Книга шахской славы. Часть 1

[ВВЕДЕНИЕ]

/1б/ Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!

Подобает рассыпать блестящие жемчуга безмерной похвалы у великого чертога владыки царства, чье всемогущество выражено в [стихах]: «Скажи: “О Боже, царь”»[106]. Следует щедро раздавать сверкающие жемчуга безграничной похвалы у возвышающегося до неба порога владыки, чье могущество звучит [в стихах]: «Всякая вещь гибнет, кроме Его лика»[107], [у порога] всесильного бога, во власти которого находятся бразды правления высокодостойных султанов, владыки судьбы (бога), в руках воли которого находятся поводья славы великих и могущественных султанов.

[Бог] — даритель царства, он украшает блестящие короны власти драгоценными камнями [слов]: «Сделали мы вас преемниками на земле»[108]. Он украсил султанский трон величия великолепными жемчугами [слов]: «Мы укрепили его на земле»[109]; достоинство его [трона] он возвысил выше лотоса [крайнего предела][110].

Он — мудрец, который благодаря исключительной мудрости вознес до небесного купола слова: «Я установлю на земле наместника»[111]. [Он тот, кто] благодаря всемогуществу украсил наличные деньги счастья людей, словно динары и дирхемы, в монетном дворе судьбы чеканом справедливости, [что согласуется со стихами]: «Мы почтили сынов Адама»[112]. Он — государь, который возвысил до апогея миродержавия, до неба покорения мира полумесяц подобных солнцу знамен справедливых падишахов и превратил поверхность мечей бесстрашных борцов за веру в зеркало, отражающее красоту победы и одоления, в зеркало, показывающее лик помощи и счастья [от бога].

Он — даритель света, солнце его милостей возводит по ступеням счастья и блаженства, по ступеням величия и славы поколения людей, которые являются светом очей проницательности [его], светочем чертога творения; он проявил большое великодушие, [разливая] свет полной луны. Вынув из моря [творения, как] избранные капли, великих [пророков], он придал им достоинство драгоценных камней. Из такого славного сонма людей, согласно словам: «Мы послали Наших посланников с ясными знамениями»[113], он направил для устройства дел мира, для упрочения положения дел всех людей такую группу, указы которой[114] [бога], дарующего царский чертог, украсил тугрой, [под которой] начертано: «Он дарует мудрость, кому пожелает»[115]. Он облачил их прямой стан в почетные одежды, [расшитые словами]: «Аллах избирает посланников из ангелов и из людей»[116]. Он поднял их головы гордости до высшей точки могущественного неба. Из этого сонма и была свеча в собрании посланничества, солнце на небе славы, жемчуг в шкатулке пророчества, звезда в созвездии великодушия, попугай, грызущий сахар, [о котором сказано]: «И говорит он не по пристрастию»[117], соловей, напевающий [слова]: «Это только откровение, которое ниспосылается»[118], благословенный феникс, [к которому относятся слова]: «Не уклонилось его зрение и не зашло далеко»[119], приятноголосая горлица в саду, [где начертано]: «Сердце (ему) не солгало в том, что он видел»[120]. Мисра: Украшающий трон [небесного] купола, [от которого он] «был на расстоянии двух луков или ближе»[121].* Он достиг трона [небесного] свода, [к которому он] «потом приблизился и спустился»[122]; он — глава сонма пророков, путеводитель сонма благочестивых.

Это избранник [бога] Мухаммад, да благословит Аллах, да приветствует его, его семью и благочестивых сподвижников [его, которому] бог подарил перстень пророчества с надписью «конец»[124], возвысил [его] до апогея величия, включил весь мир в перстень его [воли], заставил поднять знамя могущества до самой высшей точки неба.

Он такой государь, что торжественные звуки, [прославляющие его в] пятикратной молитве, разносятся по [странам] в семи климатах и возносятся до самой высшей точки девятого неба. Слава о его высоких достоинствах, о его великих похвальных качествах распространилась и разнеслась по [разным] странам, во все концы [света].

Свеча на пиру, [ты тот, кто изрек]: «У меня к богу такое внимание и отношение, какого нет ни к близкому ангелу, ни к посланнику, пророку»[128].

Он — исцелитель, все дела которого, [касающиеся] законов общины, направлены на исцеление пребывающих в полной апатии. От вкушения приятного напитка его шариата находят быстрое избавление[129] идущие по пустыне заблуждений.

[Он] такой красноречивый оратор, что, как только он извлекал из ножен повествования меч речи [со словами]: «Подлинно я сын меча»[130]: так все острословы арабов и аджамов теряли дар речи. [Он] тот красноречивый, который, когда трогал коня на ристалище красноречия, [сказав]: «Я самый красноречивый среди арабов»[131], смешивал с грязью честь ловких наездников красноречия.

Да будут безграничны молитвы за халифов /2б/ народов, за хафизов пределов [мира], хранителей перлов [речи пророка], в особенности за халифов, шедших прямым путем, которые были блюстителями предписаний ясной книги [Корана], объясняли основы незыблемого шариата. Благодаря их стараниям были воздвигнуты столпы шариата, усердием этого сонма людей, шедших по пути истины, были заложены здания хакиката. Они — борцы на ристалище, [о которых сказано]: «Предварившие, предварившие»[132]; они — наездники ристалища, [к коим относятся стихи]: «Эти — те, которые будут приближены»[133]. Мисра: Абу Бекр, Омар, Осман, Хайдар[134].

Первый — Сиддик[137], блеск правдивости которого осветил мир, как утренняя заря.

[Второй] — справедливейший Фарук[138]. Освещающее мир солнце его справедливости изгнало из пределов мира мрак притеснения.

[Третий] — Зу-л-Нурайн[141], который в созвездии благословения соединился с двумя светилами.

[Четвертый — Али], солнце на небе власти, который, [обладая исключительной] силой пророчества, показывал чудеса, как Харун[142].

Затем [следует поведать] о том, что нанизывающие жемчуга красноречия, лучшие, красноречивейшие сочинители единодушны и согласны в следующем. Предметом истории могут быть драгоценные камни коранических стихов, рассказы из преданий о пророках. И безмерная польза, и выгода от нее [так велики], что [самое] красноречивое перо не в силах это описать и [самая] сладкая речь, нанизанная из красивых слов, не в силах об этом рассказать.

Поэтому в чудесно нанизанном слове (Коране) всевышнего господа, да будут всеобщими блага его, да коснется всех милость его, имеется предупреждение о назидании и поучении: «В рассказах о них есть поучение для обладающих разумом»[146].

Наименьшая польза, извлекаемая из чтения исторических сочинений, заключается в следующем. Силой разума, проницательностью люди узнают, о чем на протяжении эпох, веков, столетий размышляли, на что были направлены усилия различных великих хаканов и мусульманских султанов. Смена эпох, годов и месяцев не сохранила этот сонм счастливых мужей, на страницах времени, на страницах дней и ночей запечатлелись лишь добрые и злые деяния, хорошие и дурные [поступки] их. Если [читатели] из рода царей и благородных, они будут подражать обычаям и нравам их (этих государей) в вопросах, [касающихся] миродержавия, в способе управления государством, в пирах и сражениях они будут подражать поступкам и поведению того сонма высокодостойных [мужей]. Если [читатели] будут из других слоев, то благодаря [чтению] они будут одарены и украшены лучшими качествами, похвальными свойствами характера, что является заглавным листом собрания всех благородных качеств и в итоге — добрых дел; чудеса в переменах они поймут как источник бодрствования и благоразумия. Считая похвальный образ действия справедливого человека средством избавления [от грехов], они поднимут голову гордости.

Да будет отмечено следующее [обстоятельство]. У сидящего в углу небрежения и унижения Таныша ибн Мир Мухаммад ал-Бухари, да будет милостив к нему Аллах на жизненном пути и при [разных] обстоятельствах, несмотря на усталость от учебы, от старания получить знания, воспитание, при изучении наук, касающихся веры, при усовершенствовании в точных знаниях, в первую пору молодости и в расцвете жизни — всегда на скрижалях мысли возникала [одна и та же] картина, /3б/ постоянно на страницах сердца, на страницах мысли рисовалась суть следующих мечтаний: написать книгу по истории, употребить в этом прекрасном искусстве слова, в высшей мере изысканные и красивые. Однако, оттого что коварная судьба, колесо злосчастного небосвода по своей злой природе принуждали меня скитаться, эта мысль оставалась за завесой завес, эта картина находилась под покрывалом ожидания и никоим образом не приподнимала завесу с лица. Со всех сторон забушевали вихри вражды, отовсюду [поднималась] пыль и доходила до неба. Каждый день вспыхивал огонь, сжигающий сердце, все время бушевала буря бедствий. Здоровье и благополучие исчезли, как Анка[150], спокойствие и покой пропали, словно философский камень, или, как спрос на товары ремесленников, безопасность и постоянство почувствовали отвращение к миру, порядок и согласованность стали исключительным свойством только скоплений звезд.

Наконец народы, смущенные трудностями, крестьяне, рассеянные по [разным] местам, все знатные и простые люди от исключительного бессилия, в полной растерянности обратили лицо покорности и мольбы к чертогу повелителя, ласкающего рабов. Согласно содержанию коранического стиха: «Господи наш! Не возлагай также на нас то, что нам невмочь»[151] — из-за тяжелого [своего] положения, от крайнего нетерпения простерли [они] руки с молитвой и мольбой к великому Творцу. Соответственно [стиху]: «Тот ли, кто отвечает утесненному, когда он взывает к Нему, и удаляет зло»[152], с места дуновения ветра [со словами]: «Не отчаивайтесь в утешении Божьем»[153] — подул ветерок спокойствия и умиротворения. Стрела молитв попала в цель принятия [богом], светило счастья взошло на востоке надежд, божья милость раскрыла врата благосклонности перед лицом счастливцев: безграничная [божья] помощь вложила поводья коня счастья, быстроногого скакуна власти в руки могущества счастливого] [Абдулла-хана]. Согласно смыслу вселяющего радость [стиха]: «Поистине Аллах дарует Свою власть, кому пожелает»[154], после того как дерево счастья этого [хана] выросло в цветнике власти и славы, благословенное знамя его осенило головы горящих в огне мучений, розовый куст его надежд принес плоды, словно бутон желанной цели. Живительным ароматом справедливости [хан] наполнил эпоху.

Он такой могущественный государь, какого еще никогда не видели звезды, хотя они смотрели во все глаза, о столь высоком повелителе, [как он], не слышали небеса, хотя они слушали изо всех сил. /4а/ Он — [могущественный и доброжелательный] шах. Когда засверкал его победоносный меч, отполированный, как зеркало, мискалем[155] божественной силы, в отражающей мир чаше его сердца, сияющего, как солнце, заблестел луч доброжелательства.

Его хаканское величество достоин престола миродержавия. [Он] — солнце на небе счастья и славы, Джамшид в айване величия и независимости, умом подобный Дарию[156], повелитель, как Искандар, достоинством Сулайман, султан престола мира, победитель среди предводителей людей, даритель корон царям земных просторов, берущий дань у султанов Рума[157] и хаканов Чина[158].

Это счастливый султан, обладающий высокими помыслами, щедрый, исключительно милосердный, украшен он глубокими знаниями, безмерной мудростью, умом, проницательностью, непоколебимостью в решениях, ясностью цели, милосердием, щедростью по отношению ко всем. [Он] — государь великодушный, со здравым умом, украшен [нарядом] благодеяния, справедливости, щедрости, [что] согласуется с текстом:

«Поистине Аллах приказывает справедливость, благодеяние»[163]. [Он] тверд в вере, усердствует [в проявлении] верности и справедливости, почитаем как наделенный лучшими чертами характера, сильным умом, как пользующийся помощью всемогущего [бога], он тот, чья победа ясна, Абдаллах бахадур-хан, да увековечит Аллах его царствование и его власть, возвысит над Фаркадайн[164] достоинства его! Силой он завоевал, покорил области Мавераннахра и, как солнце на востоке, покрыл сенью справедливости и заботы о благе подданных головы знатных людей. Славный город Бухару он превратил в столицу государства. Перед обитателями мира сверкнул, как солнце, его меч, покоряющий мир. Во всех странах, куда бы он ни направлялся, разносилась слава о его победоносных знаменах. На какое бы поле битвы он /4б/ ни вступал, его шаханшахский меч, рассекающий мир, становился алым. Сверкание его меча подобно блеску яркой молнии, облако [его] милостей словно благодать от быстрой тучи, солнце [его] щедрости подобно щедрости солнца, обильно лучами, облако его высоких мыслей, рассыпающее жемчуг [слов], как благодатная дождевая туча. [Они] вселяют приятную надежду, что государи семи поясов земли преподнесут слугам его величества ключи от стран на суше и на море, судьба донесет весть о том, что сокровища четверти обитаемой части земли передадут в его хранилища, что великие {государи] земных просторов, от отдаленных уголков Рума до высокого Чина, обовьют шеи покорности кольцом повиновения [ему].

Хакан, могущественный, как небо, подобно солнцу, возвысился до апогея власти и господства (т. е. вступил на престол). Перстень прочной власти, который, [переходя] из рук в руки, потерял свою силу, [наконец] попал в руки могущества и [украсил] палец величия; просторы земли и время украсились ковром безопасности и спокойствия, сады рабов [божьих] и города очистились от сора смуты и притеснения мятежников. Благодаря правосудию и мудрым распоряжениям его величества [в стране] воцарилось полное спокойствие; порицаемые обычаи, такие, как притеснение и мятеж, исчезли, [удалившись] в страну небытия, изменчивая судьба больше никому на наносила ран жалом притеснения.

В уголках очей красавиц уснула смута, волнение нашло себе место лишь в завитках кудрей красавиц. Никто не имел возможности обнажить меч тирании. Никто не смел прибегнуть к луку насилия, только [лук] бровей красавиц [вызывал смуту]. [Никто не решался посылать] стрелы бедствия, только ресницы луноликих красавиц [причиняли бедствие].

Обитатели мира обрели спокойствие, [испытывали] счастье от правосудия и доброты [хана]. Жители мира спали на ложе спокойствия и безопасности в своих жилищах и родных местах. В это время над несчастным бедняком (т. е. автором), которому было 36 лет[165], начал порхать орел мыслей об этой книге, птица мускусного пера распростерла крылья для полета над просторами степей воображения. Новая мысль, [рожденная] воображением, /5а/ показалась очень красивой в зеркале повествования. Прелестная красавица слова полностью подняла завесу стыдливости с лица, [подобного] луне, чтобы составить сочинение о благословенном рождении и [изложить] историю некоторых деяний его величества, [рассказать] о последовавших одна за другой победах, которые были одержаны [им] в раннюю пору жизни, написать предисловие, лишенное бедствий [словесных] излишеств и риторики, [лишенное] несчастья хвастовства и предвзятости. Чтобы осуществить это, он задумал употребить всякого рода слова, полно, но в кратком изложении описать положение дел в странах Мавераннахра и в других [странах], которые находятся под властью его величества [Абдулла-хана], так, чтобы было сказано, как следует и как подобает, [чтобы] бутон, который целую вечность скрывался за завесой небрежения, подобно махровому цветку, раскрылся тысячью оттенков красоты. Писатели различных стран, [разных] эпох уже сверлили алмазом повествования перлы красивых выражений, рассыпая перлы прозы, [нанизывая] на нить жемчужины стихов. Быть может, и эта малоценная монета попадет в поле зрения их чудодейственного взора и эти незначительные дирхемы удостоятся признания.

Несмотря на это, есть твердая надежда на милость благодетельного государя, [занялась] заря верной надежды на то, что, когда будут приложены [мои] слабые усилия, не свойственные великим людям [сей] эпохи, и будет! [все] изложено косным языком, засверкает на лице его (автора) свет, как солнце счастья в зените славы, лучи его яркого счастья заблестят в странах света.

Уповаю на великодушие, на милосердие лучших писателей стран света и надеюсь, что на это собрание [рассказов], которое не является ни нанизанными перлами нравоучений, ни нанизанными на нить метафорами, они посмотрят очами милости, взором учтивости. Если они обнаружат ошибки и погрешности, что всегда свойственно людям, пусть они [их] исправят пером, рассыпающим жемчуга [слов], пером, рассеивающим драгоценные камни [слов, согласно стиху]: «Но кто простит и уладит — награда его у Аллаха».[166]

[И это] для того, чтобы украсить одежду их деяний вышивкой, подкрепленной [словами]: «Обрадуй же рабов Моих, которые прислушиваются к слову и следуют за лучшим из них»[168].

Делает Аллах великий явными наши проступки, облегчает для нас [постижение] того, что он любит и одобряет, «поистине Аллах видит рабов!»[169]. Ему принадлежит начало, у него будущая жизнь[170]. О боже, хотя это и запретно, /5б/ в этом сочинении, в этом собрании забав и заблуждений я осмелился [цитировать] твое слово истины, я знаю, что проявил невежество. О всезнающий, в словах которого нет места недостаткам, своей исключительной милостью прости мне, несведущему, все пороки мои.

[Теперь] восходит светило предисловия в апогее красноречия. Когда писец всемогущий, «и Он мощен над всякой вещью»[171], раскрыл врата творчества и водрузил стяг могущества, воздвиг небесный трон и расстелил земную поверхность, предметом желаний и стремлений [его] был освещающий мир лик человека, который сияет с места восхода [божьей] милости, [выраженной в стихах]: «И вдуну в него от Моего духа»[172], и в апогее милости, [согласно словам]: «Я сотворил мир ради тебя, [Адам], а тебя сотворил для себя»[173].

Его розовое лицо, лепесток розы, [согласно стиху]: «Аллах приведет людей, которых Он любит и которые любят Его»[174], так засияло, что молящиеся в течение тысячи лет сгорали в огне зависти, [о чем сказано в стихах]: «Ты создал меня из огня, а его создал из глины»[175].

Луч солнца любви предвечного [бога] как удивительное свойство людей, как блеск лучезарного их сердца наградил [их] даром речи; милость неиссякаемой любви предвечного [бога] соответственно их росту сшила почетную одежду величия и великолепия, [согласно стиху]: «Дал вам образ и прекрасно устроил ваши образы»[176], и, считая драгоценные камни слов благородным венцом [своего] дара, подняла трон власти [человека] на недосягаемую высоту. Ни одно из человеческих достоинств не стоит выше тонкостей речи, ни одно дерево на лужайке человечества не приносило столь сочные плоды, как слово. Существо, наделенное даром красноречия, побуждает свой мозг работать [так же интенсивно, как это делает] философ, в его речах присутствует святой дух.

Человеческое сердце должно быть способным воспринимать его совершенство, а язык, на котором они говорят, должен быть (достойным воспринимать его слово. Слово — лучезарное солнце, лучи его — смысл, восхождение его — солнце, озаряющее человечество. От лучей факелов доказательств, от света светильников бесед ясно и очевидно, что в темноте чертогов материального мира, в темных просторах человеческих убежищ [слово] является светом, который ясно, как должно быть, как следует и как есть, показывает все внешнее и всю суть вещей с начала и до конца, все явное и скрытое; [слово] — свет, благодаря сиянию его солнца знания одинаково освещается все существующее и несуществующее, известное и неизвестное ставится на весы языка.

Мудрецы, понимающие все, что вблизи и вдали, которые заимствовали знания от светочей пророков, объяснили истинную сущность человека, [назвав его] существом, одаренным речью.

Жемчужина, освещающая мир, каковой является человек, по сути, кончик нити хадиса, на которой нанизан ряд [жемчугов] слов, [язык] — это такое повеление, которое признает только волю абсолютного [бога]. Глава писцов поражен его устройством и свойствами.

Ученые моря знаний признают, что переход через моря знаний находится у моста, ведущего к словам, рассказы водолазов, которые извлекают со дна моря крупные жемчужины [слов], свидетельствуют именно об этом. Если жемчуг знаний не украшался бы нарядом слов, как бы он проник из покоев мысли в область рта? Пока первые мысли не отразятся в этом зеркале [слов], как, [благодаря] какой хитрости они покажут лик из-за завесы стыдливости? Откровение «Он живой, не умирает»[178] может быть местом восхода царства [слов], местом восхода лучей именно этого царства [слов]. Солнце его (человека), приносящее счастье, взошло на горизонте слов. Если бы у божественных тайн и скромных женщин мыслей были бы более подходящие украшения, чем слово, тот, кто украшает [их], украсил и облек бы образы мыслей в эти наряды.

Слово, которое сверкает благодаря лучам божественного солнца, в соответствии с восприятием проявляется в двух видах: «Как Он видит и слышит!»[179]. Иногда приятным образом [слово] седлает благородного коня письма. Мисра: Как луна, что разливает свет в темные ночи. * [Тогда] написанное: «Вспомни... обладателей благодеяний и проницательности»[180] — предстает перед глазами проницательных людей, [как говорится]: «Кто узрел, то для самого себя»[181]. Иногда [слово] носится в пространстве на быстроногом коне во все стороны, как Сулайман. Мисра: Как лепесток розы, который уносит весенний ветер. * Оно приносит весть о храбрых мужах, присутствующих на собрании, [о которых говорится]: «Или кто преклонил слух и сам присутствует»[182]. Первый случай называют проявлением [слова] в письме, второй — проявлением слова в речи. С помощью каждого из этих двух проявлений, зрения и слуха, в тысячах неповторимых оттенков запечатлевается речь, даже основы и столпы ее, которыми являются блестящие слова и формы выражения мысли.

Согласно свойствам разных зеркал в каждом из них оно предстает в ином виде, /6б/ и там, где выступает его красота, прелестью [своей] оно наполняет душу.

Когда звучит напевная речь и уд[183] извлекает мотивы в высоких и низких тонах, при каждом звуке нежная природа говорящих и слушающих ощущает ласку. От звуков прелестных напевов, приятных мелодий, ласкающих душу, присутствующие в обществе — и те, кто спрашивает, и те, кто отвечает, — испытывают счастье. Однако пока Хизр[184] пера в стране мрака — чернильнице — не выпьет чистой, сладкой воды из источника жизни и не облачится в наряд цвета сурьмы букв, что является его Каабой[185] вечности и постоянства, блеск лучей солнца ни в каких землях и странах не окажет своего действия на просвещенные умы бодрствующих людей, мысли и произведения ни одной эпохи не будут доступны ни на каком языке.

Когда факел мысли отразится в блестящей чаше слов, тогда лучшие, проницательные люди на протяжении веков будут видеть лучи, освещающие мир, как «Свет на свете!»[186]. Мисра: В начале была речь, затем письмо.

Выражения и объяснения зависят от понятливости и осведомленности [говорящего]. Мисра: Без речи вообще нет написанных тростниковым [пером] слов.

Рассыпающие жемчуга прозы вознесли достоинство прозы выше Насры[187], вознесли до небесного купола торжественные звуки [хадиса]: «Секрет в том, как хорошо объяснить»[188]. Нанизывающие жемчуга стихов подняли достоинство стихов до Сириуса, стяг [с хадисом]: «Подлинно чудо — сочинять стихи»[189] — подняли до высшей точки славного небесного трона.

Писатели и мастера [слова] с помощью прелестных выражений, чудесных метафор показали чудеса в составлении произведений, в украшении сочинений, они раскрыли врата благодарности перед мыслящими людьми и толкователями [слов], прелесть [словесных выражений] они довели до такой степени, что (мисра:) Человеческое воображение не в состоянии постичь это.

Литературное мастерство поднялось так высоко, (мисра:) Что это не поддается описанию пером.

Апогей величия этих двух форм [выражения мысли], очень полезных, чрезвычайно высок, слишком высок. Почтенные люди с высокими помыслами, люди, преодолевающие трудности при открытии закрытых дверей [мыслей], а также мудрых взглядов великих мыслителей, признали свое бессилие передать это словами, [найти] средства /7а/ выражения. «Аллах знает про то, что в груди»[190], «Нет ничего, подобного Ему. Он — слышащий, видящий»[191].

Когда милость [божьего] великодушия познакомила перо с океаном слов, тогда из неведомого облака посыпались в карманы и руки чистые жемчуга [слов], словно [пролился] сильный дождь из большой тучи. Из облака [божьей] милости пролилось столько дождя в цветник слов, что от этих капель сад каждого рассказа всегда будет зеленым и цветущим, как райский сад; уже засверкал огонь природы, словно молния, с каждым часом он сообщал приятную весть о новом разрешении трудностей. Если пьющим [капли] дождя [божьей] милости (писателям) не очень наскучит большая дождевая туча [слов], то скрытые бутоны тайн, которые находятся[192] за завесами сердца, как смеющиеся куклы, легко выступят из-за завес и превратятся в розы. Тогда живительный зефир сделает благоухающим природу времени, от лучей его [слова] засияет лик времени. Мисра: Будет большая надежда на милость щедрого дарителя (бога).

Да будет ведомо вдыхающим аромат роз в садах тонких мыслей, что в этом цветнике, [где] приятен воздух словотворчества [и где] были скованы сердца, как бутоны, в разных случаях [мысль] проявляется по-разному. Иногда она как махровый цветок, а порой словно пахучая трава в саду, появляется в разных землях, имеет разные оттенки. Редкие жемчужины слов, нанизанные бесконечными рядами на нить повествования, отражаясь в разных оконцах, сверкают каждый своим особым блеском. Слова, будь то искусственные или естественные, имеют свои чудеса, которые присущи [определенным] отраслям и согласуются с их свойствами, а также с изречением: «У всякого есть направление, куда он обращается»[193], кыбла[194] всякого племени имеет свое направление, михраб[195] всякого общества имеет свою дугу бровей.

Некоторые кладут в основу повествования тарси'[196] или таджнис[197], украшая лик речи, [в результате чего] то слово, которое должно иметь широкое поле употребления, вынуждено ограничиться лишь несколькими шагами, ему не представляется возможность гнать вольного коня повествования, ловкий наездник ристалища речи поневоле становится бессильным. Мисра: На этом ристалище не скачет всадник пера.

Другие употребляют изысканные выражения, прекрасные слова, передают в приятных выражениях красивые образы. Мисра: Словно сахар капает с [их] тростникового пера.

Иные ходят вокруг красивых слов и украшают свои сочинения всякого рода искусственными выражениями. Мисра: В этом нет [ничего] плохого, если все хорошо.

Огромное большинство писателей предпочитают писать красивыми, яркими словами, не стараясь [употребить] тонкие слова, не [обращая] внимания на содержание, порой они гонятся за красивыми словами, порой заботятся об искусственных выражениях. То они начинают [писать] в одном стиле, то [у них появляется] страсть [писать] другим способом. Они [вдыхают] аромат каждого ветерка, запахи каждого пиршества, чтобы не ронять честь слова к ногам искусства, чтобы не смешать хадисы, подобные крупному жемчугу, /7б/ с мусором. Мисра: И это слово бывает лучше, чем капли дождя.

Утро Науруза[198]. Освещающая мир весна молодости и свежести дней счастья, живительный зефир весны своим веянием в дни равноденствия творит чудеса, как дыхание Масиха, воскрешает, как дыхание Исы.

Зефир [в месяце] фарвардин[199], оживляя зелень и пахучие травы, принес весть о [вселении в них] души, рукой милости он раскрыл рощам и садам двери рая. Северный ветер [своим] веянием заставил плясать стройный кипарис. Мисра: [Он] напоминает стан красавиц. * Ветерок закрутил кончики локонов фиалок. Мисра: Они напоминают завитки благоухающих мускусом волос красавиц. * При веянии утреннего ветерка красавицы с тонким станом (цветы) в цветнике облачились в наряд желто-зеленого цвета. Со свежими лицами розовощекие тюльпаны, а также жасмин испили [небесную влагу] из чаши гранатового цветка; от жаркого дыхания соловья запылал огонь на ланитах розы; от стона и рыдания соловья сгорело сердце свечи-тюльпана. Звуки органа[200] утренней птицы — [соловья], мусикара[201] дикого голубя сливались со звуками уда горлинки, чанга[202] соловья; прозрачная вода заставила зазеленеть поверхность цветника; северный ветер заставил забыть благоухание алоэ[203], [рассеял] базар благоухания татарского мускуса. Перед свежестью садов, прелестью пахучих трав в чудесных рощах славного города Бухары, охраненного от бедствий и несчастий, поблек высочайший рай. При [виде] ее плавно [текущих] рек, живительных, приятных на вкус вод «живая вода» погрузилась в пучину смущения. Деревья ее, внеся поправку в родословное дерево, возвысились до корня райского дерева[204] и до лотоса крайнего предела, согласно приятной вести: «Корень его тверд, а ветви в небесах»[205], они подняли макушки величия и высокого положения выше чертогов Сатурна.

В это время благословенные полчища султана звезд (солнца) бросили луч внимания на чертог предводителя войск пятого небесного свода и вновь осчастливили знак зодиака. Мисра: Царь звезд осчастливил чертог Овна[206].

Сразу повеял утренний ветер. Туча весеннего дождя, словно некий фарраш, украсила красавиц садов жемчугами и перлами. На поверхность цветника она просыпала столько жемчужин чистой воды, что от обилия рассыпанных жемчугов отяжелел подол цветника.

От появления всякого рода пахучих трав /8а/ просторы садов засверкали, словно небосвод, [усеянный] яркими звездами, цветущий наряд фруктовых деревьев и шиповника [был так красив, словно] взошло сто тысяч Венер, Плеяд, Меркуриев, Сириусов.

В такое свежее, приятное утро пробуждающийся на рассвете соловей-перо, являющийся другом темных ночей, своим пением и трелями на высоких и низких нотах в саду всяких рассказов с тысячью польз собрало цветы души с прекрасного дерева слов. Рукой мудрости оно достало тот букет, который является плодом ветвистого дерева молодости, перебрало розы лепесток за лепестком, как тетрадь, от свежести сада его сердце превратилось в сад. Оно начало петь, порой оно вселяющими радость словами рассыпало перлы чистой воды в цветнике страниц, словно весеннее облако, иногда оно стонало и вздыхало наподобие птиц в розовом цветнике и выводило чарующие звуки.

[Однажды] во время изложения [мыслей] в прозе и стихах вошел, словно свет в орбиту глаза, один друг, [дорогой для меня, как] зеница ока. Поистине он был зеницей ока, светом очей: своей добротой он привлекал к себе людей. При виде его лица глаза воочию увидели [правильность] смысла [слов]: «Свет во мраке»[208]. Этот человек с особым милосердием, исключительной доброжелательностью и чистосердечностью, раскрыв уста, соизволил сказать: «В настоящее время его знатность высокодостойный [эмир], обладающий исключительно большими способностями, водружающий стяги справедливости и правосудия, заставляющий предать забвению коранические стихи о тирании и притеснении, восседает на троне преуспеяния, на подушке заботы о прозорливых и проницательных людях. Он — совершенство среди знающих сокровищницы тайн, [среди] пользующихся доверием ханской власти, приближенный его величества султана. Он — прибежище в мастерской Создателя, зрачок глаза проницательных людей, средоточие совершенств в знаниях и делах, [пользующийся] безмерной помощью предвечного [бога], раскрывающий завесы тайн. Он наделен природным талантом, умом, в его делах проявляются добрый нрав, достойные похвалы черты характера. Благодаря облаку щедрости его, объемлющей всех, в цветущем состоянии [находятся] сады проницательных людей; благодаря туче покровительства его зеленеет и цветет дерево счастья ученых и благоденствующих людей. Это поборник веры эмир Кулбаба кукельташ[209], да приумножится его слава, да продлится его высокое положение! Он опоясан поясом доброжелательства в проявлении заботы об ученых и талантливых людях, [заботы] об оказании помощи проницательным и умным людям.

На его пиру, подобном солнцу, всегда бывает много ученых улемов, проницательных людей, милосердие и помощь его этому собранию [мужей] беспредельны и безграничны. Благочестивые люди Мисра мудрости все время доставляют редкостные товары на базар обозрения /8б/ для покупки Йусуфа его чудодействующего взора, становятся на весы для покупки его исключительного милосердия. Так в чем же причина и кто виноват в том, что в такое чудесное время, в такую славную пору ты сидишь в уголке трудностей, как зрачок в глазу, и двери твои закрыты для друзей и посторонних?»

Когда я услышал от него этот рассказ, то от переполнившего меня горячего желания [увидеть его] я вскочил с места, как искра, и твердо решил совершить обход вокруг этого дворца (Кулбаба кукельташа), [словно вокруг] Каабы.

После того как [я получил] разрешение присутствовать на этом очень веселом пиру, на голову этого бродящего по пустыне смущения бросило луч внимания освещающее мир солнце заботы его знатности, [солнце], которое превращает гранитный утес в месторождение рубина чистой воды и бадахшанского дала, а Канопус его милосердия превращает мелкие камни в пустыне в йеменский сердолик. Заботливый взор этого солнца возвел эту ничтожную пылинку до апогея возвышенных идей и отличил его.

Он раскрыл уста, рассыпающие перлы [слов], жемчуга [красноречия], для приятного разговора и расспросил об аромате [слов] и повествования.

Двуязычное перо на двух языках дало ответ, [ясный], как прозрачная вода: «Я погружено в такое море, в котором каждая капля — жемчуг, каждый жемчуг — сверкающая звезда». Этот владыка в царстве красноречия языком, выражающим милосердие и благожелательность, вторично сказал перу, выводящему перлы [слов]: «Знаю, что ты извлек из моря знаний нанизанные жемчуга (стихи), топором мыслей ты извлек рассыпанные перлы [прозы] из рудника райских садов. Теперь положи в шкатулку все спрятанные жемчуга, спрячь в сокровищницу все рассыпанные перлы. Мисра: Будет хорошо, если эти жемчуга будут нанизаны.

Ведь не всегда будет течь вода вечности и постоянства в широкой реке жизни, кто знает, какая будет судьба напоследок, что можно предположить о том, как поведет себя это обманчивое время до конца событий. /9а/

Свет от слов того владыки озарил мир души, как рассвет, область сердца осветилась блеском солнца его луча.

Перо, пишущее амброй, угадало, что благословенный, счастливый [эмир] говорит языком благожелательства. Тогда оно тотчас же стало скользить [по бумаге], словно дуновение зефира. Оно отовсюду собрало разрозненные листы, соединило их наподобие бутона и венчика розы и составило такой букет, что от его аромата заблагоухало время, а нёбо времени от приятного благовония, подобного мускусу, стало как бы надушенным[211].

Черновики, которые еще раньше написало благоухающее перо кровью сердца, со страстью, растопившей черную точку в сердце[212], оно привело в порядок, при написании и переписывании их побелел зрачок ока, потускнел свет в сердце. Оно составило введение, более красивое, чем шелк, облачило невесту значений в наряд изящных выражений, в халат высоких метафор. Оно непрерывно украшало шею и уши дней и ночей такими перлами прозы, похожей на нанизанные перлы (т. е. стихи), что можно было за них отдать душу, украшало [такими] стихами, напоминающими нити жемчуга, что благодаря им нанизываются нити достоинств.

Перо проявило исключительное старание и усердие в изложении и отделке его, приложило неимоверные усилия в составлении и украшении его. Как оно ни стремилось к тому, чтобы лик его был свободен от вымышленных локонов и родимых пятен, как лик ума и души, однако везде, [где] появлялась на кончике красноречивого пера картина тоньше волоска, усиливалось его внимание. Есть твердая надежда на тех, кто обладает умом Юпитера, на тех, кто озаряет светозарные сердца светом истины, что они не обратят внимания на воображаемые локоны и родинки. Пусть солнце слов над ними взойдет в таком красивом виде, чтобы из-за сияния его закатилась звезда искусства. Мисра: Там, где восходит солнце, какое [значение] имеет звезда?

Хотя растягивать предисловие приятнее, чем [прожить] долгую жизнь, но и долгота жизни не должна быть такой, чтобы с продолжением жизни увеличивались тяготы. Мисра: Хороша такая жизнь, долгота которой не причиняет мучения.

[Автор] привел в порядок [рассказы] о благословенных событиях и о достоинствах [хана], увеличивающихся с каждым днем, составил сочиненение, [состоящее] из предисловия, двух частей и заключения; благодаря милости божьей он дал ему славное название, высокое наименование /9б/ «Шараф-нама-ий шахи».

Что касается предисловия, то это [рассказы] о родословной великих предков государя, величественного, как небо, [Абдулла-хана] начиная с его святейшества пророка Нуха, предтечи нашего пророка [Мухаммада], до отца [Абдулла-хана], подобного Искандару, [Искандар-хана] и повествование о любви и привязанности государя к шейх ул-исламу ходже Мухаммад Исламу, [который] близок к богу, наперснику в пирах Творца, и известен как его святейшество Ходжа Джуйбари, да освятит великий Аллах тайну его!

Первая часть [излагает события] от благословенного рождения [Абдулла-хана] и времени возникновения [его] власти до времени восшествия на хаканский престол, на трон миродержавия, украшения хутбы и монет славным именем [этого хана].

Вторая часть [включает] события со времени восшествия на престол его величества [Абдулла-хана] до того, что произойдет [в его борьбе] с могущественными врагами.

Заключение [содержит рассказы] о достоинствах могущественного [хана], которыми он отличается от других султанов мира, и о шейхах тариката[214], об улемах шариата[215], которые являются звездами на небе руководства на пути истинной веры, о мудрецах, [облаченных] в одежды красноречия, о поэтах и тонких ценителях [слова], о великих эмирах, о почтенных должностных лицах, о различных благотворительных учреждениях, о всякого рода богоугодных учреждениях, таких, как высокие здания, великие сооружения: медресе, мечети, ханака[216], молельни, обо всем том, что построил зодчий высоких помыслов в дни величия августейшего [хана], в пору [его] счастья, увеличивающегося с каждым днем, и [чем] он раскрыл врата для [пользования] милостыней, раздаваемой в этих местах для посетителей.

Поскольку природа красноречивых и стремящихся к знаниям одобрительно относится к истории, в особенности к событиям, которые произошли в недавнее время и которых еще не осветили лучи внимания ученых времени, то есть надежда на божью милость, [на то], что знатные люди, правители эпохи, великие люди в городах, благородные люди [различных] времен одобрят это произведение, будут благосклонны [к тому], что изложено и описано. Когда зефир [божьей] помощи приподнимет завесу с чела свежего бутона, при виде его лика улыбнутся сердца жизнерадостных мужей мира, как розе. По милости всевышнего Бога оно (сочинение) удостоится чести признания, лучи его славы будут сиять на западе и на востоке. Когда благодаря ореолу счастья и благосклонности его величества [Абдулла-хана] было благополучно составлено и нашло завершение это Введение, появилась твердая надежда на достижение желанной цели. И нет сомнения, что [наступит] настоящее утро [надежд] и что оно (сочинение) будет одобрено чудодейственным взором хана, как бадахшанский рубин, как йеменский сердолик. Этот труд, как звезда славы, будет сиять на горизонте державы, пока небеса будут вращаться вокруг земли, имя и лакабы[217] августейшего [хана] останутся на чеканке этого восхваления до исчезновения мира, до прекращения жизни людей.

Пока веет утренний ветерок на земле, а свет солнца озаряет нижние [слои] голубого неба, да сделает господь великий и святой прочными основы его державы, здание его величия, сделает ярким солнце его господства на востоке счастья, на месте восхода величия и славы.

Уповающий на всемилостивого [бога] да не отчаивается: «Поистине Аллах слышит и отвечает»[222], «и мир тому, кто последовал за водительством»[223].

Те, которые сочиняют прелестные стихи, и красноречивые [писатели] на страницах времени, на пестром шелке, с помощью мускуса и амбры поведали, что у Нуха, предтечи нашего пророка, мир над ним, было три сына: Яфес, от которого ответвились тюркские племена, Сам, который является родоначальником арабов и персов, Хам, от которого происходят темнокожие жители Индии. По словам некоторых историков, все три сына его святейшества [Нуха] были посланы пророками.

Солнце пророчества Нуха засияло в странах востока и запада для пояснения законов веры и объяснения того, что дозволено, и того, что запретно господом миров, оно поднялось над всеми народами, над всеми разрядами людей, и весь мир оказался под его властью и в сфере его воли. Его приказы исполнялись, словно [воля] рока, имели силу во всех странах, на всех путях. Он разделил страны мира от востока до запада между этими тремя сыновьями. Жребий Турана выпал блаженному Яфесу. Согласно разделу [стран] Иран достался счастливому Саму, округа Хинда были отданы благословенному Хаму. Каждый из них отправился в свою страну и воссел на трон счастья, на престол блаженства.

Яфес благодаря справедливости и заботам о народе превратил Туран в предмет зависти высочайшего рая, [предмет] ревности китайской галереи. Славу о [своем] достоинстве, похвальных качествах, щедрости он вознес до высшей точки Плеяд, выше лотоса крайнего предела.

Когда тюрки упоминают о нем, они всегда называют его Илджа-ханом. Его славное имя приводится также в виде Абуййа в «Джами' ат-таварих» («Собрание историй»), которое написано пером красноречия, изложено тонким пером гордости везиров эпохи, мученика за веру ходжи Са'ида Абу-л-Хайр Мухаммада Рашиди. В конечном счете судьба, которая выставляет напоказ пшеницу, но продает ячмень, развеяла по ветру гумно его жизни. Его имя и титулы, естественно, исчезли с монет и хутбы, «и прошел уже пример первых»[224].

Его сын, которого звали Диббаукуй-хан, стал царствующим государем, обладателем короны и перстня, царем, украшающим не только Туранское царство[225], но и всю землю. Он с многочисленным народом, славным войском и свитой обитал между двумя горами, называемыми Ортак и Картак. В этой прекрасной местности, в красивой, приятной обители, которая из-за чрезвычайной приятности, исключительной свежести является [предметом] зависти рая, он все время поднимал знамя власти, стяги счастья.

У него было четверо красивых достойных сыновей: Кара-хан, Ур-хан, Гур-хан и Кун-хан, «и большая часть их была неверующей»[226]. Из их числа славный и благословенный Кара-хан унаследовал корону и трон, он стал повелителем на троне царства, на подушке власти, слава о его победах, слух о [его] владычестве распространились по всей земле, вступление в высокую летопись, введение в великую книгу украсились рассказом о [его] храбрости и повествованием о его щедрости.

Все, что было изложено до сих пор о Яфесе, которого тюрки называют Яфес оглан, было взято и приведено слово в слово из «Джами' ат-таварих», [принадлежащей] лучшему из везиров — ходже Рашиду.

Что же касается наилучшего из историков Эмир-хана, сына Саййида Хаванда, то он в «Раузат ас-Сафа» говорит следующее: У Диббаукуй-хана был сын, именуемый Киюк-хан. После отца он воссел на ханский престол, на трон миродержавия. В конце своей жизни он сделал наследником своего сына Алинча-хана и завязал пожитки для путешествия в потусторонний мир. Во времена Алинча-хана тюрки возгордились своей многочисленностью, они избрали путь неверия и греховности. У него родились сыновья-близнецы. Одного он назвал Татаром, другого — Монголом. Когда сыновья стали взрослыми, Алинча-хан распределил между ними земли Туркестана.

Поколение Татара состояло из восьми человек, поколение Монгола — из девяти человек.

У Монгол-хана было четыре сына: Кара-хан, Уз-хан, Куз-хан, Кун-хан. Хотя во дворе Кара-хана были безграничны и беспредельны всякого рода богатства, разнообразные драгоценные вещи, однако, поскольку нет ничего более приятного, чем потомство, он все время просил у бесподобного великого [бога даровать] ему любимого сына. Наконец щедрый, ни в чем не нуждающийся даритель (бог), тот, кто дарит без причины, велики богатства бога, его милости [объемлют] всех, его сила безгранична, согласно великому чуду [стихов Корана]: «Он изводит живое из мертвого»[227] — подарил ему сына. По божьему учению, с божественной помощью [дитя] из-за неверия матери трое суток не прикасалось губами к груди ее[228], головку серебряного граната ее оно не брало ртом, прелестным бутоном [согласно стиху]: «И запретили Мы ему кормилиц до этого»[229]. Мать измучилась оттого, что сын голоден, и была готова умереть. Беспрерывно она обращалась [к богу] с мольбой раскрыть эту тайну. Обессилев, она неизбежно подняла завесу с чела красавицы тайн: три ночи подряд она видела во сне, как по милости Творца это дитя говорило, украсив красноречивые уста жемчугами слов, мискабом[230] языка оно просверливало следующую мысль: «О мама, хотя твое приятное молоко дозволено, но пока твой рот не отведает меда исповедания мусульманской веры, /11а/ оно запретно для меня, как и кровь отца». Поскольку еще раньше на вечные времена начертали на ее благословенном челе [слово] «вера», то от этого случая ее сердце тотчас же смягчилось, как воск, от света познания [единого бога] ее голова стала горячей, как свеча. Однако Кара-хан был очень стойким на пути неверия, никакой ключ благорасположения не открывал замок неверия в сокровищнице его сердца. Поэтому она боялась, [как бы он] не обнаружил, [что она приняла] ислам. Она не сочла нужным раскрыть это дело: [она опасалась], как бы этот злой [муж], чтобы воспламенить огонь неверия и заблуждения, подобно свече, не опалил ее голову огнем и меч многобожия и упрямства, меч мятежа и смуты не отделил бы ее голову от тела. Поэтому она [решила] спрятать сокровищницу веры в развалинах искреннего сердца до тех пор, пока она не узнает, что неприязнь [мужа к мусульманской вере] сменилась любовью, а [неверие] стало сказкой, [рассказываемой] на собраниях и стоянках.

Когда неверие матери сменилось истинной верой и солнце мусульманской веры засияло в блестящем зеркале ее сердца, светозарного, как солнце, тогда [ребенок] начал пить воду жизни — молоко из источника ее груди, он начал сосать сок цвета камфоры из ее черного граната (сосцов). [Вскормленный] таким образом в течение месяца и двух недель, он выглядел годовалым, цветник его красоты украсился розами и тюльпанами. Отец был удивлен и восхищен его чарующей красотой. В обществе, [где были] вельможи и простой народ, он прочел вельможам и приближенным следующее месневи:]

Однажды, устроив веселый пир, [доставивший] присутствующим великую радость, он стал советоваться со своими родственниками и приближенными, [говоря]: «Этому сыну, похожему на ангела, надо дать славное имя, высокое имя, достойное [его] высоких качеств, редких способностей». Каждый [из присутствующих] согласно знаниям и умению называл какое-нибудь имя. Во время совещания этот Мехди[231] эпохи (ребенок), согласно [стиху]: «Внушил нам речь Аллах, который внушил речь всякой вещи»[232], подобно Исе, мир над ним, вдруг заговорил в колыбели. Он соизволил сказать: «Мое имя должно быть Огуз, кроме этого имени, мне не подходит [ни одно имя]». Присутствующие на собрании выразили удивление по этому случаю. Отец назвал его Огуз. Судьба растила его в объятиях помощи, в подоле милости до тех пор, пока этот саженец не превратился в серебристый кипарис, пока этот полумесяц не стал [полной] луной на небе могущества и пока его щеки, радующие сердце, /11б/ не стали солнцем, освещающим мир в апогее красоты и прелести, на небе нежности и совершенства.

Когда счастливые годы его (Огуз-хана) миновали младенческий возраст и достигли пределов возмужалости и умственной зрелости, когда пора его детства завершилась периодом зрелости, в сердце Кара-хана возникла картина следующей мысли, красавица его замыслов показалась в зеркале в следующем виде: «Для [сына], этого кипариса в цветнике великолепия и славы, свежей розы в саду величия и власти, нужно найти среброгрудую подругу, которая была бы единственной во всем мире. [Для этого юноши] со стройным станом, с которым не могла сравниться ни одна сосна в саду счастья, с которым, как с солнцем, освещающим мир, не могла соперничать ни одна луна в достижении полного счастья на небе совершенства, нужно отыскать такую супругу, которая украшала бы мир небесный и мир земной, подобно тому как брови [украшают] красавиц». У его брата Куз-хана как раз была дочь, нет, то была блестящая звезда, чья красота приводила в смущение солнце, озаряющее мир. От сияния ее лица, пылающего, как огонь, охваченная жаром свеча, освещающая собрание [людей], всю ночь казалась бледной и стенала. Когда она открывала яхонтовый замок (губы) в шкатулке, [где сверкали] драгоценные камни (зубы), из ларца, подобного сердолику, она показывала блестящие жемчуга, лучшие перлы [слов]; порой смехом, слетающим с улыбающихся губ, рассыпающих сахар, она похищала сердца влюбленных, иногда своими локонами-чоуганами[233] и яблоком-ямочкой на подбородке она похищала мяч красоты у сверкающей луны.

Кара-хан сосватал ее за Огуз-хана и приказал, чтобы приготовили все необходимое для свадьбы и проявили бы в том усердие. Согласно этому придворные с готовностью, с радостью устроили веселый меджлис в нескольких местах, [приятный], как сахарный тростник, веселый пир, похожий на райский. Они раскрыли врата радости и веселья, двери увеселения и беззаботности перед счастливыми людьми, благословенными лицами. Пир украшали гурии, как в высочайшем раю, пир, похожий на цветник, украшали жасминоликие красавицы, розовощекие и черноволосые.

Всюду были такие музыканты, лицом подобные пери, что око, которое, подобно зеркалу, хранит красоту красавиц, от лицезрения солнца их лика становилось светлым, при виде их чела испытывало наслаждение. Напевая «Дауди»[234], они творили чудо, подобное чуду, [совершенному] Исой; чарующими звуками они заставляли кружиться небесного музыканта— Венеру.

Среброгрудые виночерпии, не имевшие себе равных [во всем] мире, бесподобные по красоте, держали в руках золотые чаши, подобные нарциссу. Перед глазами захмелевших, перед взорами опьяневших кружились чаши с чистым вином, напоминающие солнце и луну.

Когда пир украсили красавицы, лицом похожие на пери, внешностью подобные ангелам, со станом, как у Близнецов, то показалось, что это сад, полный роз, шиповника, жасмина, гиацинтов, или небо, полное лун, Юпитеров, Венер, Плеяд.

В ночь счастливых торжественных проводов невесты в дом жениха Огуз, обняв, поцеловав невесту, сказал: «Уста моей души не осластятся твоими сахарными губами, [пока] ты не насладишься [мусульманской] верой. Если ты не произнесешь слов, свидетельствующих об исповедании мусульманской веры[236], срывать розы с твоего румяного лица было бы пустым делом». Когда девушка услышала от этого счастливца, благословенного хана, что она должна [принять] мусульманство, она нахмурилась и отвергла его [предложение]. Хотя рука надежд [Огуз-хана] крепко держала ее за талию, она отстранилась [от него]. Когда Огуз-хан заметил дикость этой молодой газели, он тотчас же убежал от этой несчастной. Дело, которое было близко [к осуществлению], затянулось, радость и ликование сменились ненавистью и отвращением. Отец его (Огуз-хана) видел и слышал вблизи и вдали, [слышал] от тюрка и таджика, что у сына с девушкой нет никакого общения и нет ни беседы, ни дружбы, ни любви. Поскольку Кара-хан постоянно стремился душой к тому, чтобы доставить сыну радость, видеть его веселым, счастливым, наслаждающимся жизнью, он вознамерился вновь вселить в него бодрость и его, грустящего, сделать довольным с помощью розовощекой, с черными локонами, сладкоречивой девы, лицом подобной Азре[237]. Для Огуз-хана он сосватал дочь другого своего брата — Кун-хана. При виде ее лица не осмеливалось всходить солнце, освещающее мир; при виде ее бровей полумесяц в смущении опускал голову. По красоте, приятности, лукавому кокетству она была [как бы] предметом любви.

На свадьбе он, как облако, пролил дождем перлы, как солнце, рассыпал золото, всю поверхность ее (земли) он украсил блестящими жемчугами, уподобив небу, [усеянному] жемчугами планет и звезд. Когда закончился веселый пир и радостный праздник подошел к концу, девушка и юноша, как две звезды, приблизились к апогею зодиака счастья, они сошлись в шкатулке счастья, словно два жемчуга, сияющие [от радости] больше, чем жемчуг. Языком, выражающим доброжелательность, Огуз[-хан] и ей нежно советовал, с серьезным видом убеждал ее, приводил назидательные истории в приятных выражениях для того, чтобы она с пути порочности ступила на широкую дорогу благочестия. Он увещевал ее не предаваться страстям, перейти к признанию законов [единого] бога и считать необходимым [произнесение] слов, свидетельствующих об исповедании мусульманской веры[238]. [Он просил также] обязательно принять законы шариата, оставить неверие и греховность, которые всегда [приносят] ущерб в этом и потустороннем мире, шествовать по пути веры, по стезе верности и истины. [Однако] эта девушка не пустила в свое злое сердце прелестные слова этого [юноши] со светлым, как солнце, [лицом]. Она не проявила покорности, готовности служить и повиноваться [его] воле. «Так налагает Аллах печать на сердца тех, которые не ведают!»[239]. [Тогда] Кара-хан вновь пожелал соединить [сына], этого благословенного феникса с девушкой, лицом приятной, как фазан, сладкоречивой, как попугай, красотой подобной паве, кроткой нравом, как куропатка. [Он пожелал] отыскать ему в жены некую периликую, подобную ангелу, которая ласкала бы его нежное сердце удом любви. У его другого брата, по имени Уз-хан, была дочь за завесой целомудрия. Он и ее сосватал Огуз-хану. Через несколько дней разговоры об этом велись уже на всех улицах и во всех кварталах. Для осуществления этого замысла [Кара-хан] носился повсюду как зефир. Тем временем Огуз решил развлечься охотой. С быстротой ветра он вскочил на резвого коня и понесся в поисках дичи, а конь с глазами, как у газели, с копытами, как у онагра, летел так быстро, что обгонял свою тень. Его вороной конь, подобный Бораку[240], когда мчался горам и степям, опережал молнию и утренний ветер.

При движении, беге рысью острыми, словно железными, копытами он ломал хребет Быка и Рыбы[245]. Когда он прыгал, быстро скакал и был взволнован, пыль, поднятая [им], покрывала густой синей завесой лик солнца и луны.

Другие, готовые служить ему [мужи] также ехали верхом на конях, словно тучи, [гонимые] ветром. [Видя точность] попадания [в цель] их метких стрел из белого тополя, Меркурий кусал зубами палец удивления. Блестящий меч каждого из них поражал сердца в груди хищных зверей, [лишал] жизни диких животных. Ворон стрел распростер крылья, когтями — кончиками стрел — раскрывал артерии дичи. Кровью дичи он окрасил поверхность земли в цвет йеменского сердолика.

После того как на охоте было убито много дичи и, согласно [стиху]: «мясом птиц из тех, что пожелают»[247], заготовлено необходимое [количество] птицы и рыбы для свадьбы, Огуз-хан натянул поводья возвращения и поспешил к себе, в постоянное место обитания. Случилось ему проехать по стране Уз-хана[248]. В этой местности, на берегу реки, дочь Уз-хана, подобная заре, с группой луноликих счастливых девушек, подобных солнцу, стирала белье. Она сияла [красотой], как солнце. Огуз-хан, словно некий бедняк, который жаждет денег, или как некий утомленный от зноя, жаждущий прохлады, устремился к дочери Уз-хана и, [опомнившись], увидел себя заключившим ее в объятия любви. Он увидел такую девушку, среброгрудую красавицу, подобную лилии, для служения которой луна была опоясана поясом преданности в виде ореола, Меркурий пером, пишущим мускусом, изобразил ее лицо в виде лепестка розы, из-за ее локонов, похожих на гиацинт, Венера вдела в ухо кольцо рабства, солнце от зависти к ее лучезарному челу утонуло в поте смущения, Марс из-за ее глаз /13б/ с поволокой усердно просил у нее пощады.

Изумруд ее [очей] и рубин блестящих [губ] похитили славу небесного изумруда и рубина солнца; гиацинт благоухающих мускусом локонов ее [разогнал] базар сочного алоэ, сбил цену мускуса с сильным ароматом. Ее локоны, [подобные букве] «лям», похожие на чоуган, заставляли влюбленных представить огромный мир более узким, чем кружочек [буквы] «мим», «нун» ее бровей, подобных луку, ее стан, прямой, как [буква] «алиф», согнули стан тоскующих по ней наподобие буквы «джим» или «даль»[249].

Кудри ее, вызывающие смуту, стали навесом для розы [ее щек], жасмина [ее лица]. Прелестные локоны были словно покрывалом над [красной] розой [ее губ], белой розой [ее лица].

Огонь любви, словно свеча, охватил [Огуз-хана] с головы до ног та] [сильно], что от исключительного пыла сокрытой [в нем] любви, заговори] красноречиво, он сказал: «О свет очей, вселяющая покой в сердце опечаленного, если ты послушаешься моих слов, пойдешь по моему пути, с искренностью тотчас же уверуешь в моего бога, ты станешь светом моих очей, радостью моего сердца. Если же ты пренебрежешь моими словами и волей всемилостивого [бога], будь ты [даже] гурией, ты будешь удалена от меня». Когда та счастливая [девушка] услышала эти благословенны слова от юноши, лицом подобного солнцу, красотой напоминающего Венеру, в знак исключительной покорности в крайнем смущении она сказала «Теперь, когда я, как небо, вдела в ухо кольцо повиновения тебе, рукой страсти обняла невесту твоих упований, как же мне отказаться от ошейника покорности тебе, как же мне снять кольцо с шеи рабства? Я всегда буду следовать по тому пути, который ты укажешь, всегда поступлю так, как ты прикажешь».

Благодаря счастливой судьбе, под счастливой звездой эта луна, озаряющая солнце красотой, увеличивающейся с каждым днем, соединилась в созвездии благородства с этим солнцем, освещающим вселенную, сжигающим мир, будто Юпитер на небе величия и славы благодаря счастью сблизился с Венерой на небе великолепия и счастья, в зодиаке величественности и независимости. От приятного веселья радость и ликование друзей достигли высоких пределов. От веселья и радости голова была охвачена [мыслями] о тиранах — кончиках локонов друга.

Божья помощь, милость всемогущего [бога] ключом, открывающим путь к истине с небес, раскрыла врата света [истины] перед лицом Огуз-хана. Это соответствовало предначертанной воле [бога, выраженной в стихах]: «Что откроет Аллах людям из Своей милости — для этого не будет удерживающего»[250]. [Сообразно стиху]: «И напоил их Господь их напитком чистым»[251], на духовном пиру в его душу, исполненную божьей милости, виночерпий влил благоухающее вино. Благодаря зефиру вечного счастья, сильному ветру помощи вечного [бога] в ветвях его красноречивого языка всегда цвели розы исповедания единого бога. Вознося хвалу великому [богу], он восторженно произносил: «Аллах, Аллах!», «ведь поминанием Аллаха успокаиваются сердца»[252].

Кара-хан, не ведая, что произносит он (Огуз-хан) и что он ищет, на страницах мыслей начертал следующую надпись, на ниве сердца посеял следующие отдельные семена [мыслей]: не напевает ли он веселые песни, [чтобы] разогнать печаль, устранить заботы и развеселить свое сердце таким тихим пением? Однако на самом деле это было пение песен на духовном пиру, а он был певцом на духовном пиршестве, «но большая часть людей не знают!»[253].

Однако привычкой Огуз-хана, его природным свойством было следующее: он [не хотел], чтобы пыль беседы с другими лицами садилась на его подол, а злой глаз неверных, «а на взорах их — завеса»[254], увидел бы свой лик удивления в украшающем мир зеркале его красоты. Он все время избегал общения и дружбы как со своими, так и с посторонними, он постоянно остерегался беседы как с близкими проницательными людьми, так и с чужими нечестивыми людьми. Тайный глас явственно доносил до его бодрствующего слуха смысл [стиха]: «...то ты после напоминания не сиди с людьми неправедными»[255]. Соответственно с истинным словом [Корана] он придумывал всякого рода предлоги: каждый день он отправлялся [один] в отдаленные уголки степи или на берег реки, [будто] для того, чтобы [совершить] вечернюю прогулку по лугам или полюбоваться лугом, усеянным тюльпанами. Иногда он соглашался поохотиться с гепардом и соколом, иногда слышали, что он отправился в лес, чтобы [вступить] в единоборство с кабаном.

Так, однажды под благословенной звездой он решил развлечься охотой, [которая] доставляла ему великое счастье. Подобно Сулайману, он сел верхом на быстрого, как ветер, [горячего], как огонь, коня. От пыли, [поднятой] гнедыми и серыми конями, воздух как бы смешался с амброй. Охотящиеся за душами птицы[-стрелы] в гнезде-колчане [были размещены] тесно, перо к перу. Подобные огню, быстроногие, как ветер, кони, [движущиеся плавно], как вода, стояли, [касаясь] копытами копыт, ушами ушей [других коней]. Поэтому не было возможности птицам летать, четвероногим — бежать, /14б/ животные в окружении дошли до крайности.

Если бы мог летать фазан, могла бы передвигаться куропатка, то этому сильно удивился бы сокол. Птица с раскрытыми [от удивления] глазами в белых полосах [крыльев] сокола прочла [свой] смертный приговор; от натиска смертоносного нападения [охотничьего] барса побледнел лик онагра.

После того как Огуз-хан отправился на охоту, Кара-хан устроил пир. Он пригласил тех двух невесток, с которыми Огуз не общался. Он обошелся с [ними] исключительно ласково, выказал большое дружелюбие. Во время беседы он спросил у них: «Почему Огуз убежал от вас, а проводит время с дочерью Уз-хана, несмотря на то, что лицо ее даже не луч по сравнению с солнцем вашей красоты, даже не песчинка по сравнению с множеством ваших прелестей. Конечно же, этому должно быть какое-то объяснение и в этой истории имеется какой-то смысл. Есть ли у вас какое-нибудь объяснение этому обстоятельству?» Получив возможность говорить, невестки тотчас же пустили все стрелы [слов], которые были у них в шкатулке сердца, и сказали: «Огуз отказался от прежней веры и установил какую-то новую веру. Сколько он нас ни призывал к своей вере, [сообразно стиху]: «Мы не слышали про это среди наших первых отцов»[256], мы не повиновались его воле, не отказались от веры отцов, [как говорит Аллах]: «Мы нашли наших отцов в некоем учении, и мы следуем по их следам»[257]. Услышав эти слова, Кара-хан [почувствовал] кипение в мозгу, бурю [гнева] в душе. В полной растерянности, в безмерной ярости он сказал сановникам, вельможам двора: «В детстве Огуз-хан [подавал надежды], казалось, что он станет розой в саду упований, свечой на пиру вечной державы. Теперь он поистине пламенный огонь, огонь, опаляющий мир. Если ему не отрубить его безумную голову, в стране произойдет много волнений. Если ему не укоротят руки надежд от подола жизни, то из рук [нашей] воли выпадет конец нити желанной цели. Если будет промедление в отвращении этого бедствия, если в искоренении этого дела произойдет хоть какая-нибудь отсрочка, то скоро может случиться так, что муравей превратиться в змею, а змея — в дракона-людоеда. [Ведь он именно тот, о котором сказано]: «Это — только человек, который хочет вас отвратить от того, чему поклонялись ваши отцы!»[258]. [Он относится к числу тех, о коих гласит стих]: «А братья их усиливают в них заблуждение»[259].

Невестки также говорили слова, порождающие бурю [гнева], вызывающие огонь [возмущения]. Итак, [Кара-хан] немедленно собрал бесчисленное войско, большее, чем частицы солнца, более многочисленное, чем капли дождя из тучи. С войском, подобным мятежной судьбе, проливающим кровь, наподобие острого меча, он выступил с твердой решимостью сражаться.

Дочь Уз-хана, узнав об этом, отправила быстрого, как ветер, [стремительного], как огонь, гонца и известила Огуз-хана о положении дел, о большой опасности. Он (Огуз-хан), со своей стороны, занялся сбором войска, приведением в порядок средств вооружения и по возможности собрал снаряжение.

После того как два войска [подошли] с двух сторон, стали друг против друга, Огуз-хан [во главе] победоносного войска, [готового] к битве с неверными, к истреблению язычников, вынул из ножен меч, излучающий свет, поместил копье, подавляющее смуту, между ушами коня и, как звезда на вращающемся небе, первым выстроил ряды на поле битвы и сражения.

Кара-хан выстроил на поле битвы, как [на доске] для игры в нарды, бесчисленное войско, определить размеры которого отказывалось воображение, способное [сосчитать] звезды, многочисленное войско, [число воинов] которого не укладывалось во владениях ума и воображении ни одного ученого и счетовода. [В этом войске] каждый [породнился] с саблей и дротиком, как с сестрой, с самого детства знал коня и седло. Эти два рыкающих льва (Кара-хан и Огуз-хан), два свирепых леопарда подошли друг к другу на месте охоты. Охота привела к битве и сражению. Охота за дикими оленями, онаграми завершилась охотой на львов, рвущихся к битве. Крики дичи сменились грохотом барабанов, звуками труб, громкими криками прославления бога.

Огуз-хан, от страха перед мечом которого лев прятался в своем лесу, от страха перед быстрой стрелой которого орел в воздухе взлетал ввысь, с несколькими сподвижниками напал на ряды неверных. Подняв пыль с земли до купола неба, он засыпал пылью око солнца.

Ряды войск мусульман и неверных окружили кольцом арену битвы. Отряды войск правоверных и язычников сошлись, словно морские волны.

Копья, похожие на больших змей, заставляли течь пурпурные потоки [крови] по поверхности поля битвы. Рассыпающий искры меч окрасил кровью шагрень земли. Сабля поднимала волны крови до голубого неба. От бушевания моря битвы заколыхались латы на груди мужей эпохи, от сильного жара сражения стали накаляться кольчуги храбрых воинов.

Когда усилился огонь битвы, урожай существования Кара-хана был сожжен огнем блестящего меча, солнце его надежд закрылось тучей гибели: «Кто обнажает меч мятежа, тот будет убит им»[261]. Мисра:

Ты достигнешь того, что ты задумал. * Он достиг того, к чему стремился, он посеял семена обмана и собрал плоды разочарования, [что согласуется со стихами]: «Если вы творите добро, то вы творите для самих себя, а если творите зло, то для себя же»[262].

Войско Кара-хана бежало от счастливого Огуз-хана, словно звезды при восходе солнца, оно исчезло, как роса.

Большинство родичей и двоюродных братьев по отцу Огуз-хана были в союзе с ним и были уверены, что он овладеет властью. На протяжении около семидесяти пяти лет между ними [и несогласными с ними сородичами] происходили битвы, сражения, [не прекращались] грабежи, кровопролития. Наконец наступила пора затишья, и дела пошли по желанию Огуза. Его власть [распространилась] от местности Таласа до Бухары, просторы мира стали ареной скачки его гнедого коня.

Другие из соплеменников, [а именно] племена, которые находились по отношению к Огуз-хану на стоянке ссор и были далеки от дружбы [с ним], помощи [ему], переселились и осели на востоке. Среди тюрков [распространено] мнение о том, что монголы — из рода тех [соплеменников Огуза] и являются ответвлением от этого корня.

Раньше все тюрки были неверными и нечестивыми, во времена его (Огуза) все стали признавать [единого] бога, восхвалять [его], «Аллах ведет, кого пожелает, к прямой дороге!»[263].

Когда Огуз благодаря счастливой судьбе (букв. «вращению бирюзового неба») одержал победу, его перстень власти уподобился небесному перстню рубинового цвета (т. е. солнцу), освещающему мир. В шатре из золотой [парчи], перед которым голубой небесный шатер был как бы лишь полоской [ткани], а освещающее мир солнце над ним казалось лишь блестящим куполом, [Огуз-хан] одарил эмиров и богатырей достойными подарками и великолепными халатами. /16а/ Он оказал милости воинам, смелым храбрецам, на страницах положения их дел он начертал слово «забота». Некоторых своих соплеменников и дядей, которые присоединились к нему при тех обстоятельствах (в его борьбе с отцом) и обвязали головы покорности его седельными ремнями, он отличил, прозвав «уйгур», что значит «соединиться», «оказывать помощь». Люди из [племени] канглы, кипчак, халадж и агач-эри являются потомками их (уйгуров). Некоторых из них, участвовавших в этой распре и в других событиях, соответственно обстоятельствам, за их добрые дела он окрестил особым именем и названием, некоторым, в виде прощения грехов, перечеркнул на страницах положения [их] дел слово, означающее «осуждение», чтобы это было основанием гордости одних, причиной для бодрости других. Название этих племен и подробное описание их следующее.

