Когда наступает время. Книга 2.

Annotation

Когда наступает время. (Исторический роман по А. Македонскому). Книга 2. (https://ficbook.net/readfic/3818355)

Направленность: Слэш

Автор: general root (https://ficbook.net/authors/1013726)

Фэндом: Ориджиналы

Рейтинг: PG-13

Размер: 86 страниц

Кол-во частей:9

Статус: завершён

Метки: Ангст, Драма, Исторические эпохи, Смерть второстепенных персонажей

Описание:

Тот, кого, все же, упомянула история на мгновение выхватив из тени... Тот, кто присутствовал в жизни царя... Тот, кто мог быть с ним до последнего вздоха... Багой. В этой части книги вы прочитаете авторское видение роли этого персонажа, составленное по немногим упоминаниям в древних текстах, а так же вывод о смерти Александра и заинтересованных лицах, составленный на основании многолетнего изучения и сопоставления огромного количества материала.

Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика

Багой. (стр. 1 - 9)

Багой. (стр. 10 - 19)

Багой. (стр 20 - 31)

Багой. (стр. 32 - 41).

Багой. (стр. 43 - 53).

Багой. (стр 54 - 62)

Эпилог. (стр 1 - 9).

Эпилог. (стр. 10 - 19).

Послесловие к эпилогу.

Багой. (стр. 1 - 9)

Багой вошел в свою спальню. Дверь щелкнула, и он устало привалился к ней спиной. Через несколько мгновений он сполз вниз, уронил лицо в ладони и замер. Нет, Багой не плакал, не стенал, и лишь слабый, бесконечно глубинный стон иногда обреченно вырывался наружу. Время приучило к боли, и у него уже почти не осталось сил сопротивляться. Александр умирал девятый день. Тяжело. Молча. Достойно.

Двадцать седьмой день дайсия плавился раскаленным воздухом. Казалось, даже ветер пересох, поднимаясь ввысь перекипевшим жаром. Жрец Мардука, что слыл божественным целителем, только что покинул покои царя, и Александр забылся тихим спокойным сном. Багой вернулся в свое обиталище лишь для того, чтобы сменить грязные, заскорузлые от пота и слез одежды. Его дворец, подаренный Александром, показался склепом. Пустым, мертвым, неуютным. Сейчас, спустя несколько мгновений Багой поднимется и вновь отправится к Александру.

Может быть, он провалился в короткий сон, ибо воспоминания поплыли перед глазами, раскручивая спираль его жизни.

Сирия. Рынок кипит, булькая выкриками торговцев, довольно и медленно переваривая в себе толпы народа. Он — словно огромный котел густой похлебки, замешенной на сотне приправ, когда все они, смешиваясь, единым ароматом уносятся ввысь. Запах рыбы, изнемогающего на солнце мяса, кисловатость сыра, жареные орехи, гниющие помои, пыльность только что обожженной глины, пота, навоза… Бряканье металлических предметов, шуршание ног, шорох играющих с ветром тканей, смех, шепот, ржание лошадей, блеяние овец… Кажется, весь мир стекается сюда, стремясь раствориться в бурлящем потоке.

Высокий статный мужчина с глазами, не лишенными женской привлекательности, в окружении телохранителей, брезгливо пробирается сквозь разномастную толпу. Он лишь ненадолго задерживается у лотков с тканями. Тонкие, унизанные золотыми кольцами пальцы понимающе ощупывают товар. Лицо незнакомца закрыто полупрозрачной вуалью, и лишь глаза, цвета ночного изумруда в оправе золотистой подводки высокомерно светятся в пушистых ресницах. Не зная, кто перед ним, но нутром чувствуя запах прибыли, торговец ластится, расплываясь в липнущую услужливость. Незнакомец щелкает пальцами, требуя зеркало, и долго любуется, приложив к плечу голубой атлас, сочащийся на изгибах ярким солнечным сиянием. Не торгуясь, мужчина бросает торговцу несколько монет и уходит, оставив лишь тонкий аромат дорогих притираний.

Невольничий рынок располагается дальше, в самом конце базарной площади. Незнакомец ищет торговца живым товаром по имени Бейра. Старый пройдоха, давно позабывший, откуда он родом, предпочитает торговать совсем юным товаром. Среди рабов в основном мальчики, так как и сам Бейра никогда не отказывает себе в удовольствии разок-другой попользовать свой товар.

— Бейра! — надменно улыбается незнакомец, издали завидев изрядно округлившуюся фигуру торговца.

— Боги! — рыночник раскрывает объятья навстречу дорогому гостю, но тот немногозначно дает понять, что не желает его промасленных нежностей.

— Судя по тебе, дела идут неплохо.

— Да, кто его знает! — прикидывается торговец. — Богам виднее!

— Вижу. Боги благосклонны, раз одарили тебя таким запасом, — незнакомец хлопает торговца по животу.

— Это бедность. Неважная торговля. Плохое питание…

— Вижу-вижу, — улыбается незнакомец. — Пухнешь от недоедания.

— Разве что господин поправит своей щедростью плачевное мое положение. Столько убытков!

— Посмотрим. Каков товар, такова и щедрость.

— Товар отменный. Господин Багоас останется доволен.

— Надеюсь, что так.

Торговец засеменил впереди незнакомца, болтаясь из стороны в сторону так, что тот почти спотыкался об него. Раздавая по дороге указания, Бейра богато лил сладкоголосую лесть знакомому. Вскоре явились прислужники с сорбетом, орешками и аппетитными сладостями. Незнакомец опустил с лица вуаль, изящно положив в рот пару орешков миндаля.

— Вижу, — лукаво начал Бейра, — жизнь милостива к тебе. С годами ты все лучше, а каким долговязым щенком был когда-то.

— Царской заботой, — улыбнулся мужчина.

— А уж, сколько лет прошло, не вспомню, с тех пор, как ты попал ко мне еще совсем юным. Я купил тебя не дешево, но продал еще…

— Заткнись! — оборвал незнакомец.

— А ведь ты должен быть до сих пор мне благодарен…

— Уймись, наконец! Свою благодарность ты сполна получил в золотых.

Отхлебнув пару глотков сорбета, незнакомец встал.

— Ну, где твой товар? Мне кажется, если я пробуду здесь еще, я начну вонять, как весь этот рынок.

Торговец поклонился и указал дорогу.

— Видишь, Бейра, — заметил мужчина, — теперь ты кланяешься мне и не стыдишься спрашивать о какой-то благодарности.

— Любимый евнух царя царей достоин, чтобы гнуть перед ним спину. Это почести самому царю.

Незнакомец поднялся на помост, где цепями были прикованы рабы. Он вновь закрыл лицо, словно мог этим защитить себя от запаха взбродившей мочи. Подойдя к мальчику лет восьми, Багоас остановился. Он рассматривал его долго, наклоняя голову из стороны в сторону, мерил взглядом, словно прикидывал что-то.

— Снимите тряпье, — потребовал покупатель.

— Сие мгновение, — засуетился Бейра.

Он цокнул пальцами, и треск рвущихся лохмотьев обнажил худощавое тело. Обмотав пальцы платком, евнух прикоснулся к подбородку раба, приподнял его, повернул в одну сторону, затем в другую.

— Он чистенький, — заметил торговец.

— Вижу.

Осмотрев все тело мальчика, Багоас особенно долго задержался взглядом на запястьях и щиколотках раба, затем потребовал, чтобы торговец раздвинул ягодицы мальчика.

— Порченый товар, — не то спросил, не то заметил мужчина.

— Помилуйте, боги! — воскликнул Бейра. — Это ж не девочка!

Багоас метнул на торговца молниеподобный взгляд.

— Разок, другой, что ему сделается?! — залепетал продавец.

— Разок?! Другой?! Это ты мне говоришь?!

— Клянусь всем…

— Не клянись, старый козел. Ахур-Амазда обрушит гнев на твою голову.

— Молчу, молчу.

— Я возьму его. Из него может выйти толк.

— Он дорого стоит, господин, — льстиво залепетал торговец.

— Не дороже тех денег, что я заплачу. Я знаю цену. К тому же, разок-другой дает хорошую скидку, и царь может ничего не узнать. Я позабочусь.

Осмотрев остальных мальчиков, Багоас устало заметил:

— Больше ничего стоящего. Возьму еще этих двоих, больше для веса, чем для дела.

— В чем разница? — заискивающе спросил Бейра. — Ты рассматривал его, словно дорогого коня. На мой взгляд, они все хороши.

— Твой взгляд слеп. Разглядеть в мальчишке танцора также непросто, как в слюнявом жеребце будущего великолепного коня. Разве видел ты во мне то, кем я стал теперь?

— О, да-а-а, — закивал головой торговец, но Багоас оборвал его.

— Дальше кончика своего мерзкого тонкого отростка ты до сих пор ничего не видишь.

— Зачем оскорбляешь меня, господин?

— Получаю удовольствие и, кстати, добавляй в сорбет побольше меда и кардамона.

Провожая покупателя, Бейра неопределенно заметил.

— Странное совпадение. Его тоже зовут Багой.

— Разве я спрашивал?

— Это я так, к слову. А ты не боишься, что он со временем затмит тебя?

Евнух резко обернулся. Торговец увидел сквозь туман платка его напряженную улыбку.

— Меня?! — Багоас вскинул голову. — Хотел бы я посмотреть! Ну, а коли так, я исправлю это заранее.

Глядя вслед гостю, Бейра прошептал:

— Знал бы, что ты такая дорогая подстилка, не продешевил бы тогда.

День кишел назойливыми мухами, сменяясь по ночам тучами комаров. Повозка хромала по одеревеневшей земле, кряхтя старухой на каждом ухабе. Мальчики жались друг к другу, обреченно ожидая конца путешествия. На каждом привале Багоас заглядывал в повозку, осматривая рабов. Лицо его не расставалось с надменным выражением, и он выглядел демоном ночи, разбуженным в неположенный час.

Еды было вдоволь, питья тоже, а по вечерам мальчикам приносили по глотку перекисшего терпкого кумыса.

Вавилон появился на горизонте тающим призраком. Наконец, крякнув в последний раз, повозка остановилась в тенистом саду. Истошный запах напоенной влагой разогретой земли, аромат изнеженных цветов и трели счастливых птиц были так не похожи на все то, что осталось за высокими стенами. Мальчики заворожено смотрели на легкий паланкин с атласными подушками, на который только что, покидая сад, возлег их новый хозяин.

