Князь Ярослав и его сыновья

1

Гонец, посланный в Новгород за ополчением, нашел там одного расстроенного Яруна.

– Чогдара Батый к себе вызвал. А лучники его у меня в ополчении. Немного их, правда, придирчив мой побратим, зато стреляют отменно.

И без промедления повел кое-как вооруженное холопское ополчение к Пскову. Под руку князя Александра.

А в день, когда был взят Псков, на дружинном победном пиру Невский появился вместе с Урхо. На чудине было княжеское полукафтанье, поскольку никакое иное влезть на него не могло.

– Вот вам, дружина моя, новый боевой товарищ. Все вы его знаете, и всем вам ведома и сила его, и отвага, и верность, и то ведомо, что именно ему мы обязаны тем, что взяли Псков малой кровью. А потому и поднимем первый кубок за его здравие.

Кубков было много, радостного шума и общего веселья тоже, но где-то между пятым и седьмым кубком Гаврила Олексич, запечалившись вдруг, сказал сидевшему рядом князю:

– Отпусти ты меня в Новгород, Ярославич. Не задержусь: туда – обратно да сутки в Новгороде.

– Случилось что?

– Зазноба у меня там, – вздохнул Олексич. – Зазноба там, а заноза – здесь. – И гулко ударил себя кулаком в грудь.

Невский усмехнулся:

– Хорошо, что сердца слушаешься. Поезжай, Олексич… Да, пошли кого-нибудь из дружинников порасторопнее к князю Андрею. Пусть ко мне поспешает. Ливонцев отбросили, но главная битва еще впереди.

Зная князя Андрея, Гаврила Олексич послал к нему опытного дружинника, которого Андрей должен был помнить. А дружиннику сказал:

– Нрав Андрея тебе, Будимир, ведом, наверняка гульбой сейчас занимается. Гульбу прекратить, дружину поднять и двигаться немедленно. У Невского счет на дни пошел.

А сам тотчас же выехал в Новгород. Но не в санях, а верхом с верным слугою-оруженосцем, потому что спешил. И не очень-то придерживался извилистой разъезженной дороги, а спрямлял ее, где только мог. Не потому лишь, что дорога петляла, как змея, а и потому, что по ней потоком шли обозы с продовольствием, оружием и одеждой для воинских сил князя Александра. И, укорачивая напрямую очередную дорожную петлю через лес по совсем уж заметенной тропке, был внезапно остановлен тремя десятками заросших по брови, кое-как вооруженных мужиков.

– Стой, боярский выродок!..

Олексич вместе со слугой-оруженосцем в силах был пробиться и ускакать, но на незнакомой лесной тропе мог оказаться завал, и тогда отбиваться было бы куда сложнее. Да и коня мог потерять, а пешком до Новгорода добираться было совершенно немыслимо.

– Шубу сымай!..

– Шубу? – Гаврила расстегнул шубу и расправил ее, чтобы быстрее выхватить меч, если дело дойдет до схватки. – А рожи-то у вас новгородские.

– Жердями! Жердями его с коня спешьте сперва!.. – громко крикнул кто-то, до времени скрывавшийся под еловой заснеженной лапой. – Он же мечом пробьется, для того и шубу расстегнул!..

– Правильно атаман говорит, пробьюсь, – спокойно сказал Олексич, лихорадочно припоминая, где он слышал этот голос – А не пробьюсь, так половину из вас порешу. Я – дружинник, я с рыцарями воевал, пока вы тут купчишек грабили.

Лесная ватага озадаченно примолкла. Потом кто-то – не тот, что под елью хоронился, – выкрикнул:

– Жердями, сказано вам! Жердями его…

– Молчать!.. – изо всех сил рявкнул Олексич, почувствовав, что перехватывает разговор. – Молчать, когда с вами воин говорит, золотую цепь получивший за Невскую битву. Мы вчера Псков на копье взяли, Новгород все силы напрягает, чтоб ливонцев отбросить, а вы татьбой занимаетесь? Совесть-то есть у вас или труха гнилая вместо нее? Ну, порешите вы меня, правую руку Невскому отрубите, и рыцари сюда ворвутся. Что делать тогда новгородцам, отцам и матерям вашим, братьям и сестрам? В лесах всю жизнь отсиживаться?

