Книжник

ГЛАВА ВТОРАЯ

Сила, ученик Иисуса Христа, свидетель распятия Его, служитель Господа и Спасителя воскресшего, Иисуса Христа, домашним Феофила. Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа.

В первый раз услышал я имя Иисуса в Храме в Иерусалиме. Слухи о лжепророках и самозваных мессиях были обычны в те дни, и нередко священники призывались их расследовать. Незадолго до этих событий, некий Февда объявил себя Помазанником Божьим. Он собрал четыреста учеников, но впоследствии был убит римлянами, а остальные рассеялись. После него, во время переписи, восстал Иуда Галилеянин. Вскоре и он погиб, и слушатели его рассыпались. Отец мой предостерегал меня от людей, что растут, как дикие плевелы среди пшеницы: «Сын мой, уповай на Закон Моисеев. В нем светильник ноге твоей и свет стезе твоей».

Явился Иоанн Креститель, и толпы народа стали стекаться к нему на реку Иордан, крестясь в покаяние во грехах. Священники пошли расспросить его. По возвращении их мне случилось ненароком подслушать злые речи в уединенном месте храма.

— Это лжепророк, он пришел из пустыни и ест саранчу и дикий мед.

— Этот человек — безумец!

— Он носит одежду из верблюжьего волоса и кожаный пояс!

— Он посмел назвать нас порождениями ехидны! Змеиным отродьем!

— Безумец он или нет, но народ его слушает. И он говорил против нас во всеуслышанье, вопрошая, кто надоумил нас бежать от грядущего Божьего гнева. С ним нужно что-то делать!

И сделали, только не священники. Иоанн обличал царя Ирода за прелюбодеяние с Иродиадой, женой брата его Филиппа. Ирод взял его и заключил в темницу в своем дворце. Иродиада же устроила пиршество по случаю дня рождения царя и, воспользовавшись помощью своей дочери, побудила Ирода дать опрометчивую клятву: он обещал девице все, чего ни попросит, если та будет танцевать перед гостями. Ловушка захлопнулась. Девица потребовала подать ей голову Иоанна Крестителя на блюде и с великой радостью преподнесла страшный дар своей коварной матери.

Те, кто почитали Иоанна Крестителя Мессией, опечалились о смерти его и утратили надежду. Иные же говорили, что сам Иоанн указал на Иисуса из Назарета, и последовали этому Учителю. А кто-то, подобно мне, с осторожностью ожидал, что будет дальше. Иудеи все жили упованием на приход Мессии. Мы жаждали видеть, как падут оковы Рима, и притеснители будут изгнаны с земли, которую Бог дал праотцам нашим. Мы желали, чтобы народ наш снова возвеличился, как во дни царя Давида и сына его, царя Соломона.

Иные, похоронив надежду вместе с очередным лжемессией, воскрешали ее в тот же час, как на горизонте появится новый претендент. Надежда бывает подобна жестокому тюремщику!

В Иудее насчитывалось немало раввинов-учителей, и каждый из них имел учеников, преданных его учению. Одни собирались в галереях Храма, другие — в отдаленных синагогах. Прочие переходили из города в город, собирая учеников отовсюду. Обычным делом было видеть группу юношей, следовавших по пятам за своим учителем, ловя каждое его слово.

Я же полагал, что нет мудрее моего отца, который внушил мне всегда помнить и исполнять Закон. Думалось мне, что в Законе спасение, и что, исполняя заповеди и исправно жертвуя, я умножаю Божье благоволение. Потому я часто являлся в Храм с десятинами и приношениями. Закон и услаждал мою жизнь, и в то же время отравлял ее. Я исправно молился и постился. Соблюдал заповеди. И все же ощущал, что хожу по краю обрыва. Стоит раз оступиться, и я соскользну в пропасть греха и погибну навечно. Мне хотелось обрести уверенность.

По крайней мере, так мне казалось.

Слухи о Назарянине звучали все настойчивее и множились не по дням, а по часам.

— Иисус из Назарета отверз очи слепому!

— В Капернауме по слову его встал на ноги разбитый параличом!

— Он изгоняет бесов!

Были даже такие, кто утверждал, что Иисус воскресил из мертвых сына одной вдовы.

Главные священники, те, что ходили смотреть на Иоанна Крестителя, собрались на совет у первосвященника Каиафы. Мой отец, бывший давним другом семейства Анны, впоследствии рассказывал мне, как разгневались они, когда кто-то спросил, может ли статься, что Иисус Назарянин и есть Мессия.

— Мессия будет сын Давидов, рожденный в Вифлееме, а не какой-то жалкий плотник из Назарета, который ест вместе с мытарями и блудницами!

