Книга 2_Тропа каравана

Глава 4

Дни тянулись медленно, не торопясь. Величественно вскинув голову и расправив плечи, время смотрело свысока на окружающий мир, его бескрайнюю белизну и зевало от тоски. Лишь изредка яркие огоньки любопытства вспыхивали в его глазах, заставляя шагать быстрее во власти какого-то порой совсем необъяснимым задором.

Однако потом, стоило этому огню угаснуть, движения вновь становились плавно сонливы, а мысли длинны и неповоротливы.

И, все же, незаметно мгновения сливались в дни, а те неуклонно перерастали в неделю, делая то, что еще совсем недавно казалось непривычным и даже пугающим, блеклой обыденностью.

Люди восприняли произошедшие перемены, живым олицетворением которых был чужой караван, на удивление спокойно. Атен опасался, что караванщики выкажут свое недовольство, возможно, даже соберутся на сход, надеясь, что их единая воля заставит хозяина каравана изменить решение. Но этого не произошло. Более того, сколько он ни вглядывался в лица своих спутников, он не видел ни укора, ни сожаления о случившемся.

Впрочем, Атен сознавал, что в сохранении спокойствия была и заслуга чужаков. Они правильно себя повели: старались быть полезными, но не досаждали вниманием, были приветливы и разговорчивы, но не лезли с ненужными расспросами и не вмешивались не в свои дела.

Собственно, между караванами уже давно не было черты: и дозорные действовали сообща, и люди шагали друг рядом с другом, и подростки передружились… Все шло к тому, что караваны вот-вот сольются воедино, объединяя свои знания и силу. И, все же, что-то удерживало Атена от этого шага, который, в сущности, лишь подтвердил бы то, что произошло на деле. Он чувствовал в людях другого каравана нечто… чужое, что ли. Он просто не мог подобрать другого слова.

Оглядываясь вокруг, хозяин каравана читал то же чувство в глазах спутников. И самым ярким проявлением его было недоверие. Даже дети, вряд ли до конца понимая, что заставляло их родителей скрывать правду, упрямо молчали, не пытаясь похвастаться тем, что в их караване идет маг. Сам же Шамаш держался в стороне от чужаков. Он скорее избегал их, чем просто присматривался со стороны.

Мати и вовсе с первого мига не понравились люди другого каравана. Был ли это страх или простое нежелание расставаться с привычным положением вещей, – наверное, всего понемногу. В ее глазах подолгу задерживалась обида, словно девочке казалось, что отец, все взрослые, и даже сама Метель предали ее.

Скрывшись от всего мира в повозке, она лелеяла это чувство, укачивала, будто любимую куклу, питала слезами…

Девочка предпочла бы вовсе не вылезать из своего укрытия, но скука гнала ее к людям.

Осторожно подобравшись к пологу, словно за ним бушевали самые жестокие и дикие ветра, сравнявшие небо с землей, Мати выглянула наружу и разочарованно поморщилась: вокруг царил ясный солнечный денек. Голубой купол небес шатром вставал над золотистыми, похожими на сладкую сахарную пряжу, снегами, ветер легонько посвистывал на тоненькой веселой дудочке, словно звал поиграть…

Нет, сейчас ей хотелось лишь одного: чтобы проснулась Метель, разбросала по миру свои длинные белые локоны, замела следы, запорошила глаза и оторвала от них этот чужой караван, унесла подальше, прочь, так, чтоб они никогда не смогли отыскать их вновь… Мати была уверена, что смогла бы уговорить госпожу Айю помочь ей.

Только бы Та услышала ее и пришла…

Личико девочки напряглось, острые стрелки бровей сошлись на переносице, губы упрямо сжались, глаза не моргая впились в горизонтную даль… Когда она увидела белую пушистую тень, оторвавшуюся от горизонта и, казалось, готовую застелить туманным покровом небо, сердечко бешено застучалось в груди, глаза засверкали, рот приоткрылся в ожидании чуда: "Метель услышала меня! Она придет! Вот, сейчас!" – от этой мысли ей сразу стало так легко и весело, что захотелось вскочить, броситься бежать навстречу…Но прошел еще миг, и тень исчезла, растворившись в синеве небес.

– А! – сжав кулачок, Мати яростно стукнула им по деревянному краю повозки. Ее глаза наполнились слезами боли и обиды. Она отпрянула от полога, бросилась на кучу одеял, уткнулась в них и заплакала. Если даже Метель отвернулась от нее, если она осталась совсем одна, как жить дальше, зачем жить?

Но нельзя же плакать без конца. Прошло совсем немного времени, и боль ушла, слезы высохли. "Шамаш! Он меня поймет! Ему тоже не нравятся чужаки. Он вызовет Метель!" – и девочка поспешно выбралась из повозки.

– Ты что это, плакала? – Лина хотела остановить девочку, но та прошмыгнула у нее между рук, не произнеся ни слова в ответ.

Мати бежала к повозке Шамаша. Ей хотелось только одного: поскорее оказаться рядом с магом, под его защитой, услышать его тихий, шуршащий, как дыхание ветра, голос и, наконец, успокоиться, справиться с обидой, пока та вновь, как тогда, пару месяцев назад, не подчинила одной себе все ее мысли и чувства.

Девочка не заметила, как налетела на кого-то. Только ударившись, почувствовав боль, она вернулась к реальности.

Мати сидела в снегу. Большие пушистые хлопья залепили ей лицо, погасив пламень слез быстрее, чем тот успел разгореться. Морозный, бодрящий покой словно принял в себя всю горечь, прятавшуюся в сердце девочки.

Первое, что она увидела, был поднимавшийся с земли высокий парень, которого Мати сбила с ног. В этот миг, весь в снегу, он казался таким забавным, неповоротливым, что девочка рассмеялась. Пока он отряхивался, стремясь поскорее избавиться от снега, умудрившегося забиться в рукава и за воротник полушубка, она, встав с белого полога земли, с любопытством рассматривала его, вместо того, чтобы убежать прочь в тот же миг, когда поняла, что перед ней чужак. Ей не было страшно, только очень любопытно…

Это был худощавый молодой парень с непоседливыми карими глазами и легким пушком первых усов. Сверстник Ри, он был на него так похож, что Мати просто не могла его бояться или ненавидеть. Впервые расплывчатое, с неясными очертаниями слово "чужак", стало обретать в ее глазах облик. А разве может быть знакомое чужим?

