Княгиня Ренессанса

Глава I ЗАСТАВА В ПОПИЧИАНО

– Они больше не в силах двигаться!

Флоренция осталась позади. Зефирина и Гаэтан удалились от нее на пять лье. И напрасно оба всадника пришпоривали несчастных коней. Измученные животные с появившейся на мордах кровавой пеной, отказывались продолжать путь. А между тем беглецам надо было во что бы то ни стало добраться до ближайшего городка, где бы они могли сменить лошадей.

Бывший курьер короля Франции, Гаэтан не раз отвозил послания Его Святейшеству Клименту VII. Молодой человек знал едва ли не все заставы на пути из Парижа в Рим.

– Мы подъезжаем к Попичиано, Мами, прикройте свое лицо, – посоветовал Гаэтан, который, несмотря на огромный риск, предпочел взять Зефирину с собой, нежели, подвергая не меньшей опасности, оставить одну в лесу.

Они увидели идущую вниз и огибающую покрытый виноградниками холм, пыльную дорогу, по которой вереницей тянулись повозки, запряженные волами. Повозками правили тосканские крестьяне в плоских широкополых шляпах.

Натянув шапочку с пером чуть ли не до самых бровей и подняв ворот камзола, Зефирина прищурила зеленые глаза, всматриваясь в открывшуюся перед ними картину. Всадники с пиками в руках, в сверкающих на солнце шлемах и доспехах пытались объехать запрудившие дорогу воловьи упряжки, чтобы первыми въехать в городок.

– Черт бы побрал этих проклятых крестьян!

– Англичане… – едва слышно прошептала Зефирина. Она сразу узнала и привычные для них грубые выкрики, и мундиры солдат Генриха VIII.

– Да, Мами, а вон, ближе к перелеску, там наши… Французские всадники, легко узнаваемые по гордо реевшему белому флагу, украшенному геральдическими лилиями; пытались, не давая повода заподозрить себя в «комплексе побежденных», опередить британцев и первыми войти в городок.

Швейцарские наемники в коротких, с напуском штанах, спешились у дома тосканского кузнеца, бывшего одновременно и золотых дел мастером.

Немецкие ландскнехты из Нюрнбергского войскового соединения двигались вперед, тяжело ступая затянутыми в желтый сафьян ногами и приводя этим в ярость надменных испанских кавалеристов в золоченых шлемах, красующихся, как и их кони, в коротких черно-золотых доспехах.

– Как печально видеть, что родину Данте, Петрарки и Боккаччо насилуют эти варвары! – прошептала Зефирина.

Гаэтан не ответил. Образованность девушки его и восхищала, и расстраивала. Ему-то, королевскому курьеру, проводившему большую часть времени в дороге, некогда было обучаться чтению, и знания, которые обнаруживала его невеста, отдаляли ее.

Пока, однако, Гаэтану везло. Беглецы уже въезжали в городок, и лучше всего было помолчать. Впрочем, в общей сутолоке молодые люди мало интересовали тосканцев и солдат-оккупантов. Всеобщее внимание привлекли своим появлением пятнадцать турецких солдат султана Сулеймана, в шелковых безрукавках, с кривыми мечами на поясе и огромными разноцветными тюрбанами на голове.

Как и все остальные, турки встали в очередь к кузнецу. В конце концов конюшня маленькой заставы в Попичиано превратилась в настоящее вавилонское столпотворение.

На всех языках можно было услышать один и тот же возглас:

– Прощу вне очереди, служба французского короля… служба Его Святейшества… служба английского короля… регентши… коннетабля… князей… султана…

А хозяин постоялого двора, точно владелец гарема, как по волшебству, выводил свежих лошадей в грязный двор, и цена на них непрерывно росла.

«Кажется, в это смутное время, – размышляла Зефирина, – выгоду из всего извлекают только итальянцы».

В обезумевшей Италии в разгар невероятного политического хаоса сместились все представления о подлинных человеческих ценностях. Никто уже не понимал, кто есть кто и кто чего стоит.

Что касается Зефирины, то ей, несмотря на царящий вокруг беспорядок, стали открываться некоторые очевидные факты: прежде всего, Франция, дав разбить себя под Павией, проиграла войну! Франциск I оказался пленником императора Карла V! Коннетабль Карл Бурбонский предал свою страну! Английский король Генрих VIII (не принимавший прямого участия в войне) требовал почему-то свою долю выигрыша, то есть Францию! Но толстяк Генрих так разохотился, что тощий Карл V предпочел договориться со своим пленником, красавцем Франциском.

Знатные итальянские сеньоры, чьи земли оказались оккупированы чужеземными войсками, без которых они явно могли бы обойтись, решили в один прекрасный день вступить в сговор с победителем, в другой – с побежденным, в полдень – с папой, а на следующий день – с толстяком Генрихом. Даже турков пригласили «на бал»! Короче, каждый надеялся вытащить каштаны из огня; Зефирина, во всяком случае, видела, как французские, английские, испанские, немецкие, тосканские, ломбардские, венецианские, турецкие, швейцарские и даже кардинальские юнцы, а то и простые капуцины из Ватикана без конца сновали то в город, то из города, высокомерно игнорируя друг друга на забитых до отказа и вконец разбитых дорогах.

– Эй, жалкий сопляк, твоя кляча забрызгала мои сапоги, – проворчал какой-то бородатый великан в разодранном камзоле.

Зефирина шагала за Гаэтаном, ведя под уздцы обеих лошадей, как настоящий оруженосец, и не обратила внимания на швейцарского наемника. Но раньше, чем она успела извиниться за свою неловкость, мужчина схватил ее за шиворот и одним взмахом руки швырнул так, что она очутилась в грязной вонючей луже.

Гаэтан, шедший впереди, не видел разыгравшейся сцены. Громкий хохот за спиной заставил его обернуться. С некоторой опаской он заметил с десяток немецких и английских солдат, которые потешались над Зефириной, растянувшейся в луже. Ее лицо было забрызгано грязью. Бородатый гигант пытался стащить с нее штаны, приговаривая:

– Я сейчас, маленький сопляк, пописаю на тебя немножко и смою с твоего лица грязь, к тому же это тебя научит вежливости…

– Ну, что ты еще натворил? Простите моего оруженосца, солдат…

Одним прыжком Гаэтан очутился между гигантом и лежащей в нелепой позе Зефириной.

– Этого несчастного парнишку я взял из жалости… Он немой, – поспешил добавить молодой человек.

Зная хорошо подвешенный язычок подруги, Гаэтан опасался, что она голосом обнаружит себя.

– О-о… немой, – удивились солдаты.

Происшедшее перестало их забавлять, и они начали понемногу расходиться. Только наемник упрямо не желал уходить.

– Он немного слаб умишком, но вы не думайте, он и мухи не обидит.

Говоря все это, Гаэтан помогал Зефирине подняться.

– Э-э, что-то у твоего убогого взгляд слишком уж острый для дурачка, – пробормотал наемник. – Никогда не видал таких глаз… можно подумать, этот паршивец готов ими сжечь меня…

– Ну, давай же, покажи, дурачок, как ты раскаиваешься, что нечаянно побеспокоил благородного швейцарского солдата. Извинись, как умеешь, – ворчал Гаэтан.

Обрызганная с ног до головы грязью, Зефирина просто умирала от желания двинуть изо всех сил каблуком по ногам швейцарца. Но сдержалась, издав несколько неопределенных звуков…

– О… а… а…

Мыча что-то нечленораздельное, девушка кивала головой. При этом она опустила ресницы, чтобы скрыть выражение своих глаз. Морщась от запаха, который шел от девушки, швейцарец продолжал бормотать:

– Не очень-то у него глупый вид для идиота…

Наконец он отстал. Кто-то из его соотечественников пошутил:

– Ну что, Гюнтер, решил не наказывать?.. Какой же ты добряк…

Облегченно вздохнув, Гаэтан поволок Зефирину на постоялый двор, где рассчитывал найти свежих лошадей. Но если бы они оглянулись, то увидели бы турка, который отделился от группы солдат в тюрбанах и с интересом провожал взглядом обоих молодых людей.

– Все в порядке? – прошептал Гаэтан.

– О… о…, – подтвердила Зефирина, все еще не отделавшись от языка немых.

Она заметила ведро с водой, кем-то оставленное на краю колодца. Пока Гаэтан искал конюха, который сможет привести свежих лошадей, Зефирина пыталась тряпкой смыть грязь с лица и рук. Что касается одежды, то тут требовалось куда больше труда и времени. Было бы, конечно, неплохо принять ароматизированную ванну.

– От имени моего господина, всемогущего падишаха Белого и Черного морей, передай твоему господину, что Гарун Собад Рахмет предлагает ему сделку… тысячу золотых драхм или одного из моих черных рабов в обмен на тебя, маленький немой.

Услышав гортанный голос, Зефирина обернулась. Нет, решительно это место оказалось несчастливым для нее. Шелковая безрукавка и огромный красный тюрбан украшали человека, в котором она сразу узнала турецкого эмиссара из Пиццигеттоне. Того самого, который хотел купить ее для гарема султана Сулеймана[2].

– Ты понял меня? Вот увидишь, тебе понравится, если поедешь с Гаруном Собадом Рахметом… Какие у тебя прекрасные зеленые глаза, малыш… Очень редкий цвет… На, возьми…

Произнося все это по-восточному сладко журчащим голосом, он как будто не замечал ужасного запаха, который исходил от Зефирины, одной рукой нежно поглаживал ее по щеке, в то время как другой протягивал горсть леденцов, будто перед ним был щенок.

Прижатая турком к колодцу, юная «немая» едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его самым грубым образом. Несмотря на житейскую неопытность, Зефирина не раз слышала при дворе разговоры о мужчинах, которые не интересуются женщинами и ищут удовольствий в обществе мальчиков.

– Я познакомился с хозяином постоялого двора, он дает нам лошадей.

Это был только что вернувшийся Гаэтан. Турок вежливо поклонился ему.

– Синьор, ты хозяин этого молодого немого. Я даю тебе за него тысячу золотых драхм…

Гаэтан хотя и был удивлен таким предложением, но не подал виду.

– Очень сожалею, но этот мальчик не продается.

Гаэтан хотел уже взять Зефирину за руку, но турок принялся настаивать:

– Великий султан и прославленный падишах больше всего обожает изумруды… Я могу увеличить цену до пяти тысяч золотых драхм, если ты позволишь мне увезти этого зеленоглазого малыша в столицу Оттоманской империи…

На этот раз молодой человек ответил сухо:

– Я вам уже ответил. Мальчик – мой племянник. Он не продается, поэтому не надо настаивать.

Турок, похоже, не был обижен откровенным тоном Гаэтана. Он только коснулся двумя пальцами своего огромного красного тюрбана и поклонился:

– Дядя может иметь власть отца…

Сказав так, турецкий эмиссар вернулся к пестрой группе своих единоверцев, поджидавших его в другой части двора.

Гаэтан и Зефирина с облегчением вздохнули.

– Я не должен ни на минуту оставлять вас одну, Зефи, – прошептал он.

Зефирина закрыла глаза.

Князь Фарнелло говорил те же слова в Пиццигеттоне, после того, как она побывала у заключенного в испанскую тюрьму Франциска I.

Зефирина прижала руку к груди. Откуда эта боль, неожиданно кольнувшая в сердце?

И вот уже посреди терзавших ее головку беспокойных мыслей всплыл образ надменного, властного мужчины, пожалуй, слишком уверенного в себе, с неотразимым саркастическим взглядом, волнующее воспоминание о котором, как бы она этому ни противилась, настигло ее точно удар бича.

– Вам плохо? – забеспокоился Гаэтан.

Зефирина покачала головой. Ничего подобного, донна Зефира, как называл ее князь Фарнелло, чувствует себя прекрасно.

А через несколько минут молодые люди, оседлав свежих лошадей, уже мчались по дороге, ведущей в Сиену.

Было пасмурно. Свинцовые облака затянули все небо. В предгрозовом затишье слышен был лишь цокот копыт по каменистой дороге.

Но вот загремели раскаты грома, засверкали молнии, и всадники стали торопить коней. Неожиданно посыпавшиеся с неба градины, величиной с перепелиное яйцо, ввергли животных в панический страх. Трудно даже представить, чем бы все кончилось, не будь Зефирина и Гаэтан прекрасными наездниками.

Сквозь треск и грохот разбушевавшейся стихии Зефирина что-то крикнула. Гаэтан скорее догадался, чем расслышал: она предупреждала, что в такую погоду не следует находиться вблизи деревьев. Гаэтан указал пальцем на заброшенную пастушью хижину на вершине холма. Пришпорив коней, молодые люди устремились в этом направлении.

В черном небе сверкнула и змеей проползла голубая молния. Зефирина вскрикнула и потеряла сознание.

Глава II РИМИНИ И ЕГО БАНДА

«Я мертва…» – подумала Зефирина. Окруженная полной темнотой, она чувствовала себя так, будто плывет по воздуху. «Если только это не сон…»

Но мало-помалу сознание и память стали возвращаться к ней. Она почувствовала, что все тело ее болит как после побоев. И в то же время ощущение раскачивания не проходило. Она лежала в абсолютном мраке, без движения, слабее, чем новорожденный, но уж глухой-то она не была. Сначала Зефирина услышала звук плещущей воды.

– Так, значит, я жива… где-то в море… на корабле, и из-за этого со мной случилась морская болезнь…»

Потом сквозь дремоту до ее слуха донеслись резковатые звуки какого-то струнного инструмента, и одновременно она уловила блаженный, ласкающий запах жаркого из дичи.

В конце концов, она была голодна. Зефирина застонала. Но ни единый звук не вырвался из ее уст. Она попыталась перевернуться на бок, но не смогла. Ей хотелось приоткрыть веки, но они будто склеились.

И тут Зефирина поняла. На глазах у нее была повязка, а сама она оказалась связанной, с кляпом во рту и в каком-то таинственном месте.

И вовсе не из-за молнии она лишилась сознания, а просто лошади наткнулись на протянутую поперек дороги веревку. Они с Гаэтаном попали в настоящую ловушку.

«Гаэтан… что с ним произошло? Уж не попала ли я в руки князя Фарнелло?»

Но как бы ни была сильна обида, нанесенная женой Леопарду, она была уверена, что гордый ломбардец никогда не позволил бы себе так с ней обращаться.

«А турок?.. Может, это он и его янычары похитили меня для гарема Сулеймана!»

Последняя мысль заставила ее застонать, беззвучно, конечно. Девушка попробовала еще раз пошевелиться, но, кажется, чем больше она двигалась, тем сильнее в нее врезались веревки.

Теперь до нее уже доносились голоса. Потом послышались спускающиеся по ступеням шаги.

Зефирина замерла. Чья-то рука стала ощупывать ее грудь, потом настойчиво пошарила между ног. Обреченная на бессилие, она могла только двигать бедрами на жестком полу.

Раздался взрыв хохота.

– Никакого сомнения, шеф, это – женщина…

– Ты уверен, Медная Задница?

– Ну, шеф, я все-таки еще могу отличить девицу от парня…

Мужчины продолжали обсуждать, но говорили на местном наречии, которое молодая женщина понимала с трудом.

Еще чья-то рука принялась бесцеремонно ощупывать ее. Волна жара и стыда залила ее, особенно когда чужие пальцы упорно блуждали вокруг места, подтверждавшего, что она женщина.

С пылающими под повязкой щеками она так хотела защитить себя, кусаться, выть, обругать этих мерзавцев, которые нанесли оскорбление ее женскому естеству. Чужие пальцы оставили ее.

– Ты прав, Медная Задница. Я думаю, – это хорошая добыча. Вынь-ка у нее изо рта кляп, чтобы мы могли поговорить, – приказал голос шефа.

Но как только Медная Задница выполнил просьбу, Зефирина разразилась потоком проклятий. Толстая пятерня тут же прикрыла ей рот. С каким-то дикарским наслаждением она вонзила зубы в навалившуюся на нее руку. Язык ощутил вкус чужой крови, и в тот же миг раздался истошный крик.

– Ой-ой, да она бешеная!

– Заткни ей снова рот, но сними с лица повязку, чтоб Я посмотрел на ее лицо…

Задыхающаяся и обессиленная, Зефирина смогла, наконец, при мерцающем свете фонаря разглядеть своих мучителей и то место, в котором она находилась.

Она увидела, что лежит на нарах и что, стало быть, находится в тюрьме. Потолок был таким низким, что оба стоящих около нее человека вынуждены были пригнуть голову.

Несмотря на сильное потрясение, Зефирина внимательно разглядывала незнакомцев.

– Зверюшка прокусила мне руку до самой кости, – проворчал Медная Задница.

Он облизывал рану. Это был человек, что называется, грубо сколоченный, с гривой седеющих волос. На лице его были видны следы оспы. Второй мужчина, много моложе, высокий, очень худой, прятал волосы, как многие моряки, под завязанной узлом косынкой, поверх которой была надета шляпа из липового лыка. И тот, и другой были в одежде, которую носит простонародье: короткие штаны из грубошерстной ткани с открытой застежкой, жилет из бараньей кожи поверх красной блузы.

Однако внимание Зефирины привлекла не столько одежда, сколько серьги с алмазами и усыпанные рубинами и сапфирами аксельбанты, которые главарь банды носил с подчеркнутой уверенностью. Он, кстати, поинтересовался:

– Come stà signora? (Как вы себя чувствуете, синьора?)

Вопрос прозвучал вежливо, но явно неуместно.

– Он… рон…, – ответила Зефирина сквозь повязку.

– Будете ли вы вести себя спокойно, если я вас развяжу? – спросил он приветливым тоном.

– О… у…

– Что ж, стоит вам только закричать, и вас снова свяжут!

Зефирина опустила ресницы, желая показать, что подчиняется воле своего похитителя.

Надо выиграть время, попробовать договориться. Зефирина прекрасно знала свои преимущества, когда имела возможность говорить.

Обреченная на немоту, она была мертва.

Медная Задница осторожно достал свой кинжал, чтобы разрезать платок, мешавший говорить, и веревки, связывавшие руки. Зефирина даже не моргнула, увидев приблизившееся к ее лицу лезвие. Она потерла те места, где были болезненные следы от веревок. Впрочем, ноги оставались связанными, а спина страшно ныла, но теперь она могла сесть, почти не морщась от боли.

– Come stà? – повторил свой вопрос главарь.

– Благодарю вас, прекрасно! – не скрывая иронии, ответила Зефирина.

– Могу ли я вам что-нибудь предложить?

– Принесите что-нибудь выпить, – попросила Зефирина так, будто находилась в харчевне.

Повинуясь жесту главаря, Медная Задница вышел. Зефирина спросила:

– Не скажете ли, синьор, кому я обязана столь приятным гостеприимством?

– Какая вы смелая, – с восхищением произнес молодой человек.

Говоря это, он взял табурет и собрался сесть рядом с пленницей.

– Уж не собираетесь ли вы убить меня?

– Знаете ли вы, кто я?

– Понятия не имею, но не сомневаюсь, что вы представитесь.

– Я – Римини!

Он произнес это так, словно сообщая, что он – император Карл V.

– Счастлива познакомиться, синьор Римини…

Наступила пауза, во время которой синьор Римини внимательно разглядывал молодую женщину.

– Вы нездешняя?

– Разумеется.

– Как ваше имя?

Зефирина ответила без колебаний:

– Элен… Элен Рабле…

– Вы прибыли издалека?

– Из Франции.

– А, так вот почему…

– Что именно?

Римини наклонился к ней совсем близко:

– Вот почему вы не задрожали, услышав мое имя, не взмолились о пощаде, как это делают все, и мужчины, и женщины… Я – бандит Римини, наводящий ужас на всю Тоскану, Лацио и Абруцци…

Как актер, склонный к импровизации, он выдержал паузу, чтобы насладиться произведенным эффектом. Зефирина, однако, ничуть не смутившись, спросила с некоторым разочарованием:

– А Пьемонт? А Ломбардия? А Калабрия? Разве на них вы не наводите ужас?

Черные брови Римини поднялись в изумлении.

«Сейчас он сделает из меня отбивную», – успела подумать Зефирина.

Но, вопреки ожиданию, Римини громко расхохотался. В это время вернулся Медная Задница. Потрясенный увиденной сценой, он выронил из рук стакан с вином, который принес для пленницы.

– Несчастный идиот, ступай и снова принеси ей вина, – проворчал Римини. – Дорогая… синьора Элена, поскольку вас ведь так зовут, я полагаю, вы сможете заинтересовать меня, вот только разделаюсь с вашим спутником…

Несмотря на угрозу, Зефирина вздохнула с облегчением. Теперь она знала, что Гаэтан жив. Ум ее энергично заработал.

«Коль скоро этот бандит оказался чувствителен к ее обаянию, надо воспользоваться этим и попробовать увидеться с Гаэтаном».

– Мессир Римини, – вежливо обратилась к нему Зефирина, – я хочу попросить вас об одной милости…

При этих словах лоб бандита собрался в складки, ноздри бледного, точно мраморного носа расширились, а тонкие губы растянулись в усмешке.

– Представьте себе, я, на свою беду, свалилась в грязную лужу и очень хотела бы принять ванну… ароматизированную! – добавила она с обольстительной улыбкой.

Не говоря ни слова, Римини недоверчиво разглядывал несколько мгновений молодую женщину, потом отвернулся и хлопнул в ладоши.

При виде этого безобидного жеста у Зефирины мурашки пошли по коже. Дело в том, что у бандита Римини одна рука была нормальная, а другая – короткая, не больше, чем у двухлетнего ребенка…

– Вы меня удивляете, мессир… Пирр был первым из великих греческих скептиков, чьим учеником вы вполне могли бы быть…

С улыбкой на губах и с холодком в позвоночнике Зефирина без умолку щебетала. Облаченная в полинялую фланелевую юбку и блузу из грубой ткани, принудительно «пожертвованные» женами Римини, Зефирина вот уже два часа ужинала, беседуя, возражая, что-то доказывая бандиту-философу и одновременно обсасывая сочные косточки жареного кабана.

Свои густые рыжие волосы она заплела в косу и уложила вокруг головы. Одежда и прическа делали ее похожей на тосканскую крестьянку.

– Извините, синьора Элена, – возразил Римини, – я слышал о Пирре, которого называли также Неоптолемом… Он был, как вы, без сомнения, знаете, сыном Ахилла и Диадамии…

– Да, верно, он взял Трою и женился на своей пленнице Андромахе, вдове Гектора! – поддержала Зефирина.

Глаза Римини как-то странно сузились. Он был безусловно умен и обладал эрудицией, которая поразила Зефирину, но она чувствовала, что за внешней цивилизованностью скрывается редкостная жестокость.

Зефирину не покидало ощущение, что он играет с ней, как кошка с мышью, и нарочно растягивает ужин в ожидании какого-то события.

Она вышла из ставшего для нее тюрьмой помещения, чтобы принять горячую ванну, которую для нее приготовили в огромном ушате. Не скрывая дурного настроения, ее ждали две жены Римини – одна белая, а другая чернокожая. Зефирина наконец поняла, где располагается логово банды.

Подземное озеро, служившее укрытием для бандитов, было недосягаемым для полицейских ищеек из Флоренции, которые безуспешно пытались их выследить.

Быть может, то был кратер давно потухшего вулкана со скопившейся в нем дождевой водой или глубокий грот, заканчивающийся естественным озером.

На многочисленных лодчонках, обшарпанных барках с бамбуковым навесом и даже на самодельных плотах, как попало, жило разношерстное племя мужчин, женщин и детей с одинаково бледными лицами, говорившими о том, что им нечасто приходится видеть дневной свет.

Но время шло, и Зефирина все больше чувствовала себя беспомощной перед Римини, во всяком случае, она не знала, что придумать, чтобы вместе с Гаэтаном вырваться из западни.

Она заметила, что во время этого странного ужина, проходившего на палубе «адмиральского корабля», то есть самого большого и красивого судна в армаде Римини, Медная Задница несколько раз поднимался на борт и что-то шептал на ухо своему хозяину.

Появившийся на берегу крестьянин, которого, судя по одежде, вытащили буквально из постели, должен был принести причитающуюся с него дань. Но так как он отказывался платить, два головореза уволокли его, получив бесстрастно отданный приказ Римини:

– Che sia ammazzato[3]!

Обреченный тут же исчез за скалами. Через несколько мгновений оттуда послышался такой вопль, что, кажется, и мертвый бы содрогнулся.

Зефирина почувствовала на себе взгляд Римини. Он явно искал на ее лице признаки страха. Она же силилась улыбнуться и делала вид, что продолжает есть с аппетитом.

Неожиданно глаза девушки прищурились. Она была почти уверена, что всего несколько минут назад «убитый» крестьянин снова явился молить Римини не отнимать у него последние деньги. Что за дьявольская игра тут происходит? Уж не запугать ли ее хотят? И опять ей показалось, что Римини подчиняется какому-то более важному лицу.

На освещенном факелами берегу подземного озера люди Римини устроили кабаньи бега. Хрюканье животных и возбужденные крики «владельцев» вызвали у Зефирины отвращение.

