Книжные магазины

1. Путешествие без конца

В каждом книжном магазине сосредоточен весь мир. Не авиаперелет, а проход между полками объединяет твою страну и ее языки с необъятными краями, где говорят на других языках. Не пересечение государственных границ, а шаг, всего лишь шаг нужен, чтобы очутиться в ином месте и в иной эпохе. Книга, изданная в 1976 году, стоит рядом с вышедшей вчера, только что доставленной и все еще пахнущей лигнином (из которого получают ванилин). Монография о доисторических переселениях сосуществует с исследованием о мегаполисах XXI века. За полным собранием сочинений Камю наталкиваешься на собрание сочинений Сервантеса – ни в одном другом ограниченном пространстве не оказывается столь верной эта строка Ж. В. Фоша: «M’exalta el nou i m’enamora el vell»[11]. Это не дорога, а лестничный пролет, порог или, может быть, снова что-то иное: разворот, связующее звено между одним жанром и другим, одной дисциплиной или увлечением и их оборотной, а зачастую и дополняющей, стороной: между греческой драмой и великим американским романом, микробиологией и фотографией, историей Дальнего Востока и популярными романами о Диком Западе, индийской поэзией и хрониками Индии, энтомологией и теорией хаоса.

Чтобы получить доступ к карте любого книжного магазина, этого представительства мира – многих миров, называемых нами миром, – который так много у карты позаимствовал, к этой области свободы, где время замедляется, а туризм превращается в разновидность чтения, никакого паспорта не требуется. И тем не менее в книжных магазинах вроде Green Apple Books в Сан-Франциско, La Ballena Blanca в венесуэльской Мериде, Robinson Crusoe 389 в Стамбуле, La Lupa в Монтевидео, L’Écume des Pages в Париже, The Book Lounge в Кейптауне, Eterna Cadencia в Буэнос-Айресе, Rafael Alberti в Мадриде, Cálamo и Antígona в Сарагосе, Casa Tomada в Боготе, Metales Pesados в Сантьяго-де-Чили и его филиала в Вальпараисо, Dante & Descartes в Неаполе, John Sandoe Books в Лондоне или Literanta в Пальма-де-Майорка мне казалось, будто я проставляю печати в каком-то документе, собираю визы, подтверждающие мое пребывание в самых важных, или самых значимых, или лучших, или самых старых, или самых интересных книжных. Или просто тех, что оказались поблизости, когда вдруг пошел дождь в Братиславе, когда мне понадобился доступ к интернету в Аммане, когда захотелось, наконец, присесть и немного отдохнуть в Рио-де-Жанейро или когда зарябило в глазах от обилия храмов в Перу или в Японии.

Первую визу я получил в книжном Pensativo в Гватемале. Я оказался там в конце июля 1998 года; страна все еще содрогалась от предсмертных хрипов епископа Херарди, которого жестоко убили через два дня после того, как он от имени Архиепископского отдела по правам человека представил четырехтомный отчет «Гватемала: никогда больше», где были собраны документы о примерно пятидесяти четырех тысячах случаев нарушений прав человека, произошедших за почти тридцать шесть лет военной диктатуры. Череп был размозжен настолько, что епископа не удалось идентифицировать по чертам лица. В те неспокойные месяцы я сменил жилье четыре или пять раз, так что настоящим домом стал для меня культурный центр La Cúpula, состоявший из бара-галереи Los Girasoles, книжного и других магазинов. Pensativo возник в старой столице Гватемалы в 1987 году, когда в стране все еще шла война, благодаря упорству антрополога и феминистки Аны Марии Кофиньо, только что вернувшейся на родину после длительного пребывания в Мексике. Семейное заведение на улице дель Арко прежде было заправочной станцией и автомастерской. С вулканов, окружающих город, по-прежнему доносились выстрелы повстанцев, солдат и военизированных отрядов. Как это случалось и случается во множестве других книжных, как в большей или меньшей степени случалось и случается во всех книжных магазинах мира, импорт книг которых было не найти в этой центральноамериканской стране, ставка на национальную литературу, презентации, выставки искусства и энергия, вскоре объединившая магазин с прочими недавно открытыми пространствами, превратили Pensativo в центр сопротивления. И открытости. За основанием издательства, выпускавшего гватемальскую литературу, последовало открытие в столице филиала, который проработал двенадцать лет, до 2006 года. И где я, хотя там об этом никто не знает, был счастлив. После его закрытия журналист Морис Эчеверриа написал: «Теперь, когда есть Sophos и постепенно расширяется Artemis Edinter, мы забыли, что в тяжелое время именно Pensativo помогал нам сохранять ясность умов и интеллектуальную выдержку, а не пытался прочищать мозги».

