Книги Бахмана

I. Что люди скажут?

Двадцать третий, майский, выпуск журнала «Пипл» был вполне обычным. Обложка была украшена отдавшей концы знаменитостью этой недели — рок-звездой, который был арестован за хранение кокаина и прочих сопутствующих наркотиков и повесился в тюремной камере. На внутренней стороне шла обычная сборная солянка: девять нераскрытых убийств на сексуальной почве в восточной части Небраски; гуру — проповедник здоровой пищи, проколовшийся на детском порно; домашняя хозяйка из Мерилэнда, вырастившая плод, похожий на лик Иисуса Христа — разумеется, если смотреть на него, прищурив глаза и в темной комнате; веселая парализованная девчушка, тренирующаяся для участия в нью-йоркском велосипедном марафоне; развод в Голливуде; свадьба в нью-йоркском высшем свете; борец, оправившийся после сердечного приступа; комик, барахтающийся в водолазном костюме.

Была там также заметка об антрепренере из Юты, который занимался сбытом новейшей куклы под названием «Ваша мамаша!», похожей, судя по рекламе, на «всеми любимую (?) тещу». В нее был встроен динамик, который выдавал разговорные фразы вроде: «У меня в доме обед никогда не был остывшим, дорогая» или «Твой брат никогда не ведет себя так, словно от меня пахнет псиной, когда я приезжаю погостить к нему на пару недель». Но самый смак был в том, что вместо дерганья за веревочку на спине, чтобы заставить «Вашу мамашу» говорить, вы должны были пнуть поганую тварь как можно сильнее. «Ваша мамаша» обладает мягкими прокладками, гарантирована от повреждений, а также никоим образом не причинит вреда вашим стенам и мебели, — заявлял с гордостью ее изобретатель мистер Гаспар Уилмот (ранее обвиняемый, как сообщалось походя, в неуплате подоходного налога — обвинения сняты).

И на тридцать третьей странице этого замечательного и содержательного номера самого замечательного и содержательного американского журнала помещался раздел с типичным для «Пипла» подзаголовком: «Точно, остро, просто». Он назывался «БИО».

— «Пипл», — сказал Тэд Бюмонт своей жене Лиз, сидя с ней бок о бок за кухонным столом и читая статью по второму разу, — любит приступать сразу к делу. Если не желаешь «БИО», открой «Попавшие в беду» и читай о девчонках, которых разрезали на куски и засолили прямо в самом сердце Небраски.

— Это вовсе не смешно, когда начинаешь думать об этом всерьез, — сказала Лиз Бюмонт, но испортила впечатление от сказанного, прыснув в кулак.

— Не хи-хи, а действительно так, — сказал Тэд и снова стал просматривать статью, рассеянно потирая маленький белый шрам высоко на лбу.

Как и обычно, «БИО» был единственным разделом в журнале, где словам досталось больше места, чем фотографиям.

— Ты жалеешь, что сделал это? — спросила Лиз. Ухо у нее было навострено на близняшек, но пока они вели себя чудесно — спали мирно, как ягнята.

— Прежде всего, — сказал Тэд, — я этого не делал. Это сделали мы. Один за двоих, двое — за одного, ты что, забыла? — Он постучал пальцами по снимку, напечатанному на второй странице статьи, на котором жена протягивала ему вазочку с шоколадными пирожными, а он сидел за своей машинкой с заправленным в нее листом бумаги. Разобрать, что напечатано на листке, не удавалось, если там вообще что-нибудь было. Возможно, это и к лучшему, поскольку ничего, кроме абракадабры, там быть не могло. Писать — всегда было для него тяжелой работой, и уж никак не тем, чем он мог бы заниматься на людях… Особенно если кто-то из присутствующих оказался фотографом от журнала «Пипл». Джорджу это давалось гораздо легче, а вот Тэду Бюмонту — чертовски тяжело. Лиз и близко не подходила к нему, когда он пытался — и иногда довольно успешно — творить. Она не приносила ему даже телеграмм, а не то что шоколадных пирожных.

— Да, но…

— Во-вторых…

Он снова взглянул на снимок, где Лиз протягивала ему пирожные, а он, подняв голову, смотрел на нее. Они оба усмехались. На лицах людей, хотя и приятных, но все же в весьма аккуратных дозах, отмеряющих даже столь обычные и простые действия, как улыбки, эти усмешки выглядели довольно странно. Он вспомнил то время, когда работал проводником в Аппалачах — в Мэне, Нью-Гемпшире и Вермонте. В те мрачные дни у него завелся ручной енот по имени Джон Уэсли Хардинг. Не то чтобы он сам пытался приручить Джона — тот привязался к нему по собственному желанию. Тэд любил принять рюмку-другую в холодный вечер; старина Джон тоже всегда был не прочь, и когда енот получал больше, чем одну порцию из бутылки, на мордочке у него появлялась такая усмешка.

— Что во-вторых?

Во-вторых, довольно забавно, когда кандидат на премию «Нэйшнал бук» и его жена ухмыляются друг другу, как пара поддатых енотов, — подумал он и уже не сумел дальше сдерживать рвущийся наружу хохот.

— Тэд! Ты разбудишь близняшек!

Он попытался, правда не очень успешно, сдержать приступ смеха.

— Во-вторых, мы выглядим, как пара идиотов, но мне на это наплевать, — сказал он, крепко сжал ее в-объятиях и поцеловал в шею возле ключицы.

В комнате рядом расплакался сначала Уильям, а потом и Уэнди.

Лиз постаралась взглянуть на него с укоризной, но у нее не вышло.

Уж очень здорово было слышать, как он смеется. Может, потому здорово, что он делал это нечасто. Его смех таил в себе для нее какое-то чужое, экзотическое очарование. Тэд Бюмонт никогда не был весельчаком.

— Моя вина, — сказал он, — пойду принесу их.

Он начал вставать, стукнулся о стол и едва не перевернул его. Он был мягок в обращении, но неуклюж до странности: какая-то часть того, прежнего мальчишки, все еще жила в нем.

Лиз подхватила кувшин с цветами, стоявший посреди стола, за долю секунды до того, как он очутился на полу.

— Ну что же ты, Тэд! — воскликнула она, но тут же сама расхохоталась.

Он на секунду опять присел и не просто взял ладонями руку жены, а стал нежно поглаживать ее.

— Послушай, крошка, а разве тебя это задевает?

— Нет, — сказала Лиз. Она хотела еще добавить: «Но все же мне от этого как-то не по себе. Не потому, что мы ужасно глупо выглядим, а потому что… Ну, я не знаю, почему. Просто мне немного не по себе, вот и все».

Она подумала это, но промолчала. Слишком уж здорово было слышать его смех. Она поймала одну из его ладоней и легонько пожала ее.

— Нет, — повторила она, — ничуть не задевает. Я думаю, это забавно. И если сей опус поможет «Золотой собаке», когда ты наконец раскачаешься, возьмешься за нее всерьез и закончишь эту чертову вещь — тем лучше.

Она встала и, когда он сделал попытку тоже подняться, положила руки ему на плечи и усадила на место.

— Ты пойдешь к ним в следующий раз, — сказала она, — а сейчас я хочу, чтобы ты посидел здесь, пока твое подсознательное желание уничтожить мой кувшин не пройдет окончательно.

— Ладно, — сказал он и улыбнулся. — Я люблю тебя, Лиз.

— И я тебя люблю, — с этими словами она пошла за близнецами, а Тэд Бюмонт вновь принялся просматривать свою «БИО».

В отличие от большинства статей в «Пипле», «БИО» Таддеуса Бюмонта предваряла фотография. Она была не на всю страницу, а меньше, чем на четверть и все же цепляла взгляд, ибо некий верстальщик со страстью к необычному первым поместил снимок, где Тэд и Лиз, одетые в черное, стояли на кладбище. Несоответствие того, что было изображено на снимке, и надписи на нем казалось кощунственным.

На фотографии Тэд держал в руках лопату, а Лиз — ломик. Рядом стояла тачка с прочим кладбищенским инвентарем. На самой могиле были разложены букеты цветов, а на могильном камне без труда читалась надпись:

В вопиющем противоречии с самим местом и действием (недавним погребением того, кто, судя по датам на камне, был мальчишкой-подростком) двое псевдопономарей пожимали друг другу руки, протянув их прямо через свеженабросанную землю и… весело смеялись.

Все это, конечно, было придумано. Для всех снимков, украшавших статью, — похороны, шоколадные пирожные, одинокая прогулка Тэда по лесу в Ладлоу, долженствующая изображать «творческий поиск», — они специально позировали. Это было забавно. Лиз покупала «Пипл» в супермаркете уже лет пять, и они оба издевались над ним, но оба по очереди листали его за ужином, а то и в спальне, если под рукой не было хорошей книжки. Время от времени Тэд просто поражался успеху журнала, гадая, в чем тут причина: то ли его делает таким интересным приверженность к закулисной жизни знаменитостей или просто привлекает макет — большие черно-белые фотографии и жирно набранный текст, состоящий в основном из простых декларативных фраз. Но никогда ему не приходило в голову задуматься над тем, специально ли позируют для фотографий.

Фотографом оказалась женщина по имени Филлис Майерс. Она сообщила Тэду и Лиз, что сделала серию снимков игрушечных плюшевых медвежат, одетых в детские платьица, в детских гробиках и надеется продать их как целую отдельную книжку крупному нью-йоркскому издательству. Лишь на второй день возни со снимками и интервью до Тэда дошло, что эта женщина пытается уговорить его написать текст для своей книжки.

— Вам не кажется, Тэд, что «Смерть и плюшевые мишки», — заявила она, — стала бы последним и окончательным толкованием американского отношения к смерти?

И, на его взгляд, при столь мрачных наклонностях не было ничего удивительного в том, что мадам Майерс обзавелась надгробным камнем Джорджу Старку и привезла его с собой из Нью-Йорка. Сделан он был из папье-маше.

— Вам ведь не трудно будет пожать перед ним друг другу руки, правда? — спросила она с льстивой и в то же время самодовольной улыбкой. — Кадр выйдет изумительный.

Лиз посмотрела на Тэда с легким ужасом. Потом они оба перевели взгляд на поддельный надгробный камень, прибывший из Нью-Йорка (круглогодичной резиденции журнала «Пипл») в Кастл-Рок, штат Мэн (летняя «резиденция» Тэда и Лиз Бюмонт), испытывая смешанное чувство изумления и смущенного любопытства. Тэд долго не мог оторвать взгляд от строчки:

Если говорить по сути, история, которую «Пипл» вознамерился поведать затаившим дыхание поклонникам знаменитостей, была достаточно заурядной. Тэд Бюмонт был довольно известным писателем, и его первый роман «Резкие танцоры» выдвигался на премию «Нейшнал бук» в 1972-м. Может, это кое-что и значило в среде литературных критиков, но затаившие дыхание поклонники знаменитостей не дали бы и ломаного гроша за Тэда Бюмонта, опубликовавшего с тех пор под собственным именем лишь еще один роман. Тот, за кого они бы много дали, вообще не был реальным человеком. Тэд написал один по-настоящему крутой бестселлер и еще три последовавших за ним романа, имевших очень большой успех, под псевдонимом. Псевдоним, разумеется, был Джордж Старк.

Джерри Харвей, которым исчерпывался весь штат «Ассошиэйтед пресс» в Уотервилле, был первым, кто широко распространил историю Джорджа Старка, после того как агент Тэда, Рик Коули, с разрешения Тэда отдал ее Луизе Букер из «Паблишерз уик». Ни Харвей, ни Букер не получили всей истории целиком — Тэд и слышать не хотел о том, чтобы хоть вскользь упомянуть этого ничтожного вонючку Фредерика Клаусона, — но все равно не мешало придать ей более широкую огласку, чем могла обеспечить сеть «Ассошиэйтед пресс» и журнал по книгоиздательству и книжной торговле. «Клаусон же, — объяснил Тэд Рику и Луизе, — никоим образом в истории не участвовал. Он просто оказался той задницей, которая вынудила их предать эту историю гласности».

Беря у него первое, интервью, Джерри спросил: «А что за парень был этот Джордж Старк?» «Джордж, — ответил Тэд, — был не очень славный малый». С этой фразы Джерри и начал свой материал, и эта фраза подвигла мадам Майерс на заказ фальшивого надгробного камня с такой вот строчкой. Странный мир. Странный и загадочный.

Совершенно неожиданно Тэд снова расхохотался.

Под фотографией Тэда и Лиз на одном из ухоженных кладбищ Кастл-Рока красовались две строчки белым шрифтом по черному полю:

«ДОРОГОЙ УСОПШИЙ БЫЛ ОЧЕНЬ БЛИЗОК ЭТИМ ДВУМ ЛЮДЯМ», — гласила первая строка.

«ТАК ПОЧЕМУ ЖЕ ОНИ СМЕЮТСЯ?» — вопрошала вторая.

— Потому что мир — странное местечко, мать его… — сказал Тэд Бюмонт и чихнул в кулак.

Не только Лиз Бюмонт испытывала смутное беспокойство из-за этого маленького забавного трюка в статье. Ему самому тоже было не по себе. И все равно он никак не мог удержать приступы смеха. Несколько секунд он сдерживался, но как только взгляд его падал на строчку «Не очень славный малый», его вновь обуревал новый приступ веселья. Сдерживать его было все равно, что латать дыры в плохо сделанной земляной плотине — стоит заткнуть одну, как смотришь, а вода хлещет из следующей.

Тэд подозревал, что в таком безудержном смехе было что-то не совсем нормальное и естественное — своего рода истерия. Он знал, что такие приступы не очень смахивают на веселье. Их побудительная причина на самом деле не смешна, а заключается в чем-то очень далеком от смеха. Быть может, в чем-то, чего следует бояться.

Ты что, испугался этой дурацкой статьи в «Пипл»? — спросил себя Тэд. И сейчас думаешь об этом? Чушь. Боишься насмешек, боишься, что твои коллеги по английскому отделу посмотрят на эти картинки и решат, что ты растерял последнюю толику извилин, которую имел?

Нет, ему нечего было бояться своих коллег, в том числе и тех, кто сидел на своих местах со времен динозавров. Он уже имел необходимый стаж, а также достаточно денег, чтобы жить, если ему вздумается — взрыв рукоплесканий, будьте любезны, — как свободный художник (правда, он не был уверен, что ему так вздумается; бюрократические и административные аспекты университетской жизни его мало прельщали, но вот преподавательская работа была по душе). Нет, еще и потому, что он миновал несколько лет назад ту стадию, на которой его очень заботило, что подумают о нем сослуживцы. Он заботился о том, что думают о нем его друзья, — это да, а в ряде случаев его друзья, друзья Лиз, а также их общие друзья оказывались одновременно и коллегами, но он полагал, что этим людям будет точно также наплевать на это, как и ему самому.

Если и стоило чего-то бояться, так это…

Прекрати, приказал его мозг сухим, жестким тоном, заставлявшим побледнеть и замолкнуть самых шумных и беспокойных из его студентов. Немедленно прекрати эту чушь.

Не сработало. Как бы ни был эффектен этот тон со студентами, на самого Тэда его властный эффект не распространялся.

Он опять взглянул на фотографию, но на этот раз не обращая внимания на лица, свое и жены, нахально ухмыляющиеся друг другу, словно подростки, затевающие веселый розыгрыш.

Вот от чего ему было не по себе.

От этого надгробного камня. От этого имени. От этих дат. И больше всего от этой кислой эпитафии, которая вызывала у него там, внизу на снимке, смех, но по какой-то причине была ничуть не смешна в своей основе.

Это имя.

Эта эпитафия.

— Не имеет значения, — пробормотал Тэд, — Выродок уже сдох.

Но какое-то гнетущее чувство не проходило.

Когда вернулась Лиз, держа в каждой руке по переодетому в свежее близнецу, Тэд снова был погружен в статью.

— Убил ли я его?

Тэд Бюмонт, выдвигавшийся однажды как самый многообещающий американский новеллист на премию «Нейшнал бук» за роман «Резкие танцоры» в 1972-м, задумчиво повторил вопрос.

— Убил, — вновь произнес он это слово так осторожно, словно раньше оно никогда не приходило ему в голову, хотя… Убийство — это почти все, о чем его «темная половина» — как Бюмонт называл Джорджа Старка — когда-либо действительно думала.

Из керамической вазы с широким горлом, стоящей рядом с его старомодной пишущей машинкой «Ремингтон-32», он достает карандаш «Черная Красотка — Берол» (единственный инструмент, которым, если верить Бюмонту, стал бы писать Старк) и начинает легонько покусывать его. Судя по тому, как выглядит с дюжина других карандашей в керамической вазе, грызть их — его привычка.

— Нет, — произносит он наконец, кидая карандаш обратно в вазу, — я не убивал его, — он поднимает голову и улыбается. Бюмонту тридцать девять, но когда он так открыто улыбается, то вполне может сойти за одного из своих собственных студентов. — Джордж умер естественной смертью.

Бюмонт утверждает, что Джорджа Старка придумала его жена. Элизабет Стефенс Бюмонт, спокойная и миловидная блондинка, отказывается выступать в роли единственного ответчика.

Все, что я сделала, — говорит она, — это предложила ему написать роман под другим именем и посмотреть, что из этого выйдет. Тэд переживал серьезный творческий кризис, и ему был необходим какой-то толчок. А Джордж Старк, — она смеется, — на самом деле присутствовал всегда. Я видела его следы в некоторых незаконченных вещах, которые Тэд время от времени начинал и бросал. Все дело было только в том, чтобы заставить его вылезть из кладовки.

Судя по словам многих его сверстников, проблемы Бюмонта выходили за рамки творческого кризиса. Как минимум, двое хорошо известных писателей (не разрешившие называть их имена) говорят, что всерьез беспокоились о здравости рассудка Бюмонта в этот критический период от его первой книги до второй. Один из них полагает, что Бюмонт, возможно, пытался покончить с собой после выхода «Резких танцоров», которые принесли больше хвалебных отзывов от критиков, чем гонораров.

На вопрос, подумывал ли он когда-нибудь о самоубийстве, Бюмонт лишь качает головой и говорит:

— Это идиотская мысль. Проблема заключалась не в успехе у читателей; это был творческий кризис. А у мертвого писателя нет шансов выйти из него.

Тем временем Лиз Бюмонт продолжала «обрабатывать» — словечко Бюмонта, — идею псевдонима.

— Она говорила, что я мог бы хоть раз плюнуть на все и расслабиться, если б захотел. Писать все, что взбредет мне в голову, не боясь, что «Нью-Йорк таймс бук ревью» каждую секунду заглядывает мне через плечо. По ее словам, я мог написать вестерн, детектив, научно-фантастический рассказ. А мог и криминальный роман.

Тэд Бюмонт усмехается.

— Думаю, последнее она упомянула нарочно. Она знала, что я давно носился с мыслью о криминальном романе, хотя так ни разу и не смог взяться за него. Идея псевдонима послужила для меня своеобразной приманкой. От нее повеяло свободой… Как от потайной дверцы, за которой можно укрыться, убежать… Если вы понимаете, о чем я. Но было тут и еще кое-что. Нечто такое, что очень трудно объяснить.

Бюмонт тянется к вазе с остро заточенными беролами, потом отдергивает руку. Он переводит взгляд на застекленную заднюю стену своего кабинета, за которой открывается весенний пейзаж с зеленеющими деревьями.

— Думать о работе под псевдонимом было все равно, что думать, как я стану невидимкой, — произносит он наконец, как будто колеблясь. — Чем больше я играл с этой мыслью, тем больше чувствовал, что это было бы, как… ну… заново себя придумать.

Его рука тянется к вазе и на этот раз ей удается, пока его мысли заняты чем-то другим, выташить один из торчащих карандашей.

Тэд перевернул страницу, поднял голову и посмотрел на близнецов, сидящих в своем высоком двойном стуле. «Близнецы» — всегда мужского рода, даже если речь идет о мальчике и девочке… Ну, в крайнем случае — близняшки, если уж не хочешь прослыть приверженцем половой дискриминации, свиньей мужского пола. Впрочем, Уэнди и Уильям были настолько идентичны, насколько это возможно, не будучи одним и тем же созданием.

Уильям улыбнулся Тэду из-за своей бутылочки.

Уэнди тоже улыбнулась Тэду из-за своей, продемонстрировав, правда, некоторую принадлежность, которой ее брат еще не обладал — один-единственный передний зубик, прорезавшийся совершенно без боли, просто прошедший поверхность десны так же бесшумно, как перископ подводной лодки протыкает поверхность океана.

Уэнди оторвала пухлую ручонку от своей пластиковой бутылочки. Раскрыла ее, показав чистенькую розовую ладошку. Закрыла. Открыла. Знак Уэнди.

Не глядя на нее, Уильям оторвал свою ручку от своей бутылочки. Раскрыл ее, показывая чистую розовую ладошку. Закрыл. Знак Уильяма.

Тэд торжественно оторвал одну из своих рук от стола, раскрыл ладонь, закрыл, снова раскрыл.

Близнецы улыбнулись за своими бутылочками.

Он опять взглянул на журнал. Эх, «Пипл», подумал он, где бы мы были, что бы делали без тебя. Это звездный час Америки, ребята.

Писатель припомнил и вытащил наружу все грязное белье, которое только можно было вытащить — конечно, главным образом, поганый четырехлетний кусок после того, как «Резкие танцоры» так и не получили «Нэйшнал бук», но… этого следовало ожидать, и сейчас он поймал себя на том, что не очень раздосадован представшей перед мысленным взором картиной. Во-первых, белье было не такое уж грязное, а во-вторых, он всегда чувствовал, что с правдой жить легче, чем с ложью. Уж во всяком случае в забеге на длинную дистанцию.

Что, конечно, влекло за собой вопрос: а имеют ли что-нибудь общее журнал «Пипл» и «длинная дистанция»?

Ну, ладно. Все равно теперь уже поздно.

Парня, который написал статью, звали Майк, — это он помнил, но вот фамилия? Если только ты не граф, сплетничающий о королевском семействе, или не кинозвезда, судачащая о другой кинозвезде, твоя подпись, когда ты пишешь для «Пипл» всегда стоит в самом конце публикации. Тэду пришлось перелистать четыре страницы (из них две полностью отданные рекламе), чтобы дойти до автора. Майк Доналдсон. Они с Майком засиживались допоздна, просто болтая, и когда Тэд спросил парня, неужто и вправду для кого-то будет иметь значение, что он написал пару книг под другим именем, Доналдсон ответил так, что Тэд долго смеялся.

— Опыт показывает, — сказал он, — что у большинства читателей «Пипла» чрезвычайно узкие носы. Из-за этого им нелегко клевать, и потому они рады клевать любого, до кого только могут дотянуться. Они захотят узнать все о твоем дружке Джордже.

— Он мне не дружок, — возразил Тэд, все еще смеясь.

Лиз стояла у плиты, и он спросил:

— Ты все еще возишься, крошка? Тебе помочь?

— Все нормально, — сказала она. — Просто варю немножко похлебки для малышек. Ты все еще не можешь оторваться от себя?

— Пока нет, — без малейшего смущения ответил Тэд и вновь углубился в статью.

— Самое трудное здесь было имя, — продолжает Бюмонт, легонько покусывая карандаш. — Но это было важно. Я знал, что это могло сработать. Я знал, что это может вытащить меня из творческого кризиса, с которым я боролся, если… если только у меня будет индивидуальность. Настоящая индивидуальность, которая будет существовать отдельно от меня.

Как же он выбрал Джорджа Старка?

— Есть такой писатель, автор криминальных романов по имени Доналд Е. Уэстлейк, — объясняет Бюмонт. — И под своим настоящим именем, которым он подписывает свои криминальные романы, Уэстлейк пишет еще очень забавные бытовые комедии из американской жизни и о разных ее смешных неурядицах. Но начиная с ранних шестидесятых и примерно до середины семидесятых он написал целую серию романов под именем Ричарда Старка, и эти книги — совершенно иные. Они написаны о человеке по имени Паркер, по профессии он вор. У него нет прошлого, нет будущего и нет — в лучших романах — никаких интересов, кроме как грабить и воровать. В конце концов, по причинам, о которых вам лучше спросить самого Уэстлейка, он перестал писать книги о Паркере, но я никогда не забуду, что он сказал после того, как псевдоним был уничтожен. Он сказал, что сам писал книги в ясные, солнечные дни, а Старк забирал себе дождливые. Мне понравилось это, потому что дни между 1973-м и началом 1975-го для меня были дождливыми.

В самых удачных книгах Паркер — скорее робот-убийца, нежели живой человек. Довольно постоянная тема этих книг — ограбленные грабители. И Паркер разбирается с плохими парнями — я имею в виду, другими плохими парнями, — в точности как робот, запрограммированный на одну-единственную цель. «Мне нужны мои деньги, — говорит он, и это все, что от него можно услышать, — мне нужны мои деньги, мне нужны мои деньги». Это никого вам не напоминает?

Корреспондент кивает. Бюмонт описывает Алексиса Машину — главного героя первого и последнего романов Джорджа Старка.

— Если бы «Способ Машины» заканчивался так же, как он начинался, я бы навсегда зашвырнул его в мусорный ящик, — говорит Бюмонт. — Публикация его была бы чистым плагиатом. Но в процессе работы, где-то после первой четверти, роман обрел свой собственный ритм, и все встало на свои места.

Корреспондент спрашивает, хочет ли Бюмонт тем самым сказать, что после того, как он некоторое время поработал над книгой, проснулся и заговорил Джордж Старк.

— Да, — отвечает Бюмонт. — Приблизительно так.

Тэд поднял голову, вновь почти вслух смеясь над собой. Близнецы, увидав, что он улыбается, заулыбались в ответ из-за грушевого пюре, которым их кормила Лиз. Насколько он помнил, в действительности он сказал: «Господи, как же это отдает мелодрамой! У вас это звучит, как в той части „Франкенштейна“, где молния в конце концов ударяет в шпиль самой высокой башни замка и начиняет энергией монстра!»

— Если ты не перестанешь, я не сумею их накормить, — заметила Лиз. Крошечная точка из грушевого пюре была на кончике ее носа, и Тэд ощутил нелепое желание слизнуть ее поцелуем.

— Ты улыбаешься — они улыбаются. Тэд, невозможно же кормить улыбающегося младенца.

— Прости, — смиренно произнес он и подмигнул близнецам. Их одинаковые зеленогубые от пюре улыбки на мгновение расширились.

Он опустил глаза и снова стал читать.

— Я начал писать «Способ Машины» той ночью в 1975-м, когда придумал псевдоним, но было и еще кое-что. Приготовившись писать, я заправил лист бумаги в свою пишущую машинку и… вытащил его. Я печатал на машинке все свои книги, но Джордж Старк пишущих машинок явно не одобрял, — на губах его промелькнула усмешка. — Может, потому, что ни в одной из тех дешевых гостиниц, где он проводил время, не было курсов машинописи.

Дальше Бюмонт переходил к «биографической справке» Джорджа Старка, где говорится, что автору тридцать девять, что он отбывал заключение в трех разных тюрьмах по обвинению в поджоге, вооруженном нападении и нападении с целью убийства. Однако биографическая справка — лишь часть истории; Бюмонт достает авторскую карточку из «Дарвин пресс», где расписана жизнь его alter ego[91] с такими подробностями и так кропотливо, как это мог сделать буквально из ничего лишь настоящий писатель. От самого рождения в Манчестере, Нью-Гемпшир, до последнего местопребывания в Оксфорде, Миссисипи, там есть все о Джордже Старке, за исключением его шестинедельной давности погребения на местном кладбище в Кастл-Роке, штат Мэн.

— В одном из ящиков моего стола я нашел старый блокнот и вот это, — он указывает на керамическую вазу с карандашами и с удивлением обнаруживает, что указывает на нее зажатым в руке карандашом из этой самой вазы. — Помню, я начал писать, а следующее, что я помню, это Лиз, которая пришла сказать мне, что уже полночь и спросила, собираюсь ли я когда-нибудь ложиться спать.

У Лиз Бюмонт есть свои собственные воспоминания об этом вечере.

— Я проснулась без четверти двенадцать, — говорит она, — увидела, что его нет в постели и подумала: ну что ж, значит, работает. Но, прислушавшись, я не услышала стука пишущей машинки, и мне стало немножко страшно. — По ее лицу можно предположить, что было страшно чуть больше, чем «немножко». — Когда я спустилась вниз и увидела, как он царапает в этом блокноте, меня можно было сбить с ног перышком, — она смеется. — Он едва не водил по бумаге носом.

Корреспондент спрашивает, испытала ли она облегчение. Мягким, рассудительным тоном Лиз Бюмонт отвечает:

— Жуткое облегчение.

— Я перелистал блокнот и увидел, что написал шестнадцать страниц без единой помарки, — говорит Бюмонт, — и я извел три четверти новехонького карандаша на стружку в точилке. — Он смотрит на вазу с таким выражением, которое можно принять то ли за меланхолию, то ли за скрытый юмор. — Наверно, мне надо выкинуть эти карандаши теперь, когда Джордж мертв. Сам я ими не пользуюсь. Что касается меня, то я не могу работать без машинки. Руки устают и не слушаются.

— У Джорджа никогда не уставали, — подает реплику Лиз Бюмонт.

Он поднимает голову и загадочно подмигивает.

— Детка? — он взглянул на свою жену, сосредоточенно засовывающую остатки грушевого пюре в Уильяма. Немалая часть порции малыша оставалась на его слюнявчике.

— Что?

— На секундочку посмотри сюда.

Она посмотрела. Тэд подмигнул.

— Это было загадочно?

— Нет, дорогой.

— Так я и думал.

Все остальное — уже следующая глава в длинной истории о том, что, по выражению Тэда Бюмонта, «уроды называют романом».

«Способ Машины» был опубликован в июне 1976-го в маленьком издательстве «Дарвин пресс» (вещи «настоящего» Бюмонта печатались в «Даттоне») и стал сюрпризом года, заняв первое место в списке бестселлеров от одного побережья до другого. Снятый по нему фильм стал убойным хитом.

— Долго я ждал, когда кто-нибудь разнюхает, что я — это Джордж, а Джордж — это я, — рассказывает Бюмонт. — Авторское право было зарегистрировано на имя Джорджа Старка, но мой агент был в курсе, а также его жена — сейчас она его бывшая жена, но по-прежнему полноправный деловой партнер, — и, конечно же, служащие высокого ранга в «Дарвине» тоже знали. И главный бухгалтер — он-то не мог не знать, потому что Джордж хоть и умел писать от руки романы, но у него были некоторые проблемы с росписью на обратной стороне чеков. Знали, разумеется и в Налоговом управлении. Потому мы с Лиз и ждали около полутора лет, когда же кто-нибудь накроет наш балаган. Этого не случилось. Думаю, это просто слепое везение, и единственное доказательство тому — когда вы не сомневаетесь, что кто-то непременно должен болтнуть, все держат язык за зубами.

И все держали язык за зубами последующие десять лет, за которые неуловимый мистер Старк, гораздо более плодовитый писатель, чем другая его половина, опубликовал еще три романа. Ни один из них не имел того феерического успеха, что был у «Способа Машины», но все они уверенно протоптали дорожку к верхушке списка бестселлеров.

После долгой, задумчивой паузы Бюмонт начинает рассказывать, почему он все-таки решил в конце концов раскрыть столь выгодный секрет.

— Не нужно забывать, что Джордж Старк был человеком всего лишь на бумаге. Долгое время он доставлял мне удовольствие, и… черт возьми, парень делал деньги. Я называл его своим печатным станком. Одно сознание того, что я могу бросить преподавание, если захочу, и жить припеваючи, давало мне потрясающее ощущение свободы. Но я хотел снова писать свои собственные книги, а там Старку сказать было нечего — вот и все. И все это очень просто. Я сам знал это, знала Лиз, знал мой агент и, думаю… даже издатель Джорджа в «Дарвин пресс» это знал. Но если бы я продолжал держать все в секрете, желание написать еще один роман Джорджа Старка в конце концов одолело бы меня. Я точно так же подвластен сладкому зову сирен, поющих о звонкой монете, как и любой другой человек. Единственный выход был — забить ему кол в сердце раз и навсегда. Другими словами, вынести все на публику. Что я-и сделал. Что я, между прочим, делаю и сейчас.

Едва заметно улыбнувшись, Тэд оторвался от статьи. Вдруг все его изумление от ненатуральности, надуманности фотографий в «Пипле» показалось ему наигранным и даже ханжеским. Ведь не только фотокорреспонденты порой устраивали все именно так, как того ждал и хотел увидеть читатель. В той или иной степени это, по-видимому, делают и все те, у кого берут интервью. И возможно, у него-то это получается лучше, чем у некоторых — ведь он как-никак романист, а… а романист — это малый, которому платят за то, что он рассказывает байки. И чем больше он врет, тем лучше ему платят.

Там Старку сказать было нечего. И все это очень просто.

Как точно.

Как победно звучит.

Какое дерьмо!

— Детка?

— Мм-м? — она как раз пыталась вытереть мордашку Уэнди.

Уэнди эта процедура не нравилась, она упорно отворачивала свое маленькое личико, что-то недовольно бормоча, а Лиз продолжала терпеливо ловить его салфеткой. Тэд подумал, что рано или поздно его жена добьется своего, хотя и не исключено, что устанет первая. Похоже, Уэнди тоже не исключала такую возможность.

— Может, мы зря наврали о роли Клаусона во всем этом?

— Мы не врали, Тэд. Мы просто не упоминали его имени.

— Он просто букашка, верно?

— Нет, дорогой.

— Не букашка?

— Нет, — безмятежно сказала Лиз. Она начала вытирать мордашку Уильяму. — Он маленький, грязный Ползоид.

Тэд чихнул.

— Ползоид?

— Точно. Ползоид.

— По-моему, я впервые слышу такое название.

— Я видела его в видеотеке на прошлой неделе, когда зашла в магазинчик на углу — искала, чтобы взять напрокат посмотреть. Там был фильм-ужастик, он так и назывался «Ползоиды». И я сразу подумала: как здорово, кто-то снял фильм про Фредерика Клаусона и его семейство. Надо рассказать Тэду. Но потом я забыла и только сейчас вспомнила.

— Значит, ты спокойна на этот счет?

— Более чем, — сказала она и ткнула рукой с салфеткой сначала в сторону Тэда, а потом на раскрытый журнал на столе. — Тэд, ты получаешь с этого свой кусок хлеба с маслом. «Пипл» получает свой. А Фредерик Клаусон получает шиш с маслом… Что он и заслужил.

— Благодарю, — сказал он.

— Не стоит. — Она пожала плечами. — Тэд, ты порой бываешь таким чувствительным.

— И в этом моя беда?

— Да. В этом — вся беда… Уильям! Ну, что ты, в самом деле! Тэд, если бы ты мне хоть чуть-чуть помог…

Тэд закрыл журнал, взял Уилла и понес его в детскую спальню следом за Лиз, несущей Уэнди. Пухлый малыш был теплым и приятно тяжелым; небрежно обвив ручонками шею Тэда, он таращился на все вокруг по своему обыкновению с огромным интересом. Лиз положила Уэнди на ее столик для переодевания; Тэд положил Уилла на другой. Они заменили промокшие пеленки на сухие — у Лиз это получилось немного быстрее, чем у Тэда.

— Ладно, — сказал Тэд. — Мы побывали на страницах «Пипла» и хватит об этом. Верно?

— Да, — сказала она и улыбнулась. Что-то в этой улыбке показалось Тэду не совсем искренним, но он вспомнил собственный приступ довольно фальшивого смеха и решил оставить все, как есть. На него иногда накатывала странноватая неуверенность в довольно ясных и простых вещах — своего рода душевный аналог его физической неуклюжести, — и тогда он принимался пытать Лиз. Она редко ворчала на него из-за этого, но порой, когда это затягивалось, он замечал, как в ее глаза закрадывается усталость. Как она сказала? Тэд, ты порой бываешь таким чувствительным.

Он плотно заворачивал Уилла в пеленки, рукой придерживая малыша за радостно извивающийся животик, чтобы Уилл не скатился со стола и не разбился насмерть, чего он, кажется, изо всех сил добивался.

— Пиииррассфф! — крикнул Уилл.

— Ага, — согласился Тэд.

— Диидивооон! — прокричала Уэнди.

— И в этом есть резон, — кивнул Тэд.

— Хорошо, что он мертв, — вдруг вырвалось у Лиз.

Тэд поднял голову, на мгновение задумался, а потом кивнул. Оговаривать, кто именно этот «он», было не нужно, они оба знали.

— Да.

— Он мне не очень нравился.

Ничего себе — так высказаться о собственном муже, едва не отреагировал он, но промолчал. Ничего в этом не было странного — ведь она говорила не о нем. А метод письма Джорджа Старка не был единственным весомым различием между ними двумя.

— Мне тоже, — сказал сн. — Что у нас на ужин?

II. Развал домашнего очага

Этой ночью Тэду приснился кошмар. Он проснулся едва ли не в слезах, дрожа, как застигнутый грозой щенок. Во сне с ним был Джордж Старк, только Джордж был не писателем, а живым агентом по продаже недвижимости, и он все время стоял за спиной у Тэда так, что был лишь голосом и тенью.

В авторской карточке «Дарвин пресс» — Тэд заполнил ее перед тем, как начал писать «Голубые Оксфорда», второй опус Джорджа Старка, — значилось, что Джордж ездил на «GMC-фургоне», не разваливающемся лишь благодаря молитвам и грунтовке. Однако во сне они ехали на черном, как ночь, «торнадо», и Тэду стало ясно, что с фургоном он промахнулся. Он был машиной Старка, этот реактивный катафалк.

Зад у «торнадо» был приподнят, и выглядел он отнюдь не как машина человека, занимающегося недвижимостью. На что он был похож, так это на развалюху, на которой мог разъезжать третьеразрядный воришка. Тэд оглянулся на нее через плечо, когда они шли к дому, который Старк по каким-то причинам демонстрировал ему. Он еще подумал, что сейчас увидит Старка, и холодная острая сосулька страха кольнула его сердце. Но Старк в этот момент встал как раз за другим его плечом (хотя Тэд не мог себе представить, как он сумел оказаться там так быстро и беззвучно), и все, что он смог увидеть, это машину — сверкающего на солнце стального паука с наклейкой на вздернутом заднем бампере. «КЛАССНЫЙ СУКИН СЫН» было написано на наклейке; буквы располагались по правую и левую стороны от черепа со скрещенными костями.

Дом, к которому привез его Старк, был его домом — нет, не зимним в Ладлоу, неподалеку от университета, а летним в Кастл-Роке. За домом открывался северный пляж озера Кастл-Лейк, и до Тэда доносились слабые всплески волн, бьющихся о берег. Сразу за въездом, на маленькой лужайке, торчала дощечка на шесте: «ПРОДАЕТСЯ».

— Симпатичный домик, верно? — почти шепнул Старк из-за его плеча. Голос у него был грубый и вместе с тем ласковый, как прикосновение кошачьего языка.

— Это мой дом, — ответил Тэд.

— Ты здорово ошибся. Хозяин этого дома мертв. Он прикончил жену и детей, а потом и себя самого. Он нажал на спуск. Просто сунул, дернул и — ку-ку. Была в нем такая жилка. Тебе и напрягаться не стоило, чтобы это увидеть. Это было, можно сказать, и ежу понятно.

Это что, звучит так забавно? — хотел спросить он; ему казалось очень важным показать Старку, что он его не испугался. Это было важно, потому что он был смертельно напуган. Но прежде чем ему удалось подобрать слова, здоровенная рука без единой линии на ладони (хотя трудно было сказать наверняка, ибо пальцы были сжаты таким образом, что на всю ладонь легла тень) вытянулась через плечо и звякнула свисающей из нее связкой ключей прямо перед его физиономией.

Нет — не перед. Если бы это было так, он уж как-нибудь сумел бы заговорить, смог бы даже отшвырнуть ключи прочь, чтобы показать, как мало он напуган этим страшным человеком, упорно стоящим за его спиной. Но рука ткнула ключи прямо в лицо, и Тэду пришлось схватить их, чтобы они не расшибли ему нос.

Он вставил один из ключей в замок на входной двери — гладкой дубовой доске с дверной ручкой и бронзовым молоточком над ней, похожим на маленькую птичку. Ключ легко повернулся, и это было странно — ведь ключ был не от дверного замка, а от пишущей машинки. Он болтался на конце длинного стального стержня. Остальные ключи в связке оказались отмычками, вроде тех, которыми пользуются воры и грабители.

Он ухватился за ручку и повернул ее. Как только он это сделал, окантованная железом деревянная панель двери сжалась и потрескалась, издав при этом хруст, громкий, как у хлопушки. В образовавшихся трещинах забрезжил свет, и оттуда поднялись облачка пыли. Раздался негромкий треск, и кусок декоративной скобы отвалился от двери и упал на порог к ногам Тэда.

Он шагнул внутрь.

Он этого не хотел; он хотел постоять на крыльце и поспорить со Старком. Даже больше! Протестовать, спросить его, зачем он, черт возьми, это делает, ибо заходить в дом было еще страшнее, чем чувствовать за плечом Старка. Но то был сон, плохой сон, и ему казалось, что сама сущность плохого сна заключена в потере контроля. Это было, все равно что стоять на бешено мчащейся роликовой доске, которая в любой момент может взлететь на верхушку наклонного спуска, а оттуда швырнуть тебя прямо на кирпичную стену, где ты подохнешь мгновенно и грязно, как клоп под ударом мухобойки.

Знакомая прихожая выглядела незнакомо, почти враждебно, и всего-то от отсутствия вытертой ковровой дорожки турецкой расцветки, которую Лиз давно грозилась заменить… И хотя во сне это казалось мелочью, он не раз возвращался к ней позже, потому что это было действительно страшно — страшно за пределами сна. Как может жизнь, любая жизнь быть надежной и безопасной, если исчезновение такой малости, как ковровая дорожка в прихожей, вызывает столь сильное чувство утраты, растерянности, печали и страха?

Ему не нравилось эхо его собственных шагов по голому деревянному полу, и не только потому, что из-за этого эха весь дом звучал так, словно злодей, стоявший сзади, сказал ему правду — что дом нежилой, полный боли от пустоты и одиночества. Ему не нравился этот звук, потому что его шаги звучали потерянно и жутко несчастно.

Он хотел повернуться и уйти, но не мог, потому что Старк стоял сзади и каким-то образом Тэд знал, что в руке у него опасная бритва Алексиса Машины с перламутровой ручкой — та самая, которой его любовница в конце «Способа Машины» располосовала ублюдку всю физиономию.

Повернись он, и Джордж Старк слегка поработал бы над его лицом.

Может, дом и был безлюден, но вся мебель, кроме ковров (розоватый от стены до стены ковер в гостиной тоже исчез), оставалась на месте. Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце холла, откуда можно было пройти прямо в гостиную с ее высоким, как в церкви, потолком и окном во всю стену, выходящим на озеро, или повернуть направо — в кухню. Тэд дотронулся до вазы, и она с треском рассыпалась на мелкие осколки, над которыми поднялось облачко керамической пыли с едким запахом. Вылилась застоявшаяся вода, и полдюжины садовых роз почернели и съежились еще до того, как шлепнулись в растекшуюся лужу вонючей воды на столе. Он дотронулся до самого стола. Дерево издало сухой, резкий треск, стол раскололся надвое, и оба куска упали на голый пол так, словно это были не деревяшки, а потерявшее сознание живое существо.

— Что ты сделал с моим домом? — крикнул он человеку, стоявшему сзади, но… крикнул не оборачиваясь. Ему не нужно было оглядываться, чтобы удостовериться в наличии опасной бритвы, которой — еще до того, как Нонни Гриффитс поработала ею над лицом Машины так, что его щеки стали свисать красными и белыми кусками, а один глаз выскочил из глазницы и болтался на ниточке, — Машина собственноручно свежевал носы своих «конкурентов».

— Я — ничего, — сказал Старк, и Тэду не нужно было на него смотреть, чтобы увидеть усмешку, которую он явственно слышал в его голосе. — Это ты делаешь, старина.

Потом они очутились в кухне.

Тэд прикоснулся к плите, и та раскололась надвое с глухим звуком, похожим на удар в большой колокол, покрытый грязью. Спирали нагрева торчали вкривь и вкось, их головки раскачивались, как на ветру. Из темной дыры в середине плиты пахнуло гнилой вонью, и заглянув внутрь, он увидел индейку — гнилую, почти разложившуюся. Черная жижа с кусочками сгнившего мяса вытекала из нутра птицы.

— Здесь, внизу, мы называем это «учить дураков», — заметил из-за его спины Старк.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Тэд. — Где это — здесь, внизу?

— В Финишвилле, — ровным голосом произнес Старк, — где же еще. Там, где сходятся все рельсы, Тэд.

Он добавил что-то еще, но Тэд не расслышал. На полу валялась сумочка Лиз, и Тэд споткнулся о нее. Он ухватился за кухонный стол, чтобы не упасть, и тот развалился на куски и рухнул, подняв облако мелких опилок, прямо на линолеум. Блестящий гвоздик покатился с металлическим клацаньем в угол.

— Прекрати это немедленно! — закричал Тэд. — Я хочу проснуться! Я ненавижу ломать вещи!

— Ты всегда был неуклюжим, старина, — сказал Старк. Он произнес это так, словно у Тэда было еще полно братьев — грациозных, как газели.

— Но я вовсе не обязан быть таким, — сказал ему Тэд с волнением в голосе, едва не переходящим в скулеж. — Я не обязан быть неловким. Мне не нужно ломать вещи. Когда я осторожен, все всегда в порядке.

— Да… Плохо, что ты забыл об осторожности, — сказал Старк все тем же радостным тоном, словно не несущим ничего, кроме я-просто-говорю-как-обстоят-дела. И они очутились в заднем холле.

Здесь, в углу, возле двери, ведущей в маленький гараж, где лежали дрова для камина, вытянув ноги, сидела Лиз. Один шлепанец был у нее на ноге, другой валялся рядом. Она была в нейлоновых чулках, и Тэд смог разглядеть маленькую дырку на одном из них. Она сидела, свесив голову; ее чуть подобранные светлые волосы закрывали лицо. Он не хотел видеть ее лица. Как не нужно ему было видеть ни опасной бритвы, ни острой как та же бритва усмешки Старка, чтобы убедиться в их наличии, так не было нужды видеть лицо Лиз, чтобы знать — она не спит и не в обмороке, она мертва.

— Включи свет, тебе будет лучше видно, — произнес Старк все тем же благодушным тоном — дескать, я-просто-коротаю-с-тобой-время-приятель. Его рука протянулась над плечом Тэда и ткнула в светильник, который Тэд сделал сам. Электрический, конечно, но под старину: две свечеобразные лампы на деревянной оси, зажигающиеся регулирующим накал выключателем на стене.

— Я не хочу видеть!

Он попытался придать голосу твердость и уверенность в себе, но его начало как следует пробирать все это. Он услышал, как дрожит и запинается его голос, а это значило, что он уже готов разрыдаться. Да и то, что он сказал, в любом случае не играло никакой роли, потому что он уже потянулся к круглому реостату на стене. Когда он прикоснулся к нему, между его пальцами полыхнуло голубое электрическое пламя, не принесшее боли, но такое плотное, что больше походило на желе, чем на свет. Круглая, цвета слоновой кости ручка реостата мгновенно почернела, оторвалась от стены и пролетела через комнату, как крошечное летающее блюдце. Она разбила маленькое окно на противоположной стороне и исчезла в свете дня, который принял какой-то зеленоватый, вроде покрытой патиной меди, оттенок.

Свечеобразные лампы вспыхнули как-то неестественно ярко, а ось стала поворачиваться, раскачивая цепь, на которой она крепилась, и отбрасывая по комнате пляшущие в сумасшедшем карусельном танце тени. Один за другим лопнули ламповые плафоны, окатив Тэда дождем стеклянных осколков.

Не думая, он ринулся вперед и схватил свою распростертую жену, стремясь вытащить ее оттуда, пока цепь не оборвалась и не уронила на нее тяжелую деревянную ось. Этот импульс был столь силен, что заглушил все, даже его уверенность в том, что все это ни к чему, ибо она мертва. Обрушь Старк на нее даже Эмпайр-стэйт-билдинг, это все равно не имело бы значения. Никакого. Во всяком случае для нее.

Когда он просунул под нее руки и сцепил их под лопатками, ее тело подалось вперед, а голова откинулась назад. Кожа на ее лице стала трескаться, как поверхность вазы в коридоре. Вытаращенные, глаза вдруг лопнули. Противное зеленое желе, до дурноты теплое, брызнуло ему прямо в лицо. Ее рот широко раскрылся и белыми молниями повылетали зубы — он ощутил, как их маленькие твердые острия забарабанили по его щекам и бровям. Сгустки крови потекли из изрытых десен, язык вывалился изо рта и тяжело плюхнулся на юбку возле колен, как окровавленный кусок змеиной туши.

Тэд начал истошно кричать — слава Богу, во сне, а не наяву, а то бы он жутко напугал Лиз.

— Я еще не закончил с тобой, вояка, — мягко произнес Джордж Старк из-за его спины. В голосе его больше не было усмешки, голос был холоден, как Кастл-Лейк в ноябре. — Запомни это. Ты не хочешь тягаться со мной, потому что тягаться со мной для тебя, это…

С резким толчком Тэд проснулся; щеки его были мокрые, подушка, которую он судорожно прижимал к лицу, тоже. Влага могла быть потом, а могла — и слезами.

…тягаться с лучшим, — проговорил он конец фразы в подушку, а потом затих, подтянув колени к груди и конвульсивно вздрагивая.

— Тэд? — пробормотала Лиз откуда-то из-под толщи своего собственного сна. — Близняшки в порядке?

— В порядке, — выдавил он. — Я… Нет, ничего. Спи дальше.

— Ага, все… — она сказала что-то еще, но он так же не уловил это, как не уловил и то, что сказал Старк, после того как объявил Тэду, что дом в Кастл-Роке находится в Финишвилле… месте, где сходятся все рельсы.

Он тупо уставился в темноту, не пытаясь доискаться до смысла сна, а лишь желая, чтобы он убрался прочь, и когда прошло бесконечно много времени, в соседней комнате проснулась Уэнди и начала плакать, требуя, чтобы ей сменили пеленки. Уильям, конечно, проснулся секундой позже, решив, что ему тоже следует поменять белье (хотя, когда Тэд снял с него пеленки, они оказались сухими).

Тут же проснулась Лиз и сонно побрела в детскую. Тэд пошел с ней — явно менее сонный и хоть однажды благодарный за то, что близнецам потребовался уход среди ночи. Во всяком случае среди этой ночи. Пока Лиз переодевала Уэнди, он проделал то же с Уильямом. Они почти не разговаривали, и, когда опять легли в постель, Тэд с облегчением почувствовал, как на него вновь накатывает сон. У него была вечером мысль, что он не заснет этой ночью. А когда он проснулся среди ночи со стоящей перед глазами картиной распадающейся на части Лиз, он подумал, что не заснет больше никогда в жизни.

Это пройдет утром, как всегда проходят все сны.

То была его последняя сознательная мысль, но, когда он проснулся на следующее утро, он помнил сон во всех подробностях (хотя одинокий и потерянный звук его шагов по голому полу в коридоре был единственной деталью, полностью сохранившей свою эмоциональную окраску), и тот не таял и не бледнел день ото дня, как это обычно бывает со снами.

Это был один из тех редких снов, память о котором оставалась с ним, как память о реальном. Ключ, оказавшийся ключом от пишущей машинки, ладонь без линий и сухой, почти без модуляций, голос Джорджа Старка, говорящего из-за его плеча, что он еще не закончил с ним и что, когда он станет тягаться с этим классным сукиным сыном, он потягается с лучшим.

III. Кладбищенский блюз

Главным в команде из троих землекопов в Кастл-Роке был Стивен Хольт, и, конечно же, жители Рока, все до единого, звали его «Крот». Эта кличка неизменно прилипала к тысячам общественных землекопов в тысячах маленьких городков Новой Англии. Как и большинство из них, Хольт отвечал за довольно большой участок работ, учитывая численный состав его команды. У города было два спортивных поля младшей лиги, которые требовали ухода: одно — возле железнодорожной эстакады, между Кастл-Роком и Харлоу, другое — в Кастл-Вью. Было и общегородское, которое следовало засевать травой по весне, косить летом и очищать от опадавших листьев осенью (не считая деревьев, которые нужно было подстригать, а иногда и вырубать, а также помоста для оркестрика и скамеек вокруг него). Были и городские парки: один — на речушке Кастл-Стрим, неподалеку от старой лесопилки, другой — за городом, возле Кастл-Фолс, где с незапамятных времен представительницы слабого пола зачинали бесчисленных детей любви.

Он мог отвечать за все это и спокойно оставаться ленивым стариком, Стивеном Хольтом, до самой своей кончины. Но в Кастл-Роке было еще три кладбища, за которые тоже отвечала его команда. Закапывание клиентов было самой меньшей частью их кладбищенской деятельности. Они сажали растения, вскапывали и разравнивали граблями почву, убирали мусор. Приходилось избавляться от старых цветов и вылинявших флажков после праздников — после Дня поминовения оставались самые большие груды мусора, но и Четвертое июля, и материнский, и отцовский дни тоже доставляли много хлопот. Приходилось счищать появляющиеся время от времени от рук ребятишек неуважительные комментарии на могильных плитах и надгробиях.

На все на это городу было, конечно, наплевать. Лишь закапывание клиентов снабжало парней вроде Хольта их кличкой. Мать нарекла его Стивеном, но был он Крот Хольт — стал Кротом Хольтом с тех пор, как в 1964-м взялся за эту работу, — и Кротом Хольтом он останется до самого своего последнего вздоха, даже если вздумает заняться чем-нибудь другим, что в свой шестьдесят один год он уже вряд ли предпримет.

В среду, выпавшую на первое июня, — погожий солнечный денек, предвестник лета, — в семь утра Крот подъехал на своем фургоне к Городскому кладбищу и вылез из машины, чтобы открыть железные ворота. На них висел замок, но пользовались им всего два раза в году — в выпускную ночь в высшей школе и в День Всех Святых. Распахнув ворота, он медленно поехал по центральной аллее.

Сегодняшнее утро отводилось исключительно рекогносцировке. Рядом с ним лежала папка, в которой он отметит те места на кладбище, где необходимо поработать до отцовского дня. Покончив с Городским, он отправится на Милосердное кладбище, на другом конце города, а затем на Стэкпоулское — на пересечении Стэкпоул-роуд и Таун-роуд № 3. В полдень он со своей командой примется за ту работу, которую необходимо выполнить. Вряд ли ее окажется много; основная и самая тяжелая часть была сделана в конце апреля — этот период Крот называл временем весенней чистки.

Тогда целых две недели они с Дэйвом Филлипсом и Диком Брэдфордом — главой городского Отдела общественных работ, — вкалывали, как каждую весну, по десять часов в день, прочищая засоренные трубопроводы, таская дерн на те участки, откуда весеннее половодье смыло верхний слой почвы, подправляя надгробия и памятники, покосившиеся от смещения пластов земли. Словом, весной всегда бывает тысяча рутинных дел, больших и малых, и Крот возвращался домой, едва способный не закрыть глаза, пока не приготовит себе скромный ужин и не выпьет банку пива перед тем, как бухнется в кровать. Весенняя чистка всегда заканчивалась в один и тот же день — тот самый, когда он начинал чувствовать, что ноющая боль в пояснице вот-вот сведет его с ума.

Начало июня никогда и близко не бывало столь тяжким, но тем не менее и это время имело важное значение. Во второй половине месяца привычной толпой хлынут летние отдыхающие, а за ними — и коренные обитатели (вместе с детьми), переехавшие в более теплые и удобные части страны, но оставившие за собой недвижимость в городе. Этот сорт людей Крот почитал просто за гвозди в заднице — они готовы были поднять крик из-за нехватки одной лопасти в водяном колесе на старой лесопилке или перевернувшейся плиты на могиле старого дядюшки Реджинальда.

Ладно, скоро зима, подумал он. Этой мыслью он привык утешать себя в любое время года, включая и нынешнее, когда зима была так далеко, что о ней приходилось лишь мечтать.

Городское кладбище было самым большим и красивым в городе, с центральной аллеей, почти такой же широкой, как проезжая часть улицы. Центральная пересекалась четырьмя поуже — не шире, чем велосипедные дорожки, а разделяли их аккуратно подстриженные газоны. Крот медленно ехал по главной аллее, миновал первый и второй перекрестки, подъехал к третьему и… ударил по тормозам.

— A-а, чтоб тебя разорвало, дрянь! — воскликнул он, выключая мотор и вылезая из фургона. Он спустился вниз по аллее и подошел к небрежно разрытой яме в траве, футах в пятидесяти вправо от скрещения аллей. Коричневые глыбы и куски глины валялись вокруг рваной дыры, разбросанные, как осколки разорвавшейся гранаты. — Чертова ребятня!

Он встал возле ямы, уперев здоровенные мозолистые руки в пояс своих вылинявших зеленых рабочих штанов. Ну и каша! Не раз ему с напарником приходилось убирать за сворой подростков, то ли спьяну, то ли от нечего делать пошаливавших на могилах. Обычно это бывал ритуал вступления в «шайку», а то и просто дурость стайки подростков, бесящихся от лунного света и безделья. Насколько Хольту было известно, ни один из них ни разу так и не выкопал гроба или, упаси Господи, какого-нибудь платного «постояльца». Как бы ни надирались эти раздухарившиеся засранцы, они обычно лишь выкапывали яму в два-три фута глубиной, после чего им все надоедало, и они убирались восвояси. И хотя рыть ямы на одном из местных костехранилищ было дурным делом (если только вам не случалось стать парнем, вроде Крота, которого уполномочили закапывать клиентов и которому платили за это — только так, а не иначе), большого вреда они не приносили. Как правило.

Однако данный случай был отступлением от правила.

Яма не имела определенной формы, просто дыра. И уже точно, она не была похожа на могилу — ни прямоугольной формы, ни аккуратно очерченных углов. Глубже, чем обычно копали пьяницы и старшеклассники, в глубине она была отнюдь не бесформенна, а вроде как шла на конус, и когда Крот сообразил, на что дыра похожа, он почувствовал, как противные мурашки побежали у него по спине.

Она выглядела, как могила, в которой похоронили кого-то до его смерти, а потом этот кто-то пришел в себя и прорыл себе выход из земли наружу голыми руками.

— A-а, чтоб вам пусто, — пробормотал он. — Что за дурацкие проделки. Проклятая шпана.

Больше некому. В яме не было гроба, а сверху — никакой могильной плиты. Все правильно, здесь никогда не было захоронено никакое тело. Ему не нужно было возвращаться в мастерскую, где висела подробная карта кладбища, чтобы удостовериться в этом. Он стоял сейчас на территории шестиместного участка, принадлежавшего главе городской администрации Дэнфорду Китону — Банкроту. И на единственных занятых клиентами местах покоились отец и дядя Банкрота. Их участки находились справа — плиты стояли ровно, красивые и ухоженные.

Крот запомнил этот участок еще по одной причине. Как раз здесь ребята из Нью-Йорка устанавливали свое фальшивое надгробие, когда сочиняли байку про Тэда Бюмонта. У Бюмонта с женой был летний дом в городе, на Кастл-Лейк. За ним следил Дэйв Филлипс, и Крот сам помогал ему асфальтировать въездную дорожку прошлой осенью, перед тем как начался тяжкий сезон листопада. Потом весной Бюмонт смущенно спросил его, ничего, если один фотограф поставит фальшивую плиту на кладбище, чтобы сделать, как он выразился, «фототрюк».

— Если не годится, вы так и скажите, — попросил Бюмонт, стесняясь больше, обычного. — На самом деле это не так уж важно.

— Валяйте, ставьте, — добродушно ответил Крот. — Как вы сказали, журнал «Пипл»?

Тэд кивнул.

— Ну и ну. Надо же, а? Кто-то от «Пипла» приедет к нам в город! Надо будет в лепешку разбиться, а номер этот заполучить!

— Не уверен, что я сам его получу, — сказал Тэд. — Спасибо, мистер Хольт.

Кроту нравился Бюмонт, хоть тот и был писателем. Сам Крот одолел лишь восемь классов — причем восьмой только со второй попытки, — и далеко не все в городе звали его «мистер».

— Эта журнальная братия, наверно, захотела бы снять вас голышом, верхом на старой швабре, торчащей, как задница у Великого Датчанина, если б смогла, верно?

Бюмонт покатился со смеху.

— Ага. Думаю, это бы им точно понравилось, — сказал он и похлопал Крота по плечу.

Фотографом оказалась женщина того сорта, который Крот называл Блядь-высокого-полета-из-города. Городом в данном случае был, естественно, Нью-Йорк. Расхаживала она так, словно ей воткнули одно веретено в верхнюю часть туловища, а другое — в задницу, поэтому обе половины вертелись во все стороны как угодно. Она наняла большой крытый фургон в портлэндском аэропорту и так забила его разным фотооборудованием, что казалось удивительным, как там может еще поместиться она сама, да еще с ассистентом. Если бы фургон оказался тесноват, ей пришлось бы выбирать, от кого избавиться — от ассистента или от каких-нибудь фотоштучек, Крот готов был биться об заклад, что кое-кто из Большого Яблочка станет слезно умолять подбросить его до аэропорта.

У обоих Бюмонтов, приехавших на своей собственной машине и припарковавших ее позади фургона, вид был одновременно и удивленный и смущенный. Поскольку в обществе Бляди-из-города они находились, похоже, по собственной воле, Крот решил, что удивления в них было больше. И все же, чтобы удостовериться наверняка, он сунулся поближе и, не взирая на Городскую Б., скорчившую при этом рожу, спросил:

— Все в порядке, мистер Би?

— Господи, конечно, нет, но, надеюсь, сойдет, — ответил тот и подмигнул Кроту. Крот ответил ему тем же.

Как только ему стало ясно, что Бюмонты не собираются покидать сцену, Крот устроился поудобнее неподалеку — он обожал бесплатные зрелища не меньше тех, кто лежал здесь под плитами. У женщины, помимо всех ее принадлежностей, был еще с собой фальшивый могильный камень — старомодного образца, с закругленной верхушкой. Он куда больше походил на те, что рисовал Чарлз Аддамс в своих мультяшках, чем на один из всамделишных, которые сам Крот недавно устанавливал по-соседству. Она прыгала и суетилась вокруг него, заставляя ассистента ставить «камень» то так, то эдак. Один разок Крот подошел спросить, не нужно ли помочь, но она только фыркнула «нет-благодарю-вас», на свой нью-йоркский манер, и ему оставалось лишь ретироваться.

В конце концов она добилась, чего хотела, и заставила ассистента попотеть с лампами, на что ушло еще около получаса. И все это время мистер Бюмонт стоял там и смотрел, время от времени странным характерным жестом потирая маленький белый шрам на лбу. Его глаза зачаровывали Крота.

Парень-то щелкает свои снимки, подумал он. И, наверно, получше, чем ее. Да и проживут они подольше. Он тут срисовывает ее, чтоб всунуть в один прекрасный день в какую-нибудь книжку, а она даже и не догадывается.

Наконец дамочка решилась сделать несколько снимков. Она заставляла Бюмонтов раз двадцать пожимать руки над этим «камнем» ради одного щелчка, а ведь в тот день было чертовски сыро. Командовала и обращалась с ними, как со своим писклявым педиком-ассистентом. Пока она верещала своим нью-йоркским визгливым голоском и заставляла их повторять все снова и снова, потому что освещение не то, или их лица не те, или ее чертова задница не та, Крот все время ждал, когда же мистер Бюмонт — судя по некоторым слухам, не самый покладистый мужик на свете — наконец взорвется. Но мистер Бюмонт — равно как и его жена — казался скорее удивленным, чем раздосадованным, и они послушно выполняли все, что им велела мисс Городская Б., хотя денек выдался, что и говорить, скверный. Крот про себя решил, что, будь он на их месте, дамочка очень скоро получила бы отлуп. Секунд так, примерно, через пятнадцать.

И именно здесь, прямо где была сейчас эта чертова грязная яма, они устанавливали этот фальшивый камень. Да что там говорить, если нужны еще доказательства, так тут до сих пор остались следы на земле — следы от каблучков мисс Городской Б. Она точно была из Нью-Йорка; только нью-йоркская баба станет щеголять на высоких каблуках в конце весеннего половодья и разгуливать так по кладбищу, щелкая фотоаппаратом. Если только это не…

Течение мыслей резко оборвалось, и он вновь ощутил внутри неприятный холодок. Когда он разглядывал полустертые следы от каблучков фотографии, его взгляд зацепил другие следы — посвежее.

Следы? Это что, и вправду, следы?

Да нет же, конечно: просто урод, который выкопал эту дырку, разбросал часть земли чуть подальше, вот и все.

Но это было не все, и Крот Хольт знал, что это не все. Еще не подходя к первому ошметку грязи в зеленой траве, он разглядел глубокий отпечаток башмака на куске земли, валявшемся прямо возле ямы.

Ну, след ботинка, и что такого? А ты думал, тот, кто это наделал, парил тут в воздухе с лопатой в руках, как Каспер — Доброе привидение?

На свете есть немало людей, отлично умеющих лгать самим себе, но Крот Хольт был не из их породы. И нервозно-насмешливый голосок в его мозгу не мог изменить того, что видели его глаза. Он охотился и выслеживал дичь всю свою сознательную жизнь, а знаки на земле слишком легко читались. Господи, как же он хотел, чтобы они были посложнее.

На этом валявшемся у могилы куске земли был не только след от ноги, но и еще один круглый отпечаток, величиной почти с тарелку — немного левее оттиска ботинка. А по другую сторону круглого отпечатка и немного позади, были отчетливо видны выемки в грязи — явно следы пальцев, чуть поскользивших, прежде чем они сумели как следует ухватиться за край ямы.

Он глянул на землю, подальше от первого следа ботинка, и увидел второй. А еще дальше за ним, в траве, половинку третьего, получившегося, когда часть грязи со ступившего туда башмака отлетела целым куском. Отлететь-то она отлетела, но, видно, была еще достаточно влажной, чтобы сохранить форму… как и еще три или четыре, на которые упал его взгляд. Если бы он не появился здесь в такую рань, пока трава еще не высохла, солнце успело бы высушить землю, и следы развалились бы на крошечные, ничего не означающие комочки.

Как же он жалел сейчас, что не пришел попозже, что не поехал сначала на Милосердное кладбище, как и намеревался, когда выходил из дому.

Но он не поехал, и тут уж ничего не поделаешь.

Остатки следов тянулись меньше чем на двенадцать футов от… (могилы?) дырки в земле. Крот подозревал, что и дальше в сырой траве могут сохраниться следы, и решил потом проверить, хоть и не испытывал большого желания делать это. Сейчас же он перевел взгляд на самые явственные отпечатки — те, что были на грязи прямо возле ямы.

Отметины, процарапанные пальцами; круглый след чуть поодаль; след башмака рядом. О чем же мог поведать этот узор?

Не успел Крот задать себе этот вопрос, как в мозгу застучал ответ — вроде того тайного шепота в спектакле Гроучо Маркса «Ты жизнью поручись». Он увидел все так ясно и отчетливо, словно сам при этом присутствовал, и от этого у него возникло одно желание: не соваться в это дело, даже самую малость не соваться. Уж больно скользкое оно было какое-то. Потому что…

Смотрим: вот стоит мужик в только что выкопанной яме.

Да, но как он оказался там, внизу?

Да, но он ли выкопал яму, или кто-то еще?

Да, но как получилось, что маленькие корешки все скручены, переплетены и разорваны, будто землю разворачивали голыми руками, а не аккуратно раздвигали лопатой?

Ладно, не обращаем внимания на все эти «но». Плюнем на них. Может, лучше вообще о них не думать. Сосредоточимся на мужике, стоящем в яме — яме, слишком глубокой, чтобы просто выпрыгнуть оттуда. Итак, что он делает? Он кладет ладони на край и подтягивается. Ничего особо сложного, если это — взрослый мужик, а не подросток. Крот взглянул на несколько самых четких отпечатков и подумал: если это был мальчишка, нога у него здоровенная. Двенадцатый номер — не меньше.

Руки — наружу. Подтягиваешь тело наверх. Пока подтягиваешь, ладони немножко скользят по сырой земле, поэтому цепляешься пальцами, оставляя короткие борозды. Дальше, когда ты уже наверху, опираешься всем весом на одно колено — оставляешь круглый след. Одну ступню ставишь рядом с коленом, поднимаешься с колена на ногу, встаешь и уходишь. Все проще пареной репы.

Стало быть, какой-то парень выкопался из могилы и просто ушел погулять, так что ли? Может, слегка проголодался там, внизу, и решил заглянуть в «Ленч у Нэнси», побаловаться чизбургером и пивком?

— Чтоб тебя черти взяли, никакая это не могила, а просто дурацкая дырка в земле, — громко сказал он и чуть вздрогнул, потому что рядом сварливо чирикнул воробей.

Да, обыкновенная дырка в земле — так он себе сказал? Но как получается, что он не видит никаких следов от лопаты? Как вышло, что здесь есть только следы, что уходят от ямы, и ни одного вокруг — который шел бы к ней, а они обязательно бы там были, если бы парень копал и время от времени наступал на вырытую им грязь, как всегда делает тот, кто орудует лопатой?

Он стал размышлять, что же ему делать дальше со всем этим, и… будь он проклят, если знал. Крот полагал, что с чисто технической точки зрения здесь было совершено преступление, но как обвинить преступника в ограблении могилы, если в яме никогда не было тела? Худшее название этому могло звучать, как вандализм. А если тут следовало усмотреть нечто большее? Крот сомневался, что лично он желает заняться этим.

Может, лучше завалить яму вырытой из нее же землей, а если не хватит, то натаскать свежей и, закончив, забыть о ней…

В конце концов, сказал он себе уже в третий раз, непохоже, что здесь кто-то и вправду был похоронен.

И тут у него в памяти моментально возник тот дождливый весенний день. Бог ты мой, а ведь тот могильный камень выглядел совсем как настоящий! Когда ты видел, как таскает его этот худенький ассистент, то, конечно, понимал, что он — подделка, но… Когда они установили его и положили венки, искусственные цветы и прочее, ты мог поклясться, что он настоящий и что кто-то и впрямь там…

По плечам у него поползли мурашки.

— А ну-ка брось это. Сейчас же, — резко сказал он самому себе, и, когда рядом снова выругался воробей, Крот с благодарностью воспринял этот некрасивый, но абсолютно реальный и совершенно обычный звук. — Ну что ж, рыдай-рыдай, мамаша, — и подошел к последнему отпечатку следа.

За ним, как он и подозревал, в траве виднелись еще следы на довольно значительном расстоянии друг от друга. Глядя на них, Крот не стал бы утверждать, что парень бежал во весь опор, но времени он точно не терял. Через сорок ярдов он обнаружил, что тот малый оставил и след иного сорта: большая корзина с цветами валялась перевернутой на траве. Хоть рядом с ней и нельзя было уже разглядеть следов, но, судя по направлению тех, у ямы, которые были видны, корзина валялась точно на их дороге. Парень мог прекрасно обойти корзину, но предпочел не утруждать себя, а ударом ноги просто отшвырнул ее в сторону и продолжал свой путь.

Мужик, который так себя ведет, был, по мнению Крота, не из тех, с кем желательно коротать время, если только на это не имеется веских причин.

Он шел через все кладбище, пересекая его по диагонали и, видимо, направляясь к низкой стене, отделяющей погост от главного шоссе. Шел, как человек, которому есть куда пойти и чем заняться.

Хотя у Крота воображение было развито не больше, чем умение дурить самому себе голову (эти свойства, вообще-то, имеют обыкновение гулять рука об руку), он на мгновение увидел того человека, увидел воочию: здоровенный парень с большими ступнями выбирается в темноте из угрюмой трущобы для мертвецов, уверенно и бесшумно встает на свои большие ноги, пинком отшвыривает со своей дороги корзину с цветами, не задержавшись возле нее ни на секунду и не испугавшись. Он вообще ничего не боится — не тот он парень, потому что, если здесь и было хоть что-то живое, то оно боялось бы его.

Птица резко чирикнула.

Крот едва не подпрыгнул.

— Забудь об этом, дружище, — еще раз сказал он самому себе. — Закопай эту чертову нору и не вспоминай больше о ней!

Закопать он ее закопал, и совсем уже собрался забыть о ней, но позже, далеко за полдень, когда он копал землю возле Стэкпоул-роуд, его разыскал Дик Брэдфорд и сообщил новость о Хомере Гэмэше, которого нашли утром меньше чем в миле от Городского кладбища — на 35-м шоссе. Весь день город гудел от слухов и пересудов.

Тогда с большой неохотой Крот пошел поговорить с шерифом Пэнгборном. Он не знал, имели ли какое-то отношение к убийству Хомера Гэмэша яма и следы, но подумал, что лучше рассказать все, что ему известно, и предоставить разбираться в этом тем, кому за это платят.

IV. Смерть в маленьком городке

Кастл-Рок был невезучим городком, во всяком случае в последние годы.

Словно ради доказательства того, что старая поговорка насчет молнии, не бьющей два раза в одно и то же место, не всегда права, несколько нехороших событий произошло в Кастл-Роке за последние восемь или десять лет — настолько нехороших, что они попали в общенациональную программу новостей. Местным шерифом тогда был Джордж Бэннерман, но Большому Джорджу, как любовно называли его все, не пришлось заниматься Хомером Гэмэшом, поскольку Большого Джорджа к тому времени уже не было в живых. Он пережил первую напасть — серию изнасилований с удушением, совершенную его собственным подчиненным, но двумя годами позже был убит бешеным псом на Таун-роуд № 3. Даже не просто убит, а почти буквально разорван на части. Оба эти случая были чрезвычайно странными, но мир вообще странное место. И жестокое. А иногда и невезучее.

Нового шерифа звали Алан Пэнгборн. Он занимал этот пост уже восемь лет, но полагал, что останется «новым шерифом» как минимум до 2000-го года, если конечно, допустить, как говорил он своей жене, что проживет и будет переизбираться так долго.

Глядя на растерзанное тело Хомера Гэмэша, валяющееся в канаве возле 35-го шоссе, Алан Пэнгборн страстно желал бы оставаться на прежнем месте (до 1980-го он возглавлял отделение дорожной службы в небольшом, но постепенно растущем городке в штате Нью-Йорк, недалеко от Сиракуз) и по сей день. Похоже, не вся невезуха отправилась на тот свет вместе с Большим Джорджем Бэннерманом.

Да прекрати ты… не ной, что хотел бы оказаться где-то еще на нашей Божьей зеленой планетке. Не ной, а то невезуха и впрямь поселится здесь и будет ездить у тебя на шее. Это чудное местечко для Анни и для мальчиков и всегда было чудным местом для тебя тоже. Так что выкинь это из своей башки, понял?

Хороший совет. Пэнгборн давно уже открыл для себя, что голова всегда дает нервам отличные советы, которым они не могут внять. Они отвечают: «Слушаюсь, сэр, сейчас, когда вы изволили высказаться, нам все стало яснее ясного». А потом продолжают прыгать и дергаться.

Но все-таки ему уже приходилось иметь дело с чем-то подобным, так ведь? За свою бытность шерифом он соскоблил останки почти сорока людей с асфальта дорог, бессчетное число раз встревал в драки и раз сто сталкивался лицом к лицу с нанесением побоев обоим супругам и детям — это были лишь официально зарегистрированные случаи. Но вещи обычно стремятся к равновесию; для города, который не так давно щеголял собственным местным массовым потрошителем, дела с убийствами шли необычайно гладко. Всего четыре, и лишь один подозреваемый, Джо Родуэй, сбежал, — после того как вышиб мозги собственной жене. Будучи сам немного знаком с дамой, Пэнгборн почти огорчился, когда получил телекс от полицейского управления в Кингстоне, Род-Айлэнд, извещавший о том, что Родуэй сидит у них в кутузке.

Еще одно из этих четырех — смерть под колесами автомобиля, а остальные два — обычные второстепенные дела: одно при помощи ножа, а другое — голыми руками. Причем последнее — обыкновенное нанесение телесных повреждений, зашедшее слишком далеко, с одной-единственной странной особенностью: жена до смерти забила мужа, когда он валялся пьяный, — одна финальная апокалиптическая трепка в отместку за почти двадцатилетнее измывательство. Последняя серия синяков еще светилась на теле женщины здоровой желтизной, когда ее взяли, и Пэнгборн не испытывал ни малейшего сожаления, когда судья отпустил ее на все четыре стороны после шестимесячного пребывания в женской исправилке с последующим шестилетним сроком — условно. Судья Пендер поступил так только потому, что было бы политически неверным выдать этой леди то, что она действительно заслужила, а именно — медаль.

Реальное убийство в маленьком городке, в чем он давно уже убедился, редко бывает хоть сколько-нибудь похоже на убийство в маленьком городке из романа Агаты Кристи, где семеро по очереди втыкают кинжал в старого порочного полковника Сторпинг-Ходока в его летнем доме в Пуддинг-Марше во время жуткой зимней пурги. Пэнгборн знал, что в реальной жизни, когда прибываешь на место, почти всегда находишь преступника все еще стоящим там, уставившимся на кровавую кашу и раздумывающим, что же он тут наворотил и как же это все могло так обернуться. Даже если преступник уже слинял, он, как правило, далеко не уйдет, и всегда находятся два-три живых свидетеля, которые могут точно сказать, что произошло, кто это сделал и куда он девался. Ответ на последний вопрос чаще всего бывает — в ближайший бар. Убийства в маленьком городке — реальном городке, — как правило, бывают простыми, жестокими и идиотскими.

Как правило.

Но правила затем и существуют, чтобы нарушаться. Порой молния все-таки бьет дважды в одно и то же место, и время от времени в маленьких городках случаются убийства, которые не раскрыть сразу же, на месте… Убийства вроде этого.

Возможно, Пэнгборну придется подождать.

Офицер Норрис Риджвик вылез из своей тачки, припарковав ее прямо за машиной шерифа, и подошел к Пэнгборну. Сигналы вызова на двух полицейских рациях разрывали теплый весенний воздух.

— Рэй едет? — спросил Пэнгборн. Рэй был Рэем Ван Алленом — окружным медицинским экспертом и коронером.

— Ага, — сказал Норрис.

— Как там с женой Хомера? Кто-нибудь уже сообщил ей?

Спрашивая, Пэнгборн отгонял мух от задранного кверху лица Хомера. Впрочем, от лица осталось немного — один выступающий вперед как клюв нос. Если бы не протез вместо левой руки и не золотая челюсть, когда-то занимавшая свое место во рту Гэмэша, а теперь осколками рассыпавшаяся по его заросшей щетиной шее и рубашке на груди, Пэнгборн сомневался, чтобы его узнала бы родная мать.

Норрис Риджвик, отдаленно напоминавший депутата Барни Файфа из старого спектакля «Энди Гриффит», пошаркал ногами и уставился на собственные ботинки так, словно они вдруг вызвали его живейший интерес.

— Ну… Джен сейчас на открытом дежурстве, а Энди Клаттербак — в Ауберне, в окружном суде…

Пэнгборн вздохнул и поднялся на ноги. Гэмэшу шестьдесят… было шестьдесят семь лет. Он жил с женой в маленьком ухоженном домике возле старого железнодорожного депо, меньше чем в двух милях отсюда. Дети давно выросли и разъехались кто куда. Это миссис Гэмэш позвонила сегодня ранним утром в офис шерифа, чуть не плача, и сказала, что проснулась в семь часов и обнаружила, что Хомер, ложившийся иногда в бывшей детской, поскольку она частенько храпела во сне, этой ночью вообще не возвращался домой. Вечером, он, как обычно, отправился играть в шары со своими приятелями и должен был вернуться домой около полуночи, самое позднее — в половине первого, но все постели пусты, а его фургона нет ни перед домом, ни в гараже.

Шейла Бригхэм, дневной диспетчер, доложила по рации о звонке шерифу Пэнгборну, и он воспользовался платным телефоном на заправочной станции «Сонни Джэкетс Сануко», где заправлялся в тот момент, чтобы отзвонить миссис Гэмэш.

Она сообщила ему все, что его интересовало о фургоне: «Шевроле-пикап», 1971-го года, белый, с коричневой грунтовкой на местах, где проступила ржавчина, с чехлом от ружья в кабине, номер 96529 Q. Он тут же передал это по рации всем дежурным офицерам (всего трем, поскольку Клат давал свидетельские показания в Ауберне) и пообещал миссис Гэмэш связаться с ней, как только у него будут какие-нибудь новости. Ее сообщение не очень взволновало его. Гэмэш любил побаловаться пивком, особенно за игрой в шары со своими приятелями, но он был не полный идиот. Если бы он принял больше, чем того требует безопасность за рулем, он наверняка заночевал бы на диване в гостиной у одного из своих дружков.

Правда, оставался один вопрос. Если Хомер решил заночевать у приятеля, почему он не позвонил жене и не сказал об этом? Разве он не знал, что она будет беспокоиться? Что ж, может, было уже поздно и он не хотел ее будить. Такая версия была приемлема. Впрочем, лучше было бы, думал Пэнгборн, если бы он все-таки звонил, а она уже сладко спала, и дверь, отделяющая ее от единственного телефонного аппарата в доме, была закрыта. Да, еще сюда можно добавить вероятность того, что храпела она, как гонщик, выжимающий семьдесят в час на большаке.

Пэнгборн попрощался с расстроенной женщиной и повесил трубку, подумав, что ее муж объявится самое позднее к одиннадцати, со смущенным видом и с большого похмелья. И когда он появится, Эллен лизнет его своим шершавым язычком. Пэнгборн полагал, что это вполне заслуженная награда, если у него все-таки хватило ума не садиться за руль и не трястись тридцать миль от Южного Парижа до Кастл-Рока под градусом.

Примерно через час после звонка Эллен Гэмэш ему стало казаться, что в своем первоначальном подходе к ситуации он чего-то не учел. Если Гэмэш остался спать у приятеля, то, скорее всего, он сделал это впервые, иначе, подумал Алан, его жене самой пришло бы это в голову и она уж наверняка подождала бы подольше, прежде чем звонить шерифу. А потом Алана вдруг ударило: все же Хомер Гэмэш был несколько староват, чтобы менять свои привычки. Если он провел ночь не дома, то должен был делать это и раньше, но, судя по звонку его жены, он так никогда не поступал. Если же он и раньше имел обыкновение надираться и садиться за руль, чтобы добраться до дому в таком состоянии, он, по всей вероятности, так и сделал бы прошлой ночью, но… не сделал.

Стало быть, старый кобель все-таки выучился новому трюку, подумал он. Это бывает. А может, он просто принял больше, чем всегда. Черт, он мог и выпить-то, как обычно, а развезло его больше. Говорят, это случается.

Он попробовал выкинуть из головы Хомера Гэмэша, хотя бы ненадолго. У него было полно бумажной рутины на письменном столе, но он сидел и, катая по столу карандаш, думал о старом пне, болтающемся где-то на своем пикапе, об этом старом пне с ежиком седых волос на голове и искусственной рукой взамен натуральной, которую он потерял в местечке под названием Пусан в необъявленной войне, случившейся, когда большая часть нынешнего урожая ветеранов Вьетнама еще барахталась в своих мокрых желтых пеленках… Да, эти мысли не способствовали процессу разборки бумаг на столе, как, впрочем, и не помогали в поисках Гэмэша.

И тем не менее, он уже был на пути к маленькому закутку Шейлы Бригхэм, собираясь попросить ее дозвониться до Норриса Риджвика и выяснить, не узнал ли чего-нибудь Норрис, когда тот позвонил сам. То, что доложил Норрис, превратило ручеек смутного беспокойства Алана в бурный холодный поток. Это засело у него в кишках и заставило слегка оцепенеть.

Он всегда насмехался над теми, кто болтает о телепатии и предзнаменованиях в популярных радиопрограммах «звоните нам», — насмехался, как это делают все, для кого полунамеки и предчувствия настолько стали частью повседневной жизни, что они едва могут распознать их, когда сами ими пользуются. Но если бы его спросили тогда, что он думает о Хомере Гэмэше, он ответил бы: «Когда позвонил Норрис, я… Ну, словом, я тогда начал понимать, что старик или здорово пострадал, или мертв. Скорее — второе».

Норрис совершенно случайно остановился возле фермы Арсеналов на 35-м шоссе, приблизительно на милю южнее Городского кладбища. Он и в мыслях не держал Хомера Гэмэша, хотя ферма Арсеналов была всего в трех милях от дома Гэмэша и, если бы Хомер прошлой ночью возвращался домой обычным маршрутом из Южного Парижа, он непременно проезжал бы мимо Арсеналов. Норрис полагал, что вряд ли кто-то из Арсеналов видел Хомера ночью, поскольку, если бы его там видели, он прибыл бы домой целый и невредимый десятью минутами позже.

Норрис остановился возле Арсеналов лишь потому, что они держали возле дороги лучший во всех трех близлежащих городках продуктовый лоток. Он принадлежал к той редкой породе холостяков, которые любят готовить, и у него была страсть к свежему душистому горошку, так что он просто хотел узнать, когда тот появится в продаже. И просто на всякий случай после главного вопроса он спросил у Долли Арсенал, не видела ли она случайно прошлой ночью фургон Хомера Гэмэша.

— А знаете, — сказала миссис Арсенал, — забавно, что вы упомянули о нем, потому что я его видела. Поздно ночью, или… Нет, теперь, когда я вспоминаю, то думаю, это было уже ранним утром, потому что Джонни Гарсон все еще красовался на экране, но уже двигался к концу. Я как раз собиралась соорудить для себя еще одну порцию мороженого, поглядеть еще чуть-чуть на шоу Дэвида Леттермана и лечь спать. Я неважно сплю последнее время, и тот мужик на другой стороне дороги действовал мне на нервы.

— Что это был за человек, миссис Арсенал? — с неожиданным интересом осведомился Норрис.

— Не знаю… Просто какой-то человек. На вид он мне не понравился. Я его толком и не разглядела, но все равно он мне не понравился — каково, а? Я знаю, звучит глупо, но этот приют для душевнобольных на Джанипер-Хилл совсем близко, и, когда видишь одинокого мужчину на загородном шоссе почти в час пополуночи, этого вполне достаточно для того, чтобы немножко занервничать, пусть он даже и был в костюме.

— А что за костюм был на нем? — начал было Норрис, но замолк, так как понял, что задавать вопросы бесполезно. Миссис Арсенал была болтливой деревенской старушкой и обрушила на Норриса Риджвика неиссякаемый фонтан своего красноречия. Он решил терпеливо ждать и по ходу дела стараться выловить все, что можно, а потому достал из кармана блокнот.

— В каком-то смысле, — продолжала она, — этот костюм заставил меня еще больше нервничать. Что-то тут не то, когда мужчина стоит в костюме в такой час, если вы меня понимаете. Наверно, не понимаете, наверно, вы думаете, что я просто глупая старуха, и, быть может, так оно и есть, но за минуту или за две до того, как подъехал Хомер, мне почудилось, что тот человек собирается подойти к дому, и я встала и не поленилась проверить, хорошо ли заперта дверь. Он так оглядел дом… Ну, вы понимаете, кинул такой взгляд, я сама видела. Я думаю, он посмотрел, потому что, наверно, увидел, что свет в окне еще горит, хотя было уже так поздно. Может быть, он и меня разглядел, ведь занавески-то почти прозрачные. Я разглядеть его лицо не могла — ночью луны не было, а в то, что здесь когда-нибудь поставят уличные фонари, я не верю, не говоря уже о кабельном телевидении, знаете, какое есть в больших городах, — ну, так вот, но я видела, как он оглянулся. А потом он начал переходить дорогу… Ну, во всяком случае я подумала, что он это делает или собирается сделать, если вы меня правильно понимаете, и… я подумала, что он постучится в дверь и скажет, что у него сломалась машина и нельзя ли, дескать, позвонить отсюда, и что бы мне, интересно, пришлось делать, если бы он так и поступил, и стоило ли вообще отвечать на стук в дверь. Наверно, я просто глупая старуха, потому что у меня из головы не идет эта передача «Алфред Хичкок представляет», где был такой псих, помните, который умудрялся заговаривать птичек, чтобы они слетели к нему с деревьев, но еще он всегда пользовался топором, когда разрубал на куски свои жертвы, а куски, помните, клал в багажник машины, и поймали его только потому, что у него не работал задний подфарник или что-то в этом роде, но… С другой стороны мне…

— Миссис Арсенал, могу я вас попросить…

— Мне не хотелось быть кем-то вроде филистимлянки или сарацинки, или как там их, которые обходят все стороной. Ну, знаете, в этой истории о добром самаритянине. И вот я немножко растерялась, но потом я сказала себе…

К этому моменту Норрис уже совсем забыл о душистом горошке. Ему в конце концов удалось прервать миссис Арсенал, сообщив ей, что человек, которого она видела, возможно, имеет отношение к, как он выразился, «текущему расследованию». Он заставил ее начать сначала и рассказать ему все подробно, оставив по возможности в стороне историю в добром самаритянине и передачу «Алфред Хичкок представляет».

Суть дела, как он изложил ее по рации шерифу Алану Пэнгборну, состояла в следующем: она смотрела вечернюю телевизионную программу одна, когда ее муж и дети уже спали. Ее кресло стояло у окна, выходящего на 35-е шоссе. Штора была поднята. Около двенадцати тридцати или двенадцати сорока она выглянула в окно и увидела мужчину, стоявшего на противоположной стороне дороги, то есть… на стороне Городского кладбища.

Шел ли этот человек оттуда или откуда-то еще?

Миссис Арсенал не могла сказать наверняка. Ей приходила в голову мысль, что мужчина мог появиться со стороны кладбища, то есть стремился выбраться из города, но она не могла четко мотивировать свое впечатление, поскольку в первый раз, когда она выглянула из окна, то увидела лишь пустынное шоссе, а выглянув во второй раз, когда встала, чтобы принести себе мороженое, она увидела уже стоявшего там человека. Просто стоявшего и смотревшего на освещенное окно — по всей вероятности, на ее окно. Она подумала, что он собирается перейти дорогу или уже начал переходить (наверно, просто стоял и смотрел, подумал Алан, а остальное — лишь результат женской впечатлительности), когда на гребне холма показались огни. Когда мужчина в костюме заметил приближающиеся огни, он выставил вперед ладонь с отогнутым большим пальцем — извечный и естественный жест голосующего на шоссе.

— Да-да, это был фургон Хомера, и за рулем сидел сам Хомер, — заявила миссис Арсенал Норрису Риджвику. — Сначала я решила, что он просто проедет мимо, как любой нормальный человек, увидевший голосующего на шоссе мужика посреди ночи, но потом у него зажегся стоп-сигнал, тот человек подбежал к машине со стороны места пассажира и забрался внутрь.

Миссис Арсенал, которой недавно стукнуло сорок шесть, но которая выглядела лет на двадцать старше, покачала своей седой головой.

— Хомер, должно быть, здорово набрался, если подобрал попутчика так поздно ночью, — сказала она Норрису. — Да, или набрался, или оказался просто дураком, а я знаю Хомера почти тридцать пять лет. Он не дурак, — она задумалась на несколько секунд и добавила: — Ну… не совсем…

Норрис попытался вытащить из миссис Арсенал, побольше подробностей о костюме того мужчины, но успеха не добился. Действительно жаль, подумал он, что уличные фонари заканчиваются на территории Городского кладбища, но что делать — у маленьких городков вроде Рока всегда не хватает средств.

На нем был костюм, а не спортивная куртка и не пиджак — в этом она не сомневалась, как и в том, что костюм был не черный, что оставляло выбор из достаточно широкого спектра всевозможных цветов. Миссис Арсенал не думала, что костюм был совершенно белый, но показать под присягой могла лишь то, что он не был черным.

— Я в данный момент вовсе не заставляю вас присягать, миссис Арсенал, — сказал Норрис.

— Когда разговариваешь с представителем закона по официальному делу, — возразила миссис Арсенал, скрестив руки на груди, — это одно и то же.

Итак, все, что она знала, сводилось к следующему: она видела, как Хомер Гэмэш подобрал попутчика приблизительно без двадцати час. Вовсе не повод, вы скажете, чтобы звонить в ФБР. Зловещий характер это приобретало, лишь когда учитывался тот факт, что Хомер подобрал попутчика милях в трех, а то и меньше от порога собственного дома, и… домой так и не приехал.

Насчет костюма миссис Арсенал была права. Увидеть голосующего на шоссе в такой глуши и так поздно ночью было уже достаточно странным — без четверти час любой обычный бродяга дрыхнет себе спокойненько в каком-нибудь заброшенном хлеву или сарае, — а если добавить к этому еще и тот факт, что мужчина носил костюм и галстук («Темный какой-то, — сказала миссис Арсенал, — но только не требуйте от меня, чтобы я показала под присягой, какой именно, потому что я не могу и не стану этого делать»), то становилось и вовсе не по себе.

— Какие будут приказания? Что мне делать дальше? — спросил Норрис по рации, кончив докладывать.

— Оставайся на месте, — сказал Алан. — Поболтай с миссис Арсенал про истории в «Алфред Хичкок представляет», пока я не подъеду. Они, кстати, мне тоже всегда нравились.

Однако не успел он проехать и полмили, как его встречу с подчиненным пришлось перенести от фермы Арсеналов почти на милю западнее. Мальчишка по имени Фрэнк Гэвайникс, возвращаясь домой с ранней рыбалки внизу на речушке Стрим-Брук, увидал пару чьих-то ног, торчащих из высокой поросли сорняка на южной стороне 35-го шоссе. Он побежал домой и рассказал об этом своей матери. Она позвонила в офис шерифа. Шейла Бригхэм передала это известие Алану Пэнгборну и Норрису Риджвику. Шейла строго следовала протоколу и не называла по рации никаких имен — слишком много разных любителей с большими наушниками, с удовольствием слушающих полицейские частоты, — но по расстроенному голосу Шейлы Алан легко мог догадаться, что даже у нее нет сомнений относительно того, кому принадлежала эта пара торчащих ног.

Единственный положительный момент во всем случившемся в это утро заключался в том, что Норрис успел вывернуть наизнанку свой желудок до того, как на место прибыл Алан, и при этом ухитрился собраться с силами настолько, чтобы добежать до северной обочины шоссе — подальше от тела и тех улик, которые могли оставаться поблизости.

— Что теперь? — спросил Норрис, отвлекшись от собственных мыслей.

Алан тяжело вздохнул и прекратил отгонять мух от останков Хомера. Все равно это было уже бесполезно.

— Теперь мне придется спуститься вниз по шоссе и сообщить Эллен Гэмэш, что утром кто-то сделал ее вдовой. Ты оставайся здесь, возле тела. Попытайся отгонять от него мух.

— Ба-а, но зачем, шериф? Их не так уж много. А он уже…

— Уже мертв. Да, это я и сам вижу. И я не знаю зачем. Наверно, затем, что это кажется мне правильным. Мы не можем приставить ему обратно его чертову руку, но можем хоть по крайней мере не давать мухам срать на то, что осталось от его носа.

— Ладно, — смиренно сказал Норрис, — ладно, шериф.

— Слушай, Норрис, как по-твоему, ты смог бы называть меня Аланом, если бы как следует постарался? Если дать тебе время попрактиковаться?

— Конечно, шериф. Думаю, смог бы.

Шериф буркнул что-то себе под нос и последний раз обернулся, чтобы кинуть взгляд на канаву, которая, вне всяких сомнений, когда он вернется, будет огорожена ярко-желтыми лентами с надписями: «ЗОНА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН». Здесь к тому времени уже появится окружной коронер. Будет Генри Пэйтон из Оксфордских полицейских казарм штата. Фотографа и спецов из Отдела по расследованию тяжких преступлений при генеральном прокуроре еще не будет — если только кто-то из них не окажется где-то поблизости в связи с каким-нибудь другим делом, — но они приедут чуть позже. Где-то к часу дня сюда прибудет и передвижная лаборатория полиции штата, набитая разными судебными экспертами, и с парнем, чьим делом было готовить гипс для снятия слепков со следов покрышек, которые у Норриса хватило ума или везения не переехать колесами своей машины (Алан поставил бы на везение).

И что же все это даст? А вот что. Слегка поддатый старик притормозил, чтобы оказать незнакомцу любезность (Давай, влезай, парень, явственно слышал Алан его голос, ехать мне недалеко, но я все-таки чуть подкину тебя), а незнакомец отплатил тем, что забил старика до смерти и угнал его фургон.

Он полагал, что мужчина в костюме попросил Хомера остановиться на секундочку — под самым благовидным предлогом, что ему, дескать, надо отлить, — и, как только фургон притормозил, схватил старика, вытащил его из кабины и…

Да, но вот тут дело оборачивается погано. Чертовски погано — так, что дальше уже просто некуда.

Алан последний раз заглянул в канаву, где Норрис Риджвик сторожил кровавый кусок мяса, бывший когда-то человеком, терпеливо отгоняя мух от того, что было лицом Хомера, картонной папкой, и почувствовал, как желудок его снова начинает выворачиваться.

Он был просто старик, ты, сучий потрох… старик, одной ногой стоявший уже на том свете и лишь с одной нормальной рукой, старик, у которого и было-то в жизни единственное развлечение — покатать шары с приятелями. Так отчего же ты не вытащил его за здоровую руку из кабины и не оставил на дороге? Ночь была теплая, а даже если бы и поморосил дождик, с ним скорее всего все было бы в порядке. Ставлю свои часы за то, что мы найдем в его нутре полно «антифриза». А номера на фургоне так и так объявят по радио. Так зачем же такое? Ох, парень, как я надеюсь задать тебе этот вопрос.

Но разве имела значение причина? Для Хомера Гэмэша, разумеется, нет. Уже нет. Для него уже ничего и никогда не будет иметь значения. Потому что, врезав ему первый раз, попутчик выволок его из кабины и оттащил в канаву, ухватив, по всей вероятности, под мышки. Алану не нужны были парни из Отдела тяжких преступлений, чтобы засечь следы от подметок Гэмэша. По дороге в канаву попутчик обнаружил, что у Хомера вместо одной руки протез. И на дне канавы он оторвал этот протез от тела и до смерти забил им старика.

V. 96529 Q

— Тихо, тихо, — громким голосом сказал патрульный штата Коннектикут Уоррен Гамильтон, хотя в машине, кроме него, никого не было. Это происходило вечером, 2 июня, примерно через тридцать пять часов, после того как тело Хомера Гэмэша обнаружили в штате Мэн — в маленьком городке, о существовании которого патрульный Гамильтон никогда и не слыхал.

Он находился на стоянке у «Макдональдса» 1–95 возле Уэстпорта (южный район). У него вошло в привычку во время патрульной службы заезжать на стоянки у бензоколонок и закусочных: подъехав ночью с потушенными фарами к последнему ряду стоянки, нередко можно заполучить неплохой улов. Даже не неплохой, а великолепный. Когда он предчувствовал такую возможность, то частенько разговаривал сам с собой. Эти монологи обычно начинались с «Тихо, тихо», а потом звучали как «Давай-ка проверим этого пидора» или «Спроси мамашу, поверит ли она». Патрульный Гамильтон очень часто спрашивал мамашу, поверит ли она, когда чуял запах жареного.

— Ну, что у нас тут? — пробормотал он на этот раз и дал задний ход. Мимо «камаро». Мимо «тойоты», выглядевшей в тускло мерцающем свете дуговых фонариков, как медленно стареющая кобылица… И… Ага! Старый «шевроле-пикап», смотрящийся как оранжевый, что означало… Да, он был — когда-то во всяком случае — или белым, или светло-серым.

Он достал карманный фонарик и посветил им на табличку с номером. Номера, по скромному мнению патрульного Гамильтона, становились более удобными. Каждый штат один за другим начал изображать на них свои маленькие значки-картинки. Это облегчало распознавать номера ночью, когда темнота превращала их реальные цвета в ни на что не похожие мерцающие отблески. И самое худшее освещение для того, чтобы распознать таблички с номерами, давали эти чертовы оранжевые фары повышенной интенсивности. Он не знал, предотвращали ли они изнасилования и ограбления, как это было изначально задумано, но не сомневался в том, что они сидели костью в горле у трудяг-полицейских, каковым был и он сам, мешая различать номера на украденных машинах и отыскивать угнанные тачки без номеров.

Маленькие значки-картинки тут здорово облегчали дело. Статуя Свободы оставалась Статуей Свободы как при солнечном свете дня, так и в тусклом мерцании этих медно-оранжевых глаз. И неважно, какие там цвета, но мадам Свобода означала Нью-Йорк.

Точно так же, как эти хреновы осьминоги, которые он сейчас освещал фонариком, означали штат Мэн. Не надо было больше портить глаза, выискивая буквенные обозначения места или пытаясь определить, действительно ли то, что кажется розовым, оранжевым или светло-голубым, на самом деле белое. Достаточно только взглянуть на этого хренова осьминога. На самом деле это был омар, и Гамильтон это прекрасно знал, но хренов осьминог есть хренов осьминог, как ты его ни назови, и он скорее слизнул бы кусок поросячьего дерьма прямо с поросячьей задницы, чем взял бы в рот хоть одного из этих осьминогов хреновых, и тем не менее он был рад значкам на номерах.

Особенно когда ему нужны были номера с «осьминогами», как это было сегодня.

— Спроси мамашу, поверит ли она, — пробормотал он и заехал на стоянку.

Он отцепил свою папку от магнитной прищепки, удерживающей ее как раз посредине щитка над сиденьем водителя, отложив в сторону пустой бланк объявления благодарности, которым все легавые прикрывают списки горячих номеров (нет никакой надобности, чтобы простые смертные любовались перечнем номеров, которыми интересуется полиция, пока тот, кому выдан список, выскочил за гамбургером или срочно заливает бензин на ручной заправке), и повел большой палец вниз по списку.

Тут он и оказался: 96529 Q; штат Мэн; родной дом этих хреновых осьминогов.

Первый беглый осмотр подсказал патрульному Гамильтону, что в кабине никого нет. Был там чехол от ружья, но — пустой. Возможно — не похоже, но возможно, — кто-то сидит в кузове фургона. Возможно даже, что тот, кто находится в кузове, сидит там с винтовкой, чехол от которой висит в кабине. Но скорее всего, водитель или давным-давно слинял, или спокойно дрыхнет в кузове. И тем не менее…

— Бывают старые легавые, бывают легавые-ослы, но не бывает старых легавых-ослов, — негромко произнес патрульный Гамильтон. Он выключил фонарик и медленно проехался вдоль ряда машин. Дважды он останавливался и дважды зажигал фонарь, но оба раза даже не удостоил взглядом те машины, на которые падал свет от его фонаря. Мистер 96529 Q вполне мог засечь, возвращаясь из закусочной, как Гамильтон высветил фонариком украденный фургон, и, если он увидит, что патрульная машина продолжает проверять другие тачки на стоянке, он может не придать этому значения.

— Сперва поберечься, потом извиняться — как учили, так и будем стараться! — воскликнул патрульный Гамильтон. Это было еще одно его любимое изречение — хотя и не столь почитаемое, как «спросить мамашу, поверит ли она», но близкое к тому.

Он зарулил в местечко, откуда удобно было наблюдать за пикапом, потом связался со своим участком, находящимся милях в четырех или того меньше отсюда, вверх по шоссе, и сообщил, что обнаружил «шевроле-пикап» из Мэна, разыскиваемый по делу об убийстве. Он запросил подмогу и получил ответ, что они скоро будут.

Не видя, чтобы кто-нибудь пытался приблизиться к пикапу, Гамильтон решил, что ничего страшного не случится, если он, соблюдая все меры предосторожности, сам подойдет к тачке. В самом деле, он будет выглядеть просто козлом, если, дожидаясь подмоги, станет торчать тут в темноте за целый ряд до фургона.

Он вылез из машины, расстегнул кобуру, но пушку вытаскивать не стал. За все свои дежурства он вытаскивал ее лишь дважды и не стрелял ни разу. И сейчас он не испытывал ни малейшего желания делать ни то, ни другое. Он приблизился к пикапу под таким углом, чтобы видеть и сам фургон — в особенности его кузов, — и проход к нему от «Макдональдса». Он остановился, пережидая, пока мужчина и женщина, вышедшие из ресторана, не пройдут к своему «форд-седану», стоявшему на три ряда ближе к закусочной, а когда они залезли в тачку и поехали к выходу со стоянки, двинулся дальше.

Держа правую руку на рукоятке служебного револьвера, Гамильтон потянулся левой к бедру. Служебные пояса, по его скромному разумению, тоже становились лучше. И мальчишкой и уже достаточно взрослым мужчиной Гамильтон был горячим поклонником бэтманского «плаща крестоносца» — он подозревал, что на самом деле Бэтман был одной из причин, по которой он стал полицейским (он не стеснялся этой маленькой подробности своей биографии). Из всех причиндалов Бэтмана его любимым был не Бэтман-шест, не Бэтман-катапульта и даже не сам Бэтмобиль, а пояс «плащ крестоносца». Эта чудесная частичка одежды походила на великолепный отдел магазина подарков: там всегда было кое-что на все случаи жизни, будь то веревка, пара стекол для ночного видения или несколько баллончиков со слезоточивым газом. Его служебный ремень и близко не был так хорош, но с левой стороны у него было три кармашка с тремя очень полезными предметами. Первый — цилиндрик на батарейках под названием «Лежать, собака!» Если нажать красную кнопку на верхушке, он издавал ультразвуковой свист, превращающий в безвольно свисающие макаронины даже яростных быков с корриды. Рядом находился баллончик с «мускатным орехом» (полицейская версия слезоточивого газа Бэтмана), и наконец, третий — четырехэлементный фонарь.

Гамильтон вытащил фонарь из кармашка, включил его и поднял левую ладонь, чтобы частично прикрыть луч. Все это он проделал, ни на секунду не убирая руку с рукоятки револьвера: бывают старые легавые, бывают легавые-ослы, но не бывает старых легавых-ослов.

Он осветил фонарем кузов фургона. Там валялся кусок непромокаемого брезента и… ничего больше. Как и кабина, кузов пикапа был пуст.

И все же Гамильтон продолжал оставаться на благоразумном расстоянии от «шевроле» с осьминогом на номерном знаке — такая привычка настолько въелась в него, что он даже не задумывался об этом. Он нагнулся и посветил фонарем под фургон — последнее место, где, возможно, укрылся тот, кто мог причинить ему вред. Вряд ли, конечно, но ему как-то не очень хотелось, чтобы, когда он сыграет в ящик, министр начал свой панегирик словами: «Дорогие друзья, сегодня мы собрались здесь, чтобы проводить в последний путь трагически погибшего патрульного Уоррена Гамильтона», — противная тягомотина.

Он быстро провел фонарем слева направо под фургоном и не увидел ничего, кроме ржавого глушителя, который готов был вот-вот отвалиться — впрочем, судя по дыркам в нем, хозяин вполне мог этого и не заметить.

— Думаю, мы здесь одни, дорогая, — сказал патрульный Гамильтон. В последний раз он оглядел все пространство вокруг фургона и особенно внимательно — проход от ресторана. Убедившись в том, что никто не следит за ним, он подошел к окошку пассажирского сиденья и посветил фонарем в кабину.

— Мать честная, — пробормотал Гамильтон, — мать честная… Спроси мамашу, поверит ли она в эти хенки-пенки. — Он вдруг жутко обрадовался оранжевым фонарям, тускло освещавшим место стоянки и внутренность кабины, потому что они превращали темно-красный цвет в почти черный и кровь была больше похожа на чернила. — И он в этом ехал? Господи Иисусе, всю дорогу от Мэна он ехал вот так? Спроси мамашу…

Он посветил фонарем вниз. Сиденье и пол кабины напоминали свиной хлев. Он увидел банки из-под пива и колы, пустые и полупустые пакетики от чипсов и говяжьей тушенки, коробки из-под биг-маков и чизбургеров. Серая масса, похожая на жевательную резинку, прилепилась на металлическом щитке над дыркой, где когда-то было радио. В пепельнице валялось несколько бычков от сигарет без фильтра.

Больше всего было крови.

Кровавые потеки и пятна на сиденье. Кровь на рулевом колесе. Засохшая кровь на гашетке гудка, почти совсем скрывшая фирменный знак «шевроле». Кровь на дверной ручке со стороны сиденья водителя и кровь на зеркале — полукруглое, почти овальное пятно, глядя на которое Гамильтон мысленно отметил, что мистер 96529 Q, похоже, оставил великолепный отпечаток большого пальца, вымазанного в крови его жертвы, когда поправлял зеркало. Большое пятно запекшейся крови на одной из коробок от биг-мака и в этом сгустке, кажется, прилипшие волосы.

— Что же он сказал девчонке на воротах? — пробормотал Гамильтон. — Что порезался, когда брился?

За его спиной раздался какой-то шорох. Гамильтон развернулся, чувствуя, что делает это слишком медленно, и сознавая, что, несмотря на все свои обычные предосторожности, оказался ослом и не доживет до старости, потому что здесь не было ничего необычного, ни капельки, сэр: парень подобрался к нему сзади и сейчас в кабине старого «шевроле-пикапа» будет еще больше крови, потому что парень, пригнавший из Мэна почти что в штат Нью-Йорк эту портативную труповозку, явный психопат и убить патрульного полицейского — ему все равно, что выйти купить кварту молока.

В третий раз за всю служебную карьеру Гамильтон вытащил револьвер, взвел курок и чуть не влепил пулю (две, три) прямо в темноту — настолько у него были натянуты нервы. Но там никого не было.

Он медленно опустил револьвер, слыша, как кровь стучит в висках.

Подул слабый ночной ветерок. Снова раздался шорох. Он увидел на мостовой пустую коробку от рыбного филе — из этого самого «Макдональдса», никаких сомнений, просто поразительно, Холмс, элементарно, Уотсон, — прокатившуюся футов шесть от слабого порыва ветра и вновь застывшую в ожидании следующего.

