Книга завещаний. Французские поэтические прощания и завещания XIII–XV веков

Во сне увидеть чушь — не диво,

Но сон порой речёт правдиво.

Вот и со мной такое было:

Во сне исполнился я пыла

Искать нехоженых путей —

Собрался тут же, без затей,

В пределы Ада прямиком.

Пока добрёл туда пешком —

Так за зимой настало лето.

Кого видал в Аду — про это

Вам не скажу сейчас ни слова,

Пока не распишу толково

Всё, что попалось на пути.

Легко и сладостно идти

Тропою, что ведет в геенну.

День миновал, и ночь на смену —

Ну ладно, сокращу рассказ.

Заночевал я первый раз

В Алчбе, одной из деревень,

В стране названием Подлень.

Как помню, в среду было дело,

И вот, в Алчбу вхожу я смело.

Там приняла в дому своём

Меня Завидня, с ней вдвоём

Мы славно время скоротали —

Её знатней найдёшь едва ли

Во всём селе; я, честь по чести,

За стол с хозяйкой, с нами вместе —

Каналья, с ней сестра, Ворина,

И Скупердея, их кузина.

Все трое прибежали скоро,

Лишь услыхав про визитёра —

Не часто, стало быть, извне

Бывают гости в их стране.

Но лишь притронулся к еде я —

Ко мне пристала Скупердея:

Как, мол, родня её живёт,

И как, мол, там скупой народ —

Довольны ли, и чем богаты,

За всё ли получает плату

Ей родственный сквалыжный люд.

Порадовал её: ведут

Так хорошо свои делишки

Скупцы, да скряги, да сквалыжки,

Что уж давно прогнали вон

Щедроты, чей удел смешон:

Щедротам не дают ни крохи,

Дела Щедрот совсем уж плохи —

Приюта нет, из дома гонят,

Угла под крышей — и того нет,

А уж пробиться к богачам —

Да ни за что, какое там!

Рассказ мой вызвал одобренье,

Каналья вслед, без промедленья,

Меня вопросом доняла —

Как у мошенников дела,

Чтоб отвечал я без утайки

Про плутни, выверты да байки,

Про тех, кто за неё держался.

В ответ я тут же расстарался,

И распотешил даму ту:

«Каналья стала в Пуату[250]

Сеньорой важной и судьёю,

Царит вольготно, и не скрою

Что замок Подлого Обмана

Она воздвигла невозбранно.

На высь холма он вознесён,

Стеной весь город окружён,

Там под защитой плутовство,

Так обнадежили его

Изменой, подлостью и ложью,

Что веру сбросили к подножью.

Таков правдивый мой рассказ —

Не нравится кому из вас?

Но это истина прямая,

Уж я пуатевинцев знаю,

И мне известен их закон —

Каналью возвели на трон,

И под её лукавой властью

Живут довольно и в согласьи,

И ждут от плутовства совета».

Каналья вдруг в ответ на это

Давай безудержно смеяться,

И мне сквозь хохот признаваться:

«Пуатевинцев я вскормила —

Для них мои советы милы,

И кто другой им вряд ли нужен».

На том закончился наш ужин,

И гости сразу распрощались,

С хозяйкой мы вдвоём остались.

А утром я пустился в путь,

Не медля у неё ничуть:

Проснулся раннею зарёю,

Простился, и пошёл тропою

Которой брёл и прежним днём.

Как вышел, сразу за селом

Свернул налево, и пешком я

Добрался вмиг до Вероломья —

То бурелом, то буерак,

Я, как сумел, ускорил шаг,

Пробрался узкою дорожкой,

И увидал, пройдя немножко —

Ко мне, радушен и щекаст

Идет навстречу Заграбаст,

Обмана мастер и умелец,

И всех окрестных мест владелец.

Любезен он и щедр без меры;

Поддавшись на его манеры,

Остался я перекусить.

