Князь Ярослав и его сыновья

1

Александр уехал спешно, еще до рассвета, наспех перекусив. Великий князь был растерян и подавлен, понимал и в то же время не хотел понимать сына, но не перечил. Странно, но после Ледового побоища он вообще перестал ему перечить. Даже в мелочах. Будто поменялся с сыном прожитыми годами.

Невский нещадно погонял коня, словно убегал и от отца, и от вдруг свалившегося на голову брата, и от себя самого. Признание Ярослава было столь непредсказуемо пугающим, столь угрожало смешиванием всех планов и расчетов, что он никак не мог собрать воедино разбежавшиеся мысли. Перед ним чередой проходили многочисленные младшие братья, любимый Андрей со своей первой любовью, сложные отношения с татарами, с Миндовгом, с Новгородом, собственной дружиной, но думать сейчас он ни о чем не мог. Даже о Вассе. Он, победитель шведов и крестоносцев, князь, удостоенный личного прозвища, умеющий предугадывать события и всегда точно знающий, чего он хочет, был растерян, как парнишка на льдине, внезапно оторвавшейся от берегового припоя.

Нет, он ни в малой степени не изменил своего отношения к Сбыславу. Он по-прежнему любил и уважал его, как любят и уважают отважного и преданного соратника, но внезапно обретенный брат самим своим возникновением путал устоявшийся порядок, а тайна его происхождения могла оказаться сильнейшим оружием в руках любого противника, будь то ливонцы, татары или жадные и недальновидные собственные удельные князья. А Невский так близок был к осознанию своей исторической миссии собирателя и спасителя русских земель…

И все могло рухнуть. Мог проговориться отец, в минуту отцовской расслабляющей нежности доверившись вздорному и, увы, неумному Андрею. Тайну мог в собственных или ордынских интересах использовать Чогдар, шепнув о ней жестокому и беспощадному Бату-хану. Могли. Случайно или по стечению обстоятельств, но – могли, потому что тайна перестает быть управляемой, если о ней знает кто-то еще, кроме тебя самого. Александр был в меру доверчивым, но недоверчивым был сам век, в котором доверие продавалось и покупалось в зависимости от желания и цены. Значит, перед тем как начать действовать, следовало просчитать желания и готовность платить за них.

И Невский остановил коня. Спешился, походил, подумал. А потом вновь сел в седло и свернул с Новгородской дороги к усадьбе у озера с белыми кувшинками, из которых девушки так любят плести венки.

За конем Александра еще не успела осесть пыль, когда из княжеских хором выбежал Сбыслав.

– Уехал Ярославич? – растерянно спросил он. – А я и попрощаться-то с ним не успел.

– Спешил он очень, – вздохнул великий князь. – Привет тебе просил передать и… и просьбу, чтобы ты о подарках хану подумал.

Как раз в этот день Бату получил подарок от старшего брата. Сам Орду-хан прибыл в Сарай накануне, но о даре не обмолвился ни словечком, потому что его обозы еще не подошли. Только загадочно ухмылялся и был весьма доволен собой.

А вот Бату был собой недоволен. Вести, сообщенные ему Чогдаром, угрожали не столько его жизни – жизнь была судьбой, с которой спорить не следовало, – сколько власти, которую он безгранично расширил сам. Но укрепил ли он ее? Четыре тысячи монголов – Бату не принимал в расчет войска покоренных народов – против ста сорока тысяч монголов Гуюка: сопоставление, не внушающее довольства. Рассчитывать на дружины Невского сейчас нельзя: они зализывают раны, нанесенные рыцарями, а для такого лечения нужно время. Чогдар напомнил ему о Данииле Галицком, вернувшемся в свои владения, но Даниил бежал от самого Бату в католическую Европу, и неизвестно, какие обязательства вынужден был взять на себя за собственное спасение. Это необходимо проверить, но проверка тоже потребует времени. Значит, надо выигрывать это время. Как его можно выиграть? Показным смирением, иных способов нет. А первый знак смирения – исполнение повеления ханши Туракины направить князя Ярослава в Каракорум за ярлыком на великое княжение. И прав Чогдар: не нужно торопить Ярослава с приездом в новую столицу Золотой Орды Сарай. Пусть Ярослав потянет время со своей личной ответственностью перед Каракорумом.

А Каракорум разгневан не на шутку. Самовольное строительство второй столицы в Монгольской империи было чудовищно дерзким вызовом, и, судя по копившимся неприятностям, с ним лучше бы было подождать. Но Ючень так мягко убеждал, так льстиво упрашивал, что, кажется, пришла пора с ним навсегда расстаться. Но не сейчас: все зависит от того, как Каракорум примет князя Ярослава…

– Прости, брат, я распутывал собственные мысли. Что ты говорил мне?

