Книга катастроф. Чудеса мира в восточных космографиях

§ 1. Чудеса мира

География магического мира конкретна, а волшебные предметы из сокровищниц правителей вполне осязаемы. Они доставлены из той или иной страны, пусть труднодоступной и редко посещаемой путешественниками, но существующей в реальном пространстве. Медный город расположен в крайних пределах Магриба, Черный Камень вмонтирован в угол Каабы, чудесную древесину алоэ привозят из Чампы, дерево с говорящими плодами растет на одном из островов Индийского океана, а бальзамное дерево — в султанском саду близ Каира. Магический камень, вызывающий дождь, находят на перевалах в земле тюрок-карлуков, а алмазное ущелье, кишащее змеями, скрыто в горах северной Индии.

В Средние века на арабском Востоке некоторые редко наблюдаемые природные явления считались чудесами. «Вот одно из чудес Персидского моря, засвидетельствованное людьми: ночью, когда его волны взлетают и разбиваются друг о друга, они высекают из воды искры; и кажется путешественнику, будто он плывет по морю огня» (Бузург ибн Шахрияр, с. 43).^{2} Это описание взято из сборника «Чудеса Индии» (X в.), и говорится в нем о флуоресцентном свечении морского планктона в тропических морях^{3}. Таково сегодняшнее объяснение этого явления. А что думали о причинах свечения средневековые мореходы, мы не знаем. Зато мы знаем, как это явление описывали их современники, никогда не плававшие по морям. Вот, например, что говорится в космографии ад-Димашки, объясняющего, почему Красное море названо именно так: «Оно называется Красным морем из-за того, что оно очень бурное, из-за того, что над ним жаркий воздух, и из-за появления в нем огня ночью» {Арабские источники ХIII-ХIV вв., с.357).

На поверку чудес оказалось немного, да и большая часть из них была уже отвергнута средневековыми писателями. Те же чудеса, которые признавались таковыми, были предметом исследования закрытых элитарных групп: придворных астрологов и ученых. А все, что было связано, например, с военной магией, вообще не подлежало разглашению. Некоторые правители питали страсть к диковинкам, собирая сведения о них со всех уголков мира. Их достойными собеседниками становились путешественники, видевшие своими глазами редкие вещи и готовые признать некую тайну. Говорить же о массовом интересе к загадочным природным явлениям в Средние века оснований нет. Скепсис и суеверия царили в коллективном сознании. Всеразрушающей силе скепсиса противостояла изысканная литература космографического содержания. То, что интересует меня в сфере чудесного, лежит вне этих областей. Меня привлекают случайные упоминания необычных происшествий в сухих хрониках, внезапные и немотивированные вторжения тайных сил, влияющих на ход земных событий.

Критерий отбора сюжетов прост: описание того или иного явления или предмета не обязательно может быть объяснено в рамках нынешней научной традиции, но непременно должно иметь внутреннюю логику, связывая, казалось бы, несопоставимые вещи. Вот один из таких случаев. В книге южносунского чиновника Чжоу Цюй-фэя «За хребтами. Вместо ответов» (1178), в разделе «Иноземные страны», говорится о диковинном явлении в Андалузии: «В осенние месяцы внезапно налетает западный ветер, люди и животные поспешно начинают пить воду и тогда остаются в живых, а если немного замешкаются с питьем — умирают» (Чжоу Цюй-фэй. III. 3). Сюжет по форме прозрачен, чего не скажешь о содержании. Мы не знаем, кто сообщил китайцам о средиземноморской диковинке, равно как и не знаем, правильно ли понял адресат полученные сведения. Не исключено, имей мы в руках контекст, загадка имела бы простое объяснение. Отсюда следует, что искать объяснение вовсе не нужно. Дело в том, что неясно, о какой реальности идет речь.

