Книга Бытия

Часть вторая ШЕФ-ПОВАР ВОЛШЕБНОГО ДВОРЦА

Гинимой показался мне еще более грязным и задымленным, чем в прошлый раз, когда мы заходили сюда. Во время войны его бесчисленные мастерские работали с большой интенсивностью, и с наступлением мира многие производства продолжали получать прибыли испытанным способом, только со свежим притоком сил и капитала. Кроме того, чтобы использовать мощности переоборудованных цехов, начались поиски новых путей развития промышленности.

Стали развиваться новые направления в металлургии и кузнечном деле. Были получены новые химические соединения, а также новые композиции на основе уже известных веществ (в основном зажигательные смеси и взрывчатые вещества). Из угля и других горных пород получали газы. Проводились испытания.

Главным образом испытания велись в воздухе — легко можно было унюхать их результаты. И увидеть тоже. Тот воздушный шар, который украсил нашу Большую регату, был сделан как раз в Гинимое. Во время нашей стоянки здесь шли испытания другого воздушного шара, который также накачивали нагретым воздухом. Из его пассажирской корзины выступали деревянные «лопасти». Приводимые в движение сжатым воздухом, лопасти со свистом вращались — это усовершенствование позволяло шару двигаться против ветра, хотя и довольно медленно. Конечно, такой способ управления не мог быть очень надежным. Однажды я видела, как по дымному небу шар несло ветром по направлению к реке, а лопасти не вращались. Потом вдруг мерцающее пламя над корзиной погасло и воздушный шар стал быстро падать. Но перед самым столкновением с землей пламя снова взметнулось, и шар удержался в воздухе, из корзины выбросили веревку с якорем, который успел зацепиться за крышу дома.

И все же из всех отраслей промышленности меня больше всего интересовала отливка типографских шрифтов. Пока я руководила тем, что получило название «контакт с Червем» — священным питьем порций черного течения, — Пэли занималась поисками в городе. (Можно считать, что я тоже находилась в городе. Но на самой окраине. Потому как у мужчин не было возможности подняться на борт «Красотки Джилл», для меня поставили палатку на пристани, так же как в Ганга и у Ворот Юга.)

Я безуспешно пыталась отговорить Пэли от попыток подражать акценту жителей Порта Барбры — они пришепетывали, смягчали и проглатывали согласные, будто не договаривая слова. В минуты волнения у нее это не получалось; и потом, ведь комплект шрифта заказывал Стамно, а не какая-то женщина из Барбры. (По крайней мере так он утверждал.) Но идея маскировки пришлась Пэли очень по вкусу. Она закуталась длинным шарфом, накинув его на голову на манер барбрианского капюшона, и шныряла по улицам Гинимоя, нацепив на лицо маску. Я уверена, что в таком наряде она, наоборот, выделялась из толпы, как нарост на гладком стволе дерева К тому времени как мы оказались в Гинимое, лето было уже в разгаре. Здесь не было так жарко и душно, как на самом юге, однако воздух был почти неподвижен. Солнце постоянно затягивала пелена смога, который прижимал к земле горячие испарения плавилен, поэтому температура была выше, чем обычно в это время года.

Правда, некоторые местные жители носили тонкие муслиновые маски, чтобы не дышать сажей, и прятали волосы под чепцами и сетками. Однако таких чудаков было мало. Судя по тому, как на них косо поглядывали, не всем в Гинимое нравилась эта новая мода. Очевидно, предполагалось, что достойным гражданам Гинимоя следует с удовольствием дышать пыльным воздухом. Они должны ковырять пальцем в носу и потом слизывать грязь. Не слушая моих увещеваний, Пэли отправилась в разведку, обмотав физиономию шестью слоями шерстяной ткани.

Место обитания кузнеца, с которым Стамно, по его словам, заключил тайное соглашение, образно говоря, тоже было обмотано шерстью. Не имело особого смысла считать, что Стамно лгал, но, ввиду внезапного исчезновения нашего ученого, умнее было бы это проверить. Целую неделю Пэли потратила на поиски, но все время попадала пальцем в небо.

Вечером того дня, когда я наблюдала аварийное снижение воздушного шара, она проскользнула в мою каюту. Она была закутана по самую макушку.

— Пэли, ну ты и балда! Хочешь, чтобы весь корабль видел, что ты бродишь в таком виде?

Из-под шарфа послышалось озорное хихиканье. Она разоблачилась, радостно улыбаясь:

— Не бойся, я закуталась лишь у двери твоей каюты. Надо же было ввалиться во всей красе. Потому что… я нашла!

— Нашла?

— Точно. Сегодня я осмотрела район Феррами. Это в окрестностях озера, в которое сбрасывают промышленные отходы. В ту сторону город разрастается очень быстро, Червь знает почему, хотя, думаю, некоторые умники скорее всего нашли способ использовать жидкие отходы. Я заметила там большие баржи с черпалками, цепями привязанные к буям…

— Ладно, ладно, так что случилось?

— Ну вот, я старательно хитрила. Я не задавала лишних вопросов, чтобы не привлекать внимания. Я нашла парня у линии очистки. Его зовут Гарруп, и его маленькая фабрика колотилась, как любящее сердце, штампуя и так и этак горячий металл, выдувая вентиляторами клубы испарений, прямо будто дышала… Как бы то ни было, я сделала вид, что я из Барбры и направляюсь домой на нашей «Красотке Джилл». Это просто на случай, если Гарруп вдруг появится здесь за своим глотком течения, найдет меня на борту и удивится.

Я наплела ему, что Стамно действовал как наш агент — мы, мол, барбрианская компания — и что мы забеспокоились, когда он удрал с нашими денежками, и с тех пор ничего о нем не знаем. Это все для того, чтобы вытянуть из него, слышал ли он о Стамно в последнее время; но он не слышал. Так вот, Гарруп клялся, что он уже две недели назад отправил в Барбру новый комплект шрифта. Тут немного неловко получилось, потому как выяснилось, что Стамно заплатил вперед только половину стоимости, и теперь Гарруп ждет остальное — от меня. Но я сказала, что мы заплатим, только когда убедимся, что шрифт доставлен. И ты знаешь, чем Стамно платил?

— Наличными?

— Нет, алмазами. Массой мелких тамбиматских искрюшек. Ну, на самом-то деле они не такие уж ценные. По-моему, их здесь используют как наконечники для сверл. Как алмазы они недорого стоят. Но и не так уж дешево. За работу можно расплатиться.

— Значит, все это правда. Уже легче. Теперь остается надеяться, что Стамно все-таки сохранил рукопись.

— Ему должно было хватить смекалки пойти сначала в Ганга или в Веррино. Гильдия наверняка разыскивает его на всех сухогрузах, идущих из Пекавара.

— Я уверена, что он предусмотрел это. Но послушай, Пэли, ты говоришь, что он платил тамбиматскими алмазами. Где он достал их?

— Может, у этих своих женщин из секты? Он говорил, что они процветают за счет богатых клиентов.

— Да, но в Барбре дороже всего ценится древесина.

— Вряд ли он смог бы вынести с собой пару кордов дерева с рубиновыми прожилками.

— Хм… сомневаюсь, что для того, чтобы сверлить дыры в слоновой кости, нужны алмазы. Так почему и откуда искрюшки? Думаю, в Тамбимату тоже должны быть приверженцы культа или по крайней мере Искатели Истины.

— Есть такие данные. Мне удалось выудить из Гар-рупа имя так, что он не понял, что я его не знаю. Имя женщины, которой он послал комплект шрифта в Барбру. Ее зовут Пира-па.

— Как?

— Это тамбиматское имя. Когда я рыскала по Тамбимату за этим своим браслетом змейкой, — помнишь? — я обратила внимание на имя на вывеске мастерской гранильщика, очень похожее на это. Пира-ста, вот. Странное имя, оно мне запомнилось.

— Это может быть и барбрианское имя.

— Может. Но тут явно есть связь. Странные вещи заводятся в дебрях южных джунглей, Йалин, а потом расползаются, как сорняки по грядкам.

Мы едва услышали быстрый стук в дверь, и раньше, чем мы успели среагировать, в комнату шагнула Донна. В руке она держала письмо.

— Это тебе, Йалин. Наилучшие пожелания от хозяйки порта. А это от отца. Здесь и для твоей мамы тоже.

Однако почта быстро нас догнала. До этого мне приходилось полагаться на сообщения от Чануси с заверениями, что Тэм поправляется; неизвестно, правдивыми они были или ложными.

Донна ждала. И я ждала, пока она не уйдет. Лишь после этого я надорвала конверт и достала письмо.

Папа подтверждал, что у Тэма все более-менее в. порядке с телом и довольно неплохо с духом. Он отказался от дурацкого предложения Чануси прикрепить деревянную лопатку к культе, чтобы он мог формовать глину. Однажды ночью Тэм разрыдался на груди у отца; разумеется, я никогда не подам виду, что мне это известно. Казалось, слезы смыли горечь с его души. На следующий же день он вместе с отцом отправился к плотинам. Когда я прочла это письмо, я поняла, что Тэм быстро становился сыном, которого папа потерял в Капси. Они вместе привезли на повозке бочки с глиной.

Тэм, однорукий гончар, снова приступил к работе. Однако он отказался от гончарного круга. Вместо этого он, беззаботно поругиваясь, стал лепить фарфоровые руки. Руки, тянущиеся вверх. Руки, держащие цветы флер-адью. До сих пор все вылепленные им руки оказывались никуда не годными. Но он убежденно говорил, что непременно вылепит прекрасную фарфоровую руку, которая бы розовела, как живая плоть, и казалась абсолютно настоящей при свете ламп.

Папа считал это здоровым творческим порывом. У меня такой уверенности не было, хотя я и пыталась поверить в это.

Должно быть, у меня не получилось. Той ночью мне приснился полдень, когда Тэм прибыл в Пекавар. Во сне я снова встречала его на пристани. Но когда он шагнул ко мне по трапу (налегке, без багажа), рука, которую он протянул для приветствия, оказалась фарфоровой, вплавленной в живое запястье. Когда я пожала эту руку, она разлетелась на дюжину осколков, которые со звоном разлетелись по плитам причала.

В Гинимое мы простояли целых четыре недели. Причина заключалась в том, что здесь, казалось, люди не так рьяно, как в том же Ганга или Воротах Юга, стремились наглотаться течения и получить пропуск в хранилище-Ка. Конечно, какое-то количество жителей пришло к нам. Но большинство попросту нас проигнорировали. И пожалуй, с их стороны это было глупо.

Хозяйка пристани Гинимоя объясняла такое преобладанием в обществе Гинимоя нравственной установки на практическую целесообразность, привычкой рассчитывать на свои силы, веру в реальные, осязаемые вещи. Так, большая часть металлических частей судовой оснастки — якоря, кольца тросов, лебедки и насосы — была изготовлена в Гинимое. Хотя в действительности весь экспорт Гинимоя зависел от реки, местное общество полагало, что все речные дела держатся на гинимойских производствах. Поэтому для мужчин Гинимоя пить течение из «нефтепровода» (как назвали его местные острословы) было все равно что хлебать трюмную воду.