– Я привез тебе славный дар из польских земель, Бату. Позволь показать его.

Бату молча кивнул.

– Доставить мой дар моему великому брату! – крикнул Орду.

Два рослых молодых нукера тотчас же внесли в тронный зал вновь отстроенного дворца большой скатанный ковер. Положив его перед Бату-ханом, низко поклонились ему и взявшись за край, развернули одним рывком, выкатив к ногам хана стройную золотоволосую девушку в белом платье. Девушка тотчас же вскочила, гневно сверкая большими голубыми глазищами.

– Хороша? – с торжеством спросил Орду. – Ее зовут Гражина, и ярости в ней как у барса. Ее захватил десятник Кирдяш и отдал мне, как абрикос с дерева.

– Хороша, – протянул Бату, мгновенно припомнив, что блондинки всегда были слабостью Гуюка. – А главное, к месту, брат мой. Прими мою благодарность.

Он тотчас же повелел увести Гражину в свои личные покои, дать служанок и приставить стражу. И улыбался в подстриженную бороду, уже зная, какой ценный подарок поедет в обозе князя Ярослава в Каракорум. Дар, который, без сомнений, отвлечет Гуюка от его бурной деятельности и заключит в собственные объятия.

Все это промелькнуло в голове Бату-хана, когда он вежливо наполнял чашу Орду кумысом. Братья сделали по глотку, и младший сказал, неторопливо утерев бородку ладонью:

– Ты порадовал мое усталое сердце, Орду. Ты отлично руководил войсками, ты привез богатую добычу, а дар твой превышает все добрые слова. Я знаю, что всегда могу опереться на твое могучее плечо.

– Всегда, Бату, – прочувствованно признался Орду.

– Я пью мед из твоих уст, брат. И запомню вкус этого меда. Может быть, мне придется попросить тебя…

Бату неожиданно замолчал.

– Жду твоих повелений, брат.

– Просьба, Орду, только просьба. Ты старше меня, мы оба внуки великого Чингиса, и я могу лишь просить.

– Проси, – согласился несколько опешивший от такого заряда лести простоватый Орду.

– Отдохни пока, – серьезно сказал Бату. – Хорошо отдохни, потому что просьба будет. Будет, Орду.

И поднял чашу с кумысом.

2

Ярослав выехал в Золотую Орду, когда уже встали первые морозы и лег первый снег. До этого неторопливо отбирал дары, лично и весьма придирчиво ощупывая каждую меховую шкурку: Александр сказал, что татары особенно ценят именно такие подарки. Потом пришла уборочная, потом – что-то еще, что позволило потянуть с отъездом, хотя Сбыслав не забывал мягко напоминать о необходимости поторопиться. А он все тянул и тянул, потому что необъяснимо боялся этой поездки. И, назначив день, сутки молился, а после говел, испросив у архиепископа отпущения всех грехов загодя.

Он очень надеялся, что Александр исполнит свое обещание и приедет проводить его, но Невский так и не приехал. «Боится свидания со Сбыславом», – с горечью понял Ярослав, но удивленному этим Сбыславу объяснил, что князь Александр, видно, очень уж занят.

– Я теперь ему не помощник. Сам дела вершит.

Правда, из Переяславля примчался Андрей, но был каким-то странным. Не к месту улыбался, не к месту спрашивал, не к месту восторгался княжной Настасьей Даниловной Галицкой, все – не к месту. Ярослав настолько расстроился, что прервал его восторги в самом неподходящем месте:

– Обнимитесь, сыны, и – с Богом.

Братья обнялись с искренней любовью, не обратив внимания на очередную оговорку. А великий князь только крякнул с досады.

Выехали с отборной охраной и огромным растянувшимся обозом: великий князь не скупился на подарки. Обоз неспешно тянулся позади, ехали только в светлое время и, хотя запрягали затемно, за день еле-еле добирались до очередной ямской поставы. Зато, правда, ночевали в тепле и удобстве, и Ярослав не мог не отдать должного татарской заботе о дорогах, до которых у русских князей никогда почему-то не доходили руки. Утром, плотно позавтракав, выезжали вперед с личной челядью и отборными отроками и до обеда не останавливались, коротая путь в бесконечных беседах.