– Прости, – девочка первая сделала шаг навстречу. – Я не заметила тебя, – ей страстно захотелось расспросить его обо всем, о другом караване…

– Да уж, – протирая лицо, буркнул тот. Он бросил на девочку полный неприязни взгляд, но у него ведь была для этого причина, не так ли?

– Знаешь, ты очень похож на одного моего знакомого. Его зовут Ри. А тебя?

Парень ничего не сказал в ответ, лишь исподлобья глянул на Мати, всем своим видом показывая, что у него нет ни малейшего желания возиться с маленькой чужачкой, которая свалилась на него как снег на голову.

Но Мати даже не заметила этого неприветливого выражения, привыкнув, что все старшие смотрят на нее свысока своего роста и возраста.

– Сид, ты что, потерял в сугробе свою вежливость? – к ним подошел высокий сухощавый караванщик с густыми рыжими усами и окладистой бородой. Он бросил на юношу взгляд, полный осуждения и недовольства, под которым тот сразу сник, опустив голову. Караванщик же тем временем повернулся в девочке: – Прости его, деточка. Он совсем не хотел тебя обидеть… Надеюсь, ты не ушиблась? Мой сын не должен был стоять столбом на дороге, мне очень жаль, что так получилось… – было видно, что он готов на все, лишь бы случившееся не легло тенью на отношения между караванами.

– Я сама виновата, – ей вовсе не хотелось, чтобы другого наказывали вместо нее, даже если речь шла о чужаке.

– Что-то я не видел тебя раньше. Ты пряталась? Но почему? Неужели боялась нас?

Мати покраснела. Ей стало стыдно за то, что она вела себя точно маленький ребенок.

– Конечно, случившееся не может не казаться тебе странным и даже страшным…

– Да нет, все в порядке, – она наконец решилась взглянуть чужаку в глаза. Они были светло-карие, почти золотые, словно солнечный луч коснулся их своим крылом.

Караванщик медленно шел рядом, позволяя девочке получше разглядеть себя, привыкнуть.

– Ты должна гордиться своей семьей, – вновь заговорил он. – То, что вы сделали для нас, достойно, чтобы об этом сложили легенды… Однако прости, мне пора идти.

Оставляю с тобой Сида. Надеюсь, теперь он будет поприветливее и ответит на все твои вопросы, – и, пронзив сына твердым, повелительным взглядом, караванщик ушел в сторону повозок чужаков.

– У тебя суровый отец, – промолвила Мати.

– Да уж, – хоть ему этого совсем не хотелось, юноша был вынужден согласиться.

– А мой – нет, – на ее губы легла улыбка. Она вдруг почувствовала себя такой счастливой: у нее есть отец, который любит ее всей душой, дядя, друзья, и, конечно, Шамаш – ее маг!

– Взрослые все одинаковые, – хмыкнул тот. – Просто ты девчонка. Родители всегда холят и лелеют девочек, а нам достаются все шишки и упреки. Слышала бы ты, как он говорит с моей младшей сестрой – само воплощение заботы и доброты!

– Почему? – Мати была удивлена. Конечно, у нее у самой не было брата, но она привыкла видеть, с какой теплотой и любовью относится Лис к своим сыновьям…

– Потому что, – чужак упрямо смотрел себе под ноги. Он шмыгнул носом, всем своим видом показывая, что, несмотря на волю отца, не собирается рассыпаться в любезностях перед какой-то девчонкой.

Однако Мати совсем не собиралась так просто отступать и, наверное, постаралась бы добиться более ясного ответа, но тут к ним подбежали две девочки и мальчик – ровесники Мати.

– Сид! – бросилась к пареньку та, которая была пониже ростом. – Папа сказал, что ты встретил…-и тут она увидела Мати. Ее карие, как у брата, глаза залучились радостью. – Здравствуй, меня зовут Нани, а это Инна и Киш. И мы хотим с тобой дружить, – она отодвинула Сида в сторону, взяла девочку за руку, потащила куда-то, ни на миг не умолкая: – Как хорошо, что ты, наконец, вышла! Посмотри, какая славная погода! И почему ты так долго сидела в своей повозке? Не могла выбраться пораньше? Тогда мы бы уже давно познакомились. Скажи, а у тебя в караване есть друзья? Только такие же, как ты. С мелюзгой неинтересно, да их и не выпустят, а старшие слишком большие зазнайки, чтобы снизойти до наших игр, вот как Сид…

– Раз уж я здесь все равно лишний, – воспользовавшись тем, что разговор зашел о нем, промолвил юноша, – пойду-ка…

– И куда это ты? – руки в боки, воскликнула та. – Между прочим, папа велел тебе приглядывать за нами, а то мы маленькие, глупенькие, можем заблудиться в двух шагах, – задорно рассмеявшись, она бросилась бежать, увлекая за собой остальных.

– Так что, кто-нибудь еще пойдет с нами? – вновь спросила она Мати.

Та только качнула головой.

– Бедненькая, мы-то хоть втроем… Хорошо в городах, у них там целые толпы сверстников, выбирай друзей – не хочу…

Они уже подбегали к головной повозке, когда раздался голос отца:

– Мати, куда ты?

– Не бойтесь, мы просто хотим поиграть, – ответила за нее Нани. – Разрешите ей, ну пожалуйста! – совсем недавно, когда она говорила с братом, ее голос звучал властно и требовательно, сейчас же он заискивающе просил лепетанием маленького ребенка так, что взрослый, даже если бы он захотел отказать, никак не смог этого сделать.

– Хорошо, хорошо! – сразу же сдался Атен. – Только не убегайте далеко!