Недоразвитой рукой Римини поднял наполненный вином серебряный кубок:

– Не желаете ли, синьора Элена, посмотреть поближе это истинно флорентийское развлечение?

Он как-то подчеркнуто сделал ударение на ее имени.

Зефирина кусала губы. Несмотря на отвращение, которое у нее вызывали черные свиньи, это, быть может, единственный шанс узнать, где бандиты держат Гаэтана.

– С удовольствием, мессир Римини, – ответила она. Она сделала вид, что допила свой кубок, содержимое которого на всякий случай вылила в озеро, воспользовавшись моментом, когда Римини отвлекся.

По жесту бандита обе его жены, все так же агрессивно недружелюбные, снова наполнили кубки. Одна из жен, высокая мулатка, особенно пугала Зефирину.

Каждое новое блюдо, поданное на стол, вызывало подозрение – уж не подсыпала ли ей отравы ревнивая «супруга» Римини.

Однако ужин продолжался, а Зефирина все еще не чувствовала никаких болей в желудке.

Но вот Римини поднялся из-за стола, девушка последовала за ним, и они спустились на берег. Взяв Зефирину под руку, бандит повел ее на противоположную сторону озера. Из огромной пещеры вглубь расходились длинные каменные коридоры. Было ясно, что у входа в каждый такой коридор наверняка стоит бандит с кинжалом на поясе и мушкетом в руке. Единственную, хотя и очень слабую надежду вызывала походка Римини. Ведя долгие философские разговоры, главарь банды не забывал о вине и пил слишком много. Он шатался, когда они приблизились к группе игроков, ставивших на животных.

– Десять цехинов на того большого самца! – крикнул Римини, швырнув кошелек.

– Сорок паоли на самку!

– Два экю за Бертолино.

– Восемь байокко за ту…

– Один байокко за эту…

– Двадцать четыре яйца за себя…

– Бутылку вина…

– Ставлю мои серьги…

Любители этих странных гонок, разгорячившись, все увеличивали ставки. В дело пошли золото, съестное, драгоценности, и все это складывалось в кучу перед огромным существом, лоснящимся от жира и увешанным драгоценными камнями.

– Еще двадцать золотых цехинов за свадебную ночь! – объявил Римини и посмотрел на Зефирину своими пронзительными глазами.

От этих слов она похолодела. Но, несмотря на громовой хохот, которым разразилась грубая толпа, Зефирина попыталась сохранить самообладание.

Мужчины, сидевшие верхом на спинах свиней, чтобы до последнего момента удерживать их на месте, стали выстраивать животных в ряд перед барьером. Запах мочи и помета доводил Зефирину до тошноты.

Она бросила быстрый взгляд вокруг себя. Все были так поглощены предстоящими бегами, что никто из банды – ни мужчины, ни женщины, ни дети – не обращали на нее ни малейшего внимания. Вот подняли барьер, гонки начались, и присутствующие наперебой стали кричать, подбадривая каждый своего «конкурента».

Подгоняемые ударами бича, свиньи начали бег с яростным хрюканьем и визгом. Они должны были пробежать один круг вокруг озера. От зрителей животные были отделены специально построенным ограждением.

Казалось, другого, более удачного случая у нее не будет!

С сильно бьющимся сердцем Зефирина сделала осторожный шаг назад, потом второй, третий. Она чуть было не вскрикнула, наткнувшись на чью-то грудь.

Это оказалась мулатка. Но, вопреки ожиданию, чернокожая жена Римини приложила палец к пухлым губам. Схватив беглянку за руку, она увлекла ее за скалистый выступ.

– Я помогу тебе убежать… Ведь ты этого хочешь?

Зефирина кивнула и спросила:

– А мой спутник?

– Я знаю, где он находится…

Зефирина была готова ко всему, но только не к встрече с такой союзницей.

– Почему ты хочешь мне помочь? – прошептала она, опасаясь предательства.

Мулатка пожала плечами:

– Я люблю этого красивого мерзавца; мне и второй его жене, белой, не хотелось бы, чтоб у него появилась третья жена. Если я убью тебя, ему это не понравится, поэтому лучше будет, если ты убежишь…

Зефирина не могла не согласиться с мулаткой. Она вдруг почувствовала к ней необыкновенную симпатию.

Мулатка сделала знак следовать за ней. Казалось, она знает все ходы и выходы из пещеры наизусть. Во мраке она двигалась, словно кошка. Иногда Зефирине казалось, что она потеряла свою проводницу, но вслед за этим цепкая рука мулатки хватала ее и помогала пройти по ступеням, выбитым в скале или перебраться через какую-то внутреннюю перегородку.

Ловко обходя охрану, расставленную Римини, мулатка привела Зефирину во второй грот, который был значительно меньше первого, а посреди грота вместо озера протекала подземная река.

У реки, сидя на сером песке, три бандита из банды Римини играли «в пальцы», игру, которой много веков назад, Зефирина это знала, страстно увлекались римские легионеры.

Игра состояла в том, что один бандит другому показывал правую руку, на которой загибал один или несколько пальцев. При этом он выкрикивал число оставшихся незагнутыми пальцев. Другой игрок должен был в тот же миг вытянуть свою правую руку с тем же количеством загнутых пальцев. При каждой ошибке и даже колебании засчитывался проигрыш. Третий присутствующий выступал в роли судьи.

Несмотря на несложные правила игры, темп ее был таким стремительным и требовал такого внимания, что все трое без конца спорили по поводу результатов. Споры были шумными, яростными, и все время казалось, что игроки вот-вот вцепятся друг другу в глотку. Но Зефирина понимала, что проклятья и угрозы являются частью игры.

И ничего удивительного не было в том, что увлеченные игрой бандиты не заметили, как за их спинами тенью проскользнули два женских силуэта.

– Гаэтан… – прошептала Зефирина.

Да, в глубине грота, за большим камнем, невидимый для увлеченных игрой, лежал молодой мужчина. Голова его была обмотана окровавленной повязкой, свидетельствовавшей, что он сдался не без боя.

Услышав свое имя, он открыл глаза.

– Зефи… – еле слышно произнес он.

Он не мог поверить своим глазам при виде склонившегося над ним золотого видения.

– Эй, влюбленные, поторапливайтесь…

Резко прервав их нежности, мулатка выхватила откуда-то из своих юбок кинжал и одним движением руки разрезала веревки, которыми Гаэтан был привязан к врытому в песок колу.

С помощью обеих женщин молодой человек поднялся, слегка пошатываясь. Они знаками дали ему понять, что надо опустить голову, чтобы охрана его не заметила.

– Вы в состоянии идти? – шепотом спросила Зефирина.

– С вами, Мами, я готов хоть в ад… «Мы уже там!» – подумала Зефирина.

Молодой человек сопроводил свои слова мимолетным поцелуем золотых волос невесты, потом, крепко обняв ее за талию, последовал за мулаткой в темный тоннель, который заканчивался тупиком и каким-то неровным, ведущим вверх, углублением в скале.

– Это настоящий природный дымоход, очень узкий, но снаружи никем не охраняемый. Он ведет прямо на поляну, где одни только овцы пасутся. Давайте, лезьте. Это нелегко, но у вас получится. Да хранит вас Бог… – добавила мулатка, в то время, как молодые люди, кивнув в знак благодарности, уже устремились в указанный проход.

Чернокожая женщина сказала правду. По мере того как они лезли вверх, подъем становился все труднее. У них появилось пугающее ощущение, что скалистые стены вокруг них все сжимаются и вот-вот превратят в своих пленников.

Ползя, скользя, цепляясь, хватаясь друг за друга израненными до крови руками, задыхаясь и теряя силы, молодые люди с трудом поднимались вверх.

Чуть не задыхаясь от недостатка воздуха, они уже почти совсем потеряли надежду, когда Гаэтан заметил над головой светящийся круг.

– Смелее, Мами, солнце…

Отверстие, ведущее на свободу, находилось на расстоянии каких-нибудь двадцати футов. Остаток пути они проделали с энергией отчаяния.

– Хватайтесь за мою руку, Мами… я сейчас вытащу вас оттуда…

Гаэтан вылез наверх первым. Уперевшись спиной и ногами в стенки каменного колодца и вися над пустотой, Зефирина протянула пальцы с ободранными о камни ногтями. И вдруг застыла от неожиданности. Рука в кружевной пене, опустившаяся ей на помощь, не принадлежала Гаэтану. Зефирина отшатнулась и начала соскальзывать в смертельную бездну, но стальные пальцы успели схватить ее за руку, и тут же она услышала голос, полный иронии:

– Я в отчаянии, мадам, оттого что приходится вас разочаровать…

Глава III ХОЛОДНАЯ ВСТРЕЧА

– Вы!

Зефирина с ужасом узнала человека, с которым, как ей верилось, рассталась навсегда.

– Это вас удивляет, мадам?

Князь Фарнелло с иронией приветствовал свою жену. Перечеркнутое узкой черной повязкой, его ледяное лицо не предвещало ничего хорошего.

Как бы ни было велико самообладание Зефирины, но, измученная тяжелым подъемом, она не смогла не содрогнуться от мысли, что, ускользнув от бандита Римини, попала в руки собственного мужа.

На мгновение взгляды супругов встретились. Зеленые глаза Зефирины метали молнии. Карий глаз Леопарда мерцал зловещим светом, не предвещавшим беглянке ничего хорошего.

Да, это был все тот же ненавистный ей человек, потерявший в сражении левый глаз, великолепный наездник, которому не было еще и тридцати и женой которого сочла бы за счастье стать любая женщина.

Но Зефирина не была обычным созданием. Тот факт, что Леопард – князь с царственной осанкой, широкими плечами, мощной шеей, горделиво выступающей из ворота тончайшей рубашки, – ничего не меняло в сложившейся ситуации. Она ненавидела этого человека, который взял ее как выкуп, и она крикнула бы ему это в лицо в присутствии кого угодно.

– Сила, вот ваше единственное достояние, месье!

С этими полными презрения словами Зефирина отвернулась.

К сожалению, она не могла предстать перед мужем в том виде, в каком бы ей хотелось. Лицо, ноги, руки, юбка были изодраны о камни колодца, по которому она выбиралась на свободу, рыжие кудри растрепались, нос рассекла большая ссадина. Зефирина чувствовала себя совершенно без сил, глаза не выдерживали солнечного света, и вообще она потеряла представление о времени после долгого пребывания под землей. Почувствовав себя очень плохо, Зефирина вдруг зашаталась и едва не свалилась снова в бездну, из которой выбралась. Крепкая рука князя Фарнелло вовремя ее подхватила.

Но это состояние длилось лишь несколько мгновений. Может быть, на него подействовало оскорбление Зефирины? Князь, стоявший неподвижно, был невероятно бледен.

Зефирина высвободилась из его рук, будто прикосновение мужа обжигало ее. Князь сделал шаг в сторону, и Зефирина увидела перед собой всю поляну. Она оглянулась по сторонам и в отчаянии закричала:

– Гаэтан…

Около двух десятков всадников, одетых в красно-черно-золотые цвета Леопарда, плотно окружали молодого человека.

Очень бледный, со скрещенными на груди руками, с горестно опущенной головой, Гаэтан не мог пошевелиться – две длинных пики были приставлены к его горлу.

– Гаэтан… – повторила Зефирина.

Она хотела побежать к жениху, но Паоло и Пикколо, оруженосцы князя, тут же удержали ее.

– Извините, принчипесса!

Паоло опустил тяжелые руки на плечи Зефирины. То ли этот жест, то ли обращение «княгиня» подействовало на девушку, но она задрожала от негодования:

– Прочь руки, грубиян!

Не меньше, чем его хозяина, она ненавидела этого Паоло, чье суровое лицо, лысеющий лоб, хитрые глаза, сразу вызвали у нее отвращение.

– Пусть ваша милость простит меня…

Это произнес Пикколо, не постеснявшийся, однако, крепко обхватить ее руками. Клокочущая от ярости, но бессильная, Зефирина увидела, как Леопард размашистым шагом направляется к Гаэтану. С пояса князя свисал дамасский клинок.

«Если только я пошевелюсь, если позову… он убьет Гаэтана…» – подумала Зефирина.

По знаку Фульвио, всадники расступились, а два приставленных к Гаэтану убийцы отвели пики. Князь всмотрелся в лицо юноши, который по возрасту мог бы быть его младшим братом. Уловил ли он в серых глазах Гаэтана отблеск страшной битвы под Павией, ужас той бойни, ужас пролитой крови?

Не устал ли Фульвио Фарнелло сражаться или все еще готов хладнокровно лишить жизни человека, который самым бессовестным образом выставил на посмешище его, высокородного и могущественного синьора, обладателя княжеского герба?

Гаэтан де Ронсар понимал, какая ужасная борьба происходит в душе Леопарда.

– Имея власть над жизнью и смертью тех, кто находится в моих владениях, я должен был бы перед Богом и людьми задушить вас собственными руками, месье…

При этих словах, сказанных князем очень медленно, Гаэтан гордо вскинул голову.

– Я человек чести, монсеньор, и никогда об этом не забываю. Сразимся в честном бою, и вам не придется запятнать свою совесть преступлением…

– Нет, месье… Фарнелло не бьются из-за столь презренного существа…

На Зефирину оскорбление подействовало, точно удар плети.

– Но, монсеньор, – попробовал протестовать Гаэтан, – перед Богом эта женщина не принадлежит вам…

Зефирина закрыла глаза. Она не сомневалась, что еще секунда, и кровь Гаэтана окропит траву на лугу.

Однако князь, похоже, даже не слышал слов Гаэтана. Знатный синьор, казалось, погрузился в размышления. В какой-то момент взор его обратился в небесную синь, где, высматривая добычу, кружили громадные ястребы; затем князь снова взглянул на Гаэтана и отчетливо произнес:

– Четверо моих людей сопроводят вас во Францию, месье. Одно лишь слово, малейшая попытка к бегству, и они убьют вас как собаку… Если вы попытаетесь вновь появиться в моих владениях, клянусь Юпитером, жизнь ваша не продлится и минуты. Так что будьте довольны тем, что вам сохранена жизнь.

– Позвольте мне хотя бы проститься с ней, – взмолился Гаэтан.

Ответ был неумолим, как нож гильотины:

– Нет.

Зефирина, пригвожденная к месту двумя оруженосцами князя, простонала:

– Гаэтан… Гаэтан…

Словно не слыша стонов молодой женщины, Леопард сделал знак рукой. Четверо его всадников окружили шевалье де Ронсара. Один из головорезов спешился, уступая свою лошадь пленнику, а второй, для пущей предосторожности, связал руки молодого человека.

Долгий прощальный взгляд любимой – вот и все, что осталось Зефирине от ее любви.

Она сказала прерывающимся голосом:

– Вы не имеете права… вы не имеете права… Это был конец.

Четверо всадников и их пленник покинули поляну, перейдя в галоп.

Мирно пасущиеся на лугу овцы расступились, пропуская их, и вскоре стук копыт на дороге совершенно затих.

– Я вас ненавижу… я вас презираю… Лучше убейте меня.

С лицом, залитым слезами, Зефирина осыпала оскорблениями своего мужа. Когда его терпение явно истощилось, князь отдал краткий приказ:

– Avanti[4]…

И, словно в хорошо поставленном театральном представлении, на поляну въехали носилки, запряженные мулами в кокетливой сбруе и с красным плюмажем.

– Я отказываюсь садиться в носилки…

Зефирина топнула ногой. Она даже попробовала укусить обоих несчастных оруженосцев.

Неожиданно раздавшееся из носилок карканье, прервало ее на полуслове:

– Salut, Sardine… Salut, Saucisse[5]!

То был Гро Леон, прирученная говорящая галка, последний дар Мишеля Нострадамуса перед тем, как Зефирине пришлось покинуть Салон-де-Прованс.

«Нострадамус… добрый мой друг… Знаете ли вы, до какой крайности я доведена?..» – горько сетовала девушка в то время, как Паоло и Пикколо подталкивали ее в носилки, раздвинув малиновые занавески.

«Не пройдет и трех недель, Зефирина… на вашей голове засияет корона… Минет пять недель, на рассвете Саламандра, Леопард на Марсовом поле, чтобы сразиться… Леопард усталый в небо свой взор устремляет… Рядом с солнцем видит орла, забавляющегося со змеей… Три планеты воздействуют на вашу судьбу… Венера, Марс и Меркурий… Любовь, война, путешествия…»

Так говорил ей Нострадамус в последнюю ночь в Салон-де-Прованс[6].

Восседающий на красных бархатных подушках Гро Леон, шумно размахивал крыльями от радости, что нашел свою любимую хозяйку.

– Sauver Sardine! Sauver Saucisse![7]

Птица без умолку болтала, стараясь дать понять, что именно она помогла отыскать Зефирину.

Приятно удивленные тем, что девушка как-то сразу успокоилась, Паоло и Пикколо расслабили свои объятия. И в тот же миг, воспользовавшись их невниманием, Зефирина выскользнула из их рук. Она с легкостью выскочила из носилок в надежде снова скрыться в отверстии, через которое они с Гаэтаном выбрались из подземелья.

Раньше чем Леопард и его люди оправились от потрясения, Зефирина обернулась:

– Если вы подойдете ко мне, князь Фарнелло, если только один из ваших приспешников посмеет ко мне прикоснуться, клянусь жизнью, я брошусь в эту бездну!

Князь остановился точно вкопанный. Стоявшие вокруг него солдаты, казалось, тоже окаменели и лишь таращили глаза, не смея пошевелиться.

Наконец князь решился сделать шаг.

– Стойте, или я прыгаю, – крикнула девушка каким-то пронзительным голосом.

– Да это же Божье благословение! Уж лучше быть вдовцом, чем мужчиной, женатым на ведьме, не имеющей ни стыда, ни совести!

Князь был уже в нескольких шагах от Зефирины. Она быстро перекрестилась.

– Прощайте, месье, вы сами этого хотели…

С этими словами Зефирина кинулась в пустоту раньше, чем Леопард успел сделать движение и удержать ее.

Глава IV СТАРЫЙ МОСТ

Любое человеческое существо, на какой бы ступени развития оно ни находилось, рано или поздно оказывается чувствительным к насмешкам.

Есть, конечно, люди, которых не так-то легко пронять, но Зефирина была слишком восприимчива, чтобы не почувствовать себя до глубины души униженной тем глупым положением, в которое попала.

Рассчитывая разбиться насмерть, упав в каменный мешок с высоты ста пятидесяти футов, она на самом деле упала на головы Римини и Медной Задницы.

– Черт подери! Вот это да!.. – вырвалось у Медной Задницы. Привыкшие к выражениям куда более крепким, бандиты один за другим выскочили из отверстия на поляну, в то время как люди Леопарда, возможно поощряемые хозяином, громко расхохотались.

Для молодой женщины это было слишком большим испытанием. Терзаемая одновременно и стыдом, и слабостью, Зефирина предпочла выбраться из нестерпимого для нее положения тем единственным способом, который еще оставался у человека ее пола. Она упала на мягкую траву, «потеряв сознание».

Пока по знаку князя двое его верных слуг относили Зефирину в носилки, ей удалось расслышать совершенно невероятные слова, сказанные голосом Римини:

– Прости нас, Леопард…

– Ты за все прощен, Римини, – спокойно ответил князь Фарнелло.

– Ей удалось сбежать от нас… бедняга Медная Задница и все наши люди в пещере предпочли бы иметь дело с сотней полицейских, чем с одной рыжей дьяволицей, вроде этой… Поосторожнее с ней, монсеньор…

– Благодарю за совет, Римини… мы сделаем…

Зефирина не расслышала конца фразы. Полные решимости, смешанной с подозрительностью, Паоло и Пикколо бережно уложили ее на подушки в носилках, но на сей раз прочно привязали. Гро Леон печально причитал:

– Snupide Saucisse… Snupide Sardine![8]

Галка явно советовала прислушаться к голосу разума. Зефирина и сама знала, что оказалась не на высоте положения.

Носилки трясло. Колокольчики мулов больно отзывались в измученной голове, где и без того теснились мысли, одна безумнее другой… Итак, она потеряла Гаэтана, своего жениха, свою любовь, и снова стала жертвой ужасного супружеского произвола.

Незачем самообольщаться. Под цивилизованным обличьем Леопарда скрывается грубое животное, ломбардский властелин, привыкший к беспрекословному послушанию всей этой толпы рабов, блеющих от восхищения.

«Монсеньор приказал… Князь желает… Князь Фарнелло требует… Отныне я в полной его власти. Он может сделать со мной все что захочет… бросить в тюрьму, поколотить меня или… хуже того, сделать меня своей игрушкой. Я ведь его жена… его жена…» – думала с отчаянием Зефирина.

Она была одна в целом мире, во власти этого деспота, который, конечно, не откажется жестоко отомстить ей за оскорбление. Сознавая весь ужас своего положения, шестнадцатилетняя женщина, привязанная к резному столбцу носилок, точно преступница, залилась слезами, уткнувшись в бархатные подушки раскачивающихся в пути носилок.

Удрученная своим несчастьем, она потеряла представление о времени. Плакала ли она всего несколько минут или долгие часы? Похоже, второе предположение выглядело более близким к истине, потому что Зефирина очень смутно помнила, как повозка несколько раз останавливалась в пути. Наверное, меняли мулов, а потом снова – в путь. Может быть, она кричала, отбивалась, звала на помощь… Но кто мог помочь ей?

Кто осмелился бы бросить вызов охране, сопровождающей князя Фарнелло?

Вдруг Гро Леон уселся прямо на голову своей хозяйке:

– Souris, Sardine… Улыбнись, Сардинка…

Опечаленная столь безутешным горем, говорящая птица раздвинула клювом малиновые шторки повозки. Сквозь открывшуюся узкую щель Зефирина увидела, что носилки въезжают в предместье какого-то города.

Поворачивая во все стороны голову, она искала глазами мужа. Но, кроме Паоло, Пикколо и еще дюжины лакеев, одетых в ливреи, цвета которых соответствовали княжескому дому, она никого не увидела: по-видимому, Леопард не счел нужным сопровождать собственную жену!

Не представляя, куда ее везут, Зефирина с любопытством разглядывала пеструю уличную толпу.

– Тысяча чертей!

– А, чтоб тебя разорвало!

– Черт побери!

На улочках города звучали привычные для тосканского простонародья ругательства и проклятья. Люди обзывали друг друга такими словами, как «мерзавец», «скотина», «грязная тварь», ничуть при этом не обижаясь.

«Во Франции, – тут же отметила про себя Зефирина, отвлекшись от своих дум, – мужчина, которого оскорбили, давно бы уже вынул шпагу из ножен…»

Здесь же все было пронизано солнцем и весельем здорового ребенка.

В этой толпе городских ремесленников мужчины носили камзолы, присборенные по подолу, и длинные штаны, а женщины – длинные юбки в крупную складку и грубошерстные кофты с баской. Волосы они прятали под полотняными чепцами со сборкой на затылке.

Всадники, сопровождавшие Зефирину, с большим трудом прокладывали дорогу сквозь всю эту толчею. Если бы молодая женщина не была привязана, она наверняка выпала бы из носилок. Ей в голову пришла мысль закричать, чтобы привлечь к себе внимание, однако в следующее мгновение инстинкт подсказал ей проявить выдержку.

Но этот лицемер Паоло, видно, забеспокоился, потому что сунул свою пронырливую голову за малиновые шторки и спросил с неизменной для него вежливостью:

– Все в порядке, principessa[9]?

Ответом ему был красноречивый взгляд Зефирины.

– Мы прибываем в Фиренце… – сообщил он услужливо, прежде чем его голова исчезла.

Фиренце… Флоренция…

«Так, значит, мы продвигаемся у северу…»

В иных обстоятельствах, возможно, Зефирине с ее образованием доставило бы огромное удовольствие открыть для себя город, чья артистическая, торговая и политическая слава докатилась до нее в Валь-де-Луар раньше, чем случилась эта ужасная война 1525 года. Но сейчас ничто из увиденного ею сквозь раздвинутые занавески не вызывало восторга.

Множество гудящего люда сновало по улицам, толпилось перед лавками и деревянными домишками, этими типичными крестьянскими жилищами городских предместий.

На верхний этаж домов жильцы поднимались по наружной лестнице и прямо с улицы попадали в комнату, служившую спальней для обычно многочисленной семьи.

Во многих окнах можно было видеть сушившееся белье, ноздри Зефирины терзало зловоние грязных улиц, вот только хорошее настроение флорентийцев ей почему-то не передалось.

Мало-помалу навстречу стали попадаться здания в несколько этажей, а улицы заметно расширились.

Зефирина и ее свита въехали из густо населенных предместий в кварталы, где жили более зажиточные горожане.

Купцы, встречавшиеся теперь Зефирине в характерных головных уборах, знаменитых флорентийских шляпах с маленькими отогнутыми полями и эмблемами купеческой гильдии, предпочитали строить дома не из дерева, а из камня. Дома эти были богато украшены, не похожи друг на друга. В центре города земельные участки становились все меньше, а число этажей достигало пяти и даже шести.

