъ!..

-- А затeмъ, братецъ ты мой, откупори ты намъ эту штучку. Своего, значитъ, кваску привезли... И стаканы сюда тащи.

-- Слушаю-съ... За пробку съ не нашей бутылки у насъ пятнадцать копeекъ.

-- Пятиалтынный, говоришь? Штой-то дороговато, малый. Ну, да авось осилимъ... И ж-жива!

Отпустивъ малаго, Березинъ засмeялся ровнымъ, негромкимъ смeхомъ.

-- Нeтъ, право, онъ очень стильный.

-- Здeсь дивно... Григорiй Ивановичъ, положите туда на столъ мою муфту.

-- Ага! Прежде "ну, и умрите", а теперь "положите на столъ мою муфту"?.. Богъ съ вами, давайте ее сюда, ваше счастье, что я такой добрый.

-- И такой пьяный...

-- Вамъ нравится здeсь, Вивiанъ? Вы не сердитесь, что мы все время говоримъ по русски?

-- О, нeтъ, я понимаю... Мнe такъ нравится!..

Клервилль дeйствительно былъ въ восторгe отъ поeздки, въ которой могъ наблюдать русскую душу и русскiй разгулъ. Самый трактиръ казался ему точно вышедшимъ прямо изъ "Братьевъ Карамазовыхъ". И такъ милы были эти люди! "Она никогда не была прекраснeе, чeмъ въ эту ночь. Но какъ, гдe сказать ей?" -думалъ Клервилль. Онъ очень волновался при мысли о предстоящемъ объясненiи, объ ея отвeтe; однако, въ душe былъ увeренъ, что его предложенiе будетъ принято.

-- Мосье Клервилль, давайте помeняемся мeстами, вамъ будетъ здeсь у?д?о?б?н?e?е,-- предложила {408} Глафира Генриховна.-- Григорiй Ивановичъ, несутъ ваши папиросы. Слава Богу, вы перестанете всeмъ надоeдать...

-- Господа, кто будетъ разливать чай?

-- Глаша, вы.

-- Я не умeю и не желаю. И пить не буду.

-- Напрасно. Чай великая вещь.

Никоновъ жадно раскуривалъ папиросу.

-- Григорiй Ивановичъ, дайте и мнe,-- пропeла Сонечка.-- Я давно хочу курить.

-- Сонечка, Богъ съ вами! -- воскликнула Муся.-- Я мамe скажу.

-- А страшное честное слово? Не скажете.

Она протянула руку къ коробкe, Никоновъ ее отдернулъ. Сонечка сорвала листокъ.

-- Господа, это стихи.

-- Стихи? Прочтите.

-- Отдайте сейчасъ мой листокъ.

-- Григорiй Ивановичъ, не приставайте къ Сонечке. Сонечка, читайте.

"Въ дни безвременья, безлюдья

Трудно жить -- кругомъ обманъ.

Всeмъ стоять намъ надо грудью,

Закуривъ родной "Османъ".

-- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ",-- прочла нараспeвъ Сонечка.

Послышался смeхъ.

-- Какъ вы смeли взять мой листокъ? Ну, постойте же,-- грозилъ Сонечкe Никоновъ.

-- Mesdames, на моей коробкe еще лучше,-- сказалъ Березинъ.-- Слушайте:

"Ручеечки вспять польются,

Злое сгинетъ навсегда,

Пeсни "Пери" раздадутся,

Такъ потерпимъ, господа".

{409}

-- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ".

Смeхъ усилился. Настроенiе все поднималось.

-- Господа, ей-Богу, это лучше "Голубого фарфора"!

-- Какая дерзость! Поэтъ, пошлите секундантовъ.

-- Слышите, злое сгинетъ навсегда. Горенскiй, собственно, говорилъ то же самое.

-- Ахъ, какъ жаль, что князь съ нами не поeхалъ.

-- Господа, несутъ шампанское.

-- Несутъ, несутъ, несутъ!

-- Вотъ такъ бокалы!

-- Наливайте, Сергeй Сергeевичъ, нечего...

-- Шампанское съ чаемъ и съ баранками!

-- Я за чай.

-- А я за шампанское.

-- Кто какъ любитъ...

-- Кто любитъ тыкву, а кто...

-- Ваше здоровье, mesdames.

-- Господа, мнe ужасно весело!

-- Вивiанъ...

-- Муся...

-- Сонечка, я хочу выпить съ вами на ты.

-- Вотъ еще! И я вамъ не Сонечка, а Софья Сергeевна.

-- Сонечка Сергeевна, я хочу выпить съ вами на ты... Нeтъ? Ну, погодите же!

-- Григорiй Ивановичъ, когда вы остепенитесь? Налейте мнe еще...

-- Mesdames, я пью за русскую женщину.

-- О, да!..

-- Лучше "за того, кто "Что дeлать" писалъ"?

-- Выпила бы и за него, да я не читала "Что дeлать".

-- Позоръ!.. А я и не видeла!

-- Можно и не читамши и не видeмши. {410}

-- Мусенька, какая вы красавица. Я просто васъ обожаю,-- сказала Сонечка и, перегнувшись черезъ столъ, крeпко поцeловала Мусю.

-- Я васъ тоже очень люблю, Сонечка... Витя, отчего вы одинъ грустный?

-- Я нисколько не грустный.

-- Отчего-жъ вы, милый, все молчите? Вамъ скучно?

-- Атчиго онъ блэдный? Аттаго что бэдный...

-- Выпьемъ, молодой человeкъ, шампанскаго.

Сонечка вдругъ пронзительно запищала и метнулась къ Никонову, который вытащилъ изъ ея муфты крошечную тетрадку.

-- Не смeйте трогать!.. Сейчасъ отдайте!

-- Господа, это называется: "Книга симпатiй"!

-- Сiю минуту отдайте! С-сiю минуту!

-- Что я вижу!

-- Муся, скажите ему отдать! Сергeй Сергeевичъ...

-- Григорiй Ивановичъ, отдайте ей, она расплачется.

-- Господа, здeсь цeлая графа: "Боже, сдeлай такъ, чтобы въ меня влюбился"... Дальше слeдуютъ имена: Александръ Блокъ... Собиновъ... Юрьевъ... Не царапайтесь!

Всe хохотали. Сонечка съ бeшенствомъ вырвала книжку.

-- Сонечка, какая вы развратная!

-- Я васъ ненавижу! Это низость!

-- Я вамъ говорилъ, что отомщу. Мессалина!

-- Я съ вами больше не разговариваю!

-- Сонечка, на него сердиться нельзя. Онъ пьянъ такъ, что смотрeть гадко... Налейте мнe, еще, поэтъ.

-- Повeрьте, Сонечка, вашъ Донъ-Жуанскiй списокъ дeлаетъ вамъ честь. {411}

-- Господа, а вы знаете, что здeсь былъ убитъ Пушкинъ? -- сказалъ Березинъ.

Вдругъ наступило молчанiе.

-- Какъ? Здeсь?

