Князь Ядыгар

Глава 11

Отступление 19

Новгородская летопись [отрывок].

«… А несть сто жареных лыбедей с жареными павлинами. К кажной птице ставиласи добрая миска борча с буряками и смятаной. Запивали царские ближники сие можжевелыми, вишневыми и черемуховыми медами, винами заморскими, по прозванию романея, рейнское и мушкателя. Слуги в кафтанах красного бархата и расписных шапках кланялися кажному гостю жареными журавлями с пряным зельем, рассольными петухами с имбирем, бескостными курами с огурцами.

… Блюдами казанскими потчевали гостей, кои сам Великий Государь добыл в граде Казан. Нестъ слуги на подносах и узорчаты руолы из семги, форели и осетра, салаты рубленые под шубай называемы.

… Шубай же пробовоша гости заморские и славу Великому Государю пели, уж больно вкусен и зело красив стася сей салат. Отведали гости торговые шубай и молвили, что во всем мире нет вкуснее. Вопрошали також гости торговые Великого Государя, как сготовити шубай и что покласти. А из немчинов гость торговый сорок полновестных гривен давати ... ».

Отступление 20.

21:15. 14 декабря 2019 г. Канал «Россия». Политическое ток–шоу «Вечер с Владимиром Соловьевым» [отрывок].

«Друг на против друга застыли два вечных непримиримых оппонента. С одной стороны стоял, известный своими консервативными и антилиберальными взглядами, политолог Сергей Михеев, с другой стороны – сторонник Польши «от можа до можа», журналист Томаш Мацейчук. Стороны на протяжении почти целого часа яростно обменивались хлесткими и яркими выпадами в адрес сначала своих стран, затем и в адрес друг друга. В какой–то момент даже, казалось, что Михеев и Мацейчук сойдутся в рукопашной схватке, отстаивая каждый свое мнение. Однако, в последний момент им удалось обойтись лишь словесными аргументами.

– … Это же смешно говорите! Ви скоро будете утверждатъ, что все пошло от русских, – у раскрасневшегося от волнения Масейчука акцент проявлялся все сильнее и сильнее. – Радио, телевизор, ядерная бомба, борщ, – Михеев в ответ на каждое слово кивал. – Ха-ха-ха! Ви же врете все! Если, что русские и придюмали, то это коррупция!

Аудитория за кадром бурлила, и было непонятно, они поддерживали или, напротив, протестовали против слов польского журналиста.

– Вы смотрите, смешно ему, – Михеева явно «задело за живое», хотя он и старался этого не показывать. – Ты, вообще, кто такой? Что ты за эксперт такой, чтобы здесь рассуждать на такие темы? Ты великий экономист, гениальный историк, компетентный юрист или авторитетный лидер мнений? Какое у тебя может быть свое мнение, чтобы нам его было интересно выслушать? – время от времени у него вырывались скупые жесты, словно сопровождавшие задаваемые им вопросы. – Однако, несмотря ни на что я отвечу на твои вопросы. Да, да, да! Да, это русские, это люди, живущие на нашей земле, изобрели радио, телевизор. Да, и борщ тоже неотъемлемое блюдо русской кухни! Слышишь, ты! Почитай, что писали еще при Иване Великом! Тогда уже борщ называли исконно русским блюдом! И даже пресловутое ролы, фото которых так любят постить у себя в социальных сетях наши либералы, тоже были издавна известны на Руси.

Поляк то и дело порывался вставить свое слово, но всякий раз, натыкаясь на яростный взгляд своего оппонента, сдерживался.

– Ты еще что-то там вякнул про коррупцию? Ха–ха! Я тебя не перебивал! Поэтому закрой рот и жди своей очереди! Кто придумал и кто нас заразил коррупцией это большой вопрос. Однако, именно в России борьба с ней велась самыми эффективными способами. Еще в XVI веке, по словам иностранцев, русские дьяки-чиновники в приказах, даже помыслить боялись что-то взять от просителя. А на Западе в это время можно было купить любое решение суда и любую должностью. А ты мне тут рот открываешь? Замолкни, я сказал, и слушай!

