Княгиня Ренессанса

Глава XIV ОТКРОВЕННОЕ ОБЪЯСНЕНИЕ

На колокольне святого Петра пробило восемь утра. Князь Фарнелло и его друг милорд де Монтроуз спустились во двор палаццо на виа Джулиа, чтобы, как всегда в это время, отправиться к князьям Колонна и потренироваться в игре в пелот – спорт знатных синьоров.

В атмосфере бесконечного хохота и азартных криков знатные господа вовсю потели и не скупились на ставки. Не далее как накануне рыцарь Мальтийского ордена проиграл князю Фульвио 250 римских экю.

– Не желаете ли сегодня днем познакомиться с игрой в мяч, которая пришла сюда из Флоренции? – спросил князь.

Приятный спутник в подобного рода походах, Монтимер никогда не отказывался следовать за Фарнелло. Пока молодые люди усаживались на парадных лошадей, предназначенных для разных торжественных церемоний и разительно отличавшихся от представленных им конюхами боевых коней, Фульвио вкратце объяснял англичанину, что вдоль стен, ограждающих Ватикан, имеется множество скамей для простого народа и отдельных лож для знати.

– Команды, в каждой из которых от двадцати пяти до тридцати игроков, борются за мяч под бурные аплодисменты и свист публики. Некоторые называют эту командную игру словом «кальчо» – удар ногой[28]… Мне кажется, она должна понравиться англичанам!

– О… очень интересно! – воскликнул Мортимер.

Увлеченный своей ролью чичероне, князь Фульвио потащил своего британского гостя в сторону фонтана с тремя тритонами.

В тот момент, когда они поворачивали за угол, князь поднял голову в бархатном берете и взглянул на великолепный фасад своего дворца. Он заметил, как в одном из окон отпрянул назад белый силуэт. На лице Леопарда мелькнула едва уловимая улыбка. Не сказав ни слова, он в сопровождении Мортимера зашагал дальше, к дворцу своих друзей Колонна.

Взбешенная тем, что ее любопытство было замечено мужем, Зефирина задернула на окне плотные парчовые занавески. После некоторого колебания она, зевая, пошла в молельню, потом спустилась в домашнюю часовню.

За две недели своего пребывания в палаццо Фарнелло она понемногу стала привыкать к своему новому положению княгини и к древнему городу Риму.

Хотя жизнь под одной крышей со своим мужем внушала ей опасения, приходилось признать, что ничего драматического с ней не происходило. Более того, Зефирина почти не видела Фульвио.

За две недели она раза два или три издали видела его с Мортимером в одном из многочисленных залов дворца. Населенное целой армией слуг, с патио, окруженным тремя этажами в коринфском стиле, с массивными, нависающими над улицей балконами и богато декорированными гостиными, – таким было римское жилище князя Фарнелло.

Это пышное и торжественное сооружение было создано явно не для интимной жизни, но Зефирину это совершенно не трогало. В присутствии десяти одетых в ливреи лакеев, трое молодых людей лишь холодно приветствовали друг друга во время кратких встреч.

– Когда же мы отправимся в Ватикан, монсеньор? – спрашивала Зефирина.

– Святой отец сейчас очень занят! – отвечал князь, не вдаваясь в подробности.

– Может быть, нам достаточно повидаться с одним из его кардиналов?

– Сомневаюсь, мадам… Дело князя Фарнелло может быть разрешено только его святейшеством.

С этими словами Фульвио раскланивался и удалялся вместе с Мортимером.

Зефирина, конечно, понимала, что очень обидела лорда де Монтроуза тем, что не поблагодарила его, рисковавшего собственной жизнью ради ее спасения от рук наемников. Что же до каменного выражения на лице князя, то оно, казалось, говорило:

«Я нашел вас в объятиях этого разбойника… Ваша неблагодарность, мадам, не внушает мне ничего, кроме презрения».

Но это чувство было у них взаимным. Зефирина с удовольствием бросила бы ему в лицо, что вместо устроенного им пожарища он мог просто отдать золото, оружие и продовольствие, которых требовали наемники. Скупость и только скупость монсеньора была причиной резни… Как объяснить ему, кто такой Бастьен и кем он был для нее? В своем все еще неутихающем горе она спустилась в часовню дворца. Там Зефирина с большим волнением исповедалась дворцовому капеллану. Сумбурно, перескакивая с одного на другое, она выложила священнику все, что накопилось на сердце против Фульвио. В это утро она снова начала свои жалобы:

– Я его ненавижу, я терпеть его не могу, отец мой. Я жду нашего развода, чтобы начать жить. Он изгнал моего жениха, он убил друга моего детства. Он купил меня и теперь держит у себя как пленницу. Это настоящий дьявол, отец мой…

– Но, дитя мое, – возражал почтенный капеллан, сраженный всеми этими разоблачениями, – князь Фарнелло – ваш муж. В качестве такового его светлость имеет право на… на… Подумайте и о том, что, беря вас в жены, он, наверное, любил вас…

Зефирина подскочила:

– Любил меня? Никогда! Он вообще любит только себя, свою гордыню, свою власть, своих лошадей… «Я так хочу! Я приказываю!» Женщина для него все равно, что животное…

– Но нельзя забывать, что вы его унизили…

– Отец мой… – взмолилась Зефирина, – я хочу избавиться от этого человека. Помогите мне добиться расторжения брака, как он сам мне обещал. Я чувствую, он никогда не пойдет в Ватикан… о, Господи…

Зефирина сложила в мольбе ладони и опустила голову.

– Гордыня, княгиня Фарнелло, ваш главный грех. За это вам надлежит прочесть трижды «Отче наш» и трижды «Богородица»… Но обещаю вам, что доведу до сведения святого престола ваше дело…

Почувствовав некоторое облегчение, Зефирина поднялась в свои покои. Под внимательными взглядами занятой рукоделием Плюш и что-то лопотавшего Гро Леона, она принялась кружить по комнате. Минуты две спустя она неожиданно схватила статуэтку Аполлона и швырнула ею в зеркало.

– Зефи… мадам… Что происходит?

Перепуганная Плюш смотрела, как молодая женщина методично хватала находящиеся в комнате предметы искусства и разбивала их об стену.

– Я хочу выходить из дома, я хочу совершать прогулки по городу, я хочу видеть Рим. Мне надоело подыхать от скуки, в то время как месье развлекается!

– Но я не уверена…

– … будет ли на это разрешение монсеньора?… имею ли я право выйти на прогулку? Ну, что ж! Вот мы сейчас и посмотрим…

Подхватив кринолин и перепрыгивая через три ступеньки, Зефирина помчалась вниз по мраморной лестнице так быстро, как только позволяли ее юбки.

– Я приказываю оседлать мне лошадь или заложить экипаж. Я желаю выехать в город! – распорядилась Зефирина тоном, не терпящим возражений.

Паоло, будто не замечая возбуждения княгини, поклонился:

– Монсеньор распорядился сегодня утром заняться приведением в порядок всей имеющейся сбруи…

– Что это значит?

– Что ваша милость должны нас извинить, но… нет ни одной свободной лошади.

Зефирина топнула ногой:

– Тогда я отправлюсь в портшезе.

– Но все лакеи заняты приготовлениями к карнавалу, ваша милость.

– Что ж, тогда я пойду пешком, – сказала Зефирина и направилась к высокой двери, выходившей в мощеный двор.

– Ваша светлость, даже не думайте, в городе очень опасно, вы можете столкнуться с плохими людьми.

– Значит ли это, Паоло, что я здесь пленница, а вы мой тюремщик? – произнесла Зефирина с презрением.

– Мне горько это слышать, ваша милость. Уж лучше вашей светлости поговорить с монсеньором, когда дон Фульвио вернется.

Говоря это с горестным видом, Паоло тем не менее продолжал стоять у двери непоколебимо, точно Атлас, поддерживающий небесный свод.

Зефирине пришлось смириться с неизбежностью. Чтобы выйти из дома, ей пришлось бы убить Паоло.

Вне себя от ярости, она уселась в вестибюле и, скрестив руки, стала ждать…

– Вы желали говорить со мной, мадам? Разгоряченные, вспотевшие, Фульвио и Мортимер в прекрасном настроении возвратились домой. Зефирина встала.

– Вот именно, монсеньор.

В то время как Мортимер, поклонившись ей, поднимался в отведенные ему апартаменты, Фульвио подошел к Зефирине.

Его богато расшитый камзол был распахнут на груди, и она почувствовала исходивший от него сильный мужской запах, смесь мускусных духов и пота.

– Говорите же, мадам, я вас слушаю, – сказал Фульвио таким тоном, будто очень торопился.

Преодолевая себя и не глядя на мужа, Зефирина произнесла с нажимом:

– Я желаю знать, месье, я пленница или нет?

– Почему же? Разве у вас сложилось такое впечатление?

– Я не могу выйти из дворца. Ваш Паоло охраняет дверь, словно цербер.

Раздраженная присутствием лакеев, Зефирина машинально понизила голос.

– А-а… а вы, значит, желали бы выходить? – громко спросил Фульвио.

– Да.

– Зачем?

– Как это, зачем? Да просто потому, что мне хочется, – задыхаясь от возмущения, ответила Зефирина.

Какое-то мгновение Фульвио смотрел на нее, и во взгляде его вспыхивали золотые искры. Казалось, его все это забавляет.

– Но ведь нам не всегда удается иметь то, что хочется, мадам…

После паузы, подчеркнувшей эту многозначительную фразу, он добавил:

– Ну, хорошо, пойдемте со мной.

Широкими шагами, не заботясь о том, поспевает ли за ним Зефирина, Фульвио направился в свои покои, располагавшиеся в южном крыле второго этажа.

При его появлении обе борзые, Цезарь и Клеопатра, встали и подошли к хозяину в ожидании ласки, а получив ее, спокойно вернулись на место и улеглись у камина, в котором в довершение ко всей роскоши день и ночь пылал огонь.

Зефирина не могла отказать себе в желании осмотреть покои мужа, заполненные доспехами, аркебузами, брошенными на пол шкурами диких животных и кроватью под балдахином, пурпурный полог которого был задернут.

Небрежным жестом Фульвио указал ей на Кресло. Пока Зефирина осторожно усаживалась, стараясь не сломать обручи своего кринолина, Фульвио иронизировал:

– Что за дьявольские ухищрения, мадам! Черт побери, как это вы, женщины, можете носить на себе столь противоестественные вещи? Почему с помощью всевозможных нелепостей скрываете именно то, что вызывает у мужчин особое восхищение?

Не обратив внимания на то, что щеки Зефирины заливает краска смущения, он скинул свой камзол и мокрую от пота рубашку и протер тело винным спиртом.

Чтобы не видеть полуобнаженный торс мужа, Зефирина решительно прикрыла веки, в то время, как князь беззаботно напевал весьма фривольную песенку:

– Ну, что скажете, мадам, по поводу этой довольно грубой карикатуры? Я был бы очень огорчен, если бы оказалось, что она ранит ваши целомудренные уши.

Зефирина открыла глаза. Князь уже надел рубашку.

Теперь она почувствовала себя увереннее и пошла в наступление:

– Я последовала за вами сюда, месье, не для обсуждения моды, а для откровенного объяснения.

– Откровенного объяснения! – повторил князь, и в голосе его прозвучало сомнение.

– Я хочу поговорить с вами о том, что для меня важнее всего: о моей свободе!

– Тысяча чертей! О чем… о чьей?

– О моей, – с усилием проговорила Зефирина.

– Да вы, мадам, камень с моей души снимаете. Я-то думал, вы начнете говорить со мной об этом наемнике Ля Либерте, которого, как мне показалось, вы особенно нежно обнимали, настолько нежно, что я задал себе вопрос, уж не для того ли вы заставили меня рисковать жизнью, чтобы заманить в подстроенную вами ловушку…

Говоря все это, Фульвио сел напротив Зефирины. Она приняла вызов:

– А я, месье, в свою очередь ломаю голову над тем, не скупость ли является вашим самым большим недостатком… Вместо того, чтобы убивать, не лучше ли было заплатить столько, сколько у вас попросили?

Скрестив длинные, обтянутые шелковыми чулками ноги, Фульвио парировал:

– Помимо того, мадам, что вы становитесь слишком дороги, нет не моему сердцу, а моему кошельку, до такой степени дороги, что я вынужден признать, мне уже никогда не возместить понесенных расходов, знайте, что для удовлетворения запросов этих бандитов мне бы понадобилось по меньшей мере три дня, чтобы сюда прибыли груженные оружием и провиантом подводы. Я имел слабость поверить в то, что вы находитесь в опасности, и попытаться вместе с Монтроузом освободить вас. Применив эффект неожиданности, мы кинулись в атаку… Не могу не признать, что ваше поведение лишило меня всяких иллюзий.

Это было сказано беззлобно, тоном простой констатации.

Зефирина вынуждена была признать про себя, что он прав. Вспомнив советы Макиавелли, она поняла, что надо в воду добавить немного меда.

– Вы плохо обо мне подумали, месье, – сказала она с усилием. – Человек, которого звали Ля Либерте, мой бывший крепостной Бастьен… друг детства, который к моему удивлению сказался вне закона. Но, несмотря на все его провинности, я не могу забыть, что мы росли вместе и что…

– Вы, видно, изрядно помучили бедного парня, жестоко играя его чувством к вам. Наверное, поэтому ему пришлось покинуть вас, мчаться прочь во весь опор от своей богини и мучительницы…

Вспоминая сцену на пляже, после которой Бастьен действительно бежал после бурного объяснения, Зефирина взглянула на князя с подозрением.

– Откуда вы знаете, что Бастьен сбежал? Князь пошевелил горящее полено в камине.

– Проще простого, моя дорогая… Вассал всегда пылает страстью к госпоже, кузен к кузине, трубадур к королеве, карлик к великанше, а брат к сестре…

– Зачем вы все это говорите?

– Ну, просто инцест особенно в моде и…

– Нет, про карлика и великаншу.

– Вы не любите карликов?

Уж не сошла ли она с ума? На секунду ей померещилась тень Каролюса.

Своими нервными пальцами Зефирина коснулась лба, будто стараясь избавиться от этого тягостного воспоминания, потом, сменив тему, снова ринулась в бой:

– Вы дали мне обещание, монсеньор!

– Я?

Фульвио восхитительно разыграл удивление.

– Вы мне поклялись сделать все возможное, чтобы расторгнуть наш брак.

– Я ничем не нарушил своего обещания. Мы живем как чужие, и думаю, у вас нет причин жаловаться на телесные посягательства и плохое обращение.

При таком откровенном напоминании Зефирина снова вспыхнула. Однако тут же возразила:

– Поговорим как раз о вашем обращении… Вы держите меня взаперти, засадили меня в тюрьму, и я живу как заключенная.

Фульвио так резко встал, что Цезарь и Клеопатра даже залаяли, но потом снова легли у огня.

– Так вы желаете выходить из дворца?

Зефирина тоже встала.

– Да, я этого хочу!

– Но вы меня не просили об этом!

– Ну, так теперь прошу.

Какое-то мгновение оба супруга смотрели друг на друга, полные решимости. Фульвио видел перед собой напряженное лицо Зефирины. Она не опускала глаз и не прятала горящего в них огня. Не будь так воинственна ее поза, можно было сказать, что после своей болезни она еще больше похорошела. Фульвио хотелось коснуться пальцами ее шелковистых волос, заплетенных в косы и перевитых жемчугом.

Зефирина была красива. Но теперь она выглядела женщиной и куда более ослепительной, чем когда прибыла в Италию. Маленькая куколка превратилась в восхитительную бабочку… или скорее в великолепную кобылицу, нуждающуюся в укрощении.

Фульвио сжал кулаки. Он подавил в себе желание прервать спор и швырнуть ее под балдахин, чтобы наконец довершить то, что не удалось в карете.

У нее явно есть темперамент, но знает ли она об этом? Была ли она разбужена? Девственница ли она еще, чей нрав требует успокоения?

Фульвио вдруг пожалел о том, что родители отдали его на воспитание в миланский монастырь, к ученым монахам. Дед его, живший в прошлом веке, не стал бы забивать себе голову всеми этими рассуждениями. Он бы приказал отхлестать красотку, а потом бы использовал в соответствии с потребностью. Она же, выполнив свою обязанность, сразу бы успокоилась и, сидя за прялкой, стала бы поджидать, когда муж снова почтит ее своим вниманием!

А эта в довершение ко всему еще и образованная! Фульвио отвернулся и стал ходить по комнате.

– Если я позволю вам выйти, мадам, вы же опять убежите! Вы поднимете на ноги весь городской гарнизон! Спровоцируете мятеж! Свалитесь в какой-нибудь колодец! Убьете папу! Устроите побег Франциску I! Отравите Карла V!.. И, бог его знает, что еще натворите. Ведь в вашей головке без конца роятся какие-то замыслы и фантазии. Не хочу упрекать вас в этом, но вы, мадам, не из числа жен, которые вносят в жизнь покой. Пока вы все еще княгиня Фарнелло, мне не хотелось бы рисковать, позволив вам стать причиной какого-нибудь очередного скандала.

«Не такое это легкое дело проучивать всех братьев Доменико, какие существуют в Риме».

Зефирина была слишком умна, чтобы не согласиться с обоснованностью его упреков.

– А если я дам вам слово, что до развода, не буду пытаться убежать?

– Хм…

– Я буду вести себя спокойно, клянусь вам. Зефирина умоляла его.

– Я даю клятву не покидать Рима. Клянусь головой, душой, клянусь честью своего отца. Это ужасно, но вы по-прежнему считаете меня воровкой. Вы сердитесь на меня за изумрудное колье…

Фульвио сделал жест рукой, означавший: «Пустяки, мадам».

Но Зефирина упрямо продолжала:

– Это не я! Ну как мне убедить вас? Самый крупный изумруд был внутри пустым. Я его открыла и нашла в нем маленькую пластинку из странного металла с фиолетовым отливом, с геометрическим рисунком и надписью…

– Надписью? – повторил Фульвио недоверчиво.

– Да, там были слова… я хорошо их помню… «Усталый Леопард в небо свой взор устремляет. Рядом с солнцем видит орла, тешащегося со змеей».

– Или у вас, моя дорогая, сильное воображение, или…

– Вы должны мне верить, рисунок представлял собой три треугольника, наложенных друг на друга. У нас в семье тоже было похожее колье, и я получила его при странных обстоятельствах. Но оба они были у меня украдены.

Зефирина говорила торопливо, будто боялась, что ее прервут.

– Что вы сделали с найденной пластинкой? Вы снова вложили ее в изумруд? – спросил Фульвио.

Зефирина покачала головой:

– Нет, я спрятала ее в одной из комнат, между двумя паркетинами. Для большей надежности я прикрыла пол в этом месте ковром, а колье оставила на туалетном столике…

– А потом?

– Вышла на террасу, где вы меня и нашли, – медленно произнесла Зефирина.

– Да, и где претендент на вашу руку оглушил меня, – продолжил Фульвио.

Он слушал, не шевелясь, рассказ Зефирины, а потом заговорил словно сам с собой:

– Как я уже рассказывал вам, если мне не изменяет память, в день нашей свадьбы, происхождение этого колье восходит к 1187 году, то есть к кануну третьего крестового похода. У меня в семье утверждали, что у этого изделия трагическая история. В самом начале было три одинаковых колье, и принадлежали они трем дочерям султана Саладина. Согласно легенде, все три драгоценности в течение 333 лет должны оказаться в руках одной женщины. И когда это произойдет, обладательница их получит доступ к сокровищам великого султана. Но это всего лишь легенда. Если вы говорите правду, если существуют три пластинки, то речь может идти о каком-то талисмане… Чтобы понять смысл этих треугольников и написанных там слов, надо заполучить все три пластинки… – почти шепотом сказал Фульвио. – Но рука, однажды совершившая кражу, захочет вернуть их…

– Если вы мне не верите, пошлите кого-нибудь в Ломбардию и проверьте, там ли еще пластинка.

– Благодарю за совет, – произнес с иронией князь.

Уже наполовину убежденный, он тем не менее никак не мог избавиться от некоторого недоверия к Зефирине.

– Ну, поверьте мне, я могу быть строптивой, бунтовать, но я никогда бы не опустилась до воровства. Как мне убедить вас, Что меня можно выпустить на улицу и не считать преступницей? Клянусь, буду вести себя достойно княгини Фарнелло и никуда не уеду, пока снова не стану Зефириной де Багатель. Но я не в силах чувствовать себя заключенной, я сразу становлюсь глупой, злой, сварливой. Я прошу вас, умоляю… Фульвио… поверьте мне.

Первый раз в жизни молодая женщина назвала своего мужа по имени. Глаза ее при этом были полны слез.

Если бы в тот момент князь обнял ее, то смог бы, вероятно, избежать многих несчастий, но он был слишком большим гордецом. В данный момент он не чувствовал себя в силах отнестись к молодой женщине с нежностью и простить ее.

К женщине, которая его унизила, он испытывал лишь физическое влечение, и тем сильнее, чем дольше оно оставалось неудовлетворенным.

Вместо того, чтобы сказать: «Берегитесь, Зефирина, чья-то преступная рука может пожелать завладеть третьей пластинкой, и у меня есть причины опасаться за вашу безопасность. У вас есть неумолимый враг, а вы так молоды, и мне хотелось бы защитить вас и от врага, и от вас самой, я чувствую себя ответственным за вашу жизнь», он отвернулся от нее, чтобы не дать себе размякнуть, и сухо произнес:

– Хорошо, мадам. В конце концов, что мне за дело до вашей участи. Вы получите возможность ходить когда и куда вам захочется, но только в сопровождении Пикколо. На этот счет я отдам распоряжения.

Лицо Зефирины осветила торжествующая улыбка.

– Благодарю, монсеньор, – сказала она, низко присев перед ним.

Фульвио взял ее тонкие пальчики в свою руку, чтобы поцеловать. Но после сцены в карете она хорошо помнила, до какой степени Фульвио способен взволновать ее, и чтобы остаться сильной, ей не следовало позволять ему дотрагиваться до себя. Поэтому, не давая ему времени выполнить свое намерение, она, точно ошпаренная, отдернула руку. Но Фульвио, как всегда ошибаясь, отнес этот жест на счет отвращения, которое он ей внушает.

Он сделал несколько шагов по комнате и снова подошел к жене.

– Не забывайте, однако, что ваши «признания» ничего не меняют в наших отношениях. Я бросил вам вызов и уверен, что выиграю его. В тот день, когда вы запросите пощады, когда вы окажетесь у моих ног с мольбой оставить вас княгиней Фарнелло, в тот самый день свершится моя месть за все ваше поведение, и я безжалостно отшвырну вас…

При этих словах, показавших, до какой степени он все еще оскорблен Зефириной, Фульвио повернулся на каблуках и вышел.

Несмотря на все свое самообладание, побледневшая Зефирина несколько мгновений продолжала стоять посреди комнаты.

Сделав несколько неуверенных шагов, она вынуждена была прислониться к одной из стоек балдахина. Складки красного полога мерцали в свете каминного огня.

Может быть, ей следовало раздвинуть полог, раздеться и лечь в постель покорно, точно овечка? Нет, она никогда не признает себя побежденной. Лить слезы ради того, чтобы остаться княгиней! Уж не помешался ли Фульвио от избытка высокомерия, произнося подобную угрозу?

Раздался стук в дверь, и в комнату вошел слуга. Он сообщил княгине, что по распоряжению монсеньора для выхода ее милости приготовлен портшез.

Изобразив на лице приличествующую княгине Фарнелло беспристрастность, она не спеша спустилась во двор палаццо.

Глава XV ВЕЧНЫЙ ГОРОД

– Ради всего святого, мадам, я больше не могу.

– Soupiere… Souliez… Soumission…[29]

Мадемуазель Плюш и Гро Леон восстали. За три дня, верная своему обещанию, Зефирина изъездила и обошла Рим вдоль и поперек. Запасясь старинным планом, который нашла в библиотеке дворца, юная грамотейка все же не удовлетворила ни жажды знаний, ни желания постичь Вечный город, в котором во времена Римской империи всегда находили прибежище не меньше двух миллионов человек, хотя число постоянных жителей не превышало сто тысяч.

Древняя стена Аврелиана по-прежнему определяла границу Рима. Зефирина не один раз побывала не только у этой стены, но и на древнем коровьем рынке, у терм Диоклетиана, переоборудованных в церковь, у мавзолея Адриана, в Колизее, который был в таком плачевном состоянии…

Все эти развалины заставляли взволнованно биться сердце Зефирины. Лишенные своих богатейших архитектурных украшений во времена византийских императоров, разграбленные варварами, превращенные в Средние Века в крепости, все эти бывшие храмы, дворцы патрициев, амфитеатры и термы были обезображены и растащены архитекторами нового века, названного веком Возрождения.

Ослепленная грандиозными руинами, Зефирина была возмущена тем, что ее современники, забыв о величии прошлого, точно хищники кидались на римские памятники, чтобы использовать их камни для строительства современных зданий.

И хотя она не могла не признать великолепие растущих как грибы после дождя новых кварталов, последние привлекали ее куда меньше, чем древние развалины.

Забыв о парижской грязи, она страдала от тлетворного запаха городских улиц. Смрад от гниющего на улицах мусора усугублялся отсутствием в жилых домах «удобств», из-за чего людям приходилось справлять свои нужды в подворотнях, на лестницах и даже во внутренних двориках богатых дворцов.

Зефирина, привыкшая к чистоплотности, характерной для анжуйцев, была потрясена бесцеремонностью римлян.

Однако большая бухта Тибра, несмотря на вонь, выглядела так живописно, что Зефирина часто просила отнести туда свой портшез.

В лабиринте римских улиц и улочек, в которых она без устали разъезжала, дворцы, монастыри, церкви чередовались со скромными жилищами ремесленников и простых горожан.

Кондотьеры, не расстающиеся со шпагой задиры-дуэлянты, папские гвардейцы, испанские гранды, побежденные, но не утратившие гордости французы, предавшие Францию вместе с коннетаблем де Бурбоном, сновали по улицам, направляясь кто к оружейникам, кто к ювелирам, кто к еврейским портным.

Люди иудейского вероисповедания, которых в городе было тысяч пять, очень преуспевали.

Иногда Зефирина просила доставить себя в окрестные виноградники или сады, которые подступали к самому городу, а кое-где пересекали и городскую черту. Большущие быки с огромными рогами преспокойно возлежали у подножия древних обелисков, а стада коз паслись среди развалин.

Стоя на одном из холмов, Зефирина могла хорошо разглядеть Ватикан, папский дворец, Сикстинскую капеллу, построенную в прошлом веке, базилику святого Петра, сооруженную двадцать лет назад архитектором Браманте, наконец, старинный замок Святого Ангела, крепостные стены которого, воздвигнутые в III веке и перестроенные в XV веке, были свидетелями многих драматических событий. Думая о всех тех, кого в этих стенах предали смерти, Зефирина отвернулась, чтобы не видеть этот укрепленный овал.

Вот так, разглядывая и размышляя, она снова и снова возвращалась к древним римским памятникам, которые приводили ее в необыкновенное волнение.

– Взгляните, Плюш, это, наверное, мавзолей Августа.

– Да, мадам.

– А тот огромный египетский обелиск, лежащий на земле словно труп, может, это подарок Клеопатры Цезарю…

– Ах, Цезарь… Как это печально, мадам. Он весь разбит… эта штука, о которой вы сказали, – подтвердила дуэнья, которую античная цивилизация оставляла равнодушной.

– А вот те разрушенные стены – без сомнения, Палатинский холм!

– Без всякого сомнения, мадам.

– А где же знаменитый Табулярий?

– Ах это… понятия не имею.

– Souci… Sornettes[30], – заявил протест Гро Леон.

Не обращая внимания на жалобы своих спутников, Зефирина продолжала свои археологические изыскания.

Вернувшийся в прежнее состояние и ставший снова коровьим рынком, Форум представлял собой заросший бурьяном пустырь, окруженный наполовину погребенными памятниками.

Шедевр римской архитектуры, театр Марцелла, утратил сорок из пятидесяти двух аркад, украшавших его наружную стену, после того как в него хлынула толпа нищих, а потом и кузнецы со своими лавчонками. Целыми днями только и слышен был грохот наковален, да из разрушенных окон свисали грязные лохмотья.

– Какой ужас, эти люди не испытывают никакого уважения к своему прошлому, – возмущалась Зефирина.

– Ах, мадам, просто настоящее не веселит этих бедняг, – прошепелявила Плюш, семеня вслед за Зефириной.

Понемногу римляне стали узнавать носилки княгини Фарнелло. Эта непохожая на других молодая женщина была одержима желанием ходить пешком. Странное поведение для особы ее положения. Не боясь порвать юбки об острые камни, с вечной дуэньей, с говорящей птицей над головой и двумя вооруженными охранниками, она с каким-то воодушевлением без конца бродила среди руин!

Вечером, возвращаясь из своих походов, Зефирина встречала обоих князей, мирно беседовавших в саду. Позабыв о своих обидах, она возбужденно делилась с ними своими открытиями.

– Представляете себе, мессиры, в Термах Каракаллы прямо из каменной кладки растут колючие кустарники и плющ; что же касается самого знаменитого свидетельства итальянского гения, я имею в виду Колизей, так вот там, где львы пожирали первых христиан, теперь не осталось на месте ни единой мраморной скамьи, а арена завалена обломками самых разных веков. Стена ограждения вот-вот рухнет. Как нестерпимо жаль смотреть на этот величавый эпилог погибшей цивилизации.

Видя волнение Зефирины, князь Фарнелло в этот тихий вечер не мог удержаться, чтобы не пошутить:

– Вот он, глас, вопиющего в пустыне…

Задетая за живое, Зефирина возразила:

– Боги на стороне победителей, но Катон – за побежденного. Если дело справедливо, это когда-нибудь будет признано!

Фульвио призвал герцога в свидетели:

– Взгляните, Монтроуз, на этот зеленый плод, который нам предстоит «съесть». Единственная вещь в мире, способная взволновать княгиню, эпоха Кастора и Поллукса.

– О… Фарнелло, как этим близнецам повезло! – отозвался Мортимер, сохраняя на лице флегматичное выражение.

С того момента, как Зефирина получила свободу, она почувствовала, что поведение лорда по отношению к ней изменилось.

Может быть, он тоже просто «проглотил» свою обиду?

– Княгиня Каролина Бигалло приглашает нас на костюмированный бал по случаю карнавала, мадам… не окажете ли вы нам честь, милорду де Монтроузу и мне, пойти туда вместе с нами? – спросил Фульвио небрежным тоном.

Зефирина помолчала немного, прежде чем ответила не менее безразличным голосом:

– А почему бы и нет, монсеньор? Ведь княгиня Бигалло, я полагаю, одна из ваших лучших подруг…

Обмахивая себя опахалом из перьев, Мортимер невзначай осведомился:

– Может быть, ваша милость согласится поужинать сегодня с нами? Мне кажется, мы с Фарнелло сейчас готовы съесть быка.

При этих словах все трое от души рассмеялись. Зефирина спустилась вместе с ними в гостиную, освещенную сотней свечей, где уже был накрыт стол.

Сидя очень прямо, в своем малиновом платье, расшитом серебром, Зефирина внимательно слушала беседу мужчин.

– Ваше гостеприимство, Фарнелло, как бы это ни было мне приятно, слишком затянулось. А я еще должен осуществить одно маленькое дельце. Мне предстоит отправиться в Пиццигеттон, чтобы повидаться с королем Франциском.

– Ба, Монтроуз, да у вас уйма времени, к чему так спешить, – сказал Фульвио, принимаясь при этом с фушиной (маленькой вилкой) в руках штурмовать жаркое из молодого кабана.

Зефирина собралась приступить к трапезе, пользуясь по обыкновению собственными пальцами. При этом она с опаской поглядывала на острый предмет в руках мужа, который, по ее мнению, было опасно подносить ко рту.

– Попробуйте воспользоваться вилкой, моя дорогая. Я велел подать на стол одну специально для вас, – мягко посоветовал Фульвио. – Вы знаете, флорентийцы пользуются этим прибором уже два века, и, пожалуйста, не говорите, как некие французы-ретрограды сказали об одном госте, взявшемся за вилку, «что ему не удалось совместить оба конца».

– О… Оба конца! Рот и вилку… Ужасно смешно, Фарнелло.

Мортимер рассмеялся, пытаясь одновременно подцепить с помощью нового для него предмета кусок мяса. Но действовал он не очень ловко, и куски шлепались в его тарелку, поднимая брызги. При этом герцог явно развлекался.

Зефирина, хотя и забавлялась, но более сдержанно. Она осваивала новшество с большей грацией и так успешно, что вскоре уже бойко управлялась с вилкой. На это Фульвио отреагировал полунасмешливо, полувосхищенно:

– Истинное удовольствие, мадам, видеть, как вы ловки, за что бы ни взялись.

Под восхищенным взором князя Зефирина слегка порозовела. Она отвела глаза и начала разговор о политике, где чувствовала себя значительно увереннее:

– Кажется, до сих пор, милорд, не было разговора о заключении договора о мире и дружбе, по которому его величество Генрих VIII взял бы на себя миссию добиться от Карла V выдачи нашего короля Франциска?

У Мортимера был полон рот. Проглотив кусок, он ответил:

– Совершенно верно, миледи… пока я нахожусь здесь, в Италии, чтобы быть посредником у плененного короля, Фиц Вильям и доктор Тейлор обсуждают проблему с мадам регентшей Франции. Врагом вашей страны является вовсе не Генрих VIII, миледи, – вступился за короля Мортимер.

«Еще бы, толстяк Генрих вовсю мечтает нацепить корону Франции на собственную голову или, по крайней мере, поделить королевство с Карлом V», – подумала Зефирина.

Будто угадав ее мысли, Мортимер продолжил:

– «Кого я поддерживаю, тот – хозяин», – сказал мне в Лондоне король Генрих. Вместо того, чтобы напасть на Францию, Генрих VIII, если потребуется, поддержит вашу страну!

«Невероятно! Этот король Генрих строит из себя властелина. Он мнит себя управителем Европы!»

– До тех пор пока Франциск I будет сохранять Англию в качестве балансира между собой и Испанией, миледи, равновесие и валюта будут держаться.

Высказывая это экономическое соображение, Мортимер выпрямил под столом ногу и отправил ее на поиски ножки Зефирины. Молодая женщина при этом натиске не отступила. Она ответила и тоже слегка продвинула свою ножку, слушая при этом с повышенным вниманием Фульвио:

– Золотые слова, Монтроуз, – согласился князь. – Потому что главным вопросом всегда были и остаются деньги. И как бы сильно ни пострадала Франция после поражения под Павией, следует признать, что она все равно намного богаче Испании, выигравшей войну.

– Ах, богатства Франции! – вздохнул с восхищением Мортимер.

– Ну, господа, не надо преувеличивать, – возразила Зефирина, вернув свою ножку на место. – К моменту моего отъезда Франция была совершенно обескровлена.

– За последние несколько месяцев ваша страна, миледи, уже оправилась от поражения! Даже в городах имеется годовой запас продовольствия.

– Мы тут, в Италии можем лишь мечтать об этом, – заметил Фульвио.

– Но, Фарнелло, хищник находится в Испании, и вы это хорошо знаете, – возразил Монтроуз. – Пока вы, итальянские князья, не осознаете, что вашим единственным союзником может быть не Карл V, а король Генрих…

– Извините, милорд, – сухо прервала его Зефирина, – но самым естественным союзником Италии была бы Франция, если бы…

– Если бы только ваши короли сидели у себя дома, моя прелесть… – обронил Фульвио, кладя себе на тарелку целую куропатку.

Но это замечание не сбило Зефирину с толку:

– А если бы вы тут все не передрались между собой, у Карла VIII, Людовика XII и Франциска I появился вполне достойный собеседник и партнер. Князья, герцоги, итальянские царьки, все вы, вместо того чтобы объединиться в одно королевство, без конца ссоритесь, устраиваете заговоры и разжигаете пожар в Европе… Так поступают Венеция, Флоренция, Милан, Парма, вы, монсеньор, и ваша Ломбардия! Каждый из своего угла норовит дернуть за ниточку. Будь я итальянкой, я бы после Павия жила здесь в постоянном страхе, потому что Франциск I мог быть вашим союзником, но Карл V, уже хозяин Неаполя и Милана, не остановится перед тем, чтобы покорить весь полуостров и завершить все своей коронацией в Риме…

– Неплохо размышляете, мадам, – признал Фульвио.

– Мой Бог! – только и воскликнул в ужасе Мортимер.

