Столичный доктор. Кодекс врача

Глава 1

– Пусти!

– Сказал, не пущу!

– Ах так?! Тогда я тебе…

– Ну что? Что ты мне? Говорю тебе… Барин спит! Умаялся, бедный, на пожаре. Весь черный пришел, еле отмыл… Не буду будить!

Сквозь сон я слышал, как Кузьма препирается с кем-то знакомым. Кто же это может быть? Сон никак меня не отпускал, я все ловил и ловил падающую с третьего этажа девочку на серое, с кружевной вышивкой одеяло. А она все падала мимо и мимо. Кошмар, которому не было конца и края.

– Я тебе больше руки тогда не подам! Вот что!

– Ой, батюшки-святы, какая трагедь… Ты, Славка, не менжуйся, напиши в театру пьесу и большие деньжищи зашибешь…

– Дурак! Емелю арестовали. В охранку загребли его!

– Ах ты, боже мой! Неужто Винокурова?

– А я тебе о чем толкую. Буди!

– Не надо, – подал я голос, садясь в кровати. – Я уже проснулся.

В коридоре, куда выходила спальня, замолкли.

– Сейчас выйду. Дайте минуту.

Я попытался пригладить растрепанные волосы, нащупал на стуле халат, встал, накинул его на себя. Черт, как же мне плохо! На пожаре надышался гарью, в горле першит, ноги дрожат, руки – тоже. Девочку-то мы поймали, и на брезент, не на одеяло. Мне потом пожарные объяснили, что с такой высоты мимо полотна чтобы промахнуться, сильно постараться надо. Но ее рев до сих пор стоит в ушах. А теперь еще и кошмары. Доктор, где твое профессиональное выгорание? Проще надо к работе относиться!

Я открыл дверь, но в коридоре было пусто. Судя по звяканью чашек, Кузьма увел Славу в кухню. Ну что ж… У меня, значит, есть еще одна минутка на туалет. Я быстро пообщался с белым другом, потом почистил зубы порошком, прополоскал горло. Значит, Винокуров доигрался со своими рабочими комитетами и ячейками. Жандармы загребли его в свои цепкие ручки, и Антонов прибежал спасать друга. А что я могу сделать? Наверное, что-то могу. Но без чашки кофе мозг отказывался работать, и я пошел на кухню.

Выглянул в окно. Уже начало рассветать, весна набирала обороты. С крыш текла вода, в воздухе стояла какая-то непонятная взвесь. Ох и наплачемся мы этой весной. Снега было много, как начнет таять, никакая ливневка не справится. Которой в городе не особенно много.

Я вытащил из-за окна холщовую сумку, достал из нее масло. Намазал на вчерашний хлеб. В плане еды мы устроились максимально комфортно. Угольная печь с конфорками, для быстрого разогрева – спиртовка. В подвале устроили ледник, Кузьма сколотил полки, куда разместил разносолы, купленные на рынке: соленые огурчики, капустка, грибочки и даже голубцы. Разумеется, варенье. Можно питаться дома, можно спуститься на второй этаж в столовую, где ели врачи и в будущем будут трапезничать ходячие пациенты.

– Чичас я вам яишенку сварганю, чего давиться кофием на пустой желудок. – На кухню вошел слуга, быстро разогрел сковородку. – Идите в столовую, все принесу.

Да, я теперь как натуральный барин живу: шесть комнат, раздельный туалет. Прямо профессор Преображенский. «Я буду кушать в столовой, а оперировать – в операционной, так и передайте Айседоре Дункан». Ем на фарфоре, для Кузьмы взяли помощником второго слугу – Алексея Плотникова, бойкого вихрастого паренька из-под Ярославля. Все бытовые хлопоты теперь закрыты, заботиться о хлебе насущном, считать копейки не нужно. Проблемы стали масштабнее, задачи – грандиознее. А вот перспективы – совсем туманными. Переживет ли «скорая» ужасы сразу двух революций? Или переживет, но не со мной?

– Ну, что там случилось? – спросил я, заходя в столовую.