Я ищу Sophos в сети: без сомнения, это место, где я коротал бы вечера, живи я теперь в Гватемале. Это один из тех просторных, залитых светом, пропитанных семейной атмосферой книжных магазинов с кафе, которые во множестве появились повсюду: это и Ler Devagar в Лиссабоне, и El Péndulo в Мехико, и McNally Jackson в Нью-Йорке, и The London Review of Books в Лондоне, и 1 °Corso Como в Милане – просторные, привыкшие принимать самых разных читателей и быстро превращаться в клуб, место встречи. В 1998 году Artemis Edinter уже существовал; ему больше тридцати лет, и сегодня он насчитывает восемь филиалов, так что, скорее всего, в моей библиотеке есть какая-нибудь книга, купленная в одном из них, но какая именно, я уже не помню. В Pensativo я видел шевелюру, лицо и руки поэта Умберто Акабаля и запомнил наизусть его стихи о налобнике, при помощи которого майя по-прежнему переносят грузы, порой в три раза превышающие их по размеру и весу («Для / нас / индейцев / небо кончается там / где начинается / мекапаль»). Там я видел, как из-под ремня джинсов мужчины, присевшего на корточки, чтобы поговорить с трехлетним сыном, высовывалась рукоятка пистолета. Там я купил книгу «Пусть меня убьют, если…» Родриго Рея Росы, напечатанную на самой простой бумаге. Я к такой раньше никогда не прикасался, но она напоминает мне те листы, в которые мама заворачивала мне в детстве бутерброды, и это стало своего рода прикосновением к тысяче экземпляров, отпечатанных в типографии издательства Don Quijote 28 декабря 1996 года, почти через месяц после демократических выборов. Там же я купил и «Гватемала: больше никогда», однотомное резюме отчета о ненависти и смерти, изначально выпущенного в четырех книгах («Милитаризация детства», «Массовые изнасилования», «Техника на службе у насилия», «Психосексуальный контроль войска»), книгах о том, что противно самой природе книжного магазина.

В тот день, когда я наконец разложил на письменном столе все эти карточки, открытки, заметки, фотографии, рисунки, которые я распихивал по папкам после каждого путешествия в надежде, что настанет время, когда я напишу эту книгу, я обнаружил перед собой скорее не заполненный визами паспорт, а карту мира. Вернее, карту моего мира. Привязанную тем самым к моей же биографии: сколько из этих книжных, должно быть, закрылись или сменили адрес, сколько из них расширились, сколько стали частью международных сетей, или провели сокращения в штате, или создали свой домен. com. Это карта моих путешествий, которая не может быть полной; карта, где остаются огромные неисследованные и неописанные территории, где десятки, сотни значимых и важных книжных магазинов еще не отмечены. Карта, которая отражает тем не менее некое изменчивое и неясное состояние, явление, заслуживающее осмысления, – хотя бы для того, чтобы о нем узнали те, кто, входя в книжный магазин, чувствуют себя словно в посольстве неизвестной страны, в машине времени, в караван-сарае или на странице документа, выданного неведомым государством. Потому что во всех странах мира книжные магазины вроде Pensativo исчезают, или исчезли, или превратились в туристическую достопримечательность и открыли свой сайт, или вошли в состав какой-либо книжной сети и носят теперь ее название. И вот я видел перед собой коллаж, иллюстрирующий то, что в своей работе «Атлант. Каково это – нести мир на своих плечах?» Диди-Юберман назвал подвижным познанием, в рамках которого – словно в книжном магазине – актуальны «как эмоциональный, так и когнитивный элементы». Поверхность моего письменного стола разместилась между «классификацией и беспорядком или, если хотите, между разумом и воображением», ведь «стол функционирует как операционная система, призванная разъединять, разрывать, разрушать», а также «приживлять, накапливать, располагать», а, стало быть, «стол собирает разнородности, придает форму множественным отношениям»: «разнородные пространства и времена постоянно встречаются, сталкиваются, пересекаются или сливаются воедино».

