Столичный доктор. Кодекс врача

Глава 2

– Я хочу жить с тобой! Точнее, у тебя…

Вика густо покраснела, начала комкать платок в руках.

– В каком смысле со мной? – обалдел я.

Только вернулся на станцию, поднялся в рабочий кабинет, погруженный мыслями в историю с Винокуровым. Зубатов, большой фанат общения с революционерами (ну и перевербовки оных), согласился выслушать Емельяна, переговорить с ним приватно. Так сказать, вне рамок следствия. Стоило мне это совсем не пяти минут уговоров – час убалтывал Сергея Васильевича, рассказал про достижения парня на поприще фармацевтики, ну и приврал немного, не без этого. Выслушал кучу ответных упреков. Дескать, нельзя заигрывать с революционерами.

Тут я не выдержал и выдал историю о сборе денег, когда я прикованный к постели лежал. Спросил у чиновника по особым поручениям: стал бы он хлопотать за такого человека? В ответ получил, как ни странно, невнятные междометия. Неужели у этого краснобая аргументы кончились? Или это тоже часть игры?

И вот теперь в голове только одна мысль: как уговорить самого Винокурова не лезть в бутылку и покивать Зубатову во время разговора. Неужели это сложно? Совсем даже не обязательно соглашаться. Просто не посылать на три буквы. Решил, что попробую парню передать через родственников записку в тюрьму. Славка говорил, что знает его мать… Должны же к нему пускать на свидания?

– Ты меня слушаешь?

Вика продолжала стоять перед письменным столом, а я, невежа, даже не предложил ей сесть. Вскочил, подвинул стул.

– Слушаю, тут просто… сложная ситуация.

Я коротко рассказал про Винокурова. И это ненадолго отвлекло девушку от ее хотелок. Она начала расспрашивать меня, потом дала пару полезных советов. Многие деловые вопросы быстро решались на разных раутах и светских салонах, которые устраивали московские аристократы.

– Тебе надо выезжать в свет! – выдала заключение Талль. – Как закончится Великий пост – обязательно! Балы…

Девушка мечтательно закатила глаза, но потом опомнилась:

– Мы любим друг друга, и должны быть вместе!

Это было очень сильное заявление, и я замешкался, не зная, что ответить. Потом сообразил:

– Как же к этому отнесется маменька?

– Она покричит, – уверенно заключила Вика, – но потом успокоится! Ведь все можно сделать аккуратно. «Русский медик» сдаст мне в наем апартаменты в клинике. Я посмотрела, на четвертом этаже есть целых три квартиры! Будем жить рядом, будем жить вместе.

– Слухи пойдут. Как же твоя репутация? Не пострадает?

– Я совершеннолетняя! – уверенно заявила Талль. – Учусь на курсах, работаю в клинике. Получаю у тебя оклад. Почему я не могу жить так, как хочу? И с тем, с кем хочу?

– Ну есть же общественное мнение, – промямлил я, уверенный, что после такого поступка все балы и прочие салоны для нас обоих будут на сто процентов закрыты. Не уверен, что даже к генерал-губернатору на официальный прием допустят.

– Значит, ты против?! – Крылья носа девушки начали гневно дрожать. Она опять покраснела. Только теперь явно не от смущения.

– Почему же против? Конечно, я за! Но твою маман надо подготовить. Ты согласна?

– Она опять заведет свою шарманку про свадьбу. Не то чтобы я была против… – Вика лукаво на меня посмотрела. Как же быстро у нее меняется настроение…

– Значит, сначала готовим маму, – заключил я, игнорируя закинутую в мою сторону удочку.

Нет, в эту ловушку опытный холостяк никогда не попадет!

В клинику пришел Серафим. Я ждал этого визита. Священник был одним из организаторов первого сбора средств, и наверняка его купцы спрашивали о моих успехах. Плюс со всей этой суетой я пропустил несколько воскресных служб, это тоже вызвало беспокойство батюшки. Я вроде бы перешел в другой приход, Николая Чудотворца, что на Курьих ножках, но там случилась кадровая катастрофа: старый священник, отец Алексий, скончался как раз накануне моего переезда, с назначением нового возникли какие-то вопросы, в итоге службы проводил командированный отец Питирим, но я с ним договорился, что лучше уж буду посещать своего старого духовника.