Великий князь очень любил эти неспешные беседы ни о чем. Он уже оценил Сбыслава, понял, что он и умнее, и сдержаннее Андрея, но живее и откровеннее Александра, вечно занятого своими, не всегда понятными отцу мыслями. Признанный им, но не объявленный во всеуслышанье, по сути, тайный сын с каждым днем казался ему ближе и понятнее старших, законных сынов, и разговоры текли легко и непринужденно. Он не смущал отца непререкаемой резкостью Александра и не раздражал взбалмошностью Андрея: он успокаивал, не поддакивая и не льстя.

– Бог ожидал покаяния христианского и обратил татар вспять после разгрома на Калке, – говорил Ярослав. – Но мы не вняли гласу Его, и Бог позволил татарам вернуться. И ни один из князей не пришел друг другу на помощь. И я не пришел, хотя стоял с дружиной совсем рядом с несчастным Козельском. И в этом великий мой грех.

– Может быть, не великий грех, а великое прозрение, – сказал Сбыслав. – Козельску невозможно было помочь даже ценой собственной гибели не только потому, что татар было больше, а потому, что они находились на вершине победной славы.

– Ты говоришь разумные слова, но разум и грех живут не в одном гнезде. От греха ноет сердце, а не голова, если жива душа.

– Разве душа не живет в каждом христианине?

– Если бы, Сбыслав, если бы… – Ярослав грустно усмехнулся. – Я прожил большую… нет, не столько большую, сколько грешную жизнь и понял, что все люди состоят из душ живых и душ мертвых.

– Ты имеешь в виду христиан и язычников?

– Я имею в виду всех разом. И среди христиан есть души мертвые, и среди язычников – души живые. Мне трудно это объяснить тебе, я – не поп, но твердо знаю, что это – так. И ты всегда старайся окружать себя живыми душами, Сбыслав. Живыми, какому бы Богу они ни поклонялись.

Да, стареющий великий князь чрезвычайно ценил эти беседы. Как всякий человек, проживший богатую событиями жизнь, он ощущал потребность передать накопленный опыт следующему поколению, но это следующее поколение не желало воспринимать чужого опыта просто потому, что он – чужой. Андрей немедленно уплывал легкомысленными думами своими в собственный мир, глядя отсутствующими глазами, а Александр тут же приводил пример из текущей жизни, требующий сегодняшнего решения, после чего отец, как правило, обиженно замолкал. А Сбыслав – слушал и задавал вопросы с живой заинтересованностью, а не просто из вежливости, что теплом обдавало изношенную душу Ярослава.

Впрочем, где-то на середине их неблизкого пути Ярослав прекратил назидательные беседы. Помрачнел, стал часто задумываться и задавать вопросы Сбыславу. О монголах и татарах, об их законах и обычаях. Сбыслав отвечал коротко и только по существу, не загромождая память необязательными подробностями, а стараясь, чтобы великий князь запомнил главное. О пороге, которого нельзя касаться, о кумысе, которого нельзя пролить, о первых поклонах хану и о первом взгляде на него.

– Кумыс очень противный? – Ярослава мучила предстоящая проба неизвестного напитка, хотя он загодя получил отпущение этого греха.

– Вроде густой сыворотки, – ободряюще улыбнулся Сбыслав. – Когда свыкнешься, вкусным кажется.

– Ты свыкся?

– С детства. Чогдар поил. Монголы кумыс целебным считают.

– Хмельной?

– Как наше пиво. Много выпьешь, так и захмелеть можно.

– Напиваются?

– Редко, пьяных не любят. А если и напьются, то никогда не бранятся и не дерутся.

– Зачем же тогда пьют? – искренне удивился Ярослав.

За два дня до прибытия в Сарай Сбыслав посоветовал великому князю надеть княжескую одежду, самую богатую шубу и пересесть в сани.

– Для чего же в сани?

– В любой час может появиться ханская почетная стража. Ею может командовать даже темник, но ты, великий князь, принимай его, сидя в санях.

– Спесь, что ли, сбиваем?

– Спесь с них этим не собьешь, но честь свою подчеркнуть следует. Пусть знают свое место. И еще… – Сбыслав смутился. – В Орде меня зовут Федором, великий князь. Забудь о Сбыславе, очень прошу. Сбыслав убил татарского десятника, такого они не забывают.

– Это я знаю, – проворчал Ярослав, нехотя усаживаясь в расписные княжеские сани.

Сбыслав укутал медвежьей полостью его ноги, вскочил в седло, поправил богато отделанную саблю – подарок темника Неврюя – и занял свое место впереди растянувшегося каравана.

В первый день этих перемен ничего не произошло, и великий князь был недоволен. Удобное и теплое место в санях лишало его приятных бесед со Сбыславом.