Это беспокоило гильдию реки, потому что, если разум большинства мастеров окажется сожжен, некому будет лить и ковать железо. Именно из-за этого мы стояли до тех пор, пока поток посетителей не иссяк окончательно. Только тогда объявили отплытие.

В Сверкающем Потоке останавливались только на неделю; в Баю тоже. В обоих этих городах мы встретили такой прием, какой и ожидали.

И вот еще через некоторое время мы пришвартовались к каменной пристани в Джангали.

Интересной деталью, о которой стоит упомянуть, описывая стоянку в Джангали, было странное поведение мамы; это касается того язвительного старого знакомца, которого я прежде назвала «усачем», но у него было и настоящее имя — Петрови.

Катализатором развития отношений между мамой и Петрови (словечко «катализатор» я подцепила в Гинимое) послужил не кто иной, как смуглянка Лэло. Вы, наверное, помните Лэло и ее нареченного Киша — парочку, что путешествовала в Джангали на борту «Шустрого гуся», это они подняли тревогу, когда я спасала от падения отравленную наркотиком Марсиаллу. Спустя год я уже жалела Киша, потому что мама Лэло оказалась чересчур уж властной особой.

Лэло неожиданно появилась в палатке на пристани на следующий же день нашей стоянки. Она висела на руке «усача» (которого я буду дальше называть Петрови), и прежде всего надо сказать, что я ее не узнала, хотя Петрови узнала сразу.

Пока я исполняла обязанности хозяйки, Лана заботилась о бесперебойной доставке новых порций течения, а мама пыталась навести хоть какой-то порядок в толпе желающих сделать глоток.

А толпа была такая, я вам скажу! И Петрови с девицей, повисшей на его руке, не проталкивался вперед, а очень долго стоял в стороне и наблюдал за мной. Когда толпа поредела, мама попыталась провести их вперед. Но женщина и не подумала сдвинуться с места, вместо этого она завела с мамой непринужденный разговор. Петрови тоже пришлось поучаствовать, сначала он был раздражен, как мне показалось, но дальше становился все более и более галантным.

Сейчас эта молодая женщина была стройной, гибкой и мускулистой. Я ожидала, что Лэло сильно раздастся за это время. Она ведь стала матерью. Она остепенилась, и это под эгидой глубоко удовлетворенной родительницы, которая выражала надежду, что Лэло родит по меньшей мере троих детей одного за другим. А еще я вспомнила, как Лэло болтала о том, что грибной наркотик не добавляет сексу остроты. Хотя она щебетала достаточно невинно, я помню — как бы это сказать? — что какие-то ее интонации вызвали у меня определенные подозрения.

Наконец мама проводила ко мне Петрови и женщину. К этому времени почти все разошлись, а новых посетителей пока не пускали; близилось время обеда.

— Я думаю, ты вспомнила этих двоих из былых времен, — сказала мама. — Это Петрови, а это Лэло.

— Лэло! — воскликнула я, наконец узнав ее.

— Да, это я. — Маленькая смуглая женщина повернулась кругом, будто демонстрируя великолепный наряд. На самом деле на ней была пятнами выгоревшая когда-то ярко-красная блуза и мешковатые штаны, заправленные в башмаки с вилкообразными носами.

Тут я поняла, что передо мной прежняя Лэло и что она действительно горда своими лохмотьями — своей рабочей одеждой — и собой в них, окрепшей и постройневшей.

— Ты стала джеком джунглей! Конечно, во время войны, пока мужчины были далеко!

— И после войны, и еще долго им останусь. Я рада этому. Это весело. Через десять лет я могу уйти в отставку. — Она сжала руку Петрови. Тот заскрипел зубами. — У нас и раньше бывали женщины-джеки, — добавила она. — Но теперь их стало больше.

Снова скрежет. Петрови терпел.

— Мужчины гильдии джеков понесли большие потери. Лэло стала большим начальником. Она в Совете и взлетает на вершину хоганни быстрее, чем резиновый мяч.

— Поразительно, — сказала я. — А что с Кишем?

— А, он вполне счастлив, занимаясь воспитанием нашего ребенка. У нас один.

Очевидно, амбиции мамы Лэло стать бабушкой многократно не оправдались. Как ни посмотреть, Киш всюду оказался неудачником, — разве что предположить, что его самого такое положение устраивало.

— В этом нет ничего плохого, — сказала Лэло, будто читая мои мысли. — Что до меня, то я в джунглях родилась и выросла. Было бы жестокостью заставлять Киша лазить по деревьям. Помнишь, как мы поддразнивали его? Мы с Кишем все решили вместе, разумеется.

Без сомнения, так и было. Вероятно. Хотя Кишу не было нужды ревновать к Петрови. Повисая на руке старшего лесного джека, Лэло укрепляла профессиональные отношения — ни больше ни меньше, как она втолковывала дома. Вероятно.

Только сейчас Петрови мягко, но настойчиво сам отцепился от Лэло. Повернувшись к маме, он сказал, поклонившись:

— Мадам, я буду счастлив, если вы будете чувствовать себя в нашем городе как дома. У нас есть чудесный источник, который называется…

— Джингл-Джангл, — мама кивнула. — Я читала о нем.

— Я могу заверить вас, что днем он не слишком бурный.

Мамины глаза заблестели; и я поняла, что она намеревается повторить мои собственные приключения.

— Мне будет очень приятно.

— Возможно, Лэло и Йалин. предпочтут разогреться воспоминаниями о былом, — предположил Петрови.

— Для начала мы разогрелись бы чем-нибудь другим! А джека разогреть не так-то просто.

Петрови улыбнулся:

— Все хорошо в меру.

— А я вот люблю выпить, — выдохнула Лэло. — Если начну, то и остановиться не могу. Но мне сегодня до конца дня лазить по деревьям. Так что пока и глоток течения за выпивку сойдет.

Это ей предоставили самым надлежащим образом. После чего Лэло удалилась, одарив меня на прощание ободряющей улыбкой, и мама тотчас заняла ее место, вцепившись в руку Петрови. Тут я задумалась, а на что этот Петрови вообще способен?

Едва вернувшись на судно, я срочно переговорила с Пэли:

— Дорогая, ты бы не хотела прямо сейчас прогуляться к Джингл-Джангл?

— Только попробуй остановить меня!

— Мама пошла туда с джеком, о котором я тебе говорила: с тем, усатым.

— Ты намекаешь, что он тут важная шишка?

— И это тоже. Его зовут Петрови. Я хочу знать, что за игру он затеял. Ты не могла бы понаблюдать за ними издали?

— Я буду в своем шарфе. Они меня ни за что не заметят!

Пэли вернулась с докладом, когда уже наступила ночь, гораздо позже самой мамы.

— Ну?

— Они замечательно провели время! Правда хорошо. Твоя мама с Петрови были в Джингл-Джангл целых два часа. Они не пили без меры, но к тому времени, когда уходили, были прилично навеселе. Они то и дело старались как будто невзначай коснуться друг друга, словно люди, которых сильно влечет друг другу, вот…

— Я представляю.

— Вот, а потом Петрови повел маму к себе домой. По крайней мере, я решила, что это его дом, а не просто крыша на одну ночь. Они прошли мимо Джей-Джей-Холла, потом свернули направо в переулок Плотников, потом…

— Пэли, я не собираюсь навешать его. Что дальше?

— Они провели там около трех часов. Потом твоя мама ушла одна, а я осталась побродить вокруг и посмотреть, не помчится ли куда-нибудь Петрови. Но он не помчался; поэтому я и вернулась так поздно. Это не такое место, куда можно незаметно подобраться и заглянуть внутрь. Дом расположен на джек-дереве, на втором ярусе, так что я на самом деле не знаю, что происходило внутри.

— Но мы можем предположить, чем они были заняты?

Пэли почесала в затылке:

— Пожалуй. Когда твоя мама выходила, волосы у нее были растрепаны, и такое выражение лица… Словно кошка, вдоволь полакавшая сметаны.

— Хм… интересно, как чувствует себя моя утомленная мама?

— Ну, меньше всего она выглядела утомленной.

На следующее утро я распорядилась, чтобы нам с мамой накрыли завтрак на двоих.

— Ну и как тебе Петрови? — спросила я между прочим.

— Он энергичный спарринг-партнер. В споре, я имею в виду. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Тоща как твой папа всегда был таким мягким, да? И это его положительное качество. Но все мужчины разные, Йалин. Я, конечно, ни от кого из них не в восторге, и всякий раз, когда мой новый друг осмеливался спросить о каком-то секрете, который у жрицы Йалин, возможно, имеется в запасе, я находила для нас более интересное занятие. Если он открывал уши, я «затыкала» их языком. Фигурально, говоря, конечно.

— Конечно, мама.

— Не то чтобы я даже намекала, что это может быть за секрет! Он не имел никакого понятия об этом — хотя, надо сказать, казался сочувствующим. Этому, а также и мне. Надо отдать ему должное, мое постоянное замалчивание этого вопроса, — тут она очень тщательно выбирала слова, — не вызывало напряжения, он оставался по-прежнему очень любезным. Если бы было иначе, я, наверное, разочаровалась бы в нем. Наверное, я бы стала думать, что он использует мать, чтобы поухаживать за дочерью. Это было бы возмутительно, правда?

— Я рада слышать, что ты получила удовольствие.

— О, это правда. Мне было очень хорошо с ним. Хотя, по-видимому, какие-то тайные намерения у него все-таки имелись. Думаю, мне не стоит с ним больше встречаться. Это может наскучить.

О боже. У мамы было время поразмыслить над событиями вчерашнего дня и увидеть их в новом свете — она разглядела мелочи, на которые она вчера закрывала глаза. И сейчас обвиняет меня. Дескать, из-за меня ее свидание с Петрови оказалось лишено милой непосредственности!

— Между прочим, — добавила она, — я заметила Пэли, она пряталась возле Джингл-Джангл. Ей не удалось быть совсем незаметной.

О боже дважды.

— Посмотри на это с другой стороны, мама. Если Петрови ничего не хотел…

— Тогда он не захотел бы и меня? Очаровательно.

— Нет, я имела в виду… — Я замолчала. Я была готова проглотить язык.

Мама похлопала меня по руке:

— Не важно, Йалин. Зрелая женщина должна уметь разгадывать чужие хитрости.

— Ну ладно.

— Это просто очаровательно, если бы я сама знала, в чем заключается твой маленький секрет! Думаю, Пэли знает.

— Мм, — промычала я и сосредоточилась на вафлях.

Все это я рассказала Пэли, чтобы предостеречь ее. Потом мы здорово повеселились, когда она в свою очередь рассказала мне, как два дня спустя она случайно встретила Петрови в городе и он увлек ее в Джингл-Джангл. Очевидно, Петрови не заметил, что Пэли шпионила за ним во время ухаживаний за мамой.

— Так, сказала я себе, — продолжала Пэли, — твоя мама может получать удовольствие, а почему мне нельзя? Не то чтобы я мечтала разболтать ее тайну и оставить ее с носом! Как бы то ни было, я понимала, что не должна знать дорогу к его дому. Как бы это выглядело, если бы я стремглав зарядила вперед, уверенно сворачивая туда, куда нужно?