– Ну показывай свои хоромы. – Священник приобнял меня, перекрестился на красный угол.

Делать было нечего, повел Серафима демонстрировать клинику. Половина дома была пустая, палаты тоже не радовали болящими – всего один пациент со сложным переломом, которого бригада подобрала на улице, возвращаясь с вызова. В лаборатории священнодействовал один Славка, в аптеке тоже было пусто – я никак не мог нанять нужного провизора.

Лицо Серафима вытянулось, он явно ожидал бóльшего.

– Может, взглянете на бригады? – потянул я священника в комнату ожиданий. Познакомил с Горбуновым, Лебедевым. Думал, что повезет с Моровским и того не будет, но как назло Вацлав тут же обнаружился, сам спустился знакомиться с батюшкой.

– Католик? – тут же поинтересовался Серафим после окончания официальной части.

Старший врач лишь кивнул.

– Ну, то сейчас дозволяется властями. – Лицо священника сморщилось.

– Вот, думаем на кареты иконки повесить. – Я поторопился перевести разговор от скользкой темы. – Не посоветуете? Ну и освятить, само собой.

Врачи оживились, мы спустились в каретный сарай. Оба экипажа были вычищены кучерами, по полу разбросаны свежие опилки.

– Эту посвятим Пантелеймону Целителю. – Серафим указал на правую карету. – А эту…

Тут батюшка задумался. В сарае прибавилось персонала, все молча ждали решения священника.

– Ну а левая… пусть Николаю Чудотворцу.

– Образки можно повесить? – поинтересовался Лебедев. – Не будет то нарушением церковных правил?

– Не будет, – вынес вердикт Серафим. – Ежели освятим.

Доктор Малышев поехал на «болит живот». Не первый такой вызов. Живот и грудь – скоропомощной хлеб. С головой, которая население беспокоит чаще, обычно пытаются сами разобраться, в аптеку прислугу за порошком послать или врача вызвать. А вот с брюхом и делами сердечными, да и дыхательными, уже привыкают звонить нам.

А я жду. Мне надо показательное выступление устроить, похвастаться перед коллегами и даже недоброжелателями. А такие непременно имеются. Уверен, в разных кабинетах умные (и не очень) головы уже вещают втихаря про выскочку, который все делает неверно. Как правильно – не говорят, а про ошибки и провалы – с огромным удовольствием. Поэтому я и дал ценное указание врачам: при подозрении на острый холецистит тащить болезного сюда. И старшего врача озадачил повторением топографии печени и желчевыводящих протоков, а то оказалось, что граф немного плавает именно в этой области.

Мало того, для закрепления материала я провел отдельное занятие с последующим зачетом. Очень уж хотелось если не рот заткнуть возможным злопыхателям, то пыл их поумерить, потому что хоть сама операция и не нова, лет шесть как делают во всем мире, но так, как собираюсь это сделать я, не додумался пока никто.

И вот Андрей Германович не подвел. Привез. И меня в приемный покой вызвали, тоже ждали. Малышев даже пританцовывал от гордости за выполненное поручение.

– Вот, Евгений Александрович, смотрите! – потянул он меня к кушетке. – Все точь-в-точь как вы на лекции говорили! И даже на шее участок болезненный!

– Благодарю, Андрей Германович. Показывайте.

Дама – классический пример больных холециститом: тучная, за пятьдесят, и даже волосы обесцвечены пергидролем по модной французской методе. Наверное, в Париже и красила, судя по корням, с полгода назад.

Сначала помыть руки. Врач делает это дважды: перед осмотром, чтобы пациенту приятно было, и после, для собственного удовлетворения. Пока вытирался свежепринесенным специально для главного врача полотенцем, ко мне прорвался муж – тоже тучный, и даже чем-то с женой схожий, что говорило о долгой и счастливой совместной жизни. Вот только большинство волос у него сосредоточилось на лице, а на темени была выдающаяся, архиерейских масштабов лысина.

– Господин Баталов, Христом-богом прошу, спасите! Теща ведь, матушка Соломонии Юрьевны, примерно в таком возрасте от печеночных колик померла! Горе-то какое! Как жить без любезной моей?! Я уж вам пожертвую, не извольте сомневаться!