Придавил за плечи вскочившего Славку, сел рядом.

Дерьмо течет по трубам. Это если коротко. А если развернуто… Винокуров состоял членом кружка некого Распутина. Нет, не старца, московского рабочего. Собирались регулярно, читали марксистскую литературу.

Слава, повздыхав, сообщил, что Емельян отдал почти всю свою зарплату и премию за стрептоцид на организацию подпольной типографии. Взяли всю ячейку поздно ночью, на квартире студента университета Поволоцкого.

– В Тишинском переулке похватали. – Антонов грустно моргнул, принимая от пришаркавшего Кузьмы чашку с кофе. – Мать Поволоцкого сообщила однокурсникам, а те – уже мне.

– Я же предупреждал его!

Вот нет пророка в своем отечестве, какой раз убеждаюсь. Сколько разговоров было с Емельяном, и все впустую.

Ладно, стадию гнева, считай, миновали, надо готовиться к торгу, но сначала – кофе. И тренировка с медитацией. Вымахать негативную энергию с Ли Хуанем и его учениками, напитаться позитивными «инем, янем», заполировать «ци».

Утепленный каретный сарай теперь находился в моей полной собственности, ни с какими домохозяйками согласовывать занятия мне уже не надо. А значит, есть где отключиться от нарастающих проблем.

Сразу после тренировки я отправился к Блюдникову в участок, на разведку. Пристав мне был обязан кое-чем, так что я рассчитывал перед визитом к Зубатову разжиться информацией, которая, как известно, правит миром. Ну и, разумеется, попал с корабля на бал. Стоило войти в арбатский участок, как на меня обрушился вопль косматого, бородатого мужика из-за решетки «обезьянника»:

– Черти, черти сидят в углу. Господи, спасите! Неужели вы не видите? Чего молчите? Вон же у окна и там под койкой… Ой, господи, по-мо-ги-те!!!

Крик оглушал, я даже прикрыл уши руками. От косматого мощно перло сивухой, лицо у него было красным, глаза вращались.

– Что тут происходит? – спросил я у дежурного полицейского за стойкой.

– Концерта происходит. А вы кто будете?

– Я знакомец Емельяна Алексеевича. Доктор Баталов. Он у себя?

Полицейский расплылся в улыбке.

– Конечно-с. Кабинет по коридору налево.

А Блюдников-то вроде порозовел немного, подозрительная желтизна почти сошла.

– Евгений Александрович! – Пристав выскочил из-за стола. – Какими судьбами?

Открыл дверь, крикнул в коридор:

– Махровцев, чаю быстренько сделай!

– Кто это у вас там орет как оглашенный? – поинтересовался я после обязательного светского разговора о погоде, здоровье… Пристав рассказал мне, что блюдет пост и пить совсем забросил. Уже хлеб.

– Да писарь Галушко из управы, – поморщился Блюдников. – Уходил свою жену топором. Все в крови измазались, пока его скрутили. Сам он пьющий сильно. Вот, наверное, белая горячка, черти мерещатся. Помутилось в голове, вот и начудил, прости Господи! – перекрестился пристав.

– А точно помутилось? – задумался я.

Что-то в поведении Галушко мне показалось странным. Какая-то нарочитость, театральщина. У настоящих сумасшедших обычно симптомы сглажены, повидал разных на пятом курсе меда, когда проходили психиатрию.

– А есть способ проверить? – оживился пристав.

– Он же грамотный?

– Писарь! – заулыбался Емельян Алексеевич.

– Тогда есть. Дайте чистый лист бумаги.

Смотреть на шоу собрался весь участок: Блюдников, его невысокий лысый заместитель, аж семеро рядовых полицейских, оказавшихся рядом.

Пристав громко рявкнул на Галушко, и тот примолк, настороженно глядя на меня. Я смело вошел в «обезьянник», показал изгвазданному в крови писарю лист бумаги.

– Чертей, значит, видишь?