Зефирине никогда не приходилось видеть такого «леса башен». Она изумлялась их высоте и никак не могла понять, почему все эти сооружения стоят и не падают.

– Черт побери, пропустите дона Антонио…

– Эй, вы там! Дорогу его преподобию…

– Проклятье! Да отойдете ли вы с дороги! Дайте проехать герцогине…

– Дьявольщина!..

– О, боги!..

Крики, оскорбления, брань, возгласы непрестанно неслись над всей этой толчеей портшезов и носилок, кативших на колесах, которые Зефирина видела впервые в своей жизни.

Снабженные колесами и оглоблями, эти носилки представляли собой нечто вроде высокого прямоугольного ящика. Обычно их тащили, толкали или волокли два или четыре лакея, по ливреям которых можно было судить о важности персоны, сидевшей в носилках.

Временами какое-нибудь колесо увязало в грязи, проклятья усиливались. Но сидевшие в носилках знатные дамы в роскошных платьях, расшитых золотом или серебром, и в накинутых на голову покрывалах, украшенных жемчугом и другими драгоценными камнями, оставались при этом невозмутимы.

Юная провинциалка была ослеплена неслыханными богатствами, которые ей удавалось видеть сквозь щель в занавесках.

На ее наглухо закрытые носилки никто не обращал внимания. На улице встречалось немало и других упряжек с задернутыми шторками, владельцы которых желали сохранить инкогнито. Помимо носилок, можно было встретить множество повозок, предшественниц будущих карет, и всадников.

Зефирина поняла, что она ничего еще в жизни не видела.

Наконец, сопровождавший ее носилки эскорт въехал в богатый квартал, где мраморные палаццо чередовались с постройками, находившимися еще в лесах. Было видно, что строительная лихорадка охватила всю флорентийскую знать.

Дочь родовитого дворянина, Зефирина, проезжая, узнавала герб семейства Медичи на фасаде дворца, построенного лет восемьдесят назад, гербы на фасадах дворцов Строцци, Питти, Бардини и Моцци.

Дворцы украшали увитые цветами лоджии, колонны из розового с голубыми и зелеными прожилками мрамора, скульптуры. Несмотря на усталость и тревогу по поводу участи, которую готовит ей муж, Зефирина не могла не отметить в этих великолепных сооружениях характерных флорентийских особенностей: иронии, тонкого художественного чутья, изысканности, ума и любви к зрелищам.

Будь обстоятельства другими, Зефирина не устала бы всем этим восхищаться, но связывавшие ее веревки, больно впивавшиеся в щиколотки и запястья, без конца напоминали, что она всего лишь пленница.

Первые факелы зажглись, когда носилки Зефирины проезжали по мосту, перекинутому через Арно.

Вдоль всего моста, по обе его стороны, расположились лавки ювелиров.

Какой-то нищий, сидя на камне, приставал к прохожим:

– Пожалейте, добрые люди, несчастного горемыку со Старого Моста…

Вдруг Зефирина вздрогнула.

Из одной лавки вышла женщина с лицом, скрытым под черным покрывалом. Парчовое платье, отделанное стеклярусом, свидетельствовало о ее высоком положении. Но еще большее внимание Зефирины привлекло следовавшее за ней бесформенное существо: это был, без сомнения, карлик, лицо которого скрывало свисавшее со шляпы желтое перо, слишком большое для его роста.

«Каролюс… донья Гермина…» – прошептала Зефирина.

Девушка попыталась получше рассмотреть лица элегантной дамы и ее уродца. В колеблющемся свете факелов она увидела, как оба быстро зашагали к носилкам на колесах и сели в них. Лакей без ливреи задернул шторки, двое слуг повезли носилки в сторону палаццо Питти.

«Графиня Сан-Сальвадор… Господь небесный, значит, она во Флоренции?..»

У Зефирины заболела голова и застучало в висках. Под глазами появились темные круги. Ей показалось, Что даже сквозь занавески к ней проник тяжелый, пьянящий запах духов доньи Гермины, этой негодяйки, подкупленной Карлом V.

– Souris, Sardine[10]…

После долгой спячки Гро Лео неожиданно пробудился. Он сразу захлопал крыльями, стараясь вызвать улыбку на лице своей хозяйки.

«Улыбаться!»

Зефирина откинула на бархатные подушки свои золотые волосы и прикрыла глаза. Ее охватила дрожь. Она боялась, боялась настоящего, но еще больше будущего, которое представлялось ей невероятно мрачным.

Глава V ВОРОВКА

Колеса носилок монотонно стучали по мостовой. Снаружи до Зефирины доносились односложные распоряжения.

– Откройте!

– Да, синьор Паоло…

Тяжелая дверь медленно повернулась на скрипучих петлях и наконец распахнулась. Прежде чем остановиться, носилки преодолели немалое расстояние.

Пикколо широко раздвинул шторки. Зефирина увидела парадный въезд большого дворца из розового мрамора.

Подошел Паоло:

– Ваша милость прибыли…

Произнося эти учтивые слова, он склонился над Зефириной и принялся развязывать веревки. Неподвижность и странное спокойствие молодой женщины поразили его. Он снова склонился над ней и повторил:

– Не желает ли княгиня подняться в свои апартаменты?

Слишком долго пролежавшая в неудобном положении, чтобы сделать какое-то движение, слишком утомленная, чтобы ответить, Зефирина хотела бы найти сил только для одного – бросить в лицо Паоло какое-нибудь оскорбление, но она не смогла произнести ни единого звука.

И вдруг с высокого крыльца, обнесенного изящными пилястрами, донесся крик:

– Чтоб мне провалиться… Слава Богу… мадемуазель Зефирина, княгиня… крошка моя… Ну, ваша милость, это же я… ваша Плюш…

Губы Зефирины шевельнулись в едва уловимой улыбке. Мадемуазель Плюш, ее дуэнья, следовавшая за нею повсюду со дня отъезда из Валь-де-Луар, бросилась к ней, перескакивая через ступени. Черные юбки кринолина на ее тощем теле развевались во все стороны.

Зефирина приподнялась на локте. Поддерживаемая мадемуазель Плюш и Паоло, она смогла встать на ноги.

Два лакея, стоя под портиком с канделябрами в руках, освещали мраморное крыльцо.

Поднимаясь по ступеням, Зефирина почувствовала во взгляде всех этих людей растущее любопытство. «В каком плачевном состоянии возвращалась их княгиня!»

– Splendeur… splendide[11]… – верещал Гро Леон, летая перед дворцом.

– Не пожелает ли ее милость последовать за мной, чтобы я показал ей куда идти… – тихо произнес Паоло.

Это был вопрос-утверждение. Для пущей надежности шествие замыкал Пикколо.

А Артемиза Плюш, от радости, что вновь обрела свою хозяйку живой и здоровой, без умолку разглагольствовала:

– Иисус, Мария, Иосиф… ну и приключение! Сколько же вы всего натерпелись, моя маленькая Зефирина? Как подумаю… да кому бы в голову пришло, кто бы мог поверить… быть похищенной в день собственной свадьбы! Ах, разбойники, ах, бандиты… Моя голубка, как же она настрадалась… Монсеньор Фарнелло верно сказал: «Я ее найду…» И клянусь, он сдержал слово. Он, наверное, убил их своими собственными руками! Господь небесный, похитить вас силой, против вашего желания, ради выкупа… Ах, негодяи!

Проходя один за другим огромные залы дворца, Зефирина поняла, что «официальная версия», которую Фульвио сообщил челяди, сводилась к следующему: «Княгиня Фарнелло была похищена «против своей воли» разбойниками!»

Молодая женщина, чей разум в этот вечер был слишком утомлен всем пережитым, еще не знала, радоваться ей или тревожиться по поводу того, что она узнала из слов дуэньи. Зефирина почувствовала себя больной – по телу внезапно разлился жар. Машинально коснувшись рукой своего лба, обнаружила, что он пылает. Худенькие плечи била дрожь лихорадки. Было невыносимо тяжело шагать по бесконечным коридорам.

– Вот покои, предназначенные для вашей светлости, – сообщил Паоло.

Он толкнул белую с золотом дверь.

– Ужин для ее милости будет подан сюда… Пикколо принесет все, что пожелает ее светлость… Мы отбываем в Ломбардию завтра утром… Не будет ли княгиня так добра подготовиться к отъезду на рассвете…

Несмотря на все эти «сиятельство», «светлость», «ваша милость», Зефирина прекрасно понимала, что по-прежнему остается пленницей. Между тем она и не думала возражать и в полном изнеможении опустилась в резное кресло:

– Не знаю, смогу ли я завтра отправиться в дорогу, – сказала она тихо.

– Я непременно передам дону Фарнелло, что ваша милость устали… и если монсеньор разрешит, отложим отъезд на послезавтра…

Неожиданно залившись краской, Зефирина резко встала и с горячностью произнесла:

– Я не желаю, чтобы вы просили его о чем бы то ни было. Не хочу, чтобы вы говорили ему об этом… В общем, я чувствую себя прекрасно…

Говоря это, молодая женщина зашаталась. Перепуганная мадемуазель Плюш подала знак Паоло. Прежде чем Зефирина успела возразить, оруженосец Леопарда выскользнул из комнаты и запер за собой дверь на ключ. Он тут же отправился в южное крыло дворца и поднялся на следующий этаж. Подойдя к двери, скрытой за гобеленом с изображением какого-то исторического сюжета, который Людовико Моро преподнес отцу князя Фарнелло, оруженосец осторожно постучал.

– Входи, Паоло.

В комнате с потолком, украшенным лепными кессонами, князь Фарнелло, полулежа, отдыхал на кушетке, покрытой золотой парчой, отороченной собольим мехом. Сейчас он был в белоснежной рубашке с кружевными манжетами, с широко распахнутым воротом, позволявшим видеть мускулистую грудь, и в простых штанах из серого бархата. В этой домашней одежде он выглядел еще моложе. На голове не было берета, но черная повязка все так же перечеркивала лицо. Сейчас, однако, лицо это не выражало ни малейшей напряженности. Князь был спокоен. Две борзых вяло приподнялись навстречу Паоло.

– Что скажешь? – спросил князь Фарнелло.

– Принчипесса находится в отведенных ей покоях, монсеньор.

– Отлично. Как мы условились, отвези ее завтра утром в Ломбардию… Я остаюсь здесь!

Отдав распоряжение, князь снова погрузился в чтение.

Паоло почесал затылок.

– По правде говоря, монсеньор… Принчипесса Зефира очень устала… и опасается, что у нее не хватит сил выехать завтра утром…

Лицо князя снова обрело надменное выражение.

– Княгине придется сделать над собой некоторое усилие. В конце концов, если усталость ее так велика, что она не может сделать нескольких шагов до кареты, отнесешь ее сам, Паоло, добром или силой…

Говоря эти полные иронии слова, он решительно перевернул страницу, давая понять своему оруженосцу, что дело решено.

Паоло, однако, не сдвинулся с места.

– По правде говоря, монсеньор… у нее… ну да, какой-то странный вид… Я, конечно, не лекарь, но у нее такое лицо, что…

Фульвио усмехнулся:

– По-моему, Паоло, у тебя слишком мягкое сердце…

Оруженосец продолжал переминаться с ноги на ногу:

– Эх, монсеньор, принчипесса так молода и… если бы вы ее видели, она такая печальная, такая кроткая…

– Печальная… кроткая… эта-то фурия… ну, конечно, она вскружила тебе голову, Паоло, – воскликнул князь, вскочив на ноги, обутые в домашние туфли в виде медвежьих лап.

Голос князя дрожал от негодования. Глаз загорелся недобрым огнем.

«Никогда он ее не простит», – с грустью подумал Паоло, который долгие годы служил молодому князю чуть ли не нянькой, и потому был единственным в доме Фарнелло, кто осмеливался временами возражать хозяину.

– Эта колдунья своими улыбками и слезами добилась того, что ты, Паоло, размяк… Ты меня неприятно удивляешь, – сказал князь и решительным шагом вышел из комнаты.

– Мне сказали, что вам нездоровится, мадам…

Коротко постучав в дверь, он быстро повернул торчавший снаружи ключ и вошел к Зефирине.

Озадаченная его появлением, молодая женщина машинально выпрямилась, но продолжала сидеть в кресле, не имея сил подняться. Тем временем мадемуазель Плюш и двое слуг готовили в соседней комнате ванну с горячей водой.

– Вовсе нет, я чувствую себя хорошо, – с трудом произнесла Зефирина.

Глаза ее блестели, лицо вытянулось, нос заострился, скулы покраснели. Все это только подтверждало слова Паоло, но князь, полный мстительного чувства, не обратил на это никакого внимания.

Подойдя к высокому окну, чтобы демонстративно проверить запоры, Фульвио произнес с иронией:

– Я счастлив, что ваше здоровье так скоро восстановилось. Я понимаю, перспектива отправиться в одиночестве в Ломбардию и жить уединенно в башне замка вряд ли может вас порадовать, но кто же в этом виноват, мадам?

Нечеловеческим усилием воли Зефирина заставила себя выйти из состояния апатии и дрожащим от волнения голосом ответила:

– Я знаю, что вы ужасно обижены на меня и никогда не перестанете мне мстить…

Князь прервал ее:

– Вы удивительно проницательны, мадам…

При свете канделябра лицо князя выражало такую непреклонность, что Зефирина содрогнулась. Она вытерла влажные ладони о свою разодранную в клочья фланелевую юбку. Потом, глубоко вздохнув, постаралась произнести как можно спокойнее:

– Я прошу вас, монсеньор, отослать меня обратно.

– Это куда же, позвольте спросить?

– Во Францию.

– Значит, во Францию! – произнес князь саркастическим тоном.

– Да, в монастырь Сен-Савен.

– Где вы, вероятно, примите постриг?

– Где я… но вы должны понять, что после стольких потрясений я нуждаюсь в покое и размышлении.

– У меня иные планы относительно вас, княгиня Фарнелло!

Фульвио произнес это с какой-то особой насмешкой. Щеки Зефирины горели огнем. Сердце билось с такой силой, что она сама слышала его стук. Ей стало трудно дышать. Едва ли она видела Артемизу Плюш, входившую в этот момент в комнату, с Гро Леоном на плече, чтобы сказать, что ванна готова.

– Sermon… Seigneur[12], – пробормотала птица. Одного властного жеста оказалось довольно, чтобы и дуэнья, и птица, точно по волшебству, исчезли. У Зефирины перед глазами поплыли круги. Собравшись с последними силами, она возразила:

– Вы неискренний человек, монсеньор, ведь я вас предупреждала…

– Предупреждали?

Князь вздернул брови, прежде чем снова напустить на себя насмешливый вид:

– Не могу припомнить, мадам, чтобы вы имели деликатность предупредить меня о том, что собираетесь убить…

– Убить?! – пролепетала Зефирина.

– Это самое меньшее, что можно сказать. Нужно было иметь крепкую голову, чтобы избежать этого…

– Я… я ничего подобного не хотела…

Прижав руку к груди, князь поклонился:

– С вашей стороны, мадам, это почти любезность.

Не обращая внимания на то, что он перебил ее, Зефирина заговорила торопливо:

– Я была откровенна с вами… В первую же нашу встречу я предупредила вас, князь Фарнелло, что не испытываю ни малейшего влечения к вам…

– К мужу, у которого всего один глаз!

– К нашему браку, – поправила Зефирина. – Я подчинилась отцу против воли и по принуждению… Вы купили меня за двести тысяч дукатов…

– По правде говоря, я так ничего и не имею за свои деньги. А глядя на вас теперь, вас и узнать-то трудно… Кстати, не хотелось бы показаться мелочным, мадам, но не можете ли вы мне сказать, что сталось с тем колье, что я преподнес вам в день нашей свадьбы?

– Колье? – повторила Зефирина растерянно.

– Да, изумрудное колье, взятое из шкатулки моей покойной матери, княгини Фарнелло, которая действительно была достойна носить эту драгоценность.

Зефирина наморщила лоб. Она поднесла ладони к мучительно стучащим вискам, стараясь привести в порядок свои путающиеся мысли.

«Колье… Длинная нить из пятидесяти пластинок тончайшего золота, каждая из которых инкрустирована великолепными драгоценными камнями. В центре нити сверкал главный камень – изумруд величиной с орех, который держит в своей пасти леопард, из чистого золота… Третье колье, то самое, предсказанное Нострадамусом…»

Зефирина вдруг вспомнила себя в ту свадебную ночь, снимающую перед зеркалом восхитительное и таинственное украшение, которое князь преподнес ей утром того же дня.

«Эта драгоценность хранится в нашей семье на протяжении многих поколений… Если быть точным, то с 1187 года… Со времени взятия Иерусалима султаном Саладином, как раз накануне третьего крестового похода…»

Слова, сказанные князем, молотом стучали в голове Зефирины. Не в силах вспомнить, что же произошло с драгоценностью, она услышала резкий голос Леопарда, снова обрушившийся на нее:

– Должен признаться, я считаю вас способной на многое, мадам, но чтобы вы превратились в воровку с большой дороги…

Зефирина возмутилась:

– Вы называете меня воровкой, а сами связались с бандитами с большой дороги…

– Вы, без сомнения, говорите о Римини, мадам?!

– Вот именно, месье…

– Я мог бы вам ответить, что это не ваше дело, но мне приятно сообщить, что парень этот – настоящий патриот. Он, возможно, и совершал преступления против общества, но от великих мира сего его отличает умение держать данное слово. Мне представился случай избавить его от пыток, и, ей-богу, он всегда помнит об этом. Если, однако, принять во внимание, что только благодаря Римини я смог найти вас, мадам, думаю, вряд ли ему найдется место в вашем сердце…

– Вы совершенно правы, месье, – с трудом произнесла Зефирина.

– Вот и прекрасно… Однако все это не проясняет, что же вы сделали с колье, и только не говорите, что его у вас украл Римини, я все равно вам не поверю, – заметил князь с сарказмом.

– Я… я оставила его на своем туалетном столике, то есть мне так кажется, – прошептала молодая женщина.

Язык стал каким-то ватным и с трудом двигался. А Фульвио язвил:

– Вам так кажется, да? Вы ошибаетесь, мадам. Его там не было, его вообще нигде не было… Потому что вы и ваш любовник унесли его с собой…

– Нет… я… вы знаете… я сегодня видела его…

– Колье?

– Каролюса… донью Гермину… Я думаю… я уверена… у ювелира, на Старом Мосту… Каролюс появился там, когда я проезжала… я видела его… это… я клянусь вам… клянусь вам… – повторяла без конца Зефирина.

Она почувствовала в голове пустоту. Силы иссякли, и она, словно тряпичная кукла, рухнула к ногам Леопарда.

Полагая, что это очередная ее уловка, князь выждал несколько мгновений, потом сухо произнес:

– Встаньте, мадам, я достаточно знаком с вашими штучками.

Зефирина не шевелилась. После некоторого колебания князь наклонился над нею. На нее падала тень от стоявшего рядом комода из красного дерева, инкрустированного слоновой костью. Фульвио протянул руку ко лбу Зефирины. Лоб пылал. Он схватил подсвечник и поднял над ней. Влажная от пота одежда прилипла к телу. Длинные рассыпавшиеся волосы были мокрыми на висках. Лицо стало багрового цвета. Упавший на лицо свет заставил Зефирину чуть-чуть приоткрыть веки. Лихорадочно блестевшие глаза с отчаянием смотрели на Фульвио.

– Она… убьет меня, – с трудом проговорила Зефирина и окончательно потеряла сознание.

Опустившись на одно колено, Фульвио взял Зефирину на руки. Голова ее беспомощно откинулась назад.

– Плюш! – крикнул молодой человек.

– Господь небесный, монсеньор убил ее! – простонала дуэнья, появившись на пороге комнаты.

– Замолчите, безумная старуха, позовите Паоло, пусть отправляется за доктором! – распорядился князь.

В то время, как мадемуазель Плюш поспешно удалялась, Фульвио с бесценным грузом на руках направился в соседнюю комнату, и пока шел, взгляд его, вопреки собственной воле, не мог оторваться от покоившейся у него на плече очаровательной головки.

Уложив жену на широкую постель под балдахином из отделанного золотом синего бархата, Фульвио хотел было выпрямиться, но обвившие его шею руки Зефирины не давали сделать этого.

– Гаэтан… – бредила молодая женщина, – не бросай меня… молю тебя… я сейчас умру…

Она судорожно вытянулась. Щеки пылали, дыхание стало хриплым.

– Ну-ну, успокойтесь…

Князь поглаживал ей лоб так, будто перед ним была слишком нервная лошадь. Под его ласковой рукой Зефирина понемногу успокоилась. Но князь продолжал гладить ее, пока не услышал за спиной елейный голос.

– Монсеньор вызывали меня?

Князь обернулся. Перед ним в черной сутане с широким поясом и в черном плаще, доходящем до остроносых башмаков, стоял знаменитый доктор Калидучо. Тот самый, который, как шептались во Флоренции, дважды, в самый последний момент, спас Лукрецию Борджиа от яда, подсыпанного ее любимым братцем Чезаре.

– Эта… дама больна…

Фульвио указал доктору на Зефирину.

– О… – только и произнес врач, надевая длинные желтые перчатки.

– Что вы об этом скажете, Калидучо?

– О…

Потряхивая широкополой шляпой, врач надевал на рукава белые манжеты. После этого он поднял до самого носа горностаевый воротник, чтобы предохранить себя от возможной инфекции.

– Что вы скажете о водах[13] больной? – поинтересовался доктор.

– Но… э-э… я не знаю.

Князь взглянул на мадемуазель Плюш.

– Монсеньор, будет лучше, если вы нас оставите… – посоветовал врач.

Фульвио колебался. Потом, взяв доктора за полу плаща, отвел его к окну.

– Речь идет о княгине Фарнелло, моей… жене. Я желаю, чтобы она выздоровела, Калидучо… Вы хорошо меня поняли? Я требую, чтобы для ее спасения было сделано все возможное…

Доктор поклонился:

– Монсеньор желает, а Бог располагает… Молитесь, ваша милость, а я сделаю все, что в моей власти.

– Но что с ней, доктор? – настаивал Фульвио.

– Возможно, перемежающаяся лихорадка, затронувшая мозг, монсеньор.

– Это серьезно? Фульвио побледнел.

– Более чем… А теперь ступайте, ваша светлость, оставьте меня с больной.

Удаляясь, Фульвио услышал, как врач приказал мадемуазель Плюш:

– Мадемуазель, позовите служанок княгини, надо снять с нее сырую одежду, согреть постель с помощью кипрского порошка… Пульс очень слабый, мы дадим ей вдохнуть вот этой фиалковой эссенции, а потом я приготовлю ланцеты, чтобы пустить ей кровь.

Опечаленная мадемуазель Плюш в ответ лишь молча покачала головой. Она не особенно доверяла врачам. Видно, плохи дела у бедной малышки Зефирины. Сможет ли она вынести лечение доктора Калидучо?

Глава VI КНЯЗЬ ФАРНЕЛЛО

Не пожелав вызвать пажа, чтобы тот осветил ему факелом дорогу, Фульвио отправился длинными коридорами на свою половину и поднялся к себе в покои, которые называл своим «убежищем».

Построенное тремя веками раньше, его предками, флорентийское палаццо князя было сооружением редкостной гармонии и элегантности. Над центральной частью дворца высилась башня, сохранившая свой первоначальный облик, боковые же крылья были пристроены позже.

Просторные залы второго этажа использовались для пышных и многолюдных празднеств, которые в начале века устраивали родители князя. Последняя княгиня Фарнелло была женщиной необыкновенно красивой и светской. Она обожала устраивать приемы и очень гордилась тем, что у нее побывал даже папа, большой покровитель искусств, каковым всегда был Джованни Медичи, принявший на Святом Престоле имя Льва X.

Великолепные комнаты второго этажа, куда поместили Зефирину, были личными покоями князей Фарнелло. После смерти родителей Фульвио распорядился запереть их. Себе же он устроил в центральной башне «убежище» из четырех больших комнат: «гардеробной», с примыкающим к ней туалетом, гостиной, молельни и рабочего кабинета. Кабинет был излюбленным местом пребывания князя. Большую часть времени он находился там, окруженный всевозможным оружием, редкими книгами и своими собаками.

При появлении хозяина обе борзые, Цезарь и Клеопатра, поднялись с ковра и подошли в ожидании ласки. Одна из них от радости заскулила.

– Не шуми, Клео, нам надо вести себя тихо… У нас в доме больная.

Рассеянно потрепав загривок своей любимицы, сделал несколько шагов по освещенной канделябрами комнате. Как человек, ищущий, чем бы заняться, потрогал военные доспехи, постоянно надетые на манекены, проверил, легко ли снимаются шлемы, убедился, что наплечники, кольчуги, наколенники хорошо смазаны. Его личное оружие для поединков и охоты – копья, луки, алебарды, колчаны, стрелы, пики, шесты для стервятников, латные перчатки, аркебузы, сети, тенета, силки, шпаги с клинками из дамасской стали и длинные боевые кинжалы висели на стенах, обитых драпировочной тканью.