Гамильтон тяжело перевел дыхание и осторожно отпустил курок своего револьвера.

— Чуть не опростоволосились, а, Холмс, — не очень твердым голосом произнес он. — Чуть не повесили себе на шею КР-14.

КР-14 — так называлась форма «Произведенный (ые) выстрел (ы)».

Он прикинул, стоит ли засунуть револьвер обратно в кобуру теперь, когда стало ясно, что стрелять, кроме как в пустую коробку от рыбного филе, некуда, но решил оставить его в руке, пока не подъедет помощь. Револьвер в руке вызывал неплохие ощущения. Он успокаивал. Потому что дело ведь было не только в крови и не в том, что мужик, который был нужен легавым из Мэна по делу об убийстве, проехал четыреста с лишним миль в таком вот кровавом хлеву. Вокруг фургона стояла странная вонь, в какой-то степени похожая на вонь от сбитого и раздавленного на сельской дороге скунса. Он не знал, учуют ли ее другие полицейские чины, которые вскоре должны прибыть сюда, или же это кажется лишь ему, но честно говоря, он и знать этого не хотел. То не был запах крови или протухшей еды. Это, подумал он, запах чего-то плохого. Чего-то очень и очень плохого. Плохого настолько, что он не хотел засовывать револьвер в кобуру, хоть и был почти уверен в том, что хозяин запаха давно ушел, скорее всего несколько часов назад — он не улавливал никаких звуков, исходящих обычно от не совсем остывшего мотора. И все равно, это было неважно. Это не меняло того, что он знал: некоторое время фургон служил пристанищем какого-то страшного зверя, и он не намеревался хоть на миг рискнуть, хоть на миг допустить такую возможность, что зверь вернется и застанет его врасплох. И мамаша смело могла в это поверить.

Он так и стоял там с револьвером в руке и вставшими дыбом короткими волосами на затылке, и ему казалось, прошло очень много времени, пока наконец не подкатили полицейские тачки.

VI. Смерть в большом городе

Доди Эберхарт была здорово раздражена, а когда Доди Эберхарт бывала не в настроении, уж одна брешь в столице Соединенных Штатов, которую вам не захотелось бы трахнуть, существовала точно. Она взобралась по лестнице жилого дома на Л-стрит с тупой решимостью (и приблизительной массой) носорога, пересекающего открытое поле, поросшее травкой. Ее синее платье топорщилось на груди — слишком большой, чтобы назвать ее просто обильной. Мясистые руки работали как маятники.

Много лет назад эта женщина была одной из самых ослепительных вашингтонских девочек по вызову. В те дни ее рост — шесть футов три дюйма — в сочетании с симпатичной мордашкой принесли ей больше, чем неприличный треугольник пушистых волос: на нее был такой спрос, что ночь с ней считалась чем-то вроде приза на скачках, и если внимательно просмотреть фотографии вашингтонских заправил времен второй администрации Джонсона и первой Никсона, на многих из них можно засечь Доди Эберхарт, висевшую, как правило, на руке мужчины, чье имя частенько мелькало в солидных политических статьях и эссе. Из-за одного роста ее трудно пропустить.

Доди была шлюхой с сердцем кассира и душонкой жадного таракана. Двое из ее регулярных партнеров — один — сенатор-демократ, другой — крупная фигура среди представителей республиканцев, — обеспечили ее достаточной наличностью, чтобы она могла отойти от своего ремесла. Сделали они это не совсем добровольно. Доди понимала, что риск подцепить заразу отнюдь не снижался (а высокопоставленные правительственные чиновники подвержены СПИДу и прочим мелким венерическим и тоже довольно неприятным пакостям ничуть не меньше, чем простые смертные). Ее годы тоже не шли на убыль. И она не очень полагалась на заверения обоих джентльменов. «Прошу прощения, — сказала она им. — Но я, видите ли, больше не верю ни в Санта-Клауса, ни в прекрасную фею. Никто не позаботится о Крошке Доди, кроме нее самой.»

Крошка Доди вложила деньги в три жилых дома. Шли годы. Сто семьдесят фунтов плоти, заставлявшие когда-то здоровых мужиков падать на колени (обычно прямо перед ней, когда она вставала перед ними голая), превратились теперь в двести восемьдесят. Вложения капитала, выгодные в середине семидесятых, в восьмидесятых, когда, кажется, все, у кого деньги были вложены в акции, разбогатели, обернулись пшиком. Еще до конца активной фазы ее карьеры у нее в списке постоянных клиентов числились двое блестящих брокеров, и порой она жалела, что не держалась за них перед уходом со сцены.

Один жилой дом гавкнулся в 84-м, второй — в 86-м с последующей кошмарной ревизионной проверкой. За этот, на Л-стрит, она держалась так отчаянно, как продувшийся игрок в мясорубке «Монополии», будучи убеждена, что здесь как раз и выпадет счастливый шанс. Но пока шанс не выпал, и она не рассчитывала, что он выпадет в ближайшие год-два… А то и позже. Когда это случится, она соберет вещички и уедет на Арубу. А пока что домовладелице, когда-то самой ходовой бляди в столице, приходилось стиснуть зубы и держаться.

Что она всегда и делала.

Что она намеревалась делать и дальше.

И помоги Господи любому, кто вздумает встать у нее поперек дороги.

Например, Фредерику Клаусону, «мистеру Маэстро».

Она добралась до второго этажа. «Пушки и розы» гремели за дверями квартиры Шульманов.

— ВЫКЛЮЧИТЕ ЭТОТ ГОВЕННЫЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ! — проорала она изо всех сил… А надо сказать, когда Доди Эберхарт включала голос на полную мощность, звенели стекла, лопались барабанные перепонки у детишек, а собаки падали замертво.

Музыка с грохота тут же перешла на шепот. Она словно увидела, как Шульманы прижались друг к дружке, будто щенята в грозу, и молятся, чтобы эта Страшная Ведьма с Л-стрит пришла не за ними. Они жутко боялись ее. И это было очень неглупо с их стороны. Шульман был адвокатом широкого профиля, имел очень влиятельную фирму, но ему предстояло заработать еще язвы две до той стадии влиятельности, когда он мог бы хоть на минуту закрыть рот Доди. Нарвись он на нее сейчас, в самом расцвете своей молодой жизни, она сделает себе подвязки из его кишок, и он это прекрасно знал, и ее это вполне удовлетворяло.

Когда выбивают стойки из-под твоих банковских счетов равно как и из-под вложений в недвижимость, приходится довольствоваться тем, что имеешь.

Доди, не сбавляя темпа, повернула за угол и начала подниматься по лестнице на третий этаж, где в одинокой роскоши проживал Фредерик Клаусон, «мистер Маэстро». Она шла все той же носорожьей поступью, нисколько не задыхаясь, несмотря на свой объем и вес, а лестница все же чуть подрагивала при всей своей прочности.

Она давно ждала этого момента.

Клаусон не значился даже на низшей ступени юридической карьеры. Что касается дня сегодняшнего, он вообще не стоял на этой лестнице. Как и все студенты-юристы, которых она когда-либо знала (в основном как квартиросъемщиков; она никогда не трахалась ни с одним из них во времена, что теперь называла не иначе, как своей «другой жизнью»), он имел высокие стремления и низкие заработки, причем оба компонента зиждились на общей подставке из дерьма. Доди, как правило, никогда не смешивала эти элементы. Верить байкам студента-юриста о его игре на повышение было, с ее точки зрения, ничуть не лучше, чем давать даром. Один раз начнешь это делать и можешь потуже затягивать пояс.

Конечно, фигурально выражаясь.

И все же Фредерику Клаусону, «мистеру Маэстро», частично удалось пробить брешь в ее защите. Четыре раза подряд она позволяла ему просрочить плату за квартиру, потому что ему удалось убедить ее в том, что в его случае старая, навязшая в зубах прибаутка соответствует (или будет со временем соответствовать) действительности: он должен получить деньги.

Он в жизни не сумел бы этого добиться, вздумай утверждать, что Сидней Шелдон на самом деле не кто иной, как Роберт Ладлам, или Виктория Хольт — в натуре Розмари Роджерс, потому что все эти имена были ей до фени, как до фени были и миллиарды возможных схожестей их письма. Она обожала криминальные романы, и чем больше в них вспарывались кишки, тем лучше. Она отдавала себе отчет в том, что полно народу питало слабость к романтически-сентиментальным бредням и к шпионскому дерьму, если список бестселлеров в «Санди таймс» не врал, но сама она читала Элмора Леонарда за годы до того, как он влез в верхушку, а также здорово увлекалась Джимом Томпсоном, Дэвидом Джудисом, Горацием Маккоем, Чарлзом Уилфордом и прочими из той же компании. Говоря коротко и ясно, Доди Эберхарт обожала романы, в которых мужики грабили банки, стреляли друг в друга и проявляли любовь к своим подружкам путем вышибания из них мозгов.

Самым лучшим из них, по ее мнению, был Джордж Старк. Она была его исправной поклонницей, начиная со «Способа Машины» и «Оксфордского блюза» и до самых «Скачек в Вавилон» — похоже, последней его вещи.

Когда она впервые пришла к Клаусону вышибать плату за квартиру (на этот раз он просрочил всего три дня, но им дай только полдюйма, и они, конечно, отхватят милю), «Маэстро» сидел у себя на третьем этаже, окруженный бумагами и романами Джорджа Старка. И когда она покончила со своим делом и он обещал вручить ей чек на следующий день до полудня, она осведомилась, неужели теперь для успешной карьеры возле тюремных решеток требуется чтение сочинений Джорджа Старка.

— Нет, — ответил Клаусон с радостной, ослепительной и явно хищной улыбкой, — но оно может поспособствовать карьере материально.

И именно эта улыбка, а не все прочее, купила ее и заставила ослабить вожжи в данном случае там, где она обычно всегда натягивала их. Много раз она до этого видела такую улыбку — в собственном зеркале. Она всегда твердо верила, что эту улыбку подделать нельзя, и, кстати, для справки, верила и сейчас. Клаусон действительно кое-что имел на Таддеуса Бюмонта; его ошибка состояла лишь в наивной убежденности, что Бюмонт отнесется к планам «мистера Маэстро» точно так же, как к ним относился Фредерик Клаусон. Это было и ее ошибкой тоже.

Она прочла один из двух романов Бюмонта, «Пурпурный туман», следуя объяснениям Клаусона о том, что он обнаружил, и сочла его на редкость нудной и идиотской книгой. Несмотря на все письма и фотокопии, которые демонстрировал ей «мистер Маэстро», ей было чертовски трудно, если не просто невозможно, поверить в то, что оба писателя — один и тот же человек. Кроме, разве что… Где-то во второй половине книги, как раз в том месте, где она уже готова была швырнуть эту нудятину через всю комнату и больше не вспоминать о ней, ей попался эпизод, когда фермер стрелял в лошадь. Она сломала две ноги, и ее нужно было пристрелить, но все дело в том, что старому фермеру Джону безумно нравилось это. Он просто приставил ствол ружья к голове лошади, а потом принялся онанировать и в момент оргазма спустил курок.

Это было так, подумала она, словно Бюмонт на этом месте отошел выпить чашку кофе и… зашел Джордж Старк и написал эту сцену. Так или иначе, это была единственная золотая песчинка в большой навозной куче.

Впрочем, все это теперь не имело никакого значения, а лишь доказывало, что и на старуху бывает проруха.

Что ж, «Маэстро» сумел запудрить ей мозги — хорошо хоть по крайней мере ненадолго. Теперь этому пришел конец.

Доди Эберхарт добралась до третьего этажа. Рука ее уже сжалась в твердый кулак, которым она обычно пользовалась, когда приходила пора молотить в дверь как следует, а не вежливо стучаться, как вдруг обнаружила, что молотить сейчас ни к чему. Дверь «Маэстро» была не заперта.

— Боже праведный! — пробормотала Доди, поджав губы. Конечно, это был не хулиганский район, но, когда речь шла о том, чтобы залезть к какому-нибудь придурку, городская шпана охотно нарушала все границы. Парень оказался еще глупее, чем она думала.

Она надавила на дверь костяшками пальцев, и та распахнулась.

— Клаусон! — позвала она голосом, предвещавшим мрак и проклятия.

Ответа не последовало. В гостиной, отделенной от входной двери коротким коридором, были опущены шторы и горел верхний свет. Негромко играло радио.

— Клаусон, мне надо поговорить с тобой! — она пошла по коридору и… остановилась.

Одна из диванных подушек валялась на полу.

И все. Никаких следов того, что тут побывала голодная шпана, но ее чутье — все еще острое — сработало мгновенно. Что-то она учуяла. Что-то слабое, но явно присутствующее. Немножко похожее на еще не протухшую, но уже подпорченную еду. Нет, не еда на самом деле, но похожее. Приходилось ли ей сталкиваться с этим прежде? Кажется, да.

Был и еще один запах, правда, учуяла она его не носом. По поводу его у нее не было никаких сомнений. И она, и патрульный Гамильтон из штата Коннектикут определили его моментально: запах чего-то плохого.

Она стояла у входа в гостиную, глядя на валявшуюся подушку и прислушиваясь к звукам радио. Чего не смогли сделать три лестничных пролета, сделала одна безобидная подушка — сердце у нее учащенно стучало под массивной левой грудью, а дыхание с шумом вырывалось изо рта. Что-то тут было не так. Очень не так. И весь вопрос заключался в том, станет ли она частью этого, если немного покрутится тут?

Инстинкт велел ей смываться — смываться, пока есть шанс, и инстинкт этот был очень силен. Любопытство толкало ее остаться и разнюхать, и… любопытство оказалось сильнее.

Она перевела взгляд от входной двери на гостиную и посмотрела сначала направо, где находились фальшивые камин и два окна, выходящие на Л-стрит. Потом взглянула налево, и неожиданно голова у нее застыла на месте, словно поворотный механизм у шеи дошел до предела и защелкнулся. Глаза широко открылись.

В этом «защелкнутом» положении она провела около трех секунд, но ей казалось, прошло гораздо больше. И она увидела все, вплоть до мельчайших деталей; ее мозг сам сфотографировал все, что увидел, столь же резко и четко, как это сделал бы полицейский-фотограф.

Она увидела две бутылки из-под пива «Амстел», одну пустую, а другую полупустую, еще с остатками пены в горлышке. Увидела пепельницу с надписью «ЧИКАГО-ЛЭНД». Увидела два окурка сигарет без фильтра, вмятые в белоснежную поверхность подноса, хотя «Маэстро» не курил — сигареты, уж точно. На стеклянной поверхности кофейного столика были рассыпаны кнопки, которыми «Маэстро» обычно пришпиливал разные бумажки к кухонной доске. Несколько кнопок валялось на раскрытом номере журнала «Пипл» — том самом, со статьей о Тэде Бюмонте/Старке. С того места, где она стояла, ей была видна картинка с мистером и миссис Бюмонт, правда, вверх ногами, пожимающими друг другу руки над могильным камнем Старка. Та самая история, которая, если послушать Фредерика Клаусона, никогда не могла быть напечатана. Она должна была сделать из него очень преуспевающего джентльмена. Но, как оказалось, он ошибся во всем.

Она видела Фредерика Клаусона, так и оставшегося «мистером Маэстро», сидящего на одном из двух стульев в гостиной. Он был привязан. Он был совершенно гол, его одежда скомканным клубком валялась под кофейным столиком. На месте его мошонки она видела кровавую дыру. Его гениталии оставались на положенном месте, а член торчал изо рта, где было еще полно места, потому что убийца вырезал язык «мистера Маэстро» и пришпилил его к стене. Кнопка так глубоко вошла в мясо, что торчала лишь ярко-желтая головка, которую ее мозг и сфотографировал чисто автоматически. Брызги крови на обоях под ним своей формой напоминали веер.

Убийца воспользовался еще одной кнопкой, на этот раз с ярко-зеленой головкой, чтобы пришпилить вторую страничку со статьей в журнале «Пипл» к голой груди экс-Маэстро. Она не могла разглядеть лица Лиз Бюмонт — оно было залито кровью Клаусона, — но ей была хорошо видна рука женщины, протягивающая вазочку с шоколадными пирожными улыбающемуся Тэду. Она вспомнила, что именно эта картинка вызвала дикое раздражение Клаусона.

— Что за дешевка! — воскликнул он тогда. — Она терпеть не может готовить — сама говорила об этом в интервью сразу после выхода первого романа Бюмонта.

На стене, прямо над отрезанным языком, пальцем, обмакнутым в кровь, были выведены три слова:

Господи Иисусе, промелькнуло в каком-то отдаленном уголке ее мозга, это же как в романе Джорджа Старка… Как будто это сделал Алексис Машина.

Позади нее раздался мягкий щелчок.

Доди Эберхарт дико заорала и круто развернулась. Машина шел прямо на нее со своей страшной опасной бритвой, лезвие которой было теперь вымазано в крови Фредерика Клаусона. Лица не было, была лишь жуткая маска из шрамов — все, что оставила Нонни Гриффитс, после того как располосовала его в финале «Способа Машины», и…

И никого там не было.

Дверь просто захлопнулась сама по себе, как иногда захлопываются все двери — вот и все.

И все? — спросил все тот же отдаленный участок ее мозга… Правда, на этот раз его «голос» прозвучал чуть громче — от испуга: она была чуть приоткрыта, когда ты поднялась по лестнице, распахнута не широко, но так, что было видно — не заперто.

Она перевела взгляд на бутылки из-под пива, стоящие на кофейном столике. Одна пустая. Другая — полупустая, с остатками пены в горлышке.

Убийца стоял за дверью, когда она вошла. Если бы она случайно обернулась войдя, то наверняка увидела бы его и… сейчас была бы тоже мертва.

А пока она стояла здесь, зачарованная живописными останками Фредерика Клаусона, «мистера Маэстро», он просто-напросто вышел, захлопнув за собой дверь.

У нее неожиданно подогнулись ноги, и она опустилась на колени со странной грацией, словно девочка, принимающая первое причастие. В мозгу лихорадочно, как белка в колесе, билась одна и та же мысль: ох, мне нельзя кричать, а то он вернется… ох, мне нельзя кричать, а то он вернется… ох, мне нельзя кричать…

И тут она услышала его — осторожные шаги его огромных ног на лестничном ковре. Потом, позже, она готова была поклясться, что эти чертовы Шульманы снова врубили стерео и она приняла гулкие басы за шаги, но в тот момент она не сомневалась, что возвращался Алексис Машина… Человек, настолько одержимый жаждой убийства, что его не остановила бы даже смерть.

Впервые в жизни Доди Эберхарт потеряла сознание.

Она пришла в себя меньше чем через три минуты. Ноги все еще не держали ее, поэтому со свисающими на глаза распатланными волосами она поползла через короткий коридор к выходу. Она хотела открыть дверь и выглянуть наружу, но никак не могла заставить себя сделать это. Вместо этого она заперла замок, задвинула засов и захлопнула полицейскую решетку. Проделав все это, она уселась на пол, прямо напротив двери, судорожно ловя ртом воздух, перед глазами у нее поплыли серые круги. Она отдавала себе отчет в том, что очутилась запертой, наедине с изувеченным трупом, но это было еще не самое страшное. Совсем не страшное, если прикинуть другие варианты.

Мало-помалу силы стали возвращаться к ней, и она наконец сумела подняться на ноги и проковылять на кухню, где стоял телефон. Идя туда она старательно отводила глаза от того, что осталось от «мистера Маэстро», но это был пустой номер; ей еще очень долгое время не удавалось избавиться от четкой и ясной «фотографии» в собственном мозгу, запечатлевшей Клаусона во всей его животрепещущей красе.

Она позвонила в полицию, и когда они приехали, не впускала их до тех пор, пока один из полицейских не просунул под дверь свое удостоверение.

— Как зовут вашу жену? — спросила она у легавого, чья слоистая карточка удостоверяла, что он — Чарлз Ф. Тумей-младший, дрожащим фальцетом, совсем не похожим на ее нормальным голос (даже близкие друзья, если таковые у нее имелись, не узнали бы его).

— Стефани, мадам, — ответил торопливый голос снаружи.

— Я могу позвонить вам в участок и проверить, ясно вам?! — почти проорала она.

— Конечно, ясно, миссис Эберхарт, — ответил тот же голос. — Но не кажется ли вам, что, чем скорее вы нас впустите, тем скорее почувствуете себя в безопасности?

И только потому, что она все еще могла распознать голос полицейского так же безошибочно, как запах плохого, она открыла дверь и впустила Тумея с его коллегами. Как только они вошли, Доди совершила кое-что еще, чего она никогда раньше не делала: закатила настоящую истерику.

VII. Работа полицейских

Когда приехала полиция, Тэд работал наверху, у себя в кабинете.

Лиз читала книгу в комнате, а Уильям и Уэнди возились в своем общем просторном манеже. Она подошла к входной двери и, прежде чем открыть ее, выглянула наружу через узкое оконце с орнаментом, расположенное сбоку. Эту привычку она завела со времени, которое Тэд шутливо называл «дебютом» в журнале «Пипл». Посетители — в основном дальние знакомые, хотя нашлось и несколько чужаков (поклонников Старка), — стали захаживать нередко. Тэд назвал это синдромом «поглядеть-на-живых-крокодилов» и заявил, что через пару недель наплыв схлынет. Лиз надеялась, что он не ошибался. А пока ее беспокоило, как бы кто из визитеров не оказался сумасшедшим охотником на крокодилов вроде того, что застрелил Джона Леннона, и теперь она всегда перед тем, как открыть дверь, выглядывала через узкое боковое оконце. Она сомневалась, сумеет ли определить психопата по виду, но по крайней мере могла хотя бы оградить спокойный процесс мышления Тэда в течение двух утренних часов, которые он проводил за работой. После этого он сам шел открывать дверь, обычно бросая на нее исподтишка взгляд провинившегося мальчишки, на который она не знала, как реагировать.

Среди трех мужчин, стоявших на переднем крыльце этим субботним утром, не было, на ее взгляд, ни поклонников Бюмонта или Старка, ни психопатов… если только психи не разъезжали теперь в полицейских машинах. Она открыла дверь, ощутив неприятный холодок, испытываемый даже самыми невинными и добропорядочными гражданами при появлении полиции, которую они не вызывали. Ей пришло в голову, что, если бы ее дети уже подросли настолько, чтобы болтаться по улицам в это дождливое субботнее утро, она бы уже стала беспокоиться, все ли с ними в порядке.

— Да?

— Вы миссис Элизабет Бюмонт? — спросил один из полицейских.

— Да. Чем могу быть полезна?

— Миссис Бюмонт, ваш муж дома? — спросил второй. Эти двое были одеты в одинаковые серые дождевики и шляпы полицейских штата.

Нет, это призрак Эрнста Хемингуэя стучит там наверху на машинке, захотелось сказать ей, но, конечно же, она этого не сказала. Сначала приходит испуг, не-случилось-ли-с-кем-нибудь-что-нибудь, потом фантом вины, вызывающий желание сказать что-нибудь саркастически резкое, что-нибудь, независимо от того, в какие слова это облекается, вроде: уходите, вам здесь нечего делать; никто вас не звал; мы ничего такого не сделали; ступайте и разыщите того, кто вам нужен.

— Могу я спросить, зачем он вам понадобился?

Третьим полицейским был Алан Пэнгборн.

— Полицейская служба, миссис Бюмонт, — сказал он. — Так мы можем с ним побеседовать?

Тэд Бюмонт никогда не вел четкого и последовательного дневника, но иногда он делал записи о каких-то событиях в своей жизни, которые его заинтересовали, поразили или напугали. Он никому не показывал эти записи, и его жена не придавала им большого значения. На самом деле, хотя она никогда ему это не высказывала, у нее порой от них мурашки бежали по коже. Большинство записей были какими-то странно безучастными, словно частичка его самого стояла в сторонке и наблюдала за его жизнью своим собственным, отстраненным и абсолютно незаинтересованным взглядом. После визита полиции в то утро, четвертого июня, он написал большой кусок, пронизанный необычайно сильным эмоциональным подтекстом.

«Теперь я немного лучше понимаю „Процесс“ Кафки и „1984“ Оруэлла, — писал Тэд. — Читать их только лишь как политические романы — глубокая ошибка. Полагаю, та депрессия, через которую я прошел, закончив „Танцоров“ и обнаружив, что ждать от них нечего, кроме выкидыша у Лиз, — все еще считается самым эмоционально тяжким периодом в нашей супружеской жизни, но то, что произошло сегодня, кажется, еще хуже. Я пытаюсь убедить себя в том, что ощущение еще слишком свежо, но, полагаю, тут кроется гораздо большее. Я думаю, если то время мрака и утраты первых близнецов — это раны, которые уже зажили, оставив лишь шрамы, отмечающие те места, где они были, то эта новая рана тоже заживет… Но не верю, что время затянет ее до конца. От нее тоже останется шрам — короче, но глубже, вроде расплывающегося следа от неожиданного удара ножом.

Я уверен, что полицейские вели себя согласно их присяге (если они все еще принимают ее, а я полагаю, что да). И все же у меня было, да и теперь остается такое чувство, будто меня может затянуть в некую безликую бюрократическую машину, именно машину, а не человеческую злую волю, которая методично будет делать свое дело, пока не перемелет мне кости… потому что перемалывать людям кости и есть дело этой машины. Звуки моих криков не ускорят и не замедлят этого механического процесса.

Мне кажется, Лиз нервничала, когда поднялась наверх и сказала мне, что меня хотят видеть полицейские, но не говорят ей зачем.

Один из них, сказала она, был Алан Пэнгборн, окружной шериф Кастла. Может, я и встречал его пару раз раньше, но узнал лишь потому, что его фото время от времени мелькало в кастлрокском „Вызове“.

Мною овладело любопытство и благодарность за вынужденную отлучку от пишущей машинки, где всю последнюю неделю мои герои желали вытворять то, что мне не нравилось. Если что-то и пришло мне в голову, то, наверно, это было связано с Фредериком Клаусоном или еще какой-то ерундой из-за „Пипла“.

Не знаю, удастся ли мне верно передать тон встречи. Не знаю, имеет ли это какое-то значение, мне лишь кажется, что нужно попытаться. Они все стояли в холле возле лестницы — трое крупных, рослых мужчин (не удивительно, что их называют быками), — и вода стекала с их плащей на ковер.

— Вы — Таддеус Бюмонт? — спросил один из них, шериф Пэнгборн. И в этот момент начался тот эмоциональный сдвиг, который я хочу описать (или хотя бы отметить). К любопытству и удовольствию от вызволения из плена пишущей машинки примешалось удивление. И легкое беспокойство. Обращение полным именем, но без „мистера“ — как обращение судьи к обвиняемому, которому он готов вынести приговор.

— Да, верно, — сказал я. — А вы — шериф Пэнгборн. Я вас знаю, потому что у нас есть земля на Кастл-Лейке. — И я протянул вперед руку привычным жестом воспитанного американца.

Он лишь удостоил ее взглядом, и на лице его появилось такое выражение… словно он распахнул дверцу холодильника и обнаружил, что рыба, которую он купил себе на ужин, протухла.

— Я не намерен пожимать вам руку, — сказал он, — так что вам лучше убрать ее и избавить нас обоих от неловкости.

Это прозвучало очень странно, прозвучало откровенной грубостью, но задело меня не то, что, а то, как он это произнес. Будто он подумал, что я просто спятил.

И от этого я жутко испугался. Даже теперь мне трудно поверить, как быстро, как чертовски быстро мои эмоции перескочили от обычного любопытства и радости, что меня избавили от надоедливой рутины, к откровенному, неприкрытому страху. В ту секунду до меня дошло, что они пришли не просто поболтать со мной о чем-то, а потому, что были уверены, что я совершил нечто, и в этот первый момент охватившего меня ужаса — „Я не намерен подавать вам руку“ — я сам уверовал, что действительно совершил.

Вот это мне и нужно выразить. В тот момент наступившей паузы, последовавшей за отказом Пэнгборна пожать мне руку, я на самом деле решил, что совершил все… и у меня не хватит сил не сознаться в своей вине».

Тэд медленно опустил руку. Уголком глаза он увидел Лиз, сжавшую ладони в твердый белый мячик на уровне груди, и неожиданно ему захотелось как следует разозлиться на этого легавого, которого свободно пригласили зайти, а он, видите ли, отказывается подавать руку. На этого легавого, чье жалованье, во всяком случае малую его толику, выплачивают из тех налогов, что Бюмонты платят за свой дом в Кастл-Роке. На этого легавого, который так напугал его.

— Очень хорошо, — ровным голосом произнес Тэд. — Если вы не хотите подавать мне руки, то, может быть, тогда сообщите мне, зачем вы здесь?

В отличие от полицейских штата Алан Пэнгборн носил не дождевик, а непромокаемую куртку, доходящую ему лишь до пояса. Он полез в задний карман брюк, вытащил оттуда какую-то карточку и начал читать по ней вслух. Прошло несколько секунд, прежде чем до Тэда дошло, что он слушает вариацию предупреждения при аресте.

— Как вы упомянули, мистер Бюмонт, меня зовут Алан Пэнгборн. Я шериф округа Кастл, штат Мэн. Здесь я нахожусь потому, что мне необходимо допросить вас по делу, связанному с тяжким преступлением. Вы имеете право хранить молчание…

— О, Господи, пожалуйста, что все это значит?! — воскликнула Лиз, и тут же Тэд услыхал собственный голос:

— Одну минуту. Минуту, черт бы вас взял. — Он намеревался прореветь это, но даже когда мозг приказал легким включить тон прошу-тишины-в-зале на полную мощность, все, на что он оказался способен, это робкое возражение, через которое Пэнгборн перескочил без труда.

— И у вас есть право обратиться к адвокату. Если вы не в состоянии оплатить услуги адвоката, они будут предоставлены вам бесплатно.

Он засунул карточку обратно в задний карман.

— Тэд?! — вскрикнула Лиз, как испугавшийся громового раската ребенок. Взгляд ее огромных изумленных глаз застыл на Пэнгборне. На мгновения глаза ее перескакивали на патрульных штата, на вид таких здоровенных, что они вполне могли бы играть в защите в футбольной команде профессионалов, но вновь и вновь возвращались к Пэнгборну.

— Я никуда с вами не пойду, — сказал Тэд. Голос его дрожал и метался вверх и вниз по регистру, как у подростка. Однако он все еще пытался разозлиться. — И я не думаю, что вам удастся меня заставить.

Один из патрульных прочистил горло.

— В противном случае, мистер Бюмонт, — сказал он, — мы возвращаемся за ордером на арест. Располагая информацией, которая имеется в нашем распоряжении, получить его будет очень легко. — Патрульный взглянул на Пэнгборна. — Полагаю, будет честнее добавить, что шериф Пэнгборн настаивал, чтобы мы сразу захватили ордер с собой. Он очень настаивал на этом и, наверно, настоял бы, если бы… Не обладай вы определенного рода известностью.

На лице Пэнгборна проступило отвращение, вызванное или этим фактом, или тем, что патрульный поставил Тэда в известность об этом факте, а скорее всего и тем и другим.

Патрульный перехватил его взгляд, словно смутившись, переступил мокрыми туфлями с ноги на ногу, но тем не менее продолжил:

— В данной ситуации я не вижу причин скрывать это от вас. — Он вопросительно взглянул на своего коллегу, и тот молча кивнул. Пэнгборн по-прежнему смотрел с отвращением. И злобой. Он смотрит так, подумал Тэд, словно хотел бы разорвать меня когтями на части и намотать кишки мне на голову.

— Звучит очень профессионально, — сказал Тэд, с облегчением отметив, что присутствие духа возвращается к нему хотя бы отчасти и голос обретает обычную уверенность. Он хотел разозлиться как следует, потому что злость вытеснила бы страх, но пока был способен лишь на вялое замешательство. В груди он ощущал сосущую пустоту. — Но не учитывает того, что я не имею ни малейшего представления о данной ситуации.

— Если бы мы полагали, что дело обстоит таким образом, нас бы здесь не было, мистер Бюмонт, — сказал Пэнгборн. Отвращение на его лице наконец-то вызвало желаемый эффект: Тэд неожиданно разозлился.

— Мне плевать, что вы полагаете! — Он повысил голос. — Я сказал, что мне известно, кто вы, шериф Пэнгборн. Нам с женой принадлежит летний дом в Кастл-Роке с семьдесят третьего года, то есть задолго до того, как вы услышали о существовании этого места. Я не знаю, что вы делаете здесь, за сто шестьдесят миль от вашей территории, не знаю, почему вы смотрите на меня, как на потек птичьего дерьма на капоте новенькой тачки, и заявляю, что никуда с вами не пойду, пока не узнаю этого. Если вам нужен ордер на арест, валяйте, съездите за ним. Но при этом учтите, если вы это сделаете, то очутитесь по уши в котле с кипящим дерьмом, а ворошить костер под ним буду я. Потому что я ничего не сделал. Это просто возмутительно. Просто… возмутительно, мать вашу!

Наконец его голос включился на полную громкость, и оба патрульных выглядели слегка озадаченными. Но не Пэнгборн. Он продолжал смотреть на Тэда все с тем же выражением лица.

В соседней комнате расплакался один из близнецов.

— О, Господи, — простонала Лиз, — что все это значит? Ну скажите же!

— Пойди взгляни на малышей, детка, — сказал Тэд, не отводя взгляда от глаз Пэнгборна.

— Но…

— Пожалуйста, — сказал он, и тут же послышался плач обоих близняшек. — Все будет в порядке.

Она кинула на него последний взгляд с немым вопросом: «Ты обещаешь?» — и вышла из холла.

— Мы хотим допросить вас по поводу убийства Хомера Гэмэша, — заявил второй патрульный.

Тэд оторвал пристальный взгляд от Пэнгборна и повернулся к патрульному.

— Кого?

— Хомера Гэмэша, мистер Бюмонт, — повторил за патрульным Пэнгборн. — Вы хотите заявить нам, что это имя ничего вам не говорит?

— Конечно, нет, — ошарашено сказал Тэд. — Когда мы в городе, Хомер отвозит наш мусор на свалку. Делает мелкий ремонт по дому. Он потерял в Корее руку. Ему дали Серебряную Звезду…

— Бронзовую, — каменным голосом произнес Пэнгборн.

— Хомер мертв? Кто его убил?

Патрульные удивленно переглянулись. Из всех возможных эмоций после горя труднее всего достоверно разыгрывать изумление.

До странности мягким тоном первый патрульный ответил:

— У нас есть все основания полагать, что вы, мистер Бюмонт. Именно поэтому мы здесь.

Тэд секунду смотрел на него пустым взглядом, а потом рассмеялся.

— Господи, Господи Иисусе. Это же бред.

— Вы не хотите надеть плащ, мистер Бюмонт? — спросил второй патрульный. — Идет довольно сильный дождь.

— Никуда я с вами не пойду, — рассеянно ответил Тэд, не заметив, как на лице Пэнгборна вдруг проступила усталость. Он был поглощен своими мыслями.

— Боюсь, что придется, — сказал Пэнгборн. — Так или эдак, но пойдете.

— Тогда придется эдак, — возразил Тэд и… словно очнулся. — Когда это случилось?

— Мистер Бюмонт, — произнес Пэнгборн, тщательно выговаривая каждое слово так, будто он имеет дело с четырехлетним ребенком, причем далеко не самым сообразительным, — мы здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы.

Лиз вернулась в холл с двумя малышами. Все краски исчезли с ее лица; лоб светился, как белый фонарь.

— Вы с ума сошли, — сказала она, переводя взгляд с Пэнгборна на патрульных и обратно. — С ума сошли. Вы это понимаете?

— Послушайте, — сказал Тэд, подойдя к Лиз и обняв ее за плечи, — шериф Пэнгборн, я не убивал Хомера, но теперь я понимаю, почему вы так расстроены. Давайте поднимемся в мой кабинет. Давайте сядем и обсудим, что мы можем…

— Я хочу, чтобы вы надели плащ, — продолжал настаивать Пэнгборн. Он взглянул на Лиз. — Простите за выражение, но хватит с меня дерьма в это дождливое субботнее утро. Мы взяли вас с поличным.

Тэд взглянул на того патрульного, который выглядел старше.

— Вы можете хоть что-то втолковать этому человеку? — спросил он. — Скажите ему, что он может избежать конфуза и многих неприятностей, если скажет мне, когда был убит Хомер, — и потом, вспомнив кое-что, добавил: — И где. Если это произошло в Роке, а я не могу себе представить, за каким чертом Хомеру могло понадобиться тащиться сюда… Что ж, я не покидал Ладлоу, кроме поездок в университет, последние два с половиной месяца, — он взглянул на Лиз, и та кивнула.

Патрульный обдумал это и сказал:

— Извините, нам надо кое-что обговорить.

Все трое пошли к выходу, причем казалось, что двое патрульных чуть ли не ведут Пэнгборна под руки. Они вышли за дверь. Как только дверь за ними захлопнулась, Лиз разразилась градом бессвязных вопросов. Тэд достаточно знал ее, чтобы предположить, что ее ужас мог принять форму злобы и даже ярости, обрушенной на полицейских, если бы не известие о смерти Хомера Гэмэша. Сейчас же она была на грани слез.

— Все будет нормально, — сказал он и поцеловал ее в щеку. Потом он приласкал Уильяма и Уэнди, которые явно собирались захныкать. — Думаю, патрульным штата уже ясно, что я говорю правду. Что касается Пэнгборна… Он знал Хомера. И ты тоже. Он просто чертовски расстроен. — И судя по его виду и речам, у него должно быть то, что кажется ему неопровержимой уликой, привязывающей меня к убийству, подумал он, но не сказал вслух.

Он пересек холл и глянул в узкое боковое оконце на улицу, как раньше выглядывала Лиз. При других обстоятельствах то, что он увидел, показалось бы ему смешным. Все трое полицейских стояли на крыльце, почти, но не совсем укрытые от дождя, и вели оживленную дискуссию. До Тэда доносились звуки их голосов, но смысла слов он разобрать не мог. Он подумал, что они похожи на футболистов, вырабатывающих тактику игры, пока противник запаздывает. Оба местных легавых что-то втолковывали Пэнгборну, который отрицательно мотал головой и с жаром отвечал им.

Тэд отвернулся от окна и подошел к Лиз.

— Что они там делают? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Тэд, — но, полагаю, местные полицейские пытаются уговорить Пэнгборна сказать мне, почему он так уверен, что я убил Хомера Гэмэша. Или открыть хотя бы часть этого «почему».

— Бедняга Хомер, — пробормотала она. — Это просто как дурной сон.

Он взял у нее Уильяма и снова попросил не волноваться.

Полицейские вернулись двумя минутами позже. Лицо Пэнгборна было темнее тучи. Тэд подумал, что двое легавых объясняли ему то, что он и сам видел, но не хотел признать, а именно: писатель не выдал никаких дерганий и ужимок, которые обычно ассоциируются с виновностью.

— Ладно, — сказал Пэнгборн. Он пытается справиться с неприветливостью, подумал Тэд, и у него это неплохо получается. Удается не до конца, но все равно получается неплохо, если учесть, что перед ним главный подозреваемый по делу об убийстве однорукого старика. — Эти джентльмены хотели бы, чтобы я задал вам здесь по крайней мере один вопрос, мистер Бюмонт, и я его задам. Можете вы сказать — и желательно, доказать, — где вы были в период с одиннадцати часов вечера тридцать первого мая и до четырех утра первого июня?

Бюмонты переглянулись. Тэд почувствовал, как огромная тяжесть, давившая ему на сердце, полегчала. Не свалилась вовсе, пока еще нет, но, похоже, все крючки, удерживающие ее, отстегнулись. Теперь требовался один хороший толчок.

— Да? — пробормотал он, обращаясь к жене. Он сам знал, что «да», но боялся поверить, — это казалось слишком удачным, чтобы быть правдой.

— Я уверена в этом, — ответила Лиз. — Вы сказали, тридцать первого? — обратилась она к Пэнгборну, вся сияя надеждой.

— Да, мадам, — подозрительно глянув на нее, ответил Пэнгборн. — Но боюсь, одно ваше никем не подтвержденное слово не будет…

Не обращая на него внимания, она принялась загибать пальцы. Потом вдруг хихикнула, совсем как школьница, и воскликнула:

— Вторник! Тридцать первого был вторник! Господи… Слава Богу!

Пэнгборн выглядел озадаченным и еще более подозрительным, чем прежде. Патрульные переглянулись и уставились на Лиз.

— Вы не хотите посвятить нас в это, миссис Бюмонт? — спросил ее один из них.

— У нас здесь была вечеринка! Тридцать первого, во вторник, — торжествующе сообщила она и подарила Пэнгборну взгляд, полный триумфа и явной неприязни. — И у нас был полон дом гостей! Правда, Тэд?

— Чистая правда.

— Хорошее алиби в подобном случае само по себе вызывает подозрение, — заявил Пэнгборн, но как-то не очень уверенно.

— Вы тупой и невежественный человек! — воскликнула Лиз. Щеки у нее теперь полыхали румянцем. Страх уступал место ярости. Она посмотрела на патрульных. — Если у моего мужа нет алиби насчет этого убийства, которое он, по вашим словам, совершил, вы забираете его с собой в участок! Если же алиби есть, этот человек заявляет, что это лишь подтверждение, что он совершил убийство! Вы что, боитесь обыкновенной честной работы? Почему вы явились сюда?

— Успокойся, Лиз, — тихо сказал Тэд. — У них были веские причины, чтобы явиться сюда. Если бы шериф Пэнгборн стрелял наугад, по одним лишь подозрениям, думаю, он пришел бы один.

Пэнгборн подарил ему мрачный взгляд, вздохнул и сказал:

— Расскажите нам об этой вечеринке, мистер Бюмонт.

— Она была в честь Тома Кэрролла, — стал объяснять Тэд. — Том проработал в университете на английском факультете девятнадцать лет, а последние пять был председателем. Он вышел на пенсию двадцать седьмого мая, когда официально закончился учебный год. Он всегда был общим любимцем на факультете, известным большинству из нас, старых служак, под кличкой Том Гонзо из-за его пристрастия к эссе Хантера Томпсона. Вот мы и решили устроить прощальную вечеринку для него и его жены.

— В котором часу эта вечеринка закончилась?

Тэд ухмыльнулся.

— Ну, это было раньше четырех утра, однако затянулась она допоздна. Когда собирается вместе куча преподавателей, да с нескончаемым запасом горючего, можно лишиться целого уик-энда. Гости стали съезжаться около восьми, и… Кто приехал последним, родная?

— Рауль Де-Лессепс с этой ужасной женщиной с исторического факультета, которую он таскает повсюду за собой еще со времен Иисусова детства, — сказала Лиз. — Та самая, что вечно блеет: «Зовите меня просто Билли, меня все так называют.»

— Верно, — Тэд опять ухмыльнулся, — страшная ведьма Востока.

Глаза Пэнгборна ясно говорили: «Все-вы-врете-и-мы-все-это-знаем».

— В котором часу эти друзья уехали?

— Друзья? — Тэд слегка передернул плечами. — Рауль — да, но что касается этой дамы, то явно нет.

— В два часа, — сказала Лиз.

Тэд кивнул.

— Было как минимум два, когда мы выпроводили их. Или, правильнее будет сказать, выбулькали. Как я уже давал понять, скорее выпадет снег в аду, чем я вступлю в клуб поклонников Вильгельмины Беркс, но если бы было чуть меньше времени или ехать ему надо было больше трех миль, я бы уговорил их остаться. Ни одной живой души на дороге в ту ночь во вторник… Простите, утро, в среду. Кроме, может, парочки оленей, шляющейся по окрестным садам, — он резко оборвал свою речь, облегчение было столь сильным, что он уже начинал болтать ерунду.

Наступила секундная пауза. Двое патрульных смотрели себе под ноги. У Пэнгборна на лице было выражение, которое Тэд не мог истолковать — вряд ли ему когда-либо приходилось видеть похожее. Не досадливое, хотя досада в нем тоже присутствовала.

Что за хреновина здесь происходит?

— Что ж, мистер Бюмонт, все это звучит довольно убедительно, — наконец произнес Пэнгборн, — но до твердого алиби еще очень далеко. У нас есть ваше утверждение и слова вашей жены — причем довольно приблизительные, — относительно времени выпроваживания этой парочки. Если они были так навеселе, как вам самим кажется вряд ли они сумеют подтвердить то, что вы сказали. А если этот Де-Лессепс и впрямь ваш друг, он может подтвердить… Словом, посмотрим.

Как бы там ни было, а Алан Пэнгборн сбавлял обороты. Тэд это видел и полагал, да нет, знал, что патрульные тоже это видели. И все-таки парень еще не был готов сдаться. Страх, испытываемый Тэдом в самом начале, и сменившая его злость теперь уступили место изумлению и любопытству. Он подумал, что никогда до сих пор не видел по-настоящему озадаченного лица. Сам факт вечеринки — а он должен понимать, что факт этот очень легко можно проверить, — поколебал шерифа, но… не убедил его. Не убедил он до конца и патрульных — Тэд это видел. Вся разница заключалась в том, что патрульные не были так распалены. Они не знали Хомера Гэмэша и потому не имели здесь личного интереса. Алан Пэнгборн знал и имел.

Я тоже знал его, подумал Тэд. Так, может, у меня тоже есть здесь личный интерес. Помимо того, что происходит сейчас.

— Послушайте, — терпеливо сказал он, не отводя взгляда от глаз Пэнгборна и стараясь не отвечать неприязнью на враждебность, которую по-прежнему излучал взгляд шерифа, — давайте порассуждаем, как любят выражаться мои студенты. Вы спросили, можем ли мы как следует подтвердить наше местонахождение…

— Ваше местонахождение, мистер Бюмонт, — поправил Пэнгборн.

— Хорошо, мое местонахождение в течение довольно необычных пяти часов. Часов, которые большинство людей проводят в постели. Благодаря слепому счастливому случаю мы — хорошо, я, если хотите, — можем отчитаться по меньшей мере за три из этих пяти часов. Может быть, Рауль со своей эксцентричной приятельницей ушли в два, может, в половине второго или в четверть третьего. Как бы там ни было, но ушли они поздно. Это они подтвердят, и даже если Рауль мог бы, то уж мадам Беркс ни в коем случае не стала бы делать для меня прикрышку. Думаю, если бы Билли Беркс увидела, как меня смывает волной прибоя, она вылила бы на меня ведро воды.

Беря хныкавшего Уильяма из рук мужа, Лиз одарила его странноватой улыбкой. Поначалу он не понял значения этой улыбки, но потом до него дошло. Ну, конечно же, это выражение «делать прикрышку». Им нередко пользовался Алексис Машина — архизлодей из романов Джорджа Старка. В каком-то смысле это было действительно странновато: он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше употреблял в разговорах «старкизмы». С другой стороны, его никогда раньше не обвиняли в убийстве, а убийства — стихия Джорджа Старка.

— Даже если предположить, что мы ошиблись на целый час и последние гости уехали в час, — продолжал он, — а потом предположить, что я бросился в машину в ту же минуту — да нет, секунду, — как только они скрылись за холмом, и как псих понесся в Кастл-Рок, все равно я не мог попасть туда раньше пяти или половины пятого. Ведь нет ни одного скоростного шоссе отсюда на запад.

— А миссис Арсенал сказала, что было приблизительно без четверти час, когда она увидела… — начал один из патрульных.

— Не стоит вдаваться в это сейчас, — торопливо оборвал его Алан Пэнгборн.

Лиз издала резкий стон, и Уэнди комично залопотала на нее. Уильям неожиданно перестал извиваться у нее под мышкой, заинтересовавшись собственными согнутыми пальчиками.

— В час здесь еще было полно народу, Тэд. Полно, — сказала она мужу, а потом развернулась — на этот раз действительно развернулась — к Пэнгборну. — Что с вами происходит, шериф? Почему вы так упрямо пытаетесь повесить это на моего мужа? Вы что, тупица? Лентяй? Плохой человек? На вид совсем не похожи, но то, как вы себя ведете, наводит на такие мысли. Здорово наводит. Может, это просто как в лотерее? Так? Вы что, вытащили его имя из какой-нибудь заблеванной шляпы?

Алан слегла качнулся назад, явно удивленный (и даже немного сконфуженный) ее напором.

— Миссис Бюмонт… — начал он.

— Боюсь, у меня здесь приоритет, шериф, — перебил его Тэд. — Вы думаете, что это я убил Хомера Гэмэша…

— Мистер Бюмонт, вам не было предъявлено обвинение в…

— Нет, не было. Но вы ведь так думаете, правда?

Не смущение, нет, подумал Тэд, а раздражение стало медленно заливать краской щеки Пэнгборна, как поднимающийся столбик в градуснике.

— Да, сэр, — сказал он. — Я так думаю. Несмотря на все, что говорили здесь вы и ваша жена.

Этот ответ вызвал крайнее удивление Тэда. Господи, что же такого могло случиться, что вселило в этого человека, который, как говорила Лиз, вовсе не был похож на тупицу, такую уверенность? Такую чертову убежденность?

Тэд почувствовал, как дрожь прошла у него по спине, а потом… произошла странная вещь. На секунду мозг его — мозг, а не голову, — заполнил фантомный звук. Одной из составляющих этого звука было болезненное чувство deja vu, поскольку прошло почти тридцать лет с тех пор, как он последний раз слышал его. Это был призрачный шум сотен, а может быть, тысяч маленьких птиц.

Он поднес руку ко лбу, дотронулся до белевшего шрама, и дрожь вернулась, на этот раз сильнее, словно его плоть пробил электрический разряд. Сделай мне прикрышку, Джордж, мысленно попросил он. Я тут слегка влип, так что сделай мне прикрышку.

— Тэд? — позвала Лиз. — С тобой все в порядке?

— Мм-м? — он обернулся к ней.

— Ты побледнел.

— Я в порядке, — сказал он и не солгал. Звук исчез. Если он вообще был. Он снова повернулся к Пэнгборну. — Как я уже говорил, шериф, у меня здесь явный приоритет. Вы думаете, я убил Хомера. Я в свою очередь знаю, что не убивал его. Я вообще никогда никого не убивал, кроме как в романах.

— Мистер Бюмонт…

— Мне понятна ваша ярость. Он был симпатичным стариком с невыносимой женой, занятным чувством юмора и лишь одной рукой. Я тоже в ярости. Я сделаю все, что смогу, чтобы помочь, но вам придется оставить эти штучки тайной полиции и сказать мне, почему вы пришли сюда — что на всем белом свете заставило вас выбрать меня? Я просто сбит с толку.

Алан долго, очень долго смотрел на него, а потом сказал:

— Все мои инстинкты дружно твердят мне, что вы говорите правду.

— Слава Богу, — вздохнула Лиз. — Он все-таки в своем уме.

— Если окажется, что это так, — продолжал Алан, глядя лишь на Тэда, — я лично найду того болвана из АСПЛ, который перепутал это удостоверение, и сдеру с него шкуру.

— Что такое АС… и как там дальше? — спросила Лиз.

— Армейская служба проверки личности, — ответил один из патрульных. — В Вашингтоне.

— Я никогда не слышал, чтобы они что-то перепутали, — все так же медленно продолжал Алан. — Говорят, все когда-нибудь случается впервые, но… Если они не перепутали и если эта ваша вечеринка подтвердится, я и сам буду здорово сбит с толку.

— Можете вы нам объяснить, что все это значит? — спросил Тэд.

Алан вздохнул.

— Раз уж мы зашли так далеко, почему бы и нет? По правде говоря, когда ушли ваши последние гости, не так уж и важно. Если вы находились здесь в полночь, если есть свидетели, которые готовы в этом присягнуть…

— Двадцать пять, как минимум, — вставила Лиз.

— …Тогда ваше дело в шляпе. Принимая во внимание показания той дамы, о которой упомянул патрульный, а также заключение медицинской экспертизы, мы можем сказать почти наверняка, что Хомер был убит между часом и тремя утра первого июня. Он был забит до смерти собственным протезом.

— Господи Боже… — пробормотала Лиз. — И вы подумали, что Тэд…

— Фургон Хомера был найден двое суток назад на стоянке 1–95 в Коннектикуте, неподалеку от границы со штатом Нью-Йорк, — Алан сделал паузу. — В нем было полно отпечатков пальцев, мистер Бюмонт. В основном, отпечатки Хомера, но немало и принадлежавших преступнику. Из последних несколько — просто великолепные. Один — будто специально отлитый, на куске жевательной резинки, который парень вытащил изо рта и прилепил большим пальцем к приборному щитку. Там он и затвердел. Но лучший из всех остался на зеркале заднего обзора. Он был не хуже тех, что снимают в полицейских участках. Только в полиции палец мажут чернилами, а тот, на зеркале, был измазан кровью.

— Но тогда почему Тэд? — оскорбленным тоном потребовала объяснения Лиз. — С вечеринкой или без вечеринки, как вы могли подумать, что Тэд…

Алан взглянул на нее и сказал:

— Когда мы с ребятами из АСПЛ засунули отпечатки в их графический компьютер, тот выдал личное дело вашего мужа. Точнее говоря, он выдал отпечатки пальцев вашего мужа.

Секунды две Тэд и Лиз молча смотрели друг на друга. Потом Лиз сказала:

— Тогда это просто ошибка. Конечно же, те, кто занимается этим, время от времени допускают ошибки.

— Да, допускают, но такие грубые — очень редко. Разумеется, в сверке отпечатков есть свои белые пятна. Лишь тот, кто вырос на фильмах, вроде «Коджака» или «Барнби Джонса», верит, что отпечатки пальцев — наука точная. На самом деле это не так. Однако компьютеризация устранила множество белых пятен в сверке отпечатков, а в данном случае мы имели дело с чрезвычайно четкими следами. Когда я говорю, что это отпечатки пальцев вашего мужа, миссис Бюмонт, я отвечаю за свои слова. Я видел рисунки компьютера и видел наши оригиналы. Они не просто похожи, — он повернулся к Тэду и взглянул на него своими жесткими голубыми глазами. — Они идентичны.

Лиз уставилась на него с открытым ртом, а у нее на руках заплакали сперва Уильям, а потом Уэнди.

VIII. Пэнгборн наносит визит

Когда этим же вечером, в четверть восьмого, снова раздался звонок в дверь, открывать пошла Лиз, потому что она уже закончила готовить ко сну Уильяма, а Тэд все еще потел с Уэнди. Все пособия твердят, что уход за детьми — искусство наживное и не имеет отношения к полу родителя, но Лиз в этом сомневалась. Тэд исправно тянул свою лямку, аккуратно следил за тем, чтобы часом не взвалить на нее свою долю забот, но был нерасторопен. Он мог успеть съездить в магазин и обратно воскресным днем, пока она орудовала с уборкой, но когда дело доходило до укладывания близняшек в постель, тут уж…

Уильям уже был выкупан, завернут в свежие пеленки, запакован в свой зеленый спальный комбинезончик и сидел в манеже, пока Тэд все еще возился с пеленками Уэнди (и она видела, что он не смыл все мыло до конца с ее волос, но учитывая, какой у них был денек, решила сделать это сама, попозже, ничего ему не говоря).

Лиз пересекла комнату, вышла в холл, поспешила к входной двери и выглянула в боковое оконце. Снаружи она увидела шерифа Пэнгборна. На этот раз он был один, однако это не очень помогло ей справиться с огорчением.

Она отвернулась от двери и крикнула так, чтобы было слышно через всю комнату и в нижней ванной, оборудованной детскими умывальными принадлежностями:

— Он вернулся! — В ее голосе явственно звучали нотки ужаса.

Последовала долгая пауза, а потом в холл вышел Тэд с дальнего края гостиной. Он был босиком, в джинсах и белой майке.

— Кто? — спросил он странным, заторможенным голосом.

— Пэнгборн, — ответила она. — Тэд, с тобой все в порядке?

На руках у него сидела Уэнди в одной пеленке и ладошками закрывала почти все его лицо, но… Та малая часть, которая была видна Лиз, ей не понравилась.

— Со мной все отлично. Впусти его. Я сейчас надену на нее комбинезон, — и, прежде чем Лиз успела что-то сказать, он быстро вышел.

Все это время Алан Пэнгборн терпеливо ждал на крыльце. Он видел, как Лиз выглянула в окно, и не стал больше звонить. При его настроении он мог лишь жалеть, что не носит шляпу, которую сейчас можно было бы мять в руках, даже как бы намекая на просьбу о скромном подаянии.

Медленно, без тени приветливой улыбки Лиз откинула цепочку и впустила его в дом.

Уэнди разгулялась и веселилась вовсю — управиться с ней было нелегко. Тэд ухитрился засунуть в комбинезон сначала ее ножки, потом ручки, и наконец, смог стянуть на ней нарукавнички. Она тут же одним из них больно шлепнула его по носу. Вместо того, чтобы рассмеяться, как обычно, он испытал раздражение, и Уэнди озадаченно взглянула на него со своего столика. Он потянулся к молнии, идущей от левой ножки комбинезона до самого горла, потом застыл и вытянул руки перед собой. Они слегла дрожали. Не сильно, но все-таки.

Какого черта ты боишься? Или у тебя опять какие-то комплексы? спросил он себя.

Нет, никаких комплексов. Он почти желал, чтобы дело было в них. В действительности же он испытывал еще один страх сейчас, в этот день, и без того полный страхов.

Сначала явилась полиция со своим диким обвинением и еще более дикой уверенностью в своей правоте. Потом этот странный, потусторонний звук, вроде шелеста. Он не знал, что это было такое, не был уверен, но звук был знакомый.

После ужина он повторился.

Он поднялся к себе в кабинет проверить, как сегодня поработал над своей новой книжкой «Золотой пес». И вдруг, когда он наклонился над рукописью, чтобы внести незначительные поправки, звук заполонил его черепную коробку.

Воробьи.

Тысячи и тысячи воробьев, усевшихся на коньках крыш, ищущих места на проводах, как они обычно делают весной, когда последний мартовский снег грязными потеками еще лежит на земле.

Ох, сейчас заболит голова, подумал он в страхе, и голос, произнесший эту мысль, голос испуганного мальчишки, вернул в память что-то знакомое. Ужас застрял у него в горле, ужас, казалось, сдавил голову со всех сторон леденящими руками.

Это опухоль? Опять выросла? На этот раз злокачественная?

Фантомный звук — птичьи голоса — неожиданно усилился, стал почти оглушающим. К нему присоединился тонкий и какой-то мрачный звук хлопанья крыльев. Теперь он уже мог видеть, как они все снялись с проводов и крыш; тысячи маленьких птичек затмили светлое весеннее небо.

— Что, малый, хочешь снова смыться на север, — услыхал он низкий, гортанный голос, который был его собственным голосом.

Потом неожиданно и звук и картинка с птицами исчезли. Он снова очутился не в 1960-м, а в 1988-м, в своем кабинете, и снова стал взрослым человеком, женатым, с двумя малышами и пишущей машинкой «Ремингтон».

Он глубоко и прерывисто вздохнул. Не было мучительной головной боли — ни во время видения, ни теперь. Он чувствовал себя прекрасно. Вот только…

Вот только, когда он снова взглянул на первый лист рукописи, лежащей на столе, то увидел сделанную им надпись. Крупными прописными буквами прямо поверх аккуратных строк печатного текста его рукой было написано:

ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ.

Причем при этом он воспользовался не шариковой ручкой, а одним из карандашей «Черная Красотка — Берол», хотя не помнил, когда успел заменить в руке ручку на карандаш. Он ведь уже больше не пользовался карандашами. «Черные красотки» принадлежали мертвой эпохе… Темной эпохе. Он кинул карандаш обратно в вазочку, а потом убрал рукопись в ящик стола. Рука, которой он все это проделал, чуть-чуть дрожала.

Потом его позвала Лиз помочь приготовить малышей ко сну, и он спустился вниз. Он хотел рассказать ей о том, что случилось, но почувствовал, что самый натуральный ужас — ужас перед тем, что детская опухоль восстановилась и на сей раз окажется злокачественной, запер ему рот на замок. И все равно он сумел бы рассказать ей, но… раздался звонок в дверь, Лиз пошла открывать и потом сказала что-то очень не то и очень не вовремя.

— Он вернулся! — с вполне понятным раздражением и отчаянием крикнула Лиз, и ужас пронизал его с головы до ног, как порыв холодного ветра. Ужас и одно-единственное слово: Старк. За секунду до того, как все выяснилось, он был уверен, что она имела в виду именно его. Джорджа Старка. Воробьи летали, и Старк вернулся. Он умер, был мертв и публично похоронен, да и прежде всего никогда по-настоящему не существовал, но все это не имело значения; настоящий там или ненастоящий, но он все равно вернулся.

Прекрати, сказал он самому себе. И не стоит из-за этой идиотский ситуации поддаваться психозу. Звук, который ты слышал — шум птиц, — не что иное, как обыкновенный психологический эффект, именуемый ложной памятью. Он возник из-за стресса. Так что возьми себя в руки.

Но какая-то часть ужаса не исчезла. Шум птиц вызвал не только deja vu — ощущение, что сталкивался с этим раньше, — но и presque vu — тоже.

Presque vu — чувство переживания чего-то, что еще не случилось, но должно случиться. Не совсем предчувствие, а обратная память.

Обратное дерьмо — вот что это такое.

Он вытянул перед собой руки и уставился на них. Дрожь стала еле заметной, а потом и совсем прошла. Когда он окончательно уверился в том, что не защемит розовенькую после купания кожицу Уэнди он затянул молнию комбинезона, отнес девочку в комнату, положил в манеж рядом с братцем, а потом вышел в холл, где стояли Лиз с Аланом Пэнгборном. Если отбросить тот факт, что Пэнгборн был на сей раз один, день повторялся сначала.

Вот и пришло подходящее время и место для небольшого vu того или иного сорта, подумал он, но не нашел в этом ничего смешного. То, иное чувство было слишком сильно в нем, и… чириканье воробьев.

— Чем могу вам помочь, шериф? — без тени улыбки спросил он.

О-о! Кое-что еще на сей раз было по-другому. Пэнгборн держал в руках упаковку с шестью банками пива. Он приподнял коробку и сказал:

— Как по-вашему, может, выпьем немного холодненького и все обсудим?

Лиз и Алан Пэнгборн пили пиво; Тэд достал себе из холодильника пепси. Разговаривая, они смотрели на близняшек, играющих друг с другом с присущей им странноватой церемонностью.

— Я здесь не по службе, — начал Алан. — Ведь я сейчас общаюсь с человеком, который подозревается не в одном, а в двух убийствах.

— Двух! — воскликнула Лиз.

— Сейчас объясню. Я все объясню. Думаю, теперь уже не стоит ничего скрывать. Во-первых, я уверен, что у вашего мужа есть алиби и насчет этого второго убийства. Полицейские вашего штата тоже в этом уверены. Пока они тихонько ходят вокруг да около.

— Кто убит? — спросил Тэд.

— Молодой человек по имени Фредерик Клаусон, живший в Вашингтоне. — От него не укрылось, как Лиз вздрогнула на своем стуле так, что пролила немного пива себе на руку. — Вижу, что вам известно это имя, миссис Бюмонт, — добавил он с явной иронией.

— Что происходит? — чуть слышно прошептала она.

— Я не имею ни малейшего представления о том, что происходит. И буквально схожу с ума, пытаясь разобраться в этом. Мистер Бюмонт, я здесь отнюдь не затем, чтобы арестовать вас или даже пререкаться с вами, хотя, будь я проклят, если могу понять, каким образом кто-то, кроме вас мог совершить оба эти преступления. Я пришел, чтобы просить вас о помощи.

— Почему бы вам не называть меня Тэд?

Алан неловко поерзал в кресле.

— Думаю, пока мне удобнее будет называть вас мистер Бюмонт.

— Воля ваша, — кивнул Тэд. — Итак, Клаусон мертв. — Он на секунду рассеянно опустил взгляд, а потом снова посмотрел Алану в глаза. — На месте преступления опять найдены повсюду отпечатки моих пальцев?

— Да… И не только это. Журнал «Пипл» недавно опубликовал статью о вас, не так ли, мистер Бюмонт?

— Две недели назад. — Согласно кивнул Тэд.

— Статья была найдена в квартире Клаусона. Одну ее страницу, кажется, использовали в качестве символики при убийстве, очень походящем на ритуальное.

— Боже, — произнесла Лиз тоном, в котором звучали и усталость и ужас.

— Вы не хотите рассказать мне, какое он имел отношение к вам? — спросил Алан.

— Не вижу причин, чтобы не сделать этого, — кивнул Тэд. — Вы случайно не читали эту статью, шериф?

— Жена все время приносит этот журнал из супермаркета, но, по правде говоря… я только рассматриваю картинки. Я, конечно, разыщу его и прочту текст, как только у меня будет время…

— Вы немного потеряли, но… дело в том, что эта статья появилась на свет как раз из-за Фредерика Клаусона. Видите ли…

Алан прервал его, подняв кверху ладонь.

— Мы дойдем до него, но сначала давайте вернемся к Хомеру Гэмэшу. Мы снова сверились с АСПЛ. Отпечатки на фургоне Гэмэша, равно как и в квартире Клаусона, хотя там нет таких четких, как на жевательной резинке и на зеркале в машине, совершенно идентичны вашим. Это значит, что, если вы не совершали этого, то мы имеем дело с двумя людьми, обладающими абсолютно одинаковыми отпечатками пальцев, и одно это уже принадлежит Книге рекордов Гиннеса.

Он посмотрел на Уильяма и Уэнди, пытающихся сыграть в ладушки в своем манежике, и ему показалось, что игра представляет реальную угрозу их глазенкам.

— Они совсем одинаковые? — спросил он.

— Нет, — ответила Лиз. — Они на вид очень похожи, но они — брат и сестра, а брат с сестрой никогда не бывают одинаковыми.

— И даже у одинаковых близнецов не бывает идентичных отпечатков, — кивнул Алан, сделал паузу, а потом небрежным тоном, в котором Тэд уловил нечто, прямо противоположное небрежности, спросил. — А у вас, часом, не было брата-близнеца, а, мистер Бюмонт?

Тэд медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я был единственным сыном в семье, и все мои родственники умерли. Уильям и Уэнди — моя единственная кровная родня, — он с улыбкой глянул на малышей, потом снова посмотрел на Пэнгборна. — У Лиз был выкидыш в семьдесят четвертом. Те… Первые… Они тоже были близнецами, но… Я не думаю, что есть какой-нибудь способ определить, были ли они идентичными… Во всяком случае не тогда, когда выкидыш случается на третьем месяце. Впрочем, если и есть, кому это может быть интересно?

Алан, немного смутившись, пожал плечами.

— Она делала покупки в магазине «Файлин», в Бостоне. Кто-то толкнул ее. Она пролетела вниз по всему эскалатору, здорово поранила руку… Не случись рядом тогда полицейский из внутренней охраны и не наложи он прямо сразу турникет, это могло кончится плохо и для нее тоже… Близнецов она потеряла.

— Это тоже есть в той статье, в «Пипл»? — спросил Алан.

Лиз мрачновато улыбнулась и покачала головой.

— Мы оставили за собой право распоряжаться фактами нашей частной жизни, когда согласились на эту статью, шериф Пэнгборн. Конечно, мы не оговаривали это с Майком Доналдсом — человеком, который пришел брать у нас интервью, но решили действовать именно так.

— Вас толкнули специально?

— Сейчас уже трудно сказать, — ответила Лиз, не открывая глаз от Уильяма и Уэнди. — Если это был случайный толчок, то… уж очень сильный. Я прямо слетела — не касаясь ступенек почти на половине всего эскалатора. И все же я попыталась убедить себя, что это случайность. С этим легче примириться. Сама мысль, что кто-то может столкнуть женщину с эскалатора, чтобы просто посмотреть, как это получится… С этой мыслью трудно было бы спать по ночам.

Алан понимающе кивнул.

— Доктора объявили нам, что у Лиз, наверно, больше не будет детей, — сказал Тэд. — Когда она забеременела Уильямом и Уэнди, они сказали, что она вряд ли доносит их. Но она сумела. А я с перерывом в десять лет наконец сел за новую книгу под своим собственным именем. Это будет моя третья книга. Так что, сами видите, мы оба выкарабкались.

— Другое имя, под которым вы писали, — Джордж Старк.

Тэд кивнул.

— Теперь с этим покончено. Это пошло к финалу, когда Лиз была на восьмом месяце — в целости и сохранности. Я решил тогда, что если мне суждено стать отцом, то пора уже и начинать становиться самим собой.

В разговоре наступила не просто пауза, а целый тайм-аут. Потом Тэд сказал:

— Не пора ли сознаться, шериф Пэнгборн?

— Прошу прощения? — удивленно приподнял брови Алан.

У Тэда в уголках рта заиграла улыбка.

— Не стану утверждать, что у вас есть уже готовый сценарий, но могу поспорить, что общий план имеется. Если у меня есть идентичный брат-близнец, то, возможно, это он устраивал вечеринку. Таким образом, я мог бы находиться в Кастл-Роке, мог убить Хомера Гэмэша и оставить свои отпечатки по всему фургону. Но на этом все закончиться не могло, не так ли? Моя жена и малыши мирно спят, поддерживая мое алиби, а я тем временем доезжаю в фургоне Хомера до автостоянки в Коннектикуте, краду там другую машину, еду в штат Нью-Йорк, избавляюсь от горячей тачки, сажусь на поезд или на самолет и прибываю в Вашингтон. Там я избавляюсь от Клаусона, спешу назад, в Ладлоу, отправляю близнеца туда, где он находился до этих пор, и мы с ним оба снова возвращаемся к прежнему образу жизни. Или все мы трое, если вы полагаете, что Лиз тоже принимала участие в заговоре.

Секунду Лиз молча глазела на него, а потом начала смеяться. Смеялась она недолго, но от души. В ее смехе не было ничего натужного, но тем не менее это был недобрый смех — изумление, в которое ее ввергли, и которое женщина выражала смехом.

Алан смотрел на Тэда с искренним удивлением.

Близняшки сначала засмеялись над своей мамой — а, быть может, вместе с ней — потом снова принялись катать по манежу большой желтый мяч.

— Тэд, это кошмарно, — проговорила Лиз, когда взяла себя в руки.

— Может быть, — ответил он. — Если так, прошу прощения.

— Это… со знанием дела, — заметил Алан.

Тэд ухмыльнулся ему.

— Я вижу, вы не поклонник усопшего Джорджа Старка, — сказал он.

— Честно говоря, нет. Но мой заместитель, Норрис Риджвик, вот он — да. Ему всегда приходится объяснять мне, что означает подобная каша.

— Ну, что касается Старка, то он знаком с условиями игры в детективе. Конечно, не с таким сценарием, а la Агата Кристи, вроде того, что я предложил сейчас, но это не значит, что мое воображение не способно работать в этом ключе. Признайтесь, шериф… Приходила вам в голову такая мысль или нет? Если нет, я и впрямь должен попросить прощения у своей жены.

Алан помолчал немного, слегка улыбаясь и явно раздумывая над чем-то. Наконец он сказал:

— Наверно, я и впрямь думал о чем-то в этом роде. Не на полном серьезе и не совсем так, но вам нет нужды извиняться перед вашей прекрасной половиной. С раннего утра я ловлю себя на том, что жажду рассмотреть самые невероятные варианты.

— Учитывая сложившуюся ситуацию…

— Вот именно. Учитывая сложившуюся ситуацию.

— Шериф, я родился в Бергенфилде, штат Нью-Джерси, — с легкой улыбкой произнес Тэд. — Зачем полагаться на мое слово, когда вы можете поднять все архивы насчет всех моих братьев-близнецов, о которых я, скажем, мог по рассеянности запамятовать.

Алан покачал головой и отпил глоток пива.

— Это была дикая мысль, и я чувствую себя сейчас полным идиотом. Впрочем, мне это не внове. Я чувствую себя так с самого утра, с тех пор, как вы обрушили на нас вашу вечеринку. Мы проверили всех гостей по списку. Они все подтвердили.

— Еще бы, — с ноткой возмущения вставила Лиз.

— А поскольку у вас нет никакого брата-близнеца, вопрос исчерпан.

— Давайте на секунду предположим, — сказал Тэд, — просто так, ради смеха, что все действительно было так, как я описал. Тогда многое становится ясным, до… до определенной точки.

— До какой точки? — спросил Алан.

— Отпечатки пальцев. Зачем мне понадобилась вся эта возня с алиби здесь, с парнем, который выглядит точь-в-точь, как я, а потом… потом изгадить всю машину, оставив свои отпечатки на месте преступлений?

— Готова поспорить, — вставила Лиз, — вы проверите свидетельство о рождении, не правда ли, шериф?

— Основа полицейской процедуры, — стоически заявил Алан, — бить в одну точку, пока есть, по чему бить. Но я уже знаю, что я там найду, если и стану проверять, — он поколебался и добавил: — Дело было не только в вечеринке. Вы, мистер Бюмонт, выступали как человек, говорящий правду. У меня есть кое-какой опыт, чтобы уловить разницу. Должен вам сказать, что за всю мою службу в полиции, мне довелось встретить очень мало по-настоящему хороших лжецов. Они частенько попадаются в детективных романах, о которых вы тут говорили, но в реальной жизни встречаются крайне редко.

— Но зачем вообще нужны были отпечатки? — спросил Тэд. — Вот что меня заинтересовало. Что же вы теперь, ищете дилетанта-любителя с моими отпечатками пальцев? Вряд ли. Вам не приходило в голову, что само качество отпечатков вызывает подозрение? Вы говорили о белых пятнах. Кое-что мне известно об отпечатках — приходилось изучать для романов Старка, но вообще-то я довольно ленив, когда дело касается таких тонкостей. Куда легче просто сидеть за машинкой и сочинять разные небылицы. Но разве не должно присутствовать определенное количество точек совпадения, прежде чем отпечатки вообще можно предложить для свидетельства?

— В Мэне — шесть, — сказал Алан. — Необходимы шесть отличных совпадений, чтобы отпечатки сочли уликой.

— А правда, что в большинстве случаев отпечатки — это на самом деле лишь полуотпечатки, или четвертьотпечатки, или просто грязные пятна с несколькими полосками и штрихами внутри?

— Да. В реальной жизни уголовники редко отправляются в тюрьму на основании таких улик, как отпечатки пальцев.

— И тем не менее у вас есть отпечаток на зеркале заднего обзора, про который вы сказали, будто он сделан не хуже, чем в полицейском участке, и еще один — ни больше, ни меньше, как на куске жевательной резинки. Почему-то настораживает именно этот второй. Выглядит так, словно эти отпечатки оставил там специально для вас.

— Это приходило нам в голову.

На самом деле это не просто приходило им в голову, а было одной из самых удручающих сторон этого дела. Убийство Клаусона выглядело как классическая бандитская месть за длинный язык: сам язык вырезан, член засунут жертве в рот, море крови, море боли, а в доме при этом никто не слышал ни единого звука. Но если это была работа профессионала, как получилось, что там повсюду оказались отпечатки пальцев Бюмонта? Может ли что-то, так похожее на ясную схему, не быть этой схемой? Нет, не могло, если только кто-то не выдумал совершенно новый трюк, а пока что для Алана Пэнгборна все еще была действительна старая истина: если кто-то ходит как утка, крякает как утка и плавает как утка, то, наверно, это и есть утка.

— А в принципе возможно специально оставить чужие отпечатки? — спросил Тэд.

— Мистер Бюмонт, вы помимо того, что пишете книги, еще и чужие мысли читаете?

— Роднуля, я читаю мысли, пишу книги, но не вставляю стекла.

Алан как раз в этот момент набрал в рот пива и смех застал его врасплох, так что он чуть было не прыснул им на ковер. Он как-то ухитрился сделать глоток, но все же часть пива попала в дыхательное горло и он закашлял. Лиз встала и несколько раз легонько хлопнула его по спине. Наверно, это выглядело немного странно со стороны, но для нее в этом не было ничего странного: жизнь с двумя малышами приучила ее к таким вещам. Уильям и Уэнди, позабыв про желтый мяч, уставились на взрослых. Уильям первый начал смеяться, потом эстафету перехватила Уэнди.

Это почему-то заставило Алана рассмеяться еще сильнее.

К нему присоединился Тэд. А потом засмеялась и Лиз, все еще продолжая хлопать Алана по спине.

— Я в норме, — сказал Алан, все еще смеясь и кашляя. — Правда, в норме.

Лиз хлопнула его в последний раз. Пиво выплеснулось фонтанчиком из горлышка бутылки Алана и пролилось на ширинку его брюк.

— Ничего, — сказал Тэд, — пеленок у нас полно. Они все снова рассмеялись, и в какой-то момент, где-то между началом кашля Алана Пэнгборна и той секундой, когда он наконец справился с приступом смеха, они втроем стали друзьями — по крайней мере на время.

— Насколько мне известно и насколько мне удалось выяснить, оставить чужие отпечатки пальцев невозможно, — сказал Алан чуть позже, возвращаясь к прерванному разговору.

К этому времени они налили себе по второму кругу, а постыдное пятно на ширинке его брюк уже начало высыхать. Близнецы заснули в своем манеже, а Лиз пошла в ванную.

— Мы, конечно, еще проверяем это, поскольку до сегодняшнего утра у нас не было ни малейшего повода подозревать, будто что-то подобное может всплыть в данном случае. Я знаю, что такие попытки были: несколько лет назад один похититель детей, прежде чем убить своего пленника, взял его пальцы, опустил кончики в… некий краситель, а потом прижал к кусочкам очень тонкого пластика. Он надел эти пластиковые кусочки на свои пальцы и попытался оставить отпечатки жертвы на всех веревках и полосках материала, которыми та была связана, чтобы полиция подумала, что на самом деле парень все время был свободен и похищение — обыкновенная фальшивка.

— Это не сработало?

— Полицейским досталось несколько превосходных отпечатков преступника. Пот его пальцев пропитал пластиковые отпечатки, а поскольку пластик был очень тонкий и восприимчивый к мельчайшим штрихам, он принял новую форму — форму отпечатков самого похитителя.

— Может быть, с другим материалом…

— Может быть. Тот случай произошел в середине пятидесятых, и я могу себе представить, какое количество новых пластиковых полимеров было изобретено с тех пор. Единственное, что я могу сказать сейчас — никто до сих пор в судебной медицине и криминалистике не слыхал о чем-то подобном и, полагаю, не услышит еще очень долго.

Лиз вернулась в комнату и уселась как кошка, подобрав под себя ноги и натянув юбку на икры. Тэд восхитился этой позой, показавшейся ему страшно грациозной и неподвластной времени.

— Вместе с тем, Тэд, имеются и другие предположения.

Тэд и Лиз обменялись быстрым взглядом, когда Алан назвал Тэда по имени, столь быстрым, что Алан его не заметил. Он вытащил из кармана потрепанный блокнот и стал просматривать странички.

— Вы курите? — спросил он, отрываясь от блокнота.

— Нет.

— Он бросил семь лет назад, — вставила Лиз. — Ему было трудно, но он справился.

— Есть критики, считающие, что мир станет лучше, если я выберу укромное местечко и там подохну, — усмехнулся Тэд, — но я решил сделать им назло. А почему вы спросили?

— Значит, вы курили раньше?

— Да.

— «Пэлл Мэлл»?

Тэд как раз подносил ко рту банку с содовой. Банка застыла в нескольких дюймах от его рта.

— Как вы узнали?

— Группа крови у вас первая, резус — отрицательный?

— Кажется, я начинаю понимать, почему вы пришли сразу арестовывать меня утром, — заметил Тэд. — Не имей я хорошего алиби, сейчас я был бы уже в тюрьме, не так ли?

— Вы догадливы.

— Вы могли узнать группу его крови в армейских архивах, — сказала Лиз. — Думаю, и отпечатки вы взяли там же.

— Но не то, что я пятнадцать лет курил «Пэлл Мэлл», — сказал Тэд. — Насколько мне известно, в армейских личных делах такой графы нет.

— Эту «графу» мы заполнили сегодня, — сообщил Алан. — Пепельница в пикапе Хомера Гэмэша была забита окурками сигарет «Пэлл Мэлл». Старик курил редко и только трубку. Несколько окурков «Пэлл Мэлл» валялись так же в пепельнице в квартире Фредерика Клаусона. Он вообще не курил, разве что иногда баловался травкой. Это показания его домовладелицы. Группу крови преступника мы определили по слюне на окурках. Экспертиза дала нам и кое-какую информацию. Более важную, чем отпечатки пальцев.

Тэд больше не улыбался.

— Я не понимаю этого, — сказал он. — Ничего не понимаю.

— Не совпадает только одно, — продолжал Пэнгборн. — Светлые волосы. С полдюжины мы нашли в фургоне Гэмэша и еще столько же на спинке стула, на котором сидел убийца в комнате Клаусона. У вас черные волосы. И почему-то, мне кажется, что парик вы не носите.

— Нет… Тэд не носит, но, может быть, убийца был в парике, — холодно произнесла Лиз.

— Возможно, — согласился Алан. — Если так, то парик был сделан из натуральных человеческих волос. И зачем трудиться менять цвет волос, если оставляешь повсюду свои отпечатки и разбрасываешь окурки? Или парень уж очень туп, или он намеренно старался вас подставить. Светлые волосы никак не вписываются в картину.

— Может быть, он просто не хотел, чтобы его узнали? — предположила Лиз. — Вспомните, ведь Тэд красовался в журнале «Пипл» всего две недели назад. На всю страну — от побережья до побережья.

— Да, есть такая возможность. Хотя, если этот тип, миссис Бюмонт, заодно и выглядит, как ваш муж…

— Просто Лиз.

— Ладно, Лиз. Если он выглядит, как ваш муж, он бы выглядел, как Тэд Бюмонт и со светлыми волосами, не так ли?

Лиз секунду пристально смотрела на Тэда, а потом начала хихикать.

— Что тут смешного? — осведомился Тэд.

— Я стараюсь представить тебя блондином, — все еще хихикая ответила она. — По-моему, ты стал бы похож на сильно ухудшенного Дэвида Боуи.

— Разве это смешно? — спросил Тэд у Алана. — Лично я не вижу здесь ничего смешного.

— Ну-у… — улыбнувшись протянул Алан.

— Ладно. Этот тип мог вместе с париком носить темные очки и накладные бакенбарды.

— Нет, если убийца был тот самый тип, которого видела миссис Арсенал, когда он садился в фургон Хомера без четверти час первого июня.

Тэд подался вперед.

— Он выглядел, как я?

— Она может утверждать лишь, что на нем был костюм. На всякий случай я велел одному из своих людей, Норрису Риджвику, показать ей ваше фото. Она не думает, что это были вы, хотя и не может сказать наверняка. Она говорит, ей показалось, что мужчина, севший в фургон Хомера, был крупнее, — добавил он сухо. — Она из тех дам, что предпочитают осторожность малейшей ошибке.

— Она может определить размер по фотографии? — с сомнением спросила Лиз.

— Она видела Тэда в городе, летом. И подчеркнула, что могла ошибиться.

— Да, конечно, она знает его, — кивнула Лиз. — Даже нас обоих. Мы часто покупаем свежие овощи у нее с лотка. Дура. Простите.

— Не за что извиняться, — сказал Алан. Он допил пиво и проверил ширинку. Высохла. Отлично. Остался, правда, светлый след, но вряд ли кто-нибудь заметит, кроме его жены. — Как бы там ни было, это приближает меня к последнему пункту… Или аспекту… Или называйте, как хотите. Вряд ли это вообще имеет отношение к делу, но проверить никогда не мешает. Какой у вас размер обуви, мистер Бюмонт?

Тэд взглянул на Лиз, она пожала плечами.

— Для роста в шесть футов и один дюйм у меня довольно маленькие лапы. Я ношу десятый размер, хотя полразмера туда, полразмера сюда погоды не…

— Следы, о которых нам сообщили, вероятно, были куда больше, — сказал Алан. — Я вообще не думаю, что они имеют к этому отношение. Но даже если и имеют, их легко подделать. Подложите в ботинки, которые вам велики на два или даже три размера ворох газетных обрывков — и все дела.

— Что это за следы? — спросил Тэд.

— Не имеет значения, — помотал головой Алан. — У нас даже нет фотографий. Полагаю, Тэд, мы выложили на стол все, что имеем. Отпечатки ваших пальцев, группа крови, марка сигарет…

— Он не… — начала было Лиз.

Алан предупреждающе выставил ладонь.

— Бывшая марка сигарет. Наверно, я просто рехнулся, посвящая вас во все это, — кстати, один из внутренних голосов мне так и говорит, — но раз уж мы зашли так далеко, то вряд ли стоит делать вид, что, глядя на несколько деревьев, мы не замечаем леса. Вы привязаны к этому и с других сторон. Кастл-Рок, как и Ладлоу, — ваше официальное место жительства, раз уж вы платите налоги за оба. Хомер Гэмэш был не просто случайным знакомым, он выполнял… правильно сказать — мелкие работы?

— Да, — кивнула Лиз, — он отказался взять на себя весь присмотр в тот самый год, когда мы купили этот дом — теперь Дэйв Филлипс и Чарли Фортин присматривают за ним по очереди, — но он любит порой приложить здесь к чему-то руку — починить, подправить кое-что по мелочам.

— Если допустить, что Хомера убил попутчик, которого видела миссис Арсенал, а на данном этапе рабочая версия такова, то возникает вопрос: убил ли он его потому, что Хомер оказался первым, кто по своей дурости или спьяну, подобрал его на дороге, или же он убил его потому, что тот оказался Хомером Гэмэшом — знакомым Тэда Бюмонта?

— Как он мог знать, что проедет именно Хомер? — поинтересовалась Лиз.

— Потому что это был вечер, когда Хомер катал шары с дружками, а Хомер — человек… был человеком привычки. Он был, Лиз, как та старая лошадь, что всегда возвращается в стойло одной и той же дорогой.

— По вашей первоначальной версии, — заметил Тэд, — Хомер остановился не потому, что был пьян, а потому, что узнал голосующего на дороге. Если бы Хомера намеревался убить какой-то чужак, он не прибегнул бы к приему попутчика — он посчитал бы это слишком ненадежным, если вообще не абсурдным вариантом. — Да.

— Тэд, — произнесла беспокойно Лиз — полиция считала, что он остановился потому, что увидел Тэда… Да?

— Да, — сказал Тэд, наклоняясь и беря ее за руку. — Они считали, что лишь кто-то вроде меня, кто хорошо его знал, стал бы действовать таким образом. Думаю, здесь все сходится, даже костюм. Что еще наденет хорошо одевающийся писатель, замышляя убийство за городом в час ночи? Конечно, дорогой твид… Тот самый, с коричневыми замшевыми нашивками на рукавах пиджака. Все английские авторы детективных романов утверждают, что это абсолютно необходимо, — он взглянул на Алана. — Все это чертовски странно, да? Вся эта история.

— Не то слово, — кивнул Алан. — Миссис Арсенал полагает, что он начал переходить дорогу или во всяком случае намеревался это сделать, когда показался пикап Хомера. Но тот факт, что вы также знаете и этого парня — Клаусона — из столицы, наводит все больше на мысль, что Хомера убили не потому, что он спьяну притормозил, а из-за того, кто он был такой. Так что давайте, Тэд, поболтаем о Фредерике Клаусоне. Расскажите мне о нем.

Тэд переглянулся с Лиз.

— Думаю, — сказал он, — моя жена сделает это более связно и быстрее чем я. И ругаться будет меньше.

— Ты, правда, хочешь, чтобы я?..

Тэд кивнул. Лиз начала говорить. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Тэд раз или два подал реплику вначале, потом откинулся в кресле и принялся молча слушать. В последующие полчаса он не сказал и двух слов. Алан Пэнгборн вытащил свой блокнот, уткнулся в него, но после первых нескольких вопросов тоже не прерывал ее.

IX. Нашествие Ползоида

— Я называю его Ползоидом, — начала Лиз. — Мне жаль, что он умер, но… Все равно он был таким. Не знаю, делают ли настоящих Ползоидов искусственно или они рождаются сами, но тем или иным способом они все-таки выползают на свет, так что, наверно, никакой разницы нет. Фредерик Клаусон выполз на свет в Вашингтоне. Он отправился в самое большое змеиное гнездо на Земле, чтобы изучать науку вызволения людей из-за решеток… Тэд, малыши ворочаются. Ты не дашь им ночные соски? И мне еще пива, пожалуйста.

Он налил ей пива, а потом вышел на кухню, чтобы согреть бутылочки с сосками. Дверь в кухню он оставил открытой, чтобы лучше слышать, и, открывая ее, больно стукнулся коленом. Он столько раз делал это раньше, что не обратил никакого внимания.

Воробьи снова летают, подумал он, и, наполнив кастрюлю теплой водой и поставив ее на плиту, легонько потер шрам на лбу. Знать бы, что эта хреновина означает.

— Основную часть всей этой истории мы узнали от самого Клаусона, — продолжала Лиз. — но он смотрел на нее под несколько искаженным углом зрения… Тэд любил повторять, что все мы — герои в собственных жизнях, и послушать Клаусона, так он, скорее, благородный рыцарь, а не Ползоид, но… Нам удалось составить более реальную версию, присовокупив к его истории все, что мы узнали от служащих в «Дарвин пресс», где печатались романы, которые Тэд написал под именем Старка, и еще все, что нам поведал Рик Коули.

— Кто такой Рик Коули? — спросил Алан.

— Литературный агент, который вел дела Тэда и под его настоящим именем и под псевдонимом.

— А что хотел Клаусон? Или, по-вашему, этот Ползоид?

— Денег, — сухо бросила Лиз.

На кухне Тэд достал из холодильника две бутылочки, наполненные лишь наполовину, чтобы постепенно сводить на нет эти неудобные ночные кормления, и засунул их в кастрюлю с водой. То, что сказала Лиз было верно, и… все-таки совсем неверно. Клаусон хотел гораздо большего, чем деньги.

Кажется Лиз прочла его мысли.

— Не то, чтобы он хотел только деньги. Я даже не могу с уверенностью сказать, что было для него главным. Еще он хотел стать известным, как человек, который установил истинную личность Джорджа Старка.

— Вроде, как стать тем, кому наконец удалось сорвать маску с Неуловимого Человека-Паука?

— Точно.

Тэд сунул палец в кастрюлю, чтобы проверить воду, а потом прислонился к плите и, скрестив руки, стал слушать дальше. Он почувствовал, что хочет выкурить сигарету — впервые за долгие годы он опять захотел курить.

Его пробрала дрожь.

— Клаусон оказывался слишком вовремя в слишком многих нужных местах, — говорила Лиз. — Он был не только студент-юрист, но и подрабатывал служащим в книжном магазине. Он не только подрабатывал в книжном магазине, но и был жадным поклонником Джорджа Старка. И он, быть может, был единственным поклонником Джорджа Старка во всей стране, который читал два романа Тэда Бюмонта.

Тэд не без горечи ухмыльнулся и снова попробовал воду в кастрюле.

— Мне кажется, он хотел создать из своих подозрений нечто вроде великой драмы, — продолжала Лиз, — но дело повернулось так, что ему пришлось как следует поработать задницей, чтобы воспарить над обычными пешеходами. Как только он решил, что Старк — это Бюмонт, и наоборот, он позвонил в «Дарвин пресс».

— Издателю книг Старка?

— Верно. Он дозвонился Элли Голден, женщине, которая редактировала романы Старка, и спросил ее напрямую: дескать, ответьте, пожалуйста, Джордж Старк — это на самом деле Тэд Бюмонт? Элли сказала ему, что сама мысль бредовая. Тогда Клаусон спросил про фотографию автора на задней обложке книг Старка. Он сказал, что хочет иметь адрес человека на фотографии. Элли объяснила, что не имеет права давать адреса авторов издательства. На что Клаусон заявил: «Мне не нужен адрес Старка, мне нужен адрес человека на фотографии. Человека, изображающего Старка».

— А до этого издатели никогда не заявляли, что это обыкновенный псевдоним? — спросил Алан. В голосе его звучало неподдельное любопытство. — Они все время стояли на том, что это реальный человек?

— О-о, да… Тэд настаивал.

Да, подумал Тэд, вынимая бутылочки из кастрюли и вновь проверяя температуру молока внутренней стороной запястья, в самом деле настаивал. Сейчас, если спросить его, он даже не знает почему, просто понятия не имеет, но действительно настаивал.

Он принес бутылочки в комнату, тщательно избегая по дороге нежелательной встречи со столом, и дал каждому малышу по одной. Медленно, сонно они поднесли их к ротикам и принялись сосать. Тэд снова уселся на свое место, стал слушать Лиз и убеждать себя в том, что нет и быть не может ничего более далекого от его помыслов, чем мысль о сигарете.

— Как бы там ни было, — продолжала Лиз, — Клаусон желал задавать еще вопросы — у него, наверно, их было целый вагон, — но с Элли этот номер не прошел. Она посоветовала ему позвонить Рику Коули и повесила трубку. Тогда Клаусон позвонил Рику в офис и наткнулся на Мириам. Это бывшая жена Рика. И совладелица агентства. Странноватое сочетание, но они наловчились и прекрасно уживаются.

Клаусон задал ей тот же самый вопрос: правда ли, что Джордж Старк — на самом деле Тэд Бюмонт? По словам Мириам, она сказала ему «да». А заодно, что она — Долли Мэдисон. «Я развелась с Джеймсом, — сказала она ему, — Тэд разводится с Лиз, и этой весной мы с ним поженимся», и повесила трубку. Потом она побежала в контору Рика и рассказала ему, что какой-то тип из Вашингтона разнюхивает секрет Тэда. После этого, сколько бы Клаусон не названивал в Бюро Коули, в ответ раздавались лишь короткие гудки, — Лиз сделала большой глоток пива. — Тем не менее, он не сдавался. Наверное, настоящие Ползоиды никогда не сдаются. Он просто понял, что вежливыми «скажите пожалуйста» тут ничего не добьешься.

— А Тэду он не звонил? — спросил Алан.

— Нет, ни разу.

— Наверно, у вас не обозначенный номер.

Тут Тэд дал одно из немногих пояснений к этой истории:

— Мы не значимся в общем справочнике, Алан, но наш телефон здесь, в Ладлоу, внесен в факультетский справочник. Иначе нельзя. Я ведь преподаватель, и бывает срочная необходимость.

— Но парень ни разу не пошел прямо в лоб, — заметил Алан.

— Он связался с нами позже… Написал письмо, — сказала Лиз. — Но так мы забегаем вперед. Мне продолжать?

— Да, пожалуйста, — спохватился Алан, — по-своему, это весьма занятная история.

— Итак, нашему Ползоиду потребовалось три недели и, наверно, не меньше пятисот долларов, чтобы вычислить то, в чем он и так был давно уверен — что Джордж Старк и Тэд Бюмонт одно и то же лицо. Он начал с «Литературного рынка». Они печатают короткие списки ЛР (литературных работников) — краткий перечень имен, адресов и деловых телефонов всех тех, кто имеет отношение к этой деятельности, — писателей, издателей, редакторов, агентов. Воспользовавшись списком ЛР, а также колонкой «Пипл» в «Еженедельном издателе», он сумел вычислить с полдюжины служащих «Дарвин пресс», ушедших из компании где-то между летом восемьдесят шестого и летом восемьдесят седьмого.

Одна из служащих располагала сведениями и была готова ими поделиться. Элли Голден уверена, что секрет выдала девчонка, проработавшая секретаршей главного бухгалтера около восьми месяцев в восемьдесят пятом — восемьдесят шестом годах. Элли называла ее гундосой шлюшкой из Вассара.

Алан рассмеялся.

— Тэд тоже думает, что это она, — продолжала Лиз, — потому что доказательствами послужили фотокопии договора об авторских правах Джорджа Старка. Появиться они могли только из офиса Роланда Берретса.

— Главного бухгалтера «Дарвин пресс», — пояснил Тэд. Слушая рассказ Лиз, он наблюдал за близнецами. Они лежали сейчас на спинках, сдвинув ножки в комбинезончиках друг к дружке, с бутылочками, глядевшими в потолок. Взгляд у обоих был уже отстраненный, а глазки походили на стеклышки. Он знал, что скоро они заснут и сделают это вместе, как по команде. Они все делают вместе, подумал Тэд. Малыши засыпают, а воробьи летают.

Он снова дотронулся до шрама на лбу.

— На фотокопиях не было имени Тэда, — объясняла Лиз. — Договор об авторских правах иногда влечет за собой чек, но сам он не является чеком, поэтому настоящего имени там и не должно быть. Понимаете?

Алан кивнул.

— Но адрес все равно дал ему почти все, что нужно было выяснить. Мистер Джордж Старк, П.О., ящик 1642, Брюер, штат Мэн, 04412. Это очень далеко от Миссисипи, где полагалось жить Старку. Клаусону было достаточно разок взглянуть на карту Мэна и увидеть, что первый же город к югу от Брюера — Ладлоу, а он прекрасно знал, какой именно из, если не совсем знаменитых, то уж во всяком случае хорошо известных писателей там проживает. Тэд Бюмонт. Ну, надо же, какое совпадение.

Ни я, ни Тэд никогда его не видели, но он видел Тэда. Из фотокопий, которые ему удалось достать, он уже знал, когда «Дарвин пресс» отправляет квартальные гонорары по почте. Большинство чеков сначала поступает к литературным агентам. Агент выписывает другой чек — на сумму гонорара минус его комиссионные. Но в случае со Старком бухгалтер отправлял чеки прямо в почтовый ящик отделения в Брюере.

— А как же комиссионные агента? — спросил Алан.

— Вычитались из общей суммы в «Дарвин пресс» и посылались Рику отдельным чеком, — объяснила Лиз. — И это был еще один знак для Клаусона, свидетельствующий, что Джордж Старк был вовсе не тем, за кого себя выдавал, только… Только к этому времени Клаусону уже не нужны были косвенные свидетельства. Ему было нужно твердое доказательство. И ради этого он кое-что предпринял.

Когда подошло время отправки чека, Клаусон прилетел сюда, остановился в гостинице «Холидей» на ночлег, а днями «пас» почтовое отделение в Брюере. Именно так он выразился позже, в письме Тэду, — он «пас» его. Очень в духе шпионских страстей, хотя и довольно рискованное расследование. Если бы «Старк» не явился за чеком здесь на четвертый день его пребывания, Клаусону пришлось бы свернуть свой лагерь и нырнуть во тьму. Но я не думаю, что этим бы все закончилось. Когда настоящий Ползоид запускает в тебя зубки, он не отпустит, пока не вырвет приличный кусок.

— Или пока ты не вышибешь ему зубы, — буркнул Тэд и поймал на себе удивленный взгляд Алана, который даже слегка приподнял брови. Неудачно сказано. Кто-то именно так и поступил с Ползоидом… Или даже хуже.

— Ну, это вопрос спорный, — заключила Лиз, и Алан снова повернулся к ней. — Как бы там ни было, это не заняло много времени. На третий день, сидя на лавочке в парке, прямо напротив почтового отделения, он увидел, как на одну из близлежащих десятиминутных автостоянок въезжает машина Тэда, — Лиз сделала еще один глоток пива и вытерла пену с губ тыльной стороной ладони. Когда она убрала руку, стало видно, что на губах ее играет улыбка. — И вот тут начинается то, что мне нравится. Это просто в-в-восхитительно, как любил выражаться один педик из «Возвращения невесты». У Клаусона был с собой миниатюрный фотоаппарат, тот, что умещается в ладошке; когда вам нужно сделать снимок, вы чуть-чуть раздвигаете пальцы, чтобы высунуть объектив, и хлоп — готово. — Она хихикнула и тряхнула головой, представив себе всю картинку. — Он рассказывал в своем письме, что выписал его по каталогу всякого рода шпионского снаряжения — там предлагаются телефоны, жучки, примочки для конвертов, которые на десять-пятнадцать минут делают их прозрачными, самоуничтожающиеся портфели и прочая ерунда. Секретный агент Х-9 Клаусон докладывает о выполненном задании. Ручаюсь, он достал бы себе фальшивую коронку с цианистым калием, если бы их разрешали продавать. Он здорово вошел в образ.

Так или иначе, он сделал полдюжины более или менее приличных снимков. Конечно, не произведения искусства, но разглядеть, кто на них и что он делает, можно. Там заснято, как Тэд подходит к ящику в помещении почты, как вставляет ключ в отделение под номером 1642, как достает конверт…

— Он прислал вам копии? — спросил Алан. Она говорила, что он хотел денег, и Алан не сомневался, что эта женщина отвечала за свои слова. Вся история не просто попахивала шантажом, она воняла им.

— О, да. А последний снимок, даже сильно увеличенный. Там можно разобрать часть обратного адреса — буквы «Дар…», — так что нетрудно вычислить «Дарвин пресс».

— Х-9 снова наносит удар, — сказал Алан.

— Да. Х-9 снова наносит удар. Он проявил и отпечатал фотографии и улетел обратно в Вашингтон. Всего через несколько дней мы получили от него письмо вместе со снимками. Письмо было просто великолепно. Он все время балансировал на грани угроз, но ни разу не преступил черту.

— Он ведь учился на юриста, — заметил Тэд.

— Да, — согласилась Лиз, — он знал, насколько далеко можно заходить. Тэд, если хотите, покажет вам письмо, но я могу пересказать его. Начал он со своего глубочайшего восхищения обеими половинами того, что назвал «раздвоенным сознанием» Тэда. Потом рассказал, что он выяснил и как ему удалось. Далее он перешел к главному — заявил, что сам он — начинающий писатель, но, к сожалению, у него не хватает времени на творчество — слишком много его уходит на изучение юриспруденции. Но это еще не все. Главная проблема, по его словам, заключалась в том, что ему приходится подрабатывать в книжном магазине, чтобы платить за учебу и за все остальное. Он выразил желание показать Тэду некоторые свои работы, и если Тэд сочтет, что он подает надежды, то, быть может, он захочет оказать посильную помощь начинающему.

— Посильную помощь, — процедил сквозь зубы Алан. — Значит, теперь это у них так называется?

Тэд откинулся на спинку кресла и расхохотался.

— Так во всяком случае назвал это Клаусон. Думаю, я могу процитировать последний пассаж дословно: «Понимаю, что это может показаться вам поначалу весьма преждевременной просьбой, — писал он, — но уверен, если вы внимательно ознакомитесь с моими работами, вам сразу станет ясно, что данные условия содержат выгоду для нас обоих».

Мы с Тэдом немного побушевали из-за этого, потом посмеялись, а потом, по-моему, еще немного понервничали.

— Да, — подал голос Тэд, — насчет «посмеялись» не скажу, а понервничали здорово.

— В конце концов мы принялись спокойно обсуждать это. Проговорили почти до полуночи. Мы оба считали письмо и фотографии Клаусона тем, чем они являлись на самом деле, и как только Тэд перестал злиться…

— Я и сейчас еще не перестал злиться, — прервал ее Тэд, — хотя парень уже мертв.

— Ну, ладно. Словом, как только крики поутихли, Тэд вздохнул почти с облегчением. Он как раз начал работать над своей собственной большой серьезной книгой и хотел покончить со Старком. Он и сейчас работает над ней. Она называется «Золотая собака». Я прочла первые двести страниц, и, по-моему, они просто чудесны. Гораздо лучше, чем последние несколько вещей, которые он выдал в качестве Старка. И вот, Тэд решил…

— Мы решили, — сказал Тэд.

— Ладно, мы решили, что Клаусон явился тайным знамением, указывающим на способ ускорить то, что и так уже наступало. Единственное, чего опасался Тэд, это то, что Рику Коули его идея не придется по вкусу, ибо до сих пор Джордж Старк приносил агентству куда больше прибыли, чем Тэд. Но он оказался просто умницей. Он заявил, что это может привлечь внимание и способствовать успеху во многих аспектах: бывший список Старка, бывший список самого Тэда…

— Обе входящие в него книги, — с улыбкой вставил Тэд.

— …а заодно и новая, сразу, как только она, наконец, выйдет.

— Прошу прощения… Но что значит бывший список? — спросил Алан.

Ухмыльнувшись, Тэд объяснил:

— Это старые книги, которые уже больше не выставляют на стендах новинок перед сетью книжных магазинов.

— Итак, вы вынесли это на свет Божий.

— Да, — сказала Лиз. — Сначала в «Ассошиэйтед пресс» здесь, в Мэне, и в «Еженедельном издателе», но история разнеслась на всю страну — в конце концов, Старк писал бестселлеры, и тот факт, что он на самом деле никогда не существовал на свете, должен был вызвать немалый ажиотаж. И тогда в дело вступил журнал «Пипл».

Мы получили еще одно визгливо-злобное письмо от Фредерика Клаусона, в котором он рассказывал, какие мы мерзкие, гадкие и неблагодарные твари. Он, кажется, был в полной уверенности, что мы не имели никакого права выводить его из игры после того, как он проделал такую грандиозную работу, а Тэд всего-навсего написал несколько книжонок. После чего он убрался с горизонта.

— А теперь он убрался навсегда, — сказал Тэд.

— Нет, — отреагировал Алан. — Кто-то убрал его… И это очень большая разница.

Наступила пауза. Короткая, но… очень, очень тягостная.

На несколько секунд Алан задумался. Тэд и Лиз не мешали ему. Наконец он поднял голову и сказал:

— Ладно. Но почему? Почему кто-то пошел из-за этого на убийство? Особенно уже после того, как секрет выплыл наружу?

Тэд покачал головой.

— Если это связано со мной или с теми книгами, которые я написал как Джордж Старк, то понятия не имею, кто и тем более почему.

— А насчет псевдонима? — задумчиво спросил Алан. — Я хочу сказать… Только без обид, Тэд, но это ведь нельзя назвать строжайшим секретом или военной тайной.

— Никаких обид. — ответил Тэд. — На самом деле так оно и есть.

— У Старка была куча поклонников, — сказала Лиз. — Некоторые из них здорово разозлились от того, что Тэд не собирается больше писать романы в качестве Старка. После выхода статьи в «Пипл» стали приходить письма, в которых Тэду показывали кулак. Одна дама даже зашла так далеко, что пожелала, чтобы Алексис Машина вернулся в строй и как следует ухватил Тэда за задницу.

— Кто такой Алексис Машина? — спросил Алан, вновь доставая свой блокнот.

— Не спешите, не спешите, дорогой инспектор, — ухмыльнулся Тэд, — Машина это просто персонаж из двух романов, написанных Джорджем, — первого и последнего.

— Образ в образе, — буркнул Алан, убрав блокнот. — Замечательно.

Тэд, казалось, слегка ужаснулся.

— Образ в образе, — повторил он. — Это… неплохо. Совсем неплохо.

— Я вот что хотела сказать, — подала голос Лиз, — может быть, у Клаусона был друг — если допустить, что у Ползоидов могут быть друзья, — и этот друг был горячим поклонником Старка. Может, он знал, что вся история выплыла наружу по вине Клаусона, и так разозлился от того, что больше не будет романов Старка… — Она вздохнула, уставилась на свою бутылку с пивом, а потом снова подняла голову. — Наверно, это совершенно не убедительно, да?

— Боюсь, что да, — мягко произнес Алан и взглянул на Тэда. — Если вы и не сделали этого раньше, то сейчас вам уже точно надо бы встать на колени и поблагодарить Бога за ваше алиби. Ведь вы понимаете, что это делает вас еще более лакомым куском в качестве подозреваемого, не так ли?

— В определенном смысле, да, — согласился Тэд. — Таддеус Бюмонт написал две книги, которые вряд ли кто удосужился прочесть. Вторая, вышедшая одиннадцать лет назад, вызвала даже не очень лестные критические отзывы. Надежды, которые он подавал, не оправдались: вообще под вопросом, сумеет ли он при нынешнем положении вещей издать что-то еще. С другой стороны, Старк гребет деньги лопатой. Лопата эта, конечно, небольших размеров, но все равно книги приносят в четыре раза больше, чем я зарабатываю в год преподаванием. Появляется этот парень, Клаусон, со своей облаченной в очень аккуратную словесную упаковку угрозой шантажа. Я отказываюсь золотить крючок, и моей единственной возможностью остается — самому предать эту историю гласности. Вскоре после этого Клаусона убивают. Похоже, есть великолепный мотив, но на самом деле его нет. Убить потенциального шантажиста после того, как вы сами раскрыли все тайны, было бы просто идиотизмом.

— Да… Но ведь всегда остается месть.

— Пожалуй… Пока не принимаешь во внимание все остальное. То, что рассказала вам Лиз, чистая правда. Так или иначе Старк был на исходе. Могла быть еще одна книга, но только одна. И одна из причин, почему Рик Коули, по выражению Лиз, стал таким умницей, потому что он это знал. И он был абсолютно прав насчет привлечения внимания. Статья в «Пипл», как бы тупа она ни была, сотворила чудеса в смысле продажи. Рик говорит, что «Скачки в Вавилон» имеют отличные шансы вновь вернуться в список бестселлеров, да и спрос на остальные книги Старка здорово возрос. Даттон даже собирается снова печатать моих «Резких танцоров» и «Пурпурный туман». Так что в этом плане Клаусон оказал мне услугу.

— И с чем мы в результате остаемся? — спросил Алан.

— Будь я проклят, если знаю, — ответил Тэд.

В наступившей тишине раздался мягкий голос Лиз:

— Это охотник на крокодилов. Как раз этим утром я думала о них. Это охотник на крокодилов, и он просто псих.

— Охотник на крокодилов? — повернулся к ней Алан.

Лиз рассказала ему про придуманный Тэдом синдром — «поглядеть-на-живого-крокодила».

— Это мог быть какой-то сумасшедший поклонник, — сказала она. — И не так уж это наивно, если вспомнить про парня, который застрелил Джона Леннона, и того, кто пытался убить Рональда Рейгана, чтобы произвести впечатление на Джуди Фостер. Они есть. И если Клаусон сумел разузнать все про Тэда, кто-то мог разузнать все и про Клаусона.