– Ага, рогатых, с дли-инным хвостом. Вон там и вон…

– Погоди. Они тут тебе письмо прислали. Прочитай-ка.

Удивленный Галушко взял бумажку, повертел ее.

– Но тут же пусто! Ничего нет…

Я засмеялся:

– А должно было быть письмо. В делирии начал бы читать, может быть, пожаловался на почерк, но точно не увидел пустой лист.

Писарь резко побледнел, отбросил от себя бумагу:

– Черти! Вона и вона!!!

– Поздно, дружок! Под сумасшедшего сыграть не получилось. На каторгу поедешь!

Надо было видеть, как резко побледнел Галушко. То был красный, как помидор, а тут кровь резко отлила от лица, мужчина зашатался, сел на нары.

– Ох и ловки вы, Евгений Александрович! – восхитился Блюдников. – А я все голову ломал, что делать. Вызывать врачей из Канатчиковой дачи или подождать, авось само пройдет?

– Наука! – Я назидательно поднял палец. А потом мой тяжелый вздох, наверное, услышали во всех соседних кабинетах. – Я к вам, Емельян Алексеевич, по делу. Сложному.

Коротко изложил историю Винокурова, объяснил, что нас связывает. Попросил узнать детали дела.

Лицо пристава помрачнело, он побарабанил пальцами по столу.

– Политические дела… Ох, грехи мои тяжкие… Токмо из глубокого к вам уважения, Евгений Александрович! Так бы не взялся. Есть у меня знакомец в охранке, позову отобедать в трактире.

– Все расходы на мне, – быстро сказал я.

– Дело не в расходах. – Блюдников страдал. – Тут шею сломать легко. Зайдите вечерком, расскажу, что да как.

После пристава я поехал… нет, не на свою станцию «скорой», а во врачебный кабинет на Арбате. Два дня в неделю – умри, но открой. Я же ответственный, а жители на меня надеются. Эту на ногах гирю я планировал перевесить следующим образом. Заметил, что Адриан Данилкин, ординатор Боброва, очень любит деньги. Как ни встретишь, одни разговоры на тему цен, дороговизны, маленького оклада в университете. При том что платили ординаторам вполне неплохо – больше ста рублей в месяц. Доплачивали, если берешь много операций, ведешь научную работу. Короче, Адриан, который совсем недавно женился, испытывал вполне понятный дефицит с финансами. Который я обещал ему восполнить, если он станет меня подменять во врачебном кабинете.

Совсем практику ему отдавать не хотел: а ну как дела с подстанцией не пойдут? Куда возвращаться? Сегодня купцы деньги дали, есть на что жить. А завтра революция, волнения, забастовки, меценатов и след простыл. В Парижах шампанское на Монмартре попивают. С каких денег жить? Со счетов скоропомощных больных? Даже не смешно. Это обычная больница может перед госпитализацией потребовать денежный залог, а «скорая» на улице?

Да, есть и будут доходы от патентов «Русского медика», но тут тоже не все гладко. Чем больше новых лекарств – тем больше денег. Чем больше денег – тем больше внимания от власть предержащих. Великие князья – они такие, тоже любят литерным поездом прокатиться в Баден-Баден. Да еще со всем своим кагалом – с детьми, женами, слугами да любовницами. А на все это нужны просто огромные деньги. Где их взять? Да вон, какой-то «Русский медик» жирует.

Иллюзий я не испытывал. Как только стану заметным, за меня плотно возьмутся. Способов сравнительно честного отъема денег масса. Тут и новые налоги, рейдерские захваты, изменения в законодательстве… Нужно будет уходить под чье-то мощное крыло, но вот под чье? Витте еще десяток лет просидит премьером, пока его не пустит под откос Русско-японская война. Точнее, ее итоги. Столыпин? Он пока никто. К царю же меня никто не допустит – я не Распутин, вещать загробным голосом, закатив при этом глаза, не умею.

Пока размышлял о своей нелегкой участи, пришел Адриан, начал проверять лекарства в шкафу.

– Александр Алексеевич не слишком зол на меня? – поинтересовался я у ординатора.