– Невского наши бояре из Новогорода выгнали, – не очень уверенно сказал атаман под елью. – Врешь ты все, шкуру свою спасаешь.

– Это Гаврила-то Олексич врет? – неожиданно возмутился оруженосец, хлопнув себя руками по бедрам. – Ну и глупый же ты, парень. Да вчера на дружинном пиру…

– Правда, что ты – сам Олексич? – спросил атаман, не обратив внимания на выкрик оруженосца.

– Буслай, что ли? – усмехнулся Гаврила, с огромным облегчением почувствовав, что драки не будет. – Ну, вылезай, чего хоронишься? Мало, видать, я тебя в поруб сажал за буйство твое. Вылезай, вылезай, узнал ведь.

Из-под ели скорее смущенно, чем неохотно, вылез добрый детина в драной шубе, с мечом на поясе и без шапки. Шапку ему заменяла грива давно не стриженных волос. Подошел, глянул искоса и опустил голову.

– Ну, я.

– Разбоем занимаешься? Смотри, Буслай, матери скажу, она тебя прилюдно за волосья оттаскает.

Ватага засмеялась.

– Цыц! – крикнул легендарный драчун Господина Великого Новгорода. – А почему, Олексич? Да потому, что по этой дороге те купчишки товары возят, которые и Новгород продали, и самого князя Невского из него выгнали. Вот мы им калиты и дырявим.

– А не лучше ли рыцарскую броню дырявить, Буслай? С твоей-то силой, с твоим-то уменьем.

– Так ведь не простят нам, поди, Олексич, – вздохнул атаман. – Нагрешили…

Гаврила встал на стременах, поднял руку:

– Именем князя Александра Ярославича Невского прощаю вас, если добровольно в ополчение перейдете под руку воеводы Яруна!

– Веди, – сказал Буслай. – За князя Невского да землю Русскую и помереть не страшно.

Испытание выпало не только Гавриле Олексичу, но и гонцу Невского Будимиру. Правда, не в дороге. Олексич был прав, напомнив дружиннику о непредсказуемости князя Андрея, нрав которого очень уж напоминал нрав его отца Ярослава в молодости. Стоять на границе новгородских земель, имея строгий запрет даже на охоты, – такое испытание требовало выдержки, спокойствия и воли, то есть как раз того, что постоянно, изо дня в день, Андрей проявлять был не в состоянии. Он скучал, терзался, изнемогал в тоске, но все же как-то держался, пока не вернулся Сбыслав. На радостях начались бесконечные пиры, переросшие вскоре просто в попойки, которым странно молчаливый Сбыслав почему-то не препятствовал. А прежде, до поездки в Орду, мягко, но твердо не давал князю разгуляться. И неглупый Андрей это быстро подметил.

– По девице маешься?

– Нет у меня девицы.

– Ну, девицы всегда есть, – улыбнулся Андрей. – Тут неподалеку – сельцо, боярин стар и хлебосолен, а девки у него!.. На любой вкус.

Раньше и речи не могло быть ни о каком сельце: Сбыслав строго исполнял повеления Невского. А стоило ему уехать – и сельцо появилось. Только не появилось желания воспрепятствовать: угнетала его тоска, тяжесть на сердце и равнодушие. Отговаривался он вяло, и Андрею не составило труда уговорить друга.

Поехали с небольшой, умеющей помалкивать охраной. И хозяин угощал на славу, и красные девки подносили кубки с поцелуями, и не догадался никто, что Сбыслав целует женщину впервые в жизни…

И дальше было – тоже впервые в жизни, только не прибавило это Сбыславу радости. Не ощутил он порога, через который перешагнул, не почувствовал он ни нежности, на благодарности к той, которая помогла ему наконец-то стать мужчиной. Он почувствовал чисто физическое, телесное облегчение, а душа так и осталась в неведении, не присутствуя при этом, а как бы глядя со стороны, сквозь занавес тоски.

