Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек

Соединенные Штаты утверждают, что никогда до дня «9/11» они не подвергались нападению на собственной территории. Ложь: британцы сделали это в 1812 г. Американский Конгресс и его Библиотека, только что приобретшая в Лондоне первую партию книг (740 названий), устраиваются в Вашингтоне, округ Колумбия. 24 августа 1814 г. британская армия вторжения сжигает Капитолий и 3 тысячи книг юной библиотеки.

Великий московский пожар 15 сентября 1812 г. устроили, говорят, уголовники по наущению городского головы, а это был не кто иной, как Растопчин, отец будущей графини де Сегюр. Эта акция, готовившаяся долго и загодя, призвана была устрашить ворчунов[34] и не оставила ничего от великого, изумительного деревянного города. Вследствие такого радикального образа действий от Наполеона ускользнули многочисленные библиотеки: самая ценная из них принадлежала Дмитрию Бутурлину (1763–1829), которого часто путают с его тезкой и родственником, адъютантом царя. Граф Бутурлин в отчаяние не впал, тем более что состояние его почти не пострадало, и вскоре приобрел во Флоренции второе блестящее собрание с многими итальянскими изданиями большой ценности, которые между 1839 и 1841 г. были приобретены Бодлианской библиотекой.

Успехи науки, достигнутые в XIX в., пошли на пользу артиллерии и авиации. Бомбардировки с большой высоты или со значительного расстояния позволили наконец избежать неоправданного риска поджигать вражеские города собственноручно. Правила игры меняются, мир внезапно обретает величину.

Книги о войнах

Для многих городов, которые имели несчастье — надо признать, довольно обычное — пребывать на одном месте с интервалом в несколько лет, франко-германские войны оказались двойным бедствием. Во всяком случае, именно так думали жители Арраса, Страсбурга, Лувена и многих других населенных пунктов.

Франция Наполеона III могла успокоиться — Страсбург был готов к атаке пруссаков в 1870 г. Город с его красивыми и прочными укреплениями «будет защищаться до последнего солдата, последней галеты, последнего патрона», провозгласил префект и барон Прон 10 августа, в тот день, когда последний поезд отбыл в Париж перед полным закрытием зоны. К несчастью, никто не предвидел дальнобойность вражеской артиллерии, которая начала спокойно разрушать город из Хаусбергена. Обстрел продолжится целый месяц, и, приняв 193722 снаряда, Страсбург будет вынужден сдаться. Ночью 24 августа, в годовщину Варфоломеевской ночи, бомбардировка не прекратилась. Именно в эту ночь заполыхала библиотека, насчитывающая 400 тысяч книг. В дымящейся груде оказывается собрание картезианского монастыря Мольшейм, реквизированное в 1792 г.: 4133 тома, 486 рукописей, в числе которых толстый альбом ин-фолио с 344 картинами, «Hortus deliciarum»[35] аббатисы Геррады Ландсбергской (XII в.); пепел от сотен рукописей смешивается с пеплом от тысяч инкунабул, в частности актов процесса Гуттенберга против наследников его бывшего партнера Дритцена: эти документы могли пролить немного света на извилистый жизненный путь отца европейского книгопечатания.

Одна франко-немецкая библиотека ушла в прошлое. Однако в 1943–1944 гг. Страсбург вновь подвергается бомбардировке. В предыдущий раз понадобился месяц бесконечных обстрелов днем и ночью, чтобы убить 362 жителя; авиация позволила добиться результата в 1239 человек всего за три налета. Горожане предпочтут забыть об этом великолепном достижении: бомбы были окрашены в цвета наших британских союзников. И едва оккупанты убрались, в регионе поспешили сжечь книги, которыми немцы заменили тысячи французских изданий. Художник Томи Унгерер, в те годы лицеист в Кольмаре, стал одним из немногих, кто об этом говорит: «Словно в некоем дежа-вю все немецкое было с радостью брошено в костер, великолепная библиотека, пополненная еще в эпоху кайзера, обращена в пепел. Гёте, Шиллер, даже гипсовые бюсты греческих и римских философов — все было уничтожено».

Географическое положение Лувена (Лёвена как столицы фламандского Брабанта) в 26 километрах к востоку от Брюсселя сделало его одновременно одним из университетских центров Европы с XV в. и неизбежной целью больших военных конфликтов. Основанный в 1426 г. университет видел в своих стенах Эразма, Юста Липция и Меркатора. Везалий изучает здесь арабскую науку и создает современную медицину, написав свой труд по анатомии. Подобно Эразму, Янсений преподает тут на протяжении двадцати восьми лет, здесь отпечатан и его «Августин», наделавший большого шума. Но по-настоящему библиотека начинает развиваться с 1636 г.: архиепископ Малина Яак Бунен дает ей ежегодное содержание и назначает первого служителя; в 1723 г. она переезжает в новое помещение, примыкающее к Суконному залу; помимо престижных даров, ее фонды будут регулярно пополняться после того, как в 1759 г. она получит привилегию обязательного депонирования книг. Директория закрывает университет в 1795 г., а Национальная библиотека в Париже без спешки отбирает пять тысяч лучших изданий; в 1798 г. происходит повторный грабеж, в 1807-м происходят публичные продажи. Однако в 1826 г. учебное заведение открывается вновь и, затеяв реорганизацию библиотеки, пополняет ее: в результате обретший в 1835 г. прежнее наименование Католический университет быстро доводит число своих книг от 60 до 250 тысяч. Вследствие чего за несколько часов 25 августа 1914 г. будут разом уничтожены 300 тысяч томов.

Тогда Лувен капитулировал, и немецкая армия под командованием генерала фон Бёна ночью пересекала город: у нее были более важные дела дальше. Из одного окна раздался выстрел. Возможно, это был вовсе не франтирёр, а немецкий резервист, открывший огонь по ошибке, — об этом спорят до сих пор. Но закон войны суров: любой дом, из которого стреляют после капитуляции, должен быть снесен и его обитатели подлежат смерти. Волнение, всеобщая паника: тысяча пятьсот домов сожжены, двести человек расстреляны, остальное население уведено в плен. Город превращен в груду полыхающих углей. С целью преподать урок солдаты начала с залы, в которой хранились около тысячи инкунабул и сотни рукописей. Оригинальный экземпляр «Фабрики» Везалия о структуре человеческого тела теряется под рухнувшими стенами, смешавшись с «огромной кучей сожженной бумаги… включая хартию об основании 1426 года… мы сумели извлечь из еще теплого пепла только медные застежки старого издания ин-фолио», рассказывает один из очевидцев. Подобный акт «отражал ярость немцев перед сопротивлением чистой идеи», согласно дерзкому предположению Анри Бергсона, а Вильгельм II, «современный Нерон», по определению одной из почтовых открыток, послал Вудро Вильсону следующую лаконичную телеграмму: «Лувен был справедливо наказан».

Как бы там ни было, учебное заведение начнет восставать из небытия с 1928 г. благодаря новшеству под названием «международная помощь». Серьезные усилия предпринимают немцы, которые в рамках Версальского договора предоставили от 350 до 400 тысяч томов, помощь оказывают Англия и Япония: например, император Хирохито посылает ценные издания из японских фондов, в частности рукопись XI в. и инкунабулы, отпечатанные задолго до Гуттенберга. Особенно много сделали Соединенные Штаты, подарившие основную часть книг и восстановившие здание. «Furore teutonico diruta, dono americano restituta», — приказал выгравировать на балюстраде фасада архитектор-янки Уитни Уоррен: разрушена тевтонским безумием, восстановлена американским даром. Но неужели старый кардинал Мерсье безропотно принял эту чудовищную глупость? Разразился громкий скандал. Добрые чувства смешались с дурными: в самом деле, будущее и неизбежное сотрудничество с университетами Германии весьма затруднительно для учебного заведения, выставившего напоказ столь резкий эпиграф. Но кто же громче всех защищает эту вполне понятную точку зрения? К несчастью, Леон Дегрель, уже рексист[36] и яростный нацистский коллаборационист в будущем. Певец «Католического действа» к тому же ничего не смыслит в латыни: он клеймит солецизм в надписи (предлагая аблятив «teutoniса», хотя слово «furor» мужского рода) и на основании этого делает вывод, что кардиналу ее не показали, иначе тот внес бы поправку. Тем временем каменную балюстраду ночью разбивают: после ремонта она водружена на свое место без слишком уж простоватой надписи.