Поправив некоторые предметы, князь подошел к окну и прислонился лбом к цветному стеклу. В лунном свете был виден сад с разбитыми в нем цветниками и клумбами. Скульптуры Нептуна и окружающих его морских богов помельче, выполненные рукою Донателло, казалось, исполняют какой-то танец посреди фонтана, струя которого била вверх из позолоченной пасти леопарда. Но Фульвио не замечал привычных для него красот. Мысли его были устремлены к молодой женщине с зелеными глазами, которая презирала его, унижала и в конце концов осмелилась бросить его, могущественного итальянского князя, перед которым же склонялись.

Действительно ли она больна, или это комедия, разыгранная с целью смягчить его?

Фульвио ощутил вкус горечи во рту. Почему он не сказал ей всю правду, когда приезжал в Ломбардию? Почему из гордого упрямства не пожелал быть узнанным, а затем и любимым просто так, за собственные достоинства, этой безмозглой эгоисткой… гордячкой… чересчур для женщины начитанной и образованной? Не лучше ли для нее было бы сидеть за вышивкой, чем философствовать? Не больше ли было бы пользы, если бы она вместо спряжения греческих и латинских глаголов научилась вести домашнее хозяйство?

Издалека, со стороны флорентийского собора, сооруженного два века назад, послышалось одиннадцать колокольных ударов.

Отвернувшись от спящего города, Фульвио подошел к большому венецианскому зеркалу. Несколько мгновений он внимательно всматривался в свое отражение. Бледное лицо с правильными и волевыми чертами было обезображено шрамом, угадывавшимся под узкой черной повязкой, скрывавшей левый глаз.

Неужели он на самом деле так изуродован и выглядит так страшно, что она не смогла узнать его? Где же тогда пресловутая женская интуиция? Как могла она не вспомнить их первую встречу[14]? Конечно, тогда у Фульвио были оба глаза. Это произошло незадолго до битвы у Большого озера. Против кого он тогда сражался? Фульвио даже не знал, кто были враги… Последние десять лет он без конца воевал то с французами, то со швейцарцами, то с немцами, то с австрийцами, то с англичанами и даже с другими итальянскими князьями. Эта самая прекрасная в мире земля, кажется, проклята с тех самых пор, как здесь появились французские короли Карл VIII, Людовик XII, а потом и Франциск I.

«Украла ли она на самом деле изумрудное колье?» Фульвио внезапно засомневался в этом. В сущности, его расстроила не ценность ожерелья, а сама выходка. «Но, может быть, она его потеряла? По крайней мере, хотелось бы надеяться, что не Римини его присвоил».

Охваченный яростью и… ревностью, Фульвио даже не подумал о том, что следовало бы приказать обыскать Гаэтана де Ронсара. Отчего он не убил его своими руками? Какая непростительная слабость!

«Я человек чести и никогда об этом не забываю…» Что, собственно, он хотел этим сказать?

Гаэтан… Как она выкрикивала его имя. Вспомнив об этом, Фульвио побледнел. «Бесконечная ложь, ухищрения, лицемерие, плутовство… Завтра наверняка придет в себя и снова примется оскорблять, возражать, угрожать и окажется здоровее всех». Подумать только, что он едва не размяк. Завтра же она отправится в Ломбардию и будет находиться там под охраной, пока он, Фульвио, не решит, что с ней делать: отослать в монастырь, расторгнуть с ней брак, вернуть во Францию, заточить в тюрьму. Во всяком случае, наказание, которое он выберет для нее, будет ужасным.

При желании Фульвио мог бы даже приказать обезглавить ее, никто бы не осудил его за то, что он избавился от этой неверной французской жены… предательницы и воровки с большой дороги.

«Я боюсь… боюсь…» Она дрожала, произнося эти слова. «А если она и вправду больна? Если… если она умрет? Что она хотела сказать этими словами: «Она убьет меня»? О ком она говорила?»

С лицом, осунувшимся от волнения, Фульвио ходил по комнате из угла в угол, не в силах успокоиться. Собаки своими прекрасными глазами наблюдали за мечущимся хозяином, будто понимая, что с ним творится.

Фульвио сжал кулаки. Нет, она обязательно поправится, и тогда он проявит благородство и позволит ей убраться… ко всем чертям, так будет лучше всего… Здесь, в Италии немало других женщин, может быть, даже намного красивее Зефирины, например, пухленькая брюнетка графиня Андреа Пацци, которая и охотиться умеет не хуже любого мужчины, и перед волком не спасует, или богатая Каролина Бигалло из Рима, давным-давно мечтающая стать княгиней Фарнелло.

– Монсеньор… э-э… ваша светлость…

При этих словах, прозвучавших тихо, но твердо, Фульвио спустился с небес на землю. Он и не заметил, как вошел Паоло.

– Готовы ли вы, ваша милость, принять посыльного?

Фульвио знал серьезный характер своего верного оруженосца. Только из-за очень важного дела он позволял себе побеспокоить хозяина в такой час. Почувствовав облегчение, что его оторвали от тяжелых мыслей, Фульвио кивнул.

– Посыльный привез послание от его величества Карла V, – прошептал Паоло и отступил в сторону, собираясь впустить посетителя, но князь остановил его:

– Как чувствует себя… княгиня?

– Доктор Калидучо по-прежнему находится у ее постели… Он останется и на ночь, монсеньор… Температура продолжает подниматься…

– Сообщай мне новости каждый час, – приказал Фульвио.

– Хорошо, монсеньор…

С этими словами Паоло вышел в прихожую и вернулся с посыльным, который на деле оказался дамой!

Князь, хотя он и был поражен существом, приближавшимся к нему в шорохе шелков и в густой черной вуали, как истинный аристократ, ничем этого не обнаружил.

– Монсеньор…

Женщина опустилась перед ним в глубоком реверансе. В ответ Фульвио вежливо поклонился. Существо источало сильный запах пьянящих духов. Жестом Фульвио указал гостье на кресло, а сам сел напротив таинственной особы, присланной Карлом V. После этого своим учтиво-высокомерным голосом князь осведомился:

– Я слушаю вас, мадам… Кому обязан честью?

– Мое имя вам ничего не скажет, монсеньор, – ответила дама низким, мелодичным голосом… Могу вас заверить, что я преданная служанка его католического величества… И вот тому доказательство…

Полная решимости ни за что не приоткрывать вуали, незнакомка извлекла из черных складок платья пергаментный свиток и протянула его князю.

Не говоря ни слова, Фульвио сорвал восковую печать, затем встал, подошел к одному из канделябров и с удивлением прочел следующие строки, нацарапанные нервным пером:

«Монсеньор и дорогой друг,

Податель этой записки, пользующийся нашим абсолютным доверием, сообщит, чего мы ожидаем от вашего любезного сотрудничества в пользу интересующего нас дела. Податель сего вручит вам также в залог нашей дружбы сувенир. В ожидании скорых добрых вестей, примите, монсеньор и дорогой друг, уверения в нашей преданной дружбе,

Карлос Рамон».

Если бы Фульвио не знал почерка и подписи властелина Испании, больше похожей на следы мушиных лап, он бы подумал, что это какая-то мистификация.

– Карлос Рамон… Что за причуда?

– Его величество всего опасается, – пояснило существо, видя изумление Фульвио. – Я виделась с ним в Эскуриале месяц назад перед тем, как сесть на галеру, доставившую меня в Геную.

– Его величество должен радоваться своей победе над королем Франции, – сказал Фульвио.

– Его величество крайне обеспокоен! – ответила дама, постукивая длинными ногтями по резному подлокотнику кресла.

– Как, обеспокоен? – переспросил Фульвио. – Да чем же, святые боги? Разве после Павии его величество не стал единовластным победителем? Король Франциск находится в заключении в Пиццигеттоне, я видел его собственными глазами… и поверьте мне, мадам, из этой крепости разве что маленькая птичка может ускользнуть.

– Король Наваррский, однако, сбежал оттуда, монсеньор, – метко парировало таинственное создание.

Фульвио пытался угадать черты лица, скрытого под густой вуалью, но, кроме длинных, увешанных кольцами пальцев, элегантной фигуры в платье, расшитом стеклярусом, и доводящих до головокружения духов, так ничего и не смог разглядеть в своей собеседнице.

– Только не говорите мне, мадам, что его величество опасается молний Генриха д'Альбре и его малюсенького королевства Наваррского! – сказал с усмешкой Фульвио.

У дамы вырвался жест раздражения. Беседа явно принимала непредусмотренный оборот.

– Будем говорить коротко и по существу, ваша светлость, – бросила сухо незнакомка. – Монсеньор Ланнуа, вице-король Неаполитанского королевства, у которого пребывает пленник, опасается побега… Он сообщил о своих опасениях императору, и потому император желает перевезти французского короля в Испанию.

– Мудрое решение! – признал Фульвио.

– Но король Франции по специальному «договору-обязательству» обещал два миллиона золотых экю английскому королю Генриху VIII…

– Ну, что касается англичан, с ними в конечном счете все всегда утрясается с помощью денег! – с иронией заметил Фульвио.

– Но, если король не заплатит, что вполне вероятно, принимая во внимание скудость французской казны, английский король, без сомнения, предпримет морское путешествие, чтобы…

– Захватить Франциска I. Очень может быть, мадам, на его месте я бы сделал то же самое, но мне непонятно, чем может помочь князь Фарнелло его величеству Карлу V? У меня нет мощных кораблей, нет моряков, которые могли бы охранять судно, переправляющее пленника…

– Что вы, монсеньор, об этом нет речи. Но вот когда Ланнуа повезет короля Франции в Геную или Неаполь, чтобы оттуда морем переправить в Испанию, император желал бы (это было сказано тоном, означавшим не что иное, как приказ), чтобы ваша светлость «удалил» специального эмиссара английского короля.

– «Удалил»? – с удивлением произнес Фульвио.

– Ваша светлость пользуется доверием его святейшества папы Климента VII… Добейтесь, чтобы англичанина приняли в Ватикане, монсеньор. Устраните его от Пиццигеттона, где он вертится, словно муха над банкой с медом… Пригласите его к себе в гости, во Флоренцию. Отвезите затем в Рим… Прельстите его, усыпите все его подозрения, пусть вашими стараниями посылает Генриху VIII успокаивающие донесения. А тем временем ваши люди тайно перевезут Франциска I в Барселону, в Испанию… Успокоенный знатным итальянским князем, английский король не заподозрит подвоха и позволит нам выиграть время…

Фульвио скрестил длинные крепкие ноги в шелковых чулках и задумался. Теперь он понял, куда клонит тайный эмиссар Карла V. Толстяку Генриху VIII следовало опасаться, помимо всего прочего, как бы два куманька, Франциск и Карл, съехавшись в Испании, не помирились, короче, чтобы король-пленник и его тюремщик-император не заключили союз за спиной Англии.

У князя Фарнелло не было никаких особых причин не пойти навстречу Карлу V и Генриху VIII и еще меньше причин содействовать Франциску I, но, будучи тонким политиком, он сказал с сомнением:

– Поверьте, мадам, я бесконечно тронут тем доверием, которое по такому случаю оказывает мне его величество Карл V, но по зрелом размышлении… не следует ли мне по причинам внутренней безопасности и по моральным соображениям остаться нейтральным, вне любого сговора?.. Уважая тем самым позиции и интересы разных партнеров и противников?

Слушая эти благородные речи, гостья нервно постукивала ножкой в туфле на высоком каблуке по медвежьей шкуре, брошенной на натертый до блеска паркет.

– Прекрасно, монсеньор! Его величество, предугадывая, что именно может обеспокоить вашу светлость, предоставил мне все полномочия для ведения переговоров с вашей милостью… А также вот это кольцо, которое он просил вручить вам в знак дружбы…

С этими словами женщина в вуали сняла со своего большого пальца массивный перстень, в резной золотой оправе которого сверкала алмазная голова орла, и протянула его князю. При соприкосновении с ее ледяными пальцами Фульвио не смог подавить в себе легкую дрожь. Но то был лишь краткий миг, после чего рука странного создания отстранилась, а Фульвио из вежливости надел подарок Карла V на указательный палец.

Ничем не обнаружив, что она заметила, как князь вздрогнул, коснувшись ее руки, женщина продолжала:

– Вот, монсеньор, проект, согласно которому император обещает вернуть вашей светлости земли миланского княжества, захваченные французами во время войны 1515 года…

Земли, которые Франциск I присвоил… Фульвио Фарнелло подавил вспышку радости, сверкнувшей в его глазу. Он встал и подошел к столу, заваленному картами и старинными манускриптами.

– Вне всякого сомнения, мадам, его величество император может рассчитывать на искреннее содействие Леопарда…

Прочитав проект договора и обсудив с дамой отдельные детали, князь Фульвио хлопнул в ладоши. В комнате тут же появились два пажа с зажженными факелами.

Следуя за пажами и провожая посетительницу, князь спустился с нею по парадной лестнице до самой выходной двери дворца. У бронзового портала ее ждал портшез на колесах и четыре лакея.

Из портшеза тут же вышел, чтобы помочь хозяйке, странный карлик с огромной головой, шляпу которого украшали желтые перья.

– Мой оруженосец свяжется с вашей светлостью, если возникнет необходимость, – шепнула наперсница Карла V, указав на карлика. – Он появится ночью, и ваши люди впустят его, услышав пароль «Сен-Симеон»…

В знак согласия Фульвио учтиво поклонился своей таинственной гостье.

Шурша шелками, она поднялась в портшез. За ней последовал карлик. Односложный приказ, и лакеи двинулись почти бегом, таща за оглобли упряжку.

Князь Фарнелло постоял еще несколько мгновений на мраморном крыльце, провожая глазами фонари, удалявшиеся в сторону церкви Санта Феличита. Осталось ощущение какой-то неприятной тяжести. Эта женщина оставляла за собой шлейф едких духов, вызывавших у него сильную тревогу.

Вернувшись во дворец, Фульвио быстро поднялся в свои покои и вызвал Паоло.

– Монсеньор удовлетворен? – спросил верный слуга. В нескольких словах князь ознакомил его с сутью предложенной ему сделки. Глубокая складка появилась на лбу Паоло.

– Пусть ваша светлость подумает еще… Английский король враг не из легких… но император в роли друга еще опасней…

– Я знаю, – обронил Фульвио.

– Это все равно, что играть с огнем, – упорствовал Паоло.

– Всего лишь способ действовать по-иному… Однако, как добрый христианин, я не оставлю папу в неведении относительно того, что затевается… Если его святейшество захочет предупредить англичанина об отъезде француза, я не смогу помешать ему в этом!..

Увидев растерянность на лице Паоло, князь Фарнелло не смог подавить улыбку.

– Не думаешь же ты всерьез, что я дам заманить себя в ловушку?

– Не хотелось бы, монсеньор, потому что, между нами говоря, не нравятся мне происки вашей посетительницы.

– Отчего же?

– Я случайно увидел, как ее карлик расспрашивал этого болтуна Пикколо…

– Расспрашивал?

– Да, и мне это совсем не понравилось… нет, нет и еще раз нет…

– Черт тебя побери! – воскликнул Фульвио. – Прекратишь ты бубнить одно и то же? А теперь, раз уж начал, говори, что знаешь! Что делал карлик, пока я разговаривал с его хозяйкой?

– Этот урод вошел во дворец, проскользнул на второй этаж и там расспрашивал Пикколо… про принчипессу Зефирину… Он хотел знать все: правда ли, что она исчезла… нашли ли ее… хорошо ли она себя чувствует… Я перехватил это чудовище в тот момент, когда он, воспользовавшись невниманием охранника, собирался проникнуть в апартаменты княгини…

– Моя… жена под надежной охраной, – усмехнулся Фульвио. – Кстати, как она себя чувствует?

– Доктор… желает вас видеть, ваша светлость, как раз по этому поводу, – осторожно ответил Паоло.

Новость, которая, казалось, должна была обрадовать князя, подействовала на него удручающе. Температура, буквально сжигавшая Зефирину, продолжала расти. Фиалковая эссенция, ирисовый порошок, кипрская микстура, кровопускание из ног и ушей, – ничто не помогало.

Молодая женщина, судя по всему, умирала.

Глава VII МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

Несмотря на то, что Зефирина уже много дней находилась в бреду, она отчетливо сознавала, что умирает. Лихорадка, охватившая даже мозг, ни на миг не оставляла ее.

Сжигаемая внутренним огнем, она то впадала в полную прострацию, то вдруг приходила в необыкновенное возбуждение. Рой сменявших друг друга образов и видений стремительно проносился за непреодолимым барьером ее плотно сомкнутых век.

– Мишель… – крикнула Зефирина, проваливаясь в черную дыру.

Однако до собравшихся у ее постели не доносилось ничего, кроме едва уловимых вздохов, с трудом вырывавшихся из плотно сжатых губ.

– Мишель… – снова и снова повторяла умирающая. Откуда-то до нее доносится странное и прекрасное пение. Но слова песни путаются, сталкиваются…

Зефирина тянет дрожащие руки в пустоту. Ей навстречу движется Мишель Нострадамус… Он шествует прямо по облаку… Восторженная улыбка освещает лицо больной. Она силится встать, но чьи-то руки ласково удерживают ее. На лоб Зефирине кладут холодные примочки. Она отбивается. Ей очень хочется подойти к своему другу, молодому и очень ученому врачу и астрологу из Салон-де-Прованса. Он-то действительно любил ее… Ей не следовало покидать его, даже ради Гаэтана.

Доктор Нострадамус протягивает руку к молодой женщине. Он касается своими прохладными пальцами ее пылающего лба. От этого прикосновения больная сразу успокаивается.

«Вы позвали меня, и я пришел. Я люблю вас, Зефирина, и никогда вас не забуду… Вот почему я здесь… Ночью, сидя в своем кабинете, я услышал вас…»

«Я умираю, Мишель…» – со вздохом сказала она.

«Не сдавайтесь, боритесь, божественная Зефирина…»

«У меня больше нет сил, Мишель, я очень устала…»

«Ничего, сейчас вы примите питье, настоянное на травах Прованса, которое я приготовил специально для вас…»

В бреду Зефирина отчетливо видит Мишеля Нострадамуса. Он протягивает ей золотой кубок. От сильной жажды у Зефирины пересохло горло. Питье ей нравится, и она пьет, пьет, не останавливаясь, этот животворный напиток.

Ослабев от сделанного усилия, она снова падает на подушки. Мишель Нострадамус удаляется в облака.

«О, нет, нет, Мишель, не уходите… – кричит ему вслед Зефирина. – Если вы покинете меня, я умру…»

Она вся дрожит от негодования. Обратив взор к уходящему Нострадамусу, Зефирина молит:

«Помоги мне… наверное, если бы я захотела, моя судьба стала иной, Мишель?.. Скажи мне правду… Верно ли я поступила, убежав от него? Он лгал, говоря, что хочет сделать меня счастливой… Должна ли я была последовать за Гаэтаном? Мишель, вернись…»

Подчинившись умирающей, ясновидящий снова приблизился к ней. Его тонкие губы подули на веки Зефирины. Теплые ладони помассировали затылок и лоб. От этого прикосновения ей стало очень хорошо. Такое же ощущение мира и целительного покоя, как однажды ночью в Салон-де-Прованс[15], разлилось по всему телу. «Скоро солнце взойдет. Я больше не могу здесь оставаться… Верьте, однажды все прояснится… вы узнаете правду… Петух прокричал трижды… Мне надо спешить… Я люблю вас… теперь спите… спите, я так хочу, божественная Зефирина, моя родная, любовь моя…»

Зефирина немного успокоилась. Она поняла, что ее друг Мишель, преодолевающий, благодаря волшебству, время и пространство, глубокой ночью пришел к ней на помощь.

Ей хотелось позвать его:

– Нострадамус… Нострадамус!

Зефирина схватилась за чью-то руку. Веки ее чуть приоткрылись. Взор наткнулся на огромную тень, склонившуюся над ней.

– Княгиня смотрит на вас, монсеньор! – прошептал чей-то голос.

Губы Зефирины зашевелились. Она хотела заговорить, но ничего не получилось. Зефирина снова закрыла глаза.

– Боже милостивый, она скончалась, – простонала мадемуазель Плюш.

– Нет, я думаю, она спит…

В течение долгих восьми дней Зефирина находилась между жизнью и смертью.

После «посещения» Нострадамуса молодая женщина молча боролась с паутиной, пытавшейся затянуть ее в черную бездну.

Однажды утром Зефирина открыла глаза. Она была так слаба, что не могла позвать тень, которая, как ей показалось, спит на подстилке у очага. Она попробовала с большим трудом повернуться на постели. Какой-то шнурок был привязан к ее руке. Зефирина пошевелилась. Зазвенел колокольчик и разбудил спящую тень.

– Зефирина… Мадемуазель… Артемиза Плюш устремилась к больной.

– Santé… Sardine… Souci… Saucisse[16]…

На самом верху украшенного гербом балдахина, радостно захлопал крыльями Гро Леон.

– Маленькая моя Зефирина, э-э… ваша светлость… Как вы себя чувствуете? – спросила Плюш.

Не отвечая на вопрос, Зефирина обвела усталым взором роскошное убранство незнакомой ей комнаты. Что за двери из золоченого дерева, шкафы, столы и столики с выгнутыми ножками, сундуки, канделябры, искусно изготовленные из дерева и драгоценных металлов? Какой удивительный паркет с геометрическим рисунком и эти восточные ковры! Что это за мраморные статуи и современные полотна с так живо изображенными на них цветами и фруктами, развешенные по стенам, обитым гобеленами?

– Где я? – прошептала Зефирина так тихо, что Плюш едва расслышала.

– Как где, во Флоренции.

– Во… Флоренции! – повторила Зефирина.

– Во дворце Фарнелло…

– А-а…

– У князя Фарнелло!

– Фар… нелло…

Казалось, Зефирина не понимает.

– У вашего мужа, Фульвио Фарнелло… – мягко настаивала мадемуазель Плюш.

– У моего… мужа… – с трудом произнесла Зефирина.

Плюш была поражена ее бледностью, выделявшейся даже на фоне кружевной подушки, и совершенно безразличным взглядом.

«Лишь бы только разум ее окончательно не повредился…» – подумала добрая мадемуазель с тревогой.

А вслух сказала:

– Вы нас так напугали, моя маленькая Зефирина. Буквально все во дворце молились за вас и заботились, кто как мог. Сам монсеньор приходил к вашей постели каждую ночь. Он приказал разбросать на улицах вокруг дворца побольше соломы, чтобы заглушить стук проезжающих экипажей, так мучивший вашу бедную головку. Монсеньор Фарнелло уж и не знал, что делать… Он пригласил для вас самых лучших докторов и даже сельских лекарей, которых его светлость привез откуда-то издалека…

Добрая Плюш упорно била в одну точку. Но понимала ли Зефирина? Ее поведение заставляло усомниться в этом. Не ответив ни слова своей дуэнье, она отвернула голову, лежащую на батистовых подушках.

– Вам надо выпить немного куриного бульона, – решительно заявила мадемуазель Плюш.

Хлопнув в ладоши, старая дева позвала двух служанок с приветливыми лицами.

С их помощью Зефирина проглотила без всякого аппетита несколько ложек укрепляющего питья. Ей сменили рубашку.

«Да, ее не назовешь толстушкой, нашу красавицу, а уж как худа стала, как худа…» – размышляла Плюш.

Она с отчаянием смотрела на красивое, но ставшее почти прозрачным тело Зефирины.

Того же мнения был, похоже, и Гро Леон, который с грустью каркал:

– Squelette… Sardine[17]…

В другое бы время Зефирина посмеялась над образным словарем говорящей птицы, начинавшимся почему-то всегда с буквы «S». Но сейчас, измученная сделанными усилиями, она снова уснула.

На следующий день больная вышла из состояния апатии на большее время, и даже слабым голосом задала Плюш несколько вопросов:

– Какой сегодня день?

– Вторник, мадам, – ответила дуэнья. – Осталось две недели до окончания карнавала…

– А… окончание карнавала… – повторила Зефирина странным голосом.

– Вы к тому дню будете совершенно здоровы, моя дорогая, – сказала Плюш, взбивая кружевные подушки. – Снова сможете совершать верхом приятные прогулки и исполнять роль хозяйки…

Хотя и с некоторым колебанием, но Артемиза Плюш сделала ударение на последнем слове.

«Лучший способ излечить ее, – решила старая дева, – это говорить с ней немного порезче, заставить ее осознать раз и навсегда, что она замужем… Что ж, тем хуже для маленького шевалье Гаэтана… Надо помирить ее с князем, если только это еще возможно… такой красивый мужчина… Слово Плюш, я этого добьюсь…» – думала Плюш, на которую теперь Фульвио полностью полагался.

