Когда мы встретимся вновь

Глава 3. Эрика

– А она мне такая говорит: «Придумайте что-нибудь вдохновляющее и покреативней!» – приняла Эрика из рук Нины гирлянду.

Сестра стояла внизу, дети носились вокруг ёлки, а Эрика залезла на табуретку и цепляла на стену уже вторую нитку светящихся лампочек, делясь последними новостями.

– Это кто? Твоя начальница?

– Если бы! Секретарша генерального. Представляешь, мне, – хмыкнула Эрика, – рядовому сотруднику рекламного отдела, дала задание придумать ему речь. Я, конечно, глаза выпучила, говорю: «Простите, важная тётенька в костюме, но я тут рекламные слоганы для топливных заправок составляю, вы ничего не попутали?»

– А она? – засмеялась Нина и протянула вилку от гирлянды племяннику. – Даня, ну-ка, проверь, дотянется до розетки. Только в неё не тычь!

– А я вто рюю проверю, – тут же подскочила следом за Данькой сестра.

– Вторую, – машинально поправила её Нина и вдруг закашлялась.

– Втор-р-р-ру-у-ю, – зарычала та, дёргая гирлянду.

– А по-испански «два» как? – спросила Эрика, подозрительно глянув на сестру.

– Дос! – крикнула Глафира маме.

– А по-французски? – спросила Нина, показав рукой, что всё в порядке.

– Ду , – тут же ответила Глашка. – По-итальянски дуэ , по-немецки цвай , по-арабски итнан , – выпалила она скороговоркой и залезла под высокую пушистую ёлку в большом горшке, прячась от них.

Эрика жестами показала сестре:

– Я понятия не имею. Это правильно?

Нина кивнула и так же одними губами, проведя ребром ладони по горлу, показала:

– Мы её замучили, – махнула рукой и сказала уже громко: – Что тебе начальница-то ответила?

Нина снова закашлялась.

Эрика дождалась, когда приступ закончится, не подавая вида, как не нравится ей этот царапающий звук, что издают лёгкие сестры, и потом только продолжила:

– А что она мне могла ответить? Что у меня богичные слоганы, а значит, выйдет и эпически божественная речь. И намекнула, что к концу рабочего дня она должна лежать у неё на почте.

– И ты написала речь?

– Абижаешь, – спрыгнула Эрика с табуретки. – Теперь, надеюсь, меня повысят до четвёртого заместителя третьего начальника отдела рекламы тоннельных заглушек. Ну или дадут рублей пятьсот.

– За молчание? – закрыла Нина пустую коробку из-под игрушек, что уже красовались на ёлке, и тяжело вздохнула.

– За молчание я бы сторговалась подороже, – обняла Эрика сестру. – Ну не вздыхай, не вздыхай, Нинуль, с деньгами мы как-нибудь выкрутимся. Были у нас с тобой деньки и потяжелее.

Были у них с Ниной не просто тяжёлые деньки, были у них такие дни, что и худшему врагу не пожелаешь.

Эрике было пятнадцать, когда их родители погибли. Нине – тридцать. Дочь отца от первого брака, тихая, спокойная, добрая, она всегда жила с ними. У отца был книжный бизнес – сеть магазинов, что они держали с другом, и в тот день ехали отмечать семьями какую-то хорошую сделку. Нина поехала с ними, а Эрика, как обычно, заартачилась и осталась дома.

В той автомобильной аварии на большом перекрёстке столкнулось три машины.

И у неё осталась только Нина.

С переломами, травмами, Нину одну привезли в больницу, всех остальных – в морг. Эрика в одночасье потеряла всё. И на свою беду всё помнила: как ей позвонили, как первым приехал Алый, похороны, и бесконечные дни, что она проводила с Ниной в больнице, умоляя, уговаривая, заклиная её жить. И Нина выжила. Хотя чуть не потеряла ногу и на всю жизнь осталась со страшными шрамами и хромотой.

Помнила Эрика и другое. Как стремительно пустели счета. Как вдруг они стали бедными. Как в элитной школе, где они учились с Ильёй, Эрика вдруг стала нежелательным элементом. А в элитном посёлке под Москвой, где они жили, даже соседи стали обходить их стороной.