Восточные космографии создавались не с целью объяснять непознанное, но лишь описать его. Причем описание идет на языке той или иной культуры, что заведомо исключает какую-либо объективность. А других описаний и быть не может. Итак, нечто непознанное описывается на языке символов, ключ к ментальному пространству которых давно утерян. Это значит, что мы имеем дело с планетарным архивом сведений, догадок, прогнозов, отвергнутых большинством. В нашем распоряжении вещь в высшей степени бесполезная: преданный забвению альтернативный фонд знаний и умений. Говоря о чудесах, мы говорим о пограничных явлениях или состояниях.

Случайная выборка описании «чудес мира» составила картотеку объемом примерно в тысячу единиц. Половину из них пришлось отсеять, поскольку они являлись искаженным до неузнаваемости пересказом более ранних сведений о «чудесах мира». Далее из картотеки были изъяты явно вымышленные сюжеты. Проблема возникла с описаниями, которые вообще не поддаются уразумению, в них, на мой взгляд, утрачена внутренняя логика. Эти литературные реликты в неизменном виде кочуют из одной космографии в другую — коллекция загадок на все времена, предметы мирового театра абсурда. Оставшийся фонд из двухсот сюжетов я произвольно разделил на пять книг. Первой в этом проекте является «Книга катастроф», за ней последуют «Книга огней», «Книга деревьев», «Книга воды» и «Книга камней», а завершает проект «Бестиарий», где, в соответствии с замыслом, речь пойдет о частях необыкновенных животных: крови синсина, перьях птицы рухх, языке зурафа, крылатых скорпионах и т. д.

На первый взгляд для средневекового человека особого значения не имело то обстоятельство, поддавались ли такие явления объяснению или нет. Поскольку существовало два типа объяснений, которые условно можно обозначить как «рациональные) и «мифологические», то ответы на загадки имелись всегда; другое дело, устраивали ли эти ответы ищущего. Если принимался рациональный ответ, то природная загадка переходила в разряд земных происшествий, если не принимался, то загадка сохраняла свою устойчивую позицию в мифологических представлениях. Ситуация таила в себе серьезный конфликт, нередко завершавшийся столкновением рационального и мифологического видения мира. Однако обычно конфликт смягчался. Причина выглядит неожиданной: между естествоиспытателем и мифографом стояла фигура путешественника, владевшего сведениями, неподвластными проверке. Рассказы путешественников о чужих мирах создавали другую реальность. Материалы, собранные в этой книге, показывают, что большая часть природных загадок была исследована средневековыми учеными, что никак не помешало авторам космографии составить каталоги чудес.

О каких бы невероятных явлениях ни рассказывали сочинители арабских и персидских книг о чудесах мира, суждения знатоков будут для нас надежными ориентирами, своего рода «экспертными» оценками при попытке выяснить существо дела. Исследовательскую позицию по отношению к чудесам сформулировал английский энциклопедист Гервазий Тильберийский (ок. 1150–1220), но ее разделяли и мусульманские ученые: «Чудесными мы называем те явления, которых не понимаем, хотя они естественны; чудеса создаются незнанием их причин» (Гервазий. Императорские досуги. III. Introd.). Споры между критически мыслящими людьми и теми, кто был склонен принимать на веру фантастические явления, определяют границы духовного универсума. Это положение подтверждается примерами, взятыми из культурной жизни христианской Европы, мусульманского Востока и конфуцианского Китая. Если бы мы ограничились обзором всевозможных каталогов чудес, то создали бы ложную картину средневековой ментальности. Каталогам чудес в известном смысле противостояли сочинения экспериментаторов — книги о минералах, растениях, животных. Спасительная мысль о балансе при подборе тех и других материалов не кажется мне удачной, тем более что мои симпатии на стороне тех, кто исследовал природу вещей. Однако большинство сообщений, представленных в этой книге, принадлежит перу собирателей чудес.

Церковным чудесам (miraculosus) нет места в этой кнше по той же самой причине, по которой Жак Ле Гофф назвал церковные чудеса скучными и предсказуемыми^{4}. Типичным примером такой предсказуемости является описание святынь Константинополя в латинской рукописи XII в.^{5} До конца XIII в. западная христианская культура не имела сочинений, подобных арабским сборникам о чудесах мира, которые охватывали все области обитаемой земли. В начале XV в. после столетия активных путешествий европейцев в Персию, Индию и Китай в Европе появляется великолепно иллюстрированная «Книга чудес» Марко Поло^{6}.