– Ты поторопился.

– В нашем положении лучше на сутки поторопиться, чем на час запоздать, великий князь. Завтра утром нас непременно встретят.

Сбыслав оказался прав: едва тронулись после завтрака, как впереди послышался конский топот, и к обозу подрысила гвардейская сотня под ханским бунчуком. Впереди ехал темник Неврюй и неизвестный Сбыславу могучий монгол в теплом халате из золоченой парчи. Именно он первым и подскакал к Сбыславу.

– Где князь Ярослав?

– В санях, мой господин, – почтительно склонившись в седле, сказал Сбыслав, мгновенно сообразив, что обогнать Неврюя может только более знатный вельможа.

– Ты монгол?

– Я – русич, но меня воспитал Чогдар, анда моего отца Яруна.

– Что-то слышал о тебе. Стой здесь. Позову, когда придет нужда.

Незнакомый вельможа поскакал к саням, а к Сбыславу подъехал Неврюй. Улыбнулся, как доброму знакомому:

– Мне приятно, что ты не позабыл моего подарка.

– Приветствую тебя, отважный Неврюй, – поклонился Сбыслав. – Прости за вопрос: что это за вельможа?

– Орду-хан. Старший брат Бату.

– Я должен быть возле моего князя! – встревожился Сбыслав.

– Не спеши, – усмехнулся Неврюй. – Орду очень гневается, когда нарушают его повеления.

– Но великий князь ни слова не понимает по-монгольски!

– А Орду – по-русски. Они в равном положении, сын Яруна.

Но великий князь и старший брат великого хана Золотой Орды были совсем не в равном положении. Ярослав сидел в богатых санях, а Орду – в седле. Кроме того, Орду знал, кто перед ним, а Ярослав – не знал, и поэтому хан поклонился первым, а князь лишь кивнул головой, на что, впрочем, Орду не обратил никакого внимания. Он старательно, как всегда, исполнял наставления своего брата, а потому торжественно отбарабанил заученное приветствие. Ярослав не понял ни единого слова и сердито потребовал позвать Сбыслава, что Орду воспринял как ответное приветствие и еще раз поклонился.

– Хорошо они беседуют, – тихо рассмеялся Неврюй. – Будь внимательным, боярин, сейчас Орду подаст тебе знак.

Орду и впрямь, не оглядываясь, поднял руку, видимо посчитав, что дословно выполнил наказ любимого брата. Нарядный темник хлопнул чалого и сказал Сбыславу:

– Зовет. Быстро!

3

Вторую неделю Невский гостил в усадьбе у пруда с белыми кувшинками, позабыв о всех неотложных делах. И не только потому, что с каждым днем юная Васса нравилась ему все больше, но и потому, что ощущал, как постепенно сходит на нет его тревога, как улетучиваются беспокойные мысли, как прежняя твердая уверенность вновь поселяется в его душе. Он не отказывался от кубка, но не любил пиров за бессмысленную, с его точки зрения, трату времени, с удовлетворением обнаружил эту же черту и в хозяине, и ему было хорошо.

Хозяева догадывались, по какой причине старший сын великого князя, знаменитый победитель крестоносных рыцарей, вдруг избрал местом отдыха их скромное поместье: держась в присутствии девушки вполне естественно, Александр ничего не мог поделать с выражением собственных глаз. Но ничего не смел объяснить даже намеком, хотя формальный срок траура уже истек. Он не попрощался с Александрой Брячиславной, не проводил ее в последний путь, и это до сей поры камнем лежало на его сердце. А мечтать он не любил, хотя с удовольствием предавался мечтам в отрочестве, но тяжесть меча, поднятого еще в юности, навсегда убила все мечтания, заменив их продуманным и многократно взвешенным расчетом. Нет, он не огрубел, не стал суше от этой замены. Просто ему довелось прямо из юности шагнуть во взрослую жизнь, минуя молодость. И может быть, поэтому он впервые ощутил, что такое первая любовь, ясно поняв, что Марфуша была всего-навсего увлечением, а Александра – политической необходимостью.

И отъехал со смятением в душе, ни слова не сказав о своих чувствах ни родителям Вассы, ни самой девушке. А – хотел, очень хотел и признаться возлюбленной, и заручиться благословением, но… Но внутренне уже ощущал себя великим князем, обязанным прятать личные пристрастия во имя политических интересов, ради завтрашнего благополучия всей Русской земли. Всей: он никогда не забывал о своем прапрадеде великом князе Владимире Мономахе.