Ни им, ни мне в то время было неведомо, что Иисус и впрямь родился в Вифлееме от девы, обрученной мужу Иосифу. И Мария, и Иосиф были оба из колена Иуды и вели свой род от великого царя Давида. Еще одно доказательство состояло в исполнении пророчества Исаии, ибо Мария зачала от Духа Святого. Эти факты сделались известны мне позже и лишь подтвердили то, во что к тому времени я уже веровал относительно Иисуса. Между тем, я не знаю ничего такого, что переубедило бы Анну, Каиафу и прочих священников, изо всех сил цеплявшихся за власть, которую они, как себе воображали, удерживали в руках. Ныне Анна мертв. И Каиафы тоже давно нет в живых. Что так долго препятствовало моей встрече с Иисусом — это род людей, с которыми Он сообщался. Никогда не приходилось мне слышать о раввине, который бы ел с грешниками за одним столом, не говоря уже о том, чтобы водить с ними дружбу. Сам я учился у весьма уважаемого раввина и не был принят им, пока не показал себя достойным вступить в ряды его учеников. Иисус же шел и выбирал себе учеников из простых обычных людей. Я жил крайне осмотрительно, тщательно избегая всего, что Тора называет нечистым. Не разговаривал с женщинами и никогда не пускал на порог язычника. Я знал, что мой учитель даже имени Иисуса не желает слышать. Назарянин был отступником. Он касался прокаженных. Учил женщин, которые сопровождали его в путешествиях. Собирал на горах нищих, убогих и презираемых всеми — и кормил. И даже проповедовал ненавистным самарянам!

Кто же был этот Человек? И что хорошего видел Он в потрясении вековых устоев?

Я хотел обсудить все с отцом — и не мог. Он был уже тяжко болен и скончался в пик летней жары. Тогда я разыскал одного из его наиболее уважаемых друзей, Никодима, входившего в великий Синедрион.

— Этот Назарянин — пророк или опасный смутьян?

— Он говорит с большим состраданием и хорошо знает Закон.

Я изумился.

— Ты встречался с этим человеком?

— Как-то раз. Недолго. — Он сменил тему и больше уже не возвращался к этому разговору.

Я подумал, — интересно, сколько же прочих из высокопоставленных священников и книжников ходили послушать проповедь Назарянина? Всякий раз при упоминании имени Иисуса я весь обращался в слух. Я знал, что Он проповедует во многих синагогах, уча о Царствии Божием. Меня все больше захватывало желание презреть привычную осторожность. Мне хотелось увидеть Иисуса. Услышать Его проповедь. Я хотел знать, а вдруг Он — как раз Тот, кто сможет ответить на все мои вопросы.

Более всего, как и многие другие, я жаждал увидеть, как Он сотворит какое-нибудь чудо. Пожалуй, тогда я буду знать, принимать ли этого пророка всерьез.

Итак, я отправился в Галилею.

Народу в Капернауме собралось, как показалось мне, больше, чем случалось мне видеть даже в Храме, за исключением Пасхальных дней, когда к местным присоединялись иудеи, прибывавшие из Месопотамии, Каппадокии, Понта, Асии, Фригии, Памфилии, Египта и даже самого Рима. Люди, встреченные мной в тот день в Капернауме, повергли меня в испуг, ибо они были несчастны. Слепые в лохмотьях, одинокие адовы, матери, прижимавшие к себе плачущих детей, калеки, люди, волочившие на носилках больных родственников или друзей, прокаженные и отверженные, все они кричали и пытались пробиться к Иисусу поближе. Конечно же, мне и раньше доводилось видеть множество больных и нищих, просящих милостыню на ступенях Храма, и я нередко благотворил им. Но никогда не встречал их в таком количестве! Их толпы наводняли улицы и растекались по берегу Галилейского моря.

— Иисус! — воскликнул кто-то. — Иисус идет!

Вокруг все разом заголосили, обращаясь к нему.

Меня оглушили вопли, исполненные страдания, мольбы и надежды.

— У меня болен отец…

— Мой брат при смерти…

— Я слепой! Исцели меня!

— Помоги мне. Иисус!

— Моя сестра одержима бесами!

— Иисус!

— Иисус!!!

Я весь вытянулся, но не мог ничего разглядеть в толпе. Сердце готово было выпрыгнуть из груди от возбуждения — всеобщая лихорадка ожидания захватила меня. Взгромоздившись на стену, я сохранял шаткое равновесие, отчаянно желая узреть того, кого столь многие звали пророком, а иные признавали Мессией.

И тут появился Он, пробираясь сквозь людскую толчею. Сердце мое сжалось.

Назарянин не походил ни на одного известного мне раввина. Это не был седовласый ученый муж в струящихся белых одеждах, с лицом, изборожденным морщинами. Он был молод — лишь несколькими годами старше меня. Он носил простую домотканую одежду, и у Него были широкие плечи, сильные руки, загорелая кожа простого работника. В Его внешности не было ничего особенно выдающегося. Иисус смотрел на окружавших его людей. Некоторых даже касался. Один схватил Иисуса за руку, и, плача, стал ее целовать. Иисус пошел дальше сквозь толпу, а люди радостно закричали: «Чудо!»

Где? — подумал я. — Где же чудо?

Люди расталкивали друг друга. «Коснись меня, Иисус! Коснись меня!» Друзья Иисуса окружили его плотнее, пытаясь оттеснить толпу. Старший — Петр — прикрикнул, чтобы расступились. Иисус вошел в лодку. Меня охватило разочарование. Ужели я проделал такой путь, чтобы лишь мельком взглянуть на Него?

Ученики Иисуса взялись за весла, а Он сидел на носу. Они отплыли недалеко и бросили якорь. Иисус заговорил, и толпа затихла. Они сидели и слушали, а над водой разносился Его спокойный голос.