Большая библиотека Лувена — умиротворенная, дополненная, благоустроенная — являет собой символ западного братства ученых и насчитывает добрый миллион изданий. Каковые полностью уничтожены в ночь на 16 мая 1940 г. немецкими артиллеристами. Похоже, башня Зала, возвышающаяся над библиотекой и так сильно напоминающая колокольню Гиральду в Севилье, служила им ориентиром для стрельбы. В полшестого утра уже не осталось ни одной целой книги. На сей раз вермахт с поразительным лицемерием снял с себя ответственность: после расследования виновными признаны британцы, как, разумеется, и в 1914 г. Бельгия была нейтральной страной, но располагалась в худшем для нейтралитета месте в мире, поэтому ее собрания понесли ужасающий урон, хотя недавние события в Польше ясно предвещали беду и позволили принять некоторые меры предосторожности; только Королевская библиотека осталась почти нетронутой — в отличие от библиотек в Сен-Троне, Ганде или Турне (из 75 тысяч столетних изданий уничтожены 71 546).

Аррас: бенедиктинцы в Сен-Ваасте роскошным образом разместили свои фонды, дополнив их книгами из других окрестных аббатств — например, августинцев с горы Сент-Элуа, а также Аррасской академии. В июле 1915 г. под бомбардировками погибло 50 тысяч изданий, но большинство рукописей было вовремя эвакуировано. Однако едва восстановленное и реконструированное хранилище вновь пострадало в 1940 г. Список разрушительных для библиотек бомбардировок впечатляет, хотя названия городов сплошь и рядом повторяются: муниципальная библиотека в Туре — 200 тысяч уничтоженных книг, Бове — 42 тысячи, Дуэ — 110 тысяч, Шартр — 23 тысячи и т. д. В последнем из названных городов находилось сокровище из 2 тысяч манускриптов, в том числе «Гептатейон», или учебник семи свободных искусств, в котором Тьерри Шартрский (1100–1150) первым ввел в романский мир некое подобие науки (пришедшей из арабского мира); эту библиотеку поместили в надежное убежище, но оккупанты, желая выставить себя в лучшем свете, приказали вернуть ее на привычное место в мэрию; тогда случайная бомба — возможно, английская — 26 мая 1944 г. уничтожила этот архив. Поскольку некоторые страницы только обуглились от пекла, сегодня их пытаются обновить по методике, успешно примененной в Геркулануме, чтобы восстановить тексты, доселе никогда не издававшиеся.

В одной только Франции девятнадцать муниципальных библиотек и две университетские потеряли два миллиона томов. В пустой библиотеке Лана с «обрушенным порталом» 12 июня 1940 г. капитан Эрнст Юнгер среди разбросанных повсюду рукописей и книг с автографами совершает безмятежную прогулку эрудита: «Я копошился в этом спокойном месте, словно пчела на высохшем цветке клевера, пока не стемнело… подобным сокровищам нет цены, их оставляют лишь тогда, когда признают свое полное поражение. Добавлю вот еще что: держа в руках эти листы, я почти не думал о том, что они стоят миллионы, — конечно же, потому, что был в этом городе, наверное, единственным человеком, понимавшим их истинную стоимость». Довольно двусмысленным образом стальной поэт признается, что хотел унести в надежное место «документы и эльзевиры», но все же отказался от своего намерения: «И я оставил их там, где они были, без запоров и замков».

Италии досталась редкая привилегия получать бомбы и от немцев, и от союзников, что, впрочем, нисколько не повлияло на результат: исчезло более двух миллионов печатных изданий и тридцать девять тысяч рукописей. Например, в 1944 г. во Флоренции полностью погибла «Коломбария», библиотека Академии наук и искусств. Но эта гора пепла — ничто в сравнении с Великобританией, где речь идет о двадцати миллионах книг, сожженных во время блицев или уничтоженных водой из пожарных шлангов, причем более четверти приходится на один только декабрь 1940 г. и на книжный квартал Лондона, откуда даже знаменитый пожар 1666 г. не смог изгнать библиотеки: Патерностер-Роу. Сто пятьдесят тысяч томов погибло в Ковентри; ценность этих изданий была столь впечатляющей в глазах общественности, что название красивого исторического города близ Стрэтфорда-на-Эйвоне породило ужасный, хотя и эфемерный, неологизм coventrated: тамошнюю библиотеку «ковентрировали». Адольф Гитлер был уверен, что эти ковровые бомбардировки неизбежно принудят англичан к покаянию. Он плохо их знал. Даже в самый разгар блица библиотеки не прекращали работу. Одна старая дама, рассказывает лондонский библиотекарь, приходит вечером в смятении, поскольку не может найти взятую книгу: «Должно быть, я вымела ее с обломками потолка».

Однако несвязные идеи Гитлера вскоре были подхвачены к большому для него ущербу. Черчилль, не зная, что еще сделать, выступает за жестокие и «сверхразруши-тельные» бомбардировки; его чаяния исполнятся благодаря принятому в феврале 1942 г. решению «подавить моральный дух вражеского гражданского населения, и, в частности, рабочих промышленных предприятий». Пламя горящего Дрездена видно за 70 километров; 10 тысяч тонн зажигательных бомб, сброшенных на Гамбург в час ночи 27 июля 1943 г. до такой степени повысило температуру на высоте в 2 тысячи метров, что через двадцать минут Королевской авиации пришлось завершить налет. Ей уже оказывали помощь американские летчики, чей значительный вклад выразился в том, что рейд впервые получил собственное имя: операция «Гоморра».

На улицах температура превысила тысячу градусов. По Цельсию.

Десять миллионов томов из общественных библиотек сгорели в результате бомбардировок, иными словами, с учетом сопоставимых потерь в частных собраниях, это составляет четверть или треть всех книг, имевшихся в стране. Из ста тридцати одного города, подвергшегося бомбардировке, тридцать являлись особой целью и вынесли двойной удар, в силу чего потеряли целиком или частично свои разнообразные библиотеки двадцать семь из них, в том числе Дрезден, Лейпциг, Дармштадт, Берлин, Франкфурт, Гамбург, Мюнхен, Мюнстер, Штутгарт и Кассель. Составленный ЮНЕСКО список из двадцати четырех городов не полон: нужно добавить Бреслау, Гёттинген и Йену, названные Джонсоном. И еще Баден, где «Бадише Ландесбиблиотек» 3 сентября 1944 г. потеряла триста пятьдесят тысяч своих книг, поскольку бюрократы не разрешили перевезти их в убежище, как сообщает Хильда Штуббингс в эссе, посвященном библиотекам под бомбами. Но говорится ли в этом сочинении о той же стране? Среди уничтоженных книгохранилищ Германии упомянут только Баден (помимо аутодафе в Берлине в 1933 г.), а упор сделан на чрезвычайно эффективные усилия персонала немецких библиотек по спасению своих коллекций.

Даже самые глубокие подвалы не могут спасти книги, если обстрел ведется зажигательными бомбами. В Дрездене англо-американские бомбардировки 13 и 15 февраля 1945 г. полностью уничтожили центр города, семьдесят процентов его промышленного потенциала и стали причиной гибели тридцати пяти тысяч человек. Не могли спастись и три крупные библиотеки: «Зэксише Ландесбиблиотек» провинции Саксония, муниципальная «Штадтбиблиотек» и библиотека Ферайн фюр Ердкунде, Географического общества. В дыме от сожженных страниц испарились призраки тысяч инкунабул, в том числе одна из первых иллюстрированных книг, отпечатанных в Париже Жеаном Бономом, «Разрушение Трои» Жака Милле (1484 г.). А также единственный уцелевший экземпляр «Пантагрюэля» издания 1533 г., опубликованного Франсуа Жюстом.