– Ну, как девка? Понравилась? – спросил наутро Андрей.

– Понравилась, – ответил.

И остались еще на неделю. Пока Будимир не отыскал их в этом сельце.

– Как посмел войти ко мне? – по-отцовски сдвинув брови, с гневом спросил князь Андрей.

– Я во Псков вошел без ливонского дозволения, князь, – с суровым достоинством сказал Будимир. – Старший брат твой князь Александр Невский повелел передать, чтобы ты немедля поднимал дружину отцовскую и поспешал к нему.

– Я сам знаю, что мне делать!

– Ладно, ночь подожду. А утром поскачу прямо к великому князю Ярославу, доложу о твоих утехах, а заодно и о просьбе Невского передать дружину под руку Гаврилы Олексича.

Ничего такого Невский не говорил, но Будимир знал, как разговаривать с вздорным княжичем.

– Ступай вон! – вскочив, заорал Андрей. – Вон!..

– Горяч ты, князь, – улыбнулся Сбыслав, ощутив вдруг прилив прежних сил. – А ну как отец лишит тебя возможности горячность эту в решающей битве Невского с ливонцами проявить? Дружина-то все равно уйдет. С тобой или без тебя – это сам решай.

– Ну так собирай ее, чего сидишь? – крикнул Андрей и вышел, громко хлопнув дверью.

Через сутки дружина выступила. Вел ее хмурый и очень недовольный Андрей.

2

Получив повеление хана, Чогдар не стал задерживаться в Новгороде, но задержался у великого князя, отослав гонца на ближайшую ямскую станцию, поскольку до Владимира татары их еще не довели. Он не был встревожен этим внезапным вызовом, но все же думал, зачем и кому – самому Бату или Субедей-багатуру – он вдруг понадобился. Посланный за ним сотник от ответов уклонялся, поэтому Чогдар и решился на свидание с Ярославом.

Он помнил совет своего покровителя, неисполнение которого могло быть расценено как нарушение приказа, хитрить не умел и перешел к делу, едва опрокинув первый кубок:

– К Бату надо ехать добровольно, великий князь.

– Знаю, – вздохнул Ярослав. – Да вот – беда у нас. Невестка моя до сей поры с постели не встает. Александр с Андреем в Ливонии, а ну как, не дай Бог, преставится, когда я в отъезде буду?

– Невский не знает о ее болезни?

– И не должен знать, – нахмурился великий князь. – С тревогой на сердце войска не водят.

Ярославу и впрямь нельзя было уезжать, и Чогдар об этом больше не говорил. Старался, как мог, отвлечь Ярослава от тяжких дум, рассказывал о Яруне, об ополчении, о лучниках, которых обучал стрелять. Так прошло три дня, он уже собирался в дорогу, когда от Невского примчался гонец с сообщением, что князь Александр взял Псков.

– Вот этой радостью от Батыя и сам прикроешься, и меня прикроешь, – сказал великий князь. – Отслужим благодарственный молебен, попируем и – распрощаемся. Ненадолго, надеюсь.

Распрощаться пришлось навсегда. Но тогда они этого не знали.

Еще издали, едва въехав на площадь, Чогдар увидел перед ханским шатром бунчук с длинным черным хвостом, обернутый черным войлоком. И придержал коня.

– Кто умер?

– Не знаю, – растерянно сказал сотник.

– Нашего учителя, великого полководца Субедей-багатура больше нет среди нас, – угрюмо сказал Бату-хан. – Тело его следует сейчас в Каракорум, где будет предано земле с ханскими почестями. Траурный караван ведет мой брат Берке, которого я отозвал с Кавказа. Ты опоздал проститься с андой собственного отца, Чогдар.

– Я…

– Твоя печаль больше, чем твоя вина. – Бату вздохнул. – Перед кончиной он вспомнил о тебе. Ты заменишь его возле моего стремени и возле моего трона. Такова его последняя воля.

– Кто же может заменить Субедей-багатура?