– За что, господин Баталов? – удивился Данилкин.

– Как же… переманиваю ценные кадры.

– Мне на два дня отпроситься не трудно, – пожал плечами Адриан, – а профессор готов вас на руках носить: на днях у него получилось реанимировать больного, который собрался отдать душу Господу. Десять минут мы его «качали» по вашей методе.

– …моей и профессора Талля!

– Да, да. И представьте, ожил! Ей-богу, начал дышать, хотя мы были уверены, что все, пора заказывать место в морге.

Тут я, конечно, не мог не рассказать анекдот из будущего. Про санитаров, несущих больного на носилках, который жалобно стонет: «Братцы, а может, клизмочку?» – «Нет!» – «А может, укольчик?» – «Нет!» – «А может, все-таки порошочки назначить?» – «Доктор сказал: в морг. Значит, в морг!»

Смеялись все. Я сам, Адриан и первый за день пациент, что заявился к нам с почечными коликами. Узколицый, бритый до синевы мужчина хохотал сквозь маску боли на лице.

Я осмотрел его. УЗИ нет, дробить камни нечем. Прописал теплые ванны, много пива и ходить по лестнице. Этот рецепт уже давно известен в народе и вполне работает. А если не работает и камни не выходят, то остается сложная операция, выживаемость в ходе которой совсем не радовала.

После почечного мы наложили целых три гипсовых повязки подряд, и все по поводу перелома луча в типичном месте – самой ходовой зимней травмы. А потом на прием заявился мой самый первый пациент в этой новой реальности – поручик Радулов. Радостно поприветствовал меня, потом, косясь на Адриана, сообщил, что у него конфиденциальное дело.

Данилкин деликатно вышел в комнату ожиданий, а я поинтересовался у Радулова, не новый ли чирей у того на афедроне. Ну что могут быть за секреты от врачей?

– Никак нет! – отрапортовал поручик. – Здоров как бык. Дело вот какое, доктор… Мой сослуживец через три дня стреляется на дуэли. Нам нужен врач.

Вот это номер… Я присмотрелся к Радулову. Нет, не шутит.

– И вы, стало быть, решили обратиться ко мне?

– О вас, доктор, идет добрая слава, – высокопарно заявил поручик. – Я в секундантах у моего сослуживца, военных врачей посвящать в дело не хотим, предложил вашу персону. Тридцать рублей.

Сумма немалая, да и посмотреть на дуэль было любопытно. Поколебавшись, дал согласие. Все-таки полезная врачебная практика. Впереди две войны, наверняка зацепят так или иначе. Только поинтересовался, кто и где стреляется. Увы, все это было покрыто мраком тайны – Радулов напрочь отказался мне сообщить детали. Сказал, что заедет утром в понедельник, в семь часов, взял мой новый адрес и отбыл восвояси.

– Очень зря! – почти сразу Адриан остудил мой энтузиазм насчет дуэли. – Подсудное же дело!

– Для участников, не для врача, – засомневался я, жалея, что проговорился.

– Участникам так точно. Хотя, говорят, сейчас военный министр Ванновский послабления для дуэлей сделал. Может, и не будет последствий. Да, там от некой госпожи Бестужевой слуга записку принес. Вот.

Адриан подал мне листок бумаги, я впился в него глазами. Жар спал, появился аппетит, но… Антонина Григорьевна завуалированно жаловалась на задержку. Вот это номер. Про такой эффект серы я даже и не слышал. Мог от укола нарушиться женский цикл? Я крепко задумался. Поразмыслив, понял, что да, вполне может. Организм борется с заразой, ему не до размножения. Аккуратно отписался, что да, такое может быть, надо ждать, на днях загляну и осмотрю ее.

– Дело худое, – сообщил пристав.

Блюдников разложил перед собой бумаги, водил по ним карандашом. Сидели опять в его кабинете, наливались свежей порцией чая.