Но на обратном пути думы о Сбыславе его больше не тревожили. Они уже улеглись в душе его, уступив свое место думам иным. Конечно, очень выгодно было бы взять в жены вторую дочь Даниила Галицкого – не Настасью, чтобы не рассориться с влюбленным Андреем, – но женитьба братьев Ярославичей на двух сестрах из одного гнезда усилила бы прежде всего самого князя Даниила. Породниться с Миндовгом? Но Миндовг откровенно признался, что готов принять католичество во имя спасения Литвы. А он, Александр, размышлял о своей готовности пойти под венец во имя чисто политических соображений, и в этих соображениях православие оставалось главным условием возрождения могучего государства, его незыблемым фундаментом. Да и сколько дочери Миндовга может быть лет? Восемь? Десять?.. Ждать, пока подрастет?

Может быть, он бы и пришел к выводу, что должен подождать. Но где-то там, под внешним слоем мыслей, как в засаде, таилась главная: жениться на дочери Батыя. Во имя прочного мира для Руси…

К этому времени Гаврила Олексич окончательно оправился после ран, полученных на льду Чудского озера, и деятельно занимался княжеской дружиной. Марфуша приняла иночество под именем Меланьи. У самого Гаврилы родился первенец, нареченный Иваном, в семье царили мир да любовь, и Олексич был счастлив, как никогда доселе.

– Ярославич?!

– Здравствуй, Гаврила Олексич.

После пира, на котором настоял хозяин, после того, как была представлена молодая жена и показан младенец, боевым друзьям наконец-таки удалось уединиться. Гаврила обстоятельно доложил о дружине, о состоянии коней и вооружения и замолчал в некотором удивлении, потому что гость слушал рассеянно, вполуха, и мысли его были далеко.

– Чем обеспокоен, Ярославич?

– Что? – очнулся Невский. – Отец в Орду уехал. Вместе со Сбыславом. А я не проводил.

– За Сбыславом как за каменной стеной!

– Это верно. Только на душе смутно, Олексич.

– Жениться тебе нужно, Александр Ярославич, – решительно сказал Гаврила. – Вот я женился, и всем сразу стало хорошо. И мне, и супруге моей, и… и Марфуше.

– В монастыре? – усмехнулся Александр.

– Успокоилась она там. И ты успокоишься, Ярославич. Мир в душу войдет, а смута – выйдет. Поверь.

– Мир не в душе нужен, а на Руси. И – долгий, долгий мир. Чтоб не только сын твой, но и внук меча в руки не брал. Вот тогда и людишек прибавится, и силы вернутся. – Александр вздохнул. – Может, мне ради такого дела на Батыевне жениться, Олексич?

– Шутишь все, – неодобрительно заметил Гаврила.

– Не до шуток сейчас. Ты вон дружину никак собрать не можешь.

– Рожать сынов нужно в любви и согласии, а не от Батыевых дочек. Пригляди девку красную, княжну или боярышню. Самому недосуг, так я тебе пригляжу.

– А что, Олексич, может, ты и прав, – вдруг улыбнулся Невский. – Сватом моим будешь?

– За честь почту великую!

– Считай, договорились, – сказал князь и опять замолчал.

– А кого сватать-то? – с некоторой растерянностью спросил Гаврила. – Есть кто на примете?

– На примете есть, только… Виноват я перед Александрой. И пока вину эту с души не сниму…

– Да в чем ты виноват, в чем? – горячо зашептал Олексич. – В том, что Ярун, упокой, Господи, его душу, послание тебе не передал? Так в том его вина, а не твоя.

– Нет на нем вины, потому что не мог он такое известие мне перед решающей битвой передать. Не мог. Вот и припрятал до конца, а конец его раньше нашел, чем нас – победа.

– Так, Ярославич, – сокрушенно покивал головой Гаврила и перекрестился. – Только вины на тебе нет, Александр Ярославич. Никакой нет вины, не терзай ты свою душу.

4

Бату принимал великого князя Ярослава с подчеркнутым вниманием. Позволил не проходить очищение огнем перед входом во дворец, не падать ниц и пить вино вместо кумыса. И три дня вел короткие и вполне мирные беседы ни о чем. Все это очень нравилось Ярославу, но совсем не нравилось Сбыславу. Бату-хан явно тянул время, но ради чего тянул, Сбыслав понять не мог, а Чогдар избегал встреч наедине.

– Сам найду тебя, когда будет нужно.