Помимо ущерба, нанесенного библиотекам муниципальным и университетской, город Лейпциг потерял также шестьдесят тысяч изданий Музея книги после воздушной атаки в декабре 1943 г. Нет сомнения, что следовало бы посвятить хотя бы один параграф каждому из этих разбомбленных учреждений. Но автоматическая концентрация одних и тех же событий, произошедших за столь малое количество лет, в конечном счете невольно порождает сомнения в их значимости. К чему читать или заниматься самообразованием, если мир летит в пропасть, как показалось многим по ходу этой последней (или Второй) мировой войны? Вот что пишет по этому поводу Клод Симон в «Дорогах Фландрии»: «…я в ответ заметил, что, если содержание тысяч книг этой неоценимой библиотеки оказалось совершенно бессильным помешать той самой бомбардировке, которая ее уничтожила, мне не совсем понятно, какой ущерб наносит человечеству исчезновение под фосфорными бомбами этих тысяч книжонок и бумажонок, не представляющих ни малейшей пользы. Согласно детальному списку надежных ценностей, предметы первой необходимости, которые нужны нам сейчас гораздо больше, чем вся знаменитая библиотека Лейпцига, суть следующие: носки, кальсоны, шерстяные свитера, мыло, сигареты, колбаса, шоколад, сахар, консервы, гале…» Люсьен Делленбах в послесловии сразу же возражает, что, «если книги оказываются смехотворными перед хаотической силой элементарного, к чему писать «Дороги Фландрии» и рассказывать о них?». Вальтер Меринг также приходит в отчаяние: во время аншлюса, «среди завываний демонов, брызгающих на меня слюной из каждого переулка», он бежал из Вены, бросив свою библиотеку. «И вот я удалился, чтобы не обратиться в соляной столп, оставив за спиной защитную стену из тысячи томов, построенную для меня моим отцом. Каждое из этих сочинений содержало анафему, провозглашенную этой белой магией, благодаря которой он, просвещенный человек, атеист, верующий в прогресс, полагал себя огражденным от возврата к царству демонов и мрака». Зато Юнгер, со своей стороны, демонстрирует непоколебимость: «Киршхорст, 9 апреля 1944 года. Подумал о громадном множестве книг, уничтоженных бомбардировками. Старинные книги станут редкостью… Это могло бы даже иметь свои выгоды — например, возвратить умы к самому существенному… В целом же ход коллективного существования приведет к широкому развитию публичных библиотек».

Лавина железа и огня весом в полтора миллиона тонн, которую союзники обрушили на немецкие города, стала запретной темой для двух последующих поколений. Легко понять, почему так случилось во Франции или в среде британских интеллектуалов, но то же самое произошло в Германии, как подчеркнул незадолго до своей безвременной гибели Винфрид Георг Зебальд в эссе, которое наделало шума за Рейном: «Война в воздухе и литература». Отказ от амнезии ставит проблему и словно бы открывает клапан — к лучшему или к худшему; свидетельством может служить «Пожар» Йорга Фридриха.

Тем временем в Японии Тихоокеанская война (официальное название Второй мировой войны, обретающее прямо-таки бурлескный характер в английском варианте: Pacific war, или «мирная война») превратила в пыль неисчислимое количество библиотек и книг, горящих как пакля, если они выпущены до 1800 г. Самолеты свободного мира совершили четыре тысячи рейдов на Токио за полтора года; восемь публичных библиотек были стерты с лица земли вместе со своими зданиями, три четверти повреждены, причем наибольший ущерб понесла самая крупная из них — «Хибиа Паблик Лайбрери»; расположенная между дворцом и «Императорским отелем» библиотека, открывшаяся в эпоху Мейдзи, получила привилегию переезда, который осуществлялся сначала на грузовиках, потом на тачках и, наконец, в мешках, но этого оказалось недостаточно: последние 200 тысяч томов исчезли за несколько часов. Погибли также 40 тысяч томов в университете Васеда, 69 тысяч в Министерстве иностранных дел, 15 528 в Бюро патентов, 46 695 в библиотеке Кабинета министров и все книги — в Министерстве сельского хозяйства и морских угодий. Когда враги-американцы высадились в 1945 г., в стране осталось не более пяти миллионов книг. Сотрудничая в деле восстановления библиотек и образовательной системы, оккупанты поразились сложности письма и настоятельно предложили романизировать японский язык; в конечном счете их попросили убраться.

Нацизм, Холокост

Если описанные выше катастрофы можно рассматривать как побочные явления «главного события» с его неконтролируемым потоком бомб и снарядов, которые падали в конечном счете с анонимных небес, словно подарки Деда Мороза, то сознательный ущерб, нанесенный нацизмом, имеет совсем иной масштаб и зловещий смысл.

В количественном отношении можно даже говорить о равенстве с противоположным лагерем, если принять цифру в семь миллионов томов, погибших в Советском Союзе согласно данным одного исследования 1958 г., однако к этому пункту еще придется вернуться. Что же касается качественных показателей уничтожения, его непосредственным источником служат бредни Гитлера 1925 г. и решения, принятые в 1933-м, когда была объявлена война «интеллектуальному нигилизму» посредством сожжения книг, на основе чего, как предполагалось, возникнет новое человечество. Имелся и прецедент: в 1817 г. в Йене студенты-пангерманисты организовали в замке Вартбург грандиозное книжное аутодафе. Однако было и знаменательное отличие: речь шла о фальшивых книгах, склеенных из старых тетрадей, на первой странице которых опозоренные названия вписывались от руки.

Гитлер назначен канцлером 30 января 1933 г. Начиная со 2 февраля запрещается любая публикация, содержащая неправильную информацию. Нет ничего проще, как вычеркнуть заодно и «неправильных» людей. Немедленно начинается подготовка к сожжению 10 мая; книгами занимаются библиотекари, а «Лига борьбы за немецкую культуру» передает студенческим ассоциациям инструкции, призванные избавить страну от «иудейско-азиатского яда». В доверительных беседах с Германом Раушнингом фюрер подтвердит: «Мы варвары и желаем быть варварами. Это почетное наименование». Гитлер лжет: из всей Европы будут аккуратно вывезены многочисленные библиотеки (352 тысячи тщательно отобранных книг только в еврейской и славянской общинах Парижа) — в полном противоречии с тупой пропагандой, кульминацией которой стали театральные аутодафе.

И вот 10 мая 1933 г. в 22 часа на Оперную площадь Берлина «торжественно вступила делегация студентов, перед которыми шествовал оркестр штурмовиков… студенты были в праздничных одеяниях своих корпораций, с факелами в руках. Пожарные облили дрова керосином и подожгли. Тут стали подвозить книги на грузовиках, и студенты встали в цепь, чтобы бросать их в огонь» («Тан» от 12 мая 1933 г.). «Иллюстрасьон»: «При каждой новой пачке книг, бросаемых в костер, раздается громкий голос, который называет имя осужденного автора и выносит приговор:

Первый герольд:

— Против материализма и классовой борьбы, за единство народа и идеальную концепцию жизни я предаю огню сочинения Маркса и Каутского.

Второй герольд:

— Против морального разложения, за чистоту нравов, семейные и государственные ценности я предаю огню сочинения Генриха Манна, Эрнста Глезера и Эриха Кестнера.

Третий герольд:

— Против мелких чувств и политического предательства по отношению к народу и государству я предаю огню сочинения Фридриха Вильгельма Форстера.

Четвертый герольд:

— Против духовного разложения, преувеличения и нездорового усложнения сексуальной жизни, за облагораживание человеческой души я предаю огню сочинения Зигмунда Фрейда.

Пятый герольд:

— Против фальсификации нашей истории и шельмования великих исторических фигур, за уважение к нашему прошлому я предаю огню сочинения Эмиля Людвига и Вернера Хегемана.

Шестой герольд:

— Против иностранных журналистов и их иудео-демократических устремлений, за созидательную работу и сотрудничество в деле национального возрождения я предаю огню сочинения Теодора Вульфа и Георга Бернхарда.

Седьмой герольд:

— Против предательства литераторов по отношению к солдатам великой войны, за воспитание народа на основе здоровых принципов я предаю огню сочинения Эриха Марии Ремарка.

Восьмой герольд:

— Против уродования немецкого языка, за сохранение этого драгоценного наследия нашего народа я предаю огню сочинения Альфреда Керра.

Девятый герольд:

— Против наглости и высокомерия, за уважение и почитание бессмертного немецкого духа я предаю огню сочинения Тухольского и Осецкого».

В числе 20–25 тысяч книг, брошенных в огонь тем вечером, были произведения некоторых других авторов, в частности Стефана Цвейга. Согласно «Иллюстрасьон», этот патетический текст, названный «Feuersprüche», «Речения огня», был написан самим Геббельсом, который явился на площадь в полночь и под крики «ура» провозгласил, что «прошли те времена, когда еврейская Asphaltlitteratur (тротуарная литература) заполняла библиотеки, а наука, найдя укрытие в своих доктринах, была оторвана от жизни!».