– Спасибо! – и они весело смеявшейся гурьбой побежали дальше, к другому каравану.

– Ты мне сразу понравилась! Сейчас мы немного поиграем в снежки, а потом я покажу тебе свои сокровища, – звенел над пустыней звонкий детский голосок, не затихая ни на миг.

Проводив их взглядом, хозяин каравана качнул головой.

– Что-нибудь случилось? – к нему подошел Лис.

– Кажется, Мати нашла, наконец, себе друзей для игр.

– И хорошо. А то это не дело – сидеть день напролет в повозке, уткнувшись в свиток, а то и в пустоту… Как думаешь, может послать кого-нибудь за ней присматривать?

– Не надо. Она ведь не одна. Да и что с ней может случиться? Разве на свете найдется человек, способный причинить зло ребенку?

– Ты забываешь о разбойниках…

– Они – не люди. И давай не будем говорить о них, а то снова накличем беду.

– И то верно…

Мати еще никогда раньше не было так весело, легко и беззаботно. Она обо всем позабыла, заразившись безграничным задором Нани, выдумкам которой, казалось, не было конца. Инна и Киш явно проигрывали ей, безропотно уступая главенство в их маленькой компании. Но и в каждом из них было что-то свое, особенное. Пусть Инна казалась тихой и незаметной, порой ее даже пугали некоторые выходки подруги…

Вон как она сжалась, даже спряталась за повозку, когда та попала снежком в одного из взрослых… Но как же она была красива! У Мати дух захватывало, когда она видела ее громадные золотые глаза, длиннющие черные ресницы, маленький, прямой носик… А Киш. Пусть он медлителен и неповоротлив, зато какой весельчак!

Над его шутками нельзя было не смеяться, да что так шутки – простые слова, даже движения порой вызывали такой безудержный смех, что девчонки останавливались, сгибаясь от хохота…

Только поздним вечером Мати вернулась в свою повозку и, ни слова не говоря, бросилась на шею отцу.

– Ну, что ты? – он оторвал от своей груди ее улыбающееся счастливое личико. – Как провела день?

– Замечательно! Мне было так весело! Они такие славные! Па, можно я завтра снова пойду с ними играть?

– Конечно, – он пристально взглянул на дочь. – А ты не хочешь привести друзей сюда? Вам совсем не обязательно играть рядом с чужим караваном.

– Может быть, – кивнула она. – Только не завтра. Они ведь уже пригласили меня к себе.

– Ты могла бы им столько всего показать, у тебя множество разных украшений, нарядов, игрушек…

– Потом, – она махнула рукой. – Пап, – она наморщила лоб, на лицо на миг набежала тень. – А можно скрывать что-то от друзей?

– О чем ты, дочка?

– Ну…Нани хочет поиграть в секреты…Это, знаешь, когда рассказываешь какую-то тайну… Если я скажу им, что у меня нет тайны, никто ведь не рассердится на меня?

– А почему кто-то должен на тебя сердиться?

– Потому что это неправда.

– Значит, у тебя есть тайна?

Девочка кивнула.

– И я ее знаю?

Она быстро замотала головой:

– Не обижайся, папочка, я тебя очень люблю… Но я никому-никому не могу рассказать… Ведь это тайна!… Ты только не обижайся!

– Я и не обижаюсь…Мати, если ты не хочешь говорить им – не говори ничего.

Потому что если ты расскажешь часть, не все, твои друзья решат, что ты подогреваешь их любопытство, или, того хуже, показываешь, что не доверяешь.

– Да, я лучше просто промолчу, – и, зевнув, она спряталась под одеялом.

Эту ночь Мати спала удивительно крепким сном, словно сама Метель набила ее подушку своими снегами-снами, а небо укрыло туманным пушистым покровом, хороня от дурной мысли, косого взгляда, страшного сна.

На следующий же день она снова побежала играть.

Ближе к вечеру, раскрасневшиеся, с горящими глазами, они веселой гурьбой забрались в повозку Нани.

Девочка долго разглядывала все вокруг, не в силах скрыть своего удивления. То, что она увидела, слишком уж отличалось от привычного для нее вида жилища.

Если внешне все повозки караванщиков казались абсолютно одинаковыми, словно их сделал один и тот же мастер, то внутри… Здесь была своя прихожая – маленький закуток за пологом, да и само внутреннее пространство делилось с помощью занавесов на несколько крохотных комнаток.

– Чему ты удивляешься? – не спуская с нее взгляда цепких, внимательных глаз, спросила Нани. – Разве твой дом не такой же?

– Нет, у нас повозка внутри совсем другая… Она… – девочка замешкалась, не сразу сумев найти нужное слово, – целая…

– Странно, – ее новые друзья переглянулись. – Почему? Так ведь удобнее и много теплее.

Мати не знала, что ответить. Она никогда не задумывалась над тем, почему повозка построена так, а не как-то иначе, ей просто не приходил в голову такой вопрос.

Это казалось столь же нелепым, как спрашивать, почему окружающий мир – бескрайняя снежная пустыня, а не ледяной дворец с множеством белых зал.

– Я слышал, – пришел ей на помощь Киш, – что у первых караванщиков, когда они только-только начинали свои странствия, были неразделенные повозки… Но потом, со временем, они поняли, что будет удобнее устроить перегородки, заполняя пространство, чтобы его было легче согревать.

– Вам тоже надо так сделать, – было видно, что Нани не слышала раньше ни о чем подобном, но она совсем не собиралась в этом признаваться и, тем более, позволять кому-то выглядеть умнее. – Ты скажи взрослым.

– Скажу, – кивнула Мати, хотя ей вовсе не хотелось этого делать: ей не нравилось, что целое пытаются разделить на части, словно от этого оно становилось не просто меньше, но и ущербнее.

– Когда мы стояли месяц в снегах, – тихо начала Инна. – Было так холодно! Если бы не эти занавесы, мы бы, наверно, совсем замерзли… А сколько страху мы натерпелись…!