Не стоит преувеличивать значение географических вымыслов и их роковое влияние на воображение людей Средневековья. Говоря о психологической атмосфере XIII в.. Жак Ле Гофф полагает, что на воображение людей все более заметный отпечаток накладывало земное начало. «В том населенном чудовищами фантастическом мире, который рисовался людям этого времени, нетрудно обнаружить три составных элемента. Один из них восходит к сверхъестественному божественному, это мир чуда; другой — произведение дьявольской магии, мир призрачных и соблазнительных видений (как, например, искушение св. Антония). Как бы между ними — универсум земных чудес, чудес в собственном смысле слова (mirabilia), универсум, включающий скорее раритеты, чем сверхъестественное, раритеты географические и, так сказать, “научные”; этот универсум земных чудес постоянно расширяется за счет универсума небесного и адского; его земная суть все более обольщает и манит воображение людей и заметно отражается на их научных помыслах. Поучителен в этом смысле рассказ Раймунда Луллия (в его “Книге чудес” конца XIII в.) о том, как долго увлекали его поиски земных чудес и какого труда стоило ему от них отказаться, перед тем как вступить на путь истинный»^{7}. Искушение земными чудесами — это бездна, ужас, внушаемый открытым космосом, куда безопасней занятия теологией.

§ 2. Другая реальность

На мой взгляд, наиболее любопытным фактом в истории жанра о чудесах ('аджа'иб) является создание новой мифологии. Она повествует о скрытых связях, пронизывающих открытое для обозрения пространство. Заброшенная царская гробница в пустыне может быть грудой камней либо входом в другой мир. Авторы арабо-персидских космографии изобрели новую реальность, параллельную обыденной реальности. Их книги являются своего рода путеводителем по стране древних мифов, однако на практике мало кто мог им воспользоваться. Между чудесными объектами лежали большие расстояния, зачастую непреодолимые. Разве не эта причина способствовала в наши дни успеху журнала National Geographic? Искусственная концентрация «чудес» придавала черты достоверности воображаемому миру. Такое впечатление и сегодня рождается при чтении космографии. Вполне достоверные и даже обыденные вещи — водные источники, минералы, растения, с позиции наблюдателя, обладали необыкновенными свойствами. Причем наблюдатель являлся необходимым элементом всей конструкции, поскольку именно он наделял смыслами природные явления. Например, такое космическое событие, как комета 1264 г., с позиции современных историков не привело ни к каким ощутимым катастрофам на Земле. Напротив, средневековые наблюдатели от Багдада до Лондона связали комету с различными бедствиями, вторжениями иноземцев, смертями владык. Собственно, нам интересен ассоциативный ряд, великолепные метафоры, рожденные при сопряжении природного и социального явлений.

Космографические сочинения были интеллектуальным продуктом, имевшим спрос при дворах от Кордовы до Хорасана. Коллекции литературных чудес оформлялись в виде сборников и посвящались правителям в надежде на ответное вознаграждение. Меньше всего авторы космографии заботились об исследовании описанных ими явлений, скорее, они выступали как хранители традиции. Известно, что познание стремится к уничтожению всех различий, к редукции всех оппозиций, так что целью его является предложить нашей чувствительности идеальное решение конфликта с окружающим миром и тем самым удовлетворить ее стремление к уходу от сознания и жизни^{8}. Космографии выполняли эти функции блестящим образом. В воображаемом мире космографии стерты границы между внешним и внутренним и сформирована новая реальность, где связи между вещами не поддаются рациональному объяснению. Да и мог ли слушатель бросить вызов путешественнику, свидетелю редких явлений?