— Но зачем такому типу стараться впутывать в это меня, если он так любит мои творения? — с сомнением спросил Тэд.

— Затем, что он их не любит, — страстно произнесла Лиз. — Охотник на крокодилов любит Старка. А тебя он, возможно, ненавидит почти так же, как ненавидит… как ненавидел Клаусона. Ты говорил, что не был огорчен смертью Старка, и этого вполне достаточно.

— Все равно я не могу принять этого, — сказал Алан. — Отпечатки пальцев.

— Алан, вы утверждаете, что никому не удавалось подделать или скопировать отпечатки пальцев, но, поскольку они были в обоих местах, должен существовать какой-то способ. Это единственное объяснение.

— Нет, Лиз, ты ошибаешься, — услышал Тэд собственный голос. — Если такой тип и впрямь существует, он не просто любит Старка. — Он посмотрел на свои руки и увидел, что они покрылись гусиной кожей.

— Нет? — спросил Алан.

Тэд взглянул на них обоих.

— Вам не приходило в голову, что человек, убивший Хомера Гэмэша и Фредерика Клаусона, мог думать, что он и есть Джордж Старк?

— Я буду держать с вами связь, Тэд, — сказал на крыльце Алан.

В руке он держал ксерокопии двух писем Фредерика Клаусона, сделанные в кабинете Тэда. Тэд полагал, что согласие Алана взять ксерокопии и не настаивать на получении оригиналов — самый явный признак того, что по крайней мере на нынешний момент он отказался от большинства своих подозрений.

— И вернетесь арестовать меня, если найдете хоть малейшую просечку в моем алиби? — с улыбкой спросил Тэд.

— Не думаю, что это произойдет. Единственное, о чем я вас попрошу, это чтобы вы тоже держали связь со мной.

— Вы имеете в виду, если что-нибудь прояснится?

— Да.

— Жаль, что мы больше ничем не смогли помочь, — сказала ему Лиз.

— Вы мне здорово помогли, — с ухмылкой возразил Алан. — Я никак не мог решить, проболтаться ли мне здесь еще один день, а следовательно, еще одну ночь в номере шлакоблочной гостиницы «Рамада» или возвращаться в Кастл-Рок. Благодаря тому, что вы мне рассказали, я вынужден ехать. Причем прямо сейчас. И это — неплохо. Как раз днями моя жена, Анни, неважно себя почувствовала.

— Надеюсь, ничего серьезного? — спросила Лиз.

— Мигрень, — беспечно махнул рукой Алан, начал спускаться по дорожке от дома, но потом вернулся. — Есть еще одна вещь.

Тэд сделал большие глаза.

— Вот оно и началось, — сказал он. — Не могло обойтись без парфянской стрелы.

— Ничего подобного, — покачал головой Алан. — Просто Вашингтонский полицейский департамент умолчал об одной детали в обстоятельствах убийства Клаусона. Обычная штука: помогает отметать разных психопатов, обожающих сознаваться в преступлениях, которых они не совершали. Кое-что было написано на стене в квартире Клаусона, — Алан помолчал и добавил почти извиняющимся тоном. — Это было написано кровью жертвы. Если я скажу вам, что именно, вы дадите слово, что дальше это не пойдет?

Они оба кивнули.

— Написано «Воробьи снова летают». Это что-нибудь значит для кого-то из вас?

— Нет, — ответила Лиз.

— Нет, — после секундного замешательства нейтральным тоном ответил Тэд.

Взгляд Алана на мгновение застыл на лице Тэда.

— Вы абсолютно уверены?

— Вполне.

— Я так и думал, — вздохнул Алан, — но казалось, что все-таки стоит попробовать. Столько других странных совпадений, что я подумал, вдруг будет еще одно. Тэд, Лиз, не забудьте связаться со мной, если что-нибудь произойдет.

— Не забудем, — сказала Лиз.

— Можете на нас рассчитывать, — добавил Тэд.

Секундой позже они закрыли дверь за Аланом Пэнгборном… и за темнотой, сквозь которую ему предстоял далекий путь до дома.

X. Позже, той же ночью

Они отнесли спящих близнецов наверх, а потом сами стали готовиться ко сну. Тэд разделся до трусов и майки — его варианта ночной пижамы — и пошел в ванную. Когда подкатила рвота, он чистил зубы. Тэд уронил зубную щетку, выплюнул полный рот белой пены в раковину, а потом, чувствуя собственные ноги не больше, чем если бы это были две деревяшки, склонился над унитазом.

Накатил спазм, он издал жалобный сухой звук, но ничего не вышло. Желудок начал постепенно успокаиваться… По крайней мере пытался успокоиться.

Когда он обернулся, в дверном проеме стояла Лиз в голубой нейлоновой сорочке, на несколько дюймов не доходящей до колен. Она спокойно смотрела на него.

— Ты что-то скрываешь, Тэд. Ничего хорошего в этом нет. И никогда не было.

Он судорожно вздохнул и вытянул вперед обе ладони с растопыренными пальцами. Они все еще дрожали.

— Ты давно почуяла?

— С тобой творилось что-то странное с того самого момента, как шериф вернулся к нам вечером. А когда он задал свой последний вопрос… насчет надписи на стене у Клаусона… ты с тем же успехом мог повесить на лоб неоновую вывеску.

— Пэнгборн не заметил никакой вывески.

— Шериф Пэнгборн не знает тебя так хорошо, как я, но… Если ты не заметил, как он сделал стойку в самом конце, то просто не смотрел. Даже он засек, что что-то тут нечисто. Посмотрел он на тебя именно так.

У нее слегка пересохло во рту. Это проявило старые морщинки на ее лице — те, что он впервые увидел после несчастного случая в Бостоне и выкидыша; те, что углубились, когда она наблюдала, как он бился во все более мучительных попытках зачерпнуть воды из колодца, который, казалось, уже высох.

Примерно тогда его потянуло на выпивку и он стал терять над этим контроль. Все это вместе — несчастный случай с Лиз, выкидыш, нелестные критические отзывы и финансовая неудача «Пурпурного тумана», последовавшие за бешеным успехом «Способа Машины» под именем Старка, неожиданная тяга к выпивке, — загнало его в глубокую депрессию. Он понимал, что это жутко эгоистичный, целиком обращенный внутрь выверт рассудка, но это понимание не помогло. В конце концов он запил полную пригоршню таблеток снотворного половиной бутылки «Джека Дэниэла». То была вялая попытка самоубийства, но… попытка была. Все эти события заняли в общей сложности около трех лет. Но в то время казалось — гораздо дольше. В то время это казалось вечностью.

И, разумеется, ничего из этого или очень малая толика попала на страницы журнала «Пипл».

Сейчас он видел, что Лиз смотрит на него так же, как смотрела тогда. Он ненавидел этот взгляд. Переживание — это плохо, но недоверие — во сто крат хуже. Он подумал, что легче было бы перенести откровенную ненависть, чем этот странный, подозрительный взгляд.

— Я ненавижу, когда ты мне лжешь, — просто сказала она.

— Я не лгал, Лиз! Ради Бога!

— Порой люди лгут, когда просто молчат.

— Как бы там ни было, я собирался тебе все рассказать, — сказал он. — Я просто пытался все объяснить себе сам.

Но правда ли это? Правда ли на самом деле? Он не знал. Все это дерьмо — странное, непонятное, сумасшедшее, но все-таки солгал он, промолчав, не поэтому. Промолчать его заставило то же самое, что заставляет молчать человека, увидевшего кровь в собственном стуле или опухоль на мошонке. Молчание в таких случаях бессмысленно, но… страх — тоже чувство иррациональное.

Было тут и еще кое-что: он ведь писатель, сочинитель, то есть выдумщик. Он не встречал ни одного собрата по перу, включая и себя самого, который бы имел более или менее ясное представление, почему он (или она) сделал что-то. Иногда ему казалось, что вынужденная тяга к выдумке была не чем иным, как крепостным валом, защищавшим от замешательства, а может, и помешательства. Иными словами, отчаянная попытка найти порядок, пусть и обманным путем — попытка, на которую отчаиваются лишь те, кто способен отыскать эту драгоценность лишь в своем уме… и никогда — в своем сердце.

Кто ты на самом деле, когда ты пишешь, Тэд? Кто ты тогда? — в первый раз шепотом спросил какой-то голос внутри.

И ему нечего было ответить этому голосу.

— Ну? — спросила Лиз резким, удерживающимся на грани злости тоном.

Вздрогнув, он оторвался от своих собственных мыслей.

— Прости?..

— Ты нашел свое объяснение этому? Что бы там ни значило это это?

— Послушай, Лиз, — сказал он, — я не понимаю, почему ты так взъелась?

— Потому что я испугалась, — со злостью крикнула она, но теперь он увидел слезы в уголках ее глаз. — Потому что ты скрыл что-то от шерифа, и я боюсь, что ты станешь скрывать это от меня! Если бы я не увидела это выражение на твоем лице…

— Аа-а! — теперь он почувствовал, что и сам разозлился. — И какое же это было выражение? На что оно по-твоему было похоже?

— Ты выглядел виноватым, — бросила она, — ты выглядел, как в то время, когда твердил всем, что бросил пить, а на самом деле и не думал бросать. Когда… — Она осеклась. Он не знал, что она увидела в его лице, и не был уверен, что хотел знать, но это смыло весь ее гнев. Вместо злости появилось раскаяние. — Прости. Это было нечестно.

— Отчего же? — уныло произнес он. — Это правда.

Он вернулся в ванную комнату и освежителем для рта смыл с губ остатки зубной пасты. Освежитель для рта был безалкогольный. Как детская микстура от кашля или заменитель ванили в кухонном шкафчике. Он не брал в рот ни капли с тех пор, как закончил последний роман Старка.

Ее рука тихонько коснулась его плеча.

— Тэд… Мы оба злимся, делаем друг другу больно, и что бы там ни случилось, это не поможет. Ты сказал, что, может быть, кто-то, ну, этот психопат, думает, что он и есть Джордж Старк. Он убил двух знакомых нам людей. Один из них был причастен к раскрытию псевдонима Старка. Тебе могло прийти в голову, что ты сам занимаешь далеко не последнее место в списке врагов у этого типа, и… несмотря на это, ты что-то скрываешь. Как там было написано?

— Воробьи снова летают, — сказал Тэд и взглянул на отражение своего лица, освещенное белой флюоресцентной лампой над зеркалом. Все то же знакомое лицо. Может быть, тени под глазами немножко больше, но все равно то же знакомое лицо. Он остался доволен отражением. Может, это и не маска кинозвезды, но это — его лицо.

— Точно. Это что-то значило для тебя. Что?

Он выключил свет в ванной комнате и обнял ее за плечи. Они подошли к кровати и легли.

— Когда мне было одиннадцать лет, — сказал он, — я перенес операцию. Удалили маленькую опухоль из лобной доли — я так думаю, что из лобной, — моего мозга. Ты знала об этом.

— Да. И что? — она смотрела на него озадаченно.

— Я говорил тебе, что страдал от сильных головных болей до того, как определили, что у меня опухоль, верно?

— Верно.

Он стал рассеянно гладить ее бедро. У нее были чудесные длинные ноги, а ночная сорочка — и впрямь очень коротка.

— А про звуки?

— Звуки? — удивленно переспросила она.

— Ну, не то чтобы… Видишь ли, я никогда не придавал этому большого значения. Все это было так давно. У людей с мозговыми опухолями часто бывают головные боли, иногда припадки, а порой и то и другое. Иногда эти симптомы предваряются собственными симптомами — их называют предшествующими. Самые распространенные — это запахи: карандашной стружки, свежепорезанной луковицы, гнилых фруктов. Мой предшествующий симптом был звуковым. Это были птицы.

Он спокойно взглянул на нее — кончики их носов почти коснулись друг друга. Он почувствовал, как легкая прядь ее волос коснулась его лба.

— Точнее сказать, воробьи.

Он сел, не желая видеть выражение растерянности на лице жены, и взял ее за руку.

— Пойдем.

— Но, Тэд… куда?

— В кабинет, — ответил он. — Я хочу тебе кое-что показать.

Центральное место в кабинете Тэда занимал огромный дубовый письменный стол. Он не был ни антикварным, ни модерновым, просто очень большим и очень функциональным куском дерева… И стоял, как динозавр, освещаемый тремя яростными плевками трех подвесных светильников. При этом была видна лишь малая часть рабочей поверхности стола. Повсюду на ней были разбросаны рукописи, конверты, книги, корректуры, а на белой стене, за столом, висела открытка с изображением его самого любимого на всем белом свете сооружения: нью-йоркского небоскреба «Утюг». Его невероятная клинообразная форма никогда не переставала восхищать Тэда.

Рядом с пишущей машинкой лежала рукопись его новой книги, «Золотая собака», а на крышке машинки — его каждодневная норма. Шесть страниц. Его средняя, обычная норма… Когда он работал за себя самого. В качестве Старка он, как правило, писал восемь, а иногда и десять.

— Я возился с этим перед тем, как появился Пэнгборн, — сказал он, беря с машинки небольшую стопку страничек и протягивая их ей. — Потом возник звук… чириканье воробьев. Уже во второй раз сегодня, только на этот раз он был гораздо сильнее. Видишь, что написано на верхнем листе?

Она смотрела долго, и ему были видны лишь ее волосы и макушка. Когда она обернулась и взглянула на него, вся краска сошла с ее лица. Губы были плотно сжаты в узкую серую полоску.

— То же самое, — прошептала она. — Точно то же самое. Ох, Тэд, что же это такое? Что…

Она покачнулась, и он инстинктивно дернулся вперед, испугавшись, что она потеряет сознание. Он схватил ее за плечи, зацепился ногой за крестообразную ножку своего рабочего кресла и едва не опрокинулся вместе с женой на свой письменный стол.

— С тобой все в порядке?

— Нет, — слабым голосом ответила она. — А с тобой?

— Не совсем, — сказал он. — Прости. Все тот же старый неуклюжий Бюмонт. Рыцарь в сияющих доспехах из меня выходит лишь до первой дверной защелки.

— Ты написал это до того, как появился Пэнгборн, — сказала она. Казалось до нее это никак не может дойти. — До того.

— Совершенно верно.

— Что это значит! — Она смотрела на него с требовательной настойчивостью, и зрачки ее глаз были большими и темными, несмотря на яркий свет ламп.

— Я не знаю, — ответил он. — Я думал, может быть, тебе что-нибудь придет в голову.

Она отрицательно покачала головой и положила стопку листков обратно на письменный стол. После этого она вытерла ладонь о нижний край своей нейлоновой ночной рубашки, словно прикасалась к чему-то гадкому. Тэд подумал, что она сейчас не очень соображает, что делает, и не стал ей ничего говорить по этому поводу.

— Теперь ты понимаешь, почему я скрыл это? — спросил он.

— Да… Думаю, да.

— Что бы он на это сказал? Наш прагматик шериф из маленького округа в Мэне, который свято верит в компьютерные отпечатки из АСПЛ и показания очевидцев? Наш шериф, который считает более вероятным, что я прячу где-то брата-близнеца чем, будто кто-то придумал, как скопировать чужие отпечатки? Что бы он сказал на это?

— Я… Я не знаю, — она старалась прийти в себя, стряхнуть волну шока. Ему случалось видеть и раньше, как она это делает, но это не умаляло его восхищения перед ней. — Не знаю, что бы он сказал, Тэд.

— Я тоже. Думаю, в худшем случае он может заподозрить что-то вроде того, что я знал заранее о преступлении. Но, вероятнее, он подумает, что я прибежал сюда и написал это после того, как он ушел от нас сегодня вечером.

— Но зачем тебе было это делать? Зачем?

— Первое, что придет на ум, полагаю, это то, что я психически ненормален, — сухо бросил Тэд. — Думаю, легавый вроде Пэнгборна скорее поверит в сумасшествие, чем поверит в то, что иначе, чем сверхъестественным, не объяснишь. Но если ты считаешь, что я был неправ, решив скрыть это до тех пор, пока мне не предоставится случай попытаться самому во всем разобраться. А может, я и был неправ… Словом, тогда так и скажи. Мы можем позвонить в Кастл-Рок, в контору шерифа, и оставить для него информацию.

Она покачала головой.

— Я не знаю. Я как-то слышала… по радио или где-то еще… насчет каких-то параллелей и связей…

— Ты в них веришь?

— У меня никогда не было причин серьезно задумываться об этом, — сказала она. — Но теперь, кажется, они появились. — Она протянула руку и взяла листок с нацарапанными на нем словами. — Ты написал это одним из карандашей Джорджа.

— Просто он оказался под рукой, вот и все, — с раздражением ответил он. У него мелькнула мысль насчет шариковой ручки, но он отогнал ее прочь. — И это карандаши не Джорджа. Они мои. Мне здорово надоело это дурацкое отношение к нему, как к отдельной личности. Даже если когда-то в этом и был какой-то шарм, то его уже давно нет.

— И тем не менее ты сегодня употребил одно из его выражений — «сделать прикрышку». Я никогда его от тебя не слышала, только в книгах. Это было простой случайностью?

Он уже готов был сказать, что да, что конечно же, да, но осекся. Это могло быть случайностью, но теперь, после того как он написал это на листе бумаги, откуда он мог знать наверняка?

— Не знаю.

— Тэд, ты был в трансе? Был в трансе, когда писал это?

Медленно и неохотно он произнес:

— Да… Думаю, да.

— И это все? Или было что-то еще?

— Не помню, — сказал он и, помявшись, добавил еще более неохотно. — Может, я еще говорил что-то, но сейчас уже не могу вспомнить.

Она долго смотрела на него и в конце концов сказала:

— Давай спать.

— Ты думаешь, мы заснем, Лиз?

Она с горечью рассмеялась.

Однако через двадцать минут он уже принялся медленно покачиваться на волне сна, как вдруг голос Лиз вернул его к реальности.

— Тебе надо сходить к врачу, — сказала она. — В понедельник.

— Но на этот раз нет никаких головных болей, — запротестовал он. — Просто щебет птиц. И эта проклятая фраза, которую я написал, — он помолчал и с надеждой в голосе добавил: — Ты не думаешь, что это могло быть простым совпадением?

— Я не знаю, что это такое, — ответила Лиз, — но должна сказать тебе, Тэд, что совпадение занимает одно из последних мест в моем списке вариантов.

Почему-то им обоим это показалось очень смешным, и они долго хихикали лежа, обнимая друг друга и стараясь как можно меньше шуметь, чтобы не разбудить детей. Как бы там ни было, а между ними снова воцарился мир, в этом смысле все опять пришло в норму… Тэд чувствовал, что сейчас он мало в чем может быть уверен, но в этом он не сомневался. Здесь всебыло в порядке, буря миновала. Старые кости опять лежали в земле, по крайней мере пока.

— Я созвонюсь и договорюсь с ним, — сказала она, когда хихиканье иссякло.

— Нет, — возразил он, — это сделаю я.

— А ты не нырнешь ни в какое творческое забытье?

— Нет. Это — первое, чем я займусь в понедельник. Честное слово.

— Тогда ладно, — она вздохнула. — Если я хоть немного посплю, это будет просто чудо.

Но спустя пять минут она уже тихо и ровно дышала, а еще минут через пять заснул и сам Тэд.

И снова ему приснился сон.

Сон был тот же самый (или во всяком случае казался тем же) вплоть до самого конца: Старк, оставаясь все время за его спиной, водил его по безлюдному дому, и когда Тэд дрожащим обезумевшим голосом пытался утверждать, что это его дом, Старк объяснял, что тот ошибается. «Ты не прав, — говорил Старк из-за его правого плеча (или из-за левого? А это имело значение?). — Хозяин дома, — повторял он, — мертв. Хозяин этого дома — в том выдуманном месте, где сходятся все рельсы, в том месте, которое все здесь, внизу (где бы это ни было), называют Финишвиллем.» Все было, как прежде. До тех пор, пока они не очутились в заднем холле, и Лиз там была уже не одна. Компанию ей составлял Фредерик Клаусон. Он был абсолютно гол, если не считать дурацкого кожаного пальто. И он был мертв, точно также, как и Лиз.

Старк задумчиво произнес из-за его плеча:

— Вот что случается с доносчиками здесь, внизу. Здесь внизу дураков учат. С ним теперь все улажено. Я позабочусь о них обо всех, о каждом по очереди. Смотри, чтобы мне не пришлось позаботиться о тебе. Воробьи снова летают, Тэд… Помни об этом. Воробьи летают.

А потом Тэд услышал их снаружи: не тысячи, а миллионы, может быть миллиарды, и день превратился в ночь, когда гигантская стая птиц целиком закрыла собой солнце.

— Я ничего не вижу! — закричал он, а сзади Джордж Старк шепнул:

— Они опять летают, старина. Не забудь. И не стой у меня на дороге.

Он проснулся, дрожа, весь в холодном поту и на этот раз долго не мог заснуть. Он лежал в темноте и думал, насколько абсурдна та мысль, которую принес с собой сон — может это присутствовало и в первый раз, но теперь было гораздо яснее и четче. Какой дикий бред. Сам факт того, что он всегда представлял себе Старка и Алексиса Машину похожими (а почему бы и нет, ведь в самом реалистическом смысле они оба родились в одно и то же время, вместе со «Способом Машины») — оба высокие, широкоплечие, выглядящие так, словно они не выросли, как все обычные люди, а были сделаны из цельных кусков какого-то тяжелого материала, оба блондины… Сам факт не отменял дикую абсурдность. Псевдонимы не могут оживать и убивать людей. Он расскажет обо всем Лиз за завтраком, и они вместе посмеются над этим… Ну, может, учитывая все обстоятельства, и не рассмеются громко, но обменяются грустной усмешкой.

Я назову это — моим комплексом Уильяма Вильсона, подумал он засыпая.

Но когда настало утро, сон уже не казался ему стоящим того, чтобы о нем говорить… По сравнению со всем остальным. Поэтому он не стал рассказывать Лиз, но… В течение дня он ловил себя на том, что мысленно возвращается к нему снова и снова, словно разглядывая его, любуясь им, как темным драгоценным камнем.

XI. Финишвилл

Рано утром в понедельник, прежде чем Лиз успела начать надоедать ему с этим, он назначил встречу с доктором Хьюмом. Удаление опухоли в 1960-м было занесено в его медицинскую карту. Он рассказал Хьюму, что недавно дважды испытал повторение слуховых ощущений, щебета птиц, предварявших его головные боли в детстве перед тем, как у него обнаружили и удалили опухоль. Доктор Хьюм пожелал узнать, вернулись ли сами головные боли. Тэд сказал, что нет, не вернулись.

Он ничего не рассказывал ни о состоянии транса, ни о том, что он написал в этом состоянии, ни о том, что было обнаружено на стене в квартире жертвы убийства в Вашингтоне. Он поймал себя на мысли, что по сути дела пытается обратить все в ерундовую случайность.

Тем не менее доктор Хьюм отнесся к этому серьезно. И даже весьма серьезно. Он велел Тэду отправиться днем в Медицинский центр Западного Мэна и сделать серию рентгеновских снимков черепа, а также общую компьютерную томографию — ОКТ-сканирование.

Тэд поехал. Ему сделали снимки, а потом он засунул голову в машину, похожую на стационарную сушилку для одежды. Та хрипела и лязгала минут пятнадцать, а потом Тэд был отпущен на свободу… По крайней мере на время. Он позвонил Лиз, сообщил ей, что результатов можно ожидать уже в конце недели, и сказал, что заедет ненадолго в университет.

— Ты не думал больше насчет звонка шерифу Пэнгборну? — спросила она.

— Давай подождем результатов исследования, — сказал он, — а когда с этим прояснится, можем что-то решить.

Он расчищал свой письменный стол и книжные полки от хлама в университетском кабинете, когда в голове у него снова раздался птичий щебет — сначала несколько одиноких чириканий, потом к ним присоединились другие и очень скоро превратились в оглушительный хор.

Белое небо… Он видел белое небо и на его фоне силуэты домов и телеграфные столбы. И повсюду сидели воробьи. Они заполнили все крыши, все столбы и провода в ожидании команды какого-то единого мозгового центра. Потом они взвились в небо со звуком, будто тысячи простыней полощутся на легком ветру.

Тэд вслепую двинулся к письменному столу, стал шарить руками в поисках стула, нашел и в изнеможении рухнул на него.

Воробьи.

Воробьи и белое весеннее небо.

Жуткая какофония звуков заполнила всю его голову, и когда он достал лист бумаги и начал писать на нем, совершенно не отдавал себе отчета в том, что делает. Голова откинулась назад, глаза невидящим взором уставились в потолок. Ручка летала по бумаге вверх и вниз, вперед и назад, казалось, без всякого его участия, сама по себе.

В голове у него все птицы, распахнув крылья, превратились в темную тучу, которая полностью закрыла белое мартовское небо в риджуэйской части Бергенфилда, штат Нью-Джерси.

Он пришел в себя меньше чем через пять минут после того, как в мозгу у него раздался первый птичий щебет. Пот градом катил с его лба, ныло левое запястье, но никакой головной боли не было. Он взглянул на стол, увидел лист бумаги — обратную сторону перечня учебников по американской литературе — и тупо уставился на то, что там было написано:

— Это ничего не значит, — прошептал он, потирая виски кончиками пальцев. Он напряженно ждал или начала приступа головной боли, или того, что нацарапанные им слова наконец сложатся вместе и обретут какой-то смысл.

Он не хотел, чтобы хоть одно из этого произошло, и… ничего не случилось. Слова остались повторяющимися снова и снова словами. Некоторые явно были вызваны его сном про Старка, а остальные были просто бессвязной ерундой.

Он совершенно не чувствовал головной боли.

На этот раз я ничего не стану рассказывать Лиз, подумал он. Будь я проклят, если стану. И не только потому, что я напуган, хотя… так оно и есть. Все очень просто — не всякий секрет плох. Есть и полезные секреты. Есть и просто необходимые. И этот относится к обеим категориям.

Он не знал, так ли это на самом деле или нет, но неожиданно ощутил нечто, великолепным образом освобождающее, — ему было все равно. Он дико устал от того, что все время думал, размышлял и все равно не мог понять. Устал он и от страха, как человек, шутки ради забравшийся в пещеру и начавший подозревать, что заблудился.

Тогда перестань об этом думать, приказал он себе. Это единственный выход…

Вот это, пожалуй, было правдой. Он не знал, способен на это или нет, но решил постараться изо всех сил. Очень медленно он потянулся за бланком, взял его в обе руки и принялся рвать на тонкие полоски. Неровные ряды написанных вкривь и вкось слов начали постепенно исчезать. Он сложил полоски и разорвал их пополам, потом еще раз пополам, и бросил обрывки в мусорную корзину, где они рассыпались, как конфетти, поверх того мусора, который он набросал туда раньше. Он сидел и смотрел на эти обрывки минуты две, будто ожидая, что они вот-вот вспорхнут, соединятся и снова лягут ему на стол, как в прокрученной назад киноленте.

Наконец он поднялся, взял корзину и отнес ее вниз, в холл, где рядом с лифтом на стене была панель из нержавеющей стали. Надпись под ней гласила: «Мусоросжигатель». Он поднял панель и вытряхнул содержимое корзины в черную трубу.

— Вот так, — произнес он в странноватой тишине здания английского и математического факультета. — Все исчезло.

Здесь, внизу, мы называем это «дураков учат», подумал он.

— Здесь, наверху, мы называем это обыкновенным говном, — пробормотал вслух он и с пустой мусорной корзиной в руке побрел обратно в свой кабинет.

Все исчезло. Вниз по трубе и — в печку. И до тех пор, пока не придут результаты его анализов из больницы — или пока не случится еще одно затмение, или транс, или обморок, или что бы это, черт возьми, ни было, — он не собирается ничего рассказывать. Вообще ничего. Скорее всего, слова, написанные на том листке бумаги, породил его собственный мозг, как и сон со Старком и пустым домом, и они не имеют никакого отношения ни к убийству Хомера Гэмэша, ни к убийству Фредерика Клаусона.

Здесь, внизу, в Финишвилле, где сходятся все рельсы, пронеслось в голове.

— Это ничегошеньки не значит, — произнес Тэд нарочито спокойным и уверенным голосом…

Однако, когда он уезжал этим днем из университета, это было похоже на бегство.

XII. Сис

Она поняла, что что-то не так, когда всунула свой ключ в большой крейговский замок на входной двери в ее квартиру: вместо того, чтобы влезть в скважину, издав серию привычных щелчков, он сразу раскрыл дверь. Ни на одно мгновение она не задумалась о том, как глупо было с ее стороны уйти на работу и не запереть за собой дверь — дескать, эй, Мириам, а почему бы просто не вывесить на двери объявление: «ПРИВЕТ, ГРАБИТЕЛИ, Я ДЕРЖУ НАЛИЧНЫЕ В ВЕРХНЕМ ЯЩИЧКЕ НА КУХОННОЙ ПОЛКЕ?».

Она ни на мгновение не задумалась об этом, потому что, если вы прожили в Нью-Йорке шесть месяцев или хотя бы даже четыре, вы никогда не забудете о таких вещах. Возможно, вы запираете двери, лишь когда уезжаете в отпуск, если вы живете в пригороде, быть может, вы иногда забываете запереть дверь, уходя на работу, если живете в маленьком городке, вроде Фарго, в Северной Дакоте, Амесе или Айове, но, побыв хоть сколько-нибудь в старом червивом Большом Яблоке, вы запираете за собой дверь, даже когда несете чашку сахара к соседу ниже этажом. Забыть здесь запереть дверь — это все равно что выдохнуть и забыть снова вдохнуть. Город битком набит галереями и музеями, но в то же время он битком набит и наркоманами и психопатами, и рисковать не стоит. Разве что вы родились недоумком, а про Мириам этого никак не скажешь. Может, слегка глуповата, но никак не тупица.

Итак, она поняла, что что-то тут не то, и хотя воры, забравшиеся в ее квартиру, — в чем она уже не сомневалась, — скорее всего убрались восвояси, захватив все, что так или иначе можно сплавить (не говоря уже о восьмидесяти или девяноста долларах в шкатулке… а может, и саму шкатулку, если уж как следует прикинуть, разве шкатулку нельзя сплавить, хотя бы по дешевке?), они все же еще могли оставаться здесь. Это следовало учесть в любом случае — подобно тому, как мальчишек, впервые в жизни получивших настоящие ружья, прежде чем учить всем премудростям обращения с ними, учат считать, что ружье всегда заряжено, даже когда его вынимают из коробки, в которой привезли с завода.

Она начала отходить от двери. Стала делать это почти сразу, еще даже прежде, чем дверь застыла приоткрываясь, но было уже поздно. Из темноты возникла рука, скользнувшая в щель между дверью и косяком со скоростью пули, и сжала ее кисть. Ключи упали на ковер в холле.

Мириам Коули открыла рот, чтобы закричать. Здоровенный блондин стоял прямо за дверью и терпеливо ждал больше четырех часов, не выпив ни чашечки кофе и не выкурив ни одной сигареты. Он хотел курить и обязательно покурит, как только с этим будет покончено, но до тех пор запах мог отпугнуть ее — жители Нью-Йорка похожи на маленьких прячущихся по кустам зверьков, чувство опасности обострено у них, даже когда они думают, что отдыхают.

Правой рукой он схватил ее правое запястье, прежде чем она успела о чем-то подумать. Теперь он уперся ладонью левой руки в дверь, удерживая ее на месте, и изо всех сил дернул женщину на себя. Дверь выглядела как деревянная, но, разумеется, она была металлической, как и все входные двери в хороших квартирах в старом, червивом Большом Яблоке. Правая сторона ее лица с глухим стуком ударилась о поверхность двери. Два зуба сразу обломились по линии десны, и осколки порезали ей рот. Ее крепко сжатые губы расползлись от шока, по нижней губе потекла кровь, и капли забрызгали дверь. Скула быстро налилась цветом спелой сливы.

Почти потеряв сознание, она вся обмякла. Блондин ослабил хватку. Она рухнула на ковер в холле. Действовать нужно было очень быстро. Как говорят в Нью-Йорке, никому в червивом Большом Яблоке нет дела до того, что случается рядом, пока это случается не с ними. Как говорят, любой психопат может ткнуть ножом женщину раз двадцать или сорок на Седьмой авеню перед огромным парикмахерским салоном средь бела дня, и никто не произнесет ни словечка, кроме, разве что «не могли бы вы открыть уши чуть повыше», или «пожалуй, на этот раз я обойдусь без одеколона, Джо». Блондин знал, что все это говорят лишь для красного словца. У маленьких зверьков, за которыми постоянно охотятся, любопытство входит в список средств, помогающих выжить. Забота о собственной шкуре — таково название игры, но у нелюбопытного зверька очень много шансов стать мертвым зверьком, причем очень скоро. Следовательно, быстрота необходима.

Он открыл дверь настежь, схватил Мириам за волосы и втащил внутрь.

Две секунды спустя он услыхал, как звякнул засов в квартире напротив, а потом щелчок открывшейся двери. Ему не нужно было выглядывать наружу, чтобы увидеть лицо, которое сейчас высунулось из соседней квартиры — маленькое, безволосое кроличье личико с подергивающимся носиком.

— Ты не разбила его, Мириам? — спросил он громким, звучным голосом. Потом он сменил тембр на самый верхний, почти фальцет, сложил ладони чашечкой, поднес их ко рту, чтобы создать звуковой барьер, и голос превратился в женский:

— По-моему, нет. Ты не поможешь мне поднять его? — Потом убрал ладони, вернулся к нормальному тембру: — Конечно, один момент.

Он закрыл дверь и посмотрел через глазок наружу. В глазке была линза, открывающая вид на площадку под широким углом, и он увидел именно то, что ожидал: белое личико показалось из-за двери напротив: точь-в-точь заяц, выглядывающий из своей норки.

Личико убралось.

Дверь захлопнулась.

Захлопнулась не резко, а обычно. Глупышка Мириам что-то уронила. Мужчина, пришедший с ней — может, дружок, а может, бывший муж — помогал это поднять. Беспокоиться не о чем. Зайчата могут спать спокойно.

Мириам застонала, приходя в сознание.

Блондин полез в карман, вынул опасную бритву и, тряхнув, раскрыл ее. Лезвие блеснуло в тусклом свете одной-единственной лампы, которую он оставил на столе в гостиной.

Она открыла глаза. Посмотрела вверх и увидела его лицо, склонившееся над ней. Рот у нее был ярко-красный, словно она ела клубнику.

Он показал ей красную бритву. Ее подернутые пеленой глаза дрогнули и широко раскрылись. Влажный красный рот приоткрылся.

— Один звук, и я порежу тебя, сестренка, — сказал он, и ее рот захлопнулся.

Он снова схватил ее за волосы и поволок в гостиную. Ее юбка издавала легкий шелест, скользя по лакированному деревянному полу. Ягодицей она задела за коврик, тот завернулся под нею, и она застонала от боли.

— Не надо, — сказал он. — Я же предупреждал тебя.

Они очутились в гостиной. Она была небольшой, но выглядела неплохо. Уютно. Репродукции французских импрессионистов на стенах. Открытка в рамке, рекламирующая бродвейский мюзикл Кэтса, с надписью: «ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА». Засохшие цветы. Маленький диван, накрытый чуть помятым покрывалом цвета спелой кукурузы. Книжный шкаф. На одной полке в шкафу он увидел две книги Бюмонта, а на другой — все четыре Старка. Бюмонт стоял выше. Это было неверно, но он еще раньше пришел к выводу, что эта сука плохо разбиралась во всем.

Он отпустил ее волосы.

— Садись на кушетку, сестренка. На тот конец. — Он указал на край кушетки, где рядом стоял маленький столик, а на нем телефон с автоответчиком.

— Пожалуйста, — прошептала она, не пытаясь подняться. Ее рот и щека начали распухать, и слова звучали невнятно: — Пошшалста. Что хотите? Все что угодно. Деньги в шкатулке. — Теннки ф сшкатулке.

— Садись на кушетку. На тот конец. — На этот раз, указывая одной рукой на кушетку, другой он поднес бритву к ее лицу.

Она взобралась на кушетку и отодвинулась от него так далеко, насколько это позволяли подушки. Ее темные глаза были широко раскрыты. Она провела ладонью по губам и, прежде чем взглянуть на мужчину, изумленно посмотрела на кровавый след.

— Што фам нушно? Что фам нушно? — Это прозвучало так, словно рот ее был набит пищей.

— Мне нужно, чтобы ты сделала один телефонный звонок, сестренка. Вот и все. — Он взял телефон, а другой рукой с зажатой в ней бритвой дотянулся до автоответчика и нажал кнопку «ГОВОРИТЕ», после чего протянул ей телефонную трубку. Телефон был устаревший — один из тех, где трубка сидит на подставке, похожей на слегка подпорченную гирю. Намного тяжелее, чем трубка у телефона Принцессы. Он это знал, и по непроизвольному напряжению всего ее тела, когда он протянул ей трубку, понял, что и она это знает. Легкая улыбка тронула уголки губ блондина — только уголки и больше ничего. Тепла в этой улыбке не было.

— Ты подумала, что сможешь врезать мне этой штукой, так, сестренка? — спросил он. — Дай-ка я тебе кое-что скажу — это неудачная мысль. А ты знаешь, что случается с людьми, которые теряют удачные мысли? — Она не ответила, и он продолжал: — Они падают с неба. Правда-правда. Я видел это однажды в мультике. Так что ты положи телефонную трубку себе на колени и постарайся, чтобы к тебе вернулись удачные мысли.

Она глядела на него во все глаза. Кровь медленно стекала у нее по подбородку. Одна капля упала на платье. Уже никогда не отстираешь, сестренка, подумал блондин. Говорят, можно отстирать, если сразу замочить пятно в холодной воде, но это не так. Есть специальные приборы. Спектроскопы. Ультрафиолет. Леди Макбет была права.

— Если та плохая мысль вернется к тебе, я увижу это по твоим глазам, сестренка. Они у тебя такие большие, такие темные. Ты ведь не хочешь, чтобы один из этих больших и темных глазок скатился вниз по щечке, а?

Она так быстро и резко замотала головой, что волосы волной накрыли ее лицо. И все время, пока она мотала головой, ее красивые темные глаза не отрывались от его лица, и блондин почувствовал шевеление у себя в паху. «Сэр, у вас что, складная рулетка в кармане, или вы просто рады меня видеть?»

На этот раз улыбка коснулась не только его рта, но и глаз, и он подумал, что она, кажется, чуть-чуть расслабилась.

— Я хочу, чтобы ты наклонилась и набрала номер Тэда Бюмонта.

Она лишь молча смотрела на него яркими и блестящими от потрясения глазами.

— Бюмонта, — терпеливо повторил он. — Писателя. Давай, сестренка. Время летит, как крылатые ноги Меркурия.

— Моя книжка, — сказала она. Рот у нее уже сильно распух и не закрывался до конца, так что понимать ее становилось все труднее. Это прозвучало, как «ая ижка».

— Аяижка? — переспросил он. — Это что-то вроде «отрыжки»? Не понимаю, о чем ты. Соберись с мыслями, сестренка.

Медленно, с болью произнося отчетливо каждое слово она сказала:

— Моя книжка. Книжка. Моя записная книжка. Я не помню его номер.

Опасная бритва мелькнула в воздухе по направлению к ней, как показалось, со свистящим шепотом. Наверно, то была лишь игра воображения, но тем не менее они оба услышали этот звук. Она отпрянула и попыталась еще глубже забиться в подушки, ее распухшие губы скривились в гримасе. Он повернул бритву так, что на нее упал косой тусклый свет от лампы на столе. Он поворачивал бритву медленно, давая свету литься по лезвию, словно струйке воды, а потом взглянул на нее так, будто приглашал вместе полюбоваться этим очаровательным зрелищем.

— Не крути мне мозги, сестренка, — в его речи теперь прорезался мягкий южный говорок. — Этого как раз-то и не стоит делать, когда имеешь дело с парнем вроде меня. Давай, набирай его е…й номер. — Она вполне могла не помнить наизусть номер Бюмонта, не такая уж он для нее персона, но номер Старка — должна. — В твоем бизнесе Старк был главным маховиком, а так уж вышло, что номер у них обоих один и тот же.

Слезы потекли у нее из глаз.

— Я не помню, — простонала она. — «А-аэ оуню».

Блондин уже готов был порезать ее — не потому, что он на нее разозлился, а потому, что если вы позволяете даме солгать один раз, за ним неизбежно последует другой, — но потом передумал. Вполне возможно, решил он, что у нее на время отшибло память на такие светские пустяки, как номера телефонов, даже если эти номера принадлежат столь значительным клиентам, как Бюмонт. Она была в шоке. И вполне возможно, что оказалась бы такой же беспомощной сейчас, попроси он ее набрать телефон ее собственного агентства.

Но поскольку речь шла не о Рике Коули, а о Тэде Бюмонте, он мог ей помочь.

— Ладно, — сказал он. — Ладно, сестренка. Ты расстроена. Я понимаю. Может ты и не поверишь, но я даже сочувствую. И тебе повезло, потому что по чистой случайности я знаю этот номер. Можно даже сказать, что знаю его, как свой собственный. И знаешь что? Я даже не стану заставлять тебя набирать его, отчасти потому, что не желаю сидеть здесь до второго пришествия и ждать, пока ты его верно наберешь, но еще и потому, что я правда сочувствую. Я дотянусь и наберу его сам. Ты понимаешь, что это значит?

Мириам Коули покачала головой. Казалось, на ее лице остались лишь одни глаза.

— Это значит, что я собираюсь довериться тебе. Но только лишь в этом, в этом — и не больше, старушка. Ты меня слушаешь? Ты все поняла?

Мириам энергично закивала, волосы ее опять взметнулись и упали на лицо. Господи, как же он любил женщин с пышными волосами.

— Хорошо. Это хорошо. А пока я набираю номер, сестренка, тебе лучше глядеть прямо на это лезвие. Это поможет тебе сосредоточиться на удачных мыслях.

Он наклонился и стал набирать номер на устаревшем вертящемся диске. Стоило ему начать, как из автоответчика раздались усиленные микрофоном щелчки. Звук был похож на замедляющее бег колесо Фортуны. Мириам Коули сидела с телефонной трубкой на коленях, переводя взгляд с бритвы на прямые, грубые черты лица этого жуткого незнакомца.

— Поговори с ним, — сказал блондин. — Если подойдет его жена, скажи, что это Мириам Коули из Нью-Йорка и что тебе надо поговорить с ее мужем. Я знаю, у тебя распух рот, но все равно сделай так, чтобы тот, кто подойдет, понял, что это ты. Постарайся для меня, сестренка. Если не хочешь, чтобы твое личико рассеклось, как на картине Пикассо, постарайся для меня от души, — последние два слова вышли как «отт ши».

— Что… Что мне сказать?

Блондин улыбнулся. Она была лакомым кусочком. Сладеньким. С этими волосами. Ниже пояса у него опять зашевелилось. Там, внизу, вообще становилось довольно оживленно. Телефон на том конце зазвонил. Они оба услышали звонки через автоответчик.

— Ты сама сообразишь, сестренка.

Раздался щелчок, когда там взяли трубку. Блондин подождал, пока не услышал, как Бюмонт сказал: «Алло!». Потом он с быстротой жалящей змеи подался вперед и провел раскрытой бритвой по левой щеке Мириам Коули так, что сразу разъехалась ткань. Кровь брызнула струей. Мириам закричала.

— Алло! — пролаял голос Бюмонта. — Алло, кто это? А черт, это ты.

Да-да, это я, сукин ты сын, подумал блондин. Это я, и ты это знаешь, что это я, верно?

— Скажи ему, кто ты, и что здесь творится, — рявкнул он Мириам. — Ну же! Не заставляй меня повторять дважды!

— Кто это?! — закричал Бюмонт. — Что происходит? Кто это?!

Мириам снова закричала. Кровь лилась на диванные подушки. На платье кровавые пятна уже не выделялись; оно все пропиталось кровью.

— Делай, что я говорю, или я отрежу тебе этой штукой твою е…ую башку!

— Тэд, здесь какой-то человек, — прокричала она в трубку. От боли и ужаса она снова стала произносить слова внятно. — Здесь плохой человек! Тэд! ПЛОХОЙ ЧЕЛОВЕК ЗДЕ…

— СКАЖИ СВОЕ ИМЯ! — проревел он и резанул воздух бритвой в дюйме от ее глаз. Она со стоном отпрянула назад.

— Кто это? Кто э…

— МИРИАМ! — выкрикнула она. — ОХ, ТЭД, НЕ ДАВАЙ ЕМУ СНОВА РЕЗАТЬ МЕНЯ, НЕ ДАВАЙ ЭТОМУ СНОВА РЕЗАТЬ МЕНЯ, НЕ ДАВАЙ…

Джордж Старк взмахом бритвы перерезал свернутый телефонный провод. Телефонный аппарат издал один рассерженный щелчок и замолчал.

Все шло хорошо. Могло быть и лучше: он хотел ее трахнуть, на самом деле хотел разложить ее. Уже много времени минуло с тех пор, как он хотел разложить бабу, а эту он и вправду хотел, но не возьмет. Слишком много было визга. Зайцы опять станут высовывать мордочки из своих норок, учуяв запах большого хищного зверя, бродящего где-то в джунглях, рядом с тусклым светом их жалких электрических каминчиков.

Она все еще захлебывалась криками.

Было ясно, что она растеряла все свои удачные мысли.

Поэтому Старк снова схватил ее за волосы, откинул ей голову назад так, что и ее взгляд и вопли ушли в потолок, и перерезал ей горло.

В комнате воцарилась тишина.

— Вот так, сестренка, — мягко сказал он, закрыл бритву и сунул в карман. Потом он вытянул свою окровавленную левую руку и закрыл ей глаза. Манжет его рубахи тут же пропитался теплой кровью, потому что артерия у нее продолжала еще плеваться кларетом, но делать все нужно по правилам. Если это женщина, ей надо закрыть глаза. Неважно, какой дрянью она была, пусть даже шлюхой и наркоманкой, которая продаст собственных детей, чтобы купить себе зелья, — ей закрывают глаза.

А она была лишь малой частью всего. Другое дело — Рик Коули.

И тот, кто написал статью в журнале.

И та сука, которая делала снимки, особенно тот, что у надгробья. Она сука, это — да, явная сука, но ей он тоже закроет глаза.

А когда он разберется с ними со всеми, настанет время поболтать и с самим Тэдом. Без посредников: mano a mano. Время объяснить Тэду, что к чему. Он не сомневался что, когда он покончит с ними со всеми, Тэд будет готов понять, что к чему. А если не будет, то есть много способов заставить его понять.

В конце концов, он ведь муж, и у него есть жена… Очень красивая жена. Настоящая королева света и тьмы. И у него есть дети.

Он сунул указательный палец в теплое месиво из крови Мириам и стал быстро писать на стене. Ему пришлось окунуть палец дважды, чтобы хватило крови, но в конце концов надпись — короткое предложение, — появилась прямо над откинувшейся головой женщины. Она могла бы прочесть ее вверх ногами, если бы глаза у нее были открыты.

И разумеется, если бы она была еще жива.

Он нагнулся и поцеловал Мириам в щеку.

— Спокойной ночи, сестренка, — сказал он и вышел из квартиры.

Человек из квартиры напротив снова выглянул из-за входной двери.

Увидев высокого блондина, выходящего из квартиры Мириам, он захлопнул дверь и запер ее изнутри.

Неглупо, подумал Джордж Старк, проходя к лифту. Очень неглупо, мать его…

Однако ему надо торопиться. Времени прохлаждаться у него нет.

Есть другие дела, с которыми предстоит разобраться сегодня вечером.

XIII. Полная паника

За несколько мгновений — он понятия не имел, как долго это длилось, — паника так прочно зажала Тэда в тиски, что он просто не мог пошевелиться. Удивительно еще, что он был в состоянии дышать. Позже он подумал, что единственный раз испытал что-то похожее, когда ему было десять лет и они с дружками в середине мая решили пойти покупаться. Это было по меньшей мере недели на три раньше, чем они обычно начинали сезон, но идея все равно пришлась всем по душе; день был ясный и очень теплый для мая в Нью-Джерси — градусов восемьдесят пять, а то и выше. Они втроем спустились к озеру Дэвис — как они с издевкой называли маленький пруд в миле от дома Тэда в Бергенфилде. Он разделся первым, натянул плавки и залез в воду. Он просто плюхнулся прямо с берега и, как думал до сих пор, очутился совсем близко от собственной смерти — даже не очень хотел знать как близко. Воздух в тот день, может, и был, как в середине лета, но вода — словно в последний день ранней зимы, когда лед вот-вот стянет поверхность лужи. Вся его нервная система тут же застопорилась. Воздух застрял в легких, сердце остановилось на пол-ударе, и когда он вынырнул на поверхность, то ощутил себя машиной с дохлым аккумулятором — ему нужно было включить стартер, включить его быстро, но, как это сделать, он не знал. Он вспомнил, как ярко сверкало солнце, вспыхивая тысячами золотистых молний на черно-голубой поверхности воды, вспомнил Гарри Блэка и Рэнди Уистера, стоявших на берегу; Гарри подтягивал свои полинявшие спортивные штаны на огромной заднице, а Рэнди стоял голый, зажав в руке плавки, и кричал; «Как водичка, Тэд?» — Когда он вынырнул, а все, о чем он мог тогда подумать, было: я умираю, вот здесь, прямо на солнце, с двумя моими лучшими дружками, после школьных занятий, и на дом ничего не задали, и по вечерней программе сегодня будет «Мистер Блэндинг строит Дом своей мечты», и мама говорила, что разрешит мне ужинать у телевизора, но я никогда не посмотрю этой передачи, потому что сейчас умру… Тому, что всего несколько секунд было так просто и легко, — обыкновенным вдоху-выдоху, — теперь мешал тугой комок в горле, который он не мог протолкнуть ни назад, ни вперед. Его сердце лежало в груди, как маленький холодный камень. Потом камень разбился, он глубоко и со свистом вдохнул, тело покрылось миллионом гусиных пупырышек, и он ответил Рэнди с неосознанным, но нарочито-хвастливым ржанием — единственным оружием маленьких мальчишек: «Вода классная! Не холодная! Прыгайте!» Лишь годы спустя ему пришло в голову, что он мог убить кого-то из них, а может, и обоих точно так же, как чуть не умер сам.

Так было и теперь; он находился точно в таком же общем ступоре. В армии есть словечко для чего-то похожего — в отрубе. Точно. Хорошее словечко. Когда дело доходит до терминологии, армия — на высоте. Вот он и сидел здесь — в полном глухом отрубе. Сидел на кресле, не в кресле, а на нем, подавшись вперед, с телефонной трубкой в руке, невидящим взором уставившись в телевизор. Он сознавал, что в дверном проеме появилась Лиз, она спрашивала его сначала, кто это был, а потом, что случилось, и все было точь-в-точь, как в тот день, на озере Дэвис, все точно так же: тугой, грязный комок в горле, который не идет ни вперед, ни назад, все связи между сердцем и мозгом оборваны — просим прощения за непредвиденную остановку, помощь будет оказана так быстро, как только возможно, а может, помощь и вовсе не подоспеет никогда, но в любом случае, пожалуйста, наслаждайтесь вашим пребыванием здесь, внизу, в красивом и живописном Финишвилле — месте, где сходятся все рельсы.

Потом это все разломалось, как разломалось в тот раз, и он сделал глубокий вдох. Сердце два раза торопливо стукнуло у него в груди, а затем перешло на свой обычный ритм… Хотя все еще учащенный. Очень учащенный.

Какой вопль. Господи Иисусе, Боже ты наш всемилостивый, какой вопль.

Лиз уже бежала через всю комнату к нему, но он заметил, что она вырвала у него из рук телефонную трубку, лишь когда увидел, как она кричит в нее: «Алло? Кто это?» Кричит снова и снова. Потом она услыхала щелчок обрыва связи и положила трубку на место.

— Мириам, — сумел он выдавить наконец, когда Лиз повернулась к нему. — Это была Мириам, и она кричала.

Я никогда никого не убивал, кроме как в книгах.

Воробьи летают.

Здесь, внизу, мы называем это — «дураков учат».

Здесь, внизу, мы называем это Финишвиллем.

Собираюсь слинять на север, старина. Ты должен сделать мне прикрышку, потому что я собираюсь слинять обратно на север. Хочу нарезать себе бифштекса.

— Мириам? Кричала? Мириам Коули? Тэд, что происходит?

— Это он, — сказал Тэд. — Наверно, я знал это с самого начала, а сегодня… сегодня днем… У меня был еще один.

— Еще один? Что? — Она сжала себе пальцами горло и сильно поцарапала его. — Еще один приступ? Транс?

— И то и другое, — сказал он. — Сперва снова воробьи. Я написал кучу ерунды на листке бумаги, пока был в отключке. Листок я выбросил, но там было ее имя, Лиз. Я написал имя Мириам в этот раз, когда отключился, и… — он замолк. Глаза у него стали раскрываться все шире и шире.

— Что? Что такое? Тэд? — она схватила его за руку и стала трясти. — В чем дело?

— У нее в гостиной висит программка, — произнес он и услышал собственный голос, как чей-то чужой, словно издалека — может быть, из переговорного устройства. — Программка мюзикла на Бродвее. Кэтс. Я заметил ее, когда мы последний раз там были. Кэтс «ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА». Я и это записал. Я написал это, потому что он был там, а значит, и я был там, часть меня… Часть меня видела все его глазами…

Он взглянул не нее. Взглянул своими расширенными глазами.

— Это не опухоль, Лиз. Во всяком случае не та, что у меня внутри.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь! — почти прокричала она.

— Я должен позвонить Рику, — пробормотал он. Часть его рассудка, казалось, отделилась от целого, двигалась сама по себе и переговаривалась сама с собой какими-то образами и грубыми символами. Так бывало иногда, когда он писал, но он не помнил, чтобы это случалось хоть раз в реальной жизни… А было писание реальной жизнью? — неожиданно спросил он себя. Нет, он так не думал. Скорее, перерывом, антрактом.

— Тэд, прошу тебя!

— Я должен предупредить Рика. Ему может грозить опасность.

— Тэд, ты просто не в себе!

Не в себе — конечно, он был не в себе. Но если он примется объяснять, это прозвучит еще нелепее и… пока он будет делиться своими страхами с женой, что, возможно, заставит ее лишь прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы заполнить все бланки на передачу имущества, Джордж Старк запросто преодолеет девять блоков в Манхэттене, отделяющих квартиру Рика от апартаментов его бывшей жены. В такси или за рулем украденной машины, а, черт, за рулем черного «торнадо» из его сна, Тэд в этом уже не сомневался… Если уж зашел так далеко по тропинке безумия, то почему бы не послать все кое-куда подальше и не пойти до конца? Сидит и покуривает, готовясь убить Рика, как убил Мириам…

Он убил ее?

Может, он просто ее напугал и оставил в шоке и слезах. А может, он только поранил ее… Это вполне вероятно. Что она сказала? Не давай ему снова резать меня, не давай этому снова резать меня. А на листке бумаги было написано порезы и… Там было и уничтожить?

Да. Было. Но ведь это имело отношение ко сну, правда? Это относилось к Финишвиллю, месту, где сходятся все рельсы… Так?

Он взмолился, чтобы это было так.

Он должен ей помочь, по крайней мере попытаться помочь, и он должен предупредить Рика. Но если он возьмет и просто позвонит Рику, свалится на него прямо с неба и скажет, чтобы тот был начеку, Рик захочет узнать, в чем причина.

В чем дело, Тэд? Что случилось? — спросит он.

А если он намекнет, что дело касается Мириам, если даже просто упомянет ее имя, Рик тут же сорвется и кинется к ней, потому что она все еще ему небезразлична. Он еще здорово печется о ней. И тогда он будет первым, кто найдет ее… может быть, разрезанную на куски (часть мозга Тэда пыталась спрятаться от этой мысли, от этого образа, но другая часть неумолимо заставляла его видеть Мириам, разрезанную, как кусок мяса на прилавке у мясника).

А может быть, Старк как раз на это и рассчитывает. Тупица Тэд посылает Рика прямо в ловушку. Тупица Тэд сам делает все за него.

Но разве я и так не делал все за него? Господи Боже, разве все дело не в псевдониме?

Он почувствовал, что его мозг опять застилает пеленой и он потихоньку отключается, как загнанная лошадь, уходит в отруб, но сейчас он не мог себе позволить такой роскоши, нет, сейчас он никак не мог себе этого позволить.

— Тэд… пожалуйста! Скажи мне, что происходит!

Он глубоко вздохнул и сжал ее руки в своих холодных ладонях.

— Это был тот же самый человек, который убил Хомера Гэмэша и Клаусона. Он был у Мириам. Он… угрожал ей. Я надеюсь, больше он ничего не сделал. Но… не знаю. Она кричала. А потом связь оборвалась.

— Ох, Тэд! О, Господи!

— Ни у кого из нас нет времени на истерики, — сказал он и подумал, что одному Богу известно, какая часть его хотела бы этого. — Иди наверх. Найди свою записную книжку. В моей нет ни телефона, ни адреса Мириам. Думаю, в твоей — есть.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что ты знал почти с самого начала?

— Лиз, сейчас на это нет времени. Найди свою записную книжку. Побыстрее. Давай!

Она колебалась.

— Она может быть ранена! Иди!

Она повернулась и выбежала из комнаты. Он услышал ее торопливые шаги вверх по лестнице и постарался снова сосредоточиться.

Не звони Рику. Если это на самом деле ловушка, Рику звонить нельзя.

Ладно… Хоть с этим ясно. Не так уж много, но хотя бы начало. Тогда — кому звонить?

В Полицейский департамент в Нью-Йорке? Нет, у них уйдет уйма времени на расспросы — прежде всего, откуда парень из Мэна знает о преступлении в Нью-Йорке. Нет, нью-йоркская полиция отпадает, туда тоже нельзя.

Пэнгборн.

Его мозг ухватился за эту мысль. Что, если позвонить Пэнгборну — первому? Придется в разговоре соблюдать крайнюю осторожность, во всяком случае пока. Решить, что ему сказать, а чего не говорить. О приступах, о щебете воробьев, о Старке — это может подождать. Сейчас самое главное — Мириам. Если Мириам ранена, но все еще жива, не стоит усложнять ситуацию какими-то подробностями, которые могут замедлить действия Пэнгборна. Он должен позвонить в полицию Нью-Йорка. Они станут задавать меньше вопросов и действовать быстрее, если получат весть от своего, пускай даже этот «свой» будет из Мэна. Но прежде всего Мириам. Господи, только бы она подошла к телефону.

Лиз, бледная, как в тот момент, когда она сумела, наконец, произвести на свет Уильяма и Уэнди, влетела в комнату со своей записной книжкой.

— Вот она, — тяжело дыша сказала Лиз.

Все будет в порядке, хотел было сказать он ей, но удержался. Он не хотел говорить ничего, что могло бы легко обернуться ложью, а… судя по крику Мириам, все было далеко не в порядке. И для кого-кого, а для Мириам все могло уже никогда не прийти в порядок.

Здесь какой-то человек, здесь плохой человек.

Тэд подумал о Джордже Старке и вздрогнул. Он действительно был очень плохим человеком. Тэду было это известно лучше, чем кому-либо другому. В конце концов, это он вытащил Джорджа Старка из-под земли… Разве нет?

— С нами все нормально, — сказал он Лиз и это по крайней мере было правдой. «Пока», — шепотом добавил голосок у него внутри. — Возьми себя в руки, детка, если сможешь. Задохнись ты или свались в обмороке на пол, Мириам ты этим не поможешь.

Она села, выпрямилась на стуле и уставилась на него, закусив нижнюю губу. Он начал набирать номер Мириам. Пальцы у него чуть дрожали, и вторую цифру он нажал дважды. Ты у нас просто герой, когда советуешь другим взять себя в руки, подумал он, сделал глубокий вдох, задержал дыхание, нажал на кнопку разрыва и начал набирать номер снова, заставляя себя не торопиться. Он нажал последнюю кнопку и услышал легкие щелчки, свидетельствующие о том, что номер набран.

Господи, пусть с ней все будет в порядке, а если что-то все-таки случилось и ты уже не можешь это изменить, пусть хотя бы она сможет подойти к телефону. Пожалуйста, мысленно молил он.

Но телефон не звонил. В трубке раздавались лишь короткие сигналы — «бип-бип-бип» — занятой линии. Может, там и вправду занято, может, она звонит Рику или в больницу. А может, трубка плохо лежит.

Впрочем, был и еще один вариант, подумал он, снова нажимая кнопку разрыва. Может быть, Старк выдернул телефонный шнур из сети. Или… он разрезал его.

(Не давай этому снова резать меня)

Разрезал его так же, как разрезал Мириам. Бритва, подумал Тэд, и дрожь прошла у него по спине. Это слово было среди фраз, которые он написал сегодня днем. Бритва.

Следующие полчаса или около того он провел с тем же ощущением нереальности происходящего, которое он испытал, когда Пэнгборн и двое патрульных штата появились у него на крыльце, чтобы арестовать за убийство, о котором он даже и не слышал. Не было ощущения личной угрозы — во всяком случае немедленной, — но было то же чувство, словно идешь через темную комнату и лица все время касаются нити легкой паутины, сначала раздражающие, а потом просто сводящие с ума нити, не бьющие по лицу, но улетающие, прежде чем успеешь их ухватить.

Он снова набрал номер Мириам и, услышав сигнал «занято», еще раз нажал кнопку разрыва и секунду колебался, не зная, звонить ли сначала Пэнгборну или оператору телефонной станции в Нью-Йорке, чтобы тот проверил номер Мириам. Есть у них способ определить на линии, просто ли снята трубка, как когда разговаривают, или связь оборвана по-другому? Он подумал, что есть, но главное ведь заключалось в том, что связь с Мириам оборвалась и теперь он не может ей дозвониться. Однако можно выяснить — Лиз могла бы это выяснить, — если бы у них дома было две линии, а не одна. Ну, почему бы не иметь двух линий? Это же тупость, не провести себе двух линий, так ведь?

Хотя все эти мысли заняли считанные секунды, ему показалось, прошло гораздо больше, и он ругнул себя за то, что разыгрывает тут Гамлета, когда Мириам Коули, быть может, истекает кровью в своей квартире. Герои книг, — по крайней мере книг Старка — никогда так не тянут время, никогда не раздумывают над чепухой, вроде того, почему у них нет второй телефонной линии на случай, если женщина в другом штате может истечь кровью. Людям из его книг никогда не приходится тянуть время, чтобы перевести дух, и они никогда так не цепенеют.

Мир был бы куда более прост и ясен, если бы все в нем вышли из популярных романов, подумал он. Люди в популярных романах всегда ухитряются мыслить последовательно, плавно кочуя из очередной главы в следующую.

Он набрал номер справочной в Мэне, и когда оператор сказал: «Назовите город, пожалуйста», — он замешкался, потому что Кастл-Рок был не городом, а городком, маленьким заштатным городишком, а потом подумал: это паника, Тэд. Полная паника. Ты должен справиться с ней. Ты не можешь дать Мириам умереть лишь от того, что ты паникуешь.

И у него, кажется, даже хватило времени на то, чтобы спросить, почему он не может позволить, чтобы это случилось, и ответить на вопрос: потому что он был единственным реальным персонажем, которого мог сам хоть как-то контролировать, а паника просто не входила в состав образа, созданного когда-то этим персонажем. Так во всяком случае он это себе представлял.

Здесь, внизу, мы называем это просто говном, Тэд. Здесь, внизу, мы называем это дураков…

— Сэр? — повторил оператор. — Пожалуйста, назовите город.

Ладно. Берем себя в руки.

Он сделал глубокий вдох, сосредоточился и сказал:

— Кастл-Сити. — Господи Боже, спохватился он, закрыл глаза и, не открывая их, произнес медленно и отчетливо. — Прошу прощения, оператор. Кастл-Рок. Мне нужен номер шерифа.

Раздался гудок, а потом автоматический голос стал диктовать номер. Тэд обнаружил, что у него нет ни карандаша, ни ручки. Автомат повторил номер дважды. Тэд изо всех сил постарался запомнить его, но номер мелькнул у него в мозгу и растворился в темноте, не оставив за собой и бледного следа.

— Если вы нуждаетесь в дальнейшей помощи, — продолжил автомат, — не вешайте трубку, оператор…

— Лиз, — взмолился он. — Ручку? Или хоть что-нибудь?..

В ее записной книжке торчала шариковая ручка «Bic», и она протянула ему ее. Оператор, оператор-человек снова взял трубку. Тэд сказал, что не успел записать номер. Девушка снова включила автомат, и тот опять продиктовал номер своим отдаленно напоминающим женский, скрипучим голосом. Тэд нацарапал номер на обложке книги, хотел было уже повесить трубку, но решил проверить себя и на всякий случай прослушать номер еще раз. При повторной диктовке обнаружилось, что он поменял местами две цифры. Да, паника его дошла до высшей отметки, это было яснее ясного.

Он нажал на кнопку разрыва и почувствовал, что весь вспотел.

— Спокойнее, Тэд.

— Ты не слышала ее голос, — мрачно сказал он и набрал номер шерифа.

Лишь после четвертого гудка скучающий голос янки произнес:

— Областное управление шерифа, Кастл. Говорит заместитель шерифа Риджвик. Чем могу помочь?

— Это Тэд Бюмонт. Я звоню из Ладлоу.

— Да? — без признаков узнавания. Без единого. А значит, нужны объяснения. А значит, опять паутинки. Имя Риджвика вызвало глухое звяканье колокольчика где-то в мозгу. Ну, конечно… Тот офицер, который расспрашивал миссис Арсенал и нашел тело Гэмэша. Господи, святой Иисусе, как же он мог найти старика, которого Тэд по их первоначальной версии убил, и не знать, кто такой Тэд.

— Шериф Пэнгборн приезжал сюда, чтобы… чтобы обсудить со мной убийство Хомера Гэмэша, мистер Риджвик. Я располагаю определенной информацией и мне очень нужно с ним поговорить прямо сейчас.

— Шерифа сейчас здесь нет, — сказал Риджвик, на которого, судя по его голосу, взволнованный голос Тэда не произвел никакого впечатления.

— Хорошо, а где он?

— Дома.

— Дайте мне, пожалуйста, его номер.

Далее последовало невероятное:

— Не знаю, стоит ли, мистер Бомон. Шериф — я имею в виду Алана — в последнее время не так уж часто бывал дома, а его жена скверно себя чувствует — у нее мигрень.

— Мне нужно с ним поговорить.

— Да-да, — успокаивающе произнес Риджвик, — мне ясно, что вы так полагаете. Может быть, так оно и есть, я хочу сказать, на самом деле. Знаете что, мистер Бомон, почему бы вам не рассказать об этом мне, а я уж решу, стоит ли…

— Он приезжал сюда, чтобы арестовать меня как убийцу Хомера Гэмэша, и потом произошло еще кое-что, и если вы не дадите мне сейчас его номер…

— Ох, мать честная! — выкрикнул Риджвик. Тэд услышал глухой стук и представил себе, как нога Риджвика слетела с его письменного стола — а скорее со стола Пэнгборна — и опустилась на пол, когда он выпрямился в кресле. — Не Бомон, а Бюмонт!

— Да и…

— Мать честная! Вот так номер! Шериф… Алан сказал, если вы позвоните, тут же связаться с ним!

— Хорошо, так теперь…

— Мать честная! Какой же я осел!

В душе целиком с ним согласный, Тэд сказал:

— Дайте мне, пожалуйста, его номер, — узнав о преимуществах, на которые не рассчитывал, он кое-как ухитрился не проорать, а более или менее спокойно произнести эту фразу.

— Конечно. Одну секунду. Ага… — последовала мучительная пауза. Всего несколько секунд, но Тэду казалось, за это время можно выстроить пирамиды. Выстроить и снова разрушить, И все это время жизнь Мириам, быть может, капля за каплей вытекает на ковер в гостиной, в пятистах милях отсюда. Может быть, это я ее убил, подумал он, просто тем, что решил позвонить Пэнгборну и нарвался на этого тупоголового кретина, вместо того чтобы сразу связаться с Полицейским департаментом в Нью-Йорке. Или набрать 911. Вот что мне надо было сделать — набрать 911 и выложить им все.

Впрочем, эта возможность казалась нереальной даже теперь. Как он полагал, все дело было в трансе и в тех словах, что он написал во время этого транса. Он не думал, что предвидел нападение на Мириам, но… Каким-то таинственным способом он стал свидетелем подготовки Старка к этому нападению. Призрачные крики тысяч птиц, казалось, возложили на него ответственность за все это безумие.

Но если Мириам умерла просто потому, что он запаниковал и не сообразил набрать 911, как он сможет снова посмотреть Рику в глаза?

Да хрен с ним, с этим. Как он сможет снова посмотреть на себя в зеркало?

Местный янки-идиот Риджвик снова был на проводе. Он продиктовал Тэду номер шерифа, так медленно выговаривая каждую цифру, что номер успел бы записать даже дебил, но… Как Тэда ни грызла и ни жгла жажда действий, он заставил заместителя шерифа повторить номер дважды — он все еще не мог оправится от того, как перепутал номер шерифского управления, а то, что случилось один раз, могло повториться.

— Хорошо, — сказал он наконец, — спасибо.

— Да, мистер Бюмонт? Был бы вам очень благодарен, если бы вы не стали упоминать о том, как я…

Без малейших угрызений совести Тэд повесил трубку и набрал номер, который дал ему Риджвик. Ну, разумеется, Пэнгборн не подойдет к телефону, в ночь паутинок на это нечего и надеяться. А тот, кто подойдет, скажет ему (после нескольких минут обязательной словесной шелухи), что шериф вышел за хлебом и пакетом молока. В Лаконию, штат Нью-Гемпшир, скорее всего, хотя Феникс тоже не исключен.

У него вырвался диковатый смешок, и Лиз, пораженная, уставилась на него.

— Тэд? С тобой все в порядке?

Он хотел было ответить, но на другом конце сняли трубку, и он просто сделал знак рукой. Подошел не Пэнгборн — тут интуиция Тэда не подвела, — а маленький мальчик, судя по голосу, лет десяти.

— Алло, вы звоните Пэнгборнам, — пропищал он. — Тодд Пэнгборн слушает.

— Привет, — сказал Тэд. До него дошло, что изо всех сил сжимает телефонную трубку, и он постарался расслабить пальцы. Они хрустнули, но не раздвинулись. — Меня зовут Тэд… — Пэнгборн, едва не произнес он. О Господи, вот это было бы здорово, ладно Тэд, ты уже дошел до ручки, тебе бы служить на таможне, — Бюмонт, — выдавил наконец он. — Шериф у себя?

«Нет, он решил съездить в Лоди, штат Калифорния, за пивом и пачкой сигарет,» — мелькнул в голове ответ.

Вместо этого детский голосок отдалился от телефонной трубки и прокричал: «Па-ап! К телефону!», — а затем последовал громкий треск, больно отдавшийся у Тэда в ухе.

Мгновением позже, О, хвала тебе, Боже, и Всем Святым, голос Алана Пэнгборна произнес:

— Алло?

Стоило послышаться этому голосу, как мозговая лихорадка Тэда мгновенно улетучилась.

— Шериф Пэнгборн, это Тэд Бюмонт. Одна женщина в Нью-Йорке, быть может, очень нуждается в помощи. Это имеет отношение к тому, о чем мы говорили в субботу вечером.

— Давайте, — четко сказал Алан, не добавив больше ни звука, и, Господи, что же за облегчение: Тэд почувствовал себя, как возвращающаяся в фокус картинка.

— Женщину зовут Мириам Коули, это бывшая жена моего агента, — машинально Тэд вспомнил, что всего минуту назад он наверняка бы сказал про Мириам: «Агент моей бывшей жены». — Она звонила сюда. Плакала, словно обезумевшая. Я сначала ее даже не узнал. Потом я услышал в ее комнате голос мужчины. Он велел ей сказать мне, кто она, и рассказать, что там происходит. Она сказала, что в ее квартире мужчина и что он грозит поранить ее… — Тэд сглотнул. — …Порезать. Тогда я узнал ее по голосу, но мужчина стал кричать, что если она не назовется, он отрежет ей голову. Это были его слова: «Делай, что я говорю, или я отрежу твою е…ю башку». Тогда она сказала, что это Мириам, и попросила меня… — Он снова сглотнул, в горле у него раздался явственный щелчок, как будто морзянкой передали букву «и». — Она просила меня не давать плохому человеку это сделать. Снова резать ее.

Лиз, сидящая напротив него, резко побелела. Не дай Бог ей упасть в обморок, подумал или помолился Тэд. Пожалуйста, не дай ей сейчас потерять сознание.

— Она кричала. Потом линия отключилась. Я думаю, он перерезал шнур или выдернул его из розетки. — Это была чушь. Он ничего не думал… Он знал. Шнур был перерезан опасной бритвой. — Я попытался дозвониться до нее, но…

— Какой у нее адрес?

Голос Пэнгборна звучал все так же четко и спокойно. Если бы не легкий оттенок быстрых команд в его фразах, могло показаться, что он просто болтает с приятелем. Я правильно сделал, что позвонил ему, подумал Тэд. Слава Богу, что есть люди, которые знают, что делают, или по крайней мере думают, что знают. Слава Богу, что есть люди, которые ведут себя, как персонажи из популярных романов. Если бы мне пришлось сейчас иметь дело с героем Сола Беллоу, думаю, я сошел бы с ума.

Тэд взглянул чуть ниже имени Мириам в записной книжке Лиз.

— Родная, это тройка или восьмерка?

— Восьмерка. — Голос ее звучал издалека.

— Хорошо. Сядь снова в кресло. И пригни голову к коленям.

— Мистер Бюмонт? Тэд?

— Прошу прощения. Моя жена очень расстроена. Выглядит так, будто вот-вот потеряет сознание.

— Ничего удивительного. Вы оба расстроены. Ситуация не радует. Но вы хорошо держитесь. Не расслабляйтесь, Тэд.

— Да. — Он с горечью сообразил, что если Лиз потеряет сознание, ему придется оставить ее лежать на полу без чувств, пока Пэнгборн не получит достаточно информации, чтобы начать действовать. Пожалуйста, не падай в обморок, подумал он снова и уткнулся в записную книжку. — Ее адрес — 109, Запад. 84-я улица.

— Номер телефона?

— Я не договорил… Телефон у нее не…

— Все равно мне нужен ее номер, Тэд.

— Да. Да, конечно, — сказал он, хотя понятия не имел зачем. — Простите, — он продиктовал номер.

— Как давно она звонила?

Несколько часов назад, подумал он и взглянул на часы над камином. Его первой мыслью после этого была: часы встали. Не могли не встать.

— Тэд?

— Я здесь, — произнес он ровным, казалось, принадлежавшем кому-то другому голосом. — Это было приблизительно шесть минут назад. Тогда моя связь с ней прервалась. Была оборвана.

— Хорошо. Мы потеряли немного времени. Если бы вы позвонили в нью-йоркскую полицию они держали бы вас на проводе втрое дольше. Я позвоню вам сразу, как только смогу, Тэд.

— Рик! — Вырвалось у него. — Когда будете говорить с полицией, скажите, что ее бывший муж может быть еще не в курсе. Если тот тип что-то… Ну, вы понимаете, что-то сделал с Мириам, Рик будет следующим по списку.

— Вы так уверены, что это тот самый парень, который разделался с Хомером и Клаусоном?

— Я уверен, — и дальше слова вырвались у него изо рта и полетели по проводам еще до того, как он сообразил, хотел ли он их произносить. — Думаю, я знаю, кто это.

После секундного замешательства Пэнгборн сказал:

— Ладно. Оставайтесь у телефона. Мне нужно будет поговорить с вами об этом, когда у нас будет время, — и отключился.

Тэд оглянулся на Лиз и увидел, что она склонилась набок сидя на стуле. Ее огромные глаза словно остекленели. Он встал, быстро подошел к ней, усадил ее прямо и легонько похлопал по щекам.

— Который их них? — глухим голосом спросила она, еще не вынырнув из серого тумана полуобморока. — Старк или Алексис Машина? Который, Тэд?

И после долгого, очень долгого молчания он сказал:

— Не думаю, что есть какая-то разница. Лиз, я заварю чай.

Он был уверен, что они станут говорить об этом. Как могли они этого избежать? Но они не стали. Они долго сидели молча в ожидании звонка Алана, поглядывая друг на друга поверх своих чашек. И чем дольше тянулись нескончаемые минуты ожидания, тем правильнее казалось Тэду, что они не разговаривают — не стоило ничего говорить, пока не позвонит Алан и не скажет, жива Мириам или мертва.

Допустим, думал он, наблюдая, как она, держа чашку обеими руками, подносит ее ко рту, — допустим, мы сидели бы здесь с книжками в руках (для постороннего глаза мы бы читали, может быть, так бы оно отчасти и было, но что бы мы делали на самом деле, так это сберегали тишину, как берегут ее, словно особое, замечательное вино, лишь родители очень маленьких детей, потому что ее у них так мало), и допустим еще, что, пока мы занимались бы этим, крышу пробил бы метеорит и, дымя и светясь, приземлился на ковре в комнате. Что, один из нас пошел бы на кухню, налил в ведро воды и потушил его, прежде чем он прожег ковер, а потом просто снова взялся за чтение? Нет… Мы бы стали говорить про это! Должны бы были. Как должны сейчас говорить об этом.

Может быть, они начнут после звонка Алана. Может быть, они станут говорить даже во время звонка — Лиз будет внимательно слушать, как Алан задает вопросы, а Тэд на них отвечает. Да, возможно, так их разговор и начнется. Ибо Тэду казалось, что Алан был катализатором. У Тэда даже подспудно возникало странное, темное ощущение, что все это начал Алан, хотя шериф лишь отвечал своими действиями на то, что уже до этого успел сделать Старк.

И так они сидели и ждали.

Он испытывал желание еще раз попробовать набрать номер Мириам, но не осмеливался — как раз в этот момент мог позвонить Алан и наткнуться на занятую линию. Он снова поймал себя на сожалении о том, что у них нет второй линии. Ладно, подумал он, теперь хоть жалей, хоть плюйся, толку все равно нет.

Рассудок и здравый смысл говорили ему, что не может там быть никакого Старка, бродящего, как какой-то жуткий раковый микроб в человечьем обличье, и убивающего людей. Как говаривал один деревенский простачок из «Она унижается, чтобы одержать победу» Оливера Голдсмита, — это было «совершенно безвероятно».

И все же он был, Тэд знал, что он есть, и Лиз тоже это знала. Он задался вопросом, поверит ли Алан, когда он ему скажет. Пожалуй, нет, пожалуй, парень просто вызовет симпатичных молодчиков в стерильных белых халатах. Потому что Джордж Старк никогда не существовал на свете, как не существовал и Алексис Машина — фантазия внутри фантазии. Оба они существовали не в большей степени, чем Джордж Элиот или Марк Твен, или Льюис Кэрролл, или Такер Кой, или Эдгар Бокс. Псевдоним — это всего лишь высшая форма выдуманного персонажа.

И все-таки Тэду трудно было поверить, что Алан Пэнгборн не поверит, даже если поначалу и не захочет поверить. Тэд сам не хотел, но не мог ничего поделать. Это было, извините за выражение, безжалостно правдоподобно.

— Почему он не звонит? — беспокойно спросила Лиз.

— Детка, прошло всего пять минут.

— Почти десять.

Он подавил сильное желание заорать на нее — это ведь не телевикторина, и Алану не начислялись лишние очки или ценные призы за звонок до девяти часов.

Не было никакого Старка, продолжала настаивать какая-то часть его сознания. Голос ее был рассудителен, но как-то странно бессилен, словно повторял не то, в чем был действительно убежден, а то, что просто выучил наизусть, словно попугай, которого научили твердить: «Красивая крошка» или «Полли хочет крекер!» Но все равно ведь это была правда, не так ли? Он что, всерьез решил поверить, что Старк вернулся из могилы, как монстр в фильме ужасов? Но это было бы дешевым трюком, потому что этого человека — или нечеловека — никогда не хоронили, единственная отметка о нем — надгробный камень из папье-маше, поставленный на свободном кусочке кладбища — такой же выдуманный, как все остальное в нем…

Как бы там ни было, это привело меня к последнему штриху… или аспекту… или как, черт бы его взял, вы захотите его назвать… Какой у вас размер обуви, мистер Бюмонт? — думал Тэд.

Он сидел в кресле ссутулившись, каким-то сумасшедшим образом почти подремывая, несмотря на все случившееся. Вдруг он так резко выпрямился, что едва не разлил чай. Следы ног. Пэнгборн что-то говорил о…

Что это за следы?

Не имеет значения. У нас даже снимков нет. Теперь мы вытащили почти все, и…

— Тэд? Что такое? — спросила Лиз.

Какие следы? Где? Конечно, в Кастл-Роке, иначе Алан о них бы не знал. Может, они были на Городском кладбище, где эта неврастеничка-фотографша сделала снимок, который так понравился ему и Лиз?

— Не очень славный малый, — пробормотал он.

— Тэд!

Тут раздался телефонный звонок, и они оба расплескали чай.

Рука Тэда потянулась к трубке, но… на мгновение застыла, повиснув над аппаратом.

Что если это он?

«Я еще не закончил с тобой, Тэд! Ты ведь не хочешь тягаться со мной, потому что, когда ты станешь тягаться со мной, ты потягаешься с лучшим».

Он заставил свою руку опуститься, взять трубку и поднести ее к уху.

— Алло?

— Тэд? — раздался голос Алана Пэнгборна. Неожиданно Тэд ощутил во всем теле странную размягченность, словно раньше оно было все стянуто тонкими проводками; которые лишь сейчас сняли.

— Да, — сказал он. Слово вырвалось с присвистом, как выдох. Он сделал глубокий вдох и спросил: — С Мириам все в порядке?

— Не знаю, — ответил Алан. — Я дал им ее адрес. Скоро мы все узнаем, хотя должен вас предупредить, что пятнадцать минут или полчаса вряд ли покажутся вам с женой такими уж скорыми сегодня.

— Да. Вряд ли.

— С ней все нормально? — спросила Лиз, Тэд прикрыл ладонью микрофон и объяснил, что Пэнгборн еще не в курсе. Лиз кивнула и уселась прямо, все еще очень бледная, но на вид уже поспокойнее, чем прежде. По крайней мере кто-то уже что-то делает, и вся ответственность висит не на них одних.

— Они также узнали адрес мистера Коули в телефонной компании…

— Эй! Они не станут…

— Тэд, они ничего не станут предпринимать, пока не выяснят, в каком состоянии женщина. Я рассказал им, что мы очутились в такой ситуации, где человек с психическими отклонениями, возможно, преследует людей, упомянутых в журнале «Пипл» в статье о псевдониме Старка. Я объяснил, какое отношение имеет к вам семья Коули — надеюсь, все передал верно. Я плохо разбираюсь в писательских делах, а в их агентах еще хуже. Но они понимают, что бывшему мужу этой дамы не стоит мчаться туда до их приезда.

— Спасибо. Алан, спасибо вам за все.

— Тэд, нью-йоркская полиция сейчас слишком занята, чтобы требовать дальнейших объяснений немедленно, но они непременно захотят все узнать позже. Я — тоже. Кто, по-вашему, этот тип?

— Вот об этом я не хочу говорить по телефону. Я бы приехал к вам, Алан, но не хочу сейчас оставлять жену и детей одних. Думаю, вы меня поймете. Вам придется приехать сюда.

— Я не могу этого сделать, — терпеливо стал объяснять Алан, — у меня полно работы, и потом…

— Алан, ваша жена больна?

— Сегодня она чувствует себя вполне нормально. Но заболел один из моих заместителей, и я должен дежурить за него. Обычное дело в маленьких городишках. Я как раз собирался уходить, когда вы позвонили. Тэд, послушайте, сейчас совсем не время для застенчивости. Вы должны сказать мне.

Он уже думал над этим. Почему-то он чувствовал странную убежденность в том, что Пэнгборн поверит в это, когда услышит. Но только не по телефону.

— Вы можете приехать сюда завтра?

— Нам так или иначе придется встретиться завтра, — сказал Алан. Голос его звучал ровно, однако весьма настойчиво. — Но то, что вам известно, нужно мне сегодня. Что касается меня, так тот факт, что ребята в Нью-Йорке потребуют объяснений, стоит на втором месте. Мне надо полоть свой огород. Здесь, в городе, полно людей, желающих видеть убийцу Хомера Гэмэша в наручниках и — побыстрее. Кстати, я — один из них. Поэтому не заставляйте меня спрашивать еще раз. Сейчас не так уж и поздно, я могу дозвониться окружному прокурору в Пенобскот и попросить его привлечь вас как главного свидетеля по делу об убийстве в округе Кастл. Ему уже известно от полиции штата, что вы — с алиби там или без — подозреваемый.

— Вы пойдете на это? — с удивлением и тревогой спросил Тэд.

— Пойду, если вы меня заставите, но я не думаю, что вы станете это делать.

В голове у Тэда, кажется, начало проясняться, во всяком случае он кое-как собрался с мыслями. На самом деле ни для нью-йоркской полиции, ни для Пэнгборна не имело никакого значения, был ли человек, которого они ищут, психопатом, воображающим себя Старком, или самим Старком… Так? Он был уверен, что так, как уверен был и в том, что как бы там ни было, а они все равно его не поймают.

— Я в общем уверен, что это психопат, как говорила моя жена, — сказал он Алану. Он сосредоточил взгляд на Лиз, стараясь подать ей знак, и, кажется, ему это удалось, потому что она еле заметно кивнула. — И это навело меня на странные мысли. Помните, вы упоминали при мне о следах?

— Да.

— Они были на Городском кладбище, так ведь?

— Как вы могли узнать? — в первый раз в голосе Алана прозвучала растерянность. — Этого я вам не говорил.

— Вы еще не прочли статью? Ту самую, в «Пипле»?

— Прочел.

— Это там, где женщина ставила фальшивое надгробье. Там, где был похоронен Джордж Старк.

В трубке последовало молчание, а потом:

— Твою мать…

— Вы поняли?

— Думаю, да, — сказал Алан. — Если этот парень думает, что он Старк, и если он псих, то в его идее начать действовать у могилы Старка есть определенный смысл, так? Эта женщина-фотограф в Нью-Йорке?

Тэд удивился.

— Да.

— Тогда ей тоже может грозить опасность?

— Да я… Ну, я вообще-то не думал об этом, но, наверно, может.

— Ее имя? Адрес?

— У меня нет ее адреса. — Она давала ему свою визитную карточку — видно, рассчитывая на его помощь с той книгой, которую она задумала, но он выбросил ее. Черт! Все, что он мог сообщить Алану, это лишь имя — Филлис Майерс.

— А тот парень, который написал статью?

— Майк Доналдсон.

— Он тоже в Нью-Йорке?

Тэд неожиданно сообразил, что не знает наверняка и немножко замешкался.

— Ну, я просто предположил, что они оба…

— Резонное предположение. Если офисы журнала находятся в Нью-Йорке, то они должны жить где-то поблизости, так?

— Может быть, но, если кто-то из них или оба… не состоят в штате…

— Давайте вернемся к тому фототрюку. Кладбище не указывалось как Городское — ни под фотографией, ни в самой статье — в этом я совершенно уверен. Мне пришлось распознавать его по фону, но я специально вникал во все детали.

— Да, — сказал Тэд, — оно не называлось.

— Первый выборный глава, Ден Китон, в любом случае настоял бы, чтобы кладбище не называлось — это стало бы непременным условием. Он очень осторожный малый. Всего боится и особенно — перевыборов. Могу допустить, что он разрешил снимать, но наверняка вычеркнул бы любое упоминание о названии кладбища на случай возможного вандализма… Кто-то станет разыскивать надгробье, ну, и тому подобное…

Тэд кивнул. В этом был резон.

— Значит, ваш психопат или знает вас, или родом отсюда, — продолжал Алан.

Тэд устыдился своего ранее сделанного предположения, будто шериф маленького округа в Мэне, где деревьев больше, чем людей, непременно окажется козлом. Этот козлом не был: он явно сужал круги вокруг всемирно известного романиста Таддеуса Бюмонта.

— Мы вынуждены предполагать это, во всяком случае пока, поскольку очевидно, что у него есть информация о нашем городке.

— Значит, следы, о которых вы говорили, все-таки были на Городском.

— Да, конечно, — почти рассеянно произнес Пэнгборн. — Что вы скрываете, Тэд?

— Вы о чем? — с беспокойством спросил Тэд.

— Давайте без уверток, идет? Мне нужно позвонить в Нью-Йорк насчет этих двух новых имен, а вам нужно пошевелить мозгами и сообразить, о каких еще именах мне следует знать. Издатели… Редакторы… Еще кто-то. Сейчас вы мне говорите, что парень, которого мы ищем, на самом деле думает, что он и есть Джордж Старк. В субботу мы развивали по этому поводу лишь теории, плавали вхолостую, а сегодня вы мне заявляете, что это непреложная истина. Дальше, мотивируя это, вы хватаетесь за следы. Или на вас накатило какое-то дедуктивное озарение, основанное на тех фактах, которые известны нам обоим, или вы знаете что-то, чего не знаю я. Естественно, что мне больше по душе второй вариант. Так что вперед. Вытаскивайте.

Но что у него имелось? Трансы в отключке и предшествующий им щебет тысяч воробьев? Слова, которые он мог написать на рукописи уже после того, как Алан Пэнгборн сказал ему, что те же слова были написаны на стене в квартире Фредерика Клаусона? Еще слова, написанные на клочке бумаги — разорванном и выброшенном в мусоросжигатель на факультете английского и математики? Сны, где страшный, невидимый человек водил его по собственному дому в Кастл-Роке, и все, до чего он дотрагивался, включая и собственную жену, рассыпалось в прах? Я могу назвать то, во что я верю, подумал он, истиной, известной сердцу, а не интуицией рассудка, но это все равно не доказательство, так ведь? Отпечатки пальцев и слюна заставляют предполагать нечто очень странное — это точно. Но такое?

Вряд ли.

— Алан, — медленно произнес он, — вы будете смеяться. Или нет… Беру свои слова назад, теперь я уже лучше вас знаю. Вы не будете смеяться, но… я очень сомневаюсь в том, что вы мне поверите. Я уже прошел такую стадию, и все равно это выбивает из седла: я действительно не думаю, что вы поверите мне.

Ответ Алана последовал тут же, тон — деловой, повелительный, не принимающий возражений:

— Попробуйте.

Тэд поколебался, взглянул на Лиз и отрицательно помотал головой.

— Завтра, — сказал он. — Когда мы сможем посмотреть друг другу в лицо. Тогда я попробую. А сегодня вы просто должны поверить мне на слово, что это не имеет значения, что все, что имеет хоть какую-то практическую ценность, я вам рассказал.

— Тэд, когда я говорил о приводе и задержании в качестве свидетеля, я не…

— Если вы должны это сделать, делайте. Никаких обид с моей стороны не будет. Но я не скажу ничего, кроме того, что уже сказал, пока не увижу вас, независимо от того, какое вы примете решение.

Долгое молчание на том конце. Потом — со вздохом:

— Ладно.

— Я хочу дать вам беглое описание человека, которого разыскивает полиция. Я не совсем уверен, что оно точное, но, полагаю, довольно близкое. Во всяком случае достаточно близкое, чтобы дать его ребятам из полиции в Нью-Йорке. У вас есть карандаш под рукой?

— Да. Давайте.

Тэд закрыл глаза, которыми Господь одарил его лицо, и открыл тот, что Господь дал его разуму, — глаз, которым он постоянно видел даже то, на что не хотел смотреть. Когда люди, читавшие его книги, впервые встречались с ним, они всегда испытывали разочарование. Они пытались скрыть это от него, но у них не получалось. Он не обижался на них, потому что понимал, что им приходилось ощущать… По крайней мере часть этого. Если им нравились его вещи (а некоторые даже заявляли, что любят их), они заранее представляли себе его как родного брата самого Господа Бога. А вместо Господа Бога перед их взорами оказывался начинающий лысеть тип, шести футов и одного дюйма ростом, в очках и с дурной привычкой натыкаться на все предметы. Они видели перед собой мужчину с вполне заурядным волосяным покровом и двумя отверстиями в носу — точь-в-точь, как у них самих.

Чего они никак не могли увидеть, так это третьего глаза внутри его черепной коробки. Этот глаз, тускло мерцающий в темной его половине, на той стороне, что всегда была в тени… Это было подобно Богу, и он был рад тому, что они не могли его видеть. Если бы могли, он полагал, многие из них попытались бы украсть его. Да, украсть, даже если бы для этого нужно было вырезать его из плоти тупым ножом.

Уставившись во тьму, он сосредоточился на своем собственном образе Джорджа Старка — настоящего Джорджа Старка, который не имел ничего общего с фотомоделью, рекламирующей мужские пиджаки. Он искал человека — тень, беззвучно выросшую за годы; он нашел его и стал показывать Алану Пэнгборну.

— Довольно высокий, — начал он, — во всяком случае выше меня. Шесть и три, может быть, в туфлях — шесть и четыре. Волосы светлые, аккуратно и коротко стриженные. Глаза голубые. Дальнее зрение — великолепное. Для близкого пять лет назад начал носить очки — в основном, когда читает или пишет. Выделяется не благодаря своему росту, а благодаря ширине. Он не толст, но чрезвычайно широк. Размер шеи, наверно, восемнадцать с половиной, может быть, девятнадцать. Алан, он примерно моего возраста, но в отличие от меня ничуть не полинял и даже не думает полнеть. Он силен. Так выглядел бы Шварцнеггер, если бы немного спустил мышцы. Он следит за весом. Может так напрячь бицепс, что порвет рукав рубашки, но это — не просто гора мышц.

Он родился в Нью-Гемпшире, а после развода своих родителей переехал с матерью в Оксфорд. Миссисипи, где она выросла. Большую часть жизни он провел там. В молодые годы у него был такой акцент, словно он приехал из Догпетча. В колледже многие смеялись над его акцентом — не открыто, разумеется, открыто над таким парнем смеяться не станешь, — и он потратил много сил, чтобы избавиться от него. Полагаю, теперь акцент в его речи можно услышать, лишь когда он по-настоящему распсихуется, а, на мой взгляд, люди, заставившие его распсиховаться, часто уже не способны давать потом свидетельские показания. У него короткий запал. Он агрессивен. Склонен к насилию. Опасен. По сути дела он активный психопат.

— Какого чер… — начал было Пэнгборн, но Тэд не дал ему продолжить.

— У него сильный загар, а поскольку блондины обычно так хорошо не загорают, это может быть важным признаком при опознании. Большие ноги и руки, плотная шея, широкие плечи. Лицо… Похоже, сделано кем-то одаренным, но… как бы вырублено в спешке из очень твердого камня.

И последнее: он может водить черный «торнадо». Не знаю, какого года выпуска. Во всяком случае модель — одна из старых, у которых полно ржавчины под капотом. Черный. Номера могут быть из Миссисипи, но он, наверно, поменял их, — Тэд помолчал, а потом добавил: — На заднем бампере наклейка. На ней написано: «КЛАССНЫЙ СУКИН СЫН».

Он открыл глаза.

Лиз уставилась на него, лицо у нее было белое, как бумага.

На другом конце линии молчали.

— Алан? Вы не…

— Одну секунду, я записываю. — Еще одна пауза, покороче. — Ладно, — наконец сказал Пэнгборн, — я усек. Все это вы могли сказать, а кто этот тип, как вы с ним связаны и откуда его знаете — сказать не можете?

— Я не знаю, но я попытаюсь. Завтра. Так или иначе, его имя никому сегодня не поможет, потому что он пользуется другим.

— Джордж Старк.

— Ну, может он уже так свихнулся, что называет себя Алексисом Машиной, но я сомневаюсь в этом. Да, я думаю, Старк, — он попытался подмигнуть Лиз. Не то, чтобы он в самом деле полагал, что настроение можно поднять подмигиванием или еще чем-нибудь в этом роде, и все же он попытался. Но в результате лишь моргнул обоими глазами, как сонный филин.

— И у меня нет способа убедить вас продолжить разговор сейчас? Сегодня?

— Нет. У вас его нет. Извините, но это так.

— Хорошо. Я свяжусь с вами, как только смогу, — и он повесил трубку, повесил резко, без всяких «спасибо» и «до свидания». Раздумывая над этим, Тэд пришел к выводу, что он и впрямь не заслужил «до свидания».

Он тоже повесил трубку и подошел к жене, которая сидела как статуя и не отрывала от него глаз. Он сжал ее ладони — очень холодные — и сказал:

— Все будет нормально, Лиз. Я клянусь тебе.

— Ты расскажешь ему про трансы завтра? И про щебет птиц? Как ты слышал его, когда был мальчишкой и что это тогда означало? Про то, что ты написал?

— Я расскажу ему обо всем, — сказал Тэд. — А что он сочтет нужным передавать другим… — Он пожал плечами, — это ему решать.

— Так много, — произнесла она слабым голосом, по-прежнему не отрывая от него глаз, словно была просто не в силах этого сделать, — Тэд, ты знаешь так много о нем… Откуда?

Все, что он мог, это опуститься рядом с ней на колени и сжимать ее холодные ладони. Откуда он мог так много знать? Все время люди задавали ему этот вопрос. Они облекали его в разные слова — как ты это придумал? Как ты сумел выразить это словами? Как ты об этом вспомнил? Как ты мог это видеть?… Но всегда все упиралось в одно и то же: откуда ты знаешь?

Он не знал, откуда он знает.

Он просто знал — и все.

— Так много, — повторила она таким голосом, словно никак не могла освободиться от тяжелых оков дурного сна. Потом они оба молчали. Он ожидал, что близнецам передастся горе родителей и они проснутся и станут плакать, но тишину нарушало лишь мерное тиканье часов. Он устроился поудобнее на полу, возле ее кресла и не выпускал из ладоней ее руки, надеясь согреть их. Через пятнадцать минут, когда зазвонил телефон, они все еще были холодными как лед.

Алан Пэнгборн говорил ровным, рассудительным тоном. Рик Коули находился в своей квартире в безопасности под охраной полиции. Вскоре он отправится к своей бывшей жене, которая теперь останется таковой навсегда; примирению, о котором они оба время от времени говорили, как о вполне возможном и приемлемом событии, уже никогда не суждено свершиться. Мириам была мертва. Рик должен будет участвовать в формальном опознании в Манхэттенском морге на Первой авеню. Тэд не ожидал сегодня звонка от Рика и не пытался дозвониться ему сам: о связи Тэда с убийством Мириам Коули Рику не сообщали «вплоть до дальнейшего развития событий».

Местопребывание Филлис Майерс установлено, и она тоже взята под охрану полиции. Майк Доналдсон оказался орешком покрепче, но они рассчитывали отыскать его и тоже взять под охрану не позднее полуночи.

— Как ее убили? — спросил Тэд, хорошо зная ответ. Но иногда приходится спрашивать, Бог его знает зачем.

— Перерезано горло, — с намеренной, как показалось Тэду, резкостью сказал Алан и, помолчав, добавил: — Все еще уверены, что ничего не хотите мне сообщить?

— Утром. Когда сможем взглянуть друг на друга.

— Ладно. Ничего ведь нет страшного в том, что я спросил — так, на всякий случай?

— Нет. Ничего страшного.

— Нью-йоркской полицией объявлен розыск человека по имени Джордж Старк с внешностью согласно вашему описанию.

— Хорошо. — Он действительно так подумал, хотя это, наверно, было бесполезно. Они почти наверняка не найдут его, если он сам не захочет, чтобы его нашли, а если кто и найдет, то, подумал Тэд, горько пожалеет.

— Девять часов, — сказал Пэнгборн. — И никаких фокусов, Тэд. Вы должны быть дома.

— Можете быть уверены.

Лиз приняла транквилизатор и в конце концов уснула. Тэд барахтался в слабой полудреме, а в четверть четвертого встал и пошел в ванную. Когда он стоял над унитазом, ему почудилось, что он слышит воробьиное чириканье. Он напрягся и стал вслушиваться. Звук не усиливался и не исчезал, и через несколько секунд он сообразил, что это всего лишь сверчки.

Он выглянул из окна и увидел полицейскую машину, припаркованную напротив дома через дорогу — с потушенными фарами и выключенным двигателем. Он мог бы решить, что в ней никого нет, если бы не светящийся, мигающий кончик горящей сигареты. Кажется, он, Лиз и близняшки тоже взяты полицией под охрану.

Или это полицейское наблюдение, подумал он и снова лег в постель.

Как бы оно там ни называлось, но это, кажется, принесло некоторое успокоение. Он уснул и проснулся в восемь, без всяких воспоминаний о дурных снах. Но, конечно, настоящие дурные сны еще не кончились. Еще жили. Где-то.

XIV. Дураков учат

Парень с нелепо торчащими кошачьими усиками оказался куда проворнее, чем предполагал Старк.

Старк поджидал Майка Доналдсона на площадке девятого этажа, в доме, где тот жил, прямо за углом от двери в его квартиру. Все было бы проще, если бы Старк сумел проникнуть в квартиру первым, как ему удалось с той сукой, но ему было достаточно разок взглянуть на дверь, чтобы убедиться в том, что замки здесь, в отличие от той, вставлял не Санта Клаус. И все равно, все должно было быть в порядке. Уже поздно, и все кролики в садке должны мирно спать и видеть сны про клевер. Сам Доналдсон наверняка будет вялым и поднабравшимся — когда возвращаешься домой без четверти час, то идешь не из публичной читальни.

Доналдсон и впрямь казался изрядно подвыпившим, но ни вялым, ни медлительным он не был.

Старк вышел из-за угла и взмахнул бритвой. Он рассчитывал быстро и точно ослепить парня, пока тот возился с ключами. Потом, не успеет Доналдсон поднять ор, он вскроет ему глотку и вместе с артерией перережет голосовые связки.

Старк не старался двигаться бесшумно. Он хотел, чтобы Доналдсон услышал его, хотел, чтобы тот посмотрел на него. Это упростит дело.

Сначала Доналдсон делал все, как Старк и рассчитывал. Старк коротким и точным движением полоснул его по лицу. Но Доналдсон ухитрился чуть пригнуться — совсем немного, но для намерения Старка чересчур. Вместо глаз лезвие бритвы до самой кости рассекло лоб.

Кусок кожи навис над бровями, как отклеившаяся полоска обоев.

— Помогите! — проблеял Доналдсон придушенным, овечьим голоском. Старк двинулся вперед, держа перед своими собственными глазами опасную бритву с торчащим вверх лезвием, как матадор, салютующий быку перед первой корридой. Ладно, не каждый раз все идет как по писаному. Он не ослепил стукача, но кровь лилась у того из пореза на лбу ручьями, и все, на что малютка-Доналдсон будет пялиться, он увидит сквозь плотную красную пелену.

Он полоснул Доналдсона бритвой по горлу, но ублюдок дернул головой назад почти так же быстро, как отдергивается после укуса гремучая змея — скорость просто потрясающая. Старк поймал себя на том, что слегка восхищается парнем — с усиками он там, с кошачьими, или без.

Лезвие достало лишь воздух в четверти дюйма от горла парня, и он снова возопил о помощи. Кролики, которые никогда крепко не спят в этом городе, в этом старом, червивом Большом Яблоке, вот-вот проснутся. Старк переменил позицию, снова убрал назад бритву, одновременно встав на цыпочки и бросив все тело вперед. Это исполненное грации балетное па должно было все закончить. Но каким-то образом Доналдсон ухитрился закрыть горло ладонью; вместо того чтобы убить его, Старк нанес ему лишь несколько длинных, узких ран, которые полицейские патологоанатомы назовут защитными порезами. Доналдсон выставил вперед ладонь, и бритва прошлась по основанию всех четырех пальцев. На третьем он носил тяжелое кольцо, поэтому третий остался целехонек. Раздался короткий скрежет, звук «дриннньк», когда лезвие напоролось на металл и прошлось по нему, оставив малюсенькую царапину на сплаве золота. Три остальных пальца бритва поранила глубоко, вонзившись в плоть, как горячий нож в масло. Пальцы с перерезанными сухожилиями сразу обмякли, как сонные куклы, оставив стоять торчком лишь окольцованный, словно объятый ужасом и страхом Доналдсон забыл, каким пальцем пользуешься, когда хочешь кому-то «сделать козу».

На сей раз, когда Доналдсон раскрыл рот, он уже взвыл как следует, и Старк понял, что выбраться отсюда никем не замеченным и не услышанным ему не удастся — об этом можно забыть. У него были все основания рассчитывать на это, поскольку ему не нужно было заставлять Доналдсона никому звонить, но — так уж случилось. Начав мокрое дело, его уже не бросишь, его нужно доводить до Конца — или до конца дела, или до твоего собственного.

Старку это начало надоедать. Они продвинулись по коридору почти до двери в соседнюю квартиру. Он легонько встряхнул бритву, чтобы очистить лезвие, и капли забрызгали кремовую поверхность стены. На дальнем конце площадки приоткрылась дверь и из нее высунулась сонно-взлохмаченная голова и плечи мужчины в голубой пижамной рубахе.

— Что тут происходит? — крикнул он сиплым голосом, явно говорящим, что пускай тут хоть сам папа римский, а вечеринку надо заканчивать.

— Убийство, — небрежно сказал Старк и на мгновение перевел взгляд с окровавленного, подвывающего человечка перед собой на того, кто высунулся из двери. Позже этот человек расскажет полиции, что глаза нападавшего были голубыми. Ярко-голубыми. И совершенно безумными. — Хочешь поучаствовать?

Дверь захлопнулась так быстро, словно никогда не раскрывалась.

Как ни коротко было то мгновение, когда Старк отвел от него взгляд, Доналдсон — раненый и охваченный ужасом — уловил в нем свой шанс. И использовал его. Маленький ублюдок был и впрямь скор. Восхищение Старка росло. Быстрота реакций и инстинкт самосохранения у малыша вызывали уважение, почти перевешивавшее чувство досады.

Бросься он вперед и сцепись со Старком, и, пожалуй, сумел бы не просто вызвать у того досаду, а создать что-то близкое к серьезному осложнению. Вместо этого Доналдсон повернулся и побежал.

Реакция понятная, но — ошибочная.

Старк ринулся за ним, мягко ступая огромными ботинками по ковру, и полоснул его сзади по шее, не сомневаясь, что это уж точно положит всему конец.

Но за ничтожную долю секунды до того, как бритва Должна была оказаться «дома», Доналдсон дернул головой вперед и ухитрился как-то втянуть ее в плечи — словно черепаха в свой панцирь. Старк начал думать, что Доналдсон просто телепат. На сей раз то, что должно было быть смертельным ударом, просто слегка отделило скальп от черепа у его основания. Крови много, но далеко не смертельно.

Это раздражало, сводило с ума и… было почти смешно.

Доналдсон несся по коридору, виляя из стороны в сторону, порой даже отталкиваясь от стен, как шарик в игровом автомате, застревающий на определенных участках, дающих игроку 100 000 очков, право на бесплатную игру или еще какую-то хреновину. Несясь по коридору, он продолжал орать. Кровавый шлейф тянулся за ним во ковру. Один раз он оставил на стене кровавый отпечаток ладони — отметину своих достижений. Но он все так и не умирал, продолжая нестись по коридору.

Ни одна дверь больше не распахнулась, но Старк знал, что в эти минуты по меньшей мере в полудюжине квартир полдюжины пальцев набирают (или уже набрали) 911 на полудюжине телефонных аппаратов.

Доналдсон очертя голову несся к лифтам.

Не разозленный, не испуганный, а лишь жутко раздраженный, Старк бежал следом. Неожиданно он рявкнул:

— Да постой же ты и веди себя нормально!

Непрекращающийся вопль Доналдсона о помощи сорвался на бессмысленный визг. Он попытался оглядеться. Одна нога зацепилась за другую, и он рухнул в десяти футах от небольшого холла перед лифтами. Как с удовольствием отметил для себя Старк, даже самые прыткие парни в конце концов растеряют все свои удачные мысли, если их порезать как следует.

Доналдсон поднялся на колени. Он явно намеревался доползти до лифтов, раз ноги ему отказали. Он повернул назад свою кровавую маску, чтобы посмотреть, где его преследователь, и Старк врезал ему ногой по вымокшему в крови носу. На нем были коричневые мокасины, и он врезал паразиту изо всей силы — руки опущены по бокам, тело чуть откинуто назад, чтобы сохранить равновесие, левая нога входит в контакт с целью, а потом взметается на высоту его собственного лба. Тому, кто видел когда-нибудь футбольный матч, это сразу напомнило бы об очень хорошем, очень сильном пенальти.

Голова Доналдсона дернулась назад и вмазалась в стену с такой силой, что оставила там полукруглую вмятину, по форме соответствующую черепу, а потом отскочила обратно.

— Все-таки отключил тебе батарейки, да? — пробормотал Старк и услышал, как позади него отворилась дверь. Он обернулся и увидел растрепанную черноволосую женщину с огромными темными глазами, которая высунулась из квартиры и уставилась в коридор.

— А ну, скройся, сука! — заорал он.

Дверь захлопнулась, словно была на пружине.

Он нагнулся, схватил Доналдсона за сальные грязные волосы, откинул его голову назад и перерезал ему горло. Наверно, Доналдсон был мертв еще до того, как его голова соприкоснулась со стеной, и уж точно — после этого, но действовать лучше наверняка. А кроме того: если уж начал резать, то и заканчивай.

Он быстро отступил назад, но Доналдсон не выбросил фонтан, как та баба. Его насос или уже выключился, или был на последнем издыхании. Старк быстро пошел к лифтам, на ходу закрывая бритву и засовывая ее в карман.

Мягко звякнула подъезжающая кабина.