Просторная комната с высоким решетчатым окном под самым сводом хранила уютную прохладу. На каменном полу располагались лишь несколько сенных лежаков, густо сдобренных клопами, и вазы для оправления естественных нужд. Двери плотно закрывались на засовы, и только дважды в день появлялась прислуга. Рабы молча выполняли свою работу, словно были глухи от природы. Ожидание продлилось недолго. Вскоре явился невысокий плотный человек с бритой налысо головой, облаченный в белоснежные одежды с золотой каймой, расшитой голубым бисером. Он внимательно и с долей брезгливости осмотрел каждого раба; заглянул в рот, уши, поковырялся в волосах, осмотрел задний проход и половые органы. Дав указания молодому помощнику, который тщательно записал все на пергаменте, посетитель удалился. Вскоре молодой человек вернулся в сопровождении еще двоих незнакомцев. Мальчиков обрили, заставили выпить какого-то зелья и, указав на широкие плоские вазы, объяснили, что все, что с ними будет происходить должно оказаться именно там. Весь вечер ни плотный человек, ни его помощник не появлялись. До утра, мучаясь в корчах, мальчики исторгались нечистотами, но на их крики так никто и не пришел.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Банный день опять сменился унылым одиночеством. Никто не появлялся, кроме рабов, что приносили еду и выносили отхожие горшки, но вскоре мальчиков по одному начали забирать и уводить куда-то. Они больше не возвращались, и, наконец, Багой остался один. Забившись в угол и моля богов о спасении, он передумал все, что только мог. Он даже решил, что его приятелей съели, и заплакал от страха. Ожидание оказалось недолгим. Вскоре пришли и за ним. Он испуганно шел по коридорам, пока не оказался в просторной светлой комнате. Его новый хозяин уже был там, вальяжно расположившись в широком плетеном кресле с небольшой скамеечкой для ног. Рядом сидел еще один господин, уже не слишком молодой, но все еще хранящий увядающую красоту черт.

— Вот то, о чем я тебе говорил, — обратился к незнакомцу Багоас.

— Ну, что ж, посмотрим. Пусть разденется и медленно пройдется.

Мальчик покорно повиновался. Он прошелся несколько раз, повернулся по просьбе в одну сторону, в другую, повторил движения, которые показал Багоас.

— Да, — довольно произнес незнакомец, — тебе удается раскопать в куче дерьма неограненный кусок, из которого выйдет великолепный камень.

— Вот и хорошо. Фрасибул огранит его сейчас. Он ведь непревзойденный мастер ювелирной резки, а ты, мой дорогой, заставишь после эти грани сиять.

— Вы уже решили, как лучше?

— Так, как любит царь.

— Думаю, это будет хороший подарок повелителю.

— Только смотри, — Багоас повысил тон, — не вскорми в нем змею на мою голову.

— Побойся! Я не бог, чтобы создать нечто, подобное тебе. Ты — лучшее из моих творений.

Слова последнего понравились евнуху, и чуть заметная улыбка коснулась краешков его губ.

— Фу, ну и жара! — возбужденно воскликнул вошедший человек, тот, что осматривал рабов в прошлый раз. — Я плавлюсь словно промасленный светильник. Ну, что? Приступим? Давайте взглянем, что у нас тут.

— Я понаблюдаю? Надеюсь, не помешаю тебе, Фрасибул? — поинтересовался гость хозяина.

— Не доверяешь? — ехидно хихикнул вошедший. — Не бойся. Не подпорчу. Вижу, нравится тебе?

— Слегка.

Фрасибул подал знак, и мальчик оказался распятым на широком столе, покрытом выбеленной холщовой простыней. Он испуганно забился, чувствуя, как кто-то зажимает его голову, вливая в рот приторно-теплый настой. В мгновение все поплыло перед глазами, очертания предметов смазались, ощущение тела исчезло, что-то отделилось от него и воспарило.

Багой невнятно почувствовал, как кто-то шлепает его по щекам, приподнимает веки и вновь шлепает. К горлу поднялась тошнота и исторглась, возвращая к сознанию. Вокруг суетились люди, омывали лицо, меняли простыни.

Плотный человек наклонился над лицом мальчика, заглядывая в глаза.

— Слава богам! Приходит в себя! — услышал Багой его высокий голос.

Еще нечетко, но он различил лица своего господина и немолодого гостя.

— Слишком нежный, — оправдывался плотный человек. — Я дал ему опия, как обычно! Не думал, что это будет слишком много для него.

— Моли богов, чтобы все обошлось, иначе, клянусь, я кастрирую тебя без опия.

Мальчик захлопал глазами, стараясь отогнать призрачную пелену. Он почувствовал, как кто-то накладывает влажные полотенца на лоб и грудь, потом почувствовал режущую боль в паху. Багой хотел пошевелиться, но понял, что руки и ноги его связаны.

— Все хорошо, малыш, — успокаивал немолодой гость. — Все уже позади. Через пару дней, ты все это забудешь.

Следующие несколько дней Багой почти не просыпался. Фрасибул опаивал его опиумом, терпеливо ожидая, когда подживут швы. После, сняв повязки и подведя Багоя к зеркалу, лекарь помял его худые плечи, довольно заметив:

— Посмотри, как все хорошо. Скоро вообще ничего не будет видно.

Мальчик взглянул на свое отражение и…

Немолодой человек, которого Багой видел перед операцией, оказался учителем танцев. Он относился к ученику-евнуху снисходительно, но мальчик побаивался его. Саламин, так его звали, оказался человеком настроения и, подчас его гнев могли вызвать сущие мелочи. Оттого, что бить учеников запрещалось, чтобы не попортить, как говорил главный евнух, дорогую шкурку, Саламин в порыве гнева крушил все вокруг. Наказание за провинности, все же, следовало. Учитель мог запереть нерадивого ученика на сутки в темном подвале без еды, мог заставить спать без подстилки на голых камнях или принуждал бегать по кругу без остановок, пока провинившийся не падал без сил. Зато в другие моменты Саламин внезапно делался ласковым, если не сказать, даже нежным.

Сам главный евнух появлялся во дворце не часто. Большую часть времени он проводил с царем Дарием. Позли слухи, что Багоас настолько изощрен в политических вопросах, что чуть ли не сам управляет государством. Дарий, человек преклонного возраста, обладал мягким и нерешительным характером, поэтому, зная нрав Багоаса, слухи вовсе не выглядели беспочвенными. Вскоре начали поговаривать о том, что некий заморский царь по имени Искандер, устроив беспорядок в Греции, решился на войну с Персией. Главный евнух впал в почти непрекращающееся раздражение и даже позволил себе несколько раз упрекнуть в чем-то царя. Но вскоре произошло неожиданное. Однажды утром Багоаса нашли мертвым. Было очевидно, что его отравили. Царь впал в непомерное горе и потребовал немедленно наказать виновных.

Накануне царский евнух придавался отдыху в компании нескольких знакомых. Багою показалось чудом, что в тот вечер он не танцевал перед гостями. Накануне, оступившись и сильно повредив лодыжку, он получил предписание Фрасибула оставаться в постели. Все, кто на мгновение входил в пиршественный зал, были схвачены и немедленно доставлены к Дарию. Больше их никто не видел. Поговаривали, что их запытали до смерти. Дарий загрустил, долго не мог успокоиться, и никто больше не решался говорить об этом.

Траурные дни закончились как-то вдруг, и размеренность жизни вновь лениво растеклась вокруг. Вызвав к себе ученика, Саламин возбужденно сообщил, что осталось слишком мало времени до того, как мальчик должен будет пленить царя царей. Что это значит, юноша понял очень скоро. Уроки танцев изменились в своем содержании, и теперь Саламин учил Багоя танцам возбуждения. Так он, по крайней мере, говорил. Касания учителя становились более настойчивыми, и он всякий раз довольно урчал, видя, как приподнимаются золотистые волоски на руках ученика. Он не брезговал притиснуть Багоя, бесстыдно запуская пальцы между ягодиц, и довольно улыбался, чувствуя, как напрягается худенькое тело.

— Ай, да Фрасибул! Эх, и золотых дел мастер! — сыто приговаривал Саламин, а дальше шептал на ухо Багою. — Если будешь умницей, достигнешь многого.

— Учитель, — как-то нерешительно начал мальчик, —, а Багоас многого достиг?

— Багоас?! Ха-ха! Он достиг больше, чем мог. Он не был столь чувствителен, как ты, но кроме меня никто так никогда об этом и не узнал. Он был величайшим мастером вожделения, но, насколько я знал, ни разу не испытал даже мириадной доли того, что дано тебе. Ты должен целовать Фратибулу руки до конца своих дней. Это была тончайшая работа. То, чего был лишен царский евнух, ты сможешь испытать. Наслаждение! У тебя совсем немного времени до тех пор, как великий царь окончательно не оправится от горя и не возжелает услад. Да, и мне от почестей отказываться нет смысла.

Тут он сделал определенный жест пальцами, обозначающий только одно — приличные деньги.

Пальцы Саламина легко легли на шею Багоя, едва ощутимым касанием приподняли подбородок и после теплыми каплями сбежали к локтю. Юноша учился слушать учителя, без слов угадывая, что должен сделать. Гибким взмахом обвив руками шею Саламина, Багой опрокинул голову ему на плечо, прижавшись спиной к груди.

— Хорошо, — прошептал учитель. — Очень хорошо. Не напрягайся. Я должен увидеть, как ты хочешь этого. А ведь ты хочешь. Так ведь?

— Да, — прошептал Багой.

— Не вижу! Не верю! Твое тело выдает ложь!

Саламин грубо оттолкнул юношу. Багой приподнялся, взглянув через плечо.

— Смотри сюда, — раздраженно прошипел учитель. — Я — твой царь. Ты — лишь мальчик для услад, и единственное твое желание — быть любимым повелителем. Давай все сначала, кукла деревянная. Слушай мое тело.

Пальцы Саламина вновь коснулись подбородка Багоя, сбежали на грудь.

— Я должен чувствовать, — тепло шепнули губы в ложбинку между лопатками. — Следуй моему желанию. Я почти верю тебе.

Багой ягодицами осязал твердое желание учителя.

— Хоть ты не девственник, царь не знает этого. Дарий будет преодолевать тебя. Помоги ему понять, что с тобой это впервые. Возбуждай меня еще. Опускайся. Помни, я — царь царей. Покажи, как ты хочешь этого…

Когда пальцы Саламина вцепились в волосы с такой силой, что из глаз мальчика хлынули слезы, он извернулся и отпрянул в сторону. Дрожь сотрясла тело, и Багоя вырвало. Учитель рассвирепел, накинулся на нерадивого ученика, разбив в кровь невинные губы…

— Не вздумай сделать так еще раз! Семя царя священно!

