Когда мир сломался

Эпилог

— Любимая, ответь, приём!

Тишина.

— Любимая, я на связи, я жив, приём!

Тишина. Тихий треск эфира.

Яркое, совершенно не зимнее солнце отражается от снежного покрова так, что глаза режет. Рыхлый верхний слой снега сдуло, теперь чеёная крыша заправочного терминала подставлена солнечным лучам и даже, кажется, нагрелась до плюсовой температуры, но сильный порывистый ветер вымораживает меня едва ли не сильнее, чем мороз раньше. От снегохода и волокуши с припасами не осталось и следа, понятия не имею, куда они делись. Идти пешком нет сил. Голова болит, глаза слезятся, я никак не могу понять, тепло вокруг или холодно, потому что ветер сходит с ума, кидаясь попеременно с разных сторон. То достает порывом стылого воздуха даже сквозь куртку, а то вдруг дует горячим, как из фена. В одну секунду вокруг конденсируется и осыпается инеем туман, в конструкции заправки периодически что-то громко щёлкает от теплового расширения — нагретая солнцем крыша не хочет больше дружить с промороженным до минус ста зданием. Я жду, пока организм как-то оклемается от пережитого и справится с происходящим, чтобы отправиться домой, и безуспешно вызываю по радио жену.

— Любимая, ответь, приём!

Тишина. Подозреваю, что ураган смел к чертовой матери антенну, хорошо, если не с крышей вместе…

— Любимая, ответь, как слышишь, приём?

— Кто там, блядь, в канале, развлекается? Что ещё, нахуй, за песни про любовь? А ну, съебал с частоты бегом! Тут люди работают, а он «любовь-морковь» разводит! На общественные работы захотел, любовничек? В политотделе давно не был? Могу, блядь, устроить!

Я вскочил с крыши, на которой сижу последние полчаса, потому что ноги уже не держат, и закрутил головой. Ничего не разобрал — снег слепит на солнце так, что боюсь ожога сетчатки.

— Кто на связи? — спросил я в гарнитуру.

— Дед Пихто, блядь! Вторая рабочая группа, кто же ещё? — недовольно крякнул наушник. — А ты что за хер?

— А я тут… — я растерялся, не зная как объяснить, что именно я за хер. — Я тут был, пока мир не сломался…

— Мир что? — удивляется голос в наушнике. — Нихрена не понял… Да приём же!

— Ну, когда стало темно, потом холодно… — неуверенно бормочу я в гарнитуру, обалдев от сюрреализма этого радиосеанса.

— Что? Ты эспээл8, что ли? Тьфу, блядь… Ну, с фрагментом переместился? — орёт мой невидимый собеседник так, что в канале пошли амплитудные искажения.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Наверное.

— Стоп, ты где? Скажи, где ты находишься, быстрее! Приём-приём-приём! — и, видимо, в сторону, забыв отпустить кнопки передачи, тише. — Нихуя себе, Степаныч, живой эспээл на таком мелком фрагменте! Ну, премия нашшш…

Отпустил, наконец, тангенту, дав мне ответить.

— Я на крыше заправочной станции, — сообщаю я. — Не знаю, как точнее сориентировать, приём!

— Это где ледяной хуй торчит? — спрашивает голос непонятное. — Стоп, вижу тебя, вижу, стой, где стоишь!

Оглядевшись, я понял юмор собеседника — горящий бензиновый факел долго подтапливал снег, образуя вертикальный ледяной тоннель, и, когда ураганом смело рыхлый слой, сверху осталась торчать ледяная колонна, с расширением-куполом наверху. В общем да, очень похоже.

Я снова огляделся и теперь увидел, что со стороны трассы ко мне что-то движется. Глаза невыносимо режет, я зажмурился и сел на крышу. Меня все ещё мутит и кружится голова. Скорее всего, реакция на перепады давления, которые должны были быть после появления солнца, откуда бы оно ни взялось. Открыл глаза только, когда игнорировать звук мотора стало уже невозможно — по снежной поверхности небыстро, но очень уверенно едет странная машина — старообразный капотный автобус, вроде «КАвЗ», только ещё более квадратный в очертаниях, оснащённый сзади широкими гусеницами, а спереди — лыжами, как-то смонтированными прямо на колеса.

— Ох, нихрена ты нарядился! — изумился бородатый мужик за рулём, открыв зелёную дверцу кабины. — Ты всегда в противогазе ходишь?

Я содрал с себя очки, откинул капюшон, снял маску. Как-то странно находиться на улице с открытым лицом, отвык. Но морозом не обожгло, воздух оказался теплее, чем я ожидал. Вполне можно дышать не через задницу.

— Холодно было? — участливо спрашивает меня человек. Я никак не могу разобрать его лица, в глаза как песка насыпали, и вокруг всех предметов возникли огненные ореолы.

— Примерно минус сто, — отвечаю я честно.

— Охуеть! — восхищается водитель. — А в любви кому признавался?

— У меня там жена…

— Ещё и жена? Степаныч, ты слышал, он даже не один!

— И дети…

— Не, ну ты вообще суперуникум, я хуею! Эх, научники нам так проставятся, Степаныч! Готовь карман под премиальные! — мечтательно говорит расплывающийся в моих глазах человек.

— Лезь в автобус, чего сидишь!

— Не могу, — признался я. — Я, кажется, снежную слепоту словил.

— Не боись, — под бодрый говорок водителя меня хватают и ведут под руки невидимые мне уже люди. — У нас это лечат. У нас вообще всё лечат, лишь бы живой был. Не повезло вам, конечно, не вовремя наши рекурсор-то проебали, завис ваш фрагмент, но ничего, всё уже поправили, уже всё в порядке! Ну, говори, где искать твою любимую! Не сцы, мужик, теперь все точно будет хорошо!

И мне становится хорошо.