Уйгур. Это племя, которое во время распри Огуз-хана с отцом и дядями из-за почитания [первым единого] бога присоединилось к Огузу и опоясало душу поясом покорности ему. Значение [слова] «уйгур» было дано [выше]. Это племя ни при каких обстоятельствах не разлучалось с Огузом. В то время, когда конь его власти, обскакав мир, стал быстрым, как небесный серый конь, меч солнца (т.е. лучи солнца) притупился от ударов его меча, покоряющего мир, он вернул их (уйгуров) из горных ущелий, с тем чтобы до возвращения царских знамен они приложили исключительное старание, чрезмерные усилия в охране страны. Все уйгурские племена являются плодами этого сада, искрами этого светильника.

Канглы. В то время, когда между Огузом и [его] двоюродными братьями по отцу было столкновение, беседа велась языком мечей и стрел, Огуз брал дань, грабил, силой отнимал у [них] имущество и власть. В его руки попало огромное, безмерное количество денег, столько драгоценных камней и прочих товаров и вещей, что их было трудно, даже невозможно перевезти. Это племя благодаря проницательности и тонкости ума изобрело повозку. Ношу, которую они желали [перевезти], клали на телегу. Из-за этого похвального дела они получили прозвище «канглы», что значит «повозка». Все [люди племени] канглы являются каплями этой росы, каплями этого океана. Из этого племени — Туркан-хатун[264], мать султана Джалал ад-дина, она является пламенем этого светильника.

Кипчак. В то время, когда Огуз в битве с племенем ит-борак потерпел поражение, он остался между двумя реками и там обосновался. Одна беременная женщина, муж которой в битве попал в когти льва-меча, по странной случайности влезла в дупло большого гнилого дерева, чтобы разрешиться от бремени, и [там] родила сына. Когда [весть] о рождении ребенка дошла до слуха благороднейшего Огуза, по [своему] милосердию /16б/ и великодушию он приказал: «Поскольку этот ребенок не имеет отца, пусть он будет мне сыном[265] и будет мною вскормлен». Он назвал его Кипчаком и приложил старание в его воспитании, относился к нему, как к сыну. Названное имя происходит от [слова] «кабык», что по-тюркски означает «дуплистое дерево». Семнадцать лет спустя Огуз разгромил племя ит-борак. Подобно тому как небо украшается звездами, он украсил Иранскую землю полчищами войск. По воле судьбы он ввел страны в ярмо [своей] власти, ударом меча и копий завоевал мир. По истечении [некоторого] времени, [когда] он вернулся в свою область и местность, вновь принесли весть о том, что люди [племени] ит-борак снова начали бунтовать. Закалив меч противоборства водой мятежа, [Огуз] приказал Кипчаку устроиться на яйлаке, чтобы предотвратить ущерб, причиненный ими (т. е. восставшими), и отразить их мятеж, ограничить их передвижение, Начиная с этого времени яйлаки и кишлаки этого племени находятся там [это племя] обитает там же. Все племя кипчак — капли этого дождя и искры этого огня.

Карлук. Когда Огуз из Гура[266] и Гарджистана[267] возвращался в свой коренной юрт, он дошел до одной высокой горы, из-за высокого положения которой небо опоясалось [с готовностью служить ей]. Края [черной земли, [сливающиеся] с подолом воздуха, [несущего] снежно[-белые] облака, напоминали гору, покрытую мускусом и камфорой. Из-за лютых морозов одна группа отлучилась от стремени августейшего [Огуз-хана], а приказ был такой, чтобы никто не смел отставать. Из-за этого случая Огуз рассердился на них и осудил [их]. С гневом и порицанием он прозвал этих людей карлуками, то есть «снежными». Они остались в этой местности. Место обитания некоторых из них — Саве[268].

Халадж. Во время возвращения Огуза после завоевания Исфахаг разрешилась одна беременная женщина. Поскольку облако щедрое господней не проявляло снисходительности к ней, в источнике ее груди не стало влаги (молока). Измученный длинной ночью вследствие отсутствия хоть каких-либо признаков белизны молока, ребенок плакал, у него был сухой рот и влажные глаза. От голода, [словно] ожидая [чего-то], он раскрыл глаза и смотрел по сторонам. В это время взгляд мужа той женщины упал на шакала, поймавшего фазана. Он бросил в него палкой, отчего кусок выпал изо рта и лап шакала. Он зажарил фазана, уподобив [его] сердцу шакала, дал жене поесть и обласкал ее этой милостью. Мать и сын в этом куске нашли [для себя] немного пищи, получили какой-то жизненный урок. От страха перед приказами [Огуза] и строгостью его закона у кого не хватало смелости отстать. Несколько дней спустя, когда этот несчастный (отец ребенка) догнал войско, Огуз, узнав о положении дел [его], /17а/ сказал: «Кал ач», что значит «оставайся голодным». Все [люди племени] халадж — из этого неудачливого рода, являются племенем, имеющим общее происхождение.

Агач-эри. В древности этого названия не было. Когда племена Огуза пришли в пределы Ирана, один из его родов, который остановился и у роил себе стойбище около лесов, был назван «агач эри», что значит «лесной человек». Все люди племени агач-эри — из рода этого племени. Туркмены, которые при этих обстоятельствах приняли веру Огуза и на скрижалях души, на страницах сердца начертали письмена о самопожертвовании, принадлежат к упомянутому племени [агач-эри]. По восшествии на престол власти Огуз [обрел] покой. Сначала именем «уйгур» он прозвал всех тюрков, которые были единодушны с ним. Но поскольку некого из них по причинам вышеизложенным получили определенные названные известные прозвища, название «уйгур» закрепилось за остальными [не получившими отдельных прозвищ].

У Огуз-хана было шесть сыновей, добродетельных, чистых душой, [являющихся] ангелами в образе человека. У каждого из сыновей было четыре красивых и достойных сына. На благородном челе каждого из них были явственны признаки счастья и могущества, признаки величия и славы. Благодаря их существованию мир был украшен, как счастье короны, а корона — драгоценными камнями. Вселенная от жемчужин их счастливой природы была разукрашена, словно высочайшее небо яркими звездами. От них произошли 24 ветви, за каждой ветвью закрепилось особое название и прозвище. Все туркмены происходят от этих племен. Когда племена Огуза пришли в области Мавераннахра и в Иранскую землю, [они словно] из храма огнепоклонников [пришли] в рай, после бедности обрели покой в райском саду, на протяжении долгого времени они размножались. По воле судьбы под влиянием климата их потомки постепенно стали походить на таджиков: тюркский облик их не остался неизменным. [Тогда] их прозвали «туркаман», то есть «туркмананд» («подобные тюркам»). Этого названия в древности не было, и потому это название применялось ко всем потомкам и племенам Огуз-хана, и они стали известны под этим названием. Каждый из них знает свою ветвь.

Имена этих шести сыновей [Огуз-хана] следующие: Кун-хан, Ай-хан, Йулдуз-хан, Кук-хан[269], Так-хан, Дингиз-хан. Три первых получили прозвище Бузук. Огуз-хан назначил их на правое крыло войска. /17б/ Три других сына были прозваны Учук, они были назначены на левое крыло войска. Значение [прозвищ] сыновей — Бузук и Учук — будет объяснено. У каждого из [шести] сыновей [Огуз-хана] было по четыре сына. Имена их приведены в объемистых книгах и известны среди тюрков. В настоящей книге нет возможности [остановиться] на этом более подробно.

Когда Огуз-хан блеском [сверкающего], как огонь, копья, острием блестящего меча и палицей ввел в сферу своей власти, в сферу [своего] могущества четыре столпа просторов степей, [все] семь поясов четверти обитаемой земли, государи зенгов и франков стали одинаково выражать ему покорность, повиноваться и подчиняться его приказам. Араб и аджам были единодушны в выражении верноподданничества, в проявлении смирения и покорности.

После завоевания и восстановления городов, успокоения подданных, осуществления важных дел, достижения желаний [Огуз-хан] вернулся в Ортак и Картак, которые были его основным стойбищем, [его] родиной. По случаю своего возвращения он позвал на пир соплеменников и родственников — такую [многочисленную] толпу, перед которой не идет в счет множество людей на равнине в день Страшного суда. Он устроил прекрасный пир, веселое пиршество, подобное высочайшему раю, с редкостными украшениями, [со всякого рода] излишествами. [Устроив] небывалое празднество, исключительно веселое и радостное, он раскрыл врата блаженства перед счастливцами. Очаровательные, веселые виночерпии, музыканты с чарующими голосами, чтобы изгнать печаль, [извлекали приятные звуки] из шелковых [струн] чанга ирубаба. Рубинового цвета вино, рубиновые уста красавиц, [обнажающих в улыбке] перлы зубов, серебро слез и [красное] золото щек влюбленных создали у присутствующих веселое настроение. Было приготовлено такое веселящее снадобье, от [одного] запаха которого [становится] излишним бальзам, тускнеет светоч[270] ума, начинает бродить вино, а любовь, объемлющая, [как] море, переходит в экстаз и исступление.

Было столько молока кобылиц, столько сока /18а/ винограда, что, если бы небо превратить в маленький винный погреб, а море — в маленькую чашу, [все это] не уместилось бы там, так же как смысл [не умещается] в слове. Всякого рода яства, различные кушанья, являющиеся источником силы, как-то: кушанья из птицы и рыбы, конины, говядины и баранины — были приготовлены в таком количестве, что они сравнялись с горами и холмами. Не считая дичи, как-то: журавлей, воробьев, [обычных] куропаток, серых куропаток, а также диких ослов, онагров, зарезали 90 тысяч овец, 9 тысяч кобылиц. На подносах, глубоких, как небеса, широких, как небо, было положено столько лепешек, круглых пирогов, тонких пирогов, что казалось, над каждой пядью земли поднимается луна, над каждой пылинкой, частицей земли восходит солнце. Чего только ни желало сердце: от [мяса] онагра до ягненка, от салата до овощей — все было там и нисколько не убывало. Можно было пить любой напиток, но не чашу горя. Мисра: Я бы согласен испытать горе, но его нет. * Зелень на столе его (Огуз-хана) по своей приятности походила на пушок [на лицах] прелестных [юношей], вкус сладостей казался медом [уст] красавиц. Шафрановый плов не испытывал бы смущения ни на каком пиру, ни перед каков едой. Каждая его (плова) горсточка риса по сравнению со всякого рода кушаньями, претендовавшими на равенство с ним, была выше всяких похвал. Если крошки с того стола попадали кому-либо, то у пробовавшего пищу с того [стола от чрезмерного удовольствия] наступал конец жизни еще до наступления дня Страшного суда. Зная это, ни одна птица не приносила [к себе] в гнездо [даже] нескольких зерен [с этого стола], ни один жадный человек и не помышлял о еде с [этого стола.] Знаменитый Низами сочинил прекрасные [стихи], достойные этого пиршества, по сравнении с которым яства семи столов неба кажутся лишь одним куском, а чаша Кай-Хосрова[271], [подобная] солнцу, по сравнению [с чашей] на его веселом пиру казалась всего лишь пиалой.

После веселого пиршества [Огуз-хан] обласкал и возвысил, как небо славных мужей, одарив [их] золотыми коронами, шапками, поясами халатами из золотой парчи, вышитыми золотом кабами[274]. Он возвеличил прозорливых мужей, уподобив Юпитеру и солнцу. В особенности он оказал большие милости, раздал особые дары упомянутым шести сыновьям, которые сопровождали отца в [его] походах и проявили старание при покорении стран. Странствуя по свету, завоевывая страны, они действовали мечом, [сверкающим], как солнце, они захватывали высокие крепости, неприступные твердыни, поднимающиеся до [самого] неба.

/18б/ Спустя несколько дней после того, как закончился веселый пир, веселое празднество и люди отдернули руки обладания страстями, все шестеро сыновей [Огуз-хана], решившись развлечься охотой, вместе выехали верхом на быстрых, как ветер, конях, [стремительных], как огонь. По дороге они случайно обнаружили три золотых стрелы и лук из золота. Лук по своему изяществу был словно полумесяц, привлекающий к себе внимание [людей] всех стран, [он] был подобен изогнутым бровям красавицы. Стрелы намекали на отправку посольства по поводу кровопролития и на мятеж, вызванный кокетливым взглядом красавицы. Итак, они подняли [их] с дороги, принесли отцу и спросили: «Как нам поделить их между собой?» От этого счастливого предзнаменования лицо Огуз-хана, [выражающее] довольство и блаженство, засияло, словно лик утра счастья и совершенства. От избытка этого великого счастья, от редкой звезды счастья [раскрылись] уста его упований в улыбке, словно зацвели сады весной. Он отдал лук трем старшим сыновьям, а племена, которые являются их потомками, он прозвал Бузук. «Бузук» означает «расщеплять». Он потому дал им такое прозвание, что лук необходимо [прежде] разломать, чтобы можно было [его] разделить. Он дал им такое прозвище, чтобы уберечь их от дурного глаза. Он определил их на правое крыло войска. Стрелы он отдал трем младшим сыновьям и прозвал их Учук, что происходит от [слов] «уч ук», то есть «три стрелы». Они были назначены на левое крыло войска.

Поскольку у лука нет другого свойства, кроме как повелевать, он подарил трем старшим сыновьям лук как символ царской власти. Стрелы же, у которых нет иного выхода, кроме как повиноваться, служить, все время стремиться туда или сюда, как посол, он отдал трем младшим сыновьям, он подарил их в знак подчинения и повиновения старшим сыновьям, на которых пал жребий царской власти.

По завещанию Огуз-хана власть утвердилась за ветвью Бузука. Слава о могуществе, величии их (сыновей) запечатлелась в сердцах; [Огуз-хан] держал яркий факел единства на их пути, разгоняя тьму, порожденную склонностью [их] к вражде.

Когда птица души Огуз-хана выпорхнула из клетки тела и села на крепостной зубец [с надписью]: «Вернись»[275], тогда взлетела [птица] Хумай власти Кун-хана и спрятала яйцо державы под крылом победы.

В течение семидесяти лет он держал в прибежище покровительства, под густой сенью милости различные слои населения, которые были отданы [ему] на хранение богом, и ни одно чуткое ухо не слышало вести о тирании, ни один человек не видел притеснения.

После его отца (Огуз-хана) остался умный, рассудительный везир, украшающий мир. Его звали Урйанкикит Иркил-ходжа. /19а/ Перо судьбы писало ему буквы событий, перед ним раскрывались события из черновиков ночей и белизны дней. Лица скромных женщин, скрытые за завесами неизвестности, без тени сомнений и смущения являлись перед зеркалом его лица, сияющего, как солнце. Распутывание растрепанных кудрей невест мыслей и красавцев первенцев [идей] было [посильно] и свойственно лишь кончику его пера, разрешающего трудности.

Этот рассудительный везир, со светлым умом, яркими, как солнце, помыслами, у подножия трона, достойного халифа, государя — покорителя мира Кун-хана, однажды заявил следующее: «Слава о покорившем мир хакане Огуз-хане, о могуществе его [разошлась] по всем странам и дошла до чуткого слуха ангелов на небе. Слух о нем распространился по [всему] миру, слава о силе его, покорившей мир, разнеслась повсеместно. Он ввел все просторы земли под свою власть, овладел миром, полным сокровищ и богатств. Он оставил полную казну, разного рода имущество, вьюки с товаром, всевозможные ткани без числа и счета, много всякого скота и коней. Теперь у этого неба величия и счастья шесть благословенных сыновей и 24 чистые ветви. Представляется наилучшим определить тебе долю каждого в собственности и имуществе и отличить одного от другого именем и званием, чтобы они не избрали путь вражды и ссор из-за притязаний на власть и имущество, претендуя на величие и независимость, не стали бы на путь войны и сражения». Поскольку приятные слова везира были [как бы] другом для души, утешением сердца, Кун-хан выслушал [их] ушами согласия. По его непреложному приказу Иркил-ходжа с твердым намерением [стать] исполнителем дела, направленного ко благу, с решимостью быстро [его] осуществить приложил все свое старание для исполнения этих важных дел. Чтобы претворить в жизнь это намерение, он проявил исключительное старание. Для упрочения этого предприятия он (Кун-хан) сделал так, чтобы законы его не были подвластны превратностям изменчивой судьбы. В отношениях между ними (сыновьями) он установил такие принципы и правила, что даже теперь потомки считают [для себя] обязательными свои названия и прозвища, дороги[276], места[277], тамги[278], инкуны[279], вплоть до того, что знают, какая часть овцы станет их долей[280], какая птица является [их] инкуном. Ни в одном поколении не противоречили установленным обычаям, не посмели изменить существующие правила. Из этого сильного племени вышло очень много могущественных государей, счастливых монархов, которые украсили землю /19б/ нарядом справедливости и правосудия, убором верности и правоты, уподобив [ее] высочайшему раю. Однако поскольку на страницах времени, на листах дней и ночей не сохранились письмена с упоминанием этого достойного сонма людей, то пальцы считающих при всем старании[281] не смогли найти средства [для определения] числа и счета их (т. е. государей). Поскольку узлы [их] запутаны, [как] завиток кудрей, то умные, проницательные люди не могут развязать [их] ногтями быстрых мыслей.

После распада державы Огуз-хана на протяжении тысячи лет между тюркскими и монгольскими племенами существовала вражда и распря, велись войны и сражения. Словом, когда власть перешла к Иль-хану ибн Дингиз-хан ибн Огуз-хану, его победил Тур ибн Фаридун, который в то время был государем Мавераннахра. Он перебил столько монголов, что из многих тысяч остались в живых лишь два человека — Кийан и Нукуз, которые вместе с двумя женщинами спаслись от пучины гибели на корабле бегства.

Поблизости от них был такой лес, что лучи солнца не могли пробиться к земле сквозь [его] могучие ветви и густую листву. Этот лес был окружен высокой, неприступной горой, подобной крепости, имевшей лишь один проход. [Эти два монгола] для своего спасения избрали это [место] своим убежищем. Во время перехода [туда] они шли по дороге более узкой, чем сердце у бедного, чем желудок у скупого. [Эта местность] называлась Арканакун, то есть «отвесная скала».

На протяжении многих лет, бесконечно долгое время они скрывались в этом лесу, словно пери в бутылке. За это долгое время, за многие годы, согласно [стиху]: «...как потомство одних от других»[282], появилось много поколений, бесчисленное множество родов. Скот их стал неисчислимым, их стада увеличились настолько, что просторы этого леса, более широкого, чем просторы мыслей, казались им уже, чем ободок перстня или ушко иголки.

После совещания и споров они нашли для себя следующий выход. На этой горе было место, где находился железный рудник. Здесь всегда плавили железо. В этом лесу они собрали много дров и бесчисленное количество угля. Из шкур коров и лошадей они сделали 70 кузнечных мехов. У подножия этой скалы, в том месте, где был железный рудник, они [развели огонь и] раздували [его] этими большими мехами до тех пор, пока эта скала не расплавилась, словно золото от огня усердия в тигле мысли, и не образовалась широкая дорога. [По ней] они вышли бесконечной толпой в просторы степей. В «Тарих-и Рашиди»[283] я видел такие слова: «Люди, которые видели Арканакун, говорят, что эта скала — место суровое. Но это место не такое [суровое, чтобы там невозможно было жить]. Цель раздувания мехов в этой горной местности заключалась в том, чтобы проложить другую дорогу»[284]. Благодаря этому деянию слава о них останется на страницах жизни до дня Страшного суда.

От этих людей произошло много племен и разветвлений. В силу [разных] обстоятельств, /20а/ различий [в их] положении каждая ветвь получила славное имя и прозвище. Под этими прозвищами она была записана, запечатлена на страницах жизни. Подробное изложение всех их следующее.

Названия монгольских ветвей, которые появились в Арканакуне от Нукуза и Кийана. Они составляют две группы.

Первая группа: дурлакан. Все племена, которые происходят от Нукуза, монголы называют дурлакан. Они составляют 17 племен.

Урйанккат. Это племя разветвилось от рода Нукуза и Кийана. Это племя притязает на то, что оно [якобы] оказало помощь при раздувании 70 кузнечных мехов в Арканакуне. У этого племени существует такой обычай. Когда случается сильная гроза, они поносят небо, молнию и гром и кричат на них. Они придерживаются убеждений, что если они поступают таким образом, то гроза прекратится. Об этом племени существует много рассказов, но эта книга не умещает больше того, [что написано].

Кунгират. Это племя также происходит от тех двух лиц (Нукуза и Кийана), которые пошли в Арканакун, как уже упоминалось. Рассказывают, что это племя кунгират, не посоветовавшись с другими, раньше всех вышло [из Арканакуна] и так поспешно, что растоптало угли в очагах других племен. Монголы придерживаются того взгляда, что часто возникающая у кунгиратов болезнь ног является для них неизбежной, и это происходит именно из-за того [их] поступка, ибо грех из-за нарушения закона поразил их ноги.

От племени кунгират ответвилось много племен. За каждым из них закрепилось особое название и определенное прозвище. В «Тарих-и Ра-шиди» говорится, что, по представлениям монголов, происхождение их (т. е. кунгиратов) объясняется следующим образом: [будто] из золотого столба появились на свет три сына. Возможно, что эти слова являются лишь иносказанием и намеком, а смысл [их] в том, что человек, от которого произошли эти сыновья, был мужем совершенного ума, могущественным, благословенным. В противном случае рождение человека из золотого столба уму непостижимо, даже совершенно невозможно[285].

Короче говоря, имена тех трех сыновей и ветвей, которые произошли от них (т. е. от трех сыновей), следующие.

Первый сын — Джурлук-марган. Он — предок племен, которые в настоящее время родственны с [племенем] кунгират.

Второй сын — Кубай-шире. У него было два сына: Инкирас и Олкулут.

Третий сын — Тусбудай. У него также было два сына: Каранут, Кунклиут.

Первый сын — Джурлук-марган. Марган означает «тот, кто стреляет без промаху». Однажды он, рассердившись на своего брата Кубай-шире, задумал его припугнуть, но не ранить его в какое-нибудь место. Он выпустил стрелу в его сторону. Стрела прошла через [отверстие] в кольце, которое было у него в ухе, так, что не причинила ему никакого вреда. /20б/ По этой причине он прославился как «марган».

Во времена Чингиз-хана было много эмиров и хаканов из этого племени кунгират. Мужчины [этого] племени всегда брали [в жены] дочерей из рода [Чингиз-хана]. Положение их (т. е. кунгиратов) было столь [высоким], что они садились выше сыновей [Чингиз-]хана.

У Кубай-шире было два сына.

Первый — Инкирас. Племя инкирас происходит из его рода и потомства. Дулдай гуракан, который имел женой старшую дочь Чингиз-хана, Фуджин-беги, также был из этого племени.

Второй [сын] — Олкулут. Племя олкулут целиком из этого рода. Тайджу гуракан, который имел [женой] дочь Чингиз-хана по имени Ал-танун, был из этого племени.

У Тусбудая также было два сына. [Первый] — Каранут. Все те племена, которые носят это имя, являются его потомками.

Второй [сын] — Кунклиут. У него был сын по имени Мисар-улук. Мисар-улук означает «тот, кто ничего не боится», этим же именем обозначают шкуру падали. У него была такая привычка: когда он засыпал, то не просыпался по три дня. Он был исключительно силен. Известно, например, что ему ставили на руку столб от палатки, но это не причиняло ему никакого вреда, он не чувствовал никакой боли. Говорят, что весной он собирал раковины возле стоянки, складывал [их] в мешок, чтобы [затем! изжарить и съесть. Однажды он собрал полный мешок раковин. В пути его одолел сон. [Положив] мешок под голову, он заснул и не просыпался три дня. Какая-то птица, которую называют Абру, [увидела], что он не шевелится, и, решив, что он мертв, свила гнездо у него на спине.

Этот Мисар-улук женился на жене [своего] отца. У него родился сын по имени Куралас, от которого происходят все кураласы. Он женился также на хитайке. От нее родился сын по имени Илчэкин. Все племена илчэкин разветвились из его рода.

И еще среди монголов дарликин имеется племя урйаут. От него отделились три ветви. Одна — кунккутан, вторая — арулат, третья — килинкиут. Вначале эти названия были именами трех братьев, от которых появилась особая ветвь и стала их родом, в конце концов род превратился в племя.

Что касается Кунккутана, то значение этого слова «большой». Этот человек и был таким, поэтому он получил данное прозвище. Из его рода были великие эмиры. Во времена Чингиз-хана из этого рода был Икчига, который имел [женой] мать [Чингиз-хана] — Оэлун-анка. У него был сын по имени Кокэчу, которого монголы называли Тэб-Тангри. Он обладал способностью сразу же предсказывать будущее, [угадывать] положение дел в прошлом. Он говорил: «Бог говорит такие слова, я все время посещаю небо». /21а/ Он твердил Чингиз-хану: «Ты будешь государем мира», он дал ему прозвание Чингиз-хан. По-монгольски «чин» означает «крепкий», «чингиз» — множественное число от него.

Что же касается Арулата, то это имя означает человека, любимого отцом и матерью. Все племена арулат происходят от этого сына. Во времена Чингиз-хана из этого рода был человек по имени Бургучин нойон. При дворе его (Чингиз-хана) он занимал такое высокое положение, что сидел с правой стороны [от хана], выше всех эмиров.

Что же касается третьего сына — Килинкиута, то он был назван этим именем потому, что был косоглазым. Из этого племени — Бадай, Кисти-лик, которым Чингиз-хан пожаловал титул тархана за то, что они известили его о вероломстве Он-хана и о его согласии убить Чингиз-хана.

Племя курчин — также одна из ветвей племени килинкиут.

Другое из племени дарликин — племя хушин. Многие из этого племени удостоились чести стать гураканами, они получили достоинство ханского зятя.

Еще племя сулдус. Хотя среди этого племени было много великих эмиров, но только те [из них], которые пользовались почетом и славой, были в союзе с Чингиз-ханом. С этим племенем связаны удивительные дела, великие события, происшедшие во время их совместного обитания с Чингиз-ханом. Так, когда Чингиз-хан был молод и власть его еще не была великой, племя тайджиут постоянно воевало с ним. Его войско и подданные ушли от него и начертали на страницах сердец письмена непокорности. Однажды он отправился верхом. Вдруг он увидел камень, который вертелся и сам по себе двигался по дороге, хотя ни с какой стороны его не толкали. Он подумал про себя: «Это знак, что не следует ехать этой дорогой. Постояв некоторое время в нерешительности, он, однако, пренебрег [предостережением] и поехал именно по той дороге. Случилось так, что неожиданно настиг его государь племени тайджиут, который был его врагом, и взял его в плен. Он заковал его в колодки (душаха)[286] и держал [в заточении]. Однажды [Чингиз-хан], улучив момент, убежал с душахой. В тех местах была большая река. Он погрузился в воду так, что из воды был виден только его нос. За ним погнались [люди] из племени тайджиут и обнаружили его следы, [ведущие] к реке. Среди того племени был человек из племени сулдус. Его взгляд упал на нос Чингиз-хана, и он догадался, что это и есть [Чингиз-хан]. Он подал ему (хану) знак, чтобы тот опустился поглубже, а сам хитростью увел оттуда тех людей. Ночью он вытащил из воды ханскую особу, /21б/ снял с его шеи душаху, привел к себе домой и весь отдался заботам о хане. Когда он убедился, что враги исчезли, он посадил Чингиз-хана на рыжую кобылицу и, дав ему провизию и оружие, отправил в дорогу.

За то время, пока он (Чингиз-хан) отсутствовал, его племя потеряло всякую надежду [найти] его. Его четвертый сын, Тулуй-хан, был ребенком. Последние несколько дней [перед возвращением отца] он все твердил: «Отец мой приедет домой верхом на рыжей кобылице». Его мать и другие [ее] дети говорили: «Что за чепуху он говорит». Но он повторял эти слова до того дня, когда должен был прибыть [его отец]. [В тот день] Тулуй-хан сказал: «Вот едет мой отец верхом на рыжей кобылице, он приедет и привезет в седельных ремнях два куска мяса». Чингиз-хан прибыл именно так, как говорил [Тулуй].

В конце концов этот человек [из племени] сулдус не смог оставаться в племени тайджиут, [опасаясь], как бы не стало известно о его помощи Чингиз-хану. Откочевав с подчиненными и сторонниками, он пришел служить Чингиз-хану. При его дворе он пользовался исключительным почетом. Хан постоянно проявлял к нему милость.

Другое племя, которое называют илдуркин, является ветвью племени сулдус, все племена илдуркин — от этой ветви.

Другое племя — баяут. Хотя у них много племен, однако [только] две ветви прославились и стали известными. Одну называют джадай-баяут, другую именуют кэхэрун. Джадай — река в Монголии. Оттого что стойбище его (этого племени) было там, его назвали джадай-баяут. Тех, которые обитают в степи, называют кэхэрун-баяут. Это племя было в союзе с Чингиз[-ханом], когда тот в ранней молодости воевал с племенем тайджиут. Будучи покорным ему (Чингиз-хану), племя [кэхэрун-баяут] оказало ему большую помощь.

Другое племя — кингит. Некоторые эмиры из этого племени занимали высокое положение. При Чингиз-хане и его сыновьях они простирали руки власти.

Вторая группа. О племенах, которые называют нирун. Это потомки тех трех сыновей, которые появились на свет без отцов у Алан-Гоа после смерти ее мужа Дабун-Байана. По убеждению монголов, причиной появления их на свет был луч [света], от него она забеременела, подобно тому как госпожа Марьям родила без мужа его святейшество Ису, да будет благословение и приветствие Аллаха над ними! Их называют нирун, что обозначает «чресла», и это намек на чистые чресла. Это племя распалось на три ветви. Первую ветвь называют нирун. Это те, которые происходят из рода Алан-Гоа, до шестого ее колена, каковым был Кабул-хан. Их 16 племен, как будет изложено.

Племя катакин. Это — племя, которое произошло от старшего сына Алан-Гоа — Букун-катаки. /22а/ Во времена Чингиз-хана оно враждовало с ним.

Другое племя — сайджиут. Эта ветвь возникла от среднего сына Алан-Гоа — Бу-Сайджи. Из этого племени было много эмиров, однако, оттого что они враждовали с Чингиз-ханом, многие из них были убиты.

Другое племя — тайджиут. От племен тайджиутов произошло много ветвей и племен. Происхождение их следующее. У Кайду-хана было три сына. Старший назывался Санкур, от которого возникла ветвь предков Чингиз-хана.

Третьего сына [Кайду-хана] называют Джаучин. От его рода [произошли] два племени — артакан и сайджиут.

Среднего сына [Кайду-хана] называли Чаракэ-лингум. Все племена тайджиутов произошли от него. Чаракэ-лингум — китайское прозвание, «лингум» означает «великий эмир». Поскольку монголы не могут произнести лингум, они говорят «линкум». Когда скончался брат Чаракэ-лингума — Санкур, тот женился на его вдове, которая является матерые Тумбинэ-каана. От нее родились два сына: один — Гэнду-чинэ, другой — Улукчин-чинэ.

Другое племя — чинас. Оно также является ветвью племени тайджиут. Оно ответвилось от двух сыновей Чаракэ-лингума, называемых один — Гэнду-чинэ, другой — Улукчин-чинэ. «Чанин» — множественное число от «чинэ». Значение этих двух имен — «волк» и «волчица».

И еще племена: нуякин, урут, мангут. Эти три племени появились от старшего сына Тумбинэ-каана, по имени Джаксу.

Другое племя — дурман. Оно также из племени нирун. Рассказывают что было четыре юноши брата. Они пожелали из своего обиталища направиться [в какой-то] вилайет. Они связали плот, переправились на нем через реку и вошли в вилайет. Говорят, что племя дурман — из их рода. В монгольском языке «дурман» означает «четыре». Оттого это племя [называют дурман], что [его] происхождение приписывают этим четырем [братьям].

Племя нарин. Это племя близко к племени дурман, они [оба] ответвились от одной основы.

И еще племя суканут. Обстоятельства [происхождения] его следующие. Младший брат Нарина имел невольницу, которая забеременела от него. Когда подошло время родов, она, боясь жены его (своего господина), не заявила об этом. Она отрезала кусок собольего меха от шубы [ее] мужа, завернула в него его (ребенка) и бросила среди зарослей гребенщика. По счастливой случайности, его отец нашел своего [ребенка] среди зарослей гребенщика, узнал его по [кусочку] от своей шубы, взял его и передал матери его, чтобы она позаботилась о нем. После этого дети, которые появились [на свет] от этого сына, несмотря на то что они были нарин, называются сукйут, /22б/ потому что по-монгольски название гребенщика «сукай».

Еще племя барулас. Во времена Чингиз-хана из этого племени был Кубилай нойон. Он отличался умом и проницательностью.

Еще племя хадаркин.

Еще племя джурйат. Эти племена из рода седьмого сына Тумбинэ-каана, по имени Дурмахан. Во времена Чингиз-хана в числе славных эмиров этого племени был Джамукэ сачан (саджан). Оттого его прозвали сачан, что он был исключительно умен и мастер на выдумки. Хан прозвал его «анда» («побратим»).

Еще племя будан. Это племя образовалось от потомков Баткулки, являющегося пятым сыном Тумбинэ-каана.

Еще племя дуклат. Оно ответвилось от восьмого сына Тумбинэ-каана, по имени Булджар.

Еще племя йисут. Это племя появилось от девятого сына Тумбинэ-хана, по имени Хитай.

Еще племя сукан. Оно также из племени нирун. Имя их предводителя неизвестно.

Еще племя кингият. Эта ветвь также из племени нирун. Во времена Чингиз-хана имя их предводителя было Даки бахадур.

Нирун-кийат. Это племя появилось из рода Кабул-хана, который принадлежит к шестому поколению Алан-Гоа. Эти люди составляют три ветви: нуркис (или буркис), чингишут, татар-кийат.

Нирун-кийат. Бурджигин. Бурджигином называют «голубоглазого». [В бурджигинах] начало ветви Чингиз-хана. Имя же его (т. е. родоначальника) — Иисука бахадур. Поскольку родословная Чингиз-хана связана с Алан-Гоа, мы сообщим генеалогию ее рода. По этой причине пришлось сократить наше повествование о ветвях и племенах монголов, которые вышли из Арканакуна. О них сообщено лишь столько, чтобы стало ясно, с какой ветвью связана Алан-Гоа, каким образом был связан ее род с монгольскими племенами. Словом, поскольку мы освободились от подробного рассказа о положении их дел, мы перейдем [теперь] к изложению истории Алан-Гоа, [поведем рассказ] о ее потомках, в особенности о покорителе мира Чингиз-хане. [Затем] расскажем о его потомках из поколения в поколение, доведя до благородного отца [Абдулла-хана], хакана, повелевающего, как Искандер, то есть до Абу-л-Гази Искандар бахадур-хана, ведь целью составления этой книги является изложение родословной благословенного падишаха, могущественного государя Абу-л-Фатх Абдулла бахадур-хана, да увековечит Аллах его царствование и власть его!

[Это один] из удивительных рассказов, [одно из] чудесных повествований. Если кто-либо посмотрит оком проницательности, то такого рода случаи покажутся странными и чудесными в мастерской /23а/ судьбы и предопределения, ибо всевышний и бесподобный хранитель, великий, всевышний творец, [согласно словам]: «“Будь!” — и оно бывает»[287], чтобы показать свое могущество, в определенное время, в отдельные века являет чудесные дела, нечто необыкновенное, странное, чтобы это послужило предметом внимания проницательных людей, причиной пробуждения благочестивых мужей и причиной досады злых людей. Одним из таких [чудес] является сотворение людей — детей без отца или матери: «Аллах творит, что пожелает»[288], подобно Адаму, мир над ним, сотворение Исы, предтечи нашего пророка, мир над ним, без прикосновения мужчины, как говорит Аллах всемилостивый и всевышний: «Поистине Иса перед Аллахом подобен Адаму»[289]. Это дело осуществляется только им (богом) и невозможно без него. Если воле всевышнего будет угодно, то без родителей или без одного из них [может] появиться на свет еще больше пророков, чем эти два пророка. «Это — установление великого, мудрого!»[290]. Исторические сочинения полны такого рода сведений. В далеких населенных местах на востоке есть остров, все обитатели которого — женщины. Причина беременности их — вода на этом острове. Когда женщины продолжительное время сидят в этой воде, в силу особенности, свойственной этой стихии, их природой и сердцами овладевает сильная страсть. От исключительного блаженства и удовольствия у них выделяется сперма, в утробе их появляется человеческое существо. Поскольку мужское семя не проникает к ним, то все их дети являются девочками. Свидетельством достоверности этой мысли, подтверждением этих слов служит то удивительное событие, тот странный случай, который произошел с Алан-Гоа. Согласно утверждению монголов — а ответственность [за это лежит] на передатчике рассказов, — без брака и связи [с мужчиной] из чистой утробы [Алан-Гоа] появились на свет трое счастливых сыновей. Случай рождения их принадлежит к числу диковинных редкостей, удивительных событий. Вот изложение этих мыслей, написание этих соображений, как сообщают [нам] рассказчики преданий. /23б/ Государыня державы красоты, владетельница страны изящества Алан-Гоа, которая является деревом, [приносящим] плоды счастья, плодом дерева могущества, была оком и светочем племени куралас, казалась весной и садом племени дурлакан. На небе красоты и прелести она была такой луной, что освещающее мир солнце заимствовало свой свет от сияния свечи ее лица. В цветнике красоты и привлекательности благородный кипарис был [лишь] рабом ее стана, [стройного], как [молодая] сосна. Губы ее были столь тонки, что никакой тонкий ценитель не замечал ни малейшего признака [наличия их]. Талия ее отличалась такой тонкостью, что никакой прозорливый, проницательный человек не мог заметить ее.

У нее был муж по имени Дабун-Байан, который скончался в молодости. Некоторое время спустя после его смерти однажды она спала в своей палатке. Вдруг через дымовое отверстие палатки показался луч света и проник ей за ворот. Алан-Гоа удивилась этому, сильно испугалась и не сочла нужным раскрыть [тайну] этого луча света. Несколько дней спустя она почувствовала, что от луча она забеременела. Когда приблизилось время родов, собрались родственники ее мужа и сказали ей: «Как случилось, что женщина без мужа забеременела?» В ответ им Алан-Гоа сказала: «Зачем мне совершать недостойный поступок, который послужит причиной стыда? Каждую ночь я вижу во сне, как некий голубоглазый араб тихо-тихо подходит ко мне и медленно уходит». После того как [родственники ее мужа] с полным вниманием [выслушали ее] и поняли, что слова ее правдивы, речь ее искренна, они перестали ее беспокоить по этому поводу.

Словом, от Алан-Гоа появились на свет трое сыновей. Третий ее сын — Бузанджир-каан, с которым связывается родословное древо Чингиз-хана. В свое время этот Бузанджир был предводителем и государем многих монгольских племен и сильно отличался от других, [в том числе] тюрков, храбростью и смелостью. У него появились на свет двое сыновей. Старшего звали Бука. У Бука был сын по имени Тумэнэн-хан, к которому восходит ветвь Чингиз-хана. Тумэнэн — предок Чингиз-хана в седьмом колене. Хотя у него было девять сыновей, однако восемь [из них] были убиты, и имена их неизвестны, один-единственный, который остался в живых, по имени Кайду-хан, являлся предком [Чингиз-хана] в шестом колене. У него было трое сыновей, имя первого было Байсанкур. Он — предок Чингиз-хана в пятом колене. У него был сын Тумбинэ-хан. Он — предок Чингиз-хана в четвертом колене. У него из-под покрова небытия на ниве существования появился сын по имени Кабул-хан, и он — предок Чингиз-хана в третьем колене. Существует много рассказов и преданий о Кабул-хане, у разных племен он пользуется исключительным почетом и великой славой. У него был славный сын по имени Бартан бахадур. Он — дед Чингиз-хана. У него /24а/ было много сыновей и бесчисленные потомки. Третий сын его, Есугей бахадур, во время битвы был уникумом времени, избранником эпохи. [Племя] кият-бурджигин происходит из его потомства. Значение «бурджигин» — «синеглазый». Как это ни странно, потомки, которые произошли от Есугей бахадура и его рода, в большинстве были синеглазые. Даже в восьмом поколении [Алан-Гоа], к которому относится Есугей бахадур, подтверждается правильность [слов], сказанных ею родственникам в связи со своей беременностью: «По ночам перед моими глазами появляется свет в образе рыжего синеокого человека и исчезает». Потомки ее в большинстве своем были синеглазыми.

В извечной воле всевышнего [бога], да будет великим достоинство его, вывести из страны небытия на просторы событий [лицо, которое будет] пользоваться великой славой счастливца, надеть на него халат предприимчивости, [сделать] его всадником ристалища покорения стран, государем стран миродержавия и посадить его на ковер счастья, на престол господства и власти. Тогда длань господнего могущества, согласно извечной мудрости, постепенно воспитывает его особу в шкатулке утробы отцов и матерей до тех пор, пока тот не достигнет совершенства и [пока] в нем не обнаружатся признаки могущества, [пока] из-за горизонта творения не забрезжит сияние зари счастья [его].

Цель сооружения этого здания (т. е. составления предисловия) заключается в изложении обстоятельств жизни Есугей бахадура, чья благословенная, блаженная особа была раковиной [в море] миродержавия. Восхождение звезды его счастья было предпосылкой прибытия кортежа царства Чингиз-хана. Словом, Есугей бахадур — отец Чингиз-хана. Он был государем многих монгольских племен. Все двоюродные братья его стали покорны, послушны ему. Они единодушно посадили его на царство. Они продели головы покорности в кольцо повиновения ему и всегда изъявляли преданность. У него было много жен из различных племен. Старшая среди них была Оэлун-фуджин, [ее] называли также Оэлун-энкэ. По-китайски «фуджин» значит «жена». Она — мать детей [Есугей бахадура]. От этой женщины появились на свет его четыре сына и пять дочерей. Первый [ее] сын, старший и лучший, был Тэмуджин, который в возрасте пятидесяти одного года убил государя найманов и разбил их улус. Его прозвали Чингиз-ханом. Обстоятельства его жизни будут кратко изложены [ниже]. /24б/

Историки рассказывают следующее. В начале Кака йил, что является годом Свиньи и соответствует одному из месяцев 547 года хиджры, Есугей бахадур с многочисленным войском пошел на войну с татарами. Его жена Оэлун-энкэ была беременна Чингиз-ханом. Есугей бахадур сразился с врагами, одержал над ними победу и вернулся назад победителем. В том году под счастливой звездой вступил из сокрытий небытия на стоянку существования Чингиз-хан. Он вышел из теснин утробы матери на широкие просторы мира со сгустком запекшейся крови в ладони правой руки, похожим на кусок ссохшейся печени. Для умных людей это было свидетельством того, что он будет храбрым при пролитии крови, а возможно, что он прольет столько крови, что во время его правления, в дни его господства кровожадный Марс будет скрываться за вуалью Венеры. Подтвердилось содержание [стиха]: «Разве Ты установишь на ней того, кто будет там производить нечестие и проливать кровь?»[291] — на его ясном челе проступали признаки покорения мира, в зеркале его блаженного лица были явственно видны лучи счастья.

Государя племени татар, над которым Есугей бахадур одержал победу, звали Тэмуджин, по этой причине он (Есугей) нарек его (своего сына) Тэмуджин. Когда он (Тэмуджин) дожил до следующего года Кака (Свиньи) и достиг 13-летнего возраста, Есугей бахадур из тленного мира направился в мир воздаяния. Многие племена, которые объединились в дни его отца, сначала были покорны ему, но затем, видя, что он еще ребенок, отвернулись от него. Часто положение его было тяжелым. Государь тайджиутов несколько раз брал его в плен. Но господь великий избавлял его от этих опасностей. Поскольку воля извечного бога, велик он и славен, была такой, чтобы он стал государем мира, то он постепенно получил такое воспитание, что за короткое время сделал друзей победоносными и торжествующими, а врагов — покоренными и посрамленными. Он одержал победа над большим количеством племен и поднял голову величия и высокого положения до апогея Плеяд, выше лотоса крайнего предела. Оттого что государь Хитая убил нескольких двоюродных братьев Чингиз-хана, последний, став сильным и славным, счел своим долгом исполнить давнюю мечту отомстить ему. С многочисленным славным войском он пошел на войну с Алтан-ханом[292]. Он нанес поражение государям Хитая, завоевал большую часть тех стран, поднял знамя гордости /25а/ до апогея величия. После этого он победил тибетцев и тангутов.

Освободив мысли от [забот] о врагах, [он жил] в Монголии и в сопредельных странах. По причинам, которые изложены в больших исторических сочинениях, он предпринял [походы] в Туркестан, Мавераннахр и Хорасан. Вместе с сыновьями он ввел эти страны в сферу своей власти в сферу своего обладания. Эти события очень обстоятельно описаны в «Тарих-и Рашиди», а в этой книге нет необходимости [рассказывать] об это больше. Поскольку [нашей] целью является изложение родословной могущественного хакана [Абдулла-хана, которая] связана с ханом, покорителем мира Чингиз-ханом, то далее будет кратко рассказано о ветвях потомках последнего.

Да не останется скрытым, что у хана, подобного Рустаму[293], Чингиз-хана было около 500 жен и наложниц. Среди них он отличал [только] пять жен. Он посватал их по монгольскому обычаю. Он всегда отдавал им предпочтение. Из всех жен он питал наибольшее уважение и почтение к Буртэ-фуджин, дочери Дай нойона, который был предводителем, государем племени кунгират. Он всегда оказывал ей знаки внимания. От этой целомудренной, добродетельной жены появились на свет четыре сына, величественно, твердо восседающих на троне.

Первый [сын] — Джучи-хан, из рода которого происходят все государи Дашт[-и Кипчака]. Рассказывают следующее. В то время, когда Чингиз-хан воевал с племенем меркит и оно одержало над ним верх, Буртэ-фуджин была беременна Джучи-ханом. Племя меркит похитило ее. Поскольку в то время между племенем меркит и Он-ханом были мирные отношения, то оно отослало ее к последнему. Он-хан относился к Буртэ-фуджин с почтением и уважением. Благодаря своей прежней крепкой дружбе с отцом Чингиз-хана он всегда относился к Чингиз-хану, как к сыну, и смотрел на нее (т. е. на Буртэ-фуджин) как на невестку. Сколько ему ни говорили: «Почему ты не возьмешь себе Буртэ-фуджин?» — он отвечал: «Она — моя невестка, было бы несовместимо с благородством смотреть на нее оком бесчестья». Когда Чингиз-хан узнал об этом обстоятельстве, он послал к Он-хану деда, Сартак нойона по имени Сара из племени джалаир, чтобы просить [у него] Буртэ-фуджин. Он-хан, помня прежнюю любовь к нему (Чингиз-хану), послал ему жену. Когда Сара направлялся к Чингиз-хану, в пути из страны небытия на ниву существования вступил Джучи-хан. Поскольку дорога /25б/ была очень опасной и было затруднительно останавливаться и устраивать [младенцу] колыбель, Сара из небольшого количества муки замесил тесто и завернул в него его (ребенка), а чтобы не повредить слабые члены его, чтобы холод не причинял [ему] беспокойства, он (Сара) укрыл его своей полой и понес к Чингиз-хану. Его нарекли Джучи потому, что он появился на свет неожиданно.

Второй сын [Чингиз-хана] — Чагатай-хан, благословенная власть которого распространялась от границ Кашгара и Сейхуна до берегов реки Джейхун. Все эти пределы были под его властью, в сфере его могущества.

Третий сын — Угедей-каан, который сделался кааном после Чингиз-хана и сидел на троне каана тридцать лет. Он оставил мир, украсившего блеском правосудия, светом исключительной щедрости. Согласно завещанию отца благословенный царевич [Угедей] некоторое время находился в улусе. Все [его родственники], стар и млад, повиновались его воде и приказам, охотно и покорно опоясались поясом служения.

Четвертый [сын] — Тулуй-хан, прозвищем которого было Улуг нойоя. Чингиз-хан, обращаясь к нему, [называл его] нукером, потому что при злоключениях большую часть времени он находился при благословенном отце, на поле битвы и сражения он стоял рядом с отцом. «Тулуй» по-монгольски называют зеркало, по-тюркски зеркало называют «кузгу».

Теперь ясно, что основная цель изложения этих рассказов и написания этих преданий заключается в описании родословной его величества, повелевающего, как Искандар, Абдуллы бахадур-хана. Ввиду того что родственные отношения этого государя, подобного Рустаму, связаны, зависимы от родословной Джучи-хана, то, отказавшись от повествования о делах других [сыновей Чингиз-хана], мы начнем описание жизненных обстоятельств Джучи-хана.

В исторических сочинениях, в преданиях говорится о том, что Джучи-хан скончался за шесть месяцев до смерти отца, из тленного мира он поспешил в теснины вечного мира. Рассказ об этом событии следующий.

В ту пору покоритель мира Чингиз-хан с войском, [многочисленным], как звезды, с войском, не поддающимся определению и исчислению, пошел завоевывать Самарканд, землю, подобную раю. Для завоевания Хорезма он послал своих славных сыновей Джучи-хана, Чагатай-хана, Угедей-хана. Согласно приказу [отца] царевичи пошли освобождать Хорезм. Они окружили эту крепость, уподобив ее точке в центре окружности. На протяжении долгого времени, многих дней они прилагали старания, [чтобы приготовить] орудия и оружие для захвата крепости. Однако вследствие вражды между Чагатай-ханом /26а/ и Джучи-ханом победа не удалась. Покоритель мира Чингиз-хан услышал о вражде и разногласиях между братьями. Он приказал, чтобы братья ради пользы [дела] — завоевания крепости — поступили бы так, как велит Угедей-хан, который был известен и славен как обладатель совершенного ума, [человек] проницательный, исключительных способностей, и чтобы они, считая его предводителем, не противоречили бы ему.

Когда прибыл посол [Чингиз-хана] и представил ханский приказ, братья в соответствии с ханским приказом выразили покорность воле Угедей-хана. Согласно приказу [отца] Угедей-хан приступил к делу. Будучи человеком умным и проницательным, он каждый день шел к какому-нибудь брату и проводил у него время, [выказывая] дружбу и ласку. [И делал он так] до тех пор, пока благодаря приятным рассказам [его] не установилась дружба между Чагатай-ханом и Джучи-ханом. [Согласно стиху]: «Примиряйте же обоих ваших братьев»[294], он восстановил между ними мир и возобновил взаимную дружбу между сторонами. Посоветовавшись с братьями, он с войском, более многочисленным, чем пески в пустыне, с армией, численностью большей, чем злоключения судьбы, каждый день направлялся к крепости и вел бои [за нее]. Он расположился вокруг города и [его] стен, обложил их со всех сторон и готовил средства для захвата крепости. Иногда он удерживал своих людей от битвы и никого не подпускал к крепости, медлил [с захватом] ее. Причина его промедления заключалась в следующем.

Когда покоритель мира Чингиз-хан вознамерился послать царевичей для захвата Хорезма, он услышал, что шейх шейхов Наджм ад-дин Кубра[295], да ниспошлет бог покой его великой душе, изволил пребывать в том вилайете. [Чингиз-хан] послал [к нему] вместе с сыновьями имама муджтахидов[296] Кази-хана. Он приказал, чтобы, как только они прибудут в те края, они сообщили шейху следующее: «[Пусть шейх], взяв своих жен, домочадцев, всех приверженцев и почитателей, покинет город, ибо последовал наш приказ об избиении жителей этой страны». После того как царевичи вместе с его святейшеством Кази-ханом, да будет над ним милость и довольство [Аллаха], поспешили в Хорезмийский вилайет и обложили эту крепость, уподобив [ее] центру окружности, его святейшество Кази-хан предупредил шейха шейхов [Наджм ад-дина Кубра], как ему было приказано. Его святейшество [шейх] не придал никакого значения перлу наставлений его святейшества Кази[-хана]. Он соизволил сказать: «Было бы слишком бесчеловечно, [если бы] я, спокойно живший в течение стольких лет под покровительством жителей этого вилайета, предпочел расстаться с этими людьми теперь, когда настала тяжелая пора, время возникновения смут, и, избрав путь безопасности, начал бы жить в долине спокойствия».

Покоритель мира Угедей-каан, отчаявшись [уговорить] его святейшество, проявил такое большое усердие в завоевании крепости, в битве за эту славную крепость, что благодаря его распоряжениям за десять дней удалось овладеть Хорезмом. Согласно приказу [Чингиз-]хана жителей этого вилайета он истребил.

После завоевания этой страны Чагатай-хан и Угедей-хан поспешили к Чингиз-хану и встретились с ханом в Термезском вилайете.

Что же касается Джучи-хана, то он направил знамя величия и счастья к вилайету на севере, пошел в ту страну без разрешения [Чингиз-хана]. По этому случаю опечаленное сердце [Чингиз-хана] покрылось пылью досады, от ярости он опоясался поясом мести и соизволил сказать: «В скором будущем я брошу его в огонь гнева, согласно древнему ясаку[297] я подвергну его наказанию».

Когда Джучи-хан направлялся в отдаленные земли Туркестана, управление которыми было назначено ему, вследствие легкого недомогания им овладела сильная слабость. День ото дня силы его отклонялись от пути крепкого здоровья.

В ту пору, когда Чингиз-хан, успокоившись после завоевания вилайетов, пошел к своей великой орде, Джучи-хан, несмотря на свой сильный недуг, послал [отцу] несколько лебедей, дичи и подробно изложил свою болезнь.

Случилось так, что, когда по приказу Джучи-хана его эмиры занимались охотой, некто из [племени] мангыт проходил около ставки царевича [Джучи]. Под видом прогулки он бродил всюду и, увидев группу охотников, решил, что Джучи-хан охотится собственной персоной. И когда он [затем] поспешил к орде Чингиз-хана и удостоился счастья встретиться с ханом, хан спросил у него о болезни Джучи-хана, спросил о причине болезни. Мангыт сказал: «О болезни царевича я ничего не знаю, но, когда я проходил мимо его ставки, я видел, как он охотился на такой-то горе». Как только Чингиз-хан услышал такие слова, от крайнего возмущения он сказал: «Притворяясь больным, он задумал враждовать [со мной], на страницах сердца, на страницах мысли он начертал письмена о независимости?» В связи с этим обстоятельством он приказал: «Пусть Чагатай-хан и Угедей-хан приготовят все необходимое для дороги и поднимут знамя похода против него (Джучи-хана), я сам сяду верхом на коня и догоню их». Когда они готовились [осуществить] эти замыслы, вдруг пришло роковое известие о кончине Джучи-хана. Чингиз-хан крайне опечалился по случаю смерти сына, в пылу гнева он хотел убить мангыта, но не нашел его. /27а/

Среди историков существуют разногласия относительно возраста Джучи-хана. Одни говорят, что он скончался в двадцатилетнем возрасте, другие заявляют, что в [возрасте] между тридцатью и сорока [годами] он поспешил из тленного мира во дворец воздаяния. Эти [последние] слова наиболее близки к истине, и ходжа Рашид в своей «Истории» считает сомнительными первые слова. Словом, у государя, покорителя мира Джучи-хана из сокрытий небытия на стоянку существования вступили четырнадцать сыновей, величественных, как Фаридун. У его пятого сына, Шейбан-хана, был благородный сын по имени Бахадур — бесценный жемчуг на пути смелости, на стезе храбрости. У него было два благословенных сына; второй сын, по имени Джучи-Бука, оставил четырех великих сыновей. От второго сына его, по имени Бадакул, остался один сын, очень храбрый, по имени Мунка-Тимур-хан. У него в раковине могущественности воспитывались шесть жемчужин счастья. У того, которого звали Илпак, засияли четыре звезды счастья в зодиаке творения. Один из них был Каанбай. У него был счастливый сын, славный сын по имени Махмуд-ходжа-хан. У него был правдивый сын Сузандж-султан. У его сына Пулада остались два счастливых сына — Ибрахим и Арабшах. У Ибрахима из шкатулки счастья появились два перла, сверкающих, как звезды: один — Хизр-хан, другой — Даулат-шейх оглан. У Хизр-хана был сын по имени Бахтийар. От него осталось три сына: Алайка, Хамза, Махди. У Алайка-султана остался сын по имени Нурум. У него был сын по имени Джанибек. У Хамзы-султана было шесть сыновей, [в том числе] Матлаб, Нур-Мухаммад-султан. Мать их — Тугай-бика Мангышлаки. Разъяснение этого обстоятельства следующее. Однажды счастливый хакан-мученик Мухаммад Шейбани-хан с огромным войском отправился походом на Хорезм и окружил его крепость. Байрак бахадур, который был одним из приближенных Хамзы-султана и единственным в своем роде в проявлении храбрости, смелости, однажды во время битвы отражал нападения одного человека, чрезвычайно ловкого. В кровопролитии и сражении [тот проявлял чудеса]. Мисра: Он был как тюрк, не знающий страха перед очами красавиц. * Когда после долгого боя, бесчисленных стычек [его] схватили когтями могущества и заключили в оковы пленения, то выяснилось, что это женщина, а не мужчина. Ввиду крайнего удивления бахадур привел ее к своему султану и передал один за другим рассказы о ее храбрости и смелости. Хамза-султан из-за [ее] исключительной храбрости, безмерной отваги ввел ее в сферу [своего] обладания и взял себе, /27б/ из-за сильной любви, исключительной привязанности он женился на ней.

Другие [сыновья Хамзы-султана]: Бурундук-султан, Хисари-султан, Тимур-хан. Их мать — Латифа-Султан-бегим, дочь Хасан-бека Чагатаи, который был из числа почетных эмиров могущественного султана Махмуд-мирзы ибн Мирзы султана Абу Са'ида — султана-мученика, да освятится могила его!

У Бурундук-султана было шесть сыновей. Первый — султан Шукр Али. Мать его — Бика-Султан-ханим, дочь Махди-султана. Второй — храбрый султан Шах-Мухаммад-султан. Мать его была из рода Чагатая.

Еще Хашим-султан. Мать его — Раби'а-Султан-ханим, дочь его высочества Дуст-Мухаммад-султана, дяди его величества могущественного [Абдулла-хана].

Еще Дуст-Мухаммад-султан и Факир-султан. Мать их была из [племени] мангыт.

Еще Амин-султан. Мать его — Таййиба-султаним, дочь Бубай-султана.

Еще шестой сын Хамзы-султана — Али Мухаммад-султан. Мать его — Ханзада-ханим, дочь мангытского мирзы.

Другой — Махди-султан. У него было два сына — Турсун Мухаммад-султан и Адил-султан. Мать их была дочерью одного из мангытских эмиров.

У Даулат-шейх оглана был один сын — покоритель мира Абу-л-Хайр-хан. После мученической смерти Ходжи Мухаммад-хана ему была передана власть над Дашт-и Кипчаком до пределов Туркестана и Сыгнака. Он был славный государь, обладающий войском, многочисленным, как звезды. На небе величия ясно и ярко отразились признаки счастья и блаженства [его]; лучи счастья и могущества сверкали в его делах, при разных случаях его жизненных обстоятельств.

Короче говоря, в ранней молодости, когда ему было не более двадцати лет, благодаря силе счастья, исключительному величию и славе он вырвал Хорезмийский вилайет из рук мирзы Шахруха, одного из правовернейших сыновей государя, место которого в раю, полюса мира и веры эмира Тимура Гургана, да сделает Аллах лучезарным их блеск! Радостный, веселый, он находился на ханском троне, на престоле миродержавия. [Преданный] истинной вере (исламу), по исключительной набожности с глубокой искренностью он относился к улемам, муфтиям[298], отшельникам и благочестивым и считал величайшим счастьем, высочайшим блаженством превозносить эту высокую категорию людей.

В то время, когда он изволил наезжать в Хорезмийский вилайет, он иногда посещал могилу его святейшества, чье превосходство благословенно, /28а/ примера улемам [всего] мира, доказательства [величия] Аллаха для народа, средоточия лучей знаний и мудрости, лучшей части истин улемов и мудрецов, путеводителя мудрых и лучших людей, удостоенного чести проникнуть в обитель Аллаха, его святейшества маулана Хусайна Хорезми[299], да освятит Аллах тайну его! У чудодейственного духа его он просил поддержки для [осуществления своих] высоких помыслов. Его величество [Абу-л-Хайр-хан], изучив его достоинства и родословную, отметил его достойными дарами, всякого рода милостями. Он (Хусайн Хорезми) по-тюркски, в ясной форме написал комментарий к «Касида-йи Бурда»[300] и предисловие к нему украсил именем его величества августейшего [Абу-л-Хайр-хана]. В похвалу его величеству он написал по-тюркски еще несколько бейтов в виде месневи. Эти благословенные бейты следующие.

В дни своей власти, увеличивающейся с каждым днем, он оживил и придал блеск базару веры и законов, делам шариата и народа. Рукой помощи он очистил цветник страны от колючек мятежей. В дни своей власти, в пору величия полировкой правосудия он удалил пыль притеснения и тирании, ржавчину несправедливости с зеркала справедливости. Зефир милосердия, сильный ветер его милости начал веять с места дуновения царской помощи. До обитателей мира донеслось дуновение его правосудия, веяние его справедливости. Весть о его справедливых и похвальных делах, слава о его достойных качествах — набожности, милосердии — дошли до слуха людей [разных] племен, до обитателей благоустроенной части мира.

Опрокинув знамя притеснения, заставив забыть коранический стих о тирании, он поднял знамя справедливости, стяг щедрости. Сообразуясь с хадисом: «Бойтесь мольбы терпящих гнет», он остерегался молитвы терпящих гнет. Красавицу положения дел народа, лик обстоятельств простых людей он постоянно украшал нарядом правосудия и справедливости. Он всегда проявлял исключительное старание и усердие в том, чтобы искоренить заслуживающие порицания обычаи и установить законы и обычаи, достойные похвалы.

Когда повсюду разнеслась слава о шахских подвигах, весть о государевой славе, /28б/ а его милосердие и покровительство [народу] стали предметом разговоров на собраниях, рождали легенды в обществе, по этой причине к его порогу, достойному Каабы, стали направляться с разных сторон нуждающиеся и просители. С востока и запада нуждающиеся люди стремились к той кыбле упований. Все они возвращались, достигнув желанной цели, получив [столько], сколько они просили. Они были наделены неисчислимыми дарами, осчастливлены безграничными его милостями. На службу к хану приходили и великие потомки славного эмира Тимура Гургана: Абу Са'ид-мирза, его брат Минучихр-мирза, мирза Мухаммад Верке, Абу-л'Гази Султан Хусайн-мирза. Они находились у его стремени, [считая это для себя] счастьем. Поскольку рукой воздержания от греха они цеплялись за подол его величия, то благодаря его помощи и покровительству они достигали предела своих желаний, оказывались на престоле власти, на троне господства.

Словом, его величество великий и славный [Абу-л-Хайр-хан] около сорока лет спокойно и с достоинством господствовал в Дашт-и Кипчак, самом приятном месте в мире. Он ввел в сферу обладания [земли] от Рустам Турласа[301] до границы Булгар[302] и властвовал [там]. Он завоевал также земли Туркестана со всеми подвластными областями. Перед разными сословиями: мудрецами, господами, простыми людьми, перед всем народом он раскрыл врата справедливости и щедрости.

Описание его особы, перечень его качеств не вмещаются в сферу повествования и изложения. Нет более ясного доказательства великого положения, высокого достоинства [Абу-л-Хайр-]хана, место которого в раю, чем его храбрые потомки.

Да не останется скрытым, что у его величества [Абу-л-Хайр-хана] было одиннадцать справедливых сыновей. Сначала Шах-Будаг-султан, Ходжа Мухаммад-султан. Их мать — Буркут. [Затем] Ахмад-султан, Мухаммад-султан. Их мать из [племени] мангыт. [Далее] Шейх Хайдар-хан, Санджар-султан, Ибрахим-султан. Их мать из [племени] кунграт. (Еще] Кучкунджи-хан, Суюнч-Ходжа-хан. Мать их — дочь покойного государя Улугбека Гургана. [И еще] Ак-Бурук и Са'ид-Баба. Они родились от наложницы.

У Шах-Будаг-султана было два счастливых сына. [Первый] — счастливый хан, мученик за веру Мухаммад-хан /29а/ Шейбани.

У его величества [Шейбани-хана] было три справедливых сына: Тимур-хан, Хуррам-Шах-султан, Суюнч-Мухаммад-султан.

У Тимур-хана был один сын — [Пулад-султан]. У Пулад-султана был один сын — Кукбури-султан. У него не было потомства.

У Хуррам-Шах-султана также не было потомства.

У Суюнч-Мухаммад-султана был один сын Мухаммад-Йар-султан. На нем тоже прервался род.

Второй сын Шах-Будаг-султана — праведный султан Махмуд-султан. У его величества [Махмуд-султана] был один сын Абу-л-Гази Убайдулла-хан. У него было два сына. Первый — Абд ал-Азиз-хан. Мать его из казашек. Второй — Мухаммад-Рахим-султан. Мать его из моголов.

Когда рассказ дошел до этого места, благоухающее амброй перо сочло нужным рассказать в краткой форме о жизненных обстоятельствах хана-мученика Мухаммад Шейбани-хана, о его славном брате Махмуд-султане, о дорогом сыне последнего Убайдулла-хане, чтобы стало ясно, в ком и в чем причина перехода Мавераннахрского вилайета от потомков Тимура к ханам Дашта. Красноречивые писцы написали об этом следующее.

Хан, место которого в раю, Шейбани-хан родился в дни правления Абу-л-Хайр-хана, в 855/1451 году от [находящейся] за высокой завесой [целомудрия] Аккуз-бегим, которая была из рода Алтан-хана. Звезда власти [Алтан-хана] засияла на горизонте его счастья, засверкала от сияния луны его величия, лучей солнца его могущества еще до восхода солнца величия и великолепия Чингиз-хана. Абу-л-Хайр-хан назвал его Мухаммад Шейбани-ханом и дал ему прозвание Шахбахт.

В 858/1454 году появился на свет славный султан Махмуд-султан. Его величество [Абу-л-Хайр-хан] назвал его Махмуд-султаном, прозвал его Бахадуром. Великий хан [Абу-л-Хайр] сильно любил обоих царевичей. Он не упускал ни минуты в проявлении милости и уважения к ним.

После того как Шах-Будаг-султан молодым, в расцвете лет простился с тленным миром, гласу: «Вернись»[305] — ответил: «Вот я перед тобой»[306] — и нашел место в райских садах, Абу-л-Хайр-хан от сильной любви, исключительной привязанности [к царевичам] передал их уйгуру Бай-шейху, который раньше был атака[307] Шах-Будаг-султана. Он приказал [ему], чтобы [тот] считал своим долгом внимательно относиться к ним, прилагал большое усердие в воспитании благородных царевичей, /29б/ опоясал бы талию преданности поясом самопожертвования и не проявлял бы беспечности.

Поскольку на их ясном челе сверкали лучи счастья и знатности, а в зеркале красоты их отражались признаки счастья и власти, уйгур Бай-шейх по мере своих сил приложил достойные похвалы старания, огромные усилия в воспитании каждого из царевичей до тех пор, пока те из детства не перешли во взрослое состояние, стали взрослыми, рассудительными.

Короче говоря, после того как скончался великий хан Абу-л-Хайр-хан, да сделает Аллах лучезарным его блеск, и поспешил в райские сады, из-за господства врагов, победы мятежников и смутьянов полностью пришли в упадок, распались государство и улус его величества. Его войско, слуги, подчиненные и приближенные стали бродить по пустыне растерянности, были попраны ногами злой судьбы. Однако его величество Шейбани-хан и другие султаны, как-то: Кучкунджи-хан, Суюнчик-хан, Махмуд-султан, Хамза-султан, Махди-султан, Джанибек-султан, сердца которых были опоясаны мечом храбрости, [в знак] согласия с ним (ханом) в дни его скитаний не выпускали из рук нити единодушия [с ним]. Какие бы трудности, неприятности ни посылала им судьба, они никогда не выпускали из рук подол верности [Шейбани-хану].

Они знали, что после горечи терпения и трудностей будет сладость меда пользы, вслед за черной ночью терпения [настанет] светлое, великолепное утро.

В дни разгула мятежей, испытывая трудности, многие люди держались за крепкие руки терпения, твердо шли по пути долготерпения до тех пор, пока не достигли стоянки желанной цели и рукой упований не уцепились за подол достижения цели.

Друг великого бога шейх ул-ислам ходжа Абдаллах Ансари[308], да освятит Аллах тайну его, изволил сказать: «Терпение — ключ ко [всему] закрытому, долготерпение — средство [избавления] от изнуренности, результатом долготерпения является победа, а дело нетерпеливых с каждым днем становится хуже».