Аккуратно расставляя на столе тарелочки и оловянные баночки, Плюш, будто не замечая недовольства на лице Зефирины, продолжала рассуждать:

– Когда вам станет немного получше, маленькая моя Зефирина, мы вымоем ваши прекрасные волосы, я заплету их и сделаю вам прическу. Тогда вы примите монсеньора и объяснитесь с ним, ничего не тая… Взгляните, какие цветы принес вам его светлость…

Плюш с восторгом указала на живописный букет сиреневых цветов, стоящих в вазе на маленьком столике.

Улыбка застыла на лице Артемизы Плюш, когда Зефирина резко бросила:

– Нет, я не желаю его видеть…

– Но, моя маленькая Зефирина, это же ваш муж…

– Замолчите, Плюш, не говорите мне о нем…

Лишившись дара речи, Плюш беззвучно открывала и закрывала рот, точно выброшенная на сушу рыба. В этот момент очень кстати вошел доктор Калидучо:

– Ну, как поживает сегодня наша больная? О, да ее светлость выглядит совсем неплохо… Еще немного, и княгиня сможет верхом совершать приятные прогулки, не правда ли, мадемуазель Плюш?

В следующие дни выздоровление пошло быстрее. Зефирина теперь хорошо ела, и силы возвращались к ней. Камеристки готовили для нее жасминовые ванны, девица Плюш вымыла ей голову в гвоздичном отваре, потом высушила всю копну волос при помощи нагретых над печью льняных полотенец.

Причесанная и надушенная, Зефирина обретала прежний вид, но теперь выглядела более мягкой в своей слабости и даже, кажется, более красивой, чем раньше. Болезнь обострила ее черты и утончила овал лица.

Ей уже не требовалась помощь Плюш, чтобы надеть халат из полупарчовой ткани и даже добраться до кресла, стоящего у окна.

Сидя в нем без чтения, без движения, ни о чем не спрашивая, замкнувшись в каком-то сумрачном уединении, она проводила долгие часы, глядя, как Гро Леон летает над кустами, любовно подстриженными целой армией садовников. Это странное состояние очень беспокоило дуэнью. Она сообщила об этом доктору Калидучо. А врач был доволен. Он вылечил тело. Что же касается души, то это за пределами его возможностей!

«Ее, по-видимому, гложет какая-то болезненная злоба, которая может привести к новым взрывам… у нее нет матери… Значит, действовать надо мне, и не мешкая…» – решила Плюш.

На следующее утро, а это было воскресенье, добрая дуэнья, подхватив руками фижмы, понеслась наверх, в апартаменты Фульвио.

– Монсеньор, – решительно начала Плюш. – При всем уважении, которое я питаю к вашей светлости, я хочу знать, каковы ваши намерения…

Князь был занят тем, что вместе с Паоло складывал в сундук оружие, камзолы и манускрипты. Услышав слова Плюш, он резко выпрямился.

– Ваша светлость отправляется в путешествие? – пролепетала дуэнья.

– Завтра на рассвете, в Рим, мадемуазель Плюш, – подтвердил Фульвио.

– Но, монсеньор… а…

– Что будет с вашей госпожой? Вас ведь это беспокоит? Успокойтесь, мадемуазель Плюш, княгиня Фарнелло сможет вернуться во Францию… вообще может ехать куда захочет и жить, где ей понравится… Паоло вручит ей деньги в сумме, равной выкупу маркиза де Багатель. Пикколо и еще шестеро моих людей проводят вас до Валь-де-Луар, если таково будет ее желание…

– Но…

От волнения Плюш вынуждена была сесть на табурет, а Фульвио между тем продолжал:

– Я должен лично вас поблагодарить, мадемуазель Плюш, за вашу преданную заботу о… (возможно, он хотел сказать «о моей жене»?)… о донне Зефире. Примите это в знак моей признательности…

Фульвио достал из сундука тяжелый бархатный кошелек и вложил в руки дуэньи.

Невыразительное лицо Плюш покрылось краской.

– Больше, чем золотом, монсеньор, сердце мое растрогано вашей добротой…

От смущения Плюш едва не заговорила стихами. Она встала и низко поклонилась. Фульвио полагал, что вслед за этим она удалится.

– Прощайте, мадемуазель Плюш…

– Простите, монсеньор… подумали ли вы, ваша светлость, о Боге? Что Бог сотворил, то и разрушено может быть только им…

При этих словах черные брови Фульвио поползли вверх. Не думая о надвигающейся буре, Плюш смело продолжала:

– Ваша светлость признает, что княгиня Зефирина является законной женой вашей милости в радости и в горести?

Скорее в горести, как мне кажется! Не заметив иронии, Плюш понеслась дальше:

– Ваша светлость не может отослать княгиню во Францию.

– Почему же, мадемуазель Плюш? – надменно произнес Фульвио.

– Она в опасности, монсеньор…

Путаясь в словах, прыгая с пятого на десятое, Плюш выложила князю все, что знала или угадала о прошлом Зефирины. Необъяснимая ненависть доньи Гермины, ее мачехи, ужас, который испытывала молодая женщина перед карликом Каролюсом, ее болезненные подозрения, покушение, которому она подверглась в «Золотом лагере».

Упоминание о последнем событии, казалось, больше всего остального заинтересовало Фульвио.

– И что же, никто так никогда и не узнал, кто вынес донну Зефиру из огня? – спросил неожиданно князь.

– Никогда… Но она часто вспоминает об этом неизвестном человеке, рисковавшем собой ради ее спасения… Монсеньор просто не знает, что моя маленькая Зефирина никогда не была неблагодарной. Среди своих сверстниц она самая умная, одаренная, тонкая, образованная, благородная и остроумная…

– Не говоря уж о ее дрянном характере… Скажите-ка мне, мадемуазель Плюш, что из себя представляет эта донья Гермина де Сан-Сальвадор? – полюбопытствовал вдруг князь.

Описание, полученное им от Артемизы Плюш, заставило князя задуматься. Дама, посланная Карлом V, была на удивление похожа на мачеху Зефирины, а тот факт, что ее карлик в шляпе с желтым пером пытался проникнуть в покои его жены, показался ему особенно подозрительным.

Под пристальным взглядом Паоло князь в задумчивости ходил взад и вперед по комнате. Внезапно, поставив ногу на табурет, он остановился перед Плюш.

Нацелив в нее увешанный перстнями указательный палец, он спросил:

– Так что же вы предлагаете конкретно, упрямица вы этакая?

С самого детства Плюш, когда говорила, шепелявила и брызгала слюной. Поэтому она очень стеснялась, если ей требовалось высказаться. Но в это утро она явила чудеса красноречия.

Час спустя Плюш спустилась в апартаменты Зефирины. Ее длинный острый нос казался несколько короче, а маленькие глазки блестели от удовлетворения.

Зефирина сидела, не шевелясь. Она по-прежнему находилась в кресле и смотрела невидящим взглядом на радужные струи фонтана Нептуна.

– А вот мы сегодня приоденемся и пойдем подышать воздухом, – сюсюкала Плюш.

При этих словах Зефирина взглянула на дуэнью и безразличным голосом прошептала:

– Как вам угодно.

– Сегодня воскресенье, вам теперь лучше, мы могли бы пойти послушать мессу…

– Как вам угодно, – повторила Зефирина тем же отсутствующим тоном.

Немного погодя черная с золотом карета князя Фарнелло, запряженная четверкой лошадей, в сопровождении шести человек вооруженной охраны выехала из флорентийского дворца.

Глава VIII ВОСКРЕСНЫМ УТРОМ ВО ФЛОРЕНЦИИ

– Vanita… vanitatum et omnia vanitas… Суета сует и всяческая суета… Здесь, на земле, истинное богатство в бедности!

Под величественным куполом собора Санта Мария дель Фьоре брат Доменико, соперник Савонаролы, стал новым идолом высшей флорентийской знати.

Воскресным утром весь город, давясь и толкаясь, стекался в собор послушать его проповеди. Размахивая руками, сверкая очами и грохоча словами, фра Доменико, при всем том, куда лучше умел сдерживать свои страсти, чем Джироламо Савонарола, который после безграничного поклонения сограждан уверовал в свой непререкаемый авторитет и был, когда пробил час немилости, сначала повешен, а потом и сожжен своими почитателями.

Неистовства флорентийцев следовало опасаться. Не на хорах ли собора сорок восемь лет назад произошел драматический эпизод, связанный с заговором Пацци? Эти давние враги дома Медичи попытались 26 апреля 1478 года убить Лоренцо Великолепного. Князь, хотя и был ранен, сумел спрятаться в ризнице, тогда как Джулио пал под ударами убийц…

Фра Доменико, конечно, не был участником тех событий, но ему приходилось об этом слышать. Темным сверкающим взором он обвел элегантную толпу, пришедшую послушать проповедь о бедности.

Разодетые в пышные одежды – бархатные мавританские, отороченные мехами плащи с капюшоном, изысканные головные уборы с перьями, платья с широкими рукавами, расшитые драгоценными камнями, тончайшие кружева, умопомрачительные украшения, они все были там, на отведенных для них скамьях, в правой части собора, все самые именитые фамилии Флоренции: князья Строцци, стремившиеся отстранить от власти своих соперников Медичи, князья Пацци, Бонди, Барди, Питти, Бардини, Пандольфини… Что и говорить, брат Доменико мог гордиться своими прихожанами. Он уже заканчивал проповедь, когда взор его упал на скамью семейства Фарнелло.

Месяцами пустовавшая, эта скамья теперь была занята двумя женщинами: одна, неопределенного возраста, худая и уродливая, не заинтересовала монаха, другая – молодая особа с бледным лицом, безжизненная, но необыкновенно красивая, изящно закутанная в зеленый плащ с капюшоном, из-под которого едва выбивались два-три золотых колечка.

То была, вне всякого сомнения, новая княгиня Фарнелло, по поводу которой высший флорентийский свет нашептывал друг другу самые невероятные вещи.

«Ведь это о ней говорили, что она, француженка по происхождению, сбежала из дворца своего мужа в ночь свадьбы с каким-то шевалье, но потом была поймана и чуть не погибла от страшной руки Леопарда? Только что-то она не похожа на умирающую, возможно, бледновата и какой-то отрешенный взгляд, устремленный к витражам, вместо того, чтобы слушать проповедь».

Брат Доменико решил разбудить ее. Слегка прокашлявшись, он облизал острым, точно жало, языком свои тонкие губы. Прихожане, полагавшие, что проповедь подходит к концу, поднялись со своих мест, чтобы дружно затянуть «Верую». Но тут проповедник в каком-то эмоциональном порыве неожиданно возгласил:

– Изыди, Сатана! Все снова сели.

Молодая княгиня Фарнелло даже не пошевелилась. Вошедший в раж брат Доменико решил нанести удар посильнее.

– А неверную жену постигнет кара… демон станет ей мужем, лишь слезы станут ее уделом, а отчаяние – возмездием…

Брат Доменико смотрел прямо на Зефирину. Вокруг начали шептаться. Головы знатных прихожан стали оборачиваться. Все тихо говорили друг другу:

– Это княгиня Фарнелло…

– А говорили, что он убил ее…

– Во всяком случае, он ее прогнал…

– У нее были любовники…

– Она хотела отравить своего мужа…

– Но вместо него сдохла собака князя…

– Она, кажется, украла фамильные драгоценности Фарнелло…

– Да что тут говорить, француженка…

– Зефирина, ее зовут Зефирина…

Поглощенная созерцанием световых бликов на готической кропильнице, Зефирина, похоже, не замечала скандала, причиной которого была.

«Что за безумная мысль пришла мне в голову, Господи… Мне не следовало приводить ее сюда… а этот монах, что он себе позволяет?» – мысленно упрекала себя мадемуазель Плюш.

– Так сказал Учитель… Истинно говорю вам, выбросьте гнилое яблоко, ибо оно погубит другие… изгоните зло… изгоните грех…

Но брат Доменико тщетно надсаживал себе грудь. Зефирина, словно неземная, не сделала ни одного движения. Более того, она улыбалась.

Вот это уже было слишком. Забыв об осторожности, брат Доменико решил ударить изо всех сил. Тыча пальцем в Зефирину, он возопил во всю мощь своих легких:

– Да, дорогие мои братья, грешница находится среди нас… Как истинные христиане, помолимся за упокоение ее мучений. Во имя Господа нашего я приказываю ей покинуть это святое место и не появляться здесь, пока она не наденет власяницу и не совершит покаяния…

Брат Доменико умолк с воздетыми к небу руками.

В это время князь Фарнелло в бархатной шляпе и в плаще приближался своей мягкой, пружинящей походкой к середине центрального ряда скамей. Может быть, он только появился в соборе и не слышал проповеди? А может, он стоял за колонной и потому никто из присутствующих его не заметил?

Новость о его появлении неслась от скамьи к скамье:

– Это он…

– Леопард!

– Значит, он вернулся во Флоренцию!

– Он сейчас убьет ее!

– Задушит прямо у нас на глазах…

– Боже милосердный… в соборе!

Пожалуй, никто в этот день не жалел о том, что явился на мессу. Давно уже высшее флорентийское общество не имело случая присутствовать на подобном зрелище.

Все вокруг затаили дыхание.

Под сводами собора, в мертвой тишине, где были слышны лишь его шаги, Фульвио спокойно подошел к скамье Фарнелло. Коротко поприветствовав мадемуазель Плюш, он демонстративно взял затянутую в перчатку маленькую руку Зефирины и поднес к губам. Потом сел рядом с молодой женщиной и поднял голову с намерением послушать конец проповеди.

Головы присутствующих, разочарованных тем, что не придется увидеть кровопролитие, повернулись к проповеднику.

Удар, нанесенный брату Доменико, был тяжелым. Надо было поскорее выпутываться из этой скверной истории. Монах принялся торопливо бормотать слова, подходящие в любых обстоятельствах:

– Помни, человек, прахом ты был и в прах обернешься…

Конец службы доминиканец скомкал и поторопился закончить так быстро, будто у него было назначено свидание с самим дьяволом.

Принесли сосуды с вином и водой. Зазвенели колокольчики. Мальчики, поющие в хоре, сбитые с толку такой спешкой, сгрудились в беспорядке и затянули:

– lté, missa est…[18]

Брат Доменико вздохнул с облегчением, объявив конец службы. После этого он поспешно исчез в ризнице Лоренцо Великолепного, а благородные синьоры и знатные дамы с величественной неторопливостью стали покидать собор.

Князь Фарнелло согнул руку, предлагая ее своей жене, но Зефирина с отсутствующим видом прикоснулась пальцами к его парчовому рукаву.

Следуя за Плюш, княжеская чета покинула собор. Раскланиваясь направо и налево со знакомыми, Фульвио, однако, своим непроницаемым лицом лишил любопытствующих удовольствия. Любители сплетен остались ни с чем. Да и кому бы захотелось сделать своим врагом столь могущественного человека, как Фарнелло?!

На площади перед собором знатные флорентийцы собирались группами, чтобы обменяться впечатлениями. Нищие выпрашивали мелочь.

Толстая княгиня Пандольфини первая решилась подойти к князю Фарнелло.

– Князь… представьте же нам это восхитительное существо, княгиню Зефирину… Что за прелесть, какая красавица, как обворожительна… Говорят, вы француженка, мадам… Ах, французы! Знаете ли вы, что я имела честь быть знакомой с его величеством Людовиком XII…

И тут за ней хлынули остальные. Всем хотелось подойти к Зефирине, которая невольно стала сенсацией воскресного утра. С улыбкой, застывшей на губах, она отвечала на приветствия легким наклоном головы. Создавалось впечатление, что ей непонятно, что происходит.

Князь Фарнелло бросил на нее быстрый взгляд. Физическая слабость очень шла Зефирине, добавляя к ее облику пленительную томность.

«Неужто она и вправду, оставаясь красавицей, потеряла разум?» – задумывался князь.

По его знаку к толпе подъехала черная карета с изображением золотых леопардов, окруженная всадниками из охраны и лакеями в ливреях.

– Подождите меня здесь с вашей госпожой, мадемуазель Плюш, у меня есть маленькое дело. Я быстро его улажу и вернусь к вам…

Говоря так, Фульвио подал руку Зефирине, чтобы помочь ей подняться в карету.

Сознательно или нет, но молодая женщина не заметила его жеста. Она приняла протянутую руку лакея и уселась на мягкие подушки. Лицо ее при этом не выражало никаких эмоций.

В то время, как Фульвио удалялся от кареты, дуэнья, сидевшая напротив молодой женщины, спросила:

– Хорошо ли вы себя чувствуете, мадам?

– Очень хорошо, – ответила Зефирина тихим голосом.

– Вы не очень устали?

– Нет… отчего же?

– Э-э… ну, после того, что случилось…

– А что случилось? – прошептала Зефирина.

– Хм… эта проповедь… хм… – Плюш запуталась, – да нет, ничего… Вы не проголодались? Может быть, хотите пить?

– Как вам угодно, – ответила Зефирина бесцветным голосом.

Плюш покачала головой. Видя некогда порывистую, гордую, пылкую, волевую и мятежную Зефирину в состоянии прострации, старая дева чувствовала, как все у нее в душе переворачивается.

Вдруг Плюш вздрогнула. В толпе городской знати она заметила женщину в черном бархатном платье, расшитом стеклярусом, с лицом, скрытым густой шелковой вуалью. В числе других прихожан она выходила из собора. Рядом с нею шел карлик в шляпе с желтым пером.

– Зефирина, детка, взгляните, не ваша ли это…

Мадемуазель Плюш хотела сказать «ваша мачеха», но, взглянув на Зефирину, осеклась.

Зефирина, точно маленький ребенок, забавлялась с Гро Леоном.

– Милая птичка… хорошая птичка… – нашептывала она на ухо галке.

«Стоит ли говорить ей об этом, бедная головка неспособна рассуждать!» – решила Плюш.

Дуэнья снова повернулась в сторону дамы с вуалью. Та вместе со своим карликом села в черный экипаж, и тот вскоре исчез в направлении Палаццо Веккио, в котором располагалась «Синьория» Медичи.

Фульвио направился быстрыми шагами к священнику. Не сочтя нужным постучать, князь спокойным жестом отстранил перепуганных его внезапным вторжением ризничих и проник в ризницу, где в этот момент брат Доменико, сняв облачение, в котором служил мессу, надевал мирское платье из грубой шерсти.

Ужаснувшись приходу Леопарда, брат Доменико попытался спрятаться за большим распятием.

– Послушай меня, служитель Дьявола, – с тихой угрозой заговорил Фульвио. Проповедник неистово перекрестился, желая отвести от себя богохульные слова князя. – Если бы ты не изображал из себя божьего человека, я бы тебе так отделал задницу, что всю оставшуюся жизнь ты бы не мог сидеть в исповедальне.

– Но… монсеньор…

У брата Доменико дрожали и подгибались колени под засаленным камзолом.

– Еще одно слово, и ты будешь собирать свои зубы на дне кропильницы, глупый, самодовольный злопыхатель…

Фульвио сделал шаг вперед, отчего монах отскочил назад сразу на три.

– Приказываю тебе, слышишь меня, чтобы в следующей проповеди не было ни единого звука из тех гнусных инсинуаций, которые ты излил на голову княгини Фарнелло… Если ты вместо своих гнусностей не заявишь, что княгиня – небесный ангел, то клянусь распятием, за которое ты уцепился, ты у меня вспомнишь Савонаролу… Участь этой окаянной души станет и твоей участью. Ты будешь гореть сначала на земле, а потом и в аду…

– Нет, только не это… – простонал брат Доменико, выпуская из рук распятие и шумно падая в ноги князю Фарнелло. – Помилосердствуйте, монсеньер… Я не виноват, злые языки настроили меня против княгини Фарнелло… сплетники… княгиня Пацци… граф Бонди… господа Строцци, Бардини… все. Вы правы, монсеньор, она ангел, да что я говорю, архангел, слетевший с божественного престола. Я так и скажу… я крикну это в лицо всей Флоренции… всему миру… даже дикарям, найденным мессиром Кристофусом Колумбусом…

Фульвио не требовал так много. Монах явно перестарался.

– Ладно, придите в себя, брат Доменико, – спокойно сказал князь, который блестяще владел искусством кнута и пряника. – Я вижу, вы человек искренний, это злые люди ввели вас в заблуждение… А что вы скажете, если я пожертвую тысячу золотых дукатов на ваши благотворительные дела?..

Соборная площадь уже опустела. Фульвио, довольный удавшейся воспитательной акцией, вернулся к экипажу, который хорошо был знаком всему городу из-за короны и девиза рода Фарнелло: «Я хочу», изображенных на дверцах.

Мадемуазель Плюш и Зефирина неподвижно сидели на своих местах. Легким движением князь вскочил в карету. Зефирина не повернула головы.

Фульвио высунулся из окошка и крикнул кучеру:

– Сначала во дворец, а потом в Сан-Кашано… мы там заночуем…

Обращаясь к мадемуазель Плюш, Фульвио произнес тоном, не допускающим возражений:

– Вас не затруднит, мадемуазель Плюш, пойти и собрать вещи вашей госпожи?

– Значит, монсеньор принял решение… Отправляемся ли мы в путешествие все вместе? – прошепелявила дуэнья.

– Значит, – повторил Фульвио с улыбкой, – я действительно принял решение, мы все, мадемуазель, отправляемся в Рим. Мы с княгиней поедем вперед… а вы с Пикколо и повозками, нагруженными вещами, последуете за нами.

Глядя на растерянное лицо Артемизы Плюш, Фульвио снисходительно улыбнулся:

– Успокойтесь, мадемуазель, на одном из этапов путешествия мы встретимся…

– А-а… ну да, конечно…

Растерянная Плюш пыталась найти слова, чтобы объяснить. Как сказать князю, что она не предвидела такой стремительной перемены обстоятельств и опасается оставить Зефирину наедине с ним?

– Мадам все еще такая измученная… больная… не способная сама… – шептала Плюш.

Зефирина, казалось, не слышала их разговора. Она смотрела прямо перед собой, погрузившись в свои бесконечные грезы.

Рука князя в бархатной перчатке, много раз мелькавшая перед ее лицом, не вызывала никакой реакции. Прекрасные зеленые глаза глядели не мигая.

Брови Леопарда слегка нахмурились.

Экипаж подъехал к палаццо князя. Пикколо открыл дверцы.

Мысли, терзавшие Плюш, были так заметны на ее унылом лице, что Фульвио улыбнулся:

– Не волнуйтесь за княгиню, мадемуазель Плюш, разве я похож на кровожадного волка?

Плюш не осмелилась сказать Фульвио, на кого он похож.

«Господь милосердный, неужто бедная малютка уступила Гаэтану? Что ж, князь все-таки ее законный муж, и «это» приведет наконец к развязке…» – говорила себе Плюш, неохотно вылезая из кареты.

– Мадам желает чего-нибудь?

Чтобы выиграть время, Плюш обратилась с вопросом к Зефирине. Погруженная в собственные мысли, Зефирина, похоже не слышала вопроса.

– До вечера… или до завтра, мадемуазель Плюш! – бросил Фульвио.

«Завтра… Боже правый…»

При этих мало обнадеживающих словах Плюш с отчаянием посмотрела на черную с золотом карету в окружении слуг, увозившую Леопарда и его молодую жену, окончательно исцелившуюся физически. Однако с головой у нее не все в порядке: похоже, мозг не выдержал того, что ей пришлось пережить.

Глава IX «КАК ВАМ УГОДНО»

Единственной «персоной», без умолку болтавшей в карете, был Гро Леон. Казалось, молчание супругов лишь раззадоривало птицу. В конце концов она совсем распоясалась:

– Sardanapale… sornettes… sortileges… sabato… salutare… signore… signora… sacrilegio…[19]

За какие-то несколько дней говорящая птица перешла на итальянский язык.

Фульвио, которому птица прожужжала все уши своей болтовней, схватил наконец ее двумя пальцами и, раздвинув атласные шторки, защищавшие пассажиров от ветра, выкинул из кареты.

Оскорбленный Гро Леон покружил немножко над каретой и сел на плечо Паоло, ехавшего верхом, рядом с дверцей.

Быстрым движением руки князь задернул шторки. Обернувшись к Зефирине, которая, несмотря на ухабы дороги, сидела все так же прямо, неподвижно, погруженная в свои мысли, он спросил вежливо:

– Не желаете ли перекусить, мадам?

Зефирина не ответила на его вопрос. Фульвио дотронулся до ее руки:

– Донна Зефира, вы не голодны?

Он даже тряхнул ее легонько. Теперь Зефирина словно выплыла на поверхность. Взглянув на Фульвио так, будто видела его впервые, она прошептала детским голосом:

– Как вам угодно!

– Не хотите ли пить?

– Как вам угодно…

– Вам не холодно?

– Мне холодно? – с усилием спросила Зефирина.

– Не знаю… это вы должны знать, жарко вам или холодно. Не накрыть ли вас шалью?

– Как вам угодно…

Подобно автомату, заведенному ловким механиком, Зефирина повторяла одно и то же: «Как вам угодно».

Набросив черное антиохийское покрывало с вышитыми на нем голубыми птицами на ноги Зефирины, князь нагнулся и достал из-под сиденья заготовленную его поваром корзину с провизией.