Я захихикала. Но на самом деле — представляете? — я начала мучиться от того, что не могла принимать участие в подобных забавах. Не то чтобы я представляла себе, как наслаждаюсь в обществе Петрови, уж с кем-кем, но только не с ним! Но с другой стороны, Пэли, с ее грубоватым румяным лицом и растрепанной гривой, была далеко не такой привлекательной, как я когда-то… (Презренные мыслишки! Вот что ревность с людьми делает!)

— Ну вот, мы пришли к нему в дом на дереве и насладились друг другом, тут я не буду вдаваться в подробности. А когда я… это… расслабилась, он начал намекать на твой секрет. «Не хочу дразнить тебя, Пет, — сказала я ему. Он, похоже, не возражал, чтобы я называла его так. — Поэтому скажу правду», — сказала я, помня о том, что твоей маме он показался сочувствующим…

— Эй, а может, мама просто так сказала?

— Ну нет, я не какая-нибудь там дурочка. Я ему сказала только вот что: «Это, конечно же, секрет, Пет, но он пока и останется секретом. Если гильдия реки услышит об этом… ты понимаешь?» «Я же не гильдия реки», — сказал он. «Но ты не всегда уверен в том, с кем разговариваешь», — сказала я. Похоже, он немного обиделся. «Это ты про меня?» «Нет, — ответила я. — Но ты же разговаривал с мамой Йалин, а она не обязательно видится с Йалин с глазу на глаз». Это озадачило его, конечно, ну и послужило предупреждением. «Ты хитрая старая лиса», — сказал он. Чтобы помириться, я приласкалась к нему. «Лисы водятся в сказках, — сказала я. — Но будут еще и настоящие лисы где-то в галактике, и будет много других людей, таких же реальных, как мы с тобой. Досадно было бы потерять их всех навсегда, правда? Их смерть подорвала бы наши силы, и тогда гильдия реки осталась бы единственной крупной рыбой, монополизировала бы хранилище-Ка и вообще все». — «Это исключено, — сказал он, — в конце концов, мы не за это боролись. Несмотря на то что ты говоришь, я действительно верю в хранилище-Ка». «Но ты не хочешь платить слишком высокую цену за привилегию», — бросила я резко. Он неодобрительно посмотрел на меня: «Послушай, Пэли, наши города и гильдии всегда были достаточно независимы. Так вышло, что мы понадеялись, что одна гильдия сможет воссоединить нас. Но гильдия реки пока не может управлять нами. Вот что беспокоит всех здесь, в Джангали, неустанно, даже когда мы хлещем черное пойло во имя спасения наших душ, чтобы не попасть в лапы этого Божественного разума, когда помрем!» И он пообещал мне, что сохранит наш секрет. И он поможет, в пределах человеческих возможностей, при условии, что это не будет идти вразрез с интересами джеков джунглей. «Да не узрит нас невидимое око!» — «Это достаточно честно, Пет, — сказала я. — Уверена, ты убедишься, что это тебе подходит. Ставки очень высоки». — «Разве Йалин не сама себе хозяйка?» — «Не более чем ты себе», — ответила я. «Ого, — сказал он, — ну это мы еще посмотрим!» — «Уже посмотрели».

В общем, ревность улетучилась, я рассудила, что Пэли поступила вполне находчиво, да еще и удовольствие получила. Хотя комментарии Петрови не сулили больших обещаний, в целом это было получше, чем получить в глаз. Все джеки потоком хлынули к своим лесным участкам. Это был гордый народ. Старый солдат — боец вдвойне.

А случилось все в Порту Барбра.

В этом городе жрица Червя была очень популярна. Многочисленная толпа зевак высыпала поглазеть, как швартовалась «Красотка Джилл». Была такая толчея, что нескольких женщин и девушек столкнули в воду и едва не случилось беды — их чуть не раздавило между нашим бортом и портовой стенкой. Но обе быстро выплыли (или их успели выловить). Это просто счастье, что ни один мужчина не рискнул подойти так близко, чтобы свалиться в воду.

Как я уже говорила, Порт Барбра — это неприглядные, грязные трущобы, где жители никогда не заботились о таких мелочах, как чистые улицы или уютные жилища. Барбрианцы кутались в капюшоны, шарфы, покрывала, платки, будто отгораживались от мира.

Но в день нашего приезда после полудня люди Барбры были определенно более общительны, чем обычно. Они не веселились, конечно, по-настоящему, но толпа гудела, будто ветер в огромном дымоходе.

Нас приветствовала и другая толпа: множество мелких мошек. Очень скоро мы закутались так же, как народ на берегу, и стали учиться говорить с закрытым ртом и смотреть сквозь узкие щелки полуприкрытых век.

— Хуже, чем когда бы то ни было! — проворчала Пэли.

— Мммм… — согласилась я. — Хорошо, что я теперь маленькая. На мне мало места.

Я заметила, что барбрианцы не тратили времени и сил на то, чтобы хлопать этих паразитов или пытаться смахнуть их с открытых участков тела. Они просто игнорировали это неудобство, так же как пренебрегали удобствами в быту.

Когда орда встречающих наконец разошлась, тучи насекомых тоже рассеялись.

Может быть, их привлекало именно большое скопление народа. И больше они нам не докучали так сильно.

Последующие несколько дней были для меня очень, очень напряженными. Шатер поставили рядом с хижиной хозяйки пристани — это был Порт Барбра, не забывайте, и гильдия не хотела нарочито вступать в противоречие с местными строительными нормами. Вход в шатер был прикрыт муслиновым пологом, чтобы не допустить внутрь непрошеных маленьких визитеров, которых я очень не хотела бы взять с собой в хранилище-Ка; если мошки станут падать в приготовленные порции течения и будут выпиты вместе с ним, тогда посвященным придется разделить свою загробную жизнь с жужжащей мошкарой. Нет, я щучу. Барбрианские окна и двери были как следует защищены от насекомых сетками и пологами. Для местных жителей позволить себе подобный комфорт было неслыханной роскошью, но иначе можно было бы просто сойти с ума. Но эти занавески еще больше усиливали их уединение. Увы, из уважения к посетившей их жрице местные подрядчики превзошли самих себя в стремлении закутать все муслином. Результатом их усилий явилась жуткая духота в шатре и моя головная боль. Год уже катился к завершению, дни стояли не такие жаркие. Но все же мы были в тропиках. Мне пришлось просить Лану обмахивать меня огромным листом, отчего, должно быть, я казалась барбрианцам возмутительно изнеженной. А может быть, это усугубляло мой образ экзотического посланника Червя?

В любом случае мне было чем заняться, и Пэли тоже. Она навестила издателя местной газетенки и спросила его о Пира-па, для которой якобы у нее было важное сообщение. Парень, который был и печатником, и редактором, оказался неразговорчивым (может, они все здесь такие?), но все же пообещал Пэли поспрашивать у народа.

Пэли притащила экземпляр его еженедельника «Звон Барбры». Похоже, основным его содержанием были пустые сплетни — пустые, потому что большинство персонажей скрывались за инициалами, хотя, возможно, каждый житель Порта Барбры знал, о ком идет речь. А сколько-нибудь значимые новости из других областей реки подавались в виде сжатых фрагментов, собранных вместе и втиснутых во врезку. Какой контраст с утонченным остроумием и блестящей эрудицией новостей на газетных страницах процветающего Аджелобо, всего в сорока лигах вниз по течению! Да и качество печати здесь оставляло желать лучшего.

— М-да-а, ему бы надо назвать это «Пустозвон Барбры», — пошутила Пэли.

Статья на первой странице о моем предстоящем прибытии в такое-то и такое-то время на борту «Красотки Джилл» произвела на меня Очень странное впечатление. Она читалась скорее как передовица, а не как новость, практически обязывая читателей явиться за своей порцией течения (если они еще не зарегистрировались у хозяйки пристани). В середине статьи колонка превращалась в проповедь о хранилище-Ка, которое описывалось как «место, где останавливается время и росток жизни становится семенем смерти, со всем, что было в нем живого ныне и присно» или что-то в этом роде.

По версии Стамно, барбрианская газета была под опекой сочувствующих культу. Может быть, потому этот «Звон» и был таким зашифрованным? Может быть, то, что я приняла за беспредметные слухи, на самом деле представляло собой секретные сообщения и иносказания, ясные только для посвященных? После прочтения «Звона» у меня сложилось еще более неприглядное впечатление о Порте Барбра, чем в мои прежние посещение; я с трудом могла представить, что здесь будет напечатана моя книга. Это место наводило страх. Здешняя жизнь казалась замысловатой шарадой.

Через два дня маленькая девочка вручила Пэли запечатанный конверт.

Внутри было сообщение: «Та, кем вы интересуетесь, встретит вас и вашу маленькую сестру реки за зданием редакции „Звона", когда сумерки превратятся в ночь. Вы обе, но никого больше». Подписи не было.

Пэли нашла возможность показать мне записку без свидетелей, вернувшись на борт перед самым ланчем. Утро в шатре выдалось беспокойное, и было похоже, что весь день будет таким же. Мы вполне могли простоять в Порту Барбра одну-две недели, ведь здесь мы пользовались большим спросом в отличие от Гинимоя, где мы задержались из-за безразличия местного населения. Кто бы мог подумать, что в окрестностях Барбры проживает так много народу и что все они в состоянии расшифровать текст своей газетенки?

— «Маленькая сестра реки» — это про тебя, Йалин.

— Несомненно.

— Поэтому, кто бы ни послал это, он знает, что мы с тобой неразлейвода.

— Правильно. И если пойдем куда, то только вместе. Но как мне сбежать на берег?

— Что? В любом случае, ты не можешь рисковать…

— Я могу. Я сыта по горло храмами, шатрами, каютами и охраной. Почему бы тебе не позаботиться о Донне?

— Я могу заботиться только о тебе, ты же у нас ребенок.

— Решено, я иду. Только вот каким образом? Ты можешь завернуть меня в коврик и вынести на берег?

— Не глупи1 Зачем это я потащу коврик на берег? Да еще к ночи?

— Это будет все-таки еще вечер. Слушай, Пэли, ты сойдешь на берег как обычно. Рядом с шатром набросаешь мусора — его много там. Не забудь взять с собой бутылку масла. Польешь мусор и подожжешь. Потом быстро пойдешь обратно к причалу. Я тем временем прокрадусь на корму. Костер разгорится. Это сразу же привлечет всеобщее внимание! Охрана и матросы бросятся на нос. А я в это время прыгну. Главное, чтоб ты поймала меня.

Пэли тяжело вздохнула, но возражать не стала.

Вдруг она схватила меня и могучим рывком подбросила в воздух на несколько спанов.

— Ии-эх! — и поймала. — Прикидываю твой вес, — объяснила она, широко улыбаясь.

Думаю, вес надо прикидывать непременно с криками. Все тяжелоатлетки так делают.

Едва опустились сумерки, я спряталась на корме за бухтой троса, снова и снова продумывая план бегства. Полет с фальшборта юта на мол не казался таким уж коротким.

В этот миг пламя ярко вспыхнуло рядом с шатром. Кто-то закричал: «Пожар!» На баках соседних шхун тут же появились темные фигуры. А внизу уже маячил силуэт Пэли. Я вскарабкалась на фальшборт. И прыгнула вниз.