Не могу ни передать всего, что говорил Иисус в тот день, ни в точности воспроизвести Его слова, но учение Его вызвало в моей душе большое смятение. Он говорил, что главное в Законе — милость, а я всегда считал, что суд. Он говорил: надо любить врагов, а я не мог поверить, что Он разумеет римлян, которые принесли своих идолов в нашу землю. Он говорил: не надо беспокоиться о будущем, довольно для каждого дня своей заботы. Я же все время беспокоился о том, чтобы соблюсти Закон. Тревожился, оправдаю ли ожидания отца. Волновался о сотнях разных мелочей с утра до ночи. Иисус предостерегал о лжепророках, а книжники и фарисеи считали Его самого таковым.

Голос Назарянина был глубок, как шум многих вод. От звука его мое сердце исполнялось трепетом. Столько лет прошло с тех пор, а я все жду, когда же услышу Его снова.

Когда Он завершил свою речь, люди вскочили и принялись кричать, не прося еще послушать его мудрости, а требуя чудес. Они желали исцеления! Хлеба! Покончить с римлянами!

— Царствуй над нами!

Петр поднял парус. Андрей вытащил якорь. Народ кинулся было в воду, но ветер уже отогнал лодку от берега.

Мне тоже хотелось кричать, но не ради хлеба, которого у меня было в избытке, и не ради исцеления, в котором у меня не было нужды, но ради его толкования Закона. После слов Его у меня появилось вопросов еще больше, чем тех, что привели меня в Галилею. С детства я слушал книжников и сведущих в религии. Но никогда человек не говорил с такой властью, как этот плотник из Назарета.

Когда люди побежали по берегу, я подобрал одежды, стряхнул остатки собственного достоинства и пустился бегом вместе со всеми. Лодка повернула и устремилась к дальнему берегу. Остальные ринулись дальше, в надежде оказаться на другой стороне озера прежде Него.

А я, выбившись из сил и задыхаясь, сидел, уронив руки на колени, и смотрел, как уплывает прочь Иисус, и с ним — мои надежды.

Иисус переходил из города в город. Он говорил в синагогах. Проповедовал растущим толпам на горах. Он учил притчами, историями, которые простой народ разумел лучше меня: о почве, о семенах, о пшенице и плевелах, о сокровище, зарытом на поле, о рыбацких сетях, о вещах, незнакомых тому, кто вырос в Иерусалиме. Назарянин был постоянным предметом споров. Одни говорили, что Он пришел с небес, другие — отказывались даже признать его пророком. Книжники и фарисеи требовали чудесного знамения, а Он отказывался его дать:

— Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка.

Но что все это значило?

Многие ученики отошли от Иисуса: одни разочаровались, другие не понимали или не верили.

Я — потому что боялся, что сделают старейшины, если увидят меня среди последователей Иисуса. Я должен был оберегать свою репутацию.

— Ну что, нашел Мессию? — насмехался мой учитель.

— Нет, — отвечал я — и вскоре оставил его.

Иисус пришел в Иерусалим и учил в Храме, к вящему негодованию книжников и фарисеев. Они спрашивали — Его ответы загоняли их в тупик. Они расставляли сети — Он поворачивал все так, что они сами запутывались в них. Они задавали каверзные вопросы о Законе — а Он выводил на свет их неправду, озадачивал их знанием Торы и утверждал, что они служат не Богу, а отцу своему, дьяволу.

Город бурлил. Все только и говорили об Иисусе.

А потом Он снова ушел — в сельские края, в деревни, в народ. Он добрался до самой Кесарии Филипповой с ее идолами и Вратами ада, через которые, по языческому поверью, попадают в наш мир злые духи. Он ходил по Десятиградию, останавливался в Самарии. И хотя я не следовал за Ним, но постоянно размышлял об Его словах: «Царство Небесное подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее!» Что это за жемчужина? И что мне нужно продать, чтобы ее приобрести?

Трижды в год Иисус бывал в Иерусалиме: на праздник опресноков, праздник жатвы и праздник кущей — как предписывает Закон. И с каждым разом, когда Он появлялся со Своими приношениями Богу, возрастала враждебность священников, их решимость настроить народ против Него. Они даже взяли в союзники презираемых ими иродиан, вопросы которых неминуемо должны были втянуть Его в конфликт с законами римлян.

— Скажи нам, позволительно ли платить подать кесарю или нет?

В ответ Иисус попросил монету. Когда Ему дали динарий, Он спросил книжников иродиан, чье на ней изображение и надпись. Конечно же, кесаревы.

— Так отдавайте кесарево — кесарю, а Божье Богу.

Саддукеи расспрашивали о воскресении мертвых, и Иисус указал им на ошибочное понимание Писания.

— Бог сказал Моисею «Я есмь Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова». Бог не есть Бог мертвых, но живых.

Слова Его повергли меня в изумление. Всякий иудей знает, что кости праотцов патриархов покоятся в пещере в Махпеле подле Хеврона. А они при этом живы? Его речения рождали больше недоумения, чем проливали света. Чем усерднее я пытался разобраться в том, что слышал, тем более запутывался.