-- Не здeсь-здeсь, а въ двухъ шагахъ отсюда. Съ крыльца, можетъ быть, видно то мeсто. Хотя точнаго мeста поединка никто не знаетъ, пушкинiанцы пятьдесятъ лeтъ спорятъ. Но гдe-то здeсь...

Большинство петербуржцевъ никогда не было на мeстe дуэли Пушкина. Муся полушопотомъ объяснила по англiйски Клервиллю, что сказалъ Березинъ.

-- ...Нашъ величайшiй поэтъ...

-- Да, я знаю...

Онъ дeйствительно зналъ о Пушкинe,-- видeлъ въ Москвe его памятникъ, что-то слышалъ о мрачной любовной трагедiи, о дуэли.

-- Мeсто, на которомъ былъ убитъ Пушкинъ, ничeмъ не отличается отъ мeста, на которомъ никто не былъ убитъ,-- произнесъ съ разстановкой Беневоленскiй.

-- Это очень глубокомысленное замeчанiе, сказала Муся, не вытерпeвъ. Она встала.

-- А вы знаете, господа, здeсь очень душно и керосиномъ пахнетъ... У меня немножко кружится голова.

-- У меня тоже.

-- На воздухe пройдетъ... Но поздно, друзья мои, пора и во-свояси...

-- Въ самомъ дeлe, пора, господа.. Такъ вы говорите, съ крыльца видно?

Муся открыла дверь. Пахнуло холодомъ. Березинъ подозвалъ полового. Муся вышла на крыльцо. Справа жалостно звенeлъ колокольчикъ отъeхавшей тройки. Слeва у сосeдней лавки уже вытягивалась очередь. Дальше все было занесено снeгомъ. {412}

"Нeтъ, ничего не видно... Онъ, однако, не вышелъ за мною"...-- подумала Муся. Вдругъ сзади сверкнулъ свeтъ и она, замирая, увидeла Клервилля.

-- Ахъ, вы тоже вышли, Вивiанъ? -- спросила она по англiйски.-- Нeтъ, отсюда ничего не видно... Смотрите, это очередь за хлeбомъ. Бeдные люди, въ такой холодъ! Вeрно, у васъ въ Англiи этого нeтъ?

Онъ не сводилъ съ нея глазъ.

-- Какая прекрасная ночь, правда? -- сказала она дрогнувшимъ неожиданно голосомъ.-- "Да, сейчасъ, сейчасъ все будетъ сказано",-- едва дыша, подумала Муся.

-- Я вышелъ, чтобъ остаться наединe съ вами... Мнe нужно вамъ сказать... Намъ здeсь помeшаютъ... Пройдемъ туда...

Видимо очень волнуясь, онъ взялъ ее подъ руку и пошелъ съ ней въ сторону, по переулку. Черезъ минуту онъ остановился. Снизу прiятно пахло печенымъ хлeбомъ. Было почти темно. Людей не было видно. "Неужели у мeста дуэли Пушкина?.. Это было бы такъ удивительно, память на всю жизнь... Нeтъ, это простой переулокъ.. Стыдно думать объ этомъ... Сейчасъ все будетъ кончено... Но что ему сказать?" -- пронеслось въ головe у Муси.

-- Муся, я люблю васъ... Я прошу васъ быть моей женою.

Слова его были просты и банальны,-- Муся не могла этого не замeтить, какъ взволнована она ни была, какой торжествующей музыкой ни звучали эти слова въ ея душe. "Такъ съ сотворенiя мiра дeлали предложенiе. Но теперь м?н?e!.. Сейчасъ отвeтить или подождать?.. И к?а?к?ъ сказать ему? Лишь бы не сказать плоско... И не сдeлать ошибки по англiйски..." {413}

-- Я не могу жить безъ васъ и прошу васъ стать моей женой,-- повторилъ онъ, взявъ ее за руку.-- Согласны ли вы?

-- Я не могу отказать вамъ въ такомъ пустякe.

Онъ не понялъ или не оцeнилъ ея тона, затeмъ съ усилiемъ засмeялся,-смeхъ оборвался тотчасъ.

-- Вы говорите правду?.. Вы шутите?

-- Это была бы довольно глупая шутка.

Онъ поцeловалъ ей руку, затeмъ обнялъ ее и поцeловалъ въ губы. Она чуть-чуть отбивалась. Опять, съ еще гораздо большей силой, чeмъ при ихъ телефонномъ разговорe, счастье залило душу Муси, вытeснивъ все другое. Ей стало стыдно и себя, и своихъ мадригаловъ... "Надо стать достойной его!"

Они молча пошли назадъ. Не доходя до крыльца, Муся остановилась, "Такъ нельзя войти. Всe сейчасъ догадаются по нашимъ лицамъ, ужъ Глаша, конечно... Ну, и пусть!.. Нeтъ, не надо",-- подумала она. Какъ она ни была счастлива и сердечно-расположена ко всeмъ людямъ, Муся не хотeла такъ сразу все открыть Глашe.

-- Оставьте меня, Вивiанъ... Я хочу побыть одна.

Онъ взглянулъ на нее съ испугомъ, затeмъ, повидимому, какъ-то очень сложно объяснилъ ея слова. Наклонивъ голову, онъ выпустилъ ея руку и отошелъ, взбeжалъ на крыльцо своимъ легкимъ, упругимъ шагомъ. Муся вздохнула легче. "Да, все рeшено! Неужели можетъ быть такъ хорошо?" -- книжной фразой выразила она самыя подлинныя свои чувства.-- "Онъ изумительный!.."

Теперь все было другое, дома, снeгъ, эти оборванные люди. Конецъ очереди, у фонаря, былъ отъ нея въ двухъ шагахъ. "Бeдные, бeдные {414} люди!.." Муся оставила сумку въ муфтe, да и въ сумкe почти не было денегъ,-она все раздала бы этимъ людямъ. "Нeтъ, теперь и имъ будетъ житься легче, идутъ новыя времена",-- подумала Муся, вспомнивъ рeчь Горенскаго. Она яснымъ бодрящимъ, сочувственнымъ взглядомъ обвела очередь, встрeтилась глазами съ бабой и вдругъ опустила глаза,-- такой ненавистью обжегъ ее этотъ взглядъ. Мусe стало страшно. Она быстро направилась къ крыльцу.

-- Шлюха! -- довольно громко прошипeла баба.-- ...... въ шубe...

Въ толпe засмeялись. У Муси подкосились ноги. На крыльцe сверкнулъ свeтъ, появились люди. Колокольчикъ зазвенeлъ. Тройки подъeхали къ крыльцу.

-- Мусенька, что же вы скрылись? Вотъ ваша муфта,-- сказала Сонечка.