— Уфф! — Пэли крепко схватила меня, качнулась назад, но устояла. Прижав меня к себе, она ринулась сквозь тьму и сделала полный вдох лишь тогда, когда мы уже добрались до деревянного тротуара Аллеи Золотых Деревьев (которую лучше было бы назвать Навозным закоулком). Оглянувшись, мы увидели высоко змеящиеся языки пламени.

— Вот это костер! — задыхаясь, выдавила я из себя.

— Мм… я, наверное, навалила мусор слишком близко к шатру. Хорошее прикрытие, однако.

— Ты, похоже, подожгла нашу палатку! Прыгающие языки пламени, впрочем, вскоре сникли, и оранжевое зарево постепенно поблекло.

Конечно, любой болван потушит пожар, имея целую реку под рукой. Мы двинулись дальше по грязным, темным улицам.

Контора «Звона» на бульваре Синего Облака была совсем непредставительной. Низкое здание, обшитое досками, с несколькими убогими окошками, что выходили на грязную мостовую. К тому времени как мы пришли, зажглись звезды. Не думаю, что при дневном свете это место выглядело лучше.

Нам не пришлось входить внутрь. Снаружи, скрытые глубокой тенью, нас поджидали две фигуры, замотанные шарфами и в капюшонах. Одна была плотная, другая худощавая. Плотная приоткрыла фонарь, от которого пролилась струйка света. Худощавая выступила вперед.

— Что это за пожар? — Голос был приглушенный и мягкий, хотя отнюдь не робкий.

— Наша маленькая хитрость, — сказала я, — чтобы уйти незамеченными. Ты Пира-па?

— Да. — Пира-па указала жестом на свою спутницу: — Я надеюсь, вам знакома моя подруга.

Та откинула капюшон и ослабила шарф. Короткие косички, обрамляющие открытое девическое лицо… Это была Креденс. Та самая Креденс, которая была боцманом «Шустрого гуся»! Которая пыталась выкрасть запас черного течения для женщин культа. Которая оставила Марсиаллу, опьяненную наркотиком, высоко на дереве, зная, что та может упасть и убиться. Та самая Креденс, которая сбежала от нас в Джангали, когда я расстроила ее планы.

После всего этого я не могла ей особенно доверять, даже допуская, что ее действиями руководит Червь.

— Привет, малышка, — сказала Креденс. — Я прощаю тебя из-за того, кем ты стала теперь.

— Мило с твоей стороны. Прощаешь за что?

— За то, что ты разрушила мою карьеру женщины реки.

— Это как еще посмотреть! Если бы Марсиалла упала с дерева и сломала себе шею, твоя карьера тоже не особенно пошла бы в гору.

— Да, неудачно вышло. Надеюсь, она образумилась.

— Будем надеяться, что ты не захочешь таким же образом вразумлять и меня.

Пэли потянула меня в сторону.

— Что-то случилось? — прошептала она. Пира-па, привыкшая говорить шепотом, ясно ее расслышала.

— Все нормально. Просто одна старая история. Йалин с нами в безопасности.

— Она и я в безопасности, ты хотела сказать, — заявила Пэли. Пира-па это позабавило, по глазам было видно.

— Полагаю, теперь тебе намного легче прибирать к рукам черное течение? — сказала я Креденс.

Экс-боцман снова начала закутываться шарфом.

— Хм, не так уж это легко. Гильдия заставляет каждого выпивать свою порцию на месте. Они записывают имена.

Заметьте, она не сказала, что это невозможно.

— Идем? — спросила Пира-па.

— Куда?

Я думала, мы встретились, чтобы обсудить мою книгу и узнать, где находится Стамно.

— Мы знаем, где он, Йалин. Он у друзей, в Ганга, А твоя рукопись у нас в целости и сохранности. Ее напечатают.

— Скоро, я надеюсь! Ты действительно веришь, что Божественный разум готовится покончить со всеми во вселенной?

— Ради ужасного знания. Да, это я понимаю. И если для того, чтобы овладеть знанием, нужно…

— Тогда лучше обойтись без этого знания, — отрубила Пэли.

— Я собиралась сказать, что шансов у нас против Божественного разума один против тысячи. Но все-таки!..

— Что «все-таки»? — прорычала Пэли. Пира-па заговорила шелковым голоском:

— Все-таки с нами теперь жрица. И мы можем вступать в контакт с черным течением напрямую. Мы можем пуститься в верный путь по тропе времени и бытия. А за это мы без проволочек опубликуем книгу.

— Так это сделка? — сказала я. — Стамно не говорил ни о каких сделках.

Вокруг желтой лужицы света от фонарика Креденс была чернота. Только в нескольких отдаленных окнах на бульваре Синего Облака виднелись пятна света да в вышине одиноко мерцали звезды. Я почувствовала, что нахожусь в невыгодном положении..

Пира-па тихо сказала:

— Если можно что-нибудь сделать для спасения наших братьев во вселенной, ты, наверное, в глубине души осознаешь, что средством для достижения этого не может быть лишь стихийный протест твоих читателей. Великие истины мало кого интересуют.

— До сих пор интересовали многих, — возразила Пэли. — Десятки тысяч! Это то, чего добилась Йалин своей первой книгой.

— И поэтому ее вторая книга подействует так же? Тьфу! Если ты так думаешь, ты просто дура. Люди хотят спасти свои собственные души. Зачем продолжать борьбу, если цель достигнута?

— Мы получили некоторые гарантии, — сказала Пэли. — Хотя я не называю имен.

Пира-па фыркнула:

— Политические обещания? Возможно, они и будут выполнены, если это будет выгодно тем, от кого зависит их выполнение. На самом деле что это даст? Скажу более откровенно. Какая вам разница — разве что успокоите свою совесть? Разве это снимет с Йалин бремя вины за вселенскую бойню?

Пэли сказала:

— Я не понимаю, за что ее винить. Она виновата не больше, чем я!

— Неужели? Но если происходит что-то ужасное, то тут виноваты все, кто знает об этом и не делает все возможное, чтобы положить этому конец. Или если они выбирают неверную стратегию — стратегию, которая на первый взгляд кажется смелой, а в действительности оказывается ошибочной, — за это они тоже заслуживают осуждения. Поэтому давайте обсудим стратегию. Одержать победу над Божественным разумом — это значит остановить его везде, а не только обуздать на одной маленькой планете. Единственный способ сделать это — найти ключ, который ищет и Божественный разум раньше, чем он сам найдет его. Вы должны искать ключ к сущности — ключ истины. Именно для этого вы разыскивали меня, а если нет, то должны были бы искать именно по этой причине. Если бы Йалин не нашла меня, мы вскоре сами вышли бы на нее.

— Ты определенно высокого о себе мнения! — сказала Пэли. — Разве ты знаешь обо все этом столько, сколько знает она?

— Мы знаем, как и где искать ключ. — Пира-па сунула два пальца под шарф и свистнула в темноту. Маленькие фонарики засветились впереди и сзади нас. К нам приближались фигуры в капюшонах. Пэли слегка попятилась, но, увидев, что пришельцев всего полдюжины, успокоилась.

— Мы пойдем прочь от реки, в лес, — сказала нам Пира-па. — Там наша тайная резиденция.

— Сейчас, ночью? — Я старалась говорить беспечно. — Не далековато ли вас заносит осторожность?

— Мы хорошо знаем дорогу, Йалин. И там есть человек, с которым тебе необходимо встретиться. Что касается доставки, Креденс понесет тебя очень осторожно. Ты можешь спать у нее на руках. Она неутомима.

— А если я хочу, чтобы меня несла Пэли? — Я сказала это не затем, чтобы нагрузить Пэли, а только чтобы проверить, что Пира-па планирует взять с собой и ее.

По всей видимости, она планировала.

— Пэли может споткнуться в темноте. Мы не хотим, чтобы ты ушиблась. Или устала в пути.

— Я надеюсь, что ехать на Креденс — это не совсем то, что выслушивать ее приказания насчет того, что пора драить палубу… Скажи, как много времени займет это путешествие?

— К рассвету будем на месте.

— А когда обратно? — спросила Пэли. — Охрана разнесет город в клочья. Да, зубами и когтями.

— Увы, ничего они этим не добьются. А мы уходим от реки — и быстро. Ваш дурацкий костер, наверное, уже растревожил их. Идем!

— Кажется, выбор у нас небольшой, — сказала я. Его даже вовсе нет.

Креденс подхватила меня на руки. Она взяла меня так, что голова моя покоилась у нее на плече. Очень скоро, в самом начале нашего путешествия — на какой-то извилистой тропинке темного леса — убаюканная ее удивительно мягкой поступью, я задремала.

Через какое-то время меня разбудил шум. Сначала я услышала глухой стук, потом треск и громкие, прерывистые стоны.

Над головой, на фоне серовато-синего неба, проплывали черные мачты деревьев с тугими парусами темной листвы. Близился рассвет. Где я? Что происходит? Стоны не утихали.

— Штопрсссхотт? — пробормотала я, пытаясь проморгаться и чувствуя, что руки и ноги мои затекли. — Пэли! — закричала я.

Черные фигуры толпились вокруг источника шума — источник вошел в раж и уже вовсю сыпал проклятиями. Из смоляной черноты выделился силуэт.

— Да ничего, — ответила Креденс, зевая мне в лицо. — Ничего страшного.

— Пэли!

Силуэт неуверенно продвигался в нашу сторону, то и дело стряхивая с себя руки, что пытались то ли направлять его, то ли сдерживать.

— Где ты, Йалин? Это ты кричала? — Пэли резко остановилась совсем рядом со мной и ухватила себя за нос — Уфф!

— Я здесь, Пэли. Я в порядке. Что случилось? Мне ответил голос Пира-па:

— Она уснула на ходу, вот что. Пэли промямлила:

— Должно быть, мы протопали целую сотню лиг этой ночью.

— Вряд ли.

— Я спала. Потом — «бум!»

— Она врезалась в дерево.

— Я чувствовала себя уже полумертвой.

— Это точка зрения пессимиста. Постарайся, наоборот, почувствовать себя полуживой. Мы скоро придем. И сможем немного поспать.

Чем ближе был рассвет, тем больше света проникало сквозь листву. Наш путь лежал через смешанный лес, где среди деревьев с крупной широкослойной древесиной иногда встречались ясеневые рощицы с гладкими стволами цвета слоновой кости. Тропинка вела вдоль извилистого ручья. В тех местах, где подлесок был густой и колючий, мы шли прямо по воде. У излучины ручей перегораживало поваленное джек-дерево, уже начавшее гнить, здесь мы свернули.

Вскоре мы приблизились к огромному валуну, сплошь покрытому пятнами лишайника. Сразу за ним внезапно начиналась дорожка, настоящий тротуар, выложенный плитняком. Петляя между деревьями, с треть лиги вся компания спокойно шагала по этому тротуару.