– Угедей умер, – не слушая, продолжал Бату. – Угедей умер, и Каракорум отозвал тумены Гуюка и Бури. То, что ты сейчас услышишь от меня, должно умереть в твоем сердце.

– Оно умрет там.

Бату сам наполнил чашу Чогдара кумысом. Чогдар с поклоном принял ее двумя руками и почтительно выпил вслед за ханом.

– У меня осталась тысяча чжурчженей и тысяча мангутов. Всего две тысячи монголов, остальное – кипчаки, татары, аланы и русичи. На курултае великим ханом провозгласят Гуюка. Это сказал знающий человек Ючень, сбежавший ко мне. Но куда бежать мне, мой советник?

– Никуда, мой хан, – спокойно ответил Чогдар. – Надо искать союзников в русских княжествах, и такие союзники есть. Князь Александр Невский взял Псков и этой зимой даст ливонцам решающую битву.

– И ты убежден, что он выиграет ее?

– У меня нет сомнений.

Бату задумался, и Чогдар сам наполнил чаши кумысом.

– Ты убежден, что он не поднимет восстания против меня?

– И в этом у меня нет сомнений. Князь Александр очень умен для того, чтобы драться на два фронта. А ливонцы для него куда опаснее, чем мы.

Последнее Чогдар сказал с известным напряжением, но вовремя. Бату почувствовал это и улыбнулся.

– Мой анда – русский воевода Ярун, – тотчас же напомнил Чогдар. – Я на собственном опыте убедился, сколь русские верны законам побратимства.

– Ты второй раз говоришь мне об этом. Как я должен понимать твою забывчивость?

– Земли завоевывают, сидя в седле, но управлять с седла землями невозможно, мой хан. Я не очень доверяю китайцам, но Ючень мудр и искушен в делах правления.

– Этим он и будет заниматься. Только налогами и казной, и ничем более. Зачем ты напомнил мне о своем побратимстве, Чогдар?

– Невский много рассказывал мне о Сартаке, которому подарил свой победоносный меч, – осторожно, обдумывая каждое слово, сказал Чогдар. – Может быть, наступило время, когда Сартаку следует подарить свою саблю князю Александру?

Бату задумался, хмуро осмысливая услышанное. Взял наполненную Чогдаром чашу, отхлебнул глоток.

– Субедей-багатур считал тебя своим сыном, потому что твой отец был его андой. Есть ли подобный обычай у русичей?

– Да, мой хан. Я считаю сына своего побратима своим сыном, а он меня – своим вторым отцом.

Бату неожиданно тихо и облегченно рассмеялся.

– Мой мудрый учитель Субедей-багатур не ошибся со своим последним советом. Насколько я знаю, у русских есть обычай всегда пить за что-то. Выпьем за здоровье и победы князя Невского, Чогдар!

И первым поднял чашу с кумысом.

3

В ожидании отцовской дружины Невский вновь отправил Домаша терзать ливонцев в их землях, усилив его удары самостоятельно действующей дружиной Миши Прушанина. Вновь запылали замки и селения, закачались на виселицах предатели и фогты, и беженцы заметались по всем дорогам. Заодно новгородцы отбивали запасы продовольствия и сена, потому что Псков голодал, а обозы из Новгорода медленно тащились по зимним дорогам.

Была и еще одна причина, почему князю Александру необходимо было держать рыцарей в постоянном напряжении. За спиной ордена стояла вся Европа, из которой бесперебойно шли не обозы с продовольствием, а рыцарские отряды. Пополнение это было неиссякаемым, тогда как новгородцы напрягали последние силы, но кроме припасенной на крайний случай дружины великого князя Ярослава помощи ждать больше не приходилось. И Невский трепал противника, не давая ему опомниться, как только мог и где только мог.

Так продолжалось до весны, хотя самой-то весны как-то особо не чувствовалось. Ночью по-прежнему стояли сильные морозы, днем, если распогоживалось, на солнце таяло, но уже к вечеру замерзало снова. Доман и Миша, посовещавшись, решили поберечь коней и спешили свои дружины, пригнав всех лошадей Невскому.

– Разумно, – сказал князь. – Кони отдохнут и подкормятся.

Конские табуны привели самые опытные, знающие толк в лошадях дружинники Миши Прушанина. Их старший и докладывал князю Александру о причинах такого решения, а после княжеского одобрения протянул Невскому увесистую торбу.

– Миша велел тебе передать. Отряд в пять рыцарей нам попался, сдаться не пожелали, гордые очень. Положили мы их, а Миша наказал подковы с их коней тебе отвезти.

Князь внимательно осмотрел подковы. Шипы на них были тупыми и закругленными.

– Как по-твоему, давно коней ковали?

– Нет, князь Александр, – сказал старший, обследовав подковы. – Ковка свежая, даже заусенцы не стерлись.

– Понятно, – усмехнулся Невский. – Савка, покорми гостей да Урхо ко мне мигом!

Урхо появился тотчас же. Тщательно изучил Мишин подарок, усмехнулся:

– На льду ливонцев встречать решил, Ярославич?

– Не решил еще. Но ты собери кузнецов, обучи их своей ковке и раздувай горны. Чтоб на всю отцовскую дружину подков хватило. Так, про запас. На всякий случай.

Урхо сменил богатую одежду старшего дружинника на кожаную робу кузнеца и раздул горны. А Невский велел Савке разыскать Якова Полочанина.

– Ливонцы собираются в Дерптском епископстве во главе с магистром, – сказал Яков. – Помощь рыцарям подходит чуть ли не ежедневно. Слух прошел, что Папа издал буллу о новом крестовом походе против еретиков, то есть против нас, православных. Но относительно буллы еще надо проверить.

– Когда могут выступить?

– Уже на полях руку набивают, верные люди сами видели. Выстраиваются клином – железной свиньей, как новгородцы говорят. В середине клина и позади него бегут кнехты. Кнехтам выданы прямоугольные щиты, мечи, копья, а лучникам – луки с короткими тяжелыми стрелами. Говорили мне, что такой стрелой можно кольчугу пробить, а у нас все ополчение в тегиляях: поскупился Новгород.

– Значит, к ближнему бою готовятся, – вздохнул Александр. – Рыцарские кони в броне?

– В броне. Панцирь на груди и железная пластина на морде. Переносье прикрывает.

Александр задумался. Спросил вдруг:

– Сколько полная рыцарская броня весит?

– Не взвешивал, Ярославич… – растерялся Полочанин.

– Так взвесь! – резко сказал Невский, но тут же взял себя в руки. – Конь в броне, рыцарь в броне – с места рысью не тронешься, разгон нужен. Зато коли разгонятся – не остановишь.

– Одно слово – свинья, – вздохнул Яков. – А брони я взвешу. Мое упущение, князь.

– Срочно вели Домашу одного такого рыцаря мне привезти. Живого или мертвого, но лучше живого. И потом пусть дружину отводит свою и Миши Прушанина тоже… – Невский подумал, похмурился. – К Чудскому озеру.

Домаш был на редкость исполнительным человеком, но и до него дошли слухи, что ливонцы получили крупное рыцарское пополнение и усиленно готовятся к решающему сражению. Понимая, как Невскому дорого время, он сразу же отправил дружину, куда было указано, оставив при себе небольшой отряд наиболее опытных воинов. И, выполняя приказ, напал на рыцарский дозор, но воинское счастье на сей раз ему изменило, и князю Александру доставили в смертных санях не ливонского рыцаря, а самого Домаша Твердиславича.

– Эх, Домаш, Домаш… – только и сказал Невский.

Он не просто любил новгородского воеводу за доблесть и преданность, рассудительность и спокойное достоинство. Он уже определил ему место в битве именно с учетом этих качеств – самое трудное, в центре боевого порядка во главе «чела», то есть центрального полка, на который падал первый, и самый тяжкий, удар ливонской «железной свиньи». Теперь вместо него приходилось искать такого же стойкого и опытного командира, и Александр все время думал об этом.