– Корона Карла Великого! – снова заговорила Зефирина. – Перечитайте историю, господа. Я уверена, что Карл V стремится к мировому владычеству, к глобальной монархии. Той же идеей были одержимы Юлий Цезарь и Ганнибал.

– Мой Бог! – снова воскликнул Мортимер.

– Ну, теперь вы видите, Монтроуз, что значит умная жена, – с иронией произнес Фульвио. – Перед вами лучшее в мире жаркое, а у вас от ее рассуждений пропал аппетит.

Обиженная Зефирина сделала движение, собираясь выйти из-за стола, но Фульвио жестом остановил ее:

– Не сердитесь и сядьте, моя дорогая. Итак, что за трогательный парадокс: вы мечтаете об объединении земель разрозненной Италии. А ведь это было заветной мечтой моего отца – превратить Италию в единое королевство…

– Где королем, вне всякого сомнения, должны быть именно вы, Фульвио I! – съехидничала Зефирина.

Не обратив внимания на шпильку, Фульвио продолжал:

– Не думаю, что объединение может произойти завтра. Венецианская Республика, Медичи во Флоренции, герцог Миланский Франческо Сфорца, князья Колонна и Орсини в Риме, его святейшество папа Климент VII, Парма, Генуя, Неаполь, Сицилия и Сардиния, я сам и моя Ломбардия… объединяемся ради национальной независимости. Какая соблазнительная идея, прелестная дама.

С этими словами Фульвио наклонился, чтобы коснуться губами пальцев Зефирины. При этой ласке она не смогла подавить в себе дрожь.

Отдергивая руку, Зефирина нечаянно опрокинула золотой кувшин с водой. Два лакея кинулись к столу, чтобы навести порядок на кружевной скатерти. Насмешливый взгляд князя, казалось, говорил: «По части галантности вы не так сильны, как в политике!»

Но тут Мортимер вывел Зефирину из затруднительного положения, сказав:

– Мы тут все свои. Я хочу сообщить вам один секрет. Завтра у меня будет… как это у вас говорится… аудиенция у его святейшества папы, и вы бы мне оказали большую услугу, Фарнелло, если бы сопроводили меня в Ватикан.

– Всегда рад быть полезным, Монтроуз, но зачем я вам там нужен? – спросил Фульвио с той особой интонацией приветливости, смешанной с недоверчивостью, которая и придавала ему эту кошачью повадку.

Мортимер кинул быстрый взгляд на снующих слуг. Явно не желая быть услышанным любопытными ушами, он заговорил по-английски, поскольку и Фульвио, и Зефирина хорошо понимали этот язык.

– Речь идет не о какой-то мелочи, а о государственной тайне, друзья мои. Король Генрих влюблен…

Став неожиданно почти сообщниками, Фульвио и Зефирина многозначительно переглянулись: «Какое отношение имеют к нам амурные дела толстяка Генриха?»

Не замечая иронического взгляда молодых супругов, Мортимер продолжал в том же тоне:

– Ваше приглашение поехать в Рим, Фарнелло, было как нельзя более кстати. Я получил приказ, не привлекая внимания, повидаться с его святейшеством и поговорить по поводу… ну… по очень важному делу, которое мучит его величество Генриха.

– Говорите же яснее, Монтроуз, или не говорите совсем, потому что, клянусь, я ни слова не понял в этой вашей истории. Я полагаю, вы не собираетесь обсуждать с его святейшеством любовные страсти, которые король Англии питает к очередной юбке.

– Вот именно, собираюсь. Король безумно влюбился в одну из фрейлин ее величества королевы Екатерины. Счастливую избранницу зовут Анна Болейн, и я… ну, да, у меня поручение… прощупать папу на предмет, если можно так выразиться… на предмет…

– Надеюсь, вы не имеете в виду расторжение брака? – воскликнул Фульвио.

– Вот именно это… – жалобно подтвердил Мортимер, – …и я подумал, что вы там будете очень кстати, как итальянский князь, пользующийся доверием его святейшества, и сможете мне помочь.

– Я?!

– Король Генрих будет вам очень признателен! – поспешил заверить князя Мортимер.

– Я… милосердные боги… Ах ты, дьявольщина!

Продолжая чертыхаться, Фульвио неожиданно расхохотался, приведя в полное замешательство Мортимера.

– Не понимаю, что здесь… – обиженно произнес англичанин.

– Я тоже! – сухо обронила Зефирина.

Фульвио вытер глаза и постарался быстро взять себя в руки.

– Клянусь всеми богами, извините меня, Монтроуз, я ваш человек. Мы отправимся туда даже втроем. Что вы об этом думаете, мадам?

Фульвио обернулся к Зефирине.

– С огромным удовольствием, монсеньор.

Она произнесла эти слова подчеркнутым тоном.

– Но, может быть, княгине… не очень…

Герцог явно не хотел брать с собой Зефирину.

– Да нет же, Монтроуз, моя жена лучше меня сможет походатайствовать за другую женщину, ведь правда, моя бесценная? – обратился князь к ней с улыбкой.

– Ваша светлость хорошо знает человеческую душу! – согласилась Зефирина.

Отвернувшись от мужа, она перенесла свое внимание на Мортимера и спросила:

– Кажется, королева Екатерина урожденная инфанта Арагонская?

При этом вопросе одна из ножек Зефирины двинулась под столом на поиски Мортимера. Добравшись до цели она наступила на его ногу, словно говоря: «Не беспокойтесь, я на вашей стороне».

Успокоенный Мортимер ответил на призыв ее ножки и сказал:

– Да, миледи. Именно тут его слабое место. Желая законно развестись с королевой Екатериной Арагонской, родственницей императора и родной матерью наследницы престола, Марии Тюдор, король Генрих хорошо знает, что вызовет недовольство короля Испании и императора Священной империи, Карла V…

Пока служанки раздевали ее, Зефирина впервые за долгое время стала напевать рондо, которое Франциск I, уже в плену, сочинил для нее.

– Как ваша светлость веселы сегодня, – заметила Эмилия, расчесывая роскошные волосы молодой женщины.

– Да, – призналась Зефирина. – Я себя чувствую так, будто с души моей груз свалился.

– Я так рада за вашу светлость… Может, мне положить эту подушку для монсеньора? – осмелилась спросить девушка, искренне желая, чтобы ссора между князем и княгиней прекратилась.

– Вовсе нет, убери ее, – возразила Зефирина и, схватив подушку, с ожесточением швырнула на пол.

Оставшись в спальне с Гро Леоном, который давно уже спал на верхушке балдахина, Зефирина легла в постель и потянулась, точно кошечка.

Любовная история между дамой Болейн и Генрихом VIII была для нее полной неожиданностью. Если Франциск I, даже будучи в плену, поддерживал своего английского «кузена» против испанского «брата», значит, внутри существующих политических альянсов возможны перестановки, и… да, она, Зефирина отправится на встречу с папой.

Фульвио с легкостью согласился, чтобы она поехала в Ватикан! Хотя лучше было бы, если бы просьба о разводе исходила от него.

«Наконец-то господин «я-так-хочу» внял ее доводам и признал, что для них обоих развод – лучшее решение», – подумала про себя Зефирина.

Она была очень довольна, что взяла верх над спесивым Леопардом.

Казалось, звезда Зефирины связана со звездой Франции. Когда все складывалось скверно для королевства и его короля, судьба не благоволила и к Зефирине.

Но в эту ночь черное небо, смешав судьбы молодой женщины и пленника в Пиццигеттоне, похоже, начало проясняться. Зефирина задула свечи. Сквозь задернутые занавеси полога она увидела пробивающийся лунный свет.

За дверью в коридоре послышались чьи-то уверенные шаги. Сердце Зефирины сильно забилось. Она отдернула полог и взглянула, в направлении раздававшихся звуков. Сквозь створку позолоченной двери видна была тоненькая полоска света. Кто-то остановился у двери.

Зефирина затаила дыхание. Ей показалось, что она услышала вздох, но потом свет и шум шагов удалились в направлении южного крыла.

Кто же из двух князей подходил к ее двери?

Фульвио или Мортимер?

Успокоенная и одновременно разочарованная, Зефирина наконец уснула с мыслями об этой даме Анне Болейн, сумевшей внушить королю столь сокрушающую страсть…

Глава XVI ДЖУЛИО МЕДИЧИ

– Приветствую вас, мессир Микеланджело.

– Мое почтение, ваша светлость.

– Что за новость мы только что услышали от Бенвенуто Челлини? Вы, кажется, превратились в портного?

Князь указал на новенькие с иголочки костюмы папских гвардейцев, в которых широкие желтые полосы чередовались с красными, штаны были менее пышными, чем обычно, и доходили до колен. Коротко стриженные головы гвардейцев украшали серебряные шлемы с чеканкой, а в руках у них были длинные алебарды.

– Это верно, его святейшество заказал мне униформу для своей личной гвардии. Должен признаться, что, оставляя на несколько часов купол святого Петра, где очень устаю, я с большим удовольствием отдавался разработке костюмов. Не пожелает ли княгиня Фарнелло высказать свое искреннее суждение о моей работе?

Человек, учтиво обратившийся к Зефирине, уже своими современниками воспринимался как великий Микеланджело.

У Зефирины не закралось ни малейшего сомнения в искренности почтительного тона, которым горделивый Леопард разговаривал с художником. На вид мастеру было лет пятьдесят, но годы не отняли у него природной живости. Борода и курчавые, слегка седеющие волосы обрамляли лицо с удивительно правильными чертами. Его карие глаза, светившиеся каким-то внутренним огнем, с восхищением остановились на Зефирине.

– Я нахожу вашу работу необыкновенно красивой, мессир Микеланджело, и уверена, его святейшество не пожелает изменить в них ни единой детали[31]! – сказала Зефирина с легким реверансом, который могла себе позволить знатная женщина в отношении гениального художника.

– О… Я обязательно расскажу об этом королю Генриху. Верьте мне, он обязательно пожелает, чтобы вы приехали, по доброй воле или нет, в Лондон и сделали эскизы платьев для королевы… Между нами говоря, бедняжка так безвкусно одевается!

При этих нахальных, шепотом произнесенных словах Мортимера, вся компания, состоявшая из англичанина, Фульвио, Зефирины, Бенвенуто Челлини и Микеланджело, прыснула со смеху.

– Не позволит ли ваша милость запечатлеть в скульптурном портрете восхитительные черты ее светлости, княгини Фарнелло? – отважился спросить Челлини.

Значительно моложе Микеланджело, Бенвенуто даже не пытался скрыть восторг и волнение, которые у него вызвал облик Зефирины.

Князь Фульвио удивленно сдвинул брови.

– У княгини совсем нет времени, чтобы позировать, Челлини.

«Ну, разумеется, меня можно и не спрашивать», – подумала Зефирина.

– Почему бы и нет, я с удовольствием побываю в вашей мастерской, месье Челлини, – сказала она громко, с обольстительной улыбкой.

Взгляд Леопарда предвещал грозу.

С уверенностью, которую черпал в своем исключительном положении художника, пользующегося покровительством пап, в разговор вмешался Микеланджело.

– Пусть ваше сиятельство не усмотрит ничего плохого в просьбе моего молодого коллеги Челлини. Если бы Боттичелли был жив, он без сомнения обратился бы к вашей светлости с той же просьбой. У княгини редкостный овал, подходящий для лиц мадонн, а выходящая из волн морских Венера с золотыми волосами – всего лишь бледное отражение красоты ее милости.

«Вот так-то!» – подумала про себя Зефирина.

– А я уже однажды позировала мессиру Леонардо да Винчи, – призналась молодая женщина[32].

– Ах, Леонардо… Я бы хотел посмотреть на этот портрет, – сразу откликнулся Микеланджело.

– Он находится во Франции. Его купил король Франциск. Картина называется «Джоконда».

– Джоконда… Джоконда…

Оба художника не скрывали своего восхищения.

– Нам не раз приходилось слышать об этой картине, о том, какая она прекрасная, возвышенная, божественная, а Леонардо – самый великий художник!

Пыл художников остудил появившийся в гостиной папский гвардеец. Стукнув жезлом по натертому до блеска паркету, он произнес низким голосом:

– Его светлость, монсеньор князь Фарнелло, его сиятельство, полномочный посол милорд де Монтроуз…

Оставив обоих художников, Зефирина грациозно приподняла край своего кремового платья с золотыми прошивками и с сосредоточенным видом последовала за своим мужем. Не обращая на нее никакого внимания, Фульвио и Мортимер широким шагом направились к «дверям святого Петра».

Ранним утром, проехав по узким улочкам, служившим подступами к папскому дворцу, Зефирина в носилках, а князья верхом въехали в государство Ватикан.

Молодая женщина испытала необыкновенное волнение, когда оказалась внутри крепостной стены, возведенной еще в IX веке папой Львом IV. Она знала, что как раз тогда были упразднены языческие боги, уступившие место христианству, которое император Константин сделал в 330 году государственной религией.

В V и VI веках в результате нашествия варваров Римская империя перестала существовать. Попав под опеку Византии, Вечный город после долгого лихолетья впервые нашел опору в лице своего духовного пастыря, архиепископа Рима. Однако в 756 году Пепин Короткий, отвоевав полуостров у оккупировавших его ломбардцев, вернул освобожденные земли не византийскому императору, а ставшему папой архиепископу Рима, оказавшись тем самым основателем церковного государства.

Трое молодых людей сошли на землю во дворе папского дворца. Очарованная Зефирина во все глаза разглядывала эпическое творение, обязанное своим рождением капризам десяти высших церковных иерархов. Эти десять превратили свою резиденцию в подлинный архитектурный ансамбль, который, по мнению молодой женщины, не имел себе равных ни по стилю, ни по пропорциям.

– В IV веке папа св. Дамасий приказал построить оборонительное сооружение вокруг прежнего собора св. Петра, – сказал князь Фульвио. – В IX веке Лев IV создал Читта Леонина, а сто лет назад, в XV веке, папа Николай V начал строительство нынешнего дворца… Александр VI Борджиа его расширил, Иннокентий VIII построил библиотеку и вот эту виллу, бельведер, которую господин Браманте недавно вписал в ансамбль дворца с помощью вновь построенного патио. Что же касается остальной застройки города, в котором окна всех зданий выходили на собор св. Петра, то, например, папа Сикст IV приказал построить в 1475 году всем известную Сикстинскую капеллу… Вся она внутри украшена фресками господ Синьорелли, Боттичелли, Перуджино… Если у нас будет время, мы туда пойдем.

Продолжая двигаться дальше, Фульвио, оказавшийся весьма знающим чичероне, знакомил своих гостей с историей Ватикана.

В тоне его, однако, сквозила едва уловимая аффектация, и Зефирине показалось, что отчасти он рассказывает все это то ли, чтобы эпатировать Мортимера, то ли желая дать понять жене, что не она одна владеет знаниями.

– О… очень интересно, – согласился англичанин.

– Возведенная на месте погребения св. Петра первая церковь имеет под собой в качестве опоры стену цирка Нерона, – продолжал Фульвио невозмутимо. – Если не ошибаюсь, в 1506 году папа Юлий II поручил тому же Браманте построить новый собор св. Петра, который вы теперь видите. Мой отец сам видел, как закладывали фундамент. Над этим гигантским сооружением работало множество архитекторов. От Рафаэля до Сангалло Младшего. Теперь вот Микеланджело завершает абсиду.

Никогда до этого Зефирина не слышала, чтобы ее муж говорил так долго.

Зачарованная всем, что предстало ее глазам, она не отрывала взгляда от Фульвио, боясь упустить хоть слово. Поэтому она не заметила возникшей перед нею ступеньки и споткнулась. Если бы Фульвио не подхватил ее, она бы упала.

– Не покидайте нас, мадам, – шепнул при этом князь.

Горячие его губы коснулись ушка Зефирины. Она вздрогнула, а рука Фульвио, скользнув по спине, замерла на ее талии. Это было хуже всего. Взбешенная тем, что его прикосновение приводит ее в такое волнение, она выскользнула и постаралась смешаться с довольно большой толпой кардиналов, епископов, аудиторов, прелатов, верховных нотариусов, гонфалоньеров, булавоносцев, привратников, гвардейцев, солдат, кондотьеров, конюших, судебных исполнителей, собравшихся у входа во дворец.

В самом дворце было и того хуже. В странном чередовании сверкающих блеском гостиных и темных коридоров, винтовых лестниц и узких тоннелей, в которые они заводили, Зефирина увидела, что большая часть Ватикана занята галереями, часовнями, кухнями и даже плавильней, в которой отливали пушки!

Рядом с высшими иерархами церкви и знатными людьми было множество людей подчиненного звания, но все они чувствовали себя в этой обстановке очень естественно.

Кроме слуг, работающих внутри дворца, Зефирине было забавно видеть, что коридоры заполняли целые семьи, приехавшие из окрестных деревень, чтобы повидаться со своими родными: служащими, дьячками, конюхами.

Неопрятные капуцины жевали хлеб, сидя на корточках в нескольких шагах от знатных синьоров, поджидавших приема в передней.

– Монсеньор князь Фарнелло… Милорд де Монтроуз… – выкрикнул толстый гвардеец зычным голосом.

Головы всех присутствующих повернулись в сторону избранных счастливчиков, получивших позволение войти в святая святых: личные покои Климента VII.

– Княгиня нас сопровождает, – заявил Фульвио, видя, что гвардеец не дает Зефирине войти.

Наверное, он знал князя, потому что тут же поклонился ему и пропустил Зефирину.

Она последовала за князьями, почтительно склонив голову.

Явно знакомый с обстановкой, Фульвио пересек коридор, затем небольшую прихожую. Еще один гвардеец, предупрежденный о визите, открыл перед ними тяжелую дверь черного дерева, и все три посетителя вошли в светлую гостиную с кессонным потолком – рабочий кабинет папы.

Они услышали, как низкий голос пророкотал:

– Черт побери, Джакомо… кто мне тут устроил весь этот беспорядок?

Зефирина, обомлев, подняла голову. Она приготовилась увидеть папу в светлой одежде, сидящим на престоле св. Петра. Нынешний служитель Христа, кардинал Джулио Медичи, ставший папой три года назад под именем Климента VII, ходил широкими шагами вдоль большого стола, заваленного картами, рукописями и пергаментами. Его слишком длинная красная сутана волочилась по полу. На груди у него, к тому же, была кольчуга, а на голове – берет с пером.

В таком облачении Климент VII больше походил на военачальника, чем на духовного пастыря. Физически мощный и громогласный, пятидесятидвухлетний папа не производил впечатления человека с легким характером. Тщедушный писарь, которого его святейшество назвал Джакомо, дрожал словно пергаментный лист, который ему предстояло отыскать среди вороха бумаг.

– Так ведь… я это положил вот сюда, ваше святейшество.

И он робко указал на стол.

– Идиот несчастный, да если б ты их туда положил, они бы там лежали. Ах, чтоб тебя! Найдешь ли ты мне, наконец, это дело на Лютера, о котором мне прожужжали все уши? Джованни Медичи (Лев X) отлучил его от церкви, а ему хоть бы хны! Господь всемогущий, ну почему ты не призвал его к себе? При этих словах папа с упреком возвел очи горе. Если этот ничтожный паршивец будет продолжать драть глотку в Германии, мы того и гляди дождемся второго раскола, как в печальные времена Авиньона. Джакомо, разрази тебя гром, а в этом сундуке ты не искал?.. Ха! Реформа! Это же надо, я устраиваю собрание выборных церковных представителей, чтобы вышвырнуть этого подонка на обочину империи, так шесть князей и четырнадцать городов начинают протестовать… и их называют «протестантами»! Если ты сию минуту не найдешь то, что мне надо, то получишь пинка под зад! А-а, ну вот, наконец…

Дрожащий Джакомо принес несколько свитков пергамента.

– Спасибо, мой маленький Джакомо, вот видишь, стоит тебе постараться… Ну, хорошо, а теперь ступай, поперебирай четки, помолись. Мне надо спокойно изучить эту проблему. Когда наступит время следующей аудиенции, предупреди меня.

– Кх… так ведь… Кх… – осторожно кашлянул Джакомо.

Климент VII поднял голову. Прищурив большие навыкате глаза, так что Зефирине показалось, будто он плохо видит, и узнав своего посетителя, папа добродушно воскликнул:

– А вот и ты, князь Фарнелло. Каким добрым ветром тебя занесло?

Задавая вопрос, Климент VII протянул руку Фульвио.

Князь подошел и приложился губами к перстню на его руке, затем, отступив на шаг, ответил:

– Я имею честь, пресвятой отец, сопровождать к вам полномочного посла Англии, милорда Мортимера де Монтроуза.

– Благослови тебя Бог, сын мой!

Папа так быстро осенил его крестным знамением, что Монтроуз не успел коснуться коленом пола.

Заметно взволнованный папским благословением, Мортимер продолжал стоять на коленях и так упрямо держал голову опущенной, что Клименту VII ничего не оставалось, как повторить свой жест.

– Ну, хорошо, сын мой, мы видим, что вы добрый христианин. Как поживает его величество Генрих? – спросил папа, когда Мортимер поднимался с колен.

– Очень хорошо, пресвятой отец. Король Англии поручил мне передать вашему святейшеству, помимо пожеланий доброго здоровья, свои самые благие намерения и заверить, что каждое утро и каждую ночь его величество в своих молитвах не забывает упоминать имя вашего святейшества.

– Нам приятно это слышать! – ответил папа таким тоном, будто говорил: «На коней». – Подойдите, дети мои.

Рукой в кольчуге Климент VII указал на табуреты, поставленные полукругом перед его креслом, стоящим на небольшом возвышении.

Фульвио и Мортимер подошли к табуретам, чтобы сесть.

«Неужели они оставят меня стоять здесь?» – подумала в растерянности Зефирина.

– Постойте, а это что такое?

Сощурив глаза, Климент VII неожиданно обнаружил присутствие Зефирины. Тыча в нее пальцем, его святейшество устремился к молодой женщине точно разъяренный бык. Ни жива ни мертва, Зефирина опустилась перед ним в глубоком реверансе, в то время как Фульвио, вернувшись к ней, сказал:

– Прошу меня простить, пресвятой отец, я забыл попросить вашего благословения для княгини Зефирины Фарнелло.

– Твоя жена?

Папа недоверчиво обошел вокруг Зефирины.

– Да, пресвятой отец. Ваше святейшество помнит, конечно, что, кроме своего разрешения на мой брак, он прислал мне своего легата, чтобы благословить наш союз в Ломбардии, – пояснил Фульвио.

«К чему эти подробные объяснения? Мы тут для того, чтобы говорить не о женитьбе, а о разводе», – подумала с раздражением Зефирина.

– Ты сделал удачный выбор, князь Фарнелло. Поздравляю тебя… Настоящая, племенная кобылка… Венецианка? Флорентийка?

– Нет, пресвятой отец… Француженка, – ответила Зефирина.

– И дерзкая к тому же! Быстренько наделай с десяток детишек, Фарнелло, или хлопот не оберешься, – посоветовал папа. – Ну, ладно, пойдем, дочь моя.

Климент VII направился к своему трону. Зефирина заметила, под красной сутаной у папы сапоги со шпорами.

– Пресвятой отец, – начал Мортимер, когда Фульвио и Зефирина сели рядом с ним, – как полномочный посол, я не стану ходить вокруг да около…

– Вот и хорошо, сын мой, иди прямо, чтобы не заблудиться, – одобрил папа.

– О-о… как разболелась моя бедная голова.

Герцог де Монтроуз проводил руками по своим белокурым волосам, состроив гримасу на лице. Зефирина наверняка нашла бы ее комичной, если бы в тот момент сама не находилась под сильным впечатлением визита к папе.

Извинившись перед своими хозяевами, Мортимер, пошатываясь, поднялся по лестнице к себе в апартаменты.

Оставшись в вестибюле наедине со своим мужем Зефирина сухо сказала:

– Вы это сделали нарочно.

Фульвио, казалось, с трудом удерживал смех.

– Вы меня удивляете, мадам. Разве я не пошел навстречу вашим желаниям?

– Вы макиавеллический человек! – бросила, не подумав, Зефирина.

– Макиавеллический! – повторил Фульвио. Слово показалось ему интересным и достойным существования. – А ну-ка, подойдите сюда, философ в юбке, и расскажите, как вы его придумали.

Рука Фульвио поймала Зефирину в тот момент, когда она собиралась последовать примеру англичанина. Проводив молодую женщину в гостиную первого этажа, Фульвио повторил:

– Вам, значит, совершенно необходимо совать вашу маленькую, хорошенькую мордочку повсюду. Мне следовало, конечно, знать, что, даже умирая от усталости, вы все-таки способны подслушивать у дверей и пользоваться советами Никколо Макиавелли.

Не давая себя смутить, Зефирина тут же парировала:

– А мне следовало знать, что вы заранее представляли, каким будет ответ папы и потому с такой легкостью согласились взять меня в Ватикан вместе с Мортимером.

Сама того не желая, Зефирина кусала губы, чтобы не рассмеяться, вспомнив сцену, которую она только что наблюдала.

Сидя на троне, Климент VII, казалось, дремал, слушая речь Мортимера в защиту развода короля Генриха. Проговорив добрых десять минут и перечислив все возможные доводы, включая и законное желание английского короля иметь наследного принца, что, кажется, было совершенно не по силам королеве Екатерине, Мортимер наконец умолк, ожидая ответа папы.

В худшем случае, полномочный посол ждал завуалированного отказа, который мог звучать приблизительно так: «Пусть его величество Генрих немного потерпит. Мы обдумаем этот вопрос».

Но папа вдруг с необыкновенной живостью вскочил со своего трона и ринулся к англичанину.

Схватив его за воротник, Джулио Медичи принялся трясти бедного лорда.

– Нет, нет и нет. Вот ответ, который ты передашь своему господину. А кроме того, прикажешь ему от имени папы в течение сорока дней носить власяницу… и чтобы этот толстый бесстыдник поостерегся в течение указанных дней соваться со своим «хозяйством» в ядовитые прелести той особы, о которой ты мне здесь так красиво распелся! А эту Болейн пусть отошлет в монастырь с обритой головой и голым задом! Что же до королевы Екатерины, так Бог допустил ее быть на троне Англии, Бог и сохранит ее там до самой смерти. И пусть Генрих намотает это себе на ус и изо всех сил старается сделать жене сына, а иначе ему несдобровать!

– О… но, пресвятой отец… – попытался возразить Мортимер.

Покраснев от ярости, Джулио Медичи громыхал:

– Никаких возражений, прошу тебя! Твой король – католик, христианин и подчиняется моей власти… Ведь он не собирается стать одним из протестантов этой гнусной реформации! А раз так, к черту даму Болейн! никакого развода с королевой… никакого расторжения брака!

Дело было решено. Оставив Мортимера, в ужасе опустившегося на табурет, Климент VII обернулся к князю Фарнелло и спросил его с неожиданной мягкостью:

– Ну, а ты, мой дорогой сын, о чем ты хочешь со мной поговорить?

– Не я, ваше высокопреосвященство, а княгиня Фарнелло желает обратиться к вашему святейшеству с просьбой, – ответил Фульвио с чрезвычайной учтивостью.

«Грязный лицемер», – обругала его мысленно Зефирина.

Святой отец подошел к молодой женщине.

– Говорите, не бойтесь, мое дорогое дитя, – произнес Джулио Медичи добродушным тоном, который при необходимости умел напускать на себя.

Насмешливый взгляд Леопарда, казалось, говорил: «Ну, чего же вы ждете, молите папу о расторжении нашего брака!»

Зефирине надо было решаться. Упав на колени перед Климентом VII, она прошептала:

– Я прошу благословения вашего святейшества.

– Вот оно, дочь моя, вот оно: ad vitam aeternam in temporalibus.

Джулио Медичи быстро перекрестил Зефирину, протянув руку над ее покрытой вуалью головой.

– Встаньте, дочь моя, – продолжил папа все тем же добродушным голосом.

Он протянул руку молодой женщине.

– Я вижу в вас добрую христианку, это очень хорошо. А чтобы убедиться в этом окончательно, я хочу, чтобы вы исповедались.

И прежде чем Зефирина оправилась от удивления, папа увлек ее туда, где стоял его трон. Властным жестом он дал понять Фульвио и Мортимеру, чтобы они отошли в сторону, а Зефирине – преклонить колени на ступеньках перед троном.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа… Dominus vobiscum…

Низко опустив голову Зефирина, собралась перечислить все совершенные ею грехи, как вдруг услышала, что папа шепотом говорит ей поразительные слова:

– Так вы, значит, родом из французской земли, дочь моя. Надеюсь, вы не меньше, чем Богу, верны своему королю-мученику и пленнику.

Это было так невероятно, что Зефирина мысленно спрашивала себя, уж не грезит ли она. Папа – союзник Франциска I! Но, быстро овладев собой, она прошептала:

– Да, ваше высокопреосвященство. Хотя я и замужем за одним из его противников, я остаюсь верна моему королю Франциску I. Я видела его в Пиццигеттоне, и мне удалось передать ему послание его матери, мадам регентши Франции…

Не опасаясь никакого подвоха со стороны папы, Зефирина со сложенными, словно для молитвы, руками говорила очень торопливо.

– Само небо посылает мне вас, дочь моя. Этот трусливый негодяй Карл V с помощью своего агента Ланнуа заставил короля Франции покинуть Пиццигеттон. Через несколько дней Франциск I приплывет на корабле в Испанию, где будет заточен в замок Алькасар… Мне требуется надежный гонец для передачи Франциску целого ряда предложений. Его так тщательно охраняют, что моим прелатам не удалось к нему проникнуть. Испанские охранники уже убили двух моих людей у самых стен крепости. Может быть, женщина… а еще лучше княгиня. Но вы мне должны поклясться на этом кресте, что ничего не расскажете никому, даже князю, вашему мужу.

Зефирина от всей души поклялась в том, о чем ее просил этот странный папа, сначала заговорщик и политический деятель, а уж потом пастырь человеческих душ.

– Ну, хорошо, а как все-таки вы собираетесь проникнуть к королю?

Зефирина покачала головой:

– Я не пойду туда сама, ваше святейшество, я отправлю того, кто сможет пройти там, где никто другой не сможет.

Джулио Медичи нахмурил свои густые брови.

– Моя ручная галка знает короля. Она передаст ваше послание, пресвятой отец. Клянусь, вы можете мне довериться.

Джулио Медичи внимательно разглядывал обращенное к нему гордое и умное лицо. Он увидел на нем следы печали, несчастий, разрушений и одновременно честность. Вот почему слова ее вселили в него надежду.

– Доверить птице судьбу Европы… Но у меня нет другой возможности. Я доверяю вам, дочь моя, – сказал вдруг Джулио Медичи. Вот каков мой план…

«Священная лига»!

Папа предлагал, чтобы Франциск I, хотя и пленник, сделал соответствующие политические распоряжения своей матери, регентше Франции, и добился перераспределения существующих альянсов: венецианцы, сторонники папы, миланцы и другие участники конфедерации, такие, как, например, генуэзец Андреа Дориа, помирились бы с Францией и общими усилиями изгнали бы испанские войска из Италии.

«Снова война против Карла V, – подумала Зефирина, слушая папу в кольчуге. – Но на сей раз без участия Англии.»

Толстяк Генрих не посмеет даже шевельнуться. Вместе с дамой Болейн он у папы в кулаке. А чтобы еще больше упрочить союз с Францией, Климент VII предлагал свою маленькую кузину, еще ребенка, Екатерину Медичи, герцогиню Урбинскую, в жены младшему сыну Франциска I, принцу Генриху.

– Запомните ли вы все это? – с беспокойством спросил папа.

– Да, ваше святейшество, у меня неплохая память, – успокоила Зефирина.

– Что ж, действуйте, дочь моя, и да благословит вас Бог…

Для папы вопрос был решен.

– Ваше высокопреосвященство, – прошептала Зефирина, не двигаясь с места, – мне бы тоже хотелось обратиться с просьбой к вашему святейшеству.

– Если только это в моих силах, дитя мое, я выполню ее с большим удовольствием, – ответил Климент VII ласково.

И тогда торопливой скороговоркой Зефирина выпалила:

– Ваше высокопреосвященство, умоляю вас, расторгните наш брак с князем Фарнелло.

Умолкнув, Зефирина боялась пошевелиться.

– Да что же это с ними всеми сегодня происходит? – воскликнул папа.

Своими большими навыкате глазами Джулио Медичи посмотрел на князя Фарнелло, который поодаль тихо беседовал с Мортимером.

– Чертов глупец, – процедил сквозь зубы папа. – Что он мне тут устраивает, недотепа! Боюсь, ты так не любишь этого сердцееда Фульвио, что не сможешь держать язык за зубами.

– Но, ваше святейшество… – попыталась возразить Зефирина.

– Никаких возражений, я этого не выношу, княгиня. Если я приказываю, значит, должно быть выполнено. Повинуйтесь. Через несколько месяцев, если ничего не изменится, мы расторгнем ваш брак. Идите, дочь моя, и пусть Дух Святой осветит ваш путь!

Говоря эти слова, Джулио Медичи встал. Шпоры звякнули о паркет.

– Джакомо… Будь ты неладен, куда ты опять подевал пергаменты? Нет, мне все-таки придется дать тебе пинка под зад.

Маленький писарь явился бегом. Аудиенция закончилась.

Фульвио, Мортимер и Зефирина, пятясь, вышли из кабинета. Не произнося ни слова, все трое подошли к своим лошадям. На обратном пути каждый был погружен в свои мысли.

У Мортимера они были трагическими, – как он сообщит королю Генриху об отказе папы?

Взбудораженными и одновременно тревожными были мысли Зефирины. Ей доверено выполнение важной миссии, зато развод теперь отложен до греческих календ!

И только у Фульвио, судя по всему, было прекрасное настроение.

– Его святейшество довольно долго исповедовал вас, – обронил Фульвио.

– Это оттого, монсеньор, – ответила Зефирина, – что список моих грехов слишком велик.

– Я не сомневаюсь, мадам, и понимаю, что папе следует быть в курсе. Но, видимо, их оказалось не столько, чтобы получить его согласие на развод…

– Приятный сюрприз может случиться в любой момент.

С этими словами Зефирина присела перед князем и унеслась по главной лестнице дворца.

Если бы она обернулась назад, то увидела, что Фульвио не отрываясь смотрит, как грациозно она поднимается на второй этаж.

«Я непременно укрощу эту кобылицу, но до того, как это случится, я бы не пожалел целого мешка дукатов, чтобы узнать, что сказал ей этот пройдоха Джулио».

– Ваша светлость…

Мысли хозяина прервал вошедший в комнату Паоло.

– Что там еще?

Оказалось, что с паролем «святой Симеон» и посланием явился карлик таинственной дамы, выполнявшей поручение Карла V. При виде неприятного коротышки Фульвио с трудом подавил дрожь. Разговаривая с князем, карлик с любопытством взглянул на потолок, откуда доносился стук каблучков Зефирины. И тут Фульвио неожиданно для себя пожалел, что согласился оказать услугу императору Карлу V.

А тем временем Зефирина, отослав Плюш и служанок, уселась за стол. Оставшись в компании с Гро Леоном, молодая женщина сидела некоторое время, задумавшись, потом обмакнула гусиное перо в чернильницу и стала писать:

Зефирина внимательно перечитала написанную ею шараду. Король всегда был знатоком и любителем сочинений подобного рода, и, если к несчастью, послание не попадет ему в руки, то никто, кроме него, не сможет понять смысл написанного.

Она посыпала пергамент песком и даже подула на него, чтобы побыстрее высохли чернила, а потом подозвала галку:

– Гро Леон, пришел момент доказать, что ты – птица Нострадамуса. Ты помнишь: Sire… Seul… Serment… Solitaire[34].

– Sire… – произнесла галка.

– Сир уехал… Сир в море… Тебе надо лететь, Гро Леон на юг… Специя… Залив Специи.

Продолжая нашептывать, Зефирина привязывала к шее Гро Леона свое послание, использовав свою подвязку.

Гордый поручением, Гро Леон захлопал крыльями.

– Serment… Spezzia… Sincere… Salamales… Suc[35].

Повторяя без устали эти слова. Гро Леон подлетел к окну. Зефирина раскрыла створки, и Гро Леон, клюнув хозяйку в голову, взмыл в римское небо.

Зефирина видела, как он некоторое время покружил над замком Святого Ангела, а потом, словно решившись, полетел на юг и вскоре исчез из виду.