– Может быть, попробуете паштет из печени? – предложил Фульвио. – А может, вы любите павлинье крылышко, если, конечно, не предпочитаете начать с запеченного мяса?

Мучимая непреодолимой нерешительностью, Зефирина только кусала губы. Она тихо вздохнула, а на лице появилось выражение беспомощности.

– Как вам угодно, – прошептала она.

– Как мне угодно! – произнес неуверенно Фульвио. Достав серебряный нож с ручкой из слоновой кости, он нарезал ломтями самой разной дичи, положил на тарелку из позолоченного серебра и поставил перед Зефириной. Себе он отрезал большой кусок кабанины и с удовольствием принялся есть.

– Если я согласился на этот тет-а-тет, мадам, то исключительно для того, чтобы проверить, насколько верны заявления вашей дуэньи… У вас, значит, по-прежнему плохо с головой. Вы больше не разговариваете, но если вы и лишились своего острого ума, то ваша Восхитительная красота осталась при вас… И уж коли на то пошло, какой муж не был бы рад такому превращению? Оставайтесь же всегда такой милой, а главное, молчите… Как это говорится в вашей воинственной стране: прежде жить, а уж потом философствовать?.. Не хочу вас обидеть, но вы как раз склонны прежде философствовать, а жить потом… И вот теперь, насколько я понимаю, вы все забыли… Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное и мир на земле тоже… Да будет так!

Поглощая кусок за куском с аппетитом, который, казалось, был неутолим, Фульвио задавал вопросы и сам на них отвечал, не глядя на Зефирину.

Обглодав какую-нибудь косточку, он небрежно швырял ее через окошко кареты. Не утруждая себя ножом, он руками отрывал крылышки и ножки дичи и обгладывал острыми зубами с ловкостью настоящего леопарда.

Зефирина не притронулась к тарелке, лежащей на ее коленях. Лицо не выражало ни скорби, ни скуки, ни удовлетворения, ничего…

– О, да вы не едите, мадам! Уж не из клювика ли мне вас кормить? – воскликнул Фульвио, вытирая пальцы кружевной салфеткой. Что ж, попробуем покормить вас, донна Зефира!

Он взял кусочек мяса и поднес ко рту молодой женщины.

– Ну же, ешьте…

– Если… вам… угодно…

В то время, как Зефирина откусывала маленькие кусочки сочного мяса, Фульвио всматривался в нее своим проницательным взглядом.

– Вы были слишком умны, Зефирина де Багатель, чтобы так сразу превратиться в дурочку… Действительно ли вы ею стали? Красивая и глупая, как гусыня…

При этих словах лицо Зефирины осветила легкая улыбка.

– Это вкусно… очень вкусно…

– Так… отлично… еще кусочек… вот все и съели!

Утерев подбородок Зефирины вышитой салфеткой, он налил в кубки пряного розового вина. Вложив один в руку молодой женщины, он поднял второй и произнес:

– За наше здоровье… Думаю, никому не приходилось видеть более счастливой супружеской пары… Конечно, вашей поврежденной головке не дано понять того, что я говорю, но это и неважно! Клянусь, я всегда мечтал о жене красивой и глупой, которая станет исполнять все мои желания! Что поделаешь, слабость латинянина! И, похоже, я ее нашел в вашем лице! Может, я и сам поглупею… Как подумаю, что колебался между желанием отослать вас, лишив себя молчаливого удовольствия, которое вы сможете мне доставить, и возможностью воспользоваться вот этим кольцом, внутри которого, из предосторожности, по совету моих друзей Медичи, я постоянно храню яд, чтобы насовсем избавиться от вас, когда вы перестанете меня забавлять… Мы тут, во Флоренции, толк в ядах знаем! Впрочем, я принял иное решение, к тому же более приятное… для меня…

Произнося эти по меньшей мере тревожные фразы, Фульвио ни на секунду не отрывал взгляда от Зефирины. Но на лице молодой женщины не дрогнул ни один мускул.

Князь высунул голову из кареты:

– Паоло, еще далеко? – спросил он.

– Четыре лье, ваше сиятельство!

– Прекрасно, не беспокойте меня ни под каким предлогом! Нам этого времени более чем достаточно, мадам…

Решительно задернув шторки, он склонился к Зефирине.

– Цвет лица у вас заметно лучше, как мне кажется… Не будете ли вы так любезны снять блузку, чтобы я мог в свое удовольствие поласкать вашу грудь, донна Зефира…

Кончиками пальцев Фульвио прикоснулся сквозь «панцирь» одежды к ее красивой груди, стиснутой тугой шнуровкой.

Наверное, лошади неслись слишком быстро, потому что дыхание Зефирины стало прерывистым.

– А почему вы больше не говорите своим милым детским голоском? Ну скажите еще раз «как вам угодно»…

Немного поколебавшись, Зефирина отчетливо произнесла:

– Как… вам… угодно…

– Вот хорошо… А теперь раздевайтесь, донна Зефира, чтобы я мог выяснить, можно ли вас все еще считать достойной княгиней Фарнелло… потому что мне необходимо знать, украден ли мой товар…

Продолжая говорить, Фульвио отцепил шпагу, снял перевязь, бархатный камзол. Когда на нем не осталось ничего, кроме штанов и широко распахнутой на крепкой груди рубахи, он с довольным видом обернулся к своей молодой жене.

С ладонью, прижатой ко лбу, с опущенными веками, Зефирина казалась поглощенной каким-то мучительным размышлением. Надо было быть грубым животным, чтобы не смягчиться, глядя на побелевшие губы, опустившиеся длинные ресницы и повлажневшие от скатившихся слезинок щеки.

Фульвио же воскликнул строгим тоном: – Как, мадам, вы все еще не разделись… Что ж, тем хуже, мы окажем вам честь в том виде, в каком вы есть… Черт побери, постараемся хорошо провести время!

И, следуя сказанному, князь опрокинул Зефирину на обитую красным атласом банкетку…

Глава Х ВОСКРЕСШАЯ САЛАМАНДРА

Таинственная Саламандра!

Эта эмблема, без сомнения самая знаменитая из тех, что выбирали себе короли Франции – роза Карла VII, солнце Карла VIII, дикобраз Людовика XII – не переставала интриговать современников Франциска I.

Наиболее ученые искали истоки и смысл этой эмблемы, бог знает, по какой причине, в итальянских и латинских изречениях: «Notrisco al Buono stingo el Reo», «Nutrisco et Extinguo»[20]. Каждый образованный человек толковал это по-своему, но в устах короля эти фразы должны были означать: «Я утвержу право и уничтожу несправедливость!», «Мне миловать, мне и карать!»

С древнейших времен саламандра, маленькое животное ярко-желтого, а иногда оранжевого цвета, напоминающее луговую ящерицу, славилась тем, будто могла чудесным образом гасить огонь и воскресать, даже если ей отсечь лапы, хвост, голову. Однажды граф Жан Ангулемский, дед Франциска I, решил сделать это животное династическим символом. Он сравнил саламандру, возрождающуюся из пепла и гасящую пламя, с поборником справедливости, уничтожающим зло.

Неравнодушный, как многие, к поэзии, принц еще в прошлом веке сочинил маленькое изящное рондо по поводу выбранной им эмблемы:

В менее галантной форме речь шла именно о том, что в данный момент происходило с Зефириной.

– Мужлан… грубая скотина! Оставьте меня, пустите, гнусный дикарь!

Подобно саламандре дома Валуа, Зефирина воскресала после тяжелой болезни. Поваленная на банкетку, она точно по волшебству вновь обрела силы и стала защищаться ногтями, зубами, коленями, царапалась, кусалась, раздирала одежду, отбивалась от Фульвио с такой энергией, какой еще минуту назад никто бы в ней не заподозрил. Что же до ослабевшего ума, то из ее уст теперь несся такой поток ругательств, что любой пономарь мог бы поучиться.

– Наемник! Бретёр!.. Убийца… Отравитель… Лучше умереть, чем вам принадлежать! На помощь!

Но, так как Паоло получил строжайший приказ «не беспокоить», никто из княжеской свиты не шелохнулся. Кучер, охрана, даже Гро Леон, вели себя так, будто на них напала внезапная глухота.

Оправившись от потрясения, Фульвио разжал объятия и дал волю охватившему его веселью. Но это привело молодую женщину в еще большую ярость.

– Клянусь небом, мадам! Вы только посмотрите, какое чудо мне удалось сотворить! Калидучо и тот не знал, что делать, а я за одну минуту исцелил ваш бедный рассудок… клянусь честью…

– Нечего сказать, хороша ваша честь… Если вы думаете, что можете обращаться со мной, как со своими безмозглыми рабами, то ошибаетесь…

Высвободив с быстротой молнии одну руку, она со всего размаха влепила Фульвио пощечину. Никогда ни одна женщина не обходилась подобным образом с князем Фарнелло. Если секундой раньше Фульвио видел в затеянной им игре лишь возможность проверить «болезнь мозга» Зефирины, в чем он очень сомневался, то теперь в ярости изо всех сил заломил ей руки.

– Я поступлю с вами так, мадам, как вы того заслуживаете, как с потаскухой последнего разбора, одной из тех женщин, кого мужчины употребляют, а потом с презрением отшвыривают.

Гнев его тем более был понятен, что, несмотря на ее ногти и кулаки, князя неподдельно волновала болезнь, перенесенная его молодой женой.

Мадемуазель Плюш говорила чистую правду.

Каждую ночь Фульвио бодрствовал у постели Зефирины. Его поведение никак не вязалось с образом мстительного Леопарда.

Если бы Зефирина умерла, Фульвио всю оставшуюся жизнь – вот ведь ирония судьбы – мучился бы угрызениями совести. Но, живая, она только и делала, что издевалась над ним, унижала, доводила до безумия.

Как забыть, что она в свадебную ночь сбежала от него с этим прощелыгой?..

После выздоровления она могла бы стать помягче, выказать признательность и некоторую покорность. Оскорбительнее же всего был ее последний трюк – вполне убедительно разыграть дурочку, чтобы потом, в этом нет сомнений, воспользоваться моментом невнимания и удрать к своим прежним любовникам!

А любовников у нее было, похоже, немало… Кто, например, этот Мишель или тот, второй, с дурацким именем «Нострадамус», которых она постоянно звала в бреду? Зато имени Фульвио она не назвала ни разу.

Горячая кровь рода Фарнелло, смешавшаяся во время первого крестового похода с кровью сицилийской княгини и знатного нормандского барона, закипала в его жилах, когда он думал об этом, жгла и опустошала душу.

Ей бы смолчать, расплакаться, смягчиться. Но она продолжала наступать:

– Вы способны только на месть! На иронию! На корыстолюбие… ваши собаки и те вас презирают!..

Последние слова вряд ли соответствовали тому, что думала Зефирина, но Фульвио, услышав их, не совладал с собой:

– Ах ты, ведьма, ну погоди, я с тобой разделаюсь! Я знаю, как усмиряют уличных девок…

Ударом бедра он свалил Зефирину на пол кареты. Почти расплющенная им, она сквозь плащ чувствовала, как больно вдавились ей в спину неровности деревянного настила.

Она снова попробовала сопротивляться, но в узком пространстве между двумя банкетками почти невозможно было пошевелиться, а Фульвио всем телом придавил ее к полу.

– Нет… Нет… – стонала Зефирина.

Не обращая внимания на сопротивление, Фульвио задрал юбки и грубо раздвинул ей ноги.

Бархатные штаны князя не помешали девушке отметить странное физическое превращение, которое произошло с ее мужем. На своем лице она почувствовала прерывистое мужское дыхание.

– Пустите меня… пустите меня! – снова взмолилась Зефирина.

Но голос ее изменился. На тело будто накатила жаркая волна. Под плотно прилегающим парчовым лифом пальцы Фульвио добрались до ее крепких девичьих грудей, так ждавших мужской ласки. Задыхающаяся Зефирина с изумлением осознала, что уже не противится объятиям и ласкам мужа. Более того, она ждет их. И хотя глаза ее были закрыты, она почувствовала, что поведение князя изменилось. Но Зефирина была слишком неопытна, чтобы понять причину такой перемены.

Грубое сопротивление уступило место любовной борьбе, в которой не мог ошибиться мужчина, хорошо знавший женщин.

Зефирина, чье тело будто ощетинилось тысячью мелких иголочек, призывала на помощь весь небогатый опыт своей юности.

Она стыдилась себя, презирала собственную слабость и ненавидела этого человека еще больше за то, что он сумел неожиданно вызвать в ней это будоражащее ощущение.

Это было выше ее сил. С трепещущими от возбуждения ноздрями, сладострастно вздыхая, Зефирина чувствовала, как всю ее пронизывает дрожь наслаждения. Зарывшись в юбки, Фульвио сосредоточил все свои ласки в одном-единственном месте, отчего Зефирина лишь стонала и вздыхала.

Столкнувшись с непостижимой тайной плотского наслаждения, Зефирина вся дрожала. Но как бы ни были восхитительны переживаемые ею ощущения, ей все-таки казалось, что она опустилась до уровня самого примитивного животного, просто какая-то самка в бреду!

«Это ужасно… Он превратит меня в свою вещь, в свою игрушку, в свою рабыню… лишая меня всякой воли…»

Губы князя целовали ее губы. Вдруг, каким-то сверхусилием, она оттолкнула его от себя и даже нашла силы произнести:

– Вы самое мерзкое существо, которое я когда-нибудь знала…

И тут же едва не вскрикнула от огорчения – ласкавшие ее умелые руки Леопарда неожиданно остановились.

Сквозь опущенные ресницы Зефирина увидела, что Фульвио пристально смотрит на нее. Он пытался понять, отчего она снова обрушилась на него с оскорблениями.

Зефирина воспользовалась паузой и продолжила:

– Я презираю вас, вы мне отвратительны, князь Фарнелло… до такой степени, что и вообразить не можете… Воспользоваться моей слабостью, чтобы броситься на меня словно грубая свинья!..

Дрожа с ног до головы, Зефирина отвернула от него голову, всем видом показывая, как он ей неприятен. Голос Фульвио прозвучал угрожающе:

– Думайте о том, что говорите, донна Зефира…

Молодая женщина открыла глаза и с презрением посмотрела на человека, который все еще удерживал ее лежащей на полу кареты.

Фульвио был очень бледен. Тонкий шрам на его напряженном лице побагровел, а единственный глаз сверкал недобрым огнем.

– Ваши слова слишком серьезны, и если только они не говорят больше того, что вы на самом деле думаете…

– Они говорят не больше, а намного меньше того, что есть на самом деле…

Голос Зефирины при этих словах так исказился, что Фульвио и впрямь мог бы поверить в ее отвращение.

– Принимая во внимание вашу молодость, я готов простить вас, более того, предложить вам свою защиту, а за неимением любви… свою дружбу… Вы швыряете мне в лицо оскорбления… самые страшные, которые может получить мужчина… Но скажите, мадам, что плохого в том, что муж оказывает честь своей жене где и когда ему этого хочется?..

Говоря это, Фульвио встал. Слегка пригнув голову, чтоб не задеть потолок кареты, и расставив крепкие ноги над Зефириной, он несколько мгновений рассматривал ее, а потом с полным безразличием протянул руку, чтобы помочь ей встать.

Но Зефирина не воспользовалась протянутой рукой. Несмотря на сильную тряску, она сумела встать сама и тут же забилась в угол кареты.

Точно моряк, привыкший к морской качке, Фульвио неторопливо надел камзол, перевязь и шпагу. Потом расправил свой стоячий кружевной воротник. Взгляд его снова остановился на сидящей в углу молодой женщине.

– Перестаньте вести себя так, мадам! – сказал он раздраженно. – Хотя у вас и сложилось обо мне нелестное мнение, я не из тех, кто станет любой ценой утверждать свои права. Я имею слабость желать, чтобы женщина меня любила, или по крайней мере желала быть моей… Я заблуждался на ваш счет… Так что вам нечего бояться, впредь вы будете значить для меня не больше, чем какая-нибудь коза на лугу…

– Вы доставите мне этим огромное удовольствие! – заносчиво отозвалась Зефирина, стараясь прийти в себя и навести некоторый порядок в своем туалете.

Ее аккуратно уложенные стараниями Плюш волосы разметались, а грудь торчала из расшнурованного лифа.

Усаживаясь на противоположной стороне кареты, Фульвио сказал:

– Я буду с вами откровенен, донна Зефира, – ни одно ваше оскорбление не останется неотомщенным.

– Неотомщенным… – запинаясь, повторила молодая женщина. – Если хотите отправить меня в монастырь, так я и сама хочу того же…

– Нет, мадам, мы едем в Рим, и я собираюсь воспользоваться этой поездкой, чтобы добиться расторжения нашего столь же глупого, сколь и отвратительного брака.

– Я не вынуждала вас говорить это. Что ж, прекрасно, развод, так развод.

С большим трудом Зефирине удалось наконец упрятать растрепавшиеся волосы под расшитую жемчугом сетку.

– Но предупреждаю, мадам, что в тот день, когда вы запросите пощады, когда на коленях станете молить меня, взывая к моему великодушию, к моей любви, вот тогда наступит мой час, и ответом вам будет не слово прощения, а моя месть. Это будет мой реванш!

Карета тем временем остановилась. В полном молчании Фульвио открыл дверцу и легко выпрыгнул.

Оставшись одна, Зефирина с сильно бьющимся сердцем откинулась на спинку.

«Что он хотел сказать этой угрозой? Может, не следовало вести себя с ним так вызывающе?»

По спине пробежал холодок, когда она вспомнила только что пережитую ею сцену.

Может быть, вместо того, чтобы отталкивать князя Фарнелло, откровенно издеваться над ним, стоило проявить больше дипломатии, подчиниться, тем более что неожиданно приобретенный ею опыт, оказался далеко не неприятным, а в крайнем случае показать себя испуганной или умоляющей.

Испуганной Зефирина и вправду была. Ведь это впервые в жизни у нее возникли такие отношения с мужчиной.

Целомудренные поцелуи Гаэтана не шли ни в какое сравнение с этой дикой страстью.

Зефирина была поглощена случившимся.

Она все еще ощущала вкус губ Фульвио, овладевших ее губами.

Ей снова вспомнился поцелуй незнакомца в королевском «Золотом лагере». И как всегда это воспоминание заставляло трепетать. Но какая связь может быть между пережитым тогда и надменным Леопардом? «Впредь вы будете значить не больше, чем какая-нибудь коза на лугу!»

Как он это произнес! С каким высокомерием! С каким презрением!

Дрожащими руками Зефирина завязала тесемки своего плаща с собольим воротником.

Дверца кареты распахнулась. Паоло раздвинул атласные занавески. По его непроницаемому лицу Зефирина не смогла понять, слышал ли верный слуга князя ее крики о помощи.

– Монсеньор ожидает вашу милость… – только и вымолвил Паоло.

Он протянул руку, помогая молодой женщине выйти из кареты.

Ей хотелось сказать в ответ, что она не находится в подчинении монсеньора, но, поразмыслив, решила не посвящать слуг.

Сделав над собой усилие, Зефирина придала лицу бесстрастное выражение, такое, какое собиралась впредь напускать на себя в присутствии князя Фарнелло, и спустилась со ступенек кареты.

И тут же услышала восторженный возглас:

– Ах, миледи… Какой приятный сюрприз!

С очаровательной грацией Зефирина улыбнулась.

Мысли ее были за тысячу лье от весьма обаятельного всадника, ехавшего ей навстречу.

Глава XI ПУТАНИЦА, ДОСТОЙНАЯ МАКИАВЕЛЛИ

Лорд Мортимер, герцог Монтроуз, полномочный посол его величества короля Генриха, один из самых богатых лордов Англии – ведь говорили же, что у него в Корнуэлле пятитысячное стадо овец, – соскочил с лошади, чтобы поприветствовать Зефирину.

Пока он приближался к ней типично английской походкой, держась неподражаемо прямо, молодая женщина, смущенная этой неожиданной встречей, отметила про себя, что герцог оказался намного привлекательнее сохранившегося в ее воспоминании образа.

Мортимер де Монтроуз, мужчина лет тридцати с небольшим, благодаря своим белокурым волосам, являл полную противоположность жгуче-черному князю Франелло. Золотистые кудри герцога обрамляли тонкое лицо с правильными чертами. Лишь несколько изломанная в середине линия носа наводила на мысль, что как на поединках, так и на полях сражений этот человек, должно быть, сущий бульдог.

«А может, это он был тем незнакомцем на пляже…»

При этой мысли сердце Зефирины забилось сильнее.

Как всегда, когда была чем-то взволнована, она начала кусать губы, но ей все же хватило самообладания опуститься в глубоком реверансе в тот момент, когда красавец англичанин, сняв шляпу с пером, размашистым жестом мел ею землю.

– Всемилостивые боги, ваша светлость, какая радость, какое счастье снова встретить уважаемую миледи Зефирину де Багатель, княгиню Фарнелло… Могу ли я воспользоваться случаем и поздравить вашу светлость со столь удачным выбором?

При последних словах Мортимер де Монтроуз взглянул на князя. Мужчины раскланялись друг с другом, после чего англичанин снова рассыпался в комплиментах Зефирине.

– Глубокоуважаемая миледи де Багатель без всякого сомнения была самой привлекательной особой на этой «встрече века»… Не правда ли, миледи? Какая удача, что мы оказались в числе тех, кто жил тогда в «Золотом лагере». Бог ты мой!.. И наши короли «братья»… Времена тогда были, клянусь святым Георгием, поспокойнее, чем теперь… ни одна душа на свете не увидит таких чудес! Ах, какое чудное воспоминание для тех, кому довелось видеть!..

В сыпавшихся без остановки восклицаниях Мортимера де Монтроуза без конца путались французские, итальянские и английские слова.

Фульвио, если его и раздражала необычная для англичан экспансивность, ничем этого не обнаружил.

Напротив, с фамильярностью, которую ему позволяло его положение, он взял полномочного посла за пышный рукав и как бы поощрил:

– Я просто счастлив, милорд, что ваша милость приняли наше с княгиней приглашение…

«Вот тебе на, оказывается, я уже и англичанина пригласила…» – подумала Зефирина. А Фульвио невозмутимо продолжал:

– …разделить с нами экипаж, в котором мы едем в Рим, где мы с княгиней надеемся…

«Боже, опять что-то!..» – мелькнуло у Зефирины.

– …ваша милость станет нашим гостем на все время карнавала…

Пока Мортимер де Монтроуз отвечал князю в не менее изысканных выражениях, Зефирина пыталась понять, что происходит. В голове проносились самые разные мысли.

«С чего это Фульвио решил завлечь Мортимера в Рим?»

Вообще эта встреча была странной.

Очевидно, что и посол, и князь Фарнелло предпочитают не давать пищи для любопытства флорентийцев по Прибытии в их город.

Осмотревшись вокруг, Зефирина увидела, что они остановились у маленькой гостиницы с вызывающим Названием «Марцелл из Сиракуз».

Свита герцога, состоящая из двенадцати всадников, ожидала поодаль, в месте пересечения двух дорог, у придорожного распятия, и на почтительном расстоянии от людей князя Фарнелло.

Во время беседы Фульвио и Мортимер прохаживались вдоль растущих у дороги кипарисов. Посеревшее небо напоминало, что наступают сумерки.

Зефирина вдруг почувствовала сильную усталость. Было ли это следствием ужасной болезни или того, что ей пришлось пережить в карете? Ей хотелось лечь на траву и забыться сном. Но тут птичий клекот заставил ее поднять голову.

– Sardine… Zuppa…[21]

Да, это трус Гро Леон летел к своей хозяйке. Теперь он вовсю хлопал крыльями, любезничал и изо всех сил старался получить прощение за свою «трусость».

– Сейчас самое время говорить со мной о супе, а когда ты был мне нужен, что-то тебя не оказалось на месте, болтунишка, – сказала с упреком Зефирина.

В этот момент князь Фарнелло с непроницаемым лицом подошел к жене.

– Милорд Монтроуз принял приглашение ехать с нами и воспользоваться нашим гостеприимством в Риме… Мы заночуем здесь, в Сан-Кашано.

Мортимер отдавал приказания своим людям. Кинув быстрый взгляд на англичанина, Фульвио наклонился к Зефирине. Железной рукой он стиснул запястье жены и произнес:

– Если вы попытаетесь сбежать, если причините мне хотя бы малейшее беспокойство, клянусь вашей маленькой рыжей головкой, что…

Зефирина прервала его:

– Не клянитесь, монсеньор, у меня только одно желание – добраться до Рима и добиться расторжения ненавистного союза. Так что вы очень ошибаетесь…

Она умолкла. К ним приближался герцог Монтроуз. Фульвио отпустил ее руку. Сменив тон, Зефирина протянула англичанину свои онемевшие пальцы.

– Князь сказал, что вы принимаете наше приглашение! Я в восторге, милорд… Мы поговорим о той паване, которую я не смогла протанцевать с вами…

После этих «учтивых» слов, предвещавших новые осложнения, улыбающаяся Зефирина в сопровождении своих знатных спутников вошла в гостиницу.