Вскоре подошел Ярун с ополчением, и Невский тут же спросил у него совета.

– Отдай мне свою спешенную дружину, а Гаврилу Олексича поставь на левую руку во главе дружины покойного Твердиславича.

– А почему не наоборот? – без улыбки спросил князь: сейчас ему было не до улыбок.

– А потому, Ярославич, что за моей спиной встанет ополчение, а они меня знают и мне верят.

– Ну, а ополчением кто командовать будет?

– Есть такой, – улыбнулся Ярун. – Олексич ко мне Буслая привел с его татями. Уж его-то мои ополченцы хорошо знают, как раз для них воевода.

– Это правда, драться он умеет, – в глазах Невского блеснула усмешка. – Они с Мишей пол-Новгорода переколотили. – И, подумав, добавил: – Как только Андрей отцовскую дружину приведет, собери всех воевод, дядька Ярун. Место поедем искать, где с ливонцами встречаться.

4

До прибытия дружины Невский не терял даром времени. К нему водили знатоков Чудского озера из местных жителей, каждого он подробно расспрашивал, и в результате у него сложилось мнение, что лучшего места для битвы, чем урочище Узмень, ему не найти. И как только пришла отцовская дружина, ночью выехал в урочище с воеводами, советниками и опытными воинами, на которых полагался.

К тому времени вернувшийся Гаврила Олексич уже принял осиротевшую дружину Домаша. Он не беспокоил Александра – да и никто не беспокоил, каждый занимался своим делом, и даже перестановки в командовании воеводы провели без его участия, – но радость настолько распирала его, что не выдержал и приехал к Невскому чуть раньше назначенного часа.

– Что в Новгороде слыхать? – отрывисто спросил князь.

– О моей свадьбе разговоры, – широко улыбнулся счастливый жених. – Почтишь присутствием, Ярославич?

– Когда?

– После битвы с рыцарями.

– Чего же не до? – усмехнулся Невский.

– Так боязно молодую вдовой оставлять.

– С такими мыслями ко мне больше не подходи.

– Шучу я так, Ярославич, – Гаврила Олексич продолжал несокрушимо улыбаться. – В битву женихом идти надо. Ярости больше.

– Мне не ярость твоя нужна, а ясная голова, – проворчал Александр. – Ярости у твоих дружинников хватит, каждый за Домаша посчитаться хочет. В Буслае уверен?

– Уверен, Ярославич. Он в Новгород во славе мечтает вернуться.

– Тогда ступай и вели ему с нами на озеро ехать. Есть у меня одно соображение насчет его ратников.

Из отцовской дружины Александр взял с собой в урочище только князя Андрея да почему-то Сбыслава. Но отряд выглядел внушительно, потому что воевод, советников да опытных воинов, мнением которых Невский дорожил, набралось много. Поспешали всю ночь, к рассвету прибыли на крутой берег урочища Узмень, где их ждали два местных рыбака.

– Что углядели, отцы? – спросил Невский.

– Иди за нами.

Старики отвели князя на высокий обрыв. Впереди смутно поблескивало огромное озеро, левее чернела одинокая скала.

– Вороний камень, – пояснил один из стариков. – До другого берега, Соболицкого, семь верст.

– Снег в этом месте еще зимними ветрами сдуло, – добавил второй. – Видишь, как лед блестит?

– Сбыслав, проскочи до Вороньего камня и глянь оттуда, виден ли обрыв, на котором мы стоим.

Осторожно сведя аргамака на лед, Сбыслав вскочил в седло и помчался к скале. Все молча смотрели за ним, и когда конь упал на льду, многозначительно глянули на князя.

– У него жеребец еще не перекован, – с неудовольствием отметил князь Андрей.

– У ливонцев тоже, – усмехнулся Александр. – А что, отцы, куда тут ветер по утрам дует?

– С берега, Александр Ярославич. Утром с берега, вечером с озера. Всю зиму так.

Вернулся Сбыслав. Ввел чалого на обрыв, пешком подошел к Невскому.