Никто не хочет впускать в свой дом чужое горе. Никому не интересны чужие проблемы и чужие дети. И в пятнадцать лет Эрике резко пришлось повзрослеть и стать главой семьи.

Как-то незаметно и постепенно от них отвернулись все: друзья, что были в основном связаны с отцовским бизнесом; знакомые, далёкие и близкие, образ жизни которых ни Эрика, ни тем более Нина, теперь не могли поддерживать. А родственники… их и не было: отцу было под шестьдесят – его родители давно умерли, а остальных желающих остановится проездом или попросить денег взаймы он отвадил; мама от своих сбежала замуж, и никогда не общалась, да и не рассказывала.

Рядом были только Алый и Илья.

Но Илье, как и Эрике, всего пятнадцать. Его мать и раньше была не в восторге, что её ненаглядный мальчик, умный и талантливый, столько времени проводит с этой шаболдой. А после аварии – ещё и с нищей шаболдой, без будущего, без поддержки, без перспектив.

Алому – двадцать семь. Он самый молодой сотрудник в администрации Президента страны и сын друга отца Эрики, с которым у них и был совместный бизнес. И всё в то страшное лето легло на него: свалившийся с инфарктом отец (он очень тяжело воспринял утрату и обвинения в том, что это он подстроил гибель партнёра, а матери у Алого давно не было), хлопоты с похоронами, резко осиротевший бизнес, долги, в которых компания оказалась по уши, молчаливое отчаяние Эрики, больничные расходы Нины. Как он справился Эрика никогда не спрашивала. Сейчас он работал в аппарате Губернатора города. И был единственным человеком, что остался в их жизни с Ниной из прошлого.

– Может, отказаться от педагогов по арабскому и, скажем, итальянскому? – вздохнула сестра и снова закашлялась. – Простыла я, простыла, не смотри на меня так, валялась с детьми вчера в снегу. Попью грудной сбор и пройдёт, – приглушённо прохрипела она в ответ на тревожный взгляд Эрики. – Я тоже могла бы массаж делать реже.

– Ты не могла бы, Нин, иначе совсем ходить не сможешь, а как я без тебя, – подала ей Эрика с пола пустую коробку от гирлянды.

Порванные мышцы, покалеченные связки и кости – всё это требовалось постоянной заботы. А Нина, педагог младших классов по образованию, с того для как родились близнецы стала им и нянькой, и бабушкой, и воспитателем, и сиделкой. Без неё Эрика бы не справилась.

– Я не имею права лишить занятий детей, родившихся с такими способностями. Я что-нибудь придумаю, Нин. Если что, попрошу денег у Алого.

Она вздохнула украдкой, но Нина была бы не Нина, если бы не заметила:

– Он ведь всё ещё ждёт?

– Да, – кивнула Эрика.

«Всё ещё ждёт, когда я скажу ему «да». И не стала уточнять, что и терпение Алого не безгранично и, кажется, подошло к концу. Он уговаривает Эрику выйти за него замуж не первый раз. Не первый год. И не жди она так упрямо отца своих детей, уже и жили бы они безбедно, и муж из Алого вышел бы хороший, но… они живут как живут.

– Ты хоть перезвони ему, – сунула Нина коробку в шкаф. – Он же привёз с утра фрукты, подарки детям, продукты к новогоднему столу.

– Обязательно, – улыбнулась Эрика, заглядывая к детям под ёлку, хотя сердце сжалось. Ну, не могла она. Не могла сказать ему «да». И даже не потому, что не любила. А как раз потому, что любила. Но не его. А любя – не отрекаются. – И чем вы там, козявки занимаетесь? О, нет! – скривилась она. Так и знала, что раз дети затихли – жди какую-нибудь пакость.

– Мам, а давай украсим ёлку фотографиями? – спросил Данька. Они с Глафирой достали из шкафа коробку со старыми снимками и уже вытрясли на пол.

– А игрушки куда денем?

– Их всё равно мало, – рассудительный не по годам сын явно пошёл в отца. – Повесим между ними.