Наконец терпение Шейбани-хана [было вознаграждено]. Великий господь, чтобы удовлетворить высокие желания [его] сердца, осуществить [его] великие цели, перенес из темницы тленного мира в просторы вечного мира многих государей, великих, как Джамшид, высоких, как нойоны. /30а/ Он передал [бразды] завоевания [стран] в его руки, [включил] в сферу его власти страны Мавераннахра, Туркестанский вилайет, [земли] от границ Кашгара до пределов Бадахшана, от Балха и Хорасана до границ Азербайджана.

Изложение этого обстоятельства следующее. В 901/1495-96 году в течение одного года скончались все великие, счастливые потомки благословенного хакана, погибшего мученической смертью, мученика мирзы султана Абу Са'ида, да озарится его могила! [Они были государями], которые на протяжении многих лет, очень долгого времени правили в странах Мевераннахра. Подвергшись болезням и недугам, они перенесли пожитки из этого мира в царство потустороннего мира.

Сначала в среду месяца рамазана 899 года пожелал переселиться в тот мир Омар-шейх-мирза, правитель вилайетов Андижан и Ахси и подвластных им земель. Власть над этими землями он передал своему старшему сыну — Захир ад-дину Мухаммад Бабуру[309].

После этого в середине месяца шавваля упомянутого года за короткое время вручил клад жизни ангелу смерти Ахмад-мирза, который был государем хранимого богом Самарканда и Бухары и подвластных им земель. Год его смерти заключен в следующем мисра: «Не стало одного из государей — теней бога»[310].

Поскольку у него не было сына, который после него воссел бы на трон власти, то в Самарканд прибыл его дорогой брат, султан Махмуд-мирза, за которым была закреплена власть над Хисар-и Шадманом[311], Кундузом[312], Багланом[313], Хутталяном[314], Бадахшаном[315]. Он стал преемником своего благородного брата. Страны Хисара и Бадахшана со всеми подвластными [им] землями он пожаловал своему старшему сыну, султану Мас'уд-мирзе, Бухарский вилайет он передал своему среднему сыну, султану Байсанкур-мирзе. Сам он как августейшая особа находился на троне Самарканда. По истечении шести месяцев с начала его правления в Самарканде им овладел тяжкий недуг и из тленного мира он также отправился в вечное царство. Власть над Самаркандом перешла к его сыну Байсанкур-мирзе. Эмиры Самарканда со своими войсками собрались у его счастливого стремени. Однако поскольку царевичи были малолетними, не имели жизненного опыта, не ведали о смене дней и ночей, то за короткое время основа власти этого почтенного сонма [государей] стала разрушаться. Здание их величия сотрясалось до тех пор, пока страны Мавераннахра и Туркестана со всем Бадахшанским вилайетом не отпали от их владений. Они закрепились за его величеством Шейбани-ханом и вошли в сферу его власти, в круг его могущества. Управление каждым государством, власть в каждой стране он вручил тому могущественному султану или благословенному эмиру, который /30б/ отличался и славился исключительной проницательностью, незаурядными [способностями] в делах управления.

Итак, в Туркестанский вилайет он (Шейбани-хан) назначил его величество Кучкунджи-хана, его брата Суюнч-Ходжа-султана он определил в Ташкент и удостоил его власти [над городом]. Бразды правления Бухарой он вложил в руки милости, в султанские длани справедливости Махмуд-султана. Акси и Андижан он отдал храброму султану Джанибек-султану. В Шахрухии и ее окрестностях стал править верный эмир Йа'куб. Охраняемый [богом] Самарканд попал под власть Ахмад-султана. Управление Хисаром и подвластными ему областями было передано Хамза-султану и Махди-султану. Для управления городом мужей Термезом был назначен Саййид Мухаммад-султан, Кундузом и Багланом — эмир Канбар и Саййид Ашик[316].

В последние дни правления государя, у которого знамя — солнце, Абу-л-Гази Султан Хусайн-мирзы[317] [Шейбани-хан] выступил с малочисленным войском для завоевания Балха, правителем которого в то время был Бади'аз-3аман[318]. В течение трех месяцев он прилагал усилия для захвата города. После того как в окрестностях Балха были произведены большие разрушения и это не облегчило захват города, [Шейбани-хан], не достигнув цели, отступил и переправился через Джейхун. Когда он [впоследствии] завоевал его (т. е. Балх), он отдал его своему среднему сыну — Хуррам-Шах-султану. По этому случаю ученые сочинили кыт'а, содержащее хронограмму этого [события].

В 911 году ушел из мира мирза Хусайн, как передает хронограмму этого события следующее мисра: «Тысяча сожалений о Султан Хусайне Байкара»[320]. Тогда из-за отсутствия согласия между его сыновьями Шейбани-хан ввел в сферу своей власти и Хорасан вместе с подвластными землями (букв. «с приложениями и добавлениями»). Он назначил своим наследником Тимур-хана и пожаловал ему титул хана, вверив ему управление Самаркандом, он сильно возвысил его.

Словом, благодаря деятельности и наилучшему покровительству этого великого государя дела во всех этих странах полностью упорядочились. Пыль мятежей, пыль смут совершенно исчезла с улиц, с весенних жилищ всего вилайета.

Солнце власти и счастья его (Шейбани-хана), достигнув апогея совершенства, одарив светом своей власти, звездой своего счастья великих людей, в 916 году скрылось за завесой исчезновения, [согласно стиху]: «Пока не скрылось оно за завесою»[321]. Солнце на небе деяний и уповании его погасло на западе мученической смертью за веру.

Для умных людей с лучезарными, как солнце, помыслами ясно и очевидно, что во всяком совершенстве заложена гибель и всякое благородство на краю греха. Мисра: Да, да, за всяким совершенством следует гибель.

Это страшное событие [можно] изложить вкратце следующим образом.

Тот правосудный государь, справедливый [Шейбани-хан] был занят священной войной против неверных и мятежников. Он прилагал усилия для изгнания врагов веры, для истребления насильников, которые являются сторонниками дьявола. В частности, когда [Шейбани-хан] восседал на троне власти в Хорасанском вилайете и поднимал знамя господства выше величия и славы, он постоянно отправлял послов к величайшему [шаху] недостойных людей, путеводителю всех презренных людей шаху Исма'илу[322], государю, подобного которому по величию и славе негодная толпа еретиков никогда не имела. Все время он (Шейбани-хан) предлагал следующее: «Выбирай одно из двух: или встань на путь своих предков, которые придерживались похвальных обычаев суннитов и [мусульманской] общины, или готовься к битве и сражению, к боям и побоищам и встань на путь отклонения от истины».

После того как они много раз обменялись посланиями и послами, из Ирака Арабского и Персидского шах Исма'ил собрал для сражения войско из неверных и грешников, войско из злых и грубых людей, со всем старанием он снарядил целую армию и выступил против Шейбани-хана. Он настиг его величество [Шейбани-хана] в Мервском вилайете. Несмотря на то, что в то время у стремени августейшего хана было немного людей, от сильного желания [напасть на врага] он [счел] за честь [для себя вступить] в священную войну и, разорвав цепи жизни, устремился на врага. Когда враг вознамерился повернуть поводья для бегства, ханское войско настигло его. После встречи войско неверных и войско мусульман с обеих сторон выстроили ряды друг против друга наподобие Искандеровой стены. Отряды войск правоверных и бесчисленные войска еретиков заволновались, как морские волны, и, подняв крик, прервали дыхание в груди судьбы. Перо предопределения начертало на ясном челе этого государя, покорителя мира [Шейбани-хана] письмена о мученической смерти за веру. Поэтому во время битвы и сражения люди, отклонившиеся от пути истины, одержали победу и удостоили чести мученической смерти за веру этого достойного государя вместе с огромным числом людей. Остальных борцов за веру из войска правоверных, благословенного, верного, надежного войска, они рассеяли и разгромили. Коранический стих: «Решение — только у Аллаха»[323] — подтвердил мудрость, [выраженную в стихах]: «Аллах решает то, что захочет!»[324]. По случаю горестного события, [постигшего] его величество [Шейбани-хана], ученые составили хронограмму на его мученическую смерть из следующих слов: «Красная шапка»[325].

После победы и торжества шах Исма'ил вошел в Мерв и произвел массовое истребление населения. Он разрушил крепостные башни и стены Мерва и вернулся в Герат.

Убайдулла-хан ибн Махмуд-султан ибн Шах-Будаг-султан ибн Абу-л-Хайр-хан по праву был справедливый и набожный, он широко прославился в деле управления государством.

Для возвышения знамени Мухаммада, для поднятия знамен веры Мухаммада, да благословит Аллах его, его дом, да приветствует, он постоянно распространял знания о шариате, все время он укреплял народ избранника [бога Мухаммада], защищал великие предписания пророка. Он прилагал исключительные старания и усилия в уничтожении столпов ереси, в разрушении основ отклонения от пути истины.

Слава о его смелости и храбрости распространилась повсюду, весть о его величии и бесстрашии донеслась до слуха ангелов на небе.

Он был талантливым [юношей], украшен нарядом мудрости и совершенства, наделен поэтическим даром.

Поистине он был такой правосудный каан, что все написанное, рассказанное о его похвальных качествах и милостях засверкало, [как] луч света в подобных морю сердцах великих, и малых. Мисра: [Все это] лишь капля в море, капля в океане.

Словом, в 892 году из пустыни небытия он явился в город существования и полностью осветил мир блеском своего рождения. По просьбе его счастливого, достойного похвалы /32а/ отца его святейшество, полюс полюсов, кыбла мудрецов ходжа Насир ад-дин Убайдулла[329], да озарит Аллах его обитель, да сделает Аллах его жилищем рай, дал ему благословенное имя Убайдулла[330], из-за исключительной милости он сам назвал его этим своим славным именем. Именно благодаря этому сохранилась память о его великодушии и добрая слава в этом тленном мире. Словом, с того времени, как он осветил темный мир светом своего появления, и до той поры, когда счастливый [Шейбани-]хан-мученик испил напиток мученической смерти, он (Убайдулла-хан), как тень, [всегда] был у стремени благословенного [Шейбани-хана]. Он всегда обнажал меч верности [Шейбани-хану], словно солнце, [излучающее свет], и завоевывал страны.

Когда имам времени, халиф милосердного [бога Шейбани-хан] окопался в Мерве, Убайдулла-хан раньше всех двоюродных братьев переправился через Джейхун. Несмотря на то что противник располагал большим войском, он, сочтя толпу врагов как бы несуществующей, направился к Мерву. В тот день, когда благословенный [Шейбани-]хан во время полуденной молитвы погиб мученической смертью, его величество [Убайдулла-хан] устремился в Мерв. Он взял Могол-ханум[331], которая была почитаемой женой его (Шейбани-хана), и перешел через Джейхун. После того как шах Исма'ил одержал победу [под Мервом], он выступил для завоевания Герата.

После того как Исма'ил убил [Шейбани-]хана и рассеял остатки [войска], он бросил аркан завоевания на зубцы Гератской крепости. Он отправил в Кабул к шаху Бабуру со всеми почестями Ханзада-бегим, сестру шаха Бабура, которую хан-мученик [Шейбани-хан] после развода подарил одному из саййидов Саййиду Атаи. Во время событий, [происходивших] в Мерве, в разгар битвы, [ее] взял в плен один неверный. Он (Исма'ил-шах) отправил послание [Бабуру] с выражением единодушия и дружбы. Государь Бабур в расчете на поддержку [Исма'ил-шаха] послал к шахскому двору своего двоюродного брата Хан-мирзу ибн Махмуд-мирзу. Отправив письмо с выражением верности, преданности, покорности в делах, он просил о помощи. Шах [Исма'ил], удовлетворив просьбу государя [Бабура, оказывая ему] внимание, вместе с Хан-мирзой отправил бесчисленное количество курчиев[332]. [Хан-]мирза прибыл из Хорасана с огромным войском, не поддающимся исчислению и определению. Государь Бабур, рассчитывая на помощь этого храброго войска, стянул силы к Хисару.

Узнав о походе врагов, Хамза-султан и Махди-султан послали /32б/ людей в Самарканд и Бухару с известием об этом событии. Сами они с войском, многочисленным, как капли дождя, с армией, бесчисленной, как полчища волн, сразу же выступили для истребления противника. Эти два разъяренных войска, [готовых] к мести, встретились в Сар-и Пул-и Сангин[333]. Государь Бабур одержал победу и убил Хамза-султана, Махди-султана и Мамак-султана. Он завоевал Хисарский вилайет и вознес победный клич до небесной чаши.

Когда распространилась весть об этом событии, по предначертанию судьбы все шейбанидские султаны устремились в сторону Туркестана. Они остановились в этой местности и успокоились. [Это продолжалось] до тех пор, пока в [месяце] раджаб 917/сентябрь — октбярь 1511 года государь Бабур с помощью этой толпы злодеев вновь не отвоевал свои наследственные владения. Сделав [своей] столицей Самарканд, он поднял там знамя господства. В Бухаре он оставил Ширим-Тугая.

Вначале жители Мавераннахра обрадовались победе и господству своего государя [Бабура]. Однако затем вследствие его непохвальных действий, недостойных поступков они стали просить великого бога устранить и уничтожить его. [Объясняется это] тем, что он не оправдал надежды людей. Они надеялись, что, как только он станет властвовать в своих наследственных владениях, он снимет наряд кызылбашей, в который он по необходимости нарядился, и облачится в наряд суннитов, всех жителей этого вилайета. Однако государь Бабур не снял с себя наряд той недостойной толпы [шиитов]. Картина оказалась не такой, какую ожидали увидеть люди, ибо сила и могущество государя [Бабура] еще не достигли такой степени, когда ему не нужно было бы умолять о помощи, просить о поддержке. Именно по этой причине государь Бабур был великим и полновластным в Мавераннахре не более восьми месяцев. [После этого] он был разбит и обращен в бегство и направился в Хисар-и Бадахшан. Объяснение этого обстоятельства следующее.

В месяце раджаб упомянутого (917/1511) года прославленный храбростью государь [Бабур] стал повелителем в Мавераннахре. И не прошло еще и восьми месяцев с начала его правления, как все великие и знатные люди Самарканда и Бухары почувствовали к нему отвращение по той причине, что он, выражая покорность Исма'ил-шаху, облачился в наряд презренных тюрков-[кызылбашей].

Итак, когда пришла к концу зима 917/1511-12 года и от непрерывной падения дождевых [капель] земля покрылась зеленым шелком, из шейбанидских хаканов Убайдулла-хан с одобрения Джанибек-султана с [войском в] 2600 человек совершил набег на Бухару со стороны пустыни по дороге, ведущей к Еди Кудук[334]. /33а/ У большинства из них не было луков и стрел, а у кого они и были, то очень плохого качества. Считая толпу врагов как бы несуществующей, они вручили сердца на милость великого бога. Государь [Бабур], узнав об этом неприятном событии, сначала послал в Ташкент отряд эмиров на помощь Касыму Кухбуру. Сам он с сорокатысячным войском, [в котором] все воины храбрецы, люди весьма прославленные, направился в Бухару. Он встретился с Убайдулла-ханом в Кул-Малик[335], расположенном к западу от Бухары. После встречи сторон храбрецы обоих войск выстроились рядами друг против друга и, подняв [как] знамя, проливающие кровь мечи и копья смуты и вражды, готовы к битве и сражению, привстали в стременах. Наконец, согласно кораническому стиху: «Сколько небольших отрядов победило отряд многочисленны с дозволения Аллаха!»[336], Убайдулла-хан одержал победу. Государь Бабур отступил и, бежав с небольшим числом людей, направился в сторону Хисара. Это событие произошло в [месяце] сафар 918/апрель — май 1512 года.

После того как была одержана победа, все страны Мавераннахра перешли в руки обладания шейбанидских хаканов, все султаны доверили Джанибек-султану право поделить вилайеты.

Его величество [Джанибек-султан], соблюдая древние обычаи, назначил правителем Самарканда Кучкунджи-хана. Передав Ташкентский вилайет Суюнч-хану, он возвысил его до Фаркада[337]. Мухамма Тимур-хана он сделал помощником правителя Самарканда и [его] сотоварищем в делах управления вилайетом, в делах государственных, возвысил сан его величия до макушки лотоса [крайнего предела]. Управление Бухарой, которая была наследственным [уделом] Убайдулла-хана, он передал его величеству [Убайдулла-хану]. Каракуль и Карши он дал ему же в виде вознаграждения. Весь Мианкальский вилайет и Согд Самаркандский он оставил себе и своим сыновьям, [чтобы] управлять [ими]. В этой стране он поднял знамя величия.

Когда государь Бабур был вынужден отказаться от доставшегося ему по наследству государства, он избрал путь отступления и обратился в бегство. Он вновь послал человека ко двору шаха Исма'ила с просьбой о помощи. Согласно [просьбе] шах Исма'ил послал на помощь государю [Бабуру] эмира Наджма[338], который был его эмир ал-умара, с 60 тысячами храбрецов, каждый из которых был похож на дива, был подобен злому духу. С этим храбрым войском государь Бабур в начале зимы упомянутого (918/1512-13)года поднял знамена похода против шейбанидских султанов. Сначала он пошел на Карши и осадил его крепость, силой захватил [ее]. Во время этих печальных событий погиб мученической смертью маулана Бинаи.

Когда распространилась весть об этом событии, /33б/ храбрый султан из рода шейбанидских хаканов Абу-л-Фатх Джанибек-султан поспешил в Бухару, чтобы соединиться с Убайдулла-ханом. Тимур-хан, Пулад-султан, Абу Са'ид-хан также отправились из Самарканда в Бухару, чтобы, объединившись с его величеством Джанибек-султаном и с благословенным ханом Убайдулла-ханом, постараться отразить врага. Однако, поскольку враги прослышали об их походе и вышли [к ним] навстречу, [шейбанидские] султаны не смогли объединиться. Самаркандское войско, укрывшись в крепости Гидждуван, окопалось. Джанибек-султан и Убайдулла-хан, вручив себя воле творца всего сущего, выступили из Бухары против врагов.

Мусульманское войско и войско неверных встретились на берегу Зарангари[339], [канала], проходящего к востоку от Гидждувана и относящегося к упомянутому [Гидждуванскому] туману. С обеих сторон храбрецы показали образцы мужества и отваги. Согласно [пословице]: «Правда побеждает», за один час руки мусульманских [воинов] скрутили лапы неверных, еретиков. Уделом этой толпы невежественных притеснителей сразу же стало бегство. У [эмира] Наджма сгорела звезда счастья[340], он сложил голову в этой битве. Государь Бабур, потерпев поражение, расстроенный, громко произнес коранический стих: «Бегство»[341]. Избрав путь отступления, он отказался от сражения. Некоторые ученые сообщили его величеству [Кучкунджи-]хану дату этой победы [такими словами]: «освобождение мусульман»[342]. Страны Мавераннахра вновь оказались под властью и в сфере могущества шейбанидских хаканов.

После этого [шейбанидские] султаны согласно древним законам и обычаям договорились между собой и принялись за важные дела ханства. Поскольку Кучкунджи-султан по возрасту был старше всех, то он получил звание хана. [Звание] каалга, что значит «наследник», было присвоено Суюнчик-султану. Но это случилось еще до смерти Кучум-хана, а после этого (т. е. его смерти) каалгой стал Джанибек-султан. Он также вслед за Суюнчик-ханом перенес пожитки [в тот мир]. После него отошел в вечность и Кучум-хан. Дела ханства перешли к Абу Са'ид-хану. Когда и он переселился в загробный мир, ханский трон украсился Убайдулла-ханом. Во время его господства, в пору его верховной власти Мавераннахр, в особенности Бухарский вилайет, обрел красоту и блеск.

Что же касается второго брата Шах-Будаг-султана, по имени Ходжа Мухаммад-султан, то у него было два справедливых сына. Первый — упомянутый выше благословенный Абу-л-Фатх Джанибек-султан, второй — Бубай-султан. У Бубай-султана был один сын по имени Кебек-султан. У него осталось два сына, [восседающих] на троне власти. /34а/ Они имеют доступ ко двору его величества могущественного [Абдулла-хана], занимают высокое положение и должности. Один — благословенный султан Суюнч-Мухаммад-султан, другой — Саййид Мухаммад-султан.

У его величества Джанибек-султана из пределов небытия в мир существования явились двенадцать славных сыновей.

[Они родились] в таком порядке: Дуст-Мухаммад-султан, Кистин-Кара-султан, Пайанда-Мухаммад-султан. Мать их — дочь Канбар Алн-бия, брата Абд ал-Али тархана;

Рустам-хан, Искандар-хан, Исфандийар-султан, Сулайман-султан. Мать их — дочь султана Махмуд-хана Кашгари;

Пир-Мухаммад-хан, Шах-Мухаммад-султан. Мать их также является дочерью одного из могольских эмиров;

Йар-Мухаммад-султан. Мать его — дочь Султан-Мухаммад Танбала, который также является одним из могольских эмиров;

и еще Джан-Мухаммад-султан, Нур-Мухаммад-султан. Мать их была наложницей.

От Кистин-Кара-султана осталось двое сыновей — Джан-Кара-сул-тан и Клыч-Кара-султан.

У Рустам-хана [имеется] один сын — по имени Узбек-султан. Ныне он восседает на троне ханской власти, на престоле миродержавия.

У Сулайман-султана осталось двое сыновей: один — Махмуд-султан, мать его — дочь упомянутого выше Кебек-султана; другой — по имени Пир-Мухаммад-султан, он родился от наложницы.

У Йар-Мухаммад-султана был один благословенный сын — Хусрав-султан. От его высочества [Хусрав-султана] остался один благородный сын — по имени Исфандийар-султан, [он восседает] на троне султанской власти.

У Пир-Мухаммад-хана осталось три сына: Дин-Мухаммад-султан, Падишах-Мухаммад-султан, Шах-Мухаммад-султан.

У хана, повелевающего, как Сулайман, его величества Искандара бахадур-хана, да сохранит его Аллах, четыре счастливых сына, облаченных в дорогие наряды. Первый — хан, подобный Искандару, хакан, по достоинству Рустам-Абу-л-Гази Абдулла бахадур-хан, да увековечит великий Аллах его царство и власть его, возвысит его достоинство выше Фаркадайн.

Второй — султан, по достоинству Джам, Абу-л-Фатх Ибадулла султан. Третий — султан, величественный, как небо, Абд ал-Куддус султан. Четвертый — Абд ал-Латиф-султан.

У его величества [Абдулла-]хана из страны небытия в мир существования явился один благословенный сын.

Блеском освещающего мир солнца своей невиданной красоты он озарил весь мир. [Это] Абу-л-Фатх Абд ал-Му'мин-хан. Есть надежда на великого бога в следующем.

Что касается храброго султана Джанибек-султана, то его знамена победы и славы возвысились до седьмого неба, могущество и достоинства его известны так же, как [семь стихов] первой суры Корана (Фатиха). Он был подобен солнцу; лучи [его] счастья и блаженства сияли в звезде счастья на его ясном челе, признаки величия и славы были явственны на его радостном лице.

Он такой государь, в книгах величия и славы которого видны признаки [победы] и одоления; на страницах его власти и совершенства час от часу становятся отчетливыми признаки божьей помощи и счастья.

[В вопросах] шариата он был таким ревностным, что поддерживал все доброе, создавал убежища для несчастных. Он все время копил товар для потустороннего мира, [шел] по пути доброжелательства, по стезе отшельничества и смирения.

Он такой борец за веру, что слова, ниспосланные богом: «И убивайте их, где встретите»[346], он сделал своим имамом и путеводителем. Согласно [божьему] повелению: «И усердствуйте об Аллахе достойным его усердием»[347] — он приложил старание в исполнении предписаний [шариата] о священной войне, он применил [их в жизни], участвуя в войне за веру.

Он такой поборник веры, что при исполнении предписаний религии и [законов] шариата, [установленных] вождем пророков [Мухаммадом], да будет благословение Аллаха и приветствие над ним и над всеми ими (пророками), он показал [свою] полную [к] ним приверженность. Укрепляя дела государства, осуществляя наказания, он не проявлял поспешности; в момент взрыва гнева он не упускал из рук гордости и надменности поводья самообладания.

Согласно [изречению]: «Если бы не было греха, то невозможно было бы познать прощение»[350], он закрывал грехи грешников полой прощения, подолом снисходительности.

Он постоянно направлял свои высокие помыслы на искоренение ереси, на устранение отклонений от истины. По возможности он прилагал усилия и старание для поддержания столпов божественных законов шариата, сооружения здания для чистой общины [мусульман]. Края его ковра веселья всегда были украшены благодаря присутствию великих саййидов, ученейших улемов, милосердных шейхов. От аромата его достоинств заблагоухало, стало ароматным расположение духа того великого, счастливого сонма людей.

При нем исключительными привилегиями, царскими милостями пользовались следующие [лица]. Его святейшество высокодостойный саййид Хаванд Бухари, известный как Мираху[352], солнце на небе саййидского достоинства, небо солнца счастья, гордость семейства «Та-Ха» и «Йа-Син»[353], путеводитель потомков вождя пророков [Мухаммада], величайшего избранника [бога], избранник среди почтенных [мужей]. [Он] — средоточие различных знаний, обнимающий разумом разного рода [науки], угодник в чертогах [божьих]. [Затем] его святейшество высокодостойный, благородный Низам ад-дин Ходжа Маулана Исфахани[354], ученейший среди ученых мира, раскрывающий тайны наук и законов, разрешающий любые трудности, лучший среди ученейших [мужей]. Он — путеводитель мистиков, признающих единство божье, опора знатоков хадисов. [Еще] саййид среди искателей истины, унаследовавший знания пророка — избранника бога [Мухаммада], произносящий молитвы и благословения [пророку, согласно хадису]: «Улемы — наследники пророков», объясняющий коранические стихи, [ниспосланные] богом, его святейшество, саййидское достоинство благословенный Джалал ад-дин Падишах-ходжа[355]. Он — потомок великих, милосердных [мужей], потомок великих шейхов, постигающий все чудеса, утверждающий законы времени и мысли, закладывающий основы мудрости и совершенства, да освятит Аллах души [всех] их! Утром и вечером, днем и даже ночами они спешили целовать ножки трона государя, достойного халифа, покорителя мира. Они обретали счастье в приятных беседах, великолепных, веселых пирах [государя]. Среди подобных и равных себе они всегда были высоко /35б/ отмечены царскими дарами до такой степени, что безграничная милость, исключительная, беспредельная щедрость коснулись каждого из них, оберегая их от бедствий и невзгод. Он (Джанибек-хан) отличал [их], назначая на высокие посты, повышая их в должности.

Он питал сильную любовь к священному роду ходжей, был исключительно предан и верен [им], да будет над ними милость и довольство [Аллаха]! Поэтому он послал в Касан и Ахсикет человека, [который] привел в прекрасный город Кермине его святейшество, средоточие проявления несчетных случаев [божественной милости], угодника в чертогах бога, его святейшество маулана Ходжаги Касани[356], да озарится его могила! Согласно изречению: «Как прекрасно, когда эмир у дверей бедного»[357], [после смерти Ходжаги Касани] он все время посещал могилу его святейшества, обращался к его духу с мольбой, в полном смирении он вдевал голову преданности в кольцо раскаяния. Он обращался к его чудодейственному духу с просьбой о помощи в подвигах. Он поднимал голову гордости до апогея величия, что подтверждается следующими стихами.

Когда в 930/1523-24 году шах Исма'ил покинул этот мир и поспешил в мир возмездия, а его сын Тахмасп[358] утвердился на троне господства, на престоле власти, все шейбанидские султаны вознамерились начать священную войну против этого зачинщика мятежа смутьянов. Они не теряли ни одной минуты [в подготовке к войне], чтобы отомстить этому несчастному, жестокому [Тахмаспу] за кровь счастливого хакана-мученика [Шейбани-хана].

Наконец в 935/1528-29 году храбрый султан Джанибек-султан вместе с группой великих и могущественных султанов, таких, как Кучум-хан, Суюнчик-хан, Мухаммад-Тимур-хан, Убайдулла-хан, с огромным войском направился к Хорасанскому вилайету.

С той стороны Тахмасп с войском, превышающим численность шайтанов, с толпой, не поддающейся исчислению и определению, как злоключения судьбы, также вознамерился воевать, [выступив] со стороны Ирака. Привязав колокольчик вражды к верблюдице сражения, он направился в Исфахан. /36а/ Он прошел эту местность и в окрестностях Харгирда[359], [в округе] Джам, он настиг благословенное мусульманское войско.

После встречи сторон оба войска выстроили ряды друг против друга. Благословенные, славные богатыри встали для битвы и отмщения [врагу]. После многих злоключений и бесчисленных стычек по предопределению всемогущего господа победоносное мусульманское войско [шейбанидских султанов] потерпело поражение. Все узбекские хаканы, рассеянные и разобщенные, решили возвратиться назад. Они направились к своим родным местам. Исключение представлял лишь его величество [Джанибек-хан], по отношению к которому небосвод — раб. Хранимый от бедствий потерь и поражений, он вернулся со всем войском во всем величии и великолепии. Однако по воле злой судьбы, в результате бедствий, [посылаемых] злосчастной судьбой, ржавчина горя и печали сделала тусклым зеркало его сердца, сверкающего, как солнце. Боль, [вызванная] горестями и скорбью, вылилась в недуг и лишила его чудесную природу нарядов здоровья. В конце 935/1529 года соответственно [числовому значению] слова «залла»[360] в прекрасном городе Кермине сокол его духа, исполненного милости божьей, вылетел из клетки его тела. На призыв «Вернись»[361] он ответил: «Вот я перед тобой»[362]. Он устремился в райские сады и обрел покой в райском цветнике, в надежном месте, (где начертано): «На седалище истины, у царя могучего!»[363].

В соответствии с тем, как [Джанибек-хан] разделил вилайеты Мавераннахра между своими славными сыновьями, дорогими потомками, в Афаринкентском вилайете властвовал хан, подобный Искандару, Абу-л-Гази Искандар бахадур-хан, да продлится царство его!

Поскольку происхождение его величества [Абдулла-хана] связано с могольскими хаканами, то будет уместно кратко изложить жизненные обстоятельства этого великого, счастливого рода.

Да не останется тайным и скрытым для мыслей умных людей, для чутких сердец ученых, являющихся зрачком ока для проницательных людей, что счастливый хан Туглук Тимур-хан был сыном Айман-Ходжа-хана, сына Дува-хана. Последний является внуком Чагатай-хана ибн Чингиз-хана. Родословная его изложена во введении к «Зараф-наме» славы времени, милости для мира Маулана Шараф ад-дина Али Йазди[364]. В 764 году [Туглук Тимур-хан] переселился из теснин мира в райские чертоги[365]. Тогда дела ханской власти, важные дела государства перешли к [одному] из его сыновей — Ильяс-Ходжа-хану. /36б/ Когда скончался Ильяс-Ходжа-хан, к делам управления приступил эмир Камар ад-дин из племени дуглат. [Заявляя] высокомерно: «Я и кроме меня нет [никого]», он болтал о пути к независимости. Во всех областях Моголистана он насильно подчинил себе жителей, число которых совершенно не поддается исчислению. Он превратил свое сердце в дом страстей дьявола и поднял голову гордыни. Несколько раз он снаряжал войско, чтобы воевать, сражаться с его величеством, полюсом мира и веры могущественным эмиром Тимуром Гурга-нсм. Из-за гордыни и кичливости он воевал с таким избранником судьбы.

Рассказ о его господстве в этом вилайете следующий.

Он — брат эмира Пуладчи[366], который привел от калмыков в могольские земли шестнадцатилетнего высокодостойного хана Туглук Тимур-хана.

Когда Туглук Тимуру исполнилось 18 лет, [Пуладчи] присвоил ему высокое звание хана. В двадцатичетырехлетнем возрасте благодаря помощи творца, предопределению великого бога он обратил [Туглук Тимура] в мусульманство[367], с порицаемого пути отчуждения [от бога] он привел его на похвальный путь [признания] единого [бога]. Он поднял знамя ислама и [признания] единого бога до высшей точки неба, выше обиталища ангелов.

Их, братьев [эмира Пуладчи], было пять человек. Первый — эмир Тулак, второй — эмир Пуладчи, третий — эмир Шамс аддин, о котором подробно рассказано в «Зафар-наме» при описании сражения, названного лай («грязь»)[368], четвертый — эмир Камар ад-дин, пятый — эмир Шейх даулат.

После эмира Тулака звание улус-беги утвердилось за эмиром Пуладчи. Когда и он отправился из дворца этого мира в сады потустороннего мира, счастливый хан Туглук Тимур-хан передал эту высокую должность сыну высокодостойного [эмира Пуладчи], эмиру Худайдаду, о котором в тех вилайетах рассказывают много необыкновенных историй. В связи с этим [назначением] эмир Камар ад-дин, преклонив колени перед его величеством [Туглук Тимуром], заявил: «Права моего брата выше моих, но его сын, который слишком мал, ему еще не более семи лет, недостоин этого звания». Туглук Тимур никак не отступил от приказа [о наследовании], который он издал; он раскрыл врата милостей и даров перед эмиром Худайдадом, поэтому эмир Камар ад-дин обиделся, но не смог не повиноваться тому приказу[369].

Когда упомянутый [Ильяс-Ходжа]-хан скончался, ушел из этого мира, поспешил в обитель вечности, по словам, приведенным в «Зафар-наме», Камар ад-дин восстал, проявив давнюю вражду, которую он хранил в своем сердце. Он был человеком сильным, смелым, богатырем. В землях Моголистана его называли «Алф»[370]. Известно, что в его один сапог помещался семилетний ребенок. Из уст моголов известно, что он [однажды] за один день убил 18 ханских сыновей. Он присвоил себе ханское звание. В это время из сыновей /37а/ Туглук Тимур-хана не осталось никого, кроме Хизр-Ходжа-хана, который был грудным младенцем. Эмир Худайдад, да сделает [Аллах] лучезарным его блеск, с согласия своей матери, носящей имя Эмир-ага, спрятал его. И сколько Камар ад-дин ни посылал человека с требованием выдать его (т. е. ребенка), эмир Худайдад прятал его и не отдавал. И только когда великий эмир Тимур Гурган завоевал Моголистан, покончил с Камар ад-дином и [тот] покинул этот мир, весь народ, став единодушным, единым, по согласованности с эмиром Худайдадом посадил Хизр-Ходжа-хана на ханский престол, на трон миродержавия, власть его, как это следует и как подобает, возвел до апогея полноты[371].

Когда и он скончался, когда норовистый конь [его] жизни стал необузданным и он погнал походного коня в мир вечный, тогда его сын Мухаммад-хан стал преемником отца на ханском престоле.

От него (Хизр-Ходжа-хана) остались еще и другие сыновья, такие, как Накш-и Джахан-хан, Шам'-и Джахан-хан, которому приходится зятем мирза Мухаммад Джуки, сын мирзы Шахруха. Однако поскольку род его величества могущественного [Абдулла-хана], второго Искандара, через три [поколения] хаканов восходит к Мухаммад-хану, то рассказ начнется с него.

Мухаммад-хан был государем-мусульманином по [всему его] образу жизни, справедливым, правосудным, очень богатым. Благодаря его исключительным стараниям многие моголы удостоились чести [принять] ислам, сошли с пути неверия, упрямства, распутства и разврата.

Когда Мухаммад-хан переселился в тот мир, у него осталось два сына: один — Шир-Мухаммад-хан, другой — Шир-Али оглан. Шир-Мухаммад-хан после отца стал полновластным государем. Во время его [правления] воцарилось полное спокойствие, исключительное благоденствие. Его брат Шир-Али оглан скончался в возрасте 18 лет. Не достигнув ханского звания, он поспешил в иной мир, но после себя он оставил сына по имени Вайс-хан. У него произошла ссора со своим дядей Шир-Мухаммад-ханом. Между сторонами несколько раз имели место столкновения, стычки, битвы, сражения. Он был современником Шахрух-мирзы[372]. В это время в Туркестане поднимал голову превосходства шейх Hyp ад-дин ибн эмир Сар-Бугай кипчак, который был из числа высокосановных эмиров его величества, полюса мира и веры великого эмира Тимура Гургана, да будет милость и довольство [Аллаха] над ним! Его величество [Тимур] всегда обращался [с ним], как с сыном. А он (шейх Hyp ад-дин) поднял знамя превосходства в Туркестане и вступил на путь вражды к сыну своего господина [Тимура] мирзе Шахруху, да озарит Аллах его свет, и не сходил со стези непокорности [ему]. Поскольку [Hyp ад-дин и Вайс-хан] постоянно общались между собой, он (Hyp ад-дин) выдал свою дочь /37б/ за Вайс-хана. Заключив союз о дружбе [с Вайс-ханом, Hyp ад-дин] счел своим долгом оказать помощь [хану] и ни в коем случае не мог сойти с пути верности ему; [дело дошло] до того, что с его помощью Вайс-хан оказался во вражде с Шир-Мухаммад-ханом, раскрыл врата вражды перед ним[373].

Когда Шир-Мухаммад-хан разлюбил этот мир, занял почетное место в райском саду, очередь взойти на ханский престол дошла до Вайс-хана. Он утвердился на высочайшем троне, достойном халифа. Его величество [Вайс-хан] был мусульманином [по всему] образу жизни, исключительно набожным; он отличался в этом [ханском] роду святостью, высокими помыслами, щедростью, он выделялся среди подобных себе справедливостью по отношению к подданным. Он простирал руки смелости для войны, борьбы за веру с неверными и мятежниками, ни при каких обстоятельствах не сходил с этого похвального пути. В войне с неверными он несколько раз оказывался в когтях злодеев, и во [всех] этих опасных и страшных обстоятельствах великий бог спасал его. [Вот] один такой случай. В местности Минг Булак[374] ему случилось воевать с Эсан Тайши, который был верховным правителем пределов Моголистана. Он потерпел поражение и оказался в плену у неверных. Когда его привели к Эсан Тайши, тот неверный нарисовал на скрижалях мысли следующую картину: «Если он действительно из рода Чингиз-хана, он не должен почитать меня». Когда привели к нему Вайс-хана[375], тот неверный [Эсан Тайши] вскочил с места, [принял его] с почетом и пожелал дотронуться до хана. Его величество [Вайс-хан] отвернулся от него, даже не дотронулся рукой благословения до его головы. Этот похвальный поступок хана окончательно убедил [Эсан Тайши в том, что перед ним потомок Чингиз-хана], и он с уважением, со всеми почестями отправил хана в его страну. У хана спросили: «В чем причина того, что тот неверный оказал [вам] всякого рода знаки уважения, а вы их отвергли и не раскрыли перед ним сладко улыбающихся губ?» Хан соизволил ответить: «Когда я столкнулся с обычаями неверных, с обрядами той толпы злодеев, религиозное достоинство не позволило мне приветствовать его (Эсан Тайши) и считать его человеком».

Еще раз он сражался[376] с этим же Эсан Тайши в местности Куба[377], которая является крайним [пределом] земель Моголистана. Он потерпел жестокое поражение и вновь очутился в когтях его (Эсан Тайши), и на этот раз тот освободил хана. Как выкуп за себя он подарил Эсан Тайши свою сестру Махтум-ханум. Сначала он обратил его в мусульманство и обвенчал Махтум-ханум согласно обрядам мусульман и выдал [ее] за него. У нее от него родились два сына и одна дочь. Сыновей он назвал Ибрахим /38а/ и Ильяс. Дочь он выдал [замуж] за Кадирберди ибн эмир Каримберди дуглата[378].

Словом, когда Вайс-хан переселился из этого мира в райский сад, дела ханства, важные дела, [источники] величия, славы и могущества, перешли к его сыновьям. Дела его закончились так.

Был один государь, по имени Сатук-хан. Шах, чье место в раю, Улуг-бек Гурган, да будет милость и довольство [Аллаха] над ним, возвел его в высокий сан, [присвоил] высокое звание хана[379]. [Он сделал это по примеру] полюса мира и веры великого Тимура Гургана, [который] возвел в ханское достоинство одного человека из рода Чингиз-хана, дал ему ханское звание. [Это он сделал] в знак соблюдения договоренности, существовавшей между дедом Чингиз-хана и дедом Караджар нойона, восьмым предком эмира Тимура, [договоренности], согласно которой ханское звание должно принадлежать роду Чингиз-хана, а звание эмир ул-умара — роду Караджаров. Подробный рассказ об этом изложен в обстоятельных [трудах] по истории и передается из уст в уста красноречивыми рассказчиками. Эмир Тимур почитал это условие с момента создания своего государства и до той поры, когда он от мира поспешил в вечный чертог. [Умер он], когда возвращался из похода на Рум, одержав победу над Йылдырым Байазидом[380], завоевав его вилайет. Он держал хана внутри города Самарканда, в махалле, границы которой он укрепил. Он не переставал оказывать ему почет. Теперь эта махалла города носит название Хайат-и хан[381]. Это большая махалла, и у каждой махалла, [входящей в нее], свое название. Одна из махалла — Хауз-и Бустан-и хан (Бассейн ханского сада) — является известным местом в городе. Во времена Тимура в этой махалле ханом был Суюргатмиш-хан[382]. Когда обладатель счастливого сочетания светил эмир [Тимур] повел войска в Ирак и Азербайджан, в этом походе скончался Суюргатмиш-хан. После него звание хана было утверждено за его сыном султаном Махмуд-ханом[383], и он был определен на место отца в Хайат-и хан. Все указы великого эмира [Тимура выпушены] от имени этих двух ханов и [начинаются] следующими словами: «Согласно ярлыку Суюргатмиша наше, Тимура Гургана, слово»[384].

Цель [приведенного выше рассказа] заключается в том, что указы Улугбека также [исходили] от имени Сатук-хана. Когда [Улугбек] низверг с ханского престола Сатук-хана, он выслал его в Моголистанские земли. Он назначил ханом другого человека, определил [его] на его (Сатук-хана) место. После того как Сатук-хан лишился ханского звания, он жил в пределах Моголистана, в районе Иссык-Куля.

Известен [следующий рассказ]. В пятницу Вайс-хан, совершив молитву, побрив голову, спросил у своих приближенных: «Чего достойна моя голова, такая чистая?» /38б/ Они заявили: «[Она] достойна короны, украшенной драгоценными камнями». Хан ответил: «Нет, она достойна мученической смерти». Во время этого разговора неожиданно прибыл гонец и сказал: «Только что прибыл Сатук-хан с бесчисленным войском». Вайс-хан тотчас же выступил против врага с теми, кто был у его стремени.

Когда оба войска приблизились друг к другу, выстроили ряды, с обеих сторон храбрецы войск подняли проливающие кровь мечи для битвы и сражения и вступили в бой. Сам Вайс-хан погнал коня вперед, чтобы схватиться с врагами и поднять пыль на поле брани. Оказалось, что посредине поля битвы был глубокий водоем. Во время переправы через этот водоем вдруг испугался конь жизни [Вайс-хана], конь хана с головой погрузился в этот водоем. Хан соскочил с коня и упал набок. Хан Джакир из племени нарин, который был одним из приближенных и хадимов в ханской свите, полагая, что в водоем упал кто-то из врагов, выпустил стрелу по направлению к хану.

Когда эта весть дошла до Сатук-хана, то он поспешил к его величеству, обнял благословенную [его] голову. В это время хан был при последнем издыхании и тут же испустил дух.

Начиная с этого времени весь Моголистанский улус пришел в расстройство. Они (жители) отказались [вдеть] головы в кольцо повиновение [Сатук-хану]. В полном отчаянии [Сатук-хан] поспешил в Кашгар, направил поводья к тому вилайету.

В Кашгарском государстве верховным правителем был Kapa-Кул Ахмад, родственник эмира Худайдада. Поневоле, в силу необходимости он принял высокодостойного Сатук-хана, затем он внезапно напал на него и убил.

Когда стало известно об этом несчастном случае, [когда весть об этом] дошла до благословенного слуха мирзы Улугбека, его величество мирза для отмщения послал войско в Кашгар. Кара-Кул Ахмад-мирзу он призвал в Самарканд. В наказание за смерть Сатук-хана он изрубил его на куски и каждый кусок повесил на городских воротах[385].

Словом, когда Вайс-хан был осчастливлен мученической смертью, от него остались два красивых, счастливых сына: один — Эсан Буга-хан другой — Йунус-хан. Хотя Йунус-хан был старше годами, большинство эмиров, нарушив древние обычаи, посадило на ханский трон Эсан Буга. Опоясавшись поясом повиновения ему, они вдели головы в кольцо подчинения ему, обещая покорность.

В это время из-за несогласия между [тамошними] эмирами и столкновений [между ними] Моголистан пришел в сильное волнение. Ираза нарин и Мирак туркмен, которые были доверенными эмира Худайдада, да сделает Аллах радостным душу его, после смерти его пришли служить его сыну Мир Мухаммад-шаху. После несчастного случая с Вайс-ханом /39а/ они отложились от [Мир Мухаммад-шаха] и со своими подданными, войском присоединились к счастливому хану Йунус-хану. Поднимая смут и мятежи в пределах Моголистана, они опоясались поясом упрямства и бунта. В связи с этим событием большинство моголов присоединилось к ним и сошло с пути единства с Эсан Буга-ханом. Однако, поскольку большинство могольских эмиров было на стороне последнего, [Иразан нарин и Мирак туркмен не могли] дольше оставаться в этих землях. Эти два лица во главе 30 тысяч моголов направились в Самарканд, ведя впереди Йунус-хана.

Как только весть об их движении дошла до слуха Улугбека Гургана, его величество мирза [Улугбек] вышел из Самарканда и пошел им навстречу. После встречи он обещал снабдить могольское войско провиантом. Затем он приказал, чтобы в удобный момент хитростью, коварством убили мужчин из этого войска, а жен их пленили. Когда Улугбек-мирза осуществил это дело, он послал Йунус-хана с пятой частью военной добычи к своему отцу Шахрух-мирзе, да озарит Аллах свет его!

В то время [Йунус-хану] было 13 лет. Когда он удостоился чести встретиться с Шахрухом, Шахрух-мирза рассердился на Улугбека-мирзу за этот недостойный поступок, резко осудил его за эти действия по отношению к хану. Он выделил хана из числа пленников и со свойственным ему милосердием обласкал и осыпал его всякого рода милостями, как отец. Он отправил его в Йезд, к лучшему историку, совершеннейшему искателю истины маулана Шараф ад-дину Али Йазди, да освятит Аллах тайну его, чтобы с помощью мавлави он приобрел знания, [достиг] совершенства. В книге «Хулал»[386], которая была написана маулана [Шараф ад-дином Йазди], много му’мма, посвященных хану, неисчислимы стихи и касыды со славным его именем. К их числу принадлежит следующая [муэмма], посвященная счастливому хану.

Короче, Йунус-хан в течение 12 лет, окруженный заботой и милостями мавлави [Йазди], занимался изучением наук и стал достойным ученым. Когда благородный мавлана [Йазди] скончался в Йезде, Иунус-хан, предприняв путешествие, направился в сторону Ирака и Фарса. Его величество [Йунус-хан] жил у мавлави [Йазди] до 24-летнего возраста. В возрасте 40 лет он вернулся в Моголистанские земли, являющиеся родиной и отечеством его величества [хана]. С помощью счастливого государя-мученика мирзы султана Абу Са'ида, да освятится могила его, он обрел покой на троне величия, на подушке власти.

Рассказ о правлении Йунус-хана в землях Моголистана /39б/ с помощью мирзы, мученика за веру [Абу Са'ида] следующий.

После того как Йунус-хан очутился в Хорасанском вилайете, земли Моголистана полностью очистились для Эсан Буга-хана; жители тех пределов, выразив покорность, вдели головы подчинения, повиновения в кольцо послушания. Со своей стороны, и он хорошо относился к жителям. Так, за короткое время он стал сильным и могущественным. С войском, не поддающимся исчислению, он два раза совершил набег на Ташкентский и Туркестанский вилайеты и [дошел] до пределов Ходжента[388]. Он учинил всеобщий грабеж [населения], ограбив и истребив всех, он повернул назад.

В это время султан Абу Са'ид-мирза, да озарит бог сияние его, был повелителем всего Мавераннахра. Он преследовал Эсан Буга-хана до Янги Гисара, который в исторических сочинениях называют Тараз. Хан обратился в бегство еще до того, как между этими двумя войсками произошло какое-нибудь столкновение, битва, сражение. Мирза султан Абу Са'ид, победоносный и торжествующий, повернул назад поводья [своего коня].

В Хорасанском вилайете мирза Абу-л-Касим Бабур ибн мирза Бай-санкур ибн мирза Шахрух из тленного мира поспешил в мир вечный. Один из ученых передал дату этого события следующими [словами]: «Смерть победоносного султана Бабура»[389]. Тогда султан Абу Са'ид-мирза немедля переправился через Амударью и завоевал Хорасанский вилайет. Эсан Бута-хан вновь двинулся походом на Андижан. Он поднял мятеж и окружил его крепость.

Услышав эту неприятную весть, счастливый хакан [Абу Са'ид] двинул войска из Герата. Взяв войско и из Мавераннахра, он дошел до» границ Моголистана. Хотя и невозможно было достичь той страны с таким множеством людей, тем не менее [он это сделал] и, как следует наказав моголов, вернулся обратно.

Мирза [Абу Са'ид] собирался завоевать Ирак Арабский и [Ирак] Персидский, однако из-за затруднений, [созданных] Эсан Буга-ханом, он не мог направиться походом в ту сторону. Вот почему он послал человека в Шираз и вернул [к себе] Йунус-хана. Дав ему барабан, знамя, войско и хадимов, приближенных и свиту, он послал его против Эсан Буга-хана. [Абу Са'ид сделал это] для того, чтобы, согласно [изречению]: «Власть бесплодна»[390], братья, забыв о родственных отношениях, вцепились бы друг в друга, все время, ежечасно устраивали мятежи, тем самым пределы вилайетов [Абу Са'ида] оставались бы в безопасности от ущерба, [причиняемого] врагами, а сам он со спокойным сердцем, во всем величии и славе, [испытывая] безмерное счастье, блаженство, направился бы к Ираку.

Йунус-хан с помощью султана Абу Са'ид-мирзы вступил в земли Моголистана. Из могольского войска /40а/ к нему присоединился эмир Каримберди кунграт, затем эмиры Кунджи. В это время Йунус-хан заключил брачный договор с Эсан Даулат-бегим, старшей дочерью Пир Ходжи Кунджи, которому в то время принадлежала власть над туманом Кунджи[391], [который], поговаривая о независимости, поднимал знамя господства. Йунус-хан вступил с ней в брак, приблизил ее к себе. У нее от хана родились три сына.

Когда в 866/1461-62 году умер своей смертью Эсан Буга-хан, его сын Дуст-Мухаммад-хан стал повелителем вместо отца. Он был государем, не выходившим из состояния безумия, так же как не выходит из центра круга [ножка] циркуля. Он не поднимал головы от [чаши] с вином, [походя] на точку [в центре окружности]. Мисра: О умные люди, отстранитесь: опьянел одержимый. * Он правил семь лет, [после чего] перенес пожитки из этого мира в тот мир. Причина его смерти заключалась в следующем.

После [смерти] отца он, обнажив меч, подняв его на плечо, все время спрашивал решение ученых улемов о том, дозволена ли ему жена отца или нет. Он убивал всякого, кто отвечал ему не в соответствии с его желанием. Таким образом он предал мученической смерти семерых ученых. Наконец он вызвал к себе муллу Мухаммада Аттара, который был ученейшим улемом в Кашгарском вилайете. Он спросил у него фетву[392], [разрешающую ему взять в жены супругу] отца. В ответ мавлави с презрением соизволил сказать ему: «Тебе дозволено, иными словами, ты вышел из сферы ислама и потерял путь, достойный похвалы, великий обычай следования сунне, тебе дозволено». В ту же ночь Дуст-Мухаммад-хан обвенчался с женой отца; бросив камень в бутыль чести, он разбил [ee]. После торжественных проводов невесты в дом жениха Дуст-Мухаммад-хак видел во сне Эсан Буга-хана, будто тот ехал верхом на вороном коне; как только он приблизился к нему (сыну), он сошел с коня, потер руку о дно котла и вымазал [сажей] лицо его (т. е. сына). Раскрыв уста, он сказал: «О несчастный, опозоренный, по истечении ста лет после принятия нами ислама[393] ты вновь стал неверным, отверг законы и предписания для мусульман». Он вынул стрелу из колчана и пустил ее в бок ему, сам сел на коня и удалился. Когда Дуст-Мухаммад-хан пробудился ото сна, раскаиваясь и сокрушаясь [о случившемся], он совершил омовение и ушел от матери (т. е. мачехи). В тот же день у него появилась боль в боку, [куда попала во сне стрела], в суставах, началась горячка, и он приготовил пожитки для отправления [на тот свет]. Сколько врачи ни старались [его] вылечить, пользы не было. Так он отошел в тот мир и направился в дом наказания. Ходжа Мухаммад Шариф Кашгари, который кроме наряда высокого происхождения был облачен в наряд личных достоинств, дату смерти его нашел в словах: «Свинья сдохла»[394].

После него власть в Моголистане /40б/ очистилась для Йунус-хана. Весть о его справедливости, слава о его правосудии поднялась выше наивысшего неба. В то время Амасанжди Тайши, сын Эсан Тайши, вторгся в Моголистан. Рассказ об этом событии следующий.

Когда скончался Эсан Тайши, между его сыновьями Ибрахим-унгом[395], Ильяс-унгом и Амасанджи Тайши возникла вражда и ссора. Между сторонами имели место столкновения. Амасанджи Тайши убежал от братьев с 300 тысячами человек и поспешил в Моголистан. Известно, что у Ибрахима и Ильяса было собрано 18 раз по сто тысяч человек. В конце концов между ними и калмыкским ханом возникла вражда. Оба брата, убегая от него, вместе с сорока тысячами отборных, испытанных в боях людей направились к границам Хитая. Там они и погибли.

Что же касается Амасанджи Тайши, то, как только он вступил в Моголистанские земли, между ним и Йунус-ханом произошло сражение на берегу Атил[396]. После многих битв, неисчислимых сражений Йунус-хан обратился в бегство. При этих печальных событиях многие могольские эмиры обрели счастье от мученической смерти.

После того как Йунус-хан потерпел сильное поражение, он с остатками моголов поспешил в Туркестан. Он остановился на берегу реки Сейхун, пошел на остров Кара-Тукай[397]; он отдохнул в этой местности одну полную зиму.

В то время на Йунус-хана неожиданно напал Бурудж оглан, он потерпел поражение и стер свою жизнь со страниц бытия.

Объяснение этого события следующее. В 855/1451 году достойным властелином в Дашт-и Кипчаке был Абу-л-Хайр-хан, как было написано об этом выше. В то время там не было подобного ему великого государя из рода Джучи-хана. Однако после его смерти люди пали [духом]. Огромная толпа поспешила к казахским государям, таким, как Джанибек-хан, Гирей-хан, которые также произошли от Джучи. Расстроенные, они обрели там покой. По этой причине возобновилась старая вражда, которая существовала между казахскими хаканами и потомками Абу-л-Хайр-хана, да озарит Аллах свет его! Оттого что могольские ханы пользовались покровительством казахских султанов, [у сыновей Абу-л-Хайр-хана] возникало много ссор с ними (могольскими султанами).

Словом, после кончины Абу-л-Хайр-хана, да ниспошлет Аллах милость его духу, все [его] приближенные и сыновья собрались у Бурудж оглана, /41а/ который был самым старшим сыном его (Абу-л-Хайр-хана). Наконец вследствие успехов казахов Бурудж оглан направился из Дашт-и Кипчака в Туркестан и Сыгнак. Он пробыл там несколько дней. Когда он услышал о бегстве могольского войска и о переселении Йунус-хана на Кара-Тукай с теми людьми, которые были при нем, он совершил набег и напал на него (Йунус-хана). В тот день хан не был в своей ставке. Он переправился через Сейхун по льду с целью поохотиться. [В это время] Бурудж оглан внезапно напал на ставку хана. У него (Бурудж оглана) было 20 тысяч человек, а моголов насчитывалось 60 тысяч. Каждый воин Бурудж оглана взял две-три семьи из людей хана.

Как только Йунус-хан узнал об этом, он тотчас же вернулся с охоты и убил Бурудж оглана со всей [его] свитой, оставшихся [в живых] он рассеял.

Да не останется скрытым, что отнесение Бурудж оглана к числу сыновей Абу-л-Хайр-хана кажется очень странным, ибо, как установлено достоверно, у него (Абу-л-Хайр-хана) было не более 11 сыновей. В рассказе об [Абу-л-Хайр]-хане были упомянуты имена его сыновей. Среди его сыновей нет никого, кто воевал бы с Йунус-ханом и был бы убит [им]. Как ясно и очевидно для искателей истины в этой науке, и передается из уст в уста у тюрков, и согласуется с документами о нем, среди счастливых сыновей [Абу-л-Хайр-]хана нет никого, кто назывался бы огланом. Однако поскольку благословенный, счастливый эмир-заде Хайдар-мирза Кашгари из племени дуглат в своей истории описал это событие таким образом, то этот бедняк (т. е. автор) также пожелал привести в кратком виде эти слова. Ответственность [за верность сообщаемого лежит на повествователе: если это правильно, то правильно, если нет — то нет[398].

После этого события Йунус-хан был захвачен в плен шейхом Джамал Харом, который был [назначен] правителем Ташкента султаном Абу Са'ид-мирзой. При таком положении дел прошел один год. Наконец эмир Абд ал-Куддус, племянник эмира Каримберди дуглата, с отрядом смельчаков напал на шейха Джамала и разрубил его на куски. Он насадил его голову на копье и принес Йунус-хану. Дата этого события была выражена в му'амма: «Пришел Абд ал-Куддус, взяв голову Хара»[399].

После этого события по милости господней, с помощью вечного бога взошло солнце счастья Йунус-хана. Хан сразу же поспешил в земли Моголистана и утвердился на ханском престоле, на троне миродержавия. /41б/ Голоса, поздравляющие его, вознеслись выше апогея небес. Нигде не стало ссор. [Йунус-хан] запечатлел в своем сердце следующую картину: «Мученик за веру, счастливый хакан мирза султан Абу Са'ид, да озарится могила его, был причиной восхождения звезды нашего величия. Если свою крупную жемчужину чистой воды (дочь), которая воспитана в раковине целомудрия, в шкатулке благочестия, нанизать на одну нить с блестящим жемчугом — красавцем его [сыном], который является предметом зависти звезды, то это послужит причиной [установления] порядка в государственных делах». Поэтому он выдал свою старшую дочь Михр-Нигар-ханум за султана Ахмад-мирзу, который был старшим сыном его (Абу Са'ида). Он изволил сказать: «Его отец врага превратил в друга, я же превращаю друга в родственника». [Михр-Нигар-]ханум до конца жизни мирзы султана Ахмада была в его гареме и была уважаемой его супругой.

Кутлуг-Нигар-ханум он выдал за Омар-шейх-мирзу. Его величество Мухаммад Захир ад-дин Бабур родился от нее.

Султан-Нигар-ханум, родившуюся от Шах-Даулат-бегим Бадахши, он послал султану Махмуд-мирзе. От нее появился на свет Хан-мирза.

Из этих трех зятьев Йунус-хан больше всех любил Омар-шейха. Так, всегда, когда Йунус-хан приезжал в Андижан, он оставался там два-три месяца. Омар-шейх-мирза также приезжал в Моголистан и несколько дней проводил там.

Однажды Омар-шейх пригласил Йунус-хана. Он пожаловал [хану] Маргинан Ферганского вилайета, так же как до этого он (Омар-шейх) пожаловал ему Ош.

Чтобы рассеять некоторую отчужденность, возникшую между братьями Ахмад-мирзой и Омар-шейх-мирзой, в Маргинанский вилайет прибыл его святейшество, полюс сферы истинного пути, кыбла идущих по пути истины, угодник [бога, находящийся] за завесами господними, ходжа Насир ад-дин Убайдулла, да будет милость Аллаха над ним!

Когда радостная весть о его прибытии дошла до жителей Андижана, до населения Маргинана и других городов Ферганы, Омар-шейх с войском Андижана и всем моголистанским войском поспешил навстречу его святейшеству ишану. Из-за его исключительного величия, чрезмерного уважения [к нему] ни у кого не хватало смелости дерзнуть облобызать стремена его святейшества. Толпами подходили мужчины и женщины. Они сходили с коней и становились на его пути. Из-за исключительной любви [к ходже] они раскрывали очи лишь для того, чтобы узреть совершенную красоту его святейшества. После того как он проходил, они падали ниц в прах на его пути. Пыль и прах, поднятые копытами коня его святейшества, они превращали в тутию[400] для своих воспаленных глаз.

Что касается Йунус-хана, то он удостоился чести встретиться с его святейшеством [Убайдулла-ходжой]. Он выступил из рядов войска, /42а/ встал у дороги, [выражая] исключительную преданность, мольбу, покорность, сошел с седла на землю и лицом, [в котором отражалось] смирение, приложился к ногам коня того вождя благородных людей. После того как его святейшество узнал о смиренности хана, он быстро сошел с коня и обнял его.

Его святейшество, господин, прибежище на пути истины Маулана Мухаммад Кази[401] изволил сказать: «Я слышал о Йунус-хане и полагал, что его манеры должны быть такими, как у прочих степных тюрков. Когда я увидел его, [то убедился], что это государь, с которым приятно беседовать, лицом [он] похож на таджика, он пользуется великой божьей милостью, [он] — истинный мусульманин».

Словом, когда Йунус-хан предстал пред чудодейственные очи ишана, его святейшество, оказывая ему благоволение, разослал славные письма, важные послания в разные концы от границ Кашгара и Дашт-и Кипчака до Хорасана и Ирака. Содержание [их] следующее: «Я видел Йунус-хана, дошел до моголов. Все они — последователи суннитского толка, люди чистой веры, с искренними намерениями, поэтому ни в коем случае их нельзя обращать в рабов». Соответственно указанию его святейшества [Убайдулла-ходжи] после этого не продавали и не покупали пленных моголов.

После [изложения] этого события пойдет рассказ об установлении мира с помощью его святейшества ишана [Убайдулла-ходжи] между братьями султаном Ахмад-мирзой, Омар-шейх-мирзой и султаном Махмуд-ханом на берегу Сейхуна, около Ходжента.

Когда в Ташкенте скончался шейх Джамал Хар, Омар-шейх-мирза захватил Шахрухию[402] и Ташкент. В связи с этим возникла ссора между братьями султаном Ахмад-мирзой и Омар-шейх-мирзой, ибо шейх Джамал считал себя подвластным Ахмад-мирзе, хотя на самом деле он не вдевал голову покорности в кольцо повиновения ему (т. е. Ахмад-мирзе).

Вражда между ними (братьями) дошла до того, что султан Ахмад-мирза опасался нападения Омар-шейх-мирзы. Омар-шейх-мирза также испытывал страх перед ним (Ахмад-мирзой). Он отправил человека к Йунус-хану [с просьбой о помощи] и обещал передать его приближенным Ташкент, так же как он отдал уже в Андижанском вилайете Ош и Маргинан. Согласно с этим Йунус-хан вместе со своим младшим сыном, Махмуд-ханом, прибыл в Сайрам, чтобы оказать помощь [Омар-шейх-мирзе], если Ахмад-мирза выступит против брата.

Когда правитель Самарканда Ахмад-мирза стянул войска против Омар-шейх-мирзы и направился к Ташкенту, с той стороны Омар-шейх-мирза с бесчисленным войском /42б/ поднял знамя, подобное солнцу, на берегу реки Ходжент. Для оказания помощи Омар-шейх-мирзе Йунус-хан послал султана Махмуд-хана с огромным войском, неисчислимой ратью. Эти три моря войска, напоминающие сверкающий огонь мести, выстроились друг против друга на берегу реки. Потеряв надежду остаться живыми, они полагали, что им не избежать смерти.

Наконец его святейшество, полюс святых, помощь набожным людям, руководитель бодрствующих людей ходжа Насир ад-дин Убайдулла, да освятит Аллах дух его, отправился к султанам. Впереди [себя он] послал человека сообщить о своем прибытии. Когда услышали эту приятную весть, в упомянутых трех войсках ни у кого не стало смелости вступить на путь сражения. По прибытии в это скопление [воинов] его святейшество посадил всех трех государей под одним шатром. Установив между [ними] мир, он примирил их и заставил их разойтись. Это событие подробно изложено в благословенной книге «Рашахат», написанной правдивым пером высокодостойного господина, удостоенного чести святости от великого Аллаха, то есть маулана Фахр ад-дином Али[403], [тем], «кто наделен знаниями и мудростью»[404]. Вот почему этот рассказ приведен [выше] в кратком виде.

Словом, когда султан Ахмад-мирза сошел с пути ссор, султан Махмуд-хан отправился в Ташкент, и вслед за хаканами поспешил в Ташкент и ходжа [Убайдулла]. Йунус-хан и султан Махмуд-хан удостоились счастья находиться при ишане. На этом собрании один из счастливых приверженцев его изволил сказать: «Султан Махмуд-хан на редкость самовластный царевич, гордый своим величием и великолепием». Его святейшество соизволил сказать: «Гордость и величие — достоинство только [бога], да будет велико величие его! Если захочешь, он (Махмуд-хан) вынесет сор дервишей в подоле и в знак покорности коснется челом унижения и смирения земли, [выражая] любовь». Именно тогда, когда хаканы [Йунус-хан и Махмуд-хан] находились при ишане, его святейшество пожелал совершить молитву. В этом доме в направлении к кыбле находился очаг, полный золы, в нем были куски угля. Ишан соизволил сказать: «Наличие огня и [горящего] очага перед лицом молящегося не одобряется по мусульманскому закону, нужно засыпать его (очаг) землей». Махмуд-хан приказал: «Никто не смеет приносить землю». Несмотря на присутствие всех слуг и служителей [его], он сам несколько раз вынес в подоле пепел из очага, принес свежую землю, потушил огонь, засыпал ею золу. В связи с этим случаем много народу, несчетное число людей вступило в сферу любви к этому вождю великих и малых людей, /43а/ ибо гордость и упрямство султана Махмуд-хана были хорошо известны, рассказы об этом передавались из уст в уста у моголов.

Установление этого мира и восшествие на престол [Махмуд-]хана в Ташкенте произошло в 890/1485 году.

Конец жизненных обстоятельств [Йунус-хана] следующий.

Когда подобный дервишу [Махмуд-хан] воссел на ханский престол, на трон миродержавия в Ташкенте, [Йунус-хан] отправил посла к султану Ахмад-мирзе и просил его дочь Каракуз-бегим за султана Махмуд-хана. [Ахмад]-мирза выразил согласие. В это время Йунус-хан был разбит параличом. Он скончался в 892/1486-87 году. Тело его предали земле рядом со светозарной могилой покойного прощенного богом имама шейха Хаванда Тахура[405], с которым связан благородный род его святейшества ходжи Насир ад-дина Убайдуллы. Над его лучезарной могилой возвела великолепное сооружение, высокое здание с прекрасными худжрами, воздвигли очень высокий купол. В этом вилайете эти постройки известны под названием «Хан мазари» («Ханский мазар»).

Йунус-хан переселился [в тот мир], поспешил в основное местопребывание; весть об этом событии распространилась повсюду. Тогда в упомянутом (892/1486-87) году весь могольский улус положил голову покорности на черту [верности] султану Махмуд-хану. Его посадили на ханский престол и, согласно обычаю моголов, подняли чаши [вина]. После его восшествия на престол Омар-шейх-мирза и султан Ахмад-мирза вознамерились всюду поднять мятеж, бунт. Сначала Омар-шейх-мирза отправил к Ташкенту огромное войско из прославленных храбрецов, надежных воинов, которые были опорой его державы. Эмиры войска, о котором идет речь, отправившись в поход в ту сторону, захватили одну из известных крепостей Ташкента, которая была неприступной твердыней. Они установили свою власть в этой высокой крепости.

Султан Махмуд-хан немедленно выступил и отвоевал эту крепость, а всех посланцев Омар-шейх-мирзы убил. Эта победа прославила [Махмуд-]хана. Об этом событии говорили на протяжении многих лет. После этого случая Омар-шейх-мирза потерял всякое желание воевать [с Махмуд-ханом], сошел с пути ссор.

Что же касается султана Ахмад-мирзы, то он по наущению [своих] эмиров в 893/1487-88 году повел огромное, неисчислимое войско к Ташкенту. Его святейшество Ходжа Ахрар, удерживая безумного [Ахмад]-султана, сказал: «Этот вилайет мы передали [Махмуд-хану] после восстановления мира, совершенно не согласуется с обычаями начинать [битву теперь]. Ведь известно, что нарушение обета — дело /43б/ весьма осуждаемое, 43 кто осмеливается на такое дело, тем самым лишается вечного счастья согласно тому, как [говорится]:

Вопреки наставлениям его святейшества [Ходжи Ахрара] он не счел [для себя] запретным поход и, отступив с пути мира, со 150 тысячами чело-век направился к Ташкенту.