Мне неизвестен средневековый автор, который попытался бы опровергнуть содержание популярных космографии, но я бы не удивился, если бы такое сочинение было обнаружено. При желании можно сделать выписки из семи трудов ученого-энциклопедиста ал-Бируни (973–1048), которые и составят искомый трактат-опровержение, но в этом нет необходимости. Дело в том, что часть рассматриваемых нами загадок относится к области мистического, а другая — магического. Это обстоятельство в Средние века понимали, видимо, немногие. Мистическая красная роза была суфийским символом, однако множились рассказы о ее находке в дальних пределах Индии, и, наоборот, ал-Бируни занимался проверкой магических свойств некоторых минералов.

Иногда одно и то же природное явление современниками трактовалось по-разному. Например, считалось, что осквернение водных источников вызывает бурю с дождем, однако наблюдения не подтвердили эту связь. Не сгорающая в огне саламандра и ткань из ее шкуры считались диковинками, тогда как Марко Поло, после путешествия в Тибет, выяснил, что речь идет о ткани из асбеста. Такого рода примеры, где представлены взаимоисключающие точки зрения, показались мне наиболее интересными при подборе материалов для серии книг о чудесах мира.

Если мистические классификации животных, растений и минералов, упорядочивая творения Бога, отвечали потребностям изысканных умов, то космографические перечни, больше напоминая случайную коллекцию необъяснимых фактов, предназначались для придворных развлечений. В этих случаях глубина трактовки отступала перед занимательностью. В сочинениях же, ориентированных на описание внешнего порядка вещей, имели место ирония и скепсис. Так, например, в книге Марко Поло, повествующей о разнообразии мира, немногочисленные упоминания восточных диковинок преследуют единственную цель — дать им объяснение и тем самым развеять ложные мнения современников. Такая задача легка для человека, побывавшего в разных культурных мирах.

Граница между земным и божественным всегда условна. Зачастую сверхьестественные феномены ставились в один ряд с естественными. В первую очередь, это относится к различным свечениям в атмосфере. Если доверять наблюдениям средневековых путешественников, то можно заметить, что земной свет иногда переходит в божественный, иногда же он превращается в отблески адского огня. Во многом взгляд на мир определялся внутренним самоощущением и целями рассказчика. Особая роль в восприятии и объяснении чудес принадлежала мистикам. Вот что пишет знаменитый суфий Ибн ал-Араби (1165–1240):

Универсум сотворен божественной волей Аллаха, чье могущество безмерно. Если смотреть на мир с этой точки зрения, то нет необходимости объяснять чудеса. Их можно принимать как данность или отказать им в существовании. Тем интереснее случаи опытной проверки средневековыми учеными некоторых широко известных заблуждений. Ученый и естествоиспытатель ал-Бируни доказал на опыте безосновательность утверждений о том, что змеи лишаются зрения, увидев изумруд. По его же инициативе в присутствии заинтересованной стороны был проведен эксперимент с магическим камнем, вызывающим дождь. Дождя не было. Известна саркастическая реакция ал-Бируни на утверждения авторов космографии, полагавших, что при загрязнении священных источников непременно возникают бури.

Важно отметить и следующее обстоятельство. Объяснять средневековые чудеса с нынешних естественнонаучных позиций не стоит по двум причинам. Во-первых, как правило, мы не знаем, о чем собственно идет речь в тех или иных сюжетах, и рискуем метафизические явления рассматривать как физические; во-вторых, мы не можем повторить эти опыты. Иными словами, большая часть сюжетов, рассматриваемых в этой книге, первоначально не являлась герметическими текстами, но стала таковой для нас, ибо утрачен исторический и психологический контекст. Мы не знаем, кто, кому и с какой целью передавал те или иные сообщения. Мы выступаем в роли получателей сведений, затерянных во времени и пространстве. Читая средневековые космографии, мы обретаем иллюзию диалога, но у нас нет никаких шансов убедиться в адекватности нашего восприятия. Как правило, мы не знаем об отношении современников к явлениям, описанным в космографиях. Если же они высказывают свое мнение, то обычно это скептическая позиция. На фоне литературы о чудесах мира поразительно выглядят записки мусульманских паломников, в которых вообще нет ни слова о природных чудесах. Счастливым исключением является «Сафар-наме» Насира-и Хусрау.