– А ещё мы хотели конфеты повесить на ёлку и манда л ины, – подхватила сестра.

– Манда р-р ины, – поправил Данил.

Глашка показала ему язык и, выбравшись на четвереньках из-под пушистой сербской красавицы, что тоже привёз визжавшим от восторга детям Алый, обняла Эрику.

– А давай поиграем в «про папу»?

– Опя-я-ять?! – притворно удивилась та, когда Глашка побежала за Барби с Кеном – обязательными участниками их бесконечной семейной игры «про папу», где Эрика придумывала про папу разные неправдоподобные истории, а дети слушали. – Да сколько ж можно!

– Опять! Опять! – хором закричали близнецы, подтягивая к ёлке кукольный дом.

– Сейчас, только Алому позвоню, – встала Эрика под укоризненным взглядом Нины.

Она ретировалась в маленькую комнату сестры.

На стареньком комоде, что достался им вместе с остальной видавшей виды допотопной мебелью от хозяйки квартиры стояла фотография родителей.

Гены сложились так причудливо, что Данька с его светлыми волосёнками один уродился в деда. Над Ильёй за его лохматые кудри в школе всегда подшучивали, он – стопроцентный брюнет с зелёными глазищами, как у Глашки. У Эрики – тёмные волосы и карие глаза. А вот отец Нины и Эрики был голубоглазым блондином, как Данька.

Эрика достала телефон. Выдохнула. И в тот момент, когда уже собралась нажать на вызов, трель входящего звонка заставила её вздрогнуть.

Абонент не определился, но что-то ей подсказывало, что она знает кому принадлежит этот красивый номер, где последние цифры стояли по порядку: 3, 2, 1…

«Пуск!» – мысленно продолжила Эрика смысловой ряд и нажала «ответить».

– Алло! Эрика? Это Майк.

Они договорились встретиться в воскресенье на катке.

Вернее, на автобусной остановке, что находилась у дома Эрики.

А каток находился в глубине большого парка.

Эрика сняла эту квартиру в пригороде как раз потому, что куда бы они ни шли – в садик, на работу, с работы – всегда можно забежать в парк покататься на качелях, или покормить карпов в большом пруду, или собрать большой букет осенних листьев или, как сегодня – поваляться в снегу.

Майку она сразу сказала:

– Я буду с детьми. – «И это не обсуждается!»

И он, очевидно, был хорошо воспитанным человеком – даже искренне изобразил радость. Иллюзий на этот счёт Эрика не строила. Но Нина и так возилась с малышами всю рабочую неделю: отводила в сад, забирала, гуляла, занималась с ними сама и когда приходили репетиторы. Домашние задания, поделки, баловство – всё доставалось ей. А ещё готовка, стирка, уборка. Эрика с этой новой работой в центре уезжала затемно и возвращалась затемно третий месяц. Но в выходные старалась дать сестре отдохнуть, и дети были с ней.

Но едва они с малышнёй вышли из подъезда и повернули в сторону остановки, её окликнул знакомый голос:

– Эрика!

«Да вашу ж меня! – выругалась она, когда дети уже понеслись с криками «Алый!» – Ему-то я позвонить как раз и забыла».

– Привет! – развернулась она, улыбнулась. И решила сразу с этим и покончить, с тем что забыла сделать вчера. – Спасибо большое за подарки!

– Но? – поздоровавшись с Данилом по-мужски за руку и обняв Глафирку, он засунул руки в карманы тёплого «бомбера» и вид у него был недовольный и обиженный. – Ты же что-то хотела добавить ещё? – спросил он с вызовом. – Спасибо, но?

– Не надо было, Алый.

– Не надо было что? Дарить детям игрушки? Привозить фрукты? Или в принципе приезжать? – шагнул он к Эрике. Ей пришлось поднять голову, чтобы заглянуть в его волевое жёсткое лицо с трёхдневной щетиной. Красивой густой щетиной, неожиданно тёмной для его светло-русых волос. И глаза цвета мечты смотрели на Эрику холодно.