Всякий, кто хоть раз пережил минуты сильного волнения, знает, что вслед за этим появляется чувство пустоты, особенно острое, если остаешься наедине с собой, потому что нет сил побороть тревогу ожидания.

После отлета Гро Леона Зефирина стояла у окна, не зная, что ей теперь делать. Потом вдруг обратила внимание на множество плащей, костюмов домино и платьев старинных фасонов, висевших на позолоченных вешалках.

И тут она вспомнила, что этой ночью у княгини Каролины Бигалло объявлен бал-маскарад.

Глава XVII БАЛ-МАСКАРАД

Каролина Бигалло меняла уже двенадцатый туалет. Примерив одно за другим платья султанши, средневековой дамы с высоким конусообразным головным убором, византийки, гречанки, критянки, египтянки, прекрасная римлянка остановилась, наконец, на платье вавилонянки, в котором она походила на изображение на античном барельефе. Ее густые черные волосы, завитые с помощью маленьких железных щипцов одной из самых умелых служанок, были взбиты до небывалой высоты. Руки Каролины, пышная грудь и точеные ножки, которые она выставила напоказ, укоротив кружевной край платья до щиколоток, все было увешано браслетами и причудливо перевитыми золотыми ожерельями.

Каролина удовлетворенно взглянула на себя в зеркало.

В свои двадцать два года княгиня Бигалло, богатая и уже освободившаяся от старого мужа, которому хватило такта умереть через год после свадьбы, считалась самой прекрасной партией в Риме.

Как обычно, в этот вечер она не скупилась на беспричинные пощечины своим служанкам, а потом снова и снова ломала голову над мучившим ее вопросом: «В каком костюме будет на балу эта французская дрянь?»

С тех пор как Бигалло узнала о женитьбе Фульвио на упомянутой дряни, злоба ее не утихала. Женись он хотя бы на Андреа Пацци из Флоренции, еще куда ни шло – нормальное соперничество, но отыскать себе эту чужестранную шлюху, к тому же рыжую, а может, и колдунью…

От одной только этой мысли Каролина, суеверная как все римлянки, задрожала. Впрочем, она быстро успокоила себя тем, что постоянно носит на груди коралловый амулет, спасающий от дурного глаза. А зеленые глаза француженки, без сомнения, имеют колдовскую силу и вполне могут навлечь беду.

В это утро одна из стен дворцовой ограды обвалилась, и вода в Тибре сильно поднялась. Подобно многим своим согражданам, Каролина видела в подобных событиях знак свыше, предупреждающий о грозящей беде.

Некоторое время Каролина колебалась, не надеть ли ей кольцо смерти, вещь очень удобную, когда нужно избавиться от какого-нибудь врага. Достаточно сжать руку француженки с такой силой, чтобы порошок, спрятанный в заостренной части кольца проник в ее ладонь. Ее противница тогда сразу упадет в состоянии каталепсии. После этого достаточно будет получать по капле яда раз в неделю, и через два года эта мерзавка сдохнет. Но это чересчур долго… Каролина Бигалло решила ничего не готовить заранее и положиться на свое вдохновение, действуя по обстановке.

Может быть, лучше заплатить Адриано, чтобы он во время мессы воткнул длинную иглу в шевелюру этой интриганки. И это будет только справедливо! Ведь это о ней рассказывали такие ужасные вещи!

Неужто красавец Фульвио действительно стал рогоносцем! Но в таком случае у Каролины, возможно, еще есть надежда. Тогда незачем прибегать к преступлению, от которого ее изо всех сил пытался отговорить глупец исповедник, и от этого мерзкого создания Каролину избавит сам муженек.

«Утешительница», вот какую роль ей следует играть.

– Княгиня, первые гости уже появились, – дрожа, сообщила служанка.

– Идиотка! Не могла раньше предупредить.

Рука Каролины с размаху опустилась на щеку несчастной. После этого она спустилась по широкой парадной лестнице дворца, продолжая задавать себе все тот же вопрос: «Во что будет одета эта дрянь?»

Не подозревая, какую вызвала бурю мстительных чувств, «дрянь» тем временем тоже собиралась на маскарад и тщательно выбирала наряд. Правда, у нее было значительно меньше причин для волнений, чем у Каролины. И оттого Зефирина сменила всего три платья, прежде чем выбрала туалет для маскарада. Она остановилась на персидском платье из светло-зеленого шелкового муслина, в нескольких местах перехваченного тесьмой, на конце которой сверкала жемчужина. Несмотря на неутихающую злость к Фульвио, Зефирина не могла не признать, что он прекрасно разбирается в туалетах и ее гардероб, на удивление, богат и изыскан. И это было весьма кстати, потому что у Зефирины не было своего портного.

Каким-то чудесным образом платья, драгоценности и безделушки незаметно попадали в ее апартаменты. Зефирина знала, что, будь она честна перед собой, она должны была от всего этого решительно отказаться, но природное кокетство, увы, было одним из ее недостатков.

«Способ действовать по-иному!» – вспомнила Зефирина, ища себе оправданий за то, что принимает его подарки.

«Когда я отсюда уеду, я все оставлю», – решила она. Подобно своей неведомой «сопернице», она посмотрела на себя в зеркало.

– Вы там будете самая красивая, моя маленькая Зефирина, то есть княгиня, – прошепелявила Плюш.

Зефирина промолчала, но в глубине души очень надеялась, что так и будет.

Туалет ее дополняла густая вуаль, того же цвета, что и платье, под которой молодая женщина спрятала свои горящие огнем волосы. И вот, наконец, в руках у нее оказалась последняя, недавно вошедшая в моду и очень веселившая Зефирину деталь – черная бархатная маска, позволявшая скрыть лицо.

Эмилия накинула ей на плечи короткий плащ, подбитый бобровым мехом.

– Монсеньор просит вашу милость спуститься в голубую гостиную, – объявил Паоло.

Зефирина знала, что новостей от Гро Леона она дождется не раньше, чем через два-три дня, и потому решила в эту ночь не думать ни о чем, кроме карнавала.

– О… добрый вечер, миледи!

– Добрый вечер, ваша милость!

Зефирина не могла удержаться от смеха. Фульвио и Мортимер неплохо подготовили свой сюрприз. Оба были одеты совершенно одинаково, в костюмы лесных королей и венки из зеленых веток. А так как они оказались одного роста, то в масках Зефирина не могла различить, кто из них князь, а кто лорд, если только они не подавали голос.

На Капитолии зазвонил колокол, объявляя начало карнавала в городе.

– Вашу руку, мадам! – произнес голос Фульвио.

– О… Не подарит ли мне ваша милость первую павану?

Кажется, Мортимер оправился от охватившего его волнения.

Вместе с двумя своими кавалерами Зефирина направилась к карете, запряженной шестеркой белых лошадей, украшенных по случаю праздника.

Фульвио наклонился к жене:

– А что, если нам обоим заключить мир на время карнавала?

– Мир на три…

– Нет, у нас карнавал длится одиннадцать дней, – сообщил твердо Фульвио.

Зефирина не успела ответить. Лакеи помогли ей подняться в карету. Фульвио и Мортимер заняли места по обе стороны своей дамы.

Кучер хлестнул лошадей.

Факельщики побежали впереди лошадей.

Поначалу Зефирина пыталась не поддаваться настроению, царившему на улицах, но ее хватило ненадолго.

Как только на Капитолии зазвучал колокол, весь Рим ринулся на улицы.

На одиннадцать дней в городе воцарился праздник.

Охваченная всеобщим безумием, Зефирина включилась в битву конфетти, отзывалась на крики и взрывы смеха и всеобщей радости, охватившие весь город.

– О… красавица, поехали с нами!

Обычно флегматичный Мортимер совершенно преобразился при виде множества хорошеньких женщин, восседавших на праздничных колесницах, украшенных зеленью и цветами.

Огромная толпа продвигалась вслед за экипажами и всадниками. Множество любопытных смотрело на всю эту толчею из окон домов, приветствуя проезжавших в каретах знатных синьоров. Высунув голову из кареты, Зефирина смеялась, махала рукой и думала:

«Они все сумасшедшие, эти римляне!»

Сатиры, мавры, дервиши в чалмах, турки, короли со скипетрами в руках, ненастоящие нищие, моряки, маски комедии дель арто – «убийцы», арлекины, Пьеро, адвокаты, пульчинеллы, женщины, переодетые в мужчин, и мужчины, переодетые в женщин, короче, годились любые костюмы, кроме монаха, монахини и священника.

– Здесь что же, все жители наряжаются в дни карнавала? – спросила Зефирина.

– Да, милая дама, за исключением церковников, евреев и куртизанок, – пояснил Фульвио.

– Но это же несправедливо. Почему они не имеют права на это, как все остальные?

– Потому что так принято. Довольно вам, наконец, пытаться переделать весь мир, резонерка вы этакая.

И Фульвио насыпал горсть конфет в руку Зефирины.

Их лошади с трудом пробирались по запруженным улицам. На карету сыпался град мелких шариков. Это были «пуццолана», кусочки вулканической породы, обмазанные гипсом и беленные известью, которыми кидались друг в друга возбужденные люди.

Фульвио протянул Зефирине картонный рожок, чтобы она могла защитить свое лицо в маске от этой «картечи».

И вдруг Зефирина вздрогнула.

В черных носилках, которые несли четыре янычара, сидела женщина, лицо которой скрывала маска Медеи.

Зефирина почувствовала, что женщина в маске пристально всматривается в нее. Молодая женщина скорее всего не обратила бы внимания на эту Медею, если бы не маленький человечек, высунувший вслед за незнакомкой голову.

Карлик, лицо которого также было в маске, швырял из носилок вонючие шарики, и толпа вокруг хохотала.

«Каролюс… донья Гермина…» – прошептала Зефирина.

Она забилась в глубь кареты. Все-таки глупо бояться. Ведь она в маске. Если эта «Медея» и была доньей Герминой, проклятая негодяйка не могла ее узнать.

Фульвио и Мортимер не заметили ее паники. Да и потом, они уже подъезжали ко дворцу княгини Каролины Бигалло.

Лакеи в богатых, голубых с серебром ливреях торжественно выстроились плотной стеной вдоль всей мраморной лестницы, освещенной факелами. Сверху донизу расстилалась ковровая дорожка, по краям которой стояли кадки с миртовыми и апельсиновыми деревьями.

– Вон Колонна… и Орсини… – сообщил Фульвио, указывая на почти по-королевски роскошные упряжки двух соперничающих семейств.

Князь Колонна был одет в костюм галла, а Орсини – в афинянина.

Зефирина знала, что около тридцати семейств, еще с раннего средневековья ввязавшихся в политическую борьбу, составляли бесспорную элиту римской аристократии. И в числе первых следовало назвать семейства Колонна и Орсини, которые прибыли в этот вечер на бал в сопровождении целой армии охраны и солдат. Кроме них, были также Савелли, Конти, Корсини, Дориа, Боргезе, Массимо.

Как это было принято в дни карнавалов, никто из слуг не объявлял имен подъезжавших гостей. Поэтому хозяйке дома предстояло угадать или ошибиться в тех, кто скрывается под маской.

– Добрый вечер, Каролина…

Не пытаясь изменить свой голос, Фульвио склонил голову, увенчанную венком лесного короля. Княгиня Бигалло ответила чуть слышно:

– Фульвио, дорогой… Как я рада принять вас у себя вместе, как я понимаю, с княгиней Фарнелло!

Черные глаза Каролины пытались сквозь маску угадать лицо Зефирины. Зефирина, войдя во дворец, оставила, в соответствии с местным обычаем, свою подбитую мехом накидку в руках у Паоло. Каролине Бигалло пришлось удовлетвориться созерцанием лишь груди, талии и рук Зефирины.

«Шлюха… дрянь… хоть бы ей стать горбатой!» – клокотало в душе у Каролины, обнаружившей, что соперница красива. Но вслух, взяв себя в руки, она сказала:

– Мне так хочется стать вашей подругой, княгиня Фарнелло. Вы знаете, Фульвио мне как брат… Он от меня ничего не скрывает.

Зефирина, несмотря на «любезность» хозяйки дома, почувствовала в ее голосе желчь. И, опустившись перед ней в реверансе, ответила:

– Князь, со своей стороны, также говорил мне о братских чувствах, которые он к вам питает, мадам. Я просто счастлива познакомиться в этот вечер со старшей сестрой, которую он обрел в вашем лице…

При этих словах у Мортимера начался приступ кашля, а Фульвио поспешил вмешаться, представив хозяйке лорда.

– Что это на вас напало, тигрица? – спросил Фульвио, когда направился с Зефириной в бальный зал.

– Вы хорошо ее знаете, – заносчиво сказала Зефирина. – Если пожелаете познакомить меня даже со всеми вашими любовницами, мне это безразлично, но только пусть они не наступают мне на ноги.

– Я еще не видел никого, кто бы отважился так рисковать, – заявил Фульвио.

Зефирина была уверена, что под маской он смеялся. Она отвернулась, и тут на ее счастье во всех бальных залах начали танцевать фарандолу. Схваченная поначалу за руку каким-то дервишем в чалме, Зефирина внезапно обнаружила, что танцует с человеком в костюме нищего. Позади него отплясывал огромный парень в длинной белой рубашке с красными пуговицами.

– Что означает этот костюм? – спросила Зефирина.

– То, что он жертва французской болезни, мадам, которую французы, в свою очередь, называют итальянской болезнью…

И нищий громко расхохотался. Во всех бальных залах по углам стояли огромные столы, ломившиеся от множества закусок и выпивки.

– Не мучит ли вас жажда, прекрасная персиянка? – спросил нищий.

При звуках виол синьоры и дамы приготовились танцевать павану. Несколько растерявшись в этой суматохе, Зефирина согласилась последовать за своим партнером. Предложив молодой женщине кубок с мальвазией и нарезанную маленькими кусочками и запеченную в тесте дыню, нищий снял с лица маску.

– Уф-ф, от такого количества свечей здесь невыносимая духота.

Перед Зефириной стоял молодой человек лет двадцати пяти, с бледным лицом, обрамленным тонкой бородкой. У него были красивые карие глаза и уверенная улыбка соблазнителя.

– Я не спрашиваю вашего имени, прекрасная персиянка, но не согласитесь ли вы показать мне это личико, которое, я уверен, необыкновенно красиво?

– Только после того, как я узнаю, кто вы, – ответила Зефирина, позволив себе самую чуточку кокетства.

– Мануэль Массимо… к вашим услугам… Теперь ваша очередь.

– Подождите немного, – сказала Зефирина.

– Вы француженка, и вам недостает слов.

– Нет, мессир, просто я еще не назвала вам время, когда покажу свое лицо.

– Будь проклято мое любопытство. Я теперь всю ночь буду ходить за вами по пятам, прекрасная персиянка, чтобы узнать, кто вы, потому что, клянусь Богом, вы не Конти, не Савелли, не Гаэтани… Вы мне подарите эту павану?

Молодой человек был очень симпатичным, обольстительным и веселым. Выйдя на середину зала вместе с пятьюдесятью другими парами, приготовившимися к танцу, Зефирина спросила:

– Скажите, князь Массимо, не был ли римлянин Максимус вашим предком?

Медленные и торжественные движения паваны начались с приветствия мужчин и приседания дам, потом все пары, взявшись за руки и подняв их вверх, делали шаги вперед, потом назад. При этом танцующие могли беседовать и улыбаться. Мануэль Массимо кивнул головой, покрытой лохмотьями:

– Я не смог бы это доказать, но какой-то слушок об этом вот уже тысячу лет бытует в нашей семье…

Говоря это, молодой человек рассмеялся, обнажив зубы ослепительной белизны. Он чуточку отступил. Теперь шла фигура «вращения». Мужчина, стоя на одном колене, должен был водить рукой даму вокруг себя.

– Вот посмотрите, – сказал он, подняв голову к Зефирине, – мы тут в Риме все такие. Маттеи, например, считают, что их род восходит к Муцию Сцеволе, Ченчи – к Кресценцию Центиусу, Санта Кроче – к Валериусу Публиколе, Альтиери – к Гамилькару, Фарнелло – к Фабиусу Руллианусу, римскому консулу…

Молодой человек встал. Теперь был его черед вращаться вокруг неподвижно стоящей Зефирины. Изящно округлив руки над головой, Зефирина внимательно смотрела на Мануэля, стараясь понять, с умыслом ли он произнес фразы, относящиеся к князю Фарнелло. Но молодой человек, казалось, решил просто поухаживать за ней и с удовольствием провести вечер.

Пока Мануэль, уперев одну руку в бедро, склонился перед другой дамой, Зефирина рассеянно искала глазами своего мужа. Один из лесных королей пылко прижимал к своей груди какую-то рабыню. Не Фульвио ли это? Она свернула себе шею, пытаясь получше разглядеть эту парочку.

– Да, прекрасная дама, вот я и сбился с прямого пути!

Сбившись с ритма и перепутав движения, в то время, как танцующие должны были меняться партнерами, Зефирина отдавила ноги какому-то галлу, который был без маски. Это оказался князь Колонна. Его грубоватое лицо любезно улыбалось.

– Извините меня, монсеньор, я немного… задумалась.

– Да, я заметил. Теперь нам надо догнать других.

Но задача эта оказалась не из легких. Князь и Зефирина все время попадали не в такт. Когда другие танцоры сходились, они расходились, если другие вращались, они стояли без движения. Зефирину вдруг начал душить смех, также, впрочем, как и ее нового партнера. Она потеряла Мануэля с какой-то торговкой каштанами. Павана, наконец, кончилась, и некоторое время она оставалась с князем Колонна.

– Не желаете ли, прелестная персиянка, уединиться в какой-нибудь комнате, чтобы показать мне свое лицо? – прошептал Колонна тоном человека, которому не терпится довести дело до конца.

Зефирина была в нерешительности. Она прекрасно понимала, куда он клонит. От необходимости ответить ее избавил несчастный случай. Некая дама, наряженная ангелом, подожгла свечами свои крылья.

– Горит… горит…

С ужасными криками и смехом все принялись поливать ангела фруктовыми соками и компотами, чтобы затушить пожар.

Страху было больше, чем причиненного вреда. Даму, пожелавшую упасть в обморок, увели куда-то на верхний этаж. Bo-время этого переполоха Зефирина потеряла князя Колонна и не особенно сожалела об этом.

Какое-то время она еще побродила по гостиным, переходя от одного накрытого стола к другому. Слуги без устали предлагали шербет и прочие разные лакомства. Зефирина как раз что-то жевала, когда какой-то патриций в красной тоге пригласил ее на следующую павану. Зефирина было согласилась, но тут застежка на одной из ее туфель лопнула, и Зефирине пришлось объяснить патрицию свою беду.

– На верхних этажах камеристки очень быстро вам все починят. Идите и возвращайтесь побыстрее, я буду вас ждать, прелесть моя.

Зефирина решила последовать совету патриция, тем более что в гостиных всеобщее безумие достигло апогея. Вино текло рекой, и гости не отказывались пить его сверх всякой меры. Теперь уже можно было по пальцам пересчитать тех, кто еще не был пьян.

Зефирина с трудом пересекла бальный зал и поднялась на следующий этаж, где было заметно спокойнее. Там она легко отыскала камеристок, которые старательно чинили и поправляли все неполадки.

Ангел Рая, полуобнаженная, посапывала в уголке, пока одна из мастериц приводила в порядок крылья.

Поджидая свою туфлю, Зефирина неожиданно почувствовала грусть, какая случается, когда оказываешься среди людей, веселящихся без всякой причины.

«Я совсем одна в целом мире…» – подумала Зефирина, и ей захотелось заплакать.

Поблагодарив женщину, починившую туфлю, и дав ей за это цехин, Зефирина задумалась, возвращаться ли в гостиные. Там было так шумно и так невыносимо душно, что она решила поискать во дворце уголок попрохладнее, где можно отдохнуть от всех безумств.

Второй этаж был освещен значительно меньше, чем первый. Зефирина не спеша направилась по коридору. Попробовав войти в одну из комнат, она увидела там компанию дам, которые, судя по громкому смеху, рассказывали друг другу что-то очень презабавное. Зефирина прислушалась.

– У Колонна, моя дорога, эта штука больше, чем у Аполлона.

– А у Орсини?

– Меньше мышонка.

После этих слов все принялись смеяться и галдеть, точно куры в курятнике.

Раздосадованная тем, что ничего в этом галдеже не поняла, Зефирина двинулась дальше. Дойдя до места, где коридор делал поворот, она увидела распахнутую дверь и собралась войти в полутемный – горела всего одна свеча – будуар, как вдруг услышала шорох шелков, доносившийся из глубины. Стараясь не привлечь к себе внимания, Зефирина попятилась назад, и тут до нее донесся страстный шепот:

– И я, я тоже этого хочу, дорогой князь…

Не в силах преодолеть любопытство, Зефирина прижалась к стене. Осторожно заглянув в будуар, она заметила в темном углу, на низеньком диванчике полулежащую парочку. Мужчина не снял маски. Однако он был в костюме лесного короля. Женщина, чьи задранные юбки обнажили все ее прелести, оказалась прекрасной Каролиной Бигалло.

«Фульвио и Бигалло…»

Чувствуя отвращение, Зефирина собралась уйти, но тут другая пара пристроилась в полумраке коридора, буквально преградив ей путь. Это оказались Мануэль Массимо и торговка каштанами. Без тени смущения эта дама позволила задрать себе юбку, и что еще хуже, расставила ноги, громко шепча:

– Ну же, ну… милый… скорее…

Смущенная и сгорающая от стыда Зефирина не смела ни шевельнуться, ни тем более пройти мимо своего недавнего «покорителя». Прижавшись спиной к деревянной панели, ни жива ни мертва, Зефирина не в силах была оторвать взгляд от торговки каштанами, тело которой медленно двигалось то вперед, то назад. Зефирина кусала губы, чтобы не закричать. Продолжая обнимать и целовать в губы прислонившуюся к стене женщину, Мануэль быстрым движением раздвинул нищенские лохмотья. Зефирина едва не лишилась сознания. Ей показалось, что Мануэль словно пришпилил женщину, совершая медленное, но неутомимое движение вперед-назад. Женщина простонала:

– Быстрее, мой милый…

С каким-то хрипом, больше похожим на рычание, Мануэль Массимо сильно ударил ее нижней частью живота. Зефирине не хотелось оборачиваться в ту сторону, где на диванчике вволю наслаждались ее муж и Каролина. По звукам, доносившимся оттуда, Зефирина поняла, что они достигли последней стадии. Не желая больше ничего видеть, она закрыла лицо руками.

Так вот что такое любовь. Вот это скотство. Как же она была права, отбиваясь от Фульвио. Он бы ее вот так же унизил, как эту Каролину, которая там кудахчет.

– Как хорошо… еще… иди же… И вот последний вскрик.

Торговка каштанами и Мануэль привели в порядок свою одежду и, как ни в чем не бывало, спустились в гостиные, где продолжались танцы.

Путь был свободен. Зефирина ринулась в темноту, подвернув на бегу ногу. Вздохи, смех, возгласы и крики неслись из всех будуаров, занятых множеством пар. Полураздетые мужчины и женщины менялись друг с другом партнерами. Доведенная до крайнего отвращения этой поистине сарданапальской ночью, Зефирина остановила наконец свой бег в зимнем саду, заполненном зелеными растениями. С глазами, полными слез, она сорвала с лица маску и опустилась на плетеный диванчик, чтобы перевести дух.

«Как я была права, что ненавидела Фульвио. Гнусный тип, не выношу его… ненавижу… презираю».

От ярости Зефирина терзала свой кружевной платок.

– О… миледи, какой приятный сюрприз!

Зефирина перестала вытирать глаза, Мортимер, вполне возможно, нуждавшийся тоже в отдыхе, сел на соседний плетеный стул, повесив свой кипарисовый венок над кустами гортензий. Он не снял маску, но Зефирина узнала бы его голос из тысячи других.

– Ах, Мортимер, это вы… – вздохнула молодая женщина, немного тревожась оттого, что говорит громко.

– Вы позволите сесть рядом с вами, миледи? – спросил вежливо герцог де Монтроуз.

– Ну, конечно, идите сюда.

Зефирина подобрала юбку своего платья, чтобы освободить место рядом с собой. Своей особой походкой, казавшейся в темноте еще более прямой, английский герцог подошел к Зефирине.

– О, миледи, отчего у вас такие грустные глаза? Присаживаясь рядом с ней, Мортимер взял руку Зефирины и поднес к своим губам.

Губы его, горячие, мягкие, нежные, от пальцев двинулись к запястью.

– Ах, Мортимер, – снова вздохнула Зефирина, не отнимая руки. – Я уверена, вы чувствуете то же, что и я. Эта ночь просто омерзительна, вместе со всеми находящимися здесь людьми. Это… это…

Зефирина просто не находила слов. Воспользовавшись ее замешательством, Мортимер обнял Зефирину за талию.

– Да, миледи, я тоже думаю, как вы. О… Я вообще не могу понять, как муж может оставить такую красивую женщину.

– Нечего сказать, муж, со своей Бигалло, этой гнусной, вульгарной бабой. Знаете, чем занимается в эту минуту мой муж? – сказала, задыхаясь, Зефирина.

Извиваясь, точно змея, герцог поглаживал одной рукой грудь Зефирины, а второй все сильнее прижимал ее к себе.

– Бедная очаровательная миледи… мне хочется утешить вас.

Губы Мортимера приближались к губам Зефирины.

– Да, Мортимер, утешьте меня… мне хочется отомстить ему…

– О… да, миледи. Я отомщу за вас, – твердо сказал Мортимер.

Слова эти герцог произнес каким-то странным тоном. И прежде, чем Зефирина успела пошевелиться, губы его впились в нее властным поцелуем, от которого она почувствовала во всем теле дрожь. Никогда бы Зефирина не подумала, что флегматичный англичанин способен на такую страсть.

Не пытаясь сопротивляться, Зефирина ответила на этот жгучий поцелуй. Она ощущала властную силу этих пухлых губ, которые, разжав ее зубы, овладели ее языком, нежно коснулись нёба, а затем, влажные и горячие, снова вернулись к ее губам, будто утоляли жажду у источника. Никогда еще никто не целовал Зефирину так – разве что тот, незнакомый шевалье.

Захваченная неведомым ей доселе волшебным вихрем, Зефирина заметила, что даже не сопротивляется в объятиях герцога де Монтроуза.

– Мортимер… – выдохнула Зефирина… – так, значит, это вы были там, в «Золотом лагере»?..

Не ответив ни слова, лорд решительно уложил ее на диван. Рука его приблизилась к вырезу платья, чтобы прикоснуться к ее юным, набухшим от желания грудям. И в эту минуту Зефирина вздрогнула, заметив в свете лунного луча тяжелый перстень с печаткой на указательном пальце молодого человека.

Леопард с золотой головой! Герб рода Фарнелло.

– Фульвио…

Зефирина изо всех сил оттолкнула от себя князя.

В ответ она услышала смех. Фульвио снял маску. Несмотря на темноту, Зефирина увидела, как его единственный глаз блестел от удовольствия.

– Фульвио, – повторила Зефирина, – вы бессовестный человек!

Она почему-то готова была рассмеяться и в то же время испытывала некоторое замешательство.

– Вот видите, мадам, до чего я дошел в своем стремлении соблазнить собственную жену, – вздохнул князь в притворном отчаянии.

Испытывая удовлетворение, которое она изо всех сил старалась не обнаружить, Зефирина с радостью подумала:

«Так, значит, Бигалло там с Мортимером!..» А вслух сказала насмешливо:

– Я и не знала, что вы обладаете талантом подражателя, монсеньор.

– Вы вообще плохо меня знаете, мадам, – ответил Фульвио ласковым голосом.

Предложив руку своей молодой жене, он сказал:

– Не желаете ли вернуться домой, Зефирина?

Голос Фульвио звучал нежно, что, впрочем, не ввело Зефирину в заблуждение.

«Давайте, забудем все и будем любить друг друга». Вот что хотел сказать Фульвио. Покоренная, готовая упасть в объятия того, кто был ей мужем только по имени, она коснулась своими слегка дрожащими пальцами его рукава и спустилась вместе с ним в гостиные.

«Я люблю его… Я люблю своего мужа… я отрекаюсь… я буду принадлежать ему… Фульвио… Фульвио», – повторяла про себя Зефирина.

Это неожиданное открытие ее сразило.

– Подождите здесь, Зефирина, я пойду поищу вашу накидку, – сказал Фульвио.

Двигаясь своей кошачьей походкой, князь отправился на поиски своих людей.

Снаружи вокруг дворца была невообразимая толчея. Слышалось щелканье кнутов, крики людей, ржание лошадей.

Уже кое-кто из гостей начал покидать бал. Кучера переругивались друг с другом, их хозяева бегали в поисках своих портшезов, носилок или карет. А тем временем в коридорах и вестибюлях дворца лежащие вперемешку пьяные мужчины и женщины приходили в себя после перепоя.

Дрожа от холода в своем прозрачном платье, Зефирина спряталась от сквозняка за кадкой с апельсиновым деревом. Тяжелые драпировки скрывали вход в помещения, где обычно размещаются лакеи и охрана дворца.

Ожидание показалось ей слишком долгим. Зефирина решила выйти на крыльцо и посмотреть, не вернулся ли Фульвио, но в эту минуту услышала за драпировками шепот, пригвоздивший ее к месту.

– Это приказ, Карл, – сказал женский голос.

– Но это же очень важно, Генриетта, ты уверена, что хорошо поняла приказ императора? – ответил мужчина.

Зефирина прижала руки к губам, чтобы не дать вырваться возгласу изумления… «Карл… Генриетта…» Донья Гермина и Карл Бурбонский… Неужто это они, ее злейшие враги, в нескольких шагах от нее, за этим занавесом?

– Каролюс возвратился из Генуи с посланием. В нем все четко сказано. Читай. Если все сложится так, как мы рассчитываем, задуманное должно произойти в последний день карнавала…

При звуках этого ледяного голоса Зефирина почувствовала, как ее охватывает дрожь.

Проклятая! Конечно, это она, ее мачеха, со своей подлой душонкой, предавшая короля Франции, и коннетабль де Бурбон – слуги императора Карла V.

Не опасаясь быть услышанными, оба заговорщика, пошуршав пергаментом, продолжали разговор шепотом:

– Все это, конечно, очень хорошо, Генриетта, но я жду обещания императора… Он удерживает Франциска, и я все еще не король Франции…

– Ты его получишь, Карл, обещаю. Ты будешь первым Бурбоном на французском троне… Карл V – человек слова. Осталось последнее препятствие. Ты должен его преодолеть, Карл, и потом, ты ведь будешь не один, князь Колонна обещал поддержать меня, и не только он… Князь Фарнелло тоже с нами! Ты видишь, итальянские князья наши союзники. Соглашайся, Карл, скажи «да», которое откроет тебе врата Рая…

– Мне не нравится идея захвата папы.

Зефирина больше не в силах была слушать. С меховой накидкой на руке князь возвращался к своей молодой жене. Торопливо покинув свое укрытие, она пошла впереди мужа. Вероятно, лицо ее так побледнело, что он заволновался:

– Вам плохо, Зефирина?

– Просто холодно.

Зубы ее стучали. Садясь в карету, она сделала над собой усилие, чтобы принять помощь Фульвио.

К тому же она боялась находиться с ним в карете наедине, К счастью, у старой княгини Савелли сломался портшез. Фульвио не мог не предложить ей воспользоваться его экипажем. Не вслушиваясь в лепет старой патрицианки, Зефирина попыталась навести порядок в своих мыслях.

Прежде всего, что ей стало известно?

1. Что подготавливается какое-то страшное дело в последний день карнавала. Какого рода дело? Она не знает.

2. Что замышляется нечто против папы. Что именно? Она и этого не знает.

3. Что Колонна и князь Фарнелло, благодаря донье Гермине, союзники Карла V.

Того, что Фульвио находился в контакте с ее мачехой и участвовал в заговоре в пользу Карла V, Зефирина не могла ему простить.

«Как могла она быть такой наивной и позволить себе поддаться обаянию князя?»

Ей не следовало забывать, что она замужем прежде всего за врагом Франции… И то, что Фульвио соблазнитель, заставляющий ее волноваться, ничего не меняет. Саламандра должна сражаться с Леопардом.

Фульвио, вероятно, почувствовал перемену, которая произошла в ее настроении. За всю дорогу она не произнесла ни одного слова. Как только старая княгиня была высажена у своего палаццо, Зефирина забилась в угол кареты.

Так же молча, в сопровождении лакеев, державших в руках канделябры с зажженными свечами, Зефирина и Фульвио вместе поднялись по парадной лестнице.

Наверху Зефирина остановилась:

– Спокойной ночи, Фульвио. У меня так разболелась голова, что я должна поскорее пойти к себе.

– Вам бы следовало сказать это раньше, княгиня Савелли наверняка отнеслась бы к этому с пониманием, и мы бы сначала отвезли домой вас.

Прикрыв глаза, чтобы не встретиться взглядом с Фульвио, она промолчала.

– Спокойной ночи, Зефирина…

Фульвио поклонился. Взяв ее руку, он коснулся губами пальцев, и поцелуй его был таким горячим и долгим, что Зефирину снова охватило волнение.

Она резко отняла руку, так, что Фульвио не успел ее удержать, повернулась и почти побежала в свои апартаменты.

При ее появлении ждавшая хозяйку Эмилия спросила:

– Ваша светлость провели приятный вечер?

– Необыкновенно приятный… Иди спать, ты мне не нужна, – сказала Зефирина.

Оставшись одна, она заперла дверь, повернув ключ на два оборота, и со слезами упала в кресло. Горькие мысли мучили ее:

«Раньше, когда я его ненавидела, все было так просто… Но где набраться мужества, чтобы шпионить за ним теперь, когда я люблю его? Господи, помоги мне».

Глава XVIII ДУЭЛЬ

Ожидая в любую минуту, что Леопард взломает ее дверь, Зефирина в конце концов уснула.

Солнце было уже высоко, когда ее разбудил птичий клекот. Это Гро Леон вернулся и теперь стучал клювом по стеклу.

– Salutation… Sardine[36].

В ночной рубашке, босиком, Зефирина подбежала к окну и растворила его. Галка важно протянула шею. К ней была привязана прикрытая цветком записка. Зефирина развернула свернутый в трубочку листок и прочла следующие слова, написанные с сильным нажимом, таким знакомым ей почерком Франциска I:

Зефирина несколько раз перечитала послание, которое, кроме нее, никто не смог бы понять. Итак, Франциск I получил ее письмо. Ответ был категоричным: он признавал Священную Лигу. Кроме того, он поручал Зефирине, Саламандре, которую он превратил в «Самарканд», передать свое согласие «Голубке Святой», то есть его святейшеству.

– Как поживает король, Гро Леон? – шепотом спросила Зефирина.

Птица помолчала, как будто размышляла, топорща перья, а потом заговорила скрипучим голосом:

– Seul… Sire… Souci… Sourire… Sournois… Sortie… Soldats[37].

В переводе на человеческий язык это означало: «Король совсем один, в окружении солдат, он переживает, но, не подавая вида, улыбается, потому что не теряет надежды тайными путями найти выход из положения!!!»

– Ты нашел его на корабле?

– Да.

– В открытом море?

– Да.

– Так, значит, это правда… – прошептала Зефирина. – Эти изменники увозят нашего короля в Испанию. Молодец, Гро Леон, ты хорошо поработал, но это еще не все… Теперь тебе надо отнести еще одно послание.

– Soif[38]… – запротестовал Гро Леон. Зефирина тут же налила ему воды и насыпала зерен.

Пока галка утоляла жажду и голод, Зефирина написала новое послание, теперь уже папе:

К этой записке Зефирина решила приложить письмо Франциска I. Она набралась терпения и подождала, пока Гро Леон выспится, сидя на верхушке балдахина. После сна галка приняла «ванну», поплескавшись в серебряной чаше с водой, и снова стала бодрой и энергичной. Вот тогда Зефирина прикрепила к птице два письма и замаскировала их перышками со своей шляпы.

Приблизив губы к головке Гро Леона, Зефирина принялась нашептывать:

– Святой отец… святейшество… святой престол… Ты понял, отдашь святому отцу, только ему.

Рассеянно подчиняясь служанкам, которые занимались ее утренним туалетом и почти не слушая болтовни Плюш, Зефирина с волнением ожидала возвращения Гро Леона. Не прошло и часа, как птица уже летела обратно. Зефирина кинулась к окну. Опасаясь болтливости служанок, она унесла Гро. Леона в отдельную комнату. Там, наедине с птицей, она развернула тоненький листочек, запрятанный в перьях, и прочла ответ Климента VII:

«Надо всегда доверять Зефиру».