Это мог быть жилец: час ночи — еще не так поздно в большом городе, даже для понедельника. Тем не менее Старк быстро двинулся к огромному цветочному горшку с растущим в нем деревом, который стоял в углу холла перед лифтами, рядом с совершенно бесполезной и непрезентабельной картиной. Он встал за деревом. Все его инстинкты-радары громко пищали, возвещая тревогу. Теоретически кто-то мог возвращаться с послеуикэндовской дискотечной лихорадки или затяжного делового ужина, но он не надеялся ни на первое, ни на второе. Он полагал, что это полиция. На самом деле он это знал.

Что это — случайно оказавшаяся поблизости патрульная машина, когда кто-то из жильцов позвонил и сказал, что на площадке кого-то убивают? Возможно, но Старк сомневался. Скорее похоже, что Бюмонт пошевелил мозгами: сестренку обнаружили, и это прибыла полицейская охрана Доналдсона. Лучше поздно, чем никогда.

Он медленно скользнул вниз по стене, прижимаясь к ней спиной; его спортивная куртка с пятнами крови проехалась по стене с мягким шелестом. Ему не удалось спрятаться полностью, как ушедшей на глубину перископа подводной лодке, растение не могло заслонить его целиком. Стоит им обернуться, и они увидят его. Однако Старк готов был поручится, что их внимание будет приковано к выходу — во всяком случае на несколько секунд, а этого вполне достаточно.

Широкие переплетающиеся листья растения отбрасывали причудливые тени на его лицо. Старк выглядывал из-за них как голубоглазый тигр.

Двери лифта раскрылись. Послышалось приглушенное восклицание — вспомнили какого-то там святого, — и двое легавых в форме выскочили из лифта. За ними проследовал черный малый в потертых джинсах и больших старых сникерсах на липучках. Еще на нем была рубашка-безрукавка с надписью спереди «СОБСТВЕННОСТЬ НЬЮ-ЙОРКСКИХ ЯНКИ» и темные очки в пол-лица сутенерского фасона, и если он не был детективом, то Старк был Джорджем из В-рот-их-мать Джунглей. Когда они маскируются, то всегда с перебором… А потом делают вид, что это — нарочно, словно сами знают, что перегибают палку, но просто ничего с этим не могут поделать. Значит, это была — или во всяком случае должна была быть — охрана Доналдсона. Детектив оказаться в проезжавшей мимо патрульной машине никак не мог — это было бы уж слишком даже для полной невезухи. Парень прибыл с охранниками, чтобы сначала допросить Доналдсона, а потом понянчить его.

Извините, ребята, подумал Старк, нянчить этого пидора вам уже не придется. Он поднялся на ноги и вышел из-за горшка. Ни один листок не шелохнулся. Ноги бесшумно ступали по ковру. Он прошел меньше чем в трех футах за спиной у нагнувшегося детектива, вытаскивающего револьвер 32-го калибра, прикрепленный резинкой к голени под штаниной. Старк легко мог угостить его красивым пинком под зад, если бы захотел.

Он проскользнул в открытый лифт за долю секунды до того, как двери начали сдвигаться. Один из легавых в форме краем глаза уловил тень какого-то движения — может, двери, а может, самого Старка, но теперь это не имело никакого значения, — и вскинул голову от распростертого тела Доналдсона.

— Эй…

Старк поднял руку и церемонно помахал легашу пальцами. Пока-пока. И сомкнувшиеся двери отрезали его от холла и коридора.

Холл первого этажа был пуст, если не считать швейцара, валявшегося без сознания под столом. Старк вышел, свернул за угол, сел в угнанный автомобиль и уехал.

Филлис Майерс жила в одном из недавно выстроенных многоквартирных домов в Западной стороне Манхэттена. Ее полицейская охрана (в сопровождении детектива в тренировочных штанах «Найк», майке с отпоротыми рукавами и в темных очках сутенерского фасона) прибыла на место в половине десятого вечера 6 июня и застала хозяйку в крайнем раздражении от сорвавшегося свидания. Сначала она и впрямь здорово злилась, но, услышав, что кто-то, вообразивший себя Джорджем Старком, может попытаться ее убить, явно повеселела. Она отвечала на вопросы детектива по поводу интервью с Тэдом Бюмонтом, которое называла «раскручиванием Бюмонта», одновременно заряжая три фотокамеры новой пленкой и навинчивая на них дюжины две дополнительных линз. Когда детектив осведомился, чем она занимается, она подмигнула ему и сказала:

— Я верю в девиз бойскаутов. Всегда готова. Кто знает, может, и впрямь что-то случится.

После этой беседы, уже за входной дверью один из полицейских в форме спросил у детектива:

— Она и вправду рассчитывает снимать?

— Конечно, — ответил тот. — Ее беда в том, что она думает, будто никто, кроме нее, думать не умеет. Для нее весь мир — одна большая площадка, ждущая, чтобы ее засняли. У вас тут за дверью сидит обыкновенная пустоголовая сучка, которая уверена, что всегда будет стоять с нужной стороны объектива.

Сейчас была половина четвертого утра 7 июня, и детектив давным-давно ушел. Где-то часа два назад двое полицейских, выделенных для охраны Филлис Майерс, получили по рации известие об убийстве Доналдсона. Им посоветовали быть особо бдительными и соблюдать чрезвычайную осторожность, поскольку психопат, с которым они имели дело, уже доказал свою исключительную кровожадность и потрясающую проворность.

— Осторожный — моя детская кличка, — сказал первый полицейский.

— Какое совпадение, — заметил второй, — а моя — Чрезвычайный.

Они были напарниками уже больше года и неплохо сработались. Сейчас они переглянулись с ухмылкой — а почему бы и нет? Их было двое — вооруженных, одетых по форме членов лучшей бригады в старом, червивом Большом Яблоке; они стояли на хорошо освещенной и проветренной площадке двадцать шестого этажа нового многоквартирного дома — а может, это кондоминиум, или как там, мать его, а, впрочем, кто будет разбираться — ведь когда офицеры Осторожный и Чрезвычайный были мальчишками, ни один заика не мог выговорить «кондоминиум» — и никто не мог ни подползти к ним, ни обрушиться на них с потолка, ни уложить волшебным Узи, у которого никогда не кончаются патроны и не бывает осечек. Это была реальная жизнь, а не роман о 87-м полицейском участке и не фильм «Рембо», а реальная жизнь сегодня ночью заключалась в небольшом спецзадании — куда легче, чем кататься по округе в патрульной машине, растаскивать драки сначала в барах, пока те не закроются, а потом до рассвета в засранных подъездах, где подвыпившие мужья и подвыпившие жены дружно решают выяснить отношения. Хорошо, если бы реальная жизнь жаркими городскими ночами всегда подкидывала роли Чрезвычайному и Осторожному лестничные площадки с кондиционированным воздухом. Так они во всяком случае полагали.

Когда в своих размышлениях они пришли к этому выводу, двери лифта раскрылись и из кабины в коридор ступил пораненный слепой мужчина.

Он был высок, очень широкоплеч, лет сорока с виду.

На нем была разорванная спортивная куртка и не очень подходящие к ней, но довольно приличные брюки. Первый полицейский, Осторожный, успел подумать, что у того зрячего, который подбирал одежду слепому, должен быть неплохой вкус. На слепом были большие черные очки, сползшие на кончик носа, потому что одна из дужек была оторвана; они отнюдь не походили на сутенерские, скорее смахивали на те, что носил Клод Рэйнс в «Человеке-невидимке».

Обе руки слепой выставил вперед. Левая, которой он размахивал во все стороны, была пуста, а правой он сжимал грязную белую трость с резиновой ручкой от велосипедного руля. Обе руки были в запекшейся крови. Темные пятна засохшей крови были и на его спортивной куртке. Если бы двое полицейских, посланные охранять Филлис Майерс, были действительно «чрезвычайно осторожны», все это могло бы показаться им довольно странным. Слепой бубнил о чем-то, что случилось с ним прямо сейчас; судя по его виду, что-то с ним и вправду случилось и что-то не очень приятное, но кровь на его коже и одежде уже успела стать коричневой. Это свидетельствовало о том, что с тех пор, как она пролилась, уже прошло какое-то время, и офицеры, приверженные доктрине «чрезвычайной осторожности», могли бы обратить внимание на такой пустяк. У таких офицеров даже замаячил бы в мозгу красный сигнал.

Впрочем, может быть, и нет. Все случилось слишком быстро, а когда что-то случается достаточно быстро, уже не имеет значения, чрезвычайно ли вы осторожны или чрезвычайно безалаберны — приходится просто плыть по течению.

Мгновением раньше они стояли возле двери этой дамочки Майерс, веселясь, как ребятишки в тот день, когда отменили занятия в школе из-за прорвавшейся батареи, а секундой позже перед ними возник этот окровавленный слепой, размахивающий своей грязной белой тростью. Не было времени на раздумья, а уж тем более на анализ.

— По-ли-и-ция-я! — закричал слепой еще до того, как двери лифта полностью открылись. — Швейцар сказал, что полиция на двадцать шестом! По-ли-и-ция-я! Вы здесь?

Вот он прошел вперед по коридору, размахивая тростью из стороны в сторону и вот она — хрясть! — ударила в левую стену, потом — вжик! — просвистела в другую сторону и — хрясть! — ударила в правую, и все, кто уже заснул на этом проклятом этаже, скоро проснутся.

Даже не взглянув друг на друга, Чрезвычайный и Осторожный двинулись навстречу слепому.

— По-ли-и-ция-я! По…

— Сэр! — рявкнул Чрезвычайный. — Постойте! Вы сейчас упа…

Слепой дернул головой в направлении голоса, но не остановился. Он продолжал двигаться вперед, размахивая пустой рукой и грязной белой тростью, отчасти похожий на Леонарда Бернстайна, пытающегося собрать после перекура Нью-Йоркский филармонический оркестр.

— По-ли-и-ция! Они убили мою собаку! Они убили Дэйзи! По-ли-ци-и-я!

— Сэр…

Осторожный потянулся к шатающемуся слепому. Шатающийся слепой сунул пустую руку в левый карман спортивной куртки и достал оттуда не два пригласительных билета на благотворительный балл для слепых, а револьвер 45-го калибра. Он направил его на Осторожного и дважды нажал на спуск. В маленьком пространстве коридора выстрелы произвели оглушительный грохот. Все затянуло голубоватым дымом. Осторожный получил две пули почти в упор. Он рухнул на пол с развороченной грудью, китель у него обуглился и слегка дымился.

Чрезвычайный тупо уставился на слепого, направившего на него револьвер.

— Господи, пожалуйста, не надо, — произнес он таким слабым голосом, словно из него выпустили весь воздух. Слепой выстрелил еще дважды. Для слепого он стрелял прекрасно. Чрезвычайный отлетел назад, прочь от голубого дыма, рухнул лопатками на ковер в коридоре, дернулся в неожиданной судороге и затих.

За пятьсот миль оттуда, в Ладлоу, Тэд Бюмонт беспокойно повернулся на другой бок.

— Голубой дым, — пробормотал он, — голубой дым…

За окном спальни девять воробьев уселись на телефонном проводе. Потом к ним присоединилось еще с полдюжины. Птицы сидели молча, никем не видимые, прямо над полицейским автомобилем.

— Больше они мне не понадобятся, — сказал Тэд во сне. Одной рукой он как-то неуклюже провел у самого лица, а второй сделал движение, будто отбрасывает что-то.

— Тэд? — позвала Лиз, садясь на кровати. — Тэд, с тобой все в порядке?

Тэд во сне пробормотал что-то нечленораздельное. Лиз посмотрела на свои руки. Они были в крупных гусиных пупырышках.

— Тэд? Это опять птицы? Ты слышишь птиц?

Тэд ничего не ответил. За окном воробьи дружно снялись с провода и улетели, быстро растворившись в темноте, хотя еще не наступил час их полетов.

Ни Лиз, ни двое полицейских в патрульной машине их не заметили.

Старк отшвырнул темные очки и трость в сторону. Коридор был заполнен вонючим дымом. Он выпустил четыре кольтовских пули, у которых сам спилил острия. Две из них прошили легавых насквозь и оставили в коридорной стене дыры величиной с тарелку. Он подошел к двери Филлис Майерс, собираясь позвать ее, если это понадобится, но она уже стояла по другую сторону, и, едва услышав ее, он уже понял, что с ней все будет просто.

— Что происходит?! — завопила она. — Что случилось?!

— Мы уложили его, миссис Майерс, — радостным голосом ответил Старк. — Если хотите, сделайте снимок, давайте побыстрее, но учтите, я вам этого никогда не говорил.

Открыв дверь, она оставила ее на цепочке, но и этого было достаточно. Как только в образовавшейся щели показался ее широко раскрытый карий глаз, Старк всадил в него пулю.

Закрывать ей глаза — вернее, один оставшийся, — не представлялось возможным, поэтому он повернулся и направился к лифтам. Он не мешкал, но и не бежал. Дверь одной из квартир приоткрылась — кажется, все решили сегодня раскрывать перед ним двери, — и Старк навел револьвер на высунувшееся оттуда кроличье личико с вытаращенными глазками. Дверь тут же захлопнулась.

Он нажал на кнопку вызова лифта. Двери кабины, в которой он поднимался сюда, вырубив перед этим второго привратника за сегодняшний вечер (украденной у слепого на 60-й улице тростью), тут же распахнулись, как он и ожидал, — в столь поздний час три лифта в основном простаивали без дела. Не оборачиваясь, он через плечо швырнул револьвер в коридор, и тот с глухим стуком упал на ковер.

— С этим все обошлось нормально, — заметил он, сел в лифт и поехал вниз.

Солнце как раз заглянуло в комнату Рика Коули, когда зазвонил телефон. Рику было пятьдесят. Он выглядел изможденным и не совсем трезвым, с красными глазами. Сильно трясущейся рукой Коули снял трубку. Он плохо соображал, где находится, и его усталый, измученный мозг упрямо твердил, что все это лишь сон. Неужели он и впрямь менее трех часов назад побывал в морге на Первой авеню, где опознал изувеченный труп своей бывшей жены — всего за один квартал от маленького французского ресторанчика, где обслуживают лишь узкий круг друзей? И что у него за дверью на самом деле дежурит полиция, потому что тот, кто убил Мир, может попытаться убить и его? Неужели это все правда? Конечно, нет. Разумеется, это всего лишь сон… И, может быть, телефон — это вовсе и не телефон, а будильник возле его кровати. Он всегда ненавидел эту чертову штуковину… Много раз швырял он ее через всю комнату, но… этим утром он бы расцеловал ее. Черт, он бы облизал ее с радостью.

Но он не проснулся. Вместо этого он хрипло сказал в трубку:

— Алло?

— Это говорит тот, кто перерезал глотку твоей бабе, — сказал голос прямо ему в ухо, и сон как рукой сняло. Едва теплившаяся надежда растаяла. Такой голос хотелось бы слышать только во сне, но… во сне его никогда не услышишь.

— Кто вы такой? — услышал он собственный обессиленный, дрожащий голосок.

— Спроси Тэда Бюмонта, кто я такой, — сказал мужчина. — Он знает все. Передай ему, что я сказал, что ты ходячий труп. А еще скажи, что я не закончил учить дураков.

В трубке раздался щелчок, на какое-то мгновение наступила мертвая тишина, а потом послышался гудок свободной линии.

Рик положил телефон себе на колени, посмотрел на него и неожиданно залился слезами.

В девять утра Рик позвонил в офис и сказал Фрейде, чтобы она вместе с Джоном отправлялась домой — ни сегодня, ни весь остаток недели работать они не будут. Фрейда пожелала узнать, в чем причина, и Рик поразился, поймав себя на желании солгать ей, словно его уличили в каком-то серьезном и отвратительном преступлении — скажем, совращении малолетних, — и он не может заставить себя признаться, пока не пройдет первый шок.

— Мириам мертва, — сказал он Фрейде. — Была убита прошлой ночью в своей квартире.

Фрейда поперхнулась от неожиданности.

— О, Господи. Рик! Никогда так не шути! Когда шутишь такими вещами, они оборачиваются правдой!

— Это правда, Фрейда, — сказал он и почувствовал, что готов опять разрыдаться. И слезы эти — те, что он пролил в морге, те, что он пролил, когда позвонил тот сумасшедший, и те, что он пытался удержать сейчас, — были лишь началом. Мысли о тех слезах, которые ему еще предстоит пролить, вызвали приступ жуткого отчаяния. Мириам была сукой, но она была по-своему очень сладкой сукой, и он любил ее, Рик закрыл глаза. Когда он открыл их, то увидел, что через окно на него смотрит человек, хотя окно было на четырнадцатом этаже. Рик изумился, а потом узнал униформу. Мойщик окон. Мойщик помахал ему из своей люльки. Рик махнул рукой в ответ. Ему показалось, что рука весит фунтов восемьсот, и едва подняв, он тут же уронил ее на колени.

Фрейда продолжала говорить ему, чтобы он больше так не шутил, и отчаяние накатило на него с еще большей силой. Слезы, как он начал понимать, были лишь началом.

— Подожди минутку, Фрейда, — сказал он, отложил трубку и подошел к окну, чтобы задернуть шторы. Плакать в трубку, разговаривая с Фрейдой, было уже само по себе погано, и вовсе не обязательно, чтобы этот чертов мойщик окон смотрел на его слезы.

Когда он подошел к окну, мужчина в люльке полез за чем-то в накладной карман своего халата. Рику вдруг стало не по себе. Передай ему, что я сказал, что ты ходячий труп.

(Господи Боже…)

Мойщик вытащил из кармана небольшой значок — желтый, с черными буквами. Надпись была украшена глуповатыми смеющимися рожицами: «УДАЧИ НА СЕГОДНЯ!»

Рик горестно кивнул. Удачи на сегодня. Он задернул шторы и вернулся к телефону.

Когда он наконец убедил Фрейду в том, что он не шутит, она разразилась громкими и совершенно искренними всхлипываниями — все служащие в офисе и все клиенты, даже этот мудак Оллинджер, который писал отвратительные научно-фантастические романы и ставил своей целью расстегнуть каждый встречный лифчик в Западном мире, любили Мириам… И конечно, Рик плакал вместе с ней, пока в конце концов не сумел как-то отвлечься. По крайней мере, подумал он, я хоть задернул шторы…

Спустя пятнадцать минут, когда Рик варил себе кофе, он вдруг вспомнил о звонке того сумасшедшего. За дверью у него стояло двое легавых, а он не сказал им об этом ни слова. Да что же, черт возьми, с ним происходит?

Что ж, моя бывшая жена умерла, подумал он, и, когда я увидел ее в морге, мне показалось, что у нее открыт второй рот — на два дюйма ниже подбородка. Может быть, это не прошло даром.

Спроси Тэда Бюмонта, кто я такой. Он знает все.

Разумеется, он собирался позвонить Тэду. Но его мозг все еще находился в свободном падении — все вещи приобрели какие-то новые пропорции, которые он был не в силах, во всяком случае пока еще не в силах, воспринять. Ладно, он позвонит Тэду. И сделает это, как только расскажет полицейским про телефонный звонок.

Он рассказал им, и они проявили огромный интерес. Один из них стал сразу докладывать об этом своему начальству по «уоки-токи». Закончив, он сообщил Рику, что шеф детективов хочет, чтобы Рик прибыл к ним и подробно все изложил об этом телефонном звонке. А пока он будет это делать, к нему в квартиру заглянут ребята-техники и оборудуют его телефон записывающей и отслеживающей аппаратурой. На случай, если будут еще звонки.

— Будут, скорее всего, — сказал Рику второй полицейский. — Такие психи обычно по уши влюблены в собственные голоса.

— Сначала я должен позвонить Тэду, — возразил Рик. — Может, он тоже в беде. Так мне показалось по разговору…

— Мистер Бюмонт уже обеспечен полицейской охраной в Мэне, мистер Коули. Так мы едем?

— Ну, вообще-то я думаю…

— Вы можете позвонить ему из управления. А сейчас… У вас есть плащ?

И сбитый с толку, не вполне уверенный, что все это происходит с ним наяву, Рик дал себя увести.

Когда спустя два часа они вернулись, один из сопровождавших Рика, нахмурившись, взглянул на дверь и сказал:

— Тут никого нет.

— Ну и что? — устало осведомился Рик. Он действительно устал и чувствовал себя прозрачным, как граненый стакан. Ему задали уйму вопросов, и он отвечал на них, как мог, — задача не из легких, поскольку лишь в немногих из этих вопросов он видел хоть какой-то смысл.

— Если ребята из связи закончили до нашего прихода, они должны были нас подождать.

— Может, они ждут внутри, — предположил Рик.

— Один — возможно. Но второй должен быть снаружи. Так положено.

Рик вытащил связку ключей, нашел нужный и сунул его в дверной замок. Никакие проблемы этих молодчиков, связанные с нарушением их коллегами разных уставов и положений, его не касались. Дай Бог, чтобы он сумел управиться со своими проблемами, свалившимися на него с утра.

— Я прежде всего должен позвонить Тэду, — сказал он и, слабо улыбнувшись, вздохнул. — Еще нет полудня, а мне уже кажется, что этот день никогда не ко…

— Не делайте этого! — вдруг крикнул один из полицейских и прыгнул вперед.

— Чего не де… — начал Рик, поворачивая ключ, и… дверь взорвалась вспышкой света, дыма и грохота. Полицейского, чей инстинкт запоздал лишь на мгновение, родственники сумели опознать. От Рика Коули не осталось почти ничего. Второй полицейский, стоявший чуть поодаль и инстинктивно прикрывший лицо, когда крикнул его напарник, получил ожоги, контузию и внутренние кровоизлияния. К счастью, каким-то чудом осколки двери его не задели. Однако он уже никогда не сможет вернуться в Нью-йоркский полицейский департамент — после взрыва он абсолютно оглох.

В квартире Рика двое техников из отдела связи, что пришли напичкивать аппаратурой телефон, лежали мертвые на ковре гостиной. Ко лбу одного была кнопкой приколота записка:

Ко лбу другого была приколота еще одна:

XV. Неверие в Старка

Тэд и Лиз, погруженные в шок столь глубокий и какой-то странно-голубой, что он казался ледяным, сидели и слушали Алана Пэнгборна, который рассказывал им, как развивались события в ранние утренние часы в Нью-Йорке. Майк Доналдсон — изрезан и забит до смерти на лестничной площадке своего дома. Филлис Майерс и двое полицейских — застрелены в ее кондоминиуме на Западной стороне. Швейцар в доме Майерс получил удар чем-то тяжелым по голове — трещина черепа — и врачи склоняются к тому, что он очнется в мире ином. Швейцар в доме Доналдсона — мертв. Все мокрые дела провернуты в чисто бандитском стиле: нападавший просто подходил к жертвам и принимался за работу.

Рассказывая все это, Алан несколько раз назвал убийцу Старком.

Он называет его настоящим именем, даже не подозревая об этом, с ужасом подумал Тэд. Потом, разозлившись на себя, он тряхнул головой. Надо же его как-то называть, а Старк — все-таки лучше, чем «подозреваемый» или «мистер Икс». Глупо было бы думать, что Пэнгборн сейчас вкладывает в это имя какой-то иной смысл, кроме как просто удобную зацепку.

— А что там с Риком? — спросил он, когда Алан закончил, а у него в конце концов развязался язык.

— Мистер Коули жив, здоров и находится под полицейской охраной, — было без четверти десять утра и до взрыва, убившего Рика и одного из его охранников, оставалось еще добрых два часа.

— Филлис Майерс тоже находилась под охраной полиции — сказала Лиз. В просторном манежике Уэнди мирно посапывала во сне, а Уильям дремал. Его головка то и дело опускалась на грудь, глазки закрывались, а потом… он рывком поднимал ее вверх и таращил глазенки, озираясь вокруг. Для Алана это выглядело комичным, малыш напоминал ему часового, старающегося не заснуть на посту. Закрыв свой блокнот и положив его себе на колени, он наблюдал за близнецами и заметил одну интересную деталь: каждый раз, когда Уильям рывком поднимал головку, стараясь не заснуть, Уэнди ворочалась во сне.

А родители заметили это? — подумал он и тут же решил: ну, конечно, заметили…

— Это правда, Лиз. Он преподнес им сюрприз. Полицейских можно застать врасплох точно так же, как и всех остальных, просто они должны реагировать лучше и быстрее. На этаже, где жила Филлис Майерс, несколько человек открыли двери и выглянули из квартир, когда прогремели выстрелы, и мы достаточно хорошо можем представить себе на основании их показаний, что там произошло и что застала полиция на месте происшествия. Старк притворился слепым. Он не стал переодеваться после убийств Мириам Коули и Майка Доналдсона, которые были… Простите меня, я прошу прощения у вас обоих, но они действительно были очень кровавыми. Он вышел из лифта в темных очках, которые не иначе купил на Таймс-сквер или у уличного торговца, вышел, размахивая белой тростью, испачканной в крови. Бог его знает, где он достал трость, но ребята из нью-йоркской полиции полагают, что этой тростью он вырубил швейцара.

— Он украл ее у настоящего слепого, разумеется, — ровным голосом сказал Тэд. — Алан, этот малый — не сэр Галахад.

— Очевидно, нет. Вероятно, он кричал, что его толкнули, или, может быть, что в его квартиру ворвались грабители. Как бы там ни было, он ринулся на них так стремительно, что они не успели ничего предпринять. В конце концов они были парой дорожных патрульных, на которых напали возле двери этой женщины без всякого предупреждения.

— Но ведь они наверняка знали, что Доналдсона тоже убили, — запротестовала Лиз. — Если даже это не заставило их быть настороже и понять, что этот человек опасен…

— Но они также знали, что охрана Доналдсона приехала после того, как он был убит, — сказал Тэд. — Они знали слишком много.

— Может быть, в этом есть резон, — согласился Алан. — Мне трудно судить. Но те парни, что сейчас с Коули, прекрасно знают, как умен и опасен этот тип и как его тянет на убийства. У них глаза на месте. Нет, Тэд, ваш литературный агент в безопасности. Можете быть уверены в этом.

— Вы сказали, там были свидетели, — помолчав, произнес Тэд.

— О, да. Свидетелей полным-полно. И в доме бывшей жены Коули, и у Доналдсона, и у Майерс. Ему, вроде было совершенно нас… — он осекся и взглянул на Лиз. Прошу прощения.

— Ничего, Алан, — ответила она с еле заметной улыбкой, — мне уже приходилось слышать это разок или два раньше.

Он кивнул и снова повернулся к Тэду. Тот спросил:

— Что с теми приметами, которые я вам дал? С моим описанием?

— Все совпадает. Блондин, очень большой, с сильным загаром. А теперь скажите мне, кто он, Тэд. Назовите мне имя. На мне теперь висит не только Хомер Гэмэш. На меня еще насел этот чертов комиссар полиции Нью-Йорка; Шейла Бригхэм, наш главный диспетчер, считает, что я стану звездой новостей, но я по-прежнему думаю о Хомере. Я думаю о нем даже больше, чем о тех двух полицейских, что охраняли Филлис Майерс. Так назовите мне имя.

— Я уже назвал, — сказал Тэд.

Последовало продолжительное молчание — секунд десять. Потом очень мягко Алан спросил:

— Какое же?

— Его зовут Джордж Старк. — Тэд сам удивился тому, как спокойно он это произнес, еще больше он удивился, обнаружив, что был спокоен… Если только ощущения от глубочайшего шока и от покоя не одинаковы. Но все равно невозможно было передать, какое облегчение он испытал, когда просто и спокойно выдал это: — Вы знаете, как его зовут, его зовут Джордж Старк.

— Кажется, я все понял, — после долгой паузы сказал Алан.

— Ну, разумеется, поняли, Алан, — вмешалась Лиз. Тэд взглянул на нее, пораженный тем, как серьезно и резко прозвучали ее слова. — Мой муж говорит, что его псевдоним каким-то образом ожил. Надгробный камень на снимке… То, что написано на этом камне, там, где должна быть какая-нибудь строчка из проповеди или стихотворения… Тэд сказал ее репортеру на радио, который первым вытащил на свет всю эту историю. НЕ ОЧЕНЬ СЛАВНЫЙ МАЛЫЙ. Помните это?

— Да, но Лиз… — он смотрел на них с каким-то беспомощным удивлением, словно впервые осознав, что все время разговаривал с людьми, потерявшими рассудок.

— Держите при себе ваши «но», — все тем же резким тоном перебила его она. — У вас будет достаточно времени для всех «но» и «как». И у вас, и у всех остальных. А сейчас просто выслушайте меня. Тэд не шутил, когда говорил про Старка, что тот — не очень славный малый. Он мог думать, что шутит, но он не шутил. И даже если он сам этого не знал, то знала я. Старк был не просто не очень славным малым, он был на самом деле кошмарным малым. С каждой из четырех книг, которые он написал, он заставлял меня нервничать все сильнее и сильнее, и когда Тэд наконец решил убить его, я пошла наверх в спальню и ревела там от облегчения. — Она испытующе взглянула на Тэда, который во все глаза смотрел на нее, а потом медленно кивнула. — Это правда. Я ревела. Ревела по-настоящему. Мистер Клаусон из Вашингтона был маленьким поганым Ползоидом, но он оказал нам услугу — быть может, самую большую услугу во всей нашей совместной жизни, и уже по одному этому мне жаль, что он мертв.

— Лиз, но вы же на самом деле не имеете в виду…

— Перестаньте рассказывать мне, что я на самом деле имею в виду, а что не имею! — сказала она.

Алан моргнул. Ее голос оставался приглушенным, не таким громким, чтобы разбудить Уэнди или заставить Уильяма сделать что-то большее, чем в последний раз приподнять головку перед тем, как улечься на бочок и заснуть рядом с сестрой. Тем не менее Алану показалось, что, если бы не дети, он услышал бы голос куда громче. Может, даже включенный на полную катушку.

— Тэд сейчас вам расскажет кое-что, Алан, вы должны выслушать его очень внимательно, и вы должны постараться ему поверить. Потому что, если вы этого не сделаете, этот человек — или что он там такое — будет продолжать убивать, пока не пройдет до конца весь список в своей мясной лавке. У меня же есть некоторые сугубо личные причины не хотеть, чтобы так случилось. Видите ли, я думаю, что и Тэд, и я, и наши малыши вполне могут оказаться в этом списке.

— Хорошо, — голос его был спокоен, но мысли проносились в голове со страшной быстротой. Он сознательно постарался отодвинуть в сторону раздражение, злость и даже удивление и разобраться как можно яснее с этой сумасшедшей идеей. Не с вопросом, правда это или ложь, — конечно же, просто невозможно было хотя бы отдаленно представить себе это правдой, — а прежде всего с тем, почему они вообще пошли на то, чтобы рассказывать подобные байки. Было ли это способом скрыть какое-то воображаемое содействие убийствам? Или не воображаемое? Возможно ли, что они сами верят в это? Казалось просто невероятным, чтобы такая пара, производящая впечатление хорошо образованных и разумных — во всяком случае до сих пор — людей, могла верить в это, но тут присутствовало то же самое, что и в тот день, когда он приехал арестовать Тэда за убийство Хомера: от них не исходил этот едва уловимый, который невозможно ни с чем спутать, аромат людей, говорящих неправду. Сознательно лгущих, поправил он себя.

— Я вас слушаю, Тэд.

— Хорошо, — сказал Тэд. Он нервно прочистил горло и встал. Его рука потянулась к нагрудному карману, и он с удивлением и некоторой долей страха вдруг осознал, что он делает: тянется за сигаретами, которых там не было уже долгие годы. Он засунул руки в карманы и посмотрел на Алана, как посмотрел бы на огорченного уборщика, поскользнувшегося в самой безопасной части его кабинета.

— Что-то очень странное происходит здесь. Нет… это больше, чем странно. Это ужасно и это необъяснимо, но это происходит. И началось это, я думаю, когда мне было всего одиннадцать.

Тэд рассказал обо всем: о головных болях в детстве, о пронзительном чириканье и неясных зримых образах воробьев, которые предшествовали тем головным болям, о возвращении воробьев. Он показал Алану страницу рукописи, на которой черным карандашом было выведено: «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ». Рассказал о вчерашнем трансе, случившемся в его кабинете, и о том, что он написал на обратной стороне пустого бланка. Он объяснил, что случилось с бланком, и постарался передать тот страх и ужас, которые заставили его уничтожить бумагу.

Лицо Алана оставалось бесстрастным.

— Кроме того, — заключил Тэд, — я знаю, что это Старк. Вот здесь. — Он сжал кулак и легонько стукнул им себя в грудь.

Несколько секунд Алан молчал. Он начал вертеть свое обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки, и, казалось, весь ушел в это занятие.

— Вы похудели с тех пор, как женились, — тихонько сказала Лиз. — Алан, если вы не подгоните это кольцо под ваш размер, в один прекрасный день вы его потеряете.

— Да, наверно, — он поднял голову и посмотрел на нее. А потом стал говорить так, словно Тэд зачем-то вышел из комнаты, и они остались вдвоем. «Ваш муж повел вас наверх в свой кабинет, и показал первую весточку из спиритического мира, после того как я ушел… Я правильно говорю?»

— Единственный спиритический мир, о котором я знаю точно, это агентство по продаже алкоголя — на шоссе, примерно в миле отсюда, — ровным голосом сказала Лиз, — но действительно, он показал мне весточку после того как вы ушли.

— Сразу после моего ухода?

— Нет… мы уложили малышей спать, а потом, когда сами готовились ко сну, я спросила Тэда, что он скрывает.

— В промежутке между тем, когда я ушел и когда он рассказал вам о своих затмениях и чириканье воробьев, были такие периоды, когда он не находился в поле вашего зрения? Было у него время, чтобы подняться наверх и написать ту фразу, которую я вам назвал?

— Точно не помню, — ответила она. — Я думаю, мы были все время вместе, но ручаться не могу. И потом, даже если я скажу, что он все время был у меня на виду, это все равно не будет иметь значения, так ведь?

— Что вы имеете в виду, Лиз?

— Я имею в виду, что вы тогда будете уверены, что я тоже лгу, верно?

Алан глубоко вздохнул. Это — единственный вопрос, ответ на который был действительно нужен им обоим.

— Тэд не лжет вам.

— Я ценю вашу искренность, — кивнул Алан, — но… Поскольку вы не можете ручаться, что он не оставлял вас на несколько минут, мне нет нужды обвинять вас во лжи. И я рад этому. Вы признаете, что такая возможность существует, и, думаю, так же согласитесь, что альтернатива ей звучит весьма дико.

Тэд прислонился к камину, переводя взгляд с шерифа на жену и обратно, как зритель, следящий за мячиком на теннисном корте. Шериф Пэнгборн не сказал ни единого слова, которое Тэд не предвидел бы, и он указывал на белые пятна в этой истории гораздо мягче, чем мог бы, но все равно Тэд поймал себя на жутком разочаровании… Почти болезненном. Предчувствие того, что Алан поверит — пусть даже чисто инстинктивно поверит, — оказалось таким же пшиком, как реклама лекарства «от всех зараз».

— Да, я согласна, — спокойно произнесла Лиз.

— Что касается заявления Тэда о том, что произошло у него в факультетском кабинете… Нет свидетелей ни его затмения, ни того, что он, по его утверждению, записал на бланке. Он даже не рассказывал вам об этом эпизоде, пока не позвонила миссис Коули, верно?

— Верно. Не рассказывал.

— И так… — Он пожал плечами.

— Алан, у меня к вам один вопрос.

— Хорошо.

— Зачем Тэду лгать? Что это ему даст?

— Не знаю, — Алан посмотрел ей прямо в глаза. — Он может и сам не знать, — он быстро глянул на Тэда, а потом перевел взгляд на Лиз. — Он может даже не знать, что лжет. Все, что я говорю, сводится к очень простому: это не та версия, которую полиция может принять, не имея веских доказательств. А их нет.

— Тэд говорит правду. Я понимаю все, что вы сказали, но еще я очень хочу, чтобы вы поверили, что он говорит правду. Ужасно хочу. Поймите, я жила с Джорджем Старком. И со временем поняла, каково с ним Тэду. Я расскажу вам кое-что, чего не было в журнале «Пипл». Тэд стал говорить, что хотел избавиться от Старка еще за две книги до последней.

— За три, — тихо сказал Тэд, сидя на своем месте у камина. Его желание закурить превратилось в лихорадку. — Я стал говорить об этом после самой первой.

— Ладно, пусть за три. В журнальной статье получается так, словно это все началось совсем недавно, но это неправда. Я хочу, чтобы вы это поняли. Если бы не появился Фредерик Клаусон и не потянул бы моего мужа за руку, я думаю, Тэд так бы и продолжал говорить, что пора от него избавиться. Как алкоголик или наркоман говорит родным и друзьям, что он бросит завтра… или послезавтра… или еще через день-другой.

— Нет, — сказал Тэд. — Не совсем так. Ряд верный, но место не то.

Он умолк, нахмурившись, напряженно о чем-то думая. Сосредотачиваясь.

Алан неохотно отказался от мысли, что они лгут или по каким-то своим грязным причинам морочат ему голову. Они тратили силы не на то, чтобы убедить его или даже себя, а чтобы выразить, передать, как все это было — словно человек, пытающийся описать перестрелку, которая уже давным-давно закончилась.

— Знаете, — сказал, наконец, Тэд, — давайте-ка на минутку оставим все эти затмения, воробьев, предвидения — если это были предвидения. Если вы сочтете нужным, то сможете поговорить с моим врачом, доктором Хьюмом, обо всех физических симптомах. Может, рентген и анализ, которые я вчера сделал, и покажут что-то странное, но даже если и нет, доктор, оперировавший меня, когда я был мальчишкой, может быть, еще жив и сумеет побеседовать с вами. Может, он знает нечто такое, что может пролить свет на всю эту неразбериху. Я сейчас не могу так сразу вспомнить, как его звали, но уверен, это записано в моей медицинской карте. А сейчас давайте решим, что все это психическое дерьмо — это так, побоку.

Алан изумился: было очень странным услышать такое от Тэда… если он действительно подделал одну запись и солгал насчет другой. Тот, кто свихнулся настолько, чтобы проделать такую штуку — и еще забыть о том, что он проделал ее, и искренне верить, что записки были подлинными свидетельствами психического феномена, — не желал бы говорить ни о чем другом. Или желал бы? У него начала трещать голова.

— Ладно, — ровным голосом сказал он, — если то, что вы называете «психическим дерьмом», побоку, то где же главная линия?

— Главная линия — это Джордж Старк, — сказал Тэд и подумал: линия, ведущая в Финишвилль, где сходятся все рельсы. — Представьте, что в вашем доме появился какой-то незнакомец. Некто, кого вы всегда немножко побаивались, как Джим Хоукинс всегда побаивался старого Морского Волка в «Адмирале Бенбоу»… Алан, вы читали «Остров сокровищ»?

Тот кивнул.

— Ну, тогда вы понимаете то чувство, которое я стараюсь передать. Вы боитесь этого типа, он вам совсем не нравится, но вы позволяете ему остаться. Вы не содержите гостиницу, как в «Острове сокровищ», но, может быть, вы думаете, что он какой-то дальний родственник вашей жены или что-то в этом роде. Улавливаете?

Алан кивнул.

— И в один прекрасный день, когда этот незваный гость совершает что-то вроде… Ну, скажем, швыряет засорившуюся солонку об стену, вы говорите вашей жене: «Долго еще этот идиот, твой троюродный братец, будет здесь ошиваться?» А она смотрит на вас и говорит: «Мой троюродный братец? Я думала, это твой троюродный брат!»

Неожиданно для себя Алан подавил смешок.

— Выгоняете вы этого типа? — продолжал Тэд. — Нет. Во-первых, он уже какое-то время побыл в вашем доме, и, как это ни странно прозвучит для того, кто сам не побывал в этой шкуре, вам кажется, что у него уже есть какие-то права… Или что-то похожее… Но это не главное.

Лиз кивнула. У нее был возбужденный и благодарный взгляд женщины, которой наконец-то сказали то самое слово, что весь день вертелось у нее на кончике языка.

— Главное то, как здорово вы боитесь его, — сказала она. — Боитесь того, что он может сделать, если вы открытым текстом велите ему собрать вещички и убраться вон.

— И вот, — продолжал Тэд, — вы хотите быть храбрым и велеть ему выкатываться, но не только потому, что вы опасаетесь, что он может быть опасен. Это становится уже вопросом вашего самоуважения, но… Вы все время откладываете это на потом, вы находите причины, чтобы откладывать это. Вроде того, что на улице дождь, и он будет меньше бесноваться, если вы укажите ему на дверь в погожий денек. Или, быть может, после того, как вы хорошо выспитесь. Вы придумываете тысячи причин, чтобы отложить это на потом. Вы осознаете, что, если причины кажутся убедительными вам самому, вы можете сохранить хотя бы частицу самоуважения, а частица — все же лучше, чем ничего. Частица также лучше, чем все, если все означает, что вас ранят или убьют.

— И, быть может, не только вас одних, — снова подала голос Лиз, — голос ровный и вежливый, словно она вела беседу в садоводческом клубе о том, когда лучше сажать кукурузу или как определить благоприятное время для окучивания помидоров. — Это был отвратительный, опасный человек, когда… когда он жил с нами… И сейчас он отвратителен и опасен. Если что-то и изменилось с тех пор, то все события говорят о том, что он стал гораздо хуже. Он, конечно, ненормальный, но с его собственной колокольни то, что он делает, вполне разумно: выследить всех, кто сговорился убить его, и вычеркнуть их одного за другим.

— Вы закончили?

Она удивленно взглянула на Алана, словно его голос отвлек ее от каких-то глубоких личных мыслей.

— Что?

— Я спросил вас, закончили вы или нет? Вы хотели высказаться, и я хочу быть уверенным, что вы это сделали.

Ее спокойствию пришел конец. Она глубоко вздохнула и руками разлохматила себе волосы.

— Вы не верите в это, да? Ни одному нашему слову.

— Лиз, — сказал Алан, — это же просто… бред. Простите, что употребил это слово, но в данных обстоятельствах я бы сказал, что из всех подходящих, оно — самое мягкое. Вскоре здесь появятся другие полицейские. Полагаю, и ФБР — этот человек теперь может считаться в общегосударственном розыске, а значит, это и их касается. Если вы расскажите им эту историю, плюс затмения и записки призрака, вы услышите много слов пожестче. Если вы хотите сказать, что всех этих людей убил призрак, то я тоже в это не верю. — Тэд открыл было рот, но Алан вскинул ладонь, и он промолчал. — Но я скорее поверил бы в призрака, чем в это… Мы сейчас говорим не о призраке, мы говорим о человеке, который никогда не существовал на свете.

— Как вы объясните мое описание его облика? — неожиданно спросил Тэд. — Ведь это мое личное представление о том, как выглядел — как выглядит — Джордж Старк. Частично оно имеется в авторской карточке картотеки «Дарвин пресс». Частично оно хранилось у меня в голове. Знаете, я никогда специально не старался представить себе этого типа — просто за годы у меня в уме сложился образ, ну, вроде образа ведущего музыкальной программы, которую вы слушаете каждый день по пути на работу. Но если вам когда-нибудь доведется встретить этого ведущего, то в большинстве случаев окажется, что вы все представляли неверно. А я, выходит, представлял себе все точно. Как вы объясните это?

— Я не могу это объяснить, — признался Алан. — Если вы, конечно, не кривите душой, когда говорите, откуда взяли это описание.

— Вы знаете, что я не лгу.

— Не ручайтесь за это. — Алан встал с кресла, подошел к камину и пошевелил кочергой тлеющие там дрова. — Не каждая ложь возникает от осознанно принятого решения. Если человек убедил себя, что он говорит правду, он может даже пройти тест с мелькающими цветами на детекторе лжи. Тэд Банди сделал это.

— Да прекратите вы, — рявкнул Тэд. — Перестаньте так туго соображать. Снова начинается, как с отпечатками пальцев. Вся разница лишь в том, что на этот раз я не в состоянии вытащить гроздь свидетельств. Кстати, а как насчет этих самых отпечатков? Если вы примете во внимание еще и это, разве не возникает у вас хотя бы предположение, что мы говорим правду?

Алан круто обернулся. Неожиданно он разозлился на Тэда, да и… на них обоих. Он почувствовал себя так, словно его безжалостно загнали в угол, а у них не было никакого права, черт бы их побрал, вызывать у него такое ощущение. Это все равно, что быть единственным среди приглашенных на заседание Клуба плоской Земли, который верит, что Земля круглая.

— Я не могу объяснить всего этого… пока, — сказал он. — Но, быть может, вы, Тэд, пока объясните мне, откуда этот парень — реальный парень — взялся. Вы что, родили его однажды ночью? Или он вылупился из воробьиного яйца? Вы выглядели, как он, когда писали те книги, что вышли под его именем? Как все происходило?

— Я не знаю, как он ожил, — устало произнес Тэд. — Вы думаете, я не сказал бы, если бы мог? Насколько я знаю или могу помнить, я был собой, когда писал «Способ Машины», «Оксфордский блюз», «Пирог с акульим мясом» и «Скачки в Вавилон». Я понятия не имею, когда он превратился в… отдельную личность. Он казался мне реальным, когда я писал за него, но реальным в том смысле, в каком для меня реально все, что я пишу. То есть я принимаю это всерьез, но не верю, что… Разве что когда… — он умолк, и у него вырвался короткий хриплый смешок. — Вот так всегда, когда я принимался говорить о своей работе, — сказал он. — Сотни лекций, курсов, но, наверно, я никогда не сказал ни единого слова о том, как писатель ухитряется ухватить обе существующие для него реальности — одну в реальном мире, а другую — в мире рукописи. Вряд ли я когда-нибудь задумывался над этим. А теперь я сознаю… ну… кажется, я даже не знаю, что об этом и подумать.

— Это все неважно, — сказала Лиз. — Ему не нужно было становиться отдельной личностью, пока Тэд не попытался убить его.

Алан повернулся к ней.

— Ну, хорошо, Лиз, — сказал он, — вы знаете Тэда лучше, чем кто-либо другой. Превращался он из мистера Бюмонта в мистера Старка, когда писал криминальные романы? Бил он вас? Пугал гостей на приемах или вечеринках опасной бритвой?

— Сарказм не поможет нашему разговору, — посмотрев на него в упор, сказала она.

Алан утомленно поднял ладони кверху, хотя не был уверен, эти ли двое, он сам или все они втроем утомили его.

— Это не сарказм, я просто пытаюсь воспользоваться небольшой словесной шокотерапией, чтобы вы почувствовали все безумие того, что вы произносите! Вы говорите тут о каком-то проклятом псевдониме, который ожил! Если вы расскажите фэбээровцам хотя бы половину этого бреда, они бросятся штудировать законодательство штата Мэн о невменяемости!

— На ваш вопрос я могу ответить только одно — нет, — сказала Лиз, — он не бил меня и не размахивал опасной бритвой на коктейлях. Но, когда он писал как Джордж Старк — и особенно, когда он писал об Алексисе Машине. — Тэд был другим. Когда он отворял дверь, если можно так выразиться, и приглашал Старка войти, он отдалялся, не становился холодным или холоднее, а именно отдалялся. Он меньше хотел куда-то ходить, встречаться с людьми. Иногда он отменял встречи на факультете, даже занятия со студентами, хотя это случалось не часто. Он ложился спать поздно ночью и порой, прежде чем заснуть, крутился и ворочался в постели целый час. А когда наконец засыпал, то дергался и что-то бормотал, словно ему снились дурные сны. Я не раз спрашивала его, не связано ли это с книгой, но он отвечал, что у него болит голова или он здорово устал, но если ему и снилось что-то плохое, он не мог вспомнить, что именно. Он не сильно менялся, но… он становился не таким. Алан, мой муж бросил пить некоторое время назад. Нет, он не ходит в «Анонимные алкоголики», но пить он бросил. За одним исключением. Закончив один из романов Старка, он напился. Это было так, словно он послал все к черту, сказав себе: «Сукин сын снова убрался восвояси. Хоть на время, но убрался. Джордж вернулся к себе на ферму, в Миссисипи. Урр-ра».

— Она ухватила верно, — сказал Тэд. — Урр-ра — такое это было чувство. Давайте, я подведу итог, что же у нас есть, если мы полностью вынесем за скобки затмения и бессознательно написанные строчки. Человек, которого вы ищите, убивает тех, кого я знаю, тех, кто принимал участие — за исключением Хомера Гэмэша — в «экзекуции» над Джорджем Старком… С моей санкции, разумеется. У него моя группа крови — не очень редкая, но все же такая, которая встречается примерно у шести из ста. Его внешность подходит под описание, которое дал вам я и которое было лишь моим собственным представлением о том, как выглядел бы Джордж Старк, существуй он на самом деле. Он курит сигареты, которые курил когда-то я. И последнее — самое интересное: его отпечатки пальцев оказались идентичны моим. Может быть, у шести из ста действительно первая группа крови с отрицательным резус-фактором, но, насколько нам известно, ни у кого на всем белом свете нет моих отпечатков пальцев. Несмотря на все это, вы отказываетесь даже принять во внимание мое предположение, что Старк каким-то образом стал живым. А теперь, шериф Алан Пэнгборн, может быть вы скажете мне: кто из нас, так сказать, плывет в тумане?

Алан почувствовал, что та основа, на которую он всегда полагался, как нечто прочное и незыблемое, слегка дрогнула. Это было невозможно, не так ли? Но… Но сегодня он больше ничего не добьется, ему придется поговорить с врачом Тэда и начать изучать его историю болезни. Было бы замечательно обнаружить, промелькнула у него мысль, что никакой мозговой опухоли не было, что Тэд или солгал о ней, или… она ему просто померещилась. Если бы он сумел доказать, что этот человек ненормальный, все стало бы намного проще. Но, может быть…

В задницу все «может быть». Никакого Джорджа Старка нет и никогда не было. Хоть он и не обязан плясать под дудочку ФБР, но это не значит, что он настолько рехнулся, чтобы поддаться на такое. Может, они поймают этого сумасшедшего ублюдка в Нью-Йорке, следя за Коули, скорее всего, так оно и случится, но если нет, психопат может решить провести этим летом отпуск в Мэне. И если он вернется, Алан хотел бы его пристрелить. И он не думал, что вся эта галиматья с «сумеречной зоной» поможет ему, если дойдет до дела. И сейчас он не желал больше тратить время на разговоры об этом.

— Полагаю, время покажет, — неопределенно протянул он. — А сейчас мой совет вам обоим — держаться той версии, которую мы с вами выдвинули в прошлый раз: этот тип думает, что он — Джордж Старк, и он помешался настолько, что начал с логически правильного — во всяком случае по логике психа — места, где Старка официально похоронили.

— Если вы не оставите в своем мозгу хотя бы крошечное местечко для моей мысли, то окажетесь по уши в дерьме, — сказал Тэд. — Этот тип… Алан, вы не урезоните его и не упросите — это невозможно. Вы могли бы молить его о пощаде, если бы он дал вам время, но это тоже без толку. Если вы когда-нибудь подойдете к нему близко и без охраны, он сделает пирог с акульим мясом из вас.

— Я свяжусь с вашим врачом, — сказал Алан, — и с тем хирургом, который оперировал вас в детстве. Не знаю, что это даст и какой свет может пролить на все дело, но я это сделаю. Если же ничего не выйдет, боюсь, мне придется рискнуть.

Тэд улыбнулся без тени юмора.

— С моей точки зрения, тут есть одна серьезная проблема. Моя жена с малышами и я сам будем рисковать вместе с вами.

Спустя четверть часа аккуратный бело-голубой фургон подкатил к дому Тэда и встал за машиной Алана. Он выглядел, как автобус с телефонной станции, каковым и оказался, несмотря на выведенную на боку прописными буквами надпись «ПОЛИЦИЯ ШТАТА МЭН».

Двое техников подошли к двери, представились, извинились за то, что задержались (для Тэда и Лиз это извинение прозвучало совершенно напрасным, поскольку они не знали, что эти ребята вообще должны приехать) и спросили Тэда, есть ли у него возражения против того, чтобы подписать форму, которую один из них вынул из папки. Тэд быстро просмотрел ее и увидел, что она дает им право установить на его телефон записывающее и отслеживающее номера оборудование. Но она не давала им права использовать полученную информацию в какой бы то ни было судебной процедуре.

Тэд нацарапал в нужном месте свою подпись. Алан Пэнгборн и второй техник (Тэд отнюдь не обрадованно заметил, что с одной стороны к его поясу пристегнут телефонный тестер, а с другой — револьвер 45-го калибра) засвидетельствовали это.

— Эта отслеживающая штуковина действительно работает? — спросил Тэд несколько минут спустя, когда Алан уехал в полицейские казармы в Ороно. Ему казалось необходимым сказать хоть что-нибудь: с тех пор как он вернул им подписанный документ, техники не произнесли ни слова.

— Ага, — ответил один. Он снял с крючка аппарат в комнате и торопливо вынимал из трубки ее внутреннее пластиковое покрытие. — Мы можем проследить, откуда был звонок, по всему свету. Она работает не так, как старые определители, которые показывают в кино — когда приходится держать звонящего на линии, пока не засечешь. Пока никто не повесит трубку на этом конце, — он тряхнул телефонную трубку, похожую на расстрелянного из лучемета андроида в научно-фантастической саге, — мы можем отследить, откуда был звонок. Только чаще, чем хотелось бы, звонки бывают из платного автомата в магазине.

— Это точно, — подтвердил его напарник. Он что-то делал с телефонным корпусом, отсоединив его от распределительной панели. — У вас наверху есть аппарат?

— Два, — сказал Тэд. Он начал чувствовать себя так, словно кто-то грубо пихал его вниз, в кроличью нору, куда провалилась Алиса в Стране Чудес. — Один у меня в кабинете и один — в спальне.

— Они на разных линиях?

— Нет… У нас всего одна. Где вы установите магнитофон?

— Наверно, внизу, в подвале, — рассеянно сказал первый. Он тыкал провода от телефона в какой-то блок, весь ощетинившийся пружинными контактами, и в его голосе явно слышалось — «а-не-дали-бы-вы-нам-заниматься-нашим-делом».

Тэд обнял Лиз за талию и увел прочь, раздумывая над тем, найдется ли хоть один человек, способный понять, что никакие магнитофоны, ни самые распрекрасные, сделанные по последнему слову науки и техники блоки на свете не остановят Джорджа Старка. Старк был где-то неподалеку, может, отдыхал, а может — уже в пути.

А если ему так никто и не поверит, то что же тогда прикажешь, черт возьми, делать со всем этим? Как ему, черт вас всех подери, защитить свою семью? Есть ли выход?

Он глубоко задумался, а когда мысли ни к чему не привели, просто стал прислушиваться к себе. Иногда — не всегда, но порой — ответ приходил таким путем, когда других просто не было.

Только не на этот раз. И он поразился, неожиданно ощутив жуткий прилив желания. Ему захотелось сейчас же затащить Лиз наверх, в спальню, но потом он вспомнил, что техники из полиции скоро поднимутся туда и станут делать еще какие-то штучки с его устаревшими однолинейными телефонами.

Даже поваляться не можем, подумал он. Так что же нам делать?

Ответ был предельно прост: все, что оставалось делать, — это ждать.

Но им не пришлось долго ждать следующей ужасной новости: Старк все-таки разделался с Риком Коули — каким-то образом начинил взрывчаткой его дверь, после того как покончил с техниками, делавшими с телефоном Рика то же самое, что те двое в комнате делали с телефоном Бюмонтов. Когда Рик повернул ключ в замке, дверь просто-напросто взорвалась.

Новость привез Алан. Он не проехал и трех миль по шоссе к Ороно, когда по радио передали о взрыве, и тут же повернул назад.

— Вы сказали нам, что Рик в безопасности, — тусклым голосом произнесла Лиз. Даже ее волосы, казалось, утратили свой лоск. — Вы по сути дела гарантировали это.

— Я ошибся. Мне очень жаль.

Алан испытывал столь же глубокий шок, что и Лиз, но он изо всех сил старался не показать этого. Он кинул взгляд на Тэда, который пристально смотрел на него застывшими, остекленевшими глазами. Едва заметная невеселая улыбка играла в уголках его губ.

Он знает, о чем я думаю, стучало в голове Тэда. Может, это было и не так, но Алан так чувствовал. Что ж… Может быть, не все, но какую-то часть. Может быть, немалую. Возможно, у меня хреново получается скрывать свои мысли, но я не думаю, что дело в этом. Я думаю, дело в нем. Я думаю, он видит слишком много.

— Вы выдвинули предположение, которое оказалось неверным, вот и все, — сказал Тэд. — Может случиться с каждым. А, может, стоит вернуться к тому, о чем мы говорили и еще немного подумать о Джордже Старке. Как вы думаете, Алан?

— Думаю, вы можете оказаться правы, — сказал Алан, пытаясь внушить себе, что он говорит так лишь затем, чтобы успокоить их обоих. Но лицо Джорджа Старка еще неясное, знакомое лишь по описанию Тэда Бюмонта, уже начало высовываться из-за его плеча. Он еще не мог видеть его, но ощущал его присутствие, его взгляд.

— Я хочу поговорить с этим доктором Хьюрдом…

— Хьюмом, — поправил Тэд, — Джорджем Хьюмом.

— Благодарю вас. Я хочу поговорить с ним, так что я буду где-то неподалеку. Если объявится ФБР, вы хотите, чтобы я заглянул попозже?

— Не знаю, как Тэду, но мне бы этого очень хотелось, — сказала Лиз.

Тэд просто кивнул.

— Мне жаль, что все это случилось, — сказал Алан, — но больше всего мне жаль, что я обещал вам… ну, что с Риком Коули все будет нормально, а вышло иначе.

— В такой ситуации недооценить — очень просто, — сказал Тэд. — Я говорил вам правду, во всяком случае так, как я ее понимаю, по очень простой причине. Если это Старк, я думаю, еще очень многие недооценят его, прежде чем все закончится.

Алан перевел взгляд с Тэда на Лиз, а потом снова на Тэда. После долгой паузы, в течение которой не было слышно ни звука, кроме переговаривающихся полицейских за входной дверью (еще двое разместились у заднего входа), он сказал:

— Самое жуткое, что вы ребята, и впрямь верите во все это, так ведь?

— Во всяком случае я — верю, — кивнул Тэд.

— А я — нет, — сказала Лиз, и они оба поражено уставились на нее. — Я не верю. Я знаю.

Алан вздохнул и засунул руки глубоко в карманы.

— Есть одна вещь, которую я хотел бы знать, — сказал он. — Если это то, что вы говорите… Я в это не верю, или, как вы, наверно, скажете, просто не могу поверить… Но если это так, какого черта этому парню нужно? Просто отомстить?

— Ничего подобного, — покачал головой Тэд. — Ему нужно то же самое, что было бы нужно вам или мне, очутись мы в его положении. Он больше не хочет быть мертвым. Вот и все. Не быть мертвым. Я — единственный, кто может это осуществить. А если я не смогу или не стану… что ж… Тогда он по крайней мере может обеспечить себе там компанию.

XVI. Звонок Джорджа Старка

Алан уехал побеседовать с доктором Хьюмом, а агенты ФБР лишь приступили к допросу — если это подходящее слово для столь утомительной и беспорядочной процедуры, — когда позвонил Джордж Старк. Звонок раздался меньше чем через пять минут после того, как полицейские техники (которые называли себя «связистами») объявили, что удовлетворены оборудованием, которое они приспособили к телефонам Бюмонта.

С отвращением, но явно без особого удивления они обнаружили, что под изящной, похожей на произведение искусства наружностью мерлинских телефонов Бюмонта скрывается тупейшая древняя система кругового набора.

— Слушай, глазам своим не верю, — сказал связист по имени Вес (тоном, свидетельствовавшим о том, что ничего другого он и не рассчитывал увидеть здесь, на Диком Западе).

Второй связист, Дэйв, отправился к фургону, чтобы отыскать соответствующие адаптеры и прочее оборудование, которое могло понадобиться для подключения телефонов Бюмонта к линии прослушивания и слежения, как это делается в соответствии со всеми нормами законности и порядка в конце двадцатого столетия. Вес вытаращил глаза и посмотрел на Бюмонта так, словно тот был обязан сразу же по их приезде сообщить им, что все еще проживает на заре развития телефонной связи.

Ни один из связистов не удостоил и взглядом агентов ФБР, которые прилетели в Бэнгор из бостонского отделения, а потом совершили героическое турне в Ладлоу через опасные, нашпигованные волками и медведями прерии, отделяющие Ладлоу от Бэнгора. Должно быть, фэбээровцы существовали в совершенно ином световом спектре, который связисты из полиции штата просто не могли уловить, как инфракрасное или рентгеновское излучение.

— Все телефоны в городе такие, — смиренно сказал Тэд. Он испытывал неприятнейшие ощущения от изжоги. При обычных обстоятельствах это сделало бы его ворчливым и трудно переносимым для окружающих. Однако сегодня он ощущал в себе лишь усталость, беззащитность и жуткую печаль.

Его мысли упрямо возвращались к отцу Рика, который жил в Туксоне, и к родителям Мириам, живущим в Сант-Луисе-Обиспо. О чем сейчас думает старый мистер Коули? О чем думают Пеннингтоны? Каково сейчас этим людям, упоминания о которых он часто слышал в разговорах, но которых никогда в жизни не видел? Как справляются со смертью не просто ребенка, но с неожиданной кончиной взрослых детей? Как переживают простой и нелепый факт убийства?

Тэд поймал себя на том, что думает не о жертвах, а об уцелевших по одной простой и невеселой причине: он чувствовал себя ответственным за все. А почему же нет? Кого винить за Джорджа Старка, как не его? Льюиса Кэррола? Александра Хейга? И тот факт, что все еще используемые здесь устаревшие системы кругового набора создали непредвиденные осложнения для подключения его телефонов к прослушивающей аппаратуре, был еще одним обстоятельством, вызывавшим чувство вины.

— Полагаю, это все, мистер Бюмонт, — сказал один из агентов ФБР по имени Мэлон. Он просматривал свои записи, явно не замечая Веса и Дэйва точно так же, как двое связистов не замечали его. Теперь он захлопнул свой блокнот, переплетенный в кожу, с тиснеными серебром в левом нижнем углу обложки инициалами владельца. Одет он был в строгий серый костюм, с левой стороны его волосы разделяла идеально прямая линия пробора. — У тебя есть еще что-нибудь, Билл?

Билл, он же агент Прэбл, в свою очередь захлопнул свой блокнот — тоже в кожаной обложке, но без инициалов, — и отрицательно качнул головой.

— Нет. Я думаю, все, — агент Прэбл носил строгий коричневый костюм. Его волосы тоже разделял идеальный пробор с левой стороны. — Может быть, у нас возникнут еще вопросы по ходу следствия, но на текущий момент мы располагаем всем необходимым. Благодарим вас обоих за сотрудничество, — он одарил их широкой улыбкой, обнажившей набор или искусственных, или безупречных родных зубов, и Тэд подумал: если бы нам было по пять — шесть лет, он, наверно, выдал бы каждому по грамоте «СЕГОДНЯ ПРОВЕЛИ ЧУДЕСНЫЙ ДЕНЬ!», чтобы мы показали их мамочке.

— Не стоит благодарности, — медленно и грустно произнесла Лиз. Она тихонько терла кончиками пальцев свой левый висок, словно на нее накатил приступ головной боли.

Может быть, и накатил, подумал Тэд.

Он взглянул на часы на каминной полке, они показывали половину третьего. Был ли этот полдень самым долгим в его жизни? Он не любил прибегать к подобным заключениям, но подозревал, что был.

Лиз встала.

— Ничего, если я пойду ненадолго прилягу? Я что-то неважно себя чувствую.

— Хорошая… — «мысль», хотел он закончить фразу, но в этот момент раздался телефонный звонок.

Все посмотрели на аппарат, и Тэд почувствовал, как пульс молотком застучал у него в горле. Свежий приступ изжоги медленно поднялся у него в груди, а потом испарился где-то на уровне гортани.

— Отлично, — сказал довольный Вес, — не нужно никого посылать, чтобы сделать контрольный звонок.

Тэд неожиданно почувствовал себя так, словно его уложили в конверт, наполненный зябким ветром. Этот ветер не отставал от него ни на шаг, когда он двинулся к телефону, который стоял на столике рядом с прибором, напоминающим прозрачный кирпич, напичканный лампочками. Одна из лампочек мигала синхронно с телефонным звонком.

Где птицы? Я должен слышать птиц, подумал Тэд. Но никаких птиц не было: единственный звук, нарушавший тишину, — требовательное щебетание мерлинского телефонного аппарата.

Стоя на коленях у камина, Вес складывал инструменты в черный портфель с огромными хромированными застежками, похожий на корзинку рабочего для обеда. Дэйв стоял в дверях, ведущих из комнаты в столовую. Он попросил разрешения у Лиз взять из вазы на столе один банан и теперь задумчиво чистил его, то и дело прерываясь, чтобы оценить проделанную работу критическим оком художника в процессе созидания шедевра.

— Чего ждешь, притащи тестер, — сказал он Весу. — Если надо что-то исправить на линии, сделаем сейчас. Не надо будет возвращаться.

— Хорошая мысль, — отреагировал Вес и извлек из своей огромной обеденной корзинки какой-то предмет с пистолетной рукояткой.

На лицах обоих связистов было лишь выражение равнодушного ожидания — не больше. Агенты Мэлон и Прэбл, уже стоя, засовывали блокноты себе в карманы и озабоченно расправляли чуть заломившиеся стрелки на брюках в полном соответствии с первоначальным впечатлением Тэда, что эти люди больше походили на налоговых консультантов, чем на вооруженных членов спецбригады ФБР. Мэлон и Прэбл, казалось, вообще не слышали телефонных звонков.

Но Лиз знала. Она перестала тереть виски и смотрела на Тэда широко раскрытыми, затравленными глазами загнанного зверя. Прэбл благодарил ее за кофе и датские пастилки, которыми она угощала их, и, казалось, также не замечал, что она не в силах ответить ему, как не замечал телефонных звонков.

Да что с вами такое? — едва не заорал Тэд. За каким чертом тогда вы поставили все эти примочки.

Конечно, несправедливо. Чтобы тот, за кем они охотились, первым позвонил Бюмонтам, после того как установили прослушивающую аппаратуру, когда не прошло и пяти минут с того момента, как техники закончили работу… Нет, это было бы слишком… Они наверняка так бы и ответили, если бы кто-то удосужился их спросить. Так не бывает в прекрасном законопослушном мире в конце двадцатого столетия, сказали бы они. Это звонит ваш коллега-писатель, Тэд, в надежде выудить какой-нибудь свеженький сюжет, а может быть, кто-то хочет одолжить у вашей жены чашку сахара. Но чтобы звонил тип, вообразивший себя вашим alter ego? Боже мой. Слишком быстро. Чересчур удачно.

Все верно, кроме того, что это был Старк. Тэд чуял его. И глядя на свою жену, понимал, что она тоже это чувствует.

Вес посмотрел на него, явно недоумевая, почему Тэд не подходит к своему только что оснащенному по всем правилам телефонному аппарату.

Не волнуйся, сказал себе Тэд. Он подождет. Видите ли, он знает, что мы дома…

— Ладно, мы больше не будем сидеть у вас на шее, миссис Бю… — начал было Прэбл, но Лиз ровным, но полным боли голосом сказала:

— Думаю, вам лучше подождать.

Тэд снял трубку и заорал в нее:

— Что тебе надо, сукин ты сын? Что тебе, мать твою, надо?

Вес подпрыгнул на месте. Дэйв застыл, поднеся ко рту банан и так не успев надкусить его. Головы федеральных агентов, как по команде, повернулись на 180 градусов. Тэд поймал себя на отчаянном желании, чтобы Алан Пэнгборн оказался сейчас здесь, а не беседовал с доктором Хьюмом в Ороно. Алан тоже не верил в Старка, во всяком случае пока не верил, но он по крайней мере был человеком. Тэд полагал, что и эти могли быть людьми, но у него были серьезные сомнения в том, что они считают таковыми его самого и Лиз.

— Это он, это он! — громко шептала тем временем Лиз Прэблу.

— О, Господи, — пробормотал Прэбл. Он обменялся со вторым бесстрашным представителем закона совершенно растерянным взглядом: что нам теперь, мать твою, делать?

Тэд все это видел и слышал, но был как бы отделен от них. Отделен даже от Лиз. Сейчас существовали лишь они вдвоем — он и Старк. «Снова впервые вместе», как любили говорить конферансье в старых водевилях.

— Спокойней, Тэд. — сказал Джордж Старк. Он явно забавлялся. — Не стоит так напрягать глотку, — голос был именно таким, какого он ожидал. В точности. Каждый оттенок, вплоть до легчайшего южного говора, превращавшего «напрягать глотку» в не совсем «напряхать хлотку», но близко.

Двое связистов склонили головы друг к другу, а потом Дэйв ринулся к фургону за вспомогательным телефоном. Он так и не выпустил из рук банан. Вес побежал к лестнице, ведущей в подвал, проверить магнитофон, включавшийся от звуков голоса.

Бесстрашные представители Зоркого Глаза Закона стояли посреди комнаты и пялились друг на друга. Они выглядели так, словно хотели обняться и прижаться друг к дружке, как заблудившиеся в лесу малыши.

— Что ты хочешь? — повторил Тэд уже тише.

— Да просто сообщить тебе, что с этим покончено, — сказал Старк. — Сегодня днем я добрался до последней — помнишь ту маленькую девчонку, что работала в «Дарвин пресс» на шефа бухгалтерии?

Почти «бухалтерии», но — не совсем.

— Это та, что первая помогла братишке Клаусону выковырять пару кофейных зерен, — продолжал Старк. Легавые ее быстро отыщут, она жила тут, внизу, на Второй авеню. Часть ее на полу, а остальное я положил на кухонный стол, — он засмеялся. — Хлопотная была неделька, Тэд. Я спешил, как одноногий, дающий пинка под зад соседу. А тебе звякнул, просто чтобы у тебя на душе полегчало.

— Не очень от такого полегчает, — сказал Тэд.

— Ну, ты дай пройти времени, старина. Дай пройти времени. Я думаю съездить на юг, поудить рыбку. Устаю от городской жизни, — он рассмеялся, и смех прозвучал так кошмарно радостно, что у Тэда по всему телу пошли мурашки.

Он лгал.

Он знал это так же точно, как знал, что Старк дождался, пока не поставят записывающую и следящую аппаратуру, а потом позвонил. Мог он узнать об этом? Ответ был один — да. Старк мог позвонить откуда-то из Нью-Йорка, но они двое были связаны теми невидимыми, но прочными узами, какие связывают близнецов. Они и были близнецами, половинками единого целого, и Тэд с ужасом почувствовал, как отделяется от своего тела и плывет по телефонным проводам — не до самого Нью-Йорка, нет, но где-то до половины пути: они встречаются с этим монстром на полпути, может быть, в западной части Масачусетса, встречаются и вновь сливаются воедино, как встречались и каким-то образом сливались каждый раз, когда он закрывал свою пишущую машинку и доставал один из тех чертовых карандашей «Черная Красотка — Берол».

— Ты врешь, мать твою! — заорал он.

Агенты ФБР подскочили на месте так, словно их ущипнули.

— Эй, Тэд, это не очень-то вежливо! — сказал Старк. В его голосе зазвучала обида. — Ты что, думал, я тебя хочу уделать? Да нет же, черт! Я мстил за тебя, парень! Я знал, что это придется делать мне. Я знаю, что у тебя цыплячья грудь, но на тебя я зла не держу. Всякой букашке есть место на белом свете. За каким хреном стал бы я мстить тебе, если я устроил все так, чтобы тебе не нарадоваться?

Пальцы Тэда нащупали маленький белый шрам на лбу и стали тереть его, теперь так сильно, что покраснела кожа. Он поймал себя на том, что старается — отчаянно старается — вернуться к самому себе. Вернуться к своей собственной, основной реальности.

Он лжет, и я знаю почему, и он знает, что я знаю, и он знает, что это не имеет значения, потому что мне никто не поверит. Он знает, как странно все это выглядит для них, и он знает, что они слушают, знает, что они думают… Но он еще знает, как они думают, и поэтому он в безопасности. Они верят, что он психопат, который лишь думает, что он Джордж Старк, потому что именно так они должны думать. А думать по-другому, любым другим образом, значит, идти наперекор всему, чему их учили, всему, что они есть. Никакие отпечатки пальцев это изменить не могут. Он знает, что стоит ему намекнуть, что он не Джордж Старк, стоит ему намекнуть, что он наконец осознал это, как они расслабятся. Они не снимут полицейскую охрану сразу же, но… Он может ускорить это.

— Ты знаешь, чья это была идея — похоронить тебя. Моя.

— Нет-нет! — легко отреагировал Старк, и это прозвучало почти (но не совсем) как «Ниит-ниит». — Тебя просто ввели в заблуждение, вот и все. Когда объявился этот грязный пидор Клаусон, он заманил тебя в петлю — вот как это было. Потом, когда ты позвонил этой дрессированной обезьяне, что звала себя литературным агентом, он дал тебе очень поганый совет. Тэд, это было все равно, как если бы кто-нибудь здорово обделал твой обеденный стол, а ты звонишь тому, кому ты доверяешь, и спрашиваешь, чего же тебе теперь делать, а тебе в ответ: «Какие проблемы, ты просто полей это мясной подливкой, и — все дела. Дерьмо с мясной подливкой идет отлично зимним вечером». Ты бы сам никогда такого не сотворил. Уж это-то мне известно, старина.

— Все это — грязное вранье, и ты это знаешь!

И вдруг он понял, как точно все было рассчитано и как здорово. Старк понимал людей, с которыми он имел дело. Как же быстро он вылез с этим. Как быстро вылез и сказал, что он — не Джордж Старк. И они ему поверят. Они прослушают пленку, которая крутится сейчас внизу, в подвале, и поверят тому, что там записывается, — Алан и все остальные. Потому что это не просто то, чему они хотят поверить, а то, чему они уже верят…

— Ничего я такого не знаю, — спокойно и почти дружелюбно сказал Старк. — Я не собираюсь тебя больше тревожить, Тэд, но позволь мне дать тебе хоть один добрый совет, прежде чем я отвалю. Может, он пойдет тебе на пользу. Ты-mo хоть не воображай, что я — Джордж Старк. Хватит того, что я сделал эту ошибку. Мне пришлось пойти и пришить до черта людей, чтобы голова у меня опять встала на свое место.

Тэд слушал это, как громом пораженный. Он должен был произносить что-то, как-то отвечать, но он, казалось, не мог избавиться от жуткого чувства отторжения от собственного тела и своего восхищения потрясающей наглостью этого типа.

Он вспомнил свой тщетный разговор с Аланом Пэнгборном и снова спросил себя, кем же он был, когда выдумал Старка. Где же точно проходила черта веры? Создал ли он этого монстра тем, что утратил каким-то образом эту черту, или был тут какой-то другой фактор. Х-фактор, который он не мог разглядеть, а мог лишь услышать в голосах тех фантомных птиц?

— Не знаю, — говорил тем временем Старк с легким смешком, — может, я и вправду свихнулся, как говорили, когда я там лежал.

Здорово, вот это — здорово, пускай засядут проверять психиатрические лечебницы всего Юга на предмет высокого, широкоплечего блондина. Этим всех не оттащишь отсюда, но для начала сойдет, не так ли?

Тэд изо всех сил сжал трубку, голова у него теперь трещала от бессильной ярости.

— Но мне ни капельки не жаль, что я это сделал, Тэд, потому что я любил те книжки. Когда я был… Там… в этом птичьем мешке… Наверно, они были единственным моим утешением, что не давало совсем сбрендить. И знаешь что? Я чувствую себя намного лучше. Теперь я знаю точно, кто я такой, а это уже кое-что. Я думаю, ты мог бы назвать то, что я сделал, терапией, но, мне кажется, за ней нет будущего, как по-твоему?

— Перестань врать, мать твою! — заорал Тэд.

— Мы могли бы обсудить это, — сказал Старк, — могли бы обсудить все сверху до низу, но это надолго. Они ведь велели тебе держать меня подольше на линии, правда?

Нет, ты им не нужен на линии. Ты это прекрасно знаешь.

— Передай мои наилучшие пожелания своей очаровательной жене, — произнес Старк с оттенком почтительности. — Береги своих малышей. И сам успокойся, Тэд. Я не собираюсь докучать тебе больше. Это…

— Как насчет птиц? — неожиданно спросил Тэд. — Ты слышишь птиц, Джордж?

В трубке вдруг наступило молчание, в котором Тэд, кажется, почувствовал удивление, словно в первый раз за весь разговор что-то пошло не по аккуратно подготовленному Джорджем Старком сценарию. Поэтому — он точно не знал, но его нервные окончания, казалось, обладали каким-то необычным пониманием, недоступным всему остальному. На мгновение он ощутил чувство дикого триумфа — триумфа боксера-любителя, проскользнувшего сквозь защиту Майка Тайсона и влепившего чемпиону удар, от которого тот качнулся на пятки.

— Джордж, ты слышишь птиц?

Тишину в комнате нарушало лишь тиканье часов на каминной полке. Лиз и агенты ФБР смотрели на него во все глаза.

— Не знаю, о чем это ты, старина, — медленно произнес Старк. — Может, ты…

— Нет, — сказал Тэд и дико расхохотался. Его пальцы продолжали тереть маленький белый шрам на лбу, формой напоминающий вопросительный знак. — Нет, ты не знаешь, о чем я, не правда ли, Джордж? А теперь ты заткнись на минутку и послушай меня. Я — слышу птиц. Пока я не знаю, что они означают, но… узнаю. И когда я это узнаю…

Но на этом слова кончились. Что будет, когда он узнает? Этого он не знал.

Голос на другом конце провода произнес очень медленно, отчетливо и с огромным нажимом:

— О чем бы ты там ни болтал, Тэд, это не имеет никакого значения. Потому что теперь всему этому пришел конец.

Раздался щелчок. Старк исчез. Тэд почти физически почувствовал, как его проносит обратно по телефонным проводам от того мифического места встречи в западном Масачусетсе — проносит не со скоростью света или звука, а со скоростью мысли и грубо швыряет в собственное тело, а Старк — опять голышом.

Господи Иисусе.

Он выронил трубку, и она криво упала на рычаг. Он повернулся, чувствуя вместо ног под собой негнущиеся ходули, даже не удосужившись поправить трубку.

С одной стороны в комнату влетел Дэйв, с другой — Вес.

— Работает отлично! — заорал Вес. Агенты ФБР опять подпрыгнули на месте. Мэлон издал крик «И-и-и-их!», очень похожий на визг женщины в комическом стриптизе, увидавшей мышь. Тэд попытался представить себе, как бы выглядели эти двое, доведись им вступить в схватку с бандой террористов или вооруженных грабителей банка, и не сумел. Может, я просто слишком устал, подумал он.

Двое связистов исполнили маленький неуклюжий танец, громко хлопая друг друга по спине, а потом вместе ринулись к автобусу с оборудованием.

— Это был он, — сказал Тэд, повернувшись к Лиз. — Он говорил, что нет, но это был он. Он.

Она подошла к нему, обняла и крепко прижала к себе, и… Вот что ему сейчас было нужно — он даже сам не сознавал, как остро ему это было необходимо, пока она этого не сделала.

— Я знаю, — шепнула она ему на ухо, и он зарылся лицом в ее волосы и закрыл глаза.

Крики разбудили близнецов: они громко плакали наверху. Лиз пошла успокаивать их. Тэд двинулся было следом за ней, но потом вернулся, чтобы поправить телефонную трубку. Телефон тут же зазвонил. Это был Алан Пэнгборн. Он заехал в полицейские казармы в Ороно перед встречей с доктором Хьюмом — выпить чашку кофе, и был там, когда Дэйв, связист, по рации сообщил ему о звонке и предварительных результатах прослушивания. Голос у Алана был очень возбужденный.

— Мы еще точно не засекли места, но знаем, что это Нью-Йорк, код 212, — сказал он. — Через пять минут будем знать точно — откуда.

— Это был он, — повторил Тэд. — Старк. Он говорил, что нет, но это — он. Надо послать кого-нибудь проверить насчет этой девушки, о которой он сказал. Кажется, ее зовут Дарла Гэйтс.

— Та шлюшка с вечным насморком? Гундосая из Вассара?..

— Точно, — сказал Тэд. Впрочем, он сомневался, что Дарлу Гэйтс будет еще когда-нибудь беспокоить насморк.

— Я сообщу имя в Полицейский департамент Нью-Йорка. Как у вас там дела, Тэд?

— Со мной все в порядке.

— А Лиз?

— Не надо сейчас соблюдать этикет, ладно? Вы слышали, что я сказал? Это был он. Что бы он там не болтал, это был он…

— Ну… Давайте пока подождем и посмотрим, откуда был звонок.

Что-то появилось в его тоне, чего Тэд раньше не слышал. Не та осторожная недоверчивость, которую он выразил, когда впервые понял, что Бюмонты говорят о Джордже Старке, как о реально существующем типе, но явное смущение. Тэд с радостью не заметил бы этого, но слишком уж ясно оно слышалось в голосе шерифа. Смущение — причем совершенно особого рода, которое испытываешь за кого-то, кто слишком туп, безумен или толстокож, чтобы смутиться самому. Тэд невесело усмехнулся от этой мысли.

— Ладно, давайте подождем и посмотрим, — согласился он, — но пока мы смотрим и ждем, я надеюсь, вы съездите и поговорите с моим врачом.

Пэнгборн замялся и стал говорить что-то о срочном телефонном звонке, который он должен сделать, но Тэду вдруг стало все равно. Изжога вновь поползла вверх из его желудка, и на этот раз — как извержение вулкана. А Джордж — хитрец, подумал он. Они полагают, что видят его насквозь. Он хочет, чтобы они так думали. Он следит за тем, как они видят его насквозь, а когда они уберутся прочь, на порядочное расстояние, хитрый старый Джордж приедет сюда на своем черном «торнадо». И что же мне сделать, чтобы остановить его?

Этого он не знал.

Он повесил трубку, ничего не ответив и даже не попрощавшись с Пэнгборном, и пошел наверх помочь Лиз сменить пеленки близнецам и надеть на них дневные комбинезончики.

И он продолжал думать о том, на что же похоже это чувство; о том, как ощущаешь себя, когда ты загнан в телефонные провода, проходящие по сельской местности западного Масачусетса, загнан туда, во тьму, вместе со старым хитрым Джорджем Старком. Это чувство похоже на… Финишвилль.

Через десять минут телефон зазвонил снова. На втором звонке трель оборвалась, и связист Вес позвал к телефону Тэда. Тот спустился вниз.

— Где агенты ФБР? — спросил он у Веса.

Какое-то мгновение он и впрямь ожидал, что Вес скажет: «Агенты ФБР? Я не видел здесь никаких агентов ФБР».

— Эти? Они ушли. — Вес недоуменно пожал плечами, словно спрашивая Тэда, чего еще тот ожидал. — У них же все эти компьютеры, и если кто-то не играет с ними, то другие, наверно, удивляются, почему столько времени уходит на простой, и у них могут сократить бюджет или еще что-нибудь.

— Они хоть что-то делают?

— Нет, — коротко и просто ответил Вес. — Не в таких случаях. А если и делают, то всякий раз, когда меня рядом нет. Они все записывают, это — да, это они умеют. А потом где-нибудь засовывают это в компьютер и играют с ним.

— Понятно.

Вес глянул на свои ручные часы.

— Мы с Дэйвом тоже сматываемся. Аппаратура работает сама по себе. Вам даже счета не пришлют.

— Отлично, — сказал Тэд, подходя к телефону. — Спасибо вам.

— Нет проблем. Да, мистер Бюмонт?

Тэд обернулся к нему.

— Если я возьму почитать какую-нибудь вашу книжку, то как по-вашему, лучше читать ту, которую вы писали под своим именем, или ту, что под именем другого парня?

— Попробуйте другого парня, — сказал Тэд, беря трубку. — Больше действия.

Вес кивнул, небрежно отсалютовал и вышел.

— Алло? — сказал Тэд. Он чувствовал, что скоро ему придется приклеить трубку к голове. Это сэкономит время и усилия. И разумеется, не забыть про записывающую и следящую аппаратуру. Ее можно таскать за собой в рюкзаке.

— Привет, Тэд. Это Алан. Я все еще в полицейских казармах. Слушайте, новости насчет места, откуда был звонок, не фонтан. Ваш дружок звонил из телефонной будки на Пенсильванском вокзале.

Тэд вспомнил, как второй связист, Дэйв, рассказывал про установку дорогого классного оборудования, и все — лишь затем, чтобы проследить звонок до телефонных автоматов где-нибудь в универсальном магазине.

— Вас это удивило?

— Нет. Жаль, конечно, но удивляться тут нечему. Мы надеемся, что он поскользнется, и хотите — верьте, хотите — нет, обычно так и случается, рано или поздно. Я хотел заехать к вам сегодня вечером. Идет?

— Идет, — сказал Тэд, — почему бы и нет? Если соскучимся, сыграем в бридж.

— Мы надеемся получить к вечеру голосовые отпечатки.

— Значит, вы сделали распечатку его голоса. И что?

— Не распечатку. Отпечатки.

— Я не…

— Отпечаток голоса, это выведенный на компьютере график, отображающий вокальные данные человека, — объяснил Пэнгборн. — Это не имеет никакого отношения к речи — нас не интересуют ни акценты, ни заикания, ни произношение. Компьютер синтезирует высоту и тон — специалисты называют это главным голосом, — и тембр, и резонанс — то есть грудной и желудочный голос. Это все равно, что голосовые отпечатки пальцев, и точно так же, как и с отпечатками пальцев, никто еще не обнаружил двух одинаковых. Мне сказали, что различий в голосовых отпечатках у двух идентичных близнецов гораздо больше, чем в отпечатках их пальцев, — он сделал паузу, а потом продолжил: — Мы послали идеально снятую копию пленки в ФБУЗ, в Вашингтон. И получим сравнительный анализ отпечатка вашего голоса и его. Ребята в казармах смотрели на меня, как на психа, — это было написано на их лицах, но после истории с отпечатками пальцев и вашим алиби ни у кого не хватило духу сказать это вслух.

Тэд открыл рот, попытался что-то проговорить, не сумел, облизнул губы, снова попытался и снова не смог.

— Тэд? Вы опять повесили трубку?

— Нет, — его голос как будто треснул в самой сердцевине. — Спасибо вам, Алан.

— Нет, не стоит меня благодарить. Я понимаю, за что вы говорите мне спасибо, но не хочу вводить вас в заблуждение. Я стараюсь лишь следовать обычной стандартной процедуре. В данном случае процедура немного необычная, затянутая, потому что мы столкнулись с необычными обстоятельствами. Это вовсе не значит, что вам нужно делать ни на чем не основанные предположения. Вы меня поняли?

— Да. Что такое ФБУЗ?

— Ф?.. Аа-а. Федеральное бюро по усилению законности. Может быть, единственная полезная вещь, которую сделал Никсон за все то время, что проторчал в Белом доме. В основном оно состоит из компьютерных банков данных, выполняющих функцию расчетной палаты для местных агентов по поддержанию законопорядка и, полагаю, для программистов, работающих с ними. Мы можем получить отпечатки пальцев почти каждого гражданина Америки, привлекавшегося к уголовной ответственности где-то с 1969-го года. ФБУЗ также проводит баллистические экспертизы, сравнения групп крови, когда это возможно, голосовых отпечатков и компьютерных фотороботов различных подозреваемых.

— Значит, мы увидим, как мой и его голос…

— Да. Они должны быть готовы к семи. Если компьютер там уж очень загружен, то к восьми.

Тэд покачал головой.

— На слух наши голоса совсем не похожи.

— Я знаю — я слушал пленку, — сказал Пэнгборн. — И повторяю: голосовой отпечаток не имеет никакого отношения к речи. Главный голос — головной, как они его называют, и желудочный. Тэд, это большая разница.

— Но…

— Ответьте-ка мне: Элмер Фудд и Даффи Дак звучат для вас одинаково?

Тэд растерянно заморгал.

— Ну… Нет.

— И для меня тоже, — удовлетворенно заметил Пэнгборн. — Но их обоих озвучивал парень по имени Мел Бланк, и это — не считая Братца Кролика, Птички Полли и Бог знает кого еще. Мне нужно идти. Так что, до вечера?

— Да.

— Где-то от половины восьмого до девяти, идет?

— Мы будем ждать вас, Алан.

— Ладно. А завтра я вернусь в Рок и если не возникнут какие-то непредвиденные помехи в этом деле, там и останусь.

— Жизнь продолжается, верно? — сказал Тэд и подумал: на это он и рассчитывает.

— Да… У меня ведь есть и другая рыбка, которую тоже нужно поджарить. Не такая большая, как эта, но жители округа Кастл платят мне жалованье за то, чтобы я ее жарил для них. Вы понимаете, что я имею в виду?

Этот вопрос, как показалось Тэду, был задан на полном серьезе, а не ради поддержания светской беседы.

— Да. Я понимаю. — Мы оба это понимаем. И я и хитрый Джордж, — подумал он.

— Мне придется уехать, но вы будете лицезреть патрульную машину полиции штата перед вашим домом двадцать четыре часа в сутки, пока все это не закончится. Там крутые ребята, Тэд. И если полицейские в Нью-Йорке немножко распустили свою охрану, то те медведи, что займутся вами, — нет из тех. Больше никто не станет недооценивать этого выродка. Никто не собирается забывать о вас и о вашей семье и предоставлять вам самим справляться с этим. Расследование будет продолжаться, и пока одни работают над этим делом, другие будут обеспечивать вашу безопасность и ваших близких. Вы понимаете это, не так ли?

— Да, понимаю, — согласился он и подумал: сегодня, завтра, на следующей неделе. Может быть, через месяц. А через год? Ничего не выйдет. Я знаю. И он тоже это знает. Сейчас они не совсем поверили в то, что, как Алан говорил, он пришел в себя и отваливает. Позже они поверят… Пройдут недели, и ничего не произойдет, и поверить — станет уже не столько их политикой, сколько экономикой. Потому что мы с Джорджем знаем, на чем свет стоит и как Земля крутится, как знаем и то, что стоит всем заняться жаркой другой рыбки, и Джордж объявится и поджарит меня. Нас.

Пятнадцать минут спустя Алан все еще оставался в полицейских казармах в Ороно, по-прежнему сидя на телефоне. Раздался щелчок на линии. Молодой женский голос слегка извиняющимся тоном произнес:

— Вы не могли бы еще немного подождать, шеф Пэнгборн? Компьютер сегодня что-то тянет.

Алан хотел было сказать ей, что он шериф, а не шеф, но потом решил не утруждать себя. Эту ошибку допускали почти все.

— Конечно, — сказал он.

Щелк.

Его опять вернули в «ждите» — этот вариант адского кошмара конца двадцатого столетия.

Он сидел в маленькой конторе, расположенной на самом краю казарм; еще шага два назад, и ему пришлось бы работать в кустах. Комната была забита пыльными папками. Единственным письменным столом служила школьная парта с наклонной поверхностью, откидной крышкой и чернильницей. Алан рассеянно раскачивал крышку коленом, вертя на столе листок бумаги, на котором его ровным аккуратным почерком были записаны две строчки: Хью Притчард и Бергенфилдская окружная больница, Бергенфилд, Нью-Джерси.

Он думал о своем последнем разговоре с Тэдом, полчаса назад. Том самом, когда он рассказывал ему, как бравые патрульные штата защитят его с женой от страшного старого маньяка, вообразившего себя Джорджем Старком, если этот страшный маньяк вздумает объявиться. Алан раздумывал о том, поверил ли в это Тэд. Он сомневался в этом: у человека, зарабатывающего деньги писательским вымыслом, должен быть острый нюх на сказки и басни.

Ну, они постараются защитить Тэда и Лиз, этого у них не отнять. Но Алан помнил кое-что, происшедшее в Бэнгоре в 1985-м.

Женщина попросила полицейскую охрану и получила ее после того, как уже не живущий с ней муж жестоко избил ее и пригрозил вернуться и убить, если она не выбросит из головы все планы о разводе. Две недели он ничего не предпринимал. Полицейский департамент в Бэнгоре уже хотел было снять наблюдение, когда муж объявился — сидя за рулем прачечного фургона, с зеленым штампом прачечной на спине рубашки. Он подошел к двери, таща связку белья. Полицейские, может, и узнали бы его даже в этой униформе, появись он раньше, когда приказ о наблюдении был только-только отдан, но они не узнали его, когда он решил появиться. Он постучался в дверь и, когда женщина открыла ему, спокойно вытащил из брючного кармана револьвер и застрелил ее наповал. Прежде чем до приставленных к ней полицейских дошло, что происходит, и они успели хотя бы вылезти из машины, тот тип уже стоял на ступеньках крыльца с поднятыми руками. Он забросил дымящийся револьвер в розовый куст и спокойно сказал:

— Не стреляйте. Все уже кончено.

Как выяснилось, фургон и униформу он одолжил у своего старого дружка-алкаша, который даже и не знал, что обвиняемый разругался со своей женой.

Тут все просто: если ты кому-то здорово нужен и если этому кому-то хоть чуть-чуть повезет, он тебя достанет. Достаточно вспомнить Освальда. Или Чэпмэна. Или то, что этот парень, Старк, сделал со столькими людьми в Нью-Йорке.

Щелк.

— Вы еще здесь, шеф? — радостно осведомился женский голос из Бергенфилдской окружной больницы.

— Да, — сказал он. — Все еще здесь.

— У меня есть нужные вам сведения, — сообщила она. — Доктор Хью Притчард вышел на пенсию в 1978-м. У нас есть его адрес и телефон в городе Форт-Ларами, Вайоминг.

— Могу я их записать?

Она продиктовала адрес и телефон. Алан поблагодарил ее, нажал на клавишу и набрал номер. На середине первого гудка на том конце врубился автоответчик и стал выдавать записанную на магнитофон речь прямо Алану на ухо.

— Привет, это Хью Притчард, — сказал скрипучий голос. Что ж, подумал Алан, парень еще не отдал концы… Стало быть, это шаг в правильном направлении. — Хельги и меня сейчас нет. Я, наверно, играю в гольф; что делает Хельга — один Бог знает, — послышался стариковский смешок. — Если хотите что-то передать, скажите сразу после звукового сигнала. У вас есть около тридцати секунд.

Би-и-ип!

— Доктор Притчард, говорит шериф Алан Пэнгборн, — сказал он. — Я офицер правоохранительных органов в штате Мэн. Мне нужно поговорить с вами о человеке по имени Тэд Бюмонт. Вы удалили его мозговую опухоль в 1960-м, когда ему было одиннадцать лет. Пожалуйста, позвоните мне за наш счет в полицейские казармы в Ороно — 207–555–2121. Благодарю вас.

Выговорив все это, он слегка вспотел. Разговаривать с автоответчиком для него всегда было все равно, что участвовать в викторине «Ответ — секунда».

Зачем ты вообще тратишь время на это?

Ответ, который он дал Тэду, был прост: протокол. Однако сам Алан не мог удовлетвориться таким рутинным ответом, потому что знал: дело не в протоколе. Это могло бы звучать более или менее убедительно, если бы Притчард оперировал человека, называвшего себя Старком (если не брать в расчет, что он больше так себя не называет, а говорит, что теперь знает, кто он на самом деле). Но он этого не делал. Он оперировал Бюмонта, и в любом случае все это имело место двадцать девять долгих лет назад.

Так почему же?

Потому что здесь все было не так, вот почему. Отпечатки пальцев, группа крови со следов на окурках, сочетание ума и убийственной ярости, которые продемонстрировал этот человек, настойчивые утверждения Тэда и Лиз, будто псевдоним стал реальностью — во всем этом было что-то не то. И больше всего — в последнем. Эта идея могла прийти в голову лишь сборищу лунатиков. И еще кое-что было не так — теперь. Полиция штата без всяких оговорок приняла как данность утверждение этого парня о том, будто теперь он понимает, кто он такой.

Для Алана это не стоило и трехдолларового фантика. От этого за версту несло трюком, игрой, маневром.

Алан полагал, что парень может еще прийти.

Но все это — не ответ на вопрос, шепнул голосок у него в мозгу. Почему ты тратишь на все это время? Почему ты звонишь в Форт-Ларами, Вайоминг, и разыскиваешь старика-врача, который, наверно, уже не отличит Тэда Бюмонта от дырки в стене?

Потому что ничего лучшего я сейчас придумать не могу, раздраженно ответил он самому себе. Потому что отсюда я могу позвонить, минуя городского диспетчера, разглагольствующего о ценах на междугородные переговоры. И потому что ОНИ верят в это — Тэд и Лиз. Это безумная идея, все верно, но тем не менее они выглядят нормальными людьми и, черт возьми, они в это верят. Но это не значит, что в это верю я.

И он не верил.

Или верил?

День тащился медленно. Доктор Притчард не позвонил. Но голосовые отпечатки прибыли вскоре после восьми часов и оказались потрясающими.

Они выглядели совсем не так, как ожидал Тэд. Он рассчитывал увидеть рулон перфоленты с графической кривой, то взметающейся вверх, образуя остроконечные горные пики, то спускающейся на «равнины», значение которых Алан будет пытаться объяснить. Они с Лиз станут слушать и глубокомысленно кивать, как кивают люди, которым объясняют нечто, слишком сложное для их понимания, прекрасно зная, что стоит им начать задавать вопросы, как последуют еще менее понятные объяснения.

Вместо этого Алан показал им два листа обычной белой бумаги. Посередине каждого из них была прочерчена одна линия. Кое-где на ней располагались группы острых точек — парами или тройками, — но в основном линии были мирно-волнообразными. И стоило бросить на них лишь один невооруженный взгляд, как становилось ясно, что они или идентичны, или очень близки к этому.

— И это все? — спросила Лиз.

— Не совсем, — сказал Алан. — Смотрите, — он положил один лист поверх другого с видом фокусника, исполняющего редкий забавный трюк, и поднес оба листа к свету. Тэд и Лиз молча уставились на них.

— Они и вправду… — тихо, с благоговейным ужасом произнесла Лиз. — И вправду одинаковые.

— Ну… не совсем. — возразил Алан и указал на три места, где кривая голосового отпечатка на нижнем листе чуть-чуть просматривалась сквозь тонкую поверхность верхнего листа. Один из этих выступов находился чуть выше кривой на верхнем листе, а два других — чуть ниже. Во всех трех случаях отклонения просматривались там, где обе кривые напоминали скорее горный пик, чем равнину. Волны кривых совпадали идеально. — Отличия появляются со стороны Тэда и только в моменты накала страсти. — Алан по очереди указал пальцем на три точки. — Вот здесь: «Что тебе нужно, сукин ты сын, чего тебе, мать твою, надо?» Вот здесь: «Это ложь, черт бы тебя побрал, и ты это знаешь». И, наконец, здесь: «Перестань врать, черт тебя подери». Сейчас все сосредоточены на этих трех крошечных различиях, потому что они жаждут отстоять свое утверждение, будто нет на свете двух одинаковых отпечатков. Но дело в том, что со стороны Старка в разговоре не было никаких моментов накала страсти. Этот ублюдок оставался холоден и спокоен от начала и до самого конца.

— Ага, — кивнул Тэд, — он говорил так, словно пил в это время лимонад.

Алан положил листки на стол.

— Никто в Полицейском департаменте штата на самом деле не верит, что это два разных голосовых отпечатка, несмотря на малюсенькие различия, — сказал он. — Мы получили отпечатки из Вашингтона очень быстро. Я приехал так поздно, потому что, когда их увидел эксперт из Августы, он захотел прослушать пленку. Мы послали ее туда обычным рейсом Восточных Авиалиний из Бэнгора, и они прогнали ее там через прибор, который называется аудиоусилитель. Им пользуются, чтобы определить для следствия, сам ли человек произносит текст или голос записан на пленку.

— Так что же, живой он или записанный? — спросил Тэд. Он сидел возле камина и пил содовую.

Оторвав взгляд от голосовых отпечатков, Лиз вернулась к манежу. Она сидела на полу скрестив ноги и старалась не давать Уильяму и Уэнди стукнуться головами, пока они изучали пальчики на ножках друг у друга.

— Для чего они это сделали? — спросила она.

Алан кивнул на Тэда и сказал:

— Ваш муж знает.

— С этими маленькими различиями на горках они могут по крайней мере дурачить себя, утверждая, что говорили два разных голоса, даже если на самом деле они понимают. Вы это хотели сказать? — спросил Тэд у Алана.

— Угу. Хотя я никогда не слышал, чтобы голосовые отпечатки имели подобное… да что подобное, близкое к этому сходство, — он пожал плечами. — Правда, мой опыт с отпечатками не так велик, как у ребят из ФБУЗ, которые получают за это зарплату; он даже меньше, чем у парней из Августы, которые более или менее разбираются в общих вопросах — голосовые отпечатки, отпечатки пальцев, следы ботинок, следы шин. Но я все-таки кое-что читаю, и потом, я был там, когда пришли результаты. Тэд, они дурачат себя, это да, но при этом не очень стараются.

— Итак, у них есть три маленьких отличия, но этого недостаточно. Трудность заключается в том, что мой голос был повышенным, а голос Старка — не был. Потому они ухватились за этот самый усилитель, чтобы разыграть запасную версию, то есть надеясь, что часть диалога со стороны Старка окажется магнитофонной записью… сделанной мной, — он взглянул на Алана и приподнял одну бровь. — Ну как, выиграл я жареного цыпленка?

— И еще сервиз на шесть персон плюс бесплатный тур в Киттери.

— Это самая безумная вещь, которую я когда-либо слышала, — ровным голосом сказала Лиз.

Тэд не очень весело рассмеялся.

— Все это в целом — сплошное безумие, — сказал он. — Они думали, я мог изменить свой голос, как… Мел Бланк. Мысль состоит в том, что я наговорил текст на пленку голосом Джорджа Старка со специальными паузами, чтобы я мог ему отвечать при свидетелях уже своим собственным голосом. Конечно, мне пришлось бы купить специальный аппарат, который мог бы подсоединить кассетный магнитофон к телефону-автомату. Такие штуковины есть, правда, Алан?

— Еще бы. В любом магазине электроники, или просто наберите восьмисотый номер, который появится на вашем экране, операторы подскажут всю информацию.

— Верно. Единственное, что мне понадобится, это — помощник. Кто-то, кому я доверяю, кто отправится на Пенсильванский вокзал, подсоединит магнитофон к телефону в самом малолюдном банке или магазине и в нужное время наберет мой домашний номер. Потом… — он запнулся. — Как был оплачен звонок? Я совсем забыл об этом. Он был не за мой счет.

— Был использован номер вашей телефонной кредитной карточки, — сказал Алан. — Вы же наверняка сообщили его вашему помощнику.

— Ну да, конечно. Мне нужно было обеспечить лишь две вещи, когда этот фокус начнется. Первая: я должен был сам подойти к телефону. И вторая: мне нужно было хорошо выучить свой собственный текст и аккуратно вставить его в паузы на пленке. Как, по-вашему, Алан, я отлично справился?

— Ага. Блестяще.

— Согласно сценарию, мой помощник вешает трубку. Он отсоединяет магнитофон от телефона, сует его под мышку…

— Да бросьте, — вмешался Алан, — просто сует его в карман. Сейчас везде такая классная аппаратура, что даже ЦРУ закупает ее в обычных радиомагазинах.

— Ладно, засовывает в карман и спокойно уходит. В результате появляется диалог, на протяжении которого все видят и слышат, как я беседую с человеком, находящимся за пятьсот миль от меня, чей голос звучит иначе — звучит с легким южным акцентом, но у которого одинаковый голосовой отпечаток с моим. Опять все, как с отпечатками пальцев, только еще лучше, — он снова взглянул на Алана, ожидая подтверждения.

— По зрелом размышлении, — заметил Алан, — вы заслужили еще бесплатную поездку в Портсмут, со всеми издержками.

— Благодарю.

— Пустяки, не стоит.

— Это не только безумие, — сказала Лиз, — это еще и совершенно недостоверно. По-моему, у них у всех просто головы…

Пока она отвлеклась, близнецам все-таки удалось стукнуться головками, и они громко расплакались. Лиз взяла на руки Уильяма, Тэд подхватил Уэнди.

Когда кризис миновал, Алан сказал:

— Да, это недостоверно, вы правы. Вы это знаете, я это знаю, и они тоже это знают. Но Конан-Дойл вместе с Шерлоком Холмсом учат нас, что в расследовании преступления уж один метод работает всегда: когда вы исключите все невозможные объяснения, то, что останется, и будет ответом на вопрос, как бы невероятно оно ни звучало.

— По-моему, в оригинале это было высказано более изящно, — заметил Тэд.

— Да идите вы… — усмехнулся Алан.

— Может быть, для вас обоих это и смешно, но для меня — нет, — сказала Лиз. — Тэд должен был просто рехнуться, чтобы проделать такое. Конечно, полицейские могут думать, что мы оба свихнулись.

— Ничего подобного они не думают, — мрачно ответил Алан, по крайней мере на данном этапе. И они не будут так думать, если вы оставите ваши дикие сказки при себе.

— А как насчет вас, Алан? — спросил Тэд. — Ведь вам мы выдали все дикие сказки. Что же вы думаете?

— Я не думаю, что вы сошли с ума. Если бы я так думал, все было бы значительно проще. Я не знаю, что происходит.

— Что вы выяснили у доктора Хьюма? — поинтересовалась Лиз.

— Имя врача, который оперировал Тэда, когда тот был мальчишкой, — ответил Алан. — Его зовут Хью Притчард — Тэд, у вас не задело колокольчик в памяти?

Тэд нахмурился и задумался. Думал он долго и наконец сказал:

— Кажется, что-то задело, но… может, я просто обманываю себя. Это было очень давно.

Глаза у Лиз блестели, она вся подалась вперед. С безопасного места на материнских коленях Уильям таращил глазенками на Алана.

— Что сказал вам Притчард, — спросила она.

— Ничего. Я нарвался на его автоответчик, благодаря чему смог сделать вывод, что хозяин еще жив — вот и все. Я оставил ему запись.

Лиз, явно разочарованная, откинулась на спинку кресла.

— А как насчет моих анализов? — спросил Тэд. — Хьюм получил их? Или он вам не сказал?

— Он сказал, что когда получит результат, то первому скажет вам, — с усмешкой ответил Алан. — Кажется, доктора Хьюма раздражает сама мысль о том, чтобы поделиться хоть какой-то информацией с шерифом округа.

— Узнаю доктора Хьюма, — улыбнулся Тэд. — Его кличка среди пациентов — Брюзга.

Алан поерзал на своем стуле.

— Алан, хотите что-нибудь выпить? — спросила Лиз. — Пиво, пепси?

— Нет, спасибо. Давайте вернемся к тому, во что верит, а во что — нет полиция штата. Они не верят, что кто-то из вас причастен к этому, но оставляют за собой право полагать, что это возможно. Они понимают, что не могут повесить на вас, Тэд, события прошлой ночи и сегодняшнего утра. Помощник, это возможно, тот же, кто гипотетически мог прокрутить дело с магнитофоном, — но не вы сами. Вы были здесь.

— Что с Дарлой Гэйтс? — тихо спросил Тэд. — Той девушкой, что работала в бухгалтерии?

— Мертва. Довольно здорово изувечена, как он и говорил, но сначала убита выстрелом в голову. Она не мучилась.

— Это ложь.

Алан заморгал и уставился на него.

— Она не могла так легко отделаться. Особенно после того, что он сделал с Клаусоном. В конце концов она ведь стукнула первая, разве не так? Клаусон позвенел перед ней деньгами — небольшими, учитывая состояние его финансов, — и она, растаяв, выпустила кота из мешка. Так что не надо мне рассказывать, будто он пристрелил ее перед тем, как резать, и что она не страдала.

— Ладно, — сказал Алан. — Все было не так. Хотите знать, как выглядело это на самом деле?

— Нет, — быстро сказала Лиз.

В комнате возникла тяжелая пауза. Даже близнецы, кажется, что-то почувствовали; они поглядели друг на друга с какой-то тихой грустью.

— Позвольте мне еще раз задать вопрос: во что вы сами верите? Во что вы верите сейчас? — нарушил молчание Тэд.

— У меня нет готовой версии. Я знаю, что вы не записывали на пленку голос Старка, потому что усилитель не засек никаких магнитофонных шумов, а на самой пленке слышно, как громкоговоритель на Пенсильванском вокзале объявляет, что «Пилигрим» на Бостон отправляется с пути номер три. На «Пилигрим» действительно была посадка сегодня днем на третьем пути, она началась в два часа тридцать шесть минут, что точно соответствует времени вашей милой беседы. Но мне и этого не нужно — если бы фразы Старка были записаны на пленку, Лиз или вы непременно спросили бы меня, что показал прибор-усилитель, как только я упомянул о нем. Никто из вас не спросил.

— И при всем при этом вы все еще не верите, так? — спросил Тэд. — Я имею в виду, что это упрямо лезет вам в голову — настолько, что вы без дураков пытаетесь отыскать доктора Притчарда, — но вы никак не можете пойти до конца и раскрыть глаза на то, что происходит, так? — он сам слышал раздражение и усталость в своем голосе, но уже не в силах был сдерживаться.

— Парень сам признал, что он — не Старк.

— О, да. И он сделал это очень искренне, — рассмеялся Тэд.

— Вы говорите так, словно это вас не удивляет.

— Ничуть. А вас это удивляет?

— Честно говоря, да. Удивляет. Потратить столько усилий для утверждения того факта, что у него и у вас одинаковые отпечатки пальцев, одинаковый отпечаток голоса…

— Алан, помолчите секунду, — попросил Тэд.

Алан замолк и вопросительно уставился на него.

— Сегодня утром я сказал вам, что, по моему разумению, все это делает Джордж Старк. Не мой помощник, не психопат, который каким-то образом ухитрился изобрести способ оставлять чужие отпечатки пальцев в перерывах между своими смертельными танцами и ариями об установлении личности… И вы мне не поверили. Вы мне и теперь не верите?