В народе ходили разные толки. Одни утверждали, что Он праведник, другие — что Он вводит людей в заблуждение. Священники хотели схватить Его, но никто не смел поднять на Него руку. Он был со Своими учениками на Масличной горе, но я не пошел туда из опасения, что скажут люди, если меня заметят. Поэтому я ждал, уверенный, что Иисус появится в Храме рано утром.

Я был там, когда несколько книжников и фарисеев приволокли к Нему полуодетую женщину.

— Учитель, — сказали они, хотя, я знал, у них язык не поворачивался звать Его так, — эта женщина взята в прелюбодеянии, а Моисей в Законе заповедал нам побивать таких камнями. Что скажешь?

Дрожащая женщина пыталась хоть как-то прикрыться. Она поджала под себя ноги и закрыла голову руками. Мужчины смотрели на нее, перешептываясь, — она была красива. Некоторые усмехались. Я зашел за колонну и с отвращением наблюдал оттуда. Утром я видел ее с одним из книжников.

Иисус, низко наклонившись, писал что-то на земле. Писал ли, что согласно Закону должен быть побит и мужчина, деливший с ней ложе? Я не мог разглядеть. Когда Он выпрямился, я затаил дыхание, ибо Закон говорил недвусмысленно. Женщина должна умереть. Если Он велит отпустить ее, то нарушит Закон Моисея, подав повод к обвинениям. Велев же побить камнями — пойдет против римской власти, ибо только римский наместник имеет право осудить на смерть.

— Кто из вас никогда не грешил, пусть первый бросит в нее камень, — и Он снова, склонившись, принялся писать.

Никто не посмел поднять камня, ибо безгрешен один только Бог. Я притаился за колонной, чтобы увидеть, что Иисус будет делать дальше. Он посмотрел на женщину.

— Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

— Никто, господин мой, — по лицу ее заструились слезы.

— И я не осуждаю тебя. Иди и больше не греши.

Хотя его милосердие и тронуло меня, я был озадачен. А как же Закон?

В то время я не последовал Ему, хотя и ловил каждое Его слово. Даже когда многие начальствующие над священниками провозгласили Его лжепророком, презрев и отвергнув, Его учение притягивало меня к Нему.

— Какой-то плотник из Назарета — Мессия, помазанник Божий! Даже предположить такое — кощунство!

Никто из нас — включая Его ближайших друзей — не догадывался, что имел в виду Иисус, говоря: «Когда вознесете Сына Человеческого, тогда узнаете, что ЭТО Я».

В конце недели, полный тревог и надежд, я подошел к Иисусу. Я встречался уже с Петром, Андреем и Матфеем. Свел знакомство с Иоанном, и тот побуждал меня: «Поговори с Учителем». Я не смел поделиться с Иоанном своей самой сокровенной надеждой: сделаться учеником, быть признанным достойным сопровождать Иисуса в Его странствиях.

Несомненно, вся моя учеба, упорный труд и самопожертвование подготовили меня к тому, чтобы быть допущенным в число учеников. Я думал, что могу оказаться Ему полезен. В конце концов, у меня были связи. Мне хотелось, чтобы Иисус узнал, как усердно я старался блюсти Закон всю свою жизнь. Я ждал, что, узнав обо всем, Он даст мне ту уверенностъ, в которой я так нуждался. У меня было, что предложить Ему. Он примет меня с распростертыми объятиями. Так я думал.

Глупец!

Никогда не забуду глаза Иисуса, когда Он отвечал на мои вопросы.

Я искал Его одобрения — Он же показал мне, что я нахожусь во власти гордыни и самообмана. Я лелеял надежду стать одним из Его учеников. Но Он сказал мне, что я должен сделать, чтобы восполнить то, чего мне недостает. Я получил неоспоримое подтверждение, что Он Мессия. Он заглянул мне в самое сердце, обнажив такие глубоко запрятанные тайны, о которых я и сам не подозревал.

А потом Иисус сказал то, что так жаждал я услышать:

— Приходи и следуй за мною.

И я не мог Ему ответить.

Иисус ждал. В Его глазах светилась любовь.

Он ждал.

Бог ждал — а я молчал!

О, я верил в Него. Я не разумел всего, что Он творил, но твердо знал: Иисус — Мессия!

И все-таки я ушел. И вернулся к тому, что было мне так хорошо знакомо — к жизни, которая была пуста.

Шли месяцы. Как страдал я, терзаясь мыслями о Шеоле! Когда я поднимался по ступеням Храма, раздавая монеты нищим, внутри у меня все сжималось. Я знал правду. Не ради них то была жертва, а ради меня самого. Благословение — вот что мне было надобно! Чтобы было еще одно очко в мою пользу, поступок, который поможет укрепиться в уверенности, что можно надеяться на лучшее. Для меня.

То, что прежде я почитал за благословение и расположение Господа, превратилось в проклятие, в испытание для души моей. И я не прошел это испытание: моей веры недоставало, чтобы отречься от того, что обеспечивало почет, положение в обществе и приятную жизнь. Я снова и снова терпел поражение. День за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем.

Лучше бы я никогда не слышал имени Иисуса! Слова Его не принесли покоя моей растревоженной душе, напротив, огнем жгли мне совесть и разрывали сердце. Основания моей жизни Он превратил в руины.