Назадъ eхали скучно. Было холодно, но по иному, не такъ, какъ по дорогe на острова. Клервилль сeлъ во вторыя сани: повидимому, сложное объясненiе словъ Муси включало и эту деликатность, давшуюся ему нелегко. Вмeсто него, рядомъ съ Витей, на скамейку сeлъ Никоновъ. Онъ начиналъ скисать,-петербургская неврастенiя въ немъ сказалась еще сильнeе, чeмъ въ другихъ. Глафира Генриховна была крайне озабочена, даже потрясена. Она сразу все поняла. Въ томъ, что, по ея догадкамъ, произошло, она видeла завершенiе блестящей кампанiи, которую Муся мастерски провела собственными силами, при очень слабой помощи родителей. "Да, ловкая, ловкая дeвчонка, нельзя отрицать",-- думала Глаша. Она думала также о томъ, что ей двадцать седьмой годъ, что жениха нeтъ и не предвидится, и что для нея выходъ замужъ Муси -тяжкiй ударь, если не {415} катастрофа. Глафира Генриховна сразу приняла рeшенiе перегруппировать фронтъ и сосредоточить силы на одномъ молодомъ адвокатe, который, правда, не могъ идти въ сравненiе съ Клервиллемъ, но былъ очень недуренъ собой и уже имeлъ хорошую практику. "Что-жъ дeлать... Да, она очень ловкая, Муся. И молчитъ, будетъ мнe теперь подавать его по столовой ложкe..."

"Разсказать или нeтъ?" -- спрашивала себя Муся.-- "Зачeмъ разсказывать? Глупо... Въ такую минуту плюнули въ душу... За что? Что я имъ сдeлала?.." -Она говорила себe, что не стоитъ объ этомъ думать, но ей хотeлось плакать. Ее разбирала предразсвeтная мелкая дрожь. Чуть-чуть жгло глаза.

Хотeлось плакать и Витe. Не глядя на Мусю, онъ молчалъ всю дорогу, думая то о самоубiйствe, то о дуэли. "Вотъ и Пушкинъ послалъ тому вызовъ... Нeтъ, дуэль глупость, конечно. Да онъ и не виноватъ, если она его любитъ... И самоубiйство тоже глупости... Не покончу я самоубiйствомъ... Но, можетъ быть, ничего и не было? Вотъ вeдь она сидитъ грустная... Можетъ, она ему отказала?"

Глафира Генриховна для приличiя время отъ времени говорила что-то скучное. Муся, Никоновъ скучно и коротко отвeчали.

Они подъeзжали къ Невe. Луна скрылась, стало совершенно темно. Вдругъ слeва, гдe-то вдали, гулко прокатился выстрeлъ. Дамы вскрикнули. Никоновъ поднялъ голову. Встрепенулся и Витя. Кучеръ оглянулся съ испуганнымъ выраженiемъ на лицe. За первымъ выстрeломъ послeдовали другой, третiй. Затeмъ все стихло.

-- Что это?.. Стрeляютъ? -- шопотомъ спросила Муся. {416}

-- Ну да, стрeляютъ. Р-революцiя,-- угрюмо проворчалъ Никоновъ, какъ полушутливо говорили многiе изъ слышавшихъ первые выстрeлы февраля.

"Ахъ, если бы вправду революцiя!" -- вдругъ сказалъ себe Витя. Въ его памяти промелькнуло то, что онъ читалъ и помнилъ о революцiяхъ -жирондисты, Дантонъ у Минье, Дмитрiй Рудинъ. Витя увидeлъ себя на баррикадe, со знаменемъ, съ обнаженной саблей. Баррикада была подъ окнами Муси. "Да, это былъ бы лучшiй исходъ... Ахъ, если бы, если бы революцiя!.. Только г?р?о?з?а можетъ принести мнe славу и сдeлать меня достойнымъ ея любви!.. А если не славу, то смерть",-- съ тоской и страстной надеждой думалъ Витя.

XIX.

Николай Петровичъ почувствовалъ себя нездоровымъ въ день юбилея Кременецкаго и долженъ былъ отказаться отъ участiя въ банкетe, поручивъ своей женe передать извиненiя юбиляру. На слeдующiй день Яценко не пошелъ на службу, ничего не eлъ съ утра и за обeдомъ не прикоснулся къ супу: видъ и запахъ eды вызывали въ немъ отвращенiе. Сославшись на острую головную боль, онъ заявилъ, что не будетъ обeдать. Наталья Михайловна, которая какъ разъ собиралась съ толкомъ, подробно разсказать о банкетe, обезпокоилась.

-- Ну, да, въ городe свирeпствуетъ гриппъ. Вотъ что значитъ такъ работать,-- не совсeмъ логично сказала она мужу.-- Сколько разъ я тебe говорила: никто, никто не работаетъ десять часовъ въ сутки. Конечно, это отъ переутомленiя, оно {417} всегда предрасполагаетъ къ гриппу... Хоть супа поeшь, я тебя умоляю...

Николай Петровичъ работалъ въ послeднее время не больше обычнаго. Усталость его была преимущественно моральная и сказывалась въ крайней раздражительности, которую онъ сдерживалъ съ большимъ трудомъ. Ничего не отвeтивъ на предложенiе поeсть хоть супа, онъ ушелъ къ себe въ кабинетъ и легъ на твердый кожаный диванъ, взявъ первую попавшуюся книгу. Но книги этой онъ не раскрылъ. У него очень болeла голова, ломило тeло. Наталья Михайловна принесла и подложила ему подъ голову большую подушку. Измученный видъ ея мужа ее разстроилъ.

Въ спальной, въ огромномъ, краснаго дерева шкапу, среди разложеннаго въ чрезвычайномъ порядкe тонкаго бeлья (къ которому имeла слабость Наталья Михайловна), между высокими стопками полотенецъ и носовыхъ платковъ, съ давнихъ временъ хранился семейный термометръ. Наталья Михайловна осторожно его вынула изъ футляра, глядя на лампу и морщась, необыкновенно энергичнымъ движеньемъ сбила въ желтенькомъ каналe столбикъ много ниже краснаго числа, затeмъ съ испуганнымъ и умоляющимъ выраженiемъ на лицe вошла на цыпочкахъ въ кабинетъ. Николай Петровичъ зналъ, что у него сильный жаръ, и не хотeлъ пугать своихъ. Однако, чтобъ отдeлаться отъ упрашиванiя, онъ согласился измeрить температуру и даже о минутахъ не очень торговался. Оказалось 39,2,-- больше, чeмъ предполагалъ самъ Яценко. Наталья Михайловна перепугалась не на шутку. Ея авторитетъ немедленно выросъ и, несмотря на слабые протесты Николая Петровича, по телефону былъ приглашенъ домашнiй врачъ Кротовъ. {418}

Витя, узнавъ о болeзни отца, зашелъ въ полутемный кабинетъ, но, по настоянiю Натальи Михайловны -- гриппъ такъ заразителенъ,-- долженъ былъ остановиться въ нeсколькихъ шагахъ отъ дивана. Николай Петровичъ, слабо и ласково улыбаясь, успокоилъ сына.

-- Да, да, конечно, пустяки. Завтра буду совершенно здоровъ... Иди, иди, мой милый.