Ему ж не терпится спросить —

Что происходит в мире сущем,

И как живётся загребущим,

Его племянникам, и как

Себя ведет их злейший враг,

Дарений, — на его вопрос

В ответ я правду произнёс,

И вот моё повествованье:

«Дарений просит подаянья,

Несчастен, нищ, уныл, убог,

Печален, болен, очень плох,

К тому ж лишить его наследства

Найти сумели, видно, средство,

Он прозябает, что сказать.

И он бессрочно будет ждать

Призыва ко двору вельможи.

Недолго жить ему, похоже:

Дарений сердцем нездоров,

Болеет крепко без даров,

Его шпыняют, и клянут.

А Загребущий — тут как тут,

Известен, весел, полон сил,

Непуган, вовсе не уныл,

Здоров, и кажется большим —

Дарений карлик рядом с ним.»

Хозяин мой, услышав вести,

Вскочил от радости на месте,

Возликовал, — а я в дорогу

Стал собираться понемногу,

Куда я шёл — известно вам.

Чтоб не брести по бочагам,

Я тропкой боковой наверно

Пошёл до городка Таверна.

Уже я вижу цель пути —

Но прежде надо перейти

Реку, что многих утопила —

Обжорка ей названье было.

Я пересёк её с трудом, —

Теперь поди забудь о том!

Дурней не помню перехода.

В Таверну я вошёл — у входа

Меня приветила умело

Её хозяйка Грабителла,

И стала на ночь зазывать —

Что ж, я остался ночевать,

Но был игрою привлечён —

Верняк, Обсчита и Мухлён

Пристали там же на ночлег.

Ну что сказать? Иной вовек

Любезней не слыхал речей.

Все трое славных ловкачей,

Мухлён, Обсчита и Верняк,

Давай допытываться, как

Ведут себя, и как играют

Друзья, что в Шартре проживают,

Мансан и Шарль,[251] и всё ли ладно,

Их дружба всем троим отрадна,

Так есть ли весть из балагана,

Где обитают хитрованы?

Всё то, что про двоих я знал,

Не канителясь рассказал:

«Они вас любят, не скрывая,

Причина для того простая:

Доход свой делают на вас,

И вы должны в урочный час

Им унаследовать без спора» —

На этом месте разговора

Признали мудрой речь мою:

Людей немного в том краю,

Кто знает их со всех сторон,

Зато Обсчита и Мухлён

Мансана с Шарлем любят крепко,

И их наука въелась цепко.

В Париже им любой кабатчик

Немало сделает потачек,

И поклянусь Святым Петром —

Своим обязаны добром

Мухлёну, Верняку, Обсчите,

Другой причины не ищите,

Готье Морель, известный лгун,

Ещё аррасец Жан-горбун,

Эрмер, король жулья Гиар,

С болванов свой берут навар,

И обсчитаешь тут едва ли

Всё, что они намухлевали!

На тех моих словах опять

Давай Верняк меня пытать

Как там живёт Мишель из Трея,

Потом он, красок не жалея,

Мне расписал, как Лютый с шайкой

Сумели сделать попрошайкой

Жирара из Труа, — и точно,

Жирар завяз, я знаю, прочно,

И целиком у них в руках,

Давно остался на бобах,

И всюду с ними он, угрюмый,

Охвачен вечно мрачной думой,

Трепать его и потешаться —

Обычай давний развлекаться.

Средь всех, до новостей охочих,

Верняк-то знал получше прочих

Учеников своих повадки —

Давай смеяться без оглядки,

За ним другие, надрываясь —

Такого хохота, ручаюсь,

Не доводилось слышать вам.

Под этот смех явилась к нам

Хмелина, матушка Буяна —

Сын за неё держался пьяно.

Детина рослый и здоровый,

А нравом — дерзкий и суровый,

И хвалится пред всем народом,

Что, мол, из Англии он родом.[252]

На Малыша Готье похож —

Другого, право, не найдёшь,

Чтоб был во всём ему подобен,

Огромен так же, так же злобен,

Вдвоём смотрелись бы прекрасно,

И там уж пыжиться напрасно —

По силе их не превзойти,

Парней мощнее не найти,

Буян широк, рукаст, ногаст —

И силачу урок задаст.

Я понял, на себе проверя:

Едва Буян вломился в двери,

Он ни мгновенья не терял —

Так сильно вдруг меня прижал,

Что вижу — явно будет драка,

Не увернуться тут, однако,

Лишь защищаться успевай —

Как если б я в бретонский край,

В Гвинлан заехал ненароком,[253]

Где всех приветствуют наскоком.

И тут же мне твердит хозяйка —

Мол, пофехтуй-ка с ним, давай-ка!

Хмелина, как дождавшись часа,

Достала вмиг два талеваса,[254]

Как раз к такому состязанью,

У прочих вызвав ликованье.

Вот, каждый гневом распалён,

Оружьем нужным наделён —

Оксерской выделки дубина

И у Хмелининого сына,

И я такую же схватил.

Мой пробный выпад он отбил,

Я бью сплеча — не тут-то было,

Дубьё защиту не пробило,

Он в контратаку — я назад,

Он тут же сделал перехват,

Такой удар нанёс — клянусь,

Я понял, что не увернусь,

Он так сумел меня достать —

Не получилось устоять,

Я влево сильно наклонился,

И набок чуть не повалился,

Уже не удержав удара.

Но битва не теряла жара —

И бой продолжить он готов,

В атаку вновь, без лишних слов,

Меня теснит, ему в ответ

Я бью тычком, но пользы нет —

Он приложить меня сумел

Так, что я мигом ошалел —

По голове удар пришёлся,

И как в угаре я зашёлся.

Тут завершилась потасовка:

Буян меня за руку ловко

Схватил, крутнул через бедро

Английским хватом, и шустро

Об землю ухитрился грохнуть —

Там не успел никто и охнуть.

И все стоявшие вокруг

Меня ничком узрели вдруг,

Я был распластан, без движенья,

И сам не свой от униженья.

Хмелина стала мне подмогой —

Приподняла меня немного,

Чтоб голову пристроить мог

Ей на колени; а сынок

Такую речь сказал: «Друг мой,

Дралися многие со мной,

Здесь нету никакого чуда —

Я всех их побеждал покуда.

Гильома из Салерно даже,

Хоть он силён в кабацком раже,

Клянусь, я всем другим на смех

Перевернул ногами вверх».

И поименно перебрав

Ещё немало — вы, узнав,

Над ними долго б хохотали, —

Он всё хвалился, но едва ли

Я буду всех перечислять,

Приличья тоже надо знать.

Ушёл он, я валялся шало,

Хмелина же не оставляла

Меня заботою всю ночь,

Жалея и стремясь помочь.

Я подчинился ей охотно,

Ведь было мне весьма тошнотно,

И всё и ныло, и болело.

Доверившись Хмелине смело,

Я с ней покинул общий зал

И по двору проковылял, —

Она с участьем, как родня,

По-вдоль Блудилища меня

Влекла, и, несмотря что мгла,

В Бордельный замок привела.

Ох, сколько было там народа!

Стыдоба, дочка Греховода,

Меня встречала у ворот,

Но тут же принял в оборот

Крадун, — Темнот ему родитель,

И в замке он привычный житель.

И слова я не произнёс —

Устроил мне Крадун допрос,

Пытая, как его людишки

У нас ведут свои делишки.

Я отвечал без лишней дрожи,

Что ввел король закон построже,

Прижал мошенников настолько,

Что воли нет ворам нисколько.

Так рассказав про всё правдиво,

Я стал расспрашивать учтиво

Дорогу к Адской цитадели —

Крадун с Хмелиной подоспели,

С большой охотою любезной

Мне дали вмиг совет полезный:

«Пути осталась половина —

Пойдёшь сначала вдоль Злобины,

До Горлопырья, а потом

Не отклоняясь, прямиком

До Расправиля добредёшь,

Как шибеницу обогнёшь,

И дальше следуй — там изрядно,

Но всё в дороге будет ладно,

Нельзя лишь тропку покидать,

А там уже рукой подать,

И в самый Ад прибудешь скоро».

Тут я, закончив разговоры,

Простился вежливо на этом,

И внял их дружеским советам,

Дабы продолжить путь скорее,

Всё к той же цели тяготея.

Едва ль смогу упомянуть я

Все грады, сёла, перепутья,

Где странствие меня вело,

Но время всё-таки пришло —

Я до Отчаянья добрался,

Ликуя — сколько ни скитался,

Подобной радости не знал:

Отчаянье — скопленье скал,

Где Адская стоит твердыня.

Предсмертие посередине —

Не больше лье, а там тотчас

В Геенну попадешь как раз:

Один короткий переход

До самых Адовых ворот.

Вошёл — и сразу стало лестно,

Так принимают здесь чудесно:

Все добродушны и милы,

Бегут, чтобы накрыть столы,

Как будто гостя долго ждали.

Меня привратники не гнали,

Вошёл свободно, — нынче знаю,

Манера адская такая:

Как пир — так двери нараспашку,

Любого пустят побродяжку,

Для всех открыты двери Ада

И гостю каждому тут рады,

И сразу примут без различий.

Давно забыт такой обычай

Во Франции: затворены

Все двери, если без мошны

Явился — точно не войдёшь,

А в Преисподню всякий вхож,

Пришёл — тебе и стол, и дом,

Я об обычае таком

Лишь с похвалою вспоминаю.

И вот, я прямо в Ад вступаю,

Все веселы, и там, и тут,

Навстречу радостно бегут.

А царь, владетель Преисподни

Свой двор созвал как раз сегодня —

И роскошь ту не описать.

Съезжалась дьявольская знать —

Там были Адовы вассалы,

Вельмож значительных немало;

Когда, в количестве безмерном,

Они проехали Аверном,[255]

И развернулась кавалькада,

Решил я было, что ограда

Святейшей Церкви снесена —

Толпа числом была страшна,

И каждый двигался верхом.

Царь Преисподни за столом

Вокруг себя их рассадил,

Всех тех, кого он пригласил.

Я поднимался торопливо

В чертог украшенный на диво;

Кюре, епископы, аббаты

Меня там приняли как брата.

Пилат и Вельзевул вскричали:

«Рауль, тебя мы долго ждали!

Откуда держишь путь?» — «В Саксонской

Земле я был, потом в Бургонской,

В Ломбардии, ещё в Шампани

И в Англии бывал я ране.»

«Ну что ж, ты вовремя явился,

Когда бы не поторопился —

Не дождались бы, право слово,

Ведь яства-то как раз готовы» —

Так Вельзевул ответил мне.

И ни в какой другой стране

Таких богатых угощений

Я не видал, — и блюд отменней,

Чем подносили нам на пире,

Поди, нигде не встретишь в мире,

И я доволен был и рад.

Уже прислужники спешат

И расстилают торопливо —

Поверьте, говорю правдиво, —

Большие скатерти из кож

Менял, жалевших каждый грош.

Сам царь за скатертью сидит,

И каждый на него косит,

И вторит — слева или справа,

Как бы по одному уставу.

Сиденье дали мне чудное —

Два публикана вверх спиною,

И ткач был для меня столом.[256]

Служитель подошел с жезлом,

Мне выдал скатерку особо —

Из кожи шлюхи высшей пробы,

Была она довольно длинной.

Я в двух шагах от властелина

Сидел — ведь дал он повеленье,

Чтоб я в ту ночь в его владеньи

Был принят славно и не худо.

Вот первое готово блюдо —

И положили перед нами

Большими щедрыми кусками

Бретёров битых в чесноке,

И уж никак не налегке

Мы после этих порций были.

Второе блюдо нам служили,

Ростовщиков в своём соку —

Вас описаньем развлеку —

Запечь их повар чудно смог,

Чужой накопленный жирок

Везде висел в томленьи тяжком —

На ребрах, вырезках, по ляжкам,

А жира в каждом — на два пальца,

И некуда добавить сальца,

Хотя б и Адом всем взялись.

Привычки эти завелись,

Скажу по правде, уж давненько:

Едят ростовщиков частенько

Во время трапез преисподних,

И свеженьких, не прошлогодних,

Хоть будь сезон иль не сезон —

В Аду к ним каждый приучён.

Но вот слуга нам в свой черёд

Спеша разбойников несёт

В чесночном крепком маринаде,

Багровых спереди и сзади —

В крови зарезанных купцов,

Кормивших этих удальцов.

Другое блюдо вслед за тем —

Оно пришлось по вкусу всем:

Лежалые до жижи спелой

Кусочки шлюхи перезрелой,

В свищах, как старая ослица —

Тут гости все давай дивиться,

И яство со стола сметать,

Чтоб после пальцы облизать,

А вонь от блюда — врать не буду,

Мне блазнится и нынче всюду.

Царь после этой перемены

Закуски приказал отменной,

И гости — ну кричать «Ура!» —

Катары, только что с костра,

Парижским соусом облиты,

И ересью своей набиты,

Да их, по общему решенью,

Приправили огнём до жженья,

Потом, для большего приятья,

Ещё добавили проклятья.

Вот, значит, в соусе таком

Их принесли ещё с дымком

На вертелах на этот пир,

И царь, нетерпелив и щир,

Сам мясо раздавал гостям,

И все жевали тут и там,

Доволен был властитель Ада,

И всем досталось, сколько надо,

Летели яству похвалы,

И дружно чавкали столы,

И каждый за соседом вслед

Твердил — вкуснее пищи нет,

А может быть, и не бывало —

Потом еретиков немало

Нам подносили, но клянуся,

Что нету в них такого вкуса,

Той остроты и пряной силы,

Что в жареных катарах было —

Как будто таяли во рту,

И расходились на лету.

Но точит местный люд сомненье,

Что вышло это угощенье —

И ждут с надеждою Гормона,

А с ним — его людей колонны:[257]

Ведь клялся он, что будет тут,

А что с ним делать, здесь найдут:

Я слышал, что Гормон с толпою

Уже намечен на жаркое.

Вслед ложноверцам ароматным,

Восторгом встретили понятным

Мы фаршированных сутяг,

Судившихся и за пустяк,

Неправого суда искавших,

Во многих тяжбах понабравших

То отступных, то разных пеней,

То денег, или же имений,

Кто не чурался плоти груза,

Себе отращивая пузо.

В Аду их кушают в охотку,

Довольно отправляя в глотку,

Но также делают из них

Такие блюда, о каких

Вы не слыхали, полагаю:

От адских кухарей я знаю,

Секреты хитрые готовки.

Рвут до корней, со всей сноровки,

Сутягам языки из зева,

Затем, почти без подогрева,

Томят их в каверзных изветах,

Припустят в попранных обетах,

Добавят кляузное слово,

И блюдо уж почти готово,

Пока не тронуто огнем,

Но чтобы смак явился в нем,

Решают дальше по натуре —

Чьи языки варить в фритюре,

Чьи жарить на подкожном сале,

Что дрязгуны понагуляли.

Потом огня чуть-чуть добавят,

И суезлобием приправят,

Да сбрызнут клеветой изустной.

И чуда нет, что труд искусный

В Аду высоко оценен,

Хвалы летят со всех сторон,

Иной дрожит от вожделенья,

Когда своё произведенье

В злоречьи повар обваляет,

И взбитой ложью увенчает.

Понятно, первый кус — царю,

И, я вам верно говорю,

Царь языки так ценит эти,

Как больше ничего на свете.