– А я вот не боялась!…Ну разве что чуть-чуть, – Нани повела плечами. Ей не хотелось вспоминать о пережитом, но раз разговор зашел… – Вот только голодно было – жуть. Но я верила, знала, что мы не умрем. Великие боги не допустили бы этого, ведь мы во всем следовали Их законам… А теперь, – она поспешила перевести разговор на другое, более приятное и интересное, -давайте рассказывать тайны…Мати, начинай.

– Почему я?

– Ты ведь новенькая, у тебя и тайны новые, а, значит, они много интереснее, чем наши, которые мы пересказывали друг другу уже столько раз, – раздался голосок Инны, которая отползла в дальний темный уголок, словно показывая, что она готова слушать, но не говорить.

– Или, может, ты боишься? – Нани, наоборот, придвинулась к гостье почти вплотную.

– Я… – Мати не хотелось признаваться, что она испугалась, но рассказывать о сокровенном… – Да, – она опустила голову, – боюсь. Ведь я вас почти не знаю…

– Не доверяешь, значит? А почему мы тогда должны верить тебе? – Нани говорила с таким презрением, что девочка была готова сорваться с места, броситься бежать, спрятаться где-нибудь.

– Я не знаю, – все-таки сумев подавить вспыхнувшие в ее душе чувства, она заставила себя остаться. – Я никогда раньше не играла в эту… игру…

– Ладно, – великодушно простила ее Нани. – Тогда я буду первой. Но потом – ты.

Обещаешь?

– Да.

– И не станешь отнекиваться?

– Не стану, – она вся как-то сжалась. Ей перестала нравиться эта игра, хотелось домой, но любопытство было сильнее ее. Мати так хотелось узнать тайну своей новой подружки…!

Та встала на четвереньки, подобралась к пологу, выглянула за него, проверяя, нет ли рядом кого, кто бы смог подслушать их, и лишь убедившись, что они одни вернулась назад и зашептала:

– Сид мне не брат… Вернее, брат, но не совсем. У нас один папа, а матери разные…

– У твоего отца две жены? – удивилась Мати.

– Нет, просто до мамы у него была другая женщина.

– И что с ней стало?

– Умерла, – пожала плечами Нани. Ей это было неинтересным. Главным была тайна, а остальное – так, шелуха семечек. – Только Сид этого не знает, он был маленький и ничего не помнит.

– А кто рассказал тебе…

– Никто, – девочка взглянула на Мати как на дурочку. – О таких вещах детям знать не положено. Я просто подслушала, как об этом говорили родители, – спокойно пояснила она, словно в этом не было ничего зазорного.

– Моя мама тоже умерла, – ей вдруг стало жаль Сида: не только потерять родную мать, но и ничего не знать о ней! У нее хотя бы остались мечты, фантазии, лунный замок Матушки Метелицы. Девочка вздохнула, продолжая: – Но папа не стал брать новой жены. Я знаю, он до сих пор любит маму.

– А ты одна у него? – спросил Киш.

– Что? – она не сразу поняла.

– У тебя нет брата или сестры?

Та только мотнула головой.

– Значит, возьмет, – уверенно сказал мальчик. – По закону у караванщика должно быть два ребенка, чтобы род не угас…

Девочка пожала плечами. Она чувствовала себя неловко, даже немного виноватой: закон – это ведь закон. Конечно, ей хотелось бы иметь братика или сестру, но не мачеху, нет, это было бы предательством памяти мамы…

– А что случилось с твоей мамой? – тем временем спросила Инна.

– Разбойники, – вздохнув, она опустила голову на грудь. Странно, но с каждым разом, когда она вынуждена была отвечать на этот вопрос, он все меньше и меньше ее ранил.

– А, – протянула девочка. Она только что расплела свою длинную золотистую косу и осторожно расчесывала волосы серебряным гребешком. – А я думала у нее были снежные роды. У нас многие умерли от этого, особенно года два назад, когда мы после долгого перехода пришли в город, а тот оказался мертв.

– О чем это ты? – Мати с удивлением смотрела на подругу.

– Не знаешь? Ты не кажешься настолько маленькой, чтобы не слышать о законах пустыни.

– Па рассказывал мне все законы. Но я не помню, чтобы в них что-то говорилось об этом…

– Странно, – троица переглянулась. – У нас этот закон считают одним из самых важных.

– Да все совсем просто, – быстро, боясь, что Киш опередит ее, заговорила Нани. – Ребенок должен родиться в городе. Так? Так. Время рождения рассчитывают очень старательно, точно, чтобы оно совпало с приходом в город. Но ведь порой город, отмеченный на карте, на самом деле оказывается мертвым. До другого всегда слишком далеко, чтобы дождаться. Поэтому и происходят снежные роды – в ледяном дворце. Никому не нужно, чтобы в караване появился проклятый ребенок. Пусть даже на минуту, пока его не убьют. Вот роженице и не помогают, а у самой у нее сил уже нет. Она и умирают.

– А почему ребенок проклятый?

– Ты на самом деле такая глупая или притворяешься? По закону! – в ее голосе зазвучали нотки нараставшего раздражения. – Ни один человек на земле не может родиться за пределами города!

– Это ты говоришь глупости! – Мати обиженно поджала губы. – И закона такого нет!

И вообще, все это неправда: я же родилась в пустыне!

– Что? – они глядели на нее настороженно и, вместе с тем, недоверчиво, словно решив, что та специально обманывает их. А потом, испугавшись правды куда больше, чем лжи, отпрянули от Мати, словно та и на самом деле была проклята.

– Мамочка… – прошептала Инна, всхлипывая, глотая хлынувшие из глаз слезы.

– Сид! – закричала Нани. – Папа, сюда! Спасите нас! Снежный ребенок…!

Мати их больше не слушала, не пыталась успокоить или переубедить. Она хотела, но почувствовала, как забился, застонал у нее на груди, под толстыми слоями одежды, магический камень, словно предупреждая об ужасной опасности. И доверяя ему более чем своим мыслям и чувствам, девочка выскочила из повозки и, не оглядываясь, опрометью бросилась бежать назад, под защиту своего каравана.