История книжных магазинов существенно отличается от истории библиотек. Первые лишены преемственности и институциональной поддержки. Они свободны, потому что они – ответы, которые частная инициатива дает на общественные проблемы, но именно по этой причине их не изучают, их чаще всего не отмечают в туристических путеводителях, им не посвящают докторских диссертаций, пока время не превращает их в легенды. Такой легендой стал двор собора Святого Павла, где, как пишет Энн Скотт в «Восемнадцати книжных лавках», в XVII веке среди прочих тридцати лавок работала и The Parrot: ее владелец Уильям Эсплей был не только книготорговцем, но и одним из издателей Шекспира. Такой легендой, которую подпитывала слава La Maison des Amis des Livres Адриен Монье и Shakespeare and Company Сильвии Бич, стала улица Одеон в Париже. Такой легендой стала Чаринг-Кросс-роуд, главная улица лондонских библиофилов, увековеченная в названии лучшей из прочитанных мною нехудожественных вещей о книжной торговле – «Чаринг-Кросс-роуд, 84» Хелен Ханфф. Экземпляр первого издания этой книги, где страсть к чтению переплетается с человеческими чувствами, а драма уживается с комедией, был выставлен за 250 фунтов в витрине Goldsboro Books, в шаге от Чаринг-Кросс-роуд. Я с волнением рассматривал его там, тщетно пытаясь выяснить, как найти книжный магазин Ханфф. Такой легендой стал книжный Dei Marini, позднее названный Casella, который основал в 1825 году в Неаполе Дженнаро Казелла; его сын Франческо, унаследовав магазин, собирал здесь на рубеже XIX – ХХ веков личностей вроде Филиппо Т. Маринетти, Эдуардо де Филиппо, Поля Валери, Луиджи Эйнауди, Дж. Бернарда Шоу и Анатоля Франса, жившего в гостинице Hassler на улице Кьятамоне, но посещавшего книжный ежедневно будто собственную гостиную. Легендой стала и «Книжная лавка писателей» в Москве, в короткий период революционной свободы на рубеже десятых и двадцатых годов ХХ века ставшая культурным центром, руководимым интеллектуалами. Историю библиотек можно полно изложить, классифицируя их по городам, областям и странам, не нарушая установленных международными договорами границ, обращаясь к специализированной библиографии и архивам, где задокументирована эволюция фондов, приемы классификации, а также хранятся распоряжения, договоры, газетные вырезки, списки закупок и другие бумаги, позволяющие вести статистику, собирать информацию и выстраивать хронологию. Историю книжных магазинов, напротив, можно рассказывать только при помощи альбома с открытками и фотографиями, ситуативной карты, виртуального моста между магазинами исчезнувшими и существующими, при помощи некоторых литературных отрывков и эссе.

Разобрав все эти визитные карточки, брошюры, рекламные проспекты, открытки, каталоги, снимки, записи и ксерокопии, я обнаружил множество книжных магазинов, не укладывающихся ни в какие хронологические или географические критерии, особенных, таких, которые невозможно понять исходя из прочерченных мною шкал и маршрутов. Я имею в виду магазины, специализирующиеся на путешествиях, магазины-парадоксы: ведь если любой книжный приглашает к путешествию, да и сам есть странствие, то эти отличаются от всех остальных. Как и детские книжные, и магазины комиксов, и букинистические, как и лавки rare books[12]. Их своеобразие описывается причастием «специализирующийся». Специализация ощутима в самом распределении пространства: вместо деления по жанрам, языкам или академическим дисциплинам они структурированы по географическим зонам. Крайнее выражение этого принципа мы находим в сети Altaïr, главный магазин которой в Барселоне представляет собой одно из самых удивительных из известных мне пространств: здесь поэтические сборники, романы или эссе тоже распределяются по странам и континентам, вследствие чего ты обнаруживаешь их рядом с путеводителями или картами. И географические атласы в книжных, специализирующихся на путешествиях, не менее важны, чем поэтические или прозаические сборники. Следуя по маршруту, который предлагает тебе Altaïr, ты минуешь витрину и оказываешься перед доской с объявлениями о самых разнообразных турах. За ней выставлены выпуски одноименного журнала. Далее – романы, книги по истории и тематические путеводители по Барселоне в соответствии с принципом, который соблюдается в книжных магазинах практически любой страны: от близкого, местного к более далекому – ко всей вселенной. Таким образом посетитель попадает в мир, упорядоченный в соответствии именно с этим принципом, и движется от Каталонии, Испании и Европы к прочим континентам, распределенным по двум этажам магазина. Внизу находятся карты и атласы мира, а дальше, в глубине – туристическое бюро. Ведь объявления на доске, журналы, книги неизбежно подталкивают к мысли о путешествии.