Николая Петровича и трогали, и немного раздражали заботы близкихъ. Онъ всегда, въ шутливыхъ спорахъ съ женою, увeрялъ, что одинокому человeку и болeть гораздо легче. Теперь ему хотeлось, чтобъ его оставили одного и чтобъ ему дали чаю съ лимономъ. Наталья Михайловна, однако, сомнeвалась, не повредитъ ли чай больному. Николай Петровичъ, отъ усталости и раздраженiя, не настаивалъ. Онъ лежалъ на диванe, глядя усталымъ, неподвижнымъ взглядомъ на висeвшiе противъ дивана портреты Сперанскаго, Кавелина, Сергeя Заруднаго. Мысли Яценко безпорядочно перебeгали отъ Загряцкаго и Федосьева къ его собственной неудавшейся жизни. "И слeдователь, оказывается, плохой... Нeтъ, такъ нельзя ошибаться... А тотъ негодяй, Загряцкiй, по формальнымъ причинамъ все еще въ тюрьмe, хоть я знаю, что онъ невиновенъ въ убiйствe... Вотъ она, формальная правда", -- думалъ онъ. Почему-то ему часто вспоминался Браунъ, его визитъ, его странные разговоры,-- онъ тотчасъ съ непрiятнымъ чувствомъ гналъ отъ себя эти мысли. "Да, нехорошо, очень нехорошо!.." -- вслухъ негромко сказалъ Яценко, прикрывая рукой глаза. Единственное свeтлое былъ Витя. Но и съ мальчикомъ что-то было неладно. Отъ Вити Яценко переходилъ мыслью къ судьбамъ Россiи. "Всюду грeхъ, ошибки, преступленiя",-- тоскливо думалъ Николай Петровичъ, вглядываясь {419} въ лица своихъ любимыхъ политическихъ дeятелей. "Они бы до этого не довели... Но они умерли... И я скоро умру... Какое же мнe дeло до всего этого?" -- Голова у него мучительно болeла.

Въ десятомъ часу вечера прибылъ Кротовъ, добродушный старикъ, крeпкiй, лысый и краснолицый. Онъ призналъ болeзнь инфлюэнцой, прописалъ лекарство и строгую дiэту; чай съ лимономъ, однако, разрeшилъ, но не иначе, какъ очень слабый. Наталья Михайловна попросила доктора прieхать и на слeдующее утро.

-- Вотъ еще, стану я прieзжать, у меня есть больные посерьезнeй, чeмъ онъ,-- сказалъ весело Кротовъ, съ давнихъ поръ свой человeкъ въ домe: онъ зналъ, что для Яценко пять рублей деньги и что о безплатномъ леченьи -"ахъ, полноте, какiе между нами счеты" -- не можетъ быть рeчи. -- Денька черезъ два загляну... Если буду живъ, -- сказалъ онъ Натальe Михайловнe,-такъ миленькая, всегда говорилъ Толстой, нашъ ненавистникъ... Не любилъ насъ, ругалъ, а у насъ лечился всю жизнь, Левъ Николаевичъ (докторъ произносилъ по старинному: Лёвъ; рeчь у него вообще была старинная, хоть онъ щеголялъ разными новыми словечками и прибаутками). И правъ: вeдь я же романовъ не пишу, а ругать романистовъ ругаю...

-- И подeломъ,-- сказала увeренно Наталья Михайловна.

-- Разумeется, подeломъ. Какъ ихъ, теперешнихъ, не ругать: какiе-то пошли Андреевы, Горькiе, Сладкiе. Въ наше время настоящiе были писатели: ну, Тургеневъ, Достоевскiй, или Станюковичъ... Это не фунтъ изюма... Ну-съ, такъ аспиринцу сейчасъ скушаемъ, а то, второе, что я пропишу, черезъ часъ. И завтра будемъ здоровы... {420}

Кротовъ говорилъ съ Николаемъ Петровичемъ такъ, какъ могъ бы говорить съ Витей. Недоброжелатели утверждали, что старикъ давно выжилъ изъ ума и перезабылъ всe лекарства. Однако, практика у него была огромная,-- такъ бодрилъ больныхъ его тонъ.

-- Натурально, пустяки,-- сказалъ онъ Натальe Михайловнe, садясь въ столовой писать рецептъ.-- Черезъ три дня можетъ идти на службу... Ну-съ, а наши почки какъ, миленькая?

Наталья Михайловна не прочь была за тe же пять рублей спросить доктора и о своемъ здоровьи. Онъ далъ успокоительныя указанiя.

-- Сто лeтъ гарантирую, миленькая, больше никакъ не могу, себe дороже стоитъ... А вы знаете, въ городe безпорядки,-- сказалъ докторъ, вставая и помахивая въ воздухe бумажкой.-- Eду сюда, идутъ мальчишки, рабочiе, поютъ, дурачье... Какъ это, "Варшавянка", что-ли? Дурачье!.. А ночью даже пострeливали.

-- Да, мнe Витя говорилъ, онъ на островахъ катался и слышалъ стрeльбу. Только я не пойму, кто въ кого могъ ночью стрeлять?

-- Стрeляли, стрeляли,-- радостно повторилъ старикъ.

-- Вдругъ въ самомъ дeлe революцiя, а?

-- Вздоръ! Семьдесятъ лeтъ живу, никакой революцiи не видалъ. Я самъ въ шестьдесятъ первомъ году что-то пeлъ, болванъ этакой, да не допeлся... Нeтъ, вeрно это было позже, въ шестьдесятъ четвертомъ... Не будетъ революцiи, пропишутъ имъ казачки варшавянку, все и кончится, -- рeшительно сказалъ докторъ.-- А засимъ мнe все равно, посмотрю и на революцiю... Давно пора и тeхъ господъ проучить, звeздную палату... Такъ вотъ, миленькая, это отдайте Марусe... А, Витька, здравствуй, ты какъ живешь? {421}

Наталья Михайловна вышла съ рецептомъ въ кухню. Докторъ подвелъ упиравшагося Витю къ лампe.

-- Нехорошо,-- сказалъ онъ.-- Подъ глазами круги. И глаза красные... Плакалъ, что ли?

Онъ задалъ нeсколько вопросовъ, отъ которыхъ Витя густо покраснeлъ.

-- Гимнастику надо дeлать, балбесъ,-- сказалъ строго Кротовъ.-- Я, кажется, старше тебя, да? Чуть старше: пошелъ семьдесятъ первый годъ (съ нeкоторыхъ поръ онъ остановился въ возрастe), а каждый день дeлаю гимнастику. Каждый день, чуть встаю, еще передъ гошпиталемъ. Вотъ такъ... -Онъ присeлъ, дeйствительно довольно легко, поднялся и сдeлалъ нeсколько движенiй руками. -- Разъ -- два... Разъ -- два -- три... Обливанiе и гимнастика, гимнастика и обливанiе... И спать на твердомъ тюфякe... И объ юбкахъ меньше думать, слышишь? И ни на какiе острова по ночамъ не eздить... Зачeмъ вы его на острова пускаете? -- обратился онъ къ вошедшей Натальe Михайловнe.-- Ну-съ, до свиданья, миленькая... До свиданья, Витька... Послeзавтра, хоть и не нужно, заeду, если буду живъ...