– От Вороньего камня обрыв не виден, Ярославич. Лед припорошен снегом, скользко. Даже коня не удержал.

– Не побился твой аргамак? – спросил Андрей.

– Он падать умеет.

– Савка, накорми да обогрей наших проводников, – сказал Александр. – Примите мою благодарность, отцы, очень вы мне помогли.

Дождался, когда Савка уведет рыбаков, сказал негромко:

– Стало быть, здесь их и встретим. О чем думаешь, дядька Ярун?

– Место доброе, – согласился Ярун. – Даже ветер с берега, лучникам стрелять сподручнее. Только с чего это рыцари на льду битву принимать станут, Ярославич? Воины они опытные.

– В Палестинах эти опытные воевали, – заметил Яков Полочанин. – А полезут потому, что так им Псков легче обойти.

– Если так прикидывать начнем, то и бить нас начнут, – вздохнул Невский. – Нельзя врага недооценивать, нельзя, товарищи мои, за это большой кровью расплачиваются. Будем считать, что по доброй воле на лед они не полезут. Значит, надо их сюда заманить.

– Субедей-багатур туменом пожертвовал, чтобы Удалого на Калку привести, – сказал Ярун.

– Он и людей не считал, и с людьми не считался. – Невский нахмурился, подумал, вдруг оживился. – Ярун и Андрей, выделите лучших всадников под команду Сбыслава оденьте их поярче да понаряднее, мой стяг дайте. Разгроми их дозоры, Сбыслав, заставь «свиньей» построиться и приведи эту «свинью» сюда в боевом порядке.

– Понял тебя, Ярославич! – радостно заулыбался Сбыслав.

– Только не горячись, очень прошу, не горячись, – предупредил князь. – В битву не ввязывайся, кусай их беспрестанно, но вовремя отходи. Олексич, дай ему двадцать добрых лучников для прикрытия.

– Я тебе укажу, кого именно, – сказал Ярун. – Мне Чогдар их уменье показывал. Только проследи, чтобы им новые лапти сплели. Свежее лыко хорошо лед держит.

– И пусть Урхо лично у всех коней подковы посмотрит. – Невский помолчал, мысленно проверяя самого себя. – Так, с передовым полком вроде разобрались. Теперь о дружинах правой и левой руки. Главная задача: не позволять рыцарскому клину развернуться. Трудно придется, знаю, но надо, надо заставить ливонцев атаковать головной полк в лоб. Чело в чело.

Князь замолчал, представив себе всю жестокость предстоящего столкновения разогнавшейся рыцарской «железной свиньи» со стоящей в пешем строю собственной дружиной. Он понимал, что жертвует ею, но иного выхода не видел. Да и не было этого иного выхода.

– Поначалу надо сдержать их, дядька Ярун. Порыв сбить, сломать само рыло «свиньи», а когда поймешь, что сбил, расступись и жми с боков. Саму голову жми, но напора не ослабляй.

– Я понял, Ярославич.

– Тогда они на тебя, Буслай, навалятся.

– Сдюжим, Александр Ярославич. – Буслай гулко вздохнул вдруг пересохшим горлом.

– Помолчи, – строго одернул Невский. – Мне от тебя не сила нужна, а воинское соображение. Дюжь сколько сможешь, только пятиться не забывай. К обрыву вот этому их подводи. А когда почуешь, что обрыв рядом, расступись. Быстро расступись, чтоб ливонцы в берег врезались. Рыцари тяжелые, кони их к этому времени устанут, вот тут-то они и затопчутся. Вот тогда пусть мужики твои за багры хватаются и начинают рыцарей с седел стаскивать. А которые половчее, пусть ножами-засапожниками жилы их коням режут. Свалка должна начаться, и тогда мы с братом отцовской свежей дружиной по тылу их ударим. Сзади.

– Чтоб и внукам заказали в землю Русскую соваться! – восторженно воскликнул Миша Прушанин.

– За внуков не поручусь, а дети – не сунутся, – улыбнулся Невский.

И все – вразнобой, недружно – рассмеялись, но смех тот был напряженным, словно смеялись они через силу…