— Не верю, Тэд. Я хотел бы ответить иначе, но единственное, что я могу сказать, это: я верю в то, что вы верите, — он перевел взгляд на Лиз и добавил, — вы вдвоем.

— Спасибо и на том, — сказал Тэд, — поскольку что-то меньшее вполне могло и скорее всего привело бы к моей гибели и смерти всей моей семьи. Поэтому на данном этапе сердце у меня радуется, когда я слышу, что у вас нет готовой версии. Это не так уж много, но это уже — шаг вперед. Что я хочу вам объяснить, это то, что голосовые отпечатки и отпечатки пальцев ничего не меняют, и Старк это знает. Вы сколько угодно можете говорить об исключении всего невозможного и принятии того, что останется — неважно, каким невероятным оно может показаться, но все равно это не работает. Вы не принимаете Старка, а останется именно он, когда вы исключите все остальное. Вот что я вам скажу, Алан: если бы у вас было столько свидетельств того, что вы страдаете опухолью головного мозга, вы легли бы в больницу на операцию, даже если бы шанс на то, что вам не выйти оттуда живым, был бы велик.

Алан открыл рот, покачал головой и снова закрыл его. В комнате, где, как остро начал сейчас чувствовать Тэд, он провел всю свою сознательную жизнь, помимо тиканья часов и тихого лопотания малышей не было слышно ни звука.

— С одной стороны, у вас серьезные вещественные доказательства, достаточные даже для судебного разбирательства, — мягко подытожил Тэд. — С другой, ничем не подкрепленное утверждение голоса в телефонной трубке, о том, что он «пришел в себя», что «теперь он знает, кто он такой». И вы собираетесь отдать предпочтение этому утверждению, проигнорировав улики.

— Нет, Тэд. Это неправда. Сейчас я не принимаю никакие утверждения — ни ваши, ни вашей жены, и уж меньше всех те, что сделал звонивший по телефону. Пока я оставляю за собой право выбора.

Большим пальцем правой руки Тэд указал через плечо на окно. Там, за тихонько колышущимися шторами, была видна полицейская машина патрульных, которые следили за домом Бюмонтов.

— А как насчет них? У них тоже пока свобода выбора? Я бы молил Бога, чтобы здесь остались вы, Алан, — я предпочитаю вас армии патрульных полицейских, потому что у вас хотя бы один глаз приоткрыт. У них — зашторены оба.

— Тэд…

— Да ладно вам, — сказал Тэд. — Это же правда. И вы это знаете, и… он тоже это знает. Он подождет. И когда все решат, что все кончилось и Бюмонты в безопасности, когда полиция свернет палатки и отправится заниматься другими делами, Джордж Старк придет сюда.

Он сделал паузу, и на его мрачном лице Алан увидел сменяющие по очереди друг друга сожаление, одержимость и страх.

— Я сейчас вам кое-что скажу — вам обоим. Я точно знаю, что ему нужно. Он хочет, чтобы я написал еще один роман в качестве Старка — возможно, еще один роман об Алексисе Машине. Не знаю, смогу ли я это сделать, но если бы я думал, что это может хоть как-то помочь, я бы попытался. Я бросил бы «Золотую собаку» и начал бы сегодня же вечером.

— Тэд, нет! — крикнула Лиз.

— Не волнуйся, — сказал он. — Это бы убило меня. Не спрашивай, откуда я знаю: я просто знаю, и все. Но если бы моей смертью все и закончилось, я все-таки мог бы попытаться. Но я не думаю, что это было бы так. Потому что на самом деле я не думаю, что он — человек.

Алан молчал.

— Итак! — сказал Тэд голосом бизнесмена, подводящего итог важному деловому сообщению. — Дела обстоят вот таким образом. Я не могу, я не стану, я не должен. Это означает, что он придет. И одному Богу известно, что произойдет, когда он придет.

— Тэд, — неловко произнес Алан, — вам нужно немного отвлечься от этого, вот и все. И когда вы отвлечетесь, то большая часть всего этого просто… улетучится. Как пух с одуванчика. Как дурной сон поутру.

— Нам не отвлечься нужно, — сказала Лиз.

Они посмотрели на нее и увидели, как она молча плачет. Не навзрыд, но плачет.

— Что нам нужно, это… чтобы кто-нибудь его выключил.

Алан вернулся в Кастл-Рок ранним утром на следующий день, а домой приехал без малого два. Стараясь как можно меньше шуметь, он проник в дом и обнаружил, что Анни в очередной раз забыла включить охрану. Ему не очень хотелось пререкаться с ней по этому поводу — в последнее время ее мигрени участились, — но он понимал, что рано или поздно все равно придется сказать.

С туфлями в руках, он стал подниматься по лестнице с такой плавностью, что, казалось, почти парил в воздухе. Его тело обладало удивительной грацией — прямая противоположность неуклюжести Тэда Бюмонта, — Алан редко выставлял ее напоказ; казалось, его плоти известен некий тайный секрет движения, которого почему-то слегка стыдился его разум. Сейчас в полной тишине и одиночестве не было нужды скрывать его, и он двигался с почти волшебной легкостью.

На полпути он замешкался и… спустился вниз. У него был небольшой — не больше обыкновенной кладовки с письменным столом и несколькими книжными полками, — но вполне достаточный для его нужд отдельный закуток, отгороженный от комнаты. Он, как правило, старался не переносить в дом свою работу и, хотя это не всегда получалось, старался изо всех сил.

Он закрыл дверь, включил свет и взглянул на телефон.

«Ты ведь на самом деле не собираешься делать этого, а?» — спросил он самого себя. Я хочу сказать, что сейчас уже в Роки-Маунтэйн почти полночь, а этот тип — не просто врач на пенсии, он нейрохирург на пенсии. Попробуй только разбудить его, и он прогрызет тебе в заднице вторую дырку.

Потом Алан вспомнил о глазах Лиз Бюмонт — ее темных, испуганных глазах — и понял, что собирается это сделать. Может, и впрямь что-то выйдет: звонок посреди ночи даст понять доктору Притчарду, что дело серьезное и заставит его подумать как следует. А потом уже Алан сможет позвонить ему еще раз, в более подходящее время.

Кто знает, подумал он без большой надежды (но не без юмора), может, он скучает по звонкам среди ночи.

Алан вытащил листок бумаги из кармана своей Форменной рубахи и набрал номер Хью Притчарда в Форт-Ларами. Он проделал это стоя, приготовившись к вспышке ярости на том конце провода.

Не стоило волноваться: на первом же гудке снова влез автоответчик и опять продиктовал тот же самый текст.

Он медленно положил трубку на место и уселся за свой письменный стол. Лампа на гибкой ножке отбрасывала кружок света на поверхность стола, и Алан принялся играть с тенями в этом кружке, делая то зайца, то собаку, то орла и даже вполне похожего кенгуру. Его руки обладали той же внутренней грацией, что и все его тело; когда он оставался один и отдыхал, зверюшки, повинуясь его гибким пальцам, казалось маршируют, как на параде, через маленький кружок света от настольной лампы — каждый следующий послушно сменял предыдущего. Этот маленький фокус всегда поражал и приводил в восторг детей и нередко давал отдых его собственным мозгам, когда он был чем-то обеспокоен.

Сейчас это не сработало.

Доктор Хью Притчард мертв, мелькнуло в мозгу. Старк добрался и до него.

Это, конечно, было невероятно. Может, он и мог поверить в призрака — под дулом револьвера, приставленного к виску, — но уж никак не в волшебного призрака-супермэна, одним прыжком пересекающего континенты. Он легко мог назвать несколько веских причин, по которым кто-то включает ночью автоответчик. И одна из них, довольно распространенная, состояла как раз в том, чтобы обезопасить себя от бесцеремонно звонящих посреди ночи надоедливых незнакомцев — таких, как скажем, шериф Алан Дж. Пэнгборн из Кастл-Рока, штат Мэн.

Да, но все равно он мертв. И он и его жена. Как там ее зовут? Хельга. «Я, наверно, играю в гольф, Бог его знает, что делает Хельга». Но я знаю, что делает Хельга, я знаю, что вы оба сейчас делаете. Я думаю, вы валяетесь в луже крови с перерезанными глотками, вот что вы делаете, а на стене в вашей комнате — там, в Стране Ясного Неба, красуется надпись, извещающая всех о том, что воробьи снова летают.

Алан Пэнгборн вздрогнул. Это была безумная мысль, но он все равно вздрогнул. Она ударила его, как электрический разряд.

Он набрал номер Справочной службы Вайоминга, узнал телефон управления шерифа в Форт-Ларами и сделал еще один звонок. Ему ответил диспетчер — судя по голосу, полусонный. Алан назвал себя, объяснил диспетчеру, кому он пытается дозвониться и где тот живет, а потом спросил, уехали ли куда-нибудь отдыхать доктор Притчард с женой. Если доктор и его жена на самом деле уехали — что вполне вероятно для летнего сезона, — они скорее всего поставили в известность об этом местных блюстителей закона и попросили их приглядывать за домом в свое отсутствие.

— Хорошо, — сказал диспетчер, — пожалуйста, назовите мне ваш номер. Я перезвоню вам и сообщу всю нужную информацию.

Алан вздохнул. Такова была стандартная процедура. Дерьмовая тягомотина, но парня винить не в чем: он не хочет выдавать никаких сведений, пока не убедится, что Алан — именно тот, за кого себя выдает.

— Нет, — сказал он. — Я звоню из дому, и сейчас уже ночь, а…

— Здесь тоже не полдень, шериф Пэнгборн, — лаконично отреагировал диспетчер.

Алан снова вздохнул.

— Не сомневаюсь, — сказал он. — И не сомневаюсь в том, что твоя жена и малыши не спят наверху. Вот что, друг, сделаем так: позвони в Полицейские казармы штата Мэн в Оксфорде — я сейчас дам тебе номер — и проверь мое имя. Они могут дать тебе номер моего удостоверения. Минут через десять я перезвоню тебе, и мы сможем обменяться паролями.

— Давай номер, — согласился диспетчер, хотя и без особой радости в голосе. Алану пришло в голову, что он мог оторвать парня от позднего телешоу или ежемесячника «Пентхауз».

— А вокруг чего весь сыр-бор? — спросил диспетчер, когда прочитал вслух продиктованный Аланом номер Полицейских казарм в Оксфорде.

— Расследование по делу об убийстве, — сказал Алан. — Я звоню не просто справиться о его здоровье, приятель. — И он повесил трубку.

Потом он сидел за своим письменным столом, играл с тенями зверюшек и ждал, пока секундная стрелка не обойдет циферблат часов десять раз. Стрелка двигалась очень медленно. Она обернулась лишь пять раз, когда дверь кабинета приоткрылась и вошла Анни. На ней был ее розовый халат, и она показалась ему какой-то нереальной, призрачной; он снова ощутил пронизывающую дрожь, побуждающую к работе, словно он заглянул в будущее и увидел там что-то очень неприятное. Даже поганое.

Как бы я сам чувствовал себя, если бы он охотился за мной, неожиданно, подумал он. За мной, за Анни, за Тоддом и Тоби? Как бы я себя чувствовал, если бы знал, кто он такой, но мне… никто бы не верил?

— Алан? Что ты делаешь здесь так поздно?

Он улыбнулся, встал и легонько чмокнул ее в щеку.

— Просто жду, когда выветрится кайф от травки.

— Нет, правда… Это все — дело Бюмонта?

— Ага. Я пытался засечь врача, который может кое-что знать об этом. Все время нарывался на его автоответчик, поэтому позвонил в управление шерифа — справиться, не уехал ли он отдыхать. Парень оттуда сейчас, наверно, проверяет мою благонадежность, — он взглянул на Анни, и во взгляде промелькнула бережная забота. — Как ты, детка? Голова болела сегодня?

— Нет, — ответила она, — но я слышала, как ты вошел, — она улыбнулась. — Ты, когда захочешь, — самый тихий мужчина на свете, Алан, но с машиной ты все равно ничего не можешь поделать.

Он обнял ее.

— Сварить тебе чашку кофе? — спросила она.

— Бог мой, да нет, конечно. Стакан молока, если тебе не трудно.

Она вышла и через минуту вернулась, неся молоко.

— Что собой представляет мистер Бюмонт? — спросила она. — Я несколько раз видела его в городе, а его жена заходит иногда в магазин, но я никогда с ним не разговаривала.

Магазин назывался «Шейте сами» и принадлежал женщине по имени Полли Чалмерс. Анни Пэнгборн работала там два дня в неделю вот уже четыре года.

Алан задумался.

— Он мне нравится, — наконец сказал он. — Поначалу не очень… Он показался мне сперва холодной рыбой. Но я застал его в трудной ситуации. Он просто… держит дистанцию. Может, это связано с его профессией.

— Мне очень нравятся обе его книги, — сказала Анни.

Он удивленно поднял брови.

— Я не знал, что ты читала его.

— Ты никогда не спрашивал, Алан… А потом, когда всплыла история с псевдонимом, я попробовала прочесть одну из других, — ее носик сморщился от отвращения.

— Плохая?

— Ужасная. Жуткая. Я не дочитала ее. Никогда бы не поверила, что и то и другое написал один и тот же человек.

А знаешь, детка, подумал Алан, он сам в это тоже не верит.

— Ты должна пойти лечь, — сказал он, — иначе проснешься с очередным приступом.

Она покачала головой.

— Я думаю, Главный Монстр Мигреней снова убрался прочь, по крайней мере на время, — она бросила на него быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. — Я еще не буду спать, когда ты поднимешься, если… если ты не очень долго.

Он дотронулся через розовый халат до одной ее груди и поцеловал в раскрытые губы.

— Я буду торопиться изо всех сил.

Она поднялась наверх, и Алан увидел, что прошло больше десяти минут. Он снова набрал номер Вайоминга и наткнулся все на того же сонного диспетчера.

— А я думал, ты забыл обо мне, приятель.

— Ни в коем случае, — сказал Алан.

— Назовите мне номер вашего удостоверения, шериф?

— 109–44–205 ME.

— Полагаю, вы — это действительно вы. Простите, что заставил вас пройти через все эти формальности так поздно, шериф Пэнгборн, но, думаю, вы сами понимаете…

— Понимаю. Что вы можете сказать о докторе Притчарде?

— О, они с женой действительно на отдыхе, все верно, — сказал диспетчер. — Они разбили палатку в Йеллоустон-парке и пробудут там до конца месяца.

Ну, вот, подумал Алан, видишь? А ты тут воюешь с призраками посреди ночи. Никаких перерезанных глоток. Никаких надписей на стене. Просто двое стариков отдыхают в палаточном лагере.

Но он поймал себя на том, что успокоился не слишком. Похоже, с доктором Притчардом будет нелегко связаться — по крайней мере в ближайшие несколько недель.

— Если мне понадобится передать ему кое-что, как вы думаете, мне удастся это сделать? — спросил Алан.

— Думаю, да, — сказал диспетчер. — Вы можете позвонить в службы парка в Йеллоустоне. Они знают, где он, — во всяком случае должны быть в курсе. Может, это и займет какое-то время, но они отыщут его для вас. Я пару раз встречался с ним. Кажется, он неплохой старикан.

— Что ж, это уже лучше, — заметил Алан. — Спасибо за помощь.

— Не стоит. Мы здесь для этого и сидим. — Алан услышал слабый шорох переворачиваемых страниц и представил себе этого безликого парня за полконтинента отсюда, снова уткнувшегося в свой «Пентхауз».

— Спокойной ночи, — сказал он.

— Спокойной ночи, шериф.

Алан повесил трубку и секунду сидел, не двигаясь с места и глядя через маленькое окошко в темноту.

Он там. Где-то. И он придет.

Снова Алан прикинул, как бы он чувствовал себя, если бы его собственная жизнь — а заодно жизнь Анни и детей, была ставкой в этой игре. Каково бы ему было, если бы он точно знал причину, но никто бы не верил, что он знает.

Ты опять тащишь это домой, милый, услышал он у себя в мозгу голос Анни.

И это была правда. Четверть часа назад он был убежден — если не умом, то всеми своими нервными окончаниями, — что Хью и Хельга Притчарды лежат мертвые в луже крови. Это оказалось вздором: этой ночью они мирно спали под звездным небом в Национальном парке Йеллоустона. Слишком много интуиции; она просто стала застилать тебе мозги.

То же самое почувствует и Тэд, когда мы выясним в конце концов, что же происходит, подумал он. Когда станет очевидно, что разгадка, какой бы странной она ни оказалась, соответствует всем законам природы.

Он на самом деле верит в это?

Да, решил он — верит. По крайней мере умом. Его нервные окончания были не так уверены.

Алан допил молоко, выключил настольную лампу и пошел наверх. Анни еще не спала и была восхитительно обнажена. Она приняла его в свои объятия, и Алан с огромным удовольствием позволил себе забыть обо всем остальном.

Старк позвонил еще раз через два дня. Тэд Бюмонт находился в это время в «Дэйв-маркет».

Это был маленький семейный продовольственный магазинчик в полутора милях от дома Бюмонтов, если ехать вниз по шоссе. Они заезжали сюда, когда до смерти не хотелось тащиться в супермаркет в Брюэре.

Тэд отправился туда вечером в пятницу, чтобы купить упаковку «Пепси», немного чипсов и какой-нибудь соус. Один из патрульных, приставленных к его семье, поехал с ним. Было 10 июня, половина седьмого вечера и светло, как днем. Лето — этот красивый зеленый зверь — снова навестило Мэн.

Легавый остался в машине, а Тэд зашел в магазин. Он взял содовой и изучал длинную батарею соусов (не хотите креветочный — возьмите луковый), когда раздался телефонный звонок.

Тэд тотчас же поднял голову и подумал: ага, о’кей.

Розали за прилавком сняла трубку, сказала «алло», послушала и, как он и ожидал, протянула трубку ему. На него опять накатило сонное ощущение presque vu.

— Вас к телефону, мистер Бюмонт.

Он чувствовал себя вполне спокойным. Сердце громко стукнуло, но лишь один раз, а потом продолжало биться в обычном ритме. Он даже не вспотел.

И не было никаких птиц.

Он не испытывал и тени того страха и той ярости, которые ощущал три дня назад. Он даже не удосужился спросить у Розали, не жена ли это звонит ему, чтобы попросить захватить дюжину яиц и коробку конфет, раз уж он здесь. Он знал, кто это.

Он стоял возле компьютера «Мегабакс», яркий зеленый дисплей которого объявлял, что на прошлой неделе победителя в лотерее не оказалось и приз нынешней недели составляет четыре миллиона долларов. Он взял трубку у Розали и сказал:

— Привет, Джордж.

— Привет, Тэд — мягкий южный говор все еще присутствовал, но налет деревенщины сошел начисто — до Тэда лишь сейчас дошло, как явно и в то же время тонко Старк ухитрился внушить чувство: «Ничего, ребята, я, может, и не хватаю звезд с небес, но с этим я сладил. А, ха-ха-ха?», — когда он не уловил ни тени этого налета.

Ну, конечно, подумал Тэд, сейчас ведь ребята просто стоят и болтают. Просто парочка белых сочинителей стоит и чешет языки о том, о сем.

— Что ты хочешь?

— Ты сам знаешь ответ. Нам не нужно играть в игры, так ведь? Для этого уже чуть-чуть поздновато.

— Может, я просто хочу, чтобы ты сказал это вслух. — То чувство вернулось, то дикое чувство, когда тебя высасывает из собственного тела и несет по проводам к тому месту — где-то посередине, где-то между ними двумя.

Розали отошла к дальнему концу прилавка и стала вытаскивать пачки сигарет из картонных блоков и перезаряжать большой сигаретный автомат. Она с такой нарочитостью не слушала разговор Тэда по телефону, что это выглядело почти забавно. Не было ни одной души в Ладлоу — во всяком случае в этой части города, — которая не была в курсе, что к Тэду приставили полицейскую охрану, или полицейскую защиту, или полицейский черт-его-знает-что, и ему не надо было самому прислушиваться к слухам и сплетням, чтобы знать, что они уже ходят. Те, кто не верил, что его скоро арестуют за пьянство за рулем, наверняка подозревали его в избиении детей или жены. Бедная старушка Розали старается не подавать вида, и Тэд почувствовал к ней прилив идиотской благодарности. И еще ему показалось, будто он смотрит на нее в мощную подзорную трубу с обратной стороны. Он был там, в телефонной линии, внизу, в кроличьей норе, где не было белого кролика, а была лишь старая лиса Джордж. Джордж Старк — человек, которого там быть не могло, но он все равно каким-то образом был.

Джордж — старая лиса, и здесь, внизу, в Финишвилле все воробьи снова летали.

Он боролся с этим чувством, боролся изо всех сил.

— Ну давай же, Джордж, раскрой рот пошире, — сказал он, сам немного удивившись грубой злости своего голоса… Он плыл, как в тумане, пойманный мощным течением-расстояния и нереальности, но… Господи, какой же у него ясный и четкий голос! — Скажи это вслух, ну, давай же.

— Если ты так настаиваешь.

— Да.

— Время начинать новую книгу. Новый роман Старка.

— Не думаю.

— Не говори так! — тон голоса был как щелчок плетки с вплетенными в нее маленькими свинцовыми пульками. — Я рисовал тебе картинку, Тэд. Я рисовал ее для тебя. Не заставляй меня рисовать ее на тебе.

— Ты мертв, Джордж. У тебя просто не хватило ума лежать там себе спокойно и не дергаться.

Голова Розали чуть повернулась, Тэд засек ее один широко раскрытый глаз, прежде чем она торопливо отвернулась к своим сигаретным пачкам.

— Попридержи-ка свой язык! — Тут уже настоящая ярость. Не было ли там чего-то еще? Страха? Боли? И того и другого? Или ему это просто мерещится?

— В чем дело, Джордж? — неожиданно усмехнулся он. — Ты что, теряешь кое-какие удачные мысли?

Последовала пауза. Тэд удивил его, выбил из колеи — по крайней мере на мгновение. Но почему? Чем?

— Послушай меня, дружочек, — наконец сказал Старк, — я дам тебе неделю, чтобы начать. Не воображай, что сможешь наколоть меня, потому что не выйдет, ты не можешь, — только последнее слово на самом деле прозвучало «могешь». Да, Джордж был расстроен. Может, это дорого обойдется Тэду, прежде чем все закончится, но сейчас он испытывал лишь явное удовольствие. Он достал его. Кажется не он один ощущает беспомощность и какую-то жуткую обнаженность во время этих кошмарных интимных диалогов; он достал Старка, задел его и это было замечательно.

— Это правда, — сказал Тэд. — Наколок между нами быть не может. Что другое — не знаю, может быть, но этого — нет.

— У тебя была мысль, — продолжал Старк, — еще до того, как этот чертов недоносок вздумал шантажировать тебя. Та самая, насчет свадьбы и следа бронированного лимузина.

— Я выкинул все свои наброски. Я покончил с тобой.

— Нет, ты выкинул мои наброски, но все это не имеет значения. Тебе не нужны наброски. Получится хорошая книжка.

— Ты не понимаешь. Джордж Старк мертв.

— Это ты не понимаешь, — возразил Старк. Голос его был мягким, мертвенно тяжелым. — У тебя есть неделя. И если ты не выдашь хотя бы тридцати рукописных страниц, я приду за тобой, старина. Только я начну не с тебя — так было бы очень просто. Это было бы слишком просто. Сначала я возьмусь за твоих малышей, и они умрут медленно. Я об этом позабочусь. Я знаю как. Они не будут знать, что происходит, а будут лишь умирать в мучительной агонии. Но ты-то будешь знать, и я буду знать, и твоя жена будет знать. Потом я возьмусь за нее, только… Перед тем, как возьмусь, я возьму ее. Ты знаешь, что я имею в виду, старина. А когда я покончу с ними, я примусь за тебя, Тэд, и ты умрешь, как не умирал еще никто на белом свете.

Он замолчал. Тэд слышал, как он громко дышал ему в ухо, словно пес в жаркий денек.

— Ты не знал про птиц, — мягко сказал Тэд. — Это ведь правда, да?

— Тэд, у тебя мозги отсохли. Если ты очень скоро не начнешь, пострадает много людей. Время уже истекает.

— О да, я это замечаю, — сказал Тэд. — Но что мне интересно — как ты ухитрился написать то, что написал, на стене Клаусона, а потом на стене Мириам, и сам не знать об этом.

— Лучше бы ты перестал нести ахинею и начал приходить в себя, дружок, — сказал Старк, но Тэд почувствовал изумление и толику откровенного страха под прикрытием уверенного тона. — На стенах ничего не было.

— Да, нет — было. И знаешь что, Джордж? Я думаю, ты не знаешь об этом, потому что это написал я. Наверно, какая-то часть меня была там. И каким-то образом эта часть меня следила за тобой. Я думаю из нас двоих только я один знаю про воробьев, Джордж. Я думаю, это я написал. И тебе тоже стоит подумать об этом… Подумать как следует… прежде чем ты попрешь на меня.

— Слушай меня, — с мягким, но очень тяжелым нажимом произнес Старк. — Слушай меня внимательно. Сначала — твои малыши… потом — жена… потом — ты. Начинай следующую книгу, Тэд. Это самый лучший совет, который я могу тебе дать. Самый лучший, который тебе давали за всю твою говенную жизнь. Начинай книгу. Я не мертв.

Долгая пауза. Потом — мягко и очень отчетливо:

— И я не хочу стать мертвым. Так что ступай домой и заточи карандаши. А если почувствуешь нехватку вдохновения, представь, как будут выглядеть твои младенцы, если утыкать их мордочки стеклами. И запомни, нет никаких чертовых птиц, нет и не было. Забудь о них и начинай писать.

Раздался щелчок.

— Пошел ты… — прошептал Тэд в отключившийся телефон и медленно повесил трубку.

XVII. Уэнди брякается с лестницы

Ситуация все равно определилась бы тем или иным путем независимо от того, что произошло, — в этом Тэд был уверен. Джордж Старк не мог просто взять и исчезнуть. Но Тэд пришел к выводу, причем, небезосновательному, что падение Уэнди с лестницы через два дня после того, как Старк позвонил ему в магазинчик Дэйва, раз и навсегда показало, как будет развиваться ситуация.

Самый важный результат этого эпизода заключался в том, что он наконец подсказал Тэду возможный способ действий. Те два дня Тэд провел в каком-то бездыханном затишье. Ему трудно было смотреть самые простенькие телевизионные программы, он совершенно не мог читать, а мысль о том, чтобы сесть и постараться что-то написать, была так же абсурдна и нереальна, как мечты о путешествиях со скоростью света. Большую часть времени он проводил, слоняясь из одной комнаты в другую, присаживаясь то тут, то там на несколько минут и снова принимаясь слоняться без дела. Он путался у Лиз под ногами и действовал ей на нервы. Она не срывалась на него за это, но он догадывался, что ей нередко приходится прикусывать язык, чтобы удержаться от звукового оформления своих чувств.

Дважды он уже был готов рассказать ей о втором звонке Старка — том, когда хитрец Джордж ясно высказал, что у него на уме, прекрасно зная, что эта линия не прослушивается и их никто не засечет. И оба раза он так и не решался заговорить, потому что понимал: это не принесет ей ничего, кроме лишних огорчений.

И дважды он ловил себя на том, что сидит наверху, у себя в кабинете, сжимает в руке один из тех чертовых карандашей, которыми он обещал никогда больше не пользоваться, и поглядывает на свежую стопку запечатанных в целлофан блокнотов, в которых Старк всегда писал свои романы.

У тебя была мысль… Насчет свадьбы и следа от бронированного лимузина.

И это была чистая правда. Тэд даже придумал название — неплохое название: «Стальная Машина». И еще кое-что было правдой: какая-то часть его самого действительно хотела это написать. Это глубоко запрятанное в нем ощущение было похоже на зуд в таком месте на спине, между лопаток, которое хочешь почесать, но никак не можешь до него дотянуться.

Джордж тебе его почешет, подумал он.

О да, Джордж был очень рад почесать его. Но тогда с Тэдом что-то случится, потому что ведь теперь все изменилось, ведь так? Но что… Что конкретно произойдет? Он не знал, возможно, просто не мог знать, но один пугающий образ преследовал его. Это был кусочек из очаровательной расистской сказки «Маленький Черный Самбо». Когда Черный Самбо забрался на дерево, а тигры никак не могли добраться до него, они так разъярились, что вцепились друг другу в хвосты и принялись бегать вокруг дерева все быстрее и быстрее, пока не превратились в масло. Самбо собрал масло в корзинку и отнес домой, своей матери.

Алхимик Джордж, думал Тэд, сидя у себя в кабинете и постукивая незаточенной «Черной Красоткой» по краешку стола. Солома — в золото. Тигры — в масло. Книжки — в бестселлеры. А Тэд — в… во что?

Он не знал. Он боялся знать. Но он исчезнет, Тэд исчезнет, в этом он был уверен. Быть может, кто-то и будет жить здесь и выглядеть, как он, но за лицом Тэда Бюмонта будет скрываться другой разум. Разум — больной и… блистательный.

Он полагал, что новый Тэд Бюмонт будет гораздо менее неуклюж и гораздо более… опасен.

Лиз и малыши?

Оставит их Старк в покое, если усядется за руль?

Только не он.

Думал он и о побеге. Усадить Лиз и близнецов в «сабербан» и просто сбежать. Но что это даст? Что толку, если старая лиса Джордж мог видеть глазами старого пня Тэда? Сбеги они хоть на край света — как только они окажутся там и оглядятся вокруг, так тут же увидят Джорджа Старка, вылезающего из скорлупы и несущегося за ними с опасной бритвой в руке.

Он думал и о том, не позвонить ли Алану Пэнгборну, но отбросил эту идею еще быстрее и решительней. Алан сказал им, где находится доктор Притчард, и его решение: не пытаться связаться с нейрохирургом — подождать, пока Притчард с женой не вернутся из своего похода — выдало Тэду все, во что Алан верит, и… что гораздо важнее, во что тот не верит. Если он расскажет ему о звонке в магазин, Алан решит, что Тэд это выдумал. Даже если Розали подтвердит тот факт, что кто-то звонил ему в магазинчик, не заставит Алана поверить в Старка. И он и другие полицейские чины, влезшие в это дело, имеют огромный опыт по части недоверия.

Итак, дни тянулись медленно, словно в жизни наступал какой-то пробел. На второй день сразу после полудня Тэд записал в своем дневнике: Я чувствую себя так, словно голова у меня набита конскими яблоками. Это была единственная запись, которую он сделал за всю неделю, и ему начало казаться, что он вряд ли когда-нибудь напишет хоть строчку. Его новый роман «Золотая собака» застыл на мертвой точке. Это воспринималось, как само собой разумеющееся. Очень трудно сочинять какие-то истории, когда боишься, что плохой человек — очень плохой, — вот-вот появится и вырежет всю твою семью, а потом возьмется за тебя самого.

Единственное, с чем, насколько он мог припомнить, было сравнимо его нынешнее состояние, это с теми несколькими неделями сразу после того, как он бросил пить — вытащил затычку из корыта со спиртным, в котором барахтался после выкидыша Лиз и до появления Старка. Тогда, как и теперь, у него было ощущение возникшей проблемы, к которой он никак не мог подойти вплотную — словно к миражу озера или пруда, возникающему в жаркий полдень на линии горизонта, когда едешь по ровному скоростному шоссе. Чем упрямее он пытался приблизиться к проблеме, желая схватить ее обеими руками и избавиться от нее, уничтожить, тем быстрее она отступала, пока не оставила его, наконец, задыхающегося и обессиленного, все с тем же фальшивым водоемом, по-прежнему глумящимся над ним с линии горизонта.

Ночами он плохо спал и ему снова и снова снилось, как Джордж Старк водит его по собственному опустевшему дому — дому, где вещи взрываются, стоит ему лишь коснуться их, и где в последней комнате его ждут трупы жены и Фредерика Клаусона. И в тот момент, когда он заходит туда, все птицы начинают летать, срываясь с деревьев, электрических и телеграфных проводов — их тысячи, сотни тысяч, миллионы, их так много, что они застилают солнце.

Пока Уэнди не свалилась с лестницы, он чувствовал себя дураком, которого учат, а вернее, каким-то дурацким фаршем, ждущим, когда же появится некий убийца, заткнет салфетку за ворот, возьмет вилку и примется за еду.

Близнецы ползали уже довольно давно, а последний месяц или около того уже пытались вставать при помощи ближайшего прочного (а иногда и непрочного) предмета — хорошо помогала ножка стула, равно как и кофейный столик, но даже пустая картонная коробка тоже годилась, во всяком случае пока малыш не наваливался на нее слишком сильно и она не ломалась или не выскальзывала из-под него. Малыши в любом возрасте имеют обыкновение создавать для себя кучу неприятностей, но когда им восемь месяцев и ползание уже отслужило свое, а хождение еще не освоено, они, безусловно, переживают Золотой Век Попаданий в Беду.

Вечером, что-то без четверти пять, Лиз выпустила их на пол, чтобы они поиграли в ярких бликах солнышка. Минут через десять самостоятельного ползанья и неуверенного стояния (последнее сопровождалось продолжительным младенческим ликованием, обращенным к родителям и друг к дружке) Уильям выпрямился на ножках и дотянулся до края кофейного столика. Он огляделся вокруг и сделал несколько величественных взмахов правой ручкой. Эти жесты напоминали Тэду старую передачу новостей, где Ил Дюк обращался с балкона к своим подданным. Потом Уильям схватил со столика мамину чайную чашку и ухитрился вылить все ее содержимое на себя, прежде чем рухнул на попку. К счастью, чай был холодный, но Уильям не выпустил чашки и умудрился так прижать ее к ротику, что на губе показалась капелька крови. Он тут же расплакался. Уэнди немедленно присоединилась к нему.

Лиз подхватила его, рассмотрела губу, сделала Тэду большие глаза и понесла малыша наверх, чтобы успокоить и привести в порядок.

— Следи за принцессой, — выходя, сказала она Тэду.

— Послежу, — ответил Тэд, хотя давно уже знал, а вскоре должен был получить еще одно подтверждение того, что в Золотой Век Попаданий в Беду такие обещания немногого стоят. Уильям ухитрился вытащить чашку Лиз прямо у нее из-под носа, а Тэд заметил, что Уэнди вот-вот свалится с третьей ступеньки лестницы на долю секунды позже того момента, когда он мог бы уберечь ее от падения.

Он разглядывал журнал новостей — не читал, а лениво просматривал, задерживая взгляд то на одной картинке, то на другой. Когда он пролистал номер, то подошел к большой корзине для вязания, стоявшей возле камина и служившей подобием журнальной полки, чтобы взять другой. Уэнди ползала по полу, забыв о слезках быстрее, чем они до конца высохли на ее пухлых щечках. Она издавала негромкие пофыркивания, фум-фум-фум, как они оба делали, когда ползали, — Тэду иногда приходило в голову, что любое движение, быть может, ассоциируется у них с машинами и фургонами, которые они видят по телеку. Он присел на корточки, положил журнал на стопку других в корзине, принялся просматривать остальные и в конце концов выбрал без всяких на то причин «Харпер» месячной давности. Ему пришло в голову, что он ведет себя, как пациент в приемной зубного врача, ожидающий, когда ему, наконец, выдернут зуб.

Он обернулся и… Уэнди была на лестнице. Она доползла до третьей ступеньки и теперь поднималась на дрожащие ножки, держась за один из столбиков, поддерживающих планку перил. Она засекла его взгляд, весело взмахнула ручонкой и ухмыльнулась. Взмах ручки потянул все ее пухленькое тельце вперед.

— Господи, — прошептал он и, поднявшись на дрожащие в коленях ноги, увидел, как она делает шажок вперед и отпускает столбик.

— Уэнди, не делай этого!

Он буквально перелетел через всю комнату и почти успел. Но он был неуклюжим человеком и одной ногой зацепился за ножку кресла. Оно упало, и Тэд рухнул на пол. Уэнди качнулась вперед и свалилась со ступеньки с испуганным писком. Ее тельце повернулось в воздухе. Тэд прыгнул к ней прямо с колен, пытаясь поймать, но промахнулся на добрых два фута. Ее правая ножка зацепилась за первую ступеньку и головка с глухим стуком ударилась о покрытый ковром пол.

Она закричала, он успел подумать, как ужасен детский крик боли, и подхватил ее на руки.

Сверху Лиз испуганно крикнула: «Тэд?», — и он услыхал торопливый стук ее шлепанцев по ступенькам.

Уэнди старалась заплакать. Ее первый вопль от боли забрал весь воздух из легких и сейчас наступил страшный, длящийся, казалось, целую вечность момент, когда она пыталась разомкнуть грудь и сделать вдох для следующего крика. Когда он раздастся, у всех лопнут барабанные перепонки.

Если он раздастся.

Он держал ее, беспокойно вглядываясь в вертящееся, налитое кровью личико. Оно все стало почти лиловым, за исключением ярко-красной отметины на лбу, похожей на запятую.

Господи, а если она потеряет сознание? Что если она так и не сумеет вдохнуть и выплюнуть крик, застрявший в ее маленьких легких? Что если она задохнется?

— Кричи, черт возьми, — заорал он на нее. О, Господи, какое лиловое личико! И вытаращенные глазенки! — Кричи!

— Тэд! — раздался уже очень испуганный, но также и очень далекий возглас Лиз. В те несколько, казалось, длящихся целую вечность секунд между первым криком Уэнди и ее отчаянными попытками издать второй, Джордж Старк начисто вылетел у Тэда из головы — первый раз за последние восемь дней. Уэнди судорожно втянула в себя воздух и начала подвывать. Дрожа от облегчения, Тэд прижал ее к своему плечу и начал гладить ей спинку, бормоча успокаивающе: «Шш-ш-ш».

Таща извивающегося Уильяма, словно мешок с песком, Лиз спустилась вниз.

— Что случилось? Тэд, с ней все в порядке?

— Да. Она свалилась с третьей ступеньки. Теперь все нормально. Наконец она крикнула. А сначала это было похоже… Ну, как будто она задохнулась, — он с дрожью в голосе рассмеялся, протянул ей Уэнди и взял Уильяма, который тоже начал хныкать за компанию с сестренкой.

— Ты что, не следил за ней? — с упреком спросила Лиз, машинально раскачиваясь с Уэнди на руках и стараясь успокоить ее.

— Да… нет. Я пошел взять журнал. А потом она сразу очутилась на лестнице. Как Уилл с твоей чашкой. Они такие чертовски… быстрые. Как ты думаешь, с головкой у нее все в порядке? Она ударилась о ковер, но ударилась здорово.

Лиз секунду подержала Уэнди на вытянутых руках, взглянула на красное пятнышко и осторожно поцеловала это место. Рыдания Уэнди начали понемногу стихать.

— По-моему, все нормально. Будет синяк дня два — и все. Слава Богу, что тут ковер. Прости, что набросилась на тебя. Тэд, я сама знаю, какие они проворные. Просто я… я чувствую себя так, словно у меня скоро начнутся месячные, только это теперь все время.

Рыдания Уэнди сменились всхлипываниями. Тут же начал успокаиваться и Уильям. Он протянул свою пухлую ручонку и ухватился за белую маячку сестры. Она оглянулась. Он гукнул и что-то залопотал ей. Тэд всегда с какой-то опаской воспринимал их гуканье и бормотание: как какой-то иностранный язык, убыстренный до того, что не можешь даже определить, какой именно, не говоря уже о том, чтобы понять. Уэнди улыбнулась брату, хотя из глаз ее все еще текли слезы и щечки были все мокрые. Улыбаясь, она заворковала что-то в ответ. На секунду стало похоже, что они ведут беседу в своем собственном крошечном мире — мире близнецов.

Уэнди протянула ручонку и погладила брата по плечу. Они смотрели друг на друга и лопотали.

— С тобой все в порядке, родная?

— Да, Уильям, милый, я стукнулась, но не очень сильно.

— Может, тебе не стоит идти на ужин к Стадли, милая?

— Да нет, пожалуй, схожу, хотя это очень мило с твоей стороны, что ты предложил.

— Уэнди, милая, ты уверена, что тебе стоит идти?

— Да, Уильям, дорогой, все обошлось, хотя я, честно сказать, боюсь, что немножко обкакалась.

— Ох, родная, как ДОСАДНО!

Тэд улыбнулся краем рта и взглянул на ножку Уэнди.

— Здесь будет синяк, — сказал он. — Вообще-то он уже есть.

Лиз слабо улыбнулась и сказала:

— Заживет. Правда, это — не последний.

Тэд наклонился и чмокнул Уэнди в кончик носа, думая о том, как быстро и яростно разражаются подобные беды — не прошло и трех минут с того момента, как он смертельно испугался, что она задохнется и умрет, — и как быстро они сходят на нет.

— Да, — согласно кивнул он. — Бог даст, не последний.

К тому времени, как близнецы проснулись после позднего дневного сна — часам к семи вечера — след на ножке Уэнди стал темно-вишневым. У него была странная, отчетливая форма гриба.

— Тэд, — позвала его Лиз от своего столика для пеленания. — Взгляни сюда.

Тэд снял с Уэнди не совсем мокрую, но сыроватую пеленку и бросил ее в корзину с наклейкой «Ее», а потом понес голенькую дочурку к столику сына, чтобы посмотреть, что хочет показать ему Лиз. Он глянул на Уильяма, и глаза его полезли на лоб.

— Как тебе? — тихо спросила она. — Это знамение или что-то в этом роде?

Тэд долго смотрел на Уильяма.

— Да-а — наконец протянул он, — дикость какая-то…

Придерживая извивающегося на столике сына рукой за грудку, она резко обернулась к Тэду и быстро спросила:

— С тобой все нормально?

— Да, — ответил Тэд, с удивлением отметив, как спокойно это прозвучало. Большая вспышка белого света, кажется, исчезла — она была не перед его глазами, а где-то за ними, вроде ружейной искры. Он вдруг подумал, что, похоже, кое-что понял насчет птиц — совсем немного — и то, каким должен быть следующий шаг. Он понял это, видя на ножке сына синяк, точно такой же по форме, цвету и расположению, как и тот, что красовался на ножке Уэнди. Когда Уилл схватил чашку Лиз и опрокинул ее на себя, он сразу свалился на попку. Насколько Тэд помнил, ножкой он не ударялся. Тем не менее, там ясно был виден синяк — на правой ножке, в самом верху. Темно-вишневый след, формой напоминавший гриб.

— Ты уверен, что с тобой все нормально? — настойчиво переспросила Лиз.

— Они и синяками своими делятся, — пробормотал он, не отрывая глаз от ножки Уильяма.

— Тэд?

— Со мной все отлично, — сказал он и дотронулся губами до ее щеки. — Пора нам уже одеть наших Психо и Соматичку, как по-твоему?

Она расхохоталась.

— Тэд, ты сумасшедший.

Он улыбнулся ей. Улыбка была странноватая и немного отстраненная.

— Ага, — сказал он. — Сумасшедший или большой хитрец.

Он отнес Уэнди обратно на ее столик и начал пеленать.

XVIII. Механический способ письма

Он подождал, пока Лиз ляжет спать, прежде чем поднялся к себе в кабинет. У выхода из спальни задержался на минуту или около того, вслушиваясь в ровный звук ее дыхания, желая убедиться в том, что она крепко спит. То, что он собирался сделать, могло и не сработать — он вовсе не был уверен в успехе, — но, если все же сработает, это может быть опасно. Очень опасно.

Кабинет его представлял собой одну большую комнату — эдакий чистенький сарай, — разделенную на две части: «читальню» с рядами книжных полок, диваном, откидным креслом и верхним светом, и рабочее пространство, занимавшее дальнюю часть комнаты. Эту часть кабинета оккупировал главным образом старомодный письменный стол, откровенное безобразие которого даже не пытались как-то скрасить. Это было жуткое, но исключительно функциональное деревянное страшилище. Тэд приобрел его, когда ему было двадцать шесть, и Лиз иногда рассказывала знакомым, что он никогда не избавится от стола, ибо втайне верит, что стол — его собственный, личный Словесный Источник. Когда она говорила об этом, они оба всегда улыбались, словно и впрямь считали это шуткой.

Три лампы в стеклянных плафонах свисали над этим динозавром, и когда Тэд не включал другие светильники, как не включил сейчас, дикие, перекрывающие друг друга круги света, отбрасываемые тремя лампами на заваленную поверхность стола, походили на биллиардные шары и создавали такое впечатление, будто Тэд собирается сыграть в какую-то необычную, сложную игру. Каковы правила этой игры, определить было трудно, но в ту ночь, после истории с Уэнди, застывшее выражение его лица ясно дало бы понять стороннему наблюдателю, что независимо от правил ставки в игре очень высоки.

Тэд согласился бы с этим на все сто. В конце концов ему понадобилось двадцать четыре часа, чтобы набраться на это мужества.

На какое-то мгновение взгляд его застыл на «Ремингтоне» — уродливым горбом выпирающем под своей накидкой, со стальным основанием под кареткой, торчащим с левой стороны, словно отставленный большой палец ловящего на шоссе попутку. Он сел перед пишущей машинкой, побарабанил пальцами по краю стола, а потом открыл ящик, слева от «Ремингтона».

Ящик был и широкий и очень глубокий. Он вынул оттуда свой дневник, а потом вытащил ящик на всю его длину до упора. Керамическая ваза, в которой он держал карандаши «Черная Красотка — Берол», покатилась по днищу ящика, и карандаши рассыпались. Он вытащил вазу, поставил на стол, собрал карандаши и засунул их в нее.

Потом он закрыл ящик и уставился на вазу. Он спрятал ее в ящик после того, первого транса, когда одним из «беролов» написал «Воробьи снова летают» на рукописи «Золотой собаки». Он рассчитывал никогда больше к ним не прикасаться, но все же… Всего несколько ночей назад, тогда, в трансе, он воспользовался одним из них, и вот они стояли перед ним на том самом месте, где находились в течение двенадцати или скольких там лет, пока Старк жил с ним, жил в нем. Долгими периодами Старк сидел тихо, словно его вообще не было. Потом какая-то идея осеняла Тэда, и Старк высовывал голову, как чертик из табакерки. Ку-ку! Эй, Тэд, а я — вот он! Поехали, старина! По коням!

И каждый день в последующие месяца три Старк вылезал точно в десять часов, включая и уик-энды. Он вылезал, хватал один из бероловских карандашей и принимался строчить свой сумасшедший бред — бред, что оплачивал счета, которые Тэд никогда не смог бы оплатить своими собственными вещами. Потом книга подходила к концу, и Джордж вновь исчезал, как тот сумасшедший старик, который превратил солому в золото для Рапунцель.

Тэд вынул один карандаш, поглядел на виднеющиеся на деревянном стержне отметины от его зубов и бросил его обратно в вазу. Тот издал негромкий звук: диннь!

— Моя темная половина, — пробормотал он.

Но был ли Джордж Старк его темной половиной? Был ли хоть когда-то? Не считая припадка, транса или что это там было такое, он ни разу не пользовался этими карандашами с того дня, когда написал «Конец» на последней странице последнего романа Старка «Скачка в Вавилон».

В конце концов ими незачем было пользоваться: это были карандаши Джорджа Старка, а Старк — мертв… Или так во всяком случае полагал Тэд. Он надеялся, что пройдет какое-то время и он их вообще выбросит.

Однако теперь, похоже, им нашлось применение.

Он потянулся к вазе с широкой горловиной, а потом отдернул руку, словно обжегся огнем какого-то невидимого костра, источавшего свой собственный, потаенный и яростный жар.

Не сейчас.

Он вытащил из кармана рубашки шариковую ручку, открыл дневник, снял с ручки колпачок, поколебался и стал писать:

Если плачет Уильям, плачет Уэнди. Но я обнаружил, что связь между ними гораздо глубже и сильнее. Вчера Уэнди упала с лестницы и заработала синяк — синяк, похожий на большой лиловый гриб. Когда близнецы проснулись после дневного сна, у Уильяма тоже появился синяк. На том же месте, той же формы.

Тэд соскочил на стиль самоинтервью, в котором была написана большая часть его дневника. Написав это, он понял, что такая манера — такой способ найти дорожку к своим подлинным мыслям — предлагает еще одну форму раздвоенности, или… Быть может, это был просто иной аспект все того же раздвоения его рассудка и души — раздвоения глубокого и загадочного.

Вопрос: Если ты возьмешь изображение синяков на ножках своих детей и положишь их одно на другое, получишь ли ты в результате то, что выглядит одной картинкой?

Ответ: Да, думаю, получу. Думаю, это как с отпечатками пальцев. Или с голосовыми отпечатками.

Тэд оторвался от дневника и некоторое время сидел, постукивая ручкой по краю блокнота и обдумывая написанное. Потом он торопливо склонился над дневником и принялся писать быстрее, чем раньше:

Вопрос: Уильям знает, что у него синяк?

Ответ: Нет. По-моему, не знает.

Вопрос: Я знаю, что такое воробьи и что они означают?

Ответ: Нет.

Вопрос: Но я знаю, что воробьи ЕСТЬ. Это я знаю, верно? Во что бы там Алан Пэнгборн или кто-то еще не верил, я знаю, что воробьи ЕСТЬ и что они снова летают, правда?

Ответ: Да.

Ручка теперь почти летала по странице. Так быстро он не писал уже много месяцев.

Вопрос: Старк знает, что воробьи есть?

Ответ: Нет. Он сказал, что не знает, и я ему верю.

Вопрос: Я уверен, что верю ему?

Он на мгновенье замешкался, а потом написал:

Старк знает, что есть ЧТО-ТО. Но Уильям тоже должен знать, что есть что-то — если у него на ноге синяк, он должен болеть. Но синяком наградила его Уэнди, когда упала с лестницы. Уильям знает лишь, что это место у него болит.

Вопрос: Старк знает, что у него есть больное место? Чувствительное место?

Ответ: Да, я думаю, знает.

Вопрос: Воробьи — мои?

Ответ: Да.

Вопрос: Означает ли это, что когда он писал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ» на стене Клаусона и на стене Мириам, он не знал, что делает, и не помнил об этом, когда закончил?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто написал про воробьев? Кто написал это кровью?

Ответ: Тот, кто знает. Тот, кому принадлежат воробьи.

Вопрос: Кто это — тот, кто знает? Кто владелец воробьев?

Ответ: Я — тот, кто знает. Я владелец.

Вопрос: Был я там? Был я там, когда он убивал их?

Он вновь на мгновенье замешкался, написал: «Да», — а потом:

Нет. И то и другое. У меня не было транса, когда Старк убивал Гэмэша и Клаусона, во всяком случае я такого не помню. Я думаю то, что я знаю… То, что я вижу… может быть, оно растет.

Вопрос: Он тебя видит?

Ответ: Я не знаю, но…

— Он должен, — пробормотал Тэд и написал:

Он должен знать меня. Он должен меня видеть. Если он, И ВПРАВДУ, написал те романы, он знает меня уже очень долгое время. И его собственное знание, его собственное видение тоже растет. Вся эта отслеживающая и записывающая аппаратура не сумела провести хоть чуть-чуть старую лису Джорджа, верно? Нет — разумеется, не сумела. Потому что старая лиса Джордж знал, что аппаратуру поставят. Нельзя десять лет писать криминальные романы и ничего не знать о таких примочках. Это одна причина, по которой аппаратура не засекла его. Но вторая причина — даже лучше, ведь так? Когда он захотел поговорить со мной, поговорить так, чтобы нас никто не слышал, он точно знал, где я буду и как меня достать, правда?

Да. Старк позвонил домой, когда хотел, чтобы его подслушали, а когда не хотел, позвонил в магазинчик Дэйва. Почему в первом случае он хотел, чтобы его подслушали? Потому что ему нужно было довести до сведения полиции — он знал, что они слушают, — что он не Джордж Старк и сам знает об этом… что он покончил с убийствами, что он не придет за Тэдом и его семьей. Была и еще одна причина. Он хотел, чтобы Тэд увидел голосовые отпечатки, которые — а он и об этом знал — они сделают. Он знал, что полиция не поверит в эту улику, какой бы неоспоримой она ни казалась, но Тэд… Тэд поверит.

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

И это был хороший вопрос, не так ли? Он впрямую затрагивал то, как двое разных людей могут обладать одинаковыми отпечатками пальцев и голоса и как могут двое разных младенцев получить совершенно одинаковые синяки, особенно… Особенно, если по условию задачи только один из малышей ушиб ножку.

Но он знал, что такие вещи уже встречались, были хорошо проверены и приняты как данность по крайней мере в случаях с близнецами; связь между идентичными близнецами была даже более жуткой. Где-то около года назад он читал об этом статью в журнале новостей, читал ее очень внимательно, потому что у самого были двойняшки.

В статье описывался случай с идентичными близнецами, которых разделял целый континент, — когда один из них сломал левую ногу, другой испытывал те же раздирающие боли в левой ноге, даже не зная, что случилось с его двойником. Были еще идентичные девочки, придумавшие свой собственный язык, — язык, который никто, кроме них двоих, не знал и не мог понять. Эти близняшки так никогда и не выучили английский, несмотря на высокие показатели теста на коэффициент интеллектуальности. Зачем им нужен был английский? Им было достаточно понимать друг друга и… больше ничего… И еще в статье говорилось о двух близнецах, увезенных в детстве друг от друга и встретившихся уже взрослыми — встретившись, они обнаружили, что оба женились в один и тот же день одного года на женщинах с одинаковыми именами и поразительно схожей внешностью. Более того, обе пары назвали своих первых сыновей Робертами. Оба Роберта родились в один и тот же год и в один и тот же месяц.

Половина и половина.

Пере и кресток.

Бим и Бом.

— Тилли и Тим думают, как один, — пробормотал Тэд. Он протянул руку и подчеркнул последнюю написанную им строчку:

Вопрос: Откуда он знал, где я буду?

Под этим он написал:

Ответ: Потому что воробьи опять летают. И потому что мы близнецы.

Он открыл чистую страницу в своем дневнике и отложил ручку в сторону. С сильно стучащим сердцем и ежащейся от страха кожей он вытянул правую руку и вытащил из вазы один бероловский карандаш. Казалось, он тихонько жжет его ладонь каким-то странным слабым огнем.

Пора браться за работу.

Тэд Бюмонт склонился над пустым листком, замер на мгновение, а потом большими печатными буквами сверху написал «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ».

Чего он все-таки хотел добиться с помощью бероловского карандаша?

Это он знал. Он хотел попытаться ответить на последний вопрос — настолько простой и очевидный, что он даже не удосужился записать его: мог он сознательно войти в транс? Мог он заставить воробьев летать?

Идея подразумевала некую форму психического контакта, о которой он читал, но которой никогда сам не видел: механическое письмо. Тот, кто пытается войти в контакт с умершей (или живой) душой таким способом, слабо сжимает в руке ручку или карандаш, приставленный кончиком к чистому листу, и просто ждет, когда дух — скорее всего, в переносном смысле, — начнет водить им по бумаге. Тэд читал, что к механическому письму, которым можно заниматься и с помощью доски Оуиджа, часто относятся, как к шутке, игрищу на вечеринках, но оно может быть чрезвычайно опасно, потому что каким-то образом открывает пишущего и делает его доступным для чужой воли.

Нельзя сказать, что Тэд верил или не верил, когда читал об этом; это казалось столь же далеким от его собственной жизни, как поклонение языческим идолам или сверление черепа для избавления от головных болей. Теперь ему казалось, в этом есть свой сокровенный смысл. Но ему придется представить себе воробьев.

Он стал думать о них. Он пытался вызвать у себя образы всех тех птиц, всех тех тысяч птиц, сидевших на гребнях крыш и телеграфных проводах под чистым весенним небом, ждущих некоего телепатического сигнала — команды взлететь.

И образ пришел… Но он был зыбкий и нереальный, вроде рисунка в уме, в который никто не вдохнул жизнь. Так часто случалось, когда он начинал писать — сухие, стерильные словесные упражнения. Нет, даже хуже. Начинать для него было всегда слегка непристойно — все равно, что взасос целовать покойника.

Но он по опыту знал, что, если не остановиться, а просто продолжать писать слово за словом на странице, вступит в силу нечто иное, одновременно и чудесное и кошмарное. Слова как отдельные конструкции станут меркнуть, исчезать. Характеры, бывшие безликими и безжизненными, начнут распрямляться, словно он продержал их ночь взаперти в маленькой комнатушке и им нужно размять мышцы, прежде чем приступить к своим сложным танцам. Что-то происходило с его мозгом, внутри него; он почти физически ощущал, как меняется форма электрических волн, теряя свою бодрую поступь и превращаясь в мягкую волну полудремы.

И вот теперь, склонившись над дневником с карандашом в руке, Тэд пытался вызвать это. Шли мгновения, минуты — ничего не происходило, и он все больше и больше начинал чувствовать себя дураком.

Вспомнилась и навязчиво стала вертеться в голове песенка из мультфильма «Роки и Бычок»: «Эни-мени-чилибени, говорите, духи, тени!» Господи, что он, интересно, скажет Лиз, если она войдет и спросит, чем он здесь занимается в полночь, с карандашом в руке и чистым листом бумаги на столе перед ним? Он что, пытается нарисовать кролика на спичечном коробке и получить стипендию от знаменитой школы художеств в Нью-Хэвене? Черт, у него здесь даже нет ни одного спичечного коробка. Он подвинулся, чтобы положить карандаш на место, но рука застыла на полпути. Он чуть повернулся в кресле и, перед тем как встать, очутился прямо напротив окна.

Снаружи, на подоконнике сидела птица и смотрела на него своими черными блестящими глазками.

Это был воробей.

Потом к нему присоединился еще один.

И еще.

— Бог ты мой, — произнес он нетвердым, дрожащим голосом. Никогда в жизни он не был так напуган, и… Неожиданно его вдруг снова заполонило ощущение ухода. Это было точно так же, как во время разговора со Старком по телефону, только сильнее — намного сильнее.

На подоконник уселся еще один воробей, отпихнув в сторону тех трех, освобождая себе место, и за ними он увидел еще воробьев, усевшихся рядком на верхушке сарая, где они держали садовый инвентарь и машину Лиз. Птицы облепили старинный флюгер на крыше, и он раскачивался под их весом.

— Бог ты мой, — повторил он и услыхал собственный голос за миллион миль отсюда — голос, полный ужаса и страшного удивления. — Боже всемогущий, они настоящие — воробьи настоящие.

При всем своем воображении, он никогда не подозревал такого… Но не было времени обдумывать это, нечем было обдумывать. Неожиданно кабинет исчез, а вместо него он увидел риджуэйскую часть Бергенфилда, где он вырос. Местность была молчалива и пустынна, как дом в его кошмарном сне со Старком; он уставился на пустынный пригород мертвого мира.

Однако мир этот был не совсем мертв, поскольку крыша каждого дома была усеяна чирикающими воробьями. Каждую телевизионную антенну, каждое дерево, телеграфные провода — они облепили все. Они сидели на крышах припаркованных машин, на большом голубом почтовом ящике, стоявшем на углу Дюк-стрит и Мальборо-лэйн, и на стоянке велосипедов перед продовольственным магазином на Дюк-стрит, куда он ходил за молоком и хлебом для матери, когда был мальчишкой.

Мир был полон воробьев, ждущих приказа взлететь.

Тэд Бюмонт откинулся на спинку кресла в своем кабинете, тоненькая струйка слюны показалась в уголке его рта, ноги беспорядочно задергались. Все окна в кабинете теперь были усеяны воробьями, глядящими на него, как странные птичьи зрители. Странный булькающий звук вырвался у него изо рта. Глаза закатились под лоб, открыв выпуклые блестящие белки.

Карандаш тронул бумагу и начал писать.

нацарапал он в верху листа. Потом спустился на две строчки вниз, сделал L-образный значок, которым Старк обычно помечал каждый новый абзац и написал:

Воробьи взлетели.

Все вместе они разом взлетели — и те, что были у него в голове, из прошлого Бергенфилда, и те, что сидели за окном его дома в Ладлоу… настоящие. Они взмыли в два неба: белое весеннее небо 1960-го и темное — 1988-го.

Они взлетели и исчезли с шумным хлопаньем крыльев.

Тэд выпрямился, но… его руку, прикованную к карандашу, что-то тянуло.

Карандаш писал сам по себе.

Я сделал это, с изумлением подумал он, вытирая слюну и пену со рта и подбородка тыльной стороной левой руки. Я сделал это… И… Господи, как бы я хотел остановиться и забыть про все. Что… Что же это такое?

Он уставился на слова, выходящие из-под его кулака, сжимающего карандаш, и сердце у него заколотилось так сильно, что он чувствовал быстрые и резкие удары пульса в горле. Предложения, вылезающие голубыми строчками на бумагу, были написаны его почерком, но… Все романы Старка были тоже написаны его почерком. При тех же самых отпечатках пальцев, при одинаковом вкусе к табаку и идентичных характеристиках голоса было бы странно, если бы почерк был чей-то чужой, подумал он.

Почерк — его, как и было всегда, но откуда берутся слова? Не из его головы, это точно — там сейчас не было ничего, кроме ужаса и жуткого, непомерного удивления. И он не чувствовал свою кисть. Казалось, его правая рука заканчивается на три дюйма выше запястья. Не ощущалось даже слабого давления в пальцах, хотя он видел, что сжимает бероловский карандаш так крепко, что кончики большого, указательного и среднего пальцев побелели, словно им сделали оздоровительный укольчик новокаина.

Он исписал первый лист до конца. Его бесчувственная рука оторвала исписанный лист, бесчувственная ладонь отогнула переплет дневника, разгладила следующую страницу и снова начала писать.

С подступившим к горлу ужасом Тэд понял, что читает отчет об убийстве Мириам Коули… И на сей раз это было не беспорядочным и нелепым набором слов, а грубым и связным повествованием человека, который в своей манере был выдающимся писателем — выдающимся настолько, что миллионы людей покупали его сочинения.

Документальный дебют Джорджа Старка, с подступившей дурнотой подумал он.

Он сделал именно то, что намеревался: установил контакт и каким-то образом влез в мозг Джорджа Старка, по-видимому, так же как Старк влезал в его собственный. Но кто мог знать, какие неизведанные жуткие силы он затронул, делая это? Кто мог это знать? Воробьи — и открытие того, что воробьи были реальными — вселяли в него ужас, но это было еще хуже. Действительно ли от карандаша и дневника исходило тепло? Наверно, да. К чему удивляться? Рассудок этого человека пылал, как костер.

А сейчас… О, Господи! Вот оно! Выходит из-под его собственной руки! Бог ты мой!

Что с тобой Джордж? Ты растерял какие-то свои удачные мысли?

Ничего удивительного, что эта фраза застопорила на мгновение грязного сукина сына, когда Тэд произнес ее. Если все было так, как написано, Старк сказал эти слова перед тем, как прикончил Мириам.

Я был привязан к его мозгам во время убийства. Я БЫЛ привязан. Вот почему я воспользовался этой фразой, когда разговаривал с ним в магазине у Дэйва.

И дальше было написано, как Старк заставлял Мириам звонить Тэду, набирал сам номер, потому что она была слишком напугана, чтобы вспомнить его, хотя случались недели, когда ей приходилось набирать его десятки раз. Для Тэда ее забывчивость и понимание ее Старком были одновременно и жуткими и достоверными. А теперь Старк взялся за бритву, чтобы…

Но он не хотел этого читать, и он не станет читать. Он поднял всю руку вверх, поднимая и налитую свинцом кисть, висящую мертвым грузом. В тот момент, когда прервался контакт карандаша с бумагой, он снова почувствовал свою кисть. Мышцы свело и средний палец ныл; стержень карандаша оставил на нем вмятину, и она теперь медленно краснела.

Он взглянул на исписанную страницу со смесью ужаса и глухого любопытства. Меньше всего на свете хотел он сейчас снова приставлять карандаш к бумаге, чтобы опять замкнуть эту поганую кривую между собой и Старком, но… Он влезал в это не для того, чтобы просто почитать отчет Старка от первого лица об убийстве Мириам, верно?

Что если птицы возвратятся?

Но они не вернутся. Птицы сделали свое дело. Связь, которой ему удалось достичь, оставалась целой и невредимой и действовала исправно. Тэд и понятия не и мел, откуда он знал это, но он знал.

Где ты, Джордж? — подумал он. Как вышло, что я не чувствую тебя? Это потому, что ты не знаешь о моем присутствии, как знаю я? Или тут что-то другое? Где ты, мать твою?!

Он выставил эту мысль на самый передний край своего рассудка, стараясь зажечь ее, как красную неоновую вывеску. Потом снова сжал в руке карандаш и стал опускать его к странице дневника.

Как только кончик карандаша коснулся бумаги, его рука поднялась и перевернула страницу, а ладонь разгладила чистый лист, как уже сделала однажды. Потом карандаш вернулся к листу и написал:

Все места одинаковы. Он сначала узнал первую строчку, а потом и всю цитату. Она была из первой главы первого романа Старка: «Способ Машины».

На этот раз карандаш остановился сам по себе. Он поднял его и взглянул на нацарапанные слова — колючие и холодные. Кроме, быть может, дома. И я узнаю это, когда доберусь туда.

В «Способе Машины» домом была Флэтбуш-авеню, где Алексис Машина провел свое детство, подметая биллиардную, в которой работал его алкоголик-отец. Где же был дом в этой истории?

Где дом? — мысленно спросил он у карандаша и медленно опустил его на бумагу.

Карандаш быстро набросал несколько вялых М-образных линий, застыл, а потом снова задвигался:

написал карандаш под птицами.

Игра слов. Означала она что-нибудь? Продолжался ли еще контакт, или сейчас он уже дурачил себя? Он не дурачил себя с птицами и не дурачил в первый сеанс механического письма — это он знал, но ощущение тепла и чужой воли, кажется, ослабло. Кисть по-прежнему была онемевшей, но тому виной могла быть сила, с которой он сжимал карандаш — а сжимал он его, судя по отметине на боку пальца, действительно крепко. Разве не читал он в той же статье про механическое письмо, что люди нередко дурачат себя с доской Оуиджа — что в большинстве случаев ею управляют не духи, а подсознательные мысли и желания экспериментатора?

Дом там, где начало. Если Старк еще здесь и если этот каламбур имеет какой-то смысл, то это значит — здесь, в этом доме, так? Потому что Старк родился здесь.

Неожиданно в мыслях у него всплыл кусок из той чертовой статьи в «Пипле»:

Мило. Очень мило. Но имеет крайне отдаленное отношение к реальным фактам, не так ли? Это было не первый раз, когда Тэд рассказывал историю, не имеющую почти никакого отношения к реальности, и — как он сам полагал, далеко не последний — если он, конечно, переживет все это. Не то, чтобы это было ложью; строго говоря это не было даже искажением действительности. Это было почти бессознательным стремлением выдумать свою собственную жизнь, и Тэд не знал ни одного сочинителя — романов ли или коротких рассказиков, — который бы этого не делал. И делаешь это вовсе не для того, чтобы выглядеть лучше в той или иной ситуации; иногда и это случается, но точно так же можешь выдумать и историю, рисующую тебя в карикатурном свете или вообще выставляющую тебя полным кретином. В каком это фильме репортер говорит: «Когда придется выбирать между правдой и вымыслом, печатай утку»? Кажется, «Человек, задернувший Занавес Свободы». Таким способом можно написать дерьмовый и лживый репортаж, а можно — и дивную сказку. Страсть внести вымысел в собственную жизнь, наверно, почти неизбежный побочный эффект сочинительства — как мозоли на кончиках пальцев от игры на гитаре или кашель от долгих лет курения.

Подлинные факты рождения Старка сильно отличались от версии в журнале «Пипл». Не было никаких мистических толчков, заставляющих писать романы Старка от руки, хотя со временем это превратилось в особый ритуал. А когда дело доходит до ритуалов, писатели становятся не менее суеверными, чем спортсмены. Бейсболисты могут носить день за днем одни и те же носки или креститься каждый раз перед выходом на поле, если предыдущий удар был успешен; писатели могут следовать одним и тем же приемам, пока они не превратятся в ритуалы, помогающие избежать литературного варианта промаха битой по мячу… Или, как его обычно называют, творческого кризиса.

Привычка Джорджа Старка писать романы от руки возникла просто потому, что однажды Тэд забыл привезти свежую ленту для «Ундервуда», стоявшего в его маленьком кабинете летнего дома в Кастл-Роке. У него не было ленты для пишущей машинки, а пришедшая в голову мысль показалась такой интересной и многообещающей, что он не стал ждать, а порылся в ящиках маленького письменного стола, за которым работал там, в Роке, нашел блокнот с карандашами и…

Болтая с Майком Доналдсоном, тем парнем из журнала «Пипл», и рассказывая полувыдуманную историю о происхождении Старка он, даже не задумавшись, перенес действие в большой дом — сюда, в Ладлоу… Наверно, потому что в Ладлоу он писал почти все свои вещи и было совершенно закономерно нарисовать эту сцену здесь — особенно, если рисуешь сцену, думаешь о сцене, как и всегда, когда что-то сочиняешь. Но свой дебют Джордж Старк сделал не здесь; не здесь он впервые воспользовался глазами Тэда, чтобы взглянуть на мир, хотя именно в этом доме он написал большую часть своих книг и сам, и в качестве Старка; именно здесь они прожили большую часть своей странной двойственной жизни.

В данном случае дом должен означать Кастл-Рок.

Кастл-Рок, где случилось расположиться Городскому кладбищу, где, по мысли, если не Алана Пэнгборна, то во всяком случае Тэда, Джордж Старк впервые появился в своем убийственном физическом обличье около двух недель назад.

И тогда, словно это было самым обычным делом на свете (а, как он полагал, это вполне могло так и быть), ему в голову пришел следующий вопрос — столь естественный и так неожиданно возникший у него в мозгу, что он услышал, как сам пробормотал его вслух, словно застенчивый поклонник на авторском чаепитии: «Почему ты хочешь снова взяться за перо?»

Он опустил кисть руки, и карандаш снова коснулся листа бумаги. Пальцы опять онемели, как будто их опустили в поток очень холодной и очень чистой воды.

Снова, повинуясь первому импульсу, кисть поднялась и открыла чистый лист в дневнике. Потом она вновь опустилась, разгладила чистый лист… Но на сей раз начала писать не сразу. Тэд даже успел подумать, что контакт — или что там такое, — несмотря на онемение в пальцах оборвался, но вот карандаш в руке дернулся, словно был живым существом… Живым, но тяжело раненным. Он дернулся, оставив знак, похожий на растянутую запятую, дернулся еще раз, прочертив штрих вроде тире, и написал:

и застыл, как сломавшийся механизм.

Да. Ты можешь написать свое имя. И можешь отрицать существование воробьев. Очень хорошо. Но почему ты снова хочешь писать? Почему это так важно? Важно настолько, чтобы убивать людей?

написал карандаш.

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал Тэд, и вдруг его мозг прорезала вспышка дикой надежды. Могло все быть так просто? Он полагал, что могло, особенно для писателя, у которого не было более важного смысла существования. Господи, да ведь полно настоящих писателей, которые просто не могут существовать, если не пишут, или по крайней мере думают, что не могут… А в случае с человеком, вроде Эрнста Хемингуэя, так в натуре и выходит, верно?

Карандаш задрожал, а потом выдал длинную прерывистую прямую под последней строчкой, странным образом напоминающую график голосового отпечатка.

— Ну, давай же, — прошептал Тэд. — Что ты хочешь сказать, черт бы тебя побрал?

написал карандаш. Буквы выводились криво, словно неохотно. Карандаш дергался и вертелся в его побледневших как мел пальцах. Если их сдавить сильнее, подумал Тэд, он треснет.

Неожиданно вся его рука поднялась в воздух. Одновременно онемевшая кисть стала вертеть карандаш, как фокусник на сцене манипулирует колодой карт, и вот, вместо того чтобы держать его между пальцев у самого кончика, он зажал карандаш в ладони, как кинжал.

Он резко опустил его — Старк резко опустил его, — и вдруг карандаш острием вонзился в мягкую ткань его левой кисти — между большим и указательным пальцами. Графитовый кончик, слегка затупившийся от писанины Старка, проткнул плоть почти насквозь. Карандаш треснул. Яркая лужица крови заполнила ямку, проделанную стержнем в живой ткани, и неожиданно сила, сжимавшая карандаш, отпустила его. Жуткая, пульсирующая боль разрывала кисть, лежащую на письменном столе с торчащим из нее карандашным огрызком.

Тэд резко откинул голову и изо всех сил стиснул зубы, чтобы удержать вопль, рвущийся из его глотки.

При кабинете была маленькая ванная комната, и, когда Тэд почувствовал в себе силы, чтобы подняться, он прошел туда и рассмотрел свою пульсирующую жуткой болью руку при резком свете флуоресцентной лампы под потолком. Ранка выглядела как пулевое отверстие — идеально круглая дырка, окантованная черным кружком. Кружок был похож не на графит, а на пороховой след. Он перевернул кисть и увидел ярко-красную точку размером с острие булавки со стороны ладони. След карандаша.

Проткнул почти насквозь, подумал он, отвернул кран холодной воды и начал лить воду в ранку, пока кисть не онемела, а потом принес из кабинета бутылочку перекиси водорода. Убедившись, что не удержит бутылку в левой руке, он прижал ее левым локтем к телу, чтобы вытащить пробку. Потом стал лить перекись в ранку, стиснув зубы от боли и глядя, как жидкость пенится и становится белой.

Потом он отнес перекись на место и стал рассматривать одну за другой бутылочки с лекарствами. Два года назад он неудачно упал, катаясь на лыжах, и жутко мучился потом от болей в спине. Добрый старый доктор Хьюм выписал ему рецепт на «Перкодан». Он принял тогда лишь несколько таблеток — они сбивали ему сон и нарушали весь рабочий ритм.

Наконец, он отыскал пластиковую бутылку, спрятанную за тюбиком крема для бритья «Барбазол», которому было лет сто, не меньше. Зубами вытащил пробку и вытряхнул одну таблетку на край раковины. Он хотел было вытряхнуть еще одну, но, подумав, решил, что не стоит. Лекарство было сильнодействующим.

А может, они испортились. Что если такая дикая развеселая ночь закончится судорогами и путешествием в больницу, а?

И все-таки он решил рискнуть. На самом деле он даже не колебался — боль была жуткой, просто невыносимой. Что же касается больницы… Он посмотрел на раненую руку и подумал, что, наверно, надо съездить и показать ее врачу. Но будь я проклят, если поеду. Хватит с меня. За последние несколько дней на меня столько людей смотрело, как на психа, что мне этого хватит на всю оставшуюся жизнь.

Он вытряхнул еще четыре таблетки «Перкодана», сунул их в карман брюк и поставил бутылочку на полку. Потом заклеил ранку пластырем. Круглая бактерицидная прокладка сделала свое дело. Глядя на этот маленький кружочек, подумал он, никому и в голову не придет как жутко болит эта штука. Он поставил на меня медвежий капкан, медвежий капкан у себя в мозгу, и я в него угодил.

Действительно ли так случилось? Этого Тэд не знал наверняка, но одно он знал твердо: повторять представление он больше не хотел.

Когда ему удалось снова взять себя в руки — или почти удалось — Тэд засунул дневник в ящик стола выключил в кабинете свет и спустился на второй этаж. На площадке он на секунду задержался и прислушался. Близнецы мирно спали. Лиз — тоже.

«Перкодан», явно не слишком устаревший, начал действовать, и боль в руке стала понемногу утихать. Стоило ему неаккуратно повернуть ее, как она взрывалась внутри жутким воплем, но, когда он соблюдал осторожность, все было не так уж плохо.

Да, но она здорово разболится с утра, приятель… И что ты тогда скажешь Лиз?

Этого он не знал. Может быть, правду… Или по меньшей мере часть правды. Кажется, она здорово научилась распознавать вранье.

Боль стихла, но реакция на шок — и какой шок — давала о себе знать, и он полагал, что сразу не заснет. Он спустился вниз, на первый этаж, и выглянул из большого зашторенного окна в комнате на полицейский автомобиль. Ему были видны два мерцающих огонька сигарет — внутри.

Они торчат там, безмятежные, как два летних огурца на грядке, подумал он. Птицы их ничуть не беспокоили, так, может быть, и не было нигде никаких птиц, кроме как у меня в голове. Ведь этим парням платят, чтобы они следили за всем и беспокоились.

То была недурная мысль, но кабинет выходил на другую сторону, и его окна с этой стороны не были видны. Равно как и сарай. Так что легавые могли и не видеть птиц. По крайней мере когда воробьи расселись на крыше сарая и возле окна кабинета.

Ну, а когда они взлетели? Ты хочешь сказать, что они и не слышали ничего? Ты, видел, как минимум, сотню птиц, если не две-три.

Тэд вышел на улицу. Не успел он открыть кухонную дверь, как оба патрульных уже стояли по обеим сторонам машины. Здоровенные, плечистые парни, — двигались со скоростью оцелотов.

— Он снова позвонил, мистер Бюмонт? — спросил тот, что сидел за рулем. Его звали Стивенс.

— Нет… Никто не звонил, — ответил Тэд, — я работал в кабинете, и мне показалось, я услыхал, как взлетела целая стая птиц. Это немного напугало меня. А вы, ребята, слышали их?

Он не знал, как звали второго полицейского — молодого, светловолосого, круглая физиономия которого изобличала ровный, покладистый нрав.

— И видели и слышали их, — ответил тот и ткнул пальцем в небо, где над домом висела четвертушка луны. — Они полетели прямо туда. Воробьи. Целая стая. Вообще-то они обычно не летают по ночам.

— Как вы думаете, откуда они взялись? — спросил Тэд.

— Ну, что я могу сказать, — заявил круглолицый патрульный. — Понятия не имею. Я провалился на последнем экзамене по птичьему надзору, — он рассмеялся.

Второй патрульный смеяться не стал.

— Вы сегодня чувствуете себя не в своей тарелке, мистер Бюмонт? — спросил он.

Тэд мрачно взглянул на него и сказал:

— Да. В последнее время я каждый день чувствую себя не в своей тарелке.

— Мы можем сейчас чем-нибудь вам помочь, сэр?

— Нет, — ответил Тэд, — думаю, не можете. Мне просто было интересно, слышали ли вы то же, что и я. Спокойной ночи, ребята.

— Спокойной ночи, — ответил круглолицый.

Стивенс лишь кивнул и взглянул на Тэда своими яркими, ничего не выражающими глазами из-под низко надвинутого на лоб полицейского «стетсона».

«Этот считает, что я виновен, подумал Тэд, возвращаясь в дом. В чем именно, он не знает. Наверно, ему это все равно. Но у него лицо человека, твердо убежденного в том, что каждый в чем-то виновен. Кто знает? Может, он даже прав.»

Он захлопнул за собой дверь в кухню и запер ее на ключ. Потом прошел в комнату и снова выглянул в окно. Круглолицый патрульный забрался в машину, но Стивенс все еще стоял возле дверцы, и на какое-то мгновение Тэду показалось, что тот смотрит ему прямо в глаза. Такого, конечно, быть не могло — жалюзи опущены и самое большее, что мог разглядеть за ними Стивенс, — это лишь расплывчатую темную тень, если… Если он вообще мог хоть что-то увидеть.

Тем не менее ощущение не покидало его.

Тэд задернул занавески поверх жалюзи и подошел к бару. Он открыл его, достал бутылку «Гленливета» — своего любимого напитка, долго смотрел на нее, а потом убрал обратно. Ему жутко хотелось выпить, но, пожалуй, худшее из всего, что только можно было себе вообразить — это снова начать пить.

Он вернулся в кухню и налил себе стакан молока, изо всех сил стараясь не шевелить левой рукой. Рана казалась ему горячей.

«Он был как в тумане, когда появился, — подумал Тэд, отхлебнув из стакана. Это продолжалось недолго — очнулся он так быстро, что жуть берет, — но когда появился, был как в тумане. Я думаю, он спал. Ему могла сниться Мириам, но мне так не кажется. Слишком уж отчетливым было то, во что я влез. Непохоже на сон. Думаю, это память. Думаю, это подсознательный архив Джорджа Старка, где все аккуратно записано и расставлено по полкам. Залезь он в мое подсознание — что он, быть может, уже сделал — скорее всего обнаружил бы то же самое.»

Тэд отхлебнул еще молока и взглянул на дверь в кладовую.

Интересно, мог бы я влезть в его бодрствующие мысли?.. Сознательные.

Он полагал, что да… Но также понимал, что это опять сделает его уязвимым. А в следующий раз это может оказаться не карандаш. И не в ладони. В следующий раз это может быть нож для разрезания бумаг — у него в шее.

Он не может этого сделать. Я нужен ему.

Да, но он сумасшедший. А психи не всегда блюдут свои собственные интересы.

Тэд опять взглянул на дверь в кладовую и представил себе, как он входит туда, а оттуда — на улицу, но… с другой стороны дома.

Могу я заставить его сделать что-нибудь? Как он заставляет меня?

На этот вопрос он не знал ответа. Во всяком случае пока не знал. А один неудачный эксперимент мог закончиться для него смертью.

Тэд допил молоко, сполоснул стакан и поставил его в сушилку для посуды. Потом он прошел в кладовую. Здесь, между полками с консервами слева и полками с писчебумажными принадлежностями справа, была голландская дверь, ведущая на маленькую лужайку за домом, которую они называли задним двориком. Он отпер дверь, распахнул обе ее створки и увидел столик для пикника, стоящий там наподобие молчаливого сторожа. Он шагнул на асфальтированную дорожку, опоясывающую дом и соединяющуюся с главной подъездной дорогой перед входом.

Дорожка блестела как черное стекло в тусклом свете луны. Ему были видны белые пятна, разбросанные по ней.

Воробьиное дерьмо, больше здесь вляпаться не во что, подумал он и медленно пошел по дорожке, пока не очутился прямо под окнами своего кабинета. На горизонте вдали показался фургон «орнико», свернувший на 15-е шоссе и осветивший на мгновение своими фарами лужайку и асфальтированную дорожку. В этот момент Тэд увидел трупики двух воробьев с торчащими из них трехпалыми лапками. Фургон исчез в темноте. В лунном свете тельца птиц вновь превратились в бесформенные тени.

Они были настоящими, снова подумал он. Воробьи были настоящими. Его опять обуял дикий ужас и вместе с тем ощущение какой-то нечистоты. Он попытался сжать ладони в кулаки, и левая немедленно отозвалась вспышкой боли. То небольшое облегчение, которое принес «Перкодан» сходило на нет.

Они были здесь. Они были настоящие. Как это могло произойти?

Он не знал.

Позвал я их или просто создал из прозрачного воздуха?

Этого он тоже на знал. Но в одном он был твердо уверен: воробьи, которые прилетели сегодня ночью, настоящие воробьи — те, что появились прямо перед сегодняшним трансом, — были лишь частью всех возможных воробьев. Быть может, лишь микроскопической частью.

Больше никогда, подумал он. Пожалуйста… Никогда больше.

Но он подозревал, что его желания не имеют никакого значения. В этом и был весь дикий ужас происходящего: он затронул в себе какой-то жуткий, сверхъестественный дар, но не мог его контролировать. Сама мысль о контроле была просто смешна.

И он был уверен, что перед тем, как все это закончится, они еще вернутся.

Тэд вздрогнул, постоял еще немного под окнами своего кабинета и вернулся в дом. Он проскользнул в собственную кладовку, как воришка, запер за собой дверь и с дергающейся от рвущей боли рукой лег в постель. Перед этим он проглотил еще одну таблетку «Перкодана», запив ее водой прямо из-под крана в кухне.

Когда он улегся рядом с Лиз, она не проснулась. Через некоторое время он часа на три провалился в тяжелый, прерывистый сон со снующими вокруг него кошмарными видениями, до которых он никак не мог дотянуться.

XIX. Старк делает покупку

Выныривание из сна не было похоже на пробуждение.

Строго говоря, он не думал, что вообще когда-нибудь спал или бодрствовал, во всяком случае, если вкладывать в эти слова то значение, какое придают им нормальные люди. В каком-то смысле он всегда спал и лишь кочевал из одного сна в другой. И в этом смысле его жизнь — та малая часть ее, которую он помнил, — была похожа на нескончаемый ряд китайских шкатулок или бесконечный зал с зеркалами.

Этот сон был кошмаром.

Он медленно стряхнул его с себя, понимая, что вовсе и не спал. Каким-то образом Тэд Бюмонт умудрился овладеть им на короткое время, умудрился на время подчинить его своей воле. Говорил он что-нибудь, выдал он что-нибудь, пока находился во власти Бюмонта? Он чувствовал, что мог… Но в то же время был совершенно уверен, что Бюмонт не сумеет понять это и отделить действительно важное из того, что он мог выболтать, от ерунды.

И еще: вынырнув из сна, он окунулся в боль.

Он снимал двухкомнатную «меблирашку» в Ист-Вилледже, сразу за авеню Б. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит за откидным столиком, на кухне, а перед ним лежит раскрытый блокнот. По потертой клеенке текла яркая струйка крови, и в этом не было ничего удивительного, потому что в тыльной стороне его правой ладони торчала шариковая ручка «Bic».

Сон стал возвращаться.

Вот таким образом он сумел вышвырнуть Бюмонта из своего мозга — единственным способом, которым он ухитрился оборвать связь, каким-то образом установленную между ним и этим трусливым сопляком. Трусливым? Да. Но еще он оказался хитрецом, и забывать об этом не стоило. Явно не стоило.

Старк смутно припоминал, что видел во сне Тэда. Тэд был с ним, в его постели — они разговаривали, шептались друг с другом, и поначалу это казалось и приятным, и как-то странно успокаивающим — словно болтать в детстве с братом, когда уже погашен свет.

Но только они не просто болтали, верно?

Что они делали, так это — рассказывали друг другу тайны… Или, скорее, Тэд задавал ему вопросы, а Старк ловил себя на том, что отвечает. Отвечать было приятно и доставляло удовольствие. Но это еще вызывало страх. Сначала страх появился от птиц — почему Тэд продолжал спрашивать его про птиц? Не было никаких птиц. Быть может, лишь однажды… давным-давно… Но больше — нет. Это была просто игра, жалкая попытка запугать его. Потом постепенно чувство страха стало усиливаться и подогреваться его почти уникальным инстинктом самосохранения — чем больше он боролся со сном и старался проснуться, тем больше обострялся инстинкт и усиливалось это чувство. Его словно пытались удержать под водой, хотели утопить…

Значит наполовину во сне, наполовину наяву он прошел в кухню, открыл блокнот и достал шариковую ручку. Тэд всем этим не занимался, да и зачем ему? Или он тоже писал там, за пятьсот миль отсюда? Ручка, конечно, не годилась — никогда в его руке она не была на своем месте, но — сойдет, сейчас.

Он увидел, как написал «распадусь», и к этому моменту он уже был очень близко от волшебного зеркала, отделяющего сон от яви, и он изо всех сил пытался спроецировать свои собственные мысли на ручку — свою собственную волю на то, что появится и не появится на чистом листе бумаги, но это было тяжело. Господи, Господи Боже, как же это было тяжело…

Он купил шариковую ручку и полдюжины блокнотов в писчебумажном магазинчике, сразу как только приехал в Нью-Йорк, еще до того, как снял «меблирашку». В магазине были и бероловские карандаши, и он хотел купить их, но не купил. Потому что не важно, чей мозг управлял карандашами, но держала их рука Тэда Бюмонта, а ему необходимо было знать, может ли он разорвать эту связь. Потому он и не стал покупать карандаши, а купил вместо них ручку.

Если бы он смог писать, если бы только он смог писать сам, все было бы хорошо и ему вообще не понадобился бы этот жалкий сопляк в Мэне. Но ручка оказалась бесполезной. Как он ни старался, как ни пытался сосредоточиться, все, что он мог написать, — это свое собственное имя. Он писал эти слова снова и снова: «Джордж Старк, Джордж Старк, Джордж Старк», — до самого конца бумажного листа, где они уже стали похожими не на слова, а на беспомощные каракули дошкольника.

Вчера он сходил в отделение Нью-йоркской публичной библиотеки и заплатил за час пользования тусклой, серой электрической Ай-Би-Эм в зале для письма. Этот час, казалось, длился тысячи лет. Он сидел в закрепленном с трех сторон кресле и дрожащими пальцами печатал свое собственное имя — на этот раз заглавными буквами: «ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК, ДЖОРДЖ СТАРК».

Прекрати! — мысленно заорал он на себя. Напечатай что-нибудь другое, что угодно, но другое. Прекрати это!

Он попытался. Обливаясь потом, склонился над клавиатурой и напечатал: «Быстрая рыжая лиса перепрыгнула через ленивую собаку».

Только когда он взглянул на бумагу, он увидел, что написал там: «Джорджевый Джордж Старк джордж старкнул через старкового старка».

Он ощутил нестерпимое желание сдернуть Ай-Би-Эм с винтов и разнести ею всю комнату, пройтись с ней, как с дубинкой дикаря, кроша головы и хребты: если он не может ничего создать, так дайте ему разрушить!

Вместо этого он взял себя в руки (что далось ему нелегко) и вышел из библиотеки, смяв сильной рукой лист бумаги и выбросив его в первую попавшуюся урну на тротуаре. Сейчас, сжимая в руке шариковую ручку, он вспомнил ту дикую слепую ярость, которую испытал, когда обнаружил, что без Бюмонта не может написать ни единого слова, кроме своего собственного имени.

И страх.

Панику.

Но у него все еще оставался Бюмонт, верно? Бюмонт мог воображать, что это не так, но… Может статься, Бюмонта ожидает большой сюрприз, мать его…

«…потеря» — написал он и… Господи, ему нельзя выдавать Бюмонту еще больше — то, что он уже написал, и так — хуже некуда. Он изо всех сил попытался овладеть предающей его рукой. Проснуться.

«…необходимой СПАЙКИ» — написала его рука, словно подтверждая его предыдущую мысль, и неожиданно Старк увидел, как он всаживает ручку в Бюмонта. Он подумал: и я могу это сделать, Тэд, но не считаю, что ты смог бы, потому что, когда дойдет до дела, ты просто жидкий кисель, так ведь? Когда же дойдет до настоящего дела… Я с этим справлюсь, понял, ублюдок. И, я думаю, пора тебе это узнать.

И тогда, хоть это и походило на сон во сне, хоть он и был охвачен этим жутким, тошнотворным чувством потери контроля, какая-то часть его жесткого, решительного самообладания вернулась, и он сумел пробить брешь в пелене сна. В этот момент его триумфа, когда он вынырнул на поверхность, прежде чем Бюмонт смог утопить его, он захватил власть над ручкой, и… наконец-то он мог ею писать.

На мгновение — и это было лишь одно мгновение — возникло ощущение двух рук, сжимающих два пишущих предмета. Чувство было слишком явным, слишком реальным, чтобы не быть реальностью.

«…нет никаких птиц», — написал он, и это было первым настоящим предложением, которое он написал, будучи физическим существом. Писать было страшно тяжело: только существо со сверхъестественными способностями могло выдержать такое напряжение. Но как только слова выплеснулись наружу, он почувствовал, что его власть усилилась. Хватка той, другой руки ослабла, и Старк без всякой жалости и колебаний напряг свою.

Окунись-ка чуть-чуть, подумал он. Посмотрим, как тебе это понравится.

В порыве, более быстром и сильном, чем самый резкий оргазм, он написал: «Нет никаких сраных птиц. Ах ты, сукин сын, убирайся вон из моей ГОЛОВЫ!»

А потом, прежде чем он успел подумать — раздумья могли вызвать фатальные сомнения, — его рука с зажатой в ней шариковой ручкой описала в воздухе короткую дугу. Металлический стержень ручки вонзился в его правую руку, и… он почувствовал, как за пятьсот миль к северу Тэд Бюмонт повернул в руке карандаш «Черная Красотка — Берол» и воткнул его в свою левую руку.

Вот тогда он и проснулся — они оба проснулись — по-настоящему.

Боль была острой и очень сильной, но… Она была и освобождением. Старк вскрикнул, тут же пригнув вспотевшую голову к локтю, чтобы приглушить вопль, но то был крик не только боли, но и радости и восторга.

Он чувствовал, как Бюмонт испустил свой вопль — там, у себя в кабинете, в Мэне. Связь, созданная Бюмонтом между ними, не разорвалась; она была похожа на крепко стянутый узел, который просто ослаб от последнего сильного рывка. Старк чувствовал, почти видел, как мысленный зонд который этот предатель запустил ему в голову, пока он спал, теперь вертится, юлит и уползает прочь.

Старк потянулся — нет, не физически, а в голове, — и ухватил этот ускользающий хвостик тэдовского лазутчика. Старку показалось, что он похож на червяка — эдакий жирный белый червь, весь напичканный отбросами и гнильем.

Он подумал, а не заставить ли Тэда взять другой карандаш из керамической вазы и ударить себя снова — на этот раз в глаз. Или, может, заставить его всадить карандаш глубоко в ухо, проткнуть барабанную перепонку и зарыться острием в мягком нежном мозговом мясе. Он почти что слышал вопль Тэда — уж этот вопль слизняк удержать точно не сумеет…

Тут он остановился. Он не хотел убивать Бюмонта.

Во всяком случае пока.

Прежде чем Бюмонт научит его, как ему жить и писать самому.

Старк медленно разжал кулак и почувствовал, как тот кулак, в котором он сжимал сущность Бюмонта — мысленный кулак, столь же быстрый и безжалостный, как и его реальный, — тоже раскрылся. Он почувствовал, как Бюмонт — этот жирный, белый червяк — со стонами и всхлипами уползает прочь.

— Ненадолго, — прошептал он и занялся другими неотложными делами.

Левой рукой он крепко сжал торчащую из его правой руки ручку и осторожно вытащил ее. Потом бросил ручку в мусорную корзину.

На стальной подставке возле раковины стояла бутылка «Гленливета». Старк взял ее и пошел в ванную. Его правая рука безвольно болталась вдоль бока, тяжелые капли крови размером с десятицентовые монетки падали на вытертый линолеум. Дырка в руке была совершенно круглая, на полдюйма выше суставов, как раз под суставом среднего пальца. Ободок черных чернил по краю и кровь внутри делали ее очень похожей на пулевое отверстие. Он попытался пошевелить рукой. Пальцы двигались, но… волна жуткой боли, которой отозвалась кисть, была слишком тяжела для дальнейших экспериментов.

Он дернул за цепочку, свисавшую над зеркалом в дверце ящичка с лекарствами, и на верху вспыхнула голая шестидесятиваттная лампочка. Правой рукой он прижал бутылку виски к боку, чтобы вытащить пробку. Потом вытянул правую руку над ванной. Проделывал ли сейчас то же самое в Мэне Бюмонт? Вряд ли. Вряд ли у Бюмонта хватит духу самому убрать за собой дерьмо. Он сейчас наверняка мчится в больницу.

Старк полил рану виски, и всю его руку от кисти до плеча проткнул острый гвоздь жуткой, скрежещущей боли. Он увидел, как виски булькает в ране, мешаясь с кровью, и ему пришлось опять зарыться лицом в собственный локоть, чтобы не закричать от боли.

Ему казалось, что боль никогда не утихнет, но вот, наконец она начала стихать.

Он попытался поставить бутылку виски на полочку, привинченную к покрытой плиткой стене под зеркалом. Но его рука слишком сильно дрожала, чтобы эта попытка могла увенчаться успехом, поэтому он поставил бутылку на покрытый ржавчиной железный пол под душем. Через минуту ему захочется выпить.

Он поднял руку к свету и уставился на рану. Сквозь нее была видна лампа, но неясно — словно через красный светофильтр и еще какую-то пленку. Он не продырявил себе руку насквозь, но близко, чертовски близко. Может, у Бюмонта вышло еще ближе.

Будем надеяться.

Он сунул руку под холодную воду, раздвинул пальцы, чтобы открыть рану как можно шире, и весь напрягся в ожидании всплеска боли. Сначала было погано — он не сумел сдержать стон, вырвавшийся из-за стиснутых зубов и крепко сжатых в тонкую белую линию губ, — но вскоре рука онемела и стало получше. Он заставил себя трижды совать руку под струю холодной воды, потом завернул кран и снова выставил кисть на свет.

Свет лампы все еще виднелся в ране, но теперь он был тусклым и далеким. Его тело, казалось, обладало поразительной способностью регенерации, и это было удивительно, поскольку в то же самое время он… распадался. Потеря спайки, как он сам написал. Очень похоже.

Он взглянул на свое лицо в покрытом пятнами зеркале на ящичке с лекарствами и смотрел на него секунд тридцать или даже больше, а потом дернулся всем телом, чтобы вернуть себя к реальности. Разглядывание собственного лица, столь родного, привычного и все же совершенно нового и чужого, всегда вызывало у него такое чувство, будто он впадает в гипнотический транс. Он полагал, что стоит ему только заглядеться на себя, так оно и случится.

Старк открыл ящичек с лекарствами, отвернув зеркало вместе со своим жутким отражением в сторону. Внутри стояла странная коллекция предметов: два новых бритвенных лезвия, одно использованное, бутылочки с жидким тоном для лица, пудра, несколько брикетиков отличной косметической губки цвета слоновой кости или чуть темнее — те из них, которых коснулась пудра, и бутылочка аспирина. Бактерицидных пластырей не было. Пластыри, подумал он, как легавые — когда они нужны, ни одного в округе. Но без них можно обойтись — он еще раз как следует продезинфицирует рану виски (только после того, как доброй порцией продезинфицирует свои внутренности — не иначе), а потом перевяжет ее носовым платком. Вряд ли будет заражение: у него, похоже, вообще иммунитет к инфекциям. И это тоже замечательно.

Зубами он открыл бутылочку с аспирином, выплюнул пробку в ванну, поднял бутылочку и высыпал с полдюжины таблеток себе в рот. Потом он поднял бутылку виски с пола и запил таблетки хорошим глотком. Порция виски мягко упала в желудок и наполнила его приятным мягким теплом. Потом он вылил еще немного виски на руку.

Зайдя в спальню, Старк открыл верхний ящик бюро, которое явно знавало куда более лучшие времена. Кроме бюро и древнего раскладного дивана, мебели в комнате не было.

Верхний ящик был единственным, в котором кое-что лежало, не считая вырезок из «Дэйли ньюс»: три пары маек в магазинной обертке, две пары носков со все еще обернутыми вокруг них ярлыками, пара джинсов «Левис» и дюжина носовых платков — тоже нераспечатанных. Зубами он надорвал целлофан и перевязал носовым платком руку. Капля виски проступила сквозь тонкую ткань, а потом еще и маленькая капелька крови. Старк подождал, не станет ли кровавое пятнышко расти, но оно не стало. Хорошо. Просто прекрасно.

Способен ли Бюмонт почувствовать, где он сейчас находится, подумал Старк. Знает ли он, скажем, что Джордж Старк снимает сейчас маленькую грязную квартирку в Ист-Вилледже, в обшарпанном доме, где тараканы такие громадные, что вполне могут спереть талоны на бесплатное питание. Он думал, что нет, но зачем полагаться на случай, если в том нет необходимости. Он дал Тэду неделю на размышление, и хотя уже был уверен, что Тэд не собирается опять писать в качестве Старка, он предоставит ему ровно столько времени, сколько обещал.

В конце концов он — человек слова.

Возможно, Тэда придется немного подстегнуть. Один из тех маленьких пропановых паяльников, продающихся в любой скобяной лавке, если его приставить к ступням малышей Тэда, подумал Старк, должен сделать свое дело. Но это — позже. Сейчас же он сыграет в ожидание… А тем временем, пока длится эта игра, почему бы не отдрейфовать чуть-чуть севернее. Можно сказать, заняться позиционными укреплениями. В конце концов у него ведь есть машина — черный «торнадо». Она на приколе, но это вовсе не значит, что она должна оставаться на приколе. Он может убраться из Нью-Йорка завтра утром, но до того ему нужно сделать одну покупку… А сейчас ему придется воспользоваться косметикой в ванной комнате.

Он вытащил из ящика маленькие бутылочки с жидким тоном, пудру и губки и, прежде чем начать, хорошо приложился к бутылке с виски. Руки вновь обрели твердость, но правая — ныла адски. Однако это его не огорчало: если рука ныла у него, то у Бюмонта она должна разрываться на части.

Он взглянул на себя в зеркало, дотронулся до дугообразного мешка под левым глазом, а потом провел пальцем по щеке до уголка рта. «Потеря спайки», — пробормотал он, и… мать честная, это была чистая правда.

Когда Старк впервые взглянул на свое лицо — опустившись на колени за Городским кладбищем и вглядываясь в грязную лужу, поверхность которой освещал лунообразный уличный фонарь, — он был вполне им удовлетворен. Оно оказалось в точности таким, каким являлось в его снах, когда он был заперт в тесной утробе воображения Бюмонта. Там, в луже за Городским кладбищем, он увидел красивое мужское лицо с чертами, чуть-чуть широковатыми, чтобы привлекать к себе лишнее внимание. Не будь лоб так высок, а глаза так широко расставлены, это лицо могло стать одним из тех, на которые всегда оборачиваются женщины. Совершенно неброское лицо (если таковое вообще существует) может привлечь к себе внимание уже потому, что в нем нет ни единой черточки, за которую мог бы зацепиться взгляд, прежде чем соскользнуть на другой объект; абсолютная обычность могла потревожить этот взгляд и заставить его вернуться. Лицо, которое Старк впервые увидел реальными глазами в грязной луже, сумело избежать этой крайней степени ординарности путем разумного компромисса. Он подумал тогда, что лицо это — просто находка, ибо, столкнувшись с ним, никто не сумеет описать его после. Глаза — голубые… немножко странноватый загар при таком цвете волос и… вот и все! Свидетель будет вынужден перейти к широким плечам, которые и впрямь были самой отличительной его чертой, но… По свету бродит великое множество широкоплечих мужчин.

Теперь все изменилось. Теперь его лицо стало очень странным, и… если он скоро снова не начнет писать, оно станет еще более странным. Оно превратится в маску. В гротеск.

Потеря спайки, опять подумал он. Но ты положишь этому конец, Тэд. Когда ты начнешь писать книжку про дело с бронированным лимузином, то, что происходит со мной сейчас, повернет вспять. Не знаю, откуда мне это известно, но я точно знаю, что я знаю это.

Прошло две недели с тех пор, как он впервые увидел свое отражение в луже, и за это время его лицо успело здорово измениться. Дегенерация. Сначала она была настолько вялая, что он мог убедить себя в том, что это лишь игра его воображения, но… когда процесс изменений начал набирать скорость, такой взгляд на вещи стал просто нелогичным, и ему пришлось от него отказаться. Если бы кому-то довелось сравнить две фотографии: одну, сделанную тогда, две недели назад, а другую теперь, — он решил бы, что этот человек, должно быть, подвергся сильному облучению или действию разъедающих химикатов. Похоже было, что на Джорджа Старка обрушился одновременный распад всех его мягких тканей.

Вороньи лапки вокруг глаз, которые он видел в отражении в луже — обычные отметины на лице человека среднего возраста, — превратились в глубокие выемки. Веки отвисли и по фактуре стали похожи на крокодилову кожу. Щеки стали приобретать такой же морщинистый потрескавшийся вид. Белки глаз налились кровью, придавая ему вид жалкого пьяницы, не умеющего вовремя отвести нос от бутылки. От углов рта до линии подбородка пролегли глубокие борозды, делающие его похожим на безвольную куклу, какими пользуются чревовещатели. Его поначалу густые светлые волосы стали редеть, обнажая виски и розовую кожу темени. Тыльные стороны ладоней покрылись темно-коричневыми пятнами.

На все это он мог наплевать и не прибегать к услугам косметики. В конце концов он лишь выглядел старым, а ничего особо приметного в старости не было. Кроме того, он обладал непоколебимой уверенностью в том, что стоит ему вместе с Бюмонтом начать писать — в качестве Джорджа Старка, разумеется, — процесс обратится вспять.

Но вот и зубы стали шататься в деснах. К тому же начали появляться язвы.

Первую он заметил три дня назад на внутренней стороне правого локтя — красное пятнышко с белой каемкой мертвой кожи по краю. Это пятно вызвало у него ассоциацию с пятнами пеллагры, которая все еще встречалась на дальнем Юге даже в 60-х. Позавчера он заметил еще одно — на сей раз на шее, под мочкой левого уха. И еще два — вчера: одно на груди, между сосками, а второе чуть пониже пупка.

Сегодня первое пятно появилось у него на лице — на правом виске.

Язвы не болели, лишь слабо чесались где-то глубоко внутри, и все — по крайней мере в том, что касалось ощущений. Но они очень быстро разрастались. Его правая рука была теперь багрово-красной от локтя почти до самого плеча. Он совершил ошибку, начав расчесывать ее, и плоть с пугающей легкостью стала поддаваться. Смесь крови и желтого гноя показалась в бороздках, оставленных его ногтями, и ранки стали сразу издавать скверный запах. И все-таки он готов был поклясться, что это не инфекция — скорее, похоже на гниение заживо.

Тому, кто взглянул бы на него сейчас — окажись он даже врачом по профессии, — пришла бы, наверно, в голову мысль о скоротечной меланоме, вызванной, скорее всего, радиоактивным облучением.

И все же язвы его не очень волновали. Он понимал, что они будут множиться, расширяться, сливаться одна с другой, и в конце концов съедят его заживо, если… он будет сидеть сложа руки. Но поскольку он не собирался сидеть сложа руки, о них не стоило волноваться. Однако с чертами лица, напоминавшими извержение вулкана, он теперь уже не мог оставаться неприметным в толпе. Стало быть — косметика.

Одной из губок он стал аккуратно наносить жидкий крем на кожу лица — от щек к вискам, — и наконец замазал красное пятно возле правой брови и совсем новую язву, лишь начавшую проступать сквозь кожу над левой скулой. Как открыл для себя Старк, мужчина с косметическим тоном на лице похож лишь на единственную вещь в природе — на мужчину с косметическим тоном на лице. То есть, иначе говоря, или на актера из телевизионной мыльной оперы, или на гостя программы Донахью. Но язвы необходимо было чем-то закрыть, а загар немного смягчал дурацкий эффект косметики. В тени, без искусственного освещения, он был почти незаметен. Или так во всяком случае он сам полагал. Была и еще одна причина держаться подальше от прямого солнечного света. Он подозревал, что солнечные лучи ускоряют химические реакции, которые происходят внутри его организма. Он словно превращался в вампира. Но в том не было ничего особенного; а каком-то смысле он всегда был вампиром. Кроме того, я — птичка ночная, и всегда был ею; такова моя природа.

Эта мысль вызвала у него усмешку, и усмешка обнажила зубы, словно клыки.

Он закрыл крышкой бутылочку с жидкой косметикой и начал пудриться. Я чувствую свой запах, подумал он, и довольно скоро его смогут учуять другие; тяжелый, неприятный запах, словно от горшка с мясом, весь день простоявшего на солнце. Это нехорошо, дорогие друзья и соратники. Это очень нехорошо.

— Ты будешь писать, Тэд, — сказал он вслух, глядя на себя в зеркало. — Но если повезет, тебе не придется долго этим заниматься.

Он усмехнулся еще шире, обнажив небо — темное и мертвое.

— Я быстро все схватываю.

На следующий день в половине одиннадцатого лавочник на Хьюстон-стрит продал три коробки карандашей «Черная Красотка — Берол» высокому широкоплечему мужчине в клетчатой рубахе, голубых джинсах и огромных темных очках. Лавочник заметил на лице мужчины следы тона — вероятно, остатки от похождений по ночным барам. А судя по тому, как от него пахло, лавочник решил, что парень не просто побрызгался одеколоном, а похоже, искупался в нем. Однако одеколон не забивал запах грязи, исходящий от широкоплечего козла. У лавочника мелькнула мысль — очень быстро мелькнула — отпустить шуточку, но ее тут же сменила другая: от козла плохо пахнет, но на вид он очень силен.

Кроме того, общение, к счастью, длилось недолго. В конце концов Нарцисс покупал всего лишь карандаши, а не пару «роллс-ройсов».

Больных лучше не трогать.

Старк ненадолго заскочил обратно на Ист-Вилледж в свою «меблирашку», чтобы сложить покупки в рюкзак, который он купил в Военторге в первый день своего пребывания в червивом Большом Яблоке. Впрочем, если бы не бутылка «скотча», он в ряд ли стал бы возвращаться.

Поднимаясь по скрипучим ступенькам крыльца, он едва не наступил на три маленьких тельца мертвых воробьев, но не заметил их.

С авеню Б он шел пешком, но… пешком он шел недолго. Как он давно усвоил, целеустремленный человек всегда найдет тачку, если она ему действительно нужна.

XX. За последней чертой

Тот день, когда истек недельный срок Тэда Бюмонта, был больше похож на конец июля, чем на третью неделю июня. Тэд одолевал восемнадцать миль до мэнского университета под небом цвета тусклого хрома, и кондиционер в машине работал на полную мощность, не взирая на большой расход горючего. На хвосте у него висел темно-коричневый «плимут». Он никогда не подъезжал ближе, чем на два автомобильных корпуса, и не отставал дальше, чем на пять. И он редко позволял посторонней машине встрять между собой и Тэдом, если же кому-то все-таки приходило в голову занять это пространство на перекрестке или в школьной зоне в Визи, коричневый «плимут» быстро сокращал дистанцию… А если это не производило желаемый эффект, один из охранников Тэда снимал покрышку с голубого спецсигнала на приборном щитке. Несколько голубых вспышек оказывалось вполне достаточно, чтобы осадить непрошенного попутчика.

Тэд вел машину в основном правой рукой, пользуясь левой лишь при крайней необходимости. С рукой уже было полегче, но она всякий раз отзывалась адской болью, стоило неосторожно согнуть или повернуть ее, и он поймал себя на том, что считает последние минуты последнего часа, после которого он мог заглотить очередную таблетку «Перкодана». Лиз не хотела, чтобы он ездил сегодня в университет, и приставленные к нему полицейские тоже не хотели. У ребят из полиции причина была простая: им не улыбалось разбивать команду охраны. С Лиз было немного сложнее. Говорила она о его руке, что рана может открыться, когда он будет вести машину, но в глазах у нее светилось другое: в глазах у нее стоял Джордж Старк.