Султан Махмуд-хан с [хорошо] оснащенным войском, вооруженными воинами выступил из города и занял место на территории нескольких махалла напротив самаркандцев. Несмотря на малочисленность [своих] людей, он решил воевать, сражаться. Поскольку эти два войска разделяли протоки с [глубокими] ямами и русла речек, то они не осмелились напасть друг на друга. В течение трех дней они прибегали к [различным] военным хитростям, но битва так и не состоялась.

В это время по просьбе султана Ахмад-мирзы его величество халиф милостивого [бога] Мухаммад-хан Шейбани с некоторыми своими братьями и отрядом храбрецов находился в этом войске. В конце концов по причинам, изложенным в «Тарих-и Шейбани»[406], был заключен мир о дружбе между султанами Махмуд-ханом и Шейбани-ханом.

Три дня спустя эти два счастливых хана (Махмуд-хан и Шейбани-хан) встретились [в бою с Ахмад-мирзой]. Самаркандцы потерпели сильное поражение. Много людей, обратившись в бегство, бросилось в реку Чир, которая теперь известна как Чирчик. Они пошли на дно, не выплыли. Султан Ахмад-мирза, побежденный, несчастный, вернулся в Самарканд. Его святейшество Насир ад-дин Убайдулла, относившийся к нему (Ахмад-мирзе) как к любимому детищу, в связи с этим событием изменил к нему [свое отношение]. Вероятно, именно по этой причине после переселения его святейшества [Убайдулла-ходжи] в 895/1489-90 году из этого мира на райские лужайки, в райские сады за короткое время потеряли могущество и величие он и его двоюродные братья, его племянники. Дела ханской власти и управления всей страной из его рода перешли к шейбанидскому роду, как об этом будет вкратце Написано в связи с изложением жизненных обстоятельств Шейбани-хана.

[Дело] было так. Счастливый хакан, мученик за веру Мухаммад-хан [Шейбани] в 906/1500-01 году завоевал земли Мавераннахра. Некоторое время спустя султан Ахмад-хан для оказания помощи своему младшему брату, Махмуд-хану, направился в Ташкент. [Ахмад-хан], благодаря тому что пролил много крови врагов, всюду стал известен [под прозвищем] Алача-хан, ибо на языке моголов проливающего кровь называют «Алачи». С прибытием Алача-хана могольское войско сильно укрепилось. Без зазрения совести оно подняло голову вражды и совершило набег на ближайшие районы страны. После /44а/ этого события Шейбани-хан с остальными сородичами выступил в поход и обрушился на ханов. Он настиг их, когда те осаждали Ахси. Завязалось большое сражение. [Шейбани-хан] рассеял и разгромил могольское войско. В этом сражении вместе с ханами [Ахмад-ханом и Махмуд-ханом] был и государь Бабур. После поражения он отправился на юг Ферганы, в Кухистан.

Оба хана (Ахмад-хан и Махмуд-хан) были взяты в плен. Их привели к халифу милосердного бога [Шейбани-хану]. Султаны, эмиры, столпы государства [Шейбани-хана] — все единодушно высказались за то, чтобы убить их (ханов). Однако халиф милостивого [бога Шейбани-хан] соизволил сказать: «Поскольку известна прежняя благосклонность этих двух братьев к нам, то представляется лучшим простить их и отпустить с почестями и дарами». Поэтому [Шейбани-хан] отправил на родину этих двух счастливых братьев с войском, с хадимами, рабами и свитой, с уважаемыми [их] женами и всем необходимым для государей, со всеми предметами, [нужными] для монархов. Маулана Бинаи, который является зодчим мудрости и совершенства, строителем основ тонкости ума и мысли, по случаю этого события сочинил два руба'и по-тюркски и представил чудодейственному взору его величества халифа милостивого [бога] Шейбани-хана.

Как благодарность за эту милость он просил установить три родственные связи. Он взял для Тимур-хана сестру [могольских ханов] Даулат-Султан-ханум.

В знаке зодиака беспорочности и чистоты Махмуд-хана взошли две звезды. Одна — Айша-Султан-ханум, которая была известна как Могол-ханум. Ее взял себе сам [Шейбани-хан], и до конца жизни [хана] она была почитаемой его женой. Другая — Кутлук-ханум. Ее он (Шейбани-хан) соединил [узами брака] с храбрым султаном Джанибек-султаном. В этой раковине целомудрия появился жемчуг счастливой особы — благородный отец его величества [Абдулла-хана], второго Искандара, Абу-л-Гази Искан-дар бахадур-хан. Солнце его, приносящее счастье, засияло над головами обитателей мира, как об этом уже было написано.

Словом, упомянутые ханы [Ахмад-хан и Махмуд-хан] поспешно прибыли в Моголистан. Султан Ахмад-хан скончался в 909/1503-04 году. После этого султан /44б/ Махмуд-хан передал вилайет его (т. е. своего брата) его сыновьям. [Этот вилайет] простирался от границ Хитая до пределов Андижана. Сам он в течение пяти лет жил в землях Моголистана, не предпринимая [никаких военных действий]. В 914 году по подстрекательству группы людей он пошел против халифа милостивого бога Мухаммад-хана Шейбани, чтобы встретиться [с ним в бою]. В это время [Шейбани-]хан находился в Уланг-и Радкан[408]. Когда он узнал о выступлении [Махмуд-хана], с целью предотвратить опасность он приказал убить Махмуд-хана с пятью сыновьями на берегу реки Ходжент. Дату этого события ученые нашли в словах: «Берег реки Ходжент»[409].

Да не останется сокрытым, что видно из приведенных [выше] рассказов и повествований, что его величество [Абдулла-хан], Искандар по достоинству, является выдающимся в великом роду [Шейбанидов], наидостойнейшим представителем достойного халифской власти рода [могольских ханов].

Да не останется тайным и скрытым для непорочных сердец, для умов, подобных солнцу, ученых и проницательных людей, которые постигают мир Творца, следующее.

Когда могучая рука портного судьбы и предопределения облачает прямой стан счастья и благоденствия какого-нибудь государя в драгоценный халат благочестия и благотворительности, она украшает этот наряд помощью и заботой [бога]. [Это] согласуется с содержанием стиха: «Дал каждой вещи ее строй, а потом вел по пути»[410]. [Длань судьбы] наделяет ценными свойствами, доброй славой дела славных сыновей [такого государя], положение дел благородных потомков его, следующих по пути истины.

Причина написания этих слов, изящного изложения этих мыслей заключается в следующем. Благородная натура хакана, величественного, как Искандар, [Искандар-хана] всегда отличалась проявлением дружбы, любви к людям, следующим по пути истины, которые являются властелинами страны святости. С раннего детства и став взрослым он обнаруживал сильное желание быть в обществе этого сонма людей, беседовать [с ними]. Согласно [хадису]: «Сын — секрет своего отца», как благословение на это /45а/ в саду искренности, величия и счастья его величества [Искандар-хана] появилось дерево аскетизма и благодеяния, пальма благочестия и воздержания [от грехов]. И всегда семена любви, искренности и согласия, взращенные, согласно стиху: «И взрастил его Аллах хорошим ростом»[411], на вселяющих покой просторах степей надежд и на нивах счастья, дают плоды счастья и благоденствия рачительному хакану.

В это время жил полюс времени, помощь эпохе, щедрый, высокодостойный [ходжа], святой по достоинству, херувим по милосердию, место нисхождения божественных лучей, место восхода безграничных тайн, покоритель стран, [как говорится в хадисе]: «Я был скрытым сокровищем», восседающий на троне, [где начертано]: «Вот воззвал он к Господу своему зовом тайным»[412], лучший в роду вечного, священного, благословенного дома наставничества на путь истины шейх ул-ислам ходжа Мухаммад Ислам, известный как Ходжа Джуйбари, да освятится тайна его! Благодаря безграничной, беспредельной помощи его святейшества [хан] обеспечил устройство всех дел мира, установил мир между всеми людьми. По этой причине государь [Абдулла-хан], заботящийся о дервишах, будудучи еще малолетним, с исключительной любовью, полной искренностью и верой искал убежища у того высокого порога (Ходжи), вдел голову любви в кольцо покаяния, начертал пером любви письмена преданности его святейшеству, святому по достоинству [Ходже].

[Хан] постоянно обращался к щедрому и лучезарному, как солнце, сердцу его святейшества [Ходжи] с просьбой о поддержке [своих] замыслов. Заботясь о состоянии дел державы, верховной власти, он просил помощи у щедрого сердца ишана. Ведь доказано, что, пока кто-либо из святых и идущих по пути истины не начертает письмена наставлений для этого счастливого сонма людей (государей), важные дела управления, дела державы не находят устройства, не налаживаются. Вот почему славные султаны, достойные хаканы в каждой стране, [в каждом] городе утверждаются с благословения великих шейхов, с благоволения святых, благочестивых мужей эпохи.

Говорит Аллах всевышний и всеблагой: «И все рассказываем Мы тебе из вестей про посланников, чтобы укрепить тебе твое сердце»[413]. Господь миров в словах, обращенных к истинному пророку [Мухаммаду], изволил сказать: «О любимец великого бога, о близкий друг в чертоге уединения с [богом, где] было произнесено: “У меня к Аллаху...”[414], сообщу тебе весть из вестей для посланников, /45б/ чем укреплю твое сердце, иными словами, приведу рассказы о пророках и посланниках, изложу тебе события, [связанные] с ведущими по путям и дорогам [истины], расскажу об их страданиях от бедствий, опишу их умение терпеливо переносить все невзгоды, и это успокоит твое средне; когда столкнешься с трудностями и бедами, ты проявишь стойкость перед ними». Упоминание о великих святых, объяснение слов великих шейхов, да будет милость Аллаха над всеми ими до дня Страшного суда, может стать причиной обращения на истинный путь могущественных мужей. Скрытый смысл этих слов [заключается] в том, чтобы восполнить нить [рассказом] о благочестивых, обратить внимание на сведения о набожных людях, внимать их словам, вселяющим [бодрый] дух. Поскольку целью беседы с каким-нибудь [святым] является получение благословения его духа, поэтому знатоков Корана называют святыми, знатоков хадисов считают дузьями пророка. Беседа с благочестивыми, общение с набожными людьми является розой в саду счастья, свечой в келье для ночной молитвы, упованием, пахучим растением в цветнике души, ключом от сокровищниц божьих милостей, крупной жемчужиной в ожерелье совершенства, камнем в перстне величия. Если не удается такая [беседа], то следует узнать о больших достоинствах, о великой славе этого высокого сонма. Приятные слова этого сонма людей поистине являются сладостным медом, звездой в созвездии знаний, жемчужиной в шкатулке проницательности.

Согласно сказанному выше при изложении событий, [связанных] с благословенным хаканом [Абдулла-ханом], я написал немного и о жизненных обстоятельствах высокодостойного [Ходжи], то есть его святейшества вождя арифов[415], главы мистиков, отмеченного милостями великого бога, устроителя [дел] народа, мира и веры Ходжи Джуйбари, да ниспошлет Аллах покой его душе!

Согласно [изречению]: «При упоминании благочестивых людей нисходит [божья] милость», я направил [свои] высокие помыслы на описание славной вереницы [шейхов] накшбандиййа, да освятит великий Аллах души их, родословной шейхов этого высокого сонма, восходящей к его святейшеству пророку [Мухаммаду], да благословит, да приветствует Аллах его, его дом и его сподвижников! Да послужит это причиной проявления ко мне благости и милости божьей, причиной нисхождения безграничной милости [его].

Высокие достоинства, признаки величия, высокого положения его святейшества ишана [Ходжи Джуйбари] выходят за пределы счета, они не вмещаются в сферу мысли. Существуют правила [ведения речи] о суфиях, согласно которым, когда рассказывают об этом высоком сонме, приводят также их генеалогию и дают описание [их] личных достоинств. Да не останется скрытым для сердец людей, Ищущих истину, для чистых мыслей тонких знатоков [достоинств] его святейшества [Ходжи Джуйбари], что нить [его] родословной связана с имеющей преемственность родословной его святейшества Ходжи Са'ад-дина Абу Бакра Са'да Сумитани[416], да будет доволен им Аллах! /46а/ Он — доблестный имам, лучший из людей, вождь эпохи, достигший высшего духовного совершенства, помощь народам, имам суннитов, руководитель имамов, отмеченный святостью великим Аллахом. Он является великим муджтахидом, последователем учеников пророка [Мухаммада]. Эта [связь устанавливается] следующим образом.

Благословенный отец его святейшества, следующего по пути истины, по имени Ходжа Ахмад является правдивым сыном Ходжи Йахйа. Ходжа Йахйа — сын последователя истинного учения Мухаммада Ислама, который является благородным сыном Ходжи Тахира. Ходжа Тахир — блаженный сын Ходжи Музаффара. Этот Ходжа является [одним] из славных, счастливых внуков Ходжи Алау ад-дина. Этот Ходжа является дорогим сыном Ходжи Маджд ад-дина. Этот Ходжа — [один] из счастливых сыновей Ходжи Захир ад-дина, сына доблестного имама Абу Бакра Ах-мада[417]. Имам Абу Бакр Ахмад — сын помощника идущего по пути истины Абу Бакра Са'да, да будет доволен им Аллах! Он является благословенным, великим сыном Ходжи Захир ад-дина, а тот — счастливый сын имама Али[418], который является одним из славных потомков эмира правоверных, имама благочестивых имама Джа'фар Садика[419], да будет благословение великого Аллаха над всеми ими!

Как правильно установлено, имам Али, да будет доволен им Аллах, изволил прибыть в Нишапурский вилайет из священных городов [Мекки и Медины], да приумножит Аллах почет и уважение по отношению к ним! Он прожил там длительное время, долгие годы. Оттуда он перебрался в славную Бухару, да будет она охраняема от бед и несчастий! Спустя некоторое время он испил из чаши смерти напиток, означающий «конец», согласно стиху: «И они смертны»[420], он убрал ноги в подол отдыха, да будет милостив к нему Аллах! Об этом подробно изложено в «Бахр ал-ансаб»[421].

Благородный род его святейшества [Ходжи Джуйбари] со стороны матери связан с его святейшеством, шейхом [всего] мира, духовным деятелем, отшельником имамом Абу Бакром Фазл ибн Джа'фаром ал-Бухари. Его святейшество [Абу Бакр Фазл] был знатоком хадисов и муджтахидом, наслаждался и миром и верой. Благодаря его помощи в вероучении Мухаммада, да будет мир над ним, не стало разных сект. Рассказывают, что, хотя он вел отшельнический образ жизни и [отличался] благочестием, в нем преобладал [интерес] к распространению знаний, ведению [дел], связанных с мусульманским законом.

Рассказывают, что его увидел во сне один великий человек и спросил: «Что сделал для тебя Аллах?» Он сказал: «Поставили на чашу весов мои тайные обращения [к богу] и доставшиеся мне по наследству дирхемы. Оказалось, что тайных обращений больше. По этой причине я был спасен [от ада]».

Известно и установлено, что у его святейшества [этого ишана] было 400 тысяч гитрифи[422].

Да будет известно, что упомянутые два имама, [Абу Бакр Ахмад и Абу Бакр Фазл], да будет доволен Аллах обоими, были в числе четырех Бакров Бухары[423].

Генеалогия /46б/ его святейшества [Ходжи Джуйбари] в отношении [духовной преемственности] следующая. Его святейшество впервые получил наставление и помощь от его святейшества, имама благочестивых, повелителя правоверных Асад [Аллаха] ал-Галиб Али ибн Абу Талиба, да почтит Аллах лик его!

Краткое изложение этого события следующее. В детстве он три раза видел во сне его святейшество Али. [Первый раз Али] вызвал к себе его святейшество [Ходжу] и, приблизив красноречивые уста к устам его святейшества, произнес зикр «ху» и изволил сказать: «Поскольку зикр “ху” является самым лучшим зикром, а ты будешь в числе избранных, то я тебя научу [произносить] зикр “ху”».

В четырнадцатилетнем возрасте он удостоился благосклонного взора его святейшества Ходжи Йахйа, который является великим халифой великого эмира Хамзы, сына эмира Купала. Его святейшество [Ходжа Йахйа] также научил его святейшество [Ходжу Джуйбари произносить] зикр «ху».

Да будет известно благочестивым, что некоторые арифы изволили сказать, что в зикре «ху» «вав» произносится и указывает на отсутствие сущности. Отсутствие сущности обозначает, что все свойства не установлены, не ясны в науке. Некоторые говорят, что «вав» выпадает. Вышеупомянутый [Ходжа Йахйа сказал], что буква [«вав»] ничего не обозначает. Те, которые произносят эту букву, считают, что она служит для связи. Во всех отношениях «вав» нужен только для связи. Те, которые не произносят буквы «вав», считают, что она ничего реального по смыслу не содержит. Они сказали: «Без “вав”, больше нет необходимости объяснять это», а один благочестивый соизволил сказать:

Те, которые говорят, что зикр «ху» — наилучший зикр, указывают на его достоинство. [Если] при определении сущности [бога] «ху» имеет достоинство, то произнесение «ху» без «вав» указывает на еще большее достоинство [его]. Как было упомянуто выше, зикр без «вав» является наилучшим по достоинству. Возможно, что его называют самым лучшим, принимая во внимание то, что этот звук [«ха»] указывает на такое достоинство, которое является особенным, и не может быть другого достоинства, кроме этого, причем способ произнесения этого зикра указывает на отсутствие [сущности], что является особенным отношением.

Рассказывают со слов его святейшества Али Лала[425], да освятится тайна его, [который] изволил сказать: «Во сне я видел его святейшество прибежище пророчества [Мухаммада], да будет мир над ним, который научил меня [произносить] зикр “ху” без “вав”».

Некоторые арифы изволили сказать: «Зикр “ху” — это наилучший зикр, а зикр “ху” без “вав” указывает на особое [его] достоинство».

Говорят, что надо научиться [произносить] этот зикр следующим образом. [Он] не должен произноситься с участием языка, и надо, чтобы всегда было [слышно] дыхание и при каждом дыхании был бы ясен звук «ху», и следует произносить [его] до тех пор, пока этот звук станет невнятным. Мысли следует направлять /47а/ на ту высоту, которой [заслуживает], как указали, этот звук, до тех пор, пока не исчезнут признаки внимания. Здесь наступает особое состояние — [вадж-и хасс], что является самозабвением при постижении истины бога, велик он и славен! Для всякого счастливца, к которому по воле милосердного бога обратится один из счастливцев, чтобы тот научил его такому способу [произнесения зикра «ху»], и последний усвоит [произношение], это будет показателем его исключительных способностей. Этот признак всегда служит свидетельством достоинства кутбиййат[426].

Итак, полюс полюсов, собеседник великого бога его святейшество Ходжа Джуйбари в этом отношении был тем, кого их святейшества упомянутые [Али и Ходжа Йахйа] научили зикру «ху». А путь совершенствования предков он изучил с помощью своего деда его святейшества Ходжи Мухаммада Йахйа. [От него] он воспринял также учение о зикре и генеалогию благочестивых.

Его святейшество [Ходжа Джуйбари] как ученик (мурид) на пути истины связан с его святейшеством шейхом хакиката, старцем шариата, совершеннейшим ученым, прибежищем руководства [на пути истины] его святейшеством маулана Мухаммадом Кази, да будет над ним милость Аллаха!

Учение о пути совершенствования и о правилах поведения он воспринял от его святейшества, достойного руководителя на пути истины, святого по достоинству, солнца на небе ма'рифата, неба солнца арифов, наличных денег в сокровищнице бытия, кыблы ясновидцев, достигшего высоких степеней совершенства, отмеченного божественными милостями, то есть его святейшества маулана Ходжаги Ахмада Касани, да сделает [Аллах] лучезарной могилу его, который в свое время занимал исключительно высокое положение, был высокородным. Он творил такие чудеса, совершал такие сверхъестественные деяния, что во всех городах Мавераннахра все великие и знатные люди, купцы и прочие слои [населения] вдевали головы любви в кольцо обращения к истине. Во время беседы с его святейшеством, во время умерщвления плоти они не смыкали глаз сердца, чтобы лицезреть друга. Известно и установлено, что, пока лучи святости сверкали на востоке блаженного чела его святейшества, под полой его заботы получили воспитание шестьдесят верных учеников и счастливых влюбленных [в учение]. Он сразу обошел пустыни небытия стопами верности и поспешил в Каабу соединения с истиной. По этой причине везде, где знают его святейшество [Ходжу Касани], [его] называют «главой шестидесяти». Об отношении его святейшества [Ходжи Джуйбари] к шейху хакиката, вождю тариката его святейшеству маулана Мухаммаду Кази [уже] упоминалось. [Этот] ишан [получил] духовное воспитание на пути совершенства благодаря безмерной, беспредельной милости его святейшества, прибежища святости, подобного херувиму, центра круга на пути истины, точки в [центре] окружности святости, близкого друга [бога] на уединенном месте [раскрытия] тайн, вождя дервишей, полюса тариката и помощи хакикату, руководителя /47б/ шествующих по пути истины, подобного святому, его святейшества Ходжи Насир ад-дина Убайдуллы, да ниспошлет Аллах покой его душе!

В учении о зикре счастливый Ходжа [Убайдулла] стал преемником высоко достойного, высокоодаренного [шейха], звезды в созвездии познания [истины], жемчуга в шкатулке точных знаний, подвижника на путях достижения истины, властелина стран тариката, кыблы надежд благочестивых, Каабы счастья мистиков-ясновидцев, ключа от сокровищницы мудрых изречений, светоча тайн минувших времен Низам ад-дина маулана Йа'куба ибн Осман ибн Махмуд ал-Газнави, затем ал-Чархи[427], да будет милостив к нему Аллах! Последний был непревзойденным [знатоком] всякого рода внешних знаний и внутренних тайн. У него много сочинений о раскрытии сокровенных тайн, объяснений тонкостей в [разных] отраслях наук. В следовании по пути истины, в тарикате он является последователем его святейшества шейха ислама и мусульман, преемника посланников и пророков, султана идущих по тарикату, доказательства законов хакиката, полюса святых, помощи благочестивым, главы праведных, истинных шейхов, блеска истины, мира и веры Ходжи Мухаммада ибн Мухаммад ал-Бухари[428], известного как Накшбанд, да сделает Аллах благоуханной его могилу! Последний, несмотря на то что [получил] духовное воспитание согласно учению вождя людей, руководителя ходжей, то есть Ходжи [всего] мира Ходжи Абд ал-Халика Гидждувани[429], да озарится его могила, [обрел] красоту любви, совершенство [в постижении] истины и веры от эмира Саййида Кулала[430], да будет милостив к нему Аллах! Последний является [одним] из великих халифа шейха тариката шейха Бабай Симаси[431]. Он является [одним] из халифа Хазрат-и Азизан Ходжи Али Рамитани[432]. Последний — халифа его святейшества Ходжи Махмуда Анджира Фа'нави[433]. Последний — халифа Ходжи Арифа Ривгари[434]. Последний [один] из великих халифа Ходжи мира Ходжи Абд ал-Халика [Гидждувани]. Ходжа Абд ал-Халик Гидждувани удостоился чести беседовать с Хизром, мир ему, а тайному зикру он научился у его святейшества, [одного] из великих халифа, имама бога, шейха Абу Йа'куба Йусуфа ибн Аййуба ал-Хамадани[435]. У Ходжи Йусуфа суфийская преемственность от шейха тариката Абу Али Фармади[436]. У шейха Абу Али Фармади суфийская преемственность с двух сторон. Одна — от великого шейха Абу-л-Касима Гургани Туей[437], который связан цепью духовной преемственности шейхов через посредство трех лиц с саййидом народа шейхом Джунайдом Багдади[438], да освятится тайна его! Другая суфийская преемственность шейха Абу Али Фармади от божественного шейха Абу-л-Хасана Харакани[439], который был главой шейхов эпохи, полюсом своего времени. У [этого] шейха суфийская преемственность от султана арифов шейха Абу Йазида Бистами[440]. Во время следования по пути истины он получил воспитание у его святости султана Байазида Бистами, ибо установлено, что шейх Абу-л-Хасан /48а/ родился задолго до смерти Абу Йазида.

У султана Байазида суфийская благодать от его святейшества имама Джа'фар Садика, да будет доволен им Аллах! Во время следования по пути истины он совершенствовался в соответствии с учением имама людей [Джа'фар Садика], ибо по правдивому рассказу установлено, что шейх Абу Йазид родился после смерти имама [Джа'фар Садика], как говорит об этом полюс святых, помощь благочестивым Ходжа Мухаммад Парса, да освятится тайна его, в «Фасл ал-хитаб»[441].

У его святейшества имама Джа'фар [Садика] преемственность по внутренним знаниям с двух сторон. Одна — от своего благородного отца Мухаммад Бакира, у него — от своего благородного отца имама Зайн ал-Абидина, у того — от своего отца, саййида мучеников за веру, повелителя правоверных Хусайна, да будет доволен им Аллах великий! У саййида мучеников за веру [Хусайна] — от своего отца его святейшества Асад Аллаха (льва божьего) ал-Галиб Али ибн Абу Талиба, да почтит Аллах лик его! У него — от его святейшества прибежища пророчества [Мухаммада], да будет благословение [Аллаха] над ним, надежно охраняющее его!

Вторая преемственность имама Джа'фар [Садика] от отца своей матери Касима ибн Мухаммад ибн Абу Бакр Сиддика, да будет доволен им Аллах! Его святейшество Касим принадлежит к числу великих учеников и таби'унов[442] Мухаммада, среди семи факихов[443] очень известный. Он был украшен внешними и внутренними знаниями. У него преемственность по внутренним знаниям от Салмана Фариси[444], да будет доволен им Аллах! Его святейшество Салман имел честь беседовать с его святейшеством [прибежищем] пророчества [Мухаммадом], да благословит его Аллах, да приветствует, и он прославлен [в хадисе]: «Салман — наш человек, человек [нашего] дома». У него преемственность по внутренним знаниям от его святейшества величайшего Сиддика [Абу Бакра], да будет доволен им Аллах, после преемственности от его святейшества пророка, да будет над ним благословение и приветствие Аллаха!

Исследователи придерживаются того мнения, что предводитель правоверных Али, да почтит Аллах лик его, после его святейшества [прибежища] пророчества [Мухаммада], да благословит Аллах его, его семью, да приветствует, был в числе преемников пророка, которые предшествовали предводителю [правоверных] Али и также приобретали внутренние знания. Так рассказал в книге «Кут ал-кулуб»[445] султан, достигший совершенства, глава суфиев шейх Абу Талиб Макки, да освятит великий Аллах тайну его!

Следовательно, преемственность в суфизме их святейшеств [шейхов Джуйбари], да будет довольство великого Аллаха всеми ими, идет от четырех лиц. Одна — от его святейшества Хизра, мир ему, вторая — от саййида народа шейха Джунайда, третья — от султана Байазида, четвертая — от его святейшества имама Джа'фар Садика, да будет доволен ими [Аллах]!

Его святейшество маулана Йа'куб Чархи в своей книге «Унсийа»[446] изволил сказать: «Этот высокий сонм называют солью шейхов»[447], и это его последнее слово [по поводу шейхов накшбандиййа].

Шейхи тариката говорили, что для шествующего по пути истины единение с богом — самое важное условие на пути совершенствования. Они также изволили сказать: «Везде — нигде, в одном месте — везде». Однако, когда /48б/ ученик удостаивается [беседы], взвешивая слова, он совершенно избавляется от причинения беспокойства другим. Чем больше он проводит времени в беседах с шейхами, тем выше его совершенство.

У его святейшества, то есть Ходжи Джуйбари, да сделает Аллах благоухающим его дух, в науке о сокровенном преемственность берет свое начало от пяти лиц. Первая — от имама мусульман, то есть от его святейшества предводителя правоверных Али, да будет доволен им Аллах, вторая — от своего деда его святейшества Ходжи Мухаммада Йахйа, третья — от его святейшества Ходжи Йахйа, преемника эмира Хамзы, четвертая — от его святейшества, господина обитателей мира маулана Мухаммада Кази, пятая — от его святейшества маулана Ходжаги Касани, да озарит Аллах могилы их всех до дня Страшного суда!

Это обстоятельство подтверждается тем, что изволил сказать шейх, мученик за веру шейх Маджд ад-дин Багдади[448]: «Чем больше свидетелей [у шейхов в изучении] науки о сокровенном, тем ценнее подкрепление их слов ссылкой на источники. Чем больше света накапливается у шейхов, которые берут лучи истины из светильника пророчества, тем более светлым будет путь для [их] учеников, [согласно стиху]: “Свет на свете! Ведет Аллах к Своему свету, кого пожелает”[449]».

Словом, достоинства этого вождя арифов столь велики, что никто не в состоянии воздать хвалу чудесам его святейшества, в особенности же этот жалкий бедняк (автор), который [давно], из поколения в поколение, [лишь] дитя раба этого порога, подобного Каабе, и не считает себя достойным написать кончиком слабого пера такого рода слова об особе ишана, способного руководить на пути истины.

При всем том он (автор), осмелившись, проявив дерзость, нанизал на нить повествования чудеса, [совершенные] его святейшеством, связанные с жизненными обстоятельствами его величества хакана [Абдулла-хана], величественного, как Искандар.

Подробный рассказ об этом следующий. Задолго до восшествия на ханский трон, на престол миродержавия его величества могущественного государя [Абдулла-хана] его святейшество, находящийся под покрывалом святости, в присутствии [хана] с полной уверенностью чудодейственным языком сказал: «Хан, подобный Искандару, Алу-л-Гази Абдулла бахадур-хан, да увековечит [Аллах] его царствование, в скором времени завоюет Бухарский вилайет, сядет на престол господства, на трон величия и славы. Он украсит мир нарядом справедливости, перед миром и различными категориями людей закроет двери мятежей и смут». Поистине справедливость слов его святейшества, идущего по пути истины, подтвердилась через двадцать лет.

Еще имеется рассказ о сне его величества хакана [Абдулла-хана] в начале его деятельности. Подробности этого вкратце следующие. Еще до того, как завоевать Бухару, да будет она охраняема от бедствий и несчастий, и другие [земли], его хаканское величество некоторое время находился в районе Андхуда[450] и Шибиргана[451]. Однажды ночью он положил благословенную голову на подушку /49а/ отдыха. Полчища сна овладели просторами его мозга, и он увидел [во сне], будто два благословенных мужа изволили прибыть в какую-то местность. [Будто] рядом с его величеством [Абдулла-ханом], да увековечится царство его, находится и его высочество, мученик за веру покойный султан Хусрав-султан. [Хан рассказал]: «Один из этих благочестивых мужей передал в руки Хусрав-султана обнаженный меч, и тот меч был обычный (букв. «односторонний»). Другой великий [муж] из этих двух великих мужей направился ко мне и изволил передать мне два меча, один — в правую руку, другой — в левую, и оба эти меча были обоюдоострыми».

Когда его величество хакан [Абдулла-хан] пробудился ото сна, он никому не рассказал этот свой сон.

В те счастливые дни, в то благополучное время Пир-Мухаммад-хан находился в Балхе. В ту пору жил в Балхе его святейшество, прибежище накибства, лучший из саййидов, источник величия и счастья его святейшество Хасан-ходжа накиб, да будет чистым его обиталище! Он прибыл в Бухару по важному делу. Когда он решил вернуться в Балх, он пошел к его святейшеству Ходже Джуйбари, да освятится тайна его, и попросил [прочесть] фатиху по случаю отъезда в Балх. Прочитав фатиху, его святейшество Ходжа Джуйбари, оказав милость, сказал: «Когда вы явитесь к хаканскому величеству [Абдулла-хану], да приумножится его слава, передайте [ему] наш привет и скажите: “Если людям дали один меч, [ему] мы дали два меча, если людям дали один обычный меч, [ему] мы дали два обоюдоострых меча. Разве уместно колебаться?”».

[Хасан-ходжа рассказал]: «Я запомнил слова его святейшества. Когда я удостоился чести облобызать ноги его хаканского величества [Абдулла-хана], я сказал следующее: “Его святейшество Ходжа Джуйбари, да освятится тайна его, послал вам молитву и сказал: “Скажите его величеству, что, если другим дали один простой меч, [ему] мы дали два обоюдоострых меча. Есть ли основание колебаться?” Его хаканское величество изволил сказать: “Уже давно я видел этот сон и никому его не рассказал”».

Да не покажется странным и удивительным, если у кого-либо зеркало сердца, подобного солнцу, засверкает под лучом божественных тайн, блеском божественной помощи с него будет удалена ржавчина мрачных раздумий, и [в нем] засияет луч справедливости. [Не удивительно], если с самого начала жизни он увидит в зеркале своего сердца, являющегося чашей, показывающей мир, картину состояния дел [своих] стремлений и, сняв покрывало с лица неведомой красавицы [своих упований], подтвердит [то, что сказано в стихах].

/49б/ Величие того вождя накибов и арифов [Ходжи Джуйбари настолько] велико, что двуязычное перо не в состоянии описать [хотя бы] часть на страницах повествования. Высокие достоинства этого убежища благородных людей, обладающего истинными знаниями, таковы, что потребуется много лет, чтобы описать их, но и тогда будет перечислена лишь тысячная часть [их], немногое из множества.

По [упомянутой выше] причине о жизненных обстоятельствах этого вождя суфиев было рассказано вкратце. Краткое изложение событий, [связанных] с этим счастливцем, [здесь] заканчивается.

Однако ясным подтверждением, блестящим доказательством высокого положения и достоинства этого благородного [Ходжи] является существование его великого, благословенного, благодетельного наследника, то есть его святейшества, высокодостойного, святого, херувима по нраву, солнца на небе хакиката, высокой луны тариката, воздвигающего столпы веры [Мухаммеда], зодчего здания справедливости и веры, места восхода божественных лучей, места возникновения безграничных тайн, осчастливленного вечным счастьем, пользующегося немеркнущей славой, убежища для людей, оживляющего законы ислама, единственного в учении о божественной сущности, знамения при отсутствии другого знамения, удостоенного беседы с единым [богом], угодника вечного бога Ходжи Са'д ад-дина Абу Бакра Са'да, известного как Ходжа Калан-ходжа, да приветствует его Аллах!

Он тот, высокий порог которого является местом сбора величайших людей, высокий порог его является прибежищем великого сонма людей, благородных людей эпохи. Поверхность его сердца, сверкающего, как зеркало, является местом сосредоточения лучей божественных тайн, скрижали его сердца, озаренные [божьей] милостью, являются местом нисхождения лучей безграничных истин.

Похвальным качеством, отличительной чертой характера его святейшества [Ходжи] является следующее. Он проводит жизнь в постоянном бодрствовании, посвящает свое благословенное время всякого рода благочестивым делам и молитвам. Вместе с тем он постоянно старается скрыть [свои] чувства, свои переживания, он скрывает свое состояние от взора других, как /50а/ это принято и обычно [у последователей] высокого ордена накшбандиййа. Смысл его поведения таков, что соответствует содержанию приведенного ниже двустишия.

Воздержание [от греха], отшельнический образ жизни он соблюдал, как следует и как подобает. В забвении себя, в отречении от мирских благ он сравнялся с его святейшеством своим отцом, [даже превзошел его].

С детских лет и до того, как он стал взрослым, он никогда не был склонен к играм и забавам, всегда он был серьезным, невозмутимым, кротким и терпеливым. С друзьями, слугами и прочими близкими он обходится [ласково], проявляя милосердие, милость и благородство. Хотя на пиру молодости, времени быстротечном, он пьет вино из чаши величия и славы, он никогда не увлекается миром имущества. Благодаря высокой одаренности, великим помыслам он восседает на троне славы. Согласно содержанию [стиха]: «И ты увидишь, что горы, которые ты считал неподвижными, — вот они идут, как идет облако»[453], он идет шагами подвижничества по ступеням лестницы, [ведущей] к царству небесному. Подтверждая смысл [арабского выражения] «Разукраситься в разные цвета лучше, чем застыть в одном состоянии», на родине он не упускает возможности, путешествуя, стремиться к Аллаху. Когда он проезжает по людским стоянкам, странствует по божественным местам стоянок, всегда его взор устремлен под ноги. Постоянно погруженный [в мысли] о чудесном небесном царствии, в обществе он зажигает освещающую мир свечу уединения. Его благословенный отец в конце жизни, когда пил мелкими глотками чашу смерти [из рук] виночерпия, разрушителя всех наслаждений (смерти), и его священная душа откликнулась на зов: «Вернись к твоему Господу довольной и снискавшей довольство!»[454], соизволил сказать: «Все это я передал своему сыну ходжа-заде; все те, которые стремятся постичь эти знания, пусть соберутся вокруг него». Это была тайна, которая досталась ему (т. е. отцу) от счастливцев благодаря чуду, [выраженному в стихах]: «О да, ведь для друзей Аллаха нет страха, и не будут они печалиться»[455], и те знания, которые были похищены [им] у предшественников чоуганом [божественной] помощи с ристалища, [где начертано]: «А тех, которые усердствовали за Нас, Мы поведем их по Нашим путям»[456]. Одного этого достаточно [для характеристики] его святейшества [Ходжи Калана].

Он (Ходжа Ислам) оказал милость, [сказав]: «Я надеюсь, что государи мира всегда будут приходить к его порогу, получая [от этого] пользу, а у него от их посещений не появится высокомерие, самомнение и надменность».

Случилось именно так, как сказал его святейшество [Ходжа Ислам]. Султаны [различных] стран и краев приходят с великой мольбой, чтобы совершить обход вокруг его порога, который является кыблой для благородных. Они гордятся тем, что достигают своих желаний, и это является [их] главной целью. /50б/ Общение с великими хаканами, султанами, достойными Джама, ни на волос не наносит ущерба отшельническому, аскетическому образу жизни его святейшества. Напротив, временами он стремится больше прежнего удовлетворять сердца странствующих дервишей, радовать благочестивых и бедных.

К тому порогу, как к Каабе, каждый день приходят толпами великие и славные [люди], купцы и прочие категории [населения], и благословенный ходжа-заде благодаря своим способностям и умению находит общий язык с каждым из них и обходится с ними соответственно их положению. Из-за стола милостей его святейшества ни один человек не встает обделенным; он постоянно щедро одаряет людей дарами, раздаваемыми [им] всем в очень большом количестве, в огромных размерах, так что дары благословенного ходжи-заде часто бывают больше того, что может вместиться в сфере человеческих возможностей.

Хакан, величественный, как Искандар, [Абдулла-хан] из-за исключительной любви и преданности к дервишам, чтобы содержать тех из них, которые окружали его святейшество [Ходжу Ислама], хотя и благоустроил селения, [однако] от этого отнюдь не возникла картина счастья [для них]. Тогда [Ходжа Ислам] взял часть мертвых земель, которые обычно не засевались, и, прорыв многочисленные каналы, провел к посевам воду и оживил их, подобно тому [как говорится]: «Мы вырастили ею сады, обладающие блеском»[457]. Посевы его святейшества теперь зеленеют и напоены, согласно смыслу [стиха]: «Как Он оживляет землю после ее смерти»![458]. Они ухожены [так, что напоминают стихи]: «И взрастил ее Аллах хорошим ростом»[459]. [Их] тысяча, нет, [они] выходят за пределы исчисления и определения.

Его святейшество, господин, свет народа и веры Абд ар-Рахман Джами[460], да освятит Аллах великую тайну его, приложил усилия в описании посевов его святейшества Ходжи Насир ад-дина Убайдуллы, да оросит Аллах могилу его! Он написал благословенные стихи, дающие представление о размерах пахотных земель его святейшества [Убайдуллы].

/50б/ Великий господь, даритель, не подчеркивающий своих одолжений, (поля) дарящий без поводов, да будут всеобщими милости его, пожаловал его святейшеству [ходже] много имущества и великолепных вещей из богатой сокровищницы, [где начертано]: «Тот, кто дал каждой вещи ее строй, а потом вел по пути»[461], одарил его сокровищами, [о которых говорится]: «И если вы будете считать милость Аллаха, то не сочтете ее»[462]. Мисра: Счетчики семи климатов не смогут определить и сотой доли ее.

Равнину обширных просторов его богатств невозможно обойти шагами благоухающего амброй пера. Мисра: Да будет далек [от него] дурной глаз, ибо это [его имущество] должно быть в сто раз больше.

Великий, милостивый [бог], да будут священными имена его, [дает] огромные богатства [Ходже Калану]. Чем больше [бог] раскрывает ворота безграничных богатств перед ликом его счастливой доли, [тем усерднее] он, благодарный [богу] за большие милости, огромные дары, следует по пути смирения и покорности.

Для лучезарных, как солнце, сердец, для священных мыслей молодых и старых ясно и очевидно [следующее].

Ведь ясно и понятно, очевидно и несомненно, что увеличение им внешнего благосостояния является лишь средством уменьшить препятствия [на пути] к духовному [миру]. Главная цель его при возведении мирских построек не что иное, как строительство стоянок [в пути] на тот свет.

Эту мысль подтверждают и уточняют [следующие] слова из третьей главы (мисбах) рисале «Табсират ал-мубтадин»[463]: «Обитатели мира осуждаются не за то, что они являются великими мира сего, а за [их] любовь и привязанность к нему (т. е. к миру)». По этому поводу его святейшество прибежище пророчества [Мухаммад], да будет безграничной за него молитва, хранящая его [душу], сказал: «Любовь к миру является основой всех грехов: всякий, кто отрекается от него, находит избавление, кто питает [любовь к нему], погибает». Ведь мир таков: то высоко вознесет человека, то ввергнет в бездну.

Итак, всякий, кто заботится о припасах, [необходимых] для пути [в иной мир], и удаляет от жадного взора довольство [благами] мира, кто ясно представляет себе то, о чем гласит великий [стих]: «Мы их наделили, расходуют»[464], тот лишь внешне обитает в мире, на самом же деле он пребывает в высоком обществе, [к которому относится хадис]: «Истинно у Аллаха имеются рабы, у которых тела в мире, а сердца с Аллахом». Кто вручает себя Аллаху, а не [предается] страстям, для того мирские блага являются лишь великим помощником при следовании по верному пути, тот все имущество, к которому подходят слова: «Да, как хорошо для благородного имущество, добытое честным путем»[465], тратит на пути, угодном Аллаху.

В конце этой [третьей] главы [«Табсират ал-мубтадин»] говорится: «Имаму Ахмаду Газали[466], да освятится тайна его, сказали: “Ты каждый день осуждаешь мирские дела и постоянно призываешь людей отказываться от привязанности [к миру], а у тебя столько конюшен, [полных] коней и мулов, [для привязи их] в конюшнях крючки из золота, еще у тебя [есть! и другое имущество, так к чему же эти поучения [об отречении от мира]?” В ответ он соизволил сказать: “Я забил крючки [в конюшнях] в глину, а не в сердце”». «Подлинно Аллах не обращает взора на вашу внешность, на ваши деяния. Он обращает взор на ваши сердца, на ваши помыслы»[467].

Подтверждением этих слов является следующий [случай]. Однажды светильник, [освещающий] сонм [мужей] со светлым умом, кыбла счастливцев, то есть его святейшество Ходжа Насир ад-дин Убайдулла, увидел дервиша, который держал в руке посох. На конце посоха было прикреплено несколько колец. Ходжа Убайдулла, взглянув на [своих] приверженцев, изволил сказать: «Я не привязан ко всем этим вещам и землям в такой степени, как привязан этот дервиш к своему посоху». Его святейшеству Ходже Убайдулле, принадлежат также следующие слова: «Есть много людей, которые подражают нам в умножении богатств, в собирании мирских благ. Но они не могут справиться с этим и впадают в грех, в заблуждение, в ошибку, [несут] наказание.

Его святейшество [Ходжа Калан] всегда увлажняет губы жаждущих в пустыне нужды холодной водой милостей и прилагает большие старания, чтобы удовлетворить их просьбу, покрыть их расходы. Несмотря на это, быстро считающие счетчики говорят, что доходы от богатств его святейшества [Ходжи Капана] не идут ни в какое сравнение с размерами его расходов, /51а/ что доходы его неисчислимы. Однако поскольку высокодостойный отец (Ходжа Ислам) выразил полное удовлетворение [сыном], вознес благословенную молитву за своего великого и славного сына, то бог, да будет он велик и превознесен, дал полное благословение в отношении его скота и имущества так, что, сколько бы он ни дарил, [они] не убывают, Несмотря на [свое] высокое положение, величие, избыток слуг и имущества, он следует по пути повиновения, подчинения великим законам лучшего из людей — [Мухаммада]. Согласно [стиху]: «Скажи: “Я ведь человек, подобный вам”»[468], он считает себя равным всем стоящим ниже его по положению. Он ни на минуту не забывает оказывать покровительство из святейшествам великим саййидам, ученейшим улемам, ученым времени, красноречивым поэтам. Он не отказывается направлять свои благоухающие мысли на то, чтобы наделять милостями этот высокий сонм [мужей] Постоянно он проявляет большое старание в постройке благотворительны? учреждений: медресе, мечетей, молелен ханака. Передав в вакф благоустроенные селения, великолепные поместья, где производится зерно он прилагает неимоверные усилия, исключительное усердие [в заботе о них]. Несмотря на все это, он следует только по пути адаба, никогда не забывает похвальные обычаи, священные законы, [выражая] покорность [богу]. Мисра: Похвальна покорность гордых.

По признанию этого высокого сонма [людей], адаб[469] — [это значит] хранить сердце для познания [бога], кроме [него] ни о чем не думать мысли целиком и полностью должны быть направлены на великого, все прощающего [бога].

Суфизм — целиком адаб. Адаб — главный источник всякого счастья, украшение всякого благородства. Удивительно, если суфий, лишенный адаба, сидит на почетном высоком месте.

Он постоянно прилагает старание и усердие в выражении смиренности и покорности [богу]. Никто из знатных и простых людей не может превзойти этого счастливого, благословенного ходжу в соблюдении правил приветствия при встрече.

Короче говоря, для описания свойств, похвальных качеств этого благословенного махдум-заде недостаточны слова, [ими] невозможно передать все лучшие черты характера, все достоинства его святейшества [Ходжи Калана]. Если даже в течение долгого времени, многих лет перо, лишенное способности произносить слова, этот молчаливый бегун (перо), придет на помощь [и заговорит), то оно не сможет выразить и тысячной доли его достоинств, не сможет привести даже ничтожную часть подобающих ему похвал.

Похвальные качества, достоинства его святейшества так велики, что о них невозможно рассказать и поведать. Даже имея давнюю, искреннюю привязанность к [Ходже Калану] и особые отношения, автору невозможно постичь его достоинства (букв. «невозможно достичь даже пыли, [поднятой] копытами его коня, объехавшего небосвод»). Мисра: Не достигнув его пыли, ты сам превратишься в прах. И, естественно, в таком случае лучше обуздать ретивого коня пера и обратить поводья коня решимости к молитве, быстро доходящей [до бога].

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

/51б/ Красота первых лучей рассказов в начале повествования заключена в хвале господу, да будет великим владычество его! От восхода солнца милости его могут стать сияющими лица государей мира. Прекрасно, когда произведения начинаются с восхваления [бога], с выражения благодарности владыке владык, да будут ясными доказательства его! Благодаря сиянию луны щедрости [его] видно выражение блаженства на ясном челе столпов человечества.

[Вначале хвала] господу царства, который возлагает корону власти венец султанства на голову тому, кому пожелает, и отнимает, у кого по желает; дает высокую власть и трон господства, кому пожелает, [как гласит стих]: “Ты даруешь власть, кому пожелаешь, и отнимаешь власть, у кого пожелаешь, и возвеличиваешь, кого желаешь, и унижаешь, кого желаешь”[470].

Да будут лучшие молитвы благочестивых, страницы молитв непорочных [мужей] над светозарной могилой, благоуханным местом погребения султана двора избранных, главы сонма пророков Абу-л-Касима Мухаммада — избранника [бога].

[Он] тот, чье знамя власти украшено величественным узором [слов] “Адам и те, которые [созданы] после него, находятся под моим знаменем”[471]! Его знамя, овеянное [божьей] помощью, почитается, так как оно украшено [словами]: “Была мне оказана помощь [Аллаха] тем, что [он внушает страх [врагам] на протяжении нескольких месяцев”[472].

Да будут лучшие зефиры, ароматы, наилучшая благодарность и благословение [бога] священной розе, благоухающему гиацинту, наделение совершенством роду [Мухаммада] и великим сподвижникам [его], являющимся кыблой надежд и упований [его], да благословит Аллах его семью, благочестивых, великих сподвижников его!

Как было указано в предисловии, сочинение [повествует] о событиях, [связанных] с его величеством благословенным [Абдулла-ханом], о его достоинствах, [состоит] из предисловия, двух частей и заключения.

Пишущий эти строки, как только закончил предисловие к книге, [сразу же] повернул поводья красиво гарцующего превосходного коня — пера к первой части, которая содержит рассказ о счастливом рождении и приходе к власти [Абдулла-хана].

Есть надежда на то, что [книга] предстанет перед чудодейственным взором его величества [Абдулла-хана] /52а/ и удостоится чести одобрения, и [тогда] звезда славы его (т. е. автора) засверкает на западе и на воет Аминь, [о] господь миров!

Когда прощенный богом [покойный] Абу-л-Гази Убайдулла-хан воссел на престол власти в Бухарском вилайете, чекан на монетах и хутба обновились и прославились благодаря его благословенному имени. Некоторые славные сыновья прощенного богом покойного Джанибек-султана находились [тогда] в Мианкале. Каждый из них, подняв знамя величия в какой-нибудь крепости, притязал на независимость. Хакан, повелевающий, как Искандар, Абу-л-Фатх Искандар бахадур-хан восседал [в это время] на троне власти, на престоле величия в прекрасном городе Афаринкенте, который является приятнейшей местностью Согда Самарканда. Климат его исключительно хороший, люди его набожные, доброго нрава, что подтверждается правильным хадисом, который записан с толкованием Кирмани: “На земле четыре рая: Убулла[473] Басры, Гута[474] Дамаска, Ши'б-и Баван[475], Согд Самарканда”.

Благодаря исключительно высокому положению, большим способностям [Искандар-хан] поднимал знамя славы до апогея величия. Власть и благоденствие сопровождали благословенное счастье его, победа и одоление сопутствовали его победоносным знаменам. Благодаря его справедливости утренний ветерок, которому свойственно раскрывать бутоны, не мог унести аромат роз с поверхности цветника; свирепый лев, которому привычно пожирать сердца антилоп, поклялся не покушаться на них. Всякого рода богатства его величества [Искандар-хана] были вне пределов счета и исчисления. За состояние [своих] дел [он был] спокоен и чувствовал душевное удовлетворение. Однако поскольку нет более приятного богатства, более великого и чудесного дара, чем благородство благородных сыновей и следование истинным путем благословенных потомков, то днем и ночью, постоянно он держал [свои] чудодейственные мысли и благоухающее сердце в тисках желания [иметь] сына. Он все время рисовал этот образ на страницах воображения, на скрижалях мысли. Языком мольбы он долго просил [бога], чтобы родился благословенный [сын]. Все годы он просил у величайшего [бога] осуществить эту мечту. [Он обращался с мольбой к богу] так же, как избранный сонм пророков, царей стран избрания, просил у всемогущего [бога], чтобы он дал достойных детей, и как самые благочестивые из [мужей], восседающих на троне при дворе избранных, просили благородного сына у божьего порога. /52б/ Это положение следует из чудодейственных слов Корана, [книги Аллаха], да будет великим имя его: “Господи! Дай мне от Тебя потомство благое. Ведь Ты — слышащий воззвание”[477]. Текст, ниспосланный с небес: “Господи наш! Дай нам от наших жен и потомства прохладу глаз и сделай нас образцом для богобоязненных!”[478], является неопровержимым доказательством того, что высокодостойные дети являются светом очей отцов, могущественных, как небо. Смысл божественного слова: “И даровали Мы Да'уду Сулаймана — прекрасный раб! Поистине, он — обращающийся!”[479] — является блестящим доказательством того, что счастливые сыновья появляются на свет благодаря обращению с мольбой к величайшему Творцу.

Воле извечного [бога, его] безграничной милости было угодно, чтобы высокий купол здания власти и могущества, [покоящееся] на прочных опорах здание государства и державы его величества государя по имени Искандар не подвергались разрушению и порче. Ведь великий бог, не требующий признательности, да прославится имя его, да будут всеобщими блага его, по безграничной милости подарил миру дорогой халат — человеческие существа, оказал милость, совершеннейшим образом отличив благородных людей: “Мы почтили сынов Адама”[480].

В 940/1533-34 году, соответствующем году Дракона, у него (Искандар-хана) родился славный сын, нет, сверкающий крупный жемчуг, подобная солнцу блестящая звезда в зодиаке власти, в апогее величия; лучи света от того яркого солнца засверкали во [всех] странах мира. Взошло солнце с востока благословенного рождения [сына], засверкал в апогее прочного счастья полумесяц, освещающий мир.

[Он] — солнце, сияние его сверкающего, как солнце, лица осветит весь мир. [Он] — луна, от сияния вселяющего счастье лица его в зеркале живых существ увеличится блеск, прибавится свет к свету.

Его благословенное рождение произошло в самый благословенный час, в счастливейшее время, под счастливой звездой.

На его лице, подобном луне, было видно величие ханского достоинства, величие миродержавия, на лице его, напоминающем солнце, были ясны [признаки] счастья, могущества, султанской власти, покорения мира.

Канопус на небосклоне над его ясным челом свидетельствовал о том, что он станет освещающим вселенную солнцем на небе величия над [всеми] поясами земли. Озаряющее мир солнце с места восхода его счастливой звезды свидетельствовало о том, что от появления первых лучей луны его власти темная ночь разных племен превратится в утро, более светлое, чем праздничный день или Навруз.

Для того чтобы его благословенная особа была охраняема от несчастий, [причиняемых] дурным глазом, благочестивые [мужи] всех мест, где собираются люди, усердствовали в чтении нараспев коранического стиха: “Поистине те, которые не веруют, готовы опрокинуть тебя взорами”[481]. Чтобы высокое достоинство его дошло до наивысших степеней совершенства и до возможных пределов величия и славы, [ангелы], славящие бога, в священных обителях произносили благословенные молитвы [за хана], что согласуется со стихом: “Ангелы возносят хвалу своего Господа и просят прощения тем, кто на земле”[482].

Государь, подобный Искандару, [Искандар-хан] ясно представлял себе, что все, [посылаемое] судьбой, зависит от великого, всемогущего властелина (бога), и отцы на небесах, и находящиеся внизу матери[483] удивлены [делами] мастерской судьбы, мастерской художника [предопределения]. [Согласно стиху]: “Он распределяет свое повеление с неба на землю”[484], рука могущества [бога], искусным пером [начертав стих]: “Придает вам форму в утробах, как пожелает”[485], показывает картины мудрости. Тогда какое представление может придумать скоморох судьбы и какие фокусы он может показать? Тайны премудрости господней, щедрые лучи безграничной милости [его] связали возникновение некоторых явлений с действием некоторых причин. Например, смена дня и ночи, чередование времен года зависят от движения солнца; система определения месяцев по новой луне, которая помогает установлению времени молитв, зависит от изменения формы луны. Это положение подразумевается в тексте божественного слова, где говорит [Аллах], да будет он велик и славен: “Спрашивают они тебя о новолуниях. /53б/ Скажи: „Они — определение времени для людей и для хаджа””[486]. Следовательно, возможно, что причины счастья и достижения желаний зависят от [сочетания] больших светил, от яркости восхождения звезд. Вот почему [Искандар-хан] издал высокий приказ, чтобы тонкие знатоки астрологии, обладающие правильными суждениями, ярким взглядом, дерзающие предсказывать [судьбу] при рождении детей, читающие астрологические календари, внимательно, осторожно, правильно и ясно определили время появления на свет августейшего [младенца] и восхождение его счастливой звезды, чтобы пером могущества начертали [письмена] в тетради счастья.

Согласно его приказу мудрые звездочеты, проницательные астрологи обратились за помощью к отцам на небе и к матерям, находящимся внизу, и представили [хану] гороскоп судьбы августейшего [Абдулла-хана].

После того как благодаря счастливой звезде [Абдулла-хана] мир по свежести уподобился райскому саду, по красоте — райским цветникам, лучи солнца счастливого [хана] осветили не только [земной] сад, но и самые высшие сферы неба.

Его величество [Искандар-хан], достоинством Искандар, из-за исключительно искренней дружбы и полного доверия к благородному роду ходжей, да будет над ними милость и довольство [Аллаха], послал своего ахуна Дарвиш-Мухаммада с достойными подарками, редкими дарами, с просьбой к его святейшеству, достойному руководить на пути истины, Полярной звезде на небе шариата, солнцу на небе хакиката, угоднику господа на месте уединения [с богом] его святейшеству маулана Ходжаги Касани, да ниспошлет Аллах великий покой его душе! Он просил [у маулана] благоухающую молитву [за сына] и просил [дать ему] высокое славное имя.

Его святейшество с искренностью помолился за этого отпрыска царского рода. Согласно тайному внушению, по несомненному указанию [бога], соответственно с истинным хадисом, ясным словом: “Лучшее из имен — Абдаллах, затем — Абд ар-Рахман” — он дал ему благословенно имя Абдаллах. Языком, рассыпающим перлы [слов], он изрек: “Он будет славным государем, на протяжении долгих лет обитатели мира будут отдыхать под сенью его власти”.

После этого его величество [Абдулла-хана] положили в колыбель, украшенную драгоценными камнями. Юпитер и Венера, солнце и луна из любви к нему готовы были отдать сердце и душу, счастье и трон, они обратили к нему благословенный взор и ни на минуту не отрывали от него взгляда, полного любви.

Хакан, достоинством Искандар, [Искандар-хан], оттого что питал исключительную привязанность, безмерную любовь к его величеству [Абдулла-хану], во-первых, для попечения и заботы о царевиче назначил счастливого эмира Тин-Саййид-бий джалаира, во-вторых, он назначил аталыком [сына] высокодостойного, облеченного властью эмира Йар-Мухаммада, вознес степень его достоинства до апогея величия. Каждый из них с полной надеждой [на благополучие] начал проявлять заботу, служить царевичу, счастливому, как Искандар. Постоянно опоясанные поясом любви, поясом служения и самопожертвования, они не дозволяли себе никакой небрежности. Подобно весеннему кусту розы, который носит на [своей] груди дитя-бутон, они никогда не снимали с плеч его величество [Абдулла-хана]. [Проявляя] заботу о нем, они ни на один час не снимали его с шеи, уподобляясь желто-зеленому небу, которое днем носит солнце, ночью — луну. Этот перл величия и славы воспитывался в шкатулке счастья и благоденствия, словно жемчуг хорошей воды. На обитателей мира, на различные племена людей с его ясного чела падал свет, подобный лучам освещающего мир солнца.

Когда звезда в созвездии шахской власти, жемчужина в шкатулке шаханшахского достоинства взошла на месте восхода совершенства, на востоке счастья и славы, радостная весть о рождении [царевича] распространилась во [все] концы державы, его величество [Искандар-хан] от истинного счастья, от восторга подбросил шапку до высшей точки неба, выше солнца и луны.

Последовал приказ, действующий как рок, чтобы преданные слуги царского двора для проведения празднества по случаю поздравления [с рождением сына] устроили веселый, полный радости и ликования праздник и разбили бы царские палатки, украшенные великолепными жемчугами и рубинами, более высокие, чем зубцы крепостных стен чертогов Сатурна, поставили бы царские шатры, более изящные, чем просторы грез. Согласно с этим влиятельные эмиры, высокодостойные везиры, опоясавшись поясом служения, в нескольких местах /54б/ приготовили все необходимое для приятного веселья, сладостного, как сахарный тростник. Они возвели шахский шатер, достигавший чертога Сатурна, вершины небесного купола. Они устроили пышный, великолепный пир, подобный райскому, и зажгли огонь веселья и ликования, призвали к удовольствию и безмятежности. Они раскрыли врата радости и восторга перед счастливцами и властелинами. Был устроен такой райский пир, устроено такое великолепное празднество, подобное райскому, что видавший виды небосвод, посмотрев на это тысячами глаз, выразил изумление, наблюдая это, был поражен. [Искандар-хан] рассыпал [сверкающие], как звезды, жемчуга с золотых и серебряных блюд, подобных солнцу и луне. В тот день на поверхность земли упало столько перлов, освещающих мир, что, казалось, на землю упали драгоценные перлы с небес, чтобы собирать жемчуга [на земле].

После того как мысли августейшего [Искандар-хана] освободились от забот о веселом, радостном празднике, он, как следует и как подобает, выразил благодарность за божий дар. С исключительным радушием он пожаловал участникам пира по [их] достоинствам почетные халаты, многочисленные дары и удовлетворил [их].

Он назначил для него (Абдулла-хана) надежных хранителей соответственно их положению, добродетельных, приятных видом, ласковых хранителей согласно их достоинству. Они воспитывали его (Абдулла-хана) выносливым и крепким; всякого, кто не был годен к службе, они удаляли, как слезу из глаз. Заботливая женщина одобрения [божьего] взрастила его в колыбели благополучия и здоровья, нежная божественная кормилица вскормила его молоком заботы, [о котором говорится]: “...из молока, вкус которого не меняется”[488].

Время кормления молоком, услаждающим душу, он провел благополучно и счастливо, дни, когда он сосал [грудь], он провел в полном здравии. Божья помощь, безграничная милость его (бога) довели его до начала поры рассудительности, до пределов благоразумия. На жизненном пути его благоухали, словно зефир весной, [признаки] власти и миродержавия. /55а/ В его манере действовать и говорить сверкали лучи господства и свет могущества, подобно блеску молнии в грозовой туче.

Счастливые султаны, хаканы, могущественные, как Джамшид, благодаря божественному наставлению и обучению не нуждаются в приобретении формальных знаний, в обучении навыкам в [различных] ремеслах. Однако ум и правосудие султанов зависят от знаний [их]. Они нераздельны, как Джамшид и [его] чаша, как Сулайман и [его] перстень[489]. [Например], хотя луна по красоте и прелести и не нуждается в каком-либо украшении, однако, когда она возложит [на голову] диадему Плеяд, как корону, она обретает исключительное величие.

Поэтому его величество [Искандар-хан], подобный Искандару, чье счастье не меркнет, находящийся под покровительством бога, приказал, чтобы [Абдулла-хан], этот свет в зрачке, предвидения, луч в саду творения, проявил исключительное усердие в чтении и письме. Учитель, проницательный, как Идрис, прозорливый, как Юпитер, поместил в благословенное сердце его (царевича) скрижали счастья; обучив его всему необходимому для соблюдения предписаний религии и норм поведения, он раскрыл врата милости для [приобщения] к сонму властителей. Способный, исключительно ревностный учитель приложил все свое старание, неимоверное усердие для наставления [его] на путь истины. Он сделал его сведущим в разного рода науках и искусствах, [привил] ему знания, всевозможные похвальные черты характера, которые свойственны и необходимы справедливым государям, счастливым, как Фаридун.

Хорошие природные способности [Абдулла-хана] от обучения и освоения наук, начиная с благодатного стиха Корана: “Во имя Аллаха милостивого, милосердного”, усовершенствовались и расцвели. Основные буквы, которые являются блестящими вместилищами [смысла], засверкали во вдохновенном сердце [Абдулла-хана], в зеркале [его] мыслей, ярких, как солнце. Перо, создающее слова, творящее изящные выражения, раствором золота, [сверкающего, как] солнце, небесного цвета ляпис-лазури запечатлело на серебряной доске каждую букву, в каждой [из букв] были заключены лучи тайн, тайны лучей. “Алиф” указывал в начале жизненных обстоятельств на предел [мечтаний, то есть] “корону и венец”, /55б/ “ба” сообщала приятную новость о “расстилании ковра в царском дворце”, “та” указывала на достоинство “короны, трона, предметов роскоши, печати”[490]. Таким же образом он выучил все буквы с соответствующими их значениями, заключенными в каждой из них. С помощью этих букв он занялся изучением стихов Корана, знаменующих собой истину.

Когда его сердце, способное понять истину, озарилось от сияния солнца божьей книги, получило знания, он направил красиво гарцующего коня пера к каллиграфии, к изящному письму.

[Когда он начертал букву] “алиф” в словах “уббахат” (“величие”) и “истиклал” (“независимость”)[491], он словно надел корону на голову; [когда он начертал букву] “ба” в середине слова “икбал” (“счастье”)[492], он стал веселым и радостным; когда он начертал [букву] “та” в начале [слова] “тадж” (“корона”) и как диадему в начале [слова] “тахт” (“трон”)[493], [он словно обрел величие], а [когда он добрался до буквы] “са” в начале [слова] “сабат” (“прочность, неподвижность”), он достиг высоты [слова] “сураййа” (“Плеяды”)[494].

Благодаря способностям этого духовно [богатого царевича] из всех блестящих букв были составлены жемчуга [слов], а из них — сложные слова. Благодаря украшению [слов] изяществом этого искусства (т. е. каллиграфии) засверкали лучи приятных мыслей. [Когда он писал] блестящим тауки, освещающим мир, было ясно, что благодаря счастью августейшего [хана] одна треть обитаемой четверти земли будет включена [в его владения]. [Во время] письма [почерком] та’лик[496], запечатленным в его сердце, [поддерживаемом] божьей милостью, он показывал, что благодаря исключительной справедливости, [приятной], как благоухающее растение, он начертает на лике времени письмена о [своем] могуществе на всем пространстве семи поясов земли. Мисра: Его перо выводит царские письмена почерком насх.* Он изучил различные виды письма, [правила о том, как] писать буквы в том или ином положении при различных видах почерков. Согласно изречению: “[Надо научиться] вам изящному письму”, он положил голову на черту повиновения. Он расщеплял изящным образом благоухающее амброй перо усердия, затачивал кончик его на макате[497] терпения. [Согласно стиху]: “Если бы все то, что на земле из деревьев, — перья... не иссякли бы словеса Аллаха”[498], он довел до благоприятного конца, до благополучного завершения [обучение различным] видам письма. Он написал свой царский указ прекрасным пером, рассыпающим перлы [слов], он украсил его царским шифром, славной тугрой.

Пальцы его, рассыпающие перлы и открывающие сокровищницы да ров и благодеяний, во время письма свидетельствовали об оказании [ему] божьей милости, [о чем говорится в стихах]: “И Господь твой щедрейший, который научил каламом”[500], благодаря чудодейственному перу зубцы славной крепости его украсились надписью: “Нун. Клянусь письменной тростью и тем, что пишут!”[501]. На стенах и дверях времени он начертал наилучшим образом [то, что соответствует] содержанию [стиха]. Мисра: О ты, в книге достоинств которого [усвоение] каллиграфии составляет лишь одну главу.

Его величество [Абдулла-хан] с помощью великого бога за несколько лет приобрел знания и [достиг] совершенства в высочайшей степени. На протяжении многих лет среди хаканов времени и султанов, могущественных, как Джамшид, не будет подобного ему и не будет более достойного показаться перед зеркалом судьбы.

Если для объяснения высоких достоинств, описания великих заслуг его величества славного [Абдулла-хана] создадут произведения, огромные, как небосвод, составят пространные [сочинения], то [и тогда] не будет изложена и занесена [в книгу] даже тысячная их доля, немногое из большого числа [сведений].

В школе адаба в благословенном сердце [Абдулла-хана] обнаружилось сильное стремление к чтению и письму, [которым он уделял] чрезвычайное, огромное внимание. Покоритель мира на скрижалях мыслей начертал картины духовной жизни и светлые образы. От каллиграфии, изящного письма он перешел к блестящей сабле, сверкающему мечу, от книг, написанных прекрасным почерком, он перешел к чудесным [играм] с копьем. [Ведь] если меч, покоряющий мир, не приступит к удивительным делам, то можно представить себе, как мало пользы извлекут только тем, что будут водить слабым пером во владениях государя, могущественного, как небо. Если сабля, сверкающая, как молния, не покажется перед врагом с улыбкой, то, как всем известно, перо своим плачем ничего не сможет добиться на любом поле битвы и во время мятежа.

Если даже красноречивое, прекрасное перо будет объяснять событие на двух языках, то и тогда как можно сравнить его с мечом, который может разговаривать с душой врага.