Под вывеской Ulyssus в Жироне красуется надпись: «Книжный магазин путешествий», и, подобно основателям Altaïr Альберту Падролю и Жозепу Бернадасу, его владелец Жозеп Мария Иглесиас ощущает себя прежде всего путешественником, а не книготорговцем или издателем. А путешественница и писательница Катрин Домен, возглавляющая парижский Ulysse, каждое лето организует книжную торговлю в казино в Андайе. Естественно, магазины такого рода обычно полны карт и глобусов: например, в Pied à Terre в Амстердаме десятки глобусов украдкой наблюдают за тобой, пока ты ищешь путеводители и другие книги. Его девиз донельзя патетичен: «Рай путешественника». Для мадридского магазина Deviaje приоритетна его ипостась туристического агентства: «Путешествия по индивидуальному заказу, книжный магазин, аксессуары для путешествий». Порядок составляющих не влияет на продукт, потому что во всем мире книготорговые точки, специализирующиеся на путешествиях, являются по совместительству магазинами, торгующими товарами для туристов. Мадридский же Desnivel, чья специализация горный и экстремальный туризм, продает GPS-устройства и компасы. То же происходит в берлинском Chatwins, где значительная часть пространства отведена под молескины, эти вновь возродившиеся записные книжки ручной работы, которые Брюс Чатвин некогда покупал в одном парижском магазине. В 1986 году в Туре закрылось последнее семейное предприятие, их изготавливавшее, о чем он и поведал читателям в книге «Тропы песен», опубликованной годом позже.

Пепел Чатвина был развеян в 1989 году на юге Пелопоннеса близ византийской часовни в Кардамиле – одном из семи городов, которые Агамемнон предложил Ахиллу за его согласие продолжать осаду Трои; развеян рядом с домом одного из его наставников, знаменитого писателя и путешественника Патрика Ли Фермора. Панихиду отслужили в одной из церквей западного Лондона. Тридцатью годами ранее молодой провинциал по имени Брюс Чатвин, не имевший ни работы, ни денег, приехал в британскую столицу и устроился стажером в Sotheby’s, еще не зная о том, что в будущем тоже станет писателем-путешественником, легендой и творцом легенд. Не зная, что его именем будет назван книжный магазин в Берлине. Среди многих книжных, которые в конце пятидесятых годов обнаружил Чатвин в столице, выделялись два: Foyles и Stanfords. Первый – общего профиля, второй специализировался на туризме. Один был полон книг, второй – атласов и карт.

Пятьдесят километров полок превращали Foyles, расположенный посреди Чаринг-Кросс-роуд, в самый большой книжный лабиринт в мире. Туристической достопримечательностью его делали не только размеры, но и сумасбродство его хозяйки Кристины Фойл – благодаря ему магазин оставался чудовищным анахронизмом на протяжении всей второй половины минувшего столетия. Это проявлялось в отказе от использования калькуляторов, кассовых машин, телефонов и любых иных технологических достижений при обработке заказов и продаже; в оформлении заказов по издательствам, а не по авторам или жанрам; в организации трех разных очередей, которые приходилось выстаивать клиентам ради оплаты покупок; в увольнении работников безо всякой на то причины. Книжным Foyles, основанным в 1903 году, она руководила с 1945 по 1999 год. Ее эксцентричность наследственная: Уильям Фойл, ее отец, тоже предавался чудачествам, пока не передал управление дочери. Но именно Кристина придумала то, что прославило магазин: его литературные завтраки. С 21 октября 1930 года до сегодняшнего дня полмиллиона читателей позавтракали с более чем тысячью авторов, среди которых были Т. С. Элиот, Г. Дж. Уэллс, Бернард Шоу, Уинстон Черчилль и Джон Леннон.

Теперь легенды о причудах Кристины Фойл – лишь часть прошлого (и книг вроде этой): в 2014 году Foyles превратился в огромный современный книжный и переехал в соседнее здание под номером 107 на все той же Чаринг-Кросс-роуд. Перестройкой бывшего Центрального колледжа искусства и дизайна имени Святого Мартина занималось архитектурное бюро Lifschutz Davidson Sandilands. Столкнувшись с задачей спроектировать самый большой британский книжный магазин XXI века, оно сделало выбор в пользу обширного внутреннего двора, через который льется свет, усиливаемый большими лампами – знаками пунктуации в большом сквозном тексте. Двор, словно придаточные предложения, окружают восходящие и нисходящие лестницы. Кафе, где всегда царит оживление, находится наверху, близ зоны презентаций и выставочного зала, часто принимающего мультимедийные проекты, а внизу, при входе, посетителя встречает девиз: «Добро пожаловать, любитель книг, ты пришел к друзьям». Что сказала бы Кристина, восстань она из гроба… Что ж, на самом деле она обнаружила бы памятник своим многолюдным завтракам.