Тротуар вывел нас на длинную прогалину. Рядом виднелся заболоченный пруд, через который в самом узком месте был перекинут низкий каменный мостик; воздух над осоками был запушен мошкарой. Дальше простирался огромный газон из роскошного бархатистого мха, пурпурно-фиолетового, как кожура баклажана. Мох казался еще темнее, контрастируя со светло-голубым небом в вышине. Он как будто впитывал робкие лучи солнечного света, пробивавшегося сквозь кроны деревьев, и было такое ощущение, что за прогалиной еще ночь, а здесь уже светло, словно днем. Подобную картину мог бы, наверное, наблюдать только ночной зверек, видящий в темноте.

Газон простирался до… маленького дворца! Дворца, что выглядел словно изысканный аладалийский орнамент на бархатной подушке.

Здание было двухэтажным и, похоже, восьмиугольным. Его венчала черепичная крыша, свесы которой загибались кверху, как поля шляпы. Длинные свинцовые желобки для стока дождевой воды выступали далеко от карнизов, чтобы не брызгать на стены, обшитые деревом-позолотой, гладкие и блестящие. Стены были украшены оранжевыми мраморными колоннами. По фасаду было беспорядочно разбросано множество крохотных окошек в деревянных с кроваво-красными прожилками рамах. Вместо стекол в эти окошки, казалось, была вставлена матовая вощеная бумага.

Что это был за восхитительный, ослепительный, роскошный дворец! То, что мы нашли его здесь, среди глухого леса, изумило меня, хотя увидеть столь величественное сооружение в жалком Порту Барбра, наверное, было бы еще более удивительно.

— Вот наша тайная резиденция, — сказала Пира-па. Креденс наконец поставила меня на землю.

Я была слишком потрясена, чтобы что-то сказать. И Пэли тоже. А может быть, она еще не вполне пришла в себя после столкновения с деревом.

Каменная дорожка доходила до дворца, пересекая покрытую мхом поляну. Когда мы подошли ближе, я обрела способность говорить.

— Но почему? Почему такое здание?

— Да причины вполне прозаические, — сказала Пира-па. — Укрывает от дождя. И от живой природы.

— Нет, почему такое прекрасное?

— Прекрасен путь истины, Йалин. Если ответ не прекрасен, как он может быть верным?

— А, так мы сейчас проходили по пути истины? Она прыснула:

— Начинаясь ниоткуда, все же приводит к чудесной цели? Что ж, может, и так!

Она откинула капюшон. Опустила черный газовый шарф. Впервые я смогла внимательно рассмотреть ее.

Она была и молодой и старой одновременно. То есть ее лицо было молодым и в то же время иссохшим. Молодые, полные жизни глаза орехового цвета были уже оплетены сеточкой морщин. В золотисто-каштановых волосах пробивались пепельно-серые пряди. Заметные складки у рта, который открывал белые крепкие зубы.

Кое-кто здесь злоупотреблял грибным наркотиком. Интересно, тело у нее тугое и гладкое или тоже морщинистое?

Очевидно, она прочла мои мысли. И загадочно улыбнулась:

— Это не важно. Понимаешь, я прожила столько же, сколько и все остальные, а именно всю свою жизнь. — Она сдвинула в сторону дверь на роликах и крикнула: — Мы пришли!

Вход был внахлест задрапирован муслиновыми портьерами. Сильный аромат трав и пряностей привлек мое внимание к свисающим на веревочках маленьким мешочкам; что там написано: «Перченый»? Пира-па откинула первую портьеру. Остальные мы с Пэли прошли насквозь — она громоподобно зачихала при этом.

На нижнем этаже дворца, похоже, была всего одна огромная комната-зал, в которой было восемь, да, именно восемь стен. Вдоль стен жались красные и черные лакированные шкафчики. Пол был застелен плотно прилегавшими друг к другу циновками, сплетенными из прочной упругой соломки и обшитыми по краю тканью. Однако в полу было также несколько углублений с наваленными подушками всех оттенков красного. В бледном рассеянном свете, проникающем сквозь бумажные окна, эти углубления казались кровавыми лужами, в которых бушевала буря. На второй этаж спиралью поднималась широкая латунная лестница. По ней, осторожно ступая, спускался лысый толстый мужчина.

Он был не просто толстый. Это была гора плоти. Одет он был во внушительных размеров розовую шелковую блузу, расшитую порхалками, и в под стать ей еще большего объема штаны, затянутые вокруг его экватора розовато-лиловым кушаком. Блуза и штаны липли к его потным груди и брюху. Он наконец одолел лестницу и, переваливаясь и сияя лучезарной улыбкой, направился к нам. От улыбки жир на его лице пошел складками.

— Пипи! — воскликнул он, отдуваясь.

— Папа, — с нежностью в голосе отозвалась Пира-па.

— Что? — оторопела я. — Это твой папа?

— Нет, Мэрдолак — это наш почтенный друг. И мудрый. Поэтому я зову его папой.

Мужчина посмотрел на меня щелками глаз, заплывших салом.

— Благослови, Йалин! — прохрипел он. — Мне не так-то просто преклонить пред тобой колена или поклониться. Но все же — благослови! О нет, мне не так-то просто даже нагнуться к тебе. Скорее мир сложится пополам. — Где-то глубоко внутри него зарождались фыркающие звуки. И когда они вырывались наружу, проходя сквозь многослойную массу плоти, Мэрдолак увеличивался в объеме. Он неистово колыхался, будто его массировали невидимые руки. Из глаз его текли слезы. Я решила, что он смеется.

Вскоре конвульсии прекратились. Обхватив обеими руками живот — будто иначе его разорвало бы на куски, — эта огромная туша направилась к ближайшему углублению в полу. Он вошел туда, будто спущенный на воду корабль, вытесняя волну, — в нашем случае волну подушек. Он как-то еще изловчился перевернуться в момент погружения, поэтому оказался лежащим на спине и лицом к нам.

Он хлопнул по подушкам:

— Как хорошо, что ты у нас появилась, Йалин! Давай-ка поговори с папой Мэрдолаком!

В этот момент Пэли зевнула, не очень тихо. Этот зевок послужил поводом для вмешательства Пира-па.

— Время спать, — провозгласила она. — Всем, кроме тех, кто уже поспал.

Подойдя к Пэли вплотную, Пира-па начала оттеснять ее к лестнице. Смущенная, Пэли двигалась неуверенно. Остальные члены нашей группы направились вслед за ней. И я тоже. Но Креденс быстро подняла меня и развернула — я успела только взбрыкнуть ногами в воздухе. Я почувствовала себя заводной игрушкой, такой, какими в Венеции играли дети. Креденс подтолкнула меня обратно к углублению.

Но все же я не игрушка — я развернулась обратно.

— Нет, нет, — сказала Креденс. — Ты слышала, что сказала леди. Ты уже успела вздремнуть. Так что оставайся и развлекай папу. Поиграй с ним. Ты, должно быть, научилась каким-нибудь нескольким новым фокусам.

— Эй! Я вам не игрушка для жирных великанов! Нависая надо мной, она гадко ухмыльнулась:

— Он не станет докучать тебе, дорогуша. Что за абсурдная мысль. Кто впихнул в твою головку такие нелепые фантазии?

— Ты, только что, — пробормотала я. Ее улыбка стала самодовольной. — А, понятно! — прошипела я. — Значит, ты великодушно простила меня за то, что я сломала тебе жизнь, но не против исподтишка воткнуть мне шпильку в бок.

— Дорогая, и это после того, как я несла тебя всю дорогу! Совершенно не понимаю, о чем речь, маленькая жрица.

— Йалин! — промычал тем временем лежащий на спине Мэрдолак.

— Что-то не так? — крикнула с лестницы Пира-па.

— Нет! — Я завопила в ответ. — Все замечательно! — И чтобы не давать больше Креденс поводов для мелочного удовлетворения, я сама направилась к углублению, где возлежал этот толстяк.

— Не так! — крикнул Мэрдолак. — Не так: еда! Нам нужна еда, Пипи. Еда для нашей гостьи, еда для меня. Пропорционально весу! Горшки на полке в камине наверху. — Он облизывал жирные губы и сжимал свои короткие толстые пальцы: жест, который, я надеялась, не относился лично ко мне. Но все равно на всякий случай присела на край углубления на приличном расстоянии.

Так, значит, он готовил еду, вот почему вспотел… Пока он совершал такие вот телодвижения в предвкушении трапезы, я с удивлением обнаружила, что его не совсем приличные манеры и во мне разбудили аппетит. Было в них что-то открыто простодушное, что показалось мне почти привлекательным. Почти.

Зачеркнем это «почти». Скоро я уже действительно сожалела, что позволила себе назвать его жирным великаном. (Спишем это на нервное состояние!) Мы с ним сразу же подружились.

А катализатором, искрой была еда.

Мэрдолак был не просто хорошим кулинаром. Он был потрясающим шеф-поваром. То, что приземлялось на подносах в нашу яму, могло привидеться только во сне: чашки с густой острой фасолью и картофельным супом, рубленая молодая баранина в виноградных листьях, жареные земляные улитки, рыба-попугай в кляре с кислым творогом (экзотично, но вкусно), сладкие булочки с желейной помадкой из лайма. Отведав таких кушаний, оставалось стать Абсолютным Гурманом: обжорой и гастрономом одновременно! Мэрдолак, в сущности, и был таковым — изощренным объедалой; ведь это было всего лишь время завтрака. Однако ему уже удалось соединить в удивительно заразительном сочетании самое отчаянное изобилие и самый тонкий вкус. Он чавкал. Он облизывал пальцы.

— Ешь помедленнее, Йалин. Отдыхай.

— А надо? — Я кусала и облизывала.

— Да-да. Ты же как сжатая пружина. Потому и огрызаешься на всех. — Он схватил чашку с супом. — Хлеб-хлеб-хлеб. — (Он действительно произносил «хлеб», пока пил; я не дурачу вас!) — Надо успевать заглатывать как можно больше, но и наслаждаться при этом.

— Ты так заглатываешь и свои знаменитые грибочки? — Я поглощала еду, сохраняя бдительность, чтобы не пропустить какой-нибудь грибок, безразлично — целый или рубленый. Что было пустой тратой времени. Я вспомнила, что приверженцы культа употребляют грибы, стертые в порошок. Еда могла быть приправлена ими, и я ничего бы не ощутила. Может быть, грибы имеют характерный привкус или запах? Но как я могла об этом судить, ни разу не пробовав их?

— Давай бери еще! — Он опрокинул последнюю порцию супа себе в глотку и стал энергично шарить языком в тарелке, вылизывая остатки. — Это наступит позже, не сейчас. Сейчас ты, главное, ешь, не стесняйся. Вот это очень вкусно! — Он продолжал подбадривать меня, когда я решилась отдать должное фаршированным виноградным листьям. Умело расколов раковину, он сунул мне улитку. — И это попробуй!

В конце концов мне пришлось запросить пощады. Существует предел всему.

К тому времени, когда это наступило, я чувствовала себя умиротворенной и чувственной и присоединилась к Мэрдолаку, развалясь среди подушек. (Как ему удалось ничего не пролить?) Он пробудил во мне огонь, который до той поры был глубоко скрыт, проявляясь лишь иногда — в форме мимолетных вспышек ревности к маме и Пэли; и сделал это без единого откровенно эротичного действия. (В противном случае, я уверена, мои вопли услышал бы весь дворец.)