Интересно, что «Иллюстрасьон», с одной стороны, начиная с 20 мая посвящала этому событию целую страницу с фотографиями и, подчеркивая, что такие же акции произошли одновременно во многих больших городах, утверждала, что в Германии «отныне не существует свободы мысли», с другой — в номере от 1 июля отвела теме вторую полную страницу с заголовком «Что за книги сжигали в Германии?». В этой гораздо более детальной статье автор, допуская незначительные ошибки, сближает произошедшее с кострами испанской инквизиции и Савонаролы, комментирует с поразительной для простого репортера проницательностью сочинения осужденных авторов и в завершение впервые цитирует фразу из пьесы «дотационного» театра Ганса Йоста, которой суждено будет прославиться в слегка измененном виде: «Услышав слово культура, я хватаюсь за мой браунинг». Есть тут некая тайна: отчего вдруг в этом дорогом журнале, не отличающемся ни особой левизной, ни чрезмерным интеллектуализмом, публикуется настоящее аналитическое исследование, некое подобие крика тревоги, за подписью Ирен Шеврёз, чье имя — видимо, псевдоним — больше нигде не появится? Сравните для примера «Энтрансижан», который ограничивается вялой карикатурой на Гитлера в тоге и с лирой. «Нерон… из бумаги», — гласит подпись. За исключением таких видных фигур, как Ромен Роллан и Барбюс, немногих французских интеллектуалов в 1933 г. встревожило это движение, которое шумно демонстрировало свою окраску и, самое худшее, угрожало их авторским правам. Несомненно, уже начинало действовать пресловутое обольщение; и находится даже некий малоизвестный барон Робер Фабр-Люс, который с восторгом приветствует эти свежие ветры: «Аутодафе, представленные смехотворным образом как грех против разума, на мой взгляд, напротив, символизируют духовное возрождение для всего, что есть здорового, благородного и честного». А вот Зигмунд Фрейд позволил себе пошутить: «Только наши книги? Раньше их сожгли бы вместе с нами». Больше горечи в тоне Йозефа Рота: «Мы, немецкие писатели еврейского происхождения, в эти дни, когда дым от наших сожженных книг поднимается к небу, должны прежде всего признать свое поражение… Мы были в первых рядах тех, кто защищал Европу, и нас убивают первыми». Ужасная мысль, словно подвешенная в пустоте: через шесть лет Йозеф Рот умрет и не узнает, каким страшным образом исполнилось его предвидение.

Тридцать акций подобного типа проходят одна за другой в период между 10 мая и 21 июня, вследствие чего за границей были изданы три «Библиотеки сожженных книг», посвященные произведениям Вольтера, Эйнштейна, Фрейда, Маркса, Энгельса, Ремарка и т. п., равно как первые исследования гитлеризма и оппозиционные немецкие газеты. Сначала в Лондоне в марте 1934 г., под эгидой графини Оксфорд и Эсквит, затем в Париже, в прелестном квартале художественных мастерских под названием «Цветущий городок», в доме 65 на бульваре Араго. В день годовщины берлинского аутодафе под председательством Генриха Манна, Андре Жида, Ромена Роллана, Г. Дж. Уэллса и Лиона Фейхтвангера была торжественно открыта «Дойче Фрайхайтсбиблиотек» («Немецкая библиотека свободы»). Среди инициаторов мероприятия — блестящий красный пропагандист Вилли Мюнценберг и писатель Альфред Канторович; первый станет миллионером в Москве, второй уедет сражаться в Испанию. Абсурдность этой истории состоит в том, что сразу же по объявлении войны «декрет от 18 ноября 1939 г. о мерах по отношению к опасным личностям во имя национальной обороны» приведет к закрытию библиотеки: французская полиция конфискует 20 тысяч книг, из которых по меньшей мере 1400 всего через два месяца тайно переходят в НБ (остальное все еще разыскивают). Этот «дар префектуры полиции» носит порядковый номер 335052 в каталоге приобретенных печатных изданий; похоже, к той же категории относятся и другие, неустановленные собрания, забираемые повсеместно у тех, кто получает общую этикетку «большевик»: это коммунары, революционеры, марксисты, французские коммунисты.

Третья же «Фрайхайтсбиблиотек» находилась в Нью-Йорке, в Бруклинском еврейском центре: пятьсот человек слушают речь Эйнштейна в день открытия в декабре 1934 г., тогда как большая часть американской прессы демонстрирует «positive thinking», позитивное мышление: в конечном счете, оказавшись у власти, наци станут вести себя как взрослые люди. Впрочем, десять лет спустя миссия, призванная изучить положение с уничтоженными европейскими библиотеками и возможную роль США в восстановлении образовательной системы («a new problem for the civilized world», новая проблема для цивилизованного мира), пришла к выводу, что немцы действовали «в духе подавления и наказания». Словно жизнь — это продолжительный детский сад.

Один раз акт явного возмездия совершился над книгами: в Неаполе, ближе к концу войны. Итальянский партизан убил немецкого солдата на улице, идущей вдоль библиотеки Королевского общества. В следующее воскресенье, 19 сентября 1943 г., приходит несколько грузовиков Brandkommandos[37], груженных бочками с керосином. Расчеты входят в библиотеку, спокойно поливают читальные залы и стеллажи от пола до потолка, затем бросают гранаты, отступая из зала в зал, и тем самым не дают приблизиться пожарным. За три дня двести тысяч сокровищ древней истории страны обращаются в пепел и дым.

Едва погасли костры 1933 г., как Геббельс с великой помпой открывает кампанию «Книга, орудие немецкого духа!». Порабощение публичных библиотек рейха является тем более полным, что многие из их замечательных директоров желают остаться на своем посту, чтобы продолжить дело служения книгам или собственные ученые исследования. Таким образом, самая примитивная пропагандистская литература опирается на прочные и вполне соглашательские структуры: именно она попытается заполнить обширную лакуну, которую оставила систематическая чистка от авторов, предназначенных огню. Лео Лёвенталь в 1983 г. будет иронизировать над тем, как «нацистский феникс возрождается из коммунистического и еврейского пепла».

Изъятия книг в библиотеках на оккупированных территориях начнутся сразу и в самой грубой форме, без всяких праздничных торжеств. В январе 1934 г. Альфреду Розенбергу поручено контролировать публикации, пропаганду и в скором времени грабеж, поскольку одно влечет за собой другое. Несмотря на двойную конкуренцию — с Геббельсом на первом плане в сфере пропаганды, а в сфере наживы с Герингом, который думал только о пополнении своих личных собраний, — эффективность его действий не подлежит сомнению. Einsatzstab Reichleiter Rosenberg (ERR)[38], созданный в 1939 г., получает разрешение инспектировать все библиотеки и другие культурные учреждения, проводить все конфискации, необходимые для выполнения планов партии. В отличие от Геринга, Розенберг считал произведения искусства не столь важными и распорядился, чтобы «все архивы и все научное оборудование, принадлежащие нашим идеологическим противникам, были отданы в мое распоряжение». Но эти прекрасные слова служат прикрытием для крайне грязных операций или же просто сумасбродств. Во многих случаях нелегко отделить цензуру от выгоды или зверства.

Тем более что существовал и четвертый мотив: геницид, который совершает в отношении гения (духа) народа, то же самое, что геноцид в отношении его плоти. Гитлеровцы осуществляют первый, а не второй, когда им нужна рабочая сила без памяти и без имени; к евреям они, как мы увидим, применят главным образом второй, что дает пищу для размышлений.

В Чехословакии в 1939 г. студенты получают приказ за сорок восемь часов найти постоянную физическую работу. Осенью 1942 г. еще один декрет предписывает университетским библиотекам передать оккупантам все имеющиеся у них старые издания и оригинальные тексты. С особым рвением разыскиваются произведения чешских писателей — как современных, так и прошлых веков, например реформатора XV в. Яна Гуса, Алоизия Ирасека, поэта Виктора Дика. Следует изъять не только произведения чешских и еврейских писателей, но также переводы любых английских, французских или русских авторов — и четыреста одиннадцать пострадавших учреждений внезапно оказываются с пустыми полками. Государственный министр и рейхскомиссар протектората К.Х. Франк сразу объявил: «Чехи пригодны лишь для физического труда на заводах или фермах». Как и поляки.