– Не надо было дарить им подарки до Нового Года, – сделала она шаг назад, игнорируя и его вызов, и саму причину его злости. Но тут и к бабке не ходи, было ясно, что теперь он будет давить. Он устал ждать, устал уговаривать её выйти за него замуж. Устал быть добрым, терпеливым и понимающим. И вот-вот поставит ультиматум. А пока просто предупредил, что запас его прочности на исходе и Эрике придётся определиться.

– На праздник я подарю им другие, – и как сказал классик, арктические льды по сравнению с его взглядом казались горячими пирожками.

– А мне подаришь? – улыбнулась она как ни в чём ни бывало, невинно и кокетливо. Но он же не рассчитывал, что она, Эрика Максимова, испугается. Да она даже обязанной себя не чувствовала. И пусть в кармане у неё осталось не больше тысячи до зарплаты, справится. Да, она плохая, злая девочка. И она не из тех, что бегают за богатыми дяденьками, размазывая сопли.

– А что ты хочешь? – заинтересованно потеплел взгляд Алого.

– Удиви меня, – сделал она ещё шаг назад и махнула близнецам, возившимся в снегу: – Дети, пошли!

И они пошли. Оставив Алого скрипеть зубами так, что даже Майк это заметил.

– Не хочу показаться, э-э-э, забыл, как это по-русски… оbsessive… Навязчивым! – вспомнил он. – Тем, кто лезет не в своё дело. Но этот парень, я видел, вы разговаривали. И он был чем-то расстроен.

– Алый? – оглянулась Эрика, словно после того как она познакомила детей с Майком, и они прошли уже пол парка, он всё ещё мог стоять у неё за спиной. «Я бы сказала: чертовски зол», – усмехнулась Эрика. – Он друг семьи.

– Алый?! – удивился Майк. – Это никнейм?

– Это фамилия. Но сколько себя помню, мы всегда звали его именно так. Даже отец.

А ещё он Алый, потому что Илья Алый. Но Илья у них мог быть только один. Поэтому Алого звали Алый, а Гончарова – Ильёй.

– Да он и сам так представляется лет с двух. «Мальчик как тебя зовут?» – «Алый!» – «Вопросов больше не имею!» – в лицах изобразила Эрика и Майк рассмеялся.

– У вас явно талант.

– Да, мне говорили, – улыбнулась она. – Я даже собиралась поступать в театральный. Но в итоге выучилась на пиарщика и теперь специалист широкого профиля. Хочу – менеджером пойду, хочу – маркетологом.

– А сейчас работаете где?

– В рекламном отделе одной крупной компании. А чем занимаетесь вы?

– Собираю установки шельфового бурения.

– Как интересно!

– О, нет! Это ужасно скучно, – откинув полы расстёгнутого пальто, засунул он руки в карманы. На улице был так тепло, что выпавший вчера снег даже начал таять.

Но Эрика не отстала. И пока познавала азы бурения на суше и особенности морских буровых платформ, они подошли к катку.

– Подожду вас здесь, – опустился Майк на лавочку на трибуне, где Эрика помогала детям надеть коньки.

– И не мечтайте отсидеться, – уверенно покачала она головой, скептически осматривая его строгий костюм, ворот рубашки, шарф. – Вон там прокат, – показала она рукой.

– Я не умею. Я… – он посмотрел на брюки, – не одет.

– А кто говорил, что будет легко? Дети, Майк не хочет с нами кататься.

И как по команде, они облепили его и начали настойчиво канючить.

– Да вы коварная! Это запрещённый приём! – покачал он головой.

– Отчего же? – невинно пожала она плечами. – Зато забьёте с нами пару кружков, выпьем по кружечке горячего чая, – показала она на выставленный на скамейку термос, – и получите право обращаться ко мне на «ты».

И он, конечно, лукавил, что кататься не умеет. Но столько Эрика уже давно не смеялась. Дети возили его за руки, толкали за ноги, когда он изображал слепого как кот Базилио, они все вместе падали, вместе вставали, кряхтя и потирая ушибленные места, а потом взмокшие, уставшие и счастливые делились бутербродами и чокались пластмассовыми стаканчиками с чаем.