По-видимому, Леопард уже распорядился. Все было готово для приема господ и их свиты.

Хозяином «Марцелла из Сиракузы» был грек по имени Аристофан. Без конца расшаркиваясь и раскланиваясь перед их высочествами, их сиятельствами, их светлостями, их преподобиями, их милостями, князем, княгиней, милордом и даже величеством, Аристофан не переставал при этом командовать целым батальоном поваров и служанок, которые готовили еду и обогревали комнаты для знатных гостей.

«Во что же мне переодеться, я ничего не взяла с собой?!» – только и успела подумать Зефирина, оказавшись перед ушатом, куда служанки уже налили пенящуюся от мыла воду. Ответ на ее немой вопрос последовал незамедлительно. Во двор гостиницы въехали четыре повозки. В них, кроме мадемуазель Плюш, находились камеристки, слуги, камердинеры, два баула с одеждой, мебель, статуи, картины, даже кровати и ковры. Весь этот огромный скарб неизменно сопровождал любого знатного синьора во всех его переездах.

– Моя маленькая… Мадам… Княгиня… Господи, как вы себя чувствуете?

– Очень хорошо, Плюш…

Немного отдохнувшая Зефирина, нежась в теплой воде, даже напевала, а кончиком ноги играла с Гро Леоном.

– Я боялась… Я так боялась, что… Милосердный Боже, как бы это сказать… – шепелявила Плюш.

– Что князь воспользуется своими супружескими правами? – спокойно спросила Зефирина. – Ничего подобного, мы по обоюдному согласию собираемся попросить его святейшество расторгнуть наш брак.

– Монсеньор согласен?

– Полностью.

– Силы небесные, развод!

От волнения Плюш опустилась на табурет. Зефирина не торопясь вышла из воды.

Пока служанки снимали мокрую рубаху, в которой она принимала ванну, и вытирали тело надушенными полотенцами, Зефирина разглядывала себя в зеркало.

С тех пор как она ступила на итальянскую землю, она явно подросла на полдюйма. Талия похудела, ребра, пожалуй, слишком выступают, надо чуточку пополнеть, а вот груди по-прежнему кругленькие, и розовые бутончики торчат.

По телу снова пробежала дрожь, стоило ей только подумать о неистовых и одновременно сладчайших ласках Леопарда.

Сама того не желая, Зефирина опять и опять вспоминала руки Фульвио, прикасавшиеся к самой интимной части ее тела.

Погрузившись в мечтания, Зефирина неторопливым движением руки приподняла копну своих рыжих волос, стараясь удержать их над головой. «Если бы Мортимер де Монтроуз увидел меня сейчас?» – внезапно подумалось ей.

Сердце в груди сильно застучало. Почему это англичанин все время так странно смотрит на нее?

«Что, если он тот самый незнакомец, который вынес меня из огня и поцеловал?»

Но тогда почему Фульвио так взволновал ее?..

Слишком склонная к размышлениям, Зефирина, на свою беду, все усложняла.

– Мадам желает надеть к ужину платье или юбку? – спросила Эмилия.

Зефирина не знала, выбрать ей свободное платье с расширяющимися книзу двухслойными рукавами, которое сейчас держит в руках камеристка или что-то поудобнее, например, легкую накидку из золототканой египетской материи.

В конце концов она остановилась на накидке.

Переодевшись, Зефирина задумалась, что ей следует сделать. Спуститься на ужин с двумя князьями или таинственно уединиться в отведенных ей комнатах на втором этаже гостиницы?

– Его светлость «советует» ее милости отдохнуть. Выезжать придется завтра на рассвете…

Это Паоло пришел передать ей слова князя. Зефирине стало ясно: Фульвио предпочитает ужинать наедине с английским послом.

«И на здоровье! Думает, я расстроюсь, а мне бы только не видеть его…»

С чисто женской логикой Зефирина, еще минуту назад решившая сыграть в загадочную красавицу, теперь злилась оттого, что весь вечер придется просидеть в комнате.

После ужина, на который были поданы овощной суп, жареные артишоки, мясо с острым соусом, кнели из домашней дичи, петушиные гребешки, говяжья печень, рулет из свинины, жареные мозги, не считая десерта, состоявшего из померанцев, миндальных пирожных и засахаренных трюфелей, Зефирина, устав от болтовни Плюш, решила лечь спать.

Но, едва загасили свечи, у Зефирины сразу пропал сон. Это часто бывает при сильной усталости. Она стала вспоминать дни своей болезни.

Действительно ли князь приходил к ее постели? Сама она помнила лишь прохладную руку Нострадамуса, коснувшуюся ее лба.

Когда же к Зефирине вернулось сознание, она чувствовала себя еще очень плохо, мысли путались, воли не было… Но мало-помалу ей становилось лучше, и тогда явилась мысль изобразить из себя дурочку, особенно когда в самые страшные дни своей болезни она заметила ужас в глазах Плюш.

Желая обмануть наблюдавшего за ней мужа, Зефирина постаралась внушить своему окружению, что после болезни осталась слабоумной.

Но как же Леопард разгадал ее хитрость?

За дверью послышались шаги.

– Доброй ночи, милорд…

– Good night[22], монсеньор…

Мужчины распрощались на лестнице. Хлопнули двери. Каждый вошел в отведенные ему апартаменты. Зефирина услышала, что за тонкой стенкой одной из ее комнат кто-то без устали ходит туда и обратно. Интересно, кто из князей стал ее соседом?

Луч света, проникавший к ней из-под двери, начал удаляться, будто кто-то переносил канделябр в другое место.

Со всей осторожностью Зефирина встала с постели. Перешагнув через Плюш и Эмилию, которые спали на брошенных на пол тюфяках, и стараясь не разбудить устроившегося на сундуке Гро Леона, она, крадучись, подошла к стене и прильнула к ней ухом.

За стенкой не было слышно ни малейшего шороха. Значит, тот, кто там находится, уснул? Зефирина не могла поверить в это.

И тут послышался треск. В соседней комнате открыли окно. Молодая женщина тихонько приоткрыла свое и украдкой выглянула наружу. Одного взгляда оказалось довольно, чтобы понять, как хорошо ее охраняют на случай, если у нее появится желание сбежать, спустившись из окна по связанным простыням. Четыре верных князю головореза с пиками в руках стояли под ее окнами. Она не рискнула высунуться из окна, опасаясь, как бы сосед не заметил ее. А сосед, похоже, любовался ночным небом. Вдруг Зефирина заметила две тени, пересекавшие двор гостиницы. Несмотря на ночной сумрак, она была уверена, что узнала прихрамывающую походку Паоло. Рядом с ним шел сгорбленный человек, лицо которого скрывал капюшон плаща.

Оба человека подошли к гостинице.

– Ступайте, мессир, монсеньор ждет вас, – прошептал Паоло.

«Монсеньор?» Так значит князь Фарнелло – сосед Зефирины!

Стоя сбоку от окна, молодая женщина поняла по скрипу снаружи, что ночной гость с трудом поднимается по лестнице, приставленной к стене.

Потом послышался невнятный шепот, но Зефирина никак не могла понять, о чем говорили рядом.

Любопытство ее разгоралось все сильнее, и она на ощупь вернулась к двери. Дверь оказалась запертой на ключ снаружи.

Продрогнув в своей тоненькой ночной рубашке, Зефирина собралась уже лечь в постель, но тут ее осенило заглянуть в нечто вроде чулана, примыкавшего к ее комнате. Стараясь не шуметь, она открыла дверь комнатенки. Едва не опрокинув какой-то жбан, она наконец приникла ухом к стенке и с удовлетворением отметила, что здесь ей отчетливо слышно все, о чем говорят в комнате мужа.

– Значит, монсеньор не забыл изгнанника из Сан-Кашано… – шепотом произнес старческий голос.

– Никогда, мессир Макиавелли, – ответил князь.

– А вот неблагодарные Медичи прогнали меня, – с горечью сказал гость.

– Я не Джулио Медичи, мой дорогой Никколо, и никогда не забываю того, чему вы меня учили в юности во Флоренции.

Ваша светлость очень добры.

– А знаете ли, мессир Макиавелли, что моей настольной книгой является ваш труд «Князь»?

– А! «Князь»!.. Монсеньор оказывает мне слишком большую честь. В этом трактате я изложил кое-какие свои соображения, которые могли, если бы они только захотели, помочь великим мира сего… но, кроме вас, монсеньор, умеет ли кто-нибудь из них читать?

– Мне говорили, что ваши рассуждение «О Первой Декаде Тита Ливия» являются излюбленным произведением его величества Карла V… Немного вина?

– Нет, монсеньор, мои бедные больные кишки уже не выносят его. Вот если вашей светлости будет угодно налить мне воды из этого графина…

По звуку булькающей жидкости Зефирина поняла, что Фульвио наполняет кубки.

– Как вы, человек, столь поглощенный политикой, проводите свои дни, мессир Макиавелли? – с любопытством спросил князь Фарнелло.

– Ну, по утрам встаю вместе с солнцем, монсеньор, и отправляюсь прогуляться в рощу. Оттуда иду к фонтану, с собой беру какую-нибудь книгу… Когда Данте, когда Петрарку, а, случается, одного из поэтов поменьше, вроде Тибулла, Овидия или еще кого-то…

«Образованный».

Зефирина просто сгорала от желания увидеть лицо странного посетителя. Она подняла голову и увидела, что между перегородкой и потолком есть узкая щель, сквозь которую пробивается свет. Двигаясь бесшумно, точно мышка, Зефирина перевернула пустое ведро, влезла на него и оперлась руками о небольшую деревянную дощечку. Прильнув глазом к щели, она увидела, что происходит в соседней комнате.

В дрожащем свете зажженных свечей Фульвио и его гость сидели за столом друг против друга.

Посетитель был человеком лет пятидесяти-шестидесяти, заметно потрепанным жизнью. На его лице, некрасивом, но дышавшем умом, только черные глаза под нависшими седыми бровями казались еще живыми.

– Пишете ли вы сейчас? – спросил Фульвио.

– Я закончил теоретический трактат об искусстве ведения войны, монсеньор, историю Флоренции вплоть до Лоренцо Великолепного и, представьте себе, пьесу для театра, комедию… «Мандрагора».

– Как бы мне хотелось ее прочесть. О чем она?

– О Лукреции, жене старого доктора Нича, которая обманывает его с молодым Калимачо. Это очень забавно. Но ваша светлость просили меня взобраться по приставной лестнице, чтобы поговорить о театре? – спросил неожиданно писатель, ставя на стол свой кубок.

Фульвио сделал то же.

– Не совсем, мессир Макиавелли… «Макиавелли, Макиавелли…»

Зефирина никогда не слышала ни от кого об этом человеке. Во Франции его имя сразу бы укоротили и звали бы просто мессир Макиавель… Странное имя звучало в голове как что-то непонятное и даже опасное.

– Я мог бы говорить с вами о литературе всю ночь, мой дорогой Никколо, – сказал Фульвио, нисколько не обидевшись; но вы правы, мы уезжаем завтра на рассвете. Нашу встречу в Сан-Кашано я устроил только для того, чтобы увидеть вас, а также пригласить к себе на службу и… забрать с собою в Рим.

– Стать личным советником князя Фульвио Фарнелло? – сказал гость задумчиво.

– Именно так.

Человек тяжело вздохнул:

– Ах, монсеньор, вы появились слишком поздно. При этих словах брови князя Фарнелло нахмурились.

– Значит ли это, что вы снова кому-то принадлежите?

– Увы, это так, монсеньор… принадлежу смерти… Мне уже недолго осталось. С каждым днем я становлюсь все слабее, и предложение, сделанное мне вашей светлостью, наполняет меня одновременно и радостью, и печалью. Италию ждут тяжелые времена, и мне б хотелось изо всех сил помочь вашей светлости…

В комнате наступило тяжелое молчание. Слышно только, как потрескивают свечи.

– Мой врач один из лучших и может помочь вам, Никколо.

Странный посетитель оборвал Фульвио выразительным жестом, говорившим: «бесполезно».

– Мне кажется, я угадал, что вас терзает, Фульвио… Таков, увы, удел всех итальянских князей. Подлинно великий князь, мой дорогой друг, если вы позволите мне вас так называть, в политике должен принимать во внимание лишь стоящие перед ним цели, не давая воли моральным предрассудкам… Без малейших угрызений совести он должен жертвовать всем, что окажется на его пути к достижению цели. Не доверяйте никому и ничему, князь Фарнелло! Не доверяйте своей семье, своей жене и своим детям, если они у вас есть! Не доверяйте самому себе!

Помните, что в итоге вы обнаружите больше преданности и преимуществ в тех людях, которые в начале вашего правления казались вам подозрительными, а не в тех, кто поначалу вызывал ваше доверие.

Не доверяйте своему исповеднику…

Не доверяйте своему сну, своему лицу, своему взгляду, своим мыслям…

Научитесь постоянно их скрывать! Улыбайтесь тем, кого ненавидите, не сближайтесь с теми, кого цените! И помните всегда о той бесценной пользе, которую можно извлечь как из древних, так и новейших событий. Они говорят о том, что всякому новому правителю легче добиться дружбы тех, кого устраивал прежний режим и кто из-за этого был его врагом, чем дружбы людей, ставших его друзьями и помогавших свергнуть ненавистную им власть…

– Вы хотите сказать, Никколо, что мне следует больше доверяться моим врагам французам, чем испанцам и англичанам… нашим союзникам? – прошептал Фульвио.

– Я хочу сказать то, что сказал. Ваша светлость может толковать сказанное сообразно происходящим событиям. Только не впадайте в роковую ошибку, не позволяйте себе проникнуться к кому бы то ни было искренним доверием, дружбой и особенно любовью. Вот, монсеньор, завет, который из глубокого уважения может оставить вам несчастный Макиавелли.

С этими словами мужчина встал, но тут же согнулся от сильного приступа кашля. Князь Фарнелло с теплотой и участием поддерживал больного, пока тот кашлял кровью в маленький таз.

– Я проведу вас по нормальной лестнице, – сказал Фульвио, когда Никколо Макиавелли немного успокоился.

– Ни в коем случае, монсеньор, – запротестовал гость, утирая обильный пот со лба. – Англичанин может увидеть меня, и это вызовет у него подозрения. Но вашей светлости надо не будить, а, напротив, всячески усыплять его сомнения и сжимать его в руке, как змею.

Говоря эти слова, старый человек хитро улыбался.

– Я поднялся по приставной лестнице и спущусь по ней. Прощайте, монсеньор, пусть ваша светлость постарается использовать мои теории в практике… И тогда в чистилище, которого мне не избежать за все мои грехи, я смогу порадоваться…

Князь и его гость исчезли из поля зрения, и Зефирина поняла, что они подошли к окну. Осторожно, стараясь не шуметь, она тоже соскочила со своего насеста.

«Какой макиавеллический человек!» – подумала Зефирина не подозревая, что изобрела новое слово.

«Улыбаться тем, кого ненавидишь, не сближаться с теми, кого ценишь… не доверять никому… опасаться всех, даже самого себя».

Задумавшись, Зефирина поглядела в окно. Следуя за Паоло, сгорбленный силуэт удалялся от гостиницы. Молодая женщина жалела, что ей нельзя последовать за ночным посетителем. А как бы хотелось поговорить, поспорить, высказать свои мысли в захватывающей беседе с этим мыслителем!

«Что это, досужие разглагольствования… политические бредни непревзойденного циника? А, может, гениального теоретика, которому удалось изобрести, синтезировать новую систему управления?»

Зефирина улеглась в постель с совершенно окоченевшими ногами. Зато разум ее кипел от всего, что она наслушалась. В конце концов она все же уснула с успокоительной мыслью: «Больше со мной ничего не случится… Завтра мы едем в Рим… В вечный город Рим…»

Глава XII ЛИТЕРАТУРНЫЙ НАТИСК

– Salut… Saucisse!

Болтовня Гро Леона разбудила Зефирину. Мадемуазель Плюш принесла ей бульон из куропатки.

Хорошо отдохнувшая, со свежей головой, Зефирина брызнула несколько капель винной эссенции на лицо и руки. Потом попросила заплести ей волосы в одну косу, так удобнее в дороге, и уложить ее на голове, а сверху прикрепить тоненькую сеточку, усыпанную золотыми бусинками. Выглядело просто и очень красиво.

Сунув ноги в модные венецианские туфельки, Зефирина надела принесенную камеристкой короткую рубашку, нижнюю юбку со шнуровкой и особые дамские пантолончики с утолщениями на бедрах.

– Какая у вашей светлости красивая фигура! – восхищалась Эмилия, в то время как Зефирина упиралась в спинку кровати, чтобы легче было ее шнуровать.

Затянутая так, что едва дышала, она стала размышлять, какой надеть костюм: французский, итальянский или испанский. Последний был особенно в моде у дам из высшего общества. Поколебавшись немного, Зефирина достала из баула черный дорожный костюм, отличавшийся изысканной иберийской простотой. Она тут же надела «сайю», состоявшую из двух частей: «вакеро», приталенного жакета с отстегивающимися рукавами, и «баскинас», трех нижних юбок, каркас которых более эластичен, чем фижмы, но с обручем внизу. Поверх них была надета «ропа», юбка, расширяющаяся книзу и позволяющая без труда ходить и садиться. «Ребато», кружевной воротник, удерживаемый в стоячем положении проволочным каркасом, изящно обрамлял ее лицо, а черная мантилья, наброшенная на золотые волосы, завершала туалет.

Окончательно одетая Зефирина, в сопровождении Плюш, Эмилии, Гро Леона, Пикколо и, на всякий случай, Аристофана, спустилась во двор гостиницы.

Фульвио и Мортимер ждали ее у кареты.

Решив прямо с утра применить на практике ночные советы мессира Макиавелли, Зефирина одарила князя, своего мужа, ослепительной улыбкой, а герцога Монтроуза удостоила лишь вежливым кивком головы.

Онемевший Фульвио и удрученный Мортимер поднялись вслед за нею в карету, а Плюш и Эмилия заняли места в одной из трех хозяйственных повозок кортежа.

Несколько лье сидевшие в карете ехали почти молча, чему, впрочем, причиной мог быть слишком ранний час. Каждый из троих или дремал, или предавался собственным мыслям.

Даже Гро Леон, и тот молчал!

Сидя рядом с князем Фарнелло, напротив Мортимера де Монтроуза, Зефирина, расслабленная мерно раскачивающейся каретой, рассматривала затуманенным взором мелькавший перед нею пейзаж.

Даже ясное утреннее небо вызывало у нее восхищение, которое с некоторых пор она испытывала вообще к Италии. Как прекрасны залитые солнцем поля и равнины, окружающие Флоренцию! Отчего Зефирину так трогало очарование этих земель, которые она должна была бы ненавидеть?

Она уже полюбила Ломбардию с ее мирно плывущими по синему небу барашками облаков, и вот теперь, в золотистом сиянии флорентийской Тосканы, Зефирина чувствовала, как ослабевает ее воинственный пыл.

Источником этой волшебной перемены был вовсе не человек, сидящий рядом с ней, а божественный ландшафт, по которому неслась их карета.

Между тем время было еще зимнее. Во французском королевстве крестьяне еще дрожали в своих хижинах, а богатые синьоры согревались у жарко натопленных каминов. Здесь же поля, хотя и не позеленели еще от всходов, но вовсю сверкали в теплых солнечных лучах. В зелени листвы виднелись розовые деревеньки, и не будь этих ужасных кондотьеров и испанской солдатни, разъезжающих верхом в своих кольчугах, Зефирина никогда бы не подумала, что полуостров оккупирован иностранной армией.

Видя долины, реки, кружевные силуэты кипарисов, целые рощи трепещущих на ветру ив и гордо высящиеся на холмах башни феодальных замков, Зефирина начинала лучше понимать творения современных художников, которые она для себя открыла на стенах палаццо Фарнелло и чьим талантом восхищалась. Этот земной рай, расцвеченный в голубые, розовые, зеленые и золотые тона, то и дело вызывал в ее памяти имена Боттичелли, Фра Анжелико, Рафаэля, пока еще мало известного во Франции.

Лицо Зефирины осветила очаровательная улыбка, сделавшая ее похожей на модели этих художников. Неожиданно вырванная из своих грез, она вздрогнула.

– Мы приближаемся к папским владениям! – произнес стальной голос князя Фарнелло.

– О, значит, мы скоро переедем через исторический Тибр! – отозвался герцог.

Бросив взгляд на Зефирину, князь произнес:

– Он станет нашим Рубиконом! Alea jacta est! Жребий брошен!

Зефирину охватило волнение. Но причиной тому были отнюдь не утешительные слова князя. Она почувствовала, как к ней под юбки пробирается мужская нога. Чье-то колено уже касалось ее собственного. В момент дорожных встрясок оно отдалялось, но потом победоносно возвращалось. Опустив глаза долу и приняв позу мадонны, Зефирина пыталась угадать, кто из двух почтенных господ предпринял наступление. Видя, что князь Фарнелло сидит, прислонившись головой к дверце кареты, молодая женщина отбросила все сомнения. Приняв во внимание направление атаки, она поняла, что это может быть только герцог Монтроуз.

– Нам придется спуститься к реке и въехать на паром; разумнее выйти из кареты… – заявил Фульвио, – …но если вы устали, мадам, мы устроим так, чтобы вы не выходили…

С выражением полной готовности подчиниться Зефирина ответила:

– Нет, монсеньор, мне было бы неприятно создавать неудобства вашим людям, я сделаю то же, что и вы, наша светлость…

Не перестающий изумляться, Фульвио смотрел на Зефирину, как на неведомое ему существо.

– И все же, миледи, если ваша милость боится простудиться, мы безусловно сможем, монсеньор и я, удержать лошадей, – предложил Мортимер.

Зефирина сухо оборвала его:

– Благодарю вас… я пока еще не лишилась сил…

Колено герцога под юбками как будто замерло в нерешительности. Но теперь атаку предприняла Зефирина. Успокоенный Мортимер снова продвинул ногу. В какой-то момент Зефирина, улыбаясь мужу, позволила красавцу англичанину прижаться к ее ножке. Более того, она пылко ответила ему тем же.

Поглощенная этим занятием, она не прислушивалась к разговору мужчин. Солнце, начавшее к этому часу уже пригревать, заставило их наконец разговориться.

В который уже раз Зефирина задавалась вопросом: «Не Мортимер ли был тем незнакомцем на пляже?»

– Что вы об этом думаете, мадам?

Фульвио слегка повернулся к Зефирине.

Но она ничего не думала, поскольку не слышала, о чем они говорят.

– У меня… нет своего мнения об этом… – ответила молодая женщина.

«Нет мнения? У вас?!» – казалось, говорил проницательный взгляд Леопарда.

– Что ж, если княгиня не может высказаться, милорд, – продолжил он, – то сам я готов согласиться, что ваше видение нашего времени вполне справедливо. За один век человечество шагнуло по пути прогресса дальше, чем за десять предыдущих веков. Осмелившись оттолкнуться от берега, человек отправился в плавание к новым землям, взять хотя бы Магеллана или Америго Веспуччи, флорентийского мореплавателя, которым мы все так гордимся и который совершил несколько путешествий в Новый Свет… Знаете ли вы, мадам, что знаменитый картограф из маленького городка Сен-Дье, что в герцогстве Лотарингия, использовал собственное имя Америго, чтобы обозначить им Новый Свет? Америка… или, как у вас говорят, Америк.

При этом вопросе Зефирина лишь кивнула головой, в то время как одна из ее маленьких ножек оказалась в нежных тисках английских щиколоток.

Увлеченный своей речью, Леопард явно не замечал того, что происходит между женой и гостем, и продолжал излагать свои мысли в надежде увлечь герцога:

– Не следует забывать и других, Пинцона, Верацано, Кабраля, Себастьяна Кабо, который недавно снова отправился в Америку. Я всеми ими восхищаюсь; иногда, как и вам, милорд, мне хочется бросить всю эту цивилизованную жизнь, снарядить корабль и отправиться на поиски неизведанного.

– Это верно, монсеньор, но разве не печально, что, несмотря на небывалый прогресс, человек остается беспомощным перед лицом такого чудовищного бедствия, как чума, способная погубить население целого города? У нас в Лондоне случилось три эпидемии чумы за десять лет, унесших двадцать тысяч жизней.

Говоря эти слова, Мортимер де Монтроуз, судя по всему, не слишком удрученный упомянутым бедствием, продолжал свое все более смелое наступление на ножку Зефирины.

Она наконец поняла. В соответствии с модой нового времени дворяне с увлечением состязались в гуманизме и морализме.

– Согласен с вами, Монтроуз…

Фульвио заговорил с англичанином более дружеским тоном.

– …но и вы должны согласиться, что благодаря периодам апокалипсиса, вроде того, о чем вы рассказали, благодаря той же чуме, мы получили «Декамерон» гениального Боккаччо.