Возникает искушение заняться интерпретациями природных загадок, описанных в книгах средневековых путешественников. Кажущаяся легкость этих занятий погубила не одну научную репутацию и не дает покоя мистификаторам и любителям сенсаций. Нет особого смысла прислушиваться и к тем исследователям, которые демонстрируют в своих трудах набор добродетелей современного ученого: скептицизм по отношению к легендам и мифам, некоторую способность к индукции и крайнюю степень благоразумия. Не отказывая себе в удовольствии интерпретаций, мы займемся более продуктивными вещами и попробуем воссоздать атмосферу средневековых диалогов о чудесах мира. Необходимые материалы для этого имеются. В первую очередь речь идет о книге Бузурга ибн Шахрияра «Чудеса Индии» (X в.), за ней следуют «Собрание сведений для познания драгоценностей» ал-Бируни (XI в.), «Книга чудес» Наджиба Хамадани (XII в.), персидская космография «Чудеса мира» (XIII в.), «Книга о разнообразии мира» Марко Поло (нач. XIV в.), трактат египетского историка ас-Суйути (XV в.) о землетрясениях.

Представим мысленно четыре фигуры — составителя космографии, мистика, путешественника и экспериментатора — и организуем между ними воображаемый диалог. Предмет диалога — катастрофы, аномалии, природные загадки и удивительные свойства зверей. Каждый из участников пользуется своим языком и осваивает особую культурную сферу. В диалог вступают и другие персонажи: астрологи и предсказатели, занимавшие важные позиции при правителях, будь то хорезм-шахи или монгольские ханы; историки как свидетели многих загадочных происшествий; сочинители трактатов; философы, врачи, правители провинций. Изолированность этих фигур не исключает их культурную взаимосвязь друг с другом, поскольку результаты их деятельности отражены в текстах. Если филолог хранит и передает традицию, то путешественник, опираясь на свои наблюдения, привносит нечто новое в нее, а экспериментатор подвергает сомнению или критическому анализу расхожие мнения. Эту идеальную картину можно обнаружить во многих средневековых обществах. Сосуществование научных и псевдонаучных сочинений, философских и религиозных трактатов, записок путешественников и книг по медицине определяет в тот или иной исторический момент параметры культурной матрицы, сигнализируя о ее неоднородности.

Неоднородность культурного пространства объясняется доминированием влиятельных групп с взаимно противоположными интересами. Как результат, существует одновременно несколько картин мира, а вовсе не одна. Для единства социума важна единая картина мира, но для выживания социума необходимо наличие альтернативных картин. Они позволяют моделировать ситуации выхода из катастроф (при землетрясениях, цунами, аномальных колебаниях климата, пандемиях, вторжениях саранчи и т. п.).

В средневековых сообществах имелись специализированные группы, в чьи обязанности входил запуск сценариев восстановления коллективного психического равновесия, нарушенного катастрофами. Следует признать достаточно сложной структуру средневекового сообщества, поддерживавшего баланс между культурным и природным пространством с помощью неких практик, механизм действия которых до конца неясен. В частности, речь идет о магических ритуалах, которые принимались большинством и были предметом критики со стороны меньшинства. Был и остается открытым вопрос о восприятии катастроф и загадочных феноменов, о защитных механизмах и культурных фильтрах, распределяющих информацию по разным социальным уровням. Очевидно, что информация, которая анализировалась придворными астрологами, существенно отличалась от общедоступной информации.

Общепринятое различение материалов о природных загадках по категориям «реальное/мифологическое» не выдерживает критики. Представительная выборка описаний тех или иных феноменов требует отнесения ее к разряду «другой реальности». Существует зазор между исследованными феноменами и феноменами, которые не поддаются уразумению. Это обстоятельство порождает сегодня псевдонаучные концепции и стимулирует рост мистических и оккультных ожиданий.

И в Средние века, и сегодня следует различать восприятие загадочных природных феноменов на двух уровнях — массовом и интеллектуальном. В свою очередь, средневековое интеллектуальное сообщество было представлено несколькими конкурирующими группами, о которых шла речь выше.