_______________________________________________________________

Я сидел на краю своей постели и внимательно вслушивался в тишину ночного дворца. Иван Васильевич после очередной порции историй о «гишпанских» пиратах от Рафаэля Саббаттини уже давно «изволил почивать» и судя по блуждающей улыбке на его губах снилось ему что-то очень приятное. Спали и его служки, набегавшиеся за сегодняшний «шебутной день». Прикорнули, облокотившись друг на друга царские рынды, два здоровенных чуть бородатых молодца, которым я не так давно преподнес по чарке вина с легким снотворным.

– Ну, Деня, вот и пришло время валить обратно домой, – выдохнул я и в очередной раз открыл небольшой наплечный мешочек, куда сложил кое-какие золотые побрякушки и небольшой собственноручно «смастряченный» двуствольный пистоль. – Дай Бог, чтобы все удалось.

Да, именно сегодня ночью я решил пробраться внутрь Успенского собора и с помощью знаменитой иконы убраться в свое время. Еще сутки назад я собрал для побега «тревожный» мешочек с золотым хабаром. Дорога тоже была уже давно разведана. Из царских палат я планировал выбраться по внешним деревянным галереям, одна из которых вела на кухню. Затем небольшую калитку черного хода, петли которой мною были еще вчера заботливо смазаны, думал выбраться к высокой каменной изгороди, от которой, собственно, было около полукилометра до самого собора. Попасть в Успенский собор, это массивное угрюмое здание, напоминающее неприступную крепость небольшими оконцами, здоровенными железными дверьми и толстыми стенами, мне должен был помочь церковный служка, которому я «сунул» пару серебряных монеток.

– Ну, Ваня, бывай. Извини, если что не так, – я немного приоткрыл дверь в царскую опочивальню и с полминуты смотрел на царя, укутанного одеялом по самый чуть крючковатый нос. – Не могу я больше... тут с твоими паукам сидеть. Того и гляди сгрызут меня, а я еще жить хочу.

Я развернулся и вышел в коридор, где у стенки мирно похрапывали рынды. Грозные воины в белых парчовых кафтанах спали так и не выпустив из рук бердыши.

– Охрана, мать их, встает она рано, – покачал я головой. – С этими все ясно. Теперь бы ни на кого не нарваться на галерее. Стража здесь бродит вроде под утро, – бормотал я сам себе под нос. – Хотя кто этих чертей знает? Вчера ведь я им по целому талеру дал. Да, им просто сам Бог упиться велел...

Однако, оказалось, так думал не я один.

– Оба–на, что это еще такое? – не успев выбраться на галерею, я тут же «нырнул» обратно. – Интересненнько получается...

В мою сторону по длинной деревянной галерее, внешняя сторона которой проемами выходила на улицу и освещалась лунным светом, кто-то крался. Незнакомец, тащивший за спиной большую котомку, держался темной стороны, которая образовывалась толстенными деревянными столбами и балками перекрытия.

– Что ты за хрен такой? – прошептал я, внимательно следя за приближающимся человеком. – Ты ведь явно не сортир ищешь или девок гулящих. Тут что-то другое. Крадется-то как, крадется... Оба-на, а это что еще за запах?

В какой–то момент я почувствовал странный резкий, но удивительно знакомый запах. «Черт, черт... Так, нефть что-ли?! Точно, нефть. Вот же черт!». В голове у меня словно что-то щелкнуло и многочисленные странности сложились в единый пазл. «Сжечь решили. Ваню, меня и остальных, заодно... Что теперь?! Бежать уже не вариант. Выход здесь только один, через этого урода».

Рука у меня медленно-медленно скользнула в сумку и через несколько мгновений вынырнула наружу уже с массивным агрегатом с двумя стволами. Сейчас сделанный мною пистоль должен был сослужить свою службу.

Я осторожно взвел сначала один курок, затем второй и вытянул пистоль в сторону крадущегося поджигателя. «Черт! Его же нельзя мочить! А вдруг полыхнет, сгорим сразу же. Да и заказчик нужен». Пистоль пришлось перехватить за ствол и уже замахнуться этой своеобразной дубинкой.