За каким чертом ему надо тащиться сегодня в свое заведение? — желала она знать, и к этому вопросу ему пришлось подготовиться, поскольку семестр закончился, а никаких летних семинаров он не брал. В конце концов он остановился на факультативном курсе.

Шестьдесят студентов подали заявки на Eh-7A — факультативный курс по художественной литературе. Это было в два с лишним раза больше числа тех, кто обращался с такими заявками в прошлом семестре, но (элементарно, Ватсон) никто на всем белом свете в прошлом семестре — включая и студентов английского факультета в мэнском университете, — понятия не имел, что старый зануда Тэд Бюмонт заодно оказался и жутким Джорджем Старком.

Итак, он объявил Лиз, что намерен просмотреть эти заявки и сократить число желающих от шестидесяти до пятнадцати — того максимума, который он мог взять (и все равно превышающий, как минимум, на четырнадцать число тех, кого он мог реально чему-то научить) на свой факультатив по художественной литературе и языку.

Она, естественно, пожелала узнать, почему он не может отложить это по крайней мере до июля, и напомнила ему (не без оснований), что в прошлом году он тянул с этим до августа. Он сослался на резкий скачок числа желающих, а потом, скорчив добродетельную мину, добавил, что не хочет позволить своей прошлогодней лени превращаться в дурную привычку.

В конце концов она перестала возражать — не потому, что, как ему показалось, ее убедили его аргументы, а поскольку увидела, что он в любом случае намерен ехать. И она не хуже его понимала, что рано или поздно им все равно придется начать куда-то ездить — не высовывать носа из дому, ожидая пока кто-то не пристрелит или не схватит Джорджа Старка, было не очень разумным решением и просто нереальным. Но все равно глаза ее были полны немого страха.

Тэд чмокнул ее, потом близнецов и быстро уехал — она смотрела на него так, словно вот-вот расплачется, а он понимал, что, если это произойдет пока он все еще дома, он останется.

Разумеется, дело было не в заявках.

Дело было в последней черте.

В это утро он проснулся, весь охваченный сосущим страхом — ощущение не более приятное, чем спазм в желудке. Джордж Старк звонил вечером 10 июня и дал ему неделю, чтобы начать роман про возню с бронированной тачкой. Тэд до сих пор и не думал начинать, хотя… с каждым днем все яснее видел, как может развиваться сюжет книги. Она даже снилась ему несколько раз, и было совсем неплохо сделать перерыв в бесконечных путешествиях по собственному пустынному дому со взрывающимися от каждого прикосновения предметами. Но этим утром первой и единственной его мыслью была последняя черта. Я — за последней чертой.

Это означало, что как бы страстно ни хотел он того избежать, но пришла пора снова поговорить с Джорджем. Настало время выяснить, насколько Джордж зол, хотя… он полагал, что на этот вопрос знал ответ. Однако, может статься, был такой шанс, что, если он очень зол — так зол, что утратил контроль над собой, — и если Тэд сумеет раздразнить его так, чтобы он совсем потерял голову, старая лиса Джордж может сделать какую-нибудь ошибку и где-то поскользнуться.

Потеря спайки.

Тэд чувствовал, что Джордж уже кое-что упустил, когда позволил вторгнувшейся руке Тэда написать эти слова в дневнике. Если бы он только был уверен в их значении — вот оно что. У него была одна мысль, но… он не был уверен. А ошибка в данном случае могла стоить не только его жизни.

Итак, он отправился в университет, в свой кабинет в здании факультета английского языка и математики. И отправился он туда не затем, чтобы сортировать заявки — хотя он сделает это, — а потому что там есть телефон и телефон этот не прослушивается. И еще потому, что надо делать хоть что-то. Он заступил за последнюю черту.

Кинув взгляд на свою левую руку, отдыхающую на рулевом колесе, он подумал (уже не в первый раз за эту бесконечно долгую неделю), что телефон — не единственный способ связаться с Джорджем. Он в этом уже убедился, но… цена была слишком высока. И дело было не только в адской боли от удара заостренного кончика карандаша в тыльную сторону левой кисти и даже не в ужасе, который он испытал, видя, как его тело выходит из-под контроля и наносит себе рану по команде Старка — старой лисы Джорджа, этого призрака никогда не существовавшего человека. Настоящую цену он заплатил в уме. Настоящей ценой было появление воробьев, ужас от понимания того, что силы, задействованные здесь, были гораздо сильнее и еще менее постижимы, чем сам Джордж Старк.

Воробьи — он все больше убеждался в этом — означали смерть. Но для кого?

И одна мысль о том, что ему придется еще раз рисковать воробьями для связи со Старком, приводила в ужас.

А он легко мог представить себе, как они появляются, он мог буквально видеть, как они прилетают на это мистическое место встречи, которое связывает их обоих, — место, где ему в конце концов придется схватиться с Джорджем Старком за власть над той единой душой, которую они делили.

И он боялся, что знает заранее, кто победит в этой схватке.

Алан Пэнгборн сидел у себя в кабинете, в задней части Шерифского управления округа Кастл, занимавшего целое крыло в здании муниципалитета Кастл-Рока. Эта неделя была долгой и полной неприятностей для него тоже, только… в этом не было ничего необычного. Так происходило всегда, когда начиналось настоящее лето в Роке. От Дня Поминовения до Дня Труда с правонарушениями на курорте творилось что-то сумасшедшее.

Пять дней назад на 117-м шоссе столкнулись четыре машины. Пьянка, послужившая причиной аварии, унесла на тот свет двоих. Через два дня после этого Нортон Бриггс ударил свою жену горячей сковородкой так, что она распласталась на полу в кухне, не подавая признаков жизни. За двадцать бурных лет их брака Нортон, случалось, награждал свою жену тумаками, но на этот раз он был уверен, что убил ее. Он написал короткую записку, полную раскаяния и грамматических ошибок, а потом свел собственные счеты с жизнью при помощи револьвера 38-го калибра. Когда его жена — тоже не ангельского характера дама — очнулась и обнаружила рядом с собой остывающий труп своего супруга, она включила газовую плиту и сунула голову в духовку. Врачи из «скорой помощи» в Оксфорде откачали ее. Без труда.

Двое малышей из Нью-Йорка ушли из коттеджа на Кастл-Лэйк, принадлежащего их родителям, и заблудились в лесу, совсем как Ганс и Гретель. Через восемь часов их нашли — порядком напуганных, но целых и невредимых, чего нельзя было сказать о Джоне Ла-Поинте, втором заместителе Алана, которого отвезли домой с идиотским отравлением ядовитым плющом: он ухитрился напороться на него во время поисков детей. Двое приехавших отдыхать подрались из-за последнего экземпляра воскресной «Нью-Йорк таймс» в закусочной «У Нэнси», еще одна драка на автостоянке возле «Поддатого тигра», рыбак-любитель, приехавший на уик-энд, оторвал себе половину правого уха крючком, пытаясь красиво забросить его в озеро; три магазинных кражи и небольшая доза наркотиков, всплывшая в «Юниверсе» — кастлрокском комплексе биллиардных и видеоигр.

Словом, обычная июньская неделя в маленьком городке, своего рода увеселительный праздник в честь открытия летнего сезона. Алану с трудом удавалось выпить полную чашку кофе за один присест. И все-таки его мысли снова и снова возвращались к Тэду и Лиз Бюмонт… К ним и к тому человеку, который охотился за ними. Тому, кто убил Хомера Гэмэша. Алан несколько раз звонил полицейским Нью-Йорка — одному из них, лейтенанту Риардону, он уже порядком надоел, — но ничего нового они ему сообщить не могли.

Сегодня днем Алан зашел в свой неожиданно тихий кабинет. У Шейлы Бригхэм не было никаких новостей из диспетчерской, а Норрис Риджвик мирно похрапывал в своем кресле, задрав ноги на стол. Алану следовало разбудить его — если зайдет Дэнфорд Китон, первый выборный, и увидит храпящего Норриса, Алан получит втык, — но у него рука не поднялась. У Норриса тоже выдалась хлопотливая неделька. Он отвечал за расчистку шоссе после аварии на 117-м и с честью выполнил задание, от которого кого угодно выворачивало бы наизнанку.

Алан сидел за своим столом, играл пальцами в теневых зверюшек под падающими на стену лучами солнца, и… снова его мысли вернулись к Тэду Бюмонту. Получив на то благословение Тэда, доктор Хьюм из Ороно позвонил Алану и сообщил, что неврологические тесты Тэда оказались отрицательными. Раздумывая сейчас над этим, Алан снова вспомнил о докторе Хью Притчарде, который оперировал Таддеуса Бюмонта, когда ему было всего одиннадцать, а следовательно, еще очень далеко до нынешней славы.

По стенке в лучах солнца запрыгал зайчик. За ним последовала кошка, кошку сменил песик.

Брось это. Это бред.

Разумеется, бред. И разумеется, он мог бы это бросить. Очень скоро здесь придется управляться со следующим ЧП — тут не надо быть провидцем, чтобы знать это. Так всегда бывает летом — здесь, в Кастл-Роке. В этот сезон тут бываешь так загружен, что в большинстве случаев и думать-то некогда, а иногда это даже хорошо — не думать.

За песиком последовал слон, размахивающий хоботом, который на самом деле был левым мизинцем Алана.

— A-а, твою мать, — сказал он и подвинул к себе телефон. Одновременно с этим его другая рука стала рыться в заднем кармане в поисках бумажника. Он нажал на кнопку автоматического набора номера Полицейских казарм в Оксфорде и спросил диспетчера на месте ли Генри Пэйтон, начальник тамошнего уголовно-следственного отдела. Он отказался на месте. Алан успел подумать, что у полицейских штата, быть может, тоже выдался тихий денек для разнообразия, и — Генри взял трубку.

— Алан! Чем могу тебе помочь?

— Мне тут стало интересно, не захочешь ли ты звякнуть для меня в Главную контору Национального парка в Йеллоустоне. Могу дать тебе номер. — И он с удивлением уставился на замусоленную карточку с нацарапанными на ней цифрами. Почти неделю назад он раздобыл его по справочной и записал на обороте визитной карточки. Его гибкие руки сами вытащили карточку из бумажника.

— Йеллоустон! — обрадованно произнес Генри. — Это не оттуда вылез Медвежонок Йоги?

— Нет, — с улыбкой ответил Алан. — То был Джеллоустон. И как бы там ни было, медвежонка ни в чем не подозревали. Во всяком случае насколько мне известно. Мне нужно поговорить с человеком, который сейчас там отдыхает. Слушай, Генри… я, честно говоря, не знаю, действительно ли мне нужно с ним поговорить, но, думаю, это даст хоть какой-то отдых моим мозгам. Это что-то вроде незакрытого дела.

— Это как-то связано с Хомером Гэмэшом?

Алан прижал трубку к другому уху и стал рассеянно водить визиткой, на которой он записал телефон Главной конторы в Йеллоустоне, по суставам пальцев.

— Да, — сказал он, — но если ты потребуешь объяснений, они прозвучат бредово.

— Просто предчувствие?

— Да, — и он поразился, поймав себя на том, что у него действительно было предчувствие — он лишь не был уверен какое. — Тот, с кем я хочу поговорить, врач на пенсии. Его зовут Хью Притчард. Он там со своей женой. Управляющий, наверно, знает, где они — там ведь наверняка нужно зарегистрироваться по приезде, — и я надеюсь, это где-то на территории лагеря с телефоном поблизости. Им обоим за семьдесят. Если ты позвонишь управляющему, он, может быть, передаст парню весточку.

— Иначе говоря, ты думаешь, что главный управляющий отнесется серьезнее к старшему офицеру полиции штата, чем к какому-то говенному окружному шерифу?

— Ты очень дипломатично все высказал, Генри.

Генри Пэйтон довольно рассмеялся.

— Конечно, а разве нет? Ладно, Алан, скажу честно — я ничего не имею против того, чтобы немного помочь тебе, если только ты не заставишь меня нырять глубже и если ты не…

— Нет-нет, — с облегчением и благодарностью произнес Алан. — Это все, что мне от тебя надо.

— Подожди минуту, я не закончил. Как ты понимаешь, я не могу туда звонить по нашей внутренней линии… Капитан следит за звонками, так-то, мой друг. И следит не за страх, а за совесть. Если он увидит счет за это, я думаю, он пожелает узнать, зачем я трачу денежки наших налогоплательщиков, разгребая сено для тебя. Я доступно излагаю?

Алан испустил вздох сдающегося полководца:

— Можешь воспользоваться номером моей личной кредитной карточки, — сказал он. — И можешь сказать управляющему, чтобы он попросил Притчарда позвонить за наш счет. Я засеку звонок и оплачу его из своего собственного кармана.

На другом конце помолчали, а когда Генри снова заговорил, его голос звучал намного серьезнее:

— Это действительно так важно для тебя? Да, Алан?

— Да. Сам не знаю почему, но важно.

Снова последовала пауза. Алан чувствовал, что Генри борется с желанием расспросить поподробнее. Наконец, лучшая часть натуры Пэйтона одержала верх. А может, подумал Алан, не лучшая, а просто более практичная.

— Ладно, — сказал Пэйтон. — Я позвоню и скажу управляющему, что ты хочешь побеседовать с этим Хью Притчардом в связи с текущим расследованием по делу об убийстве в округе Кастл, штат Мэн. Как зовут его жену?

— Хельга.

— Откуда они?

— Форт-Ларами, Вайоминг.

— Ладно, шериф. Теперь перейдем к самому трудному. Давай номер твоей телефонной кредитной карточки.

Вздохнув, Алан продиктовал ему номер.

Минутой позже по стене снова маршировал парад теней.

Парень, наверно, никогда не позвонит, подумал он, а если и позвонит, все равно не сможет сказать мне ничего такого, что я мог бы как-то использовать — что он, в самом деле, может знать?

И все же в одном Генри был прав: у него есть предчувствие. Насчет чего-то. И оно не проходит.

Пока Алан Пэнгборн разговаривал с Генри Пэйтоном, Тэд Бюмонт припарковывал машину на одной из стоянок за зданием английского и математического факультетов. Он вылез из машины, стараясь не задеть ни за что левой рукой. Секунду он просто стоял без движения, наслаждаясь ясным днем и непривычной тишиной и покоем кампуса.

Коричневый «плимут» подъехал и встал рядом с его «сабербаном», и двое вылезших из него крупных мужчин разбили все мечты о мире и спокойствии, которые накатили на него перед зданием.

— Я поднимусь в свой кабинет только на несколько минут, — сказал Тэд, — а вы, если хотите, оставайтесь здесь, — он заметил двух девушек, пробегавших мимо, — очевидно, в Ист-Аннекс, записываться на летние курсы. На одной был лифчик и голубые шорты, на другой — почти невидимое мини-платье без спины и с каймой, которая одна была способна вызвать сердечный приступ у здорового мужика, не говоря уже о ритмичном подрагивании ее ягодиц. — Понаслаждайтесь пейзажем.

Двое полицейских повернулись вслед проходящим девицам так, словно головы у них были на невидимых шарнирах. Потом старший из них — Рэй Харрисон или Рой Гарриман, Тэд точно не помнил, — отвернулся и с сожалением сказал:

— Мы бы, конечно, с удовольствием, сэр, но нам лучше подняться с вами.

— Но ведь это всего лишь второй этаж, и…

— Мы подождем в холле.

— Ребята, если бы вы только знали, как на меня все это начало давить, — сказал Тэд.

— Приказ, — пожал плечами Харрисон-или-Гарриман. Было совершенно ясно, что огорчения Тэда — равно как и радость, — значат для него меньше, чем пустое место.

— Ага, — со вздохом произнес Тэд. — Приказ. — И он направился к дверям.

Двое легавых двинулись за ним, сохраняя дистанцию в дюжину шагов и выдавая в себе легавых своими гражданскими костюмами, по мнению Тэда, куда более явно, чем если бы на них была родная полицейская униформа.

После долгой изнуряющей жары в машине кондиционер окатил Тэда, как холодный душ. Ему тут же показалось, что рубашка примерзает к коже. Здание, столь шумное и оживленное в учебное время, с сентября по май, было непривычно тихим в этот уик-энд конца весны. Быть может, оно наверстает треть своего обычного гула в понедельник, когда начнется первая трехнедельная летняя сессия, но, что касается сегодняшнего дня, Тэд поймал себя на чувстве некоторого облегчения от присутствия сзади двух полицейских-охранников. Он подумал, что второй этаж, где находится его кабинет, может оказаться и вовсе безлюдным, что по крайней мере избавит его от необходимости объяснять кому-то присутствие за его спиной этих рослых широкоплечих церберов.

Этаж оказался не совсем безлюдным, но тем не менее все сошло гладко. Рауль Де-Лессепс спускался по коридору из общей комнаты отдела в свой кабинет, двигаясь в своей обычной манере… А это означало, что он выглядел так, словно его недавно здорово тюкнули по голове, разом отбив и память, и контроль над двигательными центрами. Он сонно болтался от одной стенки коридора к другой на заплетающихся ногах, разглядывая карточки, стишки и объявления, пришпиленные к дощечкам на дверях кабинетов его коллег. Он мог направляться в свой кабинет — похоже так оно и было, — но даже тот, кто хорошо его знал, не поручился бы за это. В зубах у него был зажат мундштук громадной желтой трубки. Зубы были не так желты, как трубка, но близко к ней. Трубка не дымилась еще с конца 1985-го, когда врач запретил ему курить после сильного сердечного приступа. «Я вообще-то никогда особо не любил курить, — обычно объяснял Рауль своим мягким рассеянным голосом, когда кто-нибудь спрашивал его про трубку. — Но без этого кончика в зубах… Джентльмены, я бы просто не знал, куда идти и что делать, даже если бы мне повезло и я попал бы, куда мне надо». В большинстве случаев он так или иначе был похож на того, кто понятия не имеет, куда ему идти и что делать… Как, например, сейчас. Иногда проходили годы, пока знавшие его люди обнаруживали, что он вовсе не тот рассеянный, напичканный знаниями дурачок, каким кажется. Некоторым же вообще так и не удавалось распознать это.

— Привет, Рауль, — сказал Тэд, перебирая связку ключей.

Рауль уставился на него, поморгал, перевел взгляд на двух людей за спиной Тэда, потом выключил их из поля своего зрения и вновь повернулся к Тэду.

— Привет, Таддеус, — сказал он. — А я думал у тебя нет никаких летних курсов в этом году.

— У меня их и нет.

— Тогда зачем же ты притащился сюда в этот поганейший из всех собачьих дней лета?

— Просто надо посмотреть заявки, — ответил Тэд. — Можешь быть уверен, я уберусь отсюда сразу, как только покончу с этим.

— Что у тебя с рукой? У тебя все запястье посинело.

— Ну… — пробормотал Тэд в смущении.

Придуманная им история выставляла его или пьяницей, или дураком, а скорее всего и тем и другим, но все же байку легче было выговорить, чем правду. Тэд поразился тому, как легко приняли ее полицейские — точь-в-точь, как и Рауль сейчас: он не задал ни одного вопроса насчет того, как и почему он ухитрился защемить руку дверью в туалете при собственной спальне.

Инстинктивно Тэд понял, что нужно придумать — даже во время адской, невыносимой боли он это хорошо знал. От него ждали неуклюжестей — это было частью его образа. В каком-то смысле это было все равно, что рассказывать журналисту из «Пипла» (упокой Господь его душу), что Джордж Старк был создан в Ладлоу, а не в Кастл-Роке и что писал он от руки, потому что никогда не учился печатать.

Лиз он даже не пытался лгать, но настоял, чтобы она молчала о том, что произошло в действительности, и она согласилась. Единственное, о чем она пеклась, — это заставить его дать слово, что он не будет пытаться снова войти в контакт со Старком. Он довольно охотно пообещал ей это, хотя понимал, что, может статься, и не сумеет сдержать свое слово. Он подозревал, что где-то в глубине души, или рассудка, Лиз тоже это знает.

Рауль сейчас уставился на него с неподдельным любопытством.

— Дверью в уборную, — сказал он. — Восхитительно. Вы что, играли в прятки? Или то были какие-то необычные сексуальные игры?

Тэд усмехнулся.

— Я бросил все сексуальные игры примерно в 1981-м, — сказал он. — Врач запретил. На самом деле я просто не замечал, что делаю. И мне сейчас даже немного стыдно.

— Могу себе представить, — сказал Рауль и… подмигнул. Подмигнул очень незаметно, просто чуть-чуть дернул своим старым, припухшим морщинистым веком, но… явно подмигнул. Дескать, он что, думал провести Рауля? Ну-ну, и свиньи порой взлетают.

Неожиданно Тэду пришла в голову свежая мысль.

— Рауль, ты все еще ведешь семинар по фольклорной мифологии?

— Каждый семестр, — кивнул Рауль. — Ты разве не читаешь каталог собственного отдела, Таддеус? Поиски воды волшебной лозой, ведьмы, заговорные снадобья, шестиугольные родинки, отмечающие богатых и знаменитых. Сейчас это так же популярно, как и раньше. А почему ты спросил?

Как уже давным-давно открыл для себя Тэд, на этот вопрос существовал универсальный ответ: самое лучшее, что есть в профессии писателя, это то, что на «Почему ты спросил?» всегда наготове ответ.

— Есть у меня одна идея для рассказа, — сказал он. — Она еще в зародыше, но, думаю, из этого может что-то выйти.

— А что бы ты хотел узнать?

— Ты не знаешь, есть ли у воробьев какое-то значение в американском фольклоре или суевериях? Ну, в разных там сказаниях о сверхъестественном или… потустороннем.

Пушистая бровь Рауля начала отображать топографию какой-то чужой планеты с явно враждебной для человеческой жизни окружающей средой. Он погрыз мундштук своей трубки, а потом произнес:

— Так сразу ничего не всплывает в памяти, Таддеус, хотя… Интересно, твое любопытство действительно вызвано литературным интересом?

И свиньи порой могут взлетать, снова подумал Тэд, а вслух сказал:

— Ну… может быть, и нет, Рауль. Может быть, нет. Возможно, я сказал так, потому что просто не могу второпях объяснить истинную причину. — Его взгляд быстро метнулся на стоящих сзади сторожевых псов, а потом вернулся к Раулю. — Я сейчас немного не в своей тарелке… В данный момент.

Губы Рауля едва заметно скривились в слабом подобии улыбки.

— Кажется, я понимаю. Воробьи… Такие обычные птицы. Полагаю, слишком обычные, чтобы иметь какие-то сверхъестественные вторичные значения. Однако… Сейчас, когда я подумал об этом… Что-то тут есть. Если только я не путаю их с жалобным козодоем. Дай мне выяснить. Ты побудешь здесь немного?

— Боюсь, не больше получаса.

— Что ж, может, я сразу и отыщу что-нибудь у Баррингера. Знаешь его «Американский фольклор»? Это по сути дела не более, чем поваренная книга в области сверхъестественного, но раз уж она под рукой… И я же могу тебе позвонить в любое время.

— Да, конечно, ты можешь всегда позвонить.

— Чудную вечеринку вы устроили для Тома Кэрролла, — сказал Рауль. — Конечно, вы с Лиз всегда устраиваете лучшие вечеринки. Твоя жена, Таддеус, слишком очаровательна, чтобы быть женой. Ей следовало бы стать твоей любовницей.

— Спасибо. Наверно, ты прав.

— Гонзо Том, — продолжал Рауль с теплотой в голосе, — с трудом верится, что Гонзо Том Кэрролл отплыл в Серую Обитель пенсии. Двадцать лет я слушал, как громоподобно он трубил в соседнем кабинете. Надеюсь, его преемник будет потише или во всяком случае сдержаннее.

Тэд рассмеялся.

— Вильгельмина тоже получила большое удовольствие. — Рауль смущенно опустил веки. Он прекрасно знал, как Тэд и Лиз относятся к Билли.

— Рад это слышать, — кивнул Тэд. Мысли об удовольствии Билли Беркс не приводили его в восторг, но… поскольку от нее и от Рауля зависела большая часть так остро необходимого ему алиби в истории с Гэмэшом, он полагал, что должен быть благодарен ей за ее приход. — Если тебе что-нибудь придет в голову по поводу того…

— Воробьи и их место в Мире Невидимого. Да, обязательно, — Рауль кивнул двум полицейским, стоявшим за спиной Тэда. — Доброго дня, джентльмены, — он обогнул их и направился к своему кабинету чуть более целеустремленно. Не намного, но чуть-чуть.

Тэд с тоской поглядел ему вслед.

— Что это было такое? — спросил Харрисон-или-Гарриман.

— Де-Лессепс, — пробормотал Тэд. — Главный грамотей и любитель фольклора.

— Похоже, он из тех парней, что не сумеют добраться до своего дома без карты, — заметил второй полицейский.

Тэд подошел к двери в свой кабинет и отпер ее ключом.

— На самом деле он более собран, чем кажется, — сказал он и открыл дверь.

Пока Тэд не включил верхний свет, он не замечал, что Харрисон-или-Гарриман стоит рядом с ним, сунув руку в карман своей спортивной куртки, сшитой явно на заказ — для «высоких парней». На мгновение Тэд ощутил прилив запоздалого страха, но, конечно же, кабинет был пуст и так аккуратно прибран после годового бардака и неразберихи, что выглядел каким-то нежилым.

Без всякой на то разумной причины на него вдруг накатила волна неожиданной и почти болезненной тоски, пустоты и чувства утраты, сменившаяся глубокой и какой-то неясной грустью. Она была похожа на сон. Он чувствовал себя так, словно пришел сюда попрощаться.

Перестань валять дурака, сказал он самому себе, и другая часть его мозга тихо возразила: за последней чертой, Тэд. Ты за последней чертой, и я думаю, ты совершил большую ошибку, даже не попытавшись сделать то, что парень хотел от тебя. Ведь даже краткая передышка — все же лучше, чем никакой.

— Если хотите кофе, можете налить себе по чашке в общей комнате, — сказал он. — Раз Рауль здесь, то кофейник полный.

— Где это? — спросил напарник Харрисона-или-Гарримана.

— По другую сторону холла, третья дверь, — объяснил Тэд, отпирая ящик с папками. Он обернулся и одарил их улыбкой, правда, вышла она какой-то кривой. — Думаю, вы услышите, если я начну кричать.

— Главное, вы начните, если что-нибудь произойдет, — сказал Харрисон-или-Гарриман.

— Ладно.

— Я мог бы послать Манчестера за кофе, — сказал Харрисон-или-Гарриман, — но у меня такое чувство, что вам хотелось бы немного побыть одному.

— Ну… в общем, да. Раз уж вы сами сказали.

— Это нормально, мистер Бюмонт, — он очень серьезно посмотрел на Тэда, и неожиданно Тэд вспомнил, что его зовут Харрисон. Как того, из «Битлов». Глупо, что он забыл. — Только не забывайте, что те люди в Нью-Йорке погибли от слишком большой дозы одиночества.

Да? А я думал, Филлис Майерс и Рик Коули погибли в обществе полицейских. Он хотел произнести это вслух, но не стал. В конце концов эти ребята лишь стараются выполнить свой долг.

— Расслабьтесь, патрульный Харрисон, — произнес он. — В здании сегодня так тихо, что можно услыхать даже идущего босиком.

— Ладно. Мы будем с той стороны холла, в этой, как-там-она-у-вас-называется?

— Общая комната.

— Точно.

Они ушли, а Тэд раскрыл папку с надписью: «Заявки на факультатив». Но мысли его упрямо возвращались к еле заметному, но явному подмигиванию Рауля Де-Лессепса. И к тому голосу внутри, который говорил ему, что он заступил за последнюю черту и перешел на темную сторону. Сторону, где обретались и разгуливали монстры.

Телефон стоял на столе и молчал.

Давай, подумал он, кладя папку с заявками на стол, рядом с его университетской Ай-Би-Эм-селектрик. Давай же, ну давай, я здесь, стою рядом с телефоном и его никто не прослушивает. Давай, Джордж, звони, трезвонь, стращай меня.

Но телефон стоял молча.

Он поймал себя на том, что разглядывает ящик, который был не частично опорожнен, а совершенно пуст. Машинально он вытащил из него все папки, а не только дела тех студентов, которые подали заявки на курс художественной литературы. Вытащил даже ксероксы тех, кто желал изучить преобразовательную грамматику — это, по меткому выражению Ноэма Чомски, Евангелие, переведенное Деканом Мертвой Трубки Раулем Де-Лессепсом.

Тэд подошел к двери и выглянул в коридор. Харрисон и Манчестер, стоя в дверях общей комнаты отдела, пили кофе. В их окорокоподобных кулаках здоровые кружки выглядели как декоративные чашечки. Тэд поднял руку. Харрисон махнул своей в ответ и спросил, долго ли он еще задержится здесь.

— Пять минут, — ответил Тэд, и оба полицейских кивнули.

Он вернулся к своему столу, отделил заявки на свои занятия от остальных бумаг и начал перекладывать последние обратно в ящик, делая это как можно медленнее, чтобы дать телефону время на звонок. Но телефон по-прежнему молчал. Он услышал один звонок где-то далеко внизу — трель его была приглушена закрытой дверью и вообще прозвучала как-то призрачно в необычной летней тишине здания. Может быть, Джордж набрал неправильный номер, подумал он и тут же издал смешок. Все оказалось проще — Джордж и не собирался звонить. Тэд просто ошибся, свалял дурака. У Джорджа явно был какой-то другой трюк в запасе. Чему тут удивляться? Трюки — specialite de la maison Джорджа Старка. И все же он был так уверен, так чертовски уверен, что…

— Таддеус?

Он подпрыгнул, едва не рассыпав содержимое последней полудюжины папок по полу. Уверившись в том, что они не выскользнут у него из рук, он обернулся. Прямо в двери стоял Рауль Де-Лессепс. Его огромная трубка всунулась в комнату, как горизонтально торчащий перископ.

— Извини, — сказал Тэд, — ты так неожиданно влетел, Рауль. Я в мыслях был за тысячу миль отсюда.

— Кто-то звонит тебе по моему телефону, — дружелюбно сообщил Рауль. — Наверно, неправильно набрал номер. Удачно вышло, что я еще не ушел.

Тэд ощутил медленные, тяжелые удары собственного сердца — словно в груди у него был спрятан барабан и кто-то начал со строго отмеренной силой бить в него.

— Да, — сказал Тэд. — Вышло очень удачно.

Рауль поднял на него взгляд. Голубые глаза под припухшими и слегка покрасневшими веками смотрели так живо-вопросительно, что взгляд получился почти грубым и совсем не соответствующим его веселому, болтливому, профессорско-рассеянному тону, которым он спросил:

— У тебя все в порядке, Таддеус?

Нет, Рауль, мысленно ответил Тэд. Все эти дни где-то бродит сумасшедший убийца, который отчасти — я сам, который может порой завладеть моим телом и заставить меня делать смешные штуки, например, втыкать в самого себя карандаши, и я считаю каждый день, когда мне удается не сойти с ума, своей маленькой победой. Но я не могу поделиться с тобой этой реальностью, никак не могу, дорогой мой приятель.

— В порядке? А почему что-то должно быть не в порядке? — проговорил он вслух.

— Кажется, я улавливаю слабый, но явственный запах иронии, а, Тэд?

— Ты ошибаешься.

— Правда? Почему же ты похож на оленя, попавшего в свет фар?

— Рауль…

— И тот человек, с которым я только что разговаривал, похож на продавца, с которым ты договариваешься о сделке по телефону лишь затем, чтобы избавиться от его личного визита к тебе домой.

— Ничего подобного, Рауль.

— Ну, хорошо, — произнес тот без особой убежденности.

Тэд вышел из своего кабинета и направился вниз по коридору к кабинету Рауля.

— Вы куда? — окликнул его сзади Харрисон.

— Кто-то позвонил мне в кабинет Рауля, — объяснил он. — Все номера здесь идут последовательно, и парень, наверно, по ошибке набрал не ту цифру.

— И как раз застал единственного находящегося здесь другого профессора? — скептически спросил Харрисон.

Тэд пожал плечами и продолжил свой путь.

Кабинет Рауля Де-Лессепса был уютным, неприбранным и все еще наполненным запахом его трубки — два года воздержания не перевешивали тридцати лет потакания своей привычке. Главное место занимала доска для метания стрел с пришпиленной к ней фотографией Рональда Рейгана. Огромный том «Американского фольклора» Франклина Баррингера лежал раскрытым на письменном столе. Телефонная трубка была снята и лежала на стопке голубых бланков. Тэд почувствовал, как прежний страх охватывает его, окутывает и сжимает его всего знакомой удушливой хваткой. Он повернул голову в полной уверенности, что сейчас увидит всех троих — Рауля, Харрисона и Манчестера, — выстроившихся в дверях, как воробьи на телеграфных проводах. Но дверной проем был пуст, а из коридора слышался мягкий шелест голоса Рауля. Он задержал сторожевых псов Тэда, и Тэд сомневался, что Рауль сделал это случайно.

Он поднял трубку и сказал:

— Привет, Джордж.

— Ты получил свою неделю, — произнес голос на другом конце провода. Это был голос Старка, но Тэду пришло в голову, что вряд ли голосовые отпечатки совпали бы так точно, будь они сняты с этого их разговора. Голос Старка был другим. Он стал грубым и хриплым, словно голос человека, слишком долго оравшего на каком-то спортивном матче. — Ты получил свою неделю. И ты палец о палец не ударил.

— Ты прав, — сказал Тэд. Ему стало жутко холодно и пришлось приложить все силы, чтобы не дрожать. Кажется, этот холод исходил от самого телефонного аппарата, просачиваясь сквозь дырочки наушника крошечными льдинками. Но он еще и здорово разозлился. — Я и не собираюсь этого делать, Джордж. Неделя, месяц, десять лет — мне все едино. Почему бы тебе не принять это? Ты мертв и мертвым останешься.

— Ты ошибаешься, старина. И если не хочешь ошибиться смертельно, давай начинай.

— Знаешь, как звучит твой голос, Джордж? — спросил Тэд. — Он звучит так, словно ты распадаешься. Вот почему ты хочешь, чтобы я снова стал писать, верно? Потеря спайки — так ты написал. С тобой происходит биологический распад, так? И осталось недолго до того, как ты просто развалишься на кусочки, как волшебная карета Золушки.

— Все это тебя не касается, Тэд, — ответил хриплый голос. От хриплого скрежета он переходил к шипящему звуку, похожему на ссыпающийся из фургона на мостовую гравий, потом сползал на скрипящий шепот — словно голосовые связки отказывались функционировать через каждые две-три фразы, — а потом снова возвращался к скрежету. — Все, что происходит со мной, это не твое дело. Для тебя это лишь повод отвлечься, дружок. Лучше берись за дело до ночи, или тебе придется очень пожалеть, сукин ты сын. И не одному тебе.

— Я не…

Щелк! Старк исчез. Секунду Тэд задумчиво смотрел на телефонную трубку, а потом положил ее на место. Когда он обернулся, то увидел стоявших в дверях Харрисона и Манчестера.

— Кто это был? — спросил Манчестер.

— Студент, — сказал Тэд. В этот момент он даже не отдавал себе отчет в том, почему лжет. Единственное, в чем он отдавал себе отчет, это в жутком предчувствии где-то глубоко внутри. — Просто студент, как я и предполагал.

— Откуда он знал, что вы здесь? — спросил Харрисон. — И как получилось, что он позвонил по телефону этого джентльмена?

— Сдаюсь, — покорно произнес Тэд. — Я тайный русский агент. А это на самом деле был мой связной. Сопротивления оказывать не стану.

Харрисон не разозлился — во всяком случае не показал вида. Тот усталый взгляд, каким он окинул Тэда был куда более красноречив, чем злость.

— Мистер Бюмонт, мы стараемся оказать помощь вам и вашей жене. Я понимаю, как чертовски неудобно иметь на хвосте несколько ребят, таскающихся за вами, куда бы вы ни пошли, но мы действительно стараемся вам помочь.

Тэд ощутил укол стыда, но… укол недостаточный, чтобы сказать правду. Поганое предчувствие не проходило — почти уверенность в том, что все будет плохо или что все уже очень плохо. И еще кое-что. Легкая дрожь прошла по коже. Какой-то ползучий зуд под кожей. Что-то слегка сдавило виски. Это были не воробьи; по крайней мере он не думал о них. Но все равно некий внутренний барометр, о существовании которого он и не подозревал, падал. Он испытывал такое чувство не впервые. Нечто похожее, хотя не такой силы, он ощущал на пути к магазинчику Дэйва восемь дней назад. Примерно то же он чувствовал, перебирая папки у себя в кабинете, — что-то вроде слабого нервного возбуждения.

Это Старк, подумал он. Каким-то образом он сейчас с тобой, в тебе. Он наблюдает. Если ты скажешь что-то не то, он узнает. И кто-то будет страдать.

— Простите, — сказал он и увидел, что Рауль Де-Лессепс стоит позади двух полицейских и наблюдает за ним своими спокойными глазами, в которых отражается любопытство и легкое беспокойство. Ему придется начать лгать сейчас, и ложь пришла ему на ум так легко и естественно, что, быть может, пронеслось у него в голове, ее вложил туда сам Старк. Он не был полностью уверен, что Рауль подыграет ему, но беспокоиться об этом уже поздно. — Я, видимо, уже на пределе.

— Можно понять, — кивнул Харрисон, — я просто хочу, чтобы вы помнили, мистер Бюмонт, мы — не враги вам.

— Парень, который звонил, знал, что я здесь, потому что он выходил из книжного магазина, как раз когда я подъезжал. Он хотел выяснить, буду ли я вести летний курс по художественной литературе. Факультетский телефонный справочник разделен по отделам, сотрудники каждого отдела записаны в алфавитном порядке. Шрифт там очень мелкий, это может подтвердить вам каждый, кто хоть раз пользовался справочником.

— Очень неудобная книжица, — согласился Рауль, возясь со своей трубкой. Оба полицейских на мгновение удивительно обернулись к нему. Рауль одарил их совиным взглядом и церемонным кивком.

— Рауль идет сразу за мной в списке, — сказал Тэд. — В этом году у нас нет ни одного сотрудника, чья фамилия была бы между нами, — он бросил быстрый взгляд на Рауля, но тот вертел в руках трубку, и все его внимание, казалось, было сосредоточено на обгоревшем черном мундштуке. Вот почему, — закончил Тэд, — мне всегда приходится отвечать на звонки к нему, а ему — на мои. Я объяснил этому парню, что ему не повезло: до осени я на отдыхе.

Итак, ему удалось. Он чувствовал, что, быть может, слегка переусердствовал в деталях, но главное заключалось в том, когда Харрисон и Манчестер подошли к двери кабинета Рауля и сколько им удалось расслышать. Студентам, желающим записаться на летний курс по литературе, обычно не говорят, что они переживают биологический распад и очень скоро развалятся на куски.

— Хотелось бы мне отдохнуть до осени, — вздохнул Манчестер. — Вы закончили ваши дела, мистер Бюмонт?

Тэд испустил незаметный вздох облегчения.

— Мне надо только положить на место папки, которые больше не понадобятся, — сказал он. И записку надо написать, записку секретарше, напомнил он себе.

— Да, и еще мне надо написать записку миссис Фентон, — услышал он собственный голос. Он понятия не имел, зачем говорит это, а знал лишь то, что он должен это сказать. — Она — секретарша английского отделения.

— Мы успеем выпить еще по чашке кофе? — спросил Манчестер.

— Конечно. И даже съесть печенье, если орды варваров хоть что-то оставили, — сказал Тэд. Чувствуя, что события вышли из-под контроля, что все идет не так — чем дальше, тем хуже, — вновь охватило его с уверенной силой. Оставить записку миссис Фентон? О, Господи Иисусе, это вообще смеху подобно. Рауль, наверно, подавился собственной трубкой.

Когда Тэд вышел из кабинета, Рауль спросил:

— Могу я поговорить с тобой минутку, Таддеус?

— Конечно, — сказал Тэд. Он хотел было попросить Харрисона и Манчестера оставить их наедине и сказать, что он скоро придет, но сообразил — с неохотой — что вряд ли стоит обращаться с такой просьбой, если хочешь избежать подозрений. Харрисон-то уж во всяком случае навострил свою антенну. Может, не на полную длину, но близко.

Как бы там ни было, но лучше просто промолчать. Когда он повернулся к Раулю, Харрисон и Манчестер неторопливо двинулись по коридору. Харрисон негромко сказал что-то своему напарнику, а потом встал в дверях общей комнаты, пока Манчестер отправился на поиски печенья. Харрисон держал Тэда и Рауля в поле своего зрения, но Тэд полагал, что они за пределами его слуха.

— Недурная была басня насчет факультетского справочника, — заметил Рауль, снова засунув в рот обгрызанный мундштук своей трубки. — Думаю, у тебя много общего с той девчонкой из «Открытого окна» — Саки, Таддеус… Оказывается, ты крупный специалист по пению романсов.

— Рауль, это не то, что ты думаешь.

— Я и понятия не имею, что это, — мягко сказал Рауль. — И хотя я не лишен простого человеческого любопытства, я не уверен, что, действительно, хотел бы знать.

Тэд слабо улыбнулся.

— Но в чем я совершенно уверен, это в том, что ты нарочно упустил Гонзо Тома Кэрролла. Он хоть и вышел на пенсию, но когда я последний раз листал факультетский справочник, его фамилия стояла как раз между нашими.

— Рауль, я лучше пойду.

— Действительно, — кивнул Рауль, — тебе же надо написать записку миссис Фентон.

Тэд почувствовал, как у него начинают гореть щеки. Алтея Фентон, работавшая секретаршей английского отделения с 1961 года, умерла в апреле от рака пищевода.

— Я задержал тебя лишь затем, — продолжал Рауль, — чтобы сказать, что я, кажется, отыскал для тебя то, чем ты интересовался. Про воробьев.

Тэд ощутил тяжелый толчок собственного сердца.

— Что ты имеешь в виду?

Рауль провел Тэда обратно в свой кабинет и взял в руки «Американский фольклор» Баррингера.

— Воробьи, гагары и особенно козодои — психопомы, — заявил он не без некоторого триумфа в голосе. — Я знал, что про козодоев что-то должно быть.

— Психопомы? — неуверенно переспросил Тэд.

— Это от греческого, — пояснил Рауль, — означает: те, кто ведут. В данном случае, это те, кто провожает человеческие души из страны живых в страну мертвых и обратно. Если верить Баррингеру, гагары и козодои — проводники живых, говорят, они собираются в местах, где вскоре должна произойти смерть. Они вовсе не несут дурного знамения. Их дело — сопровождать души недавно умерших к правильному месту в загробной жизни, — он пристально взглянул на Тэда. — Сборища воробьев куда более знаменательны, во всяком случае по Баррингеру. Говорят, что воробьи — проводники покойников.

— А это означает…

— А это означает, что их дело — сопровождать заблудшие души, стремящиеся попасть в страну живых. Другими словами, они — предвестники живых мертвецов.

Рауль вынул трубку изо рта и со значением взглянул на Тэда.

— Не знаю, в какой ситуации ты оказался, Таддеус, но, думаю, тебе следует соблюдать осторожность. Предельную осторожность. Ты похож на человека, попавшего в беду. Если я могу что-то для тебя сделать, пожалуйста, скажи.

— Я очень благодарен тебе, Рауль. Ты уже делаешь все, на что я мог только надеяться, тем, что просто держишь язык за зубами.

— Уж в этом ты нашел бы общий язык с моими студентами, — усмехнувшись, произнес Рауль, но в его теплом взгляде читалась тревога и забота. — Ты будешь осторожным?

— Постараюсь.

— Таддеус, но если эти люди следуют за тобой, чтобы помочь тебе в этом старании, быть может, разумнее было бы оказать им доверие.

Было бы замечательно, если бы он мог это сделать, но дело тут не в его доверии. Решись он и впрямь открыть рот, доверия ему они оказали бы очень мало. И даже если бы он действительно решился довериться Харрисону и Манчестеру настолько, чтобы поговорить с ними об этом, он все равно не посмел бы ничего сказать, пока у него под кожей не исчезнет это ползающее и сосущее чувство. Потому что Джордж Старк следит за ним. И потому что он преступил последнюю черту.

— Спасибо, Рауль.

Рауль кивнул, еще раз посоветовал ему быть осторожным и уселся за свой письменный стол.

Тэд вернулся к себе в кабинет.

И, конечно, мне нужно написать записку миссис Фентон, подумал Тэд.

Он перестал складывать в ящик оставшиеся папки, которые вытащил по ошибке, и взглянул на свою бежевую Ай-Би-Эм-селектрик. Совсем недавно его, словно под гипнозом, начало тянуть ко всем пишущим предметам, большим и маленьким. На прошлой неделе он не раз задумывался, нет ли внутри каждого из них своего отдельного варианта Тэда Бюмонта — вроде злых духов, выглядывающих из горлышек бутылок.

Я должен написать записку миссис Фентон.

Но в наше время, чтобы связаться с миссис Фентон, которая варила такой крепкий кофе, что, казалось, он выскочит из чашки и начнет бегать и прыгать, лучше воспользоваться не пишущей машинкой, а доской Оуиджа и… Почему он вообще произнес это? Никакой миссис Фентон у него и в мыслях не было.

Тэд сунул последнюю папку в ящик, закрыл его и взглянул на свою левую руку. Там, под повязкой, слой плоти между большим и указательным пальцами вдруг стал гореть и чесаться. Он потер руку о штанину, но от этого рука стала чесаться еще сильнее. А потом начала еще и пульсировать. Ощущение глубокого жара внутри нее усилилось.

Он глянул в окно кабинета.

Телеграфные провода на противоположной стороне бульвара Беннет были усеяны воробьями. Воробьи облепили крышу госпиталя, а пока он смотрел, новая стая приземлилась на один из теннисных кортов.

Казалось, они все смотрят на него.

Психопомы, подумал он. Вестники живых мертвецов.

Стая воробьев, как циклон, слетела с деревьев и опустилась на крышу Беннет-Холла.

— Нет, — дрожащим голосом прошептал Тэд. Его спина покрылась гусиной кожей. Рука горела и чесалась.

Пишущая машинка.

Он мог избавиться от воробьев и от безумной, обжигающей чесотки только с ее помощью.

Я должен написать записку миссис Фентон, стучало в висках.

Лучше берись за дело до ночи, или тебе придется очень пожалеть, сукин ты сын. И не одному тебе.

Скребущее, ползущее ощущение под кожей усилилось. Оно волнами исходило из раны в руке. Глазные яблоки, казалось, пульсировали в такт с этими волнами. А своим внутренним, мысленным взором он увидел воробьев: то была риджуэйская часть Бергенфилда; Риджуэй под мягким, белым весенним солнцем; 1960-й год; весь мир словно вымер, кроме этих жутких самых простых и обычных птиц, этих психопом, и стоило ему разглядеть их получше, как они все, словно по команде, взвились в воздух. Небо потемнело от их огромной колышущейся массы. Воробьи снова летали.

За окном кабинета Тэда воробьи, сидящие на проводах, на крыше госпиталя и на крыше Беннет-Холла разом взлетели с громким хлопаньем крыльев. Несколько студентов, гуляющих на площади, остановились и проводили взглядами взмывшие стаи птиц, исчезающие на западе.

Тэд этого не видел. Он не видел ничего, кроме страны его детства, каким-то образом превратившейся в тусклую, мертвую страну забытья. Он сидел перед пишущей машинкой, все глубже и глубже погружаясь в сумерки транса. И все же одна мысль оставалась ясной. Старая лиса Джордж мог заставить его сесть и начать нажимать клавиши Ай-Би-Эм, это — да, но что бы там ни было, он не станет писать книгу, и… если он удержится от этого, старая лиса Джордж или распадется на части, или просто-напросто сгинет, как пламя задутой свечки. Это он знал точно. Это он чувствовал.

Его рука теперь, казалось, билась в судороге, и он чувствовал, что если бы он мог ее видеть, она выглядела бы, как лапка персонажа мультиков — может быть, Братца Волка, — которого ударили кувалдой. То была не боль, а скорее ощущение, что я-вот-вот-сойду-с-ума, — такое бывает, когда начинает чесаться место, до которого никак не можешь дотянуться. Чешется не поверхность, а где-то глубже, и чешется так, что приходится стискивать зубы.

Но даже это ощущение казалось далеким и неважным теперь, когда он сидел за пишущей машинкой.

В тот момент, когда он включил машинку, чесотка исчезла, и… вместе с ней исчезло и видение воробьев.

Однако транс продолжался, и в центре его существовало какое-то четкое повеление: что-то необходимо было написать, и он ощущал, как все его тело вопиет ему же, чтобы он начал это делать, сделал и наконец покончил с этим. В каком-то смысле это было гораздо хуже, чем видение воробьев или чешущаяся ладонь. Эта чесотка исходила из самых глубин его сознания.

Он заправил в машинку лист бумаги и на мгновение замер, ощутив себя страшно далеким и потерянным. Потом он опустил пальцы в исходную позицию для печатания вслепую — на средний ряд клавиш, — хотя бросил печатать вслепую много лет назад. Пальцы дрогнули, а потом убрались — все, кроме указательных. Оказывается, Джордж Старк печатал точно так же, как и сам Тэд, — по-любительски, двумя пальцами. Ну, разумеется, — ведь машинка не была его стихией.

Когда он двигал пальцами левой руки, возникал отдаленный отзвук боли — и только. Его указательные пальцы печатали медленно, но потребовалось очень немного времени, чтобы на белом листе появилась фраза. Она была сухой и предельно краткой. Печатающий «шарик» повертелся и оттиснул прописными готическими буквами пять слов:

Неожиданно к нему вернулось зрение и окружающая реальность предстала перед ним в резком фокусе. Никогда в жизни он не испытывал подобного отчаяния и ужаса. О, Господи, ну конечно, это было так ясно, так очевидно.

Сукин сын звонил из моего дома! Он схватил Лиз и близнецов!

Тэд начал вставать из-за стола, не имея понятия, куда намерен идти. Он даже не отдавал себе отчет в том, что встает, пока рука не полыхнула больно, как тлеющий факел, которым резко взмахнули в воздухе, чтобы вызвать яркую вспышку огня. Он оскалил зубы и испустил глухой стон, потом рухнул обратно в кресло, за пишущую машинку, и… Не успел он осознать, что происходит, как его пальцы вновь легли на клавиши и стали нажимать их.

На этот раз шесть слов:

Он тупо уставился на написанное. Как только он отстучал последнее «И», вдруг все как отрезало — словно он был электрической лампочкой и кто-то выдернул штепсель из розетки. Ни боли в руке, ни чесотки. Ни неприятного ощущения ползания под кожей.

Птицы исчезли. Пропало смутное ощущение оцепенения. С ним пропал и Старк.

Разве он пропал в реальной жизни? Нет, не пропал. Пока Тэда не было, Старк завладел его домом. Двое патрульных штата Мэн оставались наблюдать за ним, но это не имело никакого значения. Он был просто дураком, полным кретином, если поверил, что несколько полицейских могут иметь хоть какое-то значение. Да хоть бы там была бригада зеленых беретов из группы «Дельта» — какая разница? Джордж Старк — не человек, он был чем-то вроде «тигра» — нацистского танка, лишь внешне принявшего человеческий облик.

— Как дела? — послышался у него за спиной голос Харрисона.

Тэд подпрыгнул, словно кто-то воткнул ему сзади в шею булавку, и… это заставило его вспомнить о Фредерике Клаусоне — да-да, Клаусоне, который влез туда, куда не надо и… рассказав то, что знает, подписал себе смертный приговор.

— бросилось ему в глаза на листе бумаги, заправленном в пишущую машинку.

Он протянул руку, вытащил лист и скомкал его. Проделывая это, он не стал оборачиваться, чтобы посмотреть, как близко от него стоит Харрисон, — обернуться было бы непростительной ошибкой. Он пытался выглядеть беззаботным, хотя чувствовал себя отнюдь не так. Ему казалось, что он сходит с ума. Он ждал, что Харрисон спросит, что он тут печатал и почему с такой поспешностью вытащил лист бумаги из машинки. Но Харрисон молчал, и тогда заговорил Тэд:

— Пожалуй, все, — сказал он. — Черт с ней, с запиской. В любом случае я верну эти бумаги раньше, чем миссис Фентон их хватится.

Это уж по крайней мере было чистой правдой, разве что Алтея Фентон решит спуститься с небес. Он встал, моля Бога, чтобы ноги его не подвели и не заставили рухнуть обратно в кресло. С облегчением он увидел, что Харрисон стоит в дверях и даже не смотрит на него. Секунду назад Тэд готов был поклясться, что тот дышит ему в затылок, но Харрисон жевал печенье, глядя мимо Тэда в окно на нескольких студентов, бредущих через лужайку.

— Ну и ну, — заметил полицейский, — это местечко и вправду вымерло.

Как вымрет, быть может, и моя семья, еще до того, как я вернусь домой, мысленно продолжил Тэд.

— Чего мы ждем? — спросил он Харрисона. — Можем идти.

— Неплохая мысль.

Тэд направился к двери. Харрисон с удивлением посмотрел на него.

— Елки-палки, — сказал он, — может и в самом деле в этих анекдотах про профессорскую рассеянность что-то есть.

Уставившись на него, Тэд нервно поморгал, потом перевел взгляд ниже и заметил, что все еще сжимает в руке смятый комок бумаги. Он бросил его в мусорную корзину, но нетвердая рука подвела. Комок ударился о край и отскочил на пол. Он хотел нагнуться и поднять комок, но Харрисон опередил его. Подняв бумажный шарик, он стал небрежно перебрасывать его из одной руки в другую.

— Вы хотите уйти без тех бумаг, за которыми приходили? — спросил он и ткнул пальцем в перетянутую красной резинкой пачку заявок на курсы художественной литературы, лежащую рядом с пишущей машинкой, а потом снова принялся перебрасывать комок смятой бумаги с двумя последними посланиями Старка из одной руки в другую — левая-правая, правая-левая, туда-сюда, — следя за ним глазами. Тэду были видна часть строки: «АТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ».

— Ах эти. Спасибо.

Тэд взял заявки и едва не уронил их. Сейчас Харрисон развернет комок. Он сделает это, и хотя Старк в данный момент не следит за ним — в этом Тэд почему-то был уверен, — скоро он вернется. А когда вернется, то узнает. А когда узнает, сделает с Лиз и близнецами что-то неописуемое.

— Не стоит, — Харрисон кинул комок в мусорную корзину. Тот прокатился почти по всему ободку и очутился внутри. — Два очка, — сказал он и вышел в холл, чтобы Тэд мог запереть дверь.

Он спустился по лестнице на первый этаж со своим полицейским эскортом за спиной. Рауль Де-Лессепс высунулся из своего кабинета и пожелал ему — на тот случай, если они больше не увидятся, — хорошо провести лето. Тэд пожелал ему того же тоном, который, по крайней мере на его слух, звучал вполне нормально. Он чувствовал себя так, словно двигается на автопилоте. Это чувство не покидало его до того момента, как он сел в свою машину. Бросив бумаги на сиденье рядом с собой, он вдруг заметил на другой стороне стоянки платный телефон-автомат.

— Я позвоню жене, — сказал он Харрисону, — спрошу, не нужно ли чего-нибудь купить.

— Сделали бы это наверху, — заметил Манчестер, — сэкономили бы четвертак.

— Забыл, — сказал Тэд, — наверно, в анекдотах о профессорах что-то все-таки есть.

Двое легавых довольно переглянулись и забрались в «плимут», где можно было включить кондиционер и наблюдать за Тэдом под струйками холодного воздуха.

Тэд чувствовал себя так, словно все его нутро было набито толченым стеклом. Он выудил четвертак из кармана и опустил его в прорезь. Рука у него дрожала, и вторую цифру он набрал неверно. Он повесил трубку, дождался, пока выскочит его четвертак, и попробовал еще раз. «Господи, — подумал он, — это как в ту ночь, когда умерла Мириам. Все снова, как в ту ночь».

Это было deja vu того сорта, без которого он вполне мог бы обойтись.

Со второй попытки он набрал номер правильно и так крепко прижал трубку к уху, что ему стало больно. Он постарался ослабить хватку. Нельзя, чтобы Харрисон и Манчестер заподозрили, что что-то не так — как бы там ни было, а этого допускать нельзя ни в коем случае. Но оказалось, мышцы заклинило и он просто не в силах их расслабить.

На первом же гудке Старк взял трубку:

— Тэд?

— Что ты с ними сделал? — слова выплюнулись, как сухие комки ваты. Издалека до Тэда доносились яростные вопли близнецов. Как ни странно, эти крики произвели на Тэда успокаивающий эффект. Это был не тот жуткий вопль, который издавала Уэнди, когда свалилась с лестницы: вопили от обиды, от злости, но не от боли.

Но Лиз… Где же Лиз?

— Ничегошеньки, — ответил Старк. — Как ты сам можешь слышать. Я не тронул ни единого волоска на их драгоценных головках. Пока.

— Лиз, — произнес Тэд. Его вдруг захлестнул дикий страх, словно его засосало в огромную воронку холодного омута.

— Да? Что — Лиз? — дразнящий тон прозвучал кошмаром, от которого не было спасения.

— Дай ей трубку! — рявкнул Тэд. — Если хочешь, чтобы я написал хоть одно распроклятое слово под твоим именем, дай ей трубку! — и часть его мозга, не затронутая даже столь жутким страхом и яростью, предупредила: следи за своим лицом, Тэд; ты стоишь в пол-оборота к легавым; так не орут в трубку, когда звонят домой, спросить жену, не нужно ли ей свежих яиц.

— Тэд! Старина! — в голосе Старка звучала обида, но Тэда не покидала твердая, непоколебимая уверенность, что сукин сын издевается. — Как же ты погано обо мне Думаешь, приятель. Это же просто низко, сынок! Охлади нутро, вот она.

— Тэд? Тэд, это ты? — Голос у нее был торопливый и испуганный, но без паники. Почти.

— Да. Родная, с тобой все в порядке? И с малышами?

— Да, мы в порядке. Мы… — последнее слово прозвучало неясно. Тэд слышал, как ублюдок что-то говорит ей, но не разобрал, что именно. Она сказала: «Да. Ладно» — и снова повернулась к трубке. Теперь она едва не рыдала. — Тэд, тебе придется сделать то, что он хочет.

— Да. Я знаю.

— Но он хочет, чтобы я сказала тебе, что ты не можешь это сделать здесь. Сюда скоро приедет полиция. Он… Тэд, он говорит, что убил тех двоих, которые следили за домом.

Тэд закрыл глаза.

— Я не знаю, как он это сделал, но он сказал, что убил, и… я… я верю ему, — теперь она действительно плакала. Стараясь сдержать слезы, зная, что это расстроит Тэда, и понимая, что если он расстроится, то может сделать что-то опасное. Он стиснул трубку, прижал к уху и постарался принять беззаботный вид.

Старк снова что-то забормотал вдалеке. И Тэд уловил одно слово: сотрудничество. Невероятно. Невероятно, мать его…

— Он собирается забрать нас отсюда, — сказала она. — Говорит, что ты знаешь, куда мы поедем. Помнишь тетю Марту? Он говорит, что ты должен избавиться от тех людей, которые с тобой. Говорит, он знает, что ты можешь это сделать, потому что он смог бы. Он хочет, чтобы ты присоединился к нам, когда стемнеет. Он говорит… — она испуганно всхлипнула, едва не издав сдавленное рыдание, но сумела подавить его. — Он говорит, что ты будешь сотрудничать с ним, что у вас двоих получится самая лучшая книга. Он…

Бормотание, бормотание, бормотание.

Ох, как же Тэду хотелось сдавить пальцами проклятую шею Джорджа Старка и давить до тех пор, пока пальцы не пройдут сквозь шкуру и не вонзятся сукину сыну прямо в глотку.

— Он говорит, что Алексис Машина восстал из мертвых и теперь он сильнее, чем прежде, — а потом на крике. — Пожалуйста, сделай то, что он хочет, Тэд! У него пистолеты! И у него паяльная лампа! Маленький паяльник! Он говорит, что если ты попробуешь выкинуть какую-нибудь…

— Лиз…

— Тэд, пожалуйста, сделай то, что он сказал!

Ее голос отдалился и пропал, когда Старк забрал у нее трубку.

— Скажи мне кое-что, Тэд, — произнес Старк, и сейчас в его тоне не было издевки. Он был очень серьезен. — Скажи мне кое-что, и лучше тебе сделать так, чтобы это прозвучало достоверно и искренно, приятель, или они заплатят за это. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Точно? Учти, она говорила правду про паяльник.

— Да. Да, будь оно проклято!

— Что она имела в виду, когда напомнила тебе про тетю Марту? Кто это, мать ее, такая? Тэд, это было что-то вроде шифра? Она хотела запудрить мне мозги?

Тэд вдруг увидел жизни своей жены и детей, подвешенными на тоненьком волоске. То была не метафора, а нечто, что он мог и впрямь видеть. Волосок был цвета голубого льда — тоненькая паутинка, едва заметная среди вечности, где висела. Теперь все сводилось к двум моментам: что он скажет и чему поверит Джордж Старк?

— С телефонов снята записывающая аппаратура?

— Конечно, снята! — сказал Старк. — За кого ты меня принимаешь, Тэд?

— А Лиз знала об этом, когда ты дал ей трубку?

Последовала пауза, а потом Старк сказал:

— Ей достаточно было взглянуть. Эти чертовы проводки валяются на полу.

— Но она сделала это? Она смотрела туда?

— Не виляй, Тэд, говори по делу.

— Она пыталась сказать мне, куда вы собираетесь, не произнося этого вслух, — объяснил ему Тэд терпеливым тоном лектора — терпеливым, но слегка снисходительным.

Он не мог определить наверняка, удался ему этот тон или нет, но полагал, что Джордж тем или иным способом даст ему знать это, причем очень скоро.

— Она имела в виду летний дом. В Кастл-Роке. Марта Теллфорд — тетка Лиз. Каждый раз, когда она звонила и предупреждала, что собирается навестить нас, мы мечтали убежать в Кастл-Рок, спрятаться в летнем домике и дожидаться там, пока она не умрет. Итак, я произнес это вслух, и если телефон прослушивается без проводов, то тут уже твои трудности, Джордж.

Обливаясь потом, он ждал, поверит ли в это Старк или… Тоненький волосок, который отделяет тех, кого он любит, от вечности, оборвется.

— Он не прослушивается, — наконец сказал Старк, и голос его звучал спокойно. Тэд удержался от непреодолимого желания облокотиться на стенку телефонной будки и с облегчением закрыть глаза. Если я когда-нибудь вновь увижу тебя, Лиз, подумал он, я сверну тебе шею за такую безумную попытку. Однако в глубине души он прекрасно знал, что, если ему снова доведется увидеть ее, первое, что он сделает, это станет целовать, пока у нее не оборвется дыхание.

— Не трогай их, — сказал он в трубку. — Пожалуйста, не трогай их. Я сделаю все, что ты хочешь.

— О, я это знаю. Знаю, что сделаешь, Тэд. И мы сделаем это вместе. По крайней мере начнем. Приступай к делу. Стряхни с хвоста своих сторожевых псов и тащи свою задницу в Кастл-Рок. Двигай туда как можно быстрее, но не так быстро, чтобы привлекать к себе внимание. Это было бы ошибкой. Можешь попробовать махнуться с кем-нибудь тачками, но это уже детали, и я оставляю их на твое усмотрение — в конце концов, это ведь ты у нас выдумщик. Будь там до темноты, если хочешь застать их в живых. Не пытайся меня наколоть. Ты усек? Не пытайся меня наколоть и не вздумай выкидывать никакие фортели.

— Не буду.

— Это верно. Не будешь. Ты сыграешь по правилам, старина. А если заартачишься — то найдешь здесь одни только трупы и пленку с голосом твоей жены, где она будет проклинать твое имя перед смертью.

Раздался щелчок. Связь оборвалась.

Когда он уселся в свой «сабербан», Манчестер приоткрыл окошко «плимута» и спросил, все ли в порядке дома. По его глазам Тэд мог судить, что это не просто праздный голос. Парень все-таки углядел что-то в его лице, но… с этим все уладится. Тэд решил, что с этим он справится. Он ведь в конце концов выдумщик, и, казалось, мысли его сейчас летят со страшной скоростью, как пулеподобный японский экспресс. Снова встал вопрос: лгать или говорить правду. И как прежде, выбора по сути дела не было.

— Все нормально, — сказал он естественным и небрежным тоном. — Малыши капризничают. От этого и у Лиз маленькие капризы. — Он слегка повысил голос: — Вы, ребята, ведете себя как-то суетливо, с тех пор как мы выехали из дому. Может, что-то происходит, о чем мне тоже не худо бы знать, а?

Даже в этой отчаянной ситуации у него хватило рассудка, чтобы ощутить слабый укол совести. Что-то действительно происходило, но… это он знал, что именно — знал и молчал.

— Нет, — сказал сидевший за рулем Харрисон, нагибаясь и выглядывая из-за спины своего напарника. — Мы никак не можем связаться с Чаттертоном и Эддингсом, которые у дома. Может, они зашли внутрь.

— Лиз сказала, она только что заварила им холодный чай, — беззаботным тоном соврал Тэд.

— Вон оно что, — протянул Харрисон и улыбнулся Тэду, который вновь ощутил резкий укол совести. — Может, и нам останется, когда вернемся, а?

— Все возможно, — сказал Тэд, захлопнув дверцу машины. Рукой, казалось, обладавшей не большей чувствительностью, чем кусок деревяшки, он вставил ключ зажигания. В голове у него сложным и не очень приятным узором вертелись вопросы. Уехали ли Старк с его семьей в Кастл-Рок? Он надеялся на это — он хотел, чтобы они были уже далеко, прежде чем известие о том, что его родные схвачены, разойдется по полицейским каналам связи. Если они в машине Лиз и кто-то заметил ее или если они еще не выехали из Ладлоу, дело может обернуться плохо. Смертельно. Была какая-то жуткая ирония в том, что ему приходилось надеяться на способность Старка улизнуть от преследователей, но не он выбирал ситуацию, в которой очутился.

Кстати, насчет улизнуть — как он собирается оторваться от Харрисона и Манчестера? Еще один хороший вопрос. Дать по газам и уйти на своем «сабербане» — нет, так ничего не выйдет. Их «плимут» был похож на старую собаку — с его пыльными боками и вытертой резиной на протекторах, — но ровное урчание двигателя свидетельствовало о том, что пес этот — гончая. Он подумал, что может сбросить их в кювет — у него даже возникла идея, где и как это сделать, — но как потом ухитриться, оставшись незамеченным, проскочить сто шестьдесят миль, отделяющих его от Рока?

Об этом он не имел ни малейшего понятия, но… знал лишь одно: как-то ему придется это сделать.

Помнишь тетю Марту?

Он накормил Старка чистым враньем о том, что означает эта фраза, и тот это вранье проглотил. Значит, ублюдок знает не все, что творится у Тэда в голове. Марта Теллфорд действительно была теткой Лиз, и они часто шутили, в основном в постели, о том, как они сбегут от нее, но сбегут в какие-нибудь экзотические места, вроде Арубы или Таити, потому что тетя Марта прекрасно знала о летнем доме в Кастл-Роке. Она навещала их там гораздо чаще, чем в Ладлоу. И любимым местом тети Марты Теллфорд в Кастл-Роке была мусорная свалка. Она обладала карточкой Охотничьей ассоциации и состояла исправным ее плательщиком, потому что обожала стрелять в крыс, что и проделывала на свалке, недалеко от их летнего дома.

— Если хочешь, чтобы она уехала, — вспомнил Тэд, как он однажды сказал Лиз, — тебе придется самой сказать ей об этом, — разговор начался тоже в постели, незадолго до окончания неизбежного визита тети Марты летом… 79-го или 80-го? Впрочем, вряд ли это имело значение. — Она твоя тетка. Кроме того, боюсь, если я скажу это ей, она наставит свой винчестер на меня.

Лиз ответила тогда:

— Не думаю, что кровное родство здесь поможет. У нее такой взгляд… — она шутливо передернула плечом, легла рядом, а потом — он вспомнил — захихикала, ткнув его пальцем в ребра. — Давай же. Бог трусов не любит. Скажи, что мы консерваторы, даже когда дело касается крыс на свалке. Тэд, пойди прямо к ней и скажи: «Выкатывайтесь, тетя Марта! Вы застрелили последнюю крысу на нашей свалке! Собирайте вещички и катитесь!»

Конечно, никто из них так и не велел тете Марте убираться вон; она продолжала совершать свои каждодневные рейды на свалку, где отстреливала крыс дюжинами (а иногда и чаек, как подозревал Тэд, когда крысы все прятались). Наконец настал тот благословенный день, когда Тэд отвез ее в аэропорт в Портланд и посадил на самолет в Элбэни. У ворот она, как обычно, крепко, по-мужски дважды тряхнула его руку — словно заканчивала деловую встречу, а не прощалась с родственником, — и сообщила, что, возможно, осчастливит их своим посещением в будущем году.

— Прекрасно постреляла, — сказала она, — кокнула дюжин шесть-семь этих говноедов.

Она так больше никогда и не возвращалась, хотя однажды все-таки чуть было не приехала (от угрозы того визита их спасло то, что, к счастью, в последнюю минуту она получила приглашение в Аризону, где, как сообщила им тетя Марта по телефону, все еще открыта охота на койотов).

Все годы, после ее последнего приезда, фраза: «Помнишь тетю Марту» — оставалась шифром для: «Помнишь Мэн?» Это означало, что кто-то из них должен достать с полки в кладовой револьвер 22-го калибра и застрелить особо надоедливого гостя, как стреляла крыс на свалке тетя Марта. Сейчас, когда Тэд думал об этом, ему казалось, что Лиз прибегла к этой условности во время фотоинтервью для журнала «Пипл». Помнится, она повернулась к нему и пробормотала:

— Интересно, эта дамочка Майерс помнит тетю Марту, а, Тэд? — Хихикнув, она прикрыла рот.

Довольно смешно.

Только сейчас это не было шуткой.

И речь сейчас шла не об отстреле крыс.

Если он правильно понял, Лиз пыталась ему сказать, чтобы он приехал вслед за ними и застрелил Джорджа Старка. И если она хотела, чтобы он сделал это, — Лиз, которая плакала каждый раз, когда слышала, что бездомных животных «усыпляют» в приюте для зверей в Дерри, — значит, она уверена, что другого выхода нет. Значит, она считает, что есть только два варианта: смерть Старка или… гибель для нее и близнецов.

Харрисон и Манчестер с любопытством уставились на него, и до Тэда дошло, что он сидит, погруженный в свои мысли, за рулем не двигающегося с места «сабербана» почти целую минуту. Он махнул им рукой, подал назад и свернул на Главную улицу, идущую мимо кампуса. Он начал быстро обдумывать, как ему избавиться от этих двоих, прежде чем они услышат по рации новость о том, что двое их напарников мертвы; он отчаянно силился думать, но в ушах у него звучал голос Старка: если только он вздумает его наколоть, то найдет в летнем доме в Кастл-Роке лишь трупы и пленку, где Лиз будет проклинать перед смертью его имя.

И он видел перед собой тетю Марту Теллфорд, приникшую щекой к стволу ее винчестера (который был куда больше его револьвера 22-го калибра, хранящегося в запертом шкафчике, в кладовой летнего дома) и целящуюся в жирных крыс, снующих среди отбросов на огороженной низкими оранжевыми щитами свалке. Неожиданно он понял, что хочет застрелить Старка, причем отнюдь не из 22-го калибра.

Хитрый Джордж заслуживал чего-то покрупнее.

Пожалуй, для него подошла бы гаубица.

Крысы высоко подпрыгивали среди солнечных бликов от бутылочных осколков, их тушки сначала дергались, а потом разрывались так, что кишки и клочья шерсти летели во все стороны.

Да, было бы очень здорово посмотреть, как что-то вроде этого происходит с Джорджем Старком.

Он сдавил рулевое колесо так, что левая рука отозвалась болью — словно застонала, и стон этот отдался где-то глубоко у него в костях и мышцах.

Он расслабился — по крайней мере постарался, — и, нащупав в нагрудном кармане «Перкодан», всухую проглотил одну таблетку.

Он начал думать о переезде школьной зоны в Визи. Том самом, где был перекресток с четырьмя стоп-знаками.

И еще он начал думать о том, что сказал ему Рауль Де-Лессепс. Психопомы — так их назвал Рауль.

Посланники живых мертвецов.

XXI. Старк пасет добычу

Ему было совсем не трудно рассчитать все, что он хотел сделать и как он хотел это сделать, хоть он и ни разу в своей жизни не посетил Ладлоу.

Старк бывал здесь достаточно часто в своих снах.

На украденной развалюхе «хонде» он съехал с дороги на лужайку, за полторы мили от дома Бюмонтов. Тэд уже уехал в университет, и это — неплохо. Иногда невозможно было определить, что Тэд делает или о чем думает, хотя он почти всегда мог уловить дух его эмоций, если напрягался.

Когда почему-либо оказывалось нелегко связаться с Тэдом, он просто брал в руку один из бероловских карандашей, которые купил в лавке на Хьюстон-стрит.

Это помогало.

Сегодня все будет просто. Просто, поскольку, чтобы там Тэд ни наплел своим сторожевым псам, он отправился в университет по одной-единственной причине: потому что он преступил последнюю черту и рассчитывал, что Старк постарается с ним связаться. Именно это Старк и собирался сделать. Безусловно.

Только он не собирался делать это так, как рассчитывал Тэд.

И, уж конечно, не из того места, откуда Тэд ожидал. Был уже почти полдень. На лужайке расположилось несколько отдыхающих, приехавших на пикник, но они либо сидели за столами, стоящими прямо на траве, либо болтались возле небольших каменных валунов у реки. Никто из них даже не взглянул на Старка, когда он вылез из тачки и пошел прочь. Это получилось удачно, потому что, увидев, его наверняка бы запомнили.

Запомнили — да.

А вот сумели бы описать — вряд ли.

Выйдя на шоссе и пешком направляясь к дому Бюмонта, Старк здорово походил на Человека-невидимку из романа Герберта Уэллса. Широкий бинт скрывал его лоб от волос до самых бровей. Другой бинт закрывал нижнюю челюсть и подбородок. На голову была глубоко надвинута бейсбольная кепка «Нью-йоркские янки». Вдобавок к этому — темные очки, стеганая куртка и черные перчатки.

Бинты были пропитаны желтой клейкой субстанцией, сочащейся из-под марли, как липкие слезы. Желтая влага струилась из-под черных очков «Фостер Грант». Время от времени он вытирал ее со щек своими перчатками, из тонкого кожзаменителя, отчего пальцы перчаток затвердели. Большая часть кожи под бинтами слезла. То, что осталось, уже не было человеческой плотью: вместо нее образовалась какая-то темная пористая масса почти постоянно мокнущая. Все это походило на гной, но еще имело и какой-то неприятный запах — смеси крепкого кофе и индийских чернил.

Он шел, немного наклонив вперед голову. Сидящие в проезжавших навстречу машинах видели мужчину в спортивной кепке, наклонившего голову от яркого света и засунувшего руки в карманы. Тень от козырька скрывала почти все лицо, но, даже взгляни они попристальней, увидели бы только бинты. Водители и пассажиры машин, которые ехали на север и обгоняли его, разумеется, вообще ничего не видели, кроме его спины.

Ближе к двум городам-близнецам, Бэнгору и Брюэру, эта прогулка оказалась бы потруднее. Там пришлось бы столкнуться с городскими окраинами и жилыми домами. Та часть Ладлоу, где жили Бюмонты, была достаточно недалеко за городом, чтобы считаться сельской местностью, — не совсем деревня, но уже явно и не часть какого-то из двух больших городов. Дома стояли на больших участках, которые можно было даже назвать полями. Их разделяли не изгороди — эти символы частных владений в пригородах, — а узкие полоски деревьев, а иногда и неровные каменные стены. Тут и там на горизонте зловеще маячили тарелки спутниковых антенн, как заблаговременно установленные форпосты какого-то инопланетного вторжения.

Старк шел прямо по дороге, пока не оказался у дома Кларков. Следующим был дом Тэда. Он срезал дальний угол переднего двора Кларка, где было больше сена, чем травы, и быстрым взглядом окинул дом. Тенты над окнами были опущены — от жары, а ворота гаража заперты. Дом Кларка выглядел не просто безлюдным: в сегодняшнее утро тут явно присутствовал унылый дух долгого запустения. За стеклянной дверью не валялись пачки газет, но тем не менее Старк решил, что семья Кларка уехала в ранний летний отпуск и что для него это очень кстати.

Он вошел в полосу деревьев, отделяющих одно частное владение от другого, перешагнув через остаток крошащейся каменной стены и опустился на одно колено. Первый раз он смотрел прямо на дом своего упрямого близнеца. У въезда к дому была припаркована полицейская машина, а двое легавых стояли неподалеку от нее, в тени дерева, курили и болтали. Неплохо.

Теперь у него есть все, что ему нужно. Остальное — уже пироги и ягоды. Тем не менее он задержался еще на секунду. Он никогда не считал себя ни человеком с большим воображением — по крайней мере за пределами страниц тех книг, которые были созданы при его живейшем участии, — ни эмоциональной личностью, и потому был несколько удивлен, ощутив сильный приступ обиды и ярости, вдруг комом подступившей к горлу.

Какое право имел этот сукин сын отказать ему? Какое, черт бы его побрал, право, а? Потому что он первый стал реальным? От того, что Старк просто не знал, как, почему и когда он сам стал живым? Но это же чушь. Первенство тут ровным счетом ничего не значило для Джорджа Старка. Он не считал своим долгом лечь и умереть без единого возражения и вздоха протеста, как, кажется, он должен был поступить, если послушать Тэда Бюмонта. У него есть долг перед самим собой — просто выжить. Но это еще не все.

Он обязан был подумать и о своих верных поклонниках, разве не так?

Взглянуть хотя бы на этот дом. Просто взглянуть. Многокомнатная махина в колониальном стиле Новой Англии, которому, быть может, не хватает лишь одного крыла, чтобы считаться особняком. Большая лужайка, где хлопотливо вертятся оросители, чтобы она ровно зеленела. Деревянный забор вдоль одной стороны черного асфальтированного въезда — к такого сорта забору, по мнению Старка, подходило слово «живописный». Оранжерея между домом и гаражом — подумать только, оранжерея! Внутри дом был красиво обставлен (или это называют — «со вкусом»?) в колониальном стиле, соответствующем внешнему виду, — длинный дубовый стол в столовой, красивые высокие шкафы в комнатах наверху и стулья, приятные глазу, но не претенциозные — они не только вызывают восхищение, но и на них можно усесться без опаски. Стены без обоев — покрытые краской, а потом расписанные.

Старк видел все это во снах, о которых Бюмонт даже и не подозревал, когда писал в качестве Джорджа Старка.

Неожиданно ему захотелось спалить дотла весь этот очаровательный белый домик. Чиркнуть спичкой — или, может быть, включить паяльник, лежащий в кармане его спортивной куртки, — и сжечь его весь до самого основания. Но… не раньше, чем он побывает внутри. Не раньше, чем он расколошматит всю мебель, насрет на ковре в гостиной и размажет дерьмо по аккуратно расписанным стенам. Не раньше, чем он возьмет топор и превратит эти ах-какие-расчудесные шкафы в груду щепок.

Какие права были у Бюмонта на детей? На красивую женщину? Какое право вообще было у Бюмонта жить при свете и быть счастливым, в то время как его темный брат — который сделал его богатым и знаменитым и без которого он прозябал бы в нищете и безвестности — подыхал в темноте, как больной дворовой пес в канаве?

Конечно же, никакого. Ни малейшего. Просто Бюмонт всегда верил в это право и, несмотря ни на что, продолжал верить до сих пор. Но эта вера, а вовсе не Джордж Старк из Оксфорда, штат Миссисипи, была вымыслом.

— Пришло время преподать тебе первый урок, дружочек, — пробормотал Старк, стоя среди деревьев. Он нащупал скрепки, удерживающие бинт на его лбу, снял их и засунул до поры до времени в карман. Потом принялся разматывать бинт, и чем ближе было к его странной плоти, тем влажнее становились марлевые полоски. — Причем такой, который ты никогда не забудешь. Это уж я тебе, мать твою, обещаю.

Это было простым повтором камуфляжа с белой тросточкой, с которой он кинулся на легавых в Нью-Йорке, но Старка это вполне устраивало; он твердо знал — если уж ты отыскал хороший прием, то из него нужно выжать все, что можно. С этим легашами не будет никаких трудностей, если только он совсем уже не развинтился; на дежурстве они больше недели, и с каждым днем в них крепнет уверенность в том, что, когда тот психованный малый рассказывал, как он соберет вещички и уберется домой, он говорил правду. Единственной темной картой была Лиз — если она случайно выглянет в окно, когда он будет разбираться с этими свиньями, это может усложнить дело. Но сейчас почти полдень, и она вместе с близнецами или дремлет, или вот-вот задремлет. Словом, как бы там ни обернулось, он рассчитывал, что все пройдет гладко.

По сути дела он не сомневался в этом.

Любовь всегда найдет верный способ.

Чаттертон поднял ногу, чтобы затушить окурок о подошву ботинка — он намеревался потом положить потушенный бычок в пепельницу в машине, ибо полицейские штата Мэн не сорят на дорожках у домов налогоплательщиков, — и когда он поднял голову, то увидел, как человек с ободранным лицом медленно бредет по дорожке к дому. Одной рукой он слабо махнул Чаттертону и Джеку Эддингсу, другая была заведена за спину и, похоже, сломана.

У Чаттертона едва не стало плохо с сердцем.

— Джек! — заорал он, и Эддингс повернул голову на крик. У него отвисла челюсть.

— Помогите… — промычал человек с ободранным лицом.

Чаттертон и Эддингс бросились к нему.

Останься полицейские живы, они, наверняка, рассказали бы своему начальству и сослуживцам, как подумали, что человек этот побывал в автомобильной катастрофе, или его обожгло взрывом бензина, или он угодил лицом прямо в какой-то фермерский агрегат вроде тех, что время от времени решают поуродовать хозяев своими ножами, секаторами или бешено вращающимися спицами.

Да, они, вероятно, могли бы рассказать что-нибудь в этом роде своему начальству, но в тот момент они на самом деле вообще ни о чем не думали. Им словно начисто промыло мозги ужасом. Левая половина лица у человека, казалось, почти кипела — как будто после того, как с нее содрали кожу, кто-то вылил прямо на сырое мясо сильный раствор карболки. Густая, страшная жидкость стекала по бугоркам оголенной плоти и по черным трещинам в ней, порой выплескиваясь жуткими фонтанчиками.

Они ни о чем не успели подумать; они просто отреагировали.

В том-то и заключалась красота трюка с белой тросточкой.

— …Помогите…

Старк зацепил одну ногу за другую и стал падать вперед.

Проорав что-то неразборчивое своему напарнику, Чаттертон ринулся навстречу раненому, чтобы не дать ему упасть. Старк правой рукой обхватил полицейского за шею и вытащил из-за спины левую руку. Там был сюрприз. Сюрпризом оказалась опасная бритва с перламутровой рукояткой. Лезвие ярко блеснуло в сыром воздухе. Старк двинул его вперед, и оно вонзилось в правое глазное яблоко Чаттертона, издавшее негромкий, но явственный хлопок. Чаттертон заорал и прижал ладонь к лицу. Старк запустил руку ему в волосы, откинул его голову назад и перерезал ему горло от уха до уха. Кровь хлынула из мускулистой шеи красным фонтаном. Все это заняло четыре секунды.

— Что? — спросил Эддингс тихим и странно заботливым голосом. Он застыл как вкопанный в двух футах от Старка и Чаттертона. — Что?

Его безвольно свисающая рука болталась возле рукоятки служебного револьвера, но Старку хватило одного быстрого взгляда, чтобы удостовериться в том, что жирная свинья так же способна выхватить оружие, как тотчас решить проблему численности населения Мозамбика. Глаза у полицейского вылезли на лоб. Он не понимал, что происходит и кто истекает кровью. Нет, это не так, подумал Старк, он считает, что это я. Он стоял там и видел, как я перерезал глотку его напарнику, но он думает, что это я истекаю кровью, потому что у меня нет половины лица, а впрочем, даже и не поэтому — истекаю кровью я, должен истекать я, потому что они с напарником — полиция. Стало быть, они герои этого фильма.

— Вот, — сказал он, — подержи-ка это для меня. Поможешь? — и толкнул тело умирающего Чаттертона к напарнику.

Эддингс издал короткий и высокий вопль. Он попытался отступить, но опоздал. Двухсотфунтовая туша умирающего быка, которая была раньше Томом Чаттертоном, откинула его назад к полицейской машине. Горячая струя крови окатила его задранное кверху лицо, как поток воды из засорившегося душа. Он закричал и замолотил кулаками по телу Чаттертона. Чаттертон медленно отвалился и из последних сил ухватился за машину. Его левая рука ударилась о капот, оставив там растекшийся кровавый отпечаток, а правая слабо ухватилась за радиоантенну и оторвала ее. Он рухнул на дорожку, держа антенну перед единственным глазом, как ученый какой-то экспонат, слишком редкий, чтобы бросить его, даже если жить осталось недолго.

Эддингс увидел, как неясный силуэт человека без кожи неумолимо приближается, и попытался отпрянуть назад, но лишь наткнулся спиной на машину.

Старк махнул бритвой снизу вверх, распоров ширинку фирменных брюк Эддингса и ткань трусов, дернул лезвие еще глубже и выше и резко вытащил. Неожиданно гениталии Эддингса разделились и повисли у внутренних сторон его ляжек, как два тяжелых узла на конце распутанного шнура от оконной фрамуги. Кровь залила штаны возле ширинки. На мгновение ему показалось, будто к его мошонке кто-то приложил целую пригоршню мороженого… А потом резко ударила яростно рвущая плоть зубами горячая боль.

Старк резким движением выбросил бритву вперед к горлу Эддингса, но тот как-то ухитрился поднять руку, и первый удар лишь разрезал пополам ладонь. Эддингс попытался повернуться влево и открыл правую сторону шеи.

Раскрытое лезвие, отливающее серебром в подернутом дымкой свете дня, снова распороло воздух и на этот раз попало туда, куда должно было попасть. Зажав руки между ногами, Эддингс рухнул на колени. Его бежевые брюки стали красными почти до колен, голова свесилась, и теперь он стал похож на жертву в каком-то ритуальном обряде.

— Удачи на сегодня, мать твою, — будничным тоном произнес Старк. Он нагнулся, запустил руку в волосы Эддингса и дернул его голову назад, обнажив шею для последнего взмаха.

Он открыл заднюю дверцу полицейской машины, ухватил Эддингса за ворот форменной рубахи и пояс залитых кровью брюк и кинул его внутрь, как мешок с крупой. Потом проделал то же самое с Чаттертоном. Тот вместе с одеждой и револьвером 45-го калибра на поясе весил фунтов двести тридцать, но Старк обращался с ним так, будто имел дело с подушкой, набитой перьями. Он захлопнул дверцу машины и окинул дом взглядом, исполненным любопытства.

Дом был тих. Слышался лишь стрекот кузнечиков в высокой траве дорожки и слабый шорох — вик! вик! вик! — оросителей лужайки. К этому прибавилось урчание проезжавшего мимо грузовика «ориноко» с цистерной. Он ехал на север со скоростью около шестидесяти. Когда Старк увидел, как большие подфарники грузовика загорелись красным светом, он напрягся и немного пригнулся за полицейской машиной. А когда они потухли и грузовик, прибавив газу, исчез за соседним холмом, Старк издал короткий смешок. Шофер заметил полицейскую тачку, припаркованную на дорожке возле дома Бюмонтов, глянул на спидометр и заподозрил ловушку на превышение скорости. Самая обычная вещь на свете. Но ему не стоило беспокоиться; эта ловушка захлопнулась навсегда.

На дорожке было полно крови, но на ярко-черном асфальте ее можно было принять за воду, если… если не подходить очень близко. Так что все было в порядке. А если и не было, все равно сойдет.

Старк закрыл бритву и, сжимая ее в руке, подошел к двери. Он не увидел ни маленькой кучки мертвых воробьев у крыльца, ни живых, которые усеяли конек дома и яблоню возле гаража и молча следили за ним.

Через минуту или две Лиз, еще как следует не проснувшаяся после полуденного сна, спустилась вниз, чтобы открыть дверь на звонок.

Она не закричала. Крик рванулся было у нее из горла, но ободранное лицо, возникшее перед ней, когда она открыла дверь, заперло этот крик у нее глубоко внутри, заморозило, отрезало, похоронило его заживо. В отличие от Тэда она не помнила, чтобы ей когда-нибудь снился Джордж Старк, но, быть может, сны все же были где-то в глубине ее подсознания, потому что появление этого светящегося ухмыляющегося лица, несмотря на весь его ужас, казалось почти обыденным.

— Эй, мадам, не хотите утку по дешевке? — спросил из-за стеклянного щита Старк, обнажив в ухмылке зубы. Почти все они уже были мертвые. Темные очки делали его глаза похожими на большие черные впадины. Гной стекал с его щек и подбородка прямо на куртку.

Запоздалым движением она попыталась закрыть дверь. Рукой в перчатке Старк прошиб стеклянный щит и распахнул дверь. Лиз отступила назад, пытаясь закричать, но не смогла. Горло у нее по-прежнему было заперто.

Старк зашел в дом и закрыл за собой дверь.

Лиз смотрела, как он медленно приближается к ней. Он походил на разлагающееся воронье пугало, которое каким-то образом ожило. Самым страшным была усмешка, поскольку левая часть его верхней губы уже не разлагалась, а просто отсутствовала, словно ее сжевали. Ей были видны черно-серые зубы и дырки, где до недавнего времени были остальные.

Его руки в перчатках протянулись к ней.

— Привет, Бет, — ухмыльнулся он, обнажив свой жуткий оскал. — Ты, уж, пожалуйста, извини за вторжение, но я был здесь, по соседству, и решил заглянуть. Меня зовут Джордж Старк, и я рад тебя видеть. Рад, думаю, больше, чем ты можешь себе представить.

Один из его пальцев дотронулся до ее подбородка и… погладил его. Плоть под черной кожей была какой-то растекающейся, нетвердой. В этот момент она вспомнила про близнецов, спящих наверху, и очнулась от паралича. Она повернулась и ринулась в кухню. Где-то на самом краю своего сметенного сознания она увидела, как снимает с магнитной присоски над столиком один из разделочных ножей и всаживает его глубоко в эту непристойную пародию на человеческое лицо.

Она услышала его движение за собой, быстрое, как ветер. Он попытался ухватить ее сзади, но его рука лишь скользнула по блузке.

Дверь на кухню открывалась в обе стороны и сейчас ее держала раскрытой деревянная подпорка. Она пнула подпорку на бегу, понимая, что если она промахнется или выбьет ее не до конца, другого шанса не будет. Она, как следует, попала по ней, но нога была в шлепанце, и Лиз ощутила на мгновение яростную вспышку боли в пальцах. Подпорка перелетела через всю кухню, пол которой был так натерт, что в нем было видно перевернутое отражение всего помещения. Она чувствовала, что Старк сзади снова настигает ее, протянула руку назад и захлопнула дверь за собой. Она услыхала глухой звук, когда дверь ударила его. Он вскрикнул, удивленный и рассерженный, но невредимый. Она потянулась к ножам, и… Старк схватил ее сзади за волосы и за блузку, дернул назад и развернул. Она услышала резкий треск рвущейся одежды, и в мозгу у нее бессвязно промелькнуло: если он меня изнасилует, о Господи, если он меня изнасилует — сойду с ума…

Она замолотила по его чудовищному лицу кулаками, свернув очки сначала набок, а потом вообще сбросив их на пол. Кусок плоти под его левым глазом оторвался и упал, как мертвый комок, обнажив все кроваво-красное глазное яблоко целиком.

И он смеялся.

Он схватил ее за руки и с силой опустил их вниз. Она сумела как-то повернуть и вырвать одну руку, подняла ее и расцарапала ему лицо. Пальцы оставили там глубокие борозды, из которых сразу же стали медленно сочиться кровь и гной. Плоть почти не оказывала сопротивления: с тем же успехом она могла разодрать кусок гнилого, объеденного мухами мяса. Наконец ей удалось издать какие-то звуки — она хотела кричать, криком выразить свой ужас, свой страх, прежде чем он проглотит ее целиком, но все, на что она оказалась способна — это несколько вымученных, испуганных стонов.

Он поймал ее освободившуюся руку в воздухе, опустил ее вниз, завел ее обе руки за спину и сжал запястья в одной своей. Его рука была, словно губка, но непреодолима, как наручники. Другую руку он поднес к ее блузке спереди и взял за грудь. Ее плоть застонала от его прикосновения. Она закрыла глаза и попыталась отодвинуться.

— А ну, прекрати, — сказал он. Теперь он уже не ухмылялся, но на левой стороне рта оставалась вынужденная, словно замороженная, гнилая усмешка. — Прекрати, Бет. Для твоей же пользы. Меня заводит, когда ты сопротивляешься. А я уверяю тебя, это не в твоих интересах, чтобы я завелся. Думаю, у нас должны быть платонические отношения — у тебя со мной. Пока во всяком случае.

Он сдавил ей грудь сильнее, и она почувствовала непреодолимую силу под гниющей плотью, как-будто это была арматура из движущихся стальных штырей, одетых в мягкий пластик.

Как он может быть так силен? Как он может быть так силен, если выглядит, словно умирает.

Ответ напрашивался сам собой. Это был не человек. Она не думала, что он был даже по-настоящему живым.

— Или, может быть, ты этого хочешь? — спросил он. — Так как? Хочешь? Прямо сейчас? — его черный язык с красно-желтыми пятнами и с поверхностью, испещренной странными трещинами, как высыхающая после наводнения почва, высунулся из оскаленного в усмешке рта и стал извиваться перед ней.

Она тут же прекратила бороться.

— Уже лучше, — сказал Старк. — А теперь… Я собираюсь отпустить тебя, Бетти, дорогая моя и сладчайшая. Когда я это сделаю, тебя снова может охватить желание пробежать сто ярдов за пять секунд. Это вполне естественно, мы ведь почти незнакомы друг с другом, и я понимаю, что выгляжу не лучшим образом. Но прежде чем ты совершишь какую-нибудь глупость, я хочу предупредить тебя — те двое легавых снаружи — мертвые. И я хочу, чтобы ты подумала о своих малышах, своих бамбино, мирно спящих там, наверху. Детям нужен покой, так ведь? Особенно очень маленьким детям и очень беззащитным — таким, как твои. Ты понимаешь? Понимаешь меня?

Она молча кивнула. Теперь она чувствовала его запах. Жуткий, страшный запах мяса. Он гниет, подумала она, гниет прямо здесь, на моих глазах.

Ей стало совершенно ясно, почему он так отчаянно хочет, чтобы Тэд начал снова писать.

— Ты вампир, — хрипло сказала она. — Проклятый вампир. И он посадил тебя на диету. Потому ты и ворвался сюда. Потому ты угрожаешь мне и моим детям. Трус ты недоделанный, Джордж Старк.

Он отпустил ее и как следует натянул перчатки — сначала на левую, а потом на правую руку. Это выглядело и забавно и зловеще одновременно.

— Вряд ли это по-честному, Бет. А что бы ты стала делать, очутись в моем положении? Что бы ты стала делать, если бы тебя, скажем, выбросили на остров без еды и питья? Сидела бы в вялой позе и томно вздыхала? Или стала бы бороться? Ты и вправду винишь меня за то, что я просто-напросто хочу выжить?

— Да! — рявкнула она.

— Сказано истинным приверженцем, но… ты можешь изменить свое суждение. Видишь ли, цена преданности может подскочить выше, чем ты можешь сейчас представить, Бет. Когда противник хитер и коварен, цена может подскочить до невиданных высот. И сотрудничество может прийтись тебе больше по душе, чем ты когда-либо считала возможным.

— Мечтай дальше, ублюдок!

Правый угол его рта раздвинулся, а вечно ухмыляющийся левый приподнялся чуть выше, и он одарил ее одобрительной, как она поняла, улыбкой вурдалака. Его рука, леденяще холодная под тонкой перчаткой, ласково скользнула по ее предплечью вниз, к кисти. Один палец призывно коснулся внутренней стороны ладони, прежде чем рука убралась.

— Это не мечты и не сон, Бет… уверяю тебя. Тэд и я станем вместе работать над новым романом Старка… Какое-то время. Иначе говоря, Тэд даст мне толчок. Понимаешь, я сейчас, как заглохшая тачка. Только вместо дохлого движка у меня творческий кризис. Вот и все. Полагаю, в этом вся проблема. Как только я тронусь с места, я отпущу сцепление и — Фрррумм! — Поехали!

— Ты сумасшедший, — прошептала она.

— Ага. Но и Толстой был им. И Ричард Никсон, а эту жирную свинью избрали президентом Соединенных Штатов, — Старк повернул голову и выглянул в окно. Лиз ничего не слышала, но он вдруг насторожился напряг все свое внимание, пытаясь уловить какой-то слабый, почти неслышный звук.

— Что ты… — начала было она.

— Захлопни свой рот на секунду, детка, — оборвал ее Старк. — Засунь в него тряпку.

Где-то вдалеке она услыхала шум взлетевшей стаи птиц. Звук был невообразимо далекий, удивительно красивый и… удивительно свободный.

Она стояла, глядя на него с учащенно бьющимся сердцем, и думала, не может ли она сейчас ускользнуть. Он не был в трансе или в забытьи, но внимание у него было явно отвлечено чем-то. Может быть, ей удается убежать, если она сумеет это сделать.

Его разлагающая рука снова обхватила одно из ее запястий.

— Знаешь, я могу влезть внутрь твоего мужа и выглянуть оттуда наружу. Я могу чувствовать, что он думает. С тобой у меня это не выходит, но я могу следить за твоим лицом и неплохо догадываться кое о чем. Что бы ты сейчас не замышляла, Бет, тебе лучше помнить о тех легавых и… о твоих малышах. Тебе это будет полезно на будущее.

— Почему ты меня так называешь?

— Как? Бет? — он засмеялся. Звук был неприятный, словно у него камни застряли в горле. — Знаешь, так называл бы тебя он, если бы у него хватило ума додуматься до этого.

— Ты сума…

— Сумасшедший, знаю. Все это прекрасно, распрекрасная моя, но нам придется отложить твои высказывания о моей нормальности на потом. Слишком многое происходит прямо сейчас. Слушай, мне нужно позвонить Тэду, но не в его кабинет. Там телефон может прослушиваться. Он не думает, что это так, но легавые могли это сделать, не поставив его в известность. Твой муж — парень доверчивый. Я — нет.

— Откуда ты можешь…

Старк наклонился к ней и заговорил очень медленно и отчетливо, как говорят учителя с туповатым первоклассником:

— Я хочу, чтобы ты прекратила болтать попусту, Бет, и отвечала на мои вопросы. Потому что, если я не смогу вытащить из тебя то, что мне надо, быть может, мне удастся вытащить это из твоих близнецов. Я знаю, они еще не умеют разговаривать, но, может, я сумею их научить. Небольшая терапия способна делать чудеса.

Несмотря на жару, поверх рубашки он носил стеганую куртку со множеством карманчиков на молниях, которые так любят охотники и бродяги. Он расстегнул один из кармашков, где лежал какой-то цилиндрический предмет в целлофановой упаковке, и вытащил… маленький газовый паяльник.

— Даже если я не сумею научить их разговаривать, ручаюсь, я могу научить их петь. Будь уверена, они у меня запоют, как парочка жаворонков. Вряд ли тебе захочется слушать эту музыку, Бет.

Она попыталась отвести глаза от паяльника, но у нее ничего не вышло. Ее взгляд послушно следил за ним, пока он перебрасывал его из одной руки в черной перчатке в другую. Казалось, ее глаза гвоздями приколотили к самому кончику паяльника.

— Я скажу тебе все, что ты захочешь узнать, — произнесла она и подумала: пока.

— Вот и хорошо, — сказал он и убрал паяльник обратно в карман. Куртка при этом немного съехала в сторону, и она увидела под ней рукоятку очень большого револьвера. — И очень разумно, Бет. Теперь слушай. Там есть кто-то еще сегодня, на английском факультете. Я вижу его так же ясно, как вижу сейчас тебя. Маленький мужичок, белые волосы, во рту трубка размером почти с него самого. Как его зовут?

— Похож на Рауля Де-Лессепса, — мрачно ответила она, подумав, откуда же он мог знать, что там сегодня Рауль, и… решила, что на самом деле она этого знать не хочет.

— Может это быть кто-то еще?

Лиз быстро обдумала все и отрицательно покачала головой.

— Это наверняка Рауль.

— У тебя есть телефонный справочник?

— Он в ящике столика под телефоном. В комнате.

— Хорошо, — он скользнул мимо нее так быстро, что она едва успела уловить его движение — маслянисто-кошачья грация этого куска гниющего мяса вызвала у нее слабую дурноту, — и снял один из длинных ножей с магнитной прищепки. Лиз окаменела. Старк взглянул на нее, и снова у него из глотки вырвался звук, похожий на перекатывающиеся камешки.

— Не волнуйся, я не стану тебя резать. Ты ведь мой чудесный маленький помощник, правда? Пошли.

Его кисть, сильная, но неприятно губчатая на ощупь, снова обхватила ее запястье. Когда она инстинктивно попыталась освободиться, хватка усилилась. Она тут же прекратила сопротивляться и послушно повиновалась.

— Уже лучше, — сказал он.

Он провел ее в комнату, она уселась там на диван и стиснула колени. Старк взглянул на нее, удовлетворенно кивнул и перевел взгляд на телефон. Убедившись в том, что никакой сигнализации нет — что за тупая небрежность, — он вырвал вставленные полицейскими проводки: один, идущий к отслеживающей сигнал аппаратуре, и другой — вниз, в подвал, где стоял магнитофон, включающийся при звуке голоса.

— Ты знаешь, как себя вести, и это очень важно, — произнес Старк, обращаясь к макушке склоненной головы Лиз. — Теперь слушай. Я отыщу номер этого Рауля Де-Лессепса и быстренько поболтаю с Тэдом. А пока я это делаю, ты поднимешься наверх и соберешь побрякушки и прочие вещички, которые понадобятся твоим малышам в летнем доме. Когда закончишь, разбудишь их и спустишь сюда.

— Откуда ты знал, что они…

Ее удивление вызвало у него едва заметную улыбку.

— О, я знаю твое расписание, — сказал он. — Знаю его, быть может, лучше, чем ты сама. Разбуди их, Бет, приготовь и принеси сюда. Мне известно расположение комнат в доме не хуже, чем ваше расписание, и если ты, детка, попробуешь убежать, я это сразу узнаю. Не стоит их одевать; просто собери все, что им нужно, и принеси их сюда в ночных рубашонках. Ты сможешь одеть их позже, когда мы отправимся в наше веселое турне.

— В Кастл-Рок? Ты хочешь поехать в Кастл-Рок?

— Угу. Но тебе не стоит сейчас об этом думать. Все, о чем тебе нужно думать в данный момент, это — если ты задержишься дольше, чем на десять минут по моим часам, мне придется подняться наверх и выяснить, что тебя задержало, — он нагнулся и взглянул на нее; темные очки делали его глазные впадины похожими на отверстия в голом черепе под мокнущими и шелушащимися бровями. — И я поднимусь со своим маленьким паяльником — зажженным и готовым к работе. Ты поняла меня?

— Я… да.

— И еще, Бет, запомни одно. Если ты поможешь мне, с тобой все будет в порядке. И с твоими детьми все будет в порядке, — он снова улыбнулся. — Поскольку ты хорошая мать, я полагаю, это для тебя важнее. Я хочу лишь одного — чтобы ты не пыталась умничать со мной. Те двое легавых из полиции штата валяются на заднем сиденье своей таратайки и кормят мух, потому что им не повезло и они оказались на рельсах, когда проезжал мой экспресс. В Нью-Йорке тоже осталась груда мертвых легавых, которым также не повезло… что тебе хорошо известно. Единственный способ помочь себе и своим детям — да и Тэду тоже, потому что, если он сделает то, что я хочу, с ним все будет нормально, — это помогать мне и держать рот на замке. Поняла?

— Да, — хрипло произнесла она.

— Тебе может прийти в голову какая-нибудь ненужная мысль. Я понимаю, что это может случиться, когда человек чувствует, что его загнали в угол и прижали спиной к стене. Но если она придет, тебе лучше сразу выкинуть ее из головы. Тебе стоит запомнить, что, хотя я, быть может, и выгляжу неважно, уши у меня отличные. Если ты попытаешься открыть окно, я услышу. Если ты попробуешь снять решетку с окна, я и это услышу. Бетти, я — тот, кто может слышать ангелов, поющих в небесах, и дьяволов, вопящих в самых темных пещерах преисподней. Тебе лучше спросить себя, стоит ли испытывать судьбу. Ты умная женщина. Думаю, ты примешь правильное решение. Давай, девочка. Шевелись.

Он смотрел на часы, явно засекая время. И Лиз стала подниматься по лестнице, не чувствуя под собой ног, словно все нервные окончания в них исчезли.

Она слышала, как он коротко поговорил с кем-то по телефону внизу. Потом последовала долгая пауза, и он снова стал говорить. Его голос изменился. Она не знала с кем он разговаривал до паузы — может быть, с Раулем Де-Лессепсом, — но, когда он заговорил снова, она почти не сомневалась, что на другом конце провода Тэд. Она не могла разобрать слов и не смела поднять трубку параллельного телефона, но все равно была уверена, что это Тэд. Так или иначе, на подслушивание времени не было. Он сказал, чтобы она спросила себя, посмеет ли она испытывать судьбу, идя ему наперекор. Нет, не посмеет.

Она побросала пеленки в сумку, а одежду — в чемодан. Кремы, детскую пудру, салфетки, пеленочные булавки и прочие мелочи засунула в свою женскую сумочку.

Разговор внизу закончился. Она подошла к близнецам, собираясь разбудить их, когда он крикнул снизу:

— Бет! Пора!

— Я иду! — она взяла на руки Уэнди, которая начала сонно хныкать.

— Я хочу, чтобы ты спустилась… Я жду телефонного звонка, и мне нужны ваши голоса для звукового фона.

Конец фразы она пропустила мимо ушей. Ее глаза были прикованы к пластиковой коробочке для пеленочных булавок, лежащей на детском шкафчике.

Рядом с коробкой поблескивали швейные ножницы.

Она положила Уэнди обратно в ее колыбельку, кинула быстрый взгляд на дверь и ринулась к шкафчику. Она схватила ножницы и две булавки, булавки засунула в рот, словно собиралась наметывать платье, и расстегнула юбку. Она приколола ножницы булавками к внутренней стороне трусиков, а потом застегнула юбку. На том месте, где была ручка ножниц и головки булавок, оставался маленький бугорок. Она не думала, что обычный мужчина мог бы его заметить, но Джордж Старк не был обычным мужчиной. Она выпустила блузку поверх. Уже лучше.

— Бет! — теперь голос был уже на грани злобы, и, что еще хуже, он раздавался с середины лестницы, а она не слышала ни звука, хотя… если бы ее спросили, она сказала бы, что невозможно подняться по главной лестнице в этом старом доме так, чтобы она не скрипнула.

И тут раздался телефонный звонок.

— Принеси их вниз немедленно! — заорал он ей, и она кинулась поднимать Уильяма. У нее не было времени на осторожно-ласковое обращение и потому, когда она спустилась вниз, в каждой руке у нее раздавался детский рев, включенный на полную громкость. Старк говорил по телефону, и она ожидала, что шум разозлит его еще больше. Но, напротив, он выглядел вполне довольным, и… тут до нее дошло, что, если он говорит с Тэдом, то и должен быть доволен. Вряд ли ему самому удалось бы достичь такого звукового эффекта.

Ставит ультиматум, подумала она и ощутила могучий прилив ненависти к этому разложившемуся существу, которое не должно было оживать, а теперь не желало исчезнуть.

В одной руке Старк держал карандаш, постукивая концом с мягким ластиком по краю телефонного столика, и, вздрогнув от слабого шока, она узнала «Черную Красотку». Один из карандашей Тэда, подумала она. Он что, побывал в кабинете?

Нет… Конечно же, он не заходил в кабинет, и карандаш был не Тэда. Эти карандаши никогда не были карандашами Тэда — просто он покупал их иногда. «Черные Красотки» принадлежали Старку.

Этим карандашом он написал что-то заглавными буквами на задней обложке факультетского телефонного справочника. Подойдя ближе, она сумела разобрать два предложения: первое — «УГАДАЙ, ОТКУДА Я ЗВОНИЛ, ТЭД», и второе, с откровенной угрозой — «ПОПРОБУЙ СКАЗАТЬ КОМУ-НИБУДЬ, И ОНИ ПОКОЙНИКИ».

Словно подтверждая это, Старк произнес:

— Ничегошеньки, как ты сам можешь слышать. Я не тронул ни единого волоска на их маленьких драгоценных головках.

Он повернулся к Лиз и подмигнул ей. Это почему-то показалось едва ли не самым поганым во всем происходящем — словно они здесь были заодно. Старк вертел темные очки большим и указательным пальцами левой руки. Его глазные яблоки торчали на гниющей физиономии, как мраморные шарики на лице тающей восковой фигуры.

— Пока, — добавил он, послушал и ухмыльнулся.

Даже если бы его физиономия не распадалась почти у нее на глазах, все равно эта ухмылка резанула бы ее своей издевательской порочностью.