§ 3. Неразрешимые загадки

Вот перечень природных загадок, которые ал-Бируни считал необъяснимыми. Суть этих загадок останется тайной за семью печатями, если не выяснить, кто из участников воображаемого диалога рассказывает о том или ином явлении.

Подобные представления о леопардах и мышах разделяли и опытные охотники. Так, арабский шейх Усама ибн Мункыз, описав свои охотничьи приключения, добавляет: «Одна из особенностей леопарда та, что, когда он ранит человека и на того помочится мышь, он умрет, а мышь вообще не уходит от раненного леопардом, пока ему не сделают плот и не посадят на воду. Вокруг него привязывают кошек, так как опасаются за него из-за мышей» (Усама ибн Мункыз, с. 185).

Звучащая из разных уст одна и та же история о человеке, пострадавшем от укуса леопарда и вынужденного избегать встречи с мышами, кажется, была иносказанием из арсенала суфийских притч. Ее истинное содержание раскрывается в комментарии на стихи Абу-л Хайсана Гургани (X в.), где задаются вопросы в виде мнимых парадоксов. Вот интересующий нас эпизод: «Почему, когда случайно ранит человека леопард, его оберегают от мышей и [заключенное] в (этом обычае] скрытое содержание какой смысл имеет? Комментарий: Знай, что [грех] заносчивости подобен леопарду, который ранит душу [человека], а зависть — это мышь, когда она жалобно пищит, душу она ввергает в ад»^{9}. Выяснение скрытого смысла метафоры требует преодоления буквального понимания текста.

Остальные природные загадки из перечня ал-Бируни мы рассмотрим по ходу исследования, а пока обратимся к ситуации, где обозначены участники диалога, за исключением одной фигуры.

§ 4. Шутка суфия

Однажды при дворе багдадского халифа ар-Ради би-л-Лаха (930–940) ученые люди собрались и беседовали о чудесах мира, но всех превзошел своими речами юный халиф. История, о которой пойдет речь ниже, известна со слов ал-'Аруди, воспитателя халифа, а записал ее ал-Масуди. Разговор коснулся птицы каикам, чье загадочное поведение выдает легендарность всего сюжета. Весной каикам, словно царь, своим криком собирает других птиц и они, как покорные слуги, кормят его. Пернатый хищник не удовлетворяется подношениями и непременно съедает какую-нибудь из птиц. Один из участников беседы, сославшись на авторитет знаменитого врача 'Али ибн Зайда ат-табиба ат-Табари, предположил, что каикам — некая невиданная птица, ступающая на землю только одной ногой. Версия чуть было не получила одобрение. Вступивший в разговор ал-'Аруди когда-то читал об этой птице, но, видимо, забыл ее название. И тогда в беседу вмешался халиф и отверг высказывания знатоков. Согласимся с мнением халифа, что стоящая на одной ноге птица — это журавль и, очевидно, что она не имеет никакого отношения к кайкаму. Каково же происхождение кайкама? Кажется, никто из собеседников не знал ответа на этот вопрос. Прежде чем предложить свой ответ, познакомимся с ситуацией, как ее излагает ал-Масуди.

В персидской космографии XIII в. имеется рассказ о слепой птице, которую кормят птицы другого вида. «В пределах Табаристана есть слепая птица. Ежедневно прилетает маленькая птичка. Она съедает большое количество мошек, мух и червяков. Затем она подлетает к слепой птице и выплевывает [съеденное], дабы та поела. На следующий день прилетает другая птичка из той же породы и поступает точно так же. Корм слепой птицы [обеспечивается] таким путем. Это тоже из удивительного» (Чудеса мира. 81). Слепая птица, как и каикам, обитает в Табаристане, но на этом совпадение и заканчивается. Легендарную историю о взаимопомощи среди птиц следует исключить из дальнейшего рассмотрения.