Как мне это объяснить? Тактильные ощущения преобразовались во вкусовые; теперь я хотела испытать еще больше вкусовых ощущений, еще более неистовых, но несколько необычным образом. Я понимала, что, расстраиваясь, люди часто находят утешение в еде, но это был не тот случай. Мэрдолак был суперплотью. Плотью с плюсом. Следовательно, он был больше, чем плоть. В его присутствии я чувствовала себя полнее, сочнее. Он освободил женщину, скрытую в ребенке. Он раскрыл меня. Это пробудило во мне желание раскрыться еще больше, в какой-то новой сфере.

— Ты прекрасный повар, — сказала я. Он казался забавно обиженным.

— В единственном числе повар? Не два? Не три? Не целая кухня поваров, соединенных в одном?

Слеза скатилась по его щеке (с трудом). — Прости, шеф!

— Извинения приняты! О боже, ведь я все еще голоден.

— Ты шутишь.

— Представь себе. Я умираю с голоду. У меня исключительный аппетит. И к истине тоже.

И тогда мы приступили к делу.

Истина. Истина Мэрдолака заключалась в том, что, когда ему не исполнилось еще и двадцати, он унаследовал скромное состояние. Которое было нажито, конечно, на торговле драгоценной древесиной. Родители Мэрдолака прожили вместе десять лет, но у них не было и намека на появление наследника. И тогда мать решила, что им следует обратиться за помощью к одной мудрой женщине, что жила далеко в лесах. Та решила проблему — бесплодия или импотенции — с помощью одного зелья. После рождения Мэрдолака, однако, чрево его матери ослабло, так что мальчик оставался их единственным ребенком; дочери-наследницы быть уже не могло. Когда Мэрдолаку было десять лет, мама умерла. А еще через десять лет от порока сердца умер и отец.

Мэрдолак узнал историю своего зачатия, заглянув в предсмертную записку отца. По-видимому, отец проговорился в надежде вселить в своего наследника чувство ответственности. Разве не рисковали его родители своим здоровьем и семейным счастьем, чтобы произвести на свет сына? Ошибочно или нет, но отец связал возникновение собственной болезни сердца с тем путешествием в леса за зельем мудрой женщины, не говоря уже о хвори чрева, которой маялась его жена. Мэрдолак в очень юном возрасте стал чем-то вроде сластолюбца и эпикурейца, — вряд ли типично для юноши с легкостью предаваться подобным страстям, если только с ним не случилось чего-нибудь такого, что полностью перевернуло бы его сознание.

Мэрдолак по-своему прочел предсмертную записку. Ему стало ясно, что мудрая женщина, к которой они обратились, была из приверженцев культа и что родители зачали его, приняв предварительно дозу наркотика. Это объясняло чувственность его натуры; и теперь его сладострастие было нацелено в одном направлении, а именно в глухие леса. До сих пор его эпикурейство было втиснуто в рамки из-за всеобщего убожества Порта Барбры. Мэрдолак от природы был наделен отменным вкусом, но В самой Барбре его природная утонченность была приложима только к разнообразию в еде. Тогда он решил отыскать свой настоящий дом и расширить сферу удовольствий.

Однако идея «настоящего дома» порождала целый ряд вопросов. Таких как: «Смогу ли я когда-нибудь и где-нибудь в этом мире выстроить себе настоящий дом?» Он знал, что это лучше было бы попытаться осуществить в Аджелобо или в далекой Аладалии. Но чтобы убедиться в этом, ему пришлось бы плыть в Аджелобо или Аладалию, не имея возможности вернуться обратно в том случае, если он поймет, что сделал неправильный выбор.

Или таких как: «Мои родители рисковали многим, чтобы произвести меня на свет; ладно, с этим ясно. Но откуда они меня взяли? Кем я был до того, как появился на свет? И даже тот ли я человек, кем был вчера?»

В случае Мэрдолака вкус не ограничивался чувственной сферой, а был общим свойством его натуры: он основывался на большом умении смаковать и оценивать. Поэтому пока он как нельзя лучше питал свою плоть — увеличивая свой и без того изрядный вес, — он также задавал себе некоторые весьма затруднительные вопросы.

Так, в ходе нашей уединенной беседы он спросил:

— Что ты помнишь о своем первом рождении, Йалин? — и сам же себе ответил: — Ну конечно, ничего! Сначала твой разум не мог знать, что он существует. Он осознавал свое существование лишь мало-помалу. И когда осознал, тогда и ты начала воспринимать себя как личность, тогда все, что было прежде, скрылось в тумане безвременья. Что-то такое плавает в этом тумане, как загуститель в молочном соусе, но ничего определенного вспомнить ты не в состоянии. Возможно, что-то похожее случается на протяжении всей жизни. Осознание своей личности не рождается из общности с прошлым. Наоборот, оно начинается с утратой прошлого. Не память движет личностью, а способность забывать.

— До тех пор, пока мы не окажемся в хранилище-Ка, папа! — Я тоже стала называть его так. — Когда мы умираем, вся наша жизнь становится для нас настоящим навсегда.

— О да, мы вполне настоящие только после смерти. Не раньше. Знаешь, я подозреваю, что мы, возможно, рассматриваем существование в корне неправильно. Может быть, наши Ка берут начало не в рождении, а в смерти? Может быть, нам дается существование в ретроспективе? Может быть, из светящейся Ка-формы после смерти мы проецируем пучок сознания в обратном направлении, через всю нашу жизнь, как луч фонаря — луч, который, пронизывая наше прошлое, и ослабевает по мере того, как проникает дальше и дальше? Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Так написано в «Книге Звезд». Что скажешь ты?

— Черт, я не знаю. Значит, ты прочитал копию, которую унес Стамно?

— Разумеется. Рукопись сейчас в Барбре. — Он отмахнулся. — Так что скажешь?

— Одно я знаю точно: хранилище-Ка тоже не вечно. Если наше солнце когда-нибудь взорвется и сожжет мир или если оно погаснет и наш мир застынет, думаю, Червь тоже погибнет. Куда отправятся души после этого — вот хороший вопрос.

— Может быть, не отправятся, а вернутся? Если бы мы могли решить эту головоломку! Время быстротечно, мы не можем остановить его — можем только замедлить, используя наркотик. Ты вернулась назад в свое прошлое, Йалин. Если бы только ты могла замедлять течение времени — без необходимости умирать! Мы, возможно, узнали бы, что такое время, и существование тоже. А тогда мы могли бы действительно побороться с Божественным разумом.

— Так вот чего ты хочешь от меня. А ты знаешь, чего хочет Червь, папа? Он хочет, чтобы я вошла в контакт с червями из других миров. Он думает, что мне следовало бы спрыгнуть с воздушного шара и погибнуть.

— Воздушный шар? Я не понимаю, о чем ты.

— Я должна подняться в воздух на шаре, в который нагнетается горячий воздух, и прыгнуть с высоты. Шлеп. Потом он заберет меня и отправит путешествовать через Ка-пространство.

— Тебе не кажется, что мое предложение выглядит менее радикальным?

— Я думаю об этом. Правда думаю.

— Или тебя беспокоит, что ты можешь закончить так, как Пипи, — преждевременно состарившись? Или как я, превратившись в безобразную гору жира, с раздутым, как бочка, животом? Я уверяю тебя, что это обилие жира вовсе не результат чревоугодия! — Он улыбнулся. — Разве могла одна только еда сделать такое со мной?

— Совершенная мистика, — сказала я.

— Мне сейчас тридцать два года. Скоро у меня будет инфаркт, так же как и у моего дорогого папочки. Крут моего существования завершится. Чертовски большой круг, хотя я в него с трудом помещаюсь! Может быть, достаточно большой, чтобы повернуть само время? Если бы ты только могла показать мне как… Время могло бы остановиться, и я мог бы жить вечно в одном-единственном мгновении. О мечты, о простые десерты, о замечательные обеды!

Если это была мольба, он не мог согнуться, чтобы умолять или пресмыкаться, поэтому я не могла понять, шутит он или говорит вполне серьезно

— Ты не изменишься, если один раз попробуешь наркотик, — пообещал он.

Да, Марсиалла тоже не изменилась от одного раза; она просто временно повредилась умом.

— Может быть, но на самом деле полностью остановить время невозможно. Что если ты попытаешься это сделать, а время само передвинет тебя в какое-нибудь другое время?

— Это почему же?

— Возможно, если бы время полностью остановилось, все перестало бы существовать.

— Тогда мы пришли бы в небытие: ты это хотела сказать?

Я покачала головой. Это казалось мне неправильным. Я провела время — нет, не время в точном смысле слова, а промежуток времени «всегда-никогда» — в пустоте. В пустоте было «ничто». Но пустота сама по себе не была «ничем». Пустота кипела и булькала…

— Нет, не в небытие, — сказала я, — в предсуществование, вот куда бы мы пришли. К возможности существования.

Пока мы говорили, для меня становилось все более и более очевидно, что, вероятно, именно сегодня я испытаю на себе грибной порошок, — конечно, в смеси с черным течением. С помощью зелья папа Мэрдолак развил в себе способность проникать в самую суть вещей; на Червя тоже это зелье подействовало как катализатор. (Новые слова: используй или потеряешь!)

Позднее пришли еще полдюжины женщин и с ними пара мужчин. Они принесли корзины с провизией. Мэрдолак объяснил, что неподалеку имеется маленькая ферма, устроенная главным образом для того, чтобы снабжать дворец продовольствием. Русло протекавшего там ручья углубили, расширили и на одном участке превратили в заводь округлой формы. Течение в этой заводи ускорялось за счет переливания воды из нижнего «рога» в верхний; для этого использовалась цепь с ковшами, приводимая в движение ветряной мельницей. Отсюда и рыба-попугай в меню на завтрак.

Через некоторое время Мэрдолак взобрался наверх посмотреть, как обстоят дела с обедом. Поскольку он отклонил мое предложение ассистировать ему на кухне, я осталась предоставлена сама себе и вышла на моховой газон, чтобы побыть в одиночестве по своей воле, а не по недосмотру.

При дневном свете мох казался еще темнее, чем утром. Живой бархат превратился в черное зеркало, в глянцевое бугристое пространство полированного агата. Теперь он напоминал застывшую лаву у Огненной горы. Глядя на эту поверхность, можно было предположить, что она и на ощупь окажется твердой и гладкой, хотя на самом деле она была мягкой и упругой. Глаза солгали мне. И только прикосновение сказало правду. Раньше я не решалась прикоснуться ко мху. А теперь погрузила пальцы в упругую растительную плоть.

Мухи, казалось, остерегались его. Может быть, они улавливали какой-нибудь запах, которого не чувствовала я. Но более вероятно, что темнота газона просто сбивала их с толку. Меня газон тоже приводил в замешательство, но я была от него в восторге.

Да, именно поэтому он и нравился мне! Он выводил меня из равновесия — он заставлял меня переживать полноту ощущений.

А что там сейчас на «Красотке Джилл»? К этому времени мое отсутствие, конечно, уже заметили. И отсутствие Пэли тоже. Меня немного беспокоили возможные последствия нашего бегства. Гильдия реки вряд ли станет отрубать мне ногу в качестве репрессивной меры, так, как они поступили с рукой Тэма. В качестве наказания они скорее всего отослали бы от меня Пэли. Возможно, они оставили бы ее в Барбре, чтобы отплатить за ее участие в моей дурной выходке. Я могла разрушить ее жизнь; едва ли можно было представить Пэли в закадычных подружках у Креденс.