-- Да вы моложе и крeпче насъ всeхъ!

-- Не жалуюсь, не жалуюсь...

Демонстративно отказавшись отъ помощи хозяевъ, онъ самъ надeлъ древнюю норковую шубу, еще пошутилъ и ушелъ, ожививъ весь домъ, наглядно и несомнeнно доказавъ пользу медицины.-- "Прямо удивительный человeкъ, такихъ больше не будетъ, не вамъ чета!" -- съ искреннимъ восторгомъ сказала Витe Наталья Михайловна. Успокоенная врачемъ, она взяла домъ въ свои руки, чувствуя приступъ особенной энергiи и {422} жажды дeятельности: теперь все было на ней. Николай Петровичъ раздeлся и перешелъ въ спальную, гдe къ кровати былъ приставленъ низенькiй, покрытый салфеткою, столикъ. Горничная поставила самоваръ. Маруся побeжала въ аптеку.

Утромъ на службу дали знать о болeзни Николая Петровича. Болeзнь эта, разумeется, не была серьезной. Однако въ нормальное время нeсколько человeкъ, ближайшихъ друзей и сослуживцевъ (родныхъ у Яценко не было), навeрное тотчасъ зашли бы его "провeдать" или, по крайней мeрe, справились бы по телефону. На этотъ разъ никто не зашелъ, что не совсeмъ прiятно удивило Наталью Михайловну: визиты были совершенно не нужны, скорeе мeшали; но они входили въ обычный уютно-волнующiй церемонiалъ не-опасныхъ болeзней.

Въ этотъ же день Маруся вернулась съ базара въ большомъ возбужденiи. Она радостно повторяла, что народъ совсeмъ взбунтовался: на Выборгской сторонe разгромили лавки. Глаза Маруси сiяли торжествомъ. Хотя Наталья Михайловна раздeляла либеральные взгляды своего мужа, ея первое впечатлeнiе отъ словъ прислуги и особенно отъ ея безтолково-торжествующаго вида было непрiятное. Съeстныхъ припасовъ Маруся принесла очень немного,-- на базарe ничего не было; курицу для бульона больному барину удалось достать лишь по доброму знакомству съ торговкой, у которой они всегда покупали. Наталья Михайловна не повeрила, что ничего нельзя получить, и сама пошла за покупками. Но по близости отъ ихъ квартиры лавки въ большинствe были закрыты наглухо. Кое-гдe торговля еще шла, однако Наталья Михайловна, къ собственному удивленiю, не рeшилась стать въ длинную очередь, {423} -- такой недружелюбный видъ былъ у стоявшихъ тамъ женщинъ. Когда она, съ пустыми руками, возвращалась домой, по улицe на рысяхъ, съ отчетливымъ, волнующимъ топотомъ, проeхалъ казачiй отрядъ. Сердце у Натальи Михайловны забилось сильные обыкновеннаго. Швейцаръ, съ тeмъ же безтолково-торжествующимъ видомъ, вполголоса ей сообщилъ, что фараонъ съ угла куда-то ушелъ и что на Невскомъ, слышно, разбили трамвайные вагоны. Такiя же извeстiя привезъ изъ Тенишевскаго училища взволнованный Витя. На улицахъ были столкновенiя толпы съ полицiей.

Наталья Михайловна не рeшилась сказать Николаю Петровичу о томъ, что происходило, боясь его взволновать. Витя послe скуднаго обeда куда-то исчезъ. Наталья Михайловна расположилась въ креслe у высокой стоячей лампы и раскрыла утреннюю газету. Она прочла отдeлъ модъ, хронику, телеграммы, лeниво подумала о томъ, что могло быть на мeстe бeлаго просвeта (къ просвeтамъ привыкли), просмотрeла интересныя объявленiя и списокъ недоставленныхъ телеграммъ, приступила было къ думскому отчету и задремала: плохо спала ночью. Вдругъ ее разбудилъ какой-то грохотъ... Наталья Михайловна вскрикнула, схватилась за сердце и бросилась къ окну. Люди бeжали съ растеряннымъ видомъ по слабо освeщенной, печальной улицe. Пальба трещала четко и часто. Одинъ изъ бeжавшихъ по мостовой людей метнулся въ сторону и укрылся въ подворотнe За нимъ то же сдeлали другiе. Въ это мгновенье въ комнату вбeжали въ волненiи горничная, Маруся. Затeмъ явился швейцаръ, уже бывшiй навеселe. По его словамъ, это били пулеметы на Невскомъ. Однако, онъ радостно совeтовалъ не подходить къ окнамъ. {424}

Тутъ Наталья Михайловна съ ужасомъ подумала, что Вити нeтъ дома. Она заметалась по квартирe, бросилась было къ мужу, но остановилась у дверей. Николай Петровичъ спалъ: спальная выходила окнами во дворъ, и тамъ стрeльба была менeе слышна. Наталья Михайловна вспомнила о телефонe и принялась звонить къ товарищамъ Вити. Вездe телефонъ былъ занятъ, приходилось долго ждать соединенiя. Вити нигдe не было. Прислуга ахала. Задыхаясь отъ отчаянья, Наталья Михайловна уже себe представляла, какъ по лeстницe несутъ на носилкахъ тeло Вити. Вдругъ раздался звонокъ -- и Витя появился живой и невредимый. Никакихъ приключенiй съ нимъ не было, но онъ тоже слышалъ вблизи стрeльбу, видeлъ бeгущихъ людей и понялъ, что дома будутъ о немъ безпокоиться.

Наталья Михайловна набросилась на сына. Отъ шума взволнованныхъ голосовъ проснулся Николай Петровичъ. Онъ чувствовалъ себя гораздо лучше. Наталья Михайловна сочла возможнымъ разсказать мужу о событiяхъ. Витя привезъ новости, восходившiя, черезъ три промежуточныхъ инстанцiи, къ Государственной Думe. Всe партiи объединились въ общемъ порывe къ освобожденiю страны. Войска заперты въ казармахъ,-- очевидно, правительство никакъ не можетъ на нихъ положиться. Офицерство на сторонe народа. Волненiе Николая Петровича было радостнымъ, почти восторженнымъ,-- эти событiя точно разрeшили что-то тяжелое въ его личной жизни. Николай Петровичъ не сомнeвался въ побeдe страны надъ правительствомъ. Остатокъ вечера они провели въ спальной, втроемъ, въ такомъ сердечномъ, любовномъ и приподнятомъ настроенiи, котораго, быть можетъ, никогда не испытывала ихъ дружная семья. Эта атмосфера въ представленiи {425} Натальи Михайловны какъ-то соединилась съ происходившими событiями и повлiяла на ея отношенiе къ нимъ.