Это показалось ей необыкновенно мило, возможно, не очень вязалось с представлением о людях духовного сана, но, в сущности, можно ведь разными способами защищать религию. И если способ Климента VII выглядел не слишком «католичным», то лишь потому, что с каторжниками, окружившими Рим, иначе действовать было невозможно.

Следующие дни прошли спокойно. Князь и Мортимер уехали из Рима в неизвестном направлении. У Зефирины их отъезд вызвал одновременно и облегчение, и досаду. После жаркого поцелуя на балу она боялась оставаться наедине с Фульвио и в то же время желала этого.

Может быть, ей следовало вызвать его на разговор и выяснить, посвящен ли он в то, что замышляется на последний день карнавала.

Спасаясь от скуки и одиночества этих дней, Зефирина или просиживала в домашней библиотеке, или просила заложить экипаж и отправлялась на прогулку по Риму. Но ее уже утомили все эти крики, маски и переодевания. Карнавал, по ее мнению, слишком затянулся. Она устала наблюдать необузданное веселье. По мере того как проходили дни, в ней росло беспокойство из-за того, что должно случиться.

И, похоже, Зефирина была не единственной, кто предчувствовал приближение неведомой беды. По распоряжению монсеньора Паоло остался при ней. Оруженосец князя, видимо, что-то учуял то ли в поведении Зефирины, то ли в атмосфере города. Всякий раз, когда княгиня желала поехать на прогулку, он усиливал охрану. Теперь при каждом выезде Зефирину сопровождало по двадцать солдат с каждой стороны экипажа.

«Чего он так боится? Что я нарушу данное слово и улечу, словно маленькая птичка?» – думала Зефирина, и была явно несправедлива.

Надеясь почерпнуть какую-нибудь информацию из светских бесед, она приняла приглашение навестить однажды днем старую княгиню Савелли. Но там, если не считать нескольких ровесников прошлого века, чьи разговоры крутились только вокруг семейства Борджиа, Зефирина не услышала ничего интересного и уже встала, чтобы откланяться, когда мажордом объявил:

– Княгиня Колонна.

Зефирина снова села и сделала вид, что слушает птичью болтовню старых дам.

– Собираетесь ли вы, княгиня, как в прошлом году, устроить фейерверк в последний день карнавала?

С таким вопросом княгиня Савелли обратилась к княгине Колонна. Эта дама показалась Зефирине настолько же неприметной и вялой, насколько ее муж в костюме «галла» предстал перед Зефириной суровым и победоносным.

Не думаю, моя милая. Князь решил, что нам следует завтра отправиться из Рима в Неаполь.

– Как жаль, значит, вы не увидите закрытия карнавала.

– Увы, это так.

Затем беседа перешла на иную тему, потому что в это время в гостиную вошла княгиня Орсини. Зефирина заметила подчеркнутую холодность в отношениях между вновь вошедшей и княгиней Колонна.

– Бедняжки, они ведь так любят друг друга, они дружат с детства, но их мужья в ссоре, – прошептала на ухо Зефирине герцогиня Русполи.

– Не понимаю, зачем им поддерживать мужей в их злобе, если у них самих нет повода для вражды? – удивилась Зефирина.

Герцогиня взглянула на молодую француженку с чересчур смелыми взглядами так, будто рядом сидело порождение дьявола, и ничего больше не сказала.

Лакеи внесли первые свечи. Княгиня Колонна уехала. Зато приехала Каролина Бигалло. Она села напротив Зефирина и спросила:

– Вам нравится в Риме, мадам?

– Все больше и больше! – ответила Зефирина с довольной улыбкой.

– Но у нас тут воздух не очень здоровый для слишком деликатных особ! – бросила Бигалло с понимающим видом.

– В таком случае вам не следует здесь оставаться, мадам!

– Я надеюсь увидеть вас у себя в четверг, этот день у меня отведен для иностранцев.

– А вы заходите ко мне по пятницам. Я в этот день принимаю автохтонов.

Не поняв произнесенного слова, Бигалло резко встала. Она решила, что Зефирина ее оскорбила, и пересела к княгине Орсини:

– Вы слышали, француженка назвала меня автохтоном!

– Автохтоном?

Словечко пошло по гостиной. Зефирине больше нечего было здесь делать. Она достаточно узнала. В сопровождении своей дуэньи она подошла попрощаться с княгиней Савелли.

– Заходите ко мне, дорогое дитя, – громко сказала старая княгиня. А на ухо прошептала: – Только не называйте больше Каролину автохтоном, она такая ранимая.

Маленькие черные глазки княгини смеялись. Зефирина почувствовала, что ей очень нравится княгиня Савелли и пообещала:

– Обязательно и с большим удовольствием, мадам. Она сказала это совершенно искренне.

«Итак, Колонна покидают Рим».

Поглощенная своими мыслями, Зефирина не заметила, как доехала до дому. Въезжая во двор, она чуть не подскочила. Паоло произнес:

– Кажется, монсеньор и милорд вернулись! Пряча волнение, вызванное этой новостью, Зефирина заставила себя выйти из кареты не спеша.

Ни о чем не спрашивая слуг, распрягавших взмыленных коней Фульвио и Мортимера, молодая женщина решила пройтись немного по саду. Ей хотелось подготовиться к встрече с мужем.

Подготавливая мысленно фразы, которые произнесет, Зефирина пыталась представить, как поведет себя князь. Примется ли он укрощать ее, выкажет презрение или начнет соблазнять?

Предположив последнее, она вздрогнула. Решив для себя, что не должна поддаться соблазну, Зефирина вошла во дворец. И тут же, у порога остолбенела. Со второго этажа неслись яростные крики.

Столпившиеся в вестибюле слуги не смели пошевелиться. Все стояли с открытым от изумления ртом и смотрели туда, откуда доносились крики.

– О… вы меня просто обманули!

– Странный способ отблагодарить меня!

– Вы обыкновенный лжец!

– Берегитесь, пока вы мой гость, вы для меня неприкосновенны…

– О… я уезжаю.

– Как вам угодно!

– Вероломный князь!

– Герцог-комедиант!

– Вы настоящий предатель!

– Неблагодарный.

– Король Генрих проучит вас.

– Наверное, прикажет поколотить меня палкой?

– Нет, прикажет посадить вас в лондонский Тауэр.

– Мне кажется, вы шутите…

– Черт побери… Зачем вы прятали его от меня?

– Тысяча чертей, вы же не просили меня держать вас в курсе перемещений короля Франции.

– Проклятый князь, мне надо было следить за пленником, а он теперь плывет по морю к Карлу V!

– Огорчен за вас, но вы не просили помогать вам в ваших делах.

– Вы нарочно завлекли меня сюда…

– Черт бы вас побрал… мне кажется, вы тут совсем не скучали…

– О… черт… еще этот папа, отказавший в разводе!

– Ну, тут я ни при чем.

– Пропустите меня, я должен немедленно повидаться с Колонна и коннетаблем Бурбонским.

– Это вы сможете сделать только через мой труп.

При этих словах Зефирина, стоявшая в толпе лакеев и горничных, решительно направилась к мраморной лестнице. В сопровождении Плюш и слуг, убежденных, что принчипесса уладит ссору между князем и милордом, она поднялась по ступеням.

– Господа, прошу вас!

Появление Зефирины в апартаментах князя было подобно камню, брошенному в лужу с утками. Стоящие друг перед другом как петухи, готовые к бою, Фульвио и Мортимер обернулись. Остановившаяся на пороге Зефирина улыбалась и всем своим видом призывала к умиротворению.

– Я прошу вас, вы оба будете потом жалеть о сказанном…

Английский бульдог вдруг подошел к Фульвио.

– Вы не способны даже на то, чтобы такую красивую женщину сделать счастливой, Фарнелло.

– Вы мне заплатите за это, Монтроуз!

Оскорбление и присутствие Зефирины помутили разум князя. Мортимер понял, что зашел слишком далеко, но было поздно отступать.

К тому же он понимал, что его провели, и кто? Итальянец!

Обеими руками Фульвио выхватил из ножен кинжал и рапиру. Мортимер сделал то же самое. И, несмотря на крики Зефирины, оба князя изготовились к бою.

– Уйдите отсюда, мадам, – крикнул Фульвио.

– Князь поступил неосторожно, этот англичанин самый известный дуэлянт в Англии, – прошептал Паоло.

Оруженосец молил небо, чтобы у Мортимера не оказалось такого учителя, каким у Фульвио был великий Луиджи д'Ампресо, неподражаемо владевший венецианским оружием и единственный в мире знавший прием «удар Кастора и Поллукса».

После обычных перед началом боя вызовов, Фульвио и Мортимер устремились навстречу. Оба молодых человека прекрасно знали дуэльную науку сражения со шпагой в правой руке и кинжалом в левой.

Побелевшая, как бумажный лист, Зефирина теперь уже ничего не могла сделать и понимала, что противники будут сражаться не на жизнь, а на смерть.

Но как такое могло случиться?

Опрокидывая столы и стулья, оба князя «прощупывали» друг друга, пытаясь выяснить, насколько каждый из них владеет искусством. Они расстегнули камзолы. Шпаги были наготове. Мортимер сделал блестящее обманное движение шпагой, которое Фульвио отразил, чтобы тут же сделать выпад кинжалом.

– Здесь мало места, чтобы можно было размять ноги, – крикнул Фульвио.

– Совершенно верно, а мне так хотелось бы заставить вас потанцевать! – согласился Мортимер.

Не отрывая взгляда от противника, Фульвио направился к двери. Лакеи столпились в углу коридора.

Зефирина хотела воспользоваться паузой и упросить дуэлянтов остановиться. Паоло больно схватил ее за руку.

– Нет, княгиня, слишком поздно…

Продолжая сражаться, оба князя выскочили на лестницу.

– Ола! Факелы! – прорычал Фульвио.

Лакеи с канделябрами в руках устремились к месту боя. Зефирина последовала за ними.

«Господи… неужто это моя вина?»

Почувствовав себя намного свободней в вестибюле, Мортимер наступал как настоящий бульдог. Он все чаще применял обманные движения. Фульвио отступал к двери, ведущей в сад. Князь вел очень тонкую игру, но, казалось, был озадачен смелыми боковыми выпадами, которые прекрасно получались у англичанина…

Дважды Мортимер едва не выбил шпагу из рук князя. С помощью кинжала Фульвио пытался найти прорыв в обороне противника, и Мортимеру с трудом удавалось не допустить этого. Кружась с бешеной скоростью, он продолжал отбиваться. А Фульвио теперь вовсю разгорячился. Он угадывал тактику Мортимера, который хотел теснить и преследовать его до тех пор, пока наконец Можно будет воспользоваться промахом в защите и атаковать с фланга. Удар был бы смертельным. Фульвио понял, что такой боковой выпад был коронным у мастера Боснела, опытного Йоркского бретера.

Фульвио понимал, что английский бульдог предпочитал стремительный и скорый бой и не рассчитывал на продолжительное сражение. Князь же, наоборот, еще только вошел во вкус. Ему хотелось выиграть время и поводить противника.

Поглощенный сражением, Фульвио смутно видел золотую головку Зефирины, склонившейся над мраморной балюстрадой. У нее был взволнованный вид. Кем? Чем? Своим будущим? Тем, что будет с англичанином? А, может, с ним, Фульвио? Ну уж только не этим. Она слишком хорошо умела заставить его почувствовать свое отношение.

Думая об этом, Фульвио стал рассеянным, а это было совсем недопустимо. Взяв себя в руки, он нанес два удара, которые задели англичанина. Тот, отразив удар первой позиции, тут же в ответ начал атаку с фланга.

Зефирина, не сдержавшись, закричала. Открыв ударом ноги дверь, Фульвио выскочил в сад. Ему не хватало воздуха. Мортимер последовал за ним. При свете факелов оба князя продолжали биться среди деревьев.

И тут Фульвио вдруг увидел, что Мортимер открылся.

Прекрасно владея рапирой, англичанин время от времени пренебрегал кинжалом. Бой длился слишком долго. Мортимер совершил ошибку и, желая ее исправить, нанес удар, порвав камзол Фульвио. Оба противника кружились вокруг статуи Юдифи и Олоферна… Опершись о статую, Фульвио отразил удар правой. Теперь он затеял игру на сближение, чтобы избежать удара левой, а тем временем его кинжал отразил «высокий крест». Похоже, прием, разработанный Луиджи д'Ампресо, вполне действовал.

Фульвио открылся, «приглашая» врага воспользоваться этим. Мортимер всей мощью ринулся, желая нанести рапирой удар сбоку. Фульвио ускользнул. Он вскочил на край фонтана. Но вместо ответного удара, которого ждал Мортимер, он устремился к нему, скрестив кинжал и шпагу выше уровня сердца. Нанесенный удар был неотразим. В какой-то миг Фульвио увидел изумление в голубых глазах Мортимера. И сам не зная, почему, он в последнюю секунду отвел на полдюйма вправо и шпагу, и кинжал. Оба клинка вонзились в грудь Мортимера. Сохраняя все тот же почти детский взгляд, англичанин рухнул, прошептав:

– О, мои поздравления… Удар Кастора и Поллукса…

И с этими словами, воздающими должное прежде всего игре по правилам, белокурая голова Мортимера де Монтроуза упала назад, в лужу крови.

– Боже правый, вы убили его! – воскликнула Зефирина, подбегая к князю Фарнелло.

Фульвио, очень бледный, протянул Паоло рапиру и кинжал.

– Сожалею, мадам, что не мог доставить вам удовольствие и сделать вас вдовой именно теперь… – прошептал он.

Зефирина в негодовании топнула ногой:

– Замолчите же, князь Фарнелло, вы только и делаете, что говорите глупости… Вы ранены?

Она взяла руку Фульвио и проверила, есть ли рана в том месте, где порван камзол. Увидев, что все в порядке, она, не боясь испачкать платье, опустилась на колени перед умирающим.

– Он еще дышит, – прошептала Зефирина.

На жест князя к нему подошли Паоло и Пикколо. Со всеми возможными предосторожностями они подняли с земли герцога де Монтроуза и понесли в его апартаменты.

– Господа, вы свидетели, что дуэль была честной, – обратился князь к английским слугам Мортимера.

– Да, монсеньор, мы можем это подтвердить.

Поскольку доктора Калидучо здесь не было, послали за римским врачом, который, осмотрев зияющую рану, прижег ее каленым железом, после чего с мрачным лицом объявил:

– У него в моче кровь… Больше трех дней синьор не протянет…

«Смерть Мортимера принесет нам несчастье».

Зефирина корила себя за то, что не смогла остановить эту ужасную дуэль.

Фульвио после дуэли заперся в своих апартаментах и не выходил.

Было что-то около полуночи. В доме стояла мертвая тишина. С улиц по-прежнему доносились крики и смех карнавальной толпы, к которым Зефирина уже притерпелась. Море танцующих фонариков двигалось в сторону Ватикана.

Зефирина в ночной рубашке, облокотившись на подоконник, предавалась мрачным мыслям.

«Она приносит несчастье всем, кто к ней приближается. Там, наверху, лежит бедный Мортимер, за которым ухаживает Плюш и который наверняка умрет, а Фульвио…»

Зефирина прервала тягостные размышления. Какое-то маленькое, бесформенное существо в широкополой шляпе с пером следовало за Паоло к главному входу во дворец.

«Каролюс?»

Зефирина вышла из комнаты. Ее больше не охраняли. Поднявшись по служебной лестнице, она на цыпочках стала подкрадываться к покоям Фульвио. Но она слишком поторопилась и чуть не столкнулась со слугой, который нес канделябр, освещая путь Паоло и карлику.

Зефирина спряталась в темном углу и замерла, пропуская молчаливое трио. Как она и догадалась, карлик направлялся к князю.

Постучав в дверь, Паоло вошел к князю вместе с карликом. Зефирина была вне себя от злости, потому что слуга с канделябром остался стоять у двери. К счастью, на противоположной стороне вестибюля стояла большая серебряная напольная ваза, доверху наполненная всякими сладостями. Паж-сладкоежка не удержался, подошел к вазе и стал набивать рот конфетами и печеньем.

Зефирина немедленно воспользовалась этим. Она подбежала к двери, тихонько открыла ее и спряталась за драпировкой в маленькой прихожей, откуда четыре двери вели в спальню, гостиную, молельню и рабочий кабинет его светлости.

Дверь кабинета была слегка приоткрыта. Зефирина, как в театре, услышала голос князя.

– Вы скажете своей госпоже и герцогу Бурбонскому, что, оставаясь по-прежнему союзником его императорского величества, я тем не менее не присоединюсь ни к Колонна, ни к коннетаблю, о чем честно их предупреждаю. Более того, я решительно не советую им участвовать в подобном предприятии, иначе они покроют себя позором в глазах всего христианского мира.

– Но, монсеньор, ваша светлость совершенно напрасно опасается! Никто не причинит папе никакого зла; мы просто хотим помешать ему плести заговор вместе с королем Франции. Нам пока неизвестно, как, но Франциск I и папа переписываются. Мадам регентша Франции дала согласие на создание коалиции против Карла V, которую новые союзники называют Священной Лигой… Моя госпожа надеется на ваш положительный ответ.

Зефирина вытерла вспотевшие ладони о свою рубашку.

«Да, это голос Каролюса».

Он заговорил о донье Гермине. Ради удовлетворения своей ненасытной жажды власти негодяйка была готова на все, даже на захват папы.

– Ну хорошо, я передам вам свой окончательный ответ через Паоло завтра в полдень… Сообщите это своей госпоже… Если я дам согласие, Паоло явится к вам с белой нарукавной повязкой, а если мой ответ будет отрицательным, то нарукавная повязка будет красной.

– Белая повязка – ваша светлость с нами, красная повязка – Ваша светлость против нас, – повторил голос Каролюса.

– Прошу прощения, красная означает мой нейтралитет, – поправил Фульвио.

Смех Каролюса заставил Зефирину вздрогнуть.

– Император не признает никакого нейтралитета, монсеньор, ваша светлость или с нами, или против нас!

– Прощайте… Паоло проводит, – сухо прервал его князь.

Зефирина почувствовала, как в двух дюймах от нее прошли Паоло и Каролюс. Она услышала, как Паоло окликнул пажа-сладкоежку, и вся троица спустилась по лестнице.

Соблюдая осторожность, Зефирина вышла из-за драпировки. Подойдя к приоткрытой двери, она увидела Фульвио стоящим у окна и глядевшим в ночное звездное небо.

Несколько мгновений она колебалась, не вернуться ли ей к себе так же, как пришла. Но что-то заставило ее, вопреки собственной воле, войти в комнату князя. При появлении Зефирины Цезарь и Клеопатра повернули к ней головы и тихо заскулили.

Фульвио резко обернулся. Лицо его было измученным.

– Зефирина, что вы здесь делаете в такой поздний час? Вы простудитесь…

Он сам толком не знал, что говорит. Заметив на кресле плащ, Зефирина накинула его себе на плечи и подошла к мужу.

– Они хотят похитить папу, правда?

Не отвечая на вопрос, Фульвио приблизил лицо к молодой женщине. Приподняв пальцем ее подбородок и глядя в прекрасные зеленые глаза, которые в эту ночь не отворачивались от него, он произнес:

– Мы только и делаем, что причиняем друг другу боль, Зефирина… а я к тому же причиняю боль и другим… Я очень привязался к Мортимеру. Если он умрет, я буду корить себя за это всю жизнь.

Это было сказано необыкновенно мягким и печальным голосом. Зефирина покачала головой:

– Нет, Фульвио… Мортимер не умрет, это невозможно… Он не умрет.

– Вы, Зефирина, решаете и объявляете: «Так не должно быть, потому что я этого не хочу», но мы не можем изменять судьбу. Я попробовал, но у меня ничего с вами не получилось. Вот, посмотрите, я получил это сообщение из Франции. Зная вашу реакцию, я уже несколько дней не решаюсь показать вам его… Но сегодня ночью я понял, что устал от всей этой бесконечной комедии…

Фульвио протянул молодой женщине пергамент, и при свете свечи она прочла:

«С милостивого соизволения ее королевского высочества мадам регентши Франции, шевалье Гаэтан де Ронсар и мадемуазель Бернадетта де Вомулер сообщают князю и княгине Фарнелло о своем бракосочетании, состоявшемся 15 числа прошлого месяца в узком кругу, в родовом замке Поссоньер, где они и собираются отныне проживать…»

Замок Поссоньер… Вся семья Ронсаров в сборе, за исключением тех, кто погиб под Павией. Маленький Пьер Ронсар, наверное, вырос. Сколько ему теперь? Уже три года, кажется… «Маленький Пьер будет большим поэтом», – часто говорила его мать.

А Луиза? Ее подружка Луиза… Как счастлива была Зефирина в этой семье. А может, она любила не столько Гаэтана, сколько сердечную атмосферу семейства Ронсаров?

«Гаэтан и Бернадетта… А он не терял времени. Да, он быстро утешился».

Зефирина положила сообщение на стол.

Казалось, она должна была кричать от боли. Но, как ни странно, новость оставила ее равнодушной. Было лишь ощущение легкой грусти, смешанной с беспокоящим душу воспоминанием. Бернадетта? Не та ли это пансионерка из монастыря Сен-Савен, которую так радовали бурные ласки Альбины де ла Рош-Буте[39]? Да и сама Зефирина, разве она не была взволнована этой отчаянной девицей, превратившей девичий дортуар в место знакомства с плотскими прелестями. Даже не покраснев при этом воспоминании, Зефирина пожала плечами. Как далеко все это! Когда же это Фульвио изгнал Гаэтана? Три месяца назад, год, три года или три века?

Неужто Зефирина и вправду, сама того не ведая, стала княгиней Фарнелло?

Из деликатности Фульвио отвернулся к окну и, казалось, что-то разглядывал в темноте римской ночи.

Зефирина сделала шаг в сторону мужа.

– Благодарю вас, Фульвио, что вы сообщили мне это.

– Возможно, вы от меня этого не ждете, но я очень огорчен за вас, Зефирина, – сказал Фульвио.

«Боже, как я, должно быть, смешна… принимать соболезнования от мужа по поводу жениха, который женился на другой!» – подумала Зефирина.

Фульвио подошел к ней.

– Вопреки всему, что нас разделяет, я клянусь вам, вы будете отныне последним человеком в этом мире, кому я бы осмелился причинить горе… Что я могу сделать для вас?

Взволнованная тем, что Фульвио подошел совсем близко к ней, Зефирина вдруг решилась сказать:

– Вы можете изменить судьбу, Фульвио. Все в ваших руках. И я хочу этого больше собственной жизни. Перехитрите этих предателей… Предупредите папу, чтобы он мог укрыться в надежном месте, где будет в большей безопасности, чем в Ватикане, открытом всем ветрам.

Подняв к нему лицо, Зефирина молила его так горячо, как только умела, когда хотела кого-нибудь убедить.

– Я прошу вас, Фульвио, послушайте меня… Не впутывайтесь вместе с Карлом V, Бурбоном и Колонна в это гнусное дело! Переходите к нам, в наш честный и справедливый лагерь детей Церкви. Разрушим планы противника. С предателями надо вести себя по-предательски… Я умоляю вас, Фульвио, ведь речь идет о чести рода Фарнелло, и вы это хорошо знаете.

Зефирина попала в самую точку.

– Но за каждым шагом, за каждым жестом папы неотступно следят. И я никого не могу к нему послать, – прошептал молодой человек.

– Зато я могу… У меня есть Гро Леон.

Глаза Зефирины горели от волнения.

– Заговорщица! Мне следовало догадаться, ведь в последнее время вы вели себя так благоразумно! Значит, это вы связной агент между Франциском I и папой… В Риме существует только одно место, где можно защитить его святейшество, – сказал Фульвио, садясь за стол. – Это – здесь.

И пальцем, на котором сверкал герб Леопарда, он ткнул в большую карту Рима.

Зефирина наклонилась, чтобы взглянуть в указанное место.

Это был замок Святого Ангела.

Зефирина спустилась к себе на рассвете. Впервые у нее появилось ощущение, что у них с Фульвио есть что-то общее.

Сблизившись на почве политики, Саламандра и Леопард полночи просидели вместе, обдумывая план действий.

«Я лезу на пороховую бочку, – подумал Фульвио, – но я должен сделать это ради папы».

Если бы он был до конца откровенен с собой, то добавил бы к этому: «А еще я хочу этого ради Зефирины».

Он не позволил себе ни единого жеста, чтобы удержать молодую женщину, когда она с лицом, сияющим от счастья, отправилась к себе, присев на прощанье.

Проявляя учтивость, князь проводил ее до двери. Пока она спускалась по лестнице вслед за освещавшим дорогу факельщиком, Фульвио, не отрывая взгляда, смотрел на удаляющийся силуэт, потом вернулся в комнату и сел за свой рабочий стол. Гладя шелковистую голову Клеопатры, князь едва слышно произнес с улыбкой:

«Божественная Зефирина…»

Глава XIX ЛЮБОВНИК И ЛЮБОВНИЦА

Карл Бурбонский с такой силой ударил кулаком по столу, что лежавшие на нем печати, карты, пергаменты подскочили.

– Все идет не так, как надо, Генриетта… Послушай, что мне только что сообщил твой сын. Повтори все это матери, Рикардо… Князь Фарнелло, который, по твоим словам, является нашим союзником, на рассвете вызвал на помощь капитана Ренцо да Чери! Того самого Ренцо, который так успешно когда-то защищал от меня Марсель! За несколько часов Леопард и он смогут поднять четыре тысячи человек… четыре тысячи, ты слышишь… ты меня уверяла, что Рим беззащитен, а мы, оказывается, собираемся напасть на папу, забаррикадировавшегося в крепости…

Вне себя от ярости, коннетабль де Бурбон расхаживал по своей палатке взад и вперед под сверкающим молниями взглядом доньи Гермины.

Прикрепленная к волосам цвета воронова крыла черная вуаль была на сей раз откинута, и можно было видеть, что мачеха Зефирины, женщина лет сорока, все еще не потеряла своей мрачной красоты.

Сохраняя внешне олимпийское спокойствие, женщина, продолжавшая носить имя маркизы де Багатель, обнаруживала волнение лишь тем, что постукивала ногой по ковру.

Невероятно худой, с костистым лицом, покатым лбом, коротко остриженной бородкой, беспокойным мутным взглядом, Карл Бурбонский, этот «внук»

Людовика Святого, был необыкновенно похож на свой портрет кисти Тициана.

Как могло случиться, что знатный французский синьор, герой Мариньяна, самый знаменитый человек во Франции, глава могущественного рода Бурбонов, высшее военное должностное лицо французской короны, коннетабль Франции, двоюродный брат Франциска I, дошел до того, что предал своего короля, пэров Франции и саму Францию в сражении под Павией?

«Это все из-за Сан-Сальвадор», ответила бы на это Зефирина, первой узнавшая об измене и попытавшаяся предупредить об этом Франциска I[40].

Конечно, измена произошла не без участия Гермины де Сан-Сальвадор, черного ангела Карла V, но начало этому было положено мрачной историей с наследством Анны де Боже, оспоренным у Карла Бурбонского матерью Франциска I. По этой причине король и его кузен стали врагами. Самолюбие коннетабля было задето тем, что Франциск I способствовал присуждению спорного наследства именно мадам Луизе, своей матери. А в результате Карл Бурбонский, умело подогреваемый доньей Герминой, вместе с войском и оружием перешел на сторону Карла V. В благодарность за это император сулил ему корону Франции.

После победы под Павией Карл Бурбонский уже видел себя на троне своего кузена Франциска, попавшего в плен, но, как оказалось, продал душу дьяволу: Карл V постоянно оттягивал выполнение своего обещания и никак не желал выпускать из когтей добычу.

– Что касается англичан, то их, как всегда, в нужный момент не доищешься… Монтроуз исчез, а мог бы привезти золота, чтобы я заплатил армии.

Донья Гермина пожала плечами:

– Англичанин? Золота? Ты грезишь, Карл! Впрочем, он все равно мертв или почти мертв.

– Кто?

– Фарнелло его почти убил… А если он и выживет, то ему нелегко будет объяснить Генриху VIII многие вещи, и в частности, почему он вместо того, чтобы вести наблюдение в Пиццигеттоне, явился сюда любезничать с дамами. В довершение ко всему, папа отказал королю в расторжении его брака с королевой. Так что на Монтроуза не приходится рассчитывать.

– Вот видишь, остается один Колонна!

Карл Бурбонский перестал ходить по палатке и машинально потер кружевной манжетой грязный нагрудник своей кирасы.

Донья Гермина решила, что самый напряженный момент в его состоянии прошел.

Незаметным движением руки она приказала своему сыну Рикардо выйти: из палатки, а сама, покачивая бедрами, подошла к коннетаблю.

– Это она… Карл… мне давно надо было ее убить.

– Кто? – угрюмо спросил Бурбон.

– Моя падчерица, Зефирина де Багатель… Я уверена, это она все подстроила и отговорила Фарнелло. Мне следовало опасаться ее… но я-то думала, что она после страшной лихорадки превратилась в идиотку. А эта негодяйка выздоровела, и я подозреваю, помирилась со своим мужем. Если это действительно так, месть моя будет ужасной.

Донья Гермина достала из кошелька три маленьких восковых фигурки. У одной из них были рыжие волосы, у другой – черные кудри, а у третьей – русая шевелюра. Поставив их в ряд на столе, донья Гермина вонзила в каждую по игле в том месте, где должно быть сердце, и при этом приговаривала:

– Заклинаю Всемогущим Астаротом, князем Ваалом! Трижды, с помощью магии, злодейка Зефирина избежала гибели от яда, огня и проклятий. Молю тебя, Агалиарепт, мой повелитель, помоги мне уничтожить как можно скорее эту мерзавку вместе с предателем Фарнелло, а заодно и шутом, именуемым королем Франции. Очисть место для истинного короля, Карла Бурбонского…

Коннетабль в это время стоял, отвернувшись. Он был бледен и явно побаивался подобных сеансов, к которым донья Гермина все же его приучила.

Пытаясь избавиться от влияния, которое эта женщина оказывала на него столько лет, он сказал:

– Все это сплошной вздор… Этим твоим куклам не открыть мне дороги на Рим и тем самым во Францию…

– Не богохульствуй, Карл! Я много сделала для тебя, ты это знаешь. Смотри, не навлеки на себя гнев нашего высшего повелителя, того, что выше Карла V… Князя Тьмы – Вельзевула… – шепотом закончила донья Гермина.

При виде ее пылающего взора Карл Бурбонский опустил глаза.

Пока донья Гермина прятала свои восковые фигурки в кошель, Карл Бурбонский снова возразил:

– Не думаю, что ситуация, в которую мы попали – дело рук твоей кривляки-падчерицы. Здесь тридцать тысяч солдат требуют жалованья. А у меня ни одного лиарда. Императору нужно два месяца, чтобы прислать мне деньги. Колонна сам без денег. Зато Фарнелло богат. Он один бы мог заплатить всем моим людям. Но этот проклятый Леопард уже не с нами, а ты требуешь от имени императора, чтобы я атаковал Ватикан и захватил папу в плен! Черт побери, да мои войска просто откажутся идти на это. Не отправляться же мне одному, пусть даже подземным коридором, соединяющим Ватикан с замком Святого Ангела, и объявить Клименту VII: вы мой пленник!

В палатке наступило тягостное молчание, не нарушаемое ни Холодным северным ветром, ни возгласами солдат, расположившихся лагерем в нескольких лье от Рима.

Довольный тем, что смог высказать донье Гермине все, что его мучило, коннетабль улегся на походную кровать.

Донья Гермина подошла к нему, шурша шелковыми юбками.

– Пообещай своим солдатам богатые трофеи, и тебе не придется платить… – прошептала Сан-Сальвадор.

Карл Бурбонский думал, что ослышался.

– Ты спятила, Генриетта, уж не о разграблении ли города ты говоришь!

– Именно об этом, ты правильно понял, Карл… Надо проучить этих римлян, а заодно и их заговорщика папу.

– Император хочет захватить папу в плен, но ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь, Генриетта? – возразил бурбон.

– Та-та-та! То, чего хочет Карл V он хочет любой ценой!

Говоря эти слова, донья Гермина опустилась на колени около коннетабля. Небрежным движением она положила руки поверх штанов любовника. Он сначала покраснел, но тут же лицо его побледнело.

На протяжении многих месяцев занятая плетением заговоров – сначала путешествие в Испанию, в Эскуриал, чтобы получить распоряжения Карла V, потом во Францию ради собственных дел – донья Гермина была лишена объятий Бурбона. А между тем он находился у нее под каблуком почти двадцать лет. Ей были известны буквально все его слабости, и не только моральные, но и физические. Она умела взволновать его и прекрасно сознавала пагубную власть, которую имела над этим могущественным и одновременно слабым существом.

Жажда власти, мечта о престоле и о богатстве связали его с этой женщиной, которая шла напролом, не отступая ни перед чем, даже перед убийством.

Несмотря на то, что был женат, несмотря на многочисленные любовные приключения, Карл Бурбонский сохранил к монашенке Генриетте, с которой познакомился в монастыре, какую-то болезненную страсть, вернее, он испытывал сексуальное влечение к ее порокам. Она знала все его вкусы, даже самые извращенные. И только она умела удовлетворить эти вкусы.

С пересохшим от волнения горлом Карл Бурбонский сразу понял, что лучше было бы немедленно встать с кровати и отказаться от ласк доньи Гермины, но на это он не был способен.

Еще со времен Павии ему ни разу не удалось удовлетворить ни одно из своих желаний. Возможно, это было божьим наказанием, но только Бурбон с тех самых пор стал импотентом. Он испробовал и девушек, и юношей, но все было напрасно. Донья Гермина засунула свои длинные руки к нему под одежду и без всякой нежности схватила безжизненно свисавший кусочек плоти. Вместо ласковых слов она стала издеваться над ним:

– Ты всего лишь незаконнорожденный. Ничтожный вассал! Жалкое отродье, гнусная вонючая свинья! Ты, король? Нет, ты – раб! Подумать только, кому я передаю распоряжения… Я могу делать с тобой все, что хочу. А ну, раздевайся, здесь я командую! Давай-ка, паршивый пес, побегай, побегай…

Донья Гермина резко встала. Заметив висящий на стене палатки собачий хлыст, она схватила его и щелкнула им в воздухе. Дрожа от восторга, Карл Бурбонский торопливо скинул с себя штаны, чулки и башмаки, оставшись при этом в кирасе и кольчуге. Нижняя часть его крепкого тела, от живота до кончиков ног была теперь обнажена. Его половой член стал понемногу увеличиваться. Коннетабль опустился на четвереньки.

Когда хлыст с размаху опустился на его зад, он заскулил от восторга.

– Побегай, грязная свинья, я никогда не буду твоей, ты мне слишком отвратителен… беги… беги…

Каждое оскорбление донья Гермина подкрепляла ударом хлыста, от которого на коже герцога оставались красные полосы. Герцог же, скуля и лая, точно пес, пытался уклониться от ударов и, бегая на четвереньках, прятался то под стол, то за кресло, то за стул и даже в открытый сундук. И отовсюду донья Гермина выгоняла его хлыстом. Кнут полосовал ляжки герцога, напрягавшиеся от удовольствия при каждом ударе.

– Повторяй за мной каждое слово… Я лишь жалкое ничтожество…

– Да, да, я лишь жалкое ничтожество! – стонал, захлебываясь от удовольствия, Карл Бурбонский.

– Ты мой раб, и я могу делать с тобой все, что захочу, даже посадить на кол… даже убить.

– Да, ты моя королева! Ты можешь сделать со мной все, что захочешь, даже посадить на кол.

С видимым злорадством донья Гермина, крепко сжав рукоятку хлыста, внезапно всадила ее глубоко в задний проход герцога. Тот завертелся на месте, напрягся, заплакал, застонал, заохал… И тут неожиданно наступил кульминационный момент. Его член гордо поднялся. Поднялся с пола и Карл Бурбонский.

– Теперь твоя очередь, сука!

Вырвав из рук доньи Гермины хлыст, он замахнулся. Но в этот момент Сан-Сальвадор схватила арбалет и нацелила его прямо на герцога.

– Если ты только подойдешь ко мне, я тебя убью. Хрипя, плюясь и изрыгая проклятья, коннетабль двинулся на донью Гермину.

– Клянусь, я убью тебя… грязная свинья, – пригрозила Сан-Сальвадор.

Карл Бурбонский протянул руки, отшвырнул арбалет и схватил женщину.

– Теперь я твой хозяин, – прохрипел он.

– Да, ты хозяин, – согласилась она с неожиданной покорностью.

Герцог повалил ее на кровать. Задирая, точно обезумевший, одну за другой ее юбки, он обнажил лоно доньи Гермины и, урча от вожделения, навалился на нее всем телом. Комкая юбки и обрывая кружева, он грубо перевернул ее на живот, чтобы сделать с нею то, что он обычно любил делать с юными пажами.

Но тут внезапно желание куда-то исчезло. Герцог был вне себя от злобы. Ведь он был так близок к цели.

Донья, Гермина вонзила ему в тело свои скрюченные ногти. Отвернувшись от него, она усмехнулась:

– Ты жалкий пес… я прикажу посадить твой толстый зад на кол какой-нибудь ограды.

Распаленный желанием, Карл Бурбонский отхлестал ее по обеим щекам.

– Замолчи сейчас же, я твой Хозяин, а ты моя сука. Приказываю тебе лаять.

Донья Гермина выполнила. И тут Бурбон наконец вонзился в нее с такой силой, будто нанес удар кинжалом. Негодяйка улыбнулась, испытав удовлетворение. Бурбон старел, и каждый раз ему требовалось все больше времени, чтобы привести себя в нужное состояние. Она же каждый раз боялась, что он не доведет дело до конца. Но на этот раз он снова оказался в силе.

У своего уха она слышала учащенное дыхание мужчины, испытавшего наслаждение, которого никакая другая женщина не в состоянии была ему дать. Желая сделать его удовольствие более полным, донья Гермина, приподняв голову над подушкой, стала издавать жалобные стоны.

Последняя свеча догорела. Заключительный спазм Карла Бурбонского был так силен, что он просто рухнул на свою любовницу. Пробыв несколько мгновений в забытьи, он встал и, не дав себе труда одеться, высек искру, чтобы зажечь свечи в канделябре.

Донья Гермина села на край кровати. Карл посмотрел на нее с восхищением. Ни единый волосок из ее прически не выбился.

Коннетабль взял с кресла халат, надел его поверх кирасы и повязал поясом. Затем уселся в кресло, по-прежнему не отводя взгляда от Гермины. Он хорошо понимал, что эта женщина – его злой ангел, но ничего не мог с этим поделать.

– Карл, – прошептала донья Гермина, прекрасно знавшая о его сомнениях, – я никогда никого не любила в жизни, кроме тебя… ты станешь величайшим королем Запада.

Ничего не ответив, он подошел к столику и налил себе в кубок сицилийского вина. Жадными глотками герцог выпил пьянящий напиток и подошел к выходу из палатки. Откинув полотнище, служившее дверью, он позвал своего адъютанта:

– Рикардо!

Молодой человек немедленно прибежал. Не глядя на свою мать, он встал перед коннетаблем по стойке «смирно».

– Вызови командиров, – распорядился герцог де Бурбон.

Жестом руки он дал понять донье Гермине, что ей следует скрыться во второй комнате его просторной палатки.

Шесть суровых капитанов, набранных из тех свирепых кондотьеров, которые готовы служить любому, кто платит, вошли в палатку герцога де Бурбона.

Все шестеро неловко переглянулись.

– Монсеньор, что касается нас… мы еще смогли бы пойти на это, но солдаты в армии плохо обмундированы, плохо накормлены, без денег… Они отказываются выступать без жалованья.

– Я знаю, – спокойно сказал Карл Бурбонский. – Но я обещаю им… захват города, богатую добычу, женщин и выпивку.

Не веря собственным ушам, командиры переглянулись, и наконец один решился спросить:

– Не хочет ли монсеньор сказать, что наши люди смогут раздобыть себе жалованье в Риме?

– Да, ведь, кроме всего прочего, этот город очень богат… Так что солдаты смогут найти себе все, что захотят, прямо на месте. Передайте мой приказ людям, – сухо ответил Карл Бурбонский.

Командиры, судя по их лицам, были потрясены. Им, ведущим жизнь наемников, приходилось совершать многое: убивать, грабить, насиловать и прочее. Но Рим – это Рим… И то, что подобный приказ им отдает французский принц, привело их в полную растерянность.

– Теперь идите, на рассвете мы снимаем лагерь, – закончил разговор коннетабль.

Поприветствовав принца, командиры удалились.

Адъютант Рикардо хотел последовать за ними, но Бурбон задержал молодого человека. Несколько мгновений он молча смотрел на этого не по-мужски привлекательного, худощавого и развязного юнца, бывшего его собственным сыном, но в конце концов отказался от внезапно возникшего желания сказать тому правду о его происхождении и ограничился простым распоряжением:

– Пойди, скажи донье Гермине, что я хочу побыть один, Рикардо.

Неожиданно у принца начался озноб. Подойдя к скамеечке для молитв, он опустился на колени и, целуя распятие, прошептал с тревогой:

– Господь милосердный… я вверяю тебе мою душу.

Донья Гермина вместе с сыном покинула палатку через выход, предназначенный для слуг. Небо на горизонте начало бледнеть, предвещая скорый рассвет.

Из лагеря доносились голоса. Просыпавшихся солдат ждала приятная весть.

– Извините меня, матушка, но я должен пойти собрать вещи принца, – предупредил Рикардо.

– Ступай, малыш, ступай, – с нежностью сказала донья Гермина.

Она стояла и смотрела на удалявшегося молодого человека, единственного во всем мире, который вызывал у нее неподдельную любовь.

«Рикардо…» Стоило ей только подумать о том, что Зефирина отказала ее дорогому мальчику… Да за одно это она должна умереть.

Донья Гермина постаралась не дрожать, хотя ночью было очень свежо.

– Возьми, накинь это, Генриетта.

Карлик Каролюс протянул ей плащ, который Сан-Сальвадор набросила на плечи. Карлик поднял голову к той, кому был предан душой и телом.

– Не волнуйся, все будет хорошо, – сказал он, стараясь успокоить ее. – Пошли, не стой тут, а то простудишься… Идем в твою палатку… Ты устала. Я сейчас помассирую тебе спину. Идем же, Генриетта.

Следуя за Каролюсом, донья Гермина взглянула в ночное небо, на котором сверкали звезды.

– Ра! Вельзевул… Молю тебя, дай нам победу!

Сжав кулаки, донья Гермина с такой силой вонзила загнутые ногти себе в ладони, что брызнула кровь.

И, будто отвечая ей, в небе прозвучал крик ночной птицы.

Это был ворон, а может быть, галка, стремительно летевшая в сторону Рима.

Глава XX СМЕРТЬ ПРЕДАТЕЛЯ

– Sac… Scelerats… Salvador… Sorciere… Soldats… Spixante Sille… Soif[41].

Зефирина раньше всех почувствовала надвигающуюся опасность. Едва взошло солнце, она принялась искать Гро Леона и нигде не нашла его. Тщетно она звала галку, та не откликалась на ее зов, и вот теперь птица вернулась не только усталая, но и насмерть перепуганная.

Из того, что птица пыталась сказать, Зефирина понимала не все, но догадалась, что городу грозит нечто более страшное, чем все представляли.

– Мое платье-амазонку! – крикнула она служанкам.

С тех пор как Фульвио согласился организовать защиту папы, Зефирина пребывала в невероятном возбуждении. На настойчивые требования Фульвио покинуть Рим она с гордостью отказалась уподобляться трусливой княгине Колонна.

«Ведь Карлу V была нужна не она, а папа».

Точно в замок, пробудившийся от прикосновения волшебной палочки феи, во дворец Фарнелло без конца прибывали гонцы, всадники, лейтенанты, капитаны и наемники.

Очень понравился Зефирине друг Фульвио, Ренцо да Чери.

Горделивый тридцатилетний кондотьер, Ренцо во многом очень напоминал князя.

Высокий, чернокудрый, Ренцо да Чери даже не пытался скрыть того восхищения, которое у него вызывала прекрасная княгиня Фарнелло.

За сутки, благодаря золоту князя Фарнелло, Ренцо собрал, о чем уже знал Бурбон, войско в четыре тысячи человек, которое разместил за крепостными стенами Борго (окраина Рима), чтобы не допустить проникновения в город любого мало-мальски подозрительного «субъекта».

А тем временем Климент VII и его кардиналы перебрались из Ватикана в замок Святого Ангела.

Этой ночью Фульвио и Ренцо не покидали Борго. Прождав их допоздна, Зефирина в конце концов уснула, но очень скоро проснулась с чувством сильной тревоги и стала искать Гро Леона.

– Скорее… скорее… – торопила служанок Зефирина.

Пока девушки затягивали на ней черную юбку и застегивали казакин, отделанный шнурами, молодая женщина отдавала распоряжения мадемуазель Плюш:

– Заверните кое-какие вещи, но чтобы свертки были как можно меньше, Плюш. Возможно, нам придется очень скоро покинуть дворец.

– Но, мадам… – запротестовала дуэнья.

– Делайте, что я сказала, Плюш! Зефирина схватила хлыст с золотой рукояткой.

– А как же бедный раненый синьор?

– Пусть немедленно приготовят широкую доску и подстилку, чтобы можно было перенести милорда де Монтроуза.

– О, Господи… Иисус Мария, Иосиф!

Не слушая дальнейших причитаний мадемуазель Плюш, Зефирина бегом спустилась по лестнице. Во дворе она увидела Паоло и еще человек двадцать головорезов, составлявших охрану дворца.

– Паоло, мне необходимо увидеться с князем, – сказала Зефирина.

– Ваша светлость…

Оруженосец князя не решался подчиниться.

– Торопитесь, поедем со мной. Бурбон приближается. У него шестьдесят тысяч солдат.

– Что, правда шестьдесят тысяч? – переспросил обомлевший Паоло.

– Я их не считала. Но в любом случае этот предатель приближается с целой армией.

Прокладывая себе как можно скорее дорогу в Борго, Зефирина, Паоло и два гвардейца должны были объезжать людей в масках, пляшущих и веселящихся в этот последний день карнавала.

Несмотря на всеобщее веселье, Зефирина чувствовала, что по городу распространяется тревога. Перед каждым появлением наемников Ренцо да Чери некоторые жители Рима наглухо запирались в своих домах.

Только приблизившись к окраинам города, Зефирина, Паоло и солдаты смогли пришпорить коней и пустить их в галоп.

Фульвио и Ренцо находились у стен укрепления. Они отдавали распоряжения людям, вооруженным аркебузами, когда увидели мчащуюся Зефирину в костюме амазонки.

– Да здравствует принчипесса!

Наемники приветствовали молодую женщину, словно мадонну.

Фульвио, недовольный, спустился с крепостной стены.

– Ради всех святых, мадам, ну что вы здесь делаете? – проговорил он раздраженно, помогая при этом Зефирине спуститься с лошади.

Она положила руки ему на плечи, в то время как он обхватил ее за талию. Тела их невольно соприкоснулись. Во взгляде Леопарда сверкнула молния. Это длилось всего лишь миг. Смущенная Зефирина опустила глаза.

Еще мгновение Фульвио не выпускал ее из своих рук, затем поставил на землю и спросил смягчившимся голосом:

– Что происходит, Зефирина?

В нескольких словах молодая женщина сообщила мужу все, что узнала от Гро Леона. Галка, будто желая подтвердить слова своей хозяйки, летала над укреплением и выкрикивала:

– Salopards…[42]

Вкратце это было именно то, что думали и все остальные. Неожиданно кто-то крикнул со стены:

– Вот они!

Фульвио и Зефирина поспешили к Ренцо да Чери. Кондотьер указал им на точку на западе, которая на глазах росла.

Сначала на холме Монте Марио появились немецкие пехотинцы, служащие наемниками у коннетабля, потом стали видны воины с тяжелыми аркебузами, стрелки, вооруженные арбалетами, копьеносцы, рейтары, испанская кавалерия, артиллерийские расчеты, волокущие за собой пушки и ядра, а за ними те, кто нёс флаги и знамена.

С высоты крепостных стен защитники города с отчаянием смотрели на эту демонстрацию силы.

– Гро Леон не лгал, – прошептал князь Фарнелло. – Бурбон движется с целой армией.

– Их там более сорока тысяч, – отозвался Ренцо да Чери. – Нас же с трудом наберется четыре тысячи.

В людском море, надвигавшемся на город, Зефирина искала флаг Бурбона. Молодая женщина взяла у Ренцо да Чери подзорную трубу. Это было недавнее изобретение, представлявшее собой увеличительное стекло цилиндрической формы. Зефирина поднесла прибор к правому глазу и, «пошарив» по армии, неожиданно вздрогнула. Среди фур и повозок она увидела черные носилки с задернутыми занавесками, в которые были впряжены мулы.

– Донья Гермина, я уверена, это она… злой ангел… – прошептала молодая женщина.

Она подняла голову. Фульвио коснулся ее руки.

– Пора уезжать, Зефирина. Паоло, – приказал князь, – проводи княгиню во дворец и оттуда вместе со всеми домочадцами переправь в замок Святого Ангела, под покровительство папы.

– Я хочу остаться с вами, – возразила Зефирина. Не слушая ее, князь взял жену за руку и повел к лошади.

– Князь Фарнелло уходит… Князь уходит с княгиней… Спасайся кто может, – завопила толпа наемников.

Никто и ахнуть не успел, как началась паника и наемники Ренцо бросились врассыпную.

– Остановитесь, приказываю вам. Вы получили жалованье за участие в сражении, – кричал вдогонку Ренцо, а Фульвио громким голосом убеждал:

– Останьтесь, вы получите двойную плату.

– Останьтесь, я тоже остаюсь.

Последнюю фразу крикнула Зефирина. Увидев панику, она вырвалась из рук Фульвио. Подойдя к пушке и поставив ногу на лафет, она крикнула еще громче:

– Вы кондотьеры или бабы? Неужели вы бросите женщину одну против сорока тысяч мужчин?

Новость мгновенно облетела наемников.

– Княгиня Фарнелло хочет сражаться… Княгиня Фарнелло остается.

Мало-помалу люди стали возвращаться и занимать свои места. Один из них, огромный рыжий ирландец, крикнул:

– Если твоя жена остается, князь Фарнелло, мы останемся, но, если она уедет, мы тоже уедем.

– А ты не говорил нам, Ренцо, что каждому из нас придется сражаться против десяти, – с упреком сказал другой.

– Ну, так что будет делать княгиня? – крикнула группа канониров.

Фульвио взглянул на Зефирину. Она гордо выпрямилась над зубцом крепостной стены.

– Что будем делать? – шепнул князь Ренцо да Чери.

– Она нравится людям, ей надо остаться, если не хочешь, чтобы мы с тобой оказались тут одни, – также тихо ответил Ренцо.

Фульвио кивнул.

– Друзья мои, княгиня остается!

Раздалось громкое «ура», подкрепленное пушечным выстрелом. Не тратя времени на детальные распоряжения, Бурбон отдал приказ начать штурм крепостных стен, окружавших Рим.

– Огонь! – взревел Ренцо да Чери.

Три маленькие пушечки защитников города отвечали на снаряды наемников. Воины с арбалетами, засев за оградой, осыпали стрелами подступавших всадников, а те, у кого в руках были аркебузы, для каждого выстрела использовали фитиль и кресало.

– Спрячьтесь немедленно, – закричал Фульвио Зефирине.

Молодая женщина пригнула голову. Через несколько мгновений началась осада стен со всех сторон.

– Ammazza! Ammazza![43] – вопили люди Бурбона.

Уже начали приставлять к стенам первые лестницы для штурма.

– Горох! Горох! – закричали в один голос Фульвио и Ренцо.

Целые тазы раскаленных шариков, слепленных из горячей смолы, смешанной с древесным углем, стали высыпать на головы тех, кто пытался взобраться на стену. Зефирина услышала крики боли и запах горелого мяса. Сидя на корточках под одним из зубцов стены, она ничем в эту минуту не напоминала великолепную княгиню Фарнелло.

Теперь это была просто молодая женщина, испуганная страшным шумом, воплями, выстрелами и ядрами, сотрясавшими стены.

В западной части крепостной стены уже были проделаны бреши.

– Черт побери…

Пораженный в голову ирландец, в руках у которого была аркебуза, рухнул рядом с Зефириной. Едкий желтый дым заставил ее закашляться. Из-за этого дыма она ничего не видела вокруг, а бесконечные проклятья, крики боли и победные возгласы тех, кому удавалось прорваться, ее совсем оглушили.

И вдруг она услышала совсем рядом с собой какой-то скрежет. К зубцу стены, за которым она пряталась, снаружи приставляли лестницу.

Не очень понимая, что делает, Зефирина схватила аркебузу, выпавшую из рук мертвого ирландца. Ей никогда не приходилось пользоваться этим оружием, но как всякая девушка из знатной семьи, она знала, как оно действует. Дрожа от страха, но оставаясь при этом упрямой саламандрой, Зефирина все же осмелилась выглянуть на мгновение наружу.

Она действительно не ошиблась. Около дюжины солдат во главе с командиром, который только что спешился у самой стены, начали штурм ее зубца.

Увлекая за собой подчиненных, командир первый поднимался по ступенькам лестницы. Зефирина изо всех сил прижала к себе аркебузу. Зажмурив глаза, она поднесла тлеющий фитиль к стволу и нажала на курок. К ее великому удивлению, прозвучал выстрел.

В ответ на него кто-то застонал от боли. Она открыла глаза и глянула вниз. Раненный в пах командир свалился с лестницы на землю. Во время одной из вспышек Зефирина увидела под открытым забралом худое, костистое лицо герцога де Бурбона.

– Ангел смерти… – заикаясь, проговорил коннетабль.

Уже помутившимся взором он смотрел на казавшееся невозможным лицо Зефирины, склонившееся над стеной.

Она едва успела спрятать голову, потому что сразу несколько солдат уже целились в нее. Со всех сторон кричали, и это были панические крики штурмующих:

– В герцога де Бурбона попали! Герцог умирает[44]! Зато осажденные ликовали:

– Княгиня убила герцога де Бурбона! Да здравствует княгиня! Ур-р-ра княгине Фарнелло! Она наш ангел-спаситель, паша мадонна.

Люди Ренцо хотели поднять Зефирину на руки и пронести с триумфом. Они целовали край ее платья, говорили о чуде. За несколько минут в Борго смогли заделать бреши и вздохнуть с некоторым облегчением.

С почерневшим от пороха лицом, в разорванном камзоле к Зефирине подошел Фульвио. Она все еще держала в руках аркебузу. С приближением князя люди расступились. Не сказав ни слова, Леопард склонился над Зефириной. Губы ее коснулись волос жены. В глубоком волнении он прижал ее к себе.

– Моя Зефирина…

Молодая женщина в смущении смотрела на мужа, который уже возвращался к Ренцо. Ну, конечно, ей уже были знакомы эти могучие плечи и эта кошачья походка. Незнакомец на пляже, благородный дворянин, спасший ее из пожара, зажженного преступной рукой, это все он, ее муж, князь Фарнелло.

Она всегда знала это, но почему-то отказывалась признать.

Из груди ее вырвался непроизвольный крик:

– Фульвио! Фульвио…

Князь обернулся. Казалось, он все понял. Он приложил палец к губам, словно хотел послать ей поцелуй или попросить помолчать.

Доставленный в походную палатку умирающий герцог де Бурбон, не переставая, повторял:

– Ангел смерти… я видел ангела смерти… мне нужен исповедник.

Слух о ране коннетабля мгновенно распространился по лагерю. К изголовью умирающего примчалась донья Гермина в сопровождении неотступного Каролюса.

Глядя на кровь, хлеставшую из паха, врач не решился зондировать рану.

– В этом месте я не могу сделать прижигание. Дело герцога безнадежно! – прошептал он командирам.

Командиры расступились, видя приближающуюся донью Гермину под густой вуалью. Они знали, что какая-то неизвестная женщина, фаворитка принца, следовала за армией.

– Генриетта, – простонал раненый, вытянувшись на кровати.

Донья Гермина опустилась рядом с ним на колени. С глазами, побелевшими от близкой смерти, Карл Бурбонский сделал ей знак наклониться к его губам.

– Генриетта… выслушай мою последнюю волю… не надо, передай им… ты мне… клянешься.

Донья Гермина положила руку с загнутыми ногтями на лоб умирающего.

– Конечно, я клянусь, Карл… клянусь повиноваться тебе.

– Пусть подойдут мои командиры, – еле слышно произнес герцог де Бурбон.

– Дорогой мой друг, что вы хотите им сказать? – шепотом спросила донья Гермина.

Невероятным усилием воли герцог попытался встать. Низ живота его будто пронзили кинжалы.

– Возмездие, – прошептал он.

Собрав последние силы, он сказал так, чтобы слышала только Генриетта:

– Надо… все остановить… я хочу… вернуться обратно… быть похороненным в Милане… Скажи им… не надо идти на Рим… на Рим!

С этими словами Карл Бурбонский откинулся назад с широко раскрытыми глазами[45].

Донья Гермина своей рукой закрыла ему глаза. Не выказав никакого чувства, она обернулась к командирам:

– Вы слышали последние слова коннетабля, господа? На Рим! На Рим! Это его приказ, он неизменен… Несмотря на смерть, герцог Карл Бурбонский хочет, чтобы вы взяли город.

Глава XXI РАЗГРАБЛЕНИЕ РИМА

– Надо отступать! Покидаем укрепление… – крикнул Ренцо да Чери.

Фульвио видел – ситуация катастрофическая. Вражеские войска хлынули в Борго со всех сторон. Поначалу осажденные полагали, что со смертью коннетабля штурм прекратится, но они ошибались.

Под ударами пушечных ядер крепостная стена разлеталась вдребезги. В пробитые бреши устремлялись дикие орды.

– Паоло, уведи ее добром или силой, – распорядился князь.

Держа в руках секиру, князь сражался с двумя ландскнехтами, вооруженными палицами. Отовсюду доносился один и тот же крик:

– Убей! Где золото?

«Это не солдаты, а какие-то шакалы, которым пообещали добычу», – подумал с ужасом Фульвио.

Захватчики уничтожали все на своем пути. Они уже проникли в первые дома и начали выкидывать из окон и тюфяки, и людей.

Паоло не отозвался на крик хозяина.

«Где же она?»

Этот вопрос неотступно терзал Фульвио.

Прокладывая секирой дорогу среди орд испанцев, Фульвио подоспел как раз в ту минуту, когда Зефирину схватили два наемника, вооруженных алебардами, в одном из дворов Борго.

– Это та женщина, которая убила герцога! – вопил один из солдат.

Он взметнул пику. И в тот же миг Фульвио метнул секиру прямо в шею наемника, в то место, где между шлемом и кирасой была щель. Наемник с хрипом свалился наземь. Хлынувшая из раны кровь забрызгала Зефирину. Второй солдат сразу сбежал. Фульвио сгреб Зефирину одной рукой и крикнул:

– Бегите в замок Святого Ангела… Скажите папе, что мы бьемся насмерть, но не сможем помешать вторжению врагов в город.

Говоря это, Фульвио тащил Зефирину к какой-то церкви. Там у защитников города были спрятаны лошади. Несмотря на длинную юбку, Зефирина изо всех сил мчалась за Фульвио, который поддерживал ее. В церкви Фульвио наугад взял одну из лошадей под уздцы. Слегка присев, он подставил под ногу Зефирине скрещенные руки, чтобы помочь ей взобраться в седло.

– Это седло не для амазонки, так что садитесь верхом, – посоветовал он.

Подобрав юбки до колен, Зефирина послушалась мужа. Фульвио продолжил свои инструкции:

– Скачите… прямо в замок Святого Ангела… Вы обещаете мне, Зефирина? – настойчиво спрашивал князь.

Он поднял голову к Зефирине.

– Да, Фульвио.

Внезапно покоренная, Зефирина наклонилась и поцеловала мужа в губы, потом прошептала:

– Фульвио… Это вы были тем дворянином, который спас меня в «Золотом лагере»?

Ничего на это не ответив, Фульвио шлепнул ладонью по крупу лошади и, желая удачи, поднял руку.

Дождавшись, пока молодая женщина исчезла за домами предместья, князь вернулся к месту сражения.

Ему навстречу шел Паоло с кровоточащей раной над бровью.

– Ты в состоянии держаться на лошади? – спросил Фульвио.

– Да, монсеньор.

При этих словах оруженосец обмотал рану шейным платком.

– Следуй за княгиней в замок Святого Ангела, – приказал князь.

Паоло запротестовал:

– Монсеньор, я не могу уехать, вы же теперь один против двадцати.

Фульвио раздраженно оборвал его:

– Святые боги, следуй, тебе говорят, за нею и охраняй ее. Бог знает, что ей еще может взбрести в голову.

И, оставив оруженосца, Фульвио побежал на помощь Ренцо да Чери, сражавшемуся с десятью ландскнехтами.

В Риме ничто уже не напоминало о карнавале. Жители города, подгоняемые разрывами пушечных снарядов, покидали дома и укрывались в церквях и монастырях. Многие, катя перед собой ручные тележки со скарбом, покидали город и направлялись на юг. А кое-кто, как Зефирина, пытался пробраться в замок Святого Ангела.

Невообразимая давка царила на улицах, площадях и под триумфальными арками, все еще украшенными цветами. Зефирине было невероятно трудно пробираться сквозь обезумевшую толпу.

Не зная дороги, она снова и снова кружилась между Палатином, старым Форумом и Капитолием. И тогда она вернулась к дворцу Фарнезе. Подъезжая, Зефирина заметила опустевшее жилище старой княгини Савелли и тут поняла, что находится неподалеку от дворца Фарнелло.

Позабыв все наказы Фульвио, она решила проверить, все ли в доме покинули палаццо.

В пустынном мраморном дворике истошно лаяла брошенная собака. Всмотревшись, подъезжая, Зефирина увидела, что это бедняга Цезарь.

– Бедненький, совсем один остался… А где же Клеопатра? Ушла, наверное, со всеми, а тебя забыли.

Разговаривая с собакой, которая подошла к ней, чтобы лизнуть руки, Зефирина соскочила с лошади.

– Saint Ange… Saintete… Serment[46].

Над Зефириной летал Гро Леон. С перьями, взъерошенными от грохота канонады, галка напоминала своей хозяйке предписания Фульвио.

– Лети ты первый к его святейшеству, Гро Леон. А я вскоре последую за тобой, – сказала молодая женщина.

С умницей Цезарем, следовавшим за ней по пятам, Зефирина вошла в вестибюль. Ей вдруг стало страшно. Вокруг не было ни души, и шаги гулко звучали по мраморным плитам пола.

– Есть здесь кто-нибудь? – крикнула Зефирина.

В ответ на одном из этажей хлопнуло окно. Она была готова повернуться и бежать. Упрекая себя в трусости и поглаживая голову Цезаря, чтобы набраться храбрости, Зефирина поднялась в свои апартаменты.

Настежь открытые сундуки свидетельствовали о том, что Плюш наспех похватала одежду. Возможно, она не забыла украшения и ценные вещи. Затем Зефирина прошла в комнаты Мортимера. Там ее ждала та же картина. Похоже, герцога вынесли на тюфяке, потому что постели в комнате не было.

– Больше никого нет? – снова крикнула Зефирина.

Снова где-то стукнуло окно. Идя на этот звук, Зефирина поднялась на третий этаж, где находились апартаменты Фульвио.

Она не сразу решилась войти. И все-таки, против воли, толкнула дверь в рабочий кабинет мужа. Цезарь тут же залаял, призывая хозяина.

Зефирине казалось, что она совершила недостойный поступок: без разрешения проникла в тайное убежища Фульвио. Она обошла кабинет и вошла в соседнюю комнату, откуда доносился шум. Это была спальня. Зефирина с любопытством взирала на балдахин с задернутым над кроватью пурпурным пологом. Вот, значит, где спал Фульвио.

Молодая женщина раздвинула полог. Из уст ее вырвался крик. Над изголовьем висел портрет более молодого, вероятно, двадцатилетнего Фульвио. Кружевной воротник обрамлял безбородое лицо улыбающегося князя. Карие глаза сверкали радостным светом… Его оба глаза…

Зефирина оперлась коленом на постель, чтобы прочесть надпись на медной пластинке.

«Его светлости князю Фульвио Фарнелло последний знак уважения от Рафаэля. 1520».

Выходит, тогда у Фульвио были оба глаза. Зефирина этого не знала, потому что все портреты князя исчезли из галерей дворца.

Вероятно, он стал одноглазым Леопардом совсем недавно… Два года? Три года? Неожиданно Зефирина поняла, как тяжко должен был страдать Фульвио из-за своего увечья, и куда больше морально, чем физически.

– Фульвио, – прошептала молодая женщина, и глаза ее наполнились слезами. – Я стану вашей, я буду любить вас и заставлю позабыть все страдания, которые мы пережили. А если уже поздно… если Фульвио убит?

Эта страшная мысль потрясла ее одновременно с раздавшимися во дворе криками солдатни.

– Эй, вы, сюда!

Зефирина подбежала к окну и тут же отпрянула назад. Во дворец ворвались пьяные варвары. Они разбежались по саду и стали бить статуи.

«Нечего сказать, хороша армия Бурбона, просто банда хищников, сметающих все на своем пути!»

Истошно крича, всадники влетели на площадку перед парадным входом и верхом въехали в вестибюль. Зефирина услышала, как они начали крушить хрустальные люстры.

– Ра… золото… драгоценности! – вопили они.

Потом все кинулись вверх по мраморной лестнице и принялись рвать полотна художников. Некоторые спустились в кухню и набросились на еду и вино, дырявя секирой бочки с мальвазией.

Придя в ужас от мысли, что ее могут схватить, Зефирина вместе с Цезарем поднялась и спряталась на последнем этаже, где жили горничные и служанки. Она молила небо, чтобы эти дикари не поднялись выше. Бегом Зефирина добежала до чердачной комнатки с покатым потолком. Две девушки, работавшие раньше на кухне и которых она плохо знала в лицо, сидели там на тюфяке, тесно прижавшись друг к другу.

При виде Зефирины они вскрикнули.

– Тихо! Замолчите, – приказала Зефирина, едва переводя дыхание.

– Принчипесса, – прошептали обе разом.

Присутствие Зефирины их немного успокоило.

– Что вы тут делаете? – шепотом спросила Зефирина. – Вы что, не поехали вместе со всеми?

– Нет, принчипесса, нас забыли, – ответила одна из девушек.

Сколько им могло быть лет? Семнадцать… Восемнадцать…

– Как вас зовут? – спросила Зефирина.

– Меня – Карлотта, а мою сестру – Карла, – ответила та, что побойчее.

Снизу неслись крики. Дикари швыряли мебель из гостиной в окна, чтобы устроить во дворе костер.

– О, мой Бог, – застонали Карла и Карлотта.

– Есть ли какой-нибудь чердак еще выше? – спросила Зефирина.

– Да, принчипесса.

– Давайте поднимемся. Сейчас они заняты грабежом… Может, им не придет в голову забираться сюда. Вы знаете, как пройти на чердак? – обратилась к девушкам Зефирина, стараясь сохранять спокойствие.

– Да, принчипесса.

Для большей предосторожности Зефирина схватила в качестве орудия защиты кувшин и открыла дверь. В коридоре было свободно. Но внизу, как раз под ними, вандалы крушили все в покоях князя.

– Принчипесса, скорее… сюда, – зашептала Карлотта.

А наемники с дикими криками уже поднимались на этаж для прислуги. Молодые женщины во главе с Карлоттой побежали по лабиринту узких темных коридоров, добрались до винтовой лестницы и стремглав поднялись на чердак.

– Черт побери… я слышал шум… Здесь кто-то есть, – раздался грубый голос.

Зефирина и служанки закрыли за собой дверь. Они услышали, как кто-то бежит.

– Хуренсон… Ра… это собака.

Бедный Цезарь, схваченный солдатами, заскулил.

– Грязная скотина, она меня укусила… Давай, бери ее, Ганс, мы ее поджарим и сожрем.

Снова послышался лай, потом на чердаке наступила тишина.

У Зефирины сердце разрывалось от жалости к Цезарю. В сущности, бедное животное спасло им жизнь. Она вытерла потные дрожащие ладони о юбку, потом сделала знак насмерть перепуганным девушкам сесть под балкой. На чердаке было просторно, но темно.

Зефирина подошла к слуховому окну и встала на цыпочки. Окно находилось в середине крыши, и было невозможно увидеть, что происходит во дворе.

– Принчипесса, что с нами будет? – жалобно спросили Карла и Карлотта.

Зефирина вернулась к девушкам.

– Давайте вместе поищем, нет ли здесь для нас какой-нибудь другой одежды.

По виду обеих служанок было ясно, что они ее не поняли.

– Нам нужны блузы, штаны и шляпы. Карла и Карлотта отступили, перекрестившись:

– Принчипесса, это же большой грех, обряжаться в мужскую одежду.

– Что ж, дело ваше, если вы предпочитаете, чтобы вас схватили и изнасиловали солдаты.

– Нет, принчипесса.

Напуганные угрозой, девушки принялись рыться по сундукам и корзинам. Оказалось, что чердак заполнен целой грудой старинных пергаментов, писем, манускриптов, молитвенников, картин, старинного оружия, шлемов, доспехов, стрел, колчанов, а в дальнем углу обнаружилась даже одна пушка.

«Не выходить же нам в самом деле отсюда в доспехах времен крестовых походов!» – подумала Зефирина.

Она представила себе лица наемников при виде шествующих перед ними трех средневековых рыцарей.

– Принчипесса, я нашла.

Довольная Карла показала залатанную одежду. На глазах у изумленных девушек Зефирина сняла с себя платье амазонки, нижние юбки и корсаж. Как человек, привычный к подобного рода переодеваниям, она облачилась в одежду римского крестьянина, состоящую из хлопчатобумажной кофты и длинных панталон с застежкой, а также жилета из дубленой бараньей кожи и шерстяного колпака, под который можно спрятать волосы.

– Теперь вы, – распорядилась Зефирина.

Куда более стеснительные Карла и Карлотта сняли свои фланелевые юбки и надели такую же одежду, как их госпожа.

– Очень неплохо, – решила Зефирина. Потом сказала:

– Теперь нам надо дождаться ночи. Успокоившиеся, готовые повиноваться жесту и взгляду, Карла и Карлотта сели рядом с княгиней.

Сама же Зефирина сидела на чердачном полу, откинув голову назад, и терзалась одной-единственной мыслью:

«Где сейчас Фульвио? Захвачен ли Рим войсками и что в таком случае произошло с защитниками Борго? Ранены, погибли или бежали?»

Зная князя, она не сомневалась, что он будет биться до конца.

Наступала ночь. Карла и Карлотта задремали. Зефирина тронула их за плечо. Девушки мгновенно проснулись.

– Пора.

Зефирина раздала своим спутницам кинжалы с длинной рукояткой, найденные в куче старого оружия. Себе она тоже взяла один и спрятала под кожаной безрукавкой. Соблюдая осторожность, все три покинули чердак.

Вокруг была такая темнота, что никто ничего не видел. К счастью, Карла и Карлотта хорошо знали все коридоры. Подойдя к верхней части лестницы, ведущей на этаж князя, Зефирина выждала некоторое время. В доме была такая тишина, что это показалось ей подозрительным. Неужели вся эта орда покинула дом?

Взявшись за рукоятку кинжала, засунутого под жилет, Зефирина двинулась дальше во главе своего маленького отряда. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, со следующими за ней девушками, которые, несмотря на страх, чувствовали себя вполне сносно, Зефирина добралась до лестничной площадки на этаже князя.

Здесь ее ждало зрелище, которого она никогда бы не смогла себе вообразить. При свете догорающих свечей было видно, что вокруг не осталось ни единого целого предмета. Все, что возможно, было растаскано, сломано, вырвано, украдено, разрушено.

И поверх всего этого разрушения со всех сторон несся храп. Перепившись вином и водкой, наемники спали вповалку в опустошенных комнатах, вестибюлях и на лестницах. Пятна блевотины покрывали единственный еще не разрушенный во дворце предмет: мраморный пол.

По главной лестнице невозможно было пройти. Около двух десятков солдат, одетых в кольчуги, спали и икали на ступенях.

Зефирина направилась к лестнице для прислуги. Здесь дорога казалась свободной. Кроме двух отупевших от вина солдат, валявшихся на паркете, молодые женщины не видели никаких помех. Один пьянчуга приоткрыл заплывшие глаза, но тут же снова закрыл их, не проявив интереса к проплывшим мимо силуэтам.

Теперь Зефирине и ее спутницам оставалось лишь пересечь вестибюль и двор.

По знаку княгини беглянки спрятались в буфетной, в которой после этой орды не осталось ни единой корочки хлеба. Сквозь приоткрытую дверь Зефирина изучила обстановку. Человек двадцать наемников, развалившихся на том, что еще недавно было ковром, загораживали собой служебный выход. С другой стороны, у выхода на главное крыльцо, положение было не лучше: там едва державшиеся на ногах солдаты стояли, с позволения сказать, на карауле…

Зефирине было видно в щель, как двигались их алебарды. На шлемах отражались отблески костра, разожженного во дворе палаццо. Ей стало ясно, что надо решиться обойти тех спящих, что лежат у служебного выхода.

Вдруг заскулила собака. Это оказался неподжаренный Цезарь. Он узнал Зефирину, несмотря на ее наряд.

– Молчи, мой хороший, – едва слышно выдохнула Зефирина, радуясь, что собака жива.

Пора было решаться. Не могла же она вечно торчать в этой буфетной, иначе к утру все они проспятся и протрезвеют. Зефирина вышла из укрытия. В сопровождении служанок и Цезаря она обошла кучку храпящих и сопящих. Держа одну руку на рукоятке кинжала, она протянула вторую к дверной ручке. И тут на губах ее застыл крик. Сверху по лестнице спустился испанец и загородил собой выход.

Зефирина успела заметить его черные и свирепые глаза под нависшими бровями. Он был в кольчуге, закатанной над расстегнутой перевязью. Без сомнения, испанец направлялся справить нужду.

Дальше все произошло с невероятной быстротой. Он не ожидал столкнуться нос к ному с тремя крестьянками. Рука его легла на руку молодой женщины.

– Римлянин, можно позабавиться! – сказал он, еле ворочая языком.

Движимая инстинктом самосохранения, Зефирина высвободила руку из-под жилета и изо всех сил всадила кинжал в оголенный живот испанца. Он зашатался и поднес руку к боку. Зефирина воспользовалась этим моментом и отпихнула его. Не помня себя, она помчалась к ограде двора и выскочила на улицу. За ней бежали служанки и собака.

– Ловите их… Этот негодяй убил меня… Итальянец достал меня…

Собрав последние силы, испанец поднял своих товарищей. Как в кошмаре, Зефирина видела, что сидевшие у костра повскакали с мест. Вино, к счастью, сделало свое дело – двигались и соображали погромщики плохо. Все еще держа окровавленный кинжал в руке, Зефирина добежала до потайного хода, который был открыт. Позади себя она услышала страшный вопль. Это солдатня поймала одну из девушек.

– Черт побери, да это женщина!

Не желая знать, что случилось с несчастной, Зефирина продолжала бежать. Позади себя она слышала топот. Потом раздались выстрелы из аркебузы. Несколько пуль рикошетом отскочили от стен палаццо. Зефирина повернула направо, налево, прямо, снова направо… и снова налево, потом прямо. Она отдалялась от центра Рима. После долгого бега, от которого перехватило дыханье, она очутилась в большом саду, окруженном разрушенными стенами. Зефирина бросилась в провал в стене. Не зная, куда прыгает, она упала у развалин здания, чувствуя, как сильно закололо у нее в боку. Позади кто-то бежал. Это были Карлотта и Цезарь.

– Бедная моя сестричка… Что с нею теперь будет? – простонала девушка, падая рядом со своей хозяйкой Зефирина печально покачала головой. Она слишком хорошо знала, что должно случиться. Сначала дикари надругаются над Карлой, а потом, если несчастная еще будет жива, кто-нибудь из изуверов изрубит ее на куски.

Обхватив Карлотту руками, Зефирина прошептала:

– Мы уже ничем не можем помочь твоей сестре, Карлотта… Боже мой, как это ужасно… но оставаться здесь значит ждать, пока нас тоже изнасилуют и убьют Карлотта долго плакала на плече у Зефирины. Тем временем над развалинами начинал заниматься день. У статуи фарнезского быка Зефирине стало ясно, что они нашли себе убежище в термах Каракаллы.

Беглянок начал мучить голод. Бедный Цезарь тоже скулил, но Зефирина решила, что надо побыть в укрытии до наступления следующей ночи.

– Когда опять стемнеет, мы попробуем добраться до замка Святого Ангела, – сказала она вслух.

Сказала, чтобы успокоить свою спутницу, хотя смертельный страх не покидал ее ни на минуту.

Наверное, уже весь город захвачен. Где теперь Фульвио и Ренцо да Чери? Продолжают ли еще защищать папу?

– Где же она? – кричал Фульвио, явившись в крепость.

Никто не видел Зефирину. Паоло поехал той дорогой, по которой должна была отправиться, как он полагал, княгиня. Но не обнаружил никаких следов молодой женщины.

С запекшейся на лицах кровью, в разодранной одежде, Ренцо и Фульвио готовились к обороне. Расхаживая вдоль крепостной стены, Джулио Медичи, в кольчуге, шлеме и закатанном кверху платье, так что стали видны его сапоги со шпорами, громким голосом поносил врага, устроившего в городе пожар.

– А ну-ка, ребятки, давайте, поворачивайте ваши пушки на этих ублюдков… тысяча чертей! Я отлучу от церкви этого гнусного пса Карла V.

Те из защитников, кто еще был жив, буквально онемев от этих слов его святейшества, готовили к бою пушечные ядра, разжигали огонь, подогревали вар.

Множество простых людей и аристократов нашли себе убежище в старом замке, возвышавшемся над Римом.

– Где же она, монсеньор? Куда пропала, ради всего святого.

Это причитала мадемуазель Плюш, которая, расталкивая толпу перепуганных крестьян и обессилевших солдат, пробиралась к Фульвио, стоявшему на стене крепости.

Князь увел дуэнью в галерею с навесными бойницами и сказал:

– Не волнуйтесь… Она могла спрятаться в каком-нибудь доме или…

«Или воспользоваться происходящими событиями и сбежать», – подумал Фульвио. Но вслух добавил:

– Этой ночью я выйду из крепости и поищу ее.

– Вы, монсеньор? – прошепелявила плачущая Плюш.

– Я тоже пойду, – буркнул Паоло, которого уже перевязали.

– Даже не заикайся.

– Ну хоть раз в жизни монсеньор может меня послушать!

Их спор прервал Ренцо да Чери:

– Леопард, ради Бога, мне чертовски не хватает людей.

– Иду, – отозвался князь. – Кстати, как Мортимер перенес транспортировку? – спросил он Плюш, прежде чем уйти.

– Милорда де Монтроуза поместили в башню. А он, как только открыл глаза, потребовал себе аркебузу, чтобы сражаться.

– Замечательно, значит, он вне опасности… я сейчас приду его навестить.

Фульвио почувствовал огромное облегчение, узнав, что Мортимеру уже лучше.

Часам к пяти вечера имперские войска предприняли первую атаку на крепость. К счастью, они были плохо организованы, к тому же переоценили свои силы.

Возглавляемые Фульвио и Ренцо канониры и стрелки сбросили врага в Тибр. Немало их осталось лежать и на земле перед крепостью.

– Ур-ра Леопарду! Ур-ра нашему командиру Ренцо! Да здравствует папа! – взревели солдаты, оставшиеся верными папе.

– Они перестроят свои силы и завтра утром повторят атаку, – убежденно сказал Ренцо да Чери.

– Я покину тебя на ночь, друг мой, Ренцо. И если меня не будет на рассвете, это значит…

Фульвио сделал отчаянный жест рукой. Ренцо да Чери потащил князя к просвету между зубцами стены.

– Слушай и смотри.

И он протянул князю подзорную трубу. Из города неслись страшные крики, вопли женщин и детей. Сквозь увеличительное стекло Фульвио разглядывал Рим. Вокруг творилось что-то чудовищное. Церкви, дворцы, жилые дома подверглись грабежу и пожару. На другом берегу Тибра, на площадях были видны повешенные на столбах люди. Некоторых подвергли колесованию. Обезумевшие женщины метались, прижимая к груди детей.

Фульвио с ужасом и отвращением смотрел, как ландскнехты поднимали грудных детей на острие своих пик.

– Я должен туда пойти, Ренцо… Не говори ему ничего, – добавил князь, указывая на папу.

Видя такую решимость, Ренцо лишь вздохнул:

– Что ж, у тебя есть только один способ пробраться, Леопард, – сказал капитан.

Жестом он указал на валявшиеся под стенами крепости трупы ландскнехтов.

– Дождись ночи, теперь уж недолго.

Дневное светило опускалось за горизонт.

Но, прежде чем на небе появилась луна, в западной части идущей вокруг крепости дороги можно было наблюдать довольно странное зрелище. По указанию Ренцо два его человека, два ловких сицилийца, занялись поистине чудовищным делом. Сделав себе из полена, веревки и рыболовного крючка удочки, оба «рыбака» старались поймать необычных рыб: тела двух ландскнехтов.

Когда над опустошенным Римом взошла серебристая луна, Фульвио и Паоло, облаченные в зеленые штаны, короткие камзолы, сапоги с тупыми носами и черные плащи немецких наемников, в шлемах и с алебардами в руках, прошли, освещая себе путь фонарем, в узкий потайной коридор, соединяющий крепость с Ватиканским дворцом. Фульвио надеялся, что лютеране не обнаружат замаскированный выход, находившийся в тронном зале прямо за престолом папы.

Глава XXII БОЙНЯ

Гро Леон знал, что совершил непростительную глупость. Вместо того чтобы лететь, как ему велела хозяйка, прямо в замок Святого Ангела, он решил по пути немного отдохнуть на крыше какой-то церкви.

В течение нескольких дней Гро Леону пришлось подвергнуться тяжкому испытанию. Летая от одного к другому, доставляя послания сначала Франциску I, потом папе, он не должен был ошибиться ни в направлении, ни в адресате. Птица Нострадамуса и сама понимала, что она не совсем обычное пернатое. Не только среди себе подобных, но и среди людей галка была умнее многих. И вот теперь, в первый раз, Гро Леон расслабился. Он просто устал и дрожал всем своим тельцем. Может, он заболел, а может, подобно людям, Гро Леон был напуган страшным зрелищем, которое творилось внизу, в городе.

«Может быть, моя госпожа в опасности… я должен лететь туда», – подумал Гро Леон.

Но он не мог, при всем желании, покинуть укрытие, потому что кто-то захлопнул окно. Теперь, сидя на колокольне, Гро Леон оказался пленником… и отнюдь не единственным! Там был еще звонарь, который, опустившись на колени, молился. От него очень плохо пахло.

А Гро Леон был птицей деликатной. Поэтому он с отвращением открывал и закрывал свой клюв, тяжело дыша.

У звонаря оказалась в руках горбушка хлеба, и он с аппетитом ел. Гро Леону тоже очень хотелось есть. Он с завистью стал летать над чужим обедом. Но, видно, не следовало ему этого делать. Звонарь, еще минуту назад такой набожный, теперь вскочил, и глаза его загорелись алчностью:

– А, вот и дичь для супа!

Гро Леон получил страшный удар по крылу. Из-за наполовину поломанных перьев он полетел немного криво, но все же сумел забраться под самый верх колокольни и там, спрятавшись в какой-то щели, предался размышлениям о безбожии и бессердечности людей…

Тем временем находившаяся в термах Каракаллы Зефирина открыла глаза. Наступила ночь. Она не могла поверить, что проспала весь день. Над городом-мучеником всходила луна.

Вдалеке полыхали костры, освещая ночное небо. Если у Зефирины, Карлотты и Цезаря еще был шанс пробраться в крепость, то только теперь – или никогда.

– Мадам, мне хочется есть, – прошептала Карлотта.

– Мне тоже, – призналась Зефирина.

Она попыталась сориентироваться. Шагая сквозь пустырь, заросший чертополохом, Зефирина ломала голову, как могло случиться, что один из самых прекрасных городов, гордость христианского мира, захвачен и наводнен вражеской армией за несколько часов, и отдан на разграбление распоясавшейся солдатне?

Приближаясь к воротам Себастьяно, девушки услышали крики и стоны, доносившиеся из церкви Сан Бальбино, куда Зефирина несколько раз заходила раньше, чтобы полюбоваться средневековыми фресками.

Молодая женщина и ее спутники выглянули из густой травы, чтобы взглянуть в широко распахнутые двери церкви.

– Боже мой, мадам, у них нет ничего святого, – простонала Карлотта.

В церкви происходило что-то ужасное. В абсиду набилось десятка два мертвецки пьяных солдат. Из стульев, скамей и молельных скамеечек они устроили на хорах огромный костер. Но женщин ужаснул не сам костер, а подвешенные к потолку вниз головой несколько мужских фигур.

– Где ты прячешь свое золото? – кричал один из ландскнехтов подвергавшемуся пыткам человеку.

А так как страдалец не отвечал, варвар рубанул мечом по тем лохмотьям тела, благодаря которым несчастный все еще висел. Ландскнехты грубо хохотали при виде распростертых на полу изувеченных тел. Некоторые были уже мертвы, другие, с распоротыми животами, истекали кровью, стонали, в то время как с балок под потолком свисали части их тел.

– Боже… – молил последний из пытаемых, – прими душу Мануэля Массимо под Твое святое покровительство!

Зефирина не смогла сдержать крика. Мануэль Массимо! Молодой, красивый князь, так самозабвенно развлекавшийся со своей дамой на костюмированном балу…

– Осторожно, мадам, – испуганно зашептала Карлотта.

Но варвары, привлеченные криком Зефирины, пошли на звук, освещая себе дорогу фонарем. Молодые женщины и Цезарь, отступив назад, успели скрыться. Они побежали в западную часть города, где, как им казалось, было поспокойнее.

Обогнув гробницу Сципионов, затем церковь Сан Джованни, где дарохранительница была взломана, а подсвечники и кадильницы украдены, Зефирина решила пройти через театр Марцелла. Продвигаясь вдоль его стен, она увидела вдалеке охваченный пламенем дворец Орсини. Дворец Ченчи был уже опустошен, а дворец Фарнезе разграблен.

Заметив группу орущих солдат с руками, полными украшений, жемчуга, золота, с перекинутыми через плечо мешками, набитыми церковной утварью, девушки стали прятаться то за выступом стены, то в подворотне, то за деревом. Инстинкт самосохранения заставлял их творить чудеса.

Даже Цезарь скоро научился прятаться от диких орд наемников.

Чем ближе к центру Рима приближались молодые женщины, тем невыносимее открывались их взору картины.

«Почему… ну почему?» – в отчаянье задавала себе один и тот же вопрос Зефирина.

Женщины со вспоротыми животами и юбками, задранными выше головы, валялись на всех улицах. Задушенные младенцы плавали в лужах крови. Люди всех сословий, от самых бедных до самых знатных, нашли свою смерть на остроконечных столбах дворцовых оград. У ворот Портезе беглянкам повезло – они наткнулись на старый деревянный мост, готовый вот-вот рухнуть. Преимуществом этого ветхого сооружения было то, что он не охранялся. Через этот мост Зефирина и ее спутники устремились к предместьям Рима, расположенным на пути к Ватикану и замку Святого Ангела.

Приближаясь к базилике Святого Петра, Зефирина и Карлотта увидели, что папская резиденция также осквернена. Имперские солдаты устроили конюшню прямо под «Снятием креста» Микеланджело. Святотатствующие ряженые выходили из дверей Ватиканского дворца. Лютеране облачились в священные одежды папы и его кардиналов. С тиарой на голове они впрягались в повозки, в которых сидели обнаженные женщины. Несчастные дрожали от страха и холода. Они старались прикрыть свою наготу руками и волосами.

«Мы тоже могли быть среди них!» – подумала Зефирина, содрогаясь.

– Долой папу! Долой папистов и да здравствует Лютер! – орали ландскнехты, круша статуи на площади Святого Петра.

Зефирина начала понимать. К удовольствию, которое эти ученики Лютера получали от грабежа, добавлялось кощунственное неистовство от разрушения ненавистной религии. И тогда Зефирина содрогнулась.

«Господи, мир сошел с ума. Папа был прав, это больше, чем просто раскол, это война разных вер, религиозная война».

– Эй, ты там и твой приятель… паписты! – заорал ландскнехт.

Он только что заметил выглядывавшие из-за постамента статуи шапки Зефирины и Карлотты.

Забыв о всякой осторожности, Зефирина, Карлотта и Цезарь помчались прочь. Они бежали, не чувствуя под собой ног, а сзади слышался топот лютеран.

– Ату! Держи их! – кричали вдогонку ландскнехты, забавляясь охотой.

В темноте ночи раздались выстрелы из аркебузы. Добежав до окраины и попав на темные улочки, Зефирина решила, что они спасены, – преследователям надоела охота.

– Черт побери! Возвращаемся к своим!

Но, к несчастью, в этот момент группа пьяных солдат с факелами в руках вышла из дома, по виду напоминавшего купеческий. У каждого был полный мешок. Солдаты перегородили всю улицу. Попав между двух огней, Зефирина какое-то мгновение колебалась и уже хотела бежать назад, но недавние преследователи, запыхавшиеся от бега, закричали своим единоверцам:

– Держите их, это паписты!

Услыша такое, лютеране побросали свои мешки и кинулись на Зефирину и Карлотту.

– Пошли, поджарим их прямо перед их идолами! – предложил один из солдат.

Бедных женщин поволокли, избивая и грозя кинжалами. Бедняжки падали и снова поднимались, пинаемые ногами.

Когда Зефирина с руками в крови, с опухшим лицом и заплывшим глазом замешкалась встать, упав в очередной раз, один из наемников потянул ее за шапку. При виде ее рассыпавшихся по плечам роскошных золотых волос, солдаты остановились как вкопанные:

– Ба, да это женщина!

Десять рук тут же потянулись к Зефирине, пытаясь пощупать ее грудь и залезть между ног. Она закричала от отвращения. Но это было жалким сопротивлением, и она попыталась кого-то укусить, а кого-то ударить ногой.

«Надеюсь, они убьют меня быстро», – мелькнуло у нее в голове.

Точно так же солдатня обращалась и с Карлоттой, но та, онемев от страха, даже не плакала. Похотливо посмеиваясь, лютеране сорвали с молодых женщин рубашки и, без конца поддразнивая, гнали их, оголенных до пояса, в Сикстинскую капеллу.

Короткая передышка, которую получили Зефирина и Карлотта, объяснялась тем, что вандалы вернулись забрать свои мешки с награбленным добром. Когда приходилось выбирать между золотом и женщинами, у них не было колебаний. Не доверяя друг другу, они хотели сначала спрятать добычу в надежное место, а уж потом приниматься за пленниц.

Внутри Сикстинской капеллы, под фресками Боттичелли и Микеланджело, перед глазами пленниц предстала ужасная картина.

К убийствам, пожарам, грабежам, трупам замученных пытками, богохульному маскараду, бурлескным кортежам и всевозможным оргиям эти подонки добавили последнее и худшее надругательство – превратили Сикстинскую часовню в бордель.

Зефирину и Карлотту втолкнули в толпу других обнаженных женщин. Все они, молитвенно скрестив руки на груди, «ждали» своей очереди. На алтаре солдатня соорудила нечто вроде кровати. С расстегнутыми ширинками они послушно стояли в очереди.

Одна из несчастных, совершенно обнаженная, лежа с раздвинутыми ногами на алтаре, перед опустевшей дарохранительницей, была в этот момент жертвой нескольких солдат, которые сменяли один другого. Она не протестовала. Лишь живот ее содрогался от боли. Сама она окаменела. Бедра были в крови. В конце концов, когда она, судя по всему, была уже мертва, кто-то отволок ее в сторону и швырнул точно манекен.

Зефирина услышала, как мягко упало тело женщины на мраморные плиты.

– Сейчас я! Моя очередь!

У алтаря возник спор. Какой-то немецкий громила хотел опередить швейцарца.

– Карамба! Да тут на всех хватит!

В спор вмешался испанский сержант, стараясь навести, что называется, порядок в своих войсках.

Он руководил изнасилованием с истинно испанской твердостью и строгостью.

– Мадам… Мадам…

Ища поддержки, Карлотта цеплялась за свою хозяйку.

– Помолчим и помолимся, моя маленькая Карлотта, – прошептала Зефирина.

Находясь в толпе дрожащих от ужаса женщин, молодая княгиня опустилась на колени и, обхватив голову руками, с давно забытой горячностью стала произносить молитвы своего детства.

Зефирина вдруг почувствовала себя мученицей… Подобно святой, она вместе с первыми христианами Рима изопьет до дна всю чашу страданий.

– Теперь ты!

– Прощай, Карлотта, – пролепетала Зефирина.

Грубые руки сорвали с нее остатки изодранных в клочья панталон. Совершенно нагая, она прошла вдоль грязно посмеивающейся очереди. Иные, не стесняясь, возбуждали себя и одновременно расталкивали друг друга, чтобы взглянуть на нее, лежащую на алтаре.

Закрыв глаза, Зефирина прижала к груди сцепленные пальцы рук. Итак, ей суждено умереть самым гнусным образом, изнасилованной, точно животное, целой армией.

На пороге своего мученичества она почему-то вспомнила стихотворение, некогда сочиненное Франциском I:

Губы ее еще шептали в экстазе последние слова, когда она от неожиданности вскрикнула. Рука одного из наемников схватила ее за волосы. Ей было так больно, что Зефирина от ужаса открыла глаза. Вероятно, все пережитое довело ее до безумия, и у нее начались видения.

На пороге смерти она увидела Фульвио.

– Фуль… – начала было она произносить его имя. Вторая рука наемника тут же обрушилась на ее губы.

С вытаращенными глазами Зефирина ясно различала склонившегося над ней князя Фарнелло. Ее неприятно поразило, что он одет в мундир испанского наемника. Фульвио снял с лица привычную черную повязку. Первый раз Зефирина видела лицо князя без повязки, с навеки пустой глазницей. Но даже такой он оставался красивым.

На чистом испанском языке с кастильским выговором Фульвио объявил:

– Капитану Эррера нужна блондинка, вот приказ, сержант!

Офицер подошел к алтарю. Он явно колебался. Стоящие в очереди мужчины перешептывались:

– Ну, чего мы тут ждем! Я и так уже на пределе.

– Поторопимся, сержант… капитан Эррера не любит ждать.

Держась высокомерно, Фульвио приказал Зефирине встать. Сержант в растерянности разглядывал пергамент, который ему протянул Фульвио.

«Лишь бы этот дикарь не умел читать», – с тревогой подумал Фульвио.

На другом конце Сикстинской капеллы стоял Паоло, готовый в случае необходимости кинуться на выручку хозяину. Оруженосец приметил в толпе Карлотту.

Восковая печать действительно принадлежала капитану Эррера, тому самому, который охранял Франциска I в Пиццигеттоне.

– При… каз, – с трудом прочитал сержант.

– …прислать мне в замок Святого Ангела женщину с белокурыми волосами. Они очень редко встречаются! – закончил князь, читая приказ через плечо сержанта.

Подняв голову в шлеме, он добавил со смехом и неприличным жестом, обращаясь к солдатам:

– Мне и самому нравится эта бабенка с кудрявым пушком… ну да что там, надо сделать приятное капитану. Ладно, я вижу, у вас тут есть еще, с кем облегчиться. Да здравствует капитан Эррера, у которого хвост так раскалился, что даже воды Тибра не остудят его!

Пошлые слова Фульвио понравились солдатам. Ландскнехты разразились хохотом. Два дикаря уже тащили новую жертву вместо Зефирины.

Фульвио набросил на плечи Зефирине свой черный плащ ландскнехта. Не теряя времени, он грубо поволок ее к выходу.

– Давай пошевеливайся, иди, позабавь нашего капитана…

Паоло тем временем прихватил Карлотту.

– Послушайте, друзья! – крикнул Фульвио, оглянувшись. – Наш эскадрон осадил крепость, в которой спряталась эта папистская сволочь… я не шучу! Так что мы там недолго позабавимся с вашей брюнеткой и очень скоро пришлем вам ее обратно, братишки.

Не дожидаясь ответа, Фульвио и Паоло стремительно покинули Сикстинскую капеллу. У паперти их ждали две испанские лошади и Цезарь.

Фульвио и Паоло вскочили в седла, затем подхватили и посадили перед собой женщин. Они выехали на площадь перед собором святого Петра, освещенную множеством костров, и отсюда, сопровождаемые Цезарем, пустили в галоп.

И хорошо сделали, потому что один, более грамотный, чем остальные, солдат прочел подлинное послание капитана Эрреры, послание, которое Фульвио выкрал из сумки убитого им фельдъегеря, ехавшего по улице без охраны. В нем говорилось:

«Приказываю немедленно прибыть к главному штабу всем кавалеристам. На рассвете начнется наступление на замок Святого Ангела».

– Догоните их! Хватайте! Это шпионы! Это переодетые паписты! – заорал сержант.

Лошади Фульвио и Паоло мчались, перескакивая через трупы замученных. Не обращая внимания на стрельбу, которую лютеране открыли по ним из арбалетов и аркебуз, Фульвио и Паоло стремительно направлялись к темным окраинам города.

«Он любит меня… любит, раз так рисковал из-за меня», – думала Зефирина, находясь в полубредовом состоянии.

Обнаженная, закутанная в чужой плащ, с головой, склонившейся на плечо Фульвио, она в забытьи уносилась все дальше и дальше от страшной римской бойни.

Глава XXIII АГРИППА КОРНЕЛИУС НЕТТЕСГЕЙМСКИЙ

Облокотившись на подоконник того, что осталось от дворца Фарнелло, донья Гермина, подобно Нерону, смотрела на полыхавшие в Риме пожары.

Освещенное четырьмя свечами, тело коннетабля де Бурбона лежало в пустой комнате на походной кровати.

Смерть его совершенно не огорчила донью Гермину. Напротив, она даже испытала облегчение. Ведь это она сулила герцогу златые годы и прочие чудеса, чего Карл V никогда бы не выполнил…

Бурбон раздражал ее своей слабостью, доверчивостью. Да что там говорить, он был просто тряпкой в энергичных руках доньи Гермины. Она слышала от перепуганных лютеран, что герцога убил под стенами Борго белокурый ангел… женщина…

Некоторые из воинов называли даже имя этой женщины, имя княгини Фарнелло.

«Она… если только это она, я прикажу изрубить ее живую на куски».

Ничто не могло противостоять донье Гермине! Ни мужчины, ни короли, ни император Карл V, который, она это знала, слегка побаивался ее, ни, разумеется, ее собственный муж, этот жалкий глупец Роже де Багатель, превращенный ею в марионетку и наверняка ждущий ее, словно покорная овечка, в Валь-де-Луар. Нет, ничто не в силах противиться ей, кроме этой ненавистной рыжей дряни, ее падчерицы Зефирины. Донья Гермина подозревала, что ее соперница пользуется какой-то магией. Вполне возможно, ей покровительствовал не менее могущественный мастер, чем гениальный немецкий некромант Агриппа Корннелиус Неттесгеймский.

Именно Корнелиус, безумно влюбленный в донью Гермину тогда, когда она еще звалась Генриеттой, обучил ее колдовской науке.

Однако, увидев, сколь велики успехи его ученицы, Корнелиус пожалел о том, что слишком многое ей сообщил. Он заставил ее поклясться Христом-Богом, что она никогда не употребит во зло свои знания. Христом-Богом!.. Нет, Дьяволом! Генриетта поклялась. Потом уже она стала доньей Герминой де Сан-Сальвадор, затем маркизой де Багатель, и все ей в жизни удавалось, все, кроме одного: никогда она не могла сломить Зефирину.

После того как она трижды приближалась к цели, но так и не могла осуществить желаемое, Гермина поняла, что ее заклятья отскакивают от Зефирины, будто она заслонена каким-то щитом.

Магические круги и наводящие порчу квадраты, начерченные мелом, всевозможные чары, змеиная кожа, высушенные и истолченные в порошок жабы, не приводили к желаемому результату.

Может быть, Мишель де Нотр-Дам, тот маг, что жил в городе Салон-де-Прованс и со временем стал называться Нострадамусом, покровительствовал этой несчастной Зефирине?

При этой мысли донья Гермина заскрежетала зубами. Ее красивое лицо исказилось от бессильной злобы.

Находясь постоянно в привилегированном положении представительницы Карла V в армии вандалов, донья Гермина распорядилась доставить себя и тело своего любовника во дворец Фарнелло. Выставив пьянствующую солдатню, донья Гермина обосновалась в комнатах второго этажа. Мебели во дворце почти не осталось, все было разграблено.

И все-таки донья Гермина чувствовала, что она находится именно в комнате Зефирины. Удостоверившись, что, не считая трупа герцога де Бурбона, она совершенно одна, донья Гермина приподняла парчовую юбку, под которой находились еще две. Из третьей юбки она достала маленькую, подвешенную на золотой цепочке коробочку. Открыв ее ключиком, который постоянно носила на шее, она выковырнула оттуда две пластинки из необычного металла с фиолетовым отсветом.

После долгого разглядывания пластинок, она не сдержала стона:

– Я не выдержу этого! Я чувствую, сокровище Саладина находится где-то совсем близко. Как только я до него доберусь, прощай, Карл V, я сама смогу поднимать целые армии, в одиночку править Испанией… Францией… Германией… заполучить трон Карла Великого! Женщина, правящая всем Западом! Все достигнутое мной до сих пор, лишь детские игрушки… К черту мужчин с их капризами, вроде этого кретина Бурбона! Но где же, где третья пластинка? Астарот, ответь мне. У меня в руках три колье! Но не они меня интересуют. Вельзевул… После свадьбы рыжей третий изумруд оказался пустым. Может быть, Каролюс спрятал ее перед тем, как отдать мне ожерелье семейства Фарнелло?

Эта неожиданная мысль поразила Сан-Сальвадор. Но она тут же решительно отвергла ее. Невозможно! Каролюс, конечно, временами до идиотизма чувствителен, но не до такой же степени, чтобы предать ту, с которой связан своей судьбой. От волнения она до крови прикусила себе язык. Нет, надо действовать. Вечно занятая делами Карла V, она уже многие месяцы не находила времени для оккультных наук. Но сначала надо избавиться от мужа, который ей совершенно не нужен…

При свете зажженной свечи Сан-Сальвадор присела на стул рядом с трупом. Пододвинув к себе дорожный несессер, она достала из него чернильницу, пергамент и гусиное перо. Своим особым почерком с немыслимыми завитушками она нацарапала следующие слова:

«Мой дорогой супруг,

Очень скоро вы увидите свою верную Гермину, которая так томится без вас.

Удерживает меня лишь необходимость исполнить срочный и благой долг, но пусть эти лепестки напомнят вам о нашей цветущей любви.

Мое сердце с вами.

Ваша Генриетта».

Проявляя крайнюю осторожность, она надела на руки длинные перчатки с черными манжетами. Затем водрузила на лицо маску с остроконечным носом, защищавшую ее от ядовитого запаха, и только после этого извлекла из кожаного мешочка с металлической застежкой несколько увядших лепестков розы.

С помощью маленькой палочки донья Гермина сбросила на пергамент три лепестка. Потом снова тщательно закрыла мешочек и запечатала письмо черным воском, предварительно разогретым над свечой.

Проделав все это, она сняла маску и перчатки, подошла к двери и позвала своим мелодичным голосом:

– Бизантен!

На зов тут же явился кривоногий наемник огромного роста. Рябое лицо под шлемом было неподвижно, как у статуи. Желтые глаза взирали на донью Гермину без всякого выражения.

– Ты сейчас отправишься во Францию, с письмом маркизу де Багателю. Отдашь его только ему в руки и никому другому. Ты хорошо меня понял?

– Очень хорошо, донья Гермина. Вот только оседлаю лошадь и сразу отправлюсь.

Протягивая ему письмо, она несколько мгновений колебалась.

Впрочем, могла ли эта чудовищная женщина испытывать какие-то угрызения совести?

Донья Гермина взяла плоскую коробочку из сандалового дерева и вложила туда свое послание. Теперь, успокоившись, она добавила:

– Не вынимай пергамент из коробки и не падай в воду. А теперь иди, Бизантен, поезжай как можно скорее. Я с нетерпением буду ждать твоего возвращения с хорошей вестью.

Гигант, выполнявший мелкие поручения, поклонился и вышел. Выглянув в окно, Сан-Сальвадор увидела, как он пересек двор, забитый лошадьми и людьми в доспехах.

Когда Бизантен скрылся за полуразрушенной оградой палаццо, на лице доньи Гермины появилась удовлетворенная улыбка.

«Участь отца решена, теперь займемся дочкой».

Погрузившись в разработку дорогого ее сердцу замысла, донья Гермина не заметила, что в комнату кто-то проник.

– Берегись, Генриетта, наступит день, когда сотворенное тобой зло вернется и нанесет удар по тому, что тебе дороже всего.

Услышав знакомый низкий голос, пораженная донья Гермина обернулась:

– Корнелиус… это ты?

– Да.

Немолодой, но все еще статный мужчина появился в свете тускло горящих свечей.

– Агриппа Корнелиус Неттесгеймский! – проговорила донья Гермина.

Она протянула руки навстречу гостю.

– Рада видеть тебя, Корнелиус… Как поживаешь?

– Хорошо… и плохо, – ответил посетитель, не подав руки донье Гермине. – В наши дни жизнь у алхимиков трудная. Я переехал в Нидерланды и там написал сатиру «О недостоверности и тщете наук». Я также нахожусь в переписке с очень одаренным молодым человеком по имени Мишель де Нотр-Дам… Еще обдумываю большой трактат о сокровенной философии, а кроме всего этого думаю о тебе, Генриетта.

– Обо мне, Корнелиус? – удивилась донья Гермина. Она снова протянула руку, чтобы коснуться Агриппы Корнелиуса Неттесгеймского, величайшего мага всех времен, этого странного человека, выходца из могущественной кельнской семьи. Но ее рука встретила только пустоту. Она жалобно спросила:

– Корнелиус, где же ты?

Легкая улыбка появилась на бледном лице чернокнижника:

– В Риме, рядом с тобой, Генриетта, и одновременно в своем рабочем кабинете в Нидерландах. Я пришел сказать тебе: прекрати свои злодеяния, Генриетта, останови человека, который скачет как вестник смерти. Оставь в покое Саламандру! Сдержи силы зла, иначе они ударят по тебе, да так страшно, что я ничем не смогу тебе помочь, Генриетта… я больше не смогу… я не…

И тут, словно на него набросили кисею, лицо Корнелиуса стало растворяться, а голос – удаляться.

Донья Гермина закричала:

– Подожди, останься еще, Корнелиус… Почему ты стал моим врагом?

Невероятным усилием воли алхимик остановился:

– Я не враг тебе, Генриетта, но вижу все, что происходит в Риме. Этот ужас – дело твоих рук. Я вижу, что ты замышляешь убийство своего мужа… Я вижу молодую женщину, которую ты преследуешь своей ненавистью… Я вижу твою судьбу, Генриетта, и она страшна. Вернись назад, уйди в монастырь и раскайся. Стань снова монахиней, надень власяницу… не касайся больше магии, которой я тебя обучил на свое несчастье. Послушайся меня, пока еще есть время, Генриетта, иначе я ни за что не отвечаю… Прощай.

Голос умолк. Агриппа Корнелиус Неттесгеймский исчез.

Донья Гермина бросилась в коридор. У дверей стояли два ландскнехта с факелами в руках.

– Где мужчина, который только что вышел отсюда? – пролепетала донья Гермина.

– Но, мадам, никто не выходил!

– Но ведь сюда вошел высокий мужчина, – настаивала она.

– Нет, мадам, никто не входил… никто не выходил.

С лицом, белее мрамора, донья Гермина вернулась в комнату. Дрожащей рукой она провела по холодному лбу.

«Это просто усталость… я становлюсь нервной, – подумала она. – А где, собственно, Каролюс? Этого глупца никогда нет в нужную минуту».

Она достала из дорожного несессера бутылочку с зеленой жидкостью. Этот настой на травах, который ей привез один купец из Аравии, обладал способностью успокаивать, возвращать силы, погружаться в грезы и видения.

Она выпила несколько капель. И, как всегда, спустя несколько минут таинственная горьковатая жидкость под названием «гашиш» принесла ей успокоение. Донья Гермина вышла из комнаты.

Следуя за солдатом, освещавшим ей дорогу, она спустилась в гостиную, где капитан Аларкон устроил штаб армии. В окружении лейтенантов и своего нового адъютанта, Рикардо де Сан-Сальвадор, капитан разрабатывал план наступления на замок Святого Ангела.

– Чем могу служить, мадам? – учтиво спросил испанец.

– Капитан, у меня, кажется, есть возможность преподнести вам папу. Доверьте эту миссию моему сыну Рикардо, а в обмен отдайте мне княгиню Фарнелло…

Капитан озадаченно почесал бритую голову под кольчужным наголовьем, которое так и не успел снять.

– Это та женщина, что убила коннетабля?

– Она самая, капитан.

– К сожалению, мадам, никто не знает, где она находится.

– Вероятно, в замке Святого Ангела или где-нибудь в городе. Пошлите патруль на ее поиски.

– Можно попытаться, но я ничего вам не обещаю, мадам. Кроме нескольких полков, как, например, полк капитана Эрреры, все остальные уже вышли из подчинения и заняты резней. Пройдет несколько дней, пока они успокоятся. А что касается папы, то я с удовольствием поручу эту миссию Рикардо, вот только как добраться до Климента VII? – спросил испанец.

Ангельская улыбка осветила лицо доньи Гермины.

– Мне говорил сам герцог Бурбонский, что существует потайной подземный переход, соединяющий Ватиканский дворец с замком Святого Ангела…

Глава XXIV КАТАКОМБЫ

– Патруль! – прошептал Фульвио.

Зефирина теснее прижалась к мужу. Он взял ее за руку и дал знак замолчать и пригнуться.

То же самое сделали Паоло и Карлотта.

Сидя на корточках у маленького окошечка, беглецы прислушались к раздававшемуся с улицы стуку солдатских сапог.

Выглядывая в окошко, они видели, как мимо лачуги, в которой они спрятались, проходят солдаты, вооруженные алебардами, во главе с сержантом-испанцем.

Оставив позади себя замок Святого Ангела и Ватиканский дворец, беглецы запутались в темном лабиринте Трастевере.

В кривых улочках этого квартала на правом берегу Рима Фульвио надеялся отыскать брошенный жителями домик, где можно спрятать женщин, подыскать им какую-нибудь одежду и хорошенько поразмыслить о том, как пробраться в замок Святого Ангела. Нечего и думать о потайном подземном ходе из Ватикана. Назад вернуться невозможно.

На площади Святого Петра наемники, взбешенные тем, что их провели, наверняка энергично разыскивают лже-ландскнехтов и двух женщин, похищенных у них.

Первая часть плана осуществилась так, как и была задумана Фульвио: ведь армия рейтаров не могла находиться повсюду одновременно. Около портика с колоннами беглецы спешились. Спрятав лошадей в сарай, они торопливо вошли в какую-то нищенскую лачугу, которая явно не вызвала интереса у грабителей. Внешний вид ее был так жалок, что ни одному мародеру не пришло бы в голову искать в ней сокровищ.

На ощупь, не смея зажечь огонь, Фульвио и Паоло обнаружили там среди плошек и прочей рухляди дурно пахнущие нищенские лохмотья.

Нищество в Риме было весьма прибыльным делом, и беглецы, судя по всему, нашли прибежище в логове одного из таких нищих.

Одеваясь в лохмотья, Зефирина заметила, что Фульвио не смог отказать себе в желании взглянуть на ее наготу, мерцавшую в слабом лунном свете.

«Выберемся ли мы когда-нибудь из этого ада?» – подумала Зефирина.

– Что-то сталось с бедным Цезарем? – прошептала Зефирина.

– Я думаю, он из этого выберется, тем более что именно он помог нам отыскать вас, – ответил Фульвио. – Я заметил его перед Сикстинской капеллой. Поэтому мы с Паоло и смогли подготовить ваше похищение… Похищение сабинянок! – договорил Фульвио, склонившись к молодой женщине.

Сердце Зефирины заколотилось. Она только не могла понять, отчего: то ли из-за опасности, то ли потому, что Фульвио сильно сжал ее руку.

– Кто идет?

Сержант поднял факел над головой.

– Друг!

Патруль остановил двух ландскнехтов, ограбивших церковь, судя по дароносицам, которыми оба были нагружены.

– Друг-то, может, и друг, но вы должны назвать пароль, – сухо возразил сержант.

– Золотое руно!

– Этот пароль был вчера.

Один из ландскнехтов повернулся к другому.

– Ганс… ты того, знаешь?

– Бурбон и Аларкон!

– Это было позавчера… Целься! – приказал сержант. Его люди нацелили на грабителей аркебузы.

– Э… постойте, командир… Мы верные солдаты императора… вы совершаете ошибку.

– Пароль, да поживее, иначе мои ребята сейчас изрешетят вас, – пригрозил сержант.

– Мы знали… клянусь… Готфрид, ну вспомни.

– Эску… потом что-то там такое и аль… Ох, проклятье.

– Эскуриал и Алькасар… Ведь так, сержант?

Тот, кого звали Гансом, с облегчением вытер пот со лба.

– Ваше счастье, что память к вам вернулась, вы дешево отделались, парни.

Офицер сделал знак своим людям опустить аркебуза. Грабители собрали дароносицы, рассыпавшиеся по земле.

– Но что все-таки происходит, сержант? Мы честные солдаты… Коннетабль обещал нам свободную наживу… Мы что, больше не имеем на это права?

– Можете красть сколько вам влезет, но у нас есть приказ разыскать двух фальшивых ландскнехтов с двумя женщинами и доставить их по возможности живыми в штаб-квартиру… Тем, кто их поймает, назначено большое вознаграждение.

– Да ну!

– 2000 дукатов!

Голос сержанта удалялся по направлению к башне Ангилларо.

Беглецы с облегчением вздохнули. Но тут, к несчастью, спрятанные в сарае лошади заржали. Патруль немедленно вернулся назад.

– Наверняка кто-то прячется в этих домишках! – крикнул сержант. – Обшарьте все до последнего угла! Выкурите их оттуда, как крыс!

Рукоятками алебард и прикладами аркебуз солдаты принялись высаживать двери. Внутрь домов они швыряли горящие факелы. Из некоторых домов послышались крики женщин и плач детей.

Пасмурный день занимался над Римом. Огонь пожаров разгорался уже над кварталом Трастевере.

Надо было действовать быстро и при этом не привлекать к себе внимание.

– Разделимся на две группы, Паоло, надо постараться выбраться по Виа Аурелиа Антика. Постараемся где-нибудь понадежнее спрятать женщин, а сами вернемся во что бы то ни стало в замок Святого Ангела… Ну, удачи вам.

Распорядившись так, Фульвио надел поверх своей одежды нищенские лохмотья. Морщась от тошнотворного запаха, он молил Бога только о том, чтобы тот, чьей рванью он воспользовался, не был прокаженным.

Паоло сделал то же, что и его хозяин.

Дверь их лачуги разлетелась вдребезги в тот момент, когда четверо беглецов выскочили с противоположной стороны в маленький палисадник и помчались сквозь лабиринт нищих лачуг. Паоло и Карлотта свернули чуть влево, к западу, Фульвио и Зефирина вправо, к востоку.

– Сюда… сюда! – закричал сержант, заметив силуэты.

Послышались выстрелы из аркебузы. Вскочив на преградившую дорогу стену, Фульвио протянул руку Зефирине, чтобы втащить ее за собой. В эту минуту пуля попала ему в левое плечо, и он зашатался. С лицом, искаженным от боли, он все-таки поднял Зефирину, и они оба спрыгнули по другую сторону стены.

– Фульвио, вы ранены…

На груди у него расплылось пятно крови. С трудом дыша, Фульвио прошептал:

– Быстрее, Зефирина, я знаю место, где мы можем спрятаться…

На рассвете черные тучи затянули небо.

Зефирина и Фульвио попали на заброшенное кладбище. Князь потерял много крови. Он с трудом шел. Зефирина поддерживала его, но Фульвио всем телом навалился на ее плечо. Стиснув зубы, она продолжала идти вперед, превозмогая усталость.

– Я должна сделать вам перевязку, – прошептала она.

– Не сейчас, позже, – выдохнул князь.

Подбородком он указал ей на вход в подземелье за часовней. Со стороны это был небольшой земляной холмик, на котором росли полевые цветы.

Фульвио и Зефирина оказались на кладбище не одни. Несколько нищих, в таких же лохмотьях как и они, мелькнув среди могил, куда-то потом исчезали как по волшебству. Под насыпным холмиком находилась лестница, скрытая от глаз посторонних колоннадой портика. Лестница вела вниз, под землю.

– Катакомбы! – прошептала Зефирина.

Фульвио в ответ только кивнул.

– Ребенком я здесь часто играл к огорчению моего воспитателя.

Он кусал губы, чтобы не стонать от боли.

– Это очень старые карьеры, и я не думаю, что испанцы знают об их существовании.

Пошатываясь и обхватив одной рукой шею Зефирины, Фульвио увлек молодую женщину в глубину карьера.

Многочисленное племя бездомных, нищих и попрошаек нашло себе прибежище в катакомбах. Несколько факелов, расставленных на большом расстоянии друг от друга в бесконечных подземных коридорах, освещали их тени.

– Люцерны!

Зефирина вспомнила слово, обозначавшее вечернюю церковную службу первых христиан, которая проводилась в ночь с субботы на воскресенье.

Казалось, Фульвио знал, в каком направлении идти. Дыхание его стало хриплым, а он все шел по запутанным коридорам и щупальцеобразным галереям, которые на взгляд новичка расходятся в самых разных направлениях.

Зефирина начинала понимать, что сеть подземных ходов, казавшаяся беспорядочной, создана по строгому звездообразному плану и охватывает огромные пространства.

Зефирина подняла с пола смоляной факел. Теперь, если бы не рана Фульвио, они могли бы двигаться быстрее.

Катакомбы под Виа Аурелиа были многоярусными. По прикидкам Зефирины, глубина их должна была составлять около шестидесяти футов. Иногда, наткнувшись на перепуганных нищих, она со страху отскакивала в сторону. Впрочем, из-за их дурно пахнущих лохмотьев нищие в катакомбах не обращали на них никакого внимания. Мало-помалу Зефирина освоилась в подземелье. Так же, как и ее некогда могущественный муж, княгиня Фарнелло была теперь всего лишь беглянкой, вступившей на путь первых христиан.

Прошагав довольно долго, они вышли в крипту – небольшое сводчатое помещение. В нишах крипты высились один над другим, точно соты в улье, украшенные скульптурными изображениями саркофаги. За этим небольшим залом последовали другие. Это были, как поняла Зефирина, подземные часовни. В некоторых из них были воздвигнуты мраморные алтари. Кое-где на стенах сохранилась роспись с изображением птиц, амуров и изящных орнаментов.

«Живописцы катакомб… Художники, которых людское безумие вынудило покинуть свежий воздух и дневной свет».

Внезапно Зефирина вскрикнула. Поглощенная своими мыслями, она не заметила сделанное в рыхлом полу углубление, переполненное человеческими скелетами и черепами.

– О, Фульвио! – простонала молодая женщина.

– Ничего не бойтесь, это всего лишь кости мучеников… Пойдемте.

При этих словах Фульвио зашатался и, наверное, упал бы, если б Зефирина не поддержала его.

– Прошу вас, остановимся здесь, – взмолилась она.

– Я… думаю… действительно… надо, – согласился Фульвио.

Его ноги отказывались идти. Зефирина помогла ему опуститься около одного из саркофагов.

– Позвольте, я посмотрю.

Зефирина приблизила факел к ране. С большой осторожностью она раздвинула лохмотья, потом распахнула камзол. Она постаралась сохранить на лице бесстрастное выражение. Кровь струилась из большой раны под ключицей.

– Надо бы… снять доспехи, – с трудом произнес Фульвио.

– Боже мой, у меня же нет ничего, чтобы перевязать вам рану, – с отчаянием воскликнула Зефирина.

Слабеющей ладонью Фульвио коснулся ее руки:

Уходите, Зефирина… Если будете идти все время на запад, у вас будет шанс… Вы созданы, чтобы жить… Жить…

Слова отняли у Фульвио последние силы. К глазам Зефирины подступили слезы. Зубами оторвав от своей относительно чистой рубашки кусок ткани, она прижала комок к ране, чтобы остановить кровотечение.

От сильной боли голова Фульвио откинулась назад.

– Фульвио… – заплакала она.

Леопард потерял сознание. Зефирина впала в отчаяние. Если она будет бездействовать, если срочно не призовет кого-нибудь на помощь, он умрет.

Ужас положения, в котором она оказалась, потряс ее. Затерянная глубоко под землей, в катакомбах, которых она не знала, не представляла, куда идти. Он сказал, на запад… Но где здесь запад?

«Мне ничего не остается, как ждать смерти вместе с ним», – решила Зефирина.

Прижимая голову Фульвио к своей груди, она погрузилась в размышления.

К чему продолжать борьбу? Их судьба предопределена, и судьба эта трагическая. Фульвио, потерявший столько крови, угаснет у нее на руках, а она, блуждая по лабиринту, сложит свои кости рядом с костями мучеников, приняв самую страшную смерть – от голода.

Факел начал потрескивать. Огонь грозил вот-вот погаснуть.

Драматизм ситуации усугублялся тем, что вот-вот наступит полный мрак. Зефирина стала всхлипывать. Она вдруг снова почувствовала себя ребенком, который от горя призывает на помощь самых близких ему когда-то людей: няню Пелажи и папашу Коке, убитых доньей Герминой, любимую лошадь Красавчика, отца Роже де Багателя.

«Милый папочка, если бы вы видели вашу Зефирину… и вы, Бастьен… Гаэтан».

Зефирина корила себя, что не была добра с ними. Она всем приносила несчастье и теряла тех, кто любил ее.

Горько разрыдавшись, Зефирина склонилась над неподвижно лежащим мужчиной.

– О, Фульвио… я люблю вас.

Она коснулась своими губами его губ и вздрогнула. Находясь в бессознательном состоянии, князь едва ощутимо ответил на ее поцелуй.

Неожиданно для самой себя Зефирина встала. Слезы на глазах высохли. Фульвио прав. Она хочет жить, любить, спасти этого человека, своего мужа.

«Нострадамус, дорогой мой друг, подумай обо мне! В череде ужасных событий я потеряла звезду Давида, которую вы мне подарили… Но я молю вас, направьте меня».

Закрыв глаза, Зефирина изо всех сил призывала на помощь мага из Салон-де-Прованса.

Может быть, и вправду ее мысли донеслись до молодого человека, работавшего у себя в кабинете?

Никакого ответа в катакомбы не пришло. Но на Зефирину снизошло великое успокоение.

Со всей решимостью она освободилась от ухватившихся за ее пояс рук. И тут же ей стало не по себе: казалось, глаз Фульвио смотрит на нее с упреком.

Может быть, он боялся, что она послушает его и сбежит?

– Фульвио, я иду поискать помощь, – зашептала Зефирина. – Держитесь, я вернусь…

Слышал ли он ее? Во всяком случае, он вздохнул и закрыл свой единственный глаз. А если Фульвио был еще способен думать, не решил ли он, что Зефирина покинула его? Она оторвала от рубашки полоски ткани и заново перевязала рану. Затем прижала голову к его груди. Сердце Фульвио бьется слабо, но равномерно.

Зефирина встала и, взяв в руки факел, сделала несколько шагов в сторону.

Но она заколебалась. Как трудно уйти так сразу, Оглянувшись, она посмотрела на большое распростертое тело. И образ запечатлелся в ее мозгу. Потрескивая последними искрами, факел окончательно погас.

Все, теперь полная темнота. Зефирина должна была бы выть от страха, но, по неведомо какому чуду, она воспринимала это без паники. Двигаясь вдоль стены, она вышла в коридор.

В какую сторону направиться? Он говорил, на запад. Зефирина решила пойти вправо.

Она идет… Натыкается на какое-то препятствие. Боясь упасть, ползет на четвереньках. Слева, где-то далеко в галерее, колеблется круг света.

Друг или враг?

Зефирина выпрямляется, чтобы пойти в этом направлении. Свет удаляется. Прижимаясь к стене, она, что есть сил, бежит за ним. Неужели она потеряет этот огонек? Изнемогая от усталости, задыхаясь, она кричит:

– На помощь! На помощь!

Голос ее звучит глухо, как из могилы.

В довершение к пережитому ужасу Зефирина чувствует, что падает… проваливается в бездну.

Не помня себя, она тут же вскакивает, топчется на месте и кричит нечеловеческим голосом. В непроглядном мраке пальцы ее всюду натыкаются на кости скелетов.

Вот Зефирина и попала в яму с костями мучеников, которая станет и ее могилой.

Глава XXV РИМСКИЕ ПОПРОШАЙКИ

– Вот так кузнечик!

– Ты кто будешь?

– Чего это ты здесь делаешь?

У края ямы над Зефириной склонились три страшноватые рожи, освещенные каким-то подобием фонаря.

– Я прошу вас, господа, помогите мне, – взмолилась молодая женщина, подняв к ним голову.

Топча ногами кости, она протянула руку к этой неожиданно явившейся помощи. Ее просьба вызвала у трех субъектов приступ необыкновенного веселья.

– Хи-хи… господа… хо-хо… господа!

Похоже, эти типы не спешили вытаскивать Зефирину из ямы.

– Ты девчонка или парень? – неожиданно спросил один из мужчин, вытирая слезящиеся глаза.

– Ни то, ни другое! – ответила она недоверчиво.

– Здорово, ни девица, ни парень! Очень даже необычно!

Приятель говорившего поднял фонарь над ней. Третий оборванец вообще исчез из поля ее зрения. Двое присевших у края ямы встали. Зефирина отчаянно закричала, точно попавший в западню зверь.

– Не бросайте меня! У вас нет сердца! Вы что, оставите меня умирать здесь?!

– Не трепыхайся понапрасну, мотылек!

– Паньото пошел за веревкой.

Очень скоро Зефирину вытащили из ямы. После падения с высоты десяти футов она немного ушиблась, но осталась невредима.

Она с недоумением смотрела на трех оборванцев, которые так великодушно помогли ей: все были безобразны на вид, горбаты, кривобоки. У одного не было носа, у второго – руки, а третий ковылял на деревяшке вместо ноги. От их лохмотьев шла ужасная вонь, но это не помешало им вполне «по-светски» представиться.

– Мы – неразлучная тройка из Понте[47]. Я – Паньото, король нищих, – поклонился безносый. – Вот это мой брат Палько (однорукий), а это мой кузен Панокьо (он указал на безногого). А ты, мотылек, тебя как зовут?

– Зефирон! – тут же ответила молодая женщина, предпочитая мужскую форму своего имени.

– А мы что-то тебя совсем не знаем. Ты в каком квартале работаешь? – спросил Паньото, гордо назвавшийся королем нищих.

– Да когда как, иногда в Трастевере, иногда в Монти или в Сан-Эвстахио, – уверенно сказала Зефирина.

Из-за лохмотьев, которые были на Зефирине, все трое подумали, что она тоже принадлежит к братству нищих.

– Ты еще совсем молоденький. Ну, как, можешь идти? Ты себе рожицу не поранил, Зефирон? А как ты готовишься, когда идешь побираться? – проявил профессиональное любопытство Паньото.

Он коснулся рукой того места, где полагалось быть носу.

Зефирина вздрогнула. Она не раз слышала, что в Риме некоторых детей уродовали в раннем возрасте, подготавливая их к попрошайничеству. Не позволяя себе расчувствоваться при виде этих несчастных, она сказала твердым голосом:

– Да уж что-то придумываю… я научилась гримироваться.

– Ты чего, делаешь себе всякие болячки на твоей хорошенькой мордашке?

– Да, и… шрамы всякие тоже. Мой брат, он потерял один глаз, – объявила Зефирина.

– Это везуха, лишиться глаза еще в колыбели, – восхищенно признали все трое.

После этого они как будто стали торопиться.

– Прощай, Зефирон, до скорого… Нищие собрались уходить.

Придя в ужас от мысли, что может потерять своих спасителей, Зефирина догнала их.

– Мой брат ранен и лежит где-то тут, в катакомбах. Не оставляйте меня, помогите мне найти его и вылечить.

– Ты не знаешь, где он?

Палько аккуратно снял со своих нечесаных волос вошь и, положив ее на зуб, прикусил.

– Нет, он в какой-то крипте, полной саркофагов, может, там, а может, в этом направлении…

В отчаянии Зефирина тыкала то в один, то в другой коридор.

– Однако пора ужинать.

– Ужинать! – растерянно повторила Зефирина, у которой желудок свело от голода.

– А как же, голубчик… если подлый испанец мешает нам заниматься нашим честным ремеслом, то это вовсе не значит, что надо ходить с пустым брюхом, ведь верно? Ну, давай, идем с нами, Зефирон, а после ужина мы все вместе займемся твоим брательником… Слово короля, – величественно заявил он.

Зефирине пришлось подчиниться. Она последовала за тремя нищими, и очень скоро все пришли в просторную крипту. Зефирина и представить себе не могла, что в катакомбах находится столько «обитателей». Добрая сотня оборванцев, похожих на Паньото, Палько и Панокьо, горбатых, кривобоких, с обезображенными лицами теснилась вокруг огромного котла, который в другое время вызвал бы у нее отвращение…

В котле варилась лошадиная голова, вполне возможно отнятая у врага, а также капуста и чечевица.

Все было хорошо организовано. У нищих имелись глиняные миски, старые, правда, чуть ли не античных времен, но у каждого своя. Один калека, совсем без ног, сидя на саркофаге, разливал похлебку по мискам. Время от времени едоки подходили к римским амфорам, наполненным вином, чтобы утолить жажду.

Паньото представил Зефирину всем присутствующим. Тот факт, что она пришла с «королем», вызвал у нищих некоторое почтение. Однорукий Палько дал ей понять, что она может взять себе еды из котла. Деликатная княгиня Фарнелло не заставила просить себя дважды. Она съела попавшие ей куски мяса, хватая их прямо руками, выпила бульон и даже облизала миску. После чего стала с нетерпением ждать, когда нищие выполнят свое обещание.

Наконец, насытившись, Паньото встал. Потирая живот, он обратился ко всем:

– Друзья! Требуется помощь от нашей нищенской братии. Брательник нашего юного кореша Зефирона ранен и к тому же неизвестно где лежит… Он такой же честный нищий, как мы… Надо его найти! Ты, Эмпирик, пойдешь со мной.

– Хорошо, твое величество!

Маленький старичок, тощий как скелет, подчинился приказу «короля», а остальные, взяв факелы, разошлись по коридорам.

Зефирина была в восторге от такой дисциплины и совершенно растрогана подлинной доброжелательностью этих несчастных, отверженных людей. С того момента, как она оказалась среди них, она ни разу не почувствовала страха. Более того, несмотря на отталкивающий физический вид представителей обоего пола, Зефирина от общения с ними испытывала истинное облегчение.

– Ты и правда, Зефирон, не помнишь… где он, твой брательник? – снова спросил Палько.

– Нет, я только помню, что это была крипта.

– Черт побери, да если здесь чего навалом, так это как раз крипт. Их тут, наверное, штук двести пятьдесят…

– Двести пятьдесят! – с ужасом повторила Зефирина.

– Ну-ну, мышонок, не отчаивайся.

Продолжая постукивать своей деревянной ногой, Панокьо дружески хлопнул Зефирину по плечу. По коридорам катакомб несся свист. Это нищие перекликались друг с другом. С помощью свиста они сообщали, что ничего не нашли и предупреждали, что начинают поиск в другом направлении.

Прошло уже больше часа, и Зефирина начала впадать в отчаяние.

«Если уж нищие не смогут его найти, то никто не сможет», – подумала она, шатаясь от усталости и тревоги.

Стиснув зубы, она продолжала идти вслед за Паньото, Палько и Панокьо. За спиной слышалось прерывистое дыхание Эмпирика. Несмотря на тщедушность, маленький старикашка двигался очень бодро.

У пересечения четырех галерей нищие остановились и сделали знак Зефирине и Эмпирику, чтобы они тоже подождали. Эмпирик, воспользовавшись остановкой, подошел к Зефирине. Она буквально подскочила, когда старик ущипнул ее своими крючковатыми пальцами за ягодицу и прошептал:

– Почему это ты говоришь, что ты парень? У тебя задница, как у хорошей девицы…

Это открытие повергло Зефирину в ужас, Но она не успела ничего ответить. Из галерей раздались свистки – три долгих и два коротких.

Паньото, услышав их, спокойно сказал:

– Порядок, нашелся твой братишка… Пошли туда.

Фульвио оказался вовсе не в крипте. Собрав последние силы, князь в полной темноте попытался взобраться на небольшой холмик, который при свете оказался кучей человеческих костей. Счастье еще, что он, подобно Зефирине, не свалился в яму.

Кровь, вытекавшая из раны, оставила длинный след на полу подземелья.

– Фульвио!

Зефирина бросилась к лежавшему без сознания мужу.

Нищие столпились вокруг раненого.

– А ну, расступитесь все, положите-ка мне парня на саркофаг, чтобы я мог его обследовать, – приказал Эмпирик.

Приказ был исполнен мгновенно.

– Посветите мне!

К Фульвио приблизили два фонаря. Зефирина едва не закричала. Побелевший нос и восковой цвет лица Фульвио заставляли предположить худшее.

– Рана опасная? – шепотом спросила Зефирина, в то время как Эмпирик, раздвинув лохмотья и «повязку», расстегнув камзол, добрался до окровавленной груди князя.

– Ты задаешь дурацкие вопросы, – скривился Эмпирик.

– На моем брате одежда, которую мы украли у одного солдата… – попыталась объяснить Зефирина.

Она боялась, что испанский камзол заставит нищих усомниться в подлинности ее и Фульвио.

– Лучше помоги подержать твоего братца, чем все время болтать ни о чем, – проворчал Эмпирик.

Что и говорить, характер у него был отвратительный.

При помощи ножа, который он предварительно подержал над огнем, Эмпирик стал исследовать рану Фульвио. От сильной боли Фульвио громко застонал.

Прикусив губу, чтобы самой не закричать, Зефирина вместе с Паньото, Палько и Панокьо, помогала удерживать тело князя на саркофаге.

Вдруг Эмпирик издал радостный возглас.

– Готово… я там у него чуть собственную руку не потерял, ребята!

Своими грязными пальцами он торжествующе показывал всем чугунную пулю, которую выковырнул кончиком ножа.

– Легкое не задето. Твой братишка еще сможет просить милостыню… Если, конечно, это является его ремеслом! – добавил Эмпирик с ухмылкой.

И опять она не успела ничего возразить. В крипте запахло паленым мясом, а Фульвио буквально взвыл. Эмпирик прижег рану. Потом достал откуда-то из-под лохмотьев пучок травы, тряпки и шарики глины. Руки его с невероятной ловкостью соорудили подобие пластыря и наложили его на рану.

Зефирина, окончательно растерянная, обеими руками поддерживала голову Фульвио. Князь открыл глаз. Вернулось ли к нему сознание?

Зефирина прикоснулась губами к его покрытому испариной лбу.

– Мы спасем вас, – прошептала она.

– Надо же, мотылек, как ты, оказывается, любишь своего братишку! – хохотнул Эмпирик. – Ладно, ребята, я уже закончил… Несите его теперь к нам.

Из нескольких жердей нищие соорудили носилки и положили на них раненого. Зефирина пошла вместе со всеми, держа в своих пальцах пылающую от жара руку Фульвио.

Живя в подземелье, подобно первобытным людям, Зефирина утратила представление о времени. Сколько они уже находились в катакомбах? Два дня, неделю? Она не знала.

Все долгие часы после операции она была рядом с Фульвио. По совету Эмпирика она не давала раненому пить, а лишь смачивала его пересохшие губы дольками апельсинов и лимонов, которые ей давали Паньото, Палько и Панокьо.

Удивительно, но у нищих ни в чем не было недостатка.

Точно по волшебству продукты и питье доставлялись в подземелье теми, кто время от времени выходил наружу.

Чем дольше Зефирина находилась среди нищих, тем лучше начинала понимать, отчего они так гордились своей «профессией». Обтирая в очередной раз влажное лицо Фульвио, она заметила, как пристально смотрит Паньото на руку ее мужа. На его указательном пальце, как всегда, сверкал перстень-печатка с гербом Леопарда.

Торопливо повернув перстень печаткой внутрь, Зефирина попыталась объяснить:

– Мой брат… нашел это кольцо.

Под дырочками некогда существовавшего носа рот Паньото сморщился в усмешке.

– Не доверяешь нам, Зефирон… А между тем ни один настоящий римский нищий в жизни еще не обкрадывал своего ближнего. Мы, конечно, попрошайничаем, но берем только то, что нам дают… по доброй воле!

Зефирина опустила голову от этого неприкрытого упрека. С некоторым усилием она сняла перстень с согнутого пальца Фульвио и протянула Паньото, тихо сказав:

– Прости меня, Паньото, возьми это на память о моем брате и обо мне. Будь он в сознании, он сам бы от души подарил это кольцо Палько, Панокьо и тебе… Прими этот скромный подарок в знак моей признательности.

Зефирина обладала даром добиваться прощения.

– Ну, если в знак признательности и от души… тогда мы принимаем, ведь верно? – согласился за всех Паньото.

Палько и Панокьо кивнули. Передавая друг другу кольцо Фульвио, они разглядывали его со всех сторон, пробовали своими почерневшими зубами и убеждались, что это настоящее золото.

– Тут все тебя уже полюбили, Зефирон, – подтвердил Палько, – а это значит, что мы и вправду все теперь братья.

В подтверждение сказанного он смачно плюнул на обрубок своей руки, а Панокьо проделал то же самое со своей отсутствующей ногой. Паньото же сунул большой палец в дырку собственного носа.

Довольная тем, что стала членом такой семьи, Зефирина уснула прямо на полу, у ног Фульвио.

А князя положили в самом удобном месте крипты, в углублении известняковой скалы.

Вскоре уже все нищие храпели. Внезапно Зефирина проснулась. Чья-то рука тянула ее за волосы, спрятанные под шапкой. В колеблющемся свете тусклого фонаря она увидела Фульвио, который, склонившись над ней, с удивлением разглядывал ее.

– Зефирина… что вы… что мы делаем здесь? – произнес он с трудом.

Несколько храпунов что-то проворчали во сне. Зефирина приложила палец к его губам. Поднявшись со своего места, она ласково подтолкнула мужа обратно в глубь ниши. Там она снова уложила его на постель из тряпья и легла рядом.

– Тише… мы находимся в катакомбах, вместе с римскими нищими…

Прильнув губами к его уху, она рассказала ему обо всем, что с ними приключилось, о его ранении и об их спасении. Может быть, князь, слушая ее, постепенно уснул? Зефирине даже послышался легкий вздох. Решив, что он спит, она хотела покинуть его постель, но руки Фульвио крепко обхватили ее за талию.

Очень осторожно, стараясь не коснуться головой больного плеча, она комочком свернулась рядом с его большим, крепким телом. Ей было слышно, как стучит сердце Фульвио. Она чувствовала тепло и вдыхала его запах. Лежа неподвижно, она словно кошка всматривалась в полумрак открытыми глазами и с волнением думала:

«Я лежу рядом с моим мужем… с ним… Что бы случилось, если бы мы оказались в настоящей постели?»

Похоже, что и Фульвио был не совсем без сознания. Зефирина чувствовала, как шевелится его тело, пытаясь повернуться к ней.

Наконец, чувствуя равномерное дыхание Фульвио у своей шеи, Зефирина и сама заснула глубоким сном.

Когда она проснулась, на поверхности уже давно был день, судя по тому, что Эмпирик и Палько неподалеку возились вокруг котла, выполняя обязанности кашеваров, а все нищие покинули крипту.

Зефирина отвернулась от них, хотела встать, и вздрогнула. Явно не спящий глаз Фульвио внимательно смотрел на нее. Сам Фульвио улыбался, и его лицо светилось такой нежностью, какой она в нем не подозревала.

– Наша первая ночь любви отличалась большим благоразумием, родная моя… – вздохнул он.

Губы Фульвио коснулись ее щеки и ласково скользнули к уголку ее рта. Она вспыхнула. С невесть откуда обретенной прежней силой Фульвио прижал ее к своей груди.

– Значит, ты меня не бросила. Ты решила спасти мужа, которого ненавидишь. Прекрасная моя, мне всей моей жизни не хватит, чтобы превратить тебя в счастливейшую из княгинь Фарнелло…

Голос князя дрожал от сдерживаемой страсти. Зефирина тихо вскрикнула. Все, чего она опасалась, случилось. Рядом с Фульвио она лишалась всякой воли. Он превратит ее в свою рабыню. Но даже понимая это, она в каком-то опьянении млела от восторга, чувствуя, как его властные губы подчиняют ее. Теряя над собой власть, Фульвио вдыхал ее дыхание, пил ее слюну. Сорвав шапку, он погрузил пальцы в ее кудри и неистово гладил откинутую назад златовласую голову. Одни в целом мире, на своем нищенском ложе, ослепленные любовью, молодые люди несколько секунд смотрели друг на друга в изумлении.

Зефирину охватило почти болезненное чувство счастья. Она знала, что создана для этого мужчины, жесткого, волевого, но в состоянии влюбленности умеющего быть удивительно нежным.

Она еще не произнесла слов, которые навеки свяжут ее с ним: «Фульвио, я люблю вас…» Он снова запрокинул ее голову назад, но тут рядом с ними раздался насмешливый голос Эмпирика:

– Ха-ха! Какие смешные брат и сестра! Я вижу, мой больной совсем поправился…

Нежно отстранив Зефирину, Фульвио встал. Его еще немного пошатывало, но он поклонился и сказал:

– Значит, это тебе я обязан жизнью, друг. Благодарю тебя. Клянусь, если мне удастся вернуть хоть часть моего состояния, я сделаю все, чтобы ты до конца своих дней ни в чем не нуждался и жил в покое… А что касается этого юного бездельника, – добавил князь, ущипнув Зефирину за щеку, – твой проницательный взгляд быстро разгадал его секрет… Он, конечно, мне не брат. Это моя жена.

– Ха-ха! Эмпирика не просто обмануть… Я же видел, что у него задница не парня, а хорошей бабенки!

– Золотые слова, друг мой, по проницательности тебе нет равных, – заявил Фульвио, бросая на Зефирину многозначительный взгляд.

Несколько смущенная, она не знала, как реагировать на подобные оценки своего тела. К счастью, в подземелье стали возвращаться другие нищие. По, к несчастью, они принесли плохие новости: обманув часовых, расставленных Ренцо да Чери и проникнув в тайный ход, скрытый за папским престолом, испанцы ворвались в замок Святого Ангела.

Папа и кардиналы стали пленниками, заключенными в башню замка. Солдаты Ренцо да Чери сражались до последнего. Сам кондотьер исчез бесследно. Возможно, он и его люди были брошены в Тибр.

Разграбление замка было полным. Вандалы поубивали даже детей, искавших спасения у его святейшества.

Фульвио и Зефирина была сражены тем, что узнали.

«Мадемуазель Плюш… Мортимер де Монтроуз… Паоло, Карлотта, если они успели туда добраться… Пикколо… Эмилия… неужели они все убиты и задушены рейтарами Карла V?»

Возмущение и злость охватили нищих.

– Скоты!

– Убийцы!

– Испанские предатели!

– Проклятый Карл V!

– Они не имели права захватывать нашего папу!

Все нищенское братство было в гневе. Зефирину поразила реакция этих жалких людей, в сущности, отбросов общества, живших тем не менее по своим законам, имевших собственную честь и гордость.

– Посмотри на этих нищих, Зефирина, – прошептал Фульвио. – Им нечего терять. Однако они являются прообразом того, чем станет христианство завтра, узнав о злодеянии Испании и Бурбона. Рим, захваченный, разграбленный, разрушенный, плененный папа. На лбу императора навек останется несмываемое пятно…

Зефирина взглянула в помрачневшее лицо мужа.

«Итак, Леопард в результате этих страшных событий оказывается на стороне Франциска I. Он не вернется к Карлу V».

Зефирина опустила глаза, чтобы не обнаружить вспыхнувшую в них радость. Значит, она достигла своей цели!

И, будто поняв, о чем она думает, Фульвио сжал ее руку.

– Саламандра в конце концов всегда побеждает… – прошептал он.

Перекрывая ропот толпы нищих, Фульвио громким голосом обратился к ним:

– Друзья мои, я, как и вы, итальянец. Меня зовут князь Фарнелло, а это моя жена, княгиня Зефирина. Мы сторонники папы. Своей жизнью мы поклялись спасти его…

По рядам нищих прошел ропот. Паньото, Палько и Панокьо воскликнули:

– Мотылек, я же говорил!

– Мне он тоже показался странным, наш Зефирон!

– Это не парень, это – дама!

Комментарии следовали один за другим. Впрочем, тот факт, что Фульвио оказался князем, нищих оставил равнодушными. Может быть, потому, что в Риме было много лже-аристократов, а может, потому, что было время утреннего супа!

На этот раз «угощение» состояло из сваренной в котле свиной головы и хлеба.

Поглощая еду с аппетитом выздоравливающего больного, Фульвио спросил Зефирину:

– Кто из этих людей, по вашему мнению, самый умный?

– Это Паньото, король нищих, – уверенно ответила Зефирина. – Тот, у которого нет носа…

И она указала на нищего, вместе с собратьями сидевшего у котла.

– В сущности, я чувствую себя прекрасно среди этих замечательных людей. У каждого из нас чего-то не хватает… – отметил князь, касаясь своего отсутствующего глаза.

– Фульвио! – прошептала Зефирина с мягким укором.

У него была привычка обнимать ее всякий раз, когда он подтрунивал над своим увечьем. Видя выражение лица Зефирины, он не мог сдержать улыбки. Сменив тему, он сказал:

– Пойдем, поговорим с королем.

Ему еще трудно было вставать. Зефирина подставила свое плечо, и молодые люди, осторожно обходя едоков, направились к Паньото.

– Ты позволишь? – обратился к нему Фульвио. Царственным жестом тот пригласил гостей сесть.

– Послушай, Паньото, – с ходу начал Фульвио, – когда я ребенком играл в катакомбах, говорили, что одна из них проходит под Тибром и поднимается до замка Святого Ангела. Это правда?

Король нищих поскреб затылок.

– Точно, как раз под мавзолеем этого парня, которого звали Адрианом. Выход из подземного хода – прямо над гробницей. Потом, когда этот приятель Аврелиан построил вокруг Рима городскую стену, он превратил эту гробницу в крепость. Да только все это, детки мои, было во времена царя Гороха.

– В III веке, – уточнила Зефирина.

– Может быть, но теперь уже неважно, в III или IV веке.

– Короче, такой ход существует и ты его знаешь? – не давал отклониться от темы Фульвио.

– Ну конечно, знаю, и Палько тоже знает. Фульвио и Зефирина с надеждой переглянулись.

Паньото тут же перехватил их взгляд.

– Ну-ну, ангелочки, рано радуетесь. Что с того, что есть. Это еще ничего не значит. Туда веем скопом не сунешься. Там с трудом могут пробраться несколько человек, да и то не спеша… Римляне понастроили там всяких ловушек, вроде ям, утыканных острыми пиками, ну и прочее в таком же роде. Их еще надо суметь обойти… Требуется воображение, как у тех ребят. Я вот только рассказываю об этом, а меня уже трясет. Прежде всего вам надо понять, что римляне и не думали загонять туда христиан, наоборот, боялись, что эти типы полезут в подземелье, чтобы отламывать пальцы ног у их обожаемого Адриана… В этом смысле римлян можно понять, ведь верно?

– Хм…

Фульвио оставил при себе свое мнение о пальцах ног императора Адриана. Он лишь спросил:

– Ты уверен, Паньото, что эта катакомба не то же самое, что подземный ход между Ватиканом и замком Святого Ангела?

Паньото снова принялся за еду. Обсасывая с грацией кошки свиное ухо, он ответил:

– Черт побери, конечно, уверен, потому что потайной ход папы давно уже ни для кого в Риме не является тайной… и меня, Паньото, ничуть не удивляет, что эти чечеточники пронюхали про это…

С этими словами Паньото сплюнул густую черную слюну, адресованную испанцам, а затем, почесав дырку посреди своего лица, сказал с лукавым видом:

– К чему ходить вокруг да около, мой князь. Я вижу, куда ты клонишь. Но ты и твоя маленькая женушка, вы мне нравитесь. Это ж надо было посмотреть, как она тебя любит! Я же не бесчувственный. Она так плакала, бедняжка, я даже сказал Палько и Панокьо: «Приятно посмотреть, как один брат любит другого, а вы, подлецы, не станете рисковать своей старой шкурой ради моей морды».

Под взглядом Фульвио, казалось, говорившим: «Вы плакали, мадам!», Зефирина попыталась спрятать лицо под кудрями, выбившимися из-под шапки. Стараясь придать голосу твердость, она спросила:

– Паньото, скажи честно, сможешь ты или нет провести нас этой дорогой?

– Ну, конечно. Только у нас мало шансов выйти оттуда живыми, потому что, окажись мы там, к примеру, вдесятером, что мы скажем этим чертовым плясунам сегидильи? «Ку-ку, вот они мы, хотим поздороваться с нашим папой!..» Мы только и успеем, что поздороваться, они тут же перестреляют нас, как кроликов.

Справедливость его рассуждений была настолько очевидной, что Фульвио и Зефирина удрученно переглянулись.

– Я пойду один, – решил Фульвио.

– Я пойду с вами, – тут же сказала Зефирина.

– И оба попадете прямо на небо, что и говорить, мудрено придумано.

Глаза Зефирины наполнились слезами. Она не в силах была смириться с тем, что надо отказаться от борьбы.

– Паньото, помоги нам вырвать из испанских когтей папу и его спутников, если только они еще живы.

Ее слезы, кажется, потрясли нищего.

– Послушайте, у меня, похоже, появилась неплохая идея, но вы все должны будете слушаться меня… Итак, вот как мы будем действовать…

Пригнув к себе грязными руками головы Фульвио и Зефирины, король нищих долго что-то шептал им.

То, что он говорил, было, наверное, очень интересно, потому что лица молодых людей прояснились.

Когда Паньото закончил свою речь, Фульвио прошептал изумленно:

– Четыре тысячи нищих… да это целая армия! Мы верим тебе, друг, но я должен честно тебя предупредить, что моя жена и я, мы потеряли все, что имели. У нас нет ни одного цехина, ни одной драгоценности… Почему же вы?..

Фульвио не решался высказать свою мысль. За него договорила Зефирина:

– Почему ты соглашаешься пойти на это, Паньото? Ведь все вы очень рискуете.

Ответ короля нищих был полон достоинства:

– Думаете, только князья мечтают о славе, мои овечки… может, нищие Рима тоже мечтают войти в легенду!

Глава XXVI ЗАМОК СВЯТОГО АНГЕЛА

– Капитан, тут делегация нищих явилась… Просят принять их…

При этих словах лейтенанта Рикардо де Сан-Сальвадор капитан Эррера со злостью ударил сапогом по сундуку с доспехами.

– Повесьте их!

– Ваше превосходительство, – настаивал сын доньи Гермины, – эти оборванцы предлагают расчистить улицы…

Капитан перестал ходить по комнате.

– А что им нужно взамен?

– Ничего особенного, только право взять себе одежду с трупов.

– Ну, хорошо, пусть поднимутся… Нет, лучше я спущусь во двор посмотреть на них.

Эррера был в препакостном настроении. Все в Риме шло из рук вон плохо. Конечно, имперские войска удерживали в плену папу, но после недели оргий и убийств, совершенных по большей части ландскнехтами-протестантами, горы трупов на улицах источали чудовищный смрад.

Тела пяти или шести тысяч мужчин, женщин и детей, павших от рук убийц, теперь разлагались на улицах Вечного города.

Солдаты, пресытившиеся своими злодеяниями, прихватив добычу, разбрелись по деревням.

И будто мало было всего, что уже произошло, на Рим свалилось новое несчастье. В разных местах города появилась чума. Уже заболели солдаты.

Эррера боялся даже думать, что произойдет, когда люди, расставленные на своих постах, узнают о надвигающейся эпидемии.

В эту ночь Эррера плохо спал. С зубчатой стены, окружающей замок Святого Ангела, он слышал уханье сов, летавших над городом. Неужели придется посылать патруль на улицы этого проклятого города! Да эти посланные ни за что не вернутся назад: станут либо пьянствовать, либо грабить, либо насиловать, чего доброго еще и сами окажутся убитыми, если по неосторожности забредут куда-нибудь на окраину…

Нет, все шло ужасно. Капитану Эррере было отчего огорчаться. Он ненавидел Рим, ненавидел замок Святого Ангела, ненавидел Италию… и проклинал свою роль надзирателя папы.

Лежа на походной кровати, Эррера в конце концов уснул. Во сне ему привиделся кошмар. Целое скопище теней, повылезавших изо всех дыр, точно крысы, набросились на него, чтобы задушить. Бедняга с криком проснулся.

Одетый в кольчугу, которую никогда не снимал, капитан поднялся по каменной винтовой лестнице до этажа, на котором находился пленник.

Охрана заверила его, что все спокойно, и Климент VII спит в окружении своих кардиналов.

«Подумать только, папа спит… Ему везет!»

– Не желаете ли, капитан, чтобы кто-нибудь туда вошел и спросил у святого отца, все ли в порядке? – спросил молодой сержант.

– Ни в коем случае… Ради всего святого, пусть спит! Спускаясь вниз по ледяным ступеням, Эррера пыхтел, точно кипящий котел.

– Что за поручение… нет, что за проклятое поручение!

С каким бы удовольствием он оказался сейчас снова, несмотря на изнуряющий климат, в Новой Испании[48], в пяти тысячах лье отсюда, со своим другом Кортесом, и убивал бы ацтеков, набивая себе карманы золотом. Так нет, императору понадобилось послать его месить итальянскую грязь, и именно на него взвалить обязанность сначала стеречь короля Франции, а теперь еще и папу. Какое невезение!

Эрреру каждый раз трясло, стоило ему только вспомнить, как повел себя Климент VII после того, как замок Святого Ангела пал.

В сопровождении своих людей Эррера первым вошел в просторное помещение, в котором прятался папа.

Капитан ожидал увидеть человека, сломленного поражением. Как бы не так! В полном папском облачении, с жезлом в руке, Климент VII громовым голосом поносил их:

– Изыди, сатана! Убирайся с глаз наших, проклятый испанец! Ты можешь применить физическую силу, но в наших руках власть Божья. Мы отлучим от церкви и тебя, и твою армию, и твоего Карла V, которого мы лишаем права молиться Господу нашему Иисусу Христу, потому что он оскорбил его!

– Но, ваше святейшество… – попытался возразить Эррера, делая шаг вперед.

– Назад! Запрещаем говорить с нами! Если ты посмеешь коснуться хоть волоса на папской голове, ты умрешь, пораженный дьяволом, и отправишься на веки вечные гореть в адском пламени…

Около полусотни кардиналов плотной и неподвижной группой стояли за спиной папы. Эррера был уверен, что почтенные прелаты прятали позади себя кого-то еще, возможно, солдат, беженцев и даже заговорщиков.

Капитан настаивал:

– Вашему святейшеству нечего бояться ни за себя, ни за кардиналов, но если ваше святейшество прячет других…

Эррера протянул руку, чтобы отстранить святого отца со своего пути, и тут же получил сокрушительный удар жезлом по руке.

– На колени перед своим папой, которого ты осмеливаешься сделать пленником! Все на колени! Солдаты, если вы будете молиться Богу и раскаетесь в своем злодеянии, то, может быть, еще избежите вечной кары, и страшное наказание Господа нашего падет лишь на голову Карла Антихриста.

К величайшему изумлению Эрреры, грубые солдаты, привыкшие убивать на полях сражений, подчинились. Дрожащими голосами они стали молить папу:

– Это не наша вина, святой отец… Мы подчинялись приказам императора. Мы никому не позволим причинить зло вашей священной особе… Благословите нас, ваше святейшество, благословите нас! – умоляли они.

Вынужденный поступить так же, как его люди, капитан получил папское благословения. С этого момента все будто перевернулось. Теперь папа отдавал приказы:

– А теперь, дети мои, уходите. Как и наш Господь Иисус Христос, мы не держим зла на своих палачей. Мы даже будем молиться за спасение ваших душ… Идите, дети мои, оставьте меня наедине с моими викариями.

Испанцы-католики подходили по очереди приложиться к папскому перстню. Сочтя момент подходящим, чтобы посмотреть, кто же все-таки прячется позади его святейшества, Эррера, как и его солдаты, тоже подошел к руке папы. Преклоняя колено, он попытался кинуть любопытный взгляд, но тут же получил новый удар жезлом, теперь уже по затылку, да еще очень своевременную угрозу, которую папа прошептал ему на ухо:

– Если только ты сию минуту не уберешься отсюда, жирная скотина, я сделаю тебя в глазах твоих головорезов ответственным за все, и они с моего благословения сдерут с тебя шкуру!

С этими словами папа выпрямился и сладким голосом провозгласил молитву «Городу и Миру».

Как только за ними закрылась дверь, Эррера осознал, что все его люди не сделают ни единого жеста против Климента VII. Что за судьба!

В эту минуту капитану очень хотелось увидеть на своем месте Карла V! Он снова вспомнил, сколько унижений ему пришлось пережить в Пиццигеттоне от своего первого пленника, короля Франции, который мало того, что продолжал плести интриги, но постоянно насмехался над ним и даже пел, чтобы выставить его в смешном свете. И вот теперь новый пленник грозит ему небесными карами.

Какую собачью жизнь он ведет, служа Карлу V!

И в довершение ко всему еще эта женщина, донья Гермина, у которой повсюду шпионы и которая шлет донос за доносом в Эскуриал!

Несчастный капитан все еще предавался мрачным мыслям, когда к нему подошел Рикардо и объявил о приходе делегации нищих.

Эррера спустился во двор. По его приказу охрана пропустила группу оборванцев в ограду крепости.

Возвышавшийся над Тибром замок Святого Ангела имел пять этажей и был окружен мощной стеной с башнями по углам и восьмигранными бастионами.

Первый этаж занимали часовня и погребальные урны. На втором этаже размещались склады продовольствия, в основном масла и зерна, а также камеры для пленников. На третьем этаже находился приемный зал, оружие папской гвардии и залы правосудия. На четвертом – личные коллекции папы и прекрасная лоджия Юлия II, построенная архитектором Браманте. Именно здесь капитан разместил свою штаб-квартиру. Наконец, на пятом, последнем этаже, под самым небом, в просторной округлой гостиной находилось земное убежище папы!

– Ваша светлость…

Человек десять нищих склонились перед Эррерой. Боясь заразы, толстый капитан достал из-под нагрудной части доспехов кружевной платок и прикрыл им нос.

– И как вы только не боитесь заявляться сюда, банда нечестивцев? – проворчал он, внимательно разглядывая кучку оборванцев.

Горбатые, кривобокие, однорукие, одноногие, безглазые калеки в тошнотворных лохмотьях представляли собой отбросы общества.

Если бы не чума, они были бы последними, от кого капитан Эррера мог ждать угрозы.

И, словно отзываясь на его мысли, один из нищих произнес со вздохом:

– Увы, монсеньор, чего нам бояться?

Это сказал довольно крупного роста горбун с лицом, покрытым язвами и кровоточащим глазом. По-видимому, он был слеп, потому что опирался на тщедушного человечка, не решавшегося поднять глаза, со щеками, исполосованными коричневатыми шрамами.

– Нас просто мучит голод, – заныл третий бедолага, у которого не было носа.

Безносый блаженно улыбался, обнажая остатки почерневших зубов. Люди Эрреры, все до одного испанцы, глядя на этих отщепенцев, посмеивались.

Относясь к ним, как к животным, солдаты забавлялись тем, что бросали нищим очистки от овощей и горбушки черствого хлеба. При этом они старались швырнуть эти объедки обязательно в грязь или в лужу. А несчастные нищие, с трудом ковыляя, радостно кидались подбирать грязные огрызки.

Это выглядело так уморительно для завоевателей, что солдаты стали собираться во дворе, покидая наблюдательные посты на стене, окружающей замок, где скучали от безделья. Один за другим они подходили к своим товарищам, чтобы повеселиться.

А из окон крепости «продовольствие» все прибывало. Теперь уже в развлечении принимал участие весь гарнизон, во дворе стоял хохот.

Эррера, наивное дитя, позволил своим людям немного развлечься. Сам он тем временем вел переговоры с оставшимися около него тремя нищими.

– Так вы что же, вшивота, предлагаете очистить улицы от трупов?

– Да, твоя светлость, – скривился рослый одноглазый горбун. – У твоего высокородия мы просим только позволения взять одежду с этих трупов. Ну, и в обмен на нашу услугу пусть нам дадут немного хлеба…

– Банда вонючих шакалов, я могу позволить вам очистить все улицы, а потом повесить всех…

Эта угроза, казалось, не произвела никакого впечатления на горбуна.

– Ваша светлость, конечно, может это сделать, – ответил он спокойно, – но он этого не сделает… Кто тогда уберет с улиц наши трупы?

Горбун вдруг понизил голос:

– Ваше высокородие, без сомнения, знает, что на окраинах города появилась чума. Надо действовать быстро…

– А у тебя неплохо язык подвешен, негодяй, – проворчал Эррера. – Я, пожалуй, прикажу немного укоротить его, чтобы ты был поскромнее.

Нищий, у которого не было носа, встал перед своим товарищем:

– Монсеньору офицеру не следует сердиться, потому что римские нищие все до одного преданы делу Испанца… Мы, ваше высокородие, готовы дать себя четвертовать ради вашего императора!

Известно, что нет ничего более «трагичного», чем одиночество победителя, завершившего свое злодеяние. В тех, кто выжил, он чует скрытую ненависть и не может побороть в себе чувство страха. Довольный тем, что обрел союзников, пусть даже столь жалких, капитан Эррера совершил ошибку. Оставив позади себя охрану и Рикардо, он спустился на две ступеньки, отделявшие его от нищих.

– Что ж, хорошо, мои смельчаки, мы тоже не людоеды! Вам дадут настоящего белого хлеба, но только после того, как город будет очищен…

– Ур-ра господину офицеру! – заорал горбун оглушительным голосом.

Это был сигнал. Нищие, подбиравшие в грязи объедки, выпрямились. Часть из них подбежала к своим товарищам, а часть к потайному ходу.

Капитан Эррера, будто по волшебству, исчез с глаз своих солдат. У испанцев наступила минута замешательства. Для нищих этого оказалось достаточно. Когда капитан возник вновь, голова его была зажата руками горбуна и безносого. К горлу несчастного были приставлены два кинжала.

– Ни звука, ни с места, или мы придушим вашего командира как поросенка…

Произнося эту угрозу тоном человека, привыкшего повелевать, горбун распрямился. Тщедушный человечек, на которого он опирался, связывал руки капитану. Теперь глаза его были открыты, и глаза эти оказались удивительного зеленого цвета.

– Скорее, Зефирина, – прошептал ей горбун.

И все-таки Рикардо де Сан-Сальвадор услышал и вздрогнул.

«Зефирина?»

Как и его товарищи, Рикардо окаменел, завороженный сценой. Ускользнув от нищих, он бегом вернулся в замок.

Во дворе замка царила паника.

– Бегом! – скомандовал сержант солдатам, которые оставили свои алебарды в залах замка.

– Целься! Огонь! – приказал лейтенант тем, чьим оружием была аркебуза, но их оружие осталось на крепостной стене.

– Цельтесь! – орал унтер-офицер арбалетчикам, которые по лености тоже оставили оружие.

– Не стреляйте! – взывал Эррера, боясь, что его убьют.

– Не слушайте, стреляйте! – вопил лейтенант, довольный возможностью избавиться от Эрреры.

– Повинуйтесь, не стреляйте! – надсаживал глотку сержант, которому Эррера обещал продвижение по службе.

Раздираемые противоречивыми приказами, солдаты в беспорядке натыкались друг на друга, бегали во всех направлениях, пытаясь отыскать оружие, теряли свои шлемы.

– Смотрите туда!

Точно полчища крыс, римские нищие устремились в замок Святого Ангела. Около полусотни нищих с бледными, бескровными лицами вылезли из старых колодцев, находившихся в центре двора. То были катакомбные бродяги, которые сумели пройти подземным ходом до гробницы Адриана.

Воспользовавшись всеобщей паникой, Палько и Панокьо подскочили к потайному входу. Двумя точными ударами кулака они убрали единственного человека, который еще оставался на посту, и широко раскрыли двери. Пятьсот нищих, вооруженных камнями, дубинами и рогатками, ворвались в крепость с криками «Да здравствует папа!».

Ответом были крики испанцев, не привыкших сражаться с вонючими привидениями.

– Сюда!

– Вот они!

– А вон еще!

– Не зевай!

Перепрыгивая с помощью крючьев через водяной ров и забираясь на стены, покинутые стражей, часть нищих заполнила замок Святого Ангела.

Оказавшись в меньшинстве, осыпаемые градом камней, гонимые отовсюду ордой нищих, напуганные наступлением, начатым откуда-то из-под земли, испанцы сгрудились внутри крепости. Они забаррикадировались на лестницах, попрятались в подвалах и камерах для узников. Некоторые скрывались в помещениях четвертого и пятого этажей.

– Пошли туда, друзья!

Увлекая за собой Зефирину и Паньото, Фульвио (ведь это он был рослым горбуном) схватил руку молодой женщины. Вместе с сотней нищих они ворвались в замок Святого Ангела и понеслись по лестницам на поиски папы.

На пятом этаже все остановились у последнего поворота винтовой лестницы. Человек десять испанцев засели за перевернутыми столами. Угрожая нищим пиками и аркебузами, они не подпускали их к высокой двери у лестничной площадки.

– Если только вы приблизитесь, я войду туда и собственной рукой убью папу! – крикнул молодой офицер.

Гримаса исказила его женственное лицо, выделявшееся какой-то порочной красотой.

Зефирина с ужасом узнала Рикардо де Сан-Сальвадор, отпрыска доньи Гермины. Неужели эти чудовища будут вечно попадаться ей на пути?

Она судорожно сжала руку мужа.

– Вы знаете его? – прошептал Фульвио.

Знала ли она Рикардо! Грубый юнец, которого донья Гермина хотела женить на ней и от которого ее спас король!

– Это сын моей мачехи. Мы, можно сказать, вместе росли. Берегитесь его… Он очень коварен и жесток.

Фульвио посмотрел на жену. По глазам он понял, сколько страданий причинили ей эти люди.

«Если только мы вырвемся отсюда, – подумал Фульвио, – Боже, как я буду баловать мою Зефирину».

Услышав угрозу Рикардо, нищие остановились. Фульвио несколько мгновений колебался, но все же сказал:

– Отойдите, молодой человек, вы не захотите взять на душу это худшее из всех преступлений…

– Черт побери, очень сожалею, но клянусь, я это сделаю! – с усмешкой ответил Рикардо.

– Вот так вляпались! Что будем делать, мой князь? – прошептал Паньото.

– Он хочет нас напугать, я думаю, он не посмеет… – шепотом ответил Фульвио.

Он почесал накладные язвы, которые стягивали ему кожу на лице. Зефирина выпустила его руку. Опершись на лестничные перила и пряча голову за плечом Фульвио, она обдумывала ситуацию.

На одной стороне около сотни людей, столпившихся на лестнице, на другой – десять человек, охраняющих дверь.

Неожиданно Рикардо указал пальцем на Фульвио и Зефирину.

– Эй, ты, верзила, ну-ка дай взглянуть на лицо малыша, который прячется за твоей спиной… Неужто это вы, моя дорогая Зефирина, в этом нищенском одеянии?

Прежде чем Фульвио успел вмешаться, Зефирина сделала шаг вперед.

– Да, это я, Рикардо.

Глаза молодой женщины метали молнии.

– Что же такое случилось с великолепной Зефириной де Багатель? В каком жалком состоянии вы оказались, моя милая! – усмехнулся отпрыск Сан-Сальвадор.

– В куда менее жалком, чем вы, Рикардо, вместе с вашей мамашей. Вы ошиблись в выборе – стали убийцами.

От бешенства лицо Рикардо задергалось, а ненависть сделала его похожим на мать.

– Еще посмотрим, плохой ли выбор мы сделали, княгиня Фарнелло.

По жесту Рикардо один из его людей повернул громадный ключ, на который была заперта дверь Климента VII.

Но, несмотря на все старания, солдат никак не мог открыть дверь. На помощь ему подошел второй испанец. Но тщетно они стучали, толкали, колотили по двери, ничего не получалось.

– Мой лейтенант, они забаррикадировались изнутри, – растерялись испанцы.

– Откройте немедленно эту дверь! – взбесился Рикардо.

Во время их разговора нищие, столпившиеся на лестнице, занервничали. Удары прикладов громыхали по двери папских покоев.

Поглощенные этим занятием, Рикардо и его люди не заметили Палько и Панокьо, прятавших у себя под лохмотьями отнятое у врагов оружие.

Испанцы отыскали секиру. Тяжелая дубовая дверь начала разлетаться в щепы.

– На приступ! – заорал Рикардо.

Он встал в рост за столами, служившими укрытием, чтобы увлечь за собой солдат.

И этот момент не пропустил Фульвио.

– Действуй, твое величество! – прошептал князь, обращаясь к Паньото.

Король нищих держал в руках рогатку с вложенным в нее камнем. Прицелившись и оттянув ремень, он выпустил снаряд. Застигнутый в разгар движения, Рикардо де Сан-Сальвадор рухнул. Красное пятно появилось на бледном лбу. Возможно, он лишь потерял сознание, потому что слабо, но все же шевелился на полу. И в ту же минуту на лестнице началась кровавая драка. Насмерть перепуганная стража палила из аркебуз, пускала стрелы из арбалетов.

Зефирина почувствовала, что ее левая рука неожиданно одеревенела. Пуля вырвала из руки клок кожи. Позади нее Эмпирик, шатаясь, прислонился к стене. Палько лишился пальца на здоровой руке, Панокьо держался на единственной оставшейся у него ноге, а Фульвио не замечал, что у него из уха течет кровь.

Все произошло в одно мгновение. С бешеным криком Фульвио увлек нищих за собой.

Беспорядочно палившие испанцы были все же слишком малочисленны, и постепенно один за другим падали под ударами прикладов, пик, алебард, мачете, секир и даже котла.

– Не делайте этого! Нет… – закричала Зефирина.

Нищие хватали мертвых и живых испанских солдат и выбрасывали их через амбразуры, достаточно широкие на этом этаже.

Крик Зефирины относился к Рикардо. Несмотря на все свое отвращение к этому человеку, она хотела защитить его от этой страшной смерти. Но было слишком поздно. Издав нечеловеческий крик, сын доньи Гермины последовал за своими людьми и переломал себе все кости, упав с высоты более ста пятидесяти футов в ров вокруг замка Святого Ангела.

Зефирина не успела пожалеть о трагической участи Рикардо де Сан-Сальвадор, потому что нищие уже открывали вторую створку двери и раздвигали мебель, наваленную пленниками за дверью.

– Проклятые бездельники, ишь какой гвалт устроили! – громыхал за дверью голос Климента VII.

Фульвио, Зефирина и нищие точно из пушки влетели в покои папы. Все вокруг было перевернуто, опрокинуто, свалено в кучу. Столы, стулья, кресла, буфеты нагромождены у двери, чтобы враг не смог войти.

Стоя в окружении своих кардиналов, одетый в странную черную юбку, с латами на груди и в шляпе с пером, Климент VII протягивал руки:

– Дорогие дети мои, ну и адский же шум вы устроили. Подойдите же, чтобы я мог вас обнять…

Нищие дружно, как один, воскликнули:

– Да здравствует папа! Благословите нас, святой отец!

Опустившись на колени вместе с нищими, Зефирина тоже получила благословение.

Фульвио в этот момент уже встал.

– Ваше святейшество, нельзя терять времени.

– О, это ты, князь Фарнелло! – воскликнул папа, узнав под лохмотьями Фульвио. – Как я рад тебя видеть. Черт побери, а вот и твоя прекрасная зеленоглазая кобылка!

– Значит, теперь мы уже не хотим покинуть своего мужа? Вот видишь, князь Фарнелло, нет ничего лучше войны, когда надо объездить строптивых лошадок…

Давясь беззвучным смехом, Джулио Медичи, казалось, ничуть не беспокоился о собственной участи и не спешил покинуть крепость. А между тем стоявшие за плотной стеной кардиналы дрожали от страха.

– Ваше святейшество, – снова вмешался Фульвио, – римские нищие захватили замок Святого Ангела, но очень скоро другие гарнизоны, стоящие в городе, предпримут наступление. Нельзя медлить, эти благородные люди поклялись спасти ваше святейшество…

– Мужественные сердца, – соглашается Климент VII.

Не боясь испачкаться об его грязные лохмотья, он прижимал к груди Паньото.

Фульвио вновь прервал душеизлияния папы.

– Пора уходить, ваше святейшество! Мы сможем бежать через катакомбу, выход из которой нищие обнаружили в одном из колодцев.

– Да, надо бежать… Скорее, ваше святейшество! – взмолились кардиналы.

– Замолчите, сборище набитых дураков! – рыкнул на них папа.

Повернувшись к Фульвио, Зефирине и нищим, Климент VII воздел руки:

– Дети мои, как мне благодарить вас? Но знайте, папа не покинет Рим, свой священный город!

– Ваше святейшество, испанцы… – начал было Фульвио.

– Эти шакалы меня не пугают, князь Фарнелло. Я остаюсь в Риме… Они могут убить меня, как это случалось с другими мучениками. Но я, Климент VII, наместник Бога на земле, я остаюсь, и более того, возвращаюсь в Ватикан! И знаешь, почему? Чтобы наср… на Карла V… Его бы устроило, чтобы я сбежал. Он бы тогда посадил на мое место другого. О! Ему хотелось сделать папу пленником! Ничего, он еще увидит, во что ему обойдется повисший на его руках король Франциск I и свалившийся на голову Климент VII! Посмотрим, не тяжел ли ему покажется лавровый венок победителя…

Папа прошел сквозь почтительно молчавшую толпу нищих, увлекая за собой в глубину круглой гостиной Фульвио и Зефирину.

– Бургундия Карла Смелого, на которую так зарится Карл V… Слово Медичи, ему никогда не получить эту прекрасную католическую землю. Черт подери, да я жизни своей не пожалею, поддерживая Франциска I! Что, по-твоему, Карл V станет со мной делать? Думаешь, убьет меня? Хорош же он будет, этот трус, с трупом папы на руках! Нет, мой птенчик, если такое случится, все покоренные им государства взбунтуются. А теперь слушайте мою волю. Что касается тебя, князь Фарнелло, ты покинешь Рим, потому что здесь тебе угрожает смертельная опасность. Ты уедешь отсюда со своей маленькой женушкой, чтобы сделать ей дюжину детишек, и будешь ждать от меня известий в твоих владениях в Сицилии. Тебе все понятно?.. И забери с собой того удальца, за которым мне удалось поухаживать, а заодно и уберечь от этих убийц!

Климент VII указал на лежащего за сундуком на матрасе Паоло. Оруженосец, грудь которого была перевязана, попытался встать при виде подходивших к нему папы и хозяина.

– Паоло…

Князь был счастлив увидеть живым своего верного спутника и бросился к нему, обняв от души. От сильной боли Паоло только прикрыл глаза.

– Карлотта… Эмилия… Пикколо… О! Мадемуазель Плюш!

Зефирина была вне себя от радости, увидев дуэнью и всех слуг дома, которых папа во время штурма замка взял под свою защиту. В глубине гостиной было много и других людей, которых Зефирина не знала, в том числе несчастные женщины, прижимавшие к груди своих детей.

Зефирина с каждой минутой все больше восхищалась папой, не пожелавшим стать конформистом.

– Мортимер!

Герцог де Монтроуз тоже оказался среди спасенных от рук убийц. Еще очень слабый, он сидел в кресле и не мог подняться, чтобы поприветствовать Зефирину.

– О, миледи… Город Рим полон всяких сюрпризов, вы не находите?

Все с той же флегматичной улыбкой английский бульдог, похоже, совершенно не утратил во всех передрягах хладнокровия.

Зефирина взяла его за руку:

– Мой дорогой друг, если бы вы знали, как мы волновались за вашу жизнь. Я просто счастлива, что папа взял вас к себе!

Она не заметила пронзительного взгляда, который бросил на нее Фульвио. А тем временем папа отдавал последние распоряжения:

– Ты, князь Фарнелло, организуешь уход из города всех этих замечательных людей через эту твою катакомбу!

В этот момент в гостиную вбежали двое нищих из квартала Трастевере и сообщили, что гарнизоны, стоявшие у Тибра, направляются на штурм замка. Две тысячи нищих не подпускают их к мостам, но они долго не продержатся.

В считанные минуты, благодаря Фульвио, Климент VII покинул замок, а гражданские лица бежали из города через колодец, служивший входом в подземелье.

Во дворе замка, перед тем как его оставить, образовались две группы людей. В одной находился папа, его кардиналы и толпа нищих, которые собирались пешком отправиться в Ватикан. В другой – все те, кто намеревался покинуть город через катакомбы.

В момент прощания глаза Зефирины наполнились слезами – приходилось расставаться с новыми друзьями, с Паньото. Вести по катакомбам их должен был Палько. Панокьо совсем не мог идти.

– Я, наверное, отрежу тебе и вторую лапу! – хохотнул оправившийся от ран Эмпирик.

– Что ж, безногий калека, в нашем деле это даже хорошо! Прощай, мотылек… Прощай, мышонок!

– Береги получше своего братишку, Зефирон! Римские нищие по-своему прощались с Зефириной.

Она каждого обнимала, не испытывая ни малейшего отвращения.

– Прощайте, мои друзья, спасибо вам за все.

– Прощайте, синьора.

В последний момент, при виде колодца, куда ему предстояло спуститься, Мортимер предпочел пойти с папой. А может быть, просто лорду стала надоедать слишком бурная жизнь супругов Фарнелло!

– Очень хорошо, оставайся со мной, англичанин. Мы еще сможем обсудить развод этого толстяка, твоего короля… Прощайте, Артемиза!

– О! Ваше святейшество… ваше святейшество! Я никогда не забуду… – зашепелявила мадемуазель Плюш, прощаясь с папой.

– Благодарю вас за вашу юбку, которая оказала мне важную услугу, дочь моя, – произнес Климент VII.

И он слегка похлопал по щеке Артемизу Плюш. При этом пальцы его задержались чуть дольше, чем позволяли приличия, но в конце концов его святейшество объявил:

– Ну, ладно, в путь, чертовы мошенники. Мы возвращаемся к себе, дети мои. Теперь нас будет у тебя двое, Карл V!

Это были последние слова, которые Зефирина услышала от папы. Она еще несколько мгновений видела папу в черной юбке Плюш, заменившей его собственное платье, разорванное во время сражения, видела окруживших его кардиналов и около тысячи нищих, выполнявших роль почетного эскорта. Все они вышли из южного потайного хода, чтобы по опустевшим улицам отправиться в папскую резиденцию, в Ватикан.

– Идемте, Зефирина, мы последние!

Фульвио взял ее за руку, чтобы отвести к колодцу. – Что с ним будет, Фульвио? – прошептала Зефирина.

Она в последний раз взглянула на фигуру папы, скрывшуюся с толпе нищих.

– Вечная слава! – убежденно произнес Фульвио.

– Но Карл V собирается…

– Ему придется договариваться, а Климент VII сможет…

– Устроить заговор! – договорила Зефирина. И оба рассмеялись.

– Salut! Sardine![49]

При этих звуках Фульвио и Зефирина подняли головы. К ним приближался Гро Леон, изрядно исхудавший. Из-за ощипанных крыльев он летел с трудом.

– А вот и ты! – сказала Зефирина. – Вовремя же ты появился.

Она была как никогда права. За неделю вынужденного поста в церкви, где он оказался запертым вместе со звонарем, Гро Леон так обессилел, что скорее свалился, чем сел на руки своей хозяйки.

– Бедненький мой, что с тобой стало! Зефирина поцеловала взъерошенный хохолок птицы.

– Мы тоже не лучше выглядим! – заметил Фульвио.

С нежностью он погладил запачканную щеку жены. Оба посмотрели друг на друга: грязные, замызганные, в рванье, с искусственными язвами на лице, с настоящими ранами и царапинами на теле, к счастью не очень серьезными.

– А неплохо бы нам немножечко помыться, как вы считаете?

Зефирина не успела покраснеть при столь откровенном намеке Фульвио. С противоположного берега Тибра раздался бой барабанов. Испанцы и ландскнехты строились под командованием капитана Аларкона, которому явно не нравилось, что сбежавший пленник добровольно возвращался в свою тюрьму!

Схватив Зефирину за руку, Фульвио потащил ее в темный колодец, который должен был вывести их на светлую дорогу…