– Глафира, доедай! – доставая из кармана телефон, погрозила ей пальцем Эрика, когда дочь, как обычно, откусила и отвлеклась, рассматривая смуглую девочку лет десяти, что пришла на каток с друзьями. – Простите, я сестре позвоню, узнаю, как она там, – пояснила она Майку.

– А почему ваша сестра с нами не пошла? – допил Майк чай и оглянулся в поисках урны, когда Эрика закончила короткий разговор.

Нина ощутимо сипела, к утру у неё поднялась температура, но она обещала Эрике, что будет весь день лечиться, и сейчас с её слов чувствовала себя терпимо.

– Нина инвалид, – со свойственной детям прямотой выпалил Данил. – Она не может кататься.

– Что же с ней случилось? – спросил Майк, так серьёзно и без ложного стыда, с которым взрослые пытаются уходить от разговоров с детьми на сложные темы, что даже Эрику тронуло.

– Она попала в аварию. Столкнулось три машины. Семь людей погибло, а она одна выжила, – гордо заявил Данил.

– Семь человек. Правильно говорить: семь человек, – поправила Эрика и забрала у Майка пустой стаканчик, который он так и держал в руках.

– Мой бабушка с дедушкой тоже там погибли, – встал Данил и подошёл к Майку. – Это было давно. Нас ещё не было. А мама была, – он посмотрел на Эрику, вспоминая слово, но выкрутился. – Не взрослая.

– Тинейджер, – пискнула Глафира, так и не сводя глаз с девочки, которая ей понравилась.

– Мне было пятнадцать, – шепнула Эрика Майку и повернулась к Глашке.

Дочь посмотрела на Эрику и показала рукой:

– Пуэдесэр? Айе?

Если, конечно, Эрика правильно расслышала все те звуки, что та произнесла.

– Что?!

– Если я верно понял, она спросила: Можно? К ней? – хлопал глазами Майк. И у него было то самое лицо, что бывает у всех, когда Глафира с русского вдруг переходит на другой язык в присутствии людей, которые его понимают. Словно и сам не веря, что это слышал, Майк тряхнул головой и обратился к Глашке похожим набором звуков, из которых Эрика поняла что-то вроде «эспаньёль».

– Ун погито, – ответил ребёнок, которого она с какого-то перепугу считала своим, и снова вопросительно глянул на мать.

– Да иди, иди, познакомься. Конечно, – закивала Эрика как китайский болванчик.

Темноволосая девочка снизу приветливо помахала:

– Ола!

Взрослые ответили, как по команде, тем же жестом. А когда дети вдвоём осторожно пошли вниз, цокая коньками, Эрика повернулась к Майку:

– Прости, ты спросил…

– Говорит ли она по-испански. А она ответила: «Немного». Отец ваших детей испанец? – сделал неожиданный вывод Майк, и выглядел он слегка пришибленным.

– Нет, – улыбнулась Эрика. – Просто у меня особенные дети. Не нормотипичные, как из толерантности принято говорить. Глафира – полиглот. Терпеть не могу это слово, но, если точнее, у неё необычные способности к языкам. А Данил любит всё научное. Сейчас, например, он увлекается зоологией. Только, умоляю, ничего не спрашивайте у него про насекомых.

– Почему? – всё ещё слегка пришибленный Майк посмотрел на Данилку.

– Если что, я предупредила, – достала оставшиеся бутерброды Эрика и один протянула Майку. – Козявка мавританская и калоед слаборогий – это меньшее, что вы можете услышать от моего сына.

– В свой адрес? – машинально откусил он и, словно его отпустило, улыбнулся.

– Как знать, – пожала плечами Эрика.

– А, я понял! Их отец Алый. Но вы развелись?

– Ты задаёшь слишком много вопросов, Майк. Сложных вопросов, – откусила свой бутерброд Эрика. – Как твой сын?

– Уехал из больницы домой. Последние анализы вроде неплохие. Его невеста так меня перепугала, что я думал увижу обтянутый кожей скелет и на руках понесу его до самолёта. А он, кажется, даже поправился. Лысый, конечно, но ему на удивление идёт.