Пока я размышляла об этом и пыталась представить последствия и быстро найти какое-нибудь решение, в дверях собственной персоной появилась Пэли. Выглядела она скорее раздраженной, чем посвежевшей.

Я вскочила и уже начала было заверять ее, что мы в надежных руках, когда вслед за ней из-под слоев занавеса появилась Пира-па, морща нос.

— Ты можешь расслабиться, — говорила я.

— Заткнись, а? — пробормотала Пэли. — Я только что пернула там и думала, никто не заметит. Но потом завоняло так, как целое блюдо жареных поппадамов.[3]

— О боже.

— Я сильно удивилась.

— Но у них довольно приятный запах, у поппадамов.

— Только не когда он исходит из чьей-нибудь задницы. — Тут Пэли стала отходить в сторону, глядя в небо и невинно насвистывая.

— Кхм-кхм, — сказала Пира-па.

— А, привет, — сказала Пэли. Я беспомощно прыснула.

Пэли решительно сменила тему.

— Э… почему этот жирный парень зовет тебя Пипи, а? — спросила она.

Пира-па натянула капюшон и закрыла вуалью поллица.

— Возможно, потому, что я еще только мимолетно взглянула на Истину, а в нее следует настойчиво всматриваться. — Похоже, вопрос немного задел ее самолюбие. — Но даже мимолетный взгляд лучше полной слепоты!

Ага, и, возможно, ее имя намекало на то, как посторонние люди мельком посматривали на молодое-старое лицо Пира-па?

— Дум-ди-дум-ди-дум. — напевала себе под нос Пэли.

Целая кухня больших тонких хрустящих пшеничных лепешек, пузырящихся в кипящем масле! Папа-думы! Я хихикнула и поспешно хлопнула себя по щеке.

— Прости, — сказала я.

— За что? — спросила Пира-па, не снимая вуали.

— Показалось, что меня укусила муха. Забудь, забудь, это ничего не значит.

Возможно, Пира-па вышла с намерением довериться мне, как это сделал папа Мэрдолак. (Если только она не выскочила глотнуть свежего воздуха!) Увы, если так, Пэли своим пуком и его последствиями напрочь сдула этот хрупкий шанс.

— Гм, — сказала Пира-па. — Сейчас нам надо пообедать. Пусто в животе, пусто и в голове, в пустых кишках только газовые пробки!

— Я еще не проголодалась после завтрака, — сказала я. — Папа — прекрасный кулинар. — Может быть, открытая лесть сможет поправить ситуацию?

— Позже ты будешь умирать от голода. Лучше насытиться заранее.

— Прежде чем я приму времяостанавливающий наркотик?

Она кивнула, будто это само собой подразумевалось. Возможно, папа уже поделился с ней, намекнул, что я не против.

— В этой связи, Йалин, я должна предупредить тебя, что некоторые участники могут больше интересоваться эротическими аспектами.

— Мы не страдаем излишней стыдливостью. Правда, Пэли?

— Дум-ди-дум. Нет, не страдаем.

— Они сами выбрали этот путь. Но вам двоим вовсе не обязательно этим заниматься. — Пира-па повернулась к двери. И добавила через плечо: — Пэли может, если захочет. Только если она не станет никому мешать. — Пира-па исчезла за занавесом.

— Вот незадача, — опечалилась Пэли. — Как же я теперь вернусь туда?

— Благоухая, как роза?

— Благоухая, как что?

— Как роза. Любимый цветок Божественного разума. Никогда не вывозилась в колонии.

— Ах вот оно что.

Итак, обед: заливное из змеиного мяса, галантины салаты, пироги с заварным кремом и разными начинками, фаршированные голубые груши. Не представляю как Мэрдолак все успевал: и готовить, и съедать. Подносы стояли повсюду, и люди двигались от одного к другому, постоянно перемешаясь по залу, кроме папы, который возлежал в своей яме, куда всякий раз, когда кто-нибудь переходил, подносили огромный лакомый кусок. Процесс еды напоминал причудливый танец со сменой партнеров или детскую игру в музыкальные подушки. Все постоянно то присаживались, то вставали, и, не исключая нас, никто не мог наверняка сказать, где окажется в следующую минуту; и я не заметила, чтобы кто-нибудь избегал Пэли.

Зато я заметила Креденс, которая неотрывно смотрела на меня, не сходя с места, как кошка, нацелившаяся на порхалку. Она поспешно изобразила на лице слащавую улыбку. В поле зрения появилась Пира-па, снова без вуали, вполне дружески пообщалась с нами, а затем опять пропала. Я обменялась любезностями со многими культистами. А посредине, дирижируя танцем еды, возлежал Мэрдолак.

Наконец Пира-па хлопнула в ладоши. Подносы унесли наверх — туда же отправились мы с Пэли и все остальные, чтобы посетить уборную.

Когда мы все снова собрались в большой комнате, Пира-па открыла один из лакированных шкафчиков. Внутри были бутылочки с маслянистой желтой жидкостью с несколькими пальцами осадка на дне, множество стаканов и несколько склянок с темной жидкостью, в которой я без труда узнала субстанцию Червя.

Пира-па откупорила склянки, слила их в одну из желтых бутылок и энергично встряхнула, так что осадок, масло и чернота смешались в мутный коктейль. Она также взболтала и пару других желтых бутылок, но ничего в них не добавила.

— Сегодня, — обратилась она к собравшимся, — мы с папой будем прорываться сквозь покров феномена быстротечности вместе со жрицей течения, да будет она благословенна. Мы втроем последуем по черному пути. Наблюдателями будут Креденс, Целия и Шуши. Все остальные пройдут по обычной янтарной тропе.

— Прошу прощения, а что это такое? — спросила я. Пира-па указала на другие бутылки.

— А-а. И кто такие наблюдатели?

— Наблюдатели не принимают наркотиков. Они остаются в реальном времени, чтобы наблюдать за всеми. Когда ты потом ускоряешься, они следят за тем, чтобы ничего не случилось.

— А еще они заботятся о нашем питании! — К этому времени Мэрдолак с трудом выбрался из своей ямы и присоединился к остальным. — Наркотик начинает действовать где-то минут через десять, — сказал он мне. — Замедляющий эффект может длиться добрых пять часов, хотя наисильнейшее торможение происходит в самом начале. Потом начинается ускорение…

— И мы хватаем с подносов остатки! Я видела, как действует наркотик.

— Остатки! Ты меня обижаешь. Здесь наготове новый пир.

— Кто хочет взять партнера, может разоблачаться сейчас, — объявила Пира-па.

Разделись оба мужчины с фермы и четыре женщины. Красуясь друг перед другом, они некоторое время попрыгали на месте.

Сначала Пира-па раздала стаканы с янтарной жидкостью, и Пэли остановилась со стаканом в руке.

— Подожди, — сказала она. — А почему я не могу быть наблюдателем?

Креденс ответила:

— У тебя нет опыта. Давай-ка пей!

— Я должна присматривать за Йалин.

— Тебе будет очень скучно.

— Кому? Мне? Да я могу часами сидеть не шевелясь!

Утробный смех заклокотал в недрах Мэрдолака.

— Тогда ты идеальный объект для наркотика. Другие уже глотали свои порции янтарного напитка. Креденс небрежно пожала плечами:

— Дело твое. Мы вряд ли сможем насильно влить наркотик тебе в глотку. Но, судя по тому, как ты рассуждаешь о поппадамах, ты легко можешь неверно истолковать то, что увидишь.

Пэли вспыхнула и стала еще краснее, чем обычно.

— И поэтому можешь вмешаться некстати, — согласился Мэрдолак. — И можешь сделать что-нибудь такое, о чем нам всем потом придется пожалеть.

— Все в порядке, Пэли, — пробормотала я. — Правда, папа лучше знает.

— Думай о поппадамах, — повторила Креденс. — Будь хорошей большой сестрой, а? Покажи пример.

— Проклятье, — выругалась Пэли и проглотила свою порцию.

Креденс тронула ее за руку:

— Послушай меня: найди тихое местечко, сядь и успокойся. И можешь смотреть на занятия любовью, если хочешь. Это всегда интересно наблюдать.

Действительно, те, кто снял одежду, уже заняли одно из углублений и нежно приступили к любовным играм.

— Все идет по расписанию, — услышала я замечание Креденс, когда та уводила Пэли.

Из тех культистов, что были еще одеты, одна женщина лежала навзничь на циновках. Другая стояла на коленях. Третья сидела сгорбившись. Некоторые еще стояли и выглядели так, будто собирались стоять и дальше. Именно тогда я поняла, почему многочисленные окошки были такими крошечными и непрозрачными. Должно быть, для того, чтобы участников не ослепило, когда они будут в замедленном состоянии, если солнце станет светить им в глаза, но никого из наблюдателей не окажется рядом.

Пира-па вручила мне и папе наши стаканы с темной выпивкой. Потом подняла свой.

— Мы втроем должны взяться за руки. Я надеюсь, что мы сможем общаться таким образом при остановке времени. То, что ты жрица, сильно повышает вероятность этого.

— Правда? Но мне почти ничего не видно из-за живота папы.

— То, что ты ищешь, ты увидишь внутри себя.

— Ладно! Будем здоровы!

Я выпила. Они тоже. Шуши взяла у нас стаканы. Пира-па, папа и я взялись за руки.

Первое, что я поняла о наркотическом опьянении, было то, что это продолжалось бесконечно долго. Но испытание только началось; я это тоже понимала. Границы между двумя состояниями просто не было. Стоило только перейти границу, то есть как только я поняла, что изменение началось, она ушла в бесконечность, исчезла. Ближайшее прошлое пропало. Я думала о приближающемся безвременье.

Теперь мне понятно, откуда у папы появилась идея о том, что наше осознание себя личностью всплывает из тумана, который впоследствии скрывает от нас знание о том, кем мы были, прежде-чем-мы-были. Мои собственные ощущения были похожими. Я попала во Время — разновидность абсолютного времени — путем утраты соприкосновения с реальным временем. Это была такая же разновидность «никогда-всегда», как та, что я испытала в пространстве-Ка в моем сумасшедшем полете с Земли домой.

Действительно, на какой-то момент (но момент какой протяженности?) потом и сейчас соединились совершенно бесшовно. События прошлого и настоящего стали единым целым. Все, что происходило в реальном времени в период между отдельными мгновениями, стало округлой заводью событий — что-то отжималось из потока «никогда-всегда».

На секунду (какого порядка?) я подумала, что поняла, как мне удалось вернуться назад во времени. Я не скользнула назад по лестнице лет, по которой все остальные должны взбираться вверх. Я просто всплыла вверх по течению оттуда, где события из заводи снова вливаются в общий поток, и туда, где поток только разливается в заводь, так как обе точки в пространстве «никогда-всегда» лежат рядом.

Когда это происходило, я была мертва, оторвана от мира. Сейчас, однако, мир противостоял мне — главным образом в форме живота Мэрдолака, его коротких толстых пальцев, вцепившихся в пальцы Пира-па (мне это было видно), участка золоченой стены и поодаль — окна из вощеной бумаги в раме кроваво-красного дерева.