«Ну-ну, касатик, давай сделай еще пару шагов. Сейчас я тебя приголублю, а уж потом-то тобой займутся профессионалы». Едва дыша, я вжимался в переруб. Бандюга же, словно что-то почувствовав, застыл на месте, буквально в метре от меня. «Черт, какой здоровый лось оказался...». Действительно, вблизи он уже совсем не казался меня худосочным. Скорее даже наоборот. «Может все-таки шмальнуть в него. Вон у него какие ручищи-кувалды. Даст, мало не покажется. Не-е, стрелять нельзя. Надо, кровь из носу, узнать, кто это у нас такой шустрый».

Наконец, здоровяк, поправив скрывающий лицо капюшон, сдвинулся с места. Краем глаза я заметил, как он из своего мешка вытянул пузатый кувшин, горло которого было аккуратно завязано куском ткани. «Б...ь, уже приготовился. Сейчас!».

– На! – с воплем я влепил массивной рукоятью по показавшейся башке в капюшоне.

Отпрянувший от удара несостоявшийся поджигатель лягнул ногой в ответ. Неуклюжий, но сильный, удар все же достиг цели и уже в деревянную стену влетел я. Моя макушка с хрустом и лязганьем зубов смачно впечаталась в бревенчатую стену.

– Ладно, падла, – выплюнул я кровь. – А вот так...

Я перехватил пистоль двумя руками и потянул за оба крючка. Бах! Бах! Громыхнул сдвоенный выстрел, и от ствола протянулась яркая полуметровая вспышка! Уже занесшего над перилами галереи ногу поджигателя смело прочь словно гигантской метлой. Крупные картечины, которыми я щедро зарядил оба ствола пистоля, сработали не хуже крупнокалиберного дробовика нашего времени.

Эх, какая же знатная буча поднялась после этого неожиданного выстрела! Каким резким был переход от оглушающей ночной тишины к громкому взрыву криков и воплей...

– Ратуйте, братья! Из пистоля стрельнули!

– Пымать, ворога!

– Псов, робяты выпускай!

Со стороны кухни вдруг раздался пронзительный женский визг. С громким грохотом свалилось и покатилось по камням что-то железное.

– А-а-а-а! Пожар! Пожар! Люди, горим!

Какой, к черту, пожар? Откуда?!

Заливаясь лаем, здоровенные псы вырвались из своих клеток и начали носиться по двору. Рядом, заглядывая в каждый закоулок, бегали десятка два стрельцов, размахивая бердышами.

– Горим! Спасайтесь! Воду, воду, несите!

– Что орешь, дура?! Какой пожар?!

– Помолимся, братия... Господи, помилуй мя...

Звонко бухнул большой колокол на одной колоколен. За ним вступились и другие, оглашая Москву тревожными громогласными колокольными переливами и перезвонами. Дворец наполнился топотом бегущих стрельцов, дворни.

– Государь где? Где Великий Государь? Где Государь?

Я же уже всего этого толком не видел. Туловище мое оседало по стене после сильного удара по голове. Перед полузакрытыми глазами мелькали какие–то огоньки, темные фигурки.

– Вот он! Вот он! – кто-то несся по деревянной галерее, топча сапожищами скрипучие половицы. – Вяжи его, Афонька! Крепко вяжи!

Над телом незнакомца, отброшенного дуплетным выстрелом к стене, склонился сначала один, потом второй.

– Смердит-то как... И крови сколько.

– Дурень, это земляной жир, что магометанине привозят... Пресвятая Богородица, он же не дышит... Кто же его так?

– Кто, кто? Вона князь Ядыгар, царев ближник, лежит весь в крови. Пистоль в длани. Он вестимо в лиходея и стрельнул... Лучше ворога этого помоги повернуть. Можа что у него сыщем.

Происходившее дальше у меня уже никак не отложилось в памяти. Все сильнее стучавшие в голове молоточки окончательно погрузили меня в забытье.

…. Боже, какие только потом в народе не гуляли пересуды о ночных событиях в Кремле... В подворотнях все больше говорили о чертях с копытами, рогами и хвостами, что пришли за чьими-то душами. Закутанные в платки женщины при этих словах охали и тут же начинали как заведенные креститься и всплакивать. Кабачная голытьба, приняв кружку другую браги, принималась шептать о каких смелых и добрых молодцах, что задумали той ночью царское золото «пощукать». Поговаривали аж о двух или трех возах золотой и серебряной утвари, что лихоимцы тайно вывезли из дворца. Лились разговоры о десятках пострелянных из пищалей и порубленных саблями стрельцов. Более же степенная публика только ухмылялась и посмеивалась, едва слышала разговоры о возах с золотой посудой. И лишь единицы в Москве знали, что поднявшийся в Кремле переполох имел совсем другие причины.