На мой взгляд, каикам — вымышленная птица, персонаж мистического авиариума. Главная ее особенность — умение собрать всех птиц. Упоминание ее хищных повадок призвано запутать ситуацию. Возникает ощущение, что собранию знатоков была предложена загадка, с которой они не справились. В суфийских иносказаниях говорится о путешествии птиц в поисках таинственного властителя пернатых всего мира — Симурга^{10}. Имя и достоинства своего шаха птицы узнают из уст мудрого удода, чья голова увенчана венцом. Согласно преданию, удод был вестником при Сулеймане (Коран. 27, 20–26). На вопрос, почему из всех пернатых он один лишь сведущ, а все остальные темны, удод ответил:

Каикам, призывающий птиц к себе, и есть легендарный удод, глава и вожак пернатых путников на пути к истинному Богу. Своим вопросом суфий намекнул ученому собранию, что диковинки разных стран ничто по сравнению с высшей реальностью.

§ 5. Чудесная коллекция

Среди занимательных рассказов, записанных со слов очевидцев багдадским судьей и литератором X в. Абу Али ал-Мухассином ат-Танухи, имеется история, которую стоит привести целиком. Речь пойдет об удивительных минералах, хранившихся в казне Юсуфа ибн Ваджиха. Юсуф демонстрирует свои сокровища наместнику города Сирафа Ибн Мактуму, видя в его лице знатока, способного оценить редчайшие предметы. Диалог о чудесах ведут знатоки и ценители, далекие от низкого торга и жажды наживы. Благодаря случаю мы узнаем, какие вещи были достойны чудесных коллекций.

Юсуф устраивает пир и в завершение задает вопрос, имеет ли его соперник Али ибн Бувайх сокровища, которыми правители стараются превзойти друг друга.

Современник ат-Танухи, историк ал-Масуди, рассказывает о магическом яхонте, приносящем беды халифам. «В двести сорок восьмом году (862/3) извлек ал-Муста^’ин из халифатской казны красный камень яхонт, известный как ал-Джаба-ли, который берегли цари. Ар-Рашид некогда купил его за сорок тысяч динаров. И вырезал на нем ал-Муста'ин имя свое — “Ахмад” — и возложил тот камень на перст свой. Тогда заговорили об этом люди. Рассказывали, что тот камень передавали друг другу цари из Хосроев. Был он добыт в давнее время, и говорили, что всякий царь, что высекал на нем свое имя, умирал убиенный, а если царь умирал и садился на трон его преемник, то он стирал надпись. [Обычно] носили его цари, и был он без надписи, и редко попадал он к кому из царей, который вырезал бы на нем надпись. Был это красный яхонт, горевший ночью, словно фонарь. Если вносили его в дом, где нет светильника, он сиял. И виднелись в нем ночью призрачные истуканы» (ал-Масуди, с. 370). Если я правильно понимаю ал-Масуди, он говорит о том, что чудесная сила минерала охраняла истинного царя и способствовала гибели ложного царя.

§ 6. Ученые и скептики

Считается, что в Средние века доверчивость и наивность людей не знала границ. Все остальное, что выходило за рамки наивной веры, вызывало у них страх и ужас. Эта нелепая концепция во многом напоминает теорию Дж. Фрезера о наивном дикаре и свидетельствует о неосознанном страхе английского профессора перед перспективой оказаться в тропическом лесу. Средневековую фантастику придумали средневековые интеллектуалы, мало интересовавшиеся массовыми представлениями. Созданные ими бестиарии, авиарии, лапидарии, космографии, карты, скульптуры не стоит выдавать за обычную средневековую продукцию.

Прислушаемся к словам автора персидской космографии, сообщающего о диковинном китайском городе: «В нем никогда еще не было дождя. Над городом нависает огромная скала. На горе выпадает иней. [В городе] устроены водоемы. Когда иней тает, вода собирается в водоемах. Люди используют ее по мере надобности. И так до следующего дня. Если рассказать им, что в других местах идут дожди, они удивятся. Точно так же удивляются в Индии и южных странах, [когда] рассказывают о молнии и льдах. Большая часть людей [рассказу] не верит» (Чудеса мира. 76). Ключевая мысль здесь о неверии в такие, в общем-то, простые вещи, как дождь, молнии, лед.