Когда я стала смотреть не отрываясь, живот, стена и окно начали расплываться.

Через бесконечно долгий промежуток времени мир стал всплывать в памяти, высвечивая свое существование!

Это я моргнула — вот что случилось. Я моргнула глазами. Моргание длилось темную вечность.

Теперь до меня дошло, что целый мир на самом деле постоянно как бы моргал, то проявляясь в существовании, то исчезая из него; мы до сих пор не замечали этого за течением времени. Да, мир всегда приходил и уходил, так же просто, как это происходит, когда моргаешь!

Все время мир появлялся, и исчезал, и появлялся снова. Почему он должен оставаться неизменным каждый раз, когда появляется? Почему он не может меняться?

Вскоре ответ стал ясен: мир оставался неизменным, потому что он был только отражением. Он был только отражением пустоты; Отражение ничего есть что-то. Отражение темноты есть свет. Отражение Ка есть личность. Отражение потенциала есть предметы, вещи, события.

Нельзя изменить отражения, всего лишь постигнув их. Нужно постичь первоисточник. Но как можно постичь пустоту?

Я перенеслась назад во времени, но я не изменила ничего. Мне было страшно даже попытаться что-то изменить — я боялась исчезнуть. Все должно было произойти в точности так, как в первый раз.

Я дышала чрезвычайно медленно, вдох и выдох. Их руки держали меня. Все сильнее я ощущала давление ладоней и пальцев. Моим нервам потребовалось так много времени на передачу сигнала, что, когда он наконец пришел, это был не шепот, а крик. Замечая, как медленно поступает сигнал, мое сознание напряглось до предела, чтобы расслышать его. Так ли все происходило с теми любовниками, что терлись друг о друга в яме? Становилось ли для них каждое легкое прикосновение огромной волной нежности? И сам оргазм как извержение вулкана?

— Ага, маленькая жрица! И ты здесь, Пипи, у нас получилось! Вот так. Давай сюда! Присоединяйся же!

— Не только возможно, я говорил тебе, а вероятно! Радуйся!

И одновременно…

— Йалин!

— Червь?

— Да, это я. Но ты слишком быстрая.

— Быстрая?

— По сравнению со мной, старым и ленивым. Ты замедлилась во времени, да? Я тоже. Часть меня на какое-то время может синхронизироваться с тобой, другая догонит позже. Как тебе головоломка? Задумалась посерьезней над моим предложением?

— О прыжке с воздушного шара?

— Или так, или как-нибудь по-другому. Будто тебе не хватает выдумки, чтобы найти способ умереть.

— Я не планировала становиться экспертом в этом.

— А я эксперт, и мне это ничуть не повредило.

— Изворачиваешься, Червь. Ты никогда не умирал.

— О, но тысячи умерли во мне. Я видел десять тысяч смертей, даже больше. Ситуация становится критической, Йалин. Твое первое воплощение умерло примерно год с четвертью назад. Оно появится на Луне уже через несколько недель.

— В самом деле через несколько. Где-то десятка через два.

— Время летит.

— Но не сейчас!

— Почему ты отказываешься? Что тебя пугает?

— Быть убитой, старик. Быть брошенной на полпути в никуда. Ты потерял меня в прошлый раз, напомню, если ты забыл.

— Теперь у меня хватка крепче. Я проанализировал твой прошлый полет так глубоко, как только смог, и теперь уверен, что сообразил, как направить тебя в мир червей.

— Скучно.

— Червь Реки, это ты? — Это была Пира-па, голос ее звучал благоговейно.

Мэрдолак смущался меньше.

— Простите это приватная ссора или кто-нибудь еще может поучаствовать в разговоре?

— Мы не ссоримся, — сказал Червь, — мы просто обсуждаем тактику.

— Ты можешь замедлять время по своему желанию? спросила Пира-па. — И можешь ли видеть Истину, которая лежит в основе явления?

— Ты можешь совсем остановить время? — спросил Мэрдолак.

— Я? Э… не совсем еще. Слушайте, люди, я действительно не могу мешкать слишком долго. Я теряю контакт с самим собой. Встретимся, когда вы все умрете. Пока!

— Подожди! — закричала я. Но Червь ушел, как мне показалось, с подозрительной поспешностью.

Мэрдолак вздохнул:

— О боже. Так близко — и еще так далеко. Давай покажем Йалин пять ритуалов медитации?

— Да, это может произвести прорыв.

— О чем вы? — спросила я.

— О наших методиках, — ответил он. — Есть ритуал продолжительный и циклический. Потом есть мимолетный ритуал, и ритуал мгновенный, и синхронный, которым заняты замедленные во времени любовники…

— Что за прорыв?

— Конечно существование! — воскликнула Пира-па.

— О, ты имеешь в виду прорыв к тем очертаниям, что отбрасывают тени?

— Ты действительно можешь видеть их? — Голос Пира-па снова зазвучал с оттенком благоговения.

— Она уже видела их в Ка-пространстве, Пипи. Она так пишет в своей книге. Помнишь загадку про ворона и конторку? Помнишь, как она догадалась, что пустота воображает форму нашей вселенной бессознательно? Она уже знает больше, чем Червь Реки. Но она не знает, что она знает.

— Я скажу, что не знаю, — сказала я.

— Это потому, что твой ум не приучен к дисциплине, Йалин. Ты ухватила знания, как кошка, которая стащила тушенного в белом вине маслюка, приготовленного так, что пальчики оближешь. Кошка не знает, что такое суп; она только кормится. Торопливо поедая пищу, она не ощущает настоящего вкуса. В другой раз она поймает и схрумкает муху.

— Почему ты думаешь, что кошка не оценит хорошо приготовленного блюда?

— Может быть, ей раздавленная муха на десерт так же вкусна, как крутон (на самом деле я в это не верю!).

— Ты отклонилась от темы.

— Ха. Ты первый начал о кошках. Я говорила о формах, что отбрасывают тени, которые мне случилось мельком увидеть, только немного раньше, перед тем как вы двое присоединились ко мне!

— Правда? Ты еще небезнадежна! Давай проинструктируем тебя по первому ритуалу, продолжительности.

— Ладно, если это позволит обогнать время.

— Нет, ты не должна обгонять время. Время, должно обогнать тебя. Начни с осознания того, что ты видишь. Потом попытайся разглядеть то, чего не можешь увидеть. Смотри в зазоры! Лови дыхание Бытия в прыжке, между «туда» и «обратно». Обычно мир дышит слишком быстро, чтобы мы могли это заметить…

Прошло неизмеримое количество времени.

Я не стала знатоком в вопросе дыхания Бытия. И не стали такими уж знатоками и двое моих инструкторов, хотя я догадываюсь, что они продвинулись в этом намного дальше, чем все остальные, кого я когда-либо знала. Может быть, Знатоки из мира Амброза могли подбросить папе и Пипи пару намеков, но опять же, может быть, и нет.

В любом случае, пока я была занята осознанием и неосознанием, вокруг стало происходить что-то зловещее. Рядом с папой медленно проступили очертания Креденс. С тем, что показалось мне в моем замедленном состоянии бесконечным терпением, она принялась выворачивать руку Пипи из папиного захвата, и я разом потеряла контакт с ними обоими!

Шагом улитки Креденс плавно поставила ногу прямо перед папой, перенесла на нее вес своего тела. Шаг. Медленно подняла снова.

У меня была целая уйма времени, чтобы просчитать ее намерение. Мне даже удалось слегка высвободить руку из ладони Пипи. Я даже смогла чуть отодвинуться в сторону.

Но к этому моменту то зловещее обернулось уже реальной угрозой. Как я пыталась избежать еe! И как бесполезно было пытаться!

Папа медленно падал. Его туша навалилась на меня, а Креденс тем временем ускользнула. Его огромный живот толкал меня назад. Я медленно упала на спину — и гора-Мэрдолак последовал за мной.

О да, у меня было предостаточно времени, чтобы осознать то, что происходит. И то, что происходило, было «трагическим несчастным случаем», когда бедную малышку Йалин мог насмерть раздавить громадный шеф-повар, который, увы, потерял равновесие. Или раздавить, или задушить — или и то и другое.

Где, черт побери, Шуши и Целия?

Наверху, конечно! Под каким-нибудь предлогом отправленные туда самой же Креденс, которая, разумеется, теперь тоже была наверху. Она отвлекла и задержала обоих наблюдателей — которые подтвердили бы потом ее алиби, — а через некоторое время могла вдруг появиться на верхней ступеньке лестницы, обнаружить страшное несчастье и пронзительно закричать.

Не думаю, что Креденс удалось бы свалить с ног Мэрдолака в обычных условиях. Он должен был быть замедлен во времени, чтобы потерять способность восстановить равновесие. Так кто поверит, что она толкнула его? Боюсь, это будут не папа и не Пипи. Креденс очень хитро все подстроила.

Я ме-е-ед-лен-нно ударилась о циновку. И он ме-е-ед-лен-нно придавил меня.

Проклятая сука Креденс!

Нет, погодите. Когда Креденс в прошлый раз совершила подлость — тогда, когда подвесила одурманенную Марсиаллу в джунглях высоко на гигантском дереве, — тогда в этом был виноват именно Червь! Старина сам признался потом. Червь забавлялся с мыслями Креденс, он управлял и манипулировал ею, а она даже не догадывалась об этом.

Червь похвалялся, что знает десять тысяч смертей. Десять тысяч способов умереть. И он хотел, чтобы я умерла. В мозгу Креденс он мог быстро найти основания для недовольства мной, чтобы привести ее в бешенство. Он явился сюда, чтобы быстро оценить обстановку, а потом разорвал контакт с неподобающей поспешностью…

Туша Мэрдолака давила невыносимо.

Циновка внизу и живот сверху скоро потеряли всякую упругость и мягкость. Это были две глыбы гранита, что со страшной силой стремились друг к другу, стискивая меня. Я была похоронена заживо, а гора постепенно вжималась в меня, фунт за фунтом.

Да, это Червь. Он манипулировал Креденс. Я была уверена в этом. Креденс была только жертвой обмана. А Мэрдолак? А он был просто падающим телом.

Червь, может, и знал десять тысяч смертей, но, бьюсь об заклад, он никогда не знал смерти, такой, как эта:

Смерть от выстрела Эдрика была быстрой. Засыхание, замерзание и разрушение от взрыва в розовом саду на Луне длилось немного дольше, но и оно не было бесконечным. Это в прошлом.

Сейчас мои ребра ломались. Медленно. Как же медленно.

Прибитая ко дну озера, с пол-лиги воды над головой, я пыталась зачерпнуть в легкие хоть ковш воздуха с небес; напрасно. Меня пронзали медленные стержни неистовой боли. Меня разрывали на части. Меня плющили, как флер-адью между страниц книги. Неимоверно медленно.

Как я молила о смерти! Мне не позволяли. Отказывали. Я могла повторять это на тысяче страниц. Но это длилось. Длилось. И длилось.

Это случилось на сотой или тысячной стадии моей смерти: в мозгу что-то щелкнуло, и мой разум помутился.