— Да? Что — Лиз? — спросил Старк почти веселым тоном, и вот тут ее злоба одолела страх, и она в первый раз подумала о тете Марте и о крысах. Ей захотелось, чтобы тетя Марта сейчас оказалась здесь и занялась этой крысой. У нее были ножницы, но это вовсе не означало, что он подставится так, как ей нужно, и она сумеет ими воспользоваться. Но вот Тэд… Тэд знал о тете Марте. И в голове у нее забрезжила одна идея.

Когда Старк закончил разговор и повесил трубку, она спросила, что он намерен делать.

— Спешить, — ответил он. — Это моя специальность, — он протянул к ней руки. — Дай мне одного ребенка. Неважно, которого.

Она отпрянула от него, инстинктивно прижав обоих малышей крепче к груди. Они уже было успокоились, но от ее судорожного движения снова принялись хныкать и извиваться.

Старк пристально посмотрел на нее и терпеливо сказал:

— Бет, у меня нет времени препираться с тобой. Не заставляй меня убеждать тебя этим, — он погладил цилиндрическую выпуклость на кармашке своей охотничьей куртки. — Я не собираюсь причинить боль твоим малышам. Знаешь, в каком-то забавном смысле, я ведь тоже их папочка.

— Не смей так говорить! — заорала она на него, отодвигаясь еще дальше и вся дрожа на грани истерики.

— Возьми себя в руки.

Слова прозвучали спокойно, без тени эмоций, и от них повеяло мертвым холодом. Ей показалось, что на нее вылили ушат холодной воды.

— Расслабься, дорогая. Мне надо выйти на улицу и загнать полицейскую тачку в ваш гараж. И пока я буду этим заниматься, я не могу тебе позволить выскочить из дома и побежать по дороге в противоположную сторону. Если у меня будет один из твоих малышей — так сказать, в качестве залога, — мне не придется беспокоиться об этом. Я не вру, когда говорю, что ничего не имею ни против них, ни против тебя, а… если даже и вру, что я выиграю, причинив вред одному из твоих близнецов. Мне нужна твоя помощь. Таким способом я ее не добьюсь. Теперь дай мне одного из них или я сделаю больно им обоим — не убью, но сделаю больно, очень больно, и… виновата в этом будешь ты.

Он протянул руки. Его разложившееся лицо было тверже камня. Глядя на него, она видела, что никакие аргументы не убедят его, и никакие просьбы не тронут. Он даже не станет слушать. Он просто приведет свою угрозу в исполнение.

Она подошла к нему, и когда он попытался взять Уэнди, ее рука снова напряглась, задержав его на мгновение. Уэнди принялась хныкать сильнее. Лиз расслабила руку, отпустила девчушку и расплакалась сама. Она посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Если ты сделаешь ей больно, я убью тебя.

— Я знаю, что ты попытаешься, — мрачно сказал Старк. — Я очень уважаю материнские чувства, Бет. Ты считаешь меня монстром, возможно, ты и права. Но настоящие монстры никогда не бывают бесчувственными. Я думаю, что в конечном счете именно это, а не то, как они выглядят, делает их такими страшными. Я не собираюсь причинять боль этой крошке, Бет. Со мной она в безопасности… Пока ты мне помогаешь.

Лиз держала Уильяма в обеих руках, и… никогда еще та окружность, которую описывали ее руки, не казалась ей такой пустой. Никогда в жизни она не была так уверена, что совершила ошибку, но… Что еще было делать?

— А кроме того… Посмотри! — воскликнул Старк, и было что-то в его голосе, чему она не могла, не хотела поверить. Мягкость, которую, как ей показалось, она услыхала, должна была быть фальшивой — очередным его чудовищным издевательством. Но он смотрел вниз, на Уэнди, с пристальным и раздражающим вниманием, а Уэнди… смотрела вверх, на него, — с восторгом и больше не плакала. — Эта крошка не знает, как я выгляжу. Бет, она ничуть меня не боится. Ни капельки.

Молча, с ужасом она следила за тем, как он поднял правую руку. Он давно стащил перчатки, и ей была видна тяжелая марлевая повязка на ней на том же точно месте, где на левой руке была повязка у Тэда. Старк разжал кулак, сжал и снова разжал. По напрягшейся нижней челюсти было ясно, что движение причиняет ему боль, но он тем не менее делал это.

Тэд так всегда делает, и он делает это точно также.

О Господи, он делает это точно также…

Уэнди уже совершенно успокоилась. Она смотрела прямо вверх, на лицо Старка, внимательно изучая его; ее ясные серые глазки остановились на мутно-голубых глазах Старка. Его глаза с отвалившейся кожей вокруг выглядели так, словно в любой момент могут выпасть и повиснуть у щек на стебельках.

И Уэнди махнула ручкой в ответ.

Ручка — открыта, ручка — закрыта, ручка — открыта.

Знак Уэнди.

Лиз почувствовала движение у себя в руках, взглянула вниз и увидела, что Уильям смотрит на Джорджа Старка с таким же серо-голубым восторгом, как Уэнди.

Ручка Уильяма открылась — закрылась; открылась — закрылась.

Знак Уильяма.

— Нет, — застонала она тихо, почти неслышно. — О Господи, нет, пожалуйста, не дай этому случиться.

— Видишь? — сказал Старк, переводя взгляд на нее. Он ухмылялся своей сардонической усмешкой, и самое страшное сейчас было ее понимание того, что он старается быть добрым и… не может им быть. — Видишь? Я нравлюсь им, Бет. Я им нравлюсь.

Старк, снова надев темные очки, вынес Уэнди на улицу, Лиз подбежала к окну и с тревогой стала следить за ними. Какая-то часть ее мозга не сомневалась в том, что он собирается влезть в полицейскую машину и укатить с ее дочкой на переднем сиденье и двумя мертвыми патрульными — на заднем.

Однако в течение нескольких секунд он вообще ничего не делал — просто стоял на солнце возле передней дверцы, опустив голову, с Уэнди на руках. Он простоял в этой позе какое-то время, словно ведя серьезный разговор с девочкой, или, быть может, читая молитву. Позже, когда она узнала побольше, она решила, что он пытался снова связаться с Тэдом, возможно, прочесть его мысли и определить, собирается ли он выполнить то, что хочет от него Старк, или у него свои планы.

Примерно через полминуты Старк поднял голову, легонько тряхнул ею, словно выкинул ненужные мысли, залез в машину и завел мотор. Ключи торчали в замке зажигания, уныло подумала она. Ему даже не пришлось соединять провода напрямую, или что там в таких случаях обычно делают. Этому человеку везет, как дьяволу.

Старк завел машину в гараж и выключил двигатель. Потом она услышала, как хлопнула дверца, и он вышел, задержавшись у входа, лишь затем, чтобы ударить по кнопке, опускающей дверь гаража. Через несколько мгновений он уже снова был в доме и протягивал ей Уэнди.

— Ты видишь? — спросил он. — Она в порядке. Теперь расскажи мне о людях, живущих рядом, по соседству. О Кларках.

— О Кларках? — переспросила она, чувствуя себя удивительной тупицей. — А зачем тебе знать о них? Это лето они проводят в Европе.

Он улыбнулся. Самое отвратительное в этой улыбке было то, что, если бы не жуткая деформация его лица, улыбка бы вышла очень довольной и… как она догадывалась, победной. И разве она не испытала мгновенного влечения? Причудливую вспышку? Это было безумием, конечно, но разве это означало, что она могла все отрицать? Нет, Лиз так не думала и даже знала, чем это могло быть вызвано. В конце концов она ведь замужем за ближайшим родственником этого человека.

— Прекрасно! — сказал он. — Лучше и быть не может! А у них есть машина?

Уэнди начала плакать. Лиз взглянула на нее и увидела, что дочь смотрит на человека с разлагающимся лицом и вытаращенными мраморными шариками вместо глаз и протягивает к нему свои нежные пухленькие ручонки. Она плакала не потому, что боялась его, она плакала потому, что хотела опять к нему.

— Разве это не чудесно! — воскликнул Старк. — Она хочет обратно к папочке.

— Заткнись, ты, чудовище! — заорала она на него.

Старая лиса Джордж Старк откинул голову и расхохотался.

Он дал ей пять минут на то, чтобы собрать еще какие-то мелочи для близнецов. Она твердила ему, что не сумеет сложить и половины всего нужного за это время, но он велел ей постараться.

— Бет, тебе повезло, что я даю тебе хоть пять минут в такой ситуации — двое мертвых легавых лежат у тебя в гараже и твой муж знает, что происходит. Если ты хочешь провести эти пять минут в пререканиях со мной, это дело твое. У тебя уже осталось… — он взглянул на свои часы и улыбнулся ей — четыре с половиной.

Итак, Лиз стала делать что могла, лишь один раз оторвавшись от укладывания баночек с детским питанием в сумку, чтобы взглянуть на малышей. Они сидели рядышком на полу, играя друг с дружкой в классические «ладушки» и глядя на Старка. Она ужасно боялась, что догадывается, о чем они думают.

Разве это не чудесно?

Нет. Она не станет об этом думать. Она не станет, но… Это было все, о чем она могла думать: Уэнди, плача, протягивает свои пухленькие маленькие ручонки. Протягивает их к этому незнакомцу-убийце.

Они хотят обратно к папочке.

Он стоял в дверях кухни, следя за ней с улыбкой, и ей захотелось воспользоваться ножницами прямо сейчас. Никогда в жизни она ничего так страстно не хотела.

— Ты не можешь помочь мне? — сердито крикнула она ему, указывая на две сумки с одеждой и битком набитую сумку-холодильник.

— Конечно, Бет, — кивнул он и взял у нее одну — переносной холодильник. Другую руку, левую, — он оставил свободной.

Они пересекли боковой дворик, прошли через узкую зеленую полоску, разделяющую оба владения, а потом через двор Кларков вышли к их въезду. Старк все время подгонял ее, и, когда они остановились перед закрытой дверью гаража, она тяжело дышала. Он предложил ей взять одного из близнецов, но она отказалась.

Он поставил сумку на землю, достал из заднего кармана бумажник, вынул из него узкую металлическую полоску с заостренным концом и всунул ее в гаражный замок. Повернул ее сначала вправо — прислушался, потом влево. Раздался щелчок, и он улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Даже замочки типа «Микки Маус» могут доставить много хлопот. Большие пружины. Трудно отжимаются. А эта изношена, как койка проститутки к концу рабочего дня. Нам везет, — он повернул ручку и как следует дернул ее. Дверь скользнула вверх на шарнирах.

В гараже было жарко, как в стогу сена летом, а внутри кларковского «вольво-пикапа» — еще жарче. Старк нагнулся под щиток, обнажив перед ней затылок и заднюю часть шеи, когда она усаживалась на сиденье. Ее пальцы сжались. Лишь секунда уйдет на то, чтобы достать ножницы, но все равно это слишком долго. Она уже видела, как быстро он реагирует на сюрпризы. Ее вовсе не удивляло, что реакция у него, как у дикого зверя — ведь он и был зверем.

Он выдернул пучок проводов из-под щитка, а потом вынул из переднего кармана опасную бритву. Она вздрогнула, и ей пришлось дважды быстро сглотнуть, чтобы избавиться от мгновенно возникшего кома в горле. Он открыл лезвие, снова нагнулся, соскоблил изоляцию с двух проводков и соединил оголенные концы. Сверкнула голубая искра, и мотор заурчал. Мгновением позже машина тронулась и поехала.

— Ну, все отлично! — прокукарекал Джордж Старк, подмигнув близнецам. — Поехали кататься, как по-вашему?

Близнецы захихикали хором и замахали ему ручонками. Старк весело махнул в ответ. Когда он вывел машину из гаража, Лиз потихоньку завела руку за спину Уэнди, устроившейся у нее на коленях, и нащупала слегка выпирающие под блузкой кольца ножниц. Не сейчас, но скоро. Она не собиралась ждать Тэда. Ее слишком донимала мысль о том, что это темное существо в самое ближайшее время решит сделать с близнецами.

Или с ней.

Поэтому она намеревалась, как только он достаточно расслабится, извлечь ножницы из укромного тайника и всадить их ему в глотку.

XXII. Тэд в бегах

Представь себе, что эта книга, которую ты пишешь, подумал он, когда свернул на Колледж-авеню, оставляя позади кампус. И представь, что ты персонаж этой книги.

То была волшебная мысль. Его рассудок был заполнен ревущей паникой — своего рода мысленной бурей, в которой частички какого-то возможного плана действий мелькали, как кусочки вывернутого и разнесенного ураганом ландшафта. Но от одной мысли о том, что он может представить себе, будто все это безвредный вымысел и он может двигать не только собой, но и всеми остальными персонажами этой истории (такими, например, как Харрисон и Манчестер) точно так же, как он играет героями на листе бумаги, в тиши собственного кабинета с яркой лампой над головой и стаканом холодной «пепси» или горячего чая под рукой, от этой мысли весь ураган, бушевавший у него между ушами, словно выдул сам себя прочь. И все посторонние мысли выдуло вместе с этим ураганом, а остались лишь разрозненные кусочки его плана… Кусочки, которые, как ему казалось, он смог бы составить в одно целое без особого труда. И когда он составил их, то подумал, что это даже может сработать.

Это должно сработать, подумал Тэд. Если не сработает, ты отправишься в камеру-одиночку, а Лиз и малыши — скорее всего, на тот свет.

Но что насчет воробьев? Где их место во всем этом?

Он не знал. Рауль сказал, что они — психопомы, вестники живых мертвецов, и это подходит, не так ли? Да. Во всяком случае частично. Потому что старая лиса Джордж снова жив, но старая лиса Джордж также и мертв… Мертвый и гниющий. Итак, воробьи подходят, но, не совсем. Если воробьи провели Джорджа обратно из

(страны мертвецов)

того места, где он находился, как вышло, что сам Джордж ничего о них не знает? Как получилось, что он не помнит, что написал эту фразу: «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ», — кровью на стенах в двух квартирах?

— Потому что это я написал ее, — пробормотал Тэд, и его мысли вернулись к тому, что он написал, сидя у себя в кабинете, на грани транса.

Вопрос: Птицы принадлежат мне?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто написал про воробьев?

Ответ: Тот, кто знает… Я — тот, кто знает. Я — владелец.

Неожиданно все ответы как-то задрожали у него в мозгу и он едва не утратил контроль над собой, такие они были жуткие, немыслимые. Тэд услыхал долгий, протяжный звук, вырвавшийся из его собственного горла. Это был стон.

Вопрос: Кто вернул Джорджа Старка обратно к жизни?

Ответ: Владелец. Тот, кто знает.

— Я не хотел! — закричал он.

Но было ли это правдой? На самом деле? Разве какая-то часть его самого не любила всегда простую и яростную природу Джорджа Старка? Разве часть его самого не восхищалась всегда Джорджем — человеком, который никогда не спотыкался о вещи и не натыкался на них; человеком, который никогда не выглядел ни слабым, ни дураком; человеком, который никогда не боялся дьявола запертого в баре? Человеком без жены и детей, с которыми нужно считаться, без любви, связывающей его, тормозящей его бег? Человеком, который никогда не копался в говенных студенческих эссе и не трепетал перед собранием Бюджетного комитета? Человеком, у которого всегда был острый и прямой ответ на самые трудные вопросы, поставленные самой жизнью?

Человеком, который не боялся тьмы, потому что владел тьмой?

— Да, но он ублюдок! — заорал Тэд в жаркой кабине своего экономичного, сделанного в Штатах автомобиля с четырьмя ведущими колесами.

Верно. И часть тебя самого находит это очень привлекательным, разве нет?

Возможно, сам он, Тэд Бюмонт, на самом деле не создавал Джорджа, но… разве не может быть, что какая-то его отдаленная часть допустила, чтобы Старк был воссоздан?

Вопрос: Если я владею воробьями, могу я использовать их?

Ответ не пришел. Он хотел прийти, Тэд чувствовал его мерцание вдалеке. Но он мерцал где-то вне пределов досягаемости, и Тэд вдруг поймал себя на страхе, что он сам — вернее, какая-то его влюбленная в Старка часть, — быть может, удерживает ответ. Какая-то часть его самого, которая не хочет, чтобы Старк умер.

Я тот, кто знает. Я — владелец. Я тот, кто принес.

Он задержался на светофоре в Ороно, а потом свернул на 2-е шоссе к Бэнгору и Ладлоу.

Рауль был частью его плана — той его частью, которую он по крайней мере понимал. Что ему делать, если он сумеет все-таки избавиться от следующих за ним полицейских лишь затем, чтобы обнаружить, что Рауль уже ушел из своего кабинета?

Этого он не знал.

Что ему делать, если Рауль все еще будет на месте, но откажется помочь ему?

Этого он тоже не знал.

Я сожгу мосты, когда и если стряхну их с хвоста.

А стряхивать их с хвоста ему придется довольно скоро.

Сейчас он проезжает мимо «Голда» — справа. «Голд» был длинным зданием цилиндрической формы, построенным из готовых алюминиевых секций и выкрашенным в исключительно неприятный цвет морской волны. Дюжину прилегающих к нему акров заполонили выброшенные машины. Их ветровые стекла сверкали на солнце, отбрасывая во все стороны миллионы белых искорок. Стоял субботний полдень — было уже минут двадцать первого. Лиз и ее темный похититель, должно быть, уже на пути в Рок. И хотя в здании, где «Голд» проводил розничную продажу, присутствует один или два клерка, продающие запчасти механикам, работающим по уик-эндам, Тэд резонно надеялся, что сама свалка будет безлюдна. Среди двадцати тысяч машин разной степени разукомплектованности, небрежно расставленных в дюжины неровных рядов, он сумеет спрятать свой «сабербан», а ему… так или иначе придется его спрятать. Тупорылый, с высокими крыльями, серого цвета с ярко-красными боками, он выделяется на шоссе, как заусенец на большом пальце.

«ОСТОРОЖНО, ШКОЛЬНАЯ ЗОНА» — было написано на приближающемся знаке. Тэд вздрогнул, почувствовав себя так, словно ему в желудок воткнули горячий электрический провод. Вот здесь.

Он глянул в боковое зеркало и увидел, что «плимут» по-прежнему держится за два автомобильных корпуса позади. Это было не очень хорошо, он мог бы пожелать и лучшего, но, по всей видимости, лучшего не будет. В остальном ему придется положиться на эффект неожиданности и везение. Они ведь не ожидают от него попытки оторваться, правда? Зачем бы ему это понадобилось? И на мгновение он подумал, что, может, и на самом деле не стоит. Предположим, он сейчас затормозит? А когда они остановятся позади него и Харрисон выйдет и спросит, что случилось, он ответит: «Полно всякого. Старк схватил мою семью. Понимаете, воробьи снова летают».

«Тэд, он говорит, что убил тех двоих, которые следили за домом. Я не знаю, как он это сделал, но он говорит, что убил, и… я… я ему верю», — сказала Лиз.

Он тоже ему верил. В том-то все и дело. В этом и заключалась причина, по которой он не мог просто остановиться и попросить помощи. Если он выкинет что-нибудь, Старк будет знать. Он не думал, что Старк способен читать его мысли — так во всяком случае, как это делают пришельцы в комиксах и научно-фантастических романах, — но он мог настроиться на Тэда и прекрасно мог учуять, что тот задумал. Возможно, ему удастся приготовить Джорджу маленький сюрприз — если он сумеет высветить свою мысль об этих чертовых птицах, не иначе, — но пока он собирался действовать по сценарию.

Если ему удастся, разумеется.

Здесь был переход для школьников и четырехсторонний перекресток со знаками «Стоп». Как всегда, он был очень оживленным; из года в год на этом перекрестке случались происшествия, в основном вызванные теми, кто просто не мог переварить мысль об обязательной остановке для подъезжающих со всех четырех сторон, а просто лез напролом. За каждой аварией следовала груда писем, главным образом от взволнованных родителей, требующих, чтобы город поставил на переходе светофор, и заявление выборных властей Визи о том, что вопрос о светофоре «на рассмотрении», после чего… тема просто закрывалась вплоть до следующего «бампер-в-бампер».

Тэд встал в ряд машин, ожидавших поворота на юг, убедился еще раз в том, что коричневый «плимут» по-прежнему держится сзади, и стал следить за ритуальным обрядом «твоя-очередь-кланяться» на перекрестке. Он увидел, как машина, набитая дамами с голубыми волосами, едва не врезалась в «датсун-Z» с молодой парой; увидел, как девушка в «датсуне» возмущенно ткнула пальцем в голубоволосых дам, и понял, что сам сейчас пересечет магистраль север-юг прямо перед тем, как длинная серая цистерна с молоком пересечет магистраль запад — восток. Это и был неожиданный отрыв.

Машина, стоявшая перед ним, пересекла дорогу, и Тэд приготовился. Снова он ощутил горячий провод у себя в желудке. Последний раз он глянул в зеркало. Харрисон и Манчестер все также держались на два корпуса позади.

Прямо перед ним разъехались две машины. Слева от него молочная цистерна заняла исходную позицию. Тэд глубоко вздохнул и ровно провел свой «сабербан» через перекресток. Фургон-пикап, направляющийся в сторону Ороно, проехал мимо него в соседнем ряду.

На той стороне его вдруг охватило непреодолимое желание — жажда — надавить изо всей силы на педаль газа и рвануть вверх по шоссе. Вместо этого он продолжал ровно катиться с положенной в школьной зоне скоростью в пятнадцать миль в час, не отрывая глаз от зеркала. «Плимут» по-прежнему стоял на перекрестке за две машины от края.

Эй, молочный фургон! — подумал он, наклоняясь, словно мог заставить его двигаться простым усилием воли, как он умел силой своей воли и воображения заставлять людей и события появляться и исчезать в романах. Молочный фургон, давай же!

И тот дал, с достоинством медленно перекатившись через перекресток, как почтенная механическая матрона.

В тот момент, когда цистерна загородила в зеркале темно-коричневый «плимут», Тэд вдавил педаль газа в пол.

Через полквартала был поворот направо. Тэд вписался в него и рванул по короткой улице со скоростью сорок миль в час, моля Бога, чтобы никакой малыш не ухитрился именно в этот момент выкатить свой резиновый мяч на мостовую.

Он пережил неприятное мгновение, когда ему показалось, что улица кончается тупиком, но потом увидел еще один поворот направо — перпендикулярная улица была частично загорожена высокой изгородью у дома на углу.

Он притормозил у Т-образной развилки и резко свернул направо — покрышки мягко взвизгнули. Через сто восемьдесят ярдов он снова свернул направо и повел «сабербан» к пересечению этой улицы с 2-м шоссе. Он выскочил на главную дорогу примерно на четверть мили севернее четырехстороннего перекрестка. Если молочный фургон заслонил его, когда он сворачивал направо, как он рассчитывал, то коричневый «плимут» продолжает ехать на юг по 2-му шоссе. Может быть, они до сих пор даже не сообразили, в чем дело, хотя у Тэда были серьезные сомнения в тупости Харрисона. Манчестер — это возможно, но не Харрисон.

Он вильнул влево, проскользнув в такой узкий просвет в потоке машин, что водитель «форда» вынужден был резко ударить по тормозам. Он показал Тэду кулак, когда тот проехал мимо и устремился обратно по шоссе к автосвалке при «Голде», снова резко надавив на педаль газа. Случись кому-нибудь патрульному увидеть, как Тэд не просто нарушил дозволенную скорость, а явно наплевал на правила, ему бы не поздоровилось. Но он не мог медлить. Ему нужно было как можно скорее убрать этот шарабан — слишком большой и слишком яркий — с дороги.

До автосвалки осталось полмили. Большую часть этого расстояния Тэд проехал, не отрывая взгляд от зеркала, высматривая «плимут». Его по-прежнему нигде не было видно, когда он свернул налево к «Голду».

Тэд медленно провел «сабербан» в открытые ворота, на которых висел знак — красные буквы на грязно-белом фоне: «ВЪЕЗД ТОЛЬКО ДЛЯ СОТРУДНИКОВ». В рабочий день его тут же засекли бы и повернули обратно, но сегодня была суббота, да и время — как раз самый разгар ленча.

Тэд ехал по узкому проходу между рядами разбитых машин, громоздившихся в два, а то и в три уровня. Те, что были внизу, давно утратили первоначальную форму и, казалось, медленно просачиваются в землю. Земля вся почернела от масла и бензина, и с трудом верилось, что на ней может хоть что-то расти, но тут и там виднелись полоски зеленой травы и молчаливо кивали высокие, растущие пучками подсолнухи, словно островки, уцелевшие после ядерной катастрофы. Один здоровенный подсолнух пророс сквозь разбитое ветровое стекло хлебного фургона, лежащего кверху днищем, как дохлая собака. Его пушистый зеленый стебель оплел рулевую колонку, как узловатый кулак, а другой «кулак» прижался к кузову старого кадиллака, лежащего на фургоне. Казалось, он уставился на Тэда, как черно-желтый глаз какого-то чудища.

Это было огромное и молчаливое детройтское кладбище автомобилей, от которого у Тэда по спине поползли мурашки.

Он свернул сначала направо, потом налево. Вдруг его взору открылись воробьи, он увидел их везде — на крышах, кузовах, вывороченных двигателях. Он увидел тройку маленьких птичек, купающихся в колпаке от колеса, наполненном водой. Они не улетали при его приближении, а бросали свои птичьи дела и следили за ним своими маленькими блестящими черными глазками. Воробьи уселись в ряд на верхушке ветрового стекла, прислоненного к старому «плимуту». Он проехал в трех футах от них. Они нервно забили крылышками, но остались сидеть на месте, когда он проезжал мимо.

Вестники живых мертвецов, подумал Тэд. Его рука потянулась к маленькому белому шраму на лбу и стала нервно тереть его.

Глядя в похожую на отверстие, пробитое метеоритом, дырку в ветровом стекле «датсуна», мимо которого он проезжал, он заметил широкое пятно засохшей крови на приборном щитке.

Нет, эту дырку проделал не метеорит, подумал он, и содержимое его желудка медленно и неотвратимо стало подступать к горлу.

— Что вы хотите от меня? — хрипло спросил он. — Ради Бога, что вам надо?

И ему показалось, что в его голове тут же родился ответ; ему показалось, что в мозгу у него прозвучал одинокий звенящий голосок их общего воробьиного разума:

Нет, Тэд… Что ТЫ хочешь от НАС? Ты — владелец. Ты тот, кто принес. Ты тот, кто знает.

— Ни хрена я не знаю, мать вашу, — пробормотал он.

В конце этого ряда нашлось свободное местечко, перед одной из последних моделей «катлэсс сьюприм» — кто-то срезал ей весь передок. Он завел туда «сабербан» задом и вылез из машины. Поглядев сначала в одну, а потом в другую сторону узкого прохода, Тэд на секунду почувствовал себя крысой в лабиринте. Пахло бензином, и еще куда более сильным и противным был запах жидкости из коробки передач. Не слышно было никаких звуков, кроме машин, проезжающих вдалеке по 2-му шоссе.

Воробьи смотрели на него отовсюду — молчаливое сборище черно-коричневых птиц.

Потом они резко, все в один миг взлетели — сотни, может быть, тысячи. На мгновение воздух задрожал от хлопанья крыльев. Они взмыли в небо и развернулись на запад — в направлении, где находился Кастл-Рок. И тут же он почувствовал знакомый ползучий зуд… не столько на коже, сколько под ней, внутри.

— Что, стараемся подглядеть украдкой, а, Джордж?

Он стал вполголоса напевать песенку Боба Дилана: «Джон Уэсли Хардинг, был другом бедняков… Сжимал по револьверу в каждой лапе…»

Ползающий зуд, похоже, усиливался и сосредоточился в ранке на тыльной стороне его левой ладони. Тэд мог и ошибаться, рассчитывая лишь на волевое усилие мысли, но сейчас он об этом не думал, а ощущал лишь злость и, раздражение.

— «И там, где телеграф был, все знали его имя…», — напевал он еле слышно, но упрямо. Впереди, на залитой бензином земле, как останки какой-то стальной статуи, на которую никто уже не хочет смотреть, валялась ржавая рама от мотора. Тэд поднял ее и пошел обратно к «сабербану», продолжая напевать про себя отрывки из «Джона Уэсли Хардинга» и вспоминая своего старого приятеля-енота с такой же кличкой. Жизнь Лиз и близнецов теперь могла зависеть от того, сумеет ли он, слегка раскурочив свой «сабербан», замаскировать его и выиграть лишних часа два.

«И много он дверей, раскрыл по деревням… Прости, толстяк, мне жаль, и больше, чем тебе…» Он швырнул раму от мотора в «сабербан» со стороны водительского сиденья, оставив на дверце глубокую вмятину. Потом снова поднял раму, обошел «сабербан» спереди и врезал по бамперу так, что у него заныло плечо… Пластик треснул и отлетел прочь. Тэд отпер капот и немного поднял его, придав «сабербану» улыбку дохлого аллигатора, что должно было соответствовать виду выброшенной тачки на свалке у «Голда».

«Но в жизни он не трогал, порядочных людей…»

Он снова поднял раму от мотора, заметив, что свежая кровь начала проступать на повязке, обмотанной вокруг пораненной кисти. Однако сейчас у него не было времени заниматься этим.

«И со своей подружкой… Он всюду и везде…»

Он швырнул раму в последний раз прямо в ветровое стекло, звон которого — как это ни было абсурдно, — отозвался болью у него в сердце.

Теперь он полагал, что «сабербан» выглядит достаточно похожим на другие разломанные тачки, чтобы пройти любой взыскательный техосмотр.

Тэд прошелся вдоль ряда, свернул направо на первом же перекрестке и направился к воротам и магазинчику запчастей возле них. Въезжая на территорию свалки, он заметил на стене магазина телефон-автомат. На полпути он остановился и перестал напевать. Он склонил голову набок. Со стороны он выглядел, как человек, ловящий какой-то отдаленный, слабый звук. На самом же деле он прислушивался к собственному телу, проверяя его.

Ползающий зуд исчез.

Воробьи убрались восвояси равно как и Джордж Старк — по крайней мере на данный момент.

Чуть улыбнувшись, Тэд зашагал быстрее.

На втором гудке Тэда бросило в пот. Если бы Рауль все еще был там, он бы сейчас уже взял трубку. Кабинеты в здании английского и математического факультетов были не так уж просторны. Кому еще он мог позвонить? Кто еще, черт бы их всех побрал, мог быть там? Насколько он знал, никого.

На третьем гудке Рауль подошел к телефону.

— Де-Лессепс. Слушаю?

При звуке этого прокуренного голоса Тэд прикрыл глаза и на секунду прислонился к холодной металлической стене магазинчика.

— Алло?

— Привет, Рауль. Это Тэд.

— Привет, Тэд, — Рауль не казался особенно удивленным, услышав его голос. — Что-нибудь забыл?

— Нет, Рауль, я попал в беду.

— Да? — и больше ни единого вопроса. Рауль произнес это короткое слово и просто стал ждать продолжения.

— Помнишь тех двоих… — Тэд поколебался секунду, — тех двоих ребят, которые были со мной?

— Да, — спокойно ответил Рауль. — Полицейский эскорт.

— Я улизнул от них, — сказал Тэд и быстро оглянулся через плечо на звук машины, въезжающей в грязную лужу, служившую клиентам «Голда» парковочной площадкой. В какое-то мгновение он был в полной уверенности, что это коричневый «плимут», что он просто видит его, но, это оказалась какая-то иностранная тачка, а за коричневый цвет он принял темно-красный — покрытый толстым слоем дорожной пыли. Водитель как раз разворачивался. — Во всяком случае я надеюсь, что улизнул. — Он замолчал. Сейчас он подошел к тому краю трамплина, где выбор был лишь один — прыгать в воду или не прыгать, — и у него не было времени, чтобы тянуть с решением. Строго говоря, и решения-то никакого принимать было не нужно, поскольку и этого выбора у него уже не было. — Мне нужна помощь. Рауль. Мне нужна машина, которую они не знают.

Рауль молчал.

— Ты говорил, что я могу попросить тебя, если ты сумеешь хоть чем-то мне помочь.

— Я помню, что я говорил, — мягко ответил Рауль. — Помню, я еще сказал, что если те двое следуют везде за тобой для твоей же защиты, с твоей стороны было бы не так глупо оказывать им всю посильную помощь. Думаю, я могу сделать вывод, что ты решил не следовать моему совету.

Тэд был очень близок к тому, чтобы сказать: «Я не мог, Рауль. Тот, кто схватил мою жену и малышей, просто убил бы и их тоже». Дело не в том, что он не осмеливался рассказать Раулю, что происходит, потому что опасался, будто тот сочтет его сумасшедшим. У университетских профессоров гораздо более гибкие взгляды на вопрос нормальности и ненормальности, чем у большинства людей, а зачастую у них и вовсе нет никаких взглядов, и они предпочитают считать людей либо скучными (но нормальными), либо довольно эксцентричными (но нормальными), либо весьма эксцентричными (но, «вполне нормальными, старина»). Он удержал язык за зубами, потому что Рауль Де-Лессепс был из породы людей «в себе» и молчание Тэда могло убедить его, а все, что слетело бы у Тэда сейчас с языка, могло, напротив, лишь ухудшить его положение. Но «в себе» или «не в себе», а у морфолога было доброе сердце… По-своему, он был храбр… И Тэд верил, что Рауля разбирает сильное любопытство насчет того, что же происходит с Тэдом, зачем взялся полицейский эскорт и в чем причина его странного интереса к воробьям. Наконец, он просто полагал — или только лишь надеялся, — что в его интересах было держать рот на замке.

Тем не менее ждать было нелегко.

— Хорошо, — в конце концов сказал Рауль. — Я одолжу тебе свою машину, Тэд.

Тэд прикрыл глаза. Ему пришлось напрячь колени, чтобы они не подогнулись. Он вытер шею под подбородком, и рука сделалась мокрой от пота.

— Но я надеюсь, у тебя хватит любезности оплатить весь ремонт, если, она вернется ко мне поломанная, — сказал Рауль. — Если ты убегаешь от правосудия, я сильно сомневаюсь, что моя страховая компания станет платить.

Бегство от правосудия? Потому что он ускользнул от бдительного ока полицейских, которые все равно не могли его защитить? Он не знал, ставит это его в положение скрывающегося от правосудия или нет. Вопрос был интересный, и позже ему придется к нему вернуться — позже, когда половина его мозга не будет сходить с ума от тревоги и страха.

— Ты же знаешь, что я заплачу.

— У меня есть еще одно условие, — сказал Рауль.

Тэд снова прикрыл глаза. На этот раз от раздражения.

— Какое?

— Я хочу узнать все, когда это закончится. Я хочу знать, почему ты вдруг так заинтересовался значением воробьев в суеверных преданиях и почему ты весь побелел, когда я рассказал тебе, кто такие психопомы и чем они должны заниматься.

— Я действительно побелел?

— Как простыня.

— Я расскажу тебе все, — пообещал Тэд, слабо улыбнувшись. — Может быть, чему-то из этого ты даже поверишь.

— Где ты находишься? — спросил Рауль.

Тэд объяснил и попросил приехать побыстрее.

Он повесил трубку, прошел обратно в ворота и уселся на широкий бампер школьного автобуса, разрезанного зачем-то на две половины. Место оказалось неплохим для ожидания, раз уж все равно приходилось ждать — с дороги его не было видно, а стоило ему наклониться вперед и взгляду открывалась грязная парковочная площадка перед магазином. Он огляделся в поисках воробьев и не увидел ни одного — лишь большая жирная ворона равнодушно клевала маленькие блестящие кусочки хрома в одном из проходов между рядами покореженных машин. Мысль о том, что он закончил свой второй разговор с Джорджем Старком чуть больше получаса назад, потихоньку отнимала у него чувство реальности. Казалось, с тех пор прошло много часов.

Несмотря на острые иглы тревоги, он чувствовал сонливость, словно уже пора было ложиться спать.

Ползучее ощущение зуда снова нахлынуло на него минут через пятнадцать после разговора с Раулем. Он напевал те отрывки из «Джона Уэсли Хардинга», которые застряли у него в памяти, и через минуту-две ощущение прошло.

Может быть, это просто нервное, подумал он, зная, что это чушь. Ощущение возникало от того, что Джордж пытался просверлить замочную скважину в его мозгу, и чем больше Тэд сознавал это, тем чувствительнее к этому становился. Он полагал, что это сработает и в другую сторону. И еще он полагал, что рано или поздно, ему, быть может, придется заставить это работать в другую сторону, но, для этого нужно было попытаться позвать птиц, а делать это ему смертельно не хотелось. И еще кое-что… Последний раз, когда ему удалось вторгнуться в Джорджа Старка, это закончилось карандашом, торчащим из его левой руки.

Минуты ползли мучительно медленно. Спустя двадцать пять минут Тэд стал опасаться, что Рауль передумал и не приедет. Он слез с бампера расчлененного автобуса и встал в воротах, между автомобильным кладбищем и парковочной площадкой, уже не обращая внимания на тех, кто мог увидеть его с дороги. Он начал подумывать, а не рискнуть ли ему проголосовать на дороге перед какой-нибудь попуткой, но потом все же решил еще раз позвонить Раулю на факультет и был уже на полпути к телефону-автомату у магазина, когда на площадку заехал пыльный, похожий на жука «фольксваген». Он сразу узнал его и повернул назад, с умилением вспомнив о заботах Рауля по поводу страховки. Тэд подумал, что мог бы, пожалуй, арендовать «фольксваген» и заплатить за все убытки, сдав одну сумку пустых бутылок из-под содовой.

Рауль подъехал к зданию магазина и вылез из машины. Тэд слегка удивился, когда увидел, что его трубка горит и испускает огромные клубы очень едкого дыма, в закрытом помещении просто непереносимого. Первое, что пришло в голову Тэду и что он машинально сказал:

— Тебе же не разрешают курить, Рауль.

— Тебе же не разрешали сбегать, — мрачно отозвался тот.

Секунду они удивленно смотрели друг на друга, а потом оба дружно расхохотались.

— Как ты доберешься до дому? — спросил Тэд. Теперь, когда дело дошло до того, чтобы просто влезть в маленькую машину Рауля и проделать долгий путь с ветерком до Кастл-Рока, у него в словарном запасе, похоже, не осталось ничего, кроме банальностей.

— Полагаю, вызову такси, — сказал Рауль, оглядев сверкающие горы раскуроченных автомашин. — Наверно, им приходится довольно часто приезжать сюда и забирать ребят, что присоединяются к Великой Гвардии Безлошадных.

— Подожди, я сейчас дам тебе пять долларов…

Тэд вытащил из кармана бумажник, но Рауль махнул рукой.

— Для учителя английского в летние каникулы я просто набит деньгами, — сказал он. — У меня с собой, наверно, больше сорока долларов. Удивительно, как это Билли отпускает меня разгуливать без охраны, — он с явным удовольствием, вытащив трубку изо рта, выпустил облако дыма и улыбнулся Тэду. — Но я возьму счет у таксиста и представлю его тебе в подходящий момент, так что не волнуйся, Тэд.

— Я уже было подумал, что ты не приедешь.

— Я заскочил в магазинчик «Все за пятерку-десятку» и купил несколько вещичек, которые, по-моему, могут тебе пригодиться, Таддеус, — с этими словами он снова залез в своего «жука» (заметно перекошенного влево — рессора либо сломана, либо на последнем издыхании) и через несколько минут после усердных поисков, сопровождаемых бормотанием и клубами дыма, извлек оттуда бумажный пакет и вручил Тэду. Тот заглянул в него и увидел темные очки и бейсбольную кепку с надписью «Boston Red Sox», которая должна была полностью скрыть его прическу. Тронутый до слез, он поднял глаза на приятеля.

— Спасибо, Рауль.

Тот махнул рукой и хитровато улыбнулся.

— Может быть, это я должен благодарить тебя, — сказал он. — Последние десять месяцев я только и искал предлог, чтобы задымить своей старой вонючкой. Время от времени подворачивались случаи — вроде развода младшего сына или ночи, когда я проиграл пятьдесят зеленых в покер у Тома Кэрролла, — но все это было как-то недостаточно, апокалиптично, что ли.

— Ну, мой случай вполне апокалиптичен, можешь не сомневаться, — уверил его Тэд и слегка вздрогнул. Он взглянул на свои часы. Стрелки приближались к часу дня. Старк опережал его по меньшей мере на час.

— Мне нужно ехать, Рауль.

— Ага… Это срочно, да?

— Боюсь, что да.

— У меня есть еще одна штука — я сунул ее в карман плаща, чтобы не потерять. Это не из «Пятерки-десятки». Я нашел его у себя в столе.

Рауль принялся методично обшаривать карманы старого клетчатого спортивного плаща, который он носил зимой и летом.

— Опять та же история… — пробурчал он, не прекращая рыться в карманах. — A-а! Вот он! Я уже начал было думать, что все-таки оставил его в кабинете.

Он извлек из кармана полый деревянный предмет цилиндрической формы, длиной с указательный палец. На одном конце его была сделана зарубка. Выглядел он довольно старым.

— Что это? — спросил Тэд, беря его из рук Рауля. Но он уже знал, какой бы немыслимой вещью деревяшка ни оказалась, он вложил еще один кирпич на свое место.

— Это птичий свисток. — Рауль пристально посмотрел на Тэда из-за своей трубки. — Если ты сочтешь, что он может тебе пригодиться, я хочу, чтобы ты взял его.

— Спасибо, — поблагодарил Тэд и чуть дрожащей рукой засунул свисток в нагрудный карман. — Он может очень пригодиться.

Глаза Рауля неожиданно расширились так, что едва не вылезли на его спутанные, косматые брови. Он вынул трубку изо рта и произнес тихим, неуверенным голосом:

— Я не уверен, что он тебе понадобится.

— Что?

— Оглянись назад.

Тэд повернулся, зная, что там увидел Рауль еще до того, как взглянул сам.

Теперь там находились уже не сотни и даже не тысячи воробьев: разломанные легковушки и грузовики, сваленные на десяти акрах позади магазина «Голд», были покрыты воробьями. Птицы были повсюду… А он не слыхал, как прилетел хоть бы один.

Два человека уставились на воробьев четырьмя глазами. Птицы смотрели на них двадцатью, а может, и сорока тысячами. Они не издавали ни звука. Они просто сидели на кузовах, крышах, окнах, глушителях, решетках радиаторов, двигателях, капотах, рамах.

— Господи Боже, — хрипло вымолвил Рауль. — Психопомы… Что это значит, Тэд? Что это значит?

— Похоже, я только сейчас начинаю понимать, — сказал Тэд.

— Боже мой, — растерянно произнес Рауль. Он поднял руки над головой и громко хлопнул в ладоши. Воробьи не шевельнулись. Рауль не вызвал у них ни малейшего интереса; они смотрели только на Тэда Бюмонта.

— Найдите Джорджа Старка, — тихим голосом, — почти шепотом, — сказал Тэд. — Джордж Старк. Найдите его. Полетели!

Черной тучей воробьи взмыли в тускло-голубое небо с громким чириканьем и хлопаньем крыльев, напоминавшим тоненький раскат грома. Двое людей, стоявших за дверями магазинчика запчастей выбежали взглянуть, что происходит. Наверху монолитная черная масса развернулась, как и прежняя, маленькая стайка, и взяла курс на запад.

Тэд, задрав голову, следил за ними, и на мгновение эта реальность соединилась с видением, которое предшествовало началу его трансов: прошлое и настоящее на какой-то момент слились воедино, сплелись в какую-то странную, витиеватую косичку.

Воробьи исчезли из виду.

— Боже всемогущий! — пробормотал механик в серой робе. — Вы видели этих птиц? Откуда же взялись все эти говенные птицы?

— У меня есть вопрос получше, — сказал Рауль, пристально глядя на Тэда. Он снова взял себя в руки, но было ясно, что увиденное здорово потрясло его. — Куда они отправились? Тебе ведь это известно, а, Тэд?

— Да, конечно, — пробормотал Тэд, открывая дверцу «фольксвагена». — Мне тоже пора отправляться, Рауль… Правда, пора. Я даже не могу, как следует, поблагодарить тебя.

— Будь осторожен, Таддеус. Будь очень осторожен. Никто не имеет власти над посланниками с той стороны. Во всяком случае долгой власти, и, всегда приходится платить.

— Постараюсь. Если смогу.

Рычаг переключения скоростей что-то заупрямился, но в конце концов сдался и встал на место. Тэд задержался ровно настолько, чтобы надеть темные очки и натянуть бейсбольную кепку, потом помахал рукой Раулю и тронулся с места.

Сворачивая на 2-е шоссе, Тэд увидел, как Рауль потрусил к тому самому телефону-автомату, с которого звонил он сам. Теперь я должен не пускать в себя Старка, подумал он, потому что теперь у меня есть тайна. Может быть, я и не властен над психопомами, но на какое-то время они принадлежат мне — или я принадлежу им, и он не должен узнать об этом.

Он врубил вторую передачу, и «фольксваген» Рауля Де-Лессепса с дрожью ринулся в неизведанные дали на жуткой скорости — свыше тридцати пяти миль в час.

XXIII. Два звонка шерифу Пэнгборну

Первый из двух звонков, которые вернули Алана Пэнгборна в самую гущу событий, раздался сразу после трех часов, как раз когда Тэд заливал три кварты машинного масла в мучимый жаждой «фольксваген» Рауля на станции техобслуживания в Августе. Алан выходил из собственного кабинета, собираясь отправиться в закусочную «У Нэнси» выпить чашку кофе.

Шейла Бригхэм высунула голову из диспетчерской и закричала:

— Алан?! Звонок за твой счет… Ты знаешь кого-нибудь по имени Хью Притчард?

Алан круто развернулся.

— Да! Подтверди оплату!

Он ринулся в свой кабинет, схватил трубку и услышал, как Шейла подтверждает готовность оплатить разговор.

— Доктор Притчард? Доктор Притчард, вы меня слышите?

— Да-да. — Слышимость была довольно приличная, но все же Алан на мгновение усомнился — голос этого человека не тянул на семьдесят лет. Сорок — может быть, но не семьдесят.

— Вы — доктор Хью Притчард, который практиковал в Бергенфилде, штат Нью-Джерси?

— Бергенфилд, Тенэфлай, Хэкенсак, Инглвуд, Инглвудские Высоты… Черт, я сверлил головы на всем пути к Патерсону. Вы — шериф Пэнгборн, который пытался связаться со мной? Мы с женой были у черта на рогах и обошли Башку дьявола. Только что вернулись. Даже мои болячки дают себя знать.

— Да. Прошу прощения. Хочу поблагодарить вас за звонок, доктор. У вас голос гораздо моложе, чем я ожидал.

— Что ж, это отлично, — сказал Притчард, — но вам следовало бы взглянуть на все остальное. Выгляжу я, как крокодил на двух ногах. Что я могу для вас сделать?

Алан давно обдумывал это и решил избрать осторожный подход. Он плечом прижал трубку к уху и откинулся на спинку стула, и парад теней-зверюшек замаршировал по стене.

— Я расследую дело об убийстве здесь, в округе Кастл, штат Мэн, — сказал он. — Жертвой стал местный житель по имени Хомер Гэмэш. Возможно, имеется свидетель этого преступления, но я оказался в очень деликатном положении в связи с этим человеком, доктор Притчард. На то есть две причины. Во-первых, он знаменит. Во-вторых, у него проявляются симптомы, к которым вы когда-то имели отношение. Дело в том, что вы оперировали его двадцать восемь лет назад. У него была опухоль мозга. Боюсь, если эта опухоль восстановилась, его свидетельские показания будут не очень досто…

— Таддеус Бюмонт, — тут же оборвал его Притчард. — Какие бы симптомы у него не проявлялись, я очень сомневаюсь, что это рецидив той старой опухоли.

— Откуда вы узнали, что это Бюмонт?

— Просто я спас ему жизнь в тысяча девятьсот шестидесятом, — сказал Притчард и добавил не без бессознательного высокомерия: — Если бы не я, он не написал бы ни одной книжки, потому что не дожил бы и до двенадцати лет. Я следил за его карьерой с некоторым интересом с тех самых пор, как он чуть было не получил премию «Нэйшнал бук» за свой первый роман. Я кинул лишь один взгляд на фотографию на обложке и сразу понял, что это тот самый парень. Лицо изменилось, но глаза остались прежними. Необычные глаза. Я бы назвал их сонно-мечтательными. И разумеется, я знал, что он живет в Мэне из недавней статьи в «Пипле». Она вышла как раз перед нашим отъездом на отдых.

Он помолчал секунду, а потом сказал нечто, столь поразительное, и сказал так небрежно, что на какое-то мгновение у Алана просто отнялся язык:

— Вы говорите, он мог оказаться свидетелем убийства? А вы уверены, что на самом деле не подозреваете его в том, что он совершил убийство?

— Ну… Я…

— Я спросил только потому, — продолжал Притчард, — что действия людей с опухолью мозга часто бывают необычными. Странность их поступков, похоже, возрастает, прямо пропорционально интеллекту индивидуума. Но, видите ли, у мальчишки в мозгу вовсе не было опухоли, — по крайней мере в обычно принятом понимании этого термина. То был неординарный случай. Весьма необычный. С тех пор я читал лишь о трех подобных случаях: два из них произошли, когда я уже был на пенсии. Ему сделали стандартные нейрологические анализы?

— Да.

— И?

— Отрицательные.

— Ничего удивительного, — Притчард помолчал несколько секунд, а потом сказал: — Вы ведь были со мной далеко не откровенны, молодой человек, не так ли?

Алан прекратил играть в тени со зверюшками и выпрямился на стуле.

— Да, — сказал он. — Полагаю, что так. Но я очень хочу знать, что вы имеете в виду, когда говорите, что у Тэда Бюмонта не было опухоли в мозгу «в обычно принятом понимании этого термина». Мне известно все о правилах соблюдения врачебной тайны, и я не знаю, можете ли вы доверять человеку, с которым разговариваете первый раз в жизни, да еще к тому же по телефону, но я надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что здесь я на стороне Тэда. И что я уверен — он бы сам захотел, чтобы вы рассказали мне все, что я хочу знать. Но я не могу тратить время на то, чтобы звонить ему, просить позвонить вам и дать разрешение рассказать мне… Доктор, мне нужно знать сейчас…

Переведя дыхание, Алан с удивлением понял, что это правда, или по крайней мере то, что он считает правдой. Его начало охватывать странное напряжение — ощущение того, что что-то происходит. Что-то, о чем он пока не знает, но, скоро будет знать.

— Я не вижу причин, почему бы мне не рассказать вам об этом случае, — спокойно произнес Притчард. — Много раз я приходил к мысли, что мне следует самому связаться с Бюмонтом, хотя бы затем, чтобы поведать ему о том, что произошло в больнице вскоре после того, как его операция была закончена. Я полагал, что это могло заинтересовать его.

— Что это было?

— Можете не волноваться, я дойду до этого. Я не рассказывал его родителям, что обнаружилось при операции, поскольку это не имело значения — во всяком случае практического, — а я больше не хотел иметь с ними никаких дел. Особенно с его отцом. Этому человеку следовало родиться в пещере и всю жизнь охотиться на волосатых мамонтов. Я тогда решил сказать им то, что они хотели услышать, и отделаться от них как можно быстрее. Потом время, конечно, сыграло свою роль. Пациенты теряются из виду. Несколько раз я порывался написать ему с тех пор, как Хельга показала мне его первую книгу, но мне казалось, что он может не поверить мне… Или что ему это будет безразлично… Или он подумает, что я свихнулся. Я не знаком со знаменитостями, но мне их, честно говоря, жаль — я подозреваю, что жизнь у них беспорядочная, полная страхов и стремления обрести какую-то защиту. Пожалуй, лучше не будить спящую собаку. А тут такое… Как сказали бы мои внуки, такой удар по шарам.

— Что случилось с Тэдом? Что привело его к вам?

— Обмороки. Головные боли. Фантомные звуки. И наконец…

— Фантомные звуки?

— Да, но позвольте мне изложить все, как я считаю нужным, шериф. — Снова Алан уловил надменные нотки в его голосе.

— Хорошо.

— И наконец случился припадок. Все эти явления были вызваны небольшой массой чужеродной ткани в его лобной доле. Мы сделали операцию, полагая, что это была опухоль. Но опухоль оказалась близнецом Тэда Бюмонта.

— Что-о-о?.

— Да, это так, — произнес Притчард. Его тон свидетельствовал о том, что явное потрясение, прозвучавшее в голосе Алана, доставило ему немалое удовольствие. — Впрочем, это не так уж необычно — один из близнецов часто бывает поглощен в утробе матери. Гораздо реже поглощение оказывается неполным. Но крайне необычным оказалось местоположение остатков, а также неожиданный рост чужеродной ткани. Подобная ткань обычно почти всегда остается инертной. Полагаю, проблемы Тэда были вызваны ранним началом полового созревания…

— Постойте, — прервал Алан. — Подождите. — Он читал где-то фразу: «В мозгу завертелось», — но сам испытал подобное впервые. — Вы хотите сказать, что Тэд был одним из близнецов, но… он…, каким-то образом… Каким-то способом съел своего брата?

— Или сестру, — бесстрастно заметил Притчард. — Но, я полагаю, это был брат. Я считаю, что поглощение у разнополых близнецов случается крайне редко. Это основано лишь на статистических данных, не более того, но таково мое мнение. А поскольку идентичные близнецы всегда одного пола, ответ на ваш вопрос — да. Я полагаю, зародыш, которым когда-то был Тэд Бюмонт, съел своего брата в утробе их матери.

— Господи, — тихо проговорил Алан. Он не помнил, чтобы ему хоть раз за всю его жизнь приходилось слышать что-то такое же жуткое или такое же, чуждое.

— В вашем голосе сквозит отвращение, — бодро заметил доктор Притчард, — но на самом деле это вовсе не следует так воспринимать. Нужно только рассмотреть все в правильном контексте. Речь идет не о Каине, поднявшем камень на Авеля. Это не было убийством; тут сработал некий биологический закон, которого мы не понимаем. Быть может, какой-то сбой в эндокринной системе матери. Если говорить точно, то речь идет даже не о зародышах; в момент поглощения в утробе миссис Бюмонт находились два сгустка ткани, быть может еще даже не гуманоиды, а, если хотите, две живые амфибии. И одна из них — та, что оказалась больше и сильнее, — просто взобралась на другую, захватила ее и… вобрала в себя.

— Звучит, словно говорим об амебах, — пробормотал Алан.

— Да. Пожалуй, есть сходство. Как бы там ни было, поглощение оказалось неполным. Малая часть его близнеца сохранила свою плоть. Эта чужеродная плоть — не могу подобрать ей другого названия — очутилась в ткани, которая превратилась в мозг Таддеуса Бюмонта. И по какой-то причине она активизировалась незадолго до того, как мальчику исполнилось одиннадцать. Она начала расти. Но в гостинице не было места. Следовательно, возникла необходимость удалить ее, как бородавку, Что мы и сделали, причем, очень успешно.

— Как бородавку, — поражено повторил Алан, ощущая слабую дурноту.

Самые разные мысли вертелись у неге в мозгу. То были темные мысли — такие же темные, как летучие мыши в пустынной церковной колокольне. И лишь одна была последовательно доведена до конца: он — это два человека, он всегда был двумя людьми. Любой мужчина, любая женщина, которые живут тем, что претворяют вымысел в реальность, должны быть такими. Двумя. Один — тот, что существует в нормальном мире, а другой — тот, что создает миры. Их двое. Всегда как минимум двое.

— Я бы и так запомнил столь необычный случай, — говорил меж тем Притчард, — но произошло еще кое-что как раз перед тем, как мальчик очнулся, и это было, наверно, еще более необычно. Кое-что, чему я никогда не переставал удивляться.

— Что именно?

— Мальчишка Бюмонт перед каждым приступом головной боли слышал щебет птиц, — сказал Притчард. — Само по себе это не казалось странным; это вполне распространенное явление при опухолях мозга и эпилепсии, его называют предшествующим чувственным синдромом. Но вскоре после операции произошел странный случай с настоящими птицами. Окружная больница Бергенфилда по сути дела подверглась нападению воробьев.

— Что вы имеете в виду?

— Звучит нелепо, правда? — Притчард казался весьма довольным произведенным эффектом. — Я никогда и никому об этом не рассказывал, но все происшедшее осталось в документах и больничных записях. Об этом даже писал на первой странице бергенфилдский «Курьер» и поместил фотографию. 28 октября 1960 года сразу после двух часов пополудни громадная стая воробьев влетела в западное крыло Окружной больницы. В те дни в этом крыле размещалась реанимационная палата, и, разумеется, туда был отвезен мальчишка Бюмонт после операции. Было разбито очень много окон, и после инцидента уборщикам пришлось вымести больше трехсот мертвых птиц. В той статье в «Курьере» было приведено мнение орнитолога; насколько я помню, он обращал внимание на то, что западное крыло было почти сплошь стеклянным, и выдвигал предположение, будто птиц мог привлечь отраженный в стекле яркий свет солнца.

— Это бред, — сказал Алан. — Птицы летят на стекло, лишь когда не могут увидеть его.

— По-моему, репортер, бравший интервью, говорил об этом, а орнитолог указал на то, что стаи птиц, похоже, обладают групповой телепатией, которая объединяет множество их разумов, если про птиц вообще можно сказать, что у них есть разум, — в один. Как у роя пчел. Он говорил, что, если один из стаи решил лететь на стекло, все остальные, возможно, просто последовали за ним. Меня не было в больнице, когда это случилось — я закончил с мальчишкой Бюмонтом, посмотрел, стабильны ли у него живчики…

— Живчики?

— Жизненные рефлексы, шериф. А потом уехал играть в гольф. Но я знаю, что эти птицы здорово напугали обитателей западного крыла — все только об этом и судачили. Двоих пациентов ранило осколками. Я мог согласиться с теорией орнитолога, но это все-таки оставило зарубку у меня в памяти, потому что… Понимаете, я же знал про предшествующий синдром у молодого Бюмонта. Не просто птицы, а совершенно определенные птицы — воробьи.

— Воробьи снова летают, — с ужасом пробормотал Алан.

— Прошу прощения, шериф?

— Нет-нет, ничего. Продолжайте.

— На следующий день я расспросил его об этих симптомах. Иногда после операций, устраняющих причину, случается локальная амнезия по поводу предшествующих ощущений, но не в данном случае. Он хорошо все помнил. Он не только слышал, но и видел птиц. Птицы повсюду, сказал он, на всех домах, лужайках и улицах, по всему Риджуэю — тому району Бергенфилда, где он жил. Я так заинтересовался, что просмотрел его медицинскую карту и сравнил ее с описаниями случившегося. Стая воробьев напала на больницу около пяти минут третьего. Мальчик проснулся в два десять. Может быть, чуть раньше. — Притчард помолчал, а потом добавил: — Одна из сестер реанимационного отделения сказала, что, по ее мнению, мальчика разбудил звон разбитого стекла.

— Ого, — тихо произнес Алан.

— Да, — согласился Притчард. — Действительного, «ого». Я молчал об этом долгие годы, шериф Пэнгборн. Это может как-то помочь вам?

— Не знаю, — честно признался Алан. — Возможно. Доктор Притчард, а может быть, вы не все извлекли… Я хочу сказать, если вы извлекли не всю опухоль, может быть, она снова стала расти.

— Вы говорили, ему сделали анализы. Как насчет сканирования мозга?

— Да.

— И рентген, разумеется?

— Угу.

— Если они дали отрицательный результат, значит, там нечего искать. Что касается меня, я полагаю, что мы удалили все.

— Благодарю вас, доктор Притчард, — сказал Алан. Слова давались ему с некоторым трудом — губы как-то странно онемели.

— Вы расскажете мне, что произошло, когда дело будет закончено, шериф? Я был предельно откровенен с вами и, кажется, заслужил небольшую ответную любезность. Я очень любопытен.

— Расскажу, если смогу.

— Это все, о чем я прошу. А теперь возвращайтесь к своей работе, а я вернусь к своему отдыху.

— Надеюсь, вы с женой хорошо проводите время.

Притчард вздохнул.

— Шериф, в моем возрасте мне приходится затрачивать все больше усилий, чтобы проводить его хотя бы сносно. Мы всегда любили походы с палатками, но на следующий год, думаю, останемся дома.

— Ну… Я действительно очень благодарен вам за то, что вы потратили время и позвонили мне.

— Это было приятно. Я скучаю по своей работе, шериф Пэнгборн. Не по секретам хирургии — я никогда не придавал этому значения, — но по тайне. Тайне разума. Это было очень интересно.

— Могу себе представить, — согласился Алан, подумав, что был бы счастлив, будь в его жизни сейчас поменьше таинственных происшествий. — Я свяжусь с вами, когда… И если, все прояснится.

— Спасибо, шериф, — он помолчал, а потом спросил: — Это очень важно для вас?

— Да. Очень.

— Тот мальчик, которого я помню, был очень мил. Напуган, но мил. Что он за человек?

— Думаю, хороший, — сказал Алан. — Немного холодноватый, слегка отстраненный, но, несмотря на это, неплохой человек. — И повторил: — Я так думаю.

— Спасибо. Не буду больше отвлекать вас от ваших дел. До свидания, шериф Пэнгборн.

Раздался щелчок на линии, и Алан медленно положил трубку. Он откинулся на спинку стула, вытянул свои гибкие руки и сделал на стене, освещенной солнцем, медленно двигающую крыльями большую черную птицу. Ему вспомнилась фраза из «Волшебника страны Оз» и забилась в его мозгу: «Я верю в привидения, я верю в привидения, я верю, верю, верю, я верю в привидения!» Разве Тэд не похож на Трусливого Льва?

Вопрос состоял в том, во что верил он, Пэнгборн? Было проще думать о вещах, в которые он не верил. Он не верил в то, что Тэд Бюмонт кого-то убил. Не верил он и в то, что Тэд написал эту загадочную фразу на чьей бы то ни было стене.

Так как же она там оказалась?

Очень просто. Старик Притчард прилетел на восток из Форт-Ларами, убил Фредерика Клаусона, написал на его стене «ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ», потом из Вашингтона перелетел в Нью-Йорк, открыл замок в квартире Мириам Коули своим любимым скальпелем и сделал то же самое с ней. Прооперировал он их потому, что соскучился по тайне хирургии.

Нет, конечно же, это полный бред. Но Притчард был не единственным, кто знал про… Как он это называл? Предшествующий синдром у Тэда. Этого не было в той статье в «Пипле» — что правда, то правда, но…

Ты забываешь об отпечатках пальцев и голоса. Ты забываешь о спокойной и твердой уверенности Тэда и Лиз в том, что Джордж Старк реален; что он жаждет убивать, чтобы остаться реальным. А теперь ты из кожи вон лезешь, чтобы спрятаться от того простого факта, что ты начинаешь считать все это правдой. Ты разглагольствовал с ними о том, что какая это бредовая идея — поверить даже не просто в призрака, а в призрака человека, которого никогда не существовало на свете. Но, быть может, писатели как раз и вызывают призраков; они — наравне с актерами и художниками — вполне признанные медиумы нашего общества. Они создают миры, которые никогда не существовали, населяют их никогда не существовавшими людьми, а потом приглашают нас присоединиться к ним в их фантазиях. И мы это делаем, разве нет? Да. Мы даже платим за то, чтобы делать это.

Алан сцепил ладони, крепко сжал их, отогнул мизинцы и послал в полет по стене птичку, намного меньше прежней. Воробья.

Ты не можешь объяснить стаю воробьев, облепившую бергенфилдскую окружную больницу почти тридцать лет тому назад, точно так же, как не можешь объяснить и того, каким образом у двух людей могут быть одни и те же отпечатки пальцев и голоса, но теперь ты знаешь, что Тэд Бюмонт делил материнскую утробу с кем-то еще. С чужаком.

Хью Притчард упомянул о раннем начале полового созревания.

Неожиданно Алан Пэнгборн поймал себя на том, что раздумывает, не был ли вызван рост этой чужеродной ткани чем-то еще.

Он подумал, не стала ли она расти в то самое время, когда Тэд начал писать.

Селектор звякнул на его столе, и он вздрогнул. Это снова была Шейла.

— Алан, Фаззи Мартин на первой линии. Он хочет поговорить с тобой.

— Фаззи? Что ему, черт возьми, понадобилось?

— Не знаю. Мне он не пожелал сообщить.

— Господи, — пробормотал Алан. — Только этого мне не хватало сегодня.

Фаззи владел большим куском земли по Городскому шоссе, в милях четырех от Кастл-Лэйка. Когда-то это место было процветающей молочной фермой — в те далекие дни, когда Фаззи еще был известен под добропорядочным христианским именем Альберт и не прикладывался постоянно к бутыли с виски. Дети его выросли, жена бросила его десять лет назад, как паршивую работенку, и теперь Фаззи один восседал на двадцати семи акрах полей, медленно, но упорно возвращавшихся в первозданное состояние. На западной стороне его владений, где 2-е шоссе огибало их на пути к озеру, стояли дом и сарай. Сарай, когда-то служивший хлевом для сорока коров, был большим строением с глубоко продавленной крышей, облупившейся краской и окнами, заколоченными досками от шкафа. Алан с Тревором Хартлэндом — начальником пожарной бригады Кастл-Рока, — последние четыре года ждали, что или дом Мартина, или хлев Мартина, или сам Мартин со дня на день сгорят дотла.

— Хочешь, я скажу ему, что тебя здесь нет? — предложила Шейла. — Только что явился Клат, я могу позвать его.

Алан секунду раздумывал над этим вариантом, потом вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Я поговорю с ним, Шейла. Спасибо, — он взял трубку и зажал ее между ухом и плечом.

— Шеф Пэнгборн?

— Да, это шериф.

— Это Фаззи Мартин, с номера два. Похоже, здесь могут быть неприятности, шеф.

— Да?

Алан придвинул поближе к себе второй телефон. Это была прямая линия, соединявшая его с другими службами в здании муниципалитета. Кончик его пальца завис над квадратной клавишей с оттиснутой на ней цифрой «4». Все, что ему нужно было теперь сделать, это поднять трубку и нажать кнопку, чтобы связаться с Тревором Хартлэндом.

— Что там у вас за неприятности?

— Ну… Чтоб я влез в говно по уши, ежели я знаю. Знай я чья это тачка, я б назвал это Великим Угоном. Но я не знаю. Никогда в жизни ее не видал. Но все равно она выехала из моего хлева, — Фаззи говорил с тем ярким, почти карикатурным мэнским акцентом, который превращал простое слово, вроде «хлев», во что-то, звучащее почти как блеянье: «хле-е-е-в».

Алан отодвинул внутренний телефон на место. Бог хранит дураков и пьяниц — это он как следует выучил за годы работы в полиции, — и похоже, хлев и дом Фаззи будут стоять целые и невредимые, несмотря на его манеру разбрасывать повсюду горящие окурки, когда он напивался. «Теперь все, что мне остается, подумал Алан, это сидеть и ждать, пока он не выложит, в чем дело. Тогда я сумею понять — или хотя бы попытаться понять, — произошло ли это в реальном мире, или только внутри того, что осталось от мозгов Фаззи.»

Он заметил, что его руки пустили в полет по стене еще одного воробья, и заставил их прекратить манипуляции.

— Что это за машина, которая выехала из твоего хлева, Альберт? — терпеливо спросил Алан. Почти все обитатели Рока (включая самого Альберта) звали его Фаззи, и пожалуй, Алан тоже попробует так его называть, когда проживет в городе еще лет десять. Или двадцать.

— Говорю же, я никогда ее раньше не видал, — сказал Фаззи Мартин тоном, в котором так отчетливо слышалось: «Олух ты чертов», — словно он произнес эти слова вслух. — Я потому и звоню вам, шеф. Не моя, это точно.

Наконец в мозгу у Алана начала вырисовываться какая-то картина. Когда Фаззи покинули его дети, его коровы и его жена, он практически перестал нуждаться в наличных деньгах — земля досталась ему в чистом виде, не считая налогов, когда он унаследовал ее от своего отца. Те же деньжата, которые водились у него порой, доставались ему разными путями, Алан подозревал, даже был почти уверен в том, что один или два тюка марихуаны появляются в сене у Фаззи в сарае каждые несколько месяцев, и это была лишь одна из маленьких хитростей Фаззи Мартина. Время от времени Алану приходило в голову, что его долг — попытаться как следует прижать Фаззи за хранение с целью продажи, но он сомневался в том, что Фаззи хоть разок курил травку сам, и уж тем более занимался ее продажей — на то он имел достаточно извилин. Скорее всего он получал время от времени сотню — другую за то, что предоставлял место для хранения. А даже в таких маленьких городках, как Кастл-Рок, всегда найдутся дела поважнее, чем прищучивать пьяниц, хранящих травку.

Еще одно занятие Фаззи на поприще хранения — на сей раз по крайней мере вполне законное — состояло в том, что он держал машины тех, кто приезжал в Кастл-Рок на лето, в своем хлеву. Когда Алан впервые приехал в город, хлев Фаззи служил постоянным гаражом-стоянкой. Там можно было увидеть до пятнадцати машин — в основном летних, принадлежащих тем, у кого была земля возле озера, — они стояли там, где раньше зимовали коровы. Фаззи выбил все перегородки, чтобы получился один большой гараж, и летние тачки пережидали там долгие месяцы осени и зимы, притиснутые бампером к бамперу, боком к боку среди сладкого запаха сена. Их яркая краска тускнела от постоянно сыпавшейся с чердака грязной соломы.

С годами гаражный бизнес Фаззи заглох. Алан полагал, что слух о его безалаберном обращении с горящими окурками прошел по округе, и это добило дело. Никто не хотел лишиться своей машины из-за пожара в хлеву, даже если речь шла о старой развалюхе, которую держали для езды по окрестностям. Когда Алан последний раз заходил к Фаззи, он видел лишь две машины в хлеву: «Т-Берд 59» Осси Брэннигана — классная тачка, если бы не была измочалена и побита так, что живого места не осталось, и старый фургон «форд вуди» Тэда Бюмонта.

Снова Тэд.

Похоже, сегодня все дороги вели к Тэду Бюмонту.

Алан выпрямился на своем стуле, безотчетным движением придвинув к себе телефон.

— Это был не старый «форд» Тэда Бюмонта? — спросил он у Фаззи. — Ты уверен?

— Конечно, уверен. Это был не «форд» и уж точно не этот чертов «вуди-фургон». Это был черный «торнадо».

Еще одна искорка вспыхнула у Алана в мозгу, но, он не совсем понял отчего. Кто-то говорил ему что-то о черном «торнадо» и не так уж давно. Он только не мог вспомнить кто и когда… Сейчас не мог… Но это придет.

— Я как раз сидел на кухне, наливал себе холодного лимонада, — продолжал Фаззи, — когда увидел эту машину, выруливающую из моего сарая. Первое, что я подумал, — это: в жизни я не сторожил такую тачку. Второе, что я подумал, — это: как же кто-то мог завезти ее туда, интересно знать, если на воротах сарая огромный старый крейговский замок, а единственный ключ от него — у меня на колечке.

— А как насчет тех, чьи машины там стоят? У них разве нет ключей?

— Нет, сэр! — Фаззи, казалось, обиделся от одной такой мысли.

— Вы случайно не запомнили, какой у нее был номер? Нет?

— Да прекрасно вы знаете, черт возьми, что он у меня есть! — закричал Фаззи. — Есть у меня этот чертов бинокль, шеф! Лежит себе на кухне, как раз на подоконнике.

Алан, который захаживал с инспекционными целями в хлев вместе с Тревором Хартлэндом, никогда не бывал на кухне у Фаззи (и в ближайшее время — спасибо, увольте — не собирался), сказал:

— Ах, да. Бинокль. Я совсем забыл про него.

— Ну а я нет! — с варварским весельем заявил Фаззи. — Есть у вас карандаш?

— Конечно, есть, Альберт.

— Шеф, почему бы вам не звать меня просто Фаззи, как все остальные зовут, а?

Алан вздохнул.

— Ладно, Фаззи. И раз уж мы дошли до этого, почему бы вам не звать меня просто — шериф?

— Как скажете. Так вам нужны эти номера или нет?

— Валяйте!

— Во-первых, табличка была миссисипская, — объявил Фаззи с чем-то, похожим на триумф в голосе. — Ну, что вы на это скажете?

Алан точно не знал, что сказать на это, разве что… Третья искорка промелькнула у него в голове, на этот раз ярче, чем предыдущие. «Торнадо». Из Миссисипи. Что-то насчет Миссисипи. И город… Оксфорд? Он назывался Оксфорд? Как тот, что в Мэне, через два городка отсюда?

— Не знаю, — ответил он, а потом, догадавшись, что Фаззи хочет от него услышать, добавил. — Звучит довольно подозрительно.

— Будь я проклят, если вы не правы! — рявкнул Фаззи. Потом он прочистил горло и заговорил деловым тоном. — Ладно, значит, табличка с Миссисипи, номер 62284. Записали, шериф?

— 62284.

— Точно, 62284. Можете проверить, как в банке. Подозрительно! Ха! Так и я сразу подумал, чтоб мне вместе с Иисусом подавиться бобами!

Представив себе Иисуса, склонившегося над банкой консервированных бобов, Алан был вынужден прикрыть на секунду микрофон ладонью.

— Итак, — важно произнес Фаззи, — что вы намерены теперь предпринять, шериф?

Я намерен закончить этот разговор с присущим мне тактом, подумал Алан. Это первое, что я намерен сделать. А потом я попытаюсь вспомнить, кто упоминал недавно про…

И тут его словно окатило холодным потоком, от которого руки покрылись гусиными пупырышками, а кожу на затылке стянуло, как на барабане.

Телефонный разговор с Тэдом. Вскоре после того, как психопат позвонил из квартиры Мириам Коули. В ту ночь, когда покатилась волна убийств.

Он услышал голос Тэда: «Он переехал из Нью-Гемпшира в Оксфорд, штат Миссисипи, со своей матерью… У него остался лишь едва уловимый след южного акцента».

Что еще сказал Тэд, когда описывал Джорджа Старка в разговоре по телефону?

И последнее: «Он может ездить на черном „торнадо“. Не знаю, какого года выпуска. Наверняка одна из старых моделей, у которой полно ржавчины под днищем. Черного цвета. На нем могут быть номера Миссисипи, но он наверняка сменил их».

— Наверно, он был слишком занят, чтобы заниматься этим, — пробормотал Алан. Гусиные пупырышки все еще ползали по всему телу, словно какие-то насекомые семенили тонюсенькими ножками.

— Что вы сказали, шериф?

— Ничего, Альберт. Бормочу сам с собой.

— Моя мамаша всегда говорила, это значит, скоро получите бабки. Может, и мне стоит попробовать.

Неожиданно Алан вспомнил, что Тэд добавил еще кое-что — одну, последнюю деталь.

— Альберт…

— Зови меня Фаззи, шеф. Я же говорил вам.

— Фаззи, а был у той машины, что ты видел, плакатик на бампере? Может быть, ты заметил…

— Черт, откуда вы узнали про это? Шеф, эта тачка в горячем списке, да? — охотно отозвался Фаззи.

— Не бери в голову, Фаззи. Это дело полиции. Ты разглядел, что на нем написано?

— Конечно, разглядел, — сказал Фаззи Мартин. — «Классный сукин сын» — вот что. Можете верить, можете — нет.

Алан тогда медленно повесил трубку — веря, но твердя себе, что это ничего не доказывает, ровным счетом ничего, кроме того, что, быть может, Тэд Бюмонт — псих с приветом. Было бы просто идиотизмом полагать, что увиденное Фаззи, могло служить доказательством… Ну, скажем, того, что происходит что-то сверхъестественное… За неимением лучшего слова.

Потом он подумал об отпечатках пальцев, о голосовых отпечатках, он подумал о сотнях воробьев, обрушившихся на окна Бергенфилдской окружной больницы, и на него вдруг напала яростная дрожь, продолжавшаяся почти целую минуту.

Алан Пэнгборн не был ни трусом, ни суеверным невеждой из тех, что боятся дурного глаза, ворон и не подпускают своих беременных женщин к свежему молоку, опасаясь, что оно от этого свернется. Он не был деревенщиной, он никогда не купился бы на лесть городских жуликов, продающих знаменитые мосты по дешевке, он вообще не вчера родился. Он верил в простые, разумные и логические причины. Поэтому он переждал приступ дрожи, а потом подвинул к себе свой блокнот и нашел телефонный номер Тэда. С легким изумлением он обнаружил, что номер на карточке совпал с тем, который застрял у него в памяти. Кастлрокская «писательская знаменитость» явно застряла у него в мозгу — во всяком случае в какой-то его части, — куда прочнее, чем он ожидал.

Там должен был быть Тэд, в той машине. Какой может быть другой вариант, если отбросить всю бредовую галиматью? Он точно описывал эту тачку. Как называлась та старая радиопередача? «Назови и требуй».

Да, но на окружную больницу в Бергенфилде по сути дела напали воробьи?..

Возникали и другие вопросы, и — в большом количестве.

Тэд и его семья находились под охраной полиции штата Мэн. Если они решили собрать вещички и прикатить сюда на уик-энд, ребята из полиции штата должны были предупредить Алана — отчасти, чтобы он был наготове, и еще из простой любезности. Кроме того, полицейские должны были попытаться убедить Тэда не пускаться в такое путешествие, поскольку забота по охране этого семейства уже превратилась в обычную рутину там, в Ладлоу, а поездка в Рок доставила бы лишние хлопоты. А если Тэд объявил о своей идее прокатиться в Рок перед самой поездкой, их попытки уговорить его отказаться от этого были бы еще настойчивей.

И потом, было кое-что, чего Фаззи не видел, а именно: сопровождающие Бюмонтов машины — они непременно должны были висеть на хвосте Тэда и его семейства, если уж те и впрямь решили влезть в походные башмаки, что они вполне могли сделать; в конце концов их никто не брал под арест.

Люди с опухолями мозга часто совершают необычные действия.

Если «торнадо» принадлежал Тэду, если это он побывал у Фаззи и забрал его и если он был там один, из этого следовал весьма неутешительный вывод — неутешительный для Алана, — потому что Тэд вполне осознанно ему нравился. Вывод один: он намеренно оторвался как от своих защитников, так и от своих домашних.

Все равно и в этом случае полицейские должны были звякнуть мне. А, черт, они бы подняли все досье и прекрасно установили, что Рок — одно из мест, куда он может приехать.

Он набрал номер Бюмонта. Трубку взяли на первом же гудке. Ответил незнакомый ему голос, но это не означало, что он не смог определить, кому этот голос принадлежал. С первого слова он уже знал, что говорит с представителем закона.

— Алло, резиденция Бюмонтов.

Настороженный голос. Готовый выпалить кучу вопросов, если собеседник окажется тем, кем надо… Или не тем, кем надо.

Что произошло? — подумал Пэнгборн, и сразу же мелькнула мысль: они мертвы. Кем бы тот ни был, он убил всю семью так же быстро, легко и безжалостно, как проделал это с остальными. Охрана, допросы, отслеживающая аппаратура — все оказалось напрасным.

Ни тени этих мыслей не проявилось в его голосе, когда он заговорил:

— Это Алан Пэнгборн, — бодро произнес он. — Шериф округа Кастл. Я звоню Тэду Бюмонту. С кем я говорю?

Последовала пауза. Потом прозвучал ответ:

— Это Стив Харрисон, шериф. Полиция штата Мэн. Я собирался звонить вам. Должен был сделать это как минимум час назад. Но тут все, все так гавкнуло… Могу я спросить, почему вы звоните?

Не задумываясь ни на секунду — замешкайся он хоть на мгновение, и ответ был бы другим, — Алан солгал. Он сделал это, даже не спрашивая себя, почему он это делает. Все вопросы придут позже.

— Я хотел проверить, все ли у Тэда в порядке, — сказал он. — Прошло какое-то время, и я хотел узнать, как там у них дела. Полагаю, произошла какая-то неприятность.

— Такая неприятность, что вы вряд ли поверите, — мрачно ответил Харрисон. — Двое моих людей мертвы. Мы уверены, что это сделал Бюмонт.

Мы уверены, что это сделал Бюмонт…

Странность их поступков, похоже, возрастает прямо пропорционально интеллекту индивидума — мужчины или женщины, о которых идет речь.

Алан почувствовал, как deja vu не просто закрадывается ему в мозг, а марширует по всему телу, как армия завоевателей. Тэд. Всегда все возвращается к Тэду. Ну, конечно. Он был интеллигентен, странен и, по его собственному признанию, страдал от симптомов, предполагающих наличие опухоли мозга.

Понимаете, у мальчика не было никакой опухоли, сказал нейрохирург. Если эти анализы отрицательные, значит, там нечего искать.

Забудь об опухоли, сказал себе Алан. Тебе сейчас надо думать о воробьях — потому что воробьи снова летают.

— Что произошло? — спросил он у патрульного Харрисона.

— Он почти разрезал на куски Тома Чаттертона и Джека Эддингса, вот что произошло! — рявкнул Харрисон, с поразившей Алана яростью. — Он забрал с собой всю свою семью, но я достану этого сукиного сына!

— А что… Как ему удалось уйти?

— У меня нет времени вдаваться в подробности, — сказал Харрисон. — Дело дрянь, шериф! Он ехал на красносером шевроле «сабербан», но мы думаем, он избавился где-то от него и слинял. У него где-то там, у вас, летний дом. Вы ведь знаете, где это и как туда проехать, верно?

— Да, — сказал Алан. Мысли неслись в голове аллюром. Он взглянул на часы на стене и увидел, что до трех сорока осталась минута с небольшим. Время. Все опять упиралось во время. И он понял, что не спросил Фаззи Мартина, в котором часу тот видел выкатывающий из его сарая «торнадо». Тогда это не казалось важным. Теперь — другое дело.

— В котором часу вы потеряли его, патрульный Харрисон?

Ему показалось, что он кожей ощутил, как Харрисон взъярился на его вопрос, но когда тот ответил, в его голосе не прозвучало ни злости, ни раздражения.

— Около двенадцати тридцати. У него должно было уйти время на смену тачки, если он это сделал, а потом он поехал к себе домой, в Ладлоу…

— Где вы его потеряли? Как далеко от его дома?

— Шериф, я бы ответил на все ваши вопросы, но нет времени. Дело в том, что, если он отправился в свой летний дом — непохоже на то, но ведь парень свихнулся, так что сказать трудно, — он еще не приехал, но скоро будет там. Он и все его чертово семейство. Было бы очень неплохо, если бы вы взяли ваших ребят и устроили ему там теплую встречу. Если что-нибудь сорвется, свяжитесь по рации с Генри Пэйтоном, и мы пришлем туда столько людей, сколько вы никогда в жизни не видели. Ни при каких обстоятельствах не пытайтесь взять его сами, в одиночку. Мы полагаем, что жена была увезена насильно, если она уже не мертва вместе с малышами.

— Да, ему пришлось бы тащить жену силой, если он убил патрульных на дежурстве, не иначе, — согласился Алан и поймал себя на мысли: но вы бы и их присобачили сюда, если бы могли, так ведь? Ведь ваши мозги уже заклинились, и вы не намерены ничего менять. Черт, слушай, парень, ты даже не хочешь дать себе труд хоть чуть-чуть подумать, пока не высохнет кровь твоих друзей.

У него была еще дюжина вопросов, ответы на которые, вероятно, вызвали бы еще четыре дюжины, но… В одном Харрисон был прав. Времени не было.

Какое-то мгновение он колебался, страстно желая спросить патрульного о самом важном, задать ему главный вопрос: уверен ли Харрисон в том, что у Тэда было время вернуться домой, убить дежурящих там людей и умыкнуть свою семью до того, как подъедет первое подкрепление? Но задавать такой вопрос, означало — запускать когти в ту кровоточащую рану, с которой сейчас пытается справиться Харрисон, поскольку в этом вопросе содержался твердый приговор: вы потеряли его. Каким-то образом ухитрились его потерять. У вас было задание, и вы с ним обделались.

— Могу я на вас положиться, шериф? — спросил Харрисон; сейчас в его голосе не было злости, а только усталость и спешка, и сердце у Алана дрогнуло.

— Да. Я немедленно оцеплю это место.

— Вот и отлично. И вы свяжетесь с Оксфордскими казармами?

— Разумеется. Генри Пэйтон мой приятель.

— Шериф, Бюмонт опасен. Очень опасен. Если он объявится, будьте осторожны.

— Буду.

— Держите меня в курсе, — и, не прощаясь, Харрисон повесил трубку.

Его мозг — во всяком случае та его часть, которая занималась выполнением инструкций, — очнулся и стал задавать вопросы… Или попытался это делать. Но Алан решил, что у него нет времени на инструкции. В любой их форме. Он намеревался просто разомкнуть все важные звенья этой цепи, а потом действовать. Его охватило предчувствие, что дело дошло до той точки, когда некоторые из этих звеньев уже начали размыкаться по своей собственной воле.

Позови хотя бы несколько своих людей, сказал он себе.

Но он не думал, что готов сделать это. Норрис Риджвик — тот, кого бы он охотно позвал, — был свободен от дежурства и уехал за город. Джон Ла-Поинт все еще лежал с отравлением. Сид Томас находился на дежурстве, Энди Клаттербак дежурил здесь, но Клат был новобранцем, а брать новичка на такое поганое дело — просто нечестно.

Пока он будет действовать в одиночку.

Ты рехнулся! — завопили инструкции у него в мозгу.

— Потому я и могу туда добраться, — вслух произнес Алан. Он нашел в телефонной книге номер Альберта Мартина и позвонил ему, чтобы задать вопрос, который следовало задать в самом начале.

— В котором часу ты увидел, как из твоего сарая выезжает черный «торнадо», а, Фаззи? — спросил он, когда Мартин снял трубку, и подумал: Он не знает. Черт, я не уверен, что он вообще может определять время по часам.

Но Фаззи с блеском доказал несостоятельность таких подозрений.

— Едва перевалило за три, шеф. Всего чуть-чуть, на одну соплюшку, — он подумал и добавил. — Извините за французское словечко.

— И ты не звонил аж до… — Алан заглянул в журнал, где он чисто автоматически отметил звонок Альберта, — до двадцати восьми минут четвертого?

— Надо было обмозговать, — сказал Фаззи. — Мужик всегда должен прикинуть, перед тем как бултыхнуться, шеф. Не знаю, как кто, а я так думаю. До того, как звякнуть вам, я сходил в сарай — поглядеть, не натворил ли там тот, кто выкатил тачку, каких-нибудь беспорядков.

Беспорядков, с усмешкой подумал Алан. Не иначе, проверил, на месте ли тюк с травкой у тебя на чердаке, а Фаззи?

— Натворил?

— Чего натворил?

— Беспорядки.

— He-а. Вроде, нет.

— А что с замком?

— Открыт, — многозначительно произнес Фаззи.

— Сломан?

— He-а. Просто висел с вытащенной дужкой.

— Думаешь, ключом?

— Не знаю, где этот сучий потрох мог его взять. Может, подобрал другой.

— Он был один в машине? — спросил Алан. — Или ты не разглядел?

Фаззи помолчал раздумывая.

— Точно не скажу, — в конце концов выдавил он. — Я знаю, чего вы думаете, шеф… Если я сумел разглядеть табличку с номером и прочитать, что было на том говенном флажке, то уж должен был разобрать, сколько в ней сидело ребят. Но солнце било прямо в стекла тачки, и, по-моему, это было не простое стекло. Я думаю, оно чем-то было затемнено. Не совсем, но так, немного.

— Ладно, Фаззи. Спасибо. Мы его найдем.

— Ну, здесь-то его уже нет, — сказал Альберт, а потом осененный вспышкой дедуктивной логики, добавил: — Но где-то ведь он должен быть.

— Это точно, — согласился Алан, пообещал рассказать потом, «как это все утряслось», и повесил трубку. Он вылез из-за стола и взглянул на часы.

Три часа, по словам Фаззи. На одну соплюшку перевалило за три. Извиняюсь за французское словечко.

Алан не думал, что Тэд мог каким-то образом за три часа добраться из Ладлоу в Кастл-Рок, да еще с коротким заездом домой — коротким, но весьма плодотворным, если учесть, что он заодно похитил жену с детьми и убил парочку патрульных штата. Может быть, если бы это был прямой бросок из Ладлоу… Но чтобы ехать откуда-то еще, остановиться в Ладлоу, а потом прибыть сюда вовремя, открыть замок и укатить в «торнадо», который он предусмотрительно оставил в сарае Фаззи Мартина? Невозможно.

Но если допустить, что кто-то другой убил патрульных возле дома Бюмонта и схватил семью Тэда? Кто-то, кому не нужно было крутиться по округе, избавляясь от полицейского эскорта, менять тачки и куда-то заезжать? Кто просто-напросто запихнул Лиз Бюмонт и ее близнецов в машину и отправился в Кастл-Рок? Алан подумал, что вот они смогли бы поспеть сюда как раз к тому времени, когда Фаззи Мартин засек их — к трем часам с минутами. Они бы успели, и даже — не запыхались бы.

Полицейские — читай, патрульный Харрисон, по крайней мере на данный момент, — считают, что это должен быть Тэд, но Харрисон со своими amigos ничего не знал о «торнадо».

Номера с Миссисипи, сказал Мартин.

Миссисипи — родной штат Джорджа Старка, если следовать выдуманной Тэдом биографии этого малого. Если Тэд настолько свихнулся, что вообразил себя Старком, хотя бы на время, он запросто мог обзавестись черным «торнадо», чтобы усилить иллюзию, или фантазию, или что там еще… Но… Чтобы достать номера, ему пришлось бы не только побывать в Миссисипи, но и доказать, что у него там есть жилье.

Это чушь. Он мог украсть эти номера. Или купить старую развалюху вместе с ними. Фаззи ничего не говорил о том, какого года были ярлыки на номерах — из дома он, наверно, не мог их разглядеть. Даже с биноклем.

Но эта машина была не Тэда. Не могла быть его. Лиз знала бы об этом, не так ли?

А может быть, и нет. Если он достаточно рехнулся, то, может быть, и нет.

Потом были еще запертые ворота. Как мог Тэд проникнуть в сарай, не сломав замок? Он был писатель, преподаватель, но не медвежатник.

Дубликат ключа, шепнул его рассудок, но Алан так не считал. Если Фаззи держал там время от времени травку, то, по мнению Алана, он должен был быть достаточно аккуратен и не разбрасывать ключи повсюду, как он делал это с горящими окурками.

И еще один, последний вопрос — смертельный: как вышло, что Фаззи никогда раньше не видел этот черный «торнадо», если он все время стоял у него в сарае? Как могло это получиться?

Попробуй вот что, шепнул голосок где-то на самом краю его сознания, когда он взял свою шляпу и вышел из кабинета. Это довольно забавная мысль, Алан. Ты будешь смеяться. Смеяться до упаду. Предположим, монстр по имени Джордж Старк действительно бродит где-то здесь… И составные части его жизни — те элементы, которые придумал Тэд, — тоже начинают существовать, когда они ему нужны? Когда они ему нужны, но не всегда там, где ему нужно. Потому что они всегда оказываются в местах, как-то связанных с главным создателем его жизни. Поэтому Старку и пришлось выкатить свою машину из того гаража, где Тэд держит свою, точь-в-точь как ему пришлось начать с того кладбища, где Тэд символически похоронил его. Ну, как тебе нравится такая мысль? Разве не прелесть?

Ему не нравилась. Она была отнюдь не прелесть. И это было совсем не смешно. Это поганейшим образом перечеркивало не просто все, во что он верил, а сам способ, которым его учили думать.

Он вдруг вспомнил, как Тэд говорил: «Я не знаю, кто я, когда пишу. — Не совсем точно, но близко. — И что еще более забавно, мне никогда до сих пор даже в голову не приходило задуматься над этим».

— Ты был им, да? — вкрадчиво произнес Алан. — Ты был им, а он был тобой, и так вырос убийца: джин вырвался из бутылки.

Он вздрогнул, а Шейла Бригхэм как раз вовремя оторвалась от пишущей машинки за диспетчерским столом, чтобы заметить это.

— Так жарко, а тебя знобит, Алан. Тебя, наверно, донимает простуда.

— Что-то наверняка донимает, — сказал Алан, — Шейла, сиди на телефоне. О пустяках докладывай Сиду Томасу. О чем-то серьезном — мне. Где Клат?

— Я здесь! — раздался из сортира голос Клата.

— Я вернусь минут через сорок пять или чуть позже! — заорал ему Алан. — Сиди за моим столом, пока я не появлюсь.

— Куда ты собрался, Алан? — Клат вышел из туалета, заправляя в штаны рубаху цвета хаки.

— На озеро, — быстро ответил Алан и вышел, прежде чем Клат или Шейла успели задать следующий вопрос, или, прежде чем он смог задуматься над тем, что делает. Уходить, не оставив координат, в подобной ситуации — поганое дело. Это значит, не просто напрашиваться на неприятности; это значит, нарывать на то, чтобы тебя кокнули.

Но ведь то, о чем он думал

(воробьи летают)

просто не могло быть правдой. Не могло. Должно быть какое-то более разумное объяснение.

Он все еще пытался убедить себя в этом, когда мягко, словно крадучись, вывел машину за черту города и отправился на самое поганое дело за всю его полицейскую жизнь.

В полумиле от владений Фаззи Мартина, на 5-м шоссе, была площадка для отдыха. Влекомый отчасти подозрением, отчасти предчувствием, Алан свернул туда. Подозрение было довольно простым: «торнадо» там или не «торнадо», но из Ладлоу они приехали сюда не на ковре-самолете. Они должны были приехать на машине. А это означало, что где-то поблизости должна быть брошена тачка. Человек, за которым он охотился, бросил фургон Хомера Гэмэша, когда тот уже не был нужен ему, на автостоянке возле шоссе, а то, что подозреваемый сделал один раз, он скорее всего сделает и в следующий.

На развороте стояли три припаркованные машины: пивной фургон, новехонький «форд-эскорт» и пыльный «вольво».

Когда он вылез из машины, мужчина в зеленой униформе вышел из мужского туалета и направился к кабине пивного фургона. Он был мал ростом, узкоплечий, с темными волосами. Явно — не Джордж Старк.

— Начальник, — произнес он и отсалютовал Алану.

Алан кивнул ему и направился к столику, за которым, попивая кофе из термоса и оживленно о чем-то судача, сидели три пожилых дамы.

— Здравствуйте, офицер, — сказала одна из них. — Можем чем-нибудь помочь вам? — Или мы сделали что-то не так? — спросил ее на мгновение встревожившийся взгляд.

— Я просто хотел спросить, вам ли, леди, принадлежат те «форд» и «вольво», что стоят там? — спросил Алан.

— «Форд» мой, — ответила вторая дама. — Мы все приехали на нем. А про «вольво» я ничего не знаю. Это все из-за глушителя? Опять глушитель болтается? Мой сын должен следить за этим глушителем, но он такой рассеянный! Ему уже сорок три, а я все еще должна каждый…

— С глушителем все в порядке, мадам, — сказал Алан, улыбаясь своей самой лучшей из всех улыбок под кодовым названием: «Полицейские — ваши друзья». — Случайно, не видел ли кто-нибудь из вас, как подъехал этот «вольво»?

Они дружно покачали головами.

— Не видели ли вы за последние несколько минут того, кто мог быть его хозяином?

— Нет, — сказала третья. Она взглянула на него своими маленькими, блестящими глазками. — Взяли след, офицер?

— Простите, мадам?

— Я хочу сказать, выслеживаете преступника?

— А-а, — произнес Алан. Неожиданно он на мгновение ощутил какую-то нереальность происходящего. Что он, в самом деле, здесь делает? Что, черт возьми, взбрело ему в голову и пригнало сюда? — Нет, мадам, мне просто всегда нравились «вольво», — ого, вот это прозвучало интеллигентно, словно, какой-то крекер разжевал.

— Нет, — сказала первая дама, — мы никого не видели. Не хотите ли чашку кофе? Здесь как раз одна осталась.

— Нет, благодарю вас, — сказал Алан. — Желаю вам прекрасно провести этот день.

— Вам того же, офицер, — дружным хором ответили дамы, отчего Алан вновь и сильнее прежнего ощутил нереальность происходящего.

Он вернулся обратно к «вольво». Попробовал дверцу со стороны водительского кресла. Она открылась. Внутри машины было жарко, как в парилке. Какое-то время она здесь явно простояла. Он заглянул на заднее сиденье и увидел на полу небольшой пакетик. Он нагнулся, просунул руку и поднял его.

«Детские салфетки» — прочел он на ярлыке и почувствовал, как кто-то пропихнул ему в желудок биллиардный шар.

Это ничего не значит, тут же включились голоса инструкций и здравого смысла. Во всяком случае это вовсе не обязательно. Я знаю, о чем ты думаешь: ты думаешь о малышах. Но Алан, ради Бога, они дают такие салфетки на дорожных лотках, когда ты покупаешь жареного цыпленка.

И тем не менее…

Алан засунул пакетик с салфетками в карман своей форменной рубашки и вылез из машины. Он уже собирался было захлопнуть дверцу, но снова наклонился, пытаясь заглянуть под приборный щиток, но стоя не сумел — ему пришлось опуститься на колени.

Кто-то пропихнул ему внутрь еще один биллиардный шар. Он издал сдавленный стон человека, которому врезали и врезали здорово.

Проводки с оголенными медными концами свисали из-под щитка. Медные концы были слегка обуглены. Алан прекрасно знал, что это означало, — совсем недавно они были соединены, «вольво» заводили напрямую, причем, судя по виду машины, вполне успешно — она проехала приличное расстояние. Когда они остановились здесь, водитель разъединил оголенные концы, чтобы выключить мотор.

Значит, это правда… По крайней мере какая-то часть. Какая именно — вот главный вопрос. Он начал чувствовать себя, как человек, пьющий ядовитое лекарство и с каждым глотком приближающийся к потенциально смертельной капле.

Он подошел к своей машине, сел за руль, включил двигатель и снял с подставки микрофон.

Что — правда? — зашептали инструкции и здравый смысл. О, Боже, эти голоса сводили его с ума. Что кто-то сейчас в доме Бюмонта на озере? Да, это может быть правдой. Что некто по имени Джордж Старк выкатил тот, черный «торнадо» из сарая Мартина? Брось, Алан.

Две мысли пришли ему в голову почти одновременно. Первая заключалась в том, что, если он свяжется с Генри Пэйтоном в Оксфордских полицейских казармах, как просил его сделать Харрисон, он может так никогда и не узнать, чем это кончилось. Лэйк-Лэйн — то место, где стоял летний дом Бюмонта, — кончался тупиком. Полицейские штата прикажут ему не приближаться самому к дому и не подпускать никого из своих подчиненных — ведь они подозревают человека, удерживающего Лиз и близнецов, по крайней мере в дюжине убийств. Они захотят, чтобы он блокировал дорогу и ничего больше не предпринимал, пока они не вышлют колонну машин, может быть, вертолет и, насколько Алан был в курсе, парочку огнеметов и ракет.

Вторая мысль была о Джордже Старке.

Они не думали о Старке; они даже ничего не знали о Старке.

Но что, если Старк действительно существует?

Если так, то Алан уже начинал понимать, что посылать туда патрульных штата, не знакомых с местностью, не бывавших в Лэйк-Лэйне, было все равно, что заставлять людей маршировать прямиком в мясорубку.

Он поставил микрофон обратно на подставку. Он поедет туда и поедет один. Может, это и неправильно, вполне вероятно, что это неправильно, но он это сделает. Он сумеет жить с мыслью о собственной тупости; Бог свидетель, ему это удавалось и раньше. А вот с чем он не сможет жить, так это даже с малой вероятностью того, что он мог послужить причиной гибели женщины и двух младенцев из-за одного запроса по рации о подмоге до того, как он выяснил реальное положение вещей.

Алан вырулил с парковочной площадки и взял курс на Лэйк-Лэйн.

XXIV. Явление воробьев

Тэд не рискнул ехать по прямой (Старк велел Лиз не сворачивать с большака, выиграв на этом полчаса), таким образом, ему пришлось выбирать между Льюистон-Ауберном или Оксфордом. ЛА — как называли его местные жители, — был намного крупнее, но, полицейские казармы штата располагались в Оксфорде.

Он предпочел Льюистон-Ауберн.

Когда он стоял в Ауберне у светофора, бросая частые взгляды в зеркало — не видно ли сзади полицейских машин, — та мысль, за которую он впервые ухватился, разговаривая с Раулем на автостоянке, снова завладела его воображением. На этот раз ее появление было похоже не на щелчок; это было что-то вроде тяжелого удара «открытой перчаткой».

Я — тот, кто знает. Я владелец. Я — тот, кто принес.

Мы здесь имеем дело с магией, подумал Тэд, а любой маг, который хоть чего-то стоит, должен обладать магическим жезлом. Это всем известно. К счастью, я знаю, где можно раздобыть такую штуку… Где они продаются дюжинами.

Ближайший писчебумажный магазин находился на Каурт-стрит, и Тэд свернул туда. Он был уверен, что в его доме в Кастл-Роке полно карандашей «Черная Красотка — Берол», как не сомневался и в том, что Старк привезет свои собственные, но эти ему были не нужны. Ему были нужны те, до которых Старк никогда не дотрагивался — ни будучи частью Тэда, ни в качестве отдельного, самостоятельного существа.

Тэд нашел место для парковки за полквартала от магазина, выключил мотор «фольксвагена» Рауля (он заглох с трудом, хрипло чихая и недовольно фыркая) и вылез из машины. Было неплохо выбраться из аромата трубки Рауля и для разнообразия немного подышать свежим воздухом.

В магазине он купил целую коробку «Черных Красоток». Продавец любезно разрешил воспользоваться точилкой для карандашей на стене. Тэд заточил шесть карандашей и уложил их аккуратным рядом в наружный нагрудный карман. Остро заточенные концы торчали наружу, как боеголовки маленьких смертоносных ракет.

Престо и абракадабра, подумал он. Пусть начинается веселье.

Он вернулся к машине Рауля, забрался внутрь и несколько секунд просто сидел в духоте, обливаясь потом и напевая вполголоса «Джона Уэсли Хардинга». Он вспомнил почти все слова этой песенки. Просто поразительно, на что способен человеческий мозг, если на него нажать как следует.

Это может быть очень-очень опасно, подумал он и обнаружил, что не так уж беспокоится о себе. В конце концов он притащил Джорджа Старка в этот мир, а значит, он за это и в ответе. Это не казалось уж очень справедливым; он не думал, что создал Джорджа по злому умыслу. И он не отождествлял себя с одним из тех знаменитых докторов — мистером Джеккилом или мистером Франкенштейном, — несмотря на то, что могло произойти с его женой и детьми. Он не садился писать серию романов только ради того, чтобы заработать кучу денег, и, уж конечно, он не садился за работу с намерением создать монстра. Он лишь старался нащупать тропинку, чтобы обойти затор, возникший у него на дороге. Он лишь хотел найти способ написать еще одну занятную историю, потому что это доставляло ему радость и удовольствие.

Взамен он подцепил какую-то сверхъестественную болезнь. Но ведь бывает и так, что болезни — самые разнообразные, — поселяются в телах людей, не делавших ничего такого, чем могли бы заслужить подобные недуги — забавные вещички, вроде церебрального паралича, мускульной дистрофии, эпилепсии. Но коль скоро ты подхватил какую-то заразу, тебе приходится самому разбираться с ней. Как называлась та старая радиопередача? «Назови и требуй»?

Это могло обернуться огромной опасностью для Лиз и малышей, но — как настаивал его рассудок — вполне оправданной.

Да. Операция на мозге тоже может быть опасной и рискованной, но, если у тебя там растет опухоль, то есть ли варианты?

Старк будет следить. Подсматривать. С карандашами все нормально; он даже может быть доволен. Но если он почует то, что ты собираешься сделать с их помощью, или если узнает про птичий свисток… Если он догадается о воробьях… Черт, если он даже догадается о том, что есть нечто, о чем можно догадаться… Тогда ты по уши в дерьме.

Но это может сработать, прошептала другая часть его разума. Будь оно все проклято, но это может сработать.

Да. Это он знал. И от того, что самый глубокий участок его мозга продолжал настаивать на том, что другого выхода нет, Тэд завел «фольксваген», тронулся с места и взял курс на Кастл-Рок.

Через пятнадцать минут он оставил позади Ауберн и снова очутился в сельской местности, двигаясь на запад, к району Озер.

— Последние сорок миль пути Старк все время болтал о «Стальной Машина» — книге, над которой они с Тэдом будут вместе работать. Он помог Лиз с малышами — держа одну руку всегда свободной и где-то рядом с рукояткой револьвера, торчавшего у него за поясом, чтобы у Лиз не возникало никаких иллюзий, — пока она отпирала летний дом. Она надеялась на машины, которые могли оказаться хотя бы на некоторых дорожках возле Лэйк-Лэйна, или на звуки людских голосов, но вокруг раздавался лишь сонный стрекот насекомых и мощный рокот двигателя «торнадо». Казалось, сам дьявол посылает удачу этому сукиному сыну.

Все время, пока они разгружались и втаскивали вещи в дом, Старк продолжал болтать. Он не закрывал рта даже тогда, когда вытащил опасную бритву и стал перерезать все телефонные провода, кроме одного… И книга, судя по его рассказам, выйдет неплохая. Вот это было самое страшное. Книга, по его рассказам, выйдет просто классная. Не хуже «Способа Машины», а может, даже, и посильнее.

— Мне надо зайти в ванную, — сказала она, когда все вещи были перенесены, оборвав его на полуслове.

— Отлично, — рассеянно кивнул он, повернувшись к ней. Он снял темные очки, как только они приехали сюда, и теперь ей приходилось отворачиваться от него. Она не могла уже выносить взгляд этих блестящих, разлагающихся глаз. — Я пойду с тобой.

— Я люблю облегчаться в одиночестве. А ты нет?

— Для меня это не имеет большого значения — так или эдак, — с безмятежной бодростью сказал Старк. Он пребывал в таком настроении с того момента, как они съехали с большака у Гейтс-Фоллс — у него был явный настрой (который никогда ни с чем не спутаешь) человека, теперь уже твердо знавшего, что все будет в порядке.

— А для меня имеет, — сказала она тоном, каким разговаривают с очень упрямым ребенком. Она почувствовала, как ее пальцы невольно сворачиваются в когти. Неожиданно она мысленно вырвала эти вытаращенные глазные яблоки из гнилых глазниц и, когда она рискнула поднять на него взгляд и увидела его довольное лицо, подняла, что он знает, о чем она думала и что чувствовала.

— Я просто постою в дверях, — сказал он с издевательским смирением. — И буду умницей. Не стану подглядывать.

Малыши оживленно ползали по ковру, весело лопоча что-то и улыбаясь. Похоже, они были рады оказаться здесь, куда их до этого привозили лишь один раз — на долгий зимний уик-энд.

— Их нельзя оставлять одних, — сказала Лиз. — Ванна тут возле главной спальни. Если оставить их одних, с ними может что-то случиться.

— Нет проблем, Бет, — сказал Старк и легко подхватил малышей по одному в каждую руку. Еще утром она была уверена, что, если бы кто-то, кроме нее и Тэда, попробовал нечто подобное, Уильям и Уэнди сорвали бы себе голоса от крика. Но когда это сделал Старк, они весело захихикали, словно то была самая веселая и приятная шутка на свете. — Я принесу их в спальню и послежу за ними, вместо того чтобы следить за тобой. — Он повернулся к ней и заговорил с мгновенно вернувшейся холодностью: — Я прослежу за ними как следует. Я не хочу, чтобы им был причинен хоть какой-то вред, Бет. Они мне нравятся. Если с ними что-нибудь случится, это будет не по моей вине.

Она прошла в ванную комнату, а он встал в двери спиной к ней, как и обещал, следя за близнецами. Подняв юбку, спустив трусики и усевшись на унитаз, она понадеялась на то, что он — человек слова. Повернись он и посмотри, как она сидит здесь в такой позе, она бы пережила это… А вот заметь он швейные ножницы у нее в белье, могла и не пережить.

И как всегда, когда она торопилась, ее мочевой пузырь замешкался. Давай, ну давай же, подумала она со смесью страха и раздражения. В чем дело, думаешь тебе от этого будет лучше?

Наконец-то. Облегчение.

— Но когда они пытаются выбраться из сарая, — говорил тем временем Старк, — Машина поджигает бензин, который они ночью налили в канаву, вырытую вокруг сарая. Разве не блеск? Бет, в этом сидит готовый фильм… Козлы, которые снимают фильмы, обожают пожары.

Она воспользовалась туалетной бумагой и очень аккуратно натянула трусики. Поправляя одежду, она не отрывала глаз от спины Старка, молясь чтобы он не обернулся. Он не сделал этого — был слишком поглощен своим рассказом.

— Вестерман и Джек Рэнгли снова ныряют внутрь, рассчитывая выбраться из пожара на тачке, но Эллингтон паникует и…

Неожиданно он резко замолчал и склонил голову набок. Потом повернулся к ней — она как раз расправляла юбку.

— Выходи, — сказал он резко. Вся доброжелательность мгновенно слетела с него. — Выходи оттуда, мать твою. Сейчас же.

— Что…

Он грубо, с силой схватил ее за руку и выдернул в спальню. Потом прошел в ванную комнату и открыл шкафчик с лекарствами.

— К нам едет гость, а для Тэда это рановато.

— Я не…

— Звук машины, — коротко бросил он. — Мощный мотор. Может быть, полицейский патруль. Слышишь его?

Старк захлопнул шкафчик и дернул ящик столика, справа от раковины. Он нашел там большой моток пластыря и отмотал от него чуть меньше половины.

Она прислушалась, ничего не услышала и сказала ему об этом.

— Неважно, — ответил он. — Зато я слышу за двоих. Руки назад.

— Что ты собираешься…

— Заткнись и отведи руки назад!

Она повиновалась, и тут же ее запястья оказались связанными. Он заматывал их пластырем крест-накрест, туда-сюда, тугими восьмерками.