На слeдующiй день Николай Петровичъ почти совсeмъ оправился, температура упала до 36 градусовъ. Въ городe же начались невиданныя и неслыханныя дeла. Газеты не вышли. Только тутъ петербуржцы почувствовали, какое огромное мeсто газеты занимали въ жизни и какую тревогу вносило въ нее ихъ отсутствiе. Телефонъ заработалъ, передавая самыя удивительныя извeстiя. Закрылось все, фабрики, магазины, учебныя заведенiя. Но радость и оживленiе въ столицe были необычайныя. Наталья Михайловна телефонировала друзьямъ мужа. Разговоръ о впечатлeнiяхъ былъ тоже безтолковый и восторженный. Люди безъ всякаго стeсненiя говорили по телефону о такихъ вещахъ, о которыхъ прежде въ тeсномъ кругу разговаривали, понижая голосъ. Друзья Николая Петровича принадлежали преимущественно къ либеральному лагерю. Однако, такъ же восторженно высказался о событiяхъ консерваторъ Артамоновъ, считавшiйся "нeсколько правeе октябристовъ". Онъ еще больше волновался, чeмъ другiе.

-- Что? Боленъ? -- кричалъ онъ по телефону. -- Ну, разумeется, пустяки... Событiя-то каковы, а? Давно пора убрать всeхъ этихъ швабовъ и германофиловъ!.. Что?.. Сердечно поздравьте Николая Петровича... Какъ съ чeмъ?.. Уберемъ господъ Штюрмеровъ и всeмъ народомъ дружно возьмемся за войну... Да, впряжемся съ новой силой!.. Армiя должна сказать свое слово... А?.. Что?.. Кто говоритъ?

Натальe Михайловнe помнилось, что Штюрмеръ ушелъ и что у власти находятся люди съ русскими фамилiями. Но желанiе понять {426} происходившiя событiя, какъ патрiотическiй бунтъ армiи противъ германофиловъ, было, видимо, слишкомъ сильно въ Артамоновe. Въ эту минуту съ нимъ соединили кого-то еще. Наталья Михайловна услышала новый взрывъ восторженныхъ рeчей Владимiра Ивановича. Она повeсила трубку и радостно пошла передавать поздравленiя мужу.

Все было бы хорошо, если-бъ не Витя. Съ нимъ съ утра произошелъ непрiятный разговоръ, и отъ атмосферы предыдущаго вечера осталось немного. Наталья Михайловна рeшительно заявила, что только сумасшедшiй человeкъ можетъ въ такое время выходить на улицу. Витя не менeе рeшительно отвeтилъ, что, если всe такъ будутъ разсуждать, некому будетъ вести борьбу.

-- Обязанность каждаго гражданина прiобщиться къ дeлу и принять въ немъ личное участiе, -- горячо сказалъ онъ.

По существу Наталья Михайловна ничего возразить не могла, однако заперла на замокъ мeховую шапку сына. Это не помогло. Витя, въ послeднiе мeсяцы отбившiйся отъ рукъ, ушелъ изъ дому тайкомъ въ лeтней шляпe. Николай Петровичъ, въ отвeтъ на страстную жалобу жены, сказалъ ей, что понимаетъ сына,-- Наталья Михайловна только махнула рукой. Впрочемъ, теперь по близости отъ ихъ квартиры стрeльбы не было слышно, и это ослабляло ея тревогу. Но телефоны приносилъ все болeе грозный извeстiя. Въ разныхъ частяхъ города дeйствовали пулеметы. Нeкоторые, прiукрашивая, даже говорили: "идутъ бои",-- совсeмъ какъ въ сообщенiяхъ ставки. Къ удивленiю Натальи Михайловны, почти всe знакомые, къ которымъ она звонила за свeдeнiями, оказывались у себя дома. Позвонила она и къ Кременецкимъ, и оттуда ей, въ томъ же тревожно-восторженномъ тонe, сообщили новости, шедшiя {427} прямо отъ князя Горенскаго. Въ войскахъ настроенье явно сочувственное Государственной Думe, ждутъ съ минуты на минуту ихъ перехода на сторону революцiи,-- Наталья Михайловна тутъ впервые услышала, въ примeненiи къ происходившимъ событiямъ, слово "революцiя", брошенное твердо, какъ самое естественное.

-- Ну, слава Богу! -- сказала она и подeлилась съ Тамарой Матвeевной своей тревогой. Узнавъ, что Витя ушелъ изъ дому, Тамара Матвeевна, воплощенная доброта, ахнула.

-- Но какъ же вы его отпустили? Господи!.. Всe сидятъ дома... Я...

Тамара Матвeевна чуть не сказала, что она утромъ прямо вцeпилась въ Семена Исидоровича, который р?в?а?л?с?я въ Государственную Думу. "Именно теперь ты долженъ беречь себя... Теперь такiе люди, какъ ты, особенно нужны Россiи!" -- сказала она мужу. Семенъ Исидоровичъ уступилъ, но почти не отходилъ отъ телефона, безпрерывно сносясь съ извeстнeйшими людьми столицы.

-- Да что же можно было сдeлать? Онъ тайкомъ удралъ... Ошалeлъ мальчишка, не въ чуланъ же было его запереть! -- сказала въ отчаянiя Наталья Михайловна, тревога которой опять усилилась отъ словъ Тамары Матвeевны.

-- Ну, Богъ дастъ, ничего не случится. Но когда онъ вернется, заприте вы его и не выпускайте. Это безумiе!..

-- Милая,-- умоляющимъ тономъ сказала Наталья Михайловна,-- я ему велю позвонить вамъ. Скажите вы ему, ради Бога!.. Пусть ему Муся скажетъ, она имeетъ на него влiянiе... Спасибо, родная. Ну, прощайте... Господи!..

Витя опять вернулся вполнe благополучно и даже побeдителемъ, но видъ у него былъ измученный и потрясенный, хоть торжествующiй. На {428} этотъ разъ онъ принималъ участiе въ огромномъ уличномъ митингe на Невскомъ Проспектe, у зданiя Городской Думы. На митингe этомъ произносились такiя рeчи, отъ которыхъ, въ передачe Вити, у Натальи Михайловны остановилось сердце. Появилась полицiя. Въ толпe запeли одновременно "Марсельезу" и "Вихри враждебные". Произошло столкновенiе. Откуда-то раздался выстрeлъ, и тотчасъ затрещали пулеметы. Всe бросились вразсыпную. На глазахъ у Вити свалилось нeсколько человeкъ. Витя весь дрожалъ, разсказывая, хоть старался с?п?о?к?о?й?н?о ?у?л?ы?б?а?т?ь?с?я. Онъ подумывалъ о томъ, чтобы обзавестись оружiемъ; у него даже былъ на примeтe револьверъ, "правда, не браунингъ и не парабеллюмъ, а Смитъ-Вессонъ, но хорошiй и большого калибра". Наталья Михайловна съ ужасомъ слушала сына. Теперь ей все было безразлично, лишь бы кончились такiя дeла и вернулась спокойная жизнь. Она сказала Витe, что Муся Кременецкая звонила по телефону и просила ее вызвать. Витя немедленно это сдeлалъ. Муся подошла къ аппарату, выслушала его разсказъ и прочла ему наставленiе.

