Учу весны зеленую псалтирь,
Окрая неба лавой зорь
Разлита лиственной тугой
Ручью внимающая ширь.
Реши теперь, кто набросал
По ней горячее узорье,
Кто зерна синевы вознес
И разбросал поючие озера.
Ветвями дней растут неторопливо
Разливы мудрые дремлин,
И в битве темноликой жатвы
Нагружены ржаные корабли.
Да, были в ветренную ростепель
На взорах розобурых ольх
Приметы желтоглазой гостьи
В разлоге небывалых волг
Руки ветра несут в закрома
Сокровенную память солнца
И ему отгорать в покрова
На серьге порученного золота.
Замечаешь ли утренних нег.
Смерти зов — голубую купель —
И с небесных потрав и просек
Выпьет осени синь журавель.
Вот когда наяву листопад,
И багряная длится отрада.
И лучей косоглазых сестра
Метит тень на пшеничной пряди.
И в ядреный порядок земли,
В рощи рос, в растворенную марь
Побелевшие лягут утра
Среброусой травой умирать.
A toi, Nature! je me rends,
Et ma faim et toute ma soif
О, лоно полонное пламя!
О, ночери чёрная плата!
Дремлин затаённая млада!
Поющая вёсное веди,
Понятное струнам баюна.
Ей надо, чтоб внове ржаная
Рожала, ложася снопами
Всеярую молний нежданно
Взлетевшую звёздную память.
Посмертьем её сонаследий
И в лето льняное по сердцу
Оденешься в вёсное веди
Как в детскую древнюю дерзость.
И девой дивея в забытье
Сентябрьских расплавленных дней,
Снимаешь небесное мыто,
Немые разлоги небес.
А. Чапыгину
Русалий лес.
Выходит лось-звезда,
Боднёт вершину дуба,
Твоих серебряных чудес,
Спадает ясная узда
За день тенеющих раздумий.
Ночь залегает
В ясли темноты —
Знакомым знаком выведет просека
Обвалы небывалой синевы;
Первоначальная гудит беседа
По ясеням звериной иневы
И поручейный дым и день
И в шубе рыжебурой ствол
И тенепада голубая рень,
(Моё вечаное родство)
Прольёт падумчивая голубь.
Пушистой темноты
Потянет дым
Донцами, полночью тумана.
Таким узором по-цвету младеть
И цветнем свадьбу ветровую ведать…
Чаруний соловьиный куст
Расплещет ночь.
1917, Пьяный Бор
О не время ли из солнолетий лить,
Жечь костры на косогорах черных
И поя поднять медовый слиток
Мачт сосновых с осени дозорной
По сияни росной звездопада
Ты лови ручей ковшами синевы.
И утреннюю русь встречай а младене сада
Звенящей тишиной проснувшейся молвы.
Слушай, ветер, от немолчной плоти
Ты не так нападаешь с листа.
Как и я по звездистым сотам
Зачинаю тобою блистать
Заплетаешь косы загоревшим горем
В младене'ц лесов нагую тосковань,
А весной ты выбиваешь поросль солнца
Через мор идя в рождественную рань
И никто не знает, чем тоскует
Степь июня в буйственных мережах,
Чем ты тягу вынесешь мирскую,
Что во солнечье младое нежит.
Поле песен. Когда же мне слушать
Этой жизни сжигающий шум,
Если ты в осияни кружишь
Мне пчелой налетающих дум?
Таврическая степь, 1917
И приход сентября без отчёта
По восторгу горюющих мет
Узнаю голубин неизбывьем,
Твой мелькающий мех ясенец.
Это золото встало по бредню
На убаве неметь и робеть,
Перед дующим поверху сретеньем
Колыхать облегчённую ветвь.
И дичая и в чащах роясь
Загораться с рябиновых слов
Из-за морева грающий спас,
По лугам полыхающий лов.
Ловчих десять с потешной капели
В рукопашной сердец сентября
Ветропадом бродяжным напели
Сребропенную сыть соловья.
Потому от осенних потерь,
От пропаж, от полетья куста
Будет холода ранняя тверь
Занемлять радунцами уста.
Красная Поляна.
Н. Бруни
В побеге ветвистого ветра
Потребой ночною владеть
Ты племя звучаное смерти
Предал опоённой волне.
Цветают искры и умирают
Лётными звездами лета
В копытах небесных коней
И пламя зеленое тая
Рассыпет кочевья огней
И время весняное веять,
Листвой изумленной кипеть…
Хлебнув озерной тишины
Голубопламенной онеги
Первоначальной теневы
То яблони оделись снегом.
Так мотыльковая метель
Кружит в садовых побережьях,
Потоком голубым слетев
На вещую ложится свежесть.
Благовещенье, 1916
О, как обуглен ночи очерк,
Ракит кивающего кивера,
И на песке тоскует в поручне
Струя весны, сливаясь ивами.
И вот приходит лунный дивень
Сберечь речную тишину,
И напоить ночною гривой
Дерев волхвующую вышину.
А там —
Тяжелый ток летуний золотых,
То полночи немолчно колыханье,
А ты, дичась опальной теневы
Ко мне слетаешь солнечным преданьем.
Или вкружит в чашу чарую
Синевы веретено?.
Идет на прибыль березняк
Позатопив и позабывши,
Что было б в шелесты вникать,
Смарагдной ринуться добычей
И разыгравшись ввечеру
В тот треугольник, знак отлета
Поет, и жжет вчерашний гул
Тебя до боли этот подвиг
Но выйдем в степь: и та же плоть
Колышется в твоем цветеньи
И ждать, что сбудется со мной
Сплетяся бьющейся синелью
И в наговор отбушевавших вод
По заводям глухого лета
Да будет легко перенесть
И эту ночь, и этот ветер.
А степь растет от часа в час,
Забившися и холодея
В ошеломленное ненастье,
В разлив взмолившейся метели,
Метели листьев и сердец
Страной кочующего пыла
Спадает облачный свинец,
Разбившись дождевою пылью.
А там сдружаясь и резвясь,
И затаясь в осенних косах,
Целует корень на ветру
В тревоге сбившейся осоки.
Еще не порешила ночь
Сгореть и сбиться в этих спорах
И палых угольев звоночь
Разворошить в широкий шорох.
Предутренняя тлеет степь
Туманов развернувши райну,
Вздохнешь, и знаешь, что сблестев
Клубится пеленой окраин.
Едва сквозь гул и этот бред
Раздвинув стаявшую зоречь,
Уже начальная сереть
Повстала трав сырая горечь
И в занимающейся рани
На этот след гореть и греться
Твоих встревоженных свиданий
За степь разросшегося детства…
Большой травой, напомню под вечер,
Набухнувшее великолепье
И в клейком поцелуе почек
Объятий теплимая темень.
А ты растущей россыпью
Взойдя в молодняковый окрик,
Потянешься по волглой ощупи
В тот огонек, в забредший мох реки
А чашей крыл, в ее синицы
Свивая дождь и тепль и лепет
Каким еще великолепьем
На лете реющем склониться?
На вышней темной тополи
Запутав ветра бег,
Вскипел синейшей обылью
Любимец буйных нег —
Разоблачить улыбчивое племя,
В затонах потонувших трав
Одра золоторыжей нови,
Где дремлют ярые утра.
О, пусть по складу даровитых зорь
Зальется багрецами злато,
И пусть дремляный и единый бор
Тысячесердной двинет радой —
И пусть черезполосиц след
Забьется в изумрудных рудах —
Пора порушенной земли
Свершилась в хлебородных грудах.
И ветры ржаного запева
Взнесли осенсющий путь,
Это туга и тяга посева
Взбороздила живой лепоту.
И тронув струны тростниковых уст
По устью солнечных артерий —
Сольется берегами грусть,
Таемный дых речных имений. —
Днепр, 1918
Не сердце ль ветров половецких
Узорами зарного племя,
Не ты ли вскипело подвеской
У липы весеннее гремя?
Замрёт. — Но у зурны лазурной
На утро — по роздыху розы
По заросль вгрузается бурное
Всё в молоди рясное озеро
И в голубь державного лада
Впадают дремлинные русла
И устлана русская млада
Распевом простым радоуста.
Росою проронила в ночь
В сбыт медлительный и грозный
Грозу разворошив воочью
В окопах накопленной проросли,
Бывает радугою речь —
Позаслонив косу густую,
Упавшую с горячих плеч
Березы полымя остудит.
И туч ночевьем увлекаясь
И крадясь но лучу вечор
Среброслепительною ясью
В немолчный роздых увлечен.
Как роздых — дождь.
Как прозвище он послан
И прожит пожелтевшей пожней
На каплях осени и россказней…
Вот ты мелькнешь, и наконец
С златолитейной вырван выси
Вскипаешь листьем осенесь
Из ливней синевы напившись.
На зелёное лезвие леса
Упадает, отдав синеве
Всеоружье пернатое песень
Пламенами в обыт по тебе
И виднеясь в синеющий небом
Полдень — лавой благою брегов
Ты — весна! Закипевшая древом,
Изумрудом зажжённых снегов.
Нет, в имени дивунья золотой
Я слышу шелесты неувяданья —
С разгулом солнечным слито
Не немеркнущее волнованье.
То ли дикая плоть залегла
В буревалов гремучей кошме,
То ли кликаешь сон соловья
По речистой кочующей тьме.
О, владелый мятеж серебра!
Но зимовьям покорствуя мне,
Ты на песенной утра ладье
Выплываешь радений сестра.
Царицыно
Пой и пой в военном дыме
Самозабвение времен.
Доколе закивает дивий
Веками накопленный лен.
Ты возвела, велела лету,
Чтоб вырос выспренний в тебе
Взмывая небосиний ветер
Наперекор речаных недр.
Но ты воспоена, стихия,
В подветренные камыши
Что тишью отошедшей стынет
Степей расценочная ширь.
И новями понуро примет
Копье всепьяная земля,
И сдержит жертвенник даримый
Поверх вскипевшего стебля.
Ты в ветре вспоминаешь прежнем
Береговых миров загар,
Косноязычьем человечьим
Вещаешь октября пожар.
Пой и пой в весеннем дыме
Иные новины небес,
Твое светлеющее имя,
Полями веющую песнь.
Петербург, 1917.