/56б/ Когда сила здоровой природы, пыл блестящего ума [Абдулла-хана] освободился от приобретения всякого рода знаний, в зеркале лучезарных мыслей его, в сердце, подобном солнцу, засияло желание завоевать мир, засверкали лучи стремлений к покорению мира. Он направил мысли и снаряжение походов для завоевания стран, на устройство дел, [связанных] с управлением страной. Он пожелал пускать стрелы из лука, подобного луку бровей красавиц. На ристалище счастья при игре в поло чоуганом, подобным завитку локона красавицы, он доводил мяч могущества до крайних пределов [возможности]. Благодаря постижению тайн стрелы и лука, блеску меча и копья он заслужил сотни похвал, тысячи одобрений у могущественных султанов. [Своей] храбростью и смелостью он заставил забыть рассказы о Рустаме, сыне Дастана, и о битвах Исфандийара. [Знанием] законов управления миром, законов завоевания мира он затмил[502] славу Дараба и победы и успехи Искандара. Острие его копья, блестящего, как алмаз, похитило рубиновый цвет у рубина чистой воды. Острием стрел из белого тополя он пробивал крепкий камень с такой легкостью, словно [протыкал] иглой шелк и хару[503]. Блеск его меча, сжигающего мир, [срезал] вершину горы [и] сбрасывал [ее наземь]. Драконоподобная сабля его разрубала на куски тело дракона, уподобив [бунчуку] знамени.

Когда он садился на коня, чтобы развлечься охотой, птица в воздухе при [виде] его руки с кольцом [для натягивания лука] прощалась с мечте о полете, онагр в степи оставлял намерение бежать.

Если милость всевышнего, всесвятого бога, дарующего царство, захочет благословить звезду счастья какого-нибудь счастливца на небе /57а/ власти, в апогее могущества, согласно вселяющему радость [стиху]: “Возвеличиваешь, кого желаешь”[507], то она вознесет знамя величия его до макушки Близнецов и до лотоса крайнего предела. Сначала [бог] заключает его в крепость — мир, [на который] нападают полчища горестей. Цель этого такова, чтобы [тот счастливец] с божьей помощью и благодаря силе [своего] безмерного счастья, выбравшись из крепости трудностей, нашел бы покой на прекрасном троне страны, украсил бы горизонты султанской власти вселяющим безмерную радость светом солнца своей красоты и следил бы внимательным оком за положением дел, [предопределяемых] судьбой, и, как зрачок глаза, увеличивал бы свет в очах времени.

Смысл этого повествования, цель написания этого рассказа заключается в следующем.

Когда султан, кому прощены грехи, Джанибек-султан, да будет милость и благословение [Аллаха] над ним, разлюбил этот мрачный мир и оказался на самом почетном месте в райском саду, тогда хан, равный по достоинству Сулайману, повелевающий, как Искандар, его величество Искандар-хан поспешил из Афаринкентского вилайета в прекрасный город Кермине, который был местом пребывания благословенного отца его. В этом вилайете он воссел на престол, на трон величия и славы.

В это время [ныне] покойный хан Абд ал-Азиз-хан, сын его величества Убайдулла бахадур-хана, восседал на троне господства в Бухарском вилайете. С высоты трона величия и славы, престола великолепия и превосходства он притязал на независимость.

В 957/1550 году славный хан [Абд ал-Азиз] из теснин этого бренного мира отправился в приятный вечный мир. Дата его смерти заключена в следующем полустишии. Мисра: [Тайный] голос возвестил: “Как жаль Абд ал-Азиз-хана”[508]. Тогда бразды правления Бухарой оказались в руках власти Мухаммад-Йар-султана ибн Суюнч-Мухаммад-султана, сына хакана-мученика Абу-л-Гази Мухаммад Шейбани-хана. Государь, могущественный, как Фаридун, Абу-л-Фатх Пир-Мухаммад-хан изволил прибыть из Балха в Бухарский вилайет [для участия] в траурных церемониях. Не вследствие одной только ловкости, но и по предначертанию судьбы он овладел этой [прекрасной] страной. В связи с этим событием Абд ал-Латиф-хан ибн Кучкунджи-хан из Самарканда, Науруз-Ахмад-хан ибн Суюнч-Ходжа-хан из Туркестана и Ташкента с войском, не поддающимся счету и определению, в 958/1551 году подняли руки величия и славы для завоевания Бухары и Мианкаля и направились к этим владениям.

Когда распространилось известие о походе врагов, хаканы Мианкаля, не имея силы и возможности противостоять мятежникам, разбежались, рассеялись [в разные стороны]. Хан, подобный Рустаму, Рустам-хан со своим сыном Узбек-султаном поспешно направился к Бухаре. Его величество Искандар-хан переправился через реку Джейхун и направил поводья решимости в сторону Андхуда и Шибиргана. Однако солнце на небе власти, сфера солнца счастья, солнце на небе успеха и господства, полная луна на небе величия и славы, жемчужина в ларце владычества звезда в созвездии царства, устроитель мира и религии Абдулла бахадур-хан, несмотря на [свою] молодость, предпринял большое дело. [Это] был государь, лучше которого в пределах страны мать-судьба еще не рожала ребенка, на речном берегу государства дерево всемогущества создателя еще не приносило лучшего плода, [чем он].

[Хан] устроил совет со столпами государства, с вельможами его величества, своего [отца], такими, как эмир Тин-Саййид карлук, которому в то время было присвоено высокое звание аталыка его величества [Абдулла-хана], эмир Тин-Саййид джалаир, эмир Халифа, и другими; каждый из них по образу мыслей, способности правильно оценивать [события, давать] советы, верные указания был выдающимся человеком эпохи. [Он совещался с ними] о походе врагов и об отражении их нападения. [Он держал совет], следуя смыслу божественного откровения, чудодейственному слову [Корана], указывающему различие между истиной и ложью: “Советуйся с ними о деле”[509]. Заговорив языком, рассыпающим жемчуг, рассеивающим драгоценные камни [слов], он соизволил сказать следующее: “До настоящего времени мы повелевали народом, людьми этого вилайета и брали от них все, что хотели. Теперь неприятель, располагая огромным войском, с чрезмерной гордостью и высокомерием направился к этой стране. Будет несовместимо с правилами [проявления] мужества, очень далеко от стези благородного рвения и до крайности бессмысленно, [если] мы, будучи подпоясаны поясом усердия, имея сильное стремление к битве, жаждущие кровопролития /58а/ вдруг потеряем такую страну, а жителей, отданных нам на хранение [богом], велик он и славен, оставим в огне грабежа и разбоя, [учиненного] врагами. Представляется правильным, при всех обстоятельствах уповая сердцем на помощь всевышнего бога, отовсюду, откуда только можно, переселить людей и поместить [их] в крепости вместе с нами, спасти их семьи, их жен от опасности притеснения со стороны врагов”.

[Абдулла-хан] высказал такое мнение, обратился с таким призывом. Он всегда просил благословения у дверей сердец [шейхов], умолял суфиев о помощи. Поэтому он с искренней верой, с чистыми помыслами искал убежища у высокого порога его святейшества, центра сферы руководства на пути истинной веры, точки [в центре] круга святости, места восхождения божественных милостей, верного слуги ханского двора, [где начертано]: “У меня к Аллаху”[510], верного, истинного устроителя [дел] народа, мира и веры, высокодостойного, высокосановного [шейха] его святейшества Касим-шейха, который принят у врат царства божьего и пользуется безграничными милостями [бога]. В высокой цепи [шейхов] джахриййа[511] не появлялось еще такой счастливой, высокодостойной особы, как он, такого наставника обитателей мира, путеводителя разных людей. [Хан] рассказал этому благословенному [шейху] о нашествии врагов и подробно описал их нападение. С великой мольбой он просил чудодейственного благословения. Он просил [его прочесть] благоухающую фатиху и оказать помощь и содействие в охране крепости и выполнении условий отомщения [врагу]. Его святейшество прочел фатиху за этого потомка царского рода и искренне помолился; его величеству он приказал занять оборону [в крепости] и сам раньше всех привел в крепость семью и всех своих приверженцев. /58б/ Его величество могущественный господин [Абдулла-хан] согласно с повелением его святейшества приказал таваджиям[512] переселить людей в крепость отовсюду, откуда только смогут. Сам [Абдулла-хан], уповая на милость творца, на поддержку великого бога, направился к его святейшеству [шейху] и вместе с несколькими храбрецами-меченосцами и отважными воинами укрылся в крепости Кермине.

[Хан] сильно укрепил ее башни и стены, с твердой решимостью, сердцем уповая на милость бога, на безграничную, беспредельную помощь всемогущего бога, он направил [свои] помыслы на отражение врагов.

Поскольку в это время войско его величества [Абдулла-хана] было крайне малочисленно, то для охраны [крепости] каждый день [хан] назначал [лишь] по пятнадцать человек. [Между тем] враги, располагавшие многочисленным войском, великолепной ратью, от движения которой изнемогала земля, дошли до местности Ак-типпа[513]. В этой местности они разбили палатки и шатры, царские палатки, ханскую ставку они возвели до высшей точки солнца и луны. Затем Бурхан-султан, который, по свидетельству великого эмира Таниш-бия кушчи, аталыка покойного Абд ал-Азиз-хана, оказался сыном Мухаммад-Рахим-султана, сына его величества Убайдулла бахадур-хана, направился к крепости и валу. Он возглавлял отряд придворных Науруз-Ахмад-хана, таких, как Кучик оглан, Мансур-мирза, сын Кадирберди-бия наймана, и некоторых храбрецов Мухаммад-Йар-султана, а также отряд мстительных мужей и тюрков-меченосцев. Около крепости он устроил засаду на месте мщения и стоял в ожидании битвы.

Случилось так, что в этот день его величество [Абдулла-хан], войдя в положение [своих] слуг, собственной великолепной персоной охранял крепость. Вместе с его величеством на страже было не более пятнадцати человек, таких, как Тин-Саййид-бий /59а/ карлук, его брат Шах-Саййид-бий карлук, Джа'фар-хан кипчак, Сархун аталык, мирза Валиджан джалаир, эмир Науруз кушбеги, эмир Абдулла садр. Узнав о выступлении врагов, [Абдулла-хан] без промедления крепко опоясался поясом мщения и вместе с этим отрядом [мужей], подобных Рустаму, стремительно выступил из городских ворот с решимостью истребить врагов.

После того как его величество могущественный [Абдулла-хан] выступил из городских ворот и решительно направил поводья на поле брани, храбрецы ристалища смелости, воины степи храбрости взялись за седельные ремни его величества и не допустили его к битве. Сами они, тронув коней мщения, устремились на врага. Когда два [враждующих] отряда встретились, храбрые воины обеих сторон, подняв победоносные мечи и смертоносные копья, вступили в бой друг с другом. [Действуя] согласно правилам [проявления] мужества, они показали образцы храбрости и смелости.

Со стороны врагов Кучик оглан, получив сильные ранения, попал в руки победоносных воинов [Абдулла-хана]. Его величество помиловал его и отпустил. Когтями судьбы из людей Бурхан-[султана] был схвачен также Шах-Мухаммад катаган. От множества ран на том же поле битвы он покинул теснины этого мира.

Наконец воины обеих сторон свернули ковер сражения и, отказавшись от битвы, погасили огонь войны водой перемирия и вернулись [к своим позициям]. На следующий день, когда султан полчища звезд (т. е. солнце) показал свой луноподобный лик в зеркале утра, султаны Ташкента и хаканы Самарканда вышли из Ак-типпа и подступили к крепости.

Абд ал-Латиф-хан, султан Са'ид-хан ибн Абу Са'ид-хан, отряд гисарских султанов, Мухаммад-Йар-султан, /59б/ Бурхан-султан переправились через реку[514]. Вокруг этой мощной крепости они разбили множество палаток, поставили царские шатры и окружили крепость, словно ореол луну.

Науруз-Ахмад-хан также соизволил остановиться у этой реки и, намереваясь завоевать крепость, [готовил] оружие и снаряжение.

Его величество [Абдулла-хан] вместе с остальными эмирами днем и ночью проявлял усердие в [соблюдении всех] правил по охране крепости, [в подготовке] всего необходимого для битвы. Со всем старанием и рвением, приступив к охране башен и стен крепости, он вступил в долину смелости.

Каждый день происходило следующее. Выходил из крепости отряд храбрых меченосцев и победоносных воинов и сражался с войском врагов; как тигры или могучие слоны, они нападали на людей, напоминающих волков, обрушивались [на них] и вступали в бой. Часто случалось, что огромное войско [противника], несмотря на [свою] многочисленность, обращалось в бегство.

Когда осада [крепости], продолжавшаяся двенадцать дней, [не принесла успеха] врагам, они поняли, что если в течение многих дней, долгое время они будут находиться у [стен] этой высокой крепости, подобной высочайшему замку, то им не удастся избежать неминуемого окружения. Поэтому они послали человека к его святейшеству, прибежищу на пути истинной веры благословенному Дарвиш-шейху Алиабади, который принадлежал к шейхам ветви джахриййа, и привели его в стан для устройства дел мира. Его величество [Абдулла-хан], согласно истинному слову [Корана]: “Ведь согласие — лучше”[515], по одобрению некоторых эмиров вступил на путь примирения. Идя по пути мира, стороны обменялись договором о дружбе. Закончив дело заключением мира, хаканы Самарканда и султаны Ташкента повернули поводья назад и поспешили на родину, к своим постоянным местам пребывания.

В середине упомянутого (958/1551) года благословенный хан Пир-Мухаммад-хан, вызвав Мухаммад-Йар-султана, вновь передал ему [власть] над Бухарой, а сам поднял знамя, чтобы [отправиться] в Балх, являющийся столицей его государства. Ночью того же дня, когда Мухаммад-Йар-султан вступил на престол власти, Бурхан-султан, который [раньше] с одобрения победоносного эмира Джан-Али-бия [прибыл] из Самарканда в Чарджуй, устремился в Бухару. Дату этого [события] ученые обозначили словами: “Ключи власти над Бухарой”[516]. [Бурхан-султан] обрел власть над этим вилайетом [и стал править] вместе [с Мухаммад-Йар-султаном]; дату этого [события] передают слова “выступление султана”[517].

Когда редкостная природа государя его величества [Абдулла-хана] с помощью бога и безграничной милости [его] достигла начала сознательной жизни и опытности, /60а/ из горы его скромности, словно освещающее мир солнце, засверкал рубин султанской власти и миродержавия и в море его мысли заблестела жемчужина величия и господства, как молния среди облаков [в месяце] Азар[518].

Тень [птицы] Хумай счастья, всегда находящейся над его головой, свидетельствовала о том, что в скором времени он поднимется до высшей ступени миродержавия и что высоко летающий сокол [его] счастья, поднимающийся до высшей точки Фаркада, уже расправил крылья, чтобы достичь благородной цели, [осуществить] высокие помыслы. По всем его деяниям и речам становилось ясно, что звуки музыки, [прославляющие] пять раз в день его власть, будут греметь согласно его желанию в семи климатах; со всех концов мира[519] доходил голос, [возвещающий] о том, что в скором времени он поднимет до девятого неба знамя величия и господства, стяг счастья и благоденствия, как царь, обладающий полчищем звезд, [то есть как] солнце или луна.

Цель написания этих слов, составления такого вступления заключается в следующем. Весть о счастье августейшего [Абдулла-хана], слава о счастливой победе [этого] обладателя счастливого сочетания светил, второго Искандара, благодаря милости господней начала доходить до [различных] областей и стран. Из цветника великолепия его величества во все города и страны начал веять зефир, благоухающий амброй власти, мускусом достоинства и величия [хана].

Солнце [хана] на небе величия и совершенства день ото дня поднималось на [более] высокую ступень, полумесяц его знамени счастья и благоденствия с каждым часом поднимался все выше и выше. Еще в юности, в пору быстротечной [жизни], этот государь, неограниченный властелин, несмотря на несовершеннолетие, решительно направил [свои] помыслы на покорение стран, на устройство государственных дел. Он постоянно хранил в благоухающем амброй сердце мечту о восшествии на престол власти, на трон, украшающий мир, в своем лучезарном сердце и мыслях он всегда рисовал картину возвышения [по ступеням власти, обнаруживал] стремление к господству. К свите его величества могущественного [Абдулла-хана] из [различных] стран, областей непрерывно, одно за другим, с надеждой [на успех] присоединялись победоносные войска, войска, многочисленные, как звезды, [состоящие] из храбрецов эпохи, воителей, смелых мужей, храбрецов [поля] битвы, /60б/ и как [воплощение] победы и счастья они направлялись к высокому порогу [хана].

Именно в то время был удостоен чести присоединиться к его величеству отряд храбрых войск благословенного султана Шах-Мухаммад-султана Хисари, [в котором] были Али Мардан бахадур, Аким мирахур и другие, слава об их смелости и стойкости обошла весь мир. Его величество [хан], со своей стороны, оказал этому отряду безграничные милости, безмерное уважение, исключительную любезность.

Когда эти люди увидели на благородном челе его величества ясные признаки достоинства и могущества, [присущие] завоевателю мира, они заявили следующее: “Уже с давних пор, на протяжении долгих лет толпа неверных, невежественных и порочных притеснителей [держит] под [своей] властью, в сфере могущества Хорасанский вилайет и другие страны. Знатных людей эпохи, уважаемых мужей этих стран они не допускают [совершать] паломничество к великой Каабе и в почтенную Медину, да умножит им Аллах почет и уважение! Если его величество, переправившись через Джейхун, двинется к той стране, быть может, благодаря божьей помощи и силе беспредельного счастья [хана] в руки воли [его] попадет этот вилайет”.

Поскольку заявление этой группы людей отвечало желаниям его величества [Абдулла-хана], то он слушал их заявление ухом согласия, ибо высокие мысли этого [хана], величественного, как Искандар, соответствовали тому, что говорится в [хадисе]: “Аллах любит обладающих высокими помыслами и презирает низких из них”[520]. Согласно [словам]: “Наивысшие помыслы от веры”[521], он не считал возможным довольствоваться вилайетом Кермине. Несмотря на [то что он обладал] обширными землями, [помня слова]: “Поистине обширна земля Аллаха”[522], он не считал возможным наслаждаться в тесных помещениях [и стремился завоевать другие земли].

Слово царей, являющееся царем слов, гласит: “Цель достигается сидя на коне, а довольствоваться малым — удел животных”[523].

В начале весны 959/1552 года, соответствующего году Мыши, владыка растений разукрасил [свой] великолепный трон в садах /61а/ коврами веселья, а природа по случаю мягкой погоды облачилась в кабу бытия и в халат жизни, что находит объяснение в стихе Корана: “И оживил ею землю после ее смерти”[524].

[В эту пору хан], выступив из прекрасного города Кермине, разбил палатки счастья в куруке Тираклик[526]. В течение нескольких дней он стелил ковер пребывания на том лугу, чтобы изучить состояние войска. После того как он устроил важные государственные дела, убедившись в прочности положения дел, под счастливой звездой, [покровительствуемый] счастьем, увеличивающимся с каждым днем, оберегаемый искренними молитвами всех, он обратил лицо решимости, подобное судьбе, в сторону Хорасана.

Когда [Абдулла-хан] дошел до местности Карнаб[527], он оставил там большую часть войска, а сам с отрядом людей, которые всегда присутствуют на высоком собрании, ханском совете, направил поводья в сторону Бухары. [Здесь] он был осчастливлен встречей с его святейшеством, достойным [наставником] на путях истины, солнцем на небе святости, сферой, [где светит] солнце истинного пути, лучшим среди святых, вождем праведных, прибежищем улемов, убежищем для бедных, ценителем покрывал величия, постоянно пребывающим за завесами красоты, местом восхода божественных явлений, местом проявления божественных свойств, саййидом праведных, опорой арифов, султаном святых своего времени, главой благочестивых мужей своей эпохи, местом излучения божественных лучей, властелином обитателей земли его святейшеством ходжой Мухаммад Исламом, известным как Ходжа Джуйбари, да сделает Аллах священной тайну его!

Поскольку [хан] питал искреннее расположение, исключительное доверие к особе его святейшества [Ходжи Джуйбари], то со смирением и кротостью он просил помощи у великодушного [ходжи], обладающего чудесной силой, и, поведав о своем [намерении предпринять] поход на Герат, просил его прочесть благоухающую фатиху.

Его святейшество ходжа увидел на благословенном челе его величества признаки величия и благородства, блеск лучей власти, “как свет луны”[528]. В благодарность за исключительную милость, безграничное великодушие, проявленные к нему [ходжой], [хан], /61б/ раскрыв уста, как на молитве, соизволил сказать [следующее]:

Обратившись к чистым душам своих великих и славных предков, да будет над всеми ими благословение божье, [ходжа] просил [их] увеличить могущество, умножить славу и величие этого [хана], величественного, как Искандар. Прочитав искренние молитвы, он украсил ухо бодрствования его (т. е. хана) жемчугами советов, перлами наставлений и сказал:

“В скором будущем области Мавераннахра и Туркестана и другие страны окажутся под вашей властью и все царство войдет в сферу обладания [ваших] слуг”. Случилось именно так, что после долгого времени области Мавераннахра и другие [страны] благодаря милости господней в конечном счете оказались в руках могущества его величества благословенного [хана]. Народы, [являющиеся] кладом, отданным [Творцом] на хранение [царям], обрели покой и защиту под сенью милости, под тенью милосердия его (т. е. хана) от зноя лучей бедствий, от ударов судьбы. Жители тех стран в течение долгого времени, несчетных дней ночевали в убежище покоя и безопасности под покровительством милости его величества [хана], обладателя счастливого сочетания светил.

Словом, после того как последовало разрешение этого [ходжи], прибежища великих и славных мужей, на отъезд, [Абдулла-хан] повернул поводья назад и поспешил к месту расположения благословенного войска. Когда все эмиры удостоились чести присутствовать [на приеме у хана], они изволили сказать: “Правитель Несефского вилайета Худайберди-султан ибн Абу Са’ид-хан испытывает сильное волнение и растерянность. Представляется правильным, сев на коней, выступить в поход[530]. Если поможет счастье, еще до рассвета совершим налет на Каршинский вилайет. Если шаханшаху будет сопутствовать божья милость, безграничная помощь [бога], мы легко завоюем его (т. е. Карши)”.

Его величество [Абдулла-хан] согласился с этим мнением. Под вечер [он покинул] эту местность. Тронув красиво гарцующего коня, ступая ногой стремлений по долине рвения, он был поглощен мыслью о предстоящем сражении.

Случилось [так, что] величественный, благословенный [Абдулла-]хан прибыл в Несефский вилайет в то время, [когда уже рассвело].

Для охраны небесной крепости [солнце] послало передовые отряды (лучи).

Поскольку завоевание этой высокой крепости днем было крайне затруднительно, то [хан] /62а/ ушел от стен крепости и поднял знамя счастья в куруке Маймург[533], подвластном Несефу. В этой местности он счел необходимым повременить с переправой через Джейхун некоторых эмиров. Оттуда он послал в Мианкаль счастливого брата Абд ал-Куддус-султана, присоединив [к нему] эмира Тин-Саййид джалаира, эмира Дуст-Мухаммад шакаку и Ак-Мухаммада курчи. Сам [хан] собственной великолепной персоной, уповая на Аллаха, вместе с другими храбрецами войска, со смелыми воинами направился к Джейхуну.

Подробный перечень лиц того отряда, который сопровождал его величество [Абдулла-хана] в этом походе и, опоясавшись поясом верности [ему], жертвовал собой, следующий: из саййидов — Зариф-ходжа, из племени ширин — эмир Халифа, из племени утарчи — Джангельди-бий, из племени бишйуз — Тукзак-бий, Джан-Пулад акай кулан айани, из племени джалаир — мирза Валиджан, из людей [племени] кераит — Назар-мирза, сын Тугбаш-бия, из племени катаган — Науруз кушбеги с братом Бихруз-мирзой и эмир Абдулла садр с братом Абд ал-Васи', из племени тан-йарук — Дустим-бий чашм ва абру, из племени эмира Тинкеши и из племени Дустим курчи и Джан-Мухаммад-бия — Турди куш-бегн[534] с братом, Зийа ад-дин таваджи, Кара кутвал[535] и другие.

Когда знамена августейшего [хана] переправились через Джейхун в местности Керки[536], то на той стороне реки поспешил к счастливому стремени его величества другой отряд из храбрецов Шах-Мухаммад-султана, как-то: Джавум бахадур алчин, Джултай-бий хитай, Савиидук пахлаван минг, Бики-бий бахрин. Они удостоились счастья [получить] высокую аудиенцию [хана]. Его величество оказал каждому из них безграничные милости и, определив их среди других [своих] слуг, обнадежил их царскими милостями. Отсюда [хан] направил поводья решимости в сторону Балха, к своему счастливому дяде по отцу Пир-Мухаммад-хану и удостоился благословенной встречи [с ним] и славной, приятнейшей беседы.

Хан, равный Рустаму, Пир-Мухаммад-хан не позволил государю, подобному Искандару, отправиться в Хорасан и на несколько дней /62б/ задержал его обещаниями.

После того как [Пир-Мухаммад-хан] по воле судьбы удержал его величество [Абдулла-хана] от похода на Хорасан, через посредство некоторых эмиров Балха [Абдулла-хан] попросил [разрешения у дяди] отнять Карши у Худайберди-султана. Его величество Пир-Мухаммад-хан не внял просьбе могущественного [Абдулла-хана], не раскрыл уста, [чтобы] выразить согласие. Хан, достоинством Сулайман, [Абдулла-хан], узнав об этом, соизволил сказать [следующее]. Мисра: “Щедрость — щедрость бога, справедливость — справедливость божья. * Надеюсь на великого бога, благодаря [нашему] счастью в скором времени перед нами откроются врата власти. Мисра: [Если] не раскроют другие, раскроет бог”.

В те дни из Мианкаля от Узбек-султана пришел человек, через [которого султан] просил [разрешения захватить] власть в Карши. Пир-Мухаммад-хан тут же удовлетворил его просьбу и послал ему непреложный приказ на завоевание Несефа. Для чувствительного сердца его величества [Абдулла-хана] этот случай оказался очень неприятным. Данный случай послужил причиной того, что [Абдулла-хан] с надеждой на Творца всего сущего без промедления переправился через Джейхун и повернул поводья в сторону Карши. Он направился к той стране, чтобы завоевать [ее], как будет подробно рассказано об этом [ниже].

Рассказ об этом событии следующий. Его величество [Абдулла-хан], достоинством Сулайман, переправился на ту сторону реки и ждал только чудесного случая и несомненной помощи [от бога], чтобы обрести счастье. В это время некоторые эмиры Мавераннахра, такие, как эмир Тулак уйгур, Али-Мухаммад бахадур и подобные им, которые по превратности судьбы, из-за злоключений, [посылаемых] судьбой, скитались [по степи] в смятении, напали на крепость Касби, которая была под властью Худайберди-султана. [Заняв ее], они со всем усердием восстановили башни и стены, укрепили [крепость], на каждый зубец [ее] водрузили знамена сражения и стяги битвы.

Худайберди-султан, узнав об этом, с войском, многочисленным, как капли дождя, ратью, бесчисленной, как полчища морских волн, поднял руки смелости для окружения их (т. е. эмиров Мавераннахра). Он окружил крепость плотным кольцом, уподобив [ее] точке [в центре] круга. И, [как] всегда, храбрецы обеих сторон, обнажив мечи сражения, подняв острые копья, /63а/ погнали друг на друга боевых коней мщения; звуки трубы они довели до высшей точки небесного купола и выше зубцов [короны] солнца и привели в смятение чашу вращающегося небосвода.

Когда осада затянулась, жители крепости, посовещавшись между собой, послали к его величеству [Абдулла-хану] Джан-Бахти таваджи, чтобы он представил картину всего происходящего на верное суждение его величества и просил бы у него помощи. В светозарном сердце хакана [Абдулла-хана], подобного Искандару, с самого начала веяния зефира детства до первой поры возмужалости все время таилась мечта о властвовании, мысль о господстве. В настоящее время в [его] мыслях, разрешающих трудности, являющихся зеркалом, показывающим скрытое, [отражающим] первые лучи, [исходящие] от бога, велик он и славен, возникло следующее намерение: переправиться через Джейхун и завоевать Несефский вилайет. Решившись на это дело, [хан] тотчас же тронул боевого коня и поднял знамя похода. Вместе с отважными храбрецами, смелыми воинами [числом] около двухсот человек он совершил переправу через Джейхун и двинулся к той стране.

Несмотря на то, что противник с несколькими тысячами всадников из эмиров и военачальников находился в засаде вражды, готовый к битве и сражению, его величество [Абдулла-хан] согласно указанию [Корана]: “А когда ты решился, то положись на Аллаха”[538] — с чистыми помыслами и искренними намерениями, уповая на милость бога, на безграничную [его] помощь, со столь незначительным числом людей пошел на врага. Таковы исключительная смелость, чрезвычайная храбрость и мужество [хана].

Когда благословенное войско [Абдулла-хана] переправилось через реку Джейхун и достигло местности Киз-Кудуги[539], в этой местности посланец эмиров [Касби] удостоился чести встретиться с его величеством [ханом]. Он рассказал об упомянутом выше событии (осаде крепости врагами) и просил [хана] прибыть [к ним]. Его величество [хан] в своих суждениях был таким, что любой план, который он чертил пером мысли в [своем] сердце, лучезарном, как солнце, точно соответствовал картине, [предначертанной] судьбой, которая выступала из-за завесы скромности. Услышав эту весть, он посоветовался с эмирами и столпами государства [и сказал]: “В зеркале мыслей вырисовывается мнение о том, что [нам] не следует идти в Касби, а надо направиться к Несефу и /63б/ окружить его крепость. Противник, услышав об этом, возможно, снимет осаду с Касби и поспешит в Несеф, и те люди [из Касби], которые просили помощи у нашего высокого порога, будут освобождены от оков осады”.

Когда [хан] наполнил уши бодрствования присутствующих лучшими перлами, прекрасными жемчужинами [слов], он решил отсюда направиться к Несефу, а к эмирам в Касби он послал Зийа ад-дина таваджи, чтобы тот известил их о благословенном походе его величества. Однако Зийа ад-дин достиг вала крепости в тот момент, когда войско противника облепило крепость [со всех сторон]. Он решил проникнуть в крепость хитростью и ловкостью во время битвы. Однако враги угадали его намерение и устремились за ним вдогонку. Тот в полной растерянности бросился в крепостной ров и, возвысив свой голос, произнес одно за другим имена находящихся внутри крепости, сообщил им свое имя и весть о походе его величества [Абдулла-хана]. Когда жители крепости узнали об этом, от великой радости они забили в барабан веселья, и его ликующие звуки достигли вращающегося неба.

Враги схватили Зийа ад-дина, привели к Худайберди-султану, и он слово за словом рассказал все, что знал. Как только Худайберди-султан узнал о походе хакана [Абдулла-хана], покорителя стран, в сторону Несефа, он отказался от осады крепости [Касби] и [оставил] поле битвы. Он растерянно вступил на путь бегства и поспешил [в свою] резиденцию.

Что касается его величества [Абдулла-хана], то он достиг Ак-типпа. В этой местности Тимур-Ходжа Саййид Атаи пожелал встретиться с его величеством [ханом]. Во время счастливой встречи хакан, величественный, как Искандар, [Абдулла-хан] еще до того, как услышал весть об отступлении врагов, советовался с его святейшеством, саййидом по достоинству, [Ходжой Атаи] о том, идти ли походом на крепость Касби или на крепость Карши. Его святейшество, саййид по достоинству, соизволил сказать: “Представляется правильным выступить на врага также в направлении Касби, ибо если мы нападем на врага извне, а жители крепости изнутри, то можно надеяться, что мы окружим их (т. е. врагов)”. Согласившись с этим, его величество [Абдулла-хан] вместе с его святейшеством, саййидом по достоинству, [Ходжой Атаи] выступил на помощь эмирам, [осажденным в Касби]. После того как враги с той стороны поспешно ушли в сторону Карши, его величество [Абдулла-хан] изволил прибыть в крепость Касби, он вступил на трон власти и поднял знамя завоевания мира до апогея счастья. Жители крепости поспешили [к нему] шагами покорности и повиновения, [готовые] служить. Они удостоились счастья поцеловать благословенные ноги [хана] и облобызать приятные кончики пальцев [его]. Выражая преданность, изъявляя покорность, они с мольбой распростерлись ниц [перед ним]. /64а/ Они были стойки в проявлении верности и покорности [хану].

Его величество [Абдулла-хан] оказал всякого рода царские милости, [наделил] царскими дарами группу [людей], которые в этой крепости проявили мужество и храбрость, смелость и мудрость, шли по пути отваги, неколебимо стояли на опасном месте, на страшной стоянке. Щедро наделив [их] дарами, [хан] отличил их приятными [царскими] милостями, обнадежил добрыми обещаниями.

После того как его величество [Абдулла-хан], вступив в крепость Касби, воссел на трон, достойный халифа, он закрыл ворота смут и притеснений перед всеми людьми, перед различными племенами. Тогда Худайберди-султан с войском, более многочисленным, чем злоключения, [посылаемые] судьбой, с полчищем, не поддающимся счету и оценке, прибыл для осады его величества августейшего [хана] и расположился лагерем с внешней стороны Касби. Он приготовился к битве, к сражению и поднял знамя непокорности.

Хотя явно бросалась в глаза незначительность победоносного войска [Абдулла-хана], однако каждый [воин] стоял на месте в ожидании битвы и сражения, [исполненный] достоинства, [готовый] жертвовать собой, закаляя ядом меч мщения. Они ждали приказа его величества [Абдулла-хана]. /64б/

[Наступил] следующий день.

Воины султана, могущественного, как небо, [Абдулла-хана] были тверды и непоколебимы, как неподвижные звезды; на поле битвы и сражения [они были] крепки, как ось быстро вращающегося неба, стойко [удерживали] свои позиции, подобно Полярной звезде на вращающемся небосводе. Они сели на подобных дивам, огромных, как гора, покрытых доспехами [коней] и выступили из городских ворот. Против войска врагов они выстроили [свое] правое крыло, левое крыло, центр и фланги. Они вооружились, надели на головы шлемы смелости и стояли [готовые] к битве и сражению.

С другой стороны враги, имевшие многочисленное войско, смелых воинов, [построившись] в таком порядке и [с таким] вооружением, [что это] не умещается в картинной галерее воображения, облачившись в кафтаны бирюзового цвета и в панцири рубинового цвета, стали походить на бутон тюльпана. Надев на головы золотые шлемы, [приобретя] сходство с нарциссом, подняв мечи, похожие на [листья] ивы, они выстроились против победоносного войска [хана] на краю поля битвы.

С обеих сторон храбрецы вступили в битву. Со стороны победоносного войска [Абдулла-хана], с правого фланга, начали сражение Али-Мухаммад бахадур, Джавум бахадур, Али Мардан бахадур вместе с другими храбрыми эмирами. Каждый из них темной ночью смертоносной стрелой попадал в грудь муравья и в глаз змеи, блеском [сверкающего], как молния, копья сжигал врагов.

С левого фланга [выступил] Аким мирахур совместно с другими храбрыми воителями, несущими бедствие [врагу]; вооруженные мечами, отливающими синевой, в зеркальном блеске которых показывала лик смерть, [они] породили день Страшного суда. Из центра войска бросился в атаку отряд смелых всадников с копьями, прижатыми к ушам коней.

[Воины] противных сторон напали друг на друга со сверкающими, как молния, мечами, нанося раны друг другу. /65а/ Они сцепились, словно львы, леопарды, слоны или акулы, и смешались, как волны морские.

От сверкания проливающих кровь копий воздух словно наполнился [вспышками] ярких метеоров. От внушающего ужас блеска мечей потускнело око солнца. Судьба превратила день счастья врагов в ночь несчастья, солнце их могущества обратила в скопление бедствий и в разочарование от затмения. Смерть, охотящаяся за душами, похитила шапку жизни многих [людей] из этой вероломной толпы. От трупов ровная поверхность поля битвы уподобилась горе Хараман[540].

Когда Худайберди-султан убедился, что не может воевать, он решил отступить и бежать. Наконец он прочитал стих из Корана о бегстве[541] и покинул поле битвы. Под натиском победоносного войска [Абдулла-хана] он поспешно направился с немногочисленным [отрядом] в долину бегства.

Благодаря божьей помощи, господней милости забрезжила заря победы на горизонте ханского счастья и могущества, повеял зефир милостей господних с места дуновения ветра безграничной божьей помощи. Знамена победы, стяги торжества поднялись до неба, до луны, до солнца. Звуки барабана победы, долетев до голубого неба, оглушили сонм [ангелов] в высших [сферах неба]. Воины [хана], могущественного, как небо, протянули руки к грабежу и захвату имущества: вьюков [с вещами], скота, коней и бесконечного множества ценных вещей. [Овладев] богатством, огромным, как гора или море, они захватили рукой могущества и много оружия. Тех военачальников и гордых мужей, которые жертвовали собой на этом поле битвы, на страшном месте, [где] проливалась кровь, его величество удостоил безграничных милостей, бесчисленных даров, [проявил] милосердие, степень их могущества он возвел до неба величия.

Когда прошло несколько дней после этих событий, его величество могущественный [Абдулла-хан] послал отряд всадников в полном вооружении в Карши для нападения на Худайберди-султана. Последний, узнав об этом, приказал большому числу [своих] людей оказать сопротивление победоносному войску [хана]. Храбрецы победоносного [хана], случайно узнав об их походе, устроили засаду. Тот [вражеский] отряд, не заметив [их], прошел мимо и направился в Касби для нападения. После того как его величество подобный Искандару [Абдулла-хан] получил известие о походе их (т. е. врагов), для отражения их он отправил отряд храбрых воинов [на помощь тем, кто] находился в засаде. Этот отряд, встретившись в пути с врагом, вступил с ним в сражение. Тот отряд, который в засаде ждал удобного случая, напав [на врага] сзади, вступил на путь битв, на стезю сражения и побоищ. Войско врага очутилось в водовороте бедствий. Победоносное войско, окружив [неприятеля] спереди и сзади, проявило храбрость [в бою].

Наконец помрачнел лик упований врага, почернело лицо счастья [его]. Полная растерянность и страх овладели этой огромной толпой до такой степени, что она поневоле отказалась от битвы и выбрала путь бегства. Победоносное войско захватило в плен семьдесят человек или более врагов и, вернувшись с победой и торжеством, привело их к подножию трона хакана, покорителя мира; по приказу [хана] они убили [их] мечом мести.

После этого события хан, восходящее солнце, поднял великие и славные руки с решимостью покорить Несеф. Он выступил из Касби и, [приняв] все меры для успеха в битве, направился в ту сторону. После того как [хан] изволил подступить к крепости, с обеих сторон храбрецы тронули ратных коней и два ищущих битвы войска вступили в сражение.

В этой страшной местности, опасном месте из победоносного войска [хана] первым предпринял атаку /66а/ смелый, мужественный, полный мести эмир Акимбий джалаир, брат мирзы Валиджана. Он один дошел до городских ворот и, разрубив цепи, [закрывающие] ворота, вернулся обратно.

Под ударами победоносных войск [хана] Худайберди-султан [отступил] в крепость [и там] укрылся. По этой причине картина легкого овладения [крепостью] не вырисовывалась перед его величеством. Тогда по настоянию столпов государства [Абдулла-хан] повернул поводья назад и направился в [свою] резиденцию величия и славы.

После того как его величество [Абдулла-хан] поспешно направился в сторону Касби, разнеслась слава о его храбрости и смелости. Из различных мест молодые люди, смельчаки [в полном] вооружении поспешили к свите августейшего [хана]. В числе [их был] справедливый эмир Гандж-Али бахадур кангли со своими приближенными, такими, как Ходжам-Кули дивана и другие. Они заняли место среди придворных, вельмож и слуг [хана]. Его величество одарил каждого из них по-царски и оказал им милости.

Благословенные передатчики рассказов, излагая данное событие, повествуют [о нем] таким образом. Его величество [Абдулла-хан] всегда стремился поднять знамена завоевания мира до зенита неба власти, во всех странах очистить цветник дел [своих] подданных, слабых и несчастных людей от колючек господства и притеснения мятежников. После того как он поднял знамя победы над вилайетом Касби, некоторые селения Несефа он передал победоносному войску [в виде] танха[542]. Али-Мухаммад-бий аталык с отрядом храбрецов [предпринял] атаку и дошел до ворот Несефа. По воле [бога Абдулла-хан] приказал, чтобы постоянно крокодилы моря храбрости, леопарды чащи смелости направлялись в Карши и проявляли старание и усердие в истреблении мятежников, в подавлении мятежей и бунтов смутьянов. Согласно высокому приказу победоносное войско, к которому обращена [божья] помощь, туго подпоясавшись поясом мести, подняв руки для битвы и сражения, предприняло нападение на многие места этого вилайета. Множество вражеских воинов сразили они мечом мщения, повергли на землю гибели.

Наконец Худайберди-султан, изнемогший под натиском победоносных войск [хана], не нашел иного выхода, как обменять Каршинский вилайет на туман Сагарджа и подвластные ему области, которые в то время были союргалем[543] Клыч-Кара-султана, сына Кистин-Кара-султана. Он полагал, что, если это дело (т.е. обмен) осуществится и Клыч-Кара-султан вступит в Каршинский вилайет, возможно, его величество [Абдулла-хан] будет снисходителен к своему двоюродному брату, оставит ему Карши, не пойдет походом на него. Состоялся обмен эмирами (т. е. послами), было достигнуто соглашение сторон и осуществлено это дело. После этого Худайберди-султан передал крепость Несеф эмирам Клыч-Кара-султана, таким, как Бурунчи аталык, Тутас диван-беги[544], Джуджук парваначи и другие, а сам направился в Сагардж.

Когда его величество убедился в том, что действительно [имел место] такой обмен, он в конце упомянутого (959/1552) года тотчас же выступил из крепости Касби с победоносным войском для завоевания Несефского вилайета. Он расположился вокруг крепости и вала.

Рано утром шах-солнце, повелевающий полчищем звезд, поднял вышитое золотом знамя над башней небесной крепости, опоясавшись золотым мечом, надел на голову позолоченный шлем и очистил небесное пространство от полчища звезд.

[В это время] последовал приказ августейшего, благородного [Абдулла-хана], чтобы победоносное войско подняло руку мести и, направившись к крепости, начало сражение.

Воины прославленного государя [Абдулла-хана, судьба которых заранее] предопределена, так же как смертный час, который пробивает брешь в укрепленной крепости жизни, рушит неустойчивую стену жизни, засунув за пояс полы кольчуг и кафтанов, направились к крепости, держа перед собой тура[545] и чапар[546].

С той стороны жители крепости в безмерном страхе и растерянности также протянули руки, проливающие кровь, сеющие смуту, /67а/ для битвы и сражения. Лучники, обрушив со всех сторон дождь стрел, показали образцы смелости.

С этой стороны [войск хана] отряд храбрецов, таких, как Аким мира-хур, Аким-бий джалаир, Байбахти кунграт и другие, начал битву. Они захватили внешнюю стену [города]. Вплоть до наступления дня они сражались храбро и смело с людьми, которые находились на внутренних [стенах] крепости.

В тот день на другой стороне храбрецы войска — доблестные воины Джа'фар-хана кипчака и другие вели смелые бои, предпринимали героические усилия [для победы]. Наконец в этом отряде Джа’фар-хан, в другом отряде Байбахти кунграт, получив тяжелые раны, из тленного мира переселились в вечный мир.

Его высочество высокодостойный Йар-Мухаммад атака и распорядительный эмир Джангельди-бий также проявили мужество и отвагу. Они подступили к городским воротам и проявили смелость. Наконец эти два могущественных эмира, получив раны от стрел и пуль, не достигнув цели, вернулись обратно.

После того как храбрецы обеих сторон проявили стойкость [в бою], они прекратили сражение и отступили. Эмиры сообщили его величеству [следующее]: “Клыч-Кара-султан с отрядом храбрецов расположился в местности Уганг, подвластной упомянутому, [Каршинскому], вилайету. Он ввел обоз в это селение и окружил его заграждением. Представляется удобным, выступив из крепости, направиться к нему. Если он сдаст вилайет без боя, мы не станем воевать и не будем помышлять о битве и сражении. Если же он откажется от повиновения [хану], тогда мы поступим так, как сочтем нужным”. Одобрив [мнение] великих и могущественных эмиров, [Абдулла-хан] без промедления ушел от крепости, с войском, могущественным, как небо, бесстрашный, как Бахрам, приготовив оружие, направился к Клыч-Кара-султану.

Когда между ними (противными сторонами) завязался бой, высоко летающий сокол счастья [хана] полетел, раскрыв крылья, Хумай победы августейшего [хана] полетела над полем битвы.

Эти два войска в полной боевой готовности выстроились друг против друга. Подняв знамена мщения, с исключительной храбростью, с величайшей смелостью они начали сражение. От звука трубы и грохота барабана возникло смятение в опрокинутой чаше небес. Крики и вопли храбрых мужей поднялись до выси небесной, до вращающегося неба.

Со стороны его величества первыми погнали боевых коней всадники ристалища храбрости, воители равнины смелости, такие, как Аким мирахур, Аким-бий джалаир, Валиджан-мирза джалаир. Обнажив смертоносные мечи, взявшись твердой рукой за луки мщения, они обрушились на войско султана. Из облака-лука пролился дождь стрел, засверкали мечи, словно ослепительная молния.

В то время, когда оба великих войска, напав с двух сторон, сражались, поражая друг друга, со стороны султана неожиданно вышел на середину поля битвы человек и прочел письмо следующего содержания:

“Его величество [Абдулла-хан], оставив поле битвы, пусть войдет в Хузар[548], а мы войдем в крепость Несеф. Отправив к его дяде, его величеству Пир-Мухаммад-хану, человека, сообщим ему об этом и поступим так, как тот соизволит сказать”. Его величество [Абдулла-хан] не внял этому заявлению и в ответ написал так: “Для устранения мятежа следует им войти в Хузар, а мы направимся в Карши. Отправив кого-нибудь к [моему] счастливому дяде, сообщим ему об этом и посмотрим, что он соизволит сказать, и тогда, что бы ни было, мы не откажемся повиноваться [ему]”. /68а/ Со своей стороны, Клыч-Кара-султан не согласился с этим предложением и тотчас же призвал своих людей к битве. Снова храбрецы эпохи, воители поля брани, двинув коней в доспехах, напали друг на друга. На этом славном поле битвы они вступили в сражение, бросая души в пучину гибели. Щит военачальников проявлял гнев [по отношению к врагу]. Подобный алмазу кинжал на шее военачальников извергал хулу.

Победоносные храбрецы обеих сторон совершали быстрые, смелые атаки. Однако оба войска благодаря исключительной смелости и невиданной отваге и неустрашимости стояли непоколебимо, как гора.

В тот день, с того времени, когда султан (солнце) извлек победоносный меч из ножен мщения, и до той поры, когда золотой купол (солнце) на высшей сфере неба, [подобного] хризолиту, переместился к экватору, оба войска вели бои, сражения. То победоносное войско [хана] теснило врагов, то храбрецы [Клыч-Кара]-султана выбивали с занимаемых позиций воинов могущественного [хана]. Наконец хан, достоинством Сулайман, отдал приказ, действующий как рок, чтобы отряд из чухраев[549], крепко опоясавшись поясом мщения для битвы, поднял руки для сражения и, зажигая огонь войны, вступил в долину побоища.

Снова сошлись воинственные храбрецы, смелые воины и стали наносить друг другу удары разящими мечами и смертоносными копьями. Покатились по полю битвы головы, словно шары. В колыхании волн моря битвы перед глазами храбрых мужей возникла картина величайших ужасов, [предстала] равнина в день Страшного суда.

Наконец тайный голос счастья [хана, возвещая] о помощи великого бога, возгласил стих из Корана: “Мы даровали тебе явную победу”[551]. Рука помощи великого бога посадила молодое деревцо благополучия и надежд в цветнике власти, в саду счастья /68б/ хана, величественного, как Джам. Согласно смыслу [стиха]: “А когда они почувствовали Нашу мощь, то вот — от нее убегают”[552], от натиска победоносного войска [хана] зашаталась опора могущества воинов [Клыч-Кара]-султана так, что войско его без промедления отвернуло лицо от поля битвы, ристалища смелости и, отступая, устремилось в долину бегства.

Повеял зефир победы и одоления на подобные луне знамена хана, величественного, как Фаридун, а войско [Клыч-Кара]-султана потерпело великое поражение. Отряд испытанных в сражениях, воинственных [борцов], отряд проливающих кровь храбрецов стал преследовать отступающих [врагов]. Они взяли в плен нескольких эмиров султана. Арканом ловкости и по воле судьбы они заполонили и самого султана. Победоносные воины [хана] безмерно обрадовались неисчислимой военной добыче, огромному имуществу, [доставшемуся им от неприятеля].

После этого его величество, согласно смыслу изречения “Власть бесплодна”, заключил султана в оковы и поднял знамена победы для похода на Несеф. Эмиры султана, услышав об этом, тотчас же вышли из крепости и передали крепость вельможам двора его величества [Абдулла-хана]. Хакан, достоинством Сулайман, достигнув своих желаний, вступил на благословенную землю Карши и воссел на престол, подобный [трону] Сатурна. Он обещал отправлять правосудие, быть справедливым по отношению к народу — кладу, отданному на хранение [царям] всевышним Творцом. Он [устроил] прием, раскрыл врата веселья по случаю победы перед стремящимися к наслаждению и радости. Считая такую победу украшением [своего] царства, считая легкость, с какой он достиг победы, милостью Создателя, [хан] возблагодарил [бога] за благодеяние и отправил в разные стороны реляции о победе.

Передается из уст в уста, известен среди знатных и простых людей [следующий рассказ]. После того как его величество благословенный [Абдулла-хан] воссел на трон господства, на престол счастья, некий человек, преклонив колени учтивости, доложил [хану]: “Нас было несколько человек, и мы захватили сокровищницу [Клыч-Кара]-султана, которая досталась [ему] по наследству от его благородного отца Кистин-Кара-султана. Из всего количества [драгоценностей] каждый [из моих товарищей] взял по пять щитов из червонного золота, мне же они дали только один щит. Я обращаюсь с просьбой к его величеству дать приказ, действующий как рок, чтобы [все] добро было разделено между нами поровну”. Его величество хакан, повелевающий, как Джам, [Абдулла-хан], заговорив языком, рассыпающим перлы [слов], соизволил сказать: “Благодари бога за добро /69а/ и за его безграничные милости и сочти за благо то, что тебе досталось из добычи”. Цель написания этих слов заключается в том, чтобы показать исключительную щедрость, безмерную доброту [хана]: такое сокровище попадает в руки других, и его величество не обращает на это ни малейшего внимания, не придает [этому] никакого значения. Мисра: Для людей, обладающих благородными помыслами, мирские блага мало [что значат].

В 959/1552 году Абд ал-Латиф-хан из этого мира переселился в тот мир. Эта дата заключена в [словах]: “Шахр-и Самарканд”[553]. Власть над городом [Самаркандом] утвердилась за Са’ид-султаном. Важные дела по управлению ханством перешли к Науруз-Ахмад-хану. Во всех областях Мавераннахра хутба и монеты украсились его именем.

Да будет ясной и понятной для подобных философскому камню умов благочестивых мужей, для святых сердец совершенных людей [следующая мысль]. Когда великая милость Творца, велик он и славен, заставляет взойти солнце могущества и счастья какого-нибудь счастливца на горизонте неба победы и одоления, то [никакое] скопление несчастий не может закрыть свет на счастливом челе его желаний. Когда любовь великого Творца силой вздымает подобное солнцу знамя какого-либо счастливца до выси неба [своей] помощи и благоденствия, то завеса пыли несчастий не скроет лучей солнца красоты его желанной цели. Во время нападения врагов, согласно смыслу [стиха]: “И подкрепил его войсками, которых вы не видели”[554], победоносные войска его найдут поддержку из таинственного, но, несомненно, существующего мира; во время скопления врагов, согласно смыслу [стиха]: “Ведь Аллах подкрепляет Своей помощью, кого пожелает”[555], солнце на небе милости и милосердия [бога] будет озарять просторы и сады его эпохи.

То, что написано, изложено выше, применимо и к хану — покорителю мира [Абдулла-хану]. Подробный рассказ об этом следующий.

Могущественный [Абдулла-]хан, по отношению к которому судьба — гулям, государь, подобный Искандару, благодаря [своему] исключительному величию и благородству утвердился на царском троне, на престоле господства в Несефском вилайете. Тогда благословенный брат его величества Ибадулла-султан, /69б/ который в то время удостоился чести стать зятем дяди по отцу счастливого Пир-Мухаммад-хана, с помощью последнего отвоевал прекрасный город Кеш у Хашим-султана ибн Бурундук-султана и успокоился. По этой причине в том же (959/1552) году Науруз-Ахмад-хан от алчности, присущей человеческой натуре, собрал из Ташкентского вилайета, из областей Туркестана и Ходжента войско, не поддающееся счету и определению. Со всем этим несметным сборищем он совершил ряд переходов. Сначала он поставил [своей] задачей [завоевать] Самарканд. Не сумев овладеть этим [городом], он ушел из-под его стен и осадил крепость Кеш. Он послал человека к правителю Бухары Бурхан-султану. В это время по воле судьбы бразды правления этой страной находились в руках [Бурхан-султана], который совместно с Йар-Мухаммад-султаном управлял ею. [Науруз-Ахмад-хан приказал Бурхан-султану], чтобы тот, снарядив войско, поспешил к нему на помощь и направил поводья решимости к той стране.

Когда его величество восходящее солнце [Абдулла-хан] узнал об этих событиях, он послал человека в Балх к его величеству Пир-Мухаммад-хану и известил его об истинном положении дел. Случилось так, что еще до прибытия балхского войска правитель Бухары с огромной толпой устремился на помощь врагам и расположился лагерем под Касаном. Предполагая, что Несефский вилайет попадет в его руки, он в течение нескольких дней поднимал там знамена пребывания и по [своей] дерзости вступил в долину смелости. Пользуясь своей исключительной властью, упорствуя, он протянул руку господства и тирании для насильственного захвата имущества и разорения подданных. От таких его недостойных действий и неподобающего поведения у его величества могущественного [хана] запылал огонь возмущения в благородном сердце. Без промедления он выступил с победоносным войском из Карши для истребления врагов и направился в Касан. [Хан] тронул боевого Рахша[556], рукой храбрости, божественным искусством разукрасил бунчук знамени, подобного солнцу. Своей могучей рукой, достигающей неба, он повесил на шею та'виз[557], [дарящий] беспредельную силу.

[Абдулла-хан] проявил мужество и храбрость в устранении мятежа, бунта этого войска, возгордившегося и мятежного. /70а/ [Этим он стремился] уберечь от колючек злодеяний могущественных [врагов] подол положения подданных, которые суть клад, отданный [царям] на хранение Творцом [всего] сущего.

На следующий день солнце-владыка тронул быстроногого пегого коня на небе и ударом рассыпающего золото меча и золотистого копья рассеял полчища звезд.

[Утром] во время султанского завтрака храбрецы обеих сторон приготовили оружие для битвы. Встреча войск произошла к востоку от Касана.

От каждого войска послали мстительных таваджиев выбрать место для битвы. Проявив величайшее старание для построения войска, они определили каждого человека на соответствующее место. Оба войска [были страшны], как Судный день. От их внушительного вида плавились горы, от их суровости небо заставило солнце склонить [перед] ними голову. Они поднялись на битву и сражение, [готовые] рисковать жизнью, что является товаром очень дорогим, они выстроили ряды для битвы и сражения.

Место расположения войск от ужаса перед мстительными всадниками превратилось в равнину Судного дня. От волнения на небесах переместился центр земли. От пыли, [поднятой] копытами скакунов, затмилось солнце. От пыли из-под копыт коней поверхность земли закрыла голову запыленным покрывалом.

Звук медной трубы доходил до самого высокого неба, до высшего купола неба. Звон литавр, звуки военных барабанов вознеслись над чертогами Сатурна, и [их] услышало ухо небес.

Словом, две огромные армии, [два] безграничных войска совершеннейшим образом выстроили друг против друга ряды, подобно Искандаровой стене, вывели коней смелости на ристалище храбрости и сели в седла. Воинственные всадники и отважные храбрецы, ищущие мести, взяв острые копья, подняв боевые мечи, начали сражаться. Они протянули руки для расхищения тел и душ, без всякого сожаления обрекая на [смерть] свои жертвы. Со всех сторон устремив друг на друга яростных коней, они бросились в бой; мечом и копьем двух [человек они соединяли] в одно, а одного рассекали надвое.

Синее море голубого небосвода, отражаясь в волнах моря крови, превратилось в рудник красного рубина. От пыли, [поднятой] войсками, [многочисленными], как звезды, затмились светлые очи небосвода. Вихрь атак храбрецов разметал кольца кудрей кольчуг одно за другим. Капли крови героев окрашивали в цвет бакама[561] черный бунчук знамени.

Во время [битвы], когда с обеих сторон войска нападали друг на друга, сражались, схватившись друг с другом, войско врагов по причине своей многочисленности и крайней гордости начертало на страницах своих сердец и мыслей письмена победы и торжества. Однако к его величеству [была обращена] беспредельная помощь [бога], безграничная милость Творца. Войско врагов хана, как бы предчувствуя [свою] гибель, чуть было не бежало, уподобившись полчищам звезд, рассеивающихся при первых [лучах] Джамшида-солнца. Когда обстоятельства сложились таким образом, неожиданно из невидимого, но, несомненно, существующего мира явилось чудо. Благословенный хан Пир-Мухаммад-хан с войском сильным и могущественным изволил прибыть из Балха в окрестности Несефа. Некоторые мужи из балхского войска поспешили к свите августейшего [Абдулла-хана] и обрели счастье от встречи с его величеством. /71а/ Этот неожиданный случай — [одно] из чудес божественной милости, безграничный дар [бога]. [Пир-Мухаммад-хан] твердо обещал, что это войско прибудет [на помощь]; однако, согласно [словам]: “Если бы вы назначили срок, то разошлись бы в его времени”[562], [без помощи бога] все так бы благополучно не устроилось.

Словом, могущественный покоритель мира [Абдулла-хан], как только мог, вознес хвалу и благодарность воздающему за добро и зло богу. Он дал непреложный приказ, чтобы храбрецы, стремящиеся к мести, смелые воины выступили справа и слева и обрушили на врага безжалостные мечи, не обращая внимания на их многочисленность и силу. Всадники ристалища смелости, мстители долины храбрости, повинуясь высокому приказу, все сразу подняли сверкающие мечи и смело устремились на эту дерзкую толпу.

Наконец, [почувствовав] силу [и] могущество его величества [Абдулла-хана], [увидев] блеск счастья величественного властелина, бесчисленное войско [противника], объятое страхом и ужасом, сразу же сошло с пути высокомерия шагами терпения и направилось в долину бегства. Подобно тому как слабая птица летит прочь от орла или беспомощные дикие звери бегут в страхе от свирепого льва, так и враги устремились к долине бегства.

Правитель Бухары проявил исключительное терпение и выносливость при этих великих событиях, старался по мере сил держаться стойко и упорно. Однако [от этого] не было пользы, ибо божья помощь, /71б/ безмерные милости господа сделали непобедимым его величество хакана [Абдулла-хана] и подняли до зенита триумфа его победное знамя, согласно смыслу [стиха]: “Он дарует помощь, кому желает, — Он велик, милосерд!”[564]. Войско врагов, несмотря на [свое] вооружение, снаряжение и оснащение, сразу обратилось в бегство. [Враги] рассеялись, уподобившись буквам алфавита, и слабой рукой вцепились в пояс, на котором начертано слово “Бегство”[565].

Его величеству досталось знамя победы и торжества с вышитым [на нем] кораническим стихом: “Мы даровали тебе явную победу”[566], а [слова]: “И чтобы помог тебе Аллах великой помощью”[567] — сделались как бы заглавием благословенного царского указа [Абдулла-хана]. Победоносные войска [хана] устремились вслед за отступающими. Захватив большое количество имущества и богатую добычу, они вернулись назад.

От некоторых участников этих событий и людей, воочию видевших все происходящее, я слышал, что на протяжении одного фарсаха отступающие побросали свое оружие, снаряжение, топча [все] конями, а дальше оставили и верховых животных.

Итак, когда правитель Бухары обратился в бегство, его величество [Абдулла-хан] решительно направился к своему счастливому дяде [Пир-Мухаммад-хану]. После того как состоялась встреча, его царское достоинство [Пир-Мухаммад-хан] устроил пир, согласно изречению: “Почитайте гостя”[568]. Он устроил его величеству [Абдулла-хану] царский пир, веселое празднество. На высших [сферах] голубого неба Венера-музыкант[569], увидев это веселое пиршество, заиграла на сазе удивления[570].

После беседы дядя его величества [Пир-Мухаммад-хан], согласно [изречению]: “Неправильно пренебрегать советом”[573], совещался с властелином величественным, как Искандар, [Абдулла-ханом], чье зеркало ума и проницательности, зеркало прозорливости и сообразительности было отполировано различного рода опытами. [Он советовался] об освобождении Ибадулла-султана, достойного Сулаймана. [После этого Пир-Мухаммад-хан] вместе с победоносным хаканом [Абдулла-ханом] отправился в Шахрисябз для истребления злого врага.

Когда Науруз-Ахмад-хан узнал о походе победоносного войска [ханов], о бегстве Бурхана, он тотчас же покинул стоянку гордости и, отправившись по направлению к центру [своих] владений, предпочел снять осаду [Шахрисябза]. /72а/ Узнав об этом, счастливый хан Пир-Мухаммад-хан разрешил его величеству могущественному [Абдулла-хану] с дороги отправиться в Несеф, а сам, осчастливив своим прибытием Шахрисябз, через Келиф[574] направился в столицу своего государства — [в Балх].

После того как мятежный хан Науруз-Ахмад-хан вернулся в Туркестан, в следующем, 961/1553-54 году с войском, большим, чем бедствия, посылаемые судьбой, с армией, более многочисленной, чем пески в пустыне, он выступил для осады Самарканда. В [месяце] раджаб этого же года[575] в результате бесчисленных атак он захватил эту похожую на рай страну, которая была предметом зависти высочайшего рая. Так, слова: “Хакан эпохи в [месяце] раджаб вошел в город”[576] — дважды заключают в себе дату восшествия его на престол.

Тамошний правитель султан Са'ид обратился к его величеству [Абдулла-хану] и, известив [его] о захвате власти ханом Дашта, просил помощи. Поэтому его величество [Абдулла-хан], подобный Искандару, устремился в Мианкаль, который является родиной его величества, и в этой стране собрал войско. Вместе со всеми братьями и сородичами такими, как Узбек-султан, Хусрав-султан, подняв величественные знамена, [хан] без промедления выступил для завоевания Самарканда. Не смотря на то, что Науруз-Ахмад-хан находился в этом городе с огромным войском, [воины Абдулла-хана], достигнув ночью окраин крепости, еще до рассвета повели наступление с разных сторон. Не успели победоносные войска [Абдулла-хана] рукой захвата прикоснуться к подолу башен стен крепости, как вдруг рассвело. По воле судьбы его величество отступи и вернулся в Несеф. А Са’ид-султан направился к обители его святейшества, наставника на пути истинной веры Мухаммад-Садик шейха,[577] старшего среди потомков его святейшества Худай-Кули шейха, который был из числа великих наставников его святейшества шейха Абу-л-Хасана Ишки. Имея заступничество одного из близких его святейшества [Мухам-мад-Садик шейха, Са’ид-хан] поспешил в Самарканд к Науруз-Ахмад-хану. Науруз-Ахмад-хан оказал большие почести султану [Са’иду], обязался отвоевать Бухару у Бурхана и обещал передать ему (султану Са’иду) управление ею.

В том же (961/1553-54)[578] году Бурхан-султан по причине вражды, вспыхнувшей между ним и Мухаммад-Йар-султаном, убил этого султана в арке Бухары и единолично поднял знамя господства в этом вилайете.

При внимательном изучении произведений [различных] народов, при чтении рассказов о делах мирских выясняется, становится ясным и очевидным следующее [обстоятельство]. Всегда, когда владыка [бог], да будет он превознесен благодаря [его] величию и превосходству, захочет вознести звезду счастья [государя], подобного Джамшиду, до зенита счастья и, согласно [стиху]: “Ты даруешь власть, /72б/ кому пожелаешь”[580], захочет поднять знамя величия [его] до вершины Плеяд, выше лотоса крайнего предела, сначала он испытает его различного рода трудностями и бедствиями, всякого рода горестями и несчастьями. [Он посылает испытания] до тех пор, пока тот не украсит трон счастья, престол величия светом [своего] лика, солнцем [своей] красоты, пока не посвятит себя достойному одобрения служению справедливости, [пока] не станет на похвальный путь [оказания] милосердия [людям], [пока] не станет неусыпно печься о народе — кладе, отданном [государям] на хранение Творцом [всего] сущего.

Цель [написания] этих слов заключается в следующем. Когда поводе бога, велик он и славен, его величество [Абдулла-хан] вернулся из Самарканда и воссел на трон величия и славы в Несефском вилайете, он связал руки насилия и ноги вражды цепями справедливости и правосудия.

Науруз-Ахмад-хан своим слабым умом рассудил, что ему следует отомстить победоносным войскам [Абдулла-хана]. Он отправил некоторых своих сыновей на Мианкаль вместе с войском, [представлявшим собой] огромную толпу, не поддающуюся счету и определению.

Когда распространилось это печальное известие, великий и счастливый Абу-л-Фатх Искандар бахадур-хан по воле судьбы покинул Мианкаль и, переправившись через Джейхун, твердо решил двинуться к Балху. Хан, подобный Сулайману, Рустам-хан и султан, повелевающий, как Искандар, Сулайман-султан со всеми своими сородичами и остальными братьями направились к священному порогу его величества могущественного [Абдулла-хана]. Под сенью счастливых знамен, которые являются солнцем величия и славы восточных стран и счастливой звездой на месте восхода солнца величия и счастья, они зажили спокойно.

После того как Науруз-Ахмад-хан завоевал весь Мианкаль, область Кермине он пожаловал своему сыну Дуст-Мухаммад-султану, крепость Дабусия[581] он передал Абдал-султану ибн Абд ал-Латиф-хану, указ о правлении Шахрисябзом он подписал на имя Хашим-султана ибн Бурундук-султана Хисари. Своего сына Баба-султана с войском, [многочисленным], как капли дождя, с полчищем, [неисчислимым], как волны морей, он послал в Несеф против счастливого хакана [Абдулла-хана] и вручил в способные руки его поводья ссор и распри. Этот султан со всей этой огромной армией, бесчисленным войском направился в Карши. Остановившись (букв. “прибыв”) против крепости Несеф, он поднял знамя дерзости. /73а/

На следующий день, когда шах полчища звезд вывел быстроногого коня на арену голубого небосвода и, обратив в бегство войско темноты, поднял золотистое копье, Баба-султан забил в барабан войны, встал на путь мятежа и ссор. Тронув коня вражды, он выстроил ряды. Большой отряд румийцев огнеметателей и стрелков из ружья он поставил на правое крыло. Аталыка Гадай-хана Джан-Мухаммад-бия, аталыка Абдал-султана Сатылган-бия, полновластного Джаванмард-султана с безграничной толпой, неисчислимым количеством людей он послал на левое крыло. Сам [Баба-султан], готовый к бою и сражению, думая о битве, стал в центре войска под овеянным славой знаменем.

В свою очередь, и его величество [Абдулла-хан] занялся сбором победоносного войска, [и это] несмотря на то, что у него болела рука в результате небольшого ранения. Подвесив руку на перевязи, [перекинутой] через плечо, он выступил из крепости с войском, оснащенным по всем правилам. Он разделил войско на три части. Счастливого хана Рустам-хана он назначил в центр войска против центра войск злого врага. Кебек-султана и Узбек-султана он счел [нужным поставить] на правое крыло. Сам [Абдулла-хан] со своим войском поднял руку силы и могущества на левой стороне, которая является местом расположения сердца, напротив правого фланга врага.

Когда с обеих сторон таваджии, свирепые, как Марс, ясаулы[582], подобные львам, выстроили ряды войск, смелые, отважные воины, мстительные храбрецы вступили на путь сражения и битвы.

Сначала его величество счастливый [Абдулла-хан], вложив поводья [своей] воли в могучую длань бога, тронул боевого коня, с отрядом смелых, /73б/ отважных воинов [своего] времени направился на поле битвы.