В Польше 13 декабря 1939 г. гауляйтер Вартгехау издает распоряжение, согласно которому каждая общественная или частная библиотека обязана заявить о своем существовании. Как только они прошли регистрацию, их собрания конфисковали и передали в Buchsammelstelle (пункт по сбору книг), где эксперты в течение дня сняли сливки, отобрав два миллиона изданий, которые предстояло отправить либо в Берлин, либо в Позен (немецкое название Познани), где было решено создать не польскую Государственную библиотеку. Остальное отправили на переработку как макулатуру. Так обстоит дело со 102 библиотеками в Кракове и Варшаве, с 38 тысячами прекрасных книг польского сейма; что же касается архивов епархии Пелилин, включающих в себя манускрипты XII в., они пошли на растопку печей сахарного завода. По сравнению с другими ограбленными странами Польша пострадала больше всех: около шестнадцати миллионов томов, от семидесяти до восьмидесяти процентов, исчезают из общественных библиотек, остальное свезено в одно хранилище, где теряет свою идентичность; половина типографий выведена из строя. В течение пяти лет запрету подвергается любая публикация (однако был найден способ издать тысячу двести названий подпольно): как с грубым простодушием объясняет «Верорднунгсблатт» от 5 ноября 1940 г., с целью наилучшим образом «удовлетворить примитивные потребности в развлечении и забавах, чтобы максимально возможно отвлечь внимание интеллектуальных кругов от заговоров и политических дебатов, которые могли бы способствовать развитию антинемецких настроений». Завершается эпоха надругательства еще хуже: варшавское восстание привело в действие Brandkommandos, солдат огня, чье назначение и специализация состояли в сжигании библиотек. Так в октябре 1944 г. уничтожили Красинскую со всеми ее книгами XV–XVIII вв., размещенными на пяти подземных этажах после изъятия из первоначальных хранилищ, а также собрание Рапперсвил, богатейший фонд по истории страны, который эмигранты ревностно собирали в Швейцарии вплоть до благословенного дня 1918 г., когда ставшая независимой Польша смогла дать ему приют на родине. Сходным образом отряды поджигателей в январе 1945 г. сожгли дотла «Библиотеку Публичну» и ее 300 тысяч книг. Тем временем библиотекари «Народовой» (Национальной) трудолюбиво перевезли в надежное место 170 тысяч изданий — по распоряжению и под руководством немецких офицеров, которые перед уходом подожгли ее.

В Словении все библиотеки подвергаются чистке, а использование словенского языка приравнивается к акту саботажа. В Белграде Национальная библиотека снесена с лица земли, сотни тысяч печатных изданий и сербских рукописей обращены в пепел. Афины теряют большую часть книг университета, собрания трех американских колледжей пущены на отопление. Наименьший ущерб понесли Нидерланды: оккупанты ограничились отбором нежелательных книг, которые были заперты в «зале ядов» — невольная дань уважения Шатобриану.

Германизация, организованная столь очевидным образом, напоминает самый грубый вандализм, примером чему может служить имение-музей Ясная Поляна, где родился и жил Лев Толстой. Солдаты провели там полтора месяца и, похоже, занимались лишь тем, что уничтожали книги и рукописи: они осквернили даже останки автора «Анны Карениной», вытащив их из могилы. Такой же профанации подверглись дома Пушкина и Чехова, а также многих музыкантов. Когда один из служителей музея Толстого предложил принести дрова для печки, чтобы сберечь несколько книг, некий офицер по имени Шварц ответил ему: «Нам дерево для топки не нужно, мы сожжем все, что имеет отношение к вашему Толстому». Видимо, немцы слишком почитали русские книги, поэтому избавлялись от них сразу. Или посылали их начальству в случае очевидной коммерческой ценности, как свидетельствует оберштурмфюрер доктор Форстер: «В Царском Селе (во дворце) императора Александра… изъята библиотека, содержащая от 6 до 7 тысяч изданий на французском и более 5 тысяч русских книг и рукописей… Мы собрали богатую жатву в библиотеке Академии наук Украины, где находилось сокровище из редчайших манускриптов персидской, абиссинской и китайской литературы, летописи России и Украины, первые книги, выпущенные первым русским печатником Иваном Федоровым… В Харькове несколько тысяч ценных изданий в роскошных переплетах были конфискованы в библиотеке Короленко и отправлены в Берлин. Все прочее уничтожено». Солдатня устилает энциклопедиями в несколько слоев грязную главную улицу, чтобы могли проехать военные машины. Лубочная картинка, место которой между монголами в Багдаде в 1258-м и австрийскими телегами в 1785 г.

646 тысяч томов, сожженных в Смоленске и в других местах, кажутся мелочью в сравнении с четырьмя миллионами в Киеве. Перед угрозой немецкого наступления Сталин решил применить на Украине политику выжженной земли: все, что нельзя вывезти, должно быть уничтожено. Впрочем, быстрое продвижение войск вермахта помешало осуществить эту масштабную задачу. Через два года Гитлер издает точно такой же приказ: и вот вывозят, к примеру, автопортрет Рембрандта, но не 19 200 местных библиотек. На сей раз распоряжение исполняется с безупречной неукоснительностью. Все-таки 28 апреля 1995 г. Германия вернула около семисот ценных изданий. Вроде бы мало? Однако к концу сороковых годов, возможно, больше и не осталось: помимо дополнительного ущерба от союзнических бомб, следует учитывать уничтожение награбленных книг, которые были привезены в Берлин. В некотором смысле ничто не пропадает.

Нацистский план «Книга» представляет собой машину, от которой ничто не ускользнет. Крупные парижские библиотеки были обобраны в мгновение ока. В 1875 г. русские в Париже собрали значительную коллекцию: Тургенев оказал такую большую помощь, что после смерти писателя библиотека взяла его имя. Разбогатев до сотни тысяч томов, она в 1938-м добилась у города разрешения поместиться в частном особняке — в доме 11 на улице де ла Бюшри. Через два года оккупационная армия предлагает купить эти книги, но получает отказ. В отместку немцы забирают все. В конце войны в Польше обнаружится большая часть коллекции, на которую наложит лапу уже Красная армия. С другой стороны, богатая библиотека, основанная в Париже поляками в 1838 г., премило устроилась пятнадцать лет спустя на Орлеанской набережной. Едва появившись в Париже, этот дом захватило гестапо, и в июне 1940-го ящики с книгами, архивами и картами, собираемыми на протяжении многих лет, отправились в Познань. В пятидесятых годах удалось произвести частичную реституцию — примерно сорок пять тысяч. Одновременно некоторое количество книг, совершивших путешествие из Варшавы в Москву и обратно, с согласия библиотеки на Орлеанской набережной было оставлено в Польше, чтобы вновь заполнить опустошенные библиотеки этой страны.

Наконец, украинское собрание также стало объектом вожделения рейха: Гитлер уже успел составить свой русский план. Симон Петлюра, бывший председатель директории Украинской республики в изгнании, был убит в Париже в 1926 г. евреем-анархистом, вероятно, с целью отомстить за погибших во время погромов на Украине, быть может, также вследствие некой темной франко-советской махинации. Эмигранты основали тогда библиотеку, быстро составленную на основе примерно двадцати тысяч рукописей из архивов исчезнувшего государства. Гестапо явилось в этот мировой украинский центр за границей в декабре 1941 г. и взяло его unter deutschem Schütz., под немецкую защиту, а в следующем месяце отправило все фонды за Рейн. Однако люди из ERR сочли их лишенными практического интереса, и они, судя по всему, были предоставлены своей судьбе, разрознены, частично складированы в Ратиборе, забыты. Но время от времени кто-нибудь из исследователей находит одно из этих изданий в больших хранилищах Киева, Минска или Москвы. Украинская библиотека Симона Петлюры функционирует по-прежнему на улице Палестин и может показать пятьдесят семь сохранившихся книг. Помимо трех этих крупных собраний парижские русские (Суварин, Буканов, Осоргин и т. д.) потеряли сотни библиотек, чья судьба остается неизвестной, равно как судьба семидесяти одного ящика с книгами из Чешской библиотеки и ста сорока четырех ящиков из International Institute of Social History (Международный институт социальной истории) на улице Мишле.

Поскольку Национальная библиотека Франции отправила большую часть ценнейших своих коллекций в бордоские замки, Париж мог спать спокойно. Немецкое управление по защите библиотек, Bibliotheksschutz, на самый буржуазный манер устроилось в особняке Лувуа, напротив Национальной библиотеки, чтобы наилучшим образом осуществлять возложенную на него задачу цензуры и грабежа, не только на улице Ришелье, но во всех частных и общественных собраниях. Были изданы и навязаны даже букинистам на набережных списки запретных изданий (список Бернхарда, 143 названия и 700 тысяч конфискованных экземпляров, затем 1-й, 2-й и 3-й списки Отто, составленные с помощью — несомненно, вынужденной — издательских домов Ашетт и Филипаччи, около 3 тысяч названий). Попутно выясняется, что среди запрещенных книг фигурируют все переводы «Майн кампф», конечно, с целью побудить читателей к изучению немецкого языка. За исключением некоторых знаменитых писателей, погубивших свою репутацию, книжная Франция вышла из периода оккупации относительно невредимой. Для сравнения можно рассмотреть гораздо более бурную историю еврейских библиотек.