"Нет, нет, нет", – стучало у нее в ушах, дыхание срывалось, она чувствовала себя так, словно попала в трещину, оказалась погребенной под толстым слоем снега.

Казалось, что само небо, став каменным, давит ей на плечи, пригибая к земле. А сзади, из-за спины, неслись крики, непонятные возгласы, хлеставшие точно плети.

Она уже видела отца, вдруг остановившегося возле головной повозки…

– Что это там? – он настороженно смотрел на вдруг забурливший караван чужаков.

Дозорные, оставив свои посты, почему-то спешили назад, взрослые, торопливо пряча детей в глубине повозок, выскакивали наружу и Атену показалось, что он различает блеск солнечных лучей на лезвиях мечей.

– Странно, – Лис оглянулся. Он не видел вокруг никакой опасности. Но что-то же должно было всполошить шедших впереди. – Может, они заметили разбойников?

– Нет, – караванщик помрачнел. Его брови сошлись на переносице, рука сама легла на меч. Он быстро зашагал навстречу бежавшей назад дочери, спеша поскорее убедиться, что с ней все в порядке и узнать, что произошло. И тут Мати упала.

Всем маленьким, дрожавшим от холода и страха телом, она ощущала, как приближались к ней те, кто по какой-то непонятной ей причине вдруг стали преследовать ее. До отца оставалось совсем чуть-чуть, всего несколько шагов! Она хотела подняться, но вдруг поняла, что не в силах даже двинуться, пошевелиться, что ужас сковал ее крепче ледяных оков Метели. И тогда девочка прижалась к земле, будто снег был способен укрыть ее, защитить от неожиданных врагов, снова и снова повторяя, словно в бреду:

– Шамаш! Помоги мне, Шамаш! – снег хрустел на зубах. Он казался таким соленым, словно вобрал в себя все ее слезы.

– Стойте! – донесся до нее взволнованный крик отца.

– Нет! – совсем рядом прозвучал холодный, властный голос мага. В тот же миг тепло окружило Мати, прогоняя холод и страх.

Возникнув словно из ниоткуда, маг стеной застыл между девочкой и остановившимися в шаге от него чужаками. Лица последних были перекошены яростью, в глазах горела ненависть, руки сжимали оружие.

– За что? – слезы опять брызнули у нее из глаз. Мати была не в силах понять, что случилось, что она сделала не так, почему все вдруг ополчились на нее?

Единственное, что удерживало ее, не давало рухнуть в бездну оцепенения, поддавшись панике – это мысль о том, что маг рядом. "Он защитит, не даст меня в обиду", – беззвучно повторяла она, веря в это всем сердцем, всей душой.

А затем ее подхватили сильные руки отца.

– С тобой все в порядке? – спросил Атен, не спуская взволнованного взгляда с лица дочери. И лишь когда девочка кивнула, караванщик повернулся к чужакам. Его глаза были полны гнева, черты лица исказила ярость…

Мужчина стал похож на дикого зверя, готового, защищая своего ребенка, вцепиться в горло любому, кто осмелится напасть.

– Так вот как вы платите за все добро, что мы для вас сделали? – крикнул он. Еще миг, и караванщик пустил бы в ход меч, не задумываясь, чем для него, для его каравана, для всех может обернуться замешанное на слепой ярости кровопролитие.

– Постой, – хозяин чужого каравана первым взял себя в руки. Отбросив в сторону меч, он вышел вперед, затем на миг обернулся к своим людям: – Опустите оружие!

– Но как же…

– Делайте, как я говорю! Что бы там ни было, мы не можем обагрить мечи кровью своих спасителей, даже не попытавшись разобраться, что произошло! – потом он снова взглянул на Атена: – Ты должен простить их.

– Простить?! – ярость билась в его груди, требуя, чтобы ее выпустили на волю. – За то, что они обезумевшей толпой напали на беззащитного ребенка, моего ребенка?!

– Мне очень жаль.

– И это все, что ты можешь сказать?!

– Выслушай меня. Возможно, мы были не правы. Но постарайся понять: дети, игравшие с ней, сказали, что она родилась в пустыне. Они могли ошибиться, она могла солгать им, стараясь привлечь к себе внимание новых друзей… Но как еще люди должны были воспринять такое?

– Пап, пап, я не вру, ты ведь знаешь, я говорю правду! Пап, почему они так? – Мати была готова вновь заплакать. Она прильнула к отцу, ища у него защиты. А тот, прижав ее покрепче к груди, замер, не в силах произнести ни слова. На миг ему показалось, что он не может даже вздохнуть, словно воздух вдруг отпрянул, оставив пустоту.

Он понял: произошло то, чего никогда не должно было случиться. Но кто мог знать, что Мати, так старательно хранившая секреты, расскажет чужакам самую страшную тайну?…

"А почему, собственно, она должна была скрывать? – Атен болезненно поморщился. – Откуда ей было знать, что об этом нельзя рассказывать? Ведь никто никогда не говорил ей, что их караван – караван изгнанников – принял не все законы пустыни, что люди, выросшие в городе, просто не могли согласиться с некоторыми правилами снегов…" -Так это правда? – в глазах чужака отразился ужас. – Но, великие боги, почему?

Да, она твой первенец, но ведь у тебя были бы и другие дети. Почему ты оставил ее? Неужели тебе неизвестно, какое проклятье несет на себе ребенок снегов?

– Папа! – в ужасе вскрикнула Мати.

– Прекрати, – процедил сквозь сжатые губы хозяин каравана. Но в его голосе был уже не гнев, а страшная, ни с чем не сравнимая усталость. – Да, мы – лишь кучка изгнанников, которым посчастливилось выжить среди пустыни, а не настоящие потомственные караванщики. Мы приняли почти все законы дороги, но не этот! И что с того? Девочке уже десять лет. Десять! Разве боги за все это время хоть раз наказали нас за то, что она жива? Разве Они показали нам, что разгневанны нашим поступком? Нет! Более того, Они помогают нам, словно говоря, что мы сделали все правильно!