К счастью, мне лежавшему с перемотанной головой в постели и заботливо укутанному толстым пуховым одеялом, это было еще не известно. Иначе я бы уже наверное ржал как сумасшедший над этими гулявшими по Москве слухами.

– Что он? – собрав раскалывающую от боли голову, я открыл глаза и увидел стоявших рядом Ивана Васильевича и какую-то сморщенную от возраста бабку. – О, брате, слава Господу нашему, очнулся! Княже, снова ты жизнь мне спас, – от избытка чувств царь полез ко мне с явным намерением обнять и расцеловать. – Тяжек стал мой долг перед тобой, ой тяжек. Не знаю даже, как и благодарить тебя! Золота и каменьев тебе отсыпать или землицы может какой хочешь? – спрашивая, он внимательно всматривался в мои глаза, следя за моей реакцией; я же лишь морщился от сильной головной боли. – Не по нравы, вижу. А можа девку тебе какую посватать? А? Из хорошего рода, ядреную, чтобы деток тебе много принесла?

Предложение это тоже не вызвало во мне энтузиазма, так как сватовство и последующая за ним свадьба еще дальше отодвигала от меня перспективу убраться домой. И я снова застонал.

– Хорошо, княже, поразмысли пока, – Иван Васильевич хотел было уйти, но вдруг снова повернулся ко мне. – Ты вечор подымайся. Кормилица живо тебя на ноги поднимет... Посол аглицкий ко мне зван. Толковать с ним будем. У меня по правую руку встанешь...

А вот после этих слов я уже застонал точно не от головной боли. «Б...ь, ну как же так?! Свалить даже без проблем не получилось! Опять головняк заработал! По правую руку сидеть буду!!! Ваня совсем меня «под монастырь подводит!». Лучше сразу на шею мне повесить табличку с надписью – «Я фаворит, а вы быдло»... Черт, надо любой ценой добраться до собора! Вот, прямо сейчас и идти».

Скрипнув зубами, я резко поднялся с постели, но тут же с диким стоном свалился обратно. Голова отозвалась такими ударами, что у меня потемнело в глазах.

– Куды же ты, милок? Батюшка государь, молвил же тобе, – под ухом вдруг прошамкал чей-то осуждающий голос, а на лоб легла, дарящая облегчение, влажная ткань. – Мол полежать пока треба. Я тут тебе отварчик сготовила. Хлебни пару глоточков, боль как рукой снимет, – моих губ коснулась край деревянной крынки и в горло хлынула какая–то пряная теплая жидкость. – Вот, вот... Давай, еще немного, милок. Счас полегчает.

Хм, и правда, стало полегче. Со вздохом я вытянулся в постели, после чего даже позволил себе сесть. К вечеру боль меня отпустила настолько, что я смог поесть. Вкуснейшие пироги с требухой, моченые яблоки и сладкий взвар меня окончательно вернули к жизни.

– Благодарствую тебе, Ильинична, – я поклонился бабульке, что не отходила от меня ни на шаг все это время. – Думал, ведь совсем сдохну от боли. Голова едва не раскалывалась. Выходила... Прими вот от чистого сердца, – к счастью в поясе у меня была припрятана золотая монетка – то ли персидский дирхем, то ли старинный византийский солид. – Прими.

Та же вдруг махнула сухонькой ручкой и заголосила:

– Что ты, милостивец?! Это мы тебе все в ноженьки поклониться должны, да за тя Богородице молить! – шагнув к постели, он вцепилась в мою ладонь и начала ее осыпать поцелуями, не переставая бормотать. – Ты же нашего Государя Батюшку спас. Ты же не дал надеже нашей сгинуть от немчинового зелья бесовского...

Я несколько раз дернулся, пытаясь выдернуть ладонь, но без толку.