Если бы Генрих Гейне родился столетием позже, возможно, он переиначил бы свою знаменитую фразу: «Там, где сжигают людей, в конечном счете сжигают и книги». Тогда бы он избежал превращения своей формулы в общее место. Еврей, распутник, приятель молодого Маркса — у него быстро отняли бы свободу самовыражения. Антологии нацистской эпохи, вынужденные публиковать его сверхпопулярные lieder (песни), сопровождали их пометой «сочинение неизвестного автора».

Между тем бросающаяся в глаза параллель между Холокостом и аутодафе в конечном счете будет разомкнута самым любопытным образом.

В первое время, начиная с 1932 г., под зловещим импульсом ползучего расизма люди, ощущая нависшую над ними угрозу, сжигают свои библиотеки до появления соответствующих распоряжений. Впрочем, они почти сразу обнаруживают, какое это тяжелое и медленное занятие — даже при помощи калорифера; некоторые из таких любителей бросают книги с мостов в реку, забывают их в лесу или же отправляют посылки по вымышленному адресу. Еще до начала погромов евреи лучше, чем коммунисты, космополиты и вольнодумцы, сознают, что чтение предает их. Действительно, книгу на иврите относительно легко опознают даже полицейские (хотя в сомнительных случаях они порой прихватывают и Гомера). Библиофильский зуд рейха не замедлит породить саркастические замечания эрудитов: «Наци украли у нас не только материальные ценности, но также нашу репутацию Народа Книги!» — пишет в 1939 г. в своем дневнике некий Хаим Арон Каплан.

До 1939 г. Польша насчитывала 251 еврейскую библиотеку, в которых имелось 1650 тысяч томов, иными словами, больше половины всей европейской иудаики и гебраики.

Наряду с крупными специальными учреждениями, как Большая синагога в Варшаве или два архива в Вильнюсе — Штрашун (по имени основателя) и Идишер, — значительное количество рукописей и печатных изданий на древнееврейском было собрано в Публичной и Национальной библиотеках, в частности в собрании Раппервил. Как мы уже знаем, их сожгли, и пламя уничтожило, разумеется, все книги без разбора. Зато Brandkommandos (пожарные отряды) прекрасно знали, что делают, когда поджигали синагоги в Бедзине и Познани, вместе с их книгами, как в Люблине: «Для нас было особой честью уничтожить талмудическую академию… мы выкинули гигантскую библиотеку на улицу и перевезли на рыночную площадь, чтобы развести там костер, который горел двадцать часов. Евреи Люблина окружили его со всех сторон и горько плакали, почти оглушив нас своими воплями. Мы пригласили военный оркестр, и музыка вкупе с радостным гомоном солдат подавила рыдания евреев». В другом месте солдаты с надеждой ждут, когда какой-нибудь раввин попытается спасти свою бессмертную Тору, чтобы застрелить его и бросить их вместе в костер. В вильнюсском Штрашуне хранитель, внук основателя, предпочитает покончить с собой, но не принимать участия в инвентаризации перед вывозом, и приходится извлечь из тюрьмы двух ученых, чтобы заменить его. Критерий отбора очень прост, однако требует подобия экспертизы: все книги на древнееврейском, напечатанные после 1800 г., подлежат переработке — кроме тех, что посвящены истории и сущности иудаизма.

Однако излишняя эффективность ведет к пресыщению. Свитков Торы во Франкфурте слишком много, они достигают высоты трех метров в подвале института; предполагается пустить пергамент на переплеты. Эти инструкции, в свою очередь, не ведут к библиофильству: однажды пять ящиков с редкими книгами были уничтожены, чтобы освободить место в вагоне для свиней, закупленных на черном рынке.

Хотя итальянские фашисты устроили замечательное аутодафе еврейских книг в 1938 г. в Турине, на пьяцца Карлина, антисемитизм не был их сильной стороной. И только после их падения, 16 октября 1943 г., из римского гетто забирают 1041 человека с целью — это распоряжение в первый и последний раз появляется в письменном виде — ликвидировать в Освенциме. Папа тем временем закрывает глаза, вероятно, для молитвы.

За два дня до этого ERR завершила работу в синагоге: в библиотеках школы раввинов и, главное, общины, чья репутация порождает самые фантастические ожидания тем сильнее, что сокровища ее не каталогизированы; последовательно сменявшие друг друга хранители едва успевали записывать приобретения. Однако благодаря исследованию, проведенному в 1934 г. Исаией Зонном, все уверены, что этот фонд восходит к первой поре христианства и эпохе цезарей, что он значительно пополнился в Средние века и после изгнания евреев из Испании и Сицилии, что в нем широко представлен золотой век римских и венецианских издателей XVI в., среди прочего — Талмуд в восемнадцати томах Даниеля Бомберга. Мечта любой библиотеки. Впрочем, люди из ERR находятся здесь уже месяц и, судя по всему, пребывают в возбужденном состоянии; есть один лейтенант, который «с осторожностью и тщанием кружевницы осматривает, трогает, ласкает папирус и инкунабулы, перелистывает рукописи и редкие книги, проглядывает пергаментные свитки и палимпсесты. Дозированная легкость прикосновения, выверенная осмотрительность жестов непосредственно связаны с ценностью издания. Большинство этих сочинений созданы на основе алфавитов, рожденных в незапамятные времена. Но едва открывается какая-нибудь страница, взор офицера становится пристальным и воспламеняется, как это случается с особо тренированными читателями, которые умеют сразу найти нужное им место, содержащий некое откровение пассаж. В этих аристократических руках книги заговорили, словно их подвергли жестокой и утонченной, изысканно садистской пытке. Позднее стало известно, что этот офицер СС — выдающийся специалист в сфере семитской палеографии и филологии». 11 октября он открыто звонит во фрахтовую компанию Отто и Розони, затем, повесив трубку, говорит секретарше хранилища, что архив конфискован: если хоть одной книги недосчитаются, она заплатит за это жизнью. Председатель общины Уго Фоа тут же ринулся в министерства, чтобы предотвратить катастрофу. Тщетно. 14 октября два вагона немецких железных дорог подходят по трамвайным путям и увозят все, что можно туда погрузить, а именно: более десяти тысяч изданий, тщательно обернутых и переложенных крафт-бумагой. Пока немцы с бесконечными предосторожностями укладывают книги в вагоны, facchini (грузчики) итальянского предприятия, которым поручено сносить их со второго этажа, выбрасывают некоторое количество в окно заднего фасада людям, собравшимся внизу. «Мы вернемся, чтобы забрать все остальное», — предупреждают офицеры ERR, когда состав трогается. Но они не вернулись. Через двое суток произошла Judenrazzia (облава на евреев), словно бы специально скоординированная во времени, как отмечают историки.

Эти книги станут объектом величайшей заботы, особенно когда на Франкфурт начнут сыпаться бомбы; поэтому добрую половину собрания позднее удастся вернуть в Рим (зато после облавы уцелели только пятнадцать человек). Древнееврейские книги не только перестали уничтожать — они становятся для нацистов лакомой добычей: примерно четыреста тысяч были собраны в новой библиотеке в Познани, где создана кафедра по «еврейскому вопросу». Подчиненная штаб-квартире Рейхбезопасности, или RSHA в Берлине, библиотека украла, свезла в одно место и потеряла почти три миллиона изданий по иудаизму и другим объектам гитлеровских треволнений, тому же франкмасонству. Так произошло, например, с сокровищами каббалистики, которые Адольф Эйхман захватил в 1938 г. в Вене, где Израильское общество культуры (Israelitische Kultursgemeinde) в двадцатые годы собрало треть всех известных инкунабул на древнееврейском: в марте 1939 г. в Берлин перевозят, в частности, 625 бесценных для исследователя, но также и для библиофила рукописей (шесть были найдены и возвращены венской еврейской общине в 1950-м, седьмую совсем недавно конфисковала американская таможня после продажи на аукционе: «Сефер Йецира», или «Книгу обучения» XIV в. Ср. депешу АР 17/11/2003). В 1939 г. все, что не было отправлено в Берлин, пошло на переработку — от 200 до 300 тысяч томов.