«Исследуй, открывай, вдохновляй» – таков девиз Stanfords, о котором мне напоминает прихваченная оттуда закладка. Хотя одноименная компания была основана на все той же Чаринг-Кросс-роуд, где по-прежнему располагается Foyles, в 1901 году для посетителей открыл свои двери знаменитый магазин на Лонг-Акр в Ковент-Гардене. К тому времени у Stanfords уже сложились прочные отношения с Королевским географическим обществом благодаря изданию лучших карт той эпохи, когда британская колониальная экспансия и расцвет туризма вызвали к жизни их массовый выпуск. Пол каждого из трех этажей магазина воспроизводит гигантскую карту – мира, Лондона, Гималаев. И пусть на этих этажах мы найдем и путеводители, и книги о путешествиях, и аксессуары, главное здесь – карты. В том числе военные: с пятидесятых до восьмидесятых годов в его подвальном помещении располагался отдел авиационной и военной топографии. Помнится, я пришел в Stanfords потому, что кто-то мне сказал или я где-то прочитал, будто здесь покупал свои карты Чатвин. Разумеется, никаких свидетельств в подтверждение этого нет. Список знаменитых клиентов открывается доктором Ливингстоном и капитаном Робертом Скоттом и завершается Биллом Брайсоном и сэром Ранульфом Файнсом, одним из последних живых первооткрывателей, включая в себя Флоренс Найтингейл, Сесиля Родса, Уилфреда Тесиджера и Шерлока Холмса, который именно в Stanfords заказал карту таинственной пустоши, позволившую ему раскрыть тайну «Собаки Баскервилей».

Оба торговых дома существуют до сих пор. У Foyles пять филиалов в Лондоне и один в Бристоле. Помимо небольшого помещения в Королевском географическом обществе, которое открывается только для проведения мероприятий, у Stanfords есть магазины в Бристоле и Манчестере. Чатвин не дожил пары лет до открытия в 1991 году Daunt Books – книжного для читателей-путешественников, расположившегося в эдвардианском здании на Мэрилебон-Хай-стрит, куда естественный свет проникает через огромные витражи. Это личный проект Джеймса Донта, отпрыска дипломатической семьи, привыкшего к переездам. Пожив в Нью-Йорке, он решил, что хочет посвятить себя двум страстям: путешествиям и чтению. И сегодня его детище представляет собой лондонскую сеть, состоящую из восьми магазинов. Тридцать четыре магазина по всей территории Франции принадлежат сети Au Vieux Campeur, с 1941 года продающей путеводители, карты, книги о путешествиях и товары для пеших походов, кемпинга и альпинизма. Ее история приводит на память историю молескинов.

В конце ХIX – начале ХХ века многие профессиональные художники и любители обзавелись привычкой путешествовать с блокнотами, на плотных страницах которых можно было рисовать акварели или писать тушью. Обложки таких блокнотов, сделанные из молескиновой ткани, защищали рисунки и заметки от превратностей погоды; они производились в различных местах Франции и продавались в Париже. Теперь мы знаем, что их использовали Уайльд, Ван Гог, Матисс, Хемингуэй и Пикассо; но сколько еще тысяч безвестных путешественников владели ими? Где сейчас их молескины? Чатвин упоминает их в своих эссе, и, возможно, именно это побудило маленькую миланскую фирму Nodo & Nodo навать так свои записные книжки, выпущенные в 1999 году тиражом в пять тысяч. Я помню, как увидел экземпляры этого или следующих, тоже ограниченных тиражей, во флорентийском книжном сети Feltrinelli и мгновенно испытал фетишистское наслаждение от ощущения узнавания. То же, что испытывает любой прилежный читатель, входя в Lello в Порту или в City Lights в Сан-Франциско. На протяжении нескольких лет за молескином приходилось отправляться в чужие края. Не обязательно в Париж, но были они далеко не везде. В 2008 году их продавали в пятнадцати тысячах книжных в пятидесяти странах мира. Сейчас дизайн у них по-прежнему итальянский, но производство для удовлетворения спроса перенесено в Китай. До 2009 года нужно было ехать в Лиссабон, чтобы попасть в Livraria Bertrand, самый старый книжный магазин в мире; затем был открыт недолго просуществовавший филиал в Барселоне, где я живу, и серийность выиграла очередную, бессчетную, битву у старого, уже почти исчезнувшего понятия – ауры.