-- Да, да, если вы хоть немного обо мнe думаете,-- сказала она и тотчасъ поправилась,-- о насъ всeхъ, о вашихъ родителяхъ... Вы уже исполнили свой долгъ и довольно. Сдeлайте это для меня, Витя, если вы не думаете о себe.

Необыкновенно тронутый и взволнованный ея словами, Витя обeщалъ больше не выходить изъ дому, пока все немного не успокоится. "Нeтъ, ничего съ Клервиллемъ не было",-- подумалъ онъ, и душа его зажглась радостью. Онъ сдержалъ слово. На улицахъ пальба грохотала день и ночь. Въ сосeднемъ домe разгромили квартиру какого-то генерала. Объ этомъ, съ тeмъ же торжествующимъ, даже нeсколько вызывающимъ {429} видомъ, разсказывала господамъ Маруся. Однако въ домe Яценко стало спокойнeе. Николай Петровичъ всталъ съ постели и обeдалъ съ семьей, Обeдъ былъ источникомъ веселья. Подавали то, что можно было найти въ кладовой, да еще въ сосeдней лавкe, открывавшейся иногда часа на два: шпроты, "альбертики", ветчину, варенье.

Затeмъ стрeльба ослабeла. Стали приходить прiятели, знакомые; среди нихъ были и такiе, фамилiи которыхъ не помнили хозяева. Зашелъ нотарiусъ, жившiй въ первомъ этажe дома, никогда до того у нихъ не бывавшiй. При встрeчe люди поздравляли другъ друга и обнимались, точно это былъ какой-то вновь установленный обрядъ. Сначала это показалось Яценко страннымъ и неестественнымъ; потомъ онъ привыкъ, первый обнималъ друзей и чуть не обнялся съ нотарiусомъ. Николай Петровичъ былъ совершенно здоровъ и собирался выйти, но не зналъ, куда отправиться: о службe не могло быть рeчи, идти "въ гости" не хотeлось.

Поздно вечеромъ Яценко сказали по телефону, что горитъ зданiе Суда. Это столь неожиданное извeстiе потрясло слeдователя. Онъ немедленно надeлъ шубу и вышелъ на улицу, несмотря на протесты и просьбы Натальи Михайловны.

XX.

Стрeльба затихла. На улицахъ было оживленiе необыкновенное. Толпы народа валили съ Невскаго по Литейному, по Надеждинской, по Знаменской. Шли и по мостовой, хотя было достаточно мeста на тротуарахъ. Яценко вглядывался въ проходившихъ людей и не узнавалъ петербургской толпы. Одни шли, какъ на сценe статисты {430} во время побeднаго марша, другiе -- такъ, точно неслись куда-то на крыльяхъ. Восторженное волненiе выражалось на всeхъ лицахъ. У многихъ было даже м?о?л?и?т?в?е?н?н?о?е выраженiе, которое показалось Николаю Петровичу неестественнымъ. Онъ былъ человeкъ чрезвычайно искреннiй и не могъ оставаться долго въ состоянiи фальшивыхъ чувствъ.

Видъ этой толпы немного измeнилъ настроенiе Николая Петровича. Событiя по прежнему переполняли его душу радостью, но уже меньше, чeмъ дома. Онъ еще неясно сознавалъ эту перемeну и нeсколько ея стыдился. "Нельзя быть впечатлительнымъ, какъ нервная дама!" -- сказалъ себe Яценко.-- "Всe радуются освобожденiю страны и совершенно правы. Сбылась мечта декабристовъ, мечта десятка поколeнiй... Но все-таки что-то не то... Вотъ и послe взятiя Перемышля такая же была радость на улицахъ -- искренняя и не совсeмъ искренняя.... Собственно настоящiй восторгъ можетъ быть только отъ событiй личныхъ",-- нерeшительно подумалъ онъ. Загораживая дорогу Николаю Петровичу, два человeка заключили другъ друга въ объятiя. Онъ раздраженно на нихъ взглянулъ, пытаясь короткими шажками обойти ихъ то справа, то слeва.

-- ...Да, какъ же, у казармъ войска б?р?а?т?а?ю?т?с?я съ народомъ! -восторженно сказалъ господинъ въ котиковой шапкe,-- я самъ видeлъ!..

-- Господи, неужели это окончательно? Довелось же дожить!.. Изъ тюремъ выпустили у?з?н?и?к?о?в?ъ, которые тамъ т?о?м?и?л?и?с?ь...

"Какъ однако неестественно стали говорить люди",-- подумалъ Яценко, проходя.-- "Разумeется, прекрасно, что войска отказываются стрeлять въ народъ, но "братаются"!.. Какъ это дeлаютъ? {431} Что такое "братаются"? -Онъ едва ли не впервые услышалъ тогда это слово.

Казачiй отрядъ проeхалъ легкой рысью, разрeзая проходъ на улицe. Отшатнувшаяся къ тротуарамъ толпа смотрeла на казаковъ съ тревожнымъ чувствомъ, какъ бы еще не выяснивъ своего отношенiя къ этому явленiю. У казаковъ видъ былъ тоже странный, чуть растерянный и вмeстe молодцеватый болeе обычнаго,-- словно и они еще не рeшили, что нужно дeлать: не то б?р?а?т?а?т?ь?с?я съ толпою, не то взяться за нагайки. Николаю Петровичу показалось, что и то, и другое одинаково возможно. Казаки свернули въ боковую улицу и скрылись. Всe вздохнули свободнeе. "По Литейному, пожалуй, не пройти",-- сказалъ себe Яценко,-- "надо выйти на Шпалерную... Не можетъ быть, однако, чтобы сгорeлъ судъ"... Онъ думалъ о своей камерe, о дeлахъ, о документахъ. Вдругъ впереди раздались рукоплесканья. Въ одно мгновенье они распространились по улицe и смeшались съ криками "Ур-ра"!.. Справа медленно выeзжалъ грузовикъ съ краснымъ флагомъ. На немъ сидeли и стояли солдаты съ ружьями въ самыхъ странныхъ позахъ: свeсивъ ноги какъ съ телeги, на колeняхъ, на корточкахъ, во весь ростъ. Высокiй солдатъ стоялъ на грузовикe, приложивъ ружье къ плечу, нeсколько прищуривъ глазъ. Рядомъ съ Николаемъ Петровичемъ молодые люди съ яростью апплодировали изо всей силы и что-то ревeли. Яценко вдругъ хлопнулъ раза два въ ладоши,-- на немъ были толстыя ватныя перчатки, апплодировать было невозможно, но и этого случайнаго поступка онъ потомъ долго себe не прощалъ. Грузовикъ проeхалъ къ Невскому, мимо Николая Петровича прошло дуло ружья,-- онъ невольно уклонился съ непрiятнымъ чувствомъ. Ему навсегда запомнился {432} этотъ высокiй скуластый и прыщеватый солдатъ съ фуражкой набекрень, съ пулеметной лентой черезъ плечо; лицо у него было тупое, испуганное и злобное. "Нeтъ, не то, не то"...-- тоскливо подумалъ Яценко.