Ал-Бируни жалуется на скептиков: «Если [скептики] отрицают все то, что не случилось в их времена и в их местах, ибо они сами этого не видели, и если столь частое упорное отрицание не кажется их разуму нелепым, и они не желают допустить возможности того, что им не известно, то [следует сказать], что диковинные события происходят не во всякое время, и если они случаются в какую-либо эпоху, то их не связывает с теми, кто живет после этого на протяжении веков и в течение столетий, ничто, кроме цепи достоверных преданий. Больше того, если [скептики] вдумаются в свои действия, то окажется, что они чистые софисты, и они будут вынуждены отрицать, что есть на земле иные страны, кроме той, в которой они живут, и допустить другие постыдные [нелепости] в этом роде» (ал-Бируни. Хронология, с. 99–100).

Абу-л-Фазл Бейхаки, глава государственного секретариата в государстве Газневидов (XI в.), охватывавшего обширное пространство от Кашмира до областей Персидского Ирака и от Хорезма до р. Инд, в своей исторической хронике затронул тему чудес. Для здравомыслящего государственного мужа с широкими литературными интересами и стремлением к истине чудеса относятся к категории невозможного.

«Сведения о прошлом, — пишет Бейхаки, — делят на два разряда, третьего для них не знают: или сведения нужно услышать от кого-либо, или прочитать в какой-нибудь книге, но с условием, что сообщатели должны быть люди, заслуживающие доверия и правдивые, а также и разум должен убедиться, что известие верное. Подкрепляется словом божиим, когда говорят: не утверждай верность известия, в кое не верит разум. И с книгой обстоит так же: все, что читают из преданий, и разум того не отвергает, слушатель принимает на веру, и умные люди пусть слушают и соглашаются. Простой народ — тот, который больше любит невозможные небылицы, вроде рассказов о дивах и пери, пустынных, горных и морских бесах, которых выдумывает какой-нибудь невежда. Собирается толпа людей, ему подобных, и он рассказывает: я, дескать, видел остров, в одном месте на том острове нас высадилось пятьдесят человек; стали мы варить пищу, пристроили котелки; когда огонь разгорелся и жар от него дошел до земли, она двинулась с места — то была рыба. Или на такой-то горе я-де видел то-то и то-то, или старуха волшебница обратила одного человека в осла и опять-таки другая старуха волшебница смазала ему уши маслом, дабы он снова превратился в человека, и тому подобный вздор, который навевает сон на невежд, когда им читают на ночь. Людей же, которые требуют правдивых слов, чтобы им поверить, считают просвещенными, но весьма невелико число тех, кто хорошее принимает, а несуразные речи отвергает» (Абу-л-Фазл Бейхаки, с. 586–587).

По своему мироощущению и жизненному опыту капитаны морских судов, совершавшие рискованные плавания в Сомали, Индию и Китай, были полной противоположностью Абу-л-Фазлу Бейхаки, который никогда не приближался к границам неизведанного мира. Именно в среде арабских капитанов пользовались популярностью рассказы о рыбе-острове[2], птице рухх, охотящейся на слонов[3], и других чудесах.

Знаменитый средневековый суфий Абу Хамид ал-Газали дает ключ к пониманию чудес мироздания. «Знай, что мир состоит из двух миров — духовного и телесного, или, если тебе угодно мира чувств и мира разума, или, если тебе угодно, мира верхнего и мира нижнего. Все это близко друг к другу, и разница в них заключается только в описании. Когда ты описываешь их с точки зрения их сущности, то ты называешь их духовным и телесным мирами, когда ты описываешь их с точки “глаза”, который постигает их, ты называешь их миром чувств и миром разума, а если с точки зрения их отношения друг к другу — миром высшим и низшим. Ты можешь также называть один из этих миров миром владычества и свидетельства, а другой — миром скрытого и Горним Царством» (ал-Газали. Ниша света. II).

В нашем исследовании мы займемся чудесами, проявленными в мире свидетельств, имеющими на первый взгляд земную природу, однако наделенными высшим духовным смыслом, таящимся в мире скрытого.