Приближалась Пасха. Евреи стекались в Иерусалим. Я слышал, что Иисус въехал в город на молодом осле, а люди устилали Ему путь пальмовыми ветвями и пели: «Осанна сыну Давидову! Благословен грядущий во имя Господне! Осанна Богу в вышних!»

Иисус, Мессия, явился.

Я не пошел Его встречать.

Войдя в Храм, Он взял бич и изгнал оттуда меновщиков и торговцев, заполонивших двор, предназначенный для язычников, ищущих Бога. Он негодовал на тех, кто превратил дом Отца Его, дом молитвы, в разбойничий вертеп. Люди бежали от Его гнева.

Я не был там. Я узнал об этом позже.

Каждый день Он учил в Храме. Его притчи обличали лицемерие религиозных вождей, разжигая их ненависть, но те притворялись, что ничего не понимают. Они извращали Его слова, пытаясь обратить их против Него. Притесняли тех, кто Его любил, и даже пригрозили вышвырнуть из Храма бедного калеку за то, что он, исцеленный Иисусом в субботу, взял и понес свою постель.

— Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры!

Я дрожал при звуке Его голоса. Прятался при Его приближении.

— Все дела свои делаете с тем, чтобы видели их люди! Потому-то, когда молитесь, надеваете на лоб и на руку коробочки шире, чем у других, и кисти на одежде делаете длиннее. Любите на пиру сидеть на почетных местах и в первом ряду в синагогах! Горе вам! — Голос Его гремел, многократно усиленный эхом в коридорах Храма. — Пожираете имущество вдов и потом напоказ долго молитесь!

Книжники возмущались, но не в силах были заглушить поток истины, изливавшийся из Его уст. Он осуждал и священников, которые должны были пасти Божий народ, как пастыри, а вместо этого уподоблялись хищным волкам, не щадящим стада.

— Вы обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас! Вожди слепые! Глупцы! Дотошно отсчитываете десятину с мяты, аниса и тмина со своего огорода, но оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру.

Стены храма дрожали от раскатов Его голоса. Голоса противников обращались в ничто перед Его гневом. Меня трясло от ужаса.

— Вы не увидите Меня отныне, доколе не воскликнете: благословен Грядущий во имя Господне!

Он ушел из Храма. Ученики следовали за Ним, как овцы за пастухом. Одни оглядывались назад с опасением, другие — с горделивым торжеством. Раздались злые голоса. Книжники, фарисеи, священники — все как один подняли крик. Выльется ли на улицы эта неприкрытая ненависть? Лица, искаженные яростью. Рты, изрыгающие проклятия в адрес Назарянина. Иные раздирали одежды.

Я бежал.

Я мало помню о своих переживаниях того дня — только то, что бежал от гнева, бушевавшего в Храме. Иисус удалялся прочь со своими учениками. Какая-то часть меня неудержимо влеклась к ним, в то же время практическая сторона моей натуры меня останавливала. Я сказал себе, что у меня нет выбора. То, что попросил меня сделать Иисус, обесчестило бы имя моего отца. Я знал, что к другим Он не предъявлял таких требований. Почему же хочет так много от меня?

Слова Его, как обоюдоострый меч, отсекали любой самообман. Я не был тем мужем Божьим, каким привык себя считать.

И тогда Иисус обернулся и посмотрел на меня. На какое-то мгновение я встретился с Ним глазами: Он не отвел взгляда, в нем читалось приглашение. Чего же я хотел? Вернуться в Храм — к моим молитвам и тихому созерцанию, не обращая внимания на то, что происходит вокруг? Или последовать за Человеком, который видел всю мою внутренность и все тайны сердца? Первое не требовало от меня ничего; второе — все.

Я потряс головой. Он ждал. Я отступил назад. Я видел, как в глазах Его мелькнула скорбь, и Он двинулся дальше.

Ныне я испытываю эту скорбь. Сегодня она мне понятнее, чем когда-либо раньше.

И еще раз я увидел Иисуса, когда Он висел на кресте меж двух разбойников на Голгофе. Над головой Его была прибита табличка с надписью по-еврейски, по-гречески и по-латыни: «Иисус Назарянин, Царь Иудейский».

Не могу описать, что пережил я при виде Иисуса, прибитого к римскому кресту за воротами города. Мои знакомцы швыряли Ему в лицо проклятия. Даже в час Его смертных мук они не знали милосердия. Я испытал гнев, разочарование, облегчение, стыд. Я пытался оправдать себя. Получалось, что я все-таки не отвернулся от Бога. Я лишь отверг очередного лжепророка. Ведь так?

Что же это говорило обо мне? Я почитал себя праведным человеком, всегда стремящимся служить и угождать Богу. А Иисус показал, что я не тот, за кого себя выдаю. Даже теперь, годы спустя, во мне живет то ощущение стыда. Как высокомерен я был! Как упорно закрывал глаза на истину! Мне было стыдно и за религиозных начальников. Люди, к которым я относился с почтением и трепетом, стоя у подножия креста, выкрикивали оскорбления, насмехались, издевались над умирающим. Они не ведали жалости, не выказывали милости. И даже рыдания матери Иисуса и женщин, которые плакали вместе с ней, бессильны были пробудить в них сострадание.