– В пустыне один закон, – вздохнув, хозяин чужого каравана качнул головой. – Мне очень жаль, – в руках его спутников вновь зажглись холодные лезвия мечей.

– Я никому не позволю ее тронуть! Если твои люди считают, что, странствуя с нами, вы подвергаете свои жизни опасности – убирайтесь прочь! Никто вас не держит!

Чужаки недовольно зашумели.

Слова Атена лишь сильнее разожгли их ярость. Еще миг, и могло случиться все, что угодно. Понимая это, как и то, что дозорные, поспешившие на помощь своему предводителю и стоявшие теперь, вооруженные и готовые к сражению, за его спиной, только подольют масла в огонь, Атен все же надеялся, что хозяин спасенного им каравана одумается и остановит своих людей, не позволив им пустить в ход мечи. Но тот вместо этого лишь, вздохнув, качнул головой, показывая, что не собирается ради чужаков идти против своих:

– Ты ведь сам знаешь, что это невозможно. Что бы там ни было, что бы вы для нас ни сделали, мы не можем пойти против закона, данного богами.

Его воины уже воздевали к небу мечи и копья в жесте, который в одно и то же время показывал, что эти люди готовы своим оружием до конца служить богам и угрожал всем тем, кто решится встать на их пути.

Караванщик, в сердцах кляня себя за мягкость, доброту и стремление помочь, – все то, в чем сейчас он видел причину всех надвигавшихся бед, стиснул зубы. Его пальцы впились в рукоять меча, готовясь отразить удар…

– Хватит! – когда напряжение достигло предела, Шамаш сделал шаг вперед. – То, что вы собираетесь совершить, обратит на вас гнев богов, а вовсе не их милость, как вы того желаете. Все сказанные вами слова лишены смысла, когда незачем даже спрашивать небожителей, достаточно лишь взглянуть в глаза девочки, чтобы понять: ее душа чиста и невинна.

– С каких это пор простой караванщик вмешивается в разговор хозяев? – чужак бросил на него гневный взгляд.

– Видишь ли, есть закон… – начал Атен. На самом деле он вовсе не собираясь объяснить магу то, во что отказывался поверить сам. Просто он, только теперь осознав, что Хранитель стоит в опасной близости от чужаков, на острие будущего боя, старался найти способ предупредить его, убедить уйти, пока не началось сражение, но колдун прервал караванщика:

– Ерунда! Все законы мироздания, данные богами, написанные людьми – не важно, – все они подчиняют себе лишь взрослых. Дети выше их.

– Никто не может быть выше закона пустыни!

– Уведи меня отсюда, пожалуйся, – девочка потянулась к Шамашу. – Я хочу вернуться к себе в повозку!

– Конечно, малыш, – он взял ее за руку.

– Стой! – выскочивший из-за спины седоволосого дозорный чужого каравана выбросил вперед руку, в которой зажимал немного искривленный меч. Между его острием и грудью мага оставалось всего ничего.

Мати вскрикнула, но Шамаш лишь с безразличием взглянул на оружие:

– Ты не сможешь остановить меня этим, – он даже не коснулся клинка, лишь скользнул по нему взглядом, и твердый металл, способный перерубать человеческие кости и рассекать цепи, связывавшие повозки в единое целое, распался, словно был вылеплен из снега.

Караванщики застыли на месте, пораженные увиденным. Конечно, все они знали, что города – порождение магической силы, что без нее не было бы жизни, но там чудеса казались такими обыденными и привычными, что люди редко обращали на них внимание, принимая как должное, как естественный порядок вещей. И никто не мог припомнить, чтобы ему приходилось хотя бы раз в жизни стать свидетелем настоящего чуда – чего-то необычного, сказочного…

Чужаки медленно, шепча священные молитвы, надеясь смягчить ими гнев наделенного даром, стали опускаться на колени. Они и представить себе не могли, что такое возможно – встретить Хранителя среди снегов пустыни!

А ведь они столько раз видели этого немного странного черноглазого и смуглолицего караванщика, но даже не предполагали, кто он на самом деле…

Когда первое оцепенение прошло, они поднялись с колен и словно по команде повернулись к Атену. Глаза их горели благоговейным трепетом. Все они знали, что в их спасителях есть что-то особенное, долгое время люди пытались выведать тайну, но безуспешно, и вот она открылась им…

– Почему вы скрывали… – зашептал хозяин чужого каравана, но Атен лишь гневно бросил ему:

– И ты еще спрашиваешь?! Хвала богам, что Они надоумили нас не доверять во всем незнакомцам!

– Но мы не знали… – начал было кто-то из чужаков, однако Атен оборвал его, не дав договорить:

– Убирайтесь! Ни я, ни мои люди никогда не простят вам того, что вы подняли оружие на своих спасителей! Прочь! Пусть пустыня ляжет между нами, стирая из памяти все то, что произошло и то, что могло случиться.

Чужаки подняли полные немой мольбы глаза на мага, но Шамаш даже не взглянул на них, замерших в молчаливом смирении, готовых принять любую кару за грубость и непочтительность и просивших лишь, чтобы им было позволено не уходить.

И им не оставалось ничего, как повернуться и медленно, сгорбившись, словно под тяжкой ношей, пойти назад, к своему каравану.

Лишь их предводитель решился задержаться, но не затем, чтобы попытаться уговорить, переубедить, а только сказать:

– Пустыня не прощает нарушивших ее законы. Пусть она накажет не сейчас, пусть это произойдет через годы – но ее кара будет ужасной. И даже маг не сможет защитить…

– Ты угрожаешь? – пальцы, сжимавшие рукоять меча, побелели от напряжения.