Главному советнику хватало забот и без великого князя. Неприятные вести продолжали поступать из Каракорума не только через посредство мудрого и дальновидного Юченя. Гуюк, лишенный доступа к казне, нашел способ привлечь на свою сторону монгольских офицеров, раздавая китайские шелковые ткани направо и налево, откровенно заигрывал с несторианами и весьма благосклонно отзывался о православии. Он явно готовился к западному походу, чтобы заодно навсегда похоронить Золотую Орду под копытами своей армии.

Да и с запада известия были настораживающими. Даниил Галицкий упорно добивался единовластия в борьбе с собственным боярством, Михаил Черниговский в открытую заигрывал с католичеством, а Бату вынужден был вывести войска с правобережных земель Днепра. Единственной его опорой могли стать северные княжества Руси, но Гуюк был несоизмеримо сильнее, а обещания сильного всегда весомее обещаний загнанного в угол. В создавшемся положении Бату видел единственную возможность спасти свою власть и себя самого только в каком-то очень хитром ходе. Хитром и неожиданном для Каракорума. Но – каком?..

Именно это он намеревался обсудить с Юченем с глазу на глаз: врожденная недоверчивость оказалась сильнее всех заветов Субедей-багатура. Нет, он не отстранял Чогдара: он поручал ему дела западные, только и всего. Побратим русского воеводы, обласканный великим князем Владимирским, мог оказаться не совсем беспристрастным в самом главном совете.

«Никогда не доверяй своей первой мысли. Первая мысль может прийти и из живота, если ты слишком много выпил кумыса».

Так говорил Субедей-багатур, и Бату вовремя вспомнил его слова. И тогда же подумал, что два советника лучше, чем один, если первый будет слышать советы второго, а второй – не знать, что он слышит. И сам спрятал Чогдара за шелковыми занавесями позади трона до того, как вошел Ючень.

– Как заставить Гуюка совершить непоправимую ошибку? – спросил Бату без всяких предисловий.

– Если позволит великий хан, я бы подумал об охоте, – вкрадчиво начал Ючень. – Все готово к удовольствию, ловчие расставлены, загонщики погнали дичь на господина, господин пришпорил коня, а конь – захромал. Что потребует господин?

– Свежего коня, – угрюмо сказал Бату.

– Свежего коня, – учтиво улыбнулся китаец. – Но пока его подвели, дичь ушла. И снова надо расставлять ловчих и рассылать загонщиков. И заново гнать дичь.

Бату хмуро молчал.

– Неожиданность – первый шаг к растерянности, великий хан. А растерянность – первый шаг к ошибке.

– Ты боишься, – бледно улыбнулся Бату. – Чего ты боишься, мудрый? Проговориться?

– Нет, великий хан. Советник только советует, решения принимает повелитель.

– Куда я должен вбить гвоздь, чтобы захромал конь Гуюка? – уже с раздражением спросил Бату. – И что это за конь? Я не вижу вывода, который должен вытекать из твоей басни про охоту.

– Я имел в виду растерянность, мой повелитель. – Ючень склонился в низком поклоне. – Хан Гуюк должен ощутить пустоту. Пустота – второй шаг от растерянности к ошибке.

Бату откинулся к спинке трона, полузакрыв глаза. Китаец юлил, чтобы не попасть на крючок, это было понятно. Но понятным оказалось и то, что он обязан был проглотить этот крючок. В конце концов советники для того и существуют, чтобы брать на себя ответственность в советах, которые впоследствии можно объявить плохими. Даже преступными, если это станет необходимым.

– Хромота не создаст пустоты. Ее можно излечить. Или не заметить.

– Ты совершенно прав, великий хан. Конь должен пасть.

– Конь Гуюка?

– Запасной конь хана Гуюка, мой повелитель. Он вынужден будет либо искать замену, либо вообще отложить ханскую охоту.

– Ты имеешь в виду охоту на меня?

– Повелители любят охотиться на тигров, великий хан.

«Он почти проговорился, – с удовлетворением подумал Бату. – Осталось совсем немного». И спросил:

– Какой масти должен быть запасной конь Гуюка?

– Русой, мой повелитель.

– Такой масти нет, китаец.

– Она появится, если ты, великий хан, исполнишь повеление ханши Туракины.

– Долог путь от Сарая до Каракорума, – вздохнул Бату. – На столь долгом пути русый конь может пасть сам собой от многих причин.

– Может, великий хан. Но тогда, – Ючень понизил голос, – тогда жеребенок может больно лягнуть не Каракорум, а – Сарай.

– Да, осиротевший жеребенок ищет ласковую руку, – задумчиво сказал Бату. – Ступай, китаец. Я хорошо запомнил твои слова, и мне будет над чем подумать.