Для подкрепления серьезности своих переживаний он упал на колени и попытался обнять меня за ноги. Избежал я сомнительного удовольствия, выполнив весьма сложный маневр уклонения. Любящего мужа потащили на выход фельдшера первой бригады, а я, соответственно, направился к любезной Солохе. Интересно, это крестивший ее священник преданным поклонником Гоголя был, или просто в святцах имя попалось?

Холецистит – вообще красавец! И пузырные симптомы налицо, и клиника. А при глубокой пальпации и пузырь удалось нащупать, выпирающий из-под нижнего края печени.

– Температуру меряем, давление, – сказал я и пошел повторно мыть руки.

– Сейчас начнем? Готовить операционную? – подошел ко мне Моровский.

– К чему спешить? – удивился я. – Вы что, на лекции меня не слушали? Золотое окно – семьдесят два часа. У нас чуть больше суток прошло. Сейчас – классика, консервативная терапия. Голод, холод и покой. Есть не давать, разрешить только полоскать рот. И сообщите заинтересованным лицам, что операция назначена… Да пусть на полдень, на завтра. А сами, Вацлав Адамович, потрудитесь еще раз повторить материал. А то выяснять, что такое треугольник Кало, у стола будет поздно.

– Будет сделано, – холодно ответил старший врач и пошел обижаться.

Вот не нравится он мне. Знания оказались не столь обширны, как представлялось вначале. Зато гонору на троих хватит, даже если каждый из них – граф. С коллегами разговаривает, как с быдлом, постоянно пытается поймать их на ошибках. С персоналом не здоровается даже. Ничего, в эту игру можно играть и вдвоем. В итоге Моровский или уйдет, или начнет нормально работать.

Операционная у нас, конечно, не как в университетской клинике, где можно сотни полторы зрителей рассадить. Поставили десяток стульев чуть поодаль, вот и вся трибуна. И повесили большое зеркало, в котором при определенной доле везения можно было наблюдать операционное поле. У нас студенты не учатся, нам это помещение для работы необходимо, а не спектакли устраивать. По крайней мере, вслух я так говорю. А сам надеюсь, что скоро за право посидеть на одном из этих стульев будет борьба вестись.

Больную подготовили, привезли в операционную и уложили на стол. Понятное дело, я ее перед этим посмотрел еще раз. Температура, кстати, на фоне вынужденной голодовки снизилась. Вчера привезли с тридцать восемь ровно, сегодня уже тридцать семь и одна десятая. Давление чуть повышено, сто пятьдесят на сто, но ведь комплекция, возраст, волнение… Короче, в пределах нормы. Вряд ли на таких показателях стоит ждать кровотечения фонтаном, тем более из мелких сосудов.

Пошли мыться. Моровский вперед меня ускакал, ждал уже в операционной. Когда я зашел, посмотрел на перегородку. Пришли. И не только мои хорошие знакомые Бобров с Дьяконовым, но и… Склифосовский? Я его до этого исключительно на фотографиях видел. Из Петербурга приехал? Вот это экзаменатор… Он ведь до Александра Алексеевича институтской клиникой заведовал. Может, Бобров и пригласил? Но мне не признавался, хотя в последнее время все на бегу, поговорить толком некогда. Захотелось вдруг пойти и пожать руку. Или даже поклониться. Бог с ним, перемоюсь потом. Но выглядеть это будет крайне непрофессионально. Сначала – работа, а после – остальное. Да и сам Николай Васильевич не поймет.

А остальные кто? Ага, эти трое – подчиненные Боброва, видел их. Радулов, кстати, тоже показался из-за плеча какого-то сурово выглядящего господина, как раз поправляющего пенсне.

Интересно, а почему это мой ассистент не по форме одет?

– Принесите Вацлаву Адамовичу маску, – велел я стоящему у двери санитару.

– Мне она не нужна! – гордо заявил граф. – Зачем?

– Затем, что я велел, – опустил я забронзовевшего помощника на землю. – Если мы сделаем посев со слизистой вашего носа и тем паче со столь великолепных усов, как думаете, останется ли чашка Петри стерильной? А мне не надо лишнее микробное загрязнение операционной раны.