– Нет… – он повернулся к Шамашу. – Хранитель, ты вряд ли провел достаточно времени за пределами стен священного города, чтобы понять, что движет нами. Эти люди обманули тебя, заставили поверить в ложь и отвернуться от истины. Заклинаю тебя, задумайся, и ты поймешь, что я говорю правду! И еще… Знай: когда это случится, мы будем рядом и с радостью примем тебя…

– Как ты смеешь! – Атен был готов взорваться от переполнявшей его ярости: чужак судил их, не зная ровным счетом ничего…!

– Я ухожу… Помни ж! – и, сказав это, он пошел вслед за своими караванщиками.

Девочка смотрела на удалявшихся чужаков широко раскрытыми глазами, наполненными страхом, рожденным непониманием происходящего. В ее разуме, сердце просто не укладывалось, как такое возможно. Как может она быть проклятой, нести зло?

– Мати… – Атен поставил ее на снег, склонился, собираясь все объяснить… И умолк, не зная с чего начать.

– Позаботься о караване, – видя его нерешительность, ощущая чувства, терзавшие сердце караванщика, промолвил колдун. – А я отведу малышку домой.

Какое-то время девочка молча шла за Шамашем, и лишь возле самой повозки, словно очнувшись ото сна, встрепенулась:

– Папа хотел мне все объяснить! Почему ты не дал ему? Или то, что говорили эти страшные люди – правда? Я – проклятый ребенок?

– Нет. Успокойся, милая. Не задумывайся об этом, просто забудь.

– Ты не понимаешь! Я не хочу нести беду в караван, уж лучше… – она вновь заплакала, отвернувшись, уткнулась в полог повозки.

– Я знаю, каково видеть ненависть и страх в чужих глазах, – Шамаш повернул ее лицом к себе, заглянул в глаза. – Я вырос в мире, полагавшем, что наделенные даром – самое мерзкое порождение черных богов, те, от кого исходит все зло и беды мироздания.

– Ты говорил, – она все еще всхлипывала, однако слезы больше не срывались с ее ресниц. – Но так могут думать только плохие, глупые люди, а…

– Почему ты считаешь, что здесь все мудры и добры? – прервал ее колдун, не дав не то что договорить, но даже сложить слова в мысль. – Малыш, если ты будешь искать в себе лишь то, что хотят или боятся увидеть другие, ты потеряешь себя.

– Но… – девочка уже почти совсем успокоилась, ей нужно было еще совсем немного, чтобы забыть о сомнениях и страхах.

– Неужели ты больше веришь чужакам, чем своим родным и друзьям, которые видят в тебе лишь милую веселую девочку, ну, возможно, немного упрямую и непослушную, – слова Шамаша заставили ее улыбнуться. – А ведь им прекрасно известно, что ты родилась в пустыне. И еще. Разве ты одна такая? Вспомни хотя бы детишек Лины и Лиса. В караване с десяток рожденных в пустыне. Неужели бы земля и боги давно не покарали его, если бы все было действительно так, как говорил тот человек?

– Зачем он врал? – Мати поморщилась. Воспоминания о недавнем, мысли и фантазии больше не несли боли. Осталась лишь обида.

– Почему обязательно врал? Я думаю, он верил в то, о чем говорит. Просто у него не было ни возможности, ни желания убедиться, что это не так.

– Значит, я не проклятый ребенок? – она в упор смотрела на Шамаша, ожидая, что тот ответит. – Только правду! Ты сам говорил, что колдуны не лгут!

– Конечно, – он устало вздохнул.

– Нет, скажи полностью!

– Хорошо, – он поднял ее, усадил на край повозки и, глядя прямо в глаза, продолжал: – малыш, ты не проклятый ребенок, ты – маленькое чудо, любимица богов и людей.

– Спасибо! – облегченно вздохнув, она улыбнулась.

– А теперь забирайся под одеяла, поспи. И пусть все плохое забудется.

– Не уходи! – все-таки она еще боялась остаться одной.

– Я буду рядом.

– Шамаш… – Мати вдруг вспомнила свою первую в жизни встречу с магом. – А ты можешь сделать так, чтобы мне приснился сказочный сон?

– Да, – казалось, его совсем не удивила просьба девочки, словно он ждал ее. – И что бы ты хотела в нем увидеть?

– Драконов! – прошептала она, не раздумывая. В ее глазах загорелся огонь.

– Что ж, значит, так тому и быть. А теперь поторопись, а то они улетят без тебя.

И девочка тут же юркнула в повозку, уверенная, что, стоит ей коснуться головой подушек, и она заснет… …Атен был несказанно благодарен Хранителю за то, что тот так вовремя вмешался, в сущности, предотвратив казавшееся неотвратимым кровопролитие. И, все же, он понимал, что, несмотря ни на что, чужаки не угомонятся. Причем теперь ими будет двигать не одна, а две причины: стремление восстановить закон пустыни и желание заполучить мага.

Ему потребовалось куда больше времени, чем он предполагал, на то, чтобы отдать команды дозорным, которым теперь предстояло быть особенно бдительными, растолковать все караванщикам, составить с помощниками планы на случай, если что-то пойдет не так…

Впрочем, глупо верить, что можно приготовиться ко всему, особенно когда уже не раз убеждался, что беда всегда оказывается внезапной, сколько бы к ее приходу ни готовились.

И, все же, хозяин каравана считал невозможным не предпринимать совсем ничего.

И лишь когда самое необходимое было сделано Атен поспешил вернуться к Мати. Его грудь раздирала боль, которая резко усилилась, когда, подойдя к своей повозке, он увидел сидевшего на краю Шамаша. Караванщику пришлось резко сжать губы, чтобы не застонать.

– С ней все в порядке, она спит, – спокойный голос мага заставил боль немного утихнуть, но не уйти совсем. – Сейчас нужно, чтобы чувства угасли, воспоминания поблекли.

– Спасибо тебе, – караванщик тронул рукой полог, но так и не решился заглянуть внутрь. В его глазах стояла боль: – Великие боги, почему моя дочка должна расплачиваться за мои ошибки! – прошептал он, не в силах долее сдерживать внутри чувства, мучившие его душу. – Что за рок висит надо мной, что за проклятие? Если бы не ты… Я даже представить себе не могу, что бы случилось… Ты снова спас нас. И на сей раз ради этого тебе пришлось открыть свою тайну… – вздохнув, он качнул головой.