Со своей стороны, Розенберг получил 29 января 1940 г. прямое указание фюрера создать после войны поблизости от Шимзее в Баварии нацистский университет, Die Hohe Schule, в котором по зрелом размышлении предполагается создать следующие факультеты: иудаизма, франкмасонства, коммунизма, расовой биологии и проч. Времени все же хватило, чтобы 26 мая 1941 г. во Франкфурте появилось важнейшее подразделение: Институт изучения еврейства, Erforschung der Judenfrage, которому предстояло «провести критическое исследование духовных основ и тактических приемов нашего идеологического противника». Благодаря ERR украденные собрания стали основой его библиотеки, насчитывавшей в 1943 г. 550 тысяч изданий (и это только половина уже захваченного, но еще не привезенного), «которые прежде никогда не были собраны вместе». В частности, семьсот ящиков с книгами конфискованы во Всемирном израильском союзе, расположенном на улице Лабрюйер в Париже; вернется только часть. Пять собраний парижских Ротшильдов[39] соседствуют с фондами из магазина Липшютца[40], раввинических школ и других хранилищ из Амстердама (Розентальская и Сефардская, 45 тысяч названий), Салоник, Киева, Вильнюса и Риги.

Виши тоже хочет принять участие в разделе добычи, однако Берлин возражает, что Германия, освободившая Европу от еврейского господства, имеет право на «небольшое возмещение» в форме грабежа; впрочем, имущество евреев и нажито было нечестным путем: «К примеру, немецкое происхождение еврейских богатств неопровержимо доказано историей в том, что касается семейства Ротшильдов».

Это выражено с предельной ясностью: «Следовательно, захват еврейских культурных ценностей представляет собой всего лишь репрессивную и относительно мало-значимую меру против евреев, наших врагов на протяжении многих десятилетий».

ERR работает быстро — всего за две недели опустошает полки парижских библиотек, общественных и частных. Леон Блюм «любит красивые книги, необычные мысли, общество культурных людей, он ведет изысканную жизнь в своей прекрасной квартире»; однако в его «прекрасной библиотеке» вдруг не остается ничего. Как и у Жана Зея, 10 января 1941 г., или Жюля Моша, Жюля Ромена, Марка Блока, Тристана Бернара, Жюльена Бенда и Анри Мастеро, если ограничиться самыми известными именами. ERR работает хорошо: рубрикация елико возможно сохраняется. Так, в Израильском союзе десятки тысяч изданий, прежде чем оказаться в ящиках, метр за метром фотографируются на полках.

Иоганн Похл оправдал ожидания. Этот эксперт, получивший специальное образование в Иерусалиме, рыщет по Европе, чтобы лично отобрать лучшие книги в еврейских библиотеках для Института изучения еврейства; он плачется, что другие офицеры, стоит ему отвернуться, хватаются лишь за красивые переплеты. Вот он в Вильнюсе, где только 20 тысяч изданий из трехсот синагог привлекают его внимание; остальные 80 тысяч идут на переработку. А вот в Салониках, гнезде библиофилов и издателей с той поры, как дон Гедалия в 1513 г. основал здесь свой дом по выпуску книг на древнееврейском и на ладино[41]. Почти пять веков этот город был потаенным Иерусалимом, с согласия османских султанов. Несмотря на семь грандиозных пожаров, уничтоживших легендарные собрания, издатели во множестве имеют древние Пятикнижия, Хаггадот и Махзорим, рукописные свитки с миниатюрами, а также иудео-испанские романы и другие сборники «Комплас»[42] времен первопечатников. Герр доктор Похл одаряет инструкциями и доверием мудро подобранную команду, куда входят поэт, полицейский и армянский переводчик. Добыча: еще десять тысяч первоклассных экземпляров; направление: Франкфурт.

Похл делает своим лозунгом «Judenforschung ohne Juden» мечту Розенберга: еврейские исследования без евреев. Благодаря их усилиям в Познани, Берлине и Франкфурте собрана самая грандиозная из когда-либо существовавших коллекция древнееврейских текстов и материалов по истории еврейского мира. Созданная посредством конфискаций и истребления владельцев, не каталогизированная должным образом и толком не размещенная, эта нечеловеческая библиотека окажется совершенно бесполезной и вскоре будет частично уничтожена бомбардировками, заново разграблена. Какую философскую тайну, чуть ли не философский камень, надеялись обнаружить ее ревностные организаторы? Похоже, никто не изучал двусмысленный аспект библиофильских устремлений национал-социализма, возможно основанных на некой игре воображения и, конечно, на недоразумении, которое чувствуется в словах Розенберга о «нашем идеологическом противнике». С другой стороны, разве нельзя представить, как столь систематическое погружение в богатую еврейскую культуру в конечном счете приводит к прямо противоположному эффекту — перелому в настроениях изначально враждебного к ней «студента»?

Когда OMGUS[43], иными словами, Эйзенхауэр и его солдаты заняли Франкфурт, три миллиона украденных нацистами книг были собраны в Оффенбахе, на складах компании «Фарбен», знаменитого концерна, который не только изобрел газ циклон Б, но также окрылил начинающего канцлера Гитлера. Капитан Сеймур Дж. Помренс и его команда отменно справились с реституцией: к концу 1946 г. две трети изданий вернулись к владельцам. Остальное принадлежало библиотекам, включенным в Институт Розенберга, и вокруг этих книг стали кружить многочисленные американские делегации: все знали, что претензий никто не предъявит. Некий профессор Джером Майкл без околичностей писал в Государственный департамент: «Европа перестала быть центром еврейской культуры и духовности, и маловероятно, чтобы она когда-либо вернула себе эту роль». JCRF, Американский фонд восстановления еврейской культуры, оказывал умеренное сопротивление. «Каждый раз, когда нам встречается владелец хотя бы шести книг, — пишет генеральный секретарь фонда Ханна Арендт, — мы делаем все возможное, чтобы найти либо его самого, либо наследников». В целом сто пятьдесят тысяч осиротевших изданий направились в американские библиотеки, главным образом в Библиотеку Конгресса, которая уже в начале 1946 г. прислала одного из своих сотрудников со специальным заданием во Франкфурт.

Но отрешимся от этой гонки за еврейскими библиотеками во имя некоего непостижимого озарения. В Париже действительность выглядела куда более грязной, и Жан Кассу писал: «Еврей — это наименование, которое дают объекту агрессии и грабежа. Еврей тот, кому предназначено быть обворованным, растерзанным, поджаренным. У нас бандиты называют таких лохами или Фрайерами. Но нашим бандитам никогда не приходило в голову создавать огромную идеологическую систему и определять ею судьбу целой нации». Известен факт, что параллельно с грандиозными изъятиями ERR, которая в конечном счете превратилась в своеобразный пылесос произведений искусства для Геринга, в январе 1942 г. создано подразделение, грабящее даже бедняков: M-Акция, или «Мебель-Акция», призванная забирать имущество «евреев, которые уже бежали или собираются уезжать», в Голландии, Бельгии, Люксембурге и Франции. Руководит всем этим некий барон Курт фон Бер, который очень рано стал позором семьи; он держал антикварный магазин на проспекте Токио, а теперь носит фантастические мундиры и на два года бронирует каждый вечер столик «У Максима». Настоящий «военный мародер», по свидетельству узника Марселя Лоба, которого заставили сортировать книги; барон хвастался, что опустошил 69619 квартир (38 тысяч в Париже), в которых не осталось даже листка бумаги или начатой бутылки молока.

В Париже это имущество свозилось в «лагерь Аустерлиц», пятиэтажное здание, расположенное по адресу: набережная Гар, 43 — четыреста узников из лагеря Дранси сортировали здесь рояли, драгоценности, посуду, игрушки и т. п. Здесь были «стенды всякого сорта, казалось, что находишься в Галери Лафайет»; время от времени «эти господа заходили выбрать подарок для любовницы, просили его красиво упаковать или же оставляли адрес для доставки. И часто случалось, что узники сгружали из грузовиков собственные вещи», как рассказывал один свидетель на процессе Эйхмана. Там, по всей вероятности, находились книжные собрания немецкого политика Норберта Маркса, Марка Блока и сына Эмиля Дюркхейма, возможно, рядом с «469 килограммами» из библиотеки Вальтера Беньямина, захваченной на улице Домбаль, когда писатель устремился в бегство навстречу смерти. Актер Робер Манюэль, который также был «библиотекарем» в Аустерлице, видел, как пришла и исчезла его замечательная коллекция театральных брошюр XIX в., наряду с библиотеками Гюстава Коэна, Фернана Вормса (весь каталог Лемера) и Рене Блюма; ему приходилось сортировать до 15 999 книг за неделю: самые красивые свозились в большой гараж по адресу: улица Ришелье, 104; там свой отбор производил издательский дом Вердье-Дюфур, все прочее отправлялось на переработку. Узники также прибегали к актам систематического саботажа: одна женщина рассказывает, что она разбивала молотком деку, чтобы навсегда испортить звучание рояля или фортепьяно; Робер Манюэль уничтожал по тому в каждом полном собрании сочинений и вырывал страницы в отдельных ценных книгах. Марсель Лоб, в свою очередь, крадет и прячет все, что кажется ему интересным с библиофильской или научной точки зрения, например важные бумаги из коллекции Кра (издателя), заметки и карточки профессора Асколи. Однако свое свидетельство он завершает тем, что все исчезло в огне, который положил конец «этому оригинальному предприятию», хотя и «до пожара наши склады… были ограблены сначала нацистами, а потом жителями квартала».