Он славил блюдо, — и хвалы

Вмиг облетели все столы.

Кто видел здешний обиход,

Охотно новость донесёт

До лжесвидетелей и ябед:

В Аду лелеют, не похабят

Людей сутяжных языки,

Они тут вовсе не горьки.

А дальше — захватило дух —

Из дряхлых смрадных потаскух

Уже готовы тарталетки.

Вот это славные заедки —

Аж каждый облизнулся жадно,

Почуяв их душок отрадный.

Взамен сыров — несут отменных

Младенцев свежеубиенных,

Поздоровей иных здоровых!

Подобных кушаний готовых

Не сыщешь никогда на рынке,

Вот сыр и гложем по старинке.

А после мы досыта ели —

Судейских, рубленых на кнели,

Ханжей, пряжёных в лицемерьи,

Монахов чёрных в маловерьи,[258]

Поповских потаскух с лучком,

Бенедиктинок с чесночком,

И содомитов под позором —

Да, мой рассказ не вышел скорым,

И то не всё назвал, что было:

Там до отвала всем хватило.

Взамен вина вливали в глотки

Бесчестье, подлость и мерзотки —

И, в общем-то, выходит скверно:

Пьют мало, а едят чрезмерно,

Такой уж заведён порядок.

До новостей ужасно падок,

Царь Преисподни вновь со мной

Заговорил, когда большой

Уже закончился прием.

Расспрашивал о том, о сём,

Как вышло, что попал я в Ад —

Я рассказал про всё подряд,

Подробно, честно и учтиво.

Царь, видя — речь моя правдива,

Мне оказал большую честь —

Он книгу приказал принесть,

Умельца знатного творенье, —

И в книге той, без умаленья,

Расписаны грехи и буйства,

И преступленья, и безумства,

Всё зло, какому можно быть,

За что, кого и как судить.

Раскрыть он книгу повелел,

И зачитал мне, что хотел.

Сказать ли, что услышал я?

На каждого глава своя,

И все безумцы-менестрели

Свою б судьбу там углядели,

Там всё разъяснено подробно.

А царь: «Не правда ль, бесподобно

Им будет адское житьё —

Нескучно царствие моё,

И всем веселья — по делам».

А вслед за тем уже я сам

За мудрый взялся фолиант —

И подивился на талант

Того, кто написал сей труд:

Жонглеры жалкие найдут

Там рифмы золотой образчик,

А из меня дурной рассказчик.

И вот, изложены стихами

Злодейства мерзкие с грехами.

Сказать и страшно, и печально:

Там про любого досконально

Проступки выписаны в ряд,

И упустили что навряд,

Я самолично видел строки —

И разузнал про все пороки,

И кто какую сделал гнусь —

Я всё запомнил наизусть,

Да и попробуй-ка забудь!

Всё расскажу когда-нибудь,

Подробно, несмотря на лица —

Поверьте, есть чему дивиться.

Что дальше было? Я намучал

Немало строк, пока наскучил

Царю сей перечень унылый,

Властитель вежливый и милый,

Он мне пожаловал, как гостю,

Монеток адовых две горсти, —

Я закупил на них сукнишка.

Вот, времени прошло не лишку,

Как вдруг насельники Геенны

Вооружились все отменно,

И принялись коней седлать —

Великая, большая рать

В поход пошла на наши страны,

И тут уж я вам врать не стану —

Поднялся гомон, крик и вой,

Как воинство рванулось в бой.

И хоть рассказ про это тяжек,

Всё так и было, без натяжек.

Обратно я засобирался,

Со мною каждый попрощался,

И пробудился я тотчас.

Настолько полон мой рассказ,

Что не добавишь тут ни слова,

Пока не будет сна другого.

Таков, без лжи и без обмана,

Был сон Рауля из Удана.

Здесь кончен «Сон о Преисподней»,

Спасибо милости Господней.

А после будет сон о Рае,

Куда попасть я уповаю.