Среди них был и учитель, у ног которого я провел столько времени. Они напоминали мне стервятников, терзающих полумертвую жертву.

И мне было суждено стать таким же?

А где же были ученики Иисуса? Те, что провели с Ним последние три года жизни, оставив дом и ремесло ради того, чтобы последовать за Ним? Где были те, что, стоя вдоль дороги, махали пальмовыми ветвями и пели хвалу, когда Иисус въезжал в Иерусалим? Неужели все это происходило лишь неделю тому назад?

Помню, я подумал: Разве вина этого бедного плотника, что мы возлагали на него слишком большие надежды? Когда был дан выбор между мятежником Варравой и человеком, проповедавшим мир с Богом, народ просил свободы тому, кто убивал римлян.

В воротах стоял Никодим, по лицу его стекали слезы, теряясь в прядях бороды. Запрятав глубоко в рукава ладони скрещенных рук, он раскачивался взад и вперед в молитве. Я приблизился к давнему другу моего отца, встревоженный при виде такого горя.

— Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Скажи спасибо, Сила, что отец твой не дожил до этого дня. Они не слушали! Были готовы на все, чтобы осуществить свой замысел. Беззаконное судилище среди ночи, ложные обвинения, лжесвидетели — приговорили невинного. Прости нас, Боже!

— Ты честный человек, Никодим, — Я думал его оправдать. — Назарянина распяли римляне.

— Все мы Его распяли, Сила, — Никодим глядел на Иисуса. — Даже сейчас — в этот самый миг, когда мы смотрим, как Он умирает, — сбываются Писания.

Я оставил его наедине с его горем. Слова его напугали меня.

Я отметил Пасху, как того требовал Закон, но не испытал никакой радости, заново переживая избавление Израиля из Египетского рабства. Из головы не выходили слова Иисуса: «Блаженны нищие духом…». Те, кто осознает, как нуждается в Боге. «…ибо их есть Царствие Небесное».

В Египте, покарав Египтян, Бог сделал так, что смерть миновала жилища Его народа. Если Иисус и в самом деле был Мессией, как думал я какое-то время, и как до сих пор верил Никодим, какой же будет Божья кара? И какая остается для нас надежда, что Бог вмешается?

Ночью мне приснился Иисус. Я снова видел Его глаза. Он смотрел на меня и ждал, как в день, когда уходил из Храма. Когда я проснулся, город был тих и темен. Сердце мое тяжело стучало. Я чувствовал: что-то носится в воздухе.

— Я есмъ путь и истина и жизнь, — говорил Иисус. Утверждение Бога или слова безумца? Теперь я не знал.

Путь был потерян, истина — заглушена, надежда на жизнь, которую нес Иисус, умерла вместе с ним.

Казалось, все кончено.

— Ты давно не даешь себе отдыха, Сила, — в дверях стоял Епенет. — Когда мы попросили тебя записать свою историю, вовсе не подразумевалось, что ты должен превратиться в ее раба.

Сила вложил перо в футляр и подул на последние написанные им буквы.

— Я заблудился в прошлом.

— Это путешествие тебя утешило?

— Не особенно. — Он аккуратно скатал свиток. Мышцы затекли, болела спина. Он встал, потянулся. — Я был глух и слеп.

— И Христос отверз тебе уши и очи. Идем, друг мой. Прогуляемся вместе в саду.

Под солнечным теплом скованные напряжением плечи Силы расслабились. Он полной грудью вдыхал морской воздух. По саду порхали птицы, с шумным шорохом крыльев взлетая вдруг из укромных насиженных мест. Здесь он чувствовал себя в безопасности, будто за тысячу миль от Рима, от арены, от обезумевшей орущей толпы, — и все же недостаточно далеко, чтобы убежать от воспоминаний о случившемся там.

— О чем ты писал сейчас?

— О смерти Христа.

— Все отдал бы за то, чтобы увидеть Его лицо — хоть на миг.

Сила внутренне содрогнулся, подумав о потерянных годах, которые мог бы провести подле Иисуса.

— Что в Нем запомнилось тебе больше всего?

— Глаза. Когда Он смотрел на меня, я знал, что Он видит все.

Епенет ждал продолжения, но Сила вовсе не собирался удовлетворять любопытство римлянина, — что же такое это «все».

— Ты тоскуешь по Иерусалиму, Сила?

На этот вопрос ответить было довольно несложно.

— Иногда. Но не по нынешнему Иерусалиму. По тому, каким он был когда-то. — Да правда ли и это? Разве он тосковал по тем далеким дням, еще до пришествия Христа? Нет. Он тоскует по новому Иерусалиму, который будет в конце времен, когда вернется Иисус.

— У тебя там родные?

— Кровных нет. Но, возможно, есть братья и сестры. Христиане. — Может быть, кто-то все еще живет там, накрепко врос корнями, как иссоп между камнями городской стены. Он надеялся, что это так, и не переставал молиться, чтобы народ его покаялся и признал своего Мессию. — Не знаю, остался ли кто. Только надеюсь. Прошли годы с тех пор, как я покинул Иудею.