– Я же нашего Государя батюшку на ручках держала. Вот такохонького кормила... А как занемог он, как матушка его, все слезы выплакала, – продолжала причитать она. – Государыня, покойница, також кровушкой харкала, вздохнуть не могла. Занемогла, все водичку просила. Я же …

Вот тут–то я сделал стойку на зависть любому охотничьему псу. «Хм... Получается, у Елены Глинской, матери Вани, все также начиналось. Температура, постоянная жажда, в слюне кровь. Значит, историки не врут, что в ее костях оказалось слишком много ртути. Вот же уроды, отравители, как ртуть-то им по нраву пришлась. Лет двадцать уж ей балуются. Совсем страх потеряли! Сначала, мать царя траванули, потом самого Ваню решили. Красавцы! Совсем охренели! Сдавать их всех надо, как пить сдавать...». Честно говоря, после всех последних событий – неудачного побега, поимки поджигателя, постоянного ожидания отравления или удара кинжалом – мне уже было все равно, что что Иван Васильевич придет в ярость. Даже то, что это именно я подтолкнул его к мысли об опричнине, меня уже совсем не волновала. Я чертовски устал от всего этого и очень хотел домой.

– Ой, что же эта я, дура старая, совсем запамятовала. Собираться ж тобе, княже, надо. Аглицкий купчина какой-то к Государю на поклон собирается, – вдруг всплеснула руками царская кормилица, сбивая меня с мысли и возвращая в реальность. – Чичас Машку, дуреху, пришлю.

Где–то через час-полтора я прихрамывая уже ковылял в сторону царской залы, где и должны были принимать английского посла. В пути по бесконечным переходам и полутемным лестницам, я успел такого наслушаться про английское посольство и самого посла, что диву давался. «Черт побери, прямо приключенческий роман с этим посольством! Хоть сейчас бери перо и кропай книгу. Ведь такие байки травят... Мол день и ночь пробирались через льды, по которым прыгали громадные белые медведи и другие чудовища. Месяцами питались одним льдом и выловленной из моря-океана рыбой. Мол их Божий промысел спас, а товарищи их на других кораблях сгинули в пучине морской. Пугали каким–то спрутом, что топит все корабли за исключением … Б...ь отличных английских! Они, что нас совсем за идиотов держат?! Лапшу нам на уши вешают и пугают, чтобы наши купцы сами со своими товарами за моря не ходили».

Правда, позже я кое-что узнал про этих мореходов, что изменило мое к ним отношение. Через несколько дней с новгородских земель дошла весть о том, что в районе Северной Двины нашлись два пропавших английских корабля. Вся команда и живность превратились в ледяные статуи, словно в напоминание о неласковом климате тех мест.

К началу приема я все же опоздал, за что был удостоен неласкового взгляда с стороны Ивана Васильевича. Увидев меня, тот хмуро кивнул на правую сторону своего трона.

– Торговлишкой агликашки хотят заняться. Вона грамотку король ихний прислал, – царь протянул свернутый пергамент с разломанной сургучной блямбой. – Меха, пеньку, мед хотят… А, в казну, песьи морды платить ничего не желают… Да, нужна нам эта торговлишка, нужна. С юга крымчаки все крепко держат. Ливонцы на западе нашим купцам порушения чинят. Только север и остается.

Выходит, пока я там валялся и лечился, здесь все уже решили. Мы получали столь нужного нам торгового партнера на западе, конечно вороватого, наглого и хитрого, но обязавшего поставлять столь нужный нам порох, свинец, серебро, ткани. Англичане беспошлинный доступ к гигантскому рынку для сбыта свои товаров и покупки бесценных мехов.

– Точно песий лай, – буркнул царь в мою сторону, когда английский мореход, закончил что-то то ли просить, то ли рассказывать; после громко позвал. – Толмач! Чего ему еще надобно?

Откуда–то из-за мощных боярских спин и животов ужом вывернулся невысокий худой человечек с лысой головой, дьяк посольского приказа, и тут же бухнулся царю в ноги. Поднялся он лишь после недовольно царского окрика.

Дьяк, несколько мгновений пошамкав губами, начал переводить:

– Великий Государь, агличаин челом бьет и просит за свово ближника. Кличут ево Питер Брейгель из Антверпена. Парсуны малюет. Сказывает, что искусен он больно. Желает он парсуну твою рисовать.

Какой тут сразу шум поднялся! Всполошились бояре. Лица раскраснелись. Кто с места вскочил, кто сидя тряс кулаками. Перекрикивая один другого, вопили и о посрамлении чести царской и об оскорблении «честного» боярства. Какой-то бородач, запутавшись в длинных рукавах шубы, вообще слезно голосил о том, что «и к ним пришла зараза от немчинов всяких и погибнут они таперича не за грош». Едва ли не громче стал вопить его сосед, обвиняя бедного художника в желании навести на царя порчу.

– А ну, хватит! – морщась от поднявшегося «до небес», шума Иван Васильевич со всей силы ударил по полу своим царским посохом. – Чего рты раззявили?!

Меня же весь этот поднявшийся бедлам словно и не коснулся. Я с удивлением таращил глаза на виновника этого шума, худенького черноволосого парня с какой-то нелепой сумой через плечо, испуганно дергавшего головой по сторонам. Такого, что творилось вокруг него, он явно еще не видел.

«Брейгель… Брейгель… Питер. Голандский художник, по прозвищу «Мужицкий» или «Крестьянский мастер» за приверженность к изображению сельских или крестьянских пейзажей. Вот так встреча! Только как тебе, дружище сюда-то угораздило попасть?! Ты же сейчас должен по солнечной Италии мотаться, да древние развалины рисовать. Интересно бы знать… Б…ь, совсем ополоумели!». Наблюдая за Брейгелем, я едва не пропустил кульминацию боярской заварушки.

– Ах, ты рожа бесовская! – какой-то дородный боярин в порыве праведного гнева так сильно стукнул по плешивой башке своего противника, что тот, закатив глаза, свалился на пол. – Да, твои предки у моих конюхами да кухарями служили…

Правда, своей победе боярин не долго радовался. По знаку царя вниз коршунами ринулись царские рынды, быстро заработавшие плечами и кулаками по самым неугомонным. Видно было, что для этих дюжих молодцов успокаивать боярскую вольницу дело привычное. Ударами и затрещинами под скрипучий царский смех они быстро навели порядок.

– Иди сюда, человече, – Иван Васильевич махнул рукой в сторону Брейгеля. – Значит-ца, парсуны знатные малюешь?

Молодой художник сделал несколько осторожных шагов к царскому трону и неуклюже поклонился. Благодушно смотревший на него Иван Васильевич снова махнул рукой, призывая подойти еще ближе. Тот сделал еще одни шаг и, вытянув из своей сумы какой-то сверток, протянул его царю.

«Какой шустрый! Уже прошение какое-то замастрячил… Опа-на!». В это мгновение я почувствовал что-то странное. «Подожди-ка, друг любезный! Это же не прошение… Б…ь…, картина!». В горле тут же колом встал комок, который никак не удавалось сглотнуть. «Брейгель, скотина, выходит настоящий мастер! Черт, а я тут едва не собрался собор грабить… Походу, Дениска, ты выиграл настоящий джек-пот и скоро отправишься домой!».

Царь тем временем взял протянутый сверток, развернул его и с любопытством стал разглядывать...

Видит Бог, я не знаю, как мне удалось досидеть до конца. Не раз я едва сдерживался, чтобы не броситься и не схватить эту картину. «Давай, Ваня, давай, быстрее. Ты же не любитель этого всего! Кинь ему пару монет и отпускай! Быстрее, быстрее!». Наконец, Иван Васильевич, видимо уже утомленный долгим приемом, благосклонно кивнул Брейгелю и что-то негромко бросил толмачу, который тут же громогласно объявил царскую волю. Художнику дозволялось рисовать царский потрет, но только с благословения митрополита.

После этого художника быстро оттеснили в сторону, отчего мне пришлось изрядно поработать локтями, чтобы нагнать его. Нашел я Брейгеля возле самой стены, где он, еще не отошедшей от такого приема, забился в небольшую нишу у пышущей жаром печи и с отрешенным видом глазел оттуда на боярские спины.

– Хер! Хер! – начал я выдавливать из себя кое-какие полузабытые немецкие слова и выражения, надеясь что он хоть что-то поймет из моей тарабарщины. – Так вроде у них обращаются. Черт, это погано звучит… Ду хаст малер! Художник, значит. Так ведь? – мне кажется тот испугался еще сильнее от моих слов, но найдя в себе силы, качнул головой. – Хорошо… Картину продай! Бильд! Продай! – начал я энергично тыкать в его сверток, который он прижимал подобно мать младенца. – Как там правильно… Их кауфен бильд. Чего ты машешь головой? Хорошо заплачу! Вот же черт упертый. Вот, смотри сколько монет!

Трясущимися от нетерпения руками я дернул со своего пояса кошель (кожаный мешочек с завязками) и высыпал часть его содержимого в свою ладонь. С мелодичным звоном посыпались десятка два золотистых чешуек, на которые тут же завороженно уставился Брейгель. Бывший крестьянин и недавний ученик гравера, он с роду не видел столько золота, за которое у себя на родине с легкостью смог бы начать новую безбедную жизнь.

– Мне нужна эта картина, – близость той самой картины едва не сводила меня с ума. – Слышишь, черт ты не русский?! Мне нужна эта картина! Тяни руки! Хенде, тяне! – я развернул его ладонь и пересыпал туда все мое золото, не считая. – Видишь, сколько золота?!

«Все, спекся Брейгель! Моя картина!». Я выдернул у него свернутую картину и понесся к себе. По переходам и коридорам я пронесся как ветер, никого не замечая на своем пути.

– Картина моя, моя, – бормотал я, ворвавшись в опочивальню и тут же закрыв дверь на массивную деревянную щеколду. – Сейчас…, – узел на тонкой веревочке, что держала свернутую картину, никак не хотел развязываться и пришлось его перегрызть зубами. – Разверну… Вот… О!

«О, Боже! Работает!» На меня усиливающимися волнами стало накатывать уже забытое чувство падения. Ноги начали подкашиваться. С жуткой силой мое тело потянуло в картину. «Домой, домой! К черту эту грязь, кровь! А-а!».

По полотну картины пошли расходящиеся круги, похожие на те, что оставляет брошенный в озеро камень. Коснувшиеся поверхности картины пальцы ощутили теплоту и движение. «Домой! Быстрее, быстрее!».

Набрав в грудь воздуха, я приготовился к переносу. Рука погрузилась уже по локоть, затем по плечо. Я зажмурил глаза, наклонился головой вперед и... ничего! Что-то меня настойчиво выталкивало обратно.

– Как же так? Черт! Черт! – я снова и снова тыкался в полотно, по которому бегали волны, но результат был прежний. – Сломался что-ли? Проклятый портал! Чертова картина! Б...ь, а это еще что-такое?

Я вдруг осознал, что в моей вытолкнутой из картины ладони было зажато нечто. Это был хрустальный фужер в виде кубка, на резных гранях которого тут же заиграли яркие огоньки горящих свечей.

– Что за уродские шутки?! Что это так... Б...ь! – вдруг я вспомнил этот фужер. – Откуда он здесь оказался? Откуда, черт побери?!

Этот фужер, долгое время простояв на самом почетном месте в бабушкином серванте, в свое время был подарен мне. Он и его пять братьев близнецов, составляли серию советского хрусталя «Олимпийский огонь», выпущенную ограниченной партией на заводе Гусь Хрустальный. Наша семья часто смаковали из них домашнее вино, поэтому мне прекрасно были знакомы все резные грани этих кубков. И вот теперь фужер из моей квартиры оказался здесь, таким же невольным пленников чужого времени, как и я.

После я еще долго сидел возле картины и размышлял, пытаясь понять все произошедшее. Однако, в голову все время с поразительной настойчивостью лезли и лезли какие-то совершенно глупые мысли.

– Может теперь и колбасы из холодильника достать? У меня там вроде кусок Краковской с чесноком оставался. Черт, какая к лешему колбаса? Лучше попробовать травмат достать, хотя зачем мне он тут. Курей что ли смешить. Напугать и тоже вряд ли кого получиться. Тут на эту пукалку могут предъявить самопал, в ствол которого палец, а то и два влезет... Может попробовать до шкафа с книгами дотянуться, а там, глядишь и предсказателем заделаюсь. Как говориться, кто из правителей не хочет знать свое будущее? Правда, все эти нострадамусы кончали плохо…

Пережевывая эту бесконечную мысленную жвачку, я ни как не мог приблизиться к ответу на свой главный вопрос: а смогу ли я вообще вернуться домой?

– Домой… Как там мои интересно?