Пятясь и низко кланяясь, Ючень покинул тронную залу.

– Все слышал? – спросил Бату, когда Чогдар появился из-за шелковых занавесей.

– Да, мой хан. Юченю легко советовать, он не ломал хлеб с князем Ярославом.

– Хороший ответ воина, Чогдар. Но мне нужен совет советника.

Чогдар угнетенно молчал.

– Однажды ты порадовал меня, заявив, что умрешь монголом. Ты не жалеешь об этих словах?

– Я родился, живу и умру монголом, – Чогдар вздохнул. – И понимаю, как важно найти выход, чтобы спасти Золотую Орду.

– И Русь, – тихо подсказал Бату. – Русь Александра Невского. Поход Гуюка сметет ее с лика земли. Вместе с нами. Значит, он не должен состояться.

– И ради этого, по мысли Юченя, должен пасть старый конь, – невесело усмехнулся Чогдар. – Кто же пустит в него последнюю стрелу?

– Орду. Мой старший брат.

Это был пробный шар: Бату не спускал с Чогдара настороженных глаз. Но советник отрицательно покачал головой, так и не заметив, что за ним следят.

– Нет, мой хан, это невозможно. Каракорум ополчится на тебя вместе с князем Александром. Нет, ты должен быть вне подозрений. Рука должна быть либо из Каракорума, либо…

Чогдар внезапно замолчал. Бату подождал немного и тихо, осторожно повторил:

– Либо?..

– Либо она вообще не нужна. Если князь Ярослав откажется принимать участие в большой охоте Гуюка.

Уверенная улыбка впервые появилась на озабоченном лице степного властелина:

– Ты успокоил мысль, которая как овод жужжала в моей душе. Ючень петлял, как заяц на волчьей тропе. Для начала он рассорил меня с Каракорумом, уговорив строить собственную столицу, а когда это ему удалось, попробовал навсегда развести меня с Невским. Побеседуй с князем Ярославом, пока этого не сделал лукавый китаец, вздумавший пить кумыс из двух чаш одновременно.

– Постараюсь направить великого князя по нужной нам тропе. – Чогдар поклонился и пошел к выходу.

– Пришли ко мне моего брата, – сказал Бату. – Ючень не решится пренебречь приглашением вместе поохотиться, а Орду очень точно умеет промахиваться.

– Это лучше публичной казни, – улыбнулся Чогдар. – Тайные враги должны исчезать без следа.

– После твоего разговора с князем Ярославом я сам сообщу ему о поездке в Каракорум. Его путь зависит от вашего свидания, но он не должен об этом знать Ступай. Не забудь прислать ко мне Орду.

Чогдар молча поклонился.

5

– Прости, великий князь, что не сразу навестил тебя.

– Таким гостям всегда рады, – Ярослав добродушно улыбнулся вошедшему Чогдару.

Он был доволен, а Сбыслав просто счастлив. Пировали почти как прежде, князь расспрашивал о новой службе, о Сарае и дворцовых обычаях, а Сбыслав рассказывал о Ледовом побоище, о гибели отца, о воинской мудрости Александра Невского. Чогдару было не очень удобно прерывать дружескую беседу, но все же он нашел повод повернуть разговор в нужное ему русло.

– Новгородские, псковские да и твои земли, великий князь, большой урон понесли. И не только людьми. Городки да деревни пожжены, скот порезан, посевы вытоптаны. Руси сейчас, как никогда, мир нужен.

После этого вступления Чогдар предполагал перейти к обсуждению вечного союза с Золотой Ордой и крайней опасности каких бы то ни было договоренностей с ближними и дальними соседями. Но Ярослав тут же вцепился в начало беседы, пропустив мимо ушей многозначительный конец:

– Твоя правда, Чогдар. И беженцев поток, и голод стучится. Но я, сколь только мог, расширил посевы…

Князь долго и с удовольствием распространялся о собственной предусмотрительности, перевести беседу в иное направление уже не было возможности, и Чогдару оставалось только попросить Сбыслава проводить его.

– Посети мою юрту, Федор Ярунович. Все не так про сто, как представляется князьям.

В охраняемой снаружи юрте горел огонь, за которым ухаживал молчаливый отрок. Он подал кумыс и тут же исчез, тщательно задернув за собою полог.

– Гуюк готовит поход в Европу, – сказал Чогдар, наполнив чашу гостя. – Путь пролегает через наши степи, а потому неминуемо коснется Руси. Ты знаешь военные законы монголов и понимаешь, чем это грозит.