По Шпалерной пройти было легче. Николаю Петровичу попадались въ толпe знакомыя лица. Весь Петербургъ высыпалъ на улицу. Яценко шелъ довольно быстро. Волненiе его все усиливалось по мeрe приближенiя къ Суду. Вдругъ онъ снова услышалъ впереди крики "ура"! Къ нему приближался странный шатающiйся огонь. Николай Петровичъ увидeлъ молодыхъ рабочихъ, бeжавшихъ по мостовой съ ф?а?к?е?л?о?м?ъ. У факела, поднявъ лeвую руку и оглядываясь по сторонамъ, неестественно-большими шагами шагалъ человeкъ въ тулупe; въ правой рукe онъ держалъ обнаженную саблю. За нимъ толпа несла на плечахъ, съ трудомъ поспeвая за факельщиками, странно одeтыхъ людей, которые кричали и махали шапками, то неловко поднимаясь, точно въ стременахъ, то хватаясь за плечи и шеи несущихъ. Процессiя поровнялась съ фонаремъ. Яценко остановился,-- лицо его дернулось: среди людей, которыхъ несли на рукахъ, онъ узналъ Загряцкаго.

Судъ, повидимому, былъ подожженъ давно. Зданiе горeло изнутри. Къ небу валилъ густой рыжеватый дымъ. Мостовая была засыпана кипами бумагъ, осколками стеколъ. На противоположномъ тротуарe Литейнаго стояла толпа. Но никто и не пытался тушить пожаръ. Здeсь было тише, чeмъ на прилегавшихъ улицахъ. Одно изъ оконъ зданiя ровно свeтилось блeднымъ свeтомъ. Тамъ еще горeла какимъ-то чудомъ уцeлeвшая лампа,-- этотъ ровный свeтъ не могли забыть люди, видeвшiе пожаръ Суда. На углу {433} Захарьевской Николай Петровичъ увидeлъ знакомыхъ адвокатовъ: они озабоченно суетились около большихъ портретовъ, прислоненныхъ къ стeнe дома. Яценко, чувствуя слабость и дрожь въ ногахъ, пробрался къ углу и поздоровался со знакомыми. Здeсь были Кременецкiй, Фоминъ. Семенъ Исидоровичъ молча, крeпко и взволнованно сжалъ руку слeдователя. Въ нeсколькихъ шагахъ отъ нихъ у фонаря неподвижно стоялъ Александръ Браунъ. Въ глазахъ Николая Петровича скользнулъ испугъ. Браунъ смотрeлъ на пожаръ холоднымъ, почти безжизненнымъ взглядомъ.

-- ...Положительно злой рокъ преслeдуетъ всe творенiя Баженова,-говорилъ сокрушенно Фоминъ.-- Вспомните Царицынскiй дворецъ или Кремлевскiй... Въ этомъ чудесномъ зданiя намeчалось возвращенiе къ нашему удивительному, еще не оцeненному барокко. Я думаю...

-- Ахъ, полноте, до того ли теперь? -- сказалъ, морщась, Кременецкiй. Оглушительный трескъ прервалъ его слова. Полуовальное окно второго этажа лопнуло, стекло повалилось на улицу. Семенъ Исидоровичъ схватился за голову.

-- Все-таки здeсь прошла наша жизнь,-- сказалъ онъ. Голосъ его вдругъ дрогнулъ отъ искренняго волненiя. Яценко увидeлъ слезы въ глазахъ Семена Исидоровича и почувствовалъ, что у него у самого подходятъ къ горлу рыданья. "Да, здeсь прошла наша жизнь... Можетъ быть, и всему конецъ... Вeдь это Россiя горитъ!" -- подумалъ Николай Петровичъ. Пламя метнулось въ окно, изогнулось, лизнуло фреску надъ оваломъ, изображавшую какой-то портфель. -"Пусть же хоть дeти наши будутъ счастливeе, чeмъ были мы"!.. {434}

Огонь вырвался наружу и охватилъ зданiе, стeны, крышу, отсвeчиваясь заревомъ въ небe, освeщая невеселый праздникъ на развалинахъ погибающаго государства. {435} {436}

Примeчанiе

(Къ стр. 318)

* 1.

*) Столкновенiя между интересами правосудiя и принципами высшей политической полицiи дeйствительно иногда происходили въ Россiи (какъ и въ другихъ странахъ) и порою прiобрeтали чрезвычайную остроту. Департаментъ полицiи строго стоялъ на томъ, что онъ и въ случаe такого столкновенiя не долженъ выдавать своихъ сотрудниковъ. Полковникъ Мясоeдовъ (впослeдствiи столь извeстный, благодаря дуэли, процессу и казни) былъ въ свое время уволенъ въ отставку за то, что счелъ возможнымъ на судe сообщить о принадлежности какого-то лица къ охранному дeлу. Бывали и рeдкiя исключенiя. Такъ, напр., въ пору процесса Бейлиса, послe долгихъ колебанiй, послe доклада министру внутреннихъ дeлъ, Департаментъ Полицiи разрeшилъ начальнику кiевскаго губернскаго жандармскаго управленiя заявить на судe, что Махалинъ, одинъ изъ важныхъ свидeтелей по процессу, въ свое время состоялъ секретнымъ сотрудникомъ охраны (начальникъ жандармскаго управленiя, однако, этого не сдeлалъ). Слова, "розыскные офицеры, въ смыслe выдачи сотрудниковъ, была воспитаны въ томъ, что эта тайна должна умереть вмeстe съ ними; они не могли ее открыть" принадлежать одному изъ самыхъ выдающихся представителей политической полицiи Россiи, {437} съ которымъ, впрочемъ, не имeетъ ничего общаго Федосьевъ, фигура полусимволическая и вымышленная (какъ всe дeйствующiя лица романа "Ключъ").

Принципъ безусловнаго храненiя разнаго рода тайнъ, повидимому, проводится органами высшей политической и военной полицiи при любомъ государственномъ строe. Ему одинаково слeдовали и Третье Отдeленiе, не опубликовавшее записки Бакунина (хотя она, конечно, могла нанести весьма тяжкiй моральный ударъ знаменитому революцiонеру), и республиканскiя власти современной Германiи: онe, какъ извeстно, до сихъ поръ ничего не сообщили о сношенiяхъ нeкоторыхъ большевистскихъ вождей съ нeмецкимъ генеральнымъ штабомъ во время войны (хотя въ цeляхъ внутренней политики опубликованiе соотвeтственныхъ документовъ могло бы быть весьма выгодно германскимъ правящимъ кругамъ). {438}