– Да, представленная им картина флорентийской жизни XIV века, наполненная радостями бытия и культурой, без всякого сомнения позволяет считать его величайшим прозаиком Италии, – признал Мортимер.

Зефирина была чрезвычайно взволнована непрерывно происходящей в ней борьбой двух сущностей – физической и интеллектуальной, и все больше возбуждалась от прикосновения, скользившего вверх и вниз по ее шелковому чулку. К тому же ее раздражало собственное неучастие в блестящем состязании. И тогда, внезапно обнаружив, что дух ее сильнее тела, она включилась в дискуссию.

– Homo férus… – обронила она.

Мужчины вежливо умолкли. Обратив взоры к молодой женщине, они приготовились выслушать ее.

– Кажется, чуть больше века прошло с тех пор, как этот дикий человек выбрался из варварства и духовных сумерек, разве не так? Начало современной эпохи, в которой живем мы, было провозглашено самым знаменитым человеком – я говорю о Петрарке. Это ему мы обязаны возрождением гуманитарных наук, открывших доступ к ценностям цивилизации.

Оба князя не могли не согласиться. Нимало не охлажденное этим обстоятельством, колено Мортимера попыталось пройти между коленями Зефирины. Петрарка оказался неистощимой темой! С порозовевшими от возбуждения щеками Зефирина спорила, доказывала, возражала, а князь Фарнелло внимательно смотрел на нее.

«Петрарка делает вас очень красивой!» – казалось, говорил его недоверчивый взгляд.

– Soiffard… Soldats![23]

Гро Леон, у которого было гораздо меньше причин интересоваться блистательной беседой, чем у трех спутников, проснулся и дал понять, что они подъезжают к реке.

Карета остановилась.

Упившаяся солдатня дремала на обоих берегах. Это были наемники, скорее всего нанятые французскими князьями и потому томившиеся без дела.

Их было около сотни, обросших бородами, в грязной и изодранной одежде, лежащих вокруг костров. Похоже, среди них не было офицеров, и они оказались предоставлены сами себе.

Пока карета ждала возвращения парома, Фульвио и Мортимер вышли из нее. Гро Леон воспользовался остановкой, чтобы расправить крылья и полетать над рекой. Оставшись одна, Зефирина высунула голову из окошка, желая полюбоваться мерцающими водами Тибра.

Одобрительные крики и соленые шуточки были ответом на ее появление.

– Эй, глянь-ка на эту юбку!

– Хороша бабенка!

– Вот бы сплясать с ней!

– Молоденькая, это хорошо!

– А у нее там черненькое или беленькое!

– И то, и другое, дурень!

В сущности, их сальные шутки не были злыми, но озабоченный Паоло подошел к князю и прошептал на ухо:

– Пусть монсеньор посоветует ее милости не высовываться, не нравится мне эта встреча.

– Ба… да ведь нас человек тридцать вместе с людьми милорда де Монтроуза, и все мы вооружены до зубов, – возразил Фульвио.

– Их больше сотни, ваша светлость, и все мертвецки пьяны.

И словно в подтверждение слов оруженосца, около дюжины наемников поднялись с земли и, едва волоча ноги, направились к карете.

– Спрячьтесь, мадам, – сказал князь, – ваше появление, наверное, возбуждает их…

При этих словах, произнесенных с холодной иронией, Фульвио задернул красные шторки и повернулся спиной к Зефирине.

Ей хотелось дать ему пощечину. Сквозь щель она увидела, что князь отходит от кареты.

И снова странное ощущение охватило молодую женщину. Когда-то она уже видела эти широкие, могучие и совершенно неподвижные плечи при легкой, пружинящей, почти кошачьей походке. Откинувшись головой на спинку, Зефирина задумчиво хмурила свои тонкие брови.

Не сошла ли она с ума? Неужто князь Фарнелло, ее муж, был тем незнакомцем на пляже, дворянином, который вынес ее из пожара, подожженного каким-то преступником?

Никогда не забыть ей жаркий поцелуй, против которого она не смогла устоять. И этот порыв, бросивший ее в объятия таинственного всадника, это наслаждение, которое она испытала в крепких руках мужчины, лица которого так и не увидела… Никогда ее так не целовали… Трепещущая, всем существом приникшая к этим губам, возвращавшим ей жизнь, Зефирина сразу забыла все свои страхи. Подхваченная волшебным вихрем, она осмелилась вернуть ему долгий, страстный поцелуй… Никогда ни один дворянин не обращался так с Зефириной… кроме Фульвио, тогда, в карете… При воспоминании об этом щеки ее запылали…

Нет, это просто смешно, ведь у незнакомца на пляже были оба глаза, а князь одноглаз.

Истошный крик вернул Зефирину на землю. И крик это был ее собственный. Четверо наемников проползли под упряжкой и, обманув стражу, вломились в карету. Приставив к ее горлу кинжал, один из наемников заорал сквозь дверцу:

– Оружие, золото, мясо и лошадей, или мы придушим малышку!

Глава XIII ЛЯ ЛИБЕРТЕ

Зефирину терзали и голод, и холод. Зная, что у дверцы кареты наемники выставили охрану, она боялась пошевелиться и только прислушивалась к тому, что происходит снаружи, но, кроме отдаленных раскатов грома, ничего не было слышно.

Наступила ночь.

Зефирина привстала. Вся спина ныла, так как она лежала на полу, на жестком коврике. В полном отчаянии она снова опустилась на пол и в ту же минуту скорчилась от удара, который ей нанес один из наемников.

Какая все-таки ужасная нелепость связывать все надежды на спасение со своим мужем!

«Вот уж поистине ирония судьбы: когда-то она сама была выкупом, а теперь эти бандиты требуют выкуп за нее!»

На глазах у Фульвио и Монтроуза, замерших при виде кинжала у ее горла, предатели убили возницу экипажа, подтащили карету к заброшенной ферме, которая, похоже, была выбрана ими для постоя.

Пока два негодяя, от которых разило водкой, волокли ее к этому сараю, где ей предстояло провести в ожидании несколько часов, Зефирина успела обратить внимание на главаря банды Изменников.

Это был рослый, разбитной парень, лицо которого скрывала засаленная шляпа.

Когда он направлялся через двор фермы к берегу Тибра, на конце его аркебузы развевалась белая тряпка парламентера.

– Если с Ля Либерте что-нибудь случится, прекрасным господам тоже не поздоровится, – проворчал довольным тоном вояка, запирая Зефирину в сарае.

– Ничего… Ля Либерте, он мастак в разговорах! Ну-ка, Лям д'Асье, передай мне бутылочку с зельем, это здорово подкрепляет.

– Еще бы, Бра де Фер, у меня уж давно ни крошки в брюхе, просто ужас, как хочется есть…

– Эх! Черт бы все побрал… Яволь… Уренсон… Зольдер… Симеон… Лям д'Асье… Рог де Дюр… Вульпиан… Пезано… Тимур… Браоз… Жоли Кер… Лорике… Бюзар… Гоэлан…

Со двора до Зефирины доносились голоса солдат, разговаривавших на всех языках и наречиях. В других обстоятельствах она бы позабавилась, слыша прозвища этих людей, забывших, где их дом и какой национальности они были, прежде чем стали наемниками, но сейчас она их просто ненавидела.

После одной особенно бурной партии в кости два из них, отзывавшиеся на клички Браоз и Зольдер, принялись тузить друг друга, как раз вблизи забитого досками отверстия в стене сарая. Чей-то крик прекратил игру. После этого все стихло, но кровь пролилась. Небольшой драки оказалось достаточно. Все сразу успокоились.

Сколько времени прошло после этого? Когда в желудке у нее заныло от голода, Зефирина решила, что, наверное, уже полночь. Неожиданно сверкнувшая молния на миг осветила сарай – помещение с низким потолком, в углу которого кучей были свалены тюки соломы.

Хлопнула дверь сарая. Зефирина страшно перепугалась и вскочила. Стукнувшись головой о потолок, она спрятала ноги под длинными юбками.

В мужском платье, рядом с Гаэтаном она чувствовала себя куда увереннее… Гаэтан… Мысль о нем застигла ее врасплох. Она почти забыла его с тех пор, как оказалась во власти Леопарда.

«Гаэтан давно бы уже кинулся спасать ее… А этот скупердяй князь Фарнелло, наверное, спит в то время, как она тут валяется на постели из соломы».

Обратив злость на Фульвио, Зефирина, пригнув голову, подошла к стене сарая и принялась стучать кулаками изо всех сил:

– Я хочу есть! Хочу пить!.. Солдафоны… Вы хуже диких зверей…

Она теперь с сожалением вспоминала о банде Римини. Его люди, по крайней мере, кормили ее.

– Выпустите меня отсюда, тупицы! Вы что, хотите, чтобы я тут подохла среди этой грязи?

Она расцарапала себе руки, колотя по неотесанным доскам. Вдруг, словно по волшебству, дверь сарая приоткрылась. Зефирина хотела выскочить, но два наемника с фонарем в руках не пропустили ее.

– Спокойно, дамочка, у нас есть кое-что вам предложить…

– Яволь… вот именно…

Лям д'Асье вернул Зефирину на соломенную подстилку, а тем временем Зольдер любезно протянул ей кувшин с водкой.

– Я хочу супа и хлеба, – ныла Зефирина.

– Тысяча чертей, моя красавица, к сожалению, у нас нет ничего, кроме этого, – проворчал Зольдер.

И он снова протянул ей кувшин. С быстротой, ошарашившей наемников, Зефирина выхватила у них кувшин и плеснула содержимое им в лицо.

– Стерва…

– Мерзавка…

Пока солдаты протирали глаза, Зефирина кинулась к двери и с разбега налетела на входящего в сарай мужчину. Ничуть не разжалобившись ее криками и слезами, он схватил ее своими сильными ручищами и взвалил на плечо, будто тряпичную куклу.

– Браво, так-то вы ее стережете, – сказал вновь вошедший, возвращая свою добычу в глубь сарая.

Лям д'Асье и Зольдер стояли перед ним с виновато опущенной головой.

– Да что… мы не виноваты, Ля Либерте, она какая-то бешеная…

– Яволь, она просила пить.

– Ступайте, принесите ей воды, – приказал мужчина, – а вы успокойтесь, мадам, иначе мне придется вас связать.

Произнеся эту угрозу, человек по кличке Ля Либерте бережно опустил молодую женщину на соломенную подстилку. При слабом свете фонаря Зефирина плохо различала лицо главаря. Судя по походке, мужчина был молод и силен. Одет он был, как и все остальные, в изодранный мундир, но в отличие от двух предыдущих Ля Либерте был не так грязен.

– Давайте, ребята, поторапливайтесь, и заберите этот фонарь, если не хотите, чтобы все знали, где мы прячем пленницу.

Эти слова вселили надежду в Зефирину. Если наемник не хотел, чтобы кто-нибудь обнаружил ночью сарай, значит, Фульвио находится где-то поблизости.

Лям д'Асье и Зольдер отправились выполнять поручение, а Ля Либерте уселся перед Зефириной на низенькую скамеечку.

В темноте Зефирина пыталась разглядеть его лицо. Снова в небе сверкнула молния и на миг осветила сарай. Но шляпа мужчины была по-прежнему надвинута низко на глаза. Она поняла, что он не хочет показывать свое лицо.

– Вы француженка, мадам? – спросил он низким голосом.

– Не понимаю, зачем вам это.

Зефирина совершенно забыла мудрые советы Макиавелли.

– Потому что я тоже… вернее, раньше был… – поправился Ля Либерте.

– Низко же вы пали.

Ничуть не оскорбившись ее замечанием, наемник встал и пошел открывать дверь. Лям д'Асье протянул ему кувшин.

– Теперь все в порядке. Скажи остальным, чтобы охраняли все подступы.

Свет фонаря стал удаляться. Ля Либерте затворил дверь.

– Возьмите, пейте.

Он протянул кувшин Зефирине.

У нее вновь появилось искушение выплеснуть содержимое ему в лицо. Но зачем? И потом, очень хотелось пить. На ощупь она взяла кувшин. Ее пальцы коснулись руки солдата. Зефирина пила долгими глотками свежую воду Тибра, но, напившись, запротестовала:

– Могли бы дать мне хоть кусочек хлеба.

Мужчина снова уселся на скамеечку. Зефирина едва различала его во мраке.

– Очень сожалею, но у нас нет хлеба, у нас вообще нет никакой еды уже несколько дней.

– Что ж, зато у вас есть, что выпить, – усмехнулась Зефирина.

– Да, все, что у нас осталось, это бочонки с водкой.

– И вы думаете, что это дает вам право требовать выкуп за людей, сделать меня заложницей? Уж не хотите ли вы, чтобы я прослезилась над вашей печальной судьбой?

В третий раз сверкнула молния.

– Вы судите, мадам, ничего не зная.

Ля Либерте встал. Зефирина была почти уверена, что голос наемника задрожал. Довольная тем, что обнаружила слабое место, она продолжила наступление:

– Да вы просто банда разбойников вне закона, вы считаете, что вам все позволено, даже похищать жену у мужа, требовать оружия и золота.

– Мы потеряли наших командиров под Павией.

– По-вашему, это уважительная причина?

– Но мы умираем от голода, никто не дает нам никакой еды.

– Если бы вы просили вежливо!

– Что-что?! – крикнул, не сдержавшись, Ля Либерте.

– То, что слышите, – не унималась Зефирина. – С хорошими манерами всегда можно получить то, чего желаешь, и…

Одним прыжком мужчина оказался на подстилке и, придавив молодую женщину коленом, стал изо всех сил трясти ее.

– Замолчите! Когда вы, наконец, поймете! В деревнях из-за всех этих иностранных армий уже начался голод… Мы ищем, кто бы нас снова нанял, но, если война кончится, у нас не будет хозяина.

– Ну, это уж слишком, если вам нужна война только ради… – Зефирине пришлось умолкнуть, потому что Ля Либерте едва не свернул ей шею.

– Да знаете ли вы, что такое голод? Сидя в своих дворцах и замках, что вы понимаете в жизни? Только и видите, что согнутые спины своих рабов и слуг… И ни разу не задумались, что речь идет о таких же мужчинах и женщинах, как вы.

Полупридушенная, задыхающаяся, Зефирина из последних сил отбивалась от этого взбешенного революционера.

Неожиданно поведение мужчины изменилось. Он начал тискать ее, обнимать, прижимать, руки полезли к ней под юбки. Обезумевшие губы искали ее губ. Поняв его намерения, она боролась, собрав последние силы. Колотя кулачками в грудь Ля Либерте, Зефирина с ужасом почувствовала, что по ее телу разливается жар.

Горячее мужское дыхание обжигало ей шею. «В кого же я превратилась, если меня может взволновать подобный человек?!» Зефирина яростно сражалась, но, как ей казалось, больше с самой собою, чем с ним. «Боже правый, ее сейчас изнасилуют и ей это не будет неприятно!» Она собралась с последними силами и отшвырнула насильника.

Возбужденная охватившим ее желанием, она невольно подумала: «Вот она месть монсеньору, моему мужу».

А солдат, будто услышав ее немой призыв, всем своим телом придавил молодую женщину, бормоча при этом нечто непонятное:

– Ты моя жена… жена навеки… Ты всегда мне принадлежала… Я никогда не забывал тебя… Зефи… моя Зефи…

В небе прогрохотал гром и очередная молния на краткий миг осветила сарай. Но этого было достаточно, чтобы Зефирина разглядела склонившееся над ней лицо, на котором жизнь уже оставила свои следы.

– Бас… тьен…

В наступившей темноте Зефирина, казалось, продолжала видеть открытое волевое лицо, голубые глаза человека, с которым вместе росла, племянника своей кормилицы Пелажи, своего крепостного Бастьена, который сбежал при обстоятельствах, не особенно лестных для нее[24].

– Бастьен! – повторила она срывающимся голосом. Волшебное мгновение кончилось. Молодой человек отполз на другой край подстилки. Опустив голову на руки, он прошептал усталым голосом:

– Да, мадемуазель, это действительно я.

Сам того не желая, бывший крепостной снова заговорил со своей хозяйкой в надлежащем тоне. Но она опустилась на колени, чтобы найти в темноте его руку:

– Бастьен, друг мой… я так рада, что нашла тебя.

Пальцы ее сжали мозолистые ладони молодого человека. Потом она обхватила руками его шею и прижала голову Бастьена к своей. И тут на нее тяжелой волной нахлынуло прошлое. Впечатление было столь сильным, что из глаз Зефирины хлынули слезы. Сквозь эти слезы, прерывающимся голосом она говорила:

– Я повсюду тебя искала. О, Бастьен, почему ты так внезапно исчез? Я так боялась за тебя.

Потрясенный ее словами, молодой человек сжал Зефирину в своих объятиях.

– Извини меня, Зефи, но я больше не мог… «Видеть тебя живой, любить тебя и терпеть пытки, которым ты меня подвергала день за днем», – подумал он про себя.

– Мне хотелось свободы, я нашел ее, а мои люди стали звать меня Ля Либерте[25], – произнес он с гордостью.

Немного успокоившись и продолжая удерживать руку Бастьена в своих руках, Зефирина спросила:

– Гаэтан мне говорил, что в Павии ты спас ему жизнь…

– Да, мне повезло. Бедняга… Когда я увидел его лежащим на земле и истекающим кровью, я подумал о вас, о вашем горе… а вы вот теперь замужем за другим и… стали княгиней, – добавил Бастьен с какой-то злой нотой в голосе.

– Не суди о том, чего не знаешь, – сказала Зефирина. Перескакивая с пятого на десятое, она рассказала ему все, что с ней приключилось во Франции после разгрома французов под Павией… разорение… отчаянное положение… вынужденное замужество ради спасения отца… В своем рассказе она деликатно умолчала о побеге с Гаэтаном и сразу перешла к финальному событию. При этом голос ее был ровен и естествен:

– Мы направляемся в Рим, чтобы добиться расторжения брака. Но ты, как ты дошел до…

«Превратился в бандита», – подумала Зефирина. Бастьен тряхнул головой:

– Да, я сбежал от вас, точно паршивый пес, ночью, но днем меня могли схватить полицейские ищейки и подвергнуть публичному наказанию. Когда я узнал, что записывают добровольцев на войну, не особенно интересуясь их прошлым, я поступил на службу к мессиру де Ла Палису. После его гибели и поражения под Павией мы, оставшиеся в живых, жалкие, оборванные, голодные, собрались все вместе и стали жить грабежами. Но у итальянских крестьян у самих ничего не осталось. И тогда мне пришла в голову мысль пощипать знатных синьоров…

– Ты не узнал меня? – с волнением воскликнула Зефирина.

– Ей-богу, нет… я хотел захватить вашего мужа или того, второго. Но, когда я увидел вас в окне кареты, сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди… Я сказал себе, что это судьба… Я снова нашел свою Зефи и потому приказал вас похитить.

Он умолк. Раскаты грома звучали все дальше и дальше. Полил дождь.

Где-то заухала сова. Зефирине в ее мокром платье было холодно.

– Но, Бастьен, ты же не можешь продолжать и дальше жить такой жизнью, похищать людей, требовать за них выкупа.

– Да, а разве не то же самое сделал ваш князь, если верить вашему рассказу? Но ему, конечно, все позволено, он ведь князь, мне же ничего нельзя, мои ноги покрыты грязью.

Зефирина покачала головой:

– Послушай, Бастьен, теперь уже поздно, и мы не станем здесь обсуждать права и законы. Но я обещаю тебе уладить твое дело завтра утром. Ты мой крепостной, я твоя госпожа и клянусь, что в Багателе мы дадим тебе свободу… ты сможешь покинуть эту банду негодяев и поступить куда-нибудь на службу. А теперь проводи меня.

Зефирина встала. Бастьен продолжал сидеть, будто окаменел. И вдруг из горла его вырвался крик:

– Вы стали еще хуже, чем были прежде… Вы так ничего и не поняли… Вы жестоки и высокомерны… Но если вы думаете, что я отпущу вас и отдам другому…

Бастьен схватил Зефирину за платье и повалил на пол. И как когда-то в детстве, они боролись и обругивали друг друга всякими словами.

Неожиданно дверь в сарай отворилась. Это Лям д'Асье пришел с новостями. Он поднял фонарь над головой. И в тот же момент со двора донесся крик:

– К оружию!

Горящие головешки, которыми выстреливали из арбалетов, падали на крыши сарая и других строений фермы.

Оставив Зефирину, Бастьен вскочил на ноги и собирался броситься к двери, но заколоченное досками окошечко сарая будто взорвали. Доски разлетелись вдребезги, и в сарай влетели, точно два ангела-мстителя с аркебузами в руках, Фульвио и Мортимер. Прежде чем Бастьен успел прийти в себя, Фульвио нанес ему сокрушительный удар по голове.

– Не убивайте его! – завопила Зефирина.

Но крик ее потонул в грохоте выстрела. Это Мортимер стрелял в Лям д'Асье, который пытался сбежать. Раненный в спину наемник упал как подкошенный. Фонарь покатился по полу. Разбросанная вокруг и облитая водкой, которую Зефирина выплеснула, солома в сарае мгновенно вспыхнула. Перепрыгнув через языки пламени и через тело Бастьена, Фульвио подхватил Зефирину.

– Скорее… вы можете идти?

– Спасите его… спасите его…

Огонь уже подбирался к лохмотьям Бастьена. Дым начинал разъедать глаза. Не обращая внимания на крики Зефирины, Фульвио отшвырнул аркебузу и схватил на руки молодую женщину. Мортимер, прикрывая их сзади, следовал за ними.

Во дворе творилось нечто невообразимое. Наемники, обезумевшие от страха, метались кто куда: одни тушили огонь, другие сражались, третьи пустились наутек.

Хорошо дисциплинированные люди Фульвио и Мортимера, устроившись за Невысокой оградой, с колена стреляли из арбалетов, продолжая посылать подожженные стрелы.

А тем временем Паоло со своей дружиной вооруженных длинными пиками людей гнали и преследовали бандитов.

– Прекратите побоище! – умоляла Зефирина.

Огонь полыхал уже вовсю. Три постройки старой фермы превратились в настоящий костер.

– Уведи княгиню в укрытие! – крикнул Фульвио.

Он передал Зефирину в руки Пикколо. Молодая женщина отбивалась изо всех сил. В это время крыша сарая с ужасным треском рухнула.

– Бастьен… Бастьен… – рыдала Зефирина.

Наемники кричали в страхе:

– Где Ля Либерте? Спасайся кто может, Ля Либерте погиб!

Пока Пикколо нес Зефирину к карете, она успела заметить, что Фульвио и Мортимер уже пустили в ход кинжалы и рапиры.

Издавая яростные крики, оба князя устремились на дюжину солдат, которыми командовал Зольдер.

– Давай ко мне, пруссак! – заорал Фульвио.

И с явным удовольствием кинулся на противника. После нескольких выпадов и серии мощных ударов сбоку, он выбил шпагу из рук Зольдера и вонзил ему в горло кинжал. А в это время Мортимер свирепо сражался с двумя другими бродягами. Фульвио обернулся, чтобы отразить двойную атаку Браоза и Бюзара.

Нанося сокрушительные удары, хватая противников за горло, потроша их и сопровождая все это дикими криками, ни Фульвио, ни Мортимер уже не были похожи на двух благовоспитанных молодых людей, еще недавно рассуждавших о поэзии Петрарки.

– Sang… Sermon… Serment… Saperlipopette…[26]

В карете Зефирина снова увидела Гро Леона, который чистил подпаленные огнем перья.

– Homo férus… дикий человек, – прошептала Зефирина.

По щеке ее скатилась слеза, но она поспешила осушить эту соленую, горячую каплю.

– Надо мной тяготеет проклятье, я приношу несчастье тем, кто меня любит… Бастьен… бедный мой, неужели ты сгорел в огне?

Юная Саламандра разрыдалась. Опечаленный ее горем, Гро Леон подскакал к ней и стал постукивать клювом по голове Зефирины.

– Salvare… Sauvée…[27] – пробормотала галка.

– Так это ты показал место, где меня держали? О, Гро Леон, – простонала Зефирина. – Лучше было бы мне умереть вместе с моим бедным Бастьеном…

Грохот сражения внезапно смолк, и наступила тишина.

Было раннее утро.

Покрытые шрамами, почерневшие от выстрелов из аркебуз, Фульвио и Мортимер выглядели ужасно. По жесту князя его люди перестали преследовать последних из оставшихся в живых. Хрипы умирающих терзали слух Зефирины.

Своей кошачьей походкой Леопард подошел к жене. Где-то пропел петух. Дневная жизнь вступала в свои права, и Зефирина, осушив слезы, с ужасом отметила, что ей все так же хочется есть.

По ту сторону Тибра вставало солнце, бросая свои первые лучи на римскую деревню. Под внимательным взглядом Фульвио Зефирина прикрыла глаза, ставшие от слез еще более зелеными.

Оказывается, он может убивать! Она ненавидела его еще больше. В голове у Зефирины стали появляться мысли о мести: «Она потеряла Бастьена, но никогда не забудет его… и тоже станет биться за свою свободу».