– Прокорм огромного войска, дополнительная дань и насильственная мобилизация, – вздохнул Сбыслав. – Владимирская Русь вряд ли поднимется после этого похода.

– Конница Гуюка растопчет Золотую Орду и превратит русичей в рабов, – жестко сказал Чогдар. – Гуюк беспощаден, вероломен и лжив. Сейчас ему нужны союзники, почему Ярославу и велено прибыть в Каракорум за ярлыком на великое княжение.

– Он примет этот ярлык с благодарностью, потому что тщеславен и уже не умен.

– Примет. А в благодарность за него заключит с Каракорумом союз против Бату. То есть против собственного народа.

– Да, он не откажется от великого княжения. Не откажется…

Сбыслав погрузился в тревожную задумчивость. Чогдар дал ему время поразмышлять, поднял чашу с кумысом.

– За здоровье князя Александра Невского, Сбыслав.

– Я понимаю твою мысль, Чогдар, – сказал Сбыслав, пригубив кумыс. – Невский сначала думает о Руси и русском народе и только потом – о себе.

– Боюсь, что не до конца понимаешь, потому что не представляешь, что сделает Гуюк, заручившись поддержкой князя Ярослава.

– У него будут развязаны руки.

– Он пошлет убийц к Невскому, – Чогдар произнес эту фразу медленно, выделив каждое слово. – Бату видит в князе Александре могучего завтрашнего союзника, а Гуюк – завтрашнего вождя общерусского восстания против второго монгольского нашествия. Не удивлюсь, если узнаю, что убийцы уже скачут к нему.

– Его надо предупредить! – встревожился Сбыслав. – Ты должен это сделать, Чогдар.

– Я непременно это сделаю, но куда он денется от тайных убийц из Каракорума? Они могут быть русичами, половцами, немцами – кем угодно, казна Чингисхана неистощима.

– Он может укрыться в Европе. Временно.

– Европа с удовольствием выдаст его Гуюку.

– Вот тут ты ошибаешься, Чогдар, – улыбнулся Сбыслав. – Европа очень хочет с ним познакомиться. Князя Ярослава с этой целью навещал прелат Римской Католической Церкви Доменик. Но я понял его козни и сделал так, что он быстро убрался восвояси.

– Невским заинтересовались римские католики? – спросил Чогдар, старательно прикрывая настороженность удивлением. – Это весьма любопытно. Расскажи об этом прелате подробнее, Федор.

Молодой боярин с удовольствием поведал отцовскому побратиму все, что знал о прелате Доменике. О разговорах на пирах и охоте, о его вопросах и своих ответах, о ссоре, которую он устроил нарочно, чтобы поскорее избавиться от назойливого разведчика. Чогдар слушал внимательно, ни разу не перебив. А когда Сбыслав закончил рассказ, уточнил:

– Значит, князь Михаил Черниговский дал согласие участвовать в Лионском соборе?

– Так сказал прелат Доменик.

– А Даниил Галицкий?

– О нем он не говорил. Почему ты спрашиваешь об этом, Чогдар?

– Потому что мы – и Русь, и Золотая Орда – стоим на порубежье Запада и Востока, Сбыслав. И нам должно быть ведомо все. И дела Рима, и дела Каракорума. Будь очень внимательным там, сын моего анды. Так уж случилось, что от решения князя Ярослава зависит не только судьба наших народов, но и жизнь Александра Невского.

Вечером того же дня Бату услышал подробный пересказ этой беседы от своего главного советника. Долго молчал, размышляя. Потом сам наполнил чашу Чогдара кумысом и сказал:

– Значит, князь Михаил Черниговский. Правда, от него мало что зависит, но мой дед повелел сурово наказывать перебежчиков. А что же Даниил Галицкий?

– Боярин Федор Ярунович о нем ничего не знает.

– Но мой советник знать должен все! – резко отрубил Бату.

Чогдар молча склонил голову.

– Ты очень вовремя подсказал этому молодому боярину, что Гуюк может подослать к Невскому убийц. (Хан тут же сменил гнев на милость.) Кстати, это вполне вероятно, и от нас к Невскому не должны проникать непроверенные люди. Завтра я приму князя Ярослава и объясню ему, что ярлык на великое княжение выдают только в Каракоруме. А тебе следует продолжить разговоры с боярином Федором…

С шумом вошел Орду. Преклонил колено перед Бату-ханом:

– Прости, великий брат мой. Я целился в сайгака, но моя проклятая рука послала стрелу в спину твоего советника Юченя!

Выпалив эти слова, Орду громко расхохотался. Он очень любил шутки именно такого свойства.