Его величество могущественный [Абдулла-хан] выступил на поле битвы, поднял руку смелости; его высокие помыслы обращены к отражению врагов. Тогда отчаянные храбрецы, смелые воины [хана], полные отваги и [жажды] мести, взявшись за поводья коня его величества, не допустили его к [участию] в битве, а сами направились навстречу врагу. Первыми выступили всадники ристалища смелости, такие, как Аким мирахур, Пайанда-мирза, сын эмира Таниша джалаира. Они направились на правый фланг противника, где были румийцы. [Их натиск] был подобен [броску] в бурную реку крокодила, пересекшего пустыню. Еще до того, как победоносное войско [Абдулла-хана] вступило в бой с этой сбившейся с пути истины толпой, мишенью для [вражеской] пули стал Пайанда-мирза, который был уникумом [своего] времени в проявлении смелости и отваги и не имел себе равных по красоте и приятности. Согласно смыслу [стиха]: “Поистине предел Аллаха, когда придет, — не отсрочивается”[584], он отдал [богу] душу, из теснин этого мира переселился в вечный чертог.

Что же касается Акима мирахура, то он из-за исключительной смелости, уповая на помощь бога и на силу счастья могущественного [Абдулла-хана], вынул острый меч из ножен вражды и погнал коня мести на это сборище демонов и диких зверей. И это несмотря на то, что та безбожная, проклятая толпа [врагов], зарядив ружья, укрылась на большой высоте в огороженном месте.

[Аким мирахур] погнал Рахша мести и вихрем атаки рассеял эту злосчастную толпу. В конце концов он оттеснил [ее] к центру [их] войска и тем самым расстроил фланг неприятельского войска. Некоторых людей этой проклятой толпы он сжег огнем мщения, а иных пригвоздил к земле острием стрел, смертоносным копьем.

Отряд победоносных войск [Абдулла-хана] /74а/ направился к полю битвы для оказания помощи великому, славному эмиру [Акиму мира хуру].

Со стороны врагов также выступила огромная толпа на поле битвы и завязался бой.

Всадники войска могущественного [Абдулла-хана], храбрецы войск Баба-султана сразу погнали коней и стали наносить друг другу удары блестящими мечами, сверкающими копьями. Блеск меча [казался] сверкающей молнией, прорезающей облака, пыль, [поднятая] на поле битвы, оседала кровавым дождем. Вдруг левый фланг противника весь разом неисчислимой толпой, двинувшись, напал на правое крыло победоносного войска [Абдулла-хана]. Мисра: Они подняли знамена-мечи.

От центра вражеского войска также отделился большой отряд смелых воинов и храбрых бойцов на конях мщения и, подняв мечи, сверкающие, как молния, направился к центру победоносного войска [Абдулла-хана], где находился хан, подобный Рустаму, Рустам-хан. Со стороны [Абдулла-хана] также выступили всадники поля битвы, воители долины смелости и побоищ и напали на великолепное войско [неприятеля], вступив на путь мужества и отваги.

С обеих сторон пламя факелов войны и сражения разгорелось до крайности. Шум битвы поднимался из самой низшей точки земли до зенита небес. Победоносные, храбрые воины [Абдулла-хана] повсюду, куда бы они ни устремляли [своих] коней решимости, вихрем атаки рассеивали отряды [противника]. Однако количество врагов не поддавалось исчислению. И хотя Рустам-хан, нападая [на врага] с разных сторон, прилагал все свое старание и усердие, но [пользы не было]: ни с какой стороны не открывались двери, нигде не было пути к спасению. Несмотря на это, по крайней необходимости силой [своей] могучей руки он [продолжал] воевать с этим вероломным племенем, оказывать сопротивление этой толпе злонравных людей, напоминая [своим видом] свирепого льва с выпущенными когтями.

Сколько он ни проявлял твердости на пути стойкости, [это] не принесло никакой пользы. Наконец один из отрядов этого великолепного войска [врагов] окружил его величество [Рустам-хана]. Его стащили с седла и бросили на землю, стрелой нанесли ему рану, и в конце концов он скончался от этой раны. Из этого дворца бренного мира он направился в прекрасный вечный райский сад. [Изречение]: “Нельзя избежать того, что предначертано судьбой, и нет средств против испытаний, [посылаемых] ею”[585].

Да, на речном берегу власти и счастья не произрастал еще такой кипарис, который не склонился бы от урагана бедствий; на небе величия и великолепия не сияло такое солнце, которое в конечном счете не подверглось бы бедствию затмения.

Его величество [Абдулла-хан], несмотря на это обстоятельство, тронул коня храбрости и, как саламандра, вошел в центр огня битвы. От накала битвы и жара сражения он воспламенился, как огонь, и пришел в ярость. /75а/ Однако волны битвы бушевали с такой силой, что невозможно было их усмирить, скопление орудий войны было таким, что [даже] часть их не умещалась в воображении старого и малого. Поэтому столпы государства и вельможи его величества [Абдулла-хана] из-за коварства немилостивой судьбы свернули ковер сражений и отказались от [игры в] нарды войны. Движимые сильной преданностью [хану], они взялись за поводья коня шаханшаха и не допустили его к [участию] в битве. В составе войска его величества [Абдулла-хана] они благополучно подняли знамя отступления. Переправившись через Джейхун, они двинулись в Балх.

Говорит посланник Аллаха, да благословит его Аллах, да приветствует: “Рай под сенью мечей”[586]. Благословенный хадис имеет следующий смысл, который выступает из-за завесы, словно луч солнца, освещающего мир. Владыка царства, всевышний и всесвятой [бог] помещает высокий рай под сенью блестящих, как молния, мечей справедливых хаканов, благодаря покоряющим мир мечам справедливых султанов раскрывает перед повинующимися божественным законам пророка врата наслаждения высочайшим раем. Из этих прекрасных слов вытекает следующее. Цветущее состояние дерева надежд и деяний зависит от капель, падающих из меча-источника, свежесть саженца упований и счастья зависит от реки сверкающего меча. Итак, достигает высоких целей тот, кто вступает на поле брани без страха и опасения; включает страны мира в сферу [своих] владений тот, кто на поле битвы не отворачивается от меча, [несущего] бедствия.

Подтверждением [изложенных] обстоятельств, приведенных слов служит положение дел великого и славного хакана [Абдулла-хана]. Суть этих слов в следующем.

В то время хакан, подобный Сулайману, [Абдулла-хан] по воле судьбы и из-за победы и господства мятежников вместе с несколькими братьями, такими, как Хусрав-султан, Мухаммад-султан, Дустим-султан, жил в Андхое и Шибиргане. Тогда Науруз-Ахмад-хан согласно [своему] обещанию передать управление Бухарой султану Са’ид-султану с войском, числом большим, чем превратности судьбы, с армией, [многочисленной], как пески пустыни, не поддающейся исчислению и определению, в [месяце] раджаб 962/май — июнь 1555 года, что соответствует /75б/ году Зайца, напал на Бухару. Он окружил ее крепость, уподобив [ее] точке в [центре] окружности, и приготовил оружие и снаряжение для захвата крепости.

Когда осада крепости затянулась до трех месяцев, правитель Бухары Бурхан-султан ввиду таких чрезвычайных обстоятельств написал челобитную и направил ее к подножию высочайшего трона [Абдулла-хана] через мирзу Валиджан джалаира, который по иронии судьбы покинул счастливую свиту [Абдулла-хана] и перешел ко двору Бурхана. В ней сообщалось следующее: “Я — раб и слуга [государя. У меня], покорного, смиренного, от исключительной преданности к его величеству счастливому [хану] следующая просьба: чтобы он оказал покровительство несчастным, терпящим бедствия от небес, и [своей] безграничной, беспредельной милостью спас узников в крепости несчастья от пучины гибели. И если благодаря любезности его величества я избавлюсь от этих бедствий, то как вознаграждение за это я оставлю ему Бухару. Вдев голову желаний в кольцо повиновения, довольствуясь местом у коновязи [хана], проведу жизнь в рабстве”.

Согласно этой [просьбе] его величество могущественный [Абдулла-хан] от великого рвения, сопутствуемый счастьем, под счастливой звездой, подняв победоносные знамена, направился к Бухаре. Мисра: Судьба — помощник [ему], звезда — путеводитель к счастью.

Это было в месяце рамазан упомянутого [962/1555] года, когда судьба от исключительной жары и сильного зноя напевно произносила [следующие] стихи:

[Абдулла-хан] шел с тремястами всадниками, вооруженными мечами, мстительными воинами, каждого из которых можно было считать Рустамом или Исфандийаром.

В числе [их] были эмир Турум дурман, Тардика-хан кушчи, Таниш-бий джалаир, Джангельди-бий утарчи, Аким мирахур, Аким-бий джалаир, Кулбаба кукельташ, Джултай-бий хитай, Дустим-бий чашм ва абру, племя которого тан-йарук, Бики-бий бахрин, мулла Килдиш маджар, Гандж-Али бахадур и другие. /76а/ Отряд не только отважный, но и преданный, войско не только одетое в кольчугу, но и [умеющее] разрывать кольчугу (букв. “железо”).

Переправившись через Джейхун у переправы Бурдалик[588], на следующий день они остановились в крепости Фараб[589]. В то время в крепости Фараб находился Дустим-Ходжа Саййид Атаи, ставленник (букв. “со стороны”) правителя Бухары. Когда он узнал о вселяющем радость прибытии его величества [Абдулла-хана], от большой радости он преподнес ему достойные дары и подношения.

Его величество ночевал в этом месте, накормил коней. На следующий день во время полуденной молитвы с победоносным войском он отправился в Бухару.

Когда распространилась весть о переправе победоносного войска через Джейхун, Науруз-Ахмад-хан против победоносного хакана [Абдулла-хана], не имеющего себе равных, выслал Са'ид-султана и своего сына Дуст-Мухаммад-султана с тридцатью тысячами смелых всадников, храбрецов, подобных разъяренному льву, нападающему на волков.

Что касается Са’ид-султана, то он, повинуясь ханскому приказу, вместе с Дуст-Мухаммад-султаном забил в походный барабан и, опоясавшись поясом смелости, выступил против его величества [Абдулла-хана].

В первый день, когда [Абдулла-]хан, подобный Искандару, выступив в поход издалека, совершил переход, дозорные победоносного войска неожиданно настигли отряд воинов из вражеского войска и одного из них взяли в плен. Они повернули назад и привели его (т. е. пленного) к высокому порогу, великому двору [Абдулла-хана]. Когда [Абдулла-хан] спросил у него о положении противника, тот доложил: “Султан Са’ид-султан, Дуст-Мухаммад-султан по приказу Науруз-Ахмад-хана идут с огромным войском, беспредельной ратью против победоносного хана”. Узнав об этом, некоторые эмиры, которые были столпами государства, опорой державы, уже в пути предложили государю, обладающему ясным умом, [следующее]:

“Положение такое, что дальше нам нельзя идти на врага. Повернув поводья назад, вернемся в крепость Фараб, ибо, если вражеское войско будет преследовать нас, она послужит нам укрытием при сражении”. Ввиду того, что его величеству могущественному [Абдулла-хану] были свойственны исключительное мужество, смелость, беспредельная храбрость и отвага, он не одобрил такой [план действий]. Заговорив чудесным языком, он изрек: “Будет слишком далеко от пути смелости, если мы отступим перед этой толпой, великой, как гора, и, повернув поводья решимости, вернемся /76б/ в крепость Фараб. Несмотря на то, что враги зажгли огонь мятежа, совершили нападение на нас, представляется наилучшим устремить [нам] коней смелости к ристалищу храбрости и, уповая на Творца всего сущего, вступить в бой с войском врагов”. Некоторые могущественные эмиры, такие, как эмир Тур ум дурман, Тардика-хан кушчи, которые в те дни имели большую власть при дворе [Абдулла-хана], подобном [чертогу] Сатурна, эмир Джангельди, эмир Таниш джалаир, вновь соизволили сказать: “Враг очень силен, войско его безгранично, а наше войско насчитывает не более трехсот человек. Ввиду [его] крайней малочисленности представляется правильным проявить по отношению к врагу сдержанность и осторожность и снова переправиться через Джейхун”. Его величество могущественный [Абдулла-хан], который всегда уповал на помощь вечного [бога], верил в безграничную щедрость господнюю, соизволил сказать:

Вследствие могущества, многочисленности врагов и незначительности победоносного войска не следует сажать дерево страха в цветнике сердца, подобном райскому. Следует вступить на путь стойкости ногами стараний и упований согласно тому, о чем вещает чудесно нанизанное слово всеведущего бога, да осуществятся его милости, да будут для всех его благодеяния: “Сколько небольших отрядов победило отряд многочисленный с дозволения Аллаха!”[590]. Следуя истинным словам, гласящим: “Не отчаивайтесь в утешении Божьем”[591], не должно терять надежды на дуновение зефира милостей господних, на благоухающий амброй аромат безграничных его милостей, а нужно тратить капитал могущества и власти на приобретение высоких качеств. Руководствуясь стихом Корана: “А кто полагается на Аллаха, для того Он достаточен”[592], следует вцепиться рукой упования в подол предания себя воле божьей, с тем чтобы, не испытывая сомнений, иметь возможность подняться на вершину могущества по лестнице постоянного счастья.

Наконец великие, могущественные султаны [Абдулла-хана] направились к свите августейшего султана Хусрав-султана, подобного Хосрову [Ануширвану], и уговорили его, чтобы тот с мольбой обратился к его величеству [Абдулла-хану не вступать в бой]. [Хусрав-султан], взявшись за поводья коня его величества [Абдулла-хана], долго и настойчиво упрашивал [хана]. По этой причине его величество вернулся назад и, укрывшись в крепости Фараб, вручил поводья [своей] воли в длань могущества всесильного Творца. Когда победоносное войско повернуло назад, вражеское войско, узнав об этом, в ту же ночь шагами вражды и гнева устремилось по следам благородного государя.

[На следующий день], рано утром, единственный в своем роде всадник-солнце /77а/ появился на быстром пегом коне небосвода и, одержав победу над центром войск темноты, обратил в бегство полчища мрака.

[В это время] вражеское войско, обойдя крепость Фараб, расположилось лагерем близ нее, с южной стороны. Не обращая внимания на победоносное войско из-за [его] малочисленности, [враги] разбили палатки, шатры и царские палатки. В это время его величество могущественный [Абдулла-хан] находился на стене этой крепости и наблюдал за войском неприятеля. Со стороны врагов первым подошел к крепости Тангри-Берди оглан и стал расспрашивать Дустим-ходжу о победоносном войске. Упомянув без всякого почтения известные, славные имена [мужей] этого счастливого отряда [Абдулла-хана], он сказал: “Перед ними такая [огромная] река, а мы позади, словно [большой] огонь. Непонятно, как можно спастись, [находясь] между огнем и водой”. Эти слова сильно расстроили благородное сердце его величества, и он соизволил сказать: “Это высокомерие, которое он на себя напустил, с которым он поносил наших людей, надеюсь, очень скоро сменится унижением, войско врагов утонет в пучине небытия и будет сожжено огнем горести”.

Словом, когда султан Са'ид-султан с прочими врагами стал лагерем около той крепости — [Фараб], украшающие мир мысли его величества [Абдулла-хана] остановились на том, чтобы без промедления, тронув коней смелости, выйти из крепости и вступить в бой с этим огромным войском [противника]. Однако некоторые столпы государства, вельможи его величества [Абдулла-хана], которые начинали дела с осторожностью, уподобившись стременам, упали к ногам его величества всемогущего властелина и сказали: “Представляется далеким от требований разума, свойства ума воевать с таким стремящимся к мести войском [противника], ибо число людей в победоносном войске не превышает трехсот человек[593], численность же вражеского войска беспредельна, безгранична”. Его величество [Абдулла-хан], подобный Искандару, поневоле вновь обратившись к Творцу с просьбой о помощи, заговорил языком, рассыпающим перлы [слов], и соизволил сказать: “Помощь — только от Аллаха, великого, мудрого”[594]. Смысл коранического слова-чуда, содержание мудрого коранического стиха, [ниспосланного] богом, сводится к тому, что победная реляция державы украшается блестящей тугрой о победе только с помощью пера великого бога.

Мисра: Если судьба кого-либо [считает] другом, питает к кому-либо расположение, для [такого человека] малочисленность или многочисленность войска /77б/ не имеет столь [важного] значения. Часто случалось, что войско столь же многочисленное, как волны моря, как листья деревьев, рассеивалось в разные концы света от войска малочисленного, как листья на деревьях осенью или как капли апрельского дождя. Будем надеяться на беспредельную милость, безграничную помощь раздающего дары [бога], не отнимем руки надежд от подола вечного счастья, [согласно стиху]: “А когда ты решился, то положись на Аллаха”[595]. Мисра: Ведь господь — помощник немощным.

Когда столпы государства увидели на ясном челе его величества [Абдулла-хана] признаки мужества, свидетельства смелости и храбрости, все они единодушно и единогласно языком обстоятельств произнесли эти слова:

Его величество могущественный [Абдулла-хан] из слов этой группы людей, величественных, как Рустам, узнал о единодушии, единогласии их, [людей], каждый из которых походил на крокодила в бурной реке, на леопарда в чаще битв и сражений. Тогда он приказал, чтобы мстительное войско, храбрецы, разящие врага, сбивающие с ног людей, приготовили себе оружие для битвы и сражения, боеприпасы и снаряжение. Мисра: Все львы в чаще битвы. [Хан приказал], чтобы [воины], ухватившись руками воздержания от греха за прочный канат упования на бога, силой крепких рук подняли знамена в сторону врагов государства.

[Утром], во время султанского завтрака[596], солнце вынуло из ножен алый меч и подняло щит цвета киновари над желто-зеленым небом.

Тогда всадники ристалища смелости, храбрецы поля битвы и [проявления] отваги, [взяв] рубинового цвета щиты, стали похожими на букет роз, [подняв] копья и мечи, обрели сходство с бутоном или ивовыми [листьями], надев каски и шлемы, уподобились тюльпану и нарциссу.

От страха перед натиском [этого] войска сердце в груди солнца на небе, растаяв, обливалось кровью. Прославленные воины [войска хана], [в котором] все с чистой, как вода и огонь, душой, со светлым взором, в битве и сражении непоколебимые, как земля, и стремительные, как ветер, привели в порядок оружие и снаряжение. /78а/

Султан [Хусрав], подобный Хосрову [Ануширвану], который является всадником ристалища храбрости, наездником степи проявления мужества, вдев ноги в стремена покорения мира, повернул поводья рукой решимости и первым [выступил], подобно солнцу.

Он обратил лицо решимости, подкрепленной велением судьбы, на истребление врагов. [С ним был] отряд из вельмож и слуг, [таких, что] быстрый гонец неба (ангел) не смог бы угнаться за пылью, [поднятой] подковами их коней, а солнце на небе не было в состоянии пробиться сквозь пыль, [поднятую] копытами их коней. Он вышел из городских ворот и поднял руки храбрости. Султан, подобный Искандару, [Хусрав-султан] остановился против врагов.

С той стороны султан Са’ид-султан вместе с Дуст-Мухаммад-султаном также начал приводить в готовность войско. Растерянный и взволнованный, он выстроил ряды своих войск и стал на стоянке битвы.

А вслед за ним выступил его величество [Абдулла-хан], повелевающий, как Искандар, который ударом меча, подобного огню, на поле битвы зажигал огонь мести в сердцах врагов, острием стрелы, пробивающей кремень, [снимал] ожерелье Плеяд и прикреплял [его] к поясу Близнецов, искрами от блестящего копья сжигал сердце Канопуса. Он — шах, [о котором говорится]:

Этот шах, облаченный в кольчугу храбрости, со шлемом победы на голове, [впереди] отряда смелых мужей, где все походили на море, одетое в кольчугу, или были подобны небу, облаченному в кольчугу, поспешно выступил из городских ворот и повернул поводья счастья в сторону поля битвы.

Когда войска [обеих] сторон встретились, его величество могущественный [Абдулла-хан], поставив Дустим-султана возле знамени, приказал Хусрав-султану совершить нападение. По приказу прославленного во [всем] мире повелителя победоносный Хусрав[-султан] вывел быстрого, как огонь, коня. По той легкости, с какой скакал этот [конь], было [видно, что ему] тесны просторы земли.

[Хусрав-султан] выступил с отрядом храбрецов, одетых в латы, с воинами, жаждущими мести, и, воинственно крича, устремился на ряды войск Дуст-Мухаммад-султана.

Авангард войска его величества [Абдулла-хана был] крайне малочислен. Он насчитывал не более тридцати человек. [В их числе были] Шах-Дарвиш бахадур, Тинай бахадур, Дустим-бий чашм ва абру, Джан-Хасан чухра-агаси, Дустим чухра-агаси, Кулбаба кукельташ, Турди кушбеги, Турсун-Бабай Сухи, мирза Мухаммад-Йар, Гандж-Али бахадур, Ходжам-Кули бахадур. Они тронули коней решимости и ринулись на великолепные ряды войск султана Са’ид-султана. Они устремились на ряды войск врагов и многих из них свалили на землю гибели. Обнажился меч для [похищения] душ трусливых и затопил [их] в море крови. Птица души выпорхнула из клетки тела и покинула дорогую жизнь.

Поверхность земли на этом страшном поле битвы от крови смелых мужей приняла цвет рубина чистой воды. От множества убитых равнина поля битвы приобрела сходство с горами и холмами. От блеска мечей, сверкающих, как молния, ослепли воспаленные глаза врагов.

Хусрав-султан расстроил находящееся против него [вражеское] войско и оттеснил его к центру [армии] султана Са'ид-султана. Авангард войска его величества [Абдулла-хана], одержав полную победу, вернулся обратно и остановился у счастливого стремени его величества.

В это время [Абдулла-]хан, величественный, как Искандар, несмотря на то что его священная рука из-за раны еще была на перевязи, ухватился рукой за чудо — помощь господа, за его великое покровительство. Наподобие грозного льва, который пренебрегает стадом газелей, или высоко летающего орла, который не удостаивает вниманием стаю куропаток, он вступил в битву с султаном Са’ид-султаном. Его Борак был подобен молнии, саламандре в огне сражения, казался вздымающимся языком пламени; его меч, подобный дракону, плавал в море битвы, как крокодил, и погружал в пучину небытия корабль жизни врагов. От его сабли, блестящей, как молния, подобно солнцу, освещающему мир, исходил свет во все стороны; блеск его копья, похожего на дракона, уподоблял бадах-шанскому рубину мелкие камни на поле брани.

При этих ужасных обстоятельствах смелый хакан [Абдулла-хан], уповая на помощь и покровительство предвечного (бога), лично направился на врагов и ураганом мщения вырвал с корнем жизнь многих. Посреди поля битвы он бросал головы храбрецов [противника так], как [бросают] мяч кривым концом чоугана. Несмотря на то что султан Са’ид-султан выстроил один за другим несколько отрядов, его величество [Абдулла-хан] с величайшей храбростью и исключительной смелостью прошел через все ряды войска [противника] и, вновь повернув победоносные поводья, направился к знамени неприятеля.

Войско врагов все разом /79б/ выпустило из гнезда луков быстро летящие птицы-стрелы. Оно сразу принялось выпускать стрелы таким образом, что от страха перед проливающими кровь стрелами Марс, яростный в мести, на желто-зеленом небе закрыл лицо золотистым щитом солнца, от безмерного страха, ужаса побледнело лицо Джамшида-солнца, оно задрожало так же, как его отражение в воде.

В это время стрела, которая должна была поразить сердца врагов, от зловещей руки какого-то несчастного [воина] попала в здоровую руку его величества [Абдулла-хана]. Несмотря на это, властелин, подобный Искандару, добрался до знаменосца [противника] и свалил его с седла на землю. Кроме того, во время битвы произошло столкновение между его величеством и Таваккул-бий дурманом, человеком очень большого роста. Победоносный хан ножом, который был у него в руке, так [сильно] ударил его в пах, что тот упал с коня величия на самое дно покорности.

Пишущий [эти] строки слышал от муллы Килдиша, который был одним из старых храбрых воинов его величества [Абдулла-хана], следующее: “В то время, когда могущественный хан напал на ряды вражеских войск, семь человек из них он свалил с коня могущества на землю унижения. Как только знамя власти врагов упало с высоты величия на землю позора, ряды их войска, которые были стройны, как ожерелье Плеяд, разомкнулись и расстроились, обретая сходство с Большой Медведицей”.

Словом, как бы султан Са'ид-султан ни стоял твердо ногами упорства на пути распри, он не видел [в этом] пользы. Поэтому он выпустил из рук поводья быстроногого коня и с большой горечью и болью вытащил свою сладкую жизнь из этой кровавой долины на берег [спасения].

Много людей из вражеского войска было захвачено вместе с большим количеством снаряжения и военной добычей. Из великих эмиров [Са’ид-султана воины Абдулла-хана, выставив] на позор, заключили в оковы Таваккул-бий дурмана, Тангри-Берди оглана, Курак бахадура, Джан-Пулад бахадура ушуня и других и привели их к подножию трона могущественного покорителя мира, хакана халифского достоинства [Абдулла-хана]. По приказу [хана], достойного почитания, они предали смерти этих двух несчастных (Таваккул-бия и Тангри-Берди оглана).

Когда счастливый хакан [Абдулла-хан] увидел картину победы и торжества в зеркале [своих] упований, он запретил [своему] войску убивать [людей], потерпевших поражение. Он перечеркнул страницу их проступков чертой прощения и никому не позволил преследовать [их].

Остатки войска [противника], разбитые и расстроенные, выбрались, из этой пропасти и пришли к главной ставке жестокого хана Науруз-Ахмад-хана. Борак-хан гордился множеством орудий, доблестью и великолепием, большим числом [своего] войска. Во всем величии и великолепии, [имея] множество оружия и великую славу, он проявлял [образцы] мужества. Несмотря на это, перед счастьем и величием подобного небу [Абдулла-]хана сердцем его (т. е. Борак-хана) овладели страх и ужас, слава государя и наносимые [им] удары вызвали у него страх и дрожь. Без промедления он снял осаду Бухары и, не достигнув цели, направился к своей резиденции.

После того как [Борак-хан] прибыл в Самарканд и вступил на царский трон, он заключил в оковы султана Са’ид-султана и из-за крайней вражды [к нему] отправил его к Рашид-султану в Карангутаг[599], который является подвластным Кашгарскому вилайету.

После того как султан Са'ид-султан потерпел поражение от победоносного войска [Абдулла-хана], его величество по просьбе Бурхан-султана решительно направил поводья в сторону Бухары. Узнав о выступлении великого, могущественного войска [хана], Бурхан-султан вывел навстречу хану, не имеющему себе равных, всех великих и знатных людей, торговцев и прочие слои населения и сам вслед [за ними] поспешил [к хану] шагами покорности. В местности Шахр-и Ислам[600], откуда до города будет один могольский [фарсах][601], он удостоился высокой чести встретиться [с ханом]. Сурьмой из драгоценных камней праха у ног его величества он придал блеск очам счастья, помутневшим от пыли мятежа величественных и могущественных врагов. Он удостоился исключительной чести облобызать благословенные ноги [хана] и поднял голову гордости до зенита величия. Испытывая [чувство] радости, [надеясь] удовлетворить различные желания, он ввел его величество [Абдулла-хана] в город и посадил на трон величия. Проявляя знаки уважения и почитания, исполняя долг прославления и возвеличения [хана], он напевно выразил свое состояние следующими словами:

После того как [Бурхан-султан] исполнил долг служения, /80б/ повиновения и послушания, он преподнес в виде дара его величеству [Абдулла-хану] купол ислама — Бухару, а сам повернул поводья в сторону Каракуля[602], который является подвластным упомянутому городу (Бухаре).

Когда взошло солнце победы и торжества на востоке [божьей] помощи и счастья, такой [славный] вилайет [был включен] в сферу владений его величества могущественного [Абдулла-хана], оказался под его властью. Его величество благодаря немеркнущему счастью и благоденствию, довольный и счастливый, утвердился на царском троне; устройство дел, упорядочение дел, касающихся народа, он нанизал на нить узаконения.

Очи жителей тех земель, молодых и старых, сильно просветлели от [тутии] — пыли, [поднятой ханским] войском, могущественным, как небо. Ущерб, который был нанесен из-за беспорядка в делах судьбы достойным ученым и улемам во время [правления] того несчастного (Бурхана), был полностью устранен благодаря царским милостям и государевым дарам.

Прошло некоторое время после этих радостных событий, и поверхность страны украсилась счастьем от справедливости и доброты его величества по отношению к подданным, а правитель Бухары, по [своей] наглости забыв долг [перед ханом] за столь [большую] милость, вновь снял с шеи ярмо повиновения [хану], вступил на путь измены и мятежа. От паров самомнения в атмосфере его мозга образовалась туча спеси и кичливости, так что, нарушив договор, он покинул долину покорности стопами наглости. От гордыни он разомкнул руки насилия. Он собрал войско, враждебное [хану], войско быстрое, проворное в бою, и, подняв стяг мятежа, возжаждал независимости [от хана]: забив [себе] голову желанием мятежа, он направился из Каракуля к городу [Бухаре].

Когда распространилось известие о его дерзости и луч этого события засверкал в галерее неусыпных мыслей его величества [Абдулла-хана, в нем] разгорелся огонь негодования, и [это] послужило причиной решения [хана] отомстить [Бурхан-султану]. Он приказал, чтобы [его] войско, убежище победы, приготовившись к битве и сражению, собралось у стремени августейшего [хана].

[Абдулла-хан] своей высокой персоной выступил вместе с другими родичами и братьями и, подняв победоносное знамя, повернул лицо высоких помыслов в сторону врага державы.

Когда Бурхан-султан узнал о выступлении хана, Сулаймана по достоинству, он, не в силах противостоять [хану], повернул поводья коня в сторону крепости Рамитан[603], [входящей в один] из туманов Бухарского вилайета. Объятый страхом и ужасом [перед ханом], он укрылся в этой разрушенной крепости, от сильного страха он приказал восстановить башни и стены ее.

Согласно приказу [Абдулла-хана его] победоносные войска окружили крепость и, обратив лик силы и могущества к крепости, сразу зажгли огонь битвы, огнем блестящих мечей, блеском сверкающих копий они предали огню многих проворных и презренных врагов.

В этот день [со стороны войска хана] воинственные храбрецы и воины, покоряющие крепости, подоткнув за пояс подол смелости, целый день цеплялись за подол стен крепости, хотя со стен летели камни и несчетное количество стрел, наподобие капель весеннего облака.

Природа некоторых людей, даже природа всех людей в отношении склонности к измене [согласуется с изречением]: “Ведь он был обидчиком, неведающим”[604]. Поэтому к вечерней молитве, когда всадник голубого неба торопливо огибал западную башню и черные полчища ночи одержали победу над центром войск румийцев (т. е. солнечных лучей), отряды войск [ханской] свиты, группы слуг [хана] вступили на путь измены. Бухарские воины поодиночке ушли от священного порога его величества [Абдулла-хана] к врагам.

После этого события его величество [Абдулла-хан], достоинством Искандар, по требованию времени снял осаду с крепости Рамитан и поспешил в город [Бухару]. Силой [своего] совершенного ума и благодаря проницательности он понял следующее: сообразуясь [с пословицей] “Дела связаны со временем”[605], необходимо некоторое время мириться с судьбой. [Надо ждать], пока не настанет благоприятный час для могущества, власти, величия и славы. [Надо ждать того момента], когда здание и устои величия и могущества врагов придут в упадок и явят собой долину разрушения. [Он был уверен], что наступит время, когда взойдет звезда [его] счастья в зените величия и он, как Марс, мечом мщения истребит врагов страны надлежащим образом, “и это для Аллаха не велико”[606].

По этой же причине Абдулла-хан не остался в городе [Бухаре], а, подняв знамена выступления, направился в Балх.

На опыте, который является зеркалом, [отражающим] доселе неведомое, свидетелем существования лучей [божественного промысла], с самого начала он убедился в следующем. Когда владыка царств, да будет велико его владычество, /81б/ захочет возвести трон благоденствия какого-нибудь счастливца до макушки Фаркада, вознести престол его власти на четырех высоких столпах, сначала он неизбежно [подвергнет] его государство [опасности] неожиданных мятежей и необычайных перемен.

Всемогущая воля великого [бога], да будет славным имя его, на лбу какого-нибудь счастливца чертит отличительные знаки благоухающим амброй пером, согласно [хадису]: “Начертало перо то, что существует”[608]. [Божья воля] украшает нарядом радости дерево [счастливца, согласно словам]: “Мы сделали тебя наместником на земле”[609], [облачает в наряд] из сокровищницы [слов]: “Кто дал каждой вещи ее строй, а потом вел по пути”[610], возлагает на голову того [счастливца], поднимающуюся до Фаркада, корону, украшенную драгоценными камнями [слов]: “Аллах дарует Свою власть, кому пожелает”[611]. До того, как произойдет это, [божья воля] превращает зеркало души, блестящее, как солнце, поверхность чудодейственного сердца какого-нибудь великого мужа, которым придан блеск милости господней, в место отражения неведомых тайн, в место восхода несомненно существующих [божественных] лучей. [Хадис] гласит: “Хороший сон — одна сорок шестая часть пророчества”[612]. Во время сна, который для государя в действительности является бодрствованием, в зеркале [его] сердца, подобного солнцу, показалась картина величия и славы, могущества этой звезды в зодиаке совершенства. Оком проницательности надлежащим образом он угадал положение дел в [мире] в будущем.

Цель изложения этого повествования, написания этого рассказа заключается в следующем. Пишущий [эти] строки услышал [этот рассказ] от его святейшества высокодостойного, высокостепенного [ходжи], точки [в центре окружности], поставленной [циркулем] шариата, точки [в центре круга, проведенного] циркулем хакиката[613], Каабы святых, кыблы для идущих по пути истины, лучшего по благодеяниям на путях истины, вождя народов в познании бога, да освятит Аллах тайны их, известного в народе [по имени] ходжа Джан-ходжа, да приветствует его Аллах, да увековечит его [имя], то есть ходжа Абд ал-Вали ибн ходжа Абу Наср ибн ходжа Абд ал-Малик ибн ходжа Абу Наср иш ходжа Мухаммад Парса. Его святейшество соизволил сказать: “По подстрекательству группы эмиров и порицаемый [другими], я выступил из Бухары и направился в Балх, чтобы встретиться с прославленным Пир-Мухаммад-ханом. Через несколько дней после этого хан, повелевающий, как Искандар, Абу-л-Фатх Абдулла бахадур-хан по воле судьбы также повернул поводья [и выехал] из Бухары. Он переправился через реку Джейхун и поспешил в Балх к своему дяде, благодетельному государю [Пир-Мухаммад-хану]. При встрече с его величеством [Абдулла-ханом] от неприязни, которую я таил в сердце по отношению к нему, я оказал ему меньше уважения и почтения, [чем следовало]. В ту же ночь я видел во сне, как будто явились к [этому] бедняку двое из [его] предков и с упреком изволили сказать: „О сын, почему /82а/ ты не заботишься об уважении и почтении к нему, ты не удостоил вниманием того, кто заслуживает почитания. Смотри, не будь [невнимательным] к нему в этой пустыне, ибо все ходжи, да будет над ними милость и благословение [Аллаха], почитают его величество [Абдулла-хана] так же, как Убайдулла-хана, даже больше, чем последнего; они вложили в его достойные и умелые руки бразды правления”. Услышав этот рассказ, некоторое время я провел в раздумье. Они вновь изволили сказать: „Что ты стоишь? Ведь разница между этими двумя государями лишь в именах, ибо [слово] „убайд” лишь на одну букву больше чем слово „абд” („раб”)”.

Когда я проснулся, я окончательно удалил из сердца неприязнь, которую я питал к его величеству [Абдулла-хану]. Ввиду того что он (Абдулла-хан) относился к благословенному роду их святейшеств ходжей с исключительным доверием и преданностью, [связывал с ними свои] заветные мечты, я рассказал ему этот сон. После того как [хан] узнал об этом радостном предзнаменовании, в нем возросла радость в связи с получением приятного известия и [вера] в необходимость просить помощи у всевышнего Творца и у великих святых, в нем чрезвычайно укрепилась надежда на милость бога, на силу безмерной поддержки его”.

В слабую голову бедняка (т. е. автора) запала мысль [о том, что] слово “убайд” на одну букву больше, чем [слово] “абд”, однако поскольку эта буква слабая, то она не принимается во внимание. К тому же, согласно хадису пророка, слову избранника [бога Мухаммада], мир ему, “лучшее имя — Абдаллах”; слово “Абдаллах” имеет превосходство над [словом] “Убайдаллах”, и оно предпочтительнее. Иными словами, слово “убайд” при обозначении понятия “убудийат” (“рабство, покорность”) выражает уменьшительность, уничижение по отношению к слову “абд” (“раб”), то есть “убайд” является уменьшительной формой от слова “абд”. Следовательно, “абд” является корневым словом, а “убайд” — производным. Таким образом, при словообразовании “абд” является основой, а добавлением к основе новой буквы [получается] производное слово, преимущество же основы перед производным словом бесспорно. Или еще. Когда великий Иса, предтеча нашего пророка [Мухаммада], да будут ему самые лучшие, искренние молитвы, в младенчестве, в колыбели ключом, [открывающим] путь к божественной истине, открыл замок молчания в яхонтовой шкатулке, с божьей помощью заговорив языком, рассыпающим жемчуг, рассеивающим драгоценные камни [слов], он изволил сказать: “Подлинно я „Абдаллах” („раб божий”)”, а не сказал: “Подлинно я „Убайдаллах” („ничтожный раб божий”)”. Или еще. Слово “абдаллах” вначале имеет букву, огласованную фатхой, а “убайдаллах” в начале произносится с даммой[614]. Буква, огласованная фатхой в начале этого слова, указывает на то, что с самого начала, когда хан, прибежище веры, подняв победоносные знамена, твердо решится [на поход] для разгрома, покорения великих врагов, при первом же нападении [ему] откроется лик победы[615], [скрытый] под покрывалом стыдливости. И еще. Господь великий, услышав весть о выражении покорности [ему] его святейшеством, прибежищем пророческой миссии [Мухаммадом], сказал: “И когда поднялся раб Аллаха, взывая к Нему...”[616]. Всевышний бог назвал своего пророка Абдаллахом, вложив в это глубокий смысл и [имея] великое множество причин. В преданиях [о Мухаммаде] написано, что его святейшеству пророку никакое другое имя, кроме “Абдаллах”, не подходит, ибо так, как его святейшество исполнял условия [совершения] молитвы, [выражения] покорности и преданности [богу], /82б/ никто не был в состоянии исполнить. И, естественно, во время вознесения [Мухаммада] в обиталище ангелов он получил это имя, ибо [в Коране сказано]: “Хвала тому, кто перенес ночью Своего раба”[617]. Когда он (бог) ниспослал Коран по небесным ступеням, тот (Мухаммад) помянул его (бога) следующими словами: “Благословен тот, который ниспослал различение Своему рабу”[618].

Для людей опытных ясно и очевидно, что всякой великой державе, высокое знамя славы и больших свершений которой украшено и вышито великолепной тугрой прочности и стойкости, в начальный период неизбежно [приходится испытать] различные трудности и невзгоды, всякого рода бедствия и мятежи, [как гласит хадис]: “Рай окружен неприятностями”[619]. Ведь освещающая мир луна, пока не преодолеет немощь и трудности [пребывания] в состоянии новолуния, она не достигнет полнолуния. Пока красная роза в течение нескольких дней не испытает тесноты в бутоне, зефир, благоухающий амброй, не будет осчастливлен ее ароматом, ибо [пословица гласит]: “Величие достигается [лишь] в результате изнурительного труда”[620].

Цель написания этих изящных фраз и изложения этих основных мыслей заключается в следующем.

Хан, величественный, как Искандар, [Абдулла-хан] некоторое время пребывал в Меймене[621] и Чечекту[622], занимался всем тем, что было необходимо и соответствовало его высокому положению и власти. Благословенный хакан Пир-Мухаммад-хан проявлял все свое старание для того, чтобы его величество [Абдулла-хан] достиг [своих] желаний и уладил наилучшим образом важные дела. Однако [Абдулла-хан, находясь во власти] высоких помыслов и стремлений, не обращал никакого внимания на такие вилайеты, [как Меймене и Чечекту].

Все время в благородном сердце [Абдулла-хана] жила мысль о том, чтобы, подобно государю небесной сферы, то есть щедрому владыке-солнцу, обнажив меч, инкрустированный золотом, включить в орбиту своей власти весь мир и, подобно утру, освещающему мир, светом справедливости озарить вселенную от востока до запада.

Суть этих слов следующая.

Ранней весной упомянутого (962/1555) года войско зелени и пахучих трав завоевало просторы садов и цветников, а прелестный султан весны водворил на вершину гор красное, как рубин, знамя из тюльпанов.

И тогда в доблестном войске Бухары поднял голову вражды Халкман-бий дурман. Он отложился от Бурхана и направился к Каракулю. Некоторые тамошние эмиры, такие, как Джангельди аталык кунграт, его брат Халкман аталык, Тангри-Кули хитай и другие, каждый из которых по мужеству и отваге был единственным и непревзойденным для [своего] времени, вследствие кое-каких недостойных дел и неподобающих слов, постоянно исходивших от Бурхана, объединились и захватили крепость Каракуля. Отправив челобитную к подножию трона государя — покорителя мира [Абдулла-хана], они просили [его] почтить [их своим] прибытием. Его величество [Абдулла-хан], посоветовавшись со столпами государства, удовлетворил просьбу их (т. е. эмиров Каракуля). Вместе со [своими] братьями, такими, как Узбек-султан, Хусрав-Мухаммад-султан и другие, он отправился в Каракуль.

Когда на горизонте этой страны показался полумесяц [ханского] балдахина, вызывающего беспокойство в небе, все эмиры [Каракуля поспешили] встретить кортеж [Абдулла-хана]. С достойными дарами и соответствующими случаю подношениями они поспешили к нему шагами покорности. Заверив в [своей верной] службе, выразив покорность, они [достигли] безмерного счастья, удостоившись чести поцеловать стремена [хана]. Вместе со славной свитой его величества они вошли в крепость и вручили ключи от крепости привратникам великого [Абдулла-хана]. Они оказали [Абдулла-хану] всевозможные почести и сделали это с большой охотой.

Когда правитель Бухары Бурхан узнал об этом великом событии, по необходимости он отправил в Самарканд гонцов и известил Борак-хана об этом страшном деле. Хан Самарканда [Борак-хан] тотчас же созвал своих вельмож и соизволил сказать: “Даже тогда, когда войско его (т. е. Абдулла-хана) было крайне незначительно, когда число его воинов не превышало трехсот человек, оказать им сопротивление было чрезвычайно трудно, до крайности затруднительно. В настоящее время, когда с помощью Творца и по благосклонности судьбы количество воинов в этом отряде возросло, оказать [ему] сопротивление и воевать [с ним] не представляется возможным. Вместе с тем, пока битва не проиграна, не следует отказываться от битвы. Теперь, хотя и есть [у нас] сила для отражения [противника], однако подавление этого мятежа не следует представлять себе легким”. Мисра: Воздействовать на события следует еще до того, как они случаются.

Словом, после того как закончилось совещание и обмен мнениями, [Борак-хан] приказал, чтобы войска Шахрисябза, Самарканда, Ура-Тюбе, Ходжента, Сайрама, Ташкента, а также войска Ахсикета, Андижана вместе с людьми из Дашта и Туркестана в кратчайший срок присоединились к войску его (т. е. Борак-хана).

[После того как собралось войско, Борак-хан] немедленно выступил на помощь Бурхану с двумя тысячами отборных богатырей, способных, опытных, храбрых воинов. Правитель Бухары [Бурхан-султан] /83б/ шагами поспешности пошел навстречу [Борак-хану]. Встреча их произошла в местности Дурбай[623]. [Бурхан-султан] принес многочисленные подарки, бесчисленные дары и вручил [их] хану Самарканда [Борак-хану]. Борак-хан перечеркнул чертой прощения прежние грехи его (т. е. Бурхан-султана). Между сторонами был заключен договор и соглашение, похожее на соглашение между отцом и сыном. После этого с войском, [многочисленным], как муравьи, огромным и отважным, соперничающим с судьбой, похожим на дива, подобным Ариману, они выступили против его величества могущественного [Абдулла-хана]. Они взяли в кольцо крепость Каракуля, словно окружили ореолом луну.

Науруз-Ахмад-хан и Бурхан-султан с прочими султанами и столпами государства подошли с безграничным войском, неисчислимой ратью и тотчас же окружили крепость, уподобив [ее] камню, оправленному в перстень. Его величество могущественный [Абдулла-хан], уповая на милость бога, приказал, чтобы [воины] обратили исключительное внимание на [укрепление] крепости с внешней стороны, не допустили ни малейшего пренебрежения и невнимательности при укреплении башен и стен ее, приготовили бы орудия для защиты крепости и все необходимое для отражения [врага], чтобы в охране и защите крепости по возможности соблюдали осторожность и осмотрительность. Поступая согласно [этому] непреложному приказу, столпы государства и вельможи его величества [Абдулла-хана] так [хорошо] укрепили эту сильную крепость, что у ночного вора — воображения, у быстролетящей стрелы-фантазии были коротки руки, чтобы овладеть [хотя бы] подножием ее. Его величество [Абдулла-хан] сам лично проявил заботу [об охране крепости]. Каждую башню он закрепил за определенным храбрецом, с тем чтобы каждый был готов в случае нападения врагов оказать [им] сопротивление и отбросить их.

Два-три дня спустя мстительный Бурхан-султан, который был зачинщиком всей этой смуты, попросил [разрешения] у Борак-хана построить свое войско и, устремив коня смелости на поле храбрости, [применяя] хитрость и коварство, вступить в битву, чтобы нанести удар [врагу] и бросить аркан завоевания на зубцы крепости. Наконец с одобрения Борак-хана Бурхан-султан вызвал группу своих отчаянных храбрецов, таких, как великий, могущественный Назар-бий ибн Баки-бий найман, султан Йар-бий дурман и Хасан-Бурн бахадур. Он одел их в латы, вооружил и послал их в крепость для битвы и сражения, на бой.

Его величество [Абдулла-хан], со своей стороны, приказал, чтобы опытные храбрецы и отборные богатыри, /84а/ которые на протяжении многих лет участвовали в битвах и сражениях и вкусили горячее и холодное от судьбы, приготовили все необходимое для оказания сопротивления [неприятелю], заткнули бы за пояс несколько стрел из белого тополя, пробивающих гранит, быстро вооружились короткими луками.

Выступив из городских ворот, они разделились на три отряда. Первый отряд, вооруженный и оснащенный, стал у крепостного рва в ожидании битвы. Второй отряд перешел через ров и, исполненный сильного желания воевать и сражаться, вступил в долину смелости. Третий отряд, пройдя дальше, зашел за нижнюю стену [крепости, и воины его] подняли руки храбрости.

Войска двух сторон встретились.

Тогда со стороны врагов первыми устремили боевых коней на поле соперничества смелые богатыри, отважные храбрецы, имена которых уже упоминались, вместе с другими воинами долины смелости. Их воинственный клич вознесся до сферического неба, до солнца. Войска могущественного [Абдулла-хана] соблюдали спокойствие до тех пор, пока вражеские войска, миновав первый отряд, не направились ко второму и третьему отрядам [Абдулла-хана]. После этого храбрецы поля битвы и сражения, смелые мужи [из войска Абдулла-хана] вышли из укрытий и все сразу положили на тетиву лука стрелы, охотящиеся за душами, наконечниками стрел, пробивающими гранит, стали убивать несчастных врагов.

Победоносные войска [Абдулла-хана] при всей своей малочисленности [в битве] имели такое превосходство над этой огромной армией [противника], над войском многочисленным и великолепным, что, если бы Рустам, сын Дастана, увидел [это], он укусил бы палец удивления, если бы очевидцами этого были Гив и Пашан, они бы не раскрыли уста смелости, не стали бы претендовать на мужество.

В конце концов вражеское войско, не достигнув цели, отступило. Победоносное войско [Абдулла-хана] также покинуло долину битв и сражений, [прекратило] бой.

В этот день из числа богатырей Бурхана Хасан-Бури бахадур получил много ран и скончался.

Словом, в течение долгого времени, многих дней с обеих сторон каждый день ярко пылало пламя войны и сражения и до крайности /84б/ свирепствовал огонь битвы. [Так продолжалось] до тех пор, пока враги не поняли, что им никак не избежать предстоящих трудностей.

Поэтому они склонились к примирению, заговорили о мире. Его величество [Абдулла-хан], зная, что для торжества [его] власти имеется еще небольшое препятствие, дал согласие на [заключение] мира. Он оставил Каракуль и, направившись в Чечекту и Меймене, поднял знамя возвращения [в те земли].

Сказал великий Аллах: “Всякая вещь гибнет, кроме Его лика. У Него решение, и к Нему вы будете возвращены!”[625]. Для всякого человека, для всякого [разумного] живого существа ясно, очевидно и бесспорно, что вечной и бессмертной является лишь сущность пречистого господа мира. Следовательно, вечным и бессмертным есть и будет [только] господь.

Подтверждением этих слов является смерть Науруз-Ахмад-хана. Объяснение этого обстоятельства следующее.

Когда был заключен мир между его величеством [Абдулла-ханом] и врагами, его величество [хан] переправился через Джейхун и поспешно отправился в сторону [Чечекту и Меймене]. Борак-хан вернулся в Самарканд, Бурхан прибыл в Бухару. Когда Науруз-Ахмад-хан по своей воле освободил свое сердце от [забот] о государственных делах, в [месяце] зу-л-када 963/сентябрь — октябрь 1556 года он поспешно выехал из Самарканда и направился к Рабат-и Ходжа[626], расположенному в верховьях канала Даргам[627]. Он испытывал великую радость от постройки плотины [в том месте]. В этом похожем на рай месте, которое является источником радости в душе и покоя в сердце, в исключительно веселом настроении он расстелил ковер увеселения для развлечений и приятного времяпрепровождения. По случаю своего освобождения [от государственных забот] он устроил веселое пиршество. В этой прекрасной местности в обществе сребротелых виночерпиев с утра до ночи, с ночи до утра он пил пурпурное вино, изумрудное вино из сосудов цвета лазури. Постоянно он заботился о том, чтобы веселье не прекращалось. Тюльпаноликие певцы все время пели, а он внимал им.

Со своей стороны, он (т. е. Науруз-Ахмад-хан) соответственно своему состоянию напевал нижеследующие слова, и, кроме этих чудесных стихов, ничего не произносил.

[Так продолжалось] до тех пор, пока наконец не произошел удивительный случай и странная картина не подняла завесу со своего лица. В те дни Борак-хан постоянно пил вино и никогда при отсутствии бутылки и чаши на раскрывал рта, как бутон или тюльпан [без поливки]. В конце концов привычка к вину привела к тому, что здоровье его отклонилось от правильного пути. В конце того пиршества он выпил тяжелую чашу смерти из рук виночерпия смертного часа и вручил смерти клад [своей] жизни. /85а/ Мисра: Он перенес [свои] пожитки с высоты трона в подземелье будущей жизни. “Поистине мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвращаемся!”[628]. Ученые Самарканда выразили дату его смерти соответственно обстоятельствам [его смерти]: “Умерший в состоянии опьянения”[629]. За год до этого он (Науруз-Ахмад-хан) совершил набег на Бухару, зажег огонь вражды и сжег запасы пшеничного зерна. Поэтому поэты Бухары обозначили [дату его смерти] словом “хармансуз”[630] (“Сжигающий запасы зерна”).

Таким, [как сказано в стихах], может быть счастливец, у которого светило счастья и блаженства восходит на востоке султанской власти и могущества. Тогда он укроет под сенью [своей] милости и правосудия блуждающих по долине невзгод и избавит их от солнечного зноя в месяце михр[631] и от притеснений. Он напоит холодной водой милости и справедливости [всех] испытывающих жажду на дорогах тирании. Он доставит их в просторы, [где царит] сострадание, благочестие и признательность. Он войдет в великолепный, благоухающий травами сад, чтобы рукой сострадания и ласки вытащить занозу из ног терпящих гнет. На берегу власти он посадит молодое дерево счастья и могущества, для того чтобы укрыть под его спасительной сенью [всех] скитающихся. Зодчий его высоких помыслов воздвигнет здание миродержавия для защиты основных законов шариата от возможных нарушений. Лучи высоких помыслов его засверкают на горизонте страны, для того чтобы блестящая луна его освещала лик судьбы только тех, кто идет по пути мусульманской веры.

Цель этого повествования, возведения здания [этих слов] заключается в следующем. После переселения Науруз-Ахмад-хана из тленного мира в вечный мир не было никого из рода Абу-л-Хайр-хана старше годами, чем благодетельный государь дядя его величества [Абдулла-хана], то есть Пир-Мухаммад-хан. [Не было человека из этого рода], кто бы, как он, мог вершить делами управления страной, кто мог бы проявить исключительное рвение в [делах] величия и славы. Поэтому все султаны Мавераннахра, грозные, как Бахрам, договорившись между собой, прославили хутбу титулами того благословенного государя (Пир-Мухаммад-хана), придали монетам новое изящество и беспредельную красоту, украсив их его августейшим именем.

Благословенный хан Пир-Мухаммад-хан воссел на престол властвования. Благодаря его появлению, вселяющему силу, бирюзовый трон засверкал, как солнце или луна. Стольный город четвертого климата — Балх от капель дождя справедливости его величества [Пир-Мухаммад-хана] своим цветущим состоянием превзошел седьмое небо. Его величество [Пир-Мухаммад-хан] с твердым сердцем, преисполненный благих намерений взялся за государственные дела. При устройстве дел простых людей он озарил светом милости и милосердия [все] близкое и далекое. Он распростер крылья сострадания и милости над головами [различных] племен. Для укрепления столпов божественного шариата, для упрочения законов чистой веры последовали его приказы, которым повинуется [весь] мир. Он проявил исключительное старание и усердие в покровительстве саййидам, казням, улемам, ученым, преподавателям и муфтиям.

В деснице могущества и воли владыки мира [господа] находятся бразды руководства делами людскими, поводья, [с помощью которых] управляют племенами человеческими. Для человека, [предназначенного быть] миродержцем, [господь] украшает приказ о покорении мира печатью со словами: “И даровал ему Аллах власть”[633]. Согласно [стиху Корана]: “И возвысил одних из вас над другими по степеням”[634], он (бог) поднимает [его] знамена, подобные солнцу, до высшей точки неба, выше Сатурна. [Такому человеку] всегда будет помогать вечное счастье в установлении основ благоденствия, ему будет сопутствовать помощь с небес в утверждении законов миродержавия.

Изложенное [выше] применимо и к положению дел славного государя [Абдулла-хана], которому сопутствует счастье. Объяснение этих слов следующее.

Когда Науруз-Ахмад-хан из теснин этого мира поспешил в вечный мир /86а/ и известие об этом событии распространилось по всем странам и дорогам, ханское звание утвердилось за [Пир-Мухаммад-ханом], дядей его величества могущественного [Абдулла-хана], хутба и монеты украсились его именем и титулами. После его смерти его величество [Абдулла-хан], подобный Искандару, с некоторыми своими братьями без промедления переправился через Джейхун. Сначала он направился к Мианкалю, который был основной резиденцией, местом рождения его величества. Сын Борак-хана Дуст-Мухаммад-султан, который в то время был правителем Кермине, в сильном страхе и смятении, боясь прихода его величества, ушел из этого вилайета. Обманутый в надеждах, потеряв [владения], он поспешно отправился в Самарканд к своему брату Баба-султану. Его величество [Абдулла-хан], не применяя копья, не выпуская стрел, завоевал этот вилайет. Он вошел в этот город, словно вечная жизнь, вселяющаяся в тело, или как солнце, освещающее мрачный мир. По этому случаю судьба раскрыла уста, чтобы повторить следующие слова: “Султан в стране, как душа в теле”[635]. Те из жителей этой страны, кто бодрствовал, [у кого] были открыты очи счастья, обратили глаза, [полные] любви, к солнцу красоты его величества [Абдулла-хана]. Они непроизвольно громко вознесли до зенита голубого неба молитву [за хана], хвалу [ему]; воздав хвалу великому богу, да будет он велик и превозвышен, они радовались и выражали довольство. В мгновение ока жители этого вилайета узнали о благословенном прибытии государя [Абдулла-хана]. Радостные и веселые, они вышли из домов и поспешили к его величеству. Для всех стало понятно [содержание хадиса]: “Тайные милости всевышнего бога — огромный дар”[636]; язык признательности [богу] шептал слова, выражающие благодарность хранителю, щедрому подателю (богу). [Приветственные возгласы] при церемониале поздравления [хана] и пожелания [ему] здоровья поднялись выше седьмого неба.

Его величество [Абдулла-хан], со своей стороны, раскрыв уста, рассыпающие сахар [слов], расспросил обо всем всех: простых и знатных, великих и малых, таджиков и тюрков. Безмерной беспредельно он умножил [свое] милосердие по отношению к людям, терпящим гнет, и слабым.

Словом, после того как его величество [Абдулла-хан] освободился от забот о важных делах той страны (т. е. Мианкаля), он оставил в Куфине[637] с обозом хакана, повелевающего, как Искандар, Абд ал-Куддус-султана. [Сам] же вместе с некоторыми братьями, такими, как Узбек-султан, Хусрав-Мухаммад-султан, направил поводья в сторону Шахрисябза. В это время Хашим-султан с войском, [многочисленным], как звезды, с ратью, яростной, как Сатурн, могущественной, как Марс, находился в той крепости, как сообщалось об этом ранее. Несмотря на многочисленность и превосходство вражеского войска, [где] каждый ставил себя в один ряд с Рустамом и Бахманом, а Гива и Пашана считал как бы своими слугами, [Абдулла-хан] не испытывал страха [перед ними]. Он обратил высокий взор на чудесно нанизанные слова: “А кто полагается на Аллаха, для того Он достаточен”[638] — и во время вечерней молитвы, когда ложатся спать, он тронул своего коня. Он выступил из этой местности (Куфин) и направился в сторону [Шахрисябза]. Он достиг крепости в то время, когда темнота ночи, [согласно изречению]: “И сделали ночь покровом”[639] — одела людей в черные одежды, [повесила] черную, как смоль, завесу и лишила очи способности видеть очертание предметов. Еще до того, как появились полчища султана востока (т. е. лучи солнца) и, завоевав украшенную золотом крепость неба, захватили голубую крепость седьмого неба, его величество [Абдулла-хан] приказал, чтобы храбрецы, подобные Бахраму, заткнув за пояс подолы смелости, установили лестницы на крепостном валу и, поднявшись [по ним], раскрыли бы перед его величеством ворота [крепости] как ворота счастья.

Согласно этому [приказу] отряд храбрецов сошел с коней, быстрых, как молния, и поднялся на крепостной вал. С предельной быстротой, подобно молитве, принятой [богом], они решительно поднялись [на крепостную стену]. Люди, [находящиеся] внутри крепости, еще спали сном беспечности, дремали на подушках спокойствия, когда [воины Абдулла-хана] водрузили знамена на зубцах [стен] города. Под звуки барабана, долетающие до зенита вращающегося небосвода, они повели наступление.

После того как жители крепости узнали [о том, что] победоносное войско [Абдулла-хана] взобралось [на стены], они в панике пробудились от злосчастного сна и поспешили на битву и сражение. Сошлись богатыри с двух сторон, и завязалась битва, огонь сражения поднялся до зенита вращающегося неба, до изменчивой небесной сферы. От блеска копий, подобных дракону, от сияния смертоносных мечей поле битвы стало похожим на луг, усеянный тюльпанами. От [беспрерывных] атак храбрецов, от грохота и гула битвы вращающийся небосвод лишился покоя.

Забились сердца храбрых воинов. Закружились воители ристалища смелости [на поле битвы]. Шум от сражения оживил маджлис войны. Удары копья исторгали горестный стон из струн артерий, звуки барабана и трубы из этих теснин [мира] поднимались до голубого неба, до его обитателей. В ту ночь войска с обеих сторон, схватившись друг с другом в битве, предпринимали смелые атаки, вели богатырские бои, вцепившись друг в друга, отчаянно дрались, словно львы и леопарды. Они так сражались, что перед глазами храбрых мужей предстала картина, [способная вызвать] величайший страх, казалось, будто настал день Страшного суда. Тайная мысль, [заключенная в стихе]: “Там испытаны были верующие и потрясены сильным потрясением”[640], подняв завесу тайны, стала совершенно явной. Сверкающий меч, обильно проливая кровь, заставил осесть пыль, [поднявшуюся] в долине битвы и сражения. Стрела, пробивающая гранит, валила людей с седла на землю.

Наконец повеял зефир победы и одоления на полотнище подобного дракону знамени его величества [Абдулла-хана], обладающего счастьем Фаридуна.

Хашим-султан /87б/ вынужден был покинуть эту страну, расстроенный, сильно огорченный, он поспешил на родину, то есть в Гисарские земли. Его величество могущественный [Абдулла-хан], которому сопутствует победа, [которого] сопровождает успех, завоевал такой [прекрасный] вилайет. В благодарность [богу] за эту милость он приложился лбом смиренности к земле покорности.

Да не будет скрытым и тайным для лучезарных, как солнце, сердец умных людей, для просвещенных умов ученых и мудрецов следующее. Эпизод захвата Шахрисябзского вилайета хаканом [Абдулла-ханом], не имеющим себе равных, сильно напоминает рассказ о походе великого государя, завоевателя мира, полюса мира и веры эмира Тимура Гургана, милость и довольство [Аллаха] над ним, с двумястами сорока тремя воинами на Карши и о завоевании этой страны. Об этом походе написано в обстоятельных сочинениях, и [рассказы о нем] передаются из уст в уста, (о нем] известно среди простых и знатных людей. Однако, если проницательные люди, [обладающие] совершенным умом и прозорливостью, посмотрят на эти два рассказа внимательным и вдумчивым взором, они, несомненно, поймут, что та смелость, которая была проявлена этим государем (Абдулла-ханом), величественным, как Искандар, превосходит [смелость, проявленную] великим эмиром [Тимуром] при завоевании Шарши]. Во-первых, в то время, когда его величество эмир [Тимур] пошел походом на тот, [Каршинский], вилайет, вблизи этой крепости не было никакого правителя. Когда же его величество [Абдулла-хан] ночью ввел владения Шахрисябза в сферу [своей] власти, Хашим-султан вместе с некоторыми братьями и большим количеством бахадуров проявлял чрезвычайные старания и усилия для удержания его (т. е. Шахрисябза). Во-вторых, Шахрисябз [занимает] обширное пространство, известен [своей] неприступностью, на страницах времени запечатлена высота его стен и башен, поэтому ни одному могущественному государю никогда не удавалось легко завоевать его. Карши же невелик по площади, в большинстве случаев был местом, [где] жил даруга, его укрепления по прочности никогда не претендовали на то, чтобы сравниться с Шахрисябзом. Посмотри, какая огромная разница между этими [городами].

Словом, когда такой вилайет оказался под властью его величества могущественного [Абдулла-хана], управление этим вилайетом он пожаловал султану Хусрав-султану, подобному Сулайману. Хотя последний и не нуждался в перлах поучений, в драгоценных камнях назиданий, однако его величество [Абдулла-хан], раскрыв уста, рассыпающие жемчужины красноречия, в виде совета и увещевания изволил сказать следующее: “Господь великий возложил на наши головы, поднимающиеся до Фаркада, сверкающую корону власти и могущества, венец счастья и владычества, он дал нам великие дары и огромные милости таким образом, [как говорится в Коране]: „Это милость Аллаха, дарует Он ее тем, кому пожелает, Аллах — обладатель великой милости”[641]. Следовательно, лучше всего [нам], ценя власть и царство, вознести благодарность богу за [его дары], ради справедливости держать раскрытыми врата правосудия перед бедными людьми. [Цель] изложенного заключается в том, чтобы ты как следует соблюдал законы управления этой страной, /88а/ внешне и внутренне украсил бы себя нарядом справедливости, [уготовил бы] покой подданным, перед правосудием ты считал бы равными сильного и слабого, постоянно опрокидывал и уничтожал бы знамя тирании и стяг гнета”.

[Абдулла-хан] украсил уши бодрствования его (т. е. Хусрав-султана) блестящими перлами увещеваний, как говорится [в пословице]: “Слово царей — это царь слов”[642]. Целиком освободив свое чудодейственное сердце от забот о важных делах той страны, он поднял знамя величия и счастья и [направился] в сторону Мианкаля, являющегося его стольным городом великолепия и славы, резиденцией величия и независимости. Мисра: Счастье и власть — у стремени, победа и торжество — у поводьев.

Совершеннейший владыка царств, творец душ и вселенной, восседающий в небесном дворце на троне [с надписью]: “Аллах творит, что пожелает”[643], венчает голову какого-нибудь государя, поднимающуюся до Фаркада, короной, украшенной [словами]: “Мы сделали тебя наместником на земле”[644]. Он украшает прямой стан того счастливца халатом, на котором вышиты [слова]: “Мы укрепили его на земле”[645]. Тогда те, кто вертит великими делами, в божественном диване создадут ему все условия для этого, вершители дел в айване служения [богу] раскроют перед его судьбой врата разрешения трудностей в делах. Такому легко удастся осилить ступени [к своим] высоким целям, со счастливым предзнаменованием он утвердится на пьедестале [своих] высоких желаний, [как сказано в Коране]: “Это великая удача!”[646]. Это явление [может быть] изложено следующим образом.

Когда Науруз-Ахмад-хан переселился из тленного мира в мир наказания (ад), в то время в Самарканде не было никого из его сыновей старше годами, чем Баба-султан. Поэтому он (Баба-султан), во-первых, самовольно воссел на трон подобного раю [Самарканда], во-вторых, посоветовавшись с некоторыми столпами государства и вельможами, он сделал своим помощником его величество Гадай-хана ибн Абд ал-Латиф-хана, который был одним из наследников престола этого вилайета, он сделал его соучастником, союзником во всех делах управления страной, в исполнении важных, великих дел. Вместе с ним [Баба-султан] ввиду [своего] исключительного величия и высокого положения поднял знамя власти и счастья, стяг могущества и славы. /88б/

Хотя в течение нескольких дней Гадай-султан на этой подобной раю земле выражал [полное] с ним единодушие (т. е. с Баба-султаном), но, в сущности, он был против него, и вот почему. Султан Са’ид-хан, который также является одним из наследников [трона] этой страны (т. е. Самарканда), проводил жизнь, испытывая трудности, [перенося] тяготы, в Карангутаге, как об этом уже было сказано, однако его брат Джаванмард-Али-султан гарцевал на скакуне власти на арене величия в Ахси и Андижане. Все время Гадай-султан посылал кого-нибудь в Ахси и Андижан и сильно побуждал, подстрекал [Джаванмард-Али-султана] идти походом на Самарканд, пока наконец Джаванмард-Али-султан не собрал неисчислимое войско в областях Ахси и Андижан. Повинуясь приказу Гадай-султана, [Джаванмард-Али-султан] стал лагерем в Ура-Тюбе, который в исторических сочинениях пишется Остру-шана[647].

Узнав об этом, Баба-султан предупредил события. Он выступил против Гадай-султана и сверг его с престола власти, с трона совместного управления [страной]. Некий бродяга, дьявол, [который] “наущает груди людей”[648], нанес ему сильный удар в лицо, и в таком состоянии он ушел из этой страны и устремился в Ура-Тюбе, который также является его наследственным владением. Случилось так, что в местности Замин[649] произошла встреча этих двух могущественных султанов (Гадай-султана и Джаванмард-Али-султана). Посоветовавшись друг с другом, они послали человека к порогу шаханшаха стран [Абдулла-хана], государя по праву и по достоинству, без лжи и злобы представили на его правильное суждение, которое является первым потоком лучей бога, да будет он велик и превознесен, состояние дел [своих]. Они пошли к нему шагами старания и усердия по пути самоотверженности, по стезе повиновения и подчинения, прося о помощи, они умоляли [его] осчастливить [их своим] прибытием. Его величество [Абдулла-хан], обладатель счастливого сочетания светил, которому за смелость, храбрость и отвагу выразили бы покорность Рустам, сын Дастана, и Сам[650], сын Наримана, по [своему] исключительному великодушию и смелости отдал приказ о сборе войска. Победоносное войско, подобное крокодилу, поспешно направилось к свите славного, величественного властелина [Абдулла-хана] и стало под сенью его знамен, подобных солнцу. Это [было] войско, которое на пиру битвы [ведет себя так], что день битвы считает за ночь торжественных проводов невесты в дом жениха, а чашу, наполненную кровью сердца, — за чистое вино.