— Мотор только что заглох, — сказал он. — На дороге, в четверти мили отсюда. Кто-то хочет быть осторожным.

Ей показалось, что она услыхала какой-то отзвук в самый последний момент, но видно, это только показалось, не более того. И она точно знала, что вообще ничего бы не услышала, если бы не вслушивалась изо всех сил. Господи Боже, какой же острый у него слух.

— Надо обрезать ленту, — сказал он. — Извини, Бет, за интимные дела, но это — секунда. Нет времени на вежливость.

И прежде чем она поняла, что он делает, Старк просунул руку за пояс ее юбки. Мгновением позже он вытащил оттуда ножницы и даже не уколол ее булавками.

Перед тем, как обрезать пластырь, он на секунду заглянул ей в глаза. Снова он казался довольным.

— Ты видел их, — тусклым голосом произнесла она. — Ты все-таки увидел, как они выпирают.

— Ножницы? — он рассмеялся. — Я видел их, но вовсе не то, как они выпирали. Бет, дорогая, я видел их в твоих глазах. Видел их еще в Ладлоу. Я знал, что они там в ту самую минуту, когда ты спустилась вниз по лестнице.

Он опустился перед ней на колени, абсурдно — и угрожающе — напоминая позу просящего руки. Потом поднял на нее взгляд и сказал:

— Не вздумай ударить меня, Бет, или что-то еще. Я точно не знаю, но, по-моему, это легавый. И у меня нет времени, чтобы возиться с тобой, как бы мне это ни нравилось. Поэтому сиди тихо.

— Но малыши…

— Я закрою двери, — сказал Старк, — а до ручек они не дотянутся, даже если встанут во весь рост. Самое худшее, что с ними может случиться, это они проглотят пару комков пыли под кроватью. Я очень скоро вернусь.

Теперь лента пластыря описывала восьмерки вокруг ее лодыжек. Он обрезал ее и поднялся.

— Будь умницей, Бет, — сказал он. — Смотри не растеряй свои удачные мысли — за это тебе придется заплатить, но… Сначала я заставлю тебя смотреть, как расплачиваются они.

Он закрыл дверь в ванную, дверь в спальню и был таков. Исчез с быстротой хорошего фокусника.

Она подумала о револьвере 22-го калибра, запертом в кладовой. Остались ли там патроны? Она была почти уверена, что остались — полкоробки на верхней полке.

Лиз начала вертеть запястья туда-сюда. Он намотал ленту очень хитрым способом, и сначала ей казалось, что она не сумеет даже ослабить путы, не говоря уже о том, чтобы высвободить руки.

Потом она почувствовала, что лента стала понемногу растягиваться, и задыхаясь, стала быстрее вертеть запястьями.

К ней подполз Уильям, положил ручонки на ее ногу и вопросительно уставился ей прямо в глаза, задрав головку.

— Все будет нормально, — сказала она и улыбнулась ему.

Уильям улыбнулся в ответ и уполз в поисках сестренки. Резким движением Лиз отбросила взмокшую прядь волос с глаз и снова принялась вертеть запястьями — туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда.

Насколько мог судить Алан, на Лэйк-Лэйн было совсем безлюдно, во всяком случае до того места, до которого он осмелился доехать — до шестой дорожки, уходящей в сторону от шоссе. Он полагал, что мог бы проехать чуть дальше — шум его мотора никак не услышать из дома Бюмонта, от которого его отделяли два холма, — но лучше было перестраховаться. Он подъехал к А-образному коттеджу, принадлежащему семейству Уильямсов — летним обитателям из Линна, штат Масачусетс, — припарковался на ковре из иголок под старой сосной, выключил мотор и вылез из машины.

Подняв глаза, он увидел воробьев.

Они сидели на гребне крыши, венчавшем дом Уильямсов. Они сидели на верхних ветвях растущих вокруг дома деревьев. Они облепили камни на берегу озера; они ссорились из-за места на причале Уильямсов — их было так много, что он не видел за ними леса. Сотни и сотни.

И они не издавали ни звука, а только смотрели на него своими крошечными черными глазками.

— Господи, — прошептал он.

В высокой траве вокруг дома Уильямсов раздавался стрекот кузнечиков, слышались мягкие всплески волн у причала, доносился гул самолета, летящего на запад, к Нью-Гемпширу. Кроме этого — тишина. Не было слышно даже отдаленного урчания хоть бы одной моторной лодки на озере.

Только птицы.

Великое множество птиц.

Алан ощутил, как внутрь его тела, в самую глубь каждой косточки заползает призрачный страх. Ему случалось видеть стайки воробьев весной или осенью, иногда сразу сотню, даже две, но подобного ему не приходилось наблюдать никогда в жизни.

За Тэдом они явились или… за Старком? — подумал он.

Потом глянул на микрофон от рации, раздумывая, не сделать ли все-таки звонок. Слишком все это казалось диким, слишком неуправляемым.

Что если они взлетят все сразу? Если он здесь и если он так остер на слух как говорил Тэд, он точно услышит. Он услышит их, как пить дать.

Алан пошел вперед. Воробьи не шелохнулись, но… Появилась еще одна стая и уселась на деревья. Теперь они были повсюду вокруг и уставились на него сверху, как суровый судья на убийцу с высоты своего кресла. Не было их только позади, на дороге. Леса вокруг озера Лэйн они пока не тронули.

Он решил пойти назад этим путем.

Мрачная мысль — тень тяжелого предчувствия — мелькнула у него в голове: быть может, это самая большая ошибка за всю его бытность полицейским.

Я только осмотрю местность, подумал он. Если птицы не взлетят — а они, похоже, не собираются этого делать, — со мной все будет в порядке. Я могу подняться по этой дорожке, пересечь Лэйн и пройти к дому Бюмонта через лес. Если «торнадо» стоит там, я увижу машину. Если я увижу машину, я смогу увидеть его. А если я увижу его, я хотя бы выясню, с кем я имею дело. Я буду знать — Тэд это или кто-то другой.

Была у него и еще одна мысль. Та, которую Алан не смел додумать до конца, боясь, что это может спугнуть удачу. Если он действительно увидит владельца черного «торнадо», у него будет шанс на точный выстрел. Может быть, он сумеет уложить ублюдка и покончить с этим прямо здесь. Если так случится, он получит суровый нагоняй от полиции штата за нарушение их четкого приказа, но… Лиз и малыши будут в безопасности, а это все, что его интересовало в данный момент.

Бесшумно опустилась еще одна стая воробьев. Они покрыли живым ковром асфальтированную дорожку от самого дома Уильямса. Один из них сел меньше, чем в пяти футах от ботинок Алана. Он сделал движение ногой, словно собрался его пнуть, и тут же пожалел о нем, инстинктивно ожидая, что пошлет птицу — вместе со всей этой чудовищной стаей, — прямиком в небо.

Воробей чуть подпрыгнул. И все.

Еще один воробей уселся Алану на плечо. Он сначала не поверил было своим глазам, но воробей сидел там. Он отмахнулся от него, и воробей уселся ему на руку. Его клювик наклонился, словно он хотел клюнуть Алана в ладонь, но… повис в воздухе. С бьющимся сердцем Алан медленно опустил руку. Птица спрыгнула, разок взмахнула крылышками и очутилась на дорожке, рядом со своими собратьями. Она уставилась на него своими яркими, бессмысленными глазками.

Алан с трудом сглотнул. В горле у него раздался явственный щелчок.

— Кто вы? — пробормотал он. — Что вы, мать вашу, такое?

Воробьи лишь молча смотрели на него. И теперь уже каждая сосна, и каждый клен, которые были видны ему на той стороне Кастл-Лэйка, были заполнены птицами. Откуда-то донесся треск ветки, не выдержавшей их общего веса.

Кости у них полые, подумал он. Они почти ничего не весят. Сколько же их должно усесться, чтобы вот так сломать ветку?

Он не знал. Не хотел знать.

Алан расстегнул ремешок на кобуре своего револьвера 38-го калибра и стал взбираться по крутой дорожке Уильямсов, прочь от их дома и от воробьев. К тому времени, когда он добрался до Лэйк-Лэйна — обыкновенного грязного проселка с полосой травы между колеями, — лицо его было мокрым от пота, а рубашка плотно прилипла к спине. Он огляделся вокруг. Позади него, там, откуда он пришел, воробьев было видимо-невидимо — они теперь облепили его машину, сидели на капоте, на багажнике, на мигалках, на крыше, но здесь, наверху, их не было.

Словно они не хотят подлетать слишком близко… пока во всяком случае, подумал он. Словно у них здесь стартовая площадка.

Он выглянул из-за высокого куста, служившего ему, как он надеялся, укрытием, — и посмотрел сначала в одну, а потом в другую сторону проселка. Нигде ни души — только воробьи, но они все сгрудились у подножия склона, где стояло А-образное жилище Уильямсов. И ни звука вокруг, кроме стрекота кузнечиков и звона комаров у лица.

Хорошо.

Глубоко втянув голову в сгорбленные плечи, Алан пересек дорогу, как солдат на вражеской территории, прыгнул в заросшую травой и забитую камнями канаву на противоположной стороне и исчез в лесу. Теперь, под прикрытием деревьев он весь сосредоточился на том, чтобы как можно быстрее и как можно тише добраться до летнего дома Бюмонта.

Восточная часть Кастл-Лэйка лежит у подножия длинного склона. Лэйк-Лэйн находится на полпути от его вершины к долине, и большинство домов располагается настолько ниже Лэйк-Лэйна, что Алану с того места, где он стоял — ярдов на двадцать выше дороги — были видны коньки их крыш. Правда, отдельные дома были целиком скрыты от его глаз, но он видел дорогу и отходившие от нее боковые ответвления, и пока он не собьется со счета этих подъездных дорожек, все будет нормально.

Дойдя до пятого ответвления после дорожки к Уильямсам, он остановился и оглянулся — проверить, не преследуют ли его воробьи. Сама мысль была бредовая, но — неизбежная. Он не увидел ни одной птицы, и ему пришло в голову, что, быть может, они существовали лишь в его усталом, воспаленном мозгу.

Забудь об этом, приказал он себе. Ты не выдумал их. Они были там, позади, где осталась твоя тачка… И они и теперь там.

Он посмотрел вниз, на дорожку к дому Бюмонтов, но отсюда ничего не смог разглядеть. И начал спускаться, пригибаясь и стараясь не шуметь. Он двигался почти бесшумно и уже хотел было поздравить себя с этим достижением, как Джордж Старк приставил револьвер к его левому уху и сказал:

— Если шевельнешься, приятель, большая часть твоих мозгов очутится у тебя на правом плече.

Медленно-медленно он повернул голову. То, что он увидел, почти заставило его пожалеть, что он не родился слепым.

— Похоже, мне не придется красоваться на обложке «Плейбоя», а? — спросил Старк.

Он ухмылялся. Его усмешка обнажала больше зубов и десен (пустых дыр, где раньше были зубы), чем должна была открывать самая широкая улыбка. Лицо было покрыто язвами, и кожа, казалось, отслаивалась от внутренней ткани. Но это было еще не самое страшное — не это сводило живот Алана судорогой от ужаса и отвращения. Кажется, у этого человека было что-то не то и с внутренней структурой лица. Словно с ним происходит не просто разложение, а какая-то страшная мутация.

И тем не менее, он знал, кто был этот человек с револьвером.

Волосы — безжизненные, как старый парик, напяленный на соломенную голову вороньего пугала, — были светлыми. Плечи — почти такие же широкие, как у регбиста в защитном облачении. Хотя он стоял, не двигаясь, в его теле ощущалась легкая, надменная грация, и на Алана он смотрел вполне доброжелательно.

Это был человек, который не мог существовать и никогда не существовал на свете.

Это был мистер Джордж Старк, тот самый «классный сукин сын» из Оксфорда, штат Миссисипи.

Все оказалось правдой.

— Добро пожаловать на карнавал, старина, — негромко произнес Старк. — Для такого здорового парня ты неплохо двигаешься. Я чуть было не упустил тебя сначала, а ведь я тебя искал. Пошли в дом. Я хочу представить тебя малышке. Но если сделаешь одно неверное движение, ты умрешь равно как и она, и ее крохотные забавные детишки. На всем белом свете мне нечего терять, красавец. В это ты веришь?

Старк усмехнулся ему своей жуткой, гниющей ухмылкой. Кузнечики по-прежнему стрекотали в траве. С озера донесся громкий, пронзительный крик чайки. Алан всем сердцем пожалел, что не может поменяться местами с этой птицей, потому что, глядя в вытаращенные глазные яблоки Старка, видел там, кроме смерти, лишь одно… Пустоту.

Он вдруг с ужасающей ясностью понял, что никогда больше не увидит свою жену и сыновей.

— Верю, сказал он.

— Тогда брось свой револьвер в кусты и пошли.

Алан сделал то, что ему велели. Старк встал у него за спиной, и они двинулись к дороге, перешли ее и стали спускаться по пологой подъездной дорожке к дому Бюмонта. Он стоял у подножия склона, возвышаясь на тяжелых деревянных сваях, похожий на домики в Малибу, на океанском побережье. Насколько Алан мог видеть, воробьев нигде поблизости не было. Ни одного.

«Торнадо» стоял у самых дверей — черная сколопендра, сверкающая на послеполуденном солнце. Он был похож на пулю. С вялым интересом Алан прочел надпись на флажке, что красовался на бампере. Его чувства как-то странно полиняли, притупились, словно все это был сон, который вот-вот должен кончиться.

Лучше тебе так не думать, предупредил он сам себя. Если станешь так думать, можешь считать, ты — покойник.

Это было почти забавно, потому что он и так уже был покойником, разве нет? Все произошло в один миг — вот он подползал к дорожке, ведущей к дому Бюмонта, собираясь перепрыгнуть ее, будто Тарзан, оглядеться как следует, выяснить, что происходит в доме… А Старк просто приставил ствол к его уху, велел ему бросить револьвер, и — игра закончена.

«Я не слышал его; я даже не чувствовал его, подумал он. Говорят, я умею двигаться бесшумно, но по сравнению с этим парнем у меня обе ноги — левые.»

— Нравятся мои колеса? — спросил Старк.

— Поверь, сейчас каждый полицейский в Мэне без ума от твоих колес, — сказал Алан, — потому что все они ищут их.

Старк громко расхохотался.

— Ну, почему же я этому должен не верить? — ствол его револьвера уперся Алану в спину, между лопаток. — Заходи, приятель, будь как дома. Мы просто подождем Тэда, а когда он прибудет сюда, я думаю мы все будем рады оказать медвежонку Тэдди самый теплый прием.

Обернувшись, Алан взглянул на свободную руку Старка и заметил одну очень странную вещь: на внутренней стороне ладони не было никаких линий. Совсем не было. Ни одной.

— Алан! — воскликнула Лиз. — С вами все в порядке?

— Ну, — сказал Алан, — если человек может чувствовать себя полной задницей и при этом быть в порядке, то, наверное, да.

— Глазам своим не поверил бы, — негромко сказал Старк, а потом кивнул Алану на ножницы, которые он вытащил у нее из трусиков. Он оставил их на одном из ночных столиков, стоящих возле кровати — там, куда близнецы не могли дотянуться. — Разрежьте ленту у нее на ногах, офицер Алан. Запястья трогать не стоит, похоже, она сама почти справилась с ними. Или ты — шеф Алан?

— Шериф Алан, — сказал он и подумал: он это знает, он знает меня — шерифа округа Кастл, Алана Пэнгборна, — потому что меня знает Тэд. Но даже когда он берет верх, он не выкладывает всего, что знает. Он хитер, как лиса, привыкшая иметь дело с курятниками.

И во второй раз его охватила мрачная уверенность в собственной приближающейся гибели. Он попытался подумать о воробьях, поскольку они были единственным штрихом этого кошмара, о котором Старк, похоже, не знал. Потом он задумался крепче. Этот человек был слишком остер. Если он разрешит себе хоть слабую надежду, Старк поймет это по его глазам и… захочет выяснить, что это значит.

Алан взял ножницы, и пока разрезал ленту на ногах Лиз, она высвободила одну руку и начала сдирать пластырь с запястий.

— Хочешь наказать меня? — со страхом в голосе спросила она Старка, подняв обе руки вверх, словно красные отметины на ее запястьях могли предостеречь его от подобных действий.

— Нет, — слегка улыбнувшись, ответил он. — Разве я могу винить тебя, Бет, за то, что естественно? Нет, дорогая.

Она окинула его взглядом, полным страха и отвращения, приласкала малышей и спросила Старка, можно ли взять их на кухню, чтобы дать что-нибудь поесть. Они проспали всю дорогу — до самой площадки для отдыха, где Старк припарковал угнанный «вольво» Кларков, и теперь веселились вовсю.

— Почему бы и нет, — сказал Старк. Он, казалось, пребывал в веселом и беззаботном настроении, но револьвер держал в руке и взгляд его беспрестанно перебегал от Лиз к Алану и обратно. — Почему бы нам всем не пойти туда? Мне нужно поговорить с шерифом.

Они вышли из спальни, проследовали в кухню, и Лиз принялась готовить еду для малышей. Пока она занималась этим, Алан следил за близнецами. Они были очень милыми, совсем как пара крольчат, и, глядя на них, он вспомнил то время, когда они с Анни были намного моложе — то время, когда Тоби, теперь уже старшеклассник, лежал в пеленках, а Тодда еще не было в проекте.

Они весело ползали и лопотали, и то и дело ему приходилось направлять их в обратную сторону, прежде чем он или она перевернет стул или ударится головкой о внутреннюю поверхность выдвижного кухонного столика.

Пока он нянчил близнецов, Старк вел с ним беседу.

— Ты думаешь, я собираюсь убить тебя, — сказал он. — Нет смысла отрицать это, шериф; я легко могу прочесть это в твоих глазах, ведь этот взгляд мне хорошо знаком. Я мог бы солгать и сказать, что это не так, но я сомневаюсь, что ты мне поверишь. У тебя ведь у самого есть кое-какой опыт в таких делах, верно?

— Пожалуй, — ответил Алан. — Но такое дело… Ну… Оно слегка выходит за рамки моего опыта и вообще за рамки обычной работы полицейского.

Старк откинул голову назад и расхохотался. Близнецы повернули головки на звук и засмеялись вместе с ним. Алан взглянул на Лиз и увидел на ее лице открытую ненависть и страх. И еще кое-что было там. Или нет? Да. Алан решил, что это ревность, и мельком подумал, не было ли еще кое-чего, о чем Старк не догадывается. Он прикинул, а сознает ли Старк, насколько опасна может быть для него эта женщина.

— Это ты точно усек! — сказал Старк, все еще похохатывая. Потом он резко оборвал смех и снова стал серьезен. Он наклонился к Алану, и Алан учуял гнилой запах его разлагающейся плоти. — Но это вовсе не должно непременно кончиться таким образом, шериф. Шансов на то, что ты выйдешь из этой передряги живым, немного — это я могу сказать тебе прямо, но все же такая возможность существует. Мне нужно здесь кое-что сделать. Кое-что написать. Тэд мне поможет — он, если можно так выразиться, вставит и подожжет запал. Я думаю, мы с ним проработаем всю ночь, но к тому времени, как завтра утром взойдет солнце, я уже приведу в порядок свое хозяйство.

— Он хочет, чтобы Тэд научил его писать самостоятельно, — сказала Лиз, не отрываясь от готовки. — Он говорит, они будут вместе писать книгу.

— Это не совсем точно, — сказал Старк и мельком взглянул на нее; рябь раздражения прошла по до сей поры ровной поверхности его хорошего настроения. — И потом, знаешь, он мой должник. Может, он и умел писать до того, как появился я, но это я научил его, как писать вещи, которые люди захотят прочесть. А какой смысл в том, чтобы писать, если никто не хочет читать это? Пустая трата времени.

— Нет… Но тебе этого все равно не понять, — сказала Лиз.

— Что мне нужно от него, — поморщившись от ее непрошеной фразы, продолжал Старк, — так это своего рода переливание. Я лишился какого-то… Ну, какой-то железы, что ли. Она перестала работать. Временно перестала. Я думаю, Тэд знает, как заставить ее снова включиться. Он должен знать, потому что он вроде как сотворил мою из своей собственной, если ты понимаешь, о чем я. Наверно, можно сказать, что большую часть моего оборудования создал все-таки он.

О, нет, мой друг, подумал Алан. Это не так. Может, ты и не в курсе, но это не так. Вы делали это вместе, вдвоем, потому что вас всегда было двое… И ты оказался очень упрямым. Тэд пытался покончить с тобой еще до того, как родился, но не сумел до конца справиться с этим. Потом, одиннадцать лет спустя, доктор Притчард приложил свою руку, и это сработало, но только до поры до времени. В конце концов Тэд позвал тебя обратно. Он это сделал, но сам не знал, что творит… потому что он не знал о тебе. Притчард так никогда и не сказал ему. И ты явился, не так ли? Ты призрак его мертвого брата, но… ты еще и гораздо больше, и гораздо меньше, чем это…

Алан поймал Уэнди возле камина, прежде чем она успела кувыркнуться в ящик с дровами.

Старк посмотрел на Уильяма и Уэнди, а потом перевел взгляд на Алана.

— Видишь ли, нашему появлению с Тэдом предшествовала длинная вереница близнецов. И, разумеется, я ожил после смерти той двойни, которая стала бы старшими братом и сестрой вот этих малышей. Назови это как-нибудь, вроде закона трансцендентального равновесия, если тебе так нравится.

— Я называю это безумием, — сказал Алан.

Старк рассмеялся.

— Вообще-то, я тоже. Но это произошло. Можно сказать, слово стало плотью. Как это случилось, не имеет большого значения. Важно, что я — здесь.

Ты ошибаешься, подумал Алан. Сейчас то, как это случилось, быть может, единственное, что имеет значение. Если не для тебя, то для нас… потому что, если нас и может что-то спасти, то только это.

— И в один прекрасный момент я создал себя сам, — продолжал Старк. — И нет ничего удивительного в том, что у меня возникли трудности с письмом, не так ли? Самому себя создать, знаете ли… На это уходит уйма сил. Вы что, думаете, это каждый день случается, что ли?

— Упаси Бог, — сказала Лиз.

Это прозвучало или прямым выпадом, или очень близко к тому. Голова Старка крутанулась к ней с быстротой жалящей змеи, и на этот раз раздражение не отделалось одной лишь рябью.

— Я думаю, Бет, тебе лучше заткнуть свой сладкий фонтанчик, — мягко произнес он, — прежде чем ты навлекла беду на того, кто еще не умеет говорить за себя сам. Или сама.

Взгляд Лиз прикипел к кастрюле на плите. Алану показалось, что она побледнела.

— Алан, будьте добры, принесите их сюда, — тихо попросила она. — Все готово.

Она взяла к себе на колени Уэнди, чтобы накормить ее, а Алан взял Уильяма. Поразительно, как быстро возвращаются навыки, подумал он, кормя пухленького младенца. Всунуть ложку, наклонить, а потом успеть быстро провести ею от подбородка до нижней губы, поспешно вытащив ее из ротика, чтобы подобрать как можно больше капель. Уилл тянулся к ложке, явно ощущая себя вполне взрослым и умелым, чтобы управиться с ней самому — будьте спокойны, благодарю вас. Алан мягко разубедил его в этом, и довольно скоро малыш серьезно сосредоточился на еде.

— Дело в том, что я могу использовать тебя, — сказал ему Старк. Он облокотился о кухонную стойку и лениво водил мушкой револьвера вверх и вниз по своей стеганой куртке. Звук от этого получался мягкий, словно шепчущий. — Тебе позвонили из полиции штата, велели приехать сюда и проверить это место, так? Потому ты здесь и очутился, верно?

Алан прикинул все «за» и «против» и решил, что безопаснее будет сказать правду — в основном, поскольку он не сомневался в том, что этот человек, если он был человеком, обладал очень эффективным встроенным детектором лжи.

— Не совсем, — ответил он, и рассказал Старку о звонке Фаззи Мартина.

Старк закивал, не дав ему закончить.

— Мне показалось, что я заметил свет в окошке того домика, — сказал он и довольно усмехнулся. К нему полностью вернулось хорошее настроение. — Ну-ну! Сельские пьянчужки всегда доставляют лишние хлопоты, верно, шериф Алан? Им ведь вечно делать нечего, так что, случись иначе, это было бы даже странно. И так, что же сделал ты, когда повесил трубку.

Алан рассказал ему, на сей раз тоже не став врать, так как понимал, что Старк прекрасно знал это — тот простой факт, что Алан появился здесь в одиночку, говорил сам за себя. Что, по мнению Алана, Старк действительно хотел узнать, так это настолько ли Алан туп, чтобы пытаться лгать.

Когда он закончил, Старк сказал:

— Ладно. Это хорошо. Это здорово увеличивает твои шансы дожить до завтра, шериф Алан. А теперь слушай меня внимательно, и я расскажу тебе подробно, чем мы займемся, когда эти младенцы будут накормлены.

— Ты уверен, что знаешь, что сказать? — еще раз спросил Старк.

Они стояли в холле, у телефона — единственного работающего аппарата в доме.

— Да.

— И ты не станешь пытаться каким-нибудь тайным способом дать знать своему диспетчеру?

— Нет.

— Это хорошо, — сказал Старк. — Это хорошо, потому что было бы просто ужасно, если бы ты забыл, что давно уже вырос из детских штанишек, чтобы играть в «Пиратские пещеры» или «Разбойничьи страсти». Кто-то наверняка бы пострадал.

— Хорошо бы ты оставил хоть на время свои угрозы.

Ухмылка Старка расширилась, засияв уже совсем нестерпимым блеском. Он взял с собой Уильяма, чтобы быть уверенным в том, что Лиз будет вести себя как надо, и теперь держал малыша под мышкой.

— У меня это плохо получится, — сказал он. — У человека, идущего наперекор своей природе, образуется запор, шериф Алан.

Телефон стоял на столике, у большого окна. Беря трубку, Алан взглянул на поросший деревьями склон за подъездной дорожкой, нет ли там воробьев? И не увидел ни одного. Их не было. Пока, во всяком случае, не было.

— Что ты ищешь, старина?

— Мм-м? — он взглянул на Старка. Глаза Старка в упор уставились на него из своих разлагающихся глазниц.

— Ты меня слышал, — Старк указал на дорожку и припаркованный там «торнадо». — Ты поглядел в окно не так, как смотрит человек, когда просто видит окно, из которого хочется выглянуть. У тебя было такое выражение лица, словно ты выискивал там что-то. Я хочу знать, что именно.

Алан почувствовал, как холодок страха пополз по самой середине его спины.

— Тэда, — услыхал он свой ровный голос. — Я выглянул в окно, потому что жду Тэда, так же как и ты. Скоро он должен быть здесь.

— Лучше, чтобы это была правда, вся правда, ты согласен со мной? — спросил Старк и поднял Уильяма чуть выше… Он принялся медленно водить стволом револьвера по пухленькой диафрагме мальчика — вверх-вниз, вверх-вниз, щекоча его. Уильям захихикал и мягко шлепнул Старка по гниющей щеке, словно говоря: «Перестань дразниться… но не сразу, потому что это забавно.»

— Да я понимаю, — сказал Алан сглотнув. В горле у него было сухо.

Старк подвел ствол револьвера к подбородку Уильяма и пощекотал им маленькую складочку. Малыш рассмеялся.

Если Лиз выглянет из-за угла и увидит, что он делает, она сойдет с ума, спокойно подумал Алан.

— Ты уверен, что сказал мне все, шериф Алан? И ничего от меня не скрываешь?

— Нет, — сказал Алан и мысленно добавил — только про воробьев в лесу, вокруг дома Уильямса. — Я ничего от тебя не скрываю.

— Ладно. Я тебе верю. По крайней мере пока. А теперь давай, займись своим делом.

Алан набрал номер шерифа округа Кастл. Старк придвинулся ближе — так близко, что от его гнилого запаха Алана чуть не стошнило, — и стал слушать.

Шейла Бригхэм сняла трубку на первом же гудке.

— Привет Шейла. Это Алан. Я тут внизу, возле Кастл-Лэйка. Пытался связаться по рации, но ты же знаешь, какая здесь связь.

— Никакой, — сказала она и рассмеялась.

Старк улыбнулся.

Когда они зашли за угол и скрылись из виду, Лиз выдвинула ящик под кухонной стойкой и вытащила оттуда самый здоровый нож для разделки мяса. Она быстро взглянула за угол, понимая, что Старк в любой момент может высунуться оттуда, проверяя ее. Но пока все шло нормально. До нее доносились их голоса. Старк говорил что-то насчет того, как Алан выглядывал из окна.

Я должна сделать это, подумала она, и должна сделать это сама. Он следит за Аланом, как кошка, и даже если я смогу сказать что-то Тэду, это лишь все испортит… потому что у него есть доступ в мозг Тэда.

Держа Уэнди под мышкой, она скинула свои туфли и босиком быстро пошла в комнату. Там был диван, который стоял так, что на нем можно было сидеть и смотреть на озеро. Она засунула нож под оборку, но не очень далеко. Сидя на диване, она легко дотянется до него.

А если они усядутся вдвоем — она и хитрая лиса, Джордж Старк, — она дотянется и до него тоже.

Я, наверно, сумею заставить его сделать это, подумала она, торопливо возвращаясь в кухню. Да, пожалуй, я смогу. Его влечет ко мне. Это ужасно, но… не настолько, чтобы этим нельзя было воспользоваться.

Она вошла в кухню, ожидая увидеть там Старка, скалящего оставшиеся зубы в своей жуткой гнилой усмешке. Но кухня была пуста, и до нее все еще доносился голос Алана, говорившего по телефону в холле. Она легко могла нарисовать в своем воображении Старка, стоящего рядом и вслушивающегося в разговор. Значит, с этим все пока было в порядке. Если повезет, Джордж Старк будет мертв к тому времени, когда сюда приедет Тэд.

Она не хотела, чтобы они встретились. Она до конца не отдавала себе отчета в том, почему так страстно желала, чтобы этого не произошло, но по крайней мере одна причина ей была ясна: она боялась, что их сотрудничество может и в самом деле оказаться успешным, а еще больше она боялась, что знает, каковы будут плоды такого успеха.

Кончится тем, что только одна личность завладеет двойственной природой Тэда Бюмонта и Джорджа Старка. Только одно физическое существо уцелеет после происшедшего расщепления. Если Тэд сумеет дать Старку тот стартовый толчок, который ему так необходим, и если Старк начнет писать сам, станут ли заживать его раны и язвы?

Лиз полагала, что станут. Она думала даже, что Старк начнет постепенно принимать форму и обличие ее мужа.

И потом, сколько пройдет времени (допустим даже, Старк оставит их всех в живых и уберется подобру-поздорову), до того как первые язвы покажутся на лице Тэда?

Она не думала, что это затянется. И она сильно сомневалась, что Старк будет беспокоиться о здоровье Тэда и попытается уберечь его от первых признаков разложения, а потом и полного распада и исчезновения навсегда, со всеми его удачными и неудачными мыслями.

Лиз натянула туфли и принялась убирать остатки раннего ужина близнецов. Ну ты, ублюдок, думала она, вытирая стойку, а потом наполняя раковину горячей водой, это ты — псевдоним, ты — пришелец, а не мой муж. Она побросала детскую посуду в раковину, а потом пошла в комнату, посмотреть, что делает Уэнди. Та ползала по полу и оглядывалась вокруг, наверно, в поисках матери. Застекленные раздвижные двери позволяли видеть, как послеполуденное солнце высветило на голубой воде озера яркую золотую дорожку.

Ты не принадлежишь этому миру, мысленно обратилась она к Старку. Ты — отвратительная гадина и самим своим существованием оскорбляешь этот мир и издеваешься над жизнью.

Она посмотрела на диван, где под оборками лежал длинный острый нож, дотянуться до которого, сидя на диване, не составляло труда.

Но я могу исправить это. И если Бог даст мне сыграть по-своему, я это исправлю.

Запах Старка дошел до него в полной мере — Алан боялся, что его может стошнить в любой момент, но он старался изо всех сил не выдавать своих чувств и разговаривать обычным нормальным голосом.

— Шейла, Норрис Риджвик уже вернулся?

Рядом с ним Старк снова начал щекотать Уильяма револьвером 45-го калибра.

— К сожалению, еще нет, Алан.

— Если он появится, скажи, чтобы подежурил за пультом. А пока пусть сидит Клат.

— Но его срок…

— Его срок уже кончился, я знаю. И городу придется заплатить сверхурочные, а Китон намылит мне шею, но что я могу поделать? Я торчу здесь с паршивой рацией и тачкой, которая глохнет, стоит только отвести от нее взгляд. Я звоню из дома Бюмонтов. Полицейские штата хотели, чтобы я проверил тут все, но здесь чисто. Зря трачу время.

— Жаль. Хочешь, чтобы я связалась с кем-нибудь? С казармами?

Алан взглянул на Старка, казалось, целиком поглощенного щекотанием ручонок малыша. В ответ на этот вопрошающий взгляд Старк рассеянно кивнул.

— Да. Позвони в Оксфордские казармы. Пожалуй, я перекушу здесь в забегаловке, а потом вернусь и осмотрю место еще раз. Если, конечно, тачка заведется. Если нет, я, может быть, посмотрю, нет ли чего-нибудь съестного у Бюмонтов в чулане. Кстати, я тут тебе продиктую кое-что: запиши, чтобы не забыть.

Он скорее почувствовал, чем увидел, как Старк рядом с ним слегка напрягся. Ствол револьвера застыл возле пупка Уильяма. У Алана по груди поползли струйки холодного пота.

— Я слушаю, Алан.

— Хозяин дома — писатель, и я ждал от него большей изобретательности. Думаю, он мог найти более подходящее место для запасного ключа, чем под ковриком, возле двери. Записала?

Шейла Бригхэм фыркнула.

— Записала.

Рядом с ним ствол 45-го калибра снова пришел в движение, и Уильям опять начал ухмыляться. Алан чуть-чуть расслабился.

— Алан, в казармах мне поговорить с Генри Пэйтоном?

— Угу. А если его нет на месте, то с Дэнни Имонсом.

— Ладно.

— Спасибо, Шейла. Лишняя головная боль от этих легавых, только и всего. Пока. Береги себя.

— Ты тоже, Алан.

Он аккуратно повесил трубку и повернулся к Старку.

— Нормально?

— Просто блеск, — сказал Старк. — Особенно мне понравилась увертюра с ключом под ковриком. Эдакий штришок, который всегда полезен, а часто бывает важнее всего остального.

— Какая же ты тварь, — выдавил Алан. В данной ситуации это высказывание было не самым мудрым, и его самого удивила собственная злоба.

Старк тоже удивил его. Он рассмеялся.

— Никто меня сильно не любит, не так ли, шериф Алан?

— Да, — сказал Алан.

— Ну что ж, это ничего — я люблю себя за всех. В этом смысле я — настоящий парень Новой Эры. Самое главное, на мой взгляд, это то, что мы все здесь в неплохой форме. Я думаю, все будет тип-топ, — он ухватился рукой за телефонный провод и вырвал его из розетки.

— Пожалуй так, — сказал Алан, но кое в чем он сомневался. Один нюанс… Очень тонкий, гораздо тоньше, чем Старк, считавший, по-видимому, всех легавых к северу от Портланда сворой сонных ищеек, мог уловить. Дэн Имонс в Оксфорде скорее всего пропустит это мимо ушей, если только кто-то из Ороно или Августы не встрепенется и не разожжет под ним костер. Но вот Генри Пэйтон? Алан сомневался, что Генри примет как должное тот факт, что Пэнгборн окинул одним небрежным взглядом потенциальное убежище убийцы Хомера Гэмэша и пошел жрать жаренного цыпленка в местной забегаловке. Генри может почуять неладное.

Следя за тем, как Старк щекочет малыша стволом револьвера, Алан вдруг спросил себя: а хочет ли он на самом деле, чтобы так случилось, или нет? И не смог ответить.

— Что теперь? — спросил он Старка.

Тот глубоко вздохнул, выглянул в окно и с явным удовольствием посмотрел на освещенный солнцем лес.

— Давай спросим Бетти, не сготовит ли она нам чего-нибудь пожрать. Я голоден. Жить за городом — это здорово, а, шериф Алан? Черт возьми! Еще бы…

— Хорошо, — сказал Алан.

Он направился в кухню, но Старк ухватил его одной рукой.

— Это кваканье про заглохший мотор, — медленно проговорил он, — оно ничего такого особенного не значит? Нет?

— Нет, — сказал Алан. — Это просто еще один… Как ты его называл? Эдакий штришок — для достоверности. В этом году у многих наших машин барахлят карбюраторы.

— Хорошо — если правда. — Старк в упор посмотрел на Алана своими мертвыми глазами. Гной стекал по шелушащимся ноздрям из их внутренних уголков, как крокодиловы слезы. — Будет просто позор, если придется поранить одного из этих малышей, и все из-за того, что тебе следовало быть чуть-чуть поумнее. Тэд жутко огорчится и работать будет вдвое хуже, если узнает, что мне пришлось пришить одного из его близнецов только ради того, чтобы ты вел себя прилично, — он ухмыльнулся и сунул ствол Уильяму под мышку. Уильям захихикал и стал извиваться от удовольствия. — Он такой приятный, прямо как теплый котенок, правда?

Алан проглотил то, что показалось ему огромным сухим репейником.

— Слушай, парень, — сказал он, — я здорово нервничаю, когда ты так делаешь.

— Валяй, нервничай дальше, — улыбнулся ему Старк. — Я из тех ребят, рядом с которыми всегда полезно испытывать легкий мандраж. Давай поедим, шериф Алан. По-моему, этот малыш уже соскучился по своей сестричке.

Лиз подогрела Старку миску супа в микроволновой печи. Сначала она предложила ему холодный обед, но он с улыбкой покачал головой, полез рукой себе в рот и покачал один из оставшихся зубов. Тот легко выскочил из сгнившей десны.

Она отвернулась, когда он швырнул его в мусорную корзину; губы ее были плотно сжаты, на лице застыла маска гадливого отвращения.

— Не волнуйся, — безмятежно бросил он, — они снова вырастут, причем довольно скоро. Скоро все будет хорошо. Вот-вот уже здесь появится наш папочка.

Минут через десять, когда он еще допивал свой бульон, на «фольксвагене» Рауля подъехал Тэд.

XXV. Стальной Машина

Летний дом Бюмонта стоял примерно за милю от 5-го шоссе на Лэйк-Лэйне, но Тэд затормозил, не проехав и ста ярдов, просто не веря своим глазам.

Повсюду были воробьи.

Каждая ветка на всех деревьях, все валуны, каждый кусочек открытого пространства были усеяны воробьями. Это не укладывалось в голове, походило на галлюцинацию; казалось, целый кусок штата Мэн распушил перья. Дорога перед ним просто исчезла. Начисто. Там, где она была, теперь шевелилась плотная масса молчаливо теснящихся воробьев — на всем пространстве между сгибающимися под их тяжестью деревьями.

Где-то треснула ветка. И больше — ни звука, кроме ревущего мотора «фольксвагена». Глушитель барахлил с самого начала скачки на запад, а теперь, кажется, и вовсе спекся. Двигатель чихал, ревел, выплевывая время от времени клубы дыма из выхлопной трубы, и его рев должен был тут же поднять всю эту чудовищную стаю в воздух, но птицы не двигались с места.

Стая начиналась меньше чем в двенадцати ярдах от того места, где он остановил «фольксваген» и поставил болтающийся рычаг переключения передач на нейтралку. Демаркационная линия была такой ровной и четкой, словно ее провели по линейке.

Никто не видел такой стаи птиц черт знает сколько лет, подумал он. Со времен истребления почтовых голубей в конце прошлого века. Это… словно из фильма ужасов…

Один воробей опустился на капот «фольксвагена» и, казалось, уставился прямо на него. Тэд ощутил пугающее бесстрастное любопытство в маленьких черных глазках птицы.

Как далеко они добрались? — пронеслось у него в мозгу. До самого дома? Если так, то Джордж их видел… И за это придется дорого заплатить, если… уже не заплачено. И если они заполонили всю дорогу до моего дома, как прикажете мне туда добраться? Ведь они не просто сидят на дороге; они и есть — дорога…

Но он, конечно, уже знал ответ на этот вопрос… Если он хотел добраться до дому, ему придется проехать по ним.

Нет, почти простонал его мозг. Нет, ты не можешь. Его воображение принялось рисовать жуткие картины: трескающиеся, хрустящие звуки тысяч крошечных живых комочков, струи крови, выплескивающиеся из-под колес, влажные комки перьев, летящие во все стороны от крутящихся шин.

— Но я проеду, — пробормотал он, — я проеду, потому что мне надо ехать.

Дрожащая усмешка на его лице сменилась гримасой яростного, полубезумного напряжения. В этот момент он обрел какое-то жуткое сходство с Джорджем Старком. Он врубил первую передачу и хриплым шепотом стал напевать «Джона Уэсли Хардинга», «фольксваген» Рауля чихнул, едва не заглох, выдал три едких выхлопа и покатил вперед.

Воробей слетел с капота, и у Тэда пресеклось дыхание — он ждал, что все они сейчас лягут на крыло, как бывало в его видениях перед трансами: взмывающая в небо громадная черная туча, сопровождаемая звуками, похожими на бурю в стакане воды.

Вместо этого поверхность дороги перед носом «фольксвагена» колыхнулась и пришла в движение. Воробьи — по крайней мере какая-то часть стаи — стали пятиться назад, оставляя две пустые полоски… Полоски точно соответствующие следам от шин автомобиля.

— Господи, — прошептал Тэд и… очутился среди них. Вдруг из мира, который был ему хорошо знаком, он попал в совершенно чужой — населенный лишь этими часовыми, охранявшими границу между страной живых и страной умерших.

Вот где я сейчас, думал он, медленно продвигаясь по двойной дорожке, которую освободили для него птицы. Я в стране живых мертвецов, и да поможет мне Бог.

Дорожка продолжала потихоньку открываться. Перед ним все время было около двенадцати футов чистой колеи, а стоило ему проехать это расстояние, как перед ним открывались следующие двенадцать футов. Днище «фольксвагена» проплывало над сгрудившимися между колеями птицами, но, похоже, не причиняло им вреда; по крайней мере в заднем зеркале он не видел ни одного мертвого воробья. Впрочем, трудно было сказать наверняка, потому что воробьи закрывали дорогу позади него сразу, как только он проезжал, восстанавливая ровную гладь плотного ковра из перьев.

Он чуял их запах — слабый, едва уловимый, проникающий в грудь, как легкая пыль. Однажды, еще мальчишкой, он сунул лицо в пакет с мелкой дробью и глубоко вдохнул. Запах был похож на этот — не грязный, но какой-то неистребимый. И чужой. Его начала охватывать тревога при мысли, что эта огромная масса птиц может похитить весь кислород из воздуха и он задохнется, так и не добравшись до своего дома.

До него стало доноситься сверху легкое тук-тук-тук, и он представил себе, как воробьи приземлились на крышу «фольксвагена» и каким-то способом общаются со своими сородичами, направляя их, подсказывая, когда надо убираться с дороги и образовывать колею, а когда снова смыкаться в плотную массу.

Он взобрался на первый холм по дороге к озеру и глянул вниз, на долину, сплошь покрытую воробьями — они были везде, закрывали все пространство, заполняли каждое дерево, превращая ландшафт в какой-то кошмарный птичий мир, находящийся за пределами возможностей его воображения. И за пределами его понимания — тоже.

Тэд почувствовал, как он медленно, потихоньку начинает терять сознание, и яростно хлопнул себя по щеке. Звук получился слабый — шлеп! — по сравнению с ревом мотора, но он увидел, как по поверхности воробьиной массы прокатилась слабая волна… Рябь, словно вся жуткая масса птиц слегка вздрогнула.

Я не могу ехать дальше.

Ты должен. Ты — тот, кто знает. Ты — тот, кто принес. Ты — владелец.

А кроме того — куда еще ехать? Он вспомнил, что говорил Рауль: «Будь очень осторожен, Таддеус. Ни у кого нет власти над посланцами с той стороны. Долгой власти». Предположим, он попытается развернуться и выехать на 5-е шоссе? Птицы открыли дорогу перед ним, но… он сомневался, что они раскроют дорогу назад. Он полагал, что попытка повернуть назад все равно уже ничего не даст.

Тэд медленно покатил вниз по склону, и… воробьи продолжали открывать для него проезд.

Он не запомнил остаток этого пути; его мозг сжалился над ним и накинул на этот кусочек памяти плотную завесу, как только поездка закончилась. Он помнил лишь, что всю дорогу он мысленно твердил себе: это всего лишь воробьи, Бог ты мой… Это не тигры, не крокодилы, не пираньи… Это всего лишь воробьи!

И это было правдой, но видеть сразу так много, видеть их везде, облепивших каждую веточку, теснящихся на каждом валяющемся бревне… Это давило на мозги. Это причиняло рассудку боль.

Когда он объезжал остро вклинившуюся в сушу бухточку Лэйк-Лэйна, слева открылся вид на Школьный луг, только… он не открылся. Школьный луг исчез. Школьный луг был черным от воробьев.

Это давило на мозги.

Сколько их? Сколько миллионов? Или, быть может, миллиардов?

Еще одна ветка треснула и обломилась в лесу, издав звук, похожий на отдаленный раскат грома. Он проехал участок Уильямсов, но А-образный коттедж был лишь бесформенным горбом под массой воробьев. Ему и в голову не пришло, что перед домом припаркована машина Алана Пэнгборна: он видел лишь бесформенный холмик из перьев.

Он проехал участки Сэддлеров, Мэссенбургов, Пейнов. Остальных он не знал или не мог сейчас вспомнить. А потом, ярдов за четыреста от его собственного дома, полоса птиц кончилась. Вот оно — место, где весь мир занят воробьями, а на шесть дюймов дальше — ни одного. Снова почудилось, будто кто-то провел по линейке ровную линию поперек дороги. Птицы теснились и расступались в стороны, освобождая колеи, выводящие на свободное пространство, забрызганное озерной тиной.

Тэд выехал на открытое место, резко затормозил, распахнул дверцу и ступил на землю. Он издал слабый стон и вытер рукой пот со лба. Впереди, по обеим сторонам дороги ему были видны деревья и сверкающие ярко-голубые всплески озера — слева.

Он оглянулся назад и увидел молчаливый черный мир, застывший в ожидании.

Психопомы, подумал он. Да поможет мне Бог, если что-то пойдет не так… если Он как-то властвует над этими птицами. Да поможет Он всем нам.

Он сел обратно в машину, захлопнул дверцу и закрыл глаза.

А теперь возьми себя в руки, Тэд, сказал он себе. Ты не затем проходил через это, чтобы сейчас все испортить. Держи себя в руках. Забудь про воробьев.

Я не могу забыть про них! — взвыла другая половина его мозга, которая была уже на грани безумия от охвативших ее ужаса и отчаяния. — Я не могу… Не могу!

Но он мог. И он забудет.

Воробьи застыли в ожидании. Он тоже подождет. Он подождет, пока не настанет нужное время. Он доверит себе самому определить это время, когда приедет домой. Если он не сможет сделать это ради себя, он сделает это ради Лиз и близнецов.

Представь, что это рассказ. Просто рассказ, который ты сочиняешь. И никаких птиц в этом рассказе нет.

— Ладно, — пробормотал он. — Ладно, я постараюсь.

Он медленно поехал вперед. И тронувшись с места, он начал напевать про себя «Джона Уэсли Хардинга».

Тэд выключил мотор «фольксвагена» — тот заглох, выдав один торжествующий выхлоп, — медленно выбрался из маленького автомобильчика и потянулся. Джордж Старк вышел из дверей, держа на руках на этот раз Уэнди, и ступил на крыльцо, не спуская глаз с Тэда.

Старк тоже потянулся.

Лиз, стоящая рядом с Аланом, почувствовала, как крик рванулся у нее, не из горла, а откуда-то за лобной костью. Больше всего на свете она хотела отвести глаза от этих двух мужчин, но у нее не хватало сил.

Смотреть на них было все равно, что следить за человеком, потягивающимся перед зеркалом.

Они были ни капельки не похожи друг на друга, даже если убрать из картины прогрессирующий распад плоти у Старка. Тэд был стройным и смуглым, Старк — широкоплечим и светлым, несмотря на свой загар (вернее, ту малость, которая от нее осталась). И все равно они были зеркальным отражением друг друга. Сходство было жутким, главным образом потому, что охваченный ужасом, протестующий взор никак не мог зацепиться хоть за малейшую схожесть. Она была sub rosa[92] — схоронена глубоко между строк, но при этом так реальна, что буквально вопила о себе: скрещенные ноги при потягивании, сильно вытянутые вдоль бедер пальцы, маленькие жесткие складки возле глаз.

Они расслабились точно в одну и ту же секунду.

— Привет, Тэд, — сказал Старк почти смущенно.

— Привет, Джордж, — ровным голосом произнес Тэд. — Семья?

— В порядке. Ты собираешься сделать это? Ты готов?

— Да.

За их спинами, где-то в направлении 5-го шоссе, хрустнула ветка. Глаза Старка метнулись в ту сторону.

— Что это было?

— Ветка, — ответил Тэд. — Года четыре назад здесь прошел сильный ураган. Мертвые деревья падают до сих пор. Ты это знаешь, Джордж.

Старк кивнул и спросил:

— Ну, как ты, старина?

— Со мной все нормально.

— Выглядишь так себе, — глаза Старка скользили по лицу Тэда; он чувствовал, как они стараются проникнуть внутрь, в его мысли.

— Да и ты не очень свеж на вид.

В ответ Старк рассмеялся, но весельем в этом смехе и не пахло.

— Да уж, не очень.

— Ты оставишь их в покое? — спросил Тэд. — Если я сделаю то, что ты хочешь, ты в самом деле отпустишь их?

— Да.

— Дай мне слово.

— Хорошо, — сказал Старк. — Бери. Слово Южанина. Это не то, что легко дается, — его фальшивый, почти гротескный акцент полностью исчез. Он разговаривал с простым и вселяющим ужас достоинством. Двое мужчин посмотрели друг другу прямо в глаза, освещенные лучами послеполуденного солнца — столь яркими и золотыми, что они казались какими-то неестественными.

— Ладно, — произнес Тэд после затянувшейся паузы, а сам подумал: «Он не знает, и вправду не знает. Воробьи… Они все еще скрыты от него. Эта тайна — моя.» — Ладно, — повторил он. — Так и порешим.

Пока двое мужчин стояли у двери, Лиз пришло в голову, что сейчас, быть может, ей представилась единственная возможность сказать Алану про нож под диваном, и… она упустила ее.

Случайно ли?

Она уже было повернулась к нему, как Тэд позвал:

— Лиз?

Тон был резкий. В нем прозвучала командная нотка, к которой он прибегал очень редко, и ей почудилось, будто он знает, что она намерена сделать и не хочет, чтобы она это делала. Конечно, этого быть не могло. Или?.. Она не знала. Она вообще больше ничего не знала.

Она взглянула на мужа и увидела, как Старк передает ему ребенка. Тэд крепко прижал Уэнди к себе. Девочка обняла отца ручонками за шею точно так же, как до этого обнимала Старка.

— Сейчас! — крикнул рассудок Лиз. — Скажи ему сейчас! Крикни, что надо бежать! Сейчас, пока близнецы у нас в руках!

Но, конечно, она понимала, что у Старка револьвер, а от пули — не убежишь. И потом, она прекрасно знала Тэда: она никогда не сказала бы это вслух, но ей неожиданно пришло в голову, что он запросто мог бы запутаться в собственных ногах.

И вот Тэд очутился рядом с ней, совсем рядом, и она уже не могла обманывать себя и притворяться, что не понимает смысла его взгляда.

Оставь это, Лиз, читалось в его глазах, это моя игра.

Потом он обнял ее свободной рукой, и вся семья застыла в неуклюжем, но пылком объятии.

— Лиз, — сказал он, целуя ее холодные губы, — Лиз, Лиз, прости, прости меня за все. Я не хотел, чтобы так случилось. Я не знал. Я думал, это так… Безобидно. Просто шутка.

Она крепко прижала его к себе, поцеловала и дала его губам согреть свои.

— Все в порядке, — сказала она. — Все будет в порядке, да, Тэд?

— Да, — выдохнул он и отстранил ее от себя так, чтобы она могла посмотреть ему в глаза. — Все будет в порядке, — он снова поцеловал ее и перевел взгляд на Алана.

— Привет, Алан, — сказал он, слегка улыбнувшись. — Все еще стоите на своем или насчет чего-то передумали?

— Пришлось передумать. Кое-что. Я тут поговорил сегодня с одним вашим старым знакомым, — он перевел взгляд на Старка. — И с вашим, кстати, тоже.

Старк приподнял то, что осталось от его бровей.

— Не думаю, что у меня с Тэдом есть общие друзья, шериф Алан.

— О, у тебя были очень тесные отношения с этим парнем, — сказал Алан. — По сути дела он убил тебя однажды.

— О чем вы говорите, — резко спросил Тэд.

— Я говорил с доктором Притчардом. Он очень хорошо помнит вас обоих. Видите ли, это была довольно необычная операция. То, что он вытащил из вашей головы… Это был он, — Алан кивнул на Старка.

— О чем вы говорите? — спросила Лиз, и голос ее осекся на полуслове.

Тогда Алан пересказал им то, что поведал ему Притчард, но… в последний момент он опустил одну часть — про то, как воробьи оккупировали больницу в Бергенфилде. Он сделал это, потому что Тэд ничего не сказал о воробьях. А Тэд, чтобы попасть сюда, должен был проехать мимо дома Уильямса. Тут возможны два варианта: либо воробьев уже не было к тому времени, как он подъехал, либо Тэд не хотел, чтобы о них знал Старк.

Алан очень внимательно посмотрел на Тэда. Что-то в нем происходит, там, внутри, подумал он. Зародилась какая-то мысль. Дай Бог, чтобы удачная.

Когда Алан закончил свой рассказ, Лиз выглядела совершенно ошеломленной, Тэд кивал, а Старка, от которого Алан ожидал самой бурной реакции из всех, казалось, это вовсе не задело. Единственное, что мог прочитать Алан на его развалившемся лице, это удовольствие.

— Это многое объясняет, — сказал Тэд, — спасибо вам, Алан.

— Ни черта это мне не объясняет! — крикнула Лиз так пронзительно, что близнецы захныкали.

Тэд посмотрел на Джорджа Старка.

— Ты призрак, — сказал он. — Ты призрак из мира теней. Мы все здесь стоим и смотрим на привидение. Разве это не потрясающе? Это не просто психологический этюд, это, черт возьми, уже эпос.

— Не думаю, что это имеет какое-то значение, — беззаботно заметил Старк. — Тэд, расскажи им про Уильяма Барроугса. Я хорошо его помню. Конечно, я был внутри… Но я слушал.

Лиз и Алан вопросительно уставились на Тэда.

— Ты знаешь, о чем он? — спросила Лиз.

— Конечно, знаю, — кивнул Тэд. — Мозгами Тилли и Тим ворочают как один.

Старк откинул голову и захохотал. Близнецы перестали скулить и засмеялись вместе с ним.

— Вот это здорово, старина! Просто здоро-о-во!

— Я преподавал — вернее сказать, наверно, мы преподавали — вместе с Барроугсом в 1981-м в Новой школе, в Нью-Йорке. На одном семинаре какой-то парнишка спросил Барроугса, верит ли тот в жизнь после смерти. Барроугс сказал, что верит и считает, что мы все живем ею.

— Ушлый был мужик, — улыбаясь сказал Старк. — Из револьвера в небоскреб не попал бы, но ушлый. Теперь — вам ясно? Ясно, что на самом деле это не имеет никакого значения?

На самом деле имеет, подумал Алан, осторожно и внимательно изучая Тэда. Об этом говорит выражение лица Тэда, и… воробьи, о которых ты ничего не знаешь, тоже говорят об этом.

Знание Тэда, как подозревал Алан, было, быть может, еще опаснее, чем тот сам считал. Но, возможно, это все, чем они располагают. Он решил, что был прав, когда умолчал о конце истории Притчарда, но все равно он чувствовал себя как человек стоящий на краю утеса и пытающийся жонглировать горящими факелами.

— Хватит болтать, Тэд, — сказал Старк.

— Да, — кивнул Тэд. — Хватит, — он взглянул на Лиз и Алана. — Я не хочу, чтобы кто-то из вас попытался выкинуть… ну… какую-нибудь отсебятину. Я собираюсь выполнить то, что он хочет.

— Тэд! Нет! Ты не можешь это сделать!

— Ш-ш-ш! — он прижал палец к ее губам. — Я могу, и я сделаю. Никаких трюков, никаких фокусов. Его создали слова на бумаге, и только слова на бумаге избавят нас от него, — он склонил голову набок и посмотрел на Старка. — Ты думаешь он точно знает, что это сработает? Нет. Он лишь надеется на это.

— Верно, — сказал Старк. — Надежда вечно бьет ключом в человеческой груди, — и рассмеялся. Это был безумный смех лунатика, и Алан понял, что Старк тоже жонглирует факелами на краю пропасти.

Вдруг уголком глаз он поймал какое-то движение. Алан слегка повернул голову и увидел, как на перила балкончика у огромного окна во всю стену на западной стороне комнаты уселся воробей. К нему присоединился второй, потом третий. Алан перевел взгляд на Тэда и увидел, как его глаза чуть сдвинулись. Он тоже заметил? Алану показалось, что да. Тогда он был прав. Тэд знал, но… он не хотел, чтобы узнал Старк.

— Мы вдвоем чуток побалуемся письмом, а потом распрощаемся, — сказал Тэд и перевел взгляд на разлагающееся лицо Старка. — Мы ведь этим с тобой займемся, верно, Джордж?

— Ты все усек, парень.

— Теперь ответь мне, — повернулся Тэд к Лиз. — Ты скрываешь что-то? Ты что-то задумала? У тебя какой-то план?

Она в отчаянии смотрела в глаза мужа, забыв, что между ними, держась за ручки, Уильям и Уэнди смотрят друг на дружку с таким довольным видом, словно они — давно не видевшиеся и наконец повстречавшиеся родственники.

Ты ведь не всерьез это, а, Тэд? — спрашивали ее глаза. — Это трюк, да? Трюк, чтобы успокоить его, усыпить подозрения?

Нет, ответили серые глаза Тэда. Это открытый текст. Я так хочу.

И не было ли в его глазах еще чего-то? Чего-то, спрятанного так глубоко, что она была единственной, кто мог это разглядеть?

Я сам займусь им, детка. Я знаю как. Я могу.

Ох, Тэд, как я надеюсь, что ты не ошибся.

— Там нож, под диваном, — медленно проговорила она, не отрывая взгляда от его лица. — Я схватила его на кухне, когда Алан и… и он… стояли в холле и говорили по телефону.

— Лиз, Господи! — почти выкрикнул Алан, заставив малышей подпрыгнуть от неожиданности. На самом деле он вовсе не испытывал того разочарования, которое, как он надеялся, прозвучало в его голосе. Он пришел к выводу, что, если вся история каким-то образом и закончится, это вовсе не означает, что все они должны пройти через этот ужас; похоже, Тэду придется стать тем, кто положит этому конец. Он сделал Старка, ему и разделывать его.

Лиз оглянулась на Старка и увидела, как все та же ненавистная усмешка появилась на остатках его лица.

— Я знаю, что делаю, — сказал Тэд. — Поверь мне, Алан. Лиз, достань нож и выброси его из дома.

У меня тут есть своя роль, подумал Алан. Роль маленькая, но вспомни, что говорил тот парень в драмкружке, еще в колледже: «нет маленьких ролей, а есть маленькие актеры».

— Ты думаешь, он нас вот так просто отпустит? — недоверчиво спросил он. — Так вот возьмет и уберется, вильнув на прощанье хвостиком, как маленький ягненок крошки Мери? Парень, ты просто псих.

— Конечно, я псих, — сказал Тэд и засмеялся. Его смех был таким же мрачным, как у Старка, — смех человека, пляшущего на краю обрыва. — Он ведь псих, а вышел он из меня, не так ли? Как какой-нибудь дешевый демон из брови третьеразрядного Зевса. — Он повернулся и впервые за все это время в упор, мрачно посмотрел на Алана. — Я знаю, как это должно быть, — медленно и с большим нажимом повторил он. — Давай, Лиз.

Алан хмыкнул с отвращением и повернулся к ним спиной, как бы отгородившись ото всех.

Словно во сне, Лиз прошла через всю комнату, нагнулась и выудила нож из-под дивана.

— Осторожней с этой штукой, — сказал Старк. Голос его звучал напряженно и очень серьезно. — Если бы твои детки умели говорить, они сказали бы тебе тоже самое.

Она оглянулась, откинула волосы с лица и увидела, что он взял на прицел Тэда и Уильяма.

— Я и так осторожна! — произнесла она дрожащим, прерывающимся голосом, на грани истерики. Она распахнула дверь, у огромного окна во всю стену и ступила на балкон. Там, на перилах сидело уже с полдюжины воробьев. Когда она подошла к перилам, они разделились на две стайки — по три в каждой, но не улетели.

Алан видел, как она поколебалась секунду, разглядывая их и держа нож двумя пальцами за ручку. Он висел, нацелясь лезвием вниз, как острая торпеда. Алан взглянул на Тэда и увидел, что тот с напряжением следит за ней. В последнюю очередь он посмотрел на Старка.

Тот внимательно следил за Лиз, но на его лице не отразилось ни удивления, ни подозрений, и вдруг дикая мысль, сверкнув яркой вспышкой, прорезала мозг Алана: Он не видит их! Он не помнит, что написал на стенах в тех квартирах, и не видит их сейчас! Он не знает, что они там!

Неожиданно он почувствовал на себе тяжелый, пристальный взгляд Старка.

— Чего ты уставился на меня? — спросил он.

— Хочу хорошенько запомнить настоящую гадину, — сказал Алан. — Когда-нибудь мне захочется рассказать об этом своим внукам.

— Если не будешь следить за своим чертовым языком, тебе не придется беспокоиться о внуках, — сказал Старк. — Совсем не придется. Ни капельки. Тебе лучше перестать так пялить глаза, шериф Алан. Это совсем не остроумно.

Лиз швырнула тяжелый нож через перила балкончика. Когда она услыхала, как он, пролетев двадцать пять футов, врезался в кусты, она действительно расплакалась.

— Давайте все поднимемся наверх, — сказал Старк. — Туда, где кабинет Тэда. Тебе, наверно, понадобится твоя пишущая машинка, а, старина?

— Для этого — нет, — ответил Тэд. — Ты сам знаешь.

Улыбка заиграла на потрескавшихся губах Старка.

— Знаю?

Тэд ткнул в кончики карандашей, торчащие из его нагрудного кармана.

— Вот чем я пользуюсь, когда хочу снова пообщаться с Алексисом Машиной и Джеком Рэнгли.

Старк выглядел до смешного довольным.

— Ага, верно. Но мне казалось, на этот раз ты захочешь по-другому.

— Никаких «по-другому», Джордж.

— Я привез свои, — сказал Старк. — Три коробки. Шериф Алан, не в службу, а в дружбу, сбегай к моей тачке и притащи их. Они в бордачке. А мы тут понянчимся с детьми, — он глянул на Тэда, засмеялся своим безумным смехом и покачал головой. — Ах, ты, старый пес.

— Это верно, Джордж, — согласился Тэд и чуть улыбнулся. — Я старый пес. Да и ты тоже. А старых псов не обучишь новым фокусам.

— А ты, вроде, завелся, а, старина? Неважно, что ты там болтаешь, а часть тебя просто жа-а-аждет начать. Я же читаю это в твоих глазах. Ты хочешь.

— Да, — просто ответил Тэд, и Алан подумал, что он не лжет.

— Алексис Машина, — сказал Старк. Его желтые глаза заблестели.

— Верно, — сказал Тэд, и в его серых глазах появился тот же блеск: «Режь его, пока я стою и смотрю».

— Ты попал в точку! — крикнул Старк и рассмеялся. — «Я хочу увидеть, как брызнет кровь. Не заставляй меня повторять дважды».

Теперь они оба рассмеялись одновременно.

Лиз перевела взгляд с Тэда на Старка, а потом снова посмотрела на мужа, и кровь отхлынула от ее щек, потому что она уже не могла отличить их друг от друга.

Край утеса над пропастью был близко, как никогда.

Алан пошел за карандашами. Он лишь на секунду сунул голову в машину, но ему показалось, что это тянулось гораздо дольше, и он испытал облегчение, когда вытащил ее обратно. В машине стоял густой, неприятный запах, от которого у него даже немного закружилась голова. Рыться в «торнадо» Старка было все равно, что сунуть голову в погреб, где кто-то разлил бутылку хлороформа.

Если это запах снов, подумал Алан, то я не хотел бы, чтобы они еще хоть раз мне приснились.

Он задержался на секунду возле черной машины и посмотрел на дорожку, ведущую к дому.

Воробьи прибыли.

Дорожка исчезла под ковром из перьев. Пока он смотрел, приземлялись все новые и новые. Лес тоже был полон ими. Они прилетали, сливались с огромным живым покрывалом и молча, в жуткой тишине смотрели на него.

Они пришли за тобой, Джордж, подумал он и пошел к дому. На полпути его вдруг осенила очень поганая мысль, и он резко остановился:

Или они пришли за нами?

Он обернулся и долго разглядывал птиц, но они не выдали никаких тайн, и он вошел в дом.

— Наверх, — скомандовал Старк. — Ты идешь первым, шериф Алан. Пойдешь в спальню для гостей и увидишь там застекленные полки у стены, набитые картинками, стеклянными пресс-папье и маленькими безделушками. Нажмешь на левую сторону полок и они все повернуться на центральной оси. Это — дверь в кабинет Тэда.

Алан кинул взгляд на Тэда, и тот кивнул.

— Ты до черта знаешь про этот дом, — заметил Алан, — для человека, ни разу не побывавшего здесь.

— А я бывал здесь, — мрачно сказал Старк. — И бывал часто. В мечтах.

Через две минуты они все собрались перед необычной дверью в маленький кабинет Тэда. Застекленные полки были повернуты боком, открывая два прохода в комнату, отделенную от спальни для гостей толщиной полок. Здесь не было окон; попробуй сделать тут окно, выходящее на озеро, сказал однажды Тэд жене, и я напишу два слова, а потом буду два часа глазеть из этого чертового окна на проплывающие мимо лодки.

Лампа с гибкой ножкой — «гусиная шейка» — и яркой кварцевой лампочкой отбрасывала круг белого света на письменный стол. Рабочее кресло и складной походный стул стояли бок о бок перед двумя чистыми блокнотами на письменном столе, положенными рядышком в освещенном лампой круге. На каждом блокноте лежало по остро заточенному карандашу «Черная Красотка — Берол». Электрическая машинка Ай-Би-Эм, которой Тэд иногда здесь пользовался, с выдернутой из розетки вилкой стояла в углу.

Тэд сам принес складной стул из кладовки в холле, и эта парность, присутствующая теперь во всей комнате, поразила Лиз и вызвала у нее крайне неприятное, отталкивающее чувство. В каком-то смысле это показалось ей очередным вариантом зеркального отражения, которое она увидела, когда Тэд только приехал, а Старк вышел на крыльцо. Два стула, где раньше стоял лишь один; два письменных прибора, тоже стоящие рядом, там, где должен стоять только один. То орудие производства, которое ассоциировалось у нее с нормальным (лучшим) «я» ее мужа, было отодвинуто в сторону, а когда они уселись за стол — Старк в рабочее кресло, а Тэд на складной стул, — она совершенно сбилась с толку и ее едва не схватил приступ морской болезни.

У каждого на коленях сидело по близнецу.

— Сколько у нас есть времени, пока кто-то из полиции не почует неладное и не решит проверить это место? — спросил Тэд Алана, стоящего рядом с Лиз, в двери. — Скажи честно и как можно точнее. Вы должны мне верить, когда я говорю вам, что это наш единственный шанс.

— Тэд, посмотри на него? — дико крикнула Лиз. — Ты что, не видишь, что с ним происходит? Он хочет, чтобы ты не просто помог написать книгу! Он хочет украсть у тебя жизнь! Ты что, не понимаешь это?

— Ш-ш-ш! — сказал он. — Я знаю, чего он хочет. Наверно, я с самого начала знал. Это единственный выход. Я знаю, что делаю. Так сколько, Алан?

— Может, до того, как моя жена позвонит и спросит, где я, — сказал он. — Может, больше. Она не вчера стала женой полицейского. Долгие часы ожидания и бессонные ночи для нее — дело привычное, — ему не нравилось слышать то, что он сам сейчас говорил. Это был совсем не тот способ, каким следовало играть в эту игру, а по сути — прямо противоположный.

Его вынуждали к этому глаза Тэда. Старк вообще, казалось, не слушал; он взял в руки пресс-папье, лежавшее поверх старой, неровно сложенной рукописи в углу стола, и принялся играть с ним.

— Как минимум, часа четыре, — сказал Алан, а потом добавил неохотно: — А может, и вся ночь. Я оставил дежурить Энди Клаттербака, а Клат не из породы вундеркиндов. Если кто-то и начнет рыть носом землю, то скорее всего, тот парень, Харрисон, который висел у вас на хвосте, или еще один, из Полицейских казарм. Его зовут Генри Пэйтон.

Тэд посмотрел на Старка.

— Этого нам хватит?

Глаза Старка — драгоценные камни в разрушенной оправе лица — были где-то далеко. Его перевязанная рука рассеянно играла с пресс-папье. Он положил его на место и улыбнулся Тэду.

— А как ты думаешь? Ты знаешь об этом столько же, сколько я.

Тэд обдумал это. Мы оба знаем, о чем говорим, но не думаю, чтобы кто-то из нас смог выразить это словами. Мы не собираемся здесь писать. На самом деле нет. Письмо — это лишь ритуал. Мы говорим о передаче какого-то жезла. Обмен силой. Или, точнее говоря, сделка: жизни Лиз и близнецов в обмен на… Что? Что именно?

Но, конечно же, он знал. Было бы странно, если бы нет, ведь он размышлял над этим не так уж много дней тому назад. Это его глаз нужен был Старку. Вот что он просил — нет, требовал. Этот странный третий глаз, который, будучи похоронен в его голове, мог смотреть только внутрь.

Он снова почувствовал тот ползающий зуд, напрягся и вышвырнул его из себя.

Нечестно подсматривать, Джордж… У тебя есть револьвер, а все, что есть у меня, это стая маленьких птичек. Не честно подсматривать.

— Я думаю, хватит, — сказал он. — Мы ведь будем знать, когда это произойдет, правда?

— Да.

— Как качалка: когда один конец идет вверх… Другой — опускается, так?

— Тэд, что ты прячешь? Что ты скрываешь от меня?

Наступило мгновение наэлектризованной тишины в комнате, показавшейся вдруг слишком тесной для заполонившего все ее пространство напряжения.

— Я мог бы задать тебе тот же самый вопрос, — в конце концов ответил ему Тэд.

— Нет, — медленно возразил Старк. — Мои карты все на столе. Скажи мне, Тэд, — его холодная гниющая рука обхватила запястье Тэда с непреодолимой силой стального наручника. — Что ты скрываешь?

Тэд заставил себя повернуться и взглянуть Старку прямо в глаза. То ползучее ощущение было теперь повсюду в его теле, но центр его находился в ране на руке.

— Ты хочешь сделать эту книгу или нет? — спросил он.

В первый раз Лиз увидела, как непоколебимое выражение лица Старка, — то, что было не на лице, а внутри него, — изменилось. Неожиданно в нем засветилась неуверенность. И страх? Может быть. А может быть, и нет. Но даже если сейчас — нет, то он был где-то рядом и ждал своего часа.

— Тэд, я приехал сюда не чаи с тобой распивать.

— Тогда ищи сам, — сказал Тэд. Лиз услыхала чье-то тяжелое дыханье и только потом поняла, что задыхается сама.

Старк мельком глянул на нее и вновь перевел взгляд на Тэда.

— Не дави на меня, Тэд, — тихо выговорил он. — Лучше тебе не давить на меня, старина.

Тэд рассмеялся. Это был холодный звук, полный отчаяния, но… не совсем лишенный веселья, и Лиз услыхала в этом смехе Джорджа Старка точно так же, как раньше она видела Тэда Бюмонта в глазах Старка, когда он играл с малышами.

— А почему бы и нет, Джордж? Я знаю, что мне терять. Тут мои карты тоже на столе. Так что ты хочешь, писать или болтать?

Старк раздумывал почти минуту, не отрывая своих похожих на две пули глаз от лица Тэда. Потом он сказал:

— A-а, хрен с ним. Пошли.

Тэд улыбнулся.

— Почему бы и нет?

— Ты останешься с легавым, — повернулся Старк к Лиз. — Теперь сыграют одни мальчишки. Пришел наш черед.

— Я возьму детей, — услышала Лиз свой собственный голос, и Старк засмеялся.

— Это уже забавно, Бет. Дети — моя страховка. Как заглушка от стирания на дискете, верно, Тэд?

— Но… — начала было Лиз.

— Все в порядке, — оборвал ее Тэд. — С ними все будет нормально. Джордж последит за ними, пока я раскачаюсь. Он им нравится. Ты что, не видела?

— Конечно, я видела, — произнесла она тихим, полным ненависти голосом.

— Только не забывай, что они здесь, с нами, — сказал Старк Алану. — Держи все время это в голове, шериф Алан. И ничего не выдумывай. Если вздумаешь что-нибудь выкинуть, здесь будет настоящая бойня. Нас всех вынесут вперед ногами, ты понял меня?

— Понял, — кивнул Алан.

— И закрой за собой дверь, — Старк повернулся к Тэду и коротко бросил, — Пора.

— Верно, — сказал Тэд и взял в руку карандаш. Потом он повернулся к Алану и Лиз, и глаза Джорджа Старка глянули на них с лица Тэда Бюмонта. — Давайте отсюда.

Лиз так внезапно остановилась посреди лестницы, что Алан чуть не наткнулся на нее. Она уставилась через всю комнату в огромное, во всю стену, окно.

Там не было видно ничего, кроме воробьев. Они заполонили балкон; склон, ведущий к озеру весь чернел от них в заходящем солнце; небо над озером тоже все было черно, потому что все новые и новые стаи приближались к летнему дому Бюмонтов с запада.

— Боже мой… — тихо произнесла Лиз.

Алан схватил ее за руку.

— Тихо, — сказал он. — А то он услышит.

— Но что…

Осторожно держа ее за руку, он помог ей сойти вниз по лестнице. Когда они оказались в кухне, Алан рассказал ей финал той истории, которую поведал ему доктор Притчард, около полудня… тысячу лет назад.

— Что же это значит? — прошептала она. Лицо ее было серым от страха. — Алан, я так боюсь.

Он обнял ее за плечи и, хотя сам испытывал сильный страх, почувствовал, как много в ней чисто женского.

— Этого я не знаю, — сказал он, — но знаю, что они здесь, потому что их позвал либо Тэд, либо Старк. И я почти уверен, что — Тэд. Он должен был видеть их по пути сюда. Он их видел, но ничего про это не сказал.

— Алан, он — не тот, что прежде.

— Я знаю.

— Какая-то его часть любит Старка. И эта часть в нем любит в Старке его… черноту.

— Я знаю.

Они подошли к окну в холле, возле столика с телефоном, и выглянули наружу. Дорожка была вся покрыта воробьями. И лес. И небольшое пространство вокруг сарая, где по-прежнему был заперт в шкафу револьвер 22-го калибра, «фольксваген» Рауля исчез под плотным черным саваном из воробьев.

Однако на черном «торнадо» Старка воробьев не было. И вокруг машины оставался узкий круг пустого пространства, словно на это место распространялся неведомый воробьиный карантин.

Одна птичка подлетела к окну и легонько ударилась о стекло. Лиз слабо вскрикнула. Все остальные птицы всколыхнулись — волна прокатилась от дома и по всему склону, — а потом снова затихли.

— Даже если они принадлежат Тэду, — сказала она, — он может и не воспользоваться ими против Старка. Алан, часть Тэда сошла с ума. Какая-то часть его всегда была ненормальная. Он… Ему нравится это. Я… знаю.

Алан ничего не ответил. Он тоже это знал.

— Все это, как кошмарный сон, — она всхлипнула. — Если бы я только могла проснуться. Если бы я могла проснуться, и все было бы так, как прежде. Не так, как все было до Клаусона, а так, как было до Старка.

Алан молча кивнул.

Она подняла на него глаза.

— Так что же нам остается делать?

— Нам остается самое трудное, — сказал он ей. — Ждать.

Казалось, вечеру этому не будет конца. Медленно опускались сумерки, солнце заходило за горную гряду на западной стороне озера — гряду, уходящую вдаль, где она смыкалась с Президентским пастбищем в нью-гемпширской расселине.

К дому подлетели последние стайки воробьев и влились в общую стаю. Алан и Лиз, чувствовали, что крыша дома стала могильным курганом из воробьев, но — молчали. И ждали.

Когда они бродили по комнате, их головы все время поворачивались в одну сторону, как тарелки радарных установок, настроенные на определенный сигнал. Они прислушивались к происходящему в кабинете, но что сводило с ума, это та гнетущая тишина, стоявшая за оригинальной дверью, ведущей в кабинет, — оттуда не доносилось ни звука. Лиз даже не слышала лопотания и возни малышей. Она надеялась, что они уснули, но была не в силах заставить замолчать внутренний голос, который упрямо бубнил, что Старк убил их обоих и Тэда впридачу.

Убил бесшумно.

Бритвой, которую таскал с собой.

Она уговаривала себя, что, если бы это случилось, воробьи бы знали и как-то прореагировали, и такие мысли помогали, но только чуть-чуть, самую малость. Воробьи были огромным, неподвластным разуму неизвестным, окружившим дом. Бог его знает, что они сделают… и когда.

Сумерки уже постепенно сгущались во тьму, когда Алан тихо сказал:

— Они поменяются местами, если это затянется, да? Тэд начнет… болеть… А Старк — выздоравливать?

Она так ужаснулась от этих произнесенных вслух слов, что едва не опрокинула на себя чашку с горячим кофе, которую держала в руках.

— Да. Думаю, так.

Чайка крикнула на озере — далеким, полным боли, одиноким криком. Алан подумал о тех, кто был наверху, двух близнецах на двух стульях — одном отдыхающем, а другом — вовлеченном в какую-то жуткую схватку, происходящую в тусклых сумерках их общего воображения.

Снаружи, пока сгущались сумерки, птицы наблюдали за домом и ждали.

Качалка двигается, подумал Алан. Сторона Тэда идет вверх, сторона Старка — опускается. Там, наверху, за дверью, образующей два прохода, когда она была открыта, началась какая-то перемена.

Скоро конец, подумала Лиз. Или так, или эдак.

И, словно ее мысль вызвала это, она услышала странный звук, похожий на шелест ветра. Только поверхность озера оставалась ровной и гладкой, как тарелка.

Она встала и, поднеся руки к горлу, расширившимися глазами уставилась в огромное окно. «Алан», — попыталась произнести она, но голос пропал. Впрочем, это уже не имело значения.

Сверху послышался странный, жуткий свистящий звук, как будто дунули в сломанную флейту. Вдруг Старк резко выкрикнул:

— Тэд? Что ты делаешь? Что ты делаешь?

Раздался резкий хлопок, словно выстрелили из капсюльного пистолета. Мгновением позже начала плакать Уэнди.

А снаружи, в сгущающихся сумерках, миллион воробьев захлопал крыльями, готовясь к полету.

XXVI. Воробьи летают

Когда Лиз закрыла за собой дверь и оставила двух мужчин одних, Тэд открыл свой блокнот и секунду смотрел на пустую страницу. Потом взял один из заточенных берольских карандашей.

— Я начну с пирога, — сказал он Старку.

— Да, — кивнул Старк, на лице у него отразилось легкое нетерпение. — Верно.

Тэд наклонился, карандаш завис над чистым листом. Это мгновение — перед началом первой строки — всегда было самым лучшим. Как перед хирургической операцией, которая почти наверняка закончится смертью пациента, но все равно ты оперируешь. Ты должен, потому что ты создан для этого. И только для этого.

Но помни, подумал он. Помни, что ты делаешь.

Однако, какая-то часть его — та часть, которая и вправду хотела написать «Стального Машину», — запротестовала.

Тэд весь подался вперед и принялся заполнять строчками пустое пространство листа.

Он писал почти сорок минут, все быстрее и быстрее — его мозг все больше наполнялся картинками и звуками свадебного ужина, который закончится с таким громким треском.

Наконец он отложил карандаш. Он исписал весь его заточенный грифель.

— Дай сигарету, — сказал он.

Старк удивленно приподнял брови.

— Да, — сказал Тэд.

На письменном столе лежала пачка «Пэлл Мэлл». Старк щелчком выбил одну сигарету, и Тэд взял ее. Ощущение на губах после скольких лет перерыва было странное — словно сигарета была слишком велика. Но чувство — приятное. Чувство правильности.

Старк чиркнул спичкой и дал Тэду прикурить. Тэд глубоко затянулся. Дым врезал по легким своим обычным, безжалостным и столь необходимым Тэду ударом. Он тут же почувствовал головокружение, но не обратил на это никакого внимания.

Теперь мне нужно выпить, подумал он. И если я останусь жив и еще буду стоять на ногах, когда все закончится, это — первое, что я сделаю.

— Я думал, ты бросил, — сказал Старк.

— Я тоже так думал, — кивнул Тэд. — Что я могу сказать, Джордж? Я ошибался. — Он сделал еще одну глубокую затяжку и выпустил дым из ноздрей. Потом он повернул свой блокнот к Старку и сказал: — Твоя очередь.

Старк склонился над блокнотом и прочитал последний абзац, который написал Тэд; читать все не было смысла. Они оба прекрасно знали, как развивался этот сюжет.

Старк закурил «Пэлл Мэлл», взял один из своих берольских карандашей, открыл свой блокнот и… замер. Он поднял глаза на Тэда и посмотрел на него прямым, честным взглядом.

— Я боюсь, старина, — сказал он.

И на Тэда накатила огромная волна сочувствия Старку — несмотря на все, что он знал. Ты боишься. Ну, да, конечно, боишься, подумал он. Лишь те, кто только начинают — дети, — не испытывают страха. Проходят годы, и слова на странице не тускнеют, но… белые листы бумаги становятся все светлее и светлее. Ты напуган? Ты был бы еще большим сумасшедшим, чем ты есть, если бы не боялся.

— Я знаю, — сказал он. — И ты знаешь, что это значит. Единственный способ сделать это — начать.

Старк кивнул и склонился над блокнотом. Дважды он снова прочел последний абзац, написанный Тэдом, и… начал писать.

Слова складывались в мозгу Тэда очень медленно и с трудом.

Долгая пауза, потом — сразу всплеск:

Старк перечитал написанное им и взглянул на Тэда так, словно не верил своим глазам.

— Получается, Джордж, — кивнул Тэд.

Он потрогал пальцем уголок своего рта, где вдруг кольнуло острой болью, и нащупал там свежую язвочку. Он взглянул на Старка и увидел, что точно такая же язва исчезла с угла рта Старка.

Это происходит, подумал он. Это действительно происходит.

— Валяй, Джордж, — сказал он вслух. — Покажи, на что ты способен.

Но Старк уже снова склонился над блокнотом и стал писать — теперь намного быстрее.

Старк писал почти час, а потом с довольной ухмылкой отложил карандаш.

— Здорово, — произнес он с тихой радостью в голосе. — Лучше этого ничего и быть не может.

Тэд взял блокнот и стал читать, но в отличии от Старка начал читать с самого начала. То, что он искал, стало появляться на третьей странице написанного Старком текста.

Он не знает, подумал Тэд. Он пишет слово воробьи снова и снова и даже… мать его, не подозревает об этом.

Он слышал, как воробьи шевелятся над его головой, на крыше, и близнецы несколько раз поглядывали туда, перед тем как заснуть, поэтому он знал, что они тоже это заметили.

А Джордж — нет.

Для Джорджа воробьи не существовали.

Тэд вернулся к чтению. Слово стало попадаться все чаще и чаще, и к последнему абзацу стала проглядывать вся фраза.

— Ну? — спросил Старк, когда Тэд отложил рукопись. — Как тебе это?

— По-моему, отлично, — кивнул Тэд. — Но ты ведь и сам это знал, правда?

— Да… Но я хотел услышать это от тебя, старина.

— Мне кажется, ты выглядишь уже гораздо лучше.

Это была правда. С того момента, как Джордж нырнул в грубый, жестокий мир Алексиса Машины, он начал поправляться.

Язвы исчезали. Потрескавшаяся, гниющая кожа стала снова розоветь; края новой кожи постепенно смыкались друг с другом, накрывая рубцующиеся язвы, а кое-где уже сомкнулись. Начали проступать брови, которых раньше просто не было видно в месиве гниющей плоти. Струйки гноя, заливавшего воротничок рубашки Старка отвратительными желтыми потеками, высыхали.

Тэд вытянул свою левую руку и дотронулся до начавшей гноиться язвы на своем левом виске. Он на мгновение задержал кончики пальцев перед глазами. Они были влажными. Он снова поднял руку и потрогал свой лоб. Кожа была гладкой. Маленький белый шрам — след операции, которую ему сделали в тот год, когда началась его настоящая жизнь, — пропал.

Одна сторона качалки идет вверх, другая — должна опускаться. Просто еще один закон природы, малыш. Просто еще один закон природы.

Снаружи еще темно? Тэд полагал, что да, темно, или близко к этому. Он посмотрел на свои часы, но это не помогло. Они остановились на без четверти пять. Время не имело значения. Скоро ему придется это сделать.

Старк кинул окурок в забитую до отказа пепельницу.

— Хочешь продолжить или сделать перерыв? — спросил он.

— А почему бы тебе не продолжить? — сказал Тэд. — Я думаю, у тебя получится.

— Ага, — кивнул Старк. На Тэда он не смотрел. Глаза его были прикованы лишь к словам, словам, словам. Он взъерошил рукой свои светлые волосы, к которым возвращался их блеск. — Я тоже думаю, что могу. Вообще-то, я знаю это.

Он снова стал царапать карандашом бумагу, лишь один раз быстро вскинув глаза — когда Тэд встал со стула и пошел за точилкой, — и тут же снова уткнувшись в блокнот. Тэд заточил один из карандашей, как бритву. Возвращаясь к столу, он вытащил из кармана птичий свисток, который дал ему Рауль. Зажав его в руке, он уселся на стул и уставился в свой блокнот.

Вот оно и пришло, пришло время. Он знал это так же точно и бесповоротно, как узнал бы собственное лицо наощупь. И единственный вопрос заключался в том, хватит ли у него духа попытаться или нет.

Часть его не хотела этого; часть его все еще жаждала написать книгу. Но он с удивлением обнаружил, что чувство это было уже не столь сильным, как в самом начале — когда Алан и Лиз вышли из кабинета, — и ему казалось, он знает почему. Вступало в силу разделение. Что-то вроде второго рождения. Эта книга больше не принадлежала ему. Алексис Машина оказался с тем, кто всегда, с самого начала был его хозяином.

По-прежнему крепко сжимая птичий свисток в левой руке, Тэд склонился над своим блокнотом.

Я — тот, кто принес, — написал он.

Неумолкаемый шорох птиц наверху, над его головой прекратился.

Я — тот, кто знает, — написал он.

Казалось, весь мир затих и прислушался.

Я — владелец.

Он остановился и взглянул на своих спящих детей.

Еще три слова, подумал он. Всего три слова.

И он обнаружил, что жаждет написать их больше, чем все слова, которые написал за всю свою жизнь.

Он хотел писать разные истории, но… гораздо больше… больше, чем те чудные картины, которые иногда показывал ему тот волшебный третий глаз внутри его мозга, он хотел быть свободным.

Еще три слова.

Он поднес левую руку ко рту и зажал в губах птичий свисток, словно сигару.

Не смотри сейчас на меня, Джордж. Не смотри, не выглядывай из того мира, который ты создаешь. Не сейчас. Господи, прошу тебя, пожалуйста, не дай ему сейчас выглянуть в реальный мир.

На чистом листе бумаги он вывел ровными заглавными буквами: «ПСИХОПОМЫ». Обвел их в кружок. Начертил стрелку вниз и под ней написал: «ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ».

Снаружи подул ветер — только это был не ветер, а шелест миллионов перьев. И он дул в голове Тэда. Вдруг в его мозгу раскрылся глаз — раскрылся так широко, как никогда не раскрывался раньше, и он увидел Бергенфилд, штат Нью-Джерси: пустые дома, пустые улицы и тусклое весеннее небо. И повсюду он видел воробьев — больше, чем их было когда-либо в прежние видения. Мир, в котором он вырос, превратился в громадную птичью клетку.

Только это был не Бергенфилд.

Это был Финишвилль.

Старк перестал писать. Его глаза расширились от неожиданного и запоздалого ужаса.

Тэд глубоко вдохнул и дунул. Птичий свисток, который дал ему Рауль Де-Лессепс, издал странную, жалобную трель.

— Тэд? Что ты делаешь? Что ты делаешь?

Старк потянулся к свистку. Прежде чем он успел дотронутся до него, раздался хлопок, и свисток треснул и раскололся у Тэда во рту, поранив ему губы. Этот звук разбудил близнецов. Уэнди начала плакать.

Снаружи шорох воробьиных крыльев перешел в рев.

Они летели.

Услышав плач Уэнди. Лиз бросилась к лестнице. Алан на мгновение застыл там, где стоял, завороженный тем, что видел снаружи. Земля, деревья, озеро, небо — все скрылось из виду. Воробьи взмыли вверх огромным, колышущимся занавесом и затмили все окно сверху до низу.

Как только первые маленькие комочки ударились в толстое стекло, с Алана сошел весь «столбняк».

— Лиз! — заорал он. — Лиз, ложись!

Но она не собиралась ложиться; ее ребенок плакал — больше она ни о чем думать не могла.

Алан ринулся к ней через комнату со всей быстротой, на какую только был способен, и сбил ее с ног как раз в то мгновение, когда огромное, во всю стену окно лопнуло под ударами двадцати тысяч воробьев и брызнуло осколками внутрь. Они тут же заполонили всю комнату.

Алан навалился на Лиз сверху и затолкал ее под диван. Весь мир наполнился пронзительным писком воробьев. Они услышали звон других окон — всех окон в доме. Дом трещал от полчищ крошечных бомб-смертников. Алан выглянул из-под дивана и не увидел ничего, кроме движущейся черно-коричневой массы.

Дымоуловители стали выходить из строя, когда птицы стали биться в них. Откуда-то раздался чудовищный треск — взорвался кинескоп телевизора. С грохотом падали со стен картины. С металлическим лязгом рухнули все кастрюли, висевшие в кухне у плиты.

Но сквозь все это он слышал детский плач и крик Лиз:

— Пусти меня! Дети! Пусти! Я должна забрать детей!

Она ухитрилась наполовину высвободится из-под него, и в ту же секунду вся верхняя половина ее тела была покрыта воробьями. Они путались в ее волосах и бились, как сумасшедшие. Она стала яростно отмахиваться. Алан схватил ее и втащил обратно. Сквозь темную массу забивших комнату птиц он сумел разглядеть огромную черную полосу воробьев, вытянувшуюся над лестницей и устремленную в кабинет.

Старк потянулся к Тэду в тот момент, когда первые птицы стали биться в полку-дверь. Из-за стены до Тэда доносились приглушенные звуки падающих пресс-папье и звон разбитого стекла. Теперь уже скулили оба малыша. Их рев усилился и слился с оглушительным писком воробьев, создав адскую какофонию.

— Прекрати это, — заорал Старк. — Прекрати, Тэд! Какую бы ты чертовщину ни затеял, прекрати!

Он потянулся за револьвером, и Тэд размахнулся и вонзил карандаш, который держал в руке, Старку в горло. Кровь брызнула из раны. Старк повернулся к нему, сразу замолчав и судорожно протянув пальцы к горлу. Карандаш дернулся вверх, а потом вниз, когда он попытался глотнуть. Он обхватил его рукой и вытащил оттуда.

— Что ты делаешь? — каркнул он. — Что это?

Теперь он слышал птиц; он не понимал, что это такое, но он их слышал. Он вытаращил глаза на закрытую дверь, и впервые в его глазах Тэд увидел настоящий ужас…

— Я пишу конец, Джордж. — сказал Тэд так негромко, что внизу его не услышали ни Лиз, ни Алан. — Я пишу конец в реальном мире.

— Ладно, — сказал Старк, — тогда давай напишем его вместе — для всех.

Он повернулся к близнецам — с окровавленным карандашом в одной руке и револьвером в другой.

На одном краю дивана валялось смятое афганское одеяло. Алан потянулся за ним и тут же почувствовал, как в руку ему впились дюжины раскаленных игл.

— А, черт! — воскликнул он и отдернул руку.

Лиз все еще старалась выбраться из-под него. Жуткий рокочущий звук, казалось, теперь заполнил всю вселенную, и Алан уже не мог расслышать детский плачь, но… Лиз Бюмонт его слышала. Она извивалась, вертелась и толкала его изо всех сил. Алан схватил ее левой рукой за ворот и услышал треск рвущейся ткани.

— Подожди минуту, — рявкнул он ей, но это было бесполезно. Чтобы он ей ни говорил, ее ничто не остановит, пока она слышит, как плачут ее дети. С Анни было бы тоже самое. Алан снова высунул правую руку, на этот раз не обращая внимания на впивающиеся в нее клювы, и сдернул одеяло. Упав с дивана, оно развернулось. Из гостиной раздался жуткий грохот падающей мебели — наверно, опрокинулось бюро. Изумленный и явно перегруженный впечатлениями рассудок Алана попытался представить, сколько нужно воробьев, чтобы свалить бюро, и — не сумел.

Сколько нужно воробьев, чтобы ввернуть лампочку? — завертелся вдруг у него в мозгу безумный вопрос. Трое, чтобы ее держать, и три миллиарда, чтобы вертеть дом! Он издал какой-то сумасшедший смешок, и тут большой глобус, висевший в центре комнаты, взорвался, как бомба. Лиз вскрикнула и на мгновение отпрянула, и Алан сумел набросить одеяло поверх ее головы. Потом натянул его и на себя. Даже под покрывалом они все равно были не одни; с полдюжины воробьев оказалось вместе с ними внутри. Он почувствовал, как перья крыльев щекочут его щеку, ощутил укол на левом виске и похлопал себя по щеке через покрывало. Воробей скатился ему на плечо и упал на пол.

Он прижал Лиз к себе и закричал ей на ухо:

— Мы сейчас пойдем! Пойдем Лиз! Под этим одеялом! Если ты попытаешься бежать, я сшибу тебя с ног! Кивни мне, если ты поняла!

Она попыталась вырваться. Одеяло растянулось поверх их голов. Воробьи стали быстро садиться на него, подпрыгивать, как на трамплине, и снова взлетать. Алан опять притянул ее к себе, схватил за плечо и тряхнул. Тряхнул как следует.

— Кивни если ты поняла, черт бы тебя побрал!

Он почувствовал, как ее волосы мазнули его по щеке, когда она кивнула. Они выползли из-под дивана. Алан крепко обнял ее за плечи, боясь, что она бросится бежать. И они стали медленно продвигаться сквозь сумасшедший рой кричащих птиц, смахивая на каких-то ряженых на сельской ярмарке.

Комната в доме Бюмонта была просторная, с высоким, как в церкви, потолком, но сейчас в ней, казалось, совсем не стало воздуха. Они шли сквозь орущую, мечущуюся, липкую массу, состоящую из одних птиц.

Ломалась мебель. Птицы срывали штукатурку со стен, потолка, били светильники. Весь мир вокруг превратился в птичий базар.

Наконец, Лиз с Аланом добрались до лестницы и стали медленно взбираться по ней, под одеялом, уже сплошь покрытом перьями и птичьим пометом. И стоило им сделать первые шаги, как в кабинете грянул выстрел.

Теперь Алан снова услышал близнецов. Они орали изо всех сил.

Как только Старк навел револьвер на Уильяма, Тэд плашмя навалился на стол и поднялся, держа в руках пресс-папье, с которым Старк рассеянно играл, когда Тэд писал первые страницы «Стального Машины». Это был тяжелый кусок темно-серого сланца, ровный и гладкий с одной стороны. За мгновение до того, как огромный блондин выстрелил, он обрушил этот кусок на его запястье, сломав ему кость и отведя дуло револьвера вниз. Грохот выстрела в маленькой комнате был оглушительным. Пуля вонзилась в пол за дюйм от левой ножки Уильяма, осыпав щепками его помятый спальный комбинезончик. Близнецы принялись орать, и краем глаза Тэд заметил, что они обняли друг дружку ручонками в безотчетной попытке обрести обоюдную защиту.

Ганс и Гретель, подумал он, и тут Старк вонзил ему карандаш в плечо.

Тэд заорал от боли и оттолкнул Старка. Тот споткнулся о пишущую машинку, стоявшую в углу, и рухнул, привалившись спиной к стене. Он попытался перебросить пистолет в правую руку и… выронил его.

Шум от птиц за дверью стал подобен громовым раскатам, и дверь начала потихоньку поворачиваться на своей оси. Воробей со сломанным крылом пробился в щель упал и забился на полу.

Старк полез в задний карман и… вытащил оттуда опасную бритву. Он открыл ее зубами; глаза его метали безумные молнии над стальным лезвием.

— Ты этого хотел, красавец? — спросил он, и Тэд увидел, что все разложение снова оказалось на его лице — вернулось в одночасье, будто мгновенно сброшенная с самосвала груда кирпичей. — Правда, хотел? Ладно. Сейчас получишь.

На середине лестницы Лиз и Алан вынуждены были остановиться. Они наткнулись на висящую в воздухе оглушающую своим писком стену, сквозь которую им было не пройти. Лиз закричала от ужаса и ярости.

Птицы не нападали на них, они просто окружили их плотной завесой со всех сторон. Все воробьи со всего света, казалось, слетелись сюда, на второй этаж дома Бюмонта в Кастл-Роке.

— Вниз! — крикнул ей Алан. — Может, нам удастся проползти под ними!

Они опустились на колени. Сначала им удавалось продвигаться вперед, хотя и с трудом; они ползли по хрустящему, кровавому ковру из воробьев, толщиной, как минимум, в восемнадцать дюймов. Потом они снова наткнулись на стену. Глянув себе под ноги, Алан увидел жуткое, не поддающееся описанию месиво. Все воробьи на ступеньках были смяты и раздавлены. Слой за слоем покрывал живых, но искалеченных птиц. Фута на три выше воробьи продолжали свой смертельный полет, кувыркаясь и падая — некоторые вновь ухитрялись подниматься в воздух, остальные вминались в шевелящуюся массу своих сородичей со сломанными, смятыми крыльями и лапками. Воробьи, вспомнил Алан, не могли просто парить в воздухе. Где-то над ними, по ту сторону чудовищного живого барьера, раздался человеческий вопль.

Лиз схватила его за ворот рубахи, притянула к себе и прокричала:

— Что мы можем сделать, Алан?!

Он не ответил, потому что отвечать было нечего. Они ничего не могли сделать.

Старк приблизился к Тэду, зажав бритву в правой руке. Тэд отступил к медленно поворачивающейся двери в кабинет, не отрывая глаз от лезвия бритвы. Он нагнулся и схватил со стола еще один карандаш.

— Это тебе не поможет, красавец, — проговорил Старк. — Уже не поможет, — его взгляд метнулся к двери. Она приоткрылась шире, в проход ринулись воробьи — втекла целая река воробьев, и… они полетели прямо на Джорджа Старка.

В ту же секунду лицо его перекосилось от ужаса и… обреченной догадки.

— Нет! — заорал он и замахал на них бритвой Алексиса Машины. — Нет, я не пойду! Я не пойду обратно! Вам не заставить меня!

Он рассек одного воробья пополам, и тот брякнулся вниз двумя кусочками. Старк резал и рубил воздух вокруг себя.

И вдруг Тэд понял

(я не пойду обратно),

что здесь происходит.

Психопомы, конечно же, появились как эскорт Джорджа Старка. Эскорт, который должен проводить его обратно в Финишвилль; обратно в страну умерших.

Тэд выронил карандаш и отступил к своим малышам. Вся комната теперь была заполнена воробьями. Дверь открылась почти полностью, и река превратилась в мощный водопад.

Воробьи уселись на широкие плечи Старка. Они уселись ему на руки и на голову. Воробьи бились ему в грудь — сначала дюжины их, а потом сотни. Он поворачивался то в одну сторону, то в другую в туче мелькающих и разящих клювиков, старясь отвечать ударами на удары.

Они облепили бритву, ее тусклое, серебряное мерцанье исчезло, скрылось под перьями.

Тэд взглянул на детей. Они перестали плакать. Они смотрели на забитый воробьями, кипящий воздух с одинаковым выражением любопытства и восхищения. Ручки у них были задраны кверху, словно они пытались определить, идет ли дождь. Пальчики — раздвинуты. Воробьи сидели на них, и… не клевали.

Но они клевали Старка.

Кровь хлестала с его лица, из сотен ранок. Выскочил один голубой шарик — глаз. Воробей уселся на воротник его рубахи и погрузил клюв в дырку, которую Тэд просверлил карандашом в глотке Старка — птица ударила трижды, быстрыми ру-ту-тук словно из пулемета, прежде чем рука Старка схватила ее и раздавила, как кусок живого желе.

Тэд склонился над детьми, и воробьи уселись и на него тоже. Они не клевали его; просто сидели.

И наблюдали.

Старк исчез. Он превратился в живую, корчащуюся гору птиц. Кровь сочилась сквозь машущие крылья и перья. Откуда-то снизу до Тэда донесся жуткий треск раскалывающегося дерева.

Они пробили себе дорогу на кухню, подумал он. Еще он мельком подумал о газовых трубах, подведенных к плите, но мысль эта была далекой и безразличной.

И вот он начал улавливать какие-то влажные хлюпающие звуки и треск живой плоти, отрываемой от костей Джорджа Старка.

— Они все-таки пришли за тобой, Джордж, — услышал он свой собственный шепот. — Они пришли за тобой. Теперь помоги тебе Бог.

Алан почувствовал, что над ним снова образовался кусочек пустого пространства, и через маленькие дырочки в одеяле посмотрел наружу. Сквозь одну из прорех на щеку ему упал птичий помет. Лестничный пролет по-прежнему был заполнен птицами, но число их уменьшилось. Большинство явно осталось в живых и добралось туда, куда стремилось.

— Пошли, — сказал он Лиз, и они снова стали продвигаться по хрустящему ковру из мертвых птиц. Им удалось добраться до площадки на втором этаже, когда они услышали крик Тэда:

— Так заберите же его! Заберите! Отнесите его обратно в преисподнюю, где его место!

И птичий гомон стал ураганом.

Старк сделал последнюю судорожную попытку избавится от них. Ни идти, ни бежать было некуда, но он все-таки попытался. Это было в его стиле.

Закрывавшая его гора птиц двинулась вперед вместе с ним; огромные распухшие руки, покрытые перьями, крыльями и головами птиц, поднялись и ударили по туловищу, снова поднялись и скрестились на груди. Птицы — раненые и мертвые — попадали на пол, и на одно мгновение Тэду приоткрылась картина, которая, он знал, будет преследовать его всю оставшуюся жизнь.

Воробьи склевали Джорджа Старка заживо. Его глаза исчезли, остались только огромные темные глазницы. Вместо носа торчал лишь кровавый бугорок. Лоб и почти все волосы были содраны, обнажилась бледная слизистая поверхность его черепа. Воротник рубашки все еще болтался вокруг шеи, но сама рубаха исчезла. Ребра белыми прутьями торчали из кожи. Воробьи вспороли ему живот. Ровным рядом они сидели на его ступнях, внимательно глядя вверх, и принимались ссориться и толкаться, когда раскромсанные куски его кишок и других внутренностей падали на пол.

И тут он увидел еще что-что.

Воробьи пытались поднять его, старались изо всех сил, и… очень скоро, когда они достаточно уменьшат его вес, они это сделают.

— Так заберите же его! — заорал он. — Заберите! Отнесите его обратно в преисподнюю, где его место!

Крики Старка оборвались, когда его горло разорвали удары сотен клювиков. Воробьи набились ему под мышки, и на мгновение ноги Старка оторвались от кровавого покрывала на полу.

Он прижал свои руки — вернее то, что от них осталось, — к бокам отчаянным жестом, смяв дюжины птиц… но их место тут же заняли дюжины дюжин других.

Звук крушащегося дерева справа от Тэда вдруг стал громче и ближе. Он взглянул туда и увидел, что деревянная обшивка восточной стены кабинета рвется, как папиросная бумага. Какую-то долю секунды он смотрел на тысячи желтых клювиков, просунувшихся в расширяющиеся щели, а потом схватил близнецов и накрыл их своим телом, грациозно — наверно, единственный раз в жизни — выгнувшись в дугообразную арку.

Стена с грохотом рухнула внутрь, подняв в воздух тучу щепок и опилок. Тэд закрыл глаза и крепче прижал к себе детей.

Больше он ничего не видел.

Но видел Алан Пэнгборн. И видела Лиз.

Когда туча птиц над ними и вокруг них распалась на части, они стянули одеяло с голов на плечи. Лиз начала пробираться к открытой двери в кабинет, и Алан двинулся следом за ней.

Первую секунду он ничего не мог разглядеть в кабинете, кроме черно-коричневого тумана. А потом различил силуэт — жуткий и распухший. Это был Старк. Его целиком скрыли птицы; они ели его заживо, но он все еще был жив.

По-прежнему прилетали все новые и новые воробьи. Алану казалось, еще немного, и их жуткий пронзительный писк сведет его с ума. А потом он увидел, что они делают.

— Алан! — дико закричала Лиз, — Алан, они поднимают его!

То, что было Джорджем Старком, то, что теперь лишь отдаленно походило на человека, поднялось в воздух на подушке из воробьев. Оно поплыло через кабинет, чуть не рухнуло, но потом снова неуверенно поднялось в воздух. Оно приблизилось к огромной дырке с рваными краями, зияющей на месте восточной стены.

Новые птицы влетали внутрь через дыру, а те, что оставались в спальне для гостей, ринулись в кабинет.

Плоть дождем сыпалась с извивающегося скелета Старка.

Тело выплыло наружу через дыру; несколько воробьев летало вокруг него и выклевывало остатки волос с черепа.

Алан и Лиз пробрались по ковру из мертвых воробьев в кабинет. Тэд медленно поднимался на ноги, держа в каждой руке по плачущему малышу. Лиз подбежала к нему и взяла их на руки. Ее пальцы быстро стали ощупывать детей, нет ли на них ранок и царапин.

— Ничего… — хрипло пробормотал Тэд, — по-моему, с ними все в порядке.

Алан подошел к дырке в стене, выглянул наружу и увидел сцену из какой-то жуткой сказки. Небо было черным черно от птиц, и все-таки в одном месте оно было еще чернее, словно в ткани реальности кто-то сделал прореху.

Эта черная прореха по форме весьма походила на извивающуюся человеческую фигуру.

Птицы поднимали ее выше, выше и выше. Она достигла верхушек деревьев и, казалось, застопорилась там. Алану послышался высокий, нечеловеческий крик, исходивший из самой середины этой тучи. Потом воробьи снова пришли в движение. Следить за ними было в каком-то смысле, все равно что смотреть запущенную в обратную сторону кинопленку. Черные потоки воробьев сорвались с закрытых ставнями окон в доме; они поднялись с дороги, с деревьев, с крыши «фольксвагена» Рауля. И все они ринулись к сердцевине черной тучи — к пятну, выделявшемуся своей чернотой.

Силуэт с очертаниями человеческой фигуры снова пришел в движение — поднялся над деревьями в темное небо и… скрылся из виду.

Лиз сидела в уголке с близнецами на коленях, покачивая и успокаивая их, но они уже больше не хныкали. Они радостно глядели на ее измученное, залитое слезами лицо. Уэнди мягко похлопала мать по щеке, словно хотела утешить. Уильям потянулся к ее голове, вытащил из волос перышко и с вниманием уставился на него.

— Его больше нет, — хрипло проговорил Тэд, подойдя к Алану, и выглянул наружу через в дыру в стене.

— Да, — сказал Алан. Неожиданно по его лицу потекли слезы. Он сам не ожидал этого.

Тэд попытался было обнять шерифа за плечи, но тот отступил на шаг, мертвые тельца воробьев хрустнули под его ботинками.

— Не надо, — сказал он. — Сейчас это пройдет.

Тэд снова выглянул из дыры в темноту. Из этой тьмы вылетел воробей и уселся ему на плечо.

— Спасибо тебе, — сказал Тэд. — Спа…

Вдруг воробей сильно клюнул его — так, что под глазом появилась кровавая точка, и полетел вслед за своими сородичами.

— Почему? — Лиз в изумлении уставилась на Тэда. — Почему он это сделал?

Тэд не ответил, но ему казалось, он знает ответ. Он подумал, что Рауль Де-Лессепс тоже его знал. Все, что произошло, было чудом, но… не сказкой. Быть может, последним воробьем двигала некая сила, полагавшая, что Тэду следует напомнить об этом. Напомнить ощутимо.

Будь осторожен, Таддеус. Никто не обладает властью над посланцами с той стороны. Долгой властью… И за это всегда приходится платить…

Какую цену придется заплатить мне? — холодно подумал он. И счет… Когда его пришлют к оплате?

Но этот вопрос был для другого раза, для другого дня.

Кроме того, может быть… этот счет уже оплачен.

Может быть, он уже расплатился за все.

— Он мертв? — спросила Лиз, словно моля об этом.

— Да, — сказал Тэд. — Он мертв, Лиз. Третий раз — последний. Книга Джорджа Старка закрыта. Пошли, ребята, — давайте уберемся отсюда.

Что они и сделали.