Пусть Господь всегда призывает туда проповедующего, чтобы дверь овчарни не затворилась перед Его народом.

— Может, ты вернешься.

Сила хмуро улыбнулся.

— Я бы предпочел, чтобы Бог призвал меня в небесный Иерусалим.

— Призовет. Когда-нибудь. Мы все молимся, чтобы твое время не настало так скоро.

Есть молитвы, которыми лучше не молиться, — подумал Сила.

— Останься я в Риме… Может, я уже был бы там. — Пожалуй, ему надо было остаться.

— Божья воля была, чтобы ты оказался здесь, Сила.

— Эти свитки драгоценны. Их необходимо сохранить. — Он остановился у фонтана, плеск воды действовал на него успокаивающе. — Мне бы сидеть и делать их копии, а не расписывать свои злоключения.

— Нам нужны свидетельства таких, как ты — тех, кто ходил с Иисусом, слышал Его учение, видел чудеса.

— Это не про меня. Я же говорил. Я уверовал слишком поздно.

— Но ты был при этом.

— В Иудее. В Иерусалиме. Однажды в Галилее. В Храме.

— Напиши, что помнишь.

— Помню скорбь. Помню радость при виде воскресшего Иисуса. Помню, как изгладились мой стыд и чувство вины. Помню сошествие Святого Духа. Помню тех, кто служил Христу и за это принял смерть. Их было столько, что я потерял им счет. Мои лучшие друзья уже с Господом, и я чувствую… — он стиснул и разжал кулаки.

— Зависть?

Он резко выдохнул воздух.

— У тебя слишком зоркий глаз, Епенет. — Он жалел, что сам не в состоянии сохранить подобную ясность взгляда, ощущая, как барахтается в тине собственных переживаний. — Меня переполняют чувства, и боюсь, ни одно из них не является отражением Духа Божьего.

— Ты не Бог, ты человек.

— Готовенькое оправдание, которое я, увы, не могу принять. Петр висел на кресте вниз головой, испытывая смертные муки, и все же молился за тех, кто пригвоздил его к этому кресту! Молился за всех, кто был там, на арене. Теми же словами, что наш Господь: «Отче, прости им». Прости — все это жалкое человеческое отребье. А я о чем молился? О суде! Чтобы они исчезли без следа! Я бы с великим удовольствием посмотрел, как Божий огонь испепелит каждого римлянина в отдельности и сам Рим со всеми ими вместе взятыми!

Епенет молчал, и Сила подумал, что понимает его.

— Ты все еще хочешь, чтоб я оставался под твоей крышей?

— В моих жилах течет римская кровь. Ты сейчас призываешь Божий суд на меня?

Сила закрыл глаза.

— Не знаю.

— Честный ответ, и за него я не выгоню тебя вон. Сила, я испытывал такую же горечь, когда несколько моих друзей погибло от рук зилотов в Иерусалиме. Я ненавидел всякого еврея, попадавшегося мне на глаза, и мстил, когда только представлялась возможность. Не знаю, сколько ваших я убил или арестовал. А потом встретил мальчика. По возрасту, примерно, как Куриат. И у него было мудрости побольше, чем у любого взрослого мужчины. — Епенет тихо рассмеялся. — Он сказал, что знает Бога всего творения, и что этот самый Бог тоже хочет познакомиться со мной. Так я в первый раз услышал о Христе. Чудо, что я послушал.

— Ты был мудрее меня.

— Ну, ты же пришел к вере, в конце концов. Это главное.

— Когда ты был в Иудее?

Что-то промелькнуло в глазах римлянина.

— Много лет назад. Ну и страна! Коварство и жестокость обитают не только в стенах Рима, друг мой. Люди везде одинаковы.

— И некоторые не меняются никогда. После стольких лет я нахожу, что вера моя не крепче, чем в первые недели по вознесении Христа.

— Ты страдаешь, потому что любишь Его, Сила. Любишь Его народ. Любовь приносит страдания. Бог направит тебя на путь.

К ним вышел Макомбо.

— Братья и сестры уже собираются.

Сила присоединился к общей молитве и пел хвалу Иисусу вместе со всеми. Когда Патробас стал читать письмо Петра, он закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. Никто не просил его ничего сказать. Молчал даже Куриат, хотя и сидел рядом с Силой. Была там и Диана. Сила подумал о Петре и его жене. Они всегда подтрунивали друг над другом, как делают это люди, много-много лет прожившие бок о бок в любви.

Диана улыбнулась ему, и сердце его подпрыгнуло.

Ему случалось раньше переживать ощущение безграничного счастья. И всякий раз это было связано с Иисусом.

Он смотрел, как Епенет беседует с Макомбо, как Урбан пересмеивается с Патробасом. Эти люди пронзительно напоминали встретившихся ему в Иерусалимской горнице много лет тому назад — мужчины, женщины, рабы, свободные, богатые, бедные. Иисус объединил их в одну семью. Одно во Христе, одно Тело, один Дух.

Тьма, сгустившаяся вокруг него, немного отступила, появился какой-то проблеск уверенности. Уверенности не в себе, а в Том, кому он был обязан своим спасением.