– Человечек мой сделал выписки из документов касательно интересующего вас лица, заодно просмотрел о других участниках. Значится, все было так…

В ноябре 1894 года в Отделении по охранению общественной безопасности и порядка в городе Москве были получены сведения, что в квартире № 6 дома Якуб, по Тишинскому переулку, занимаемой студентом Московского университета Алексеем Поволоцким, собираются подозрительные люди и некто Иван Распутин – рабочий, бывший ссыльный, который произносит крамольные речи.

– Вследствие сего за поименованными лицами с начала января 1895 года учреждено было последовательное наблюдение. – Блюдников внимательно на меня посмотрел, фиксируя, понял ли я серьезность проблемы.

Я сделал вид, что все осознаю, внемлю.

– В начале марта, – продолжил пристав, – означенное наблюдение было усилено, причем с этого времени, между прочим, обнаружены были особенно частые сношения Ивана Распутина с Алексеем Поволоцким, студентом Московского университета Степаном Демидовым-Кролевцом, которые посещали различные аптекарские магазины, где они, по-видимому, приобретали разного рода химикаты.

Вот же твари… Химикаты – это бомбы.

– Далее филеры доложили, – взгляд Блюдникова стал еще строже, – что Бахарев с Распутиным, встретившись на улице, отправились к Московско-Брестской дороге. После этого они пошли далее и, отойдя от полотна дороги шагов на триста, вошли на вал около одной из выкопанных в этом месте ям, тщательно осмотрелись вокруг и затем скрылись в яме. Через несколько минут послышался глухой взрыв, и над местом, где находились Бахарев и Распутин, показался белый дым. По итогам утреннего осмотра означенного места начальником Охранного отделения на дне указанной выше ямы оказалось овальное обожженное пространство около четырех аршин в длину и одного аршина в ширину, с небольшим отверстием в земле близ одного края обожженного пространства. При этом около этого пространства были найдены осколки стеклянной пробирки с бело-желтоватым порошком на дне.

Мы помолчали, каждый размышляя о своем.

– Евгений Александрович, вы же понимаете, что просите за бомбиста? – Я думал, что этим вопросом пристав меня доконает, но нет, он продолжил зачитывать: – Из числа добытых наблюдением данных, кроме вышеприведенных, следует отметить также, что на следующий день Распутин с Бахаревым отправились на вокзал Николаевской железной дороги, где в течение часа осматривали платформу приходящих поездов, обратив особое внимание на подъезд к императорским комнатам, на выход из этих комнат на платформу, а также на лесенку в конце последней, спускающуюся на полотно дороги.

Тут уже, не стесняясь, я выругался матом. Такое не простят. Распутину с Бахаревым уж точно.

– Винокурова же с ними не было?

– Не было, – покачал головой Блюдников. – Но на квартире у Поволоцкого он присутствовал, возмутительные речи вел. Об том тоже есть доклад в Охранном.

– В группе был агент? – прямо спросил я.

На это Блюдников только возвел глаза к потолку:

– Евгений Александрович, глубоко уважая вас, сделал, что мог. О большем не просите.

– Спасибо и на том. – Я встал, пожал руку. – Можете на меня рассчитывать и далее.

К Зубатову на Мясницкую поехал сразу, без раскачки. Просто побоялся, что если начну сомневаться, так и не решу вписаться. А Емельян уедет в Сибирь годков на двадцать. Все-таки, если вопрос касается императорской фамилии, власть будет действовать максимально жестко. Так что просить за Винокурова себе дороже. Умом я это понимал, но сердцем… Сердцем я был с пламенным студентом. Не в смысле одобрения бомбистов, а по пословице, что кто в молодости не был революционером, у того нет души, но кто в старости не стал консерватором, у того нет мозгов.

Чиновника по особым поручениям пришлось подождать, и это ожидание стало очень мучительным. Вытерпел, дождался идущего быстрым шагом по коридору Сергея Васильевича, бросился наперерез.

– Прошу всего пять минут. Не более!

– А я о вас был лучшего мнения, господин Баталов, – развел руками в удивлении Зубатов, увидев меня.