Моровский терпеливо снес и завязывание санитаром тесемок вокруг головы, и то, что тому пришлось поправлять маску на носу целого старшего врача. А я после операции еще и операционную сестру прижучу: как она пустила этого охламона? Хотя болезнь эта неизлечима, как станет кто начальником, так сразу у него не только дыхание, но и подошвы ботинок стерильными становятся, то и дело норовят во время операции зайти в зал, как в вагон метро.

Подождали, пока больной дадут наркоз, и приступили.

– Сегодня у нас случай острого холецистита, – начал объяснять я. – Пациентка пятидесяти двух лет, начало приступа печеночной колики – около сорока часов назад. Была доставлена в нашу больницу бригадой скорой помощи из дома. До этого подобных болей не испытывала. Мать пациентки умерла примерно в таком же возрасте от последствий желчекаменной болезни, что позволяет нам говорить о семейном характере заболевания…

– Готово, – сообщил нам Малышев, исполнявший сегодня роль анестезиолога.

А что, сам привез, сам и обезболил. Справедливо, по-моему.

– Приступим, – сказал я, и мы начали обкладывать операционное поле после его обработки.

Уж эту манипуляцию я мог доверить своему помощнику. Студент справится, ничего сложного. Прихватил по углам по маленькому шву, чтобы не сползало, и вперед.

– С учетом всех обстоятельств я решил, что в проведении верхне-срединной лапаротомии нет нужды, и мы можем произвести холецистэктомию через менее травматичный мини-разрез в правом подреберье. Это должно значительно уменьшить период выздоровления после операции и снизит риск осложнений. Приступим. Скальпель. – И я протянул руку.

Что сказать, крючки Моровский держит просто мастерски. Естественно, ход операции я ему изложил, должен же он знать, чем мы будем заниматься. Слушал Вацлав молча, хотя сомнение во взгляде я видел. Еще бы, я собирался произвести операцию по уникальной для этого времени методе. Автор – некто Федор Александрович Аверкиев, хирург, умерший от бокового амиотрофического склероза. Сколько раз мне предлагали защитить диссертацию, ведь материала с лихвой, осложнений чуть не в два раза меньше, а я всех посылал лесом, лень было заморачиваться.

– Давление? Пульс? – спросил я Малышева, когда мы кожу с подкожной клетчаткой и мышцами рассекли, кровящие сосуды перевязали и готовы были приступить к основным манипуляциям.

И посмотрел влево, на публику. Вот оно, господа научные авторитеты! Глаза по пять копеек, рты приоткрыты. Молодцы! Никто не сомневается, что показатели эти во время операции крайне важны, разве что измерить их было нечем. Покупайте аппараты Баталова! Вот только Келер что-то тормозит, никак не начнет розничную продажу. Наверное, набирает запасы. Ладно, хватит лирики.

– Сто тридцать пять на восемьдесят, пульс девяносто, – доложил Малышев.

Манжету наложили перед операцией, Андрею Германовичу оставалось только подсоединить сфигмоманометр да накачать грушей воздух.

– Отлично, продолжим…

– Сейчас, когда Вацлав Адамович Моровский, старший врач нашей станции скорой помощи, любезно заканчивает самый главный этап операции, я готов ответить на вопросы. – Я оставил графа зашивать кожу и обрабатывать рану, а сам подошел к зрителям и судьям.

– Вы нас всех поразили, – по праву старшего сказал, поднявшись на ноги, Склифосовский. – Замечательно, от первого до последнего движения. С нетерпением буду ждать от вас статью с подробностями.

Бальзам на душу. Никто теперь и слово вякнуть не посмеет с такой-то «крышей». Тайный советник, третьего класса чин! Надо обязательно сфотографироваться с ним. На стол в кабинете поставлю, чтобы все видели. А через пару лет и он себе тоже. Шучу, конечно. Николай Васильевич точно в первую тройку российских хирургов всех времен входит. Вместе с Пироговым и Баталовым.

А праздник продолжился. Как только Моровский наложил последний шов, ему поднесли здоровенную склянку с раствором бриллиантовой зелени, он картинно взял пинцетом салфетку, макнул ее в жидкость и щедро смазал кожу. Красота! Знай наших!