Все [воины] были похожи на стрелу, жаждущую битвы, [готовую вылететь из лука], взмахнув перьями. С чистым сердцем, с душевной готовностью опоясались все поясом мщения, подобно копью, проливающему кровь. /89а/ Как благородный кипарис на лужайке покорности, в цветнике смирения это войско стояло на ногах верности [хану]. Устремив взор, подобный нарциссу, на мечи и кинжалы, [сверкающие], как молния, заострив наподобие бутона концы стрел, поражающих грудь, прикрыв грудь красным, как роза, щитом, подняв похожие на лилию блестящие дротики, жаждущие крови короткие кинжалы, они облачились в кабы, алые, как тюльпан, в кафтаны цвета рубина и бирюзы.

В [месяце] джумада // 964/апрель 1557 года, соответствующего году Змеи, счастливый хакан [Абдулла-хан] с такой смелой армией, с войском, величественным, как небо, [многочисленным], как звезды, отправился, величественный и могущественный, на помощь наследникам престола той страны (Самарканда).

Хумай победоносного знамени взмахнула крыльями счастья, чтобы [лететь] к той несчастной толпе [врагов].

Упомянутые султаны (Гадай-султан и Джаванмард-Али-султан), узнав об этом, вышли навстречу кортежу победоносного августейшего хакана [Абдулла-хана] шагами покорности, верности и преданности, с готовностью [выполнить] ханские приказы. Они встретились с [ханом] в куруке Алиабаде[652] Самарканда. Считая счастливое прибытие его величества за благо и честь, вместе с государем, не имеющим себе равных и подобных, они пошли осаждать Самарканд, место, подобное раю, и опоясали талию могущества поясом мщения [врагу]. Государь, повелевающий, как Искандар, [Абдулла-хан] со всеми братьями развернул знамя стоянки около Матурида[653], Джаванмард-Али-султан расположился лагерем в Кан-и гиле[654], Гадай-хан со своим братом Абдал-султаном стал лагерем в местности Сарвистан.

На следующий день владыка звезд поднял вышитое золотом знамя для завоевания небесной твердыни и рассеял полчища звезд, которые в разных концах [неба] выказывали упрямство.

Тогда через ворота Аханин[655] из города стремительно выступил Дустим-султан с большим количеством пехотинцев и всадников, численностью напоминающих капли дождя, листья деревьев, полчища волн моря, [он выступил] для битвы и сражения. Проявляя смелость и отвагу в борьбе с победоносным войском [Абдулла-хана], воины подняли руки распри.

Враги, гордясь своей силой и величием, с исключительной радостью, с самым искренним желанием приготовились к бою. Они стояли, подобно железной горе, в таком множестве и великолепии, что это не уместилось бы в мастерской [художника-соображения, а наездник быстрого воображения был бы не в состоянии объехать все это [войско].

[Абдулла-хан], подобный Искандару, узнав о выступлении врагов, издал непреложный приказ о том, чтобы Абу-л-Фатх Хусрав-Мухаммад-султан, облачившись в одежду возмездия [врагу], направил бы свои помыслы на отражение неприятеля, ударом острого меча, смертоносным копьем уничтожил бы корень мятежа и вражды, побеги возмущения и бунта их (т. е. врагов).

Согласно приказу храброго властелина [Абдулла-хана], государя, [ударом] рассекающего кольчуги [врагов, Хусрав-султан] вышел на битву.

[Этот султан], который с колыбели и до настоящего времени был воспитан в кольчуге ненависти [к врагам], рос в седле, как только собственными глазами увидел смелость жителей крепости, руками воздержания от греха он вцепился в подол упования на бога и в полу великого, славного шаха [Абдулла-хана]. Он [выступил] с отрядом [воинов] не только храбрых, но и единодушных, не только одетых в кольчуги, но сильных телом.

[Хусрав-султан] с решимостью воевать крепко опоясался поясом мщения, вдев ноги стойкости и смелости в победоносные стремена, он сел на коня, одетого в броню.

Этот государь подобен Джамшиду. Янтарного цвета копье его поднимало гору, словно /90а/ солому с гумна, при ураганной [своей] атаке тяжелую гору он считал [такой же] легкой, как солому.

[Хусрав-султан] со щитом рубинового цвета, перекинутым через плечо, походил на ветку алой розы, опоясанный мечом, инкрустированным изумрудом, он напоминал лилию. Он направился к врагам и, погрузившись в море сражения, мечом мести, как Марс, пролил много крови этой несчастной толпы на землю гибели.

[Благодаря блеску] усмиряющего мятеж меча, который был магнитом, [притягивающим] души врагов, он замечал [следы] ножек муравья на сверкающих, как алмаз, [латах воинов], на лазоревой поверхности их — отпечатки крыльев мух.

Храбрецы победоносного войска [Абдулла-хана] все разом бросились в атаку и вступили в бой с несчастными врагами. [От страха] перед их мечами, проливающими кровь, Лев в небе[656] трепетал, как лев, [изображаемый] на знаменах, лев в лесу застывал, подобно льву, [изображаемому] на банях. Каждый [из воинов] острием стрелы мог поразить белую точку на зрачке, легко мог бы уничтожить пятна на лике луны, [снять] родимое пятно с черного лица.

Уповая на помощь, [о которой сказано в Коране]: “Помощь от Аллаха и близкая победа”[658], они проявили старание и показали образцы храбрости. В тот день находящиеся в крепости люди, как ни старались проявлять исключительное мужество и отвагу, как твердо ни стояли на ногах стойкости и непоколебимости, но пользы [от этого] не было по [следующей] причине. Славный султан [Хусрав-султан] в исключительно жаркой битве, в яростном напряжении боя довел огонь сражения до того, что блеском меча, подобного молнии, сжег гумно гордости и самонадеянности лживых и презренных врагов.

Оставшиеся в живых, которым удалось спастись от меча этого властелина (Хусрав-султана), полного [жажды] мести, /90б/ обратились в долину бегства, устремились в крепость. Победоносный [Хусрав]-султан, радостный и счастливый, повернул поводья назад и поднял победоносное знамя до вершины неба, до зенита голубых небес. На третий день все султаны покинули лагерь и расположились у крепостного рва. Вознеся свой голос, прославляющий, превозносящий бога, до зенита вращающегося неба, до сферы солнца, они бросились в бой.

Несколько дней спустя, утром, донесли до высокого слуха [Абдулла-хана], что Дервиш-хан с войском Ташкента, Андижана, Ходжента, Туркестана, подняв победоносные знамена для оказания помощи [своим] братьям, повернул поводья похода в сторону [Самарканда] и только что прибыл [сюда].

Когда властелин мира [Абдулла-хан] услышал эти слова, он тотчас же выступил и устремился навстречу врагам. Когда местность Кан-и гиль из-за пыли, [поднятой] войском щедрого хакана, вызвала зависть у Чина и Чигиля[659], его величество [Абдулла-хан, сидя] на коне, созвал высокое собрание. Согласно божественному слову, тексту Корана: “И советуйся с ним о деле”[660], он поднял знамя совещания с эмирами, величественными, как Сатурн. Из великих военачальников Сари-Ходжа-бий, который был одним из высокосановных эмиров [племени] кушчи и возраст которого превышал девяносто лет, выступил на этом собрании с учтивостью. Сначала он вспомнил о старых правилах ведения войн; он рассказал о законах и правилах битв, о способах ведения войны, о путях войны, о том, как скакать по полю битвы, погружаться в пучину моря войны и как выйти из водоворота битв. Он рассказал о всех способах ведения боя, о вооружении, снаряжении. После этого он соизволил заявить следующее: “Опыт, который является правильно отражающим зеркалом ума, подсказывает следующее. Если его величество [хан] сразу же устремится на врага и настигнет его раньше, чем братья успеют соединиться, есть надежда на то, что в скором будущем в зеркале желаний [хана] покажется картина победы и торжества, свидетель желанных целей наилучшим образом раскроет лицо”. Согласно этому его величество могущественный [Абдулла-хан] тронул коня смелости и вместе со всеми сородичами и братьями поднял полумесяц победоносного знамени до блестящей луны. Уповая на помощь бога и на силу неограниченной власти [его], с твердым сердцем он направился навстречу врагам.

Во время предвечерней молитвы местность Видана куруги[661] стала лагерем войск могущественного [Абдулла-хана]. В этой приятной местности [хан] вновь устроил совет с великими хаканами и эмирами, [величественными], как Сатурн.

Его святейшество Шукр-ходжа Саййид Атаи, Джан-Мухаммад-бий, аталык Гадай-султана, сказали: “Представляется правильным сегодня ночью стоять [на месте], а [утром], еще до появления передовых отрядов полчищ владыки востока [— солнца], с предельной быстротой выступить для уничтожения врагов”. Однако из победоносных ханских храбрецов Аким мирахур высказал блестящую мысль: “Представляется более правильным и наилучшим в ту же ночь сразу тронуть нам походных коней, идти на врагов и вступить с ними в бой где бы то ни было”. Выразив согласие с упомянутым эмиром, победоносный хакан [Абдулла-хан] вместе с остальными султанами в полночь покинул эту местность, а [утром] во время султанского завтрака[662] расположился лагерем в Елан-ути[663], против войск неприятеля. Когда два войска приблизились [друг к другу] и произошла встреча сторон, тотчас же таваджии обоих войск начали готовить место для сражения. По всем правилам они выстроили ряды войск, подобно Искандаровой стене.

Правое крыло врагов составил Мамаджук-бий дурман, который был эмиром войскового подразделения, с тридцатью тысячами мужей и мстительных храбрецов поля брани.

На левое крыло [враг] определил Борак-бий наймана, являющегося сановным эмиром, с двадцатью тысячами вооруженных и хорошо оснащенных [воинов].

С этой стороны хан, повелевающий, как Искандар, [Абдулла-хан] поставил Гадай-хана с сильным и мощным отрядом у входа в ущелье. Сам [Абдулла-хан] со всеми братьями и приближенными миновал ущелье и поднял руку смелости в степи. Джаванмард-Али-султана и Абдал-султана с воинами не только крепкими телом, но и отважными он поставил перед правым крылом противника. Махмуд-султана и Халик-Мухаммад-султана с отрядом воинов, мстительных по отношению к врагу, с отрядом яростных храбрецов он определил на правое крыло.

/91б/

В авангард войск [Абдулла-хан] назначил султана, подобного Хосрову [Ануширвану], Хусрав-султана и Абд ал-Куддус-султана. Сам [Абдулла-хан] поднял победоносное знамя против центра войск неприятеля. [С ним был] отряд воинов, [к которым] подходят [следующие] стихи:

До того, как два мстительных войска напали друг на друга, Джан-Хасан бахадур кенегес имел честь доложить [Абдулла-хану]: “Со стороны Самарканда поднялось огромное [облако] пыли. По-видимому, идет Баба-султан на помощь Дервиш-хану”. Его величество в сильной ярости сказал Джан-Хасан бахадуру: “Теперь не время [разглашать] такое известие, как бы не узнало об этом наше войско, тогда оно придет в волнение и потеряет боевой дух.

Словом, с двух сторон выстроились войска, подобно Искандаровой стене, оба войска стояли друг против друга, волнуясь, как толпы людей в день Страшного суда или как волны голубого моря.

С обеих сторон [и] молодые и [опытные] воины приготовились к битве, сражению, бою, выпростав смелые руки из рукавов могущественности, они устремились навстречу друг другу.

Храбрые воины [Абдулла-хана], являющегося прибежищем для [всего] мира, протянули руки, словно копье, чтобы [отнять] жемчужину жизни врагов. Устремившись [быстро], как стрела, в обитель тленного мира врагов, они стали ходить [по ней] ногами смерти. Иногда они хватали за шею врагов, словно арканом, иногда насмехались над упованиями этих несчастных, [разя] мечом и копьем.

Хотя враги твердо стояли на поле битвы и, подобно недорезанной птице, все еще продолжали сопротивляться, но они напоминали комаров [во время] урагана: чем дольше они стояли, тем все больше приближались к гибели. Как они ни стояли, сила [их] сопротивления все убывала. Они напоминали стружки белого тополя [перед] бушующим огнем. Действительно, что может сделать капля дождя с пирамидами, какой ущерб может причинить ураган Бадахшанским горам?

В этот день произошло такое сражение, что от [одного] вида его, внушающего страх, задрожало сердце Марса-меченосца на самой вершине голубой небесной твердыни, враждебный небосвод перестал мстить и стал молить [бога даровать] удачу сражающимся на поле брани. Наконец /92а/ состояние дел у врагов [стало таким, какое] раскрывает смысл выражения: “Они поворачиваются вспять из отвращения”[664]. Дервиш-хан, избрав путь бегства, поневоле прекратил бой. Ветер возмездия натер глаза врагов державы сурьмой унижения, [взятой] из праха бедствий. От обилия крови лживых и низких [врагов] стали красными острые, блестящие мечи; от убитых и раненых поле битвы стало походить на горы и холмы. Головы спесивых [врагов] катились [по полю], как мяч при игре в чоуган.

Те [враги], которые еле уцелели, обратились в долину бегства, потеряв все, что было из оружия и снаряжения. Войску [Абдулла-хана], величественному, как небо, досталось неисчислимое количество военной добычи, очень большое имущество. Некоторые [воины] из победоносного войска, подобно урагану, погнались за несчастными отступающими. Из почетных эмиров [противника] они взяли в плен Шейхим курчи и Пиш-Абдал-бия и привели их к подножию трона, подобного [трону] Сатурна, хакана — покорителя мира [Абдулла-хана]. Согласно приказу [хана], действующему как рок, их убили мечом решимости.

Его величество [Абдулла-хан] в тот день одержал такую победу, какую не удавалось одержать ни одному из прежних хаканов и живших в прошлом султанов. Такой [сильный] враг со ста тысячами храбрых всадников идет против [хана], а победителем оказывается могущественное, величественное войско [последнего]. Что может быть более ярким свидетельством силы могущества хана! Счастье и успех стали спутниками его величества [Абдулла-хана], подобного Искандару. Победоносное знамя [его] поднялось до зенита голубого неба, до созвездия Близнецов, а враги в растерянности обратились в бегство, утратили [былое] могущество. Его величество, победоносный и торжествующий, решил повернуть поводья для возвращения в столицу, [но] затем изволил остаться [на ночь] в этой же местности. Не успели еще уши отдохнуть от этой битвы, как в конце того же дня до высокого слуха [хана] донесли следующее: “Только что прибыл Баба-султан с бесчисленным войском в надежде оказать помощь [своему] брату Дервиш-хану”. Как только его величество услышал об этом величайшем событии, уповая на Творца всего сущего, вместе со всеми великими и славными султанами он немедленно приступил к [организации] отпора противнику. Выступив против такого [огромного], как гора, войска [неприятеля], он поднял победоносное знамя до зенита голубого неба.

Когда произошла встреча двух [войск], победоносные воины [Абдулла-хана], опоясавшись поясом мести, [огромной], как гора, протянули руки для сражения, и, вступив на путь смелости, они направились для отражения врагов.

Что же касается врагов, то от величия натиска победоносного войска [Абдулла-хана] в сердца их проник такой страх и ужас, что при всей [своей] многочисленности они не смогли оказать сопротивления [воинам Абдулла-хана] даже в течение нескольких часов. При первом же нападении войска могущественного [хана] они покинули поле битвы и обратились в бегство. Отряд войск [хана] бросился вслед за отступающими, захватил много имущества и бесчисленное множество военной добычи.

Волею судьбы было взято в плен много народу. Кадирберди кушчи, Тандуруст-бий дурман, которые были влиятельными эмирами Ташкента и выделялись среди прочих эмиров многочисленностью [своих] войск, большим количеством вооружения, также попали в плен и были убиты мечом мести.

Да, обладателя счастливого сочетания светил везде, куда бы он ни повернул победные знамена, встретят победа и успех. Над его головой, поднимающейся до Фаркада, соколы святости, счастливые фениксы вершины любви простирают священные крылья. Вестники страны смысла тысячью языков доносят приятную весть о [его] победе и счастье до великого слуха [всех султанов мира].

Словом, его величеству [Абдулла-хану], которому постоянно покорно счастье, а вращение небес происходит только по его воле, в один день достались две победы. Такое случается только раз за многие годы, происходит весьма редко. Для характеристики этого славного государя тайный голос счастья языком обстоятельств произнес эти чудесные стихи: /93а/

Могущественный хакан [Абдулла-хан], всюду одержав победу и [получив] власть, повернул поводья назад. Ночью он расположился на отдых в том самом месте, где происходили бои. На следующий день он ушел из той местности; победоносный и торжествующий, он поспешил в Самарканд. Когда жители узнали о бегстве врагов и о прибытии его величества с другими славными, могущественными султанами, то все знатные и простые, великие и малые, благородные и высокопоставленные [сановники], торговцы и прочее население, [как-то]: шейхи, достойные учителя, муфтии поспешили встретить [хана]. Они несли достойные дары и подношения, и через посредство столпов государства [хана] они обрели счастье от встречи с его величеством. Государь, подобный Искандару, с большим почетом, во всем величии и великолепии вступил в Самарканд, землю, подобную раю. Такую страну, которая могла бы беседовать с благоухающим раем как равная с равным, он отдал наследникам той страны — Гадай-султану и Джаванмард-Али-султану.

Когда утро спокойствия вытащило голову из ворота упований, а солнце надежд взошло на востоке желанной цели, его величество [Абдулла-хан] поднял знамя победы и торжества; он повернул поводья величия и направился в великий стольный город [Бухару], постоянное местопребывание величия и славы.

Говорит Аллах всевышний и всесвятый: “И если бы не удерживание Аллахом людей друг от друга, то пришла бы в расстройство земля”[671]. Господь всевышний и превеликий, дарящий царство, может вложить в руки могущества, [ввести] в сферу власти какого-либо лица, халифа по достоинству, бразды правления, поводья величия страны. Однако с самого начала то лицо с божьей помощью, по безграничной милости его должно уничтожить всех тех, кто ногтем кичливости и спеси чешет голову надменности и высокомерия. /93б/ Султан стран мира водой справедливости [из] источника заботы, подобно Джамшиду, может сделать свежими, цветущими, напоенными влагой сады вилайета, цветники страны. Однако для этого он должен сперва победоносным мечом очистить цветники страны от шипов мятежа, насилия мятежников и от мусора возмущения и бунта смутьянов.

Этим словам соответствует положение дел счастливого [Абдулла-] хана, подобного Искандару. Уповая на Творца всего сущего, он с незначительным числом людей, которые были у него в свите, обратил лик милосердия к наследным [правителям] Самарканда для оказания [им] помощи. В один день он два раза поднимал знамена для сражения с сыновьями Науруз-Ахмад-хана. [Бросались в глаза] многочисленность, превосходство врагов и незначительность отряда войск друзей [Абдулла-хана]. Согласно прекрасному слову прославленного Корана, [где] говорит Аллах, да возвеличится имя его: “Сколько небольших отрядов победило отряд многочисленный с дозволения Аллаха!”[672] — [Абдулла-хан] опрокинул знамя их (т. е. врагов) и вознес звуки барабана победы и торжества до чаши голубого неба.

В это время до великого слуха [Абдулла-хана] довели [известие] о том, что Бурхан-султан, вознамерившись воевать, сражаться, мечтая о битве, выступил для оказания помощи врагам и окружил крепость Кермине с целью захвата [ее]. Когда он узнал о бегстве их (т. е. султанов Самарканда), он также повернул поводья бегства, потерпев поражение, он поспешил в Бухару. Поскольку произошло такое событие, [Абдулла-] хан, по отношению к которому небосвод [является] гулямом, в [месяце] раджаб 964/май 1557 года выступил для завоевания Бухары с целью отомстить [Бурхан-султану]. Вместе с победоносным войском он остановился в местности Чартак[673], которая издавна была стоянкой великих султанов,

Жители крепости, вступив на путь вражды, в долину смелости, приготовились к защите и сопротивлению. Превратив сердца в дом дьявольского наваждения, они вобрали в легкие (букв. “мозги”) кичливости и самомнения воздух спеси и гордыни. Поистине это был народ, исключительный по мужеству и отваге, решительный и мудрый. По смелости и неустрашимости, воинственности и храбрости он не имел себе равных и подобных.

Крепость Бухары благодаря предусмотрительности их (т. е. жителей) имела в избытке большой запас продовольствия и располагала всякого рода оружием, там засело огромное войско в ожидании битвы, готовое к бою и сражению.

Несмотря на то что было лето и люди страдали от зноя, победоносное войско окружило крепость. Оно все время зажигало огонь битвы, [раздувало) пламя войны.

Что же касается Бурхан-султана, то и он с храбрыми воинами, [вооруженными] копьями, мечами и кинжалами, ступая по долине храбрости, совершал смелые атаки, оказывая сопротивление [воинам хана], проявлял исключительное мужество, чрезвычайную отвагу и храбрость.

[Прошло] два-три дня. В среду, рано утром, тюрк рассвета (солнце) вытащил из ножен востока серебряную саблю, накинув на плечи латы цвета киновари, подняв золотой меч, стал гарцевать на коне голубого неба.

Из крепости через ворота, [ведущие] к обильно излучающему свет мазару его святейшества Ходжи Мухаммад ибн Мухаммад ибн Мухаммад ал-Бухари, известного [под прозвищем] Накшбанд[674], да озарится могила его, выступило много народу, огромное войско, числом около двух тысяч человек грешных румийцев[675]. По роду занятия они были стрелками из ружья. Каждый из них в этой области выказывал такое умение, что в темную, мрачную ночь пулей из ружья снимал точку с родинки злого негра. Верхом на конях в чепраках, расшитых золотом, они выступили с решимостью воевать, готовые к битве, сражению. Взяв в руки ружья, закинув через плечо самострелы, они протянули руки храбрости к победоносному войску.

Войско, [по бесстрашию] подобное крокодилу, получив разрешение от великого и славного [Абдулла-]хана [вступить] в бой, с исключительным величием вложило в руки решимости поводья завоевания мира. Воины сели на быстроногих коней, могучих, как гора, [стремительных], как огонь, [плавно движущихся], как вода, и в полном вооружении направились к той несчастной толпе [врагов].

Согласно [хадису]: “Война — хитрость”, [Абдулла-хан] выставил на поле битвы один отряд, и [еще] один отряд он спрятал в засаде. Часть войска он послал вперед, чтобы оно завязало битву с врагами и заставило бежать их в сторону воинов, находящихся в засаде. Тогда они должны были выйти из засады, пришпорить коней храбрости, устремить [их] вперед и вступить в бой с врагами.

Согласно приказу [Абдулла-хана] испытанные в боях храбрецы пошли на врагов. Повоевав немного для виду, они отступили. Враги в сильном изумлении, осмелев, бесцеремонно бросились преследовать победоносное войско [хана]. Победоносное войско внезапно вышло из засады и, [уповая] на силу помощи от Аллаха, обрушилось на заблудшую толпу [неприятеля]. Эту несчастную толпу, которая напоминала Плеяды, [воины Абдулла-хана] при первой же атаке расстроили, уподобив [звездам] Большой Медведицы. Ударом блестящего меча, сверкающим копьем они свалили многих из них (т. е. врагов) с седла на землю. Много народу из той толпы [неприятеля] было убито победоносным мечом. Оставшиеся в живых, разбитые и израненные, обратились в бегство и направились к крепости [Бухары].

В тот день из той вероломной толпы [врагов] был убит Фархад, слепец, который всю жизнь шествовал по каменистой дороге смелости. Стрелок из лука Курбан-шейх, лук которого в войске врагов никто не был в состоянии натянуть, попал в сети пленения.

Единственный наездник [неба] — солнце — достиг зенита над башней небесной твердыни. Мисра: Войска прекратили битву. Храбрецы ристалища смелости [— воины Абдулла-хана] с победой и торжеством повернули поводья назад. Пленных они привели к подножию трона [хана], достойного халифа, и по его приказу их убили победоносным мечом.

На следующий день солнце, лицом подобное Минучихру[676], /95а/ подняло вышитое золотом знамя с решимостью покорить небесную твердыню, мечом, [сверкающим], как алмаз, оно освободило твердыню неба от войск звезд, от полчища светил.

[Выступил] царевич, подобный Дарию, величественный, как Джамшид, звезда в созвездии счастья, жемчужина в шкатулке благородства, то есть могущественный Хусрав-султан. Он [возглавлял] отряд храбрецов, таких, как Науруз кушбеги и другие, сидящих на конях, [быстрых], как молния.

Выступив со стороны ворот великого, доблестного имама Абу Хафса[677], да будет милость Аллаха над ним, он обратил лик гнева к городу. Он зажег огонь битвы и сражения, усилил напряженность боя.

Со стороны крепости [Бухары] с большим числом людей, пеших и всадников, выступил султан Йар-бий, который был в числе прославленных храбрецов, мстительных воителей. Изготовившись к битве, обратив лицо смелости к победоносному войску [Абдулла-хана], он совершил нападение.

Войска с двух сторон обрушились друг на друга. Отряд храбрецов времени, мстители эпохи пришпорили боевых коней для битвы и сражения. Славный [Хусрав-]султан, произведя атаку с отрядом мстительных всадников, разя блестящим мечом, пронзая сверкающим копьем, сразу же перебил этих лжецов, презренных людей, большинство из них он истребил, уничтожил копытами коней, разбивающими гранит. Некоторые раненые, с тысячью трудностей спасшиеся от когтей смерти, направились к долине бегства и, прибежав в крепость, закрыли ворота.

Могущественный [Хусрав-]султан, победоносный и торжествующий, повернул поводья назад, счастливый и ликующий, он поспешил к великому, славному войску [Абдулла-хана]. [Настал] следующий день.

С обеих сторон храбрецы ристалища смелости, воители поля отваги, заострив боевые мечи, пришпорив ратных коней, напали друг на друга, как свирепые львы. Вступив ногами битвы на ристалище сражения, они показали образцы мужества и храбрости. Искры битвы они доносили от самых низких слоев земли до высшей точки небес. /95б/ Огонь битвы, пламя сражения взвились выше Сатурна. Летящие одна за другой стрелы доносили сердцам весть о смерти. Бездушное копье рассказывало душе о раненом сердце.

В тот день с раннего утра, когда показался наездник голубого неба (солнце), и до вечера войска Мавераннахра с двух сторон все время гнали боевых коней друг против друга, превратив полные мести груди в мишень для стрел, терзающих сердца. Наконец войско могущественного [Абдулла-хана] милостью бога, благодаря божьей помощи нанесло поражение войску врага и эту гордую толпу [неприятеля] заставило бежать до [самой] крепости. Словом, в течение долгого времени, многих дней было так: вступали в битву всадники с двух сторон, стрелами они поражали глаза злобных [врагов], острием копья они вскрывали артерии [и проливали] кровь малодушных. В конце концов произошел удивительный случай, странная картина сняла завесу с лица.

Эти слова относятся к следующему случаю. Когда осада [Бухары] затянулась, а положение дел в связи с осадой сильно осложнилось, правитель Бухары устроил совет со столпами государства и эмирами. Было сочтено за благо для устранения трудностей раскрыть врата дружбы перед государем его величеством [Абдулла-ханом], чтобы устранить причину вражды и отчужденности. Ясно, что дела столь серьезные, важные, дела столь большого [значения] следует вручать не всякому, а только в умелые руки. Поводья решения такого рода дел нельзя доверять всякому лицу. Поэтому [Бурхан-султан] обратил [свою] просьбу к высокому порогу его святейшества, достойного [руководить] на пути истины, способного [вести] по пути истины, его святейшества, обладающего достоинством херувима, полюса достигающих степени “васл”[678], помощи исламу и мусульманам, руководителя племен человеческих на земле, раскрывателя милостей [божьих], доставшихся [людям] по наследству и по праву, угодника великого бога, то есть его святейшества Ходжи Джуйбари. Рукой надежды он ухватился за подол заступничества его святейшества [Ходжи]. Согласно содержанию [коранического стиха]: “Ведь согласие — лучше”[679], он просил [Ходжу пойти к Абдулла-хану] шагами примирения и оказать содействие в деле [заключения] мира. Поэтому его святейшество [Ходжа Джуйбари] отправился ко двору [Абдулла-хана], достойному [чертога] Сатурна, вместе с его святейшеством, прибежищем саййидского достоинства, /96а/ солнцем на небе хакиката, небом солнца тариката, шейхом ислама и мусульман, наследником пророков и посланников, руководителем на пути истины, то есть его святейшеством Мир Абу-л-Бака. Хакан, достоинством Джам, [Абдулла-хан], узнав о прибытии его святейшества [Ходжи Джуйбари], направился стопами любви в долину искренности и веры. Почтительно приветствовав [Ходжу], исполнив весь подобающий в таких случаях церемониал по оказанию уважения и почитания, он выразил безмерную учтивость [по отношению к Ходже]. Его святейшество, согласно [стиху]: “И если бы два отряда из верующих сражались, то примирите их”[680], заговорив языком, рассыпающим перлы [слов], дал ему (хану) много добрых советов, тонкие мысли он облек в красивые слова. Он раскрыл уста, чтобы сказать чудесные слова о заступничестве: “Я непременно захвачу от Твоих рабов долю назначенную”[681]. Прочитав [стих]: “А если вы извините, то это — ближе к богобоязненности”[682], [Ходжа] соизволил заявить: “Тот народ, у которого соскользнули ноги верности с места устойчивости, теперь, вступив в долину извинения, раскаивается в том, что сделал, просит о следующем: пусть [хан] простит им грехи и в этом деле последует великому божественному закону. Ведь даже [бог] при всем своем могуществе и величии, когда узнает о проступках и грехах [своих] рабов, в наказании он проявляет медлительность и терпение, всегда, когда входят через двери покаяния и извинения, он их прощает”. Его величество волей-неволей принял во внимание заступничество его святейшества [Ходжи] и, вдев голову в ярмо повиновения, не возразил против благоразумных советов [Ходжи]. Как раз в то время, когда завоевание крепости [войсками Абдулла-хана] затянулось, оно было [достигнуто] благодаря благословению его святейшества [Ходжи Джуйбари].

Рассказ об этом событии следующий. После прибытия его святейшества [Ходжи Джуйбари] пользующийся почетом среди [мужей племени] кушчи Мирза Ака-бий, сын Саййидим-бия, [род] которого из поколения в поколение всегда был уважаемым, не только по предприимчивости, но и по воле судьбы задумал одно дело. В ту самую ночь, когда его святейшество, достойный руководить на пути истины, [Ходжа Джуйбари] изволил прибыть в ставку государя [Абдулла-хана], величественного, как небо, [Мирза Ака] начертал в своем сердце и в мыслях картину убиения Бурхан-султана. На своей земле он спрятал в засаде группу мстительных людей, а сам отправился к нему (Бурхан-султану), вручив поводья [своей] судьбы в руки милости Творца. Прибегнув к хитрости и коварству, он привел его, одного, в свой дом. Тот несчастный, губя [свою] жизнь, не ведал о том, что [его ожидает] смерть в засаде. [Его] душа, /96б/ став беспечной, забыла о бдительности и осторожности и была спокойной. Согласно [стиху]: “Ведь предел Аллаха приходит”[683], для нападения на птицу его души сокол смерти внезапно вылетел из башни, [где начертано]: “Захватит вас смерть, если бы вы были даже в воздвигнутых башнях”[684]. Упомянутый эмир-заде (Мирза Ака), выждав удобный случай в засаде мщения, по милости судьбы выпустил стрелу, [сделав] своей мишенью лоб его (Бурхан-султана). Та толпа, которая поджидала [его в засаде], сразу подняв свои мечи, подобные молнии, одним внезапным ударом покончила с ним.

Дату его смерти заключают слова: “Убитый сыном Саййид-бия”[685]. Маулана Низам Му’ммаи, который составлял стихи-му’амма и [обладал] исключительной способностью отгадывать их, дату смерти его (т. е. Бур-хан-султана) выразил в следующих стихах — му’амма.

Словом, после того как освободились сердца от дел, [связанных] с ним (т. е. Бурхан-султаном), рано утром, когда появились первые лучи солнца, его голову, насадив на конец копья, послали к августейшей свите [Абдулла-хана]. Следующее полустишие содержит дату его убиения:

Его величество [Абдулла-хан], услышав об этом великом событии, вместе с его святейшеством [Ходжой Джуйбари] направился к крепости. Эмиры Бухары, такие, как великий эмир Джан-Али-бий, Назар-бий, султан Йар-бий, и подобные им вместе с прочими воинами и простым народом, не зная, что произошло это событие (убийство Бурхан-султана), выступили против победоносного войска [Абдулла-хана] шагами смелости и подняли руки храбрости.

Когда дерзость жителей крепости перешла всякие границы, забурлил фонтан ханского гнева, и он дал приказ, чтобы победоносные войска [его] окружили крепость, подняв на плечи острые мечи, подняв щиты, подошли к подножию крепости и вступили в битву.

Когда военачальники крепости узнали об этом великом событии (т. е. убийстве Бурхан-султана), они по-настоящему поняли, что у них нет сил воевать и нет возможности противостоять победоносному войску [Абдулла-хана]. От страха у них закипели мозги в голове, желчь — в печени. В растерянности, в смущении они сошли с пути мятежа, со стези надменности и, направившись в долину бегства, покинули башни крепости. Его величество [Абдулла-хан], /97а/ достигнув цели, счастливый, поднял победоносное знамя до высшей точки вращающегося неба. Направляясь в город, [Абдулла-хан] вознес хвалу [богу] в связи с этой победой до купола неба. Сатурн, который является верховным повелителем седьмого [небесного] чертога, с лица невесты славы и величия рукавом счастья и благоденствия стирал пыль грусти и печали. Юпитер, который покоится на почетном ложе шестого неба[688], чтобы отвести взор завистников и дурной глаз недоброжелателей, прочел благословенный стих: “И поистине те, которые не веруют, готовы опрокинуть тебя взорами”[689]. Марс-меченосец, восседающий на троне пятой [небесной] крепости, поднял золоченый меч, чтобы охранять власть [хана], свыкшегося со счастьем.

Победоносный в боях владыка-солнце, который восседает на бирюзовом троне четвертого неба, в виде дара при приветствии рассыпал на макушку судьбы августейшего [хана] драгоценные камни-звезды. Венера, которая является музыкантом на месте пиршества в третьем [небе], стала наигрывать чудесную, вселяющую любовь и безмятежность мелодию и громко запела веселую, вызывающую радость и бодрость песню. До влюбленных она донесла звуки песни: “Мубарак бада, бад” (“Поздравляем”). Меркурий, рассудительный писец, который сверкает на троне второго неба, прочитал [стихи], написанные по случаю поздравления [хана].

Владыка, обладающий полчищем звезд, — луна, которая является властелином на троне первого [неба], на крыше первого небесного чертога забила в барабан радости и веселья. Вселяющие радость и отраду торжественные звуки она разнесла по всей чаше вращающегося небосклона.

[Таким] образом и в таком величии государь, могущественный, как Искандар, [Абдулла-хан] во время султанского завтрака вошел в город через ворота, [ведущие] к благословенному мазару его святейшества Ходжи Накшбанда[690], да освятится тайна его! Он выбрал для себя место и [своим присутствием] ярко осветил очи обитателей той лучезарной местности. Щедрая милость справедливости и доброты его досталась всему народу, [пала] на всех живущих.

Великие саййиды, казии, улемы эпохи, выдающиеся ученые, сладкоречивые, остроумные поэты, которые проводили ночи в молитвах в ожидании такой участи, осчастливленные, поспешили ко двору, похожему на небесную сферу, и поздравили [хана] с победой и торжеством. Горящие в огне тирании [Бурхан-султана люди], униженные в пустыне отчаяния, они были обнадежены благодеянием из облака милостей государя, по отношению к которому небосвод [является] гулямом. /97б/ Они произнесли стих из Корана: “Посмотри же на следы милости Аллаха: как Он оживляет землю после ее смерти!”[691]. Без преувеличения и хвастовства [можно сказать], что для жителей Бухары этот день был словно счастливый праздник, он напоминал веселые и счастливые дни Науруза.

Милость господа превратила просторы этой страны на некоторое время в арену деятельности хакана [Абдулла-хана], величественного, как Джамшид. И, естественно, солнце величия и счастья вновь покрыло сенью спокойствия и [удовлетворения] головы терпящих гнет в этом вилайете, избавило души испытывающих притеснение от стрел злоключений, которые постоянно насылала жестокая рука судьбы из лука притеснителей. Подданные из мрачной страны тирании добрались до источника живой воды[692] справедливости, народы обрели покой на лужайке спокойствия, в цветнике отдыха.

Его величество [Абдулла-хан] приложил такое усердие в восстановлении законов справедливости, что лучи свидетельств и доказательств их будут сиять, как день. В устройстве [дел], касающихся веры и правил шариата, он проявил такое [красноречие], что при упоминании о прелести и свежести тех слов будет краснеть лик времени.

После того как его величество [Абдулла-хан] стопами величия вступил на трон царствования, он укрепился в обители великолепия. Те, кто мечтал о бунте и стремился [поднять] мятеж, были растоптаны судьбой и предопределением, от опасений и страха они лишились силы.

После того как эта страна, как было описано [выше], была побеждена и покорена, его величество [Абдулла-хан] безмерно возблагодарил [бога] за это великое счастье. Он приказал, чтобы ремесленники и [люди, имеющие отношение] к искусству, для приветствия [хана с освобождением] страны собрались в Чарбаг-и Хани, который был построен покойным, прощенным [богом] хаканом Абу-л-Гази Убайдулла бахадур-ханом, да освятит Аллах его доказательство! В то время, когда султан цветов разбивал палатки для соловьев, а на лужайке и в плодовом саду соловей разливался тысячами трелей, /98а/ проворные фарраши [быстро], как первые порывы прохладного ветра, начали стелить ковры. Палатки и шатры, царские палатки они возвели до высшей точки луны. Все свое мастерство и умение применили ремесленники семи климатов для украшения [празднества] и не пренебрегли ни одной мелочью.

Хан, величественный, как Джам, [Абдулла-хан] из султанского дворца направился во дворец для веселья. Он возгорелся сильным желанием [присутствовать] на дружеской, спокойной беседе, на пиру веселья и ликования. В этой подобной раю местности в течение нескольких дней [Абдулла-хан] предавался удовольствиям и веселью и раскрыл врата радости и безмятежности перед охваченными восторгом [людьми]. На этом царском празднестве, которое прошло исключительно хорошо, [Абдулла-хан] изволил оказать безграничные милости, [проявить] уважение к простым и знатным.

Музыканты, играющие, как Венера, [извлекая] из струн уда и чанга звуки высоких и низких тонов, лишали покоя душу и сердце — разума; сердце и душу они наполняли огромной радостью. Сладкоголосые певцы на пиру этого [хана], второго Хосрова [Ануширвана], пели царские песни, [которые] сливались со звуками руда. Радость и веселье, вызванные этими ласкающими сердце песнями, доносились до слуха обитателей самого высокого неба.

На этом высоком собрании по случаю торжества, [связанного с завоеванием] Бухары и вступлением на престол власти [Абдулла-хана], лучший из поэтов, Маулана Мушфики, сочинил прелестную касыду, и, получив [за это] чудесные дары и дорогие подарки, он был отмечен и выделен среди подобных себе [мужей]. Эта касыда следующая:

Да не останется скрытым для сердец умных и проницательных людей, для умов мыслящих и прозорливых [мужей], что [среди стран] семи климатов славится обширностью пространства и обилием богатств область, которая среди знатных и простых людей известна как Мавераннахр. Большая часть ее находится в пятом климате. На западе она начинается в местности, которая лежит на девяносто пятом градусе долготы от Джа-заир-и Халидат[696], что является также долготой Хорезма, [и простирается] до вилайетов Кашгар и Хотан. В широтном направлении [она простирается] от Амуйа[697], что составляет конец четвертого и начало пятого климата, и до Кашгара и Алмалыка[698], находящихся в начале шестого климата. Итак, в таком определении площадь Мавераннахра /99а/ составляет примерно сто фарсахов на двести сорок фарсахов. Некоторые люди определяют область Мавераннахра как страну, расположенную между двумя реками — Джейхуном и Сейхуном. Для описания границ ее определили следующие [пункты]. Начало восточной границы с той стороны, которая обращена на юг, находится в местности Пянджаб[699] и в горной области Бадахшан; та сторона, которая обращена к северу, — это вилайеты Кашгар, Хотан до границ Моголистана, страна уйгуров входит туда же. На западе Мавераннахр граничит с Хорезмом, некоторые считают его входящим в Мавераннахр, другие считают принадлежащим Джурджанскому вилайету[700]. Та западная граница, которая обращена к северу, — это Дашт-и Кипчак, страна узбеков и Туркестан. Та сторона [запада], которая обращена к югу, — пустыня, составляющая пространство между Хорезмом, Хорасаном и Каспийским морем (Бахр-и Хазар). Северная граница Мавераннахра находится в шестом климате, от Алмалыка до Баласа-гуна[701], которые вместе составляют область тюрков (Билад ат-тюрк). На юге Мавераннахра река Джейхун является рубежом между областями Хорасан и Мавераннахр, по этой причине [эту страну] называют Мавераннахр (т. е. то, что за рекой). Некоторые [так] описывают Мавераннахр: “Области его (Мавераннахра) изобилуют плодородными [землями], богатыми городами, многие из них очень большие, и нет местности, где бы не были построены города или села, обработаны земли, [не простирались бы] пастбища. Климат его самый здоровый, вода его — приятнейшая из вод, земли его хороши, вода пресная и протекает по всем его горам и окраинам, земли его — лучшие из земель. Города его: Бухара, Самарканд, Термез, Ходжент. Жители его — лучшие люди, они стойки в вере, в [приобретении] знаний и подвижничестве, они сильны верностью, щедростью, мужеством”.

У поэтов много стихов, бесчисленное множество стихотворений, описывающих города Мавераннахра. Некоторые из них следующие:

То, что писали историки о чудесах Мавераннахра, это следующее. Там в горе имеется пещера, по которой, бурля, течет вода. Зимой она настолько горяча, что, если кто-нибудь входит в эту воду, /99б/ он не может перенести это: она обжигает. Летом она холодна до того, что замерзает. И [еще]. В горах между Туркестаном и Мавераннахром имеется черный камень, [он] горит, как уголь, оттуда харварами[702] возят его в города, и люди его покупают. Когда его сжигают, пепел его становится белым. Его (пепел) употребляют, так же как и ушнан[703], для отбеливания платьев и платков. Имеется еще другой камень: если его опустить в воду, появляются туча, дождь, гром и ветер. Мудрецы говорят, что это [одно] из свойств того камня. Аллах — лучший знаток истинного положения дел!

Жители Мавераннахра всегда славились мудростью. Они известны как мужественные и сильные люди. Рассказывают, что Гуштасп[704] спросил у Джамаспа[705]: “Что мне делать, чтобы мои сыновья были смелыми, войско — послушным, дочери — целомудренными?” Тот сказал: “Возьми войско из Мавераннахра, жену — из Рума, живи в Балхе”. Халиф Ма'мун[706], для [того чтобы] воины были образцовыми, приказал [набрать воинов]: одного человека — из Мавераннахра, двух человек — из Сирии, одного человека — из Ирака. В дни господства ислама, во время правления Саманидов Мавераннахр был хорошо благоустроен, в особенности Бухара, которая была столицей их (т. е. Саманидов).

О Бухаре [упомянул] глава красноречивых, лучший среди проницательных людей Ата ал-хакк ва-д-дин Малик Джувайни, брат сахиб дивана ходжи Шамс ад-дина, именем которого украшен текст “Шамсиййа”[707], и потому [это произведение] получило название “Шамсиййа”. В “Тарих-и Джахангуша”, что является произведением, [написанным] пером, рождающим жемчуга [слов], о достоинствах Бухары [Джувайни] написал так: “Среди восточных городов Бухара является куполом ислама, в тех странах она подобна Мадинат ас-саламу (т. е. Багдаду). Окрестности ее прелестны от сияния света факихов[708] и улемов, вся она украшена [ввиду пребывания] красноречивых поэтов. Издревле в течение веков Бухара была средоточием улемов разных религий”[709].

[Слово] “Бухара” происходит от “бухар”, что на языке магов обозначает “источник знаний”. Это слово близко к слову идолопоклонников Уйгурии и Хитая, у которых храм, являющийся местом [хранения] идолов, называется Бухар. Настоящее название города было Лумджикат.

Абу Наср Ахмад ибн Мухаммад ибн Мухаммад ал-Кубави говорит: “Мне рассказал кази ал-анам, величайший имам устад Шамс ад-дин Абу Бакр ибн Мухаммад ибн Али ибн ал-Фазл аз-Заранджи, а он сказал: Мне рассказал шейх ул-имам Абд ал-Малик ибн Абд ар-Рахман ас-Санбари, а он сказал: Мне рассказал Абу Хафс Ахмад ибн Хамдан ал-Факих, а он сказал: Мне рассказал Абу Амр Башир ибн Асаф ибн Мансур, а он сказал: /100а/ Мне рассказал Мухаммад ибн Сахм в 286 году”, а он — от Хаджаджа ибн ал-Ансари, а он — от Мухаммада ибн Кайда, а он — от Абу Харун ал-Абди, а он — от Раби’ат ас-Сугди, а он — от Хузайфа ал-Йамана[710], да будет доволен им Аллах, который сказал: “Пророк, да благословит его Аллах, да приветствует, сказал: „Вскоре после моей кончины будет завоеван город в Хорасане под названием Бухара, что за рекой, называемой Джейхун. Это земля, оберегаемая [божьей] милостью, она окружена ангелами, [пользуется их] помощью. Жители ее спят на ложе [спокойствия], как прославленные на пути великого Аллаха, известные, как [сражающиеся] мечом на пути Аллаха””. Он (Абу Наср ал-Кубави) говорит: “Этот хадис привел в своей книге Мухаммад ибн Джа’фар [Наршахи], однако он не привел иснад[711] его, а мы привели вместе с иснадом, чтобы это послужило свидетельством подлинности хадиса”. Автор книги “Тарих-и Бухара” Абу Бакр Мухаммад ибн Джа'фар ан-Наршахи в своем сочинении рассказывает: Мугира Шу’ба[712], да будет доволен им Аллах, рассказывает: “Пришел я к эмиру правоверных Осману ибн Аффан, да будет доволен им Аллах, а он уже посадил перед собой Ахнафа ибн Кайса[713]. [Халиф] сказал [Ахнафу]: „Нужно [тебе] отправиться в Хорасан. Если тебе удастся завоевать [его], войди в город Бухару и окажи милость жителям ее, ибо это благословенный город””. Он (Абу Наср ал-Кубави) говорит: “До нас дошел [один хадис] с иснадом”. Хузайфа ал-Йаман, да будет доволен им Аллах, сказал: “Однажды эмир правоверных Омар ибн ал-Хаттаб, да будет доволен им великий Аллах, говорил о Хорасане и неодобрительно отозвался о нем. Эмир правоверных Али ибн Абу Талиб, да будет доволен им Аллах, сказал: „Извини, о Омар, ведь у господа, велик он и славен, в Хорасане есть город, который называют Бухара. Знаешь ли, что это за место? Великий господь в день воскресения из мертвых пощадит Бухару и жителей Бухары. Когда другие люди будут испытывать страх в день Страшного суда от ужасов Судного дня, им (жителям Бухары) придет радостная весть о рае”. Тогда Омар сказал: „Как прекрасны жители Бухары! Каждую ночь господь великий смотрит на них благосклонным взором, он простит любого из их племени, кого только захочет””. Эти два хадиса привел вместе с иснадом кази Абу Бакр Заранджари. Ахмад ибн Наср говорит, что у Бухары много названий, однако название “Бухара” наиболее известное. И ни у одного из городов Хорасана нет стольких названий. В одном из хадисов Бухара называется Фахира (Славная). Ходжа имам Захид Ва'из Мухаммад ибн Али ал-Науджабади[714] передает хадис со слов Салмана Фариси, да будет доволен им Аллах! [Салман Фариси] сказал: Пророк, да благословит его Аллах, да приветствует, изволил сказать: “Джабра'ил, посредник [между Аллахом и пророками], сказал: „В землях востока есть страна, которую называют Хорасан. В день воскресения из мертвых три города его будут украшены рубином, жемчугом и кораллом. Они будут сверкать. /100б/ Вокруг этих городов будут ангелы, [они вознесут] хвалу и славу [богу]. В день Страшного суда с почетом, уважением приведут жителей этих городов на место сбора, словно невесту, когда приводят [ее] в дом жениха. У каждого [из этих городов] будет семьдесят тысяч знамен. Под каждым знаменем будут находиться семьдесят тысяч мучеников за веру. Под покровительством каждого мученика за веру найдут защиту семьдесят тысяч единобожников, говорящих по-персидски. Во все стороны от этих городов — вправо, влево, вперед и назад, на [расстоянии] двух дней пути — везде будут находиться мученики за веру”. Пророк, да благословит его Аллах, да приветствует, спросил: „О Джабра'ил, назови имена этих городов”. Джабра'ил сказал: „Первый по-арабски называют Касимиййа, по-персидски — Вашгирд[715], второй по-арабски [называют] Самранат[716], по-персидски — Самарканд, третий по-арабски [называют] Фахира, по-персидски — Бухара”. Пророк спросил: „Почему ее называют Фахира?” Джабра'ил сказал: „Потому что в день воскресения из мертвых она будет гордиться среди всех городов множеством мучеников за веру”. Пророк сказал: „Да благословит Аллах [мучеников] в Фахира, да очистит сердца их в благочестии, да приумножит их дела и деяния добром для моего народа””[717]. Вот почему жители Бухары по милосердию, чистоте веры и убеждению не имеют подобных себе [нигде] от востока до запада. Он же (т. е. Мухаммад ибн Джа'фар) говорит: В “Хазаин ал-улум” (“Сокровищнице знаний”)[718] Абу-л-Хасан Нишапури пишет: “Причина постройки цитадели Бухары следующая. Сийавуш ибн Кайкавус[719] бежал от своего отца. Переправившись через Джейхун, он пошел к Афрасиабу. Афрасиаб обласкал его и выдал [за него] замуж свою дочь. Рассказывают, что [Афрасиаб] отдал ему все свое имущество. Сийавуш пожелал оставить после себя след в этих странах, ибо он знал, что жизнь будет скоротечной и не выкажет ему верности. Итак, он приказал построить цитадель Бухары и большей частью жил там. Когда между ним и Афрасиабом клеветой [посеяли вражду, Афрасиаб] убил его. Его похоронили в той же цитадели, внутри крепости, при входе (букв. „когда входишь”) в восточные ворота, которые называются воротами „Ках-фурушан” (Продавцов соломы), а также называют „Ворота Гурийан””[720]. Огнепоклонники Бухары по этой причине почитают данную местность. Ежегодно в день Науруза до [восхода] солнца каждый приносит туда одного петуха. У жителей Бухары имеются плачи по случаю убийства его (т. е. Сийавуша). Они известны во всех вилайетах. Музыканты положили их на музыку и называют их “Плач магов”. Эти слова [произносятся] более трех тысяч лет. Некоторые говорят, что [Бухарскую цитадель] построил Афрасиаб. Эта цитадель разрушилась и в течение [многих] лет оставалась [в таком виде]. Когда Бидун бухархудат[721] стал правителем ее (Бухары), он восстановил эту крепость. Он пожелал построить в ней дворец. Он два раза строил [его, но дворец] разрушался. Наконец по совету мудрецов построили [его] с семью каменными колоннами наподобие Большой Медведицы. /101а/ [После этого] он уже больше не разрушался. Удивительно то, что, с тех пор как был построен этот дворец, ни один государь, выступив из него, никогда не возвращался без победы над врагом. Другое чудо заключается в том, что, с тех пор как появилось это здание, ни один государь, ни из мусульман, ни из неверных, не умер в нем естественной смертью, кроме благородного отца его величества [Абдулла-хана], то есть хакана, великого, как Искандар, [Искандар-хана], который в нем отдал клад жизни ангелу смерти и перенес пожитки жизни из этого тленного мира в мир вечный, как об этом будет подробно написано в своем месте.

В конце эпохи династии Саманидов эта крепость была разрушена и оставалась [в таком виде] в течение нескольких лет. Арслан-хан[722] восстановил ее, он построил ее еще лучше, чем [она] была [раньше]. Здесь он устроил свою резиденцию. В глазах народа эта крепость пользовалась большим почетом.

Когда хорезмшах[723] в одном из месяцев 534/1139-40 года прибыл в Бухару, от имени султана Санджара правил в Бухаре эмир Занги Али. [Хорезмшах] захватил его [в плен] и убил. Он разрушил крепость.

В одном из месяцев 536/1141-42 года, когда Алптегин[724] по приказу Гурхана взял Бухару, он восстановил [крепость].

Словом, Бухара издревле славилась (букв. “красовалась”) мягкостью климата, обширностью пригородов, обилием богатства и скота. С тех пор как она существует, она была местом слияния морей улемов [различных] племен, источником прозрачной воды милостей, родником красноречия, мастерской одежды красоты.

В “Тарих-и ал-и Саман”[725] [говорится], что окрестности ее (Бухары), двенадцать фарсахов на двенадцать фарсахов, были благоустроены, [кругом виднелись] сады, поля и селения. С тех пор как существует этот вилайет, он был благоустроенным и цветущим. В особенности в дни правления его величества [Абдулла-хана], ныне, в девятьсот девяносто третьем году хиджры, он с каждым днем становится все краше. Согласно [изречению]: “Народ следует вере своих государей”[726], в подражание его величеству [Абдулла-хану] каждый из столпов государства построил великолепные здания, как-то: рабаты, мечети, мосты, сардаба[727]. Много земельных участков и недвижимого имущества [этого вилайета хан] превратил в вакф[728] для того, чтобы улемам, отшельникам, благочестивым людям и богомольцам предоставить средства к существованию.

В окрестностях ее (Бухары) в любом направлении, куда бы ни [пожелали] пойти, ни в пустыне, ни в степи, не осталось такой местности, где бы путешественники, останавливающиеся на ночлег, должны были [ночевать] в степи. О благотворительности его величества благословенного [Абдулла-хана] и столпов его государства и о разного рода благотворительных учреждениях будет рассказано в заключение книги, если пожелает Аллах великий, господь миров.

/101б/ После того как его величество [Абдулла-хан] утвердился на троне великой державы в куполе ислама — Бухаре, поначалу он не счел нужным оставлять бухарское войско при [своем] высоком дворе. По этой причине султан, подобный Хосрову [Ануширвану], Хусрав-султан с одобрения [Абдулла-]хана, повелевающего, как Искандар, увел с собой в Шахрисябз эмира Джан-Али-бия ибн Джултай-бий наймана, Джулма оглана, Назар-бий ибн Аймин-Баки-бия наймана и других. Поводья разрешения важных дел дивана он вручил в руки обладания некоторых из них. Наместник [Абдулла-хана] Ибадулла-султан попросил у его величества [Абдулла-хана] храброго эмира султан Йар-бий дурмана, назначил [последнего] своим аталыком и отправился в Сагардж, который тогда был его союргалом. Когда прошло некоторое время с начала царствования победоносного [Абдулла-хана], в преисполненном благородных помыслов благословенном сердце [хана] возникла следующая мысль: “Поскольку Несефский вилайет издавна был подвластен Бухаре, следовательно, ясно, что всякий, кто является правителем ее (т. е. Бухары), тот является владельцем и его (т. е. Несефа). Поэтому представляется правильным, чтобы все подвластные земли Бухары вошли в сферу [моего] господства”. Согласно с этим в первых числах [месяца] рамазана упомянутого (964/июнь 1557) года по приказу прославленного храбростью государя [Абдулла-хана] Хусрав-султан немедля тронул боевого коня и в полном блеске и великолепии отправился для осады Несефа. В то время правителем Карши был Худайберди-султан. Когда он узнал о походе его величества, он шагами старания вступил на путь вражды и поспешил в долину войны. Тотчас приготовив средства для защиты крепости и орудия для отпора [воинам хана], он поднял голову вражды. Он привел с собой людей, сколько мог, и укрылся [в крепости]. Когда прошел месяц со дня начала осады [Несефа], государь, величественный, как Искандар, [Хусрав-султан] по просьбе некоторых столпов государства отсрочил завоевание этого вилайета и отправился в столицу [своих] владений, то есть в Шахрисябз. [Он думал], что Худайберди-султан испугается нападения славного войска и Несефский вилайет без труда и заботы окажется под его (Хусрав-султана) властью. Он оставил своего счастливого брата Дустим-султана в Касби и начертал письмена о завоевании этого вилайета на скрижалях его души.

В это время правитель Кашгара, хан, подобный дервишу, Рашид-хан отправил в Самарканд султана Са’ид-султана с войском, со свитой, барабаном и знаменем. В месяце тир[729] упомянутого (964/1557) года названный Са’ид-султан с огромной армией, неисчислимым войском прибыл в Самарканд, в землю, подобную райскому саду, и вступил на трон /102а/ власти, на престол господства.

Когда прошла зима и совершенно прекратились холода месяца дей[730], [наступила] ранняя весна 965/1558 года, сады и луга покрылись шелком семи цветов, степь стала предметом зависти китайской картинной галереи.

И тогда победоносный хан [Абдулла-хан] с вооруженной ратью, с оснащенным войском направился к Несефу. Он окружил его крепость, уподобив [ее] точке в центре [круга], и всем своим людям приказал [делать] подкопы.

В то время из Самарканда к крепости Несеф прибыл также султан Йар-бий на помощь Худайберди-султану. Все время он прилагал исключительное старание и усердие, чтобы дать отпор победоносному войску [Абдулла-хана]. Он постоянно побуждал и подстрекал людей внутри [крепости] оказывать сопротивление победоносному войску [хана], сражаться [с ним]. Храбрецы обеих сторон непрерывно шествовали дорогой вражды и битв. Охваченные жаждой битвы, они вступали в бой, сражение. В частности, Мирза Ака-бий, Науруз кушбеги, брат мирзы Валиджана, Аким хаджи, тронув боевых коней, совершили налет на ворота и вихрем атаки подожгли гумно надменности и самомнения врагов.

Победоносные эмиры [Абдулла-хана] с [разных] сторон в нескольких местах вырыли подземные ходы, подвели их под крепостной ров и подкопались под стены и башни крепости. В конце концов, по уведомлению людей, находящихся вне стен крепости, жители внутри [крепости] узнали о подземных ходах и тотчас же поспешили их уничтожить. План стремлений [эмиров Абдулла-хана] не совпал [с волей] судьбы, картина завоевания осталась за завесой отсрочки и не открыла лица.

Когда время осады затянулось и достигло двух месяцев, эмиры обеих сторон стали встречаться друг с другом и заговорили о мире следующим образом: “Пусть Несефский вилайет войдет в сферу власти [Абдулла-]хана, подобного Искандару, а взамен этого Худайберди-султан возьмет Сагарджский туман”. Как только картина перемирия показала свой лик, его величество [Абдулла-хан] направился к столице величия — [Бухаре]. /102б/ Ибадулла-султана, наместника, он привел с собой в Бухару и пожаловал ему три тумана этого вилайета. Он присоединил к Каршинскому вилайету Шахрисябз и послал указ [об управлении] этими [землями] храброму султану Хусрав-султану.

В этом же (965/1558) году Чарджуй вошел в сферу власти хакана, подобного Искандару, [Абдулла-хана], похожего по нраву [на пророка] Мухаммада. Объяснение этого события следующее. Когда победоносный государь [Абдулла-хан] утвердился на троне величия и власти и лучезарное солнце его справедливости, милосердия и милости засияло над головами обитателей мира, в Чарджуе правил Хайдар-ходжа, который был отцом жены Бурхан-султана. Он не вдел голову в ярмо повиновения его величеству [Абдулла-хану]. По этой причине [Абдулла-хан] сначала [призвал] Хуши-[бия] Дираза (“Длинного”), принадлежащего к племени нукуз, обласкал его подобающими обещаниями и с отрядом тюрков послал на войну против Чарджуя. Жители Чарджуя, узнав о походе победоносного войска, уже видели свои головы [привязанными] к кольцу седельных ремней[734] [воинов Абдулла-хана]. Несмотря на это, выразив единодушие, с большим количеством тюрков они встали на берегу реки против благословенного войска [хана] и выстроили ряды. Они взяли в плен Хуши-бия и разбили остатки войска [Абдулла-хана]. Это событие стало известно всюду. Тогда некоторые воины Бурхана, такие, как Раджаб-бий, Имам-Кули чапук, Мухаммад-Риза, и подобные им, которые после убийства Бурхан-султана бежали в Балх, прибыли в Чарджуй, чтобы оказать помощь Хайдар-ходже. Они переправились через реку Амуйа и с целью совершить нападение на войско [Абдулла-хана] направились в Йайчи[735], которое подвластно Каракулю. Для отражения их его величество благословенный [Абдулла-хан] вновь назначил [отряд, где были] эмир Джан-Али-бий, Джан-Пулад-бий ушунь. Благодаря заступничеству кыблы государей, Каабы справедливости и верности, полюса полюсов его святейшества Ходжи Джуйбари Джан-Али-бий в то время получил должность аталыка его величества [Абдулла-хана]. Упомянутые эмиры, сочтя врага [как бы] несуществующим, не обращая [на него] никакого внимания, направились к той смелой толпе. Они также не достигли цели в битве с врагами и вернулись обратно. Враги переправились через реку и пошли в Чарджуй. Хайдар-ходжа оказал им великие почести, безграничное, беспредельное уважение.

В это время по воле судьбы и из-за силы счастья хана — покорителя мира [Абдулла-хана] Хайдар-ходжа переселился из тленного мира в мир вечный. Его племянник Джан-ходжа по совету той группы [сторонников Хайдар-ходжи] поднял голову вражды [к Абдулла-хану]. В конце концов между ним [и той толпой] произошла окончательная ссора, и в связи с этим Джан-ходжа выразил покорность [Абдулла-хану]. Та толпа [сторонников Хайдар-ходжи] с высшей точки могущества сразу же низверглась в бездну ничтожества, /103а/ из этого мира переселилась в царство наказания (т. е. погибла). Разъяснение этого события следующее. Власть над этим вилайетом утвердилась за Джан-ходжой. Тогда сторонники Бурхана, храбрые мужи, привели некоего саййид-заде и объявили его сыном Бурхан-султана. Они убили сына ходжи (т. е. Джан-ходжу) и посадили на трон власти султана Саййид-заде. По этой причине приверженцы Хайдар-ходжи вместе с жителями Чарджуя поспешили напасть на эту упрямую толпу (сторонников Бурхана). Взявшись за проливающие кровь копья и боевые мечи, они скрутили руки этой толпе притеснителей, истребили ту толпу [людей], у которых мозги были [пропитаны] чувством высокомерия, не дали [им] поднять головы. После этого события, во-первых, из Мерва прибыл в Чарджуй Арах-ходжа Саййид Атаи и при поддержке Пайанда-Мухаммад-султана вступил на престол в этой стране; во-вторых, по повелению его святейшества, святого по достоинству, заслуживающего [вести] по пути истины, угодника великого бога, то есть Ходжи Джуйбари, Арах-ходжа вдел голову покорности в кольцо повиновения его величеству и передал Чарджуйский вилайет вельможам его величества [Абдулла-хана].

Славные страницы [деяний] носителей власти украшены надписью: “Подлинно Аллах любит обладающих высокими помыслами”[736]. Из-за исключительно высоких помыслов они прилагали большое старание для того, чтобы прославиться и заслужить доброе имя. [Согласно стиху]: “И усердие ваше отблагодарено!”[737], они искали всякого рода способы и средства, чтобы передать [потомкам] достойные похвалы качества, привить похвальные нравы. Согласно содержанию прекрасных [стихов]: “И соделай меня языком правды среди последних”[738], проницательные люди стремились оставить свои имена на страницах времени, в книгах судьбы так, чтобы поток событий тленного мира не смог смыть их, ураган мятежей и смут не разрушил, не уничтожил бы [их]. [Муж], обладающий совершенным умом, прозорливый мудрец стремится воздвигнуть такое здание, чтобы пыль из праха холмика времени не скрыла бы красоту его лика.

[Цель] изложения этих мыслей, написания этих слов заключается в следующем. С божьей помощью и благодаря милости небес ханский трон, престол власти утвердился за его величеством могущественным [Абдулла-ханом], и просторы вселенной полностью украсились светом справедливости и милосердия его величества. [Хан] всегда стремился [оставить] прочные следы великодушия, славное имя, добрую память [о себе]. /103б/ Избранный сонм [мужей, о которых сказано]: “Это те, кому Мы даровали книгу, и мудрость, и пророчество”[739], те, которые являются благородными людьми, в молельне во время молитвы выражают признательность [богу] за эту великую милость и присоединяют [к своей молитве] другие крупные жемчуга [слов]: “Господь мой, дай мне мудрость и присоедини меня к праведникам”[740]. [Абдулла-хан] относился с исключительной любовью, с полной искренностью и верой к его святейшеству, [ведущему] по пути истины, любимцу великого бога, то есть Ходже Джуйбари, Поэтому он начертал в сердце намерение воздвигнуть над лучезарной могилой доблестного имама Абу Бакра Са’да, который является великим дедом этого путеводителя людей (Ходжи Джуйбари), высокие здания ханака, мечети и медресе и украсить местность вокруг них всякого рода красивыми парками и разными приятными, прелестными садами. Для [осуществления] этого в 966/1558-59 году [хан] приказал искусным инженерам, проницательным философам избрать счастливую звезду, определить [благоприятное] время для постройки [зданий], чтобы опытные зодчие, умелые строители под счастливой звездой, в благоприятное время заложили фундамент высоких зданий, [великолепных], как рай.

Каждое утро, когда зодчий земного шара становился на небесную стену[741], чтобы наполнить просторы земли [светом], опытные мастера, рабочие, искусные наемные рабочие проявляли исключительное мастерство в своем деле. [Они трудились] до тех пор, пока чаша весов сверкающего, как золото, солнца не склонялась к горизонту на западе. От платы за труд, [которая] им давалась полной мерой, сердце каждого из них наполнялось радостью, и все благодарные [за то, что оценили их] благородное усердие, довольные и радостные расходились по своим домам. Благодаря усилиям мысли государя, подобного Искандару, [Абдулла-хана], его стремлениям и помыслам, творящим чудо, за короткое время было закончено такое сооружение, которое могло быть построено лишь в течение долгих дней, многих месяцев, примерно за десять лет.

Землю [вокруг него], подобную райскому саду, обширную, как широта высоких помыслов благородных людей, украсили различными плодовыми деревьями. В центре соорудили очень красивый, прелестный бассейн, подобный райскому источнику. Он сверкал, как око солнца. Поистине эти здания столь велики и столь возвышенны, что без усилий и хвастовства зодчий воображения был не в состоянии представить себе такого рода великолепные сооружения; живописец ума бессилен начертать подобные обширные здания. Каждое из этих чудесных зданий имеет высокие купола, недосягаемой [высоты] своды, /104а/ расписывая которые искусные художники и счастливые мастера приложили большое старание и усердие. Поверхность куполов и сводов они покрыли ляпис-лазурью и золотом, украсили чудесными рисунками и редкими узорами. С исключительной тонкостью и изяществом они облицевали [их] различными изразцами и плитками.

В высокой мечети его кроме отправления [ежедневной] пятикратной молитвы совершают и пятничную молитву. Приятноголосые чтецы Корана, читая нараспев Коран, заставляют кружиться [от волнения] высочайший сонм [ангелов] на небе. В его медресе постоянно ведет занятия один из ученейших улемов и почтенных ученых, он занимается вопросами, касающимися подлинных знаний, и исследованиями в области теологии. Он получает полную часть, огромную долю из вакфов августейшего [хана]. Ученики здесь также получают содержание, гордые и счастливые, они всегда спокойно учатся и пользуются [благами]. Каждый день служители [этой] благословенной ханаки, согласно [стиху]: “Они кормят едой, несмотря на любовь к ней, бедняка, сироту и пленника”[742], проявляют усердие, чтобы накормить бедных и немощных [людей]. Посетители этих прелестных мест получают всякого рода приятную и вкусную еду.

К северу от [этой] обильной светом могилы для его величества счастливого [хана] заложили такой чарбаг[743], который является предметом зависти высочайшего рая. Благоухание его ласкает душу, [ее нежит] зефир, напоенный лучшим ароматом алоэ и амбры. Он был построен наилучшим образом, наподобие китайской картинной галереи, так, что, с тех пор как возник мир, появилась вселенная, никто не мог указать [сад], подобный ему.

С четырех сторон этот сад, похожий на райский, украшен всякого рода плодовыми и другими деревьями, [как-то]: кипарисом, ивой, горным кипарисом, чинарой, виноградником, /104б/ [а также) яркими цветами, [являющимися] предметом зависти райских гурий.

От городских ворот до сада, что составляет примерно один фарсах, по обеим сторонам дороги, провели каналы, обсадили их ивовыми деревьями, чтобы его величество [Абдулла-хан] во время проезда находился в тени.

Столпы государства, вельможи его величества [Абдулла-хана], такие, как эмир Халифа, которому в то время было присвоено высокое звание мухрдара[745], приложили все старание для завершения [постройки] упомянутого сооружения.

Могущественный эмир Джангельди-бий, почтенный эмирзада Валиджан мирза и Джултай-бий в таком виде и порядке, [как описано выше], устроили вокруг благословенного мазара цветники и сады, украсив [его] чрезвычайно. Утром и вечером они прилагали все усилия и неимоверное старание. Благодаря силе ханского счастья и большим стараниям могущественного [хана] сооружение было завершено за короткий срок. У чудодейственных взоров проницательных людей оно нашло полное одобрение. Время от времени хакан, величественный, как Джамшид, приезжает отдохнуть в этот прелестный сад, плодовый сад, подобный райскому. В беседке для пиров он стелет ковер веселья и радости, ковер увеселений и приятного времяпрепровождения. [Здесь] дерево радости и веселья, бутон удовольствия и безмятежности вселяет в сердце удивительную радость, прелестная роза вызывает восторг у зефира. Есть надежда на великого бога, что лужайка благоденствия и цветник счастья его величества [Абдулла-хана] благодаря дождю [божьей] милости всегда будут свежими и цветущими. По этой причине всегда будут цветущими сады страны и народа, а пальмы сада величия и великолепия обретут свежесть и небывалую красоту.

В этом (966/1558-59) году в сердце государя, у которого корона — солнце, венец — луна, [в сердце], порождающем драгоценные камни [мыслей], возникло желание жениться. Это соответствовало прекрасно нанизанному слову всевышнего, всемилостивого бога: “...то женитесь на тех, что приятны вам, женщинах”[747] — и изречению вождя людей [Мухаммада], мир над ним: “В мире мне нравились три вещи, одна из них — женщина”[748]. Согласно великому обычаю и приятному долгу, [соответствующему хадису]: “Женитесь, размножайтесь, рожайте”[749], в лучезарном, как солнце, сердце хана — покорителя стран явственно проступило стремление к брачной жизни. Всему миру и всякого рода людям ясно и понятно, для всех очевидно и несомненно, что рождение детей, продолжение рода невозможно без женитьбы и бракосочетания.

Словом, сотворение и рождение [людей] согласуется с тем, что [говорят] пророки и праведники, предтечи нашего пророка, благословение и приветствие им!

В соответствии с этим его величество могущественный [Абдулла-хан] обратился к его святейшеству Ходже Джуйбари, достойному вести по пути истины, постигшему хакикат, следующему по пути тариката, совершенному муршиду[750], выдающемуся среди просвещенных людей, угоднику великого бога, нашему имаму и нашему вождю. [Ходжа Джуйбари] послал в Мерв к Пайанда-Мухаммад-султану ибн Дин-Мухаммад-султану своего великого, благородного сына, махдумзада мира и обитателей мира, свет очей мира и обитателей мира его святейшество Ходжу Калана, да будет долгой его жизнь! Вместе с Ходжа Каланом [хан] послал его высочество, прибежище эмирства, облеченного властью, столп державы, достойного доверия государства Низам ад-дина эмира Ни’матуллу, известного, как эмир Халифа. За долгую службу при дворе его величества [Абдулла-хана] этот эмир был отмечен на страницах времени среди прочих эмиров. С искренностью, исключительной чистосердечностью он причислял себя к муридам и последователям его (т. е. Ходжи Ислама). Следуя изречению [пророка]: “Вступление в брак — мой закон, тот, кто не последует моему закону, тот не мой”[751], [он должен был] сосватать какую-нибудь благородную девушку из ханского дома, из султанского рода для его величества [Абдулла-хана, который являет собой то, что сказано в стихах].

Пайанда-Мухаммад-султан выразил полное удовлетворение и радость по этому случаю. После того как он оказал безмерный почет, исключительное уважение, безграничное почтение [к Ходжа Калану], со всей учтивостью он послал в Бухару свою сестру Махд-и Улйа-султаним. Среди благородных девиц, добродетельных и честных женщин она была /105б/ оком и светочем в султанском роду, светом в ханском доме. Ее сопровождали некоторые столпы государства и вельможи его высочества [Пайанда-Мухаммад-султана]. Михаффа[752], инкрустированная всякого рода жемчугами, различными сверкающими драгоценными камнями, прибыла в стольный город Бухару. Его величество [Абдулла-хан] исполнил условия встречи [невесты]. Он приказал, чтобы по случаю [его] женитьбы, бракосочетания устроили пир, подобный райскому, торжество, которое явилось бы предметом зависти высочайшего рая. Согласно с этим славные эмиры, почтенные везиры, опоясав поясом служения талию, подобную сахарному тростнику, приготовили все необходимое для веселья, царскую палатку и шатер они подняли выше неба, до чертога Сатурна. Устроив веселый пир, они вызвали радость и ликование. Весельем они раскрыли двери удовольствия и безмятежности для властителей. Когда был расстелен ковер увеселений, придворные [Абдулла-хана], способные вступить в единоборство с Бахрамом, и другие столпы [государства, окруженные] почетом и уважением, украсили [собой] расписанные золотом сиденья. Великие саййиды, благородные имамы, знать, торговцы и люди прочих сословий согласно их рангу, соответственно их положению заняли [свои] места. В золототканых парчовых халатах луноликие [слуги], подобные Венере, внешним видом напоминающие Юпитера, похожие на солнце, обслуживали [гостей]. Расставлены подносы, инкрустированные сверкающими драгоценными камнями, полные золотых сосудов, серебряных чаш, на каждом из них поставлены золотые чаши, украшенные всякого рода рубинами и жемчугами. Были приготовлены различные напитки и кушанья согласно со смыслом [слов]: “Это собрание [людей] такое, что им есть известное пропитание, различного сорта фрукты, их множество”[753]. В собрании [событий] эпохи, на страницах дней и ночей запечатлелись сотни картин и сцен радости и восторга.

После того как полностью закончились приготовления к этому царскому пиру, царскому празднику, последовал приказ августейшего [Абдулла-хана], чтобы астрологи со светлым умом, прозорливые звездочеты представили бы пред проницательные очи [хана] астролябию, которая правильно, как зеркало, определила бы [состояние звезд], а сетка ее была бы как истинный друг тонкостей мысли, [как] евнух сокровенных тайн прозорливости.

[Хан приказал] выяснить истинное положение движения вращающегося неба, расположение неподвижных звезд и планет и выбрать момент, когда можно, было бы возвести солнце счастья до высшей точки веселья. [Он велел также] по гороскопу определить счастливое время, чтобы звуками радости, торжественными звуками, выражающими восторг, наполнить всю обитаемую четверть земного шара, весь вращающийся небосвод.

Ученые, проницательные, как Юпитер, мудрецы, [ум которых] возносится до Плеяд, внимательно и усердно изучили силы отцов на небесах, матерей внизу[754] и почтительно представили государю гороскоп.

На этом высоком собрании, высокодостойном месте на ковре почета, на величественных подушках расселись казии, благородные имамы, улемы различных стран и областей. Они выяснили вопросы, [касающиеся] вступления в брак [хана], и условия его. Спросив [вступающих в брак] о согласии [на брак] и убедившись в [их] согласии, они заключили брачный союз по правилам ханифитского толка. Судьба от исключительной радости, восторга высунула язык для поздравления, руку — для рассыпания [золота]. Возгласы “да здравствует” время вознесло до купола бирюзового [неба] и [наполнило ими] все семь небес.

О боже, да будет всегда его величество на пиру счастья; на троне величия и славы, да созреют в ветвях его упований плоды достижения желанной цели, да раскроется бутон вечной радости в розовом кусте [его] надежд, да раскроет лик невеста его желаний перед зеркалом благополучия.

Когда его величество могущественный [Абдулла-хан] воссел на трон власти, на престол царствования и счастья, на лике положения дел, на челе надежд подданных засверкали лучи справедливости и свет милости его величества.

Помыслы августейшего хана устремились на искоренение зла, на подавление всяких гнусных мятежей, /106б/ которые были вызваны коловращением судьбы в дни правления того несчастного [Бурхан-султана и коснулись] благородных и простых людей во всем этом благоденствующем (Бухарском) вилайете. Он стер с лица земли всякого рода чуждые обычаи и бессмысленные ереси, так же как мятежи и проявление тирании.

В это время из Балха от Пир-Мухаммада, дяди по отцу его величества [Абдулла-хана], неожиданно явился человек и сообщил [следующее]: “Правитель Бадахшана Шах-Сулайман и его сын Ибрахим-мирза с войском, многочисленным, как лучи солнца, бесчисленным, как капли в туче, тронули коней мятежа. Они посыпали головы счастья прахом вероломства, забили головы сильным желанием захватить Балхскую крепость и направили знамена смелости к той стране. Просьба к преемнику престола его величеству [Абдулла-хану] заключается в том, чтобы он не откладывал выступление и сразу же направил победоносные знамена в ту сторону”.

Когда могущественный хан [Абдулла-хан] услышал об этом, он твердо решил направиться в ту сторону и дал приказ о сборе войска, [могущественного], как небо. Сам он с небольшим отрядом военачальников, горделивых придворных, таких, как распорядительный, чистосердечный эмир Турум-бий дурман, Джангельди-бий утарчи, Тиниш-бий джалаир, Кул-баба кукельташ, Аким-бий джалаир и его брат мирза Валиджан джалаир, Науруз-бий кушбеги, Куджар йасаул и другие, тотчас же направился к Балху.

Когда окрестности Касби стали местом расположения войска, [могущественного], как небо, в этой местности благословенные эмиры заявили августейшему [хану] следующее: “Представляется правильным стоять в этой местности до тех пор, пока с разных сторон [не прибудут] войска и не присоединятся к победоносному войску [хана]”.

До того, как собралось победоносное войско, еще раз неожиданно прибыл человек из Балха от дяди по отцу его величества [Абдулла-хана] и доложил: “Если [Абдулла-хан] не направится как можно скорее в эту сторону, то может случиться, что встреча наша с сородичами будет отложена”. В связи с этим его величество могущественный [Абдулла-хан] тотчас же поднял победоносные знамена в этой местности, подобрал поводья для похода и направился в сторону неприятеля.

Победоносное войско по мере продвижения [стало] столь многочисленным, что по сравнению с ним число звезд на небе казалось ничтожным, а счетчик сметливого воображения был бессилен определить его количество. [Пройдя путь], оно поспешило к ставке августейшего [Абдулла-хана]. Оно остановилось под сенью [ханского] зонта, доходящего до неба. Хакан [Абдулла-хан], достоинством Джамшид, поднял победоносное знамя до апогея неба, выше луны. [Двинув войска], он [вызвал] такой грохот, словно настал Судный день, и содрогнулась земля, и море, и все страны семи климатов. В полном порядке, в наилучшем виде выступили [войска]. Они передвигались, [совершая] переход за переходом.

[Хан] вознес царские шатры до чертогов Сатурна и начертал на победоносных знаменах коранические стихи о победе[755] и торжестве. Полумесяц его зонта, доходящий до неба, подобен блестящему солнцу, драгоценные камни на его благословенной короне озаряют блеском венец Джамшида. [Пучок] волос на его победоносном знамени напоминает благоухающие локоны райских красавиц, громкие звуки трубы [вызывают в памяти стих]: “...в тот день, когда подуют в трубу”[756].

Передвижение победоносного войска вызвало в памяти [стих]: “Сотрясется земля своим сотрясением”[757]. От звуков барабана и трубы в голубой чаше небес прозвучали [стихи]: “Возгласили в трубу: это день воскресения”[758].

Войско августейшего [хана], совершив переход за переходом, на берегу Джейхуна разбило царскую палатку величия и счастья, [подняв ее] до высшей точки неба. Щедрый хакан выбрал место у реки, словно месяц, [вступивший] в созвездие Водолея. Победоносное войско [хана] под покровительством и с помощью того, кого просят о помощи (т. е. бога), при счастливом предзнаменовании, под счастливой звездой переправилось через Джейхун.

В этой прелестнейшей местности узнали следующее. Бадахшанское войско протянуло руку к грабежу и разбою, некоторые селения Балха были сметены ураганом грабежа. Навваб Пир-Мухаммад-хан с многочисленным войском, несметной ратью немедленно /107б/ с поспешностью выступил из Балха и направил поводья в сторону врагов государства. В связи с этим событием хан, величественный, как Искандар, [Абдулла-хан] тотчас же пришпорил [быстрого], как молния, коня и довел до слуха врагов торжественные звуки успешного наступления. В [селении] Кара-Халкум[759], входящем в упомянутый [Балхский вилайет, Абдулла-хан] присоединился к дяде по отцу благодетельному государю [Пир-Мухаммад-хану]. После того как [Абдулла-хан] удостоился чести встретиться [с дядей] и беседовать [с ним], следуя смыслу [стиха]: “И советуйся с ними о деле”[760], он устроил совет со столпами государства и знатью страны. Некоторые балхские эмиры, такие, как Мухаммад-Кули-бий аталык, Ходжам-Йар аталык, Ходжа Маг аталык, Мухаммад-Мурад аталык, Али-Мурад-бий, мирза Али-бий, став на колени, заявили: “Не представляется правильным сражаться с ним (врагом) в степи, лучше вернуться и найти убежище в крепости. Если [враг], преследуя нас, придет туда, мы погоним на него ратных коней. Мы твердо надеемся, что они уйдут оттуда”. Из бухарских эмиров счастливый Турум-бий дурман выступил на середину и заявил: “Для состояния дел страны будет наиболее удобным, если мы пойдем на врага, где бы он ни был, вступим с ним в бой и любым способом будем бить [его]. Выгода, на которую указали [балхские] эмиры, является большим заблуждением. Ведь ясно, как только мы покинем эту местность, враг, осмелев, очутится в этой степи, и мы, испытывая страх перед ним, отступим. И еще. С нами большое войско, отступать будет трудно. Как бы не произошло [в нем] волнение, подавление которого может оказаться за пределами возможности”. Могущественный хакан [Абдулла-хан] одобрил совет эмира Турума, от сильной ярости и гнева в ту же ночь он покинул эту местность (Кара-Халкум). На следующий день он остановился в Чашма-йи Казиран[761], [где] стояли враги. Дядя его величества Пир-Мухаммад-хан с другими султанами и воинственной ратью, [где были] такие, как его сын Дин-Мухаммад-султан, храбрый султан Хусрав-султан, волей-неволей также выступили вслед за [Абдулла-ханом]. На следующий день прибыл из Бухары с остальным войском счастливый эмир Джан-Али-бий ибн Чагалтай-бий найман. Он достиг благословенного лагеря [Абдулла-хана] и удостоился счастья поцеловать руку его величества.

На следующий день, когда владыка светил небесных полчищ — солнце — вынул золотой меч из ножен мщения, он рассеял и разогнал бесчисленное, несметное войско /108а/ звезд с поля битвы голубого небосвода.

К полудню два войска, [стоящие] друг против друга, заволновались, словно река Нил или синее море; поглощенные мыслями о битве и сражении, они перестали думать о благополучии.

После того как оба войска встретились друг с другом, таваджии каждого из войск пошли подготовить место битвы. В соответствии с тем, как это было принято у Чингиз[-хана], выделили правое крыло, левое крыло, центр, арьергард и [часть, которая должна быть] в засаде. Благословенный [Абдулла-хан] организовал на одной стороне мощный фланг, водрузил победоносное знамя.

В авангард [Абдулла-хан] определил могущественного султана Хусрав-султана и Дин-Мухаммад-султана вместе с некоторыми эмирами. Сам он собственной благословенной особой образовал другой фланг и, подняв знамена счастья, встал в центре вместе с другими сородичами.

Победоносное войско было огромным: с тех пор как древний небосвод превратил землю в место скачек, подобное войско еще не вступало на поле битвы и сражения; с тех пор как меченосец-солнце, копьеносец-Марс подняли вышитые золотом знамена на ристалище вращающегося неба, никогда еще ни на каком поле брани не стояло такое великолепное войско.

На той (противоположной) стороне Шах-Сулайман назначил в авангард своего сына Ибрахим-мирзу с большим числом людей из бадахшанского войска и горцев. Сам он, находясь в центре армии, выстроил огромное войско. Мисра: Быстро считающие счетчики семи климатов.

Если бы они взялись сосчитать [хотя бы] десятую часть того войска, они убедились бы в [своем] бессилии. Если бы писцы сфер воображения решились бы определить число храбрых мужей [всей] этой толпы, они, несомненно, признали бы себя бессильными и беспомощными. Фланги он укрепил огромным числом людей, великим множеством [мужей], которые были леопардами в горах храбрости и крокодилами в океане смелости и отваги. Вступив шагами смелости в долину храбрости, он поднял руку дерзновения.

Победоносное войско [Абдулла-хана] проявило образцы доблести в битве, показало мужество и отвагу, по бесстрашию, смелости и храбрости [воины его] походили на Исфандийара, и тем не менее в сердца их проник страх и ужас. [Произошло это] оттого, что у врагов было выстроено огромное войско. С тех пор как Джамшид-солнце является всадником на голубом ристалище небесной твердыни, а небесное ристалище [стало] местом скачек луны и полчищ планет и звезд, в поле зрения времени не попадало столь [огромное] скопление [воинов], ни на одно поле брани не вступало такое большое войско.

Когда его величество [Абдулла-хан] заметил такое [смятение] среди [своих] воинов, обратившись к воинственному войску, он соизволил сказать: “Всему миру, людям [разного] рода известно и очевидно, что победа зависит не от многочисленности войска, армии, /109а/ а зависит от помощи величайшего владыки (бога), от поддержки живописца судьбы и предопределения”.

[Хан] подбадривал этих людей, чтобы вызвать у них сильное желание [воевать] на поле смелости и храбрости. Языком, рассыпающим драгоценные камни [слов], красивыми выражениями довел он до слуха усердных и смелых мужей следующую мысль: “Сегодня день битвы и сражения и время веселого пира мужей”.

Затем с целью побороть смятение воинов и чрезмерный страх [их] перед врагами последовал [ханский] приказ, действующий как рок, чтобы проворные фарраши[762] умело разбили очень высокий шатер на краю поля битвы, поставили царскую палатку, возвышающуюся до высшей точки неба, до вершины Сатурна. От этого задрожали сердца врагов в груди, как отражение солнца на воде. Несмотря на это, мирза Ибрахим с сердцем, полным страха и надежд, со стороны передового отряда пришпорил коня и, подняв руку для выступления, направился к полю битвы. Оказалось, что воюющие стороны разделяла глубокая канава, которая и помешала его передвижению. В тот момент, когда враг остановился на берегу канавы в растерянности, со стороны победоносного войска [Абдулла-хана] Хусрав-султан, Дин-Мухаммад-султан с позволения его величества могущественного [хана], крепко опоясавшись поясом вражды, тронули боевых коней и соединились. С отрядом воинственных мужей, с храбрецами, пробивающими гранит, они переправились через канаву и схватились с врагами. При первом же нападении они пролили на землю гибели кровь многих из них.

Павлин безопасности остановился и наподобие вороны стал искать уголок, где бы мог укрыться, а сокол смерти распростер крылья над степью и стал охотиться за птицами-душами.

Огонь битвы /109б/ разгорелся так, что языки пламени вздымались до высшей точки неба, искры огня битвы засверкали так, что огонь от них поднимался до Сатурна.

Храбрецы двух сторон, воители обеих сторон, жертвуя собой, не думая о сладкой жизни, как гроза в месяце нисан или раскаты грома в зарослях тростника, с криком напали друг на друга. Подняв мечи храбрости, обнажив копья смелости, они осыпали [ударами] головы и шеи друг друга.

Меч от вина-крови храбрецов, как пьяный, начал сбрасывать головы [с плеч], копье протянуло руку насилия для похищения душ, стрела заставила посла смерти раскрыть рот [от удивления], сабля насмехалась над ловкостью [сражающихся]. Хотя копье творило насилие, щит принимал меры и выказывал терпение.

Бадахшанское войско закалило блестящие копья ядом мести. Войска победоносного [Абдулла-хана] натянули луки на трех ножках для стрел с четырьмя перьями. Перед боевым копьем одного дрожит от страха всем телом, как ртуть, Симак-и Рамих[764], перед летящей стрелой другого Алтаир[765] трясется от страха за свою жизнь, словно голубь.

Словом, в то страшное время, в тот опасный момент бадахшанская армия, войско Кухистана проявили все [свое] старание, [сделали все], что было возможно. Ввиду исключительной смелости они твердо стояли на ногах стойкости. Наконец благодаря счастью могущественного [Абдулла-хана] повеял зефир [божьей] помощи с места дуновения ветра, [согласно стиху]: “Аллах подкрепляет Своей помощью, кого пожелает”[766]. Забрезжило утро победы на горизонте, [где написано]: “Помощь — только от Аллаха”[767]; взошло солнце величия и счастья на востоке, [украшенном стихом]: “Помощь от Аллаха и близкая победа”[768]. Засияла звезда победы в созвездии счастья, [где начертано]: “Он тот, кто подкрепил тебя Своей помощью”[769]. От величия и могущества победоносного войска [Абдулла-хана] та спесивая толпа [врагов] потерпела поражение, испытала бедствия и, избрав путь отступления, обратилась в бегство. Это они зажгли огонь притеснения, посыпали глаза верности прахом вероломства и предали ветру небытия честь султанской власти.

От чрезмерной боязни и спешки, от сильного страха и волнения Шах-Сулайман с большим числом людей направил поводья бегства в одну сторону, а Ибрахим-мирза с малочисленным отрядом поспешил в другую сторону.

Вражеское войско направило поводья отступления в сторону бегства, на поле битвы оно подняло крик, [выражающий] величайший страх и ужас, [как] на равнине в день Страшного суда. Поистине предстала картина, [которая напоминает слова]: “В тот день, как убежит муж от брата”[770]. Для обитателей мира настал день, похожий на тот, [о котором сказано]: “Когда взоры закатятся”[771]. Многие из этой несчастной толпы [врагов] упали на землю гибели, [сраженные] сиянием блестящих мечей, блеском сабель, сжигающих душу. Они оставили победоносному войску [Абдулла-хана] много военной добычи, несметное количество оружия.

Отряд воинов, подобных льву, единоборствующих с тигром, отряд воинственных храбрецов, свирепых, как леопард, поспешил преследовать отступающих.

Его величество [Абдулла-хан], обладатель перстня Сулаймана[772], с остальными хаканами и другими султанами с победой и торжеством повернул поводья назад. [Его] царская милость была направлена на то, чтобы проявить заботу, снискать симпатии у тех, кто жертвовал собой в то страшное время. Причину этой славной победы, которая может быть украшением драгоценных побед августейшего [Абдулла-хана], он видел в божьей помощи и счастье, [дарованном] господом, и, приложившись лбом покорности к земле унижения, он как следует возблагодарил бога за божественную милость. Он отправил послания о победе по разным дорогам в разные страны. После того как с божьей помощью осуществилась такая победа и город Балх от прибытия счастливой свиты [Абдулла-хана] стал предметом зависти высочайшего рая, благословенный хан Пир-Мухаммад-хан заключил в объятия милосердия его величество могущественного [Абдулла-хана] и похвалил его. На церемонии по случаю победы он осыпал августейшего [Абдулла-хана] множеством драгоценных камней. Он устроил торжество, царский праздник, царский пир, раскрыл врата веселья и радости.

В это время неожиданно пришло известие о том, что Ибрахим-мирза по воле судьбы попал в когти предопределения. Объяснение этих слов следующее. Когда /110б/ Шах-Сулайману изменило счастье, Ибрахим-мирза с небольшим числом людей сошел с коня, остановился в предгорьях Кухистана, взволнованный и расстроенный, он вошел в ущелье Гез[773]. Случайно один из нукеров [Пир-Мухаммад-хана], эмир Мухаммад-Мурад ибн эмир Йарук, который пользуется почетом у кунгратов, достиг подножия той горы.

Он узнал [Ибрахим]-мирзу, несмотря на то что положение [последнего] изменилось. Он немедленно сел на коня и отправился ко двору [Пир-Мухаммад-хана], являющемуся прибежищем мира. На следующий день он доставил [хану Ибрахим]-мирзу. Его величество Пир-Мухаммад-хан передал мирзу своему аталыку Мухаммад-Кули.

Словом, после того как была одержана такая победа, а в плен попал такой враг, хакан, могущественный, как небо, [Абдулла-хан], охраняемый божьей помощью, направил поводья возвращения в земли Бухары, являющейся резиденцией славы, стольным городом величия и счастья. Удачливые сородичи [Абдулла-хана], славные правители со всем победоносным войском благополучно, спокойно, радостно и весело, сопровождая свиту счастья хана у [его] стремени благоденствия, пустились в путь. Несколько дней спустя этот государь, не имеющий себе равных, под защитой Всевышнего благополучно и счастливо бросил тень прибытия в Бухарскую землю. Пылью [своей] августейшей свиты, как сурьмой, он придал блеск очам жителей страны. Вельможи и другие знатные люди, торговцы и прочие [вышли ему навстречу].

Сорок дней спустя по прибытии его величества [Абдулла-хана] в стольный город славы пришла весть об убийстве Ибрахим-мирзы. Это событие [можно изложить] вкратце следующим образом. Поскольку Ибрахим-мирза был юноша, обладающий поэтическим даром, он постоянно стремился общаться с людьми учеными и обладающими совершенным умом собеседниками. Ученые также во множестве посещали его, чтобы пообщаться, побеседовать [с ним]. Чтобы избавиться от страха, как бы люди не напали [на темницу] и не вызволили его (т. е. Ибрахим-мирзу) из оков притеснения, на сороковой день [после отъезда Абдулла-хана] великий и могущественный хан Пир-Мухаммад-хан выступил из Балха и направился к Чахартаку[774], расположенному к северу от города. Он вознес шатер, царскую ставку до высшей точки величия и великолепия. Сам он спешился, вынул из ножен меч, блестящий, как капли воды. Он передал меч Курак бахадуру и велел убить его (т. е. Ибрахим-мирзу). Поскольку убийцей последнего был Курак, то один поэт дату этого события выразил [в словах]: “Убил Курак”[775]. /111а/ Маулана Хазири, который в то время был лучшим стилистом[776] и в течение нескольких дней посещал мирзу [Ибрахима], дату этого события выразил следующими словами: “Воля и предопределение у бога”[777].

В этом (967/1559-60) году некоторые великие, благословенные эмиры имели честь заявить великому и славному хакану [Абдулла-хану] следующее: “С давних пор, на протяжении долгих лет Тахмасп и его сыновья, да оставит их Аллах без помощи, держат под своей властью большую часть четвертого климата и не пропускают паломников, идущих на поклонение в священный храм в Мекку и в Медину — места обитания пророка Мухаммеда, да приветствует его [Аллах]! Поэтому представляется правильным идти походом в ту сторону. Быть может, благодаря высоким стараниям его величества та толпа мятежников и смутьянов удалится из всех этих городов и люди удостоятся чести совершать паломничество в Мекку и Медину, да приумножит Аллах их почет!” Заявление этого собрания людей совпало с желанием его величества. Поэтому весной, когда воевода [месяца] фарвардин, повесив зеленый колчан, покорил просторы земли и, опоясавшись зеленой саблей из листьев лилий, сел на великолепный трон, [Абдулла-хан] приказал немедленно созвать победоносное войско. Он направился шагами старания в сторону Аму еще до того, как собралась воинственная рать. Когда он разбил царскую ставку на берегу Джейхуна, из Балха от дяди по отцу его величества [Абдулла-хана] Пир-Мухаммад-хана пришел человек и заявил следующее: “Упомянутый хан (Пир-Мухаммад-хан) прибыл в Шибирган и ищет встречи с [Абдулла-ханом]. Он изволил сказать, что если он (Абдулла-хан) пойдет походом в ту сторону, то, быть может, искренне, без обмана решимся выступить вместе, во всем величии пойдем походом против той злобной, мятежной толпы [кызылбашей]”. В связи с этим его величество могущественный [Абдулла-хан] совершил переход [через реку] у Керки и направил поводья в сторону Шибиргана, чтобы встретиться с дядей — благодетельным правителем. Когда произошла [их] встреча друг с другом, поскольку обладающий ярким счастьем Пир-Мухаммад-хан всегда стремился [править] Бухарским вилайетом, то он, выдвинув [разные] причины, просил у его величества [Абдулла-хана] управление Бухарой. Поэтому [он поставил условие], чтобы его величество [Абдулла-хан] столицей государства сделал Балх, а Пир-Мухаммад-хан поднимал бы знамена величия в Бухарском вилайете. Его величество [Абдулла-хан] из уважения к его величеству [Пир-Мухаммад-]хану и из-за близости купола ислама — Балха — к Хорасану не замедлил с осуществлением этого дела, украсил /111б/ просьбу его величества [Пир-Мухаммад-хана] милостью согласия. Итак, Пир-Мухаммад-хан для занятия Бухары назначил шейх ул-ислама, лучшего среди великих вельмож, угодника бога, велик он и славен, то есть Ходжу Абд ал-Вали Парса с мирзой Али-бий найманом. Его величество [Абдулла-хан] отправил Кулбаба кукельташа в Бухару для переселения своих слуг и вельмож. Он отправил еще один отряд для охраны Балха.

Однако в это время произошло удивительное, необычайное событие, и не осуществилось то, о чем мечтал Пир-Мухаммад-хан. Произошло следующее. Группа мятежников и смутьянов, упрямцев и бунтовщиков настроила Дин-Мухаммад-султана против [отца, т. е. Пир-Мухаммад-хана], начертала указ об управлении Балхом на страницах деяний [султана], на скрижалях его мечтаний. [Дело дошло] до того, что Дин-Мухаммад-султан без промедления тронул коня и, направившись к Балху, напал на него. Показав знаки вражды, он поднял стяги бунта и мятежа. После того как это случилось, как ни старался дядя его величества [Абдулла-хана Пир-Мухаммад-хан], чтобы Дин-Мухаммад-султан раскрыл ворота, которые он закрыл от чрезмерной низости, дело не увенчалось успехом. [Пир-Мухаммад-хан] послал об этом [письмо] его величеству [Абдулла-хану] и объяснил это. Поэтому его величество [Абдулла-хан] послал своего счастливого брата Ибадулла-султана в Бухару, чтобы удержать посланцев Пир-Мухаммад-хана от занятия того вилайета. Он созвал столпов государства и языком, рассыпающим драгоценные камни [слов], соизволил сказать: “Теперь, когда Дин-Мухаммад-султан низверг своего отца с апогея величия в бездну унижения, я же, напротив того, если Аллах захочет, возведу своего отца, его величество [Искандар-хана], на трон счастья и ханской власти, на престол господства и украшения мира. Я подниму знамя власти его выше Плеяд, до вершины лотоса крайнего предела”. Он послал человека к своему дяде [Пир-Мухаммад-хану] и известил его об этом и, тронув боевого коня, немедленно направился к столице — [Бухаре].

Однако веской причиной того, почему не произошел [обмен городов], явилось следующее. Его величество [Абдулла-хан], услышав предложение [своего дяди об обмене городов], не посоветовался с его святейшеством, угодником великого бога Ходжой Джуйбари. Когда его святейшество священный [Ходжа] узнал об этом, от сильного гнева он уединился в своей семье и закрыл двери перед близкими и чужими людьми. После долгих часов [уединения] он вышел и, обратившись к [своим] сподвижникам, сказал: “Абдулла-хан, не посоветовавшись с нами, /112а/ поменял Бухару на Балх. Может, он думает, что власть над Бухарой находится в руках его обладания без чьей-либо помощи и поддержки, и делает все, что хочет, и отдает [ее], кому хочет”, В это время, разгорячившись, он соизволил сказать: “Посмотрим, в каком виде предстанет картина надежд, которую он начертал о своем деле, каким образом выступит из-за завес мысли картина, которую он нарисовал на доске своих упований”. По истечении пяти дней после соглашения об обмене [городов] прибыл в [Бухару] его высочество [Ибадулла-султан] и начертал на доске объяснений [мнение], противоположное тому, что предполагалось ранее в отношении Бухары. Он не позволил великому эмиру Кулбаба кукельташу переселить слуг [Абдулла-хана] и [переместить] все, что принадлежит [ему]. В тот же день [Абдулла-хан] отправился в Джуйбар и рассказал его святейшеству, ведущему по пути истины, об упомянутом выше событии (обмене городов) и начертал на его сердце письмена о [своем] раскаянии. Да, не удивительно и не странно, если по [воле] бога совершит такое чудо тот, кто имеет доступ ко двору, близкому к великому богу, и всегда восседает на троне, [где написано]: “У меня к Аллаху”[778].

Для чудодейственных сердец проницательных людей, для умов посвященных в тайны мастерской создателя да будет ясной и очевидной, как блестящие лучи солнца и как свет зари, следующая мысль. Великий Творец, согласно чудодейственному слову: “Я установлю на земле наместника”[779], облачает в халат власти прямой и сильный стан какого-либо [государя], для того чтобы он стал тем [властелином], на кого устремлены взоры, в ком лучезарные сердца находят опору для укрепления ислама и законов избранника [бога Мухаммада], мир над ним! [Когда] всемогущий господь, согласно с содержанием изящных, полных тайн [стихов]: “Он тот, который сделал вас преемниками на земле”[780], возлагает на голову какого-нибудь [государя], возвышающуюся до Фаркада, великолепную корону, украшенную драгоценными камнями, рубинами, жемчугами власти, [то он оказывает такую милость], с тем чтобы тот [государь], зная цену власти и господства, согласно [словам]: “Всем вам я внушаю страхи, все вы ответственные перед народом”[781], проявлял бы исключительную справедливость по отношению к [различным] слоям населения, этим руководствовался бы во всех делах, касающихся человеческого общества, с помощью блестящего меча постоянно увеличивал бы румянец на челе справедливости, острием своего копья, пробивающего кольчугу, удалял бы из груди раненых шипы тирании. Слава и благодарность Аллаху, что /112б/ помощь великого бога вложила в руки благословенной воли [хана] поводья [власти] над странами так, что солнце его милости светит для всех без исключения; туча милости проливает дождь и на море и на сушу. Божья воля, дарящая счастье, вложила в руки могущества и блаженства [хана] поводья для шествия по всем путям и дорогам, чтобы трон господства засверкал от сияния на лицах султанов и над троном власти светило бы солнце такого [великого] счастья.

Цель изложения этих мыслей, написания этих слов заключается в следующем. Благодаря хакану [Абдулла-хану], могущественному, как Искандар, Бухарский вилайет благоустроился и украсился. Свет его милости и благодеяний, лучи его справедливости засверкали на лике дел, на челе надежд обитателей мира. После этого [Абдулла-хан] все время лелеял мечту о том, как он привезет из Мианкальского вилайета в стольный город Бухару своего великого, благословенного отца, то есть [того, к кому подходят следующие стихи].

Он — тот, чье стремление властвовать всегда подчинялось желанию снискать одобрение бога, кто подражал лишь обычаям пророков, привычкам святых.

[Абдулла-хан] желал, чтобы украсили благословенное имя его (т. е. его отца) ханским достоинством, чтобы громким голосом провозгласили хутбу [с его именем], молясь за могущественную державу, а поверхность динаров и дирхемов обновилась бы благодаря чеканке [на них] почетных титулов того государя, величественного, как Джам. Однако поскольку в то время дела, [связанные] с ханской властью, исполнялись дядей его величества [Абдулла-хана] Пир-Мухаммад-ханом, то монеты и хутба украшались его именем. Поэтому [Абдулла-хан] из-за уважения к его величеству [Пир-Мухаммад-хану] осуществление этого дела оставил в сфере промедления, не стремился осуществить это дело, мирился с судьбой. При обмене Балха на [Бухару] Дин-Мухаммад-султан вступил на путь вражды [с отцом] и не повиновался приказам отца. Тогда картина упомянутых мыслей предстала перед его величеством великим, благословенным [Абдулла-ханом]. Все, что таилось в его лучезарном сердце, он вывел на ристалище ясности. После того как он вернулся из Балха и остановился в столице (Бухаре), он послал своего счастливого брата Ибадулла-султана к подножию /113а/ трона, достойного халифа, [Искандар-хана], повелевающего, как Искандар, в вилайет Кермине, который был родиной и основным местожительством последнего. [Абдулла-хан] объяснил ему смысл своих желаний, направленных к благу. Вместе с [Ибадулла-султаном были] и некоторые столпы государства и вельможи его величества [Абдулла-хана], такие, как Джан-Али-бий найман и другие. Когда [Ибадулла]-султан, достойный султанского звания, поспешно прибыл к высокому двору отца, величественного, как Сулайман, он удостоился чести приятнейшим образом беседовать с ним. Коснувшись земли смирения и унижения лицом повиновения и покорности, он раскрыл уста почтительности и изложил просьбу, с которой его величество [Абдулла-хан], обладающий ореолом счастья, послал доблестного султана. Это заявление дошло до приближенных [Искандар-хана] и было встречено с одобрением. Его величество [Искандар-хан], подобный Искандару, по просьбе своих сыновей, с благословения вельмож и знатных людей весенней порой 968/1561 года, соответствующего году Курицы, выступил из Мианкальского вилайета. Испытывая счастье и блаженство, в исключительном величии и великолепии он поднял знамя выступления и переселения в Бухару. Как только распространилась весть о выезде его величества [Искандар-хана], его величество [Абдулла-хан] вместе с эмирами поспешил навстречу [отцу]. В местности Санг-и Сабз[782], принадлежащей этому городу (Бухаре), [Абдулла-хан] имел счастье встретить отца, высокодостойного, как Искандар. Во время церемонии поздравления и одаривания он преподнес ему редкие подарки, достойные дары. Оттуда его величество августейший [Искандар-хан] в полном убранстве прибыл в стольный город[783] [Бухару], являющуюся предметом зависти рая. Вельможи, знатные люди, правители областей и окраин, прочие знатные и простые люди, весь народ, выражая единодушие и единомыслие, считая его величество [Искандар-хана] достойным престола власти, положили головы покорности на черту [его] приказов. В едином порыве, далекие от обмана и лицемерия, вдев головы в ярмо повиновения, опоясавшись поясом покорности, они раскрыли уста для восхваления.

Его величество [Искандар-хан] своей августейшей особой изволил вступить на трон власти, на престол величия. От солнца его милости тень щедрот упала на головы всех обитателей мира, в особенности на бухарцев. Для приветствия его величества [Искандар-хана] с восшествием на престол поспешили к [его] двору — прибежищу мира султаны эпохи, знатные люди из различных слоев населения. Обвив шеи покорности кольцом повиновения, они встали в ряды хадимов [хана]. Таким образом, [Искандар-хан] ввел в сферу своей власти [земли] от пределов Кашгарского вилайета до границ Хорезма, от дальних [уголков] /113б/ Дашт-и Кипчака до окраин Кандахара. Монеты и хутба украсились именем и почетными титулами его величества.

Поистине он такой государь, который утвердился на троне власти, [согласно стиху]: “Мы сделали тебя наместником на земле”[784]. Его победоносные знамена, соответственно [стиху]: “И вознесли Мы его на высокое место”[785], поднялись к высшей точке Плеяд, выше лотоса крайнего предела. Благодаря справедливости и добрым деяниям его величества [Искандар-хана] водворился порядок [в делах] веры и государства, в делах страны и народа, сильно оживился базар правосудия, [нашли спрос] деньги из сокровищницы заботы о народе. От облака его милостей, [изливающихся] на всех, зазеленели и расцвели лужайки счастья великих саййидов, ученых улемов, хафизов, [знающих наизусть] слова всеведущего [бога], да будут всеобщими милости его! От капель дождя щедрости того правосудного государя появились ростки желаний и надежд у ученых и талантливых мужей. Согласно [стиху]: “Корень его тверд, а ветви в небесах”[786], [эти ростки] поднялись до высшей точки голубого неба.

Пока существует тень благодаря свету солнца, свежесть цветника от обильного [дождя из] тучи, пока ветер зажигает огонь и земля соседствует с водой, до тех пор пусть будет в зените солнце его прочной власти и счастья. Да будет его доброта в [ханском] дворце, на пиру милостей подобной солнцу. Да будет он внимательным и ласковым к слугам благодаря милости саййида людей [Мухаммада], милосердного заступника в Судный день.

В те дни в восхваление государя [Искандар-хана], по отношению к которому небосвод является лишь гулямом, [я], этот смущенный, соединил [в одну касыду] отдельные стихи, украшенные образными выражениями, и представил чудодейственному взору его величества [хана]. Слава Аллаху, они удостоились чести быть принятыми [ханом]. Это следующая касыда:

Да будет ведомо для лучезарных, как солнце, сердец, для чудодейственных мыслей ученых мужей, умных и мудрых людей, для [мыслей], которые являются океаном таинственных лучей, местом проявления несомненных [истин], следующее положение. Из содержания великих стихов Корана: “Всякая душа вкушает смерть”[791] — вытекает следующее. Портной мастерской вечности ни для кого не сшил халат бессмертия, фарраш дворца бессмертного [бога] в беседке пиршества ни для кого не зажег свечу бессмертия. Поистине сущность смерти — это освобождение чистой, благородной души от мира, [где] льет грязный, смешанный с пылью дождь, избавление птицы царства божьего из клетки человеческого тела. Следовательно, самое лучшее, когда умный человек из теснин страны мрака [человеческой] природы направляется на широкие просторы хакиката, миру духовному отдает предпочтение перед материальным миром, стремится достигнуть совершенства, а не власти и высокого положения, с помощью крыльев усердия взлетает на вершину царствия [небесного].

В особенности некоторым благородным мужам, которые расшили почетные халаты великолепными узорами [из слов]: “Святые [находятся] под моей кабой, и никто не знает их, кроме меня”[792], не подобает такая слава и такой почет, чтобы местом спокойствия и могущества их была бы ненадежная стоянка, неустойчивый дворец мира.

Напротив, достойно их высокого положения, их величия направиться из этого бренного мира, из теснин тленного мира в райские просторы и к месту обитания святых, согласно [стиху]: “Ведь к Нам их возврат”[793], обратиться к наслаждениям рая.

Цель изображения этих картин, написания этих слов заключается в [описании] /115а/ неизбежного события, [случившегося] с его святейшеством высокосановным, высокодостойным Ходжой Джуйбари, да освятит великий Аллах его священную душу! Он был звездой в созвездии святости, жемчужиной в шкатулке благородства, местом восхода божественных лучей, местом раскрытия бесконечных божественных тайн. Он был путеводителем шествующих по пути святых, да умножит великий Аллах милость к нему в обоих мирах! В умении угадывать чудесные тайны, воспрепятствовать проявлению сверхъестественных чудес, в воздержании [от недозволенного] он похитил мяч первенства у всех [остальных] благословенных шейхов.

Объяснение этого события следующее. В 969/1561-62 году благословенной природой [Ходжи] овладела сильная болезнь, его натура отклонилась от большой дороги крепкого здоровья. Силы [его], укрепившиеся в дни весеннего равноденствия, совершенно изменили [ему]. Врачи, обладающие дыханием Исы, благословенные табибы, такие, как Платон своего времени, Аристотель эпохи Маулана султан Махмуд табиб и подобные ему, опоясавшись поясом усердия, проявили старания на пути врачевания, на большой дороге лечения. Они надеялись на то, что, быть может, на востоке желания забрезжит утро выздоровления, природа августейшего [Ходжи] из бездны болезни поднимется, подобно солнцу, до апогея выздоровления. Однако все было совершенно бесполезно, ибо, согласно [стиху]: “Поистине предел Аллаха, когда придет, — не отсрочивается”[794], в судилище вечной жизни [стояла] палатка, украшенная [словами]: “Я был сгустком крови, скрытым [от взоров]”[795] с тугрой: “Стирает Аллах, что желает”[796] — и украшенная печатью [с легендой]: “Всякий, кто на ней, исчезнет”[797]. Поэтому перо рассудительности не смогло начертать в книге судьбы ничего об изменении [предначертанного].

Наконец крайняя слабость овладела благородной особой его святейшества [Ходжи], болезнь перешла в чахотку, и природа его святейшества благородного [Ходжи] отказалась от наряда выздоровления.

Великий, славный хакан [Абдулла-хан] все время посещал его святейшество [Ходжу]; его святейшество оказал большую помощь, исключительную милость [хану], завещав следующее. “Согласно [стиху]: „Господь мой воспитал меня”[798], твоя особа не нуждается в поучениях учителей, на твое зеркало бодрствования падают лучи божественного вдохновения. Несмотря на это, проявляя к тебе исключительное милосердие, хочу поставить перед тобой свечу замыслов и дел, что является отблеском значения, [приведенного в стихах]: „Ведет Аллах к Своему свету, кого пожелает”[799], чтобы ты благодаря ее свету легко достиг цели. В отношении с подданными тебе необходимо поднять знамена /115б/ справедливости до зенита величия, чтобы охранять государство и оберегать [его] богатства.

Проявляй свойственную тебе милость, не превращай себя в мишень стрел бедствий от горения сердец несчастных людей и от огня вздохов терпящих гнет”.

Его величество [Абдулла-хан], выслушав эти полезные поучения и наставления, подобные сверкающему драгоценному камню, жемчугу чистой воды, полностью согласился с ними. Согласно с его волей [Абдулла-хан] направил [все свои] усилия на установление справедливости, проявление щедрости, укрепление веры, покровительство правосудию, покорение стран, охрану дорог, восстановление городов, заботу о подданных, покровительство народу, защиту людей.

Короче говоря, крайняя слабость овладела его святейшеством [Ходжой]. Слабость все возрастала, и не стало надежды на выздоровление. В понедельник, 21-го числа месяца сафара, да закончится он благом и победой, 971/1563 года махдум-заде мира и обитателей мира его святейшество Ходжа Калан, да приветствует его Аллах и да увековечит, по указанию его святейшества [отца] написал письмо его величеству [Абдулла-хану], который в то время был на охоте в Каракульском вилайете. Он послал письмо также Дустим-султану, восседавшему тогда на своем троне величия в прекрасном городе Кермине, а также другим правителям, вельможам и улемам [различных] стран. Содержание его [писем] следующее: “В четверг со всей поспешностью пусть прибудут в местность Сумитан[800], чтобы снискать [у бога] великое воздаяние, хорошую награду за [участие] в погребении”[801]. Сам он сел в паланкин, окруженный божественными лучами, и в среду, 23-го [числа] упомянутого месяца (сафара), изволил прибыть в селение Сумитан. Сначала он остановился у обильного светом мазара доблестного имама Абу Бакра Са’да, да будет доволен им Аллах, и предался [молитве] за его святейшество [имама]. После того как он обошел [мазар, по направлению] к кыбле от имама он выбрал место для своей могилы так, чтобы голова его святейшества была бы [расположена] против груди имама. Покинув то место, он направился в ханака. Погрузившись [в молитву], он провел всю ночь в этой благословенной местности, время от времени впадая в состояние “сахв”, то есть “ясности”. Несмотря на такое состояние, раскрыв чудотворные уста, он произнес: “Его святейшество великий ходжа Баха ал-хакк ва-д-дин[802] во время переселения из этого мира горестей, как чужеземец, жил в караван-сарае у ворот /116а/ Аб[803]. Здесь же, в этом караван-сарае, гордом [своим] счастьем, [Баха ад-дин], да будет к нему милость великого Аллаха, изволил переселиться во дворец радостей (т. е. рай); быть бы и нам [погребенным] в этой местности, так же как и его святейшество, умереть бы и нам, как чужестранец [в этом мире]”. По таинственному вдохновению и несомненно существующему [божьему] повелению он приказал своему [сыну], махдум-заде, провести ночь у обильного светом мазара имама людей [Баха ад-дина]. Пищущий эти строки услышал от этого [махдум-заде], являющегося кыблой для идущих по пути истины, [как он] таинственно, намеком изволил сказать: “Когда по приказу его святейшества [отца] я пошел к мазару [Баха ад-дина] и, охваченный волнением, провел [там] ночь, [не во сне, а] наяву я увидел, как появился красивый человек, [станом] подобный тростнику, слегка прихрамывающий, и сказал: „Поздравляю, все великие ходжи, да будет милость и довольство Аллаха над ними, возвели тебя на место величия и благородства [твоего] отца”. Когда я попросил у его святейшества [этого человека] благословения, он соизволил сказать: „Благословение то, что принесли благословенные ходжи”. Как я ни желал узнать его славное имя и высокое звание, мне помешала стыдливость, и я не смог спросить. Когда я пережил это событие, я пошел поцеловать ноги моего отца. Как только я вошел в ханака, [мой отец] раскрыл глаза, улыбнувшись, став красноречивым, сказал: „Приветствую” — и изволил добавить: „Тот, кто был в этом деле посредником и был направлен в качестве посла величайшим [богом], был священный Ходжа Насир ад-дин Абу Наср Парса, да освятится тайна его!” Услышав эту радостную весть, я вскочил и упал к ногам моего отца, я поспешил удостоиться чести целовать ноги [его] и испытал исключительное блаженство, счастье”.

Словом, на рассвете в четверг, 24-го [сафара], его святейшество [Ходжа] потерял сознание, [затем] он пришел в себя. Когда его святейшество махдум-заде [Ходжа Са'д] увидел перемену на ясном лице своего отца, его состояние также изменилось. Однако он был спокоен и тверд, как гора, несмотря на такую боль, он не тронулся с места. Как только его святейшество [Ходжа] заметил перемену в состоянии [сына], языком, выражающим любовь, он спросил о [причине] перемены его состояния. Сын [Ходжи] сказал: “[Я думаю] об услугах, [которые я оказывал вам]. Не знаю, в пору жизни [вашей] служил ли я [вам] должным образом или нет? Я страдаю от этого и от стыда не смею поднять голову”. Его святейшество [Ходжа] соизволил сказать: “Вы исполнили долг сына по отношению ко мне и служили [мне]; так же как я доволен вами, надеюсь, будет доволен и господь”. Когда приблизилось утро, чтя обычаи последователей ордена ходжаган, да будет милость и довольство Аллаха над ними, согласно которым в момент переселения людей из тленного мира в вечную обитель громко произносят божье имя, [Ходжа] приказал, чтобы [его] сподвижники громко произносили имя божье. Сам он /116б/ также беспрерывно произносил божье имя. Во время произнесения божьего имени чистая душа его святейшества [Ходжи] утвердилась на изначальном месте, она вырвалась из плена бренного мира и обратилась к раю, из теснин мира и времени она вознеслась в высшие сферы рая, являющиеся местом обитания [душ] пророков и праведных людей.

Это событие вызвало сильное волнение в сердцах сподвижников, в душах друзей; погас свет мистических тайн для старцев и юношей.

В тот день хакан, радующий мир, [Абдулла-хан] вместе со [своими] сородичами, с эмирами и столпами [государства] изволил прибыть в местность Сумитан. Опечаленный, огорченный этим страшным событием, [хан] переоделся и приказал, чтобы все султаны, правители, славные вельможи, великие эмиры, достойные везиры, знать и простой народ переоделись, облачились в траурные одежды.

В этой местности было такое скопление народа, что больше себе нельзя и представить. Сам [Абдулла-хан] с величайшим махдум-заде языком, рассыпающим жемчуга [слов], произносил истирджа, то есть [слова]: “Поистине мы принадлежим Аллаху, и к нему мы возвращаемся!”[804]. Согласно законам истинного шариата было совершено омовение и одевание в саван. Когда тело прощенного богом [Ходжи] было готово [к погребению], его положили на носилки, охраняемые милостью [бога], кто “живой, не умирает”[805]. Носилки [с телом] его святейшества подняли на плечи хакан, подобный Искандару, [Абдулла-хан] вместе со столпами государства, вельможами, великими эмирами и знатными людьми эпохи. Прочитав молитву, они понесли его благоухающее тело к месту погребения и предали раковине земли тот жемчуг из моря знаний. После того как был исполнен обряд соболезнования, для упокоения исполненной божьей милости души его святейшества прочитали чудесно нанизанный Коран и раздали щедрую милостыню бедным, убогим и другим униженным, обездоленным людям.

На четвертый день принесли в жертву много лошадей, коров, бесчисленное множество овец, сварили [мясо] и расставили столы с угощениями, [расстелили] скатерти. Выставив всякого рода кушанья, бесчисленные блюда, угостили [присутствующих]. В этом великом меджлисе, где были собраны все вельможи и улемы, его величество [Абдулла-хан] в силу своей чрезвычайной [приверженности] вере и из добрых побуждений посадил сына его святейшества праведного, прощенного богом [Ходжи] на почетное место в собрании. /117а/ Он поставил его выше всех знатных людей, которые были знаменитыми в [своих] владениях, местностях. Сам [Абдулла-хан], пройдя к месту, [где сидели] великие приверженцы [Ходжи], сел [рядом] и опоясался поясом любви [к Ходже Са'ду]. В этом же меджлисе [хан], сняв со стройного тела сына Ходжи траурный халат, облачил [его] в почетный халат. С вельмож и знатных людей он также снял траурные одежды и облачил [их] в обычные одежды.

По случаю этого великого события много ученых и поэтов сочинили элегии, хронограммы и представили чудодейственным взорам ученых. К числу тех хронограмм, которые были украшены нежным, приятным дыханием поэтов, принадлежит следующая хронограмма Маулана Мушфики, [которая является плодом] его таланта.

И [мое] перо, благоухающее амброй, в виде элегии на смерть этого вождя людей нанизало на нить следующие стихи.

После того как хакан, подобный Искандару, Абу-л-Фатх Искандар бахадур-хан с божьей помощью, увенчанный великой славой, воссел на ханский трон, на престол миродержавия, полумесяц его знамени, сверкающий, как солнце, засиял над головами [его] подданных и всех людей.

Славные государи, властелины, могущественные, как Джамшид, пришли по дороге верноподданства, сильной любви и искренности. Удостоившись чести поцеловать ноги [хана], они встали в [один] ряд с [его] людьми, хадимами, слугами, вельможами. Могущественные [государи] мира, гордые мужи человеческого рода склонялись ниц у его порога в знак покорности и повиновения его величеству [Искандар-хану]. Головы великих, славных военачальников оказались в кольце покорности, шеи храбрых мужей [очутились] в ярме рабского послушания.

Земля славнейшего царского двора стала местом поклонения вождей иранцев и туранцев, благословенный ковер августейшего [хана] стал местом, которое целуют государи эпохи.

В это время из Ташкента от Дервиш-хана ибн Науруз-Ахмад-хана /118б/ с одобрения Али Са'ида прибыл посол к высокому порогу [Абдулла-хана], ко двору, подобному [чертогу] Сатурна. На протяжении долгого времени, многих лет он (Али Са'ид) был вершителем дел царства[813] того вилайета (Ташкента), все важные дела султанства были украшены драгоценными камнями его ума и перлами его деяний. Приятными словами, в изысканных выражениях [посол] изложил [цель] посольской миссии. Выразив уверения в искренней дружбе и преданности [своего государя, он обратился к хану] с великой мольбой: “Суть послания следующая: „Что было, то прошло, не вспоминай о том, что прошло”. Теперь бедняк, сев на место верноподданства, опоясавшись поясом покорности ему (Абдулла-хану), тверд [в намерении следовать] по пути согласия, считает себя ставшим на путь соблюдения дружбы, на стезю соглашения [с ним]. С того времени, как распространилось известие об украшении хутбы и монет счастливым именем, благословенными почетными титулами великого отца его величества могущественного [Абдулла-хана], я все время стремлюсь обратить лик надежды на подобный небу двор [Искандар-хана], чтобы приветствовать [его], удостоиться чести и счастья благословенной встречи [с ним] и приятной беседы с высоким [ханом]. Это является самым важным [для меня] делом, заветной мечтой”.

Его величество [Абдулла-хан], услышав этот рассказ, оказал послу всевозможные почести, окружил вниманием, уверил его в дружбе, единодушии [с Дервиш-ханом]. Он проводил посла с полным почетом. Он отправил вместе с ним одного из знатных людей, вельможу, пользующегося уважением. Дебир со светлым умом написал прекрасное послание, употребив слова, говорящие о дружбе, выражения, исполненные любви.

Когда посол [Абдулла-хана] удостоился благословенной встречи с подобным дервишу Дервиш-ханом, его величество [Дервиш-хан], устроитель [дел] страны, оказал ему большие почести, проявил к нему исключительное внимание и расположение. Он утвердил условия мира, условия выражения дружбы и верности, подателя же послания одарил халатом, достойным царя, и быстроходным конем. Он устроил царский пир, великолепный прием, после чего отпустил [посла].

Несколько дней спустя посол его величества [Абдулла-хана] прибыл ко двору [его], озаряющего мир, прославляя бога, выражая ему благодарность [за благополучное возвращение]. Он рассказал о том, что подобный дервишу [Дервиш]-хан проявил искреннее и исключительное расположение по отношению к слугам его величества [Абдулла-хана].

Несколько дней спустя Дервиш-хан вместе с некоторыми сородичами, такими, как Тахир-султан и Касим-султан, отправился в Бухару, чтобы удостоиться чести встретиться с хаканом [Искандар-ханом], повелевающим, как Искандар. Когда пришло известие о его прибытии, для встречи Дервиш-хана сначала [Абдулла-хан] послал своего счастливого брата Ибадулла-султана с прочими столпами [государства]. Сам он в сопровождении всех [своих] вельмож и знатных людей также направился навстречу достойному похвалы государю. /119а/

Хан, подобный дервишу, Дервиш-хан вместе с некоторыми сородичами в [месяце] зу-л-ка'да 971/1564 года изволил прибыть в Бухарский вилайет. Его величество [Абдулла-хан] с некоторыми сородичами, со всеми вельможами, придворными поспешил навстречу [к нему]. Они встретились в местности Хадтут[814], находящейся приблизительно в двух фарсахах от города [Бухары]. Оттуда верхом они направились к городу [Бухаре]. Подобный дервишу Дервиш-хан в полном величии остановился в куруке Чартак, а его величество [Абдулла-хан] изволил войти в город. На другой день его величество [Абдулла-хан], принимая во внимание [слова]: “Уважайте гостя”[815], отправился к ставке Дервиш-хана, затем вместе с ним вошел в город [Бухару]. [Дервиш-хан] имел встречу с [Искандар-ханом], подобным Искандару, в высоком арке[816] Бухары. Он удостоился чести, был осчастливлен тем, что приятнейшим образом разговаривал, беседовал с благословенным [ханом]. После того как стольники принесли несметное количество различных блюд, его величество [Искандар-хан], повелевающий, как Искандар, ввиду исключительного уважения и безмерного расположения [к Дервиш-хану] оказал ему всякого рода милости. Он удостоил его чести, подарив ему почетную одежду, быстрого коня, вышитый золотом халат, корону, украшенную всякого рода жемчугами чистой воды, и все то, что необходимо для славы и гордости государей. Всех его слуг и приближенных он также одарил халатами и освободил [его] от [заботы] о них. Подобный дервишу [Дервиш-хан] благодаря исключительному расположению, единодушию, милости и дружбе, которые он видел по отношению к себе [со стороны хана], постиг смысл [стиха]:

“О, если бы мои люди знали, за что простил мне Господь мой и сделал меня из почтенных!”[817]. Языком, [выражающим свое] состояние, он произнес следующие слова.

На другой день его величество могущественный [Абдулла-хан] для угощения подобного дервишу [Дервиш]-хана приказал, чтобы преданные слуги царского двора приготовили все необходимое для торжества и пира, чтобы они устроили веселую трапезу, расстелили бы ковер веселья, увеселений, возвели бы шатер для наслаждений и веселья до чертога Сатурна. Согласно с этим устроители торжеств, опоясавшись поясом служения, для этой цели избрали чарбаг эмира Турум дурмана. Для августейшего [Абдулла-хана] придворные фарраши в этой местности разбили шатер, подобный облаку над солнцем.

Таким же образом для других великих царевичей возвели столько палаток и шатров, что поверхность земли [словно] наполнилась звездами.

[Искандар-хан] довел до сведения знатных и простых людей, что [наступила] пора веселого пиршества. Пир друзей был устроен самым лучшим образом, расстелен ковер веселья [так], что на лике всего мира ярко засияли лучи радости и ликования.

На этом пиру, подобном райскому, на этом торжестве, устроенном как небесное [торжество], его величество [Искандар-хан], могущественный, как Искандар, сидел на троне величия, на престоле великолепия вместе с государем [Дервиш]-ханом. Красавцы, подобные Юпитеру, с ланитами Венеры светом своего присутствия, [словно] лучами, озаряли весь этот двор, подобный небу, [вселяли] радость.

Столпы государства, вельможи державы и народа, прочие слуги порога миродержавия, другие стражи величия и могущества уселись на соответствующие места согласно их положению.

Музыканты, играющие на кануне, как Венера, играя в такт каманче[818], уносили печаль из сердец влюбленных. Музыканты с лицами подобными солнцу, веселыми песнями, звуками чанга и уда заслужили поклонение знатоков. В особенности [славился] устад Али Дуст, который был уникумом времени, чудом эпохи. От его приятного голоса, от его пения начинало кружиться в танце голубое небо, его нежные мелодии наполняли душу шербетом вечной жизни, а сердцу доставляли пищу для жизни.

Стольники султанского двора приготовили всякого рода вкусные кушанья и принесли [их] в таком количестве, что присутствующие на этом исключительно веселом пиру от обилия напитков и разнообразных кушаний вспомнили вселяющие радость [стихи]: “Для тех — определенный надел — плоды, и они будут в почете”[821]. В памяти и сердцах молодых и старых запечатлелись [слова]: “...то, что пожелают души и чем услаждаются очи”[822].

После того как полностью был украшен меджлис, его величество [Искандар-хан] сделал все, что было достойно его величества государя, подобного дервишу [Дервиш-хана]. Он представил пред чудодейственные очи его величества [Дервиш-хана] золототканые халаты, пояса, расшитые золотом, украшенные разного рода рубинами чистой воды. [Он подарил] быстроногих скакунов, которые в стремительном беге опережали небесного коня (т. е. солнце), [оставляя позади лишь] следы [своих] копыт. Быстро вращающийся небосвод, как и сильный ветер, никогда не мог и не мечтал обогнать их. По скорости бега они опережали на ста ристалищах холодное серебро новой луны — небесной подковы, в беге они опережали скакуна воображения на тысячу переходов.

[Искандар-хан] обласкал и [всех] прочих царевичей, эмиров, столпов [государства Дервиш-хана], раздал им огромное количество подарков, почетные халаты, одарил золотом, жемчугом, коронами, украшенными драгоценными камнями. Затем было устроено такое пиршество, при виде которого был поражен разум, глаза /120б/ выразили изумление. Подобный дервишу [Дервиш]-хан заключил договор и союз с его величеством [Искандар-ханом] об упорядочении дел, [связанных] с благоденствием страны, об устройстве дел управления и власти. Подтвердив договор клятвой, [каждый] выразил проклятие тому, кто нарушит договор.

После этого его величество [Дервиш-хан], дервиш по природе, [испытывая чувства] глубокой преданности к [Искандар-хану], повернул поводья и поспешил на родину, в [свою] столицу.

Да будет до предела ясной, совершенно очевидной для сердец проницательных людей, для разума передатчиков рассказов следующая [мысль]. Почетный халат, [украшенный словами]: “Возвеличиваешь, кого желаешь”[823], и одежда, отмеченная [словами]: “И вознесли Мы его на высокое место”[824], подходят не для всякого человека с прямым станом. Мисра: Кому теперь достанется это дело управления [страной]?

Быть может, [это] станет уделом того, на счастливом челе которого будет начертан [стих]: “Мы избрали его уже в ближайшем мире”[825], чей лик счастья украшен узором благословенных [стихов]: “Мы избрали их и вели их на прямой путь”[826].

Цель изложения этого рассказа заключается в следующем. Государь, завоеватель просторов мира, искусный наездник ристалища миродержавия [Абдулла-хан] милостью великого бога, благодаря помощи небес покорил много стран. Он упорядочил законы благотворительности и милосердия, установил обычаи уважительного отношения к подданным, законы справедливости. Во время [правления] августейшего хана, в дни его могущества, возраставшего с каждым днем, вновь расцвели искусства, бывшие в плохом состоянии, обрели устойчивый курс деньги учености и мудрости. Деревца науки и знаний, [посаженные] в засушливом году, от капель дождя его милости день ото дня все более расцветали, благодаря роднику его щедрости цветник надежд и благополучия [людей] /121а/ с каждой минутой становился все более пышным и свежим; от зефира счастья, от ветра милости его в цветнике ислама каждый день распускались бутоны радости. Благодаря туче его щедрости на лужайке времени каждый час появлялось дерево благодеяний. Благодаря блеску крепкого счастья его величества [Абдулла-хана], благодаря его щедрости большая часть этой страны превратилась в средоточие наук, в родник знании и искусств. В частности, купол ислама — Бухара, да сохранит [ее Аллах} от бедствий и несчастий, оттого что [она стала] резиденцией его величества [хана], сделалась средоточием улемов веры, местом появления ясновидцев, кыблой для благородных и праведных [мужей], Каабой благочестивых и святых, центром набожных, богобоязненных людей, родиной преподавателей и законоведов, прибежищем отшельников и богомольцев, местом обитания знаменитых суфиев и столпов веры.

[Хан] стремился к тому, чтобы силой [его] могущества расширились [пределы] страны, расцвело государство, были бы яркими высокие знамена шариата Мухаммада, раскрылись и возвысились бы знамена общины пророка, множились бы ряды улемов, являющихся наследниками дорогих пророков, да приветствует их [Аллах]! По этой причине во внешней части города Бухары, что является местом стечения улемов и набожных людей, в западной части города, на улице Хиабан, против ханской бани, что также построена его величеством [Абдулла-ханом], в 974/1566-67 году он воздвиг величественное медресе с высокими сводами, великолепными куполами, верхними и нижними помещениями. Основание его сделали чрезвычайно прочным и крепким. Внешний вид этого благословенного медресе был таким, как сердца [преданных] богу улемов, внутреннее оформление этого [медресе], места, [куда] вселилось счастье, напоминало внутреннее оформление священного храма в Мекке. /121б/ Ему не страшно разрушение и порча, благодаря ему становится ясным смысл великого коранического стиха: “Образ сада, который обещан богобоязненным”[827], оно подтверждает значение выражения: “Собрание улемов — райский сад”[828].

Когда в 974/1566-67 году закончилось строительство [медресе], для преподавания, обучения знатных и простых людей были назначены такие великие улемы, как, например, во-первых, лучший в [эту] эпоху, вождь людей, потомок прежних славных мужей, верный всем преемникам [Мухаммада], отмеченный милостью вечно живого бога, высоко достойный, талантливый [муж], то есть Маулана Пайанда-Мухаммад; [во-вторых], выдающийся [муж] среди современников, совершеннейший тонкий исследователь, занимающий почетное место среди людей, великий кази Садр; [в-третьих], благородный [муж] саййидского происхождения, благословенный, высокодостойный [муж, являющий собой] собрание достоинств и милостей, [устанавливающий] законы знаний и совершенств, отмеченный помощью великого господа, совершенство народа, мира и веры маулана Мир, да продлит великий Аллах [его пребывание в лучах] благодати, осеняющей головы идущих [по пути истины]! Благодаря роднику помощи их и ответам, даваемым в их фетвах, зазеленели и расцвели сады религии. Ученики, обладающие исключительными способностями, [и прочие] учащиеся постоянно с великим усердием приобретают знания, [а они] — “люди, которых не отвлекает ни торговля, ни купля от поминания Аллаха”[829].

Они со страстью начертали на скрижалях преданности [науке] узоры [слов]: “Знание — это такая вещь, что, если ты не посвятишь ему всю жизнь, оно не отдаст тебе и своей частицы”[831] — и пером [написали]:

“Разве сравняются те, которые знают, и те, которые не знают”[832]. Благодаря щедрости его величества могущественного [Абдулла-хана] они имели пропитание, и жилье, и все необходимое для регулярных занятий и повторения уроков: “Это — напоминание, а ведь у богобоязненных хорошее пристанище”[833].