Бедные, большей частью ни на что не пригодные богатства, которые собрала «Мебель-Акция», в 26984 вагонах, образовавших 674 состава, отправились на обустройство оккупированных районов на востоке Германии. Зато культурным наследием по приказу фюрера целиком и полностью занималась ERR. Известно, что 12 февраля 1943 г. в Бельгии двадцать ящиков с книгами прибыли из сортировочного центра в Антверпене на специальный склад на улице Ливурн в Брюсселе. Из еврейских библиотек Парижа четыреста сорок два ящика были отправлены в рейх 8 августа 1944 г., согласно самому последнему рапорту фон Бера. Но всех поездов мира оказалось бы недостаточно: сотни тысяч изданий остались на перроне.

Едва закончилась война, как временное правительство Франции принимает в качестве одного из приоритетов решение вопроса об украденных книгах. «Подкомиссия» книги в Комиссии по возврату художественных ценностей (SCL) создана в ноябре 1944 г.; указ от 11 апреля 1945 г. устанавливает правила возмещения: вернуть наследникам ограбленных людей идентифицированные книги, остальное передать библиотекам, пострадавшим от войны и оккупации, особенно издания «профессионального» назначения. Быстрейшее восстановление фондов по видимости является благородной целью, однако принятые чиновниками меры выглядят торопливыми и довольно циничными. Все прекрасно знают, что владельцы в подавляющем большинстве не имели экслибрисов и, главное, что они не вернутся. Поэтому Управление по конфискованному имуществу в Страсбурге, например, которому досталось от немцев около миллиона изданий, «чьих владельцев никогда не удастся установить», запрашивает на столь же неуклюжем, сколь подобострастном французском, «каковы практические правила распределения или продажи этих книг?». Случай объективен: в одной папке Национального архива находят затесавшиеся туда показания о консьержке с улицы Эскуф в Париже, которая, подобно сотням других, забирает себе мебель из спальни жильцов, недавно арестованных гестапо. Соседке, которая считает, что нельзя так спешить, она отвечает: «Их судьба решена» (какой-то чиновник сделал помету синим карандашом на полученном им рапорте: «Проверить, не она ли донесла на них»).

«Полных собраний мало. Немцы произвели первый отбор на набережной Гар, второй — на улице Ришелье. Кроме того, эти издания скупали некоторые книжные магазины. Не следует предаваться иллюзиям относительно качества книг. Нет сомнения, что самые ценные были увезены в Германию. То, что мы делаем, имеет прежде всего нравственное значение», — сказал один из членов комиссии в сентябре 1945-го. Тем временем SCL сумела найти во Франкфурте украденные коллекции, но привозит лишь жалкий миллион изданий — по причине сложной сети складов, потерь при бомбардировках и обструкции советских властей. Из этого миллиона 700 тысяч владельцев уже не имеют. Их присоединяют к тем 300 тысячам, которые Камиль Блок, член института и глава Комиссии по возмещению, обнаружил в гараже на улице Ришелье. Сортировка почти невозможна: убежденные в том, что собрания не будут разрознены и помещены под охрану, «ограбленные люди ставили свое имя лишь на первом томе и оставляли неподписанными все остальные»; впрочем, для сортировки нет и персонала.

Отметим по этому поводу, что французская администрация не смогла отрешиться от принципа нравственности, который всегда норовит соприкоснуться с абсурдом: «Издания аморального или порнографического характера будут переданы Взаимопомощи (тогдашнее общество народной защиты), которая продаст их в пользу ограбленных лиц с условием, что эти книги должны пойти на переработку». И действительно, ни одно название, противоречащее нормам буржуазной морали, не появится в подробнейших и бесчисленных протоколах о реституции библиотек или, точнее, возврате горстки книг их правообладателям. Тут начинается балет призраков, немного сходный с раздачей призов, если не с лотереей: Владимир Янкелевич уносит сорок пять изданий по философии, несколько русских томов и книг о музыке; Жюль Ромен, конечно же, радуется обретению личного архива, но не количеству возвращенных книг: всего восемнадцать; Библиотека имени Тургенева получает 2682 тома стоимостью в 390 100 франков, Израильская консистория — только несколько сотен. Очевидно, что легче опознаются коллекции официальных учреждений, чем имущество таких скромных людей, как г-н Лазар, который уходит с двухтомной Библией и шестью молитвенниками, или г-н Блок из Лиона: за все про все четыре романа Киплинга, «Потерянный рай» Мильтона и тома 1, 2, 4-й из полного собрания Шекспира 1908 г. издательства Кассель, «в сильно поврежденных переплетах красной кожи».

В опустевшем лагере Аустерлиц, в помещении склада на берегу Сены, покрываются плесенью штабеля не поддающихся опознанию и не имеющих будущего книг, которые были украдены самым подлым образом у людей, посылаемых на смерть или бежавших с пустыми руками. Непроницаемая тайна покрыла это место. Из-за бомбардировки 23 августа 1944 г. — да, это возможно — вспыхивает пламя, и вскоре ничего не остается от плюшевых мишек, угловых диванчиков и романов Делли. И от самого здания, где все находилось, которое владелец реконструирует с быстротой молнии. И даже от набережной Гар, называемой сегодня Панар-э-Левассор, ибо в Париже автомобиль всегда берет верх над железной дорогой. Итак, можно констатировать, что теперь нет ни малейших следов того, что «само по себе являлось операцией по забвению». И поскольку государство обязано помнить, лишь когда его заставляет общественное мнение, именно данный участок с поразительным легкомыслием был отведен для строительства новой Национальной библиотеки. Суеверные люди сказали бы, что это не принесет ей счастья[44].

Понадобилось тринадцать месяцев титанических усилий, чтобы поднять по специально проложенным тропам, где грузовики буксовали настолько, что пришлось использовать быков, сокровища Адольфа Гитлера в избранный им тайник, покрытый снегом: старую солевую шахту на вершине Альт-Аусзее в Австрии. Недалеко находится его родной город Линц, в котором он намеревался создать музей самого себя, с Великой Библиотекой, чтобы отомстить Вене, где ему пришлось перенести унижения. Поскольку персонал, которому поручено было все взорвать при подходе союзных войск, разбежался, американцы обнаружили в галереях, помимо 6755 картин известных мастеров, 119 ящиков с личными книгами фюрера (то есть от 3 до 4 тысяч томов из тех 16 тысяч, которыми, как полагают, он владел; из них 1200 редких книг окажутся в Библиотеке Конгресса, как всегда, опередившей всех) и 237 ящиков с изданиями, собранными Розенбергом для пополнения предполагаемого хранилища в Линце. Достойны упоминания два обстоятельства. Во-первых, эти собрания в большинстве своем принадлежали Ротшильдам, что, естественно, облегчило реституцию и отразило любопытный феномен: отчего, подобно выскочке-гангстеру, который ревностно копирует буржуазный стиль, антисемита всегда тянет к еврейским вещам? Во-вторых, рапорты, заметки и письма, прочитанные Гитлером в последний год жизни, отпечатаны на специальной машинке с буквами в 25 миллиметров, поскольку он был на грани слепоты. Итак, все эти книги путешествовали по Европе во всех направлениях, чтобы их с упорством слепого скарабея запрятали в тайник как совершенно бесполезную добычу.

В то самое время, когда вздернули Альфреда Розенберга, в октябре 1946 г., три миллиона уцелевших изданий были собраны в пригороде Франкфурта, где их рассортировали и с грехом пополам раздали правообладателям. Розенберг был родом из Риги в Латвии. Сама фамилия его была сомнительной, а в кулуарах рейха шептались, что его прапрапрабабушка — еврейка. Быть может, именно это и побудило теоретика нацизма усилить антисемитскую направленность своих писаний и речей, предназначенных для фюрера, несомненно крайне этим довольного. Через несколько лет библиотекари вздохнут при мысли, что навязчивые идеи этого в высшей степени организованного человека способствовали сохранению бесчисленного множества книг, соприкоснувшихся с апокалипсисом.

Вокруг света в конце века