Сейчас я не могу думать об этом без смеха. Как описать ту радость, что ощутил я в день, когда снова увидел Иисуса живым? Он смотрел на меня с любовью, а не с осуждением! Мой друг знал, где скрываются ученики, и мы поспешили туда — сообщить им радостную весть. Дрожа от усталости и возбуждения, мы постучали в дверь горницы.

Внутри послышались испуганные голоса, отзвуки спора. Твердый голос Петра скомандовал:

— Впустите!

Мой приятель громко зашептал:

— Впустите нас!

— Кто там с тобой?

— Сила! Мой друг. У нас есть вести об Иисусе!

Петр отворил дверь. Я увидел, что он не помнит меня, и порадовался этому.

— Иисус жив! — выпалил мой друг.

— Он только что был здесь.

Мы переступили порог, и сердце мое заколотилось. Я оглядел комнату. Я хотел, чтобы Иисус знал: я передумал. Теперь я исполню все, что только Он ни попросит.

— Где Он?

— Понятия не имеем. Он был здесь — и исчез.

— Мы все сидели в комнате, и вдруг — откуда ни возьмись — появился Он!

— Это был не призрак, — сказал я. — Это Иисус. Надо пойти в Храм.

Матфей усмехнулся:

— Чтобы нас взяли?

— Я пойду, — на мгновение я расхрабрился.

Петр положил руку мне на плечо:

— Каиафа и его приспешники не дадут тебе и слова сказать.

— Оставайся с нами, — предложил Иоанн.

— Мы здесь долго не задержимся. Идем с нами в Галилею.

Долгие месяцы я лелеял желание присоединиться к этой группе избранных, но теперь совесть не позволяла мне покинуть Иерусалим.

— Не могу! — Как я мог уйти, зная, что Иисус жив? — Другие тоже должны услышать эту радостную весть. Надо рассказать Никодиму.

Я знал, где найти старого друга моего отца. Завидев меня, Никодим вышел на галерею. Прижав палец к губам, он увлек меня в сторону.

— Вижу по твоему лицу, что за новость ты принес. Слухи множатся.

— Это не слухи, Никодим!

— Тело Иисуса пропало. Но это не означает, что Он вернулся к жизни.

Я наклонился к нему.

— Я видел его собственными глазами, Никодим. Он жив!

Глаза его засветились, но он опасливо огляделся по сторонам.

— Если Иисус сам не придет в Храм и не объявит о себе, все останется, как прежде.

— Как можно говорить так? Все уже никогда не будет, как прежде.

Пальцы его впились мне в руку, он вел меня к храмовой лестнице. Никодим зашептал, опустив голову:

— Каиафа и еще кое-кто разговаривали с римскими стражниками, которые караулили гробницу. И хорошо заплатили им, чтобы те говорили, будто ночью, когда они заснули, ученики Иисуса выкрали тело.

— Как только об этом услышит Понтий Пилат, их казнят за нарушение дисциплины!

— Тише, сын мой… За стражников, согласившихся участвовать в сговоре, вступятся священники. Возвращайся к ученикам Иисуса. Передай им, что сделали Каиафа и его сообщники. Они намерены распространить этот слух как можно скорее и как можно дальше, чтобы никто не поверил никаким заверениям, что Иисус жив. Иди же! Поспеши! Пусть убедят Иисуса объявиться в Храме.

Я поведал Петру о рассказанном мне Никодимом, но тот только покачал головой.

— Никто из вас не должен повторять моей ошибки. Однажды я пытался указать Иисусу, что Ему делать. Он назвал меня сатаной и велел отойти от Него.

— Но ведь правда: если бы Он пришел в Храм, Каиафа и Синедрион все бы поняли.

Тут поднялся Симон-зилот.

— Я слышал, как Иисус говорил, что если бы даже кто воскрес из мертвых, эти бы не поверили. Встань сам Иисус перед ними и покажи руки и ноги со шрамами от гвоздей — и тогда они не признают, что Он — Христос, Сын Бога живого!

Семеро из учеников Иисуса отправились в Галилею.

Позже Петр рассказывал мне, как Иисус развел костер, нажарил рыбы и встретил тех семерых на берегу моря Галилейского. Он явился еще пятистам — и я был среди них — а позже брату своему Иакову. Сорок дней Иисус ходил по земле и беседовал с нами. Мне недостает слов, чтобы повествовать о множестве дел Его, коих я был свидетелем, и о том, что Он говорил. Он благословил нас — а после ушел домой — туда, откуда пришел — на небеса.

Я видел, как Господь вознесся ввысь в облаке. Ученики и мы все с ними так и пребывали бы на той горе, если бы не предстали перед нами два ангела: «Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, однажды придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо!»

О, как я ожидаю этого дня!

Их больше нет, друзей, некогда столь дорогих моему сердцу. Никого не осталось. Из тех ста двадцати, что собрались в горнице молиться и славить Бога, ста двадцати, первыми принявших Духа Святого, который зажег нас огнем веры и послал возвещать о Нем, ныне живы только двое: Иоанн, последний из двенадцати, чья вера подобно маяку сияет с острова Патмос, и я, самый недостойный из всех.

Каждый день я поднимаю взор к небу в надежде однажды увидеть Иисуса, сходящего сквозь облака.

Каждый день я молюсь, чтобы «однажды» было сегодня.