– Не беспокойся за меня, я привык рисковать своей жизнью… – он замолчал и, повернувшись, замер, не спуская взгляда настороженных глаз, казавшихся в этот миг еще более черными и глубокими, чем обычно, с постепенно бледневших очертаний медленно удалявшегося каравана. – В своем мире, – спустя какое-то время, вновь заговорил он, – я был бы уверен, что эти люди не успокоятся. Затаятся, дождутся удобного времени… – Колдун склонил голову, а затем тихим, шуршащим, как ветер, голосом продолжал: – Возможно, стоило поискать другой выход… Прости, я совсем не хотел навлечь на вас беду… Впрочем, – его брови сошлись на переносице, губы сжались в тонкие бледные нити, – когда законы моего мира не властны над этой землей, я смогу защитить вас.

– Нет, – остановил его Атен. Караванщику совсем не хотелось, чтобы ради них Шамаш нарушал свои обычаи. К тому же…- Ты не можешь применять магию против людей.

Дар, несущий жизнь, не должен стать причиной смерти. Так хотели боги. Они никому не позволят поступать против Своей воле, не стоит и пытаться… Ничего, мы справимся, ведь нам придется противостоять не стихиям, а людям.

– Я одного не могу понять, – маг опустил голову, словно не желая, чтобы караванщик увидел в его глазах отражение тех чувств, что терзали его душу, – как люди могли не просто помыслить об убийстве ребенка, но, ни на миг не задумываясь, пойти на такое?… Уж насколько был жесток мой мир, он всегда оставался милосерден к детям, позволяя им выжить. И даже самые безжалостные палачи отпускали ребятишек, считая, что до тех пор, пока малыши идут по жизни неосознанно, подчиняясь воле родителей или наставников, никто, даже самый жестокий бог, не может их судить.

– Наша земля куда суровее к детям, чем к взрослым, – Атен сел с ним рядом.

Караванщик хотел коснуться рукой плеча наделенного даром, подбодрить, поблагодарить, но не решился. И он продолжал, надеясь, что маг поймет: – Им нужно не просто выжить, а заслужить свое место на земле… Шамаш, ты ведь видишь, что Мати не такая, как все… Чужакам еще не известно, что в караване есть и другие дети, рожденные в пустыне… Представляю, как они восприняли бы это… Я хотел сказать другое: да, я никогда не жалел о том, что мы отвергли этот страшный закон, но порой, когда я смотрю на дочурку, мне становится страшно… Я постоянно боюсь того, что с ней станет, какой она вырастит, будет ли она счастлива, ведь я даже не знаю, каким представляет себе счастье дети пустыни, только понимаю – не таким, каким видим его мы, рожденные в городах.

Шамаш взглянул на караванщика. Его глаза словно поглощали окружающий мир, впитывали в себя весь свет, который лучился глубоко, на самом краю бездны, внося в душу решившегося в них заглянуть не сравнимый ни с чем покой. В этот миг Атен вдруг понял, какая бесконечная пропасть лежит между ним и магом, пропасть длинною не в шаг, а тысячи лет дорог… В глазах мага была мудрость веков, знания, хранившиеся столетиями во владениях богов в ожидании того, кому было дано их понять. Он мог так о многом рассказать, все объяснить, но…

– Ты ни в чем не виноват и напрасно коришь себя. Просто такова жизнь: в ней есть светлые и черные полосы, – Шамаш умолк, повернувшись, стал всматриваться в снежную пустыню.

– Я… Это совершенно необъяснимо, я не в силах понять, почему законы, даже те, которые мы сознательно отказываемся соблюдать, имеют над нами такую власть… Я не знаю, как объяснить ей… Поймет ли она… – пробормотал Атен.

– Поймет – что? Что она не "проклятый снежный ребенок"?

– Простит ли она меня? Ведь я снова скрыл от нее правду…

– О чем ты говоришь! – голос мага стал резким. – Ты что, хотел вырастить ее в мысли, что она – нарушение закона, источник грядущих бед каравана и что там еще говорил этот человек? Или забудь все это и относись к ней так же, как раньше, или покинь ее. Я не смогу заменить ей отца, но я воспитаю ее добрым человеком, верящим в богов и их милость.

Атен растерялся. Он никогда раньше не видел мага таким: властным, строгим, решительным…

Шамаш смотрел на караванщика в упор, словно не просто ждал, что тот примет решение, а был готов в случае промедления решить за него.

Хозяин каравана сглотнул комок, подкативший к горлу, кашлянул и затем изменившимся до неузнаваемости, вдруг охрипшим голосом пробормотал:

– Я… Ты не так меня понял… Что бы ни случилось, я всегда буду любить дочь, она – все, что есть у меня в этом мире… Но…

– Что "но"? Ты боишься, что она будет тебя меньше любить за то, что ты не только дал ей жизнь, но и сохранил ее? – колдун с трудом заставил погаснуть разгоравшийся в его сердце, душе пламень. Но ему удалось это сделать, так что собеседник даже не заметил их. Его голос звучал ровно, в нем больше не слышалось нарастания урагана… – Тебе самому не кажутся смешными эти мысли? Что заставляет тебя сомневаться в ней?

– Нет… Ничего… Спасибо, – караванщик начал успокаиваться. И это спокойствие было куда большим, чем он мог себе представить: если все так, ему нечего больше бояться. У него не осталось тайн. Теперь он мог жить, ничего не скрывая, не сжимаясь от одной мысли о том, на что он обрекает дочь своей слепой отцовской любовью.

Ему нужно было лишь последнее подтверждение: – Скажи, с ней ведь все будет в порядке? – Как только он мог быть столь безрассудным, чтобы хоть на миг подумать о Мати как о проклятом ребенке! Нет! Она – самое светлое, самое желанное существо на свете…

– Я сделаю все для этого, – услышал он в ответ.