– А что у него? – жевала Эрика, пытаясь представить себе сына этого красивого статного мужчины. Лысого сына. То есть вот если состричь эту седину на висках и эти тёмные кучеряжки, в которые после гонок на коньках превратилась его некогда идеальная укладка. Оставить… А что бы она оставила? Наверно, вот эту ямочку на гладко выбритом твёрдом подбородке, едва заметную и какую-то родную. И губы «бантиком»…

–… верхняя с острыми уголками у тебя красивая, чтобы смотреть, а нижняя, – она оценивающе хмыкнула, – наверно, чтобы целовать, – закончила обводить пальцем контур его приоткрытых губ.

– Я буду целовать тебя обеими, – убрал он её руку и подтянул к себе. – А ты сама реши, какая тебе больше нравится…

Эрика невольно покрылась мурашками от этих воспоминаний.

– Лейкоз, – тем временем ответил Майк, пока Эрика его откровенно рассматривала. – Что? – смутился он, вытер рот. – У меня соус?

– Нет, нет, – засмеялась она. – Ваш сын похож на вас? Я просто пытаюсь его представить.

– О, нет! – улыбнулся он. А вот в зубах у него как раз застрял кусочек салата. – Скорее на мать. Разве что ростом пошёл в меня. И, наверно, характером. Такой же зануда.

– Лейкоз? Это же рак крови?

– Да, раньше именно так и называли.

И пока он читал Эрике лекцию, из которой она поняла, что это тяжело, но иногда лечится, всё смотрела на зелёный листик и думала, как же ему сказать.

– Говорю же, что я зануда, – почти правильно оценил он её скучающий вид.

– Нет, нет, мне интересно, только очень грустно и страшно. И я не знаю, как бы чувствовала себя, окажись на месте его невесты.

– Уверен, вы бы не сдались.

– Ни за что, – уверенно покачала она головой. – И к слову о детях. Нет, их отец не Алый. Помните, в баре я рассказывала вам свою историю.

– Она не выдуманная? – удивился Майк.

– Самая настоящая. Только всё это произошло шесть лет назад.

– Так это их отец тогда сбежал? – повернулся Майк к детям, что, в два голоса кричали «Мама!», пока их мать усиленно делала вид, что не слышит.

– Внимательно, – сдалась Эрика, повернув только глаза.

– Мам, можно мы ещё покатаемся? С Даниэлой?

– Идите лучше снимайте коньки и пойдём лепить снеговика. А Даниэла, если хочет, может с друзьями пойти с нами.

Дальше произошло небольшое детское совещание, а потом, держась за руки и осторожно ставя ноги в коньках на ступени, дети стали подниматься.

– Это я от него сбежала, Майк, – встала Эрика, уступая им дорогу. Я знала, что он не мог просто не прийти, ничего мне не сказав. Что он не бросит меня, чего бы ему это не стоило. И что у него неприятности. Из-за меня. Я влипла в такую скверную историю, Майк, – вздохнула она, – что ему и правда лучше было уехать. И ничего не знать. Пока я не разберусь. Сама. Мне пришлось делать вид, что я выкинула его из своей жизни.

– А ты не выкинула? – недоверчиво прищурился он.

И пусть Эрика задницей чувствовала, что интерес у него не праздный, отрицательно покачала головой.

– Не пойми меня неправильно, но не хочу, чтобы меня держали за дурака, – встал Майк.

В груди у Эрики тоскливо сжалось, когда взгляд у него стал совсем как у Алого.

– Майк, шесть лет, пять месяцев и девять дней назад, двадцатого июля мы расстались. И больше никогда не виделись. Я не замужем и не была. Не состою ни с кем в отношениях. У меня двое особенных детей, сестра-инвалид и ни копейки за душой, поэтому я хватаюсь за любую подработку, если за неё платят – так я оказалась в той гостинице. И ты сам реши, что тебе с этим делать, но я ждала, жду и всегда буду его ждать. Не потому, что он действительно придёт. А потому, что не могу не ждать, – она резко выдохнула. – И это… у тебя листик в зубах.