* * *

Багой вздрогнул и открыл глаза. Воспоминания показались сном. Или сон превратился в воспоминания. Александр! Перс вскочил. Как мог он позволить себе уснуть?! Багой засуетился, открыл шкатулку. Украшение с хищно-зелеными изумрудами царственно покоилось на атласном ложе. Да, именно его Багой наденет сегодня. Именно оно было на шее евнуха, когда он впервые увидел Александра. Воспоминания опрокинулись теплой волной.

Дарий, царь царей, лежит в грязной телеге. Только что самые приближенные, те, кому он так доверял, ранили его в грудь, бросив под ноги настигающему Александру. Жизнь покидает тело, расплываясь алыми пятнами на дорогой одежде. Рваная ткань палатки суетится на ветру, хлопает, бросается цепным псом, словно хочет отогнать чужеземцев. Грубые руки рвут Багоя прочь… потом пустота… и Александр…

Перс вспомнил, как не смел поднять глаза, чтобы увидеть того, кто разрушил его мир. Великолепный гнедой конь нетерпеливо топчется на месте. Оголенные ноги в запыленных высоких сапогах сжимают леопардовую накидку. Человек в серой несвежей одежде и потускневших доспехах, в шлеме, львиной пастью охватывающем голову… Искандер…

— Выясните у него, что это ползает за его спиной? — приказал Александр.

Назарбан, приближенный персидского владыки, полировал коленями землю, сдаваясь на милость победителя. Неуклюже извернувшись, бывший сатрап схватил Багоя за ворот и притянул к себе. Юноша не узнавал его голоса. Обычно высокий с надменными нотами, сейчас он звучал низко, почти мягко.

— Это Багой, любимый евнух царя Персии Дария.

— Кого?! — резко одернул говорившего высокий человек, что находился рядом с Александром, сидя на коне и закинув голень на холку животного.

— Бывшего царя, — поспешил выпалить Назарбан.

— Он что, хочет предложить его мне? — рассмеялся Александр. — Как выкуп или как наследство?

— Бери, Александр. Разберешься после.

Багой украдкой смотрел то на завоевателя, то на его собеседника. Искандер не выглядел царственно. Невысокий, немытый, с помятым уставшим лицом, спутанными волосами… Но, даже не все это, а полное отсутствие какой-либо растительности на лице вызвало у юноши смятение. Александр уже не был мальчишкой, не мог быть и евнухом, тогда почему? Багой ответил себе быстро: «Он варвар. И тот, второй, тоже варвар». Перса передернуло. Смысл дальнейшего существования показался диким. Мир разом сжался до животного страха. Багой подумал про невольничий рынок, торговца Бейру, его тяжелое дыхание и запах пропотевшей жирной кожи. Юноша понял, жизнь сделала виток и вернулась к истоку.

Багой сидел в шатре, обхватив колени руками. Холод вечера пронизывал насквозь. Чужой шатер, пропитанный незнакомыми запахами, чужеродная речь за его стенами, неудержимый хохот заставляли дрожать худощавое тело юноши. Полог палатки с шорохом откинулся, и незнакомый человек, заглянув вовнутрь, объявил, что царь Александр желает видеть Багоя. Перс встал и направился к выходу.

— Э, дружок, — остановил его незнакомец, - ты, что в таких лохмотьях явишься царю? Александр отдыхает и желает посмотреть, так ли хорошо ты танцуешь, как о том говорят.

— Но я, — промямлил юноша, — не знал…

— Сейчас принесут твои платья. Собирайся. Я вернусь за тобой. И поскорее.

Багой открыл сундук, выбрал молочно-желтые одежды с переливающимися зелеными змейками. Это был последний подарок Дария, тонкая нить воспоминаний и о нем самом, и о роскошном дворце Вавилона. Ожерелье с изумрудами грустно легло на неразвитую грудь. Перс едва успел собрать запыленные волосы в крутой жгут, как явился посыльный.

Багой шел босиком. Изнеженные стопы ощущали тупую боль при каждом шаге. Браслеты дружно позвякивали, словно старались скрыть мучения. Туфли исчезли еще несколько дней назад в суматохе бегства, пленения и унижения, но перс уже и не думал об этом.

Лагерь, разбухший бесконечными рядами походных палаток, тонул в темноте, солдатской вони и гоготе. Повсюду сновали мощные мужчины, источающие запах несвежих тел, перепревшего вина и пропитанных кровью и потом доспехов.

Александр остановился в доме местного управляющего. Небольшой зал был до отказа набит народом. Царь праздновал победу. Душно коптили многочисленные светильники. Слуги сновали с подносами и амфорами. Звуки мелодии тонули в грохоте праздника. Багой боязливо огляделся. Казалось, никому не было дела до завернутого в темную накидку юноши. Провожатый дал ему знак оставаться на месте и исчез. Вдруг все стихло, люди расступились, и Багой оказался в истоке образовавшегося коридора. Человек, что сопровождал юношу, что-то говорил, наклонившись к царю. Багой не сразу узнал Александра. Юноша почти задохнулся от страха, когда его выволокли на середину зала и сорвали накидку. Он озирался по сторонам словно котенок, попавший в логово диких псов. Постояв несколько мгновений, Багой бросился на пол, раболепно склонившись перед новым владыкой.

— Поднимите его, — засмеялся Александр, —, а то, чего доброго, он себе лоб отобьет.

Растерявшись и не решаясь подняться, юноша бросил на царя мимолетный взгляд. Александр полулежал на ложе, облокотившись локтем о коленку своего собеседника. Багой узнал в нем того, что при их первой встрече сопровождал царя. Ни во внешности, ни в поведении Александра не чувствовалось властности, словно он был простым воином, таким же, как и все, кого Багой видел вокруг. Светлые волосы спускались на плечи нерасчесанными прядями, никаких знаков отличия при царе не было, одежда состояла лишь из тонкого льняного хитона. Да, и поведение Александра вызвало в душе перса смятение. Тот, что возлежал подле царя, вел себя вызывающе, то наваливаясь на повелителя, то выхватывая у него из рук кусочки пищи, то закатываясь неудержимым смехом. Похоже, ни самого царя, ни окружающих это нисколько не беспокоило.

— Так, значит, это и есть дорогой мальчик Дария? — не то спросил, не то просто сказал Александр.

Имя убитого повелителя оцарапало душу холодной безысходностью. Багой немного понимал греческую речь и мог разобрать общий смысл слов.

— Теперь ты владеешь всем, что принадлежало ему: и государством, и казной, у тебя его гарем и семья. Похоже, это последнее, чего тебе не доставало.

Александр пристально рассматривал наследство. Багой ежился под его взглядом, словно вновь стоял голым на невольничьем рынке.

— Александр! — позвал царя собеседник, но Александр не ответил. — Александр!

Сотрапезник пнул царя плечом.

— А? Ты что-то сказал, Гефестион?

— Сглотни, а то слюни почти текут у тебя изо рта. Интересно, а он так же хорош в постели, как и собой?

— Хочешь проверить?

— Только после тебя, — в тоне Гефестиона проскользнули звонкие нотки.

— Ну, что ж. Посмотрим, так ли хорошо он танцует, как я о том наслышан. Спросите, какая музыка ему необходима для танца.

— Любая, мой повелитель, — перс почтительно поклонился.

— О-о-о! Да, он еще и по-гречески говорит.

— Похоже, ему нет цены! — с сарказмом воскликнул Гефестион. – Ну, что ж! Станцуй нам! Милый!

Багой нерешительно начал танец. Он старался изо всех сил, но почти впал в отчаяние, понимая, что у него ничего не получается. Песчинки и камешки на неметеном холодном полу причиняли боль. Закончив танец, Багой едва смог заставить себя взглянуть на царя. Александр слез с ложа и подошел к рабу.

— Что ж. Здесь тот случай, когда слава не поспевает за талантом.

Багой покраснел. Царь оказался невысоким, ниже его самого ростом и ладно сложенным человеком. Он смотрел так просто, что невозможно было подумать, что он только что завоевал половину света.

— Филипп, отведи мальчишку в мои покои! — куда-то крикнул Александр. — Накорми и прикажи Агелаю подобрать ему обувь! Он сбил себе ноги!

— Только промой его получше! — вдогонку крикнул Гефестион. — Нам и своей грязи хватает!

* * *

Александр всегда заботился о войске. Он думал обо всех, о каждом. Думал он и о себе, но только потом, после, в самую последнюю очередь. Он бросался в битвы первым, и уходил с поля сражения последним.

Багой вздохнул и подумал, что ни роскошь дворцов, ни утонченная жизнь персидского двора, наполненная мелодичными звуками и изысканными ароматами, не стоят тех лет, что он прожил подле царя. Лишения походной жизни, холод, голод и тяжкие испытания показались одним днем. Потос Александра, обрамленный в неудержимое мужество и нечеловеческую выносливость, передавался всем, от фалангарха до последнего пьяницы, волочащегося за войском, превращаясь в гибрис.

У Александра было все: власть, огромная империя, богатство, слава, любовь, дружба, и все это он создал и завоевал сам. Казалось, так будет всегда. Но один день изменил все. Ничто до того не могло сломить царя, но тот день сломил. Смерть Гефестиона. Александр словно потерял опору в жизни, словно умер и родился другим. Царь много и беспробудно пил, сделался подозрительным и до крайности раздражительным. Тонкий и дальновидный расчет улетучился, и решения, которые он принимал, все больше казались необдуманными и дикими.

И, хотя, его уже не стало, Гефестион так и остался для Багоя самым непонятным человеком. Даже теперь, после стольких месяцев, прошедших со дня его смерти, перс не мог сказать однозначно, как относился к сыну Аминты. Боялся? Да. До одури, до холода внутри. Преклонялся? Да. До бешенства бушующего сердца. Завидовал? Да. Почти до воя от бессилия. Возлюбленный друг царя! Возлюбленный друг… Возлюбленный… Гефестион был обласкан сполна. Непредсказуемый, разнузданный, он всякий раз грубо срывал любовь Александра, делая с ней все, что желал. Капризный, раздражительный, он требовал еще и еще, не задумываясь, откуда у него это право.

Гефестион был всегда. Даже, когда умер, он все равно оставался и был… был… был. Александр завоевывал мир, Гефестион думал, что с ним потом делать. Александр выстраивал мосты планов, Гефестион подводил под них опору. Александр стремился за взлетом фантазий, Гефестион выталкивал его, чтобы полет получался стремительным. Ничто и никто не мог разорвать эту связь: ни женщины, ни войны, ни раны. Эти двое слиплись когда-то и так и существовали вдвоем в этом своем единстве. Как-то Александр спросил друга:

-Что ты любишь во мне больше всего?

— Тебя.

— А кроме меня?

— Александра.

— А после?

— Воина.

— Это все?

— Царя.

Отношения Александра и Гефестиона Багой так и не смог понять, вернее, принять, хотя и привык к ним давно. Всякий раз в персе поднималось негодование, когда Гефестион позволял себе лишнего, хотя… Александр сам допускал это. Сын Аминты был человеком сложного капризного характера, а уж если гневался, то вообще терял над собой контроль. Попадая под горячую руку царского фаворита, Багой почти прощался с жизнью, ибо хилиарх мог выместить на нем весь свой гнев. Пожалуй, Александр сам был готов позволять ему все, а после терпел бесконечные недовольства, спокойно переносил, когда Гефестион громил все вокруг и даже повышал на царя голос. Но после, когда сын Аминты, наконец, остывал, Александр досыта напивался из чаши нежности, любви и дружбы. Однажды, назвав «тоже Александром», царь уравнял его себе. Никто не удивился, когда после смерти Гефестиона оракул Сантарии повелел почитать того, как бога.

Если что-нибудь случалось с Гефестионом, Александр терял рассудок. Головы летели с плеч, словно щепки из-под топора. Царь не терпел никаких объяснений. Любое «не доглядели», «не доохраняли», «не оберегли» становилось смертным приговором. Последнее время, то ли опасаясь чего-то, то ли предчувствуя, Александр старался найти Гефестиону уйму дел, лишь бы не брать того в затянувшиеся военные стычки особенно в Индии. Несомненно, Гефестион являлся великолепным организатором. Ему по плечу было разрешение подчас невозможных технических задач. К тому же, царь доверял другу всецело. Александр относился к Гефестиону, как к равному, иногда в ссорах все же напоминая, что он — царь. Гефестиону же, похоже, было плевать, на все титулы Александра, и тому ничего не оставалось, как соглашаться.

Бывали времена, когда, перепив без меры, сын Аминты вторгался в царские покои, чиня по дороге хаос, а после валился на ложе, в чем был, не удосужившись хотя бы скинуть обувь. В такие минуты, Александр обычно отсылал прислугу и возился с ним сам, позабыл о своих мировых титулах. Автократор Греции, царь Македонии, фараон Египта, Царь Четырех Сторон света, божественный сын Амона-Ра, живое воплощение бога Сканды — все это умещалось в одном человеке, которого Гефестион мог так запросто хлопать по плечу.

(1) Дайсий — месяц по греческому календарю, начинающийся с новолуния в мае и заканчивающийся новолунием июня.

Багой. (стр. 10 - 19)

Багой сел в паланкин и задернул шторку. Ему не хотелось никого и ничего видеть. Он откинулся на подушки, и мысли о Гефестионе вновь овладели им. Он не заметил, как отдался воспоминаниям, уже подернутым легкой пеленой забвения.

Уставшее, размокшее, молчаливое войско стекло с горных отрогов на равнину. Царь отдал приказ разбить лагерь и отдыхать. Индийская ночь быстро оседала на землю, взбитым чернильным пятном окутывая стоянку.

Гефестион в нетерпении вскочил на коня и направился навстречу подходящей армии. Вот уже восемь дней, как подразделения, вверенные ему в командование, ожидали здесь прибытия основной части войска под началом Александра.

— Боги! — воскликнул Гефестион, обнимая друга. — Я уже решил, ты передумал покорять Индию!

— Разве ты вспомнишь хотя бы один подобный случай? Если «да», я преклоню перед тобой колени.

— Ладно, забудем. Я не позволю моему царю так низко пасть.

— Не увиливай. Лучше, скажи, что проиграл.

— Не хотел в этом признаваться, но, видно, придется.

— То-то. Ладно, приютишь на время своего царя, пока мой постельничий где-то сзади трусит вместе с шатерной колымагой?

— Да, пусть он трусит себе в удовольствие, сколько хочет. Я и сам хотел тебе предложить палатку. Она уже просохла, и в ней тепло.

— Дай подумать, — широко улыбнулся Александр. — Продаться тебе за теплый угол и объедки от курицы?

— Помилуй, дружище! — вскричал Гефестион. — С каких пор курица без гузки уже называется объедками?! Это уж слишком! Не хочешь, сиди под дождем и жди, когда там притащится твой скарб!

— Ладно тебе! Раскудахтался! Я так голоден, что согласился бы, останься от курицы одна только гузка! Фу, гадость какая!

— Когда полезешь ко мне в постель, не забудь снять сапоги, — Гефестион улыбнулся во весь рот, и Александр опять отметил, красоту его зубов.

— К чему это ты мне говоришь такое?

— У твоей царской особы такой вид, что она, того и гляди, сейчас свалится с лошади от усталости.

Александр приказал не ставить свою палатку, так как небольшая горная равнина и так едва вместила войсковой лагерь. Багой, вконец измученный постоянной тряской на каменистой дороге, не заметил, как задремал на раскладной кушетке в отсеке для ванной. Пока царь трапезничал, постельничий грел ложе Гефестиона распаренными медными дисками, чтобы Александр мог сразу предаться отдыху в теплой постели. Теперь царь спал, и перс тоже смог позволить себе легкий сон.

— Александр! Александр! — услышал Багой взволнованный голос Пердикки.

— Что?! Что стряслось?!

— Поторопись! Прошу тебя! Как бы не было поздно!

— Что еще?!

— Сам толком не знаю, но Гефестион ни на шутку схлестнулся с Кратером! Он, вроде бы, задел какого-то вояку и оскорбил, а Кратер не стерпел!

Царь, как был босой, в одном хитоне, схватил меч и выскочил из палатки. Издали доносился шум. Уже находясь рядом с собравшейся толпой, Александр услышал раздраженный голос гиппарха:

— Если ты позволяешь себе не уважать воинов Александра, значит, ты позволяешь неуважение по отношению к царю! Именно пехота взвалила себе на плечи всю тяжесть наших побед!

— Ты еще скажи, что Александр вообще не причастен к этим победам! Я уже слышал это в Маракандах!

— Александр — великий полководец, но без войска даже он ничего бы не достиг!

— Скажи ему это в лицо!

— В том нет секрета! Думаю, он и сам отлично это знает! Если будет необходимость, я скажу, ты не сомневайся! А вот тебе не мешало бы подумать, ведь ты почти захлебнулся в своем мнимом величии! Ты порой забываешь, что ты не Александр, а всего лишь «тоже Александр», а ведешь себя так, словно царь уже уступил тебе трон!

— Не тебе указывать мне, как себя вести!

— Это почему?! Я так не достоин тебя?!

— Кроме царя мне никто не указ!

— Это, наверное, потому, что твои заслуги стоят дороже усилий всех остальных! Моих! Этого воина, что, кстати, в отличие от тебя протопал досюда пешком, а не мял задницей лошадиный хребет! Того, что уже давным-давно заслужил покой, но все еще торчит здесь! С каких это пор мнение простых вояк стало недостойным, чтобы его услышали?! Как мне помнится, общевойсковым собранием мы выбирали в цари Александра, но никак не тебя! Ты кто такой?! Я не могу понять, откуда ты взялся?!

В этот момент Гефестион выхватил меч и бросился на Кратера, но Птолемей, до того молча наблюдавший за перепалкой македонцев, преградил ему путь.

— Остынь, Гефестион! — резко выкрикнул сын Лага. — Я не позволю вам устроить здесь резню!

— Отойди, Лагид! — не унимался Гефестион. — Ты не сможешь остановить меня!

— Смогу! — Птолемей схватил Гефестиона за локоть, но тот рванулся, отмахиваясь, и в порыве гнева рассек другу предплечье. Кратер тоже выхватил меч, но чьи-то руки в тот же момент обхватили его сзади. Он взревел, стараясь освободиться от пут, но тут же услышал гневный голос Александра:

— Остановитесь именем царя! Кто из вас теперь мне объяснит, что здесь происходит?!

— А-а-а! — оскалился Кратер, с силой швырнув о землю меч.

— Разговаривают, — с иронией заметил Птолемей, зажимая окровавленную руку.

— Разговаривают?! — вскипел Александр.

— Ну, да, — кивнул Лагид, стараясь скрыть улыбку при виде босого царя в хитоне без подвязи, — с аргументами.

— Что ж вы встали?! — продолжал Александр. — Хочу посмотреть, но, клянусь Аресом, я убью того из вас, кто останется в живых!

— Я с этой падалью, — брызжа слюной, прохрипел Гефестион, — уже наговорился по самое горло!

— Ты — словно куча навоза, в которую вляпаешься, а потом от вони не отмыться!

— Ах, ты! — заревел Гефестион, бросаясь на обидчика, но Птолемей вновь пригородил ему путь. — Отойди, Птолемей или, клянусь богами, я убью и тебя!

Пердикка, все время стоявший рядом с царем, не выдержал и бросился в свару.

— Ну, уж нет! С нас достаточно случайностей! Александр! Ты не можешь это допустить!

— Причем здесь Александр?! — не унимался Гефестион. — Или без него уже чихнуть нельзя?!

— Скажи лучше, пернуть, — язвительно заметил Кратер.

Гефестион рванулся, но Птолемей с Пердиккой схватили его в жесткие тиски.

— Мне плевать, что там думает Александр, ибо я все равно убью эту тварь! Мне никто не указ! Даже царь!

— Гефестион, — процедил Кратер, — предлагаю перенести нашу беседу на более удачное время. Сегодня ты уже насмешил половину войска.

— Гефестион! — все вновь услышали гневный голос Александра. — По праву царя повелеваю тебе немедленно удалиться в свою палатку и готовиться к объяснению!

— А если я не подчинюсь?!

— Ты знаешь закон! Войсковое собрание…

— Плевать мне и на тебя и на твое войсковое собрание, царь! Я — Гефестион! Для меня этого достаточно!

Сын Аминты швырнул меч и быстро пошел прочь.

— Остановись! — ревел ему вслед Александр.

— Пош-ш-шел ты! — в сердцах прошипел Гефестион.

— Ты слишком много себе позволяешь! — увидев, что тот не обернулся, Александр закипел. — Без меня ты ничто!

Словно стрела поразила македонца, он остановился, несколько мгновений не двигался, а после зашагал еще увереннее. Александр обернулся к Кратеру.

— Не смотри на меня Зевсом, Александр, — спокойно сказал тот. — Пока я жив, я не позволю никому оскорблять своих воинов. Будь это даже ты. Я привык уважать любого из них, и никто этого не изменит. Я должен был бы убить его за оскорбление царя, но с ним ты разбирайся сам!

Залегла глубокая ночь, но Гефестион так и не появился в своей палатке. Александр нервно мерил шагами расстояние от стены до стены. Он исходил его вдоль и поперек уже не один десяток раз. Багой ежился в углу, словно старался раствориться во мгле. Он боялся даже дышать, ибо знал, что значит царский гнев. Глубоко за полночь палатка содрогнулась, словно что-то тяжелое задело растяжки. Грохот послышался от самого входа, и Александр бросился навстречу. Гефестион мрачнее тучи заполнил собою вход. Запах дешевого пойла кислым туманом оседал вокруг.

— А, царь! — загоготал он. — Ты ждешь объяснений?! Изволь!

— Ты не в себе! — жестко перебил Александр. — Я поговорю с тобой завтра!

— Ой, ли?! Разве завалит меня пара глотков козлиной мочи?! Я и не надеялся, что ты снизойдешь до такого ничтожества, как я!

Подойдя вплотную к царю, Гефестион наклонился к самому его лицу.

— Мне как, записаться к тебе на аудиенцию, или примешь меня так?

— Что за бред ты несешь?

— Бред?! Ты во всеуслышание заявил, что «без тебя я ничто»! Не никто, а ничто! Александр, я ведь не ослышался?! Но, ты неправ, царь! Это с тобой я ничто! Тоже Александр! Я — безлик! А знаешь, почему?! Потому, что ты выбрал для меня это!

Путаясь в ремнях, Гефестион рванул с себя доспехи, швырнув их об пол у ног Александра.

— Вот мои доспехи, царь! Разве не изломаны они в битвах?! Вот мои руки! Разве нежна на них кожа?!

Гефестион дернул хитон, фибулы разлетелись по полу.

— Посмотри на мою грудь, Александр, или повернуться к тебе спиной, чтобы ты не видел этих шрамов?!

Гефестион обмяк, сделал несколько шагов и опустился в кресло.

— Ты прав, — сказал он совершенно спокойно, — я ничто. Я бросил все к твоим ногам, видя, как высится твоя слава. Я не просил ничего. Я просто был рядом. Теперь вижу, как слепну, пытаясь разглядеть тебя в лучах этой славы…

— Ты позволил себе слишком…

— Слишком, говоришь?!

Гефестион вскочил.

— Или не ты назвал меня «тоже Александром»! Я глупец!

Он закинул голову, сжав зубы.

— Теперь я понял! Твоя тень. Посмотри на меня! А ведь это тоже ты, только серый и безликий! Это «тоже Александр». Вечерами эта тень вытягивается, искажаясь в жалкое тощее подобие, чтобы ночью исчезнуть вовсе, и ты остаешься один. Днем, попирая ногами, ты даже не видишь ее, пока она не исчезает в ореоле твоего сияния.

— Кратер…

Гефестион резко перебил:

— Оставь, Александр! Не бойся! Не трону я твоего Кратера!

Гефестион прошелся и, увидев в углу Багоя, оскалился.

— О! Еще один Александр! Ты-то мне и нужен! Сбегай, дружок, принеси вина. Только погорячее, и давай скорее!

Багой забитой собакой взглянул на повелителя, но Александр не шелохнулся. Перс готов был просочиться сквозь кожаную стенку, но попятился, не решаясь приподняться. У самого выхода Багой услышал, как тяжело сказал Гефестион:

— Я устал, Александр, но еще раз послужу тебе. Вот мой меч. Я знаю, это трудно, но я помогу. Останови мое разорванное сердце и скрой мой позор, ибо, видят боги, я не заслужил его. Утром скажешь, что не успел остановить меня, потом поплачешь, и все успокоится.

— Ты безумен и пьян!

— Нет. Напротив. Разве дешевая настойка из конского навоза пьянит так, как мечта? Ты спаивал меня с детства, чтобы отрезвить так жестоко в одно мгновение!

Гефестион тяжело поднялся.

— Хочешь, я тебе кое-что скажу, Александр? — произнес он чужим уставшим голосом. — Пошел ты! Я не Филота, не Парменион и далеко не Клит, поэтому не стану взывать к твоему разуму. При дальше к своим мечтаниям один, а я найду, куда себя приложить! Мой царь!

Гефестион поклонился, усмехнувшись, а после быстро направился к выходу. Все, на что он натыкался, с грохотом полетело на пол: стол, кресло, подставка с царскими доспехами, чан с водой для умывания. Македонец тараном пробивал себе дорогу, пока не скрылся за пологом, и Александру ничего не оставалось, как просто смотреть ему вслед. Налетев на выходе на Багоя, Гефестион выругался, брезгливо отшвырнул того, как кусок намокшей в отхожем месте тряпки, и пошел прочь. Весь вечер и ночь перс просидел в углу, не спуская с царя взгляда. Александр так и не прилег, ничего не ел и даже отказался от вина. То и дело в шатер прибывали соглядатаи, сообщая о передвижениях сына Аминты. Тот пил полночи с солдатней, путался с дешевыми женщинами, а когда уже не мог ни того, ни другого, свалился, запутавшись в растяжках возле палатки Неарха. Александр приказал нести его обратно, но Гефестион сопротивлялся так, что наварх уговорил царя оставить его в своем шатре. Думы одолевали Александра, он мрачнел на глазах, и Багой уже видел по его лицу, что решения нет. Но вдруг подобно лучу пробившемуся сквозь грозовую тучу проскользнула зыбкая надежда. Перс подумал о Птолемее. Не зря среди военачальников он стяжал прозвище многоумного Одиссея.

Багой выскользнул из шатра и крадучись тенью пошел к сыну Лага.

— Я знал, — начал Птолемей, как только увидел перса, — что это дерьмо придется разгребать мне.

Багой поклонился, и только после смог закрыть рот. Выражение изумления так и не сошло с его лица.

— Я удивлюсь, если тебя послал Александр. Прошло еще не там много времени, чтобы он отчаялся найти разумное решение.

Багой отрицательно закивал головой, так не в силах выдавить ни слова.

— Что ж, — Птолемей погладил холеную бороду. — Скажи-ка мне, дружок, Александр еще не стер подошв? Думаю, парасангов, эдак, пять-шесть он уже протопал? А ты хитер. Похвально.

— Птолемей, — извернулся Багой. — Последние события…

— Дерьмо, а не события! — перебил македонец. — Ничего удивительного, что Гефестион вляпался по самые уши! Я тоже не сильно рад его несдержанности.

Птолемей погладил раненую руку.

— Однако, — продолжил сын Лага, явно наслаждаясь свалившейся на него миссией, — выбора нет. Александр просто не оставил его. Пойди к царю. Все, кроме смерти можно выправить. Думаю, к утру все сладится.

Багой вернулся в шатер, застав царя задремавшим за столом. Ладонь, словно подпорка колонны поддерживала тяжелую голову, которая то и дело соскальзывала, рискуя упасть и удариться о доски. Александр казался пьяным, упорно борющимся с тяготением. Багой проскользнул мимо невесомой тенью, схватил с кровати плащ и осторожно накрыл плечи повелителя.

— Птолемей, — в голосе царя слышались нотки неуверенности. — Ты — великий миротворец…

— Александр, — не дослушал Лагид, протягивая царю кубок. — Я тоже рад, что все разрешилось.

— Ты даже не спросишь, зачем я пришел?

— А какая разница? Хотя, впрочем, справиться о моем здоровье, наверное.

— Верно.

— Надеюсь, — Птолемей присел на край стола, — наш неистовый друг не сильно помялся за ночь? Неарх рвет и мечет. Гефестион совершенно не дал ему спать, и теперь он объедается у Кратера, компенсируя недосып.

— А что Кратер?

— Кратер? А что ему сделается? Спокоен и велик. Стиснул меня лапищами, а потом извинялся, что про царапину забыл.

— Покажи, что с рукой.

— Лень. Поверь, Александр, с бо′льшим удовольствием, я бы сыграл с тобой партию в кости.

— Будь по-твоему.

Александр поставил кубок и дружески похлопал Птолемея по плечу.

— И все ж, спасибо.

* * *

Багой очнулся, когда понял, что паланкин опустили на землю. Он одернул шторку, тяжело свесив ноги. Ему показалось, что за эти дни он превратился в глубокого старика. Дворец был словно пропитан вязкой массой, преодолеть которую стоило немалых усилий. Было тяжело дышать. Казалось, те, кто находились вокруг, поглотили весь воздух. Где-то вдалеке рыдала Роксана и, словно в псарне, ей подвывали рабыни. Суеты не было. Повсюду висела удушливая тишина. Шепот, похожий на шелестение увядшей травы, таял, уносимый легким колыханием. Багой остановился около зала, собираясь с силами, чтобы войти. Он взглянул на мальчика стража у двери. Тот до крови кусал губы, стараясь сдержать слезы, но они непослушно и молча катились по щекам. Багой вопросительно качнул головой, и страж понял беззвучный вопрос.

«Кончается», — прошептал он, но тут же вновь прикусил губу, словно испугался собственных слов.

Перс вошел в зал, наполненный неподвижными живыми статуями. Встревоженная муха метнулась прочь, с грохотом ударилась о стену и, недовольно и пронзительно жужжа, перелетела на другое место. Сквозь распахнутые ставни валил отяжелевший сумерками воздух, принося с собой запахи города. Сероватая белизна уже подернула лицо Александра, сгоняя со щек яркий нездоровый румянец. Он тяжело сглотнул. Глоток прокатился сквозь прозрачную кожу на шее и застыл в груди…

Вавилон. Капризная жемчужина Азии… Город, избалованный роскошью и развратом… Желаннейшая из гетер, привыкшая подставлять стопы для поцелуев величайшим из мужей… Кокетка, что позволяла обладать собой, раскинув белостенные бедра, лишь достойнейшим из царей… Неверная, изощренная в интригах возлюбленная… Сгорбленная, облаченная в покрывало из горя и сумерек, она молча скорбит в ожидании смерти последнего из избранников… В самом сердце ее, отсчитывая последние мгновения все еще бьется сердце Александра.

Десять…

Девять…

Он еще здесь. Здесь… Еще… Мир, что надломлен и перевернут, еще принадлежит ему. Величайший из воинов и царей! Убийца или созидатель?! Бог или человек?! Мир до сих пор не оправился от его жизни, а сможет ли пережить смерть? Но это потом, а пока Александр еще жив, он еще здесь…

Восемь…

Семь…

Тихое ровное дыхание. Оно едва ощутимо. Испещренные сухими запекшимися трещинами губы, сомкнуты. Бледная печать молчания — итог. Все уже сказано, но голос… Он где-то здесь, звучит в ушах, словно шепот ветра. И не стих еще, и не уловить уже. Царь царей… Он еще здесь, между востоком и западом, между жизнью и смертью, между прошлым и будущим.

«Александр, кто будет править твоей огромной империей? Кому ты оставишь ее?»

Шесть…

Пять…

Тишина оглушает, проникает внутрь, давит. Она почти вызывает боль.

«Александр… ксандр… андр…» — как странно звучит его имя. Звук отражается от остекленевшего безмолвия. Имя вне его, вне пространства, вне времени…

«Достойнейшему…». Выбор сделан, но каков он? Каждый — достойнейший. Мужчины с суровыми лицами и тяжелым взглядом. Столько смертей они видели, но сейчас не готовы увидеть еще одну. Эту.

Четыре…

Три…

Брови так знакомо сходятся у переносицы. Видно, что мысль приносит страдания. Или он видит будущее? Или кто-то невидимый шепчет на ухо? Кто? Гефестион… Филипп… Амон… кто? Или смерть зачитывает приговор?

Два…

Он еще здесь… еще жив…

Один…

Веки чуть заметно дрогнули, складка на лбу обмелела, распуская уставшие брови. Сердце Александра остановилось. Нет, оно не взорвалось, не разлетелось мириадами осколков, оно просто остановилось. Тихо, словно побоялось обеспокоить, словно испугалось прервать его мысль, словно… Никто не заметил этого последнего толчка, слабого, нерешительного. Никто еще не знает, что мир есть, а Александра в нем уже нет. Жизнь — стрела, выпущенная упругой тетивой. Вылетела, и никто не нашел, где упала. А упала ли?

* * *

Невыносимая жара липла к телу едким потом, покрывала волосы сырой вязкостью. Удушливый запах прогоревшего масла стекал со светильников, оседая повсюду. Прошло уже три дня, но никто ни разу не зашел в этот зал. Багой сидел у изголовья царского ложа, неподвижный и похудевший до восковой прозрачности. Лицо окаменело мраморной скорбью, глаза темными бездонными тоннелями смотрели в одну точку. Тело Александра оставалось нетленным, и Багой все еще не мог поверить, что смерть все-таки выиграла у него единственную последнюю битву. Лицо усопшего оставалось спокойным, морщинки страданий разгладились, и полуулыбка придавала облику умиротворение.

Багой поднялся, смочил в кратере с водой тряпичный ком и вновь замер, опершись о стол руками. В углу на полу грудой лежали высохшие загрубевшие тряпки. Никто не побеспокоился дать распоряжение убрать их. Всем было некогда, ибо те, кто считал себя приближенными, были заняты более серьезными делами, чем смерть царя. Они делили его власть. Где-то в глубине Багой был даже рад, что никто не снует здесь, и Александр, наконец, всецело принадлежит ему. Перс подумал о Дарии. А любил ли он его? Ответ показался странным. Нет, не любил. Преклонялся, отдавался, благоговел, уважал – все, что угодно, но не любил. А Александр? Мысль раскололась, еще даже не зародившись, ибо ответ мощной волной смел вопрос. Его нельзя не любить.

Багой вспомнил первую ночь с Александром, когда, дрожащий от страха и неизвестности, остался с ним наедине. Войско покинуло Гекатомбил и теперь стояло лагерем к востоку в двух днях пути. В тот вечер почему-то не явились многочисленные слуги, чтобы переодеть царя в ночное платье, не появились и вереницы наложниц. Впрочем, они не появятся никогда, но Багой тогда не знал об этом. Царь был один. Обстановка шатра, полностью лишенной роскоши, даже казалась убогой. Перс сиротливо осмотрелся. В голове заарканенной птицей забилась мысль: Александр — царь варваров и варвар сам. Юноша уже решил, что при случае убьет себя, чтобы вновь не терпеть унижение и боль. Не поднимаясь с кресла Александр пристально рассматривал съежившееся живое наследство. Багою казалось, что его взгляд проникает внутрь и копошится там, заглядывая в каждый уголок души.

— Как твои ноги? — вдруг спросил Александр.

Юноша отшатнулся, не зная, как правильно ответить.

— Благодарю тебя, повелитель, — промямлил он почти шепотом и поклонился.

— Надеюсь, ты сыт и ни в чем не нуждаешься? Если это не так, скажи.

— Пусть мой повелитель не беспокоится. Я счастлив…

— Счастлив? — перебил Александр. — Сомневаюсь. Ты дрожишь, словно лист на ветру.

Александр встал. Багой был готов пасть к его ногам, но царь остановил его.

— Не припомню, чтобы я вызывал тебя подметать пол. Думаю, ты здесь для другого.

Багой испугался своей непочтительности и бросился расшнуровать хозяину сапоги. Он едва смог скрыть удивление, обнаружив, что ноги великого завоевателя обуты в пыльные разношенные сапоги. Александр тут же заметил смущение.

— Сапоги не новые. Это верно. Воину должно быть удобно на маршах, и царю приходится с этим мириться.

В палатке было достаточно холодно. Кожа стен отдавала сыростью, но, казалось, Александра это ничуть не беспокоило. Он разделся сам, оставаясь нагим в неуютном полумраке. Босые ноги ступали по холодному полу так, словно он был устлан дорогими коврами. Багой еще раз огляделся. Ничего лишнего. Небольшая спальня едва вмещала узкую походную кушетку, стол, кресло, сундуки с бумагами. Зачем он завоевал Азию, раз продолжает оставаться царем убогих воинов? Что говорить о них, раз быт царя пропитан суровыми лишениями? Для чего они, влекомые им, покинули богатые города, вновь оказавшись в нетопленных палатках? Неужели слава завоеваний — это что-то другое, отличное от роскоши и почета? Неужели стоило так долго воевать, чтобы стоять теперь нагим в полутемной изношенной палатке.

Александр не спеша пил подогретое вино, молча наблюдая за рабом. Он улыбался, словно видел насквозь все мысли Багоя.

— Не богато? — спросил царь, и юноша вздрогнул, вырываясь из тягостных раздумий.

Он мучительно старался найти слова, но не мог издать ни звука. Александр подошел ближе.

— Это согреет тебя, — протягивая килик, сказал он так просто, что Багой еще больше растерялся. — Хорошее вино. Выпей пару глотков.

Юноша глотнул вина. Оно было крепким, с терпким вкусом, таким же непонятным, как и тот, кто предлагал его. Багой скользнул взглядом по изощренным зигзагам шрамов.

— Хочешь рассмотреть карту моих побед? — спросил Александр, когда Багой нерешительно коснулся пальцами рубцов на его груди.

Юноша вздрогнул, испугавшись, что опять сделал что-то не то.

— Они не кусаются, — улыбнулся Александр. — Смотри. Это Херонея. Вот Александрополис, а это Пинар. Гавгамеллы. Наверное, Дарий не был столь залатан, как я?

— У него не было шрамов, — признался Багой.

— Ни одного? — не поверил Александр.

— Только на колене, когда он в детстве упал с коня.

Александр довольно откинулся на подушки и замолчал, позволяя евнуху завладевать своими ощущениями. Это было тело воина, с загрубевшей кожей на внутренних сторонах бедер и ладонях, закаленное солнцем на шее и груди, упругое и не избалованное. Оно откликалось на изощренные ласки, доверчиво раскрываясь им навстречу. Уставшее и сильное, привыкшее к лишениям и труду, выносливое и непритязательное. Прекрасное и гармоничное. Багой ловил его отголоски, как опытный музыкант, настраивая тонкий инструмент, чтобы он зазвучал стройно и красиво, выплескиваясь страстными переливами и тончайшими нотами, чтобы после управлять им, следуя звукам прекрасной мелодии. Багой почувствовал, что никто никогда не играл на нем, затрагивая самые глубинные и тонкие струны, никто не заставлял их дрожать в томном звуке под прикосновениями пальцев умелого музыканта.

После, утомленный, Александр заснул, как младенец. Внезапно и глубоко. Багой приподнялся на локте, чтобы, наконец, рассмотреть, того, кто только именем своим заставлял трепетать народы. Этот дикий варвар, черный бог, двурогий Искандер спал, разметавшись на подушках и… Он улыбался во сне! Невысокий лоб, крупный нос, пухловатые губы не позволяли сравнить его с теми мраморными эталонами, что Багой привык видеть с детства, но дерзкая харизма его, даже спящего, ломала все представления о красоте, воздвигая ему свой, отдельный, высокий постамент. Для раболепного мальчика Александр еще не был богом, но Багой уже почувствовал непреодолимое желание преклонения. Он осторожно, словно лишенный плотского тела, выскользнул из кровати, свернулся бесшерстным щенком в углу и заснул, обняв худые колени. Он не чувствовал ни боли, ни омерзения, которых ждал и готовился принять. Неясный благоуханный чужой запах пропитал его кожу. Разгоряченное тело Александра сочилось приятным ароматом, незнакомым, сильным, совершенно неведомым доселе. Юноша еще ощущал поцелуи царя, не столь умелые, но искренние, благоуханные, приправленные ароматом знойного винограда, источающие изумительное соцветие амброзий.

Надо отметить, что Александр щедро платил за привязанность и любовь. Очень скоро Багой в полной мере испытал это. Хотя по отношению к самому себе царь был более, чем скромен, однако никогда не забывал проверить, чтобы палатка раба отапливалась в холода, и он не нуждался ни в еде, ни в чем-либо другом. При случае Багой получал в подарок дорогую одежду и украшения. Александр даже назначил ему постельничего и прислужника. Багой в свою очередь настроил свою жизнь на безостаточное служение царю. Саламин учил перса игре в любовь, но в отношениях с Александром Багой был честен. Он научился просто любить его.

Как-то получив в подарок крупный желтоватый алмаз, Багой приказал огранить его, вставить в оправу и, продев через кожу на пупке, запаять ушки. После он чуть не умер, два дня провалявшись в бредовом жару. Иногда при близости украшение причиняло боль, но Багой научился даже испытывать от этого удовольствие. Существование евнуха могло быть божественным, если бы ни одно обстоятельство. Гефестион. Сын Аминты, нежно любимый с детства друг царя, был наделен неровным, раздражительным и взрывным характером. Весь букет недостатков венчала непреодолимая капризная ревность. Воин, деливший с Александром и радости, и бедствия, приближенный царем до равенства себе, Гефестион ненавидел Багоя настолько, насколько мог вместить в себя это чувство. Сын Аминты знал себе цену, и она повышалась год от года с легкой руки царя. Он с трудом терпел молодого перса, постоянно болтавшегося подле, и всякий раз не брезговал зацепить его побольнее. Довольно часто Аминторид коротал ночи наедине со своей ревностью, но, похоже, она мало удовлетворяла его. Какое-то время Александр терпел это, но после нередко напоминал Гефестиону, что неподвластен ему. Раз он, Александр — царь, то и вправе решать единолично определенные государственные проблемы. Гефестион бесился, слыша из уст друга подобные фразы, но через какое-то время успокаивался, понимая, что придется принять все, как есть.

Одно из столкновений с Гефестионом Багой не забудет никогда. Александр откинул полог палатки и, опершись локтем о столб, поддерживающий вход, замер. Прищурив глаза и сдвинув брови, он напряженно смотрел на противоположный берег Танаиса. Смеркалось. Расплывавшиеся в белизне дня скифские костры постепенно концентрировались в темноте. Теперь Александр видел их четче. За последние три дня он пересчитал их, наверное, сотни раз. Он постоял так какое-то время и вернулся внутрь палатки. Слабость после последнего ранения заставляла его проводить в постели бо'льшую часть времени. И на этот раз смерть не посмела подступиться к Великому. Она покружила около и отошла, предоставив Александру самому решить, идти ли с ней или остаться. Она не рискнула прервать его жизнь здесь, в такой дали от центра мира. Нет, Великий должен умереть в Великом городе. Кирополь, видимо, недостаточно хорош для Александра. И теперь он с трудом оставался.

Прошло не более месяца с того дня, когда его, скорее мертвого, нежели живого, принесли на руках в лагерь. Когда-то он сказал Гефестиону, что мужество лишь тогда имеет смысл, когда оправдывает цель. Великие битвы остались в прошлом, и теперь Александр вел изнурительную, почти партизанскую войну по усмирению мелких восставших скифских племен. Великие города тоже остались позади, сменившись маленькими никому не известными городишками. И они, и их жители день за днем, месяц за месяцем изматывали и так истощившиеся силы теперь уже македонско-варварской армии. Но Александр упорно вел всех за собой, потому, что впереди была мечта — край ойкумены, предел мира.

Он только что осадил Кирополь, сравнял с землей окрестные города и обрушился на сильное племя мемакенов. История даже не вспомнит, как называлась их столица, но не забудет распластанного на земле Александра. Бесчувственного и с зияющей раной на шее. Упорство обороняющихся вызывало у царя приступы необузданного гнева. Чем упорнее они сопротивлялись, тем упорнее он осаждал их. Отряды Милеагра и Пердикки предпринимали одну за другой безуспешные попытки овладеть городом, как вдруг громом разразился вопль: «Царь убит!» Камень из пращи с такой силой поразил его в шею, что Александр, потеряв сознание, упал с коня. Мгла застлала глаза, и мир вокруг свернулся, превратившись в гулкий комок. Еще не оправившись, но проявляя и здесь безрассудное мужество, царь все-таки захватил город, не оставив после камня на камне.

Вернувшись и дав указания закладывать на этом месте город, Александр слег в постель. Полежав так недолго, он вдруг вскочил и бросился с легким отрядом через Танаис усмирять скифов. Плоты были построены в кратчайшие сроки, и завоеватель возглавил переправу. Защищаемые черепахой щитов македонцы своим упорством вызывали смятение в рядах врага. Словно стрела царь первым врезался в построения варваров, смял и разметал их по степям. И хотя голоса его не было слышно, один вид Великого вселял в соратников уверенность в успехе. Иного и быть не могло, Александр просто не умел проигрывать. Смерть и в этот раз посмотрела на него исподлобья, но даже не рискнула приблизиться. Так, поворчала и отошла прочь. Македонец гнал варваров еще восемьдесят стадиев, после чего оставил преследование, приказав, однако, войску продолжать вплоть до самой темноты. Он, обессиливший и почти падающий с коня, был подхвачен верными руками телохранителей и доставлен в лагерь, где вновь слег. На сей раз слабость, отравление и жар возобладали над его гибрисом, и он лежал тихий, исхудавший и расстроенный.

Гефестион, вернувшийся уже под утро, поспешил справиться о друге. Так, покрытый пылью и кровью, благоухая собственным и конским потом, не сняв даже доспехов, он ворвался в палатку царя. Тут же при входе, натолкнувшись на мальчика по имени Эксцепин, и не успев до конца выругаться, македонец следом споткнулся о Багоя.

«О, псячье племя! — воскликнул Гефестион. — Куда прете, безродные выродки?! Пошли вон! Бесполезная шелуха!» Македонец замахнулся в желании отвесить Багою подзатыльник, но промахнулся, задев ладонью металлический чан, что юноша держал в руках. Сосуд опрокинулся, обдав Багоя мочой и фекалиями с головы до ног. Гефестион застыл в изумлении, а после разразился безудержным хохотом. Слезы обиды потекли из глаз перса, и он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться в голос.

— Это слезы радости, сынок! — хохотал македонец. — Воистину, ты счастливейший из смертных тварей! Искупаться в моче божественного царя — редкостная удача! Иди, расскажи об этом всем! Они умрут от зависти!

— Гефестион, — послышался голос Александра.

— Как ты? — весело спросил тот, откидывая полог в покои царя.

Македонец сделал это так легко, словно и не гонял весь день по степям ошалевших скифов. Лицо царя оставалось серьезным.

— Тебе не кажется, что ты переходить всевозможные пределы? — сурово спросил Александр. — Тебе доставляет удовольствие цеплять мальчишку?

— Всевозможные пределы, — повторил Гефестион. — Интересно. Не помню, чтобы ты обозначал их когда-либо. Если я не ошибаюсь, еще в детстве ты просил быть с тобой, и тогда — весь мир пополам. Или я попутал что-то?

— Не попутал.

— Тогда как? Или ты уже вбил колья между твоими и моими пределами и просто забыл мне об этом сказать?

— Гефестион, я царь…

— Прости, — перебил сын Аминты, — я призабыл. Хорошо, что напомнил, царь.

— Так вот, — невозмутимо продолжил Александр. — Последнее время ты не похож сам на себя. Мне не нравится, как ты себя ведешь.

— Постой, Александр. О, прости, мой царь. Давай разберемся по-порядку. Во-первых, я не мальчик, чтобы думать, как себя вести, чтобы мне не выпороли попу. Во-вторых, меня уже начинает напрягать, что над тобой, да, и надо мной ржет все войско. И знаешь, что говорят?

— Что?

— Боги! Неужели интересно? Ну, изволь. Они говорят, что не ты победил Дария, а он тебя, ибо все больше и больше ты смахиваешь на него. И твой двор, и ты сам уже глубоко поражены персидской заразой. Этот ихний бог, Ахур Амазда, или как его там, вселился в тебя, и твоими руками вершит месть. Те, кто шел за тобой, теперь стали тебе врагами. Филота! Я терпеть его не мог! В том нет секрета, но войско его любило! А Парменион?! Ему стоило так долго служить и твоему отцу и тебе, чтобы ты не нашел для него лучшей смерти, чем исподтишка?! Да и мне, по ходу дела, не так долго осталось. Смотри-ка, какую чудненькую замену ты уже нашел мне. Этого лягушонка с длинными лапками, Эксцепина (1). Хорошо придумано! Ты отсылаешь меня с поручениями, а сам тоскуешь у него на груди, потому, что он, видите ли, напоминает меня. Это ж до какой степени нужно потерять ко мне уважение, чтобы увидеть в этом жалком тщедушном подобии некое сходство со мной?!

— Послушай, — с трудом произнес Александр. — Ты пришел добить меня?

— Я шел с целью порадовать тебя. Хотел сказать, что скифы теперь не скоро сунутся, но вижу, что ты справляешься и без меня. Ну, что ж, — Гефестион понизил голос. — Про скифов я тебе доложил, а остальное сделают твои умельцы.

Гефестион обреченно махнул рукой и направился к выходу.

— Смотри, не добей себя сам, — сказал он и скрылся за пологом.

(1) Эксцепин — древние историки упоминают благосклонность Александра к юноше, внешне очень похожему на Гефестиона.

Багой. (стр 20 - 31)

Однако, Багой помнил и другой день, когда после ранения Александра вновь увидел Гефестиона. Индия пожирала металл и людей. Оружие ржавело и приходило в негодность, а люди умирали в муках от непонятных болезней и ядовитых укусов. Уже остался позади Гифасис, в котором оборвалась и утонула мечта Александра достичь пределов мира. Оптимизм войска сменился усталостью и унынием, да, и однообразный ландшафт, скучно тянущийся по берегам мутноводного Инда, порядком надоел. Тропические леса кишели воинственными индийцами, которые внезапно налетали откуда-то, кусали краешек войска и исчезали. Может быть, Александр и был бы рад покинуть индийские земли, но наглость местного населения раздражала его до крайности. Даже вечерние трапезы сделались какими-то скучными. Уже не слышались остроумные шутки Клита, который, выпив, задорно хохотал, выплескивая наружу разверзнувшуюся душу. Не было Филоты, утонченного, отчеканенного, словно дорогое украшение. Его тонкий острый юмор всегда уютно поблескивал среди грубых неотесанных шуток. Не было и Каллисфена, всегда готового подвести философскую подоплеку под любой спор. Уже не слышался мягкий со слезой голос Кена, умевшего погасить любой спор, направив его в русло дружеского примирения. Александр только что похоронил своего первенца и теперь избегал встреч с женой. Роксана тоже вела затворнический образ жизни, предпочитая уединение в шатре. Она стыдилась показаться мужу, чувствуя свою вину в столь великой неудаче.

Днем ранее Александр потерял флот, едва избегнув гибели сам. Расстроенный и уставший, он сидел в своем шатре, когда явился гонец от Гефестиона.

— Александр! — возопил он, смяв уважительный поклон. — В войске бунт! Они требуют тебя!

Царь решительно поднялся и направился к выходу.

— Мой царь, — не унимался посыльный, — прикажи охране следовать за тобой!

— Будь я в стане врагов, — косо ухмыльнулся Александр, — я не послал бы за охраной! Какой я царь, коли убоюсь своих же собратьев?!

Багой, возившийся у ног повелителя, упал на колени, вцепившись в голень Александра.

— Мой повелитель, не ходи без охраны! Это опасно для тебя!

Александр расхохотался.

— Пусти! Не хочешь же ты, чтобы я появился перед воинами с такой гирей на ноге?! Я всегда бросал вызов Судьбе, неужели она откажется от удовольствия получить его теперь?

Едва защелкнув застежку на кирасе, Александр понял, что гудящая толпа уже подступила к шатру. Он резко откинул полог, явившись войску. Гул не стихал. Постояв так, Александр поднял руку, призывая к тишине.

— Я готов выслушать вас! — твердо произнес он. — Что на этот раз послужило поводом лишить меня покоя?!

Несколько бывалых воинов выступили вперед. Царь посмотрел на них так, что они не сразу решились начать.

— Мой царь, — произнес один, стараясь унять бушующее дыхание.- Нас уже почти не осталось, но те, что еще живы устали и больны! Мы уже не верим, что когда-нибудь вернемся домой…

— Я уже слышал это на Гифасисе, — холодно перебил Александр.

— Мы хотим домой! Мы устали! Ты обещал нам скорое возвращение!

— Разве я нарушил слово хоть раз?! Разве не повернул, уступив вашим просьбам?! Разве мы не возвращаемся в Македонию?! Если это не так, скажите мне прямо!

— Мы только что потеряли корабли и наших товарищей, но ты не поворачиваешь назад!

— Назад?! — воскликнул Александр. — Вы хотите идти назад через завоеванные земли?! Вы хотите, чтобы те, кого мы покорили, увидели, как мало нас осталось?! Если вы готовы стерпеть поругание, идите! Бросьте вашего царя здесь и расскажите всем, как он вел вас кратчайшим путем домой, но вы сами не пошли! Нам осталось пройти земли оксидраков и гедросов, чтобы выйти к океану и дальше на судах до Вавилонии! Я не обещаю вам, что путь этот легок, ибо вы видели еще на Гидаспе, во что превратились те, кто считают себя потомками спутников Геракла, но этот путь краток!

— Ты говоришь нам об океане много дней, но где же он?!

— Неужели вы не чувствуете его дыхание?! Неужели не улавливаете ветер, напоенный солью волн?! — Александр понизил голос. — Неужели вы верите, что царь, что делил с вами все, теперь может лгать вам? Я стою перед вами без оружия и охраны, как залог своего же слова. Если оно лживо — убейте меня! Если нет — не лишайте той славы, к которой я стремился! Если вы решитесь переступить пределы Геркулеса (1) и отца Либера (2), то небольшими усилиями принесете своему царю бессмертную славу! Позвольте мне уйти из Индии, а не бежать!

Александр замолчал. «Вся толпа, особенно воины, были охвачены сильным воодушевлением. Ведь легче возбудить порыв, чем подавить его. Никогда прежде не слышалось таких бодрых криков в войске, призывавшем царя вести его с благословения богов и сравняться славой с теми, кому он подражает» (3).

Военный совет уже начался, когда в палатку вошел Птолемей. Лица соратников выглядели угрюмыми.

— Я думал, — произнес Пердикка, раскачиваясь на задних ножках легкого кресла, — что хуже согдийцев никого нет.

— Я это слышу от тебя уже не первый раз, — даже не глядя в его сторону, упрекнул Антигон.

— Но оно так и есть!

— Как бы там ни было, выбор у нас небольшой, — не выпуская изо рта конец стилоса, рассуждал Гефестион. — Либо мы затравим их в горах, либо они будут гнать нас до самого океана.

— Их надо так припугнуть, чтобы они не скоро высунули морды из горных щелей, — согласился Антигон, —, а самим тем временем убираться отсюда.

— Мы слишком уязвимы в этих горах, — продолжая грызть стилос, ответил Гефестион. — Наша армия состоит чуть ли не из одного обоза. Нынче и тяжелая конница, и пехота бездействуют, и мы вынуждены их оборонять.

Александр продолжал угрюмо молчать.

— Они потому так осмелели, что не помнят, кто такой Александр, — заметил Пердикка.

— Не помнят или не знают?! — воскликнул Антигон.

— Скорее, второе, — предположил Птолемей, усаживаясь на свободное кресло. — Даже, если они и слышали, не поверят, пока не испытают на собственной шкуре. В горах трудно диктовать свою волю. Все усугубляется тем, что они поняли, мы не собираемся двигаться дальше вглубь.

— Впереди, — вступил в разговор Александр, — в двух днях пути крупный город маллов. Там достаточно пологое место. С конницей, конечно, не развернешься, но есть, где позабавиться. Разотрем их в порошок и развеем по ветру, чтобы пыль разнесло, как можно дальше.

— Эх, — потянулся Пердикка, — был бы ветер, а за остальным дело не станет.

— И это все ваши предложения? — недоумевал Александр.

— А какие тут еще могут быть предложения? — Пердикка едва удержал равновесие. — Коту понятно, что лучше мы их поимеем в городе, чем они нас за пределами. Это ж очевидно и не меняется еще со времен Фив!

— Это все? — переспросил Александр.

— А что еще? — засмеялся Антигон. — Прикинемся скифами, навалимся, а после по-быстрому свалим, да, и дело с концом. Потом конец обрубим, что б уже не возбудились. Я, честно говоря, устал, как собака, и жрать хочу.

— В общем, Антигон прав, — начал Птолемей, когда все разошлись. — Я только что говорил с воинами. Они опять скисли. Хорошая встряска пойдет на пользу всем.

— Я всегда воевал честно и открыто, — грустно произнес Александр.

— Знаю, но мы слишком далеко для этого забрались. Признайся, Индия была ошибкой.

— Ты знаешь, с детства я мечтал дойти до края света…

— Дойти не сложно, сложнее вернуться. Да, и вернуться абы как, не получится. Жалкая потрепанная армия — не то, что ждет увидеть Вавилон. Лучше потерять Индию, чем все земли. Только память твоих свершений заставляет покоренные народы все еще трепетать, но и она не бесконечна.

— Ты всегда был со мной честен, Птолемей. Скажи, неужели мечта так и останется мечтой?

— Никто никогда не достигал большего, чем ты. Ты бросил вызов богам, но они посмеются, если ты сгинешь в такой глуши, а люди спросят, зачем все это было нужно. Тряхнуть индусов надо, иначе они измотают нас вконец. Ты не сможешь воодушевлять армию бесконечно. Люди устали, и при вялой размазанной войне их надолго не хватит.

Было раннее утро, когда царю доложили, что Демофонт желает его видеть.

— Приветствую тебя, мой царь, — поклонился прорицатель.

— Мой привет и тебе, ясновидец. Надеюсь, ты принес хорошие новости. Что открыли тебе боги?

— Александр, я пришел предупредить тебя.

— Та-а-ак, — перебил царь. — Что на сей раз неладно с кишками бедного барана?

— Александр, — по голосу провидца было понятно, что сарказм царя настораживает его. — Боги любят тебя и предупреждают об опасности. Внемли знакам.

— Демофонт, — весело произнес Александр, — ты решил выдернуть у меня изо рта кусок, когда я почти проглотил его?

— Стоит выплюнуть, коли он не пойдет во благо.

— Для того чтобы понять, пойдет ли он во благо, надо сначала проглотить.

— Ты должен отложить осаду.

— Отлично! Пойти сообщить индийцам, что сегодня не лучший день, чтобы уничтожить их, так что ли? Пусть посидят, подождут?

— Александр, ты всегда прислушивался к посланиям богов. Послушай их и на этот раз.

— Боги живут в моем сердце! За долгие месяцы я впервые воодушевлен, как никогда! Опасность будоражит кровь…

— Как мне остановить тебя?! — в отчаянии воскликнул ясновидец.

Александр улыбнулся, защелкивая застежку кирасы, подошел к прорицателю и сказал:

— «Если кто-нибудь так прервет тебя, занятого своим искусством, изучающего внутренности жертвы, я уверен, это может показаться неприятным и тягостным. Как ты думаешь, может ли кто-нибудь еще больше помешать человеку, занятому великими заботами, а не рассмотрением внутренностей, чем суеверный жрец?» (4)

— Александр…

— Багой! — не дослушал царь. — Надеюсь, мне сегодня понадобиться хорошая купальня!

С этими словами Александр покинул шатер.

— Скажи, Демофонт, — взмолился перс, — что открыли тебе боги?

— Тебе лучше не знать, мальчик, — произнес прорицатель, обреченно похлопав Багоя по плечу.

Глинобитные стены крепости казались невысокими и ветхими, и царь отдал приказ немедленно придвинуть к ним лестницы. Обороняющиеся укрылись за стенами, надеясь, однако, больше на свое оружие, чем на их неприступность. Александр проворно карабкался вверх. С башен пролился дождь стрел, но ни одна не коснулась его. Лестница поскрипывала, прогибаясь, но царь не останавливался. Второй рой стрел посыпался сверху, но соскользнул, лишь звякнув о щит с тесненной колесницей (5).

— Ахиллес! — воскликнул Александр. — Нам ли не по колено этот забор?! Нам ли, увенчанным властью, споткнуться о него?!

Древний щит лишь протяжно взвыл, защищая царя от скользнувшей по нему стрелы. Прошли мгновения, и фигура Александра уже возвышалась над съежившимся городом. Лестница затрещала, изогнулась и начала клониться к земле, цепляясь надломленными оглоблями за шершавые стены. Оглянувшись на двоих македонцев, стоявших с ним на стене, царь сбросил вниз одного врага, прыгнув за ним внутрь крепости. Как только Александр исчез из вида, воины снаружи взвыли, бросившись с нечеловеческой яростью штурмовать стену.

Царь едва успел подняться с колен, как разъяренные маллы кинулись на него. Щит Ахиллеса и раскидистое дерево, по велению провидения росшее возле стены, пока еще защищали смельчака. Александр отразил атаку, заколов пару врагов, но тут же вскрикнул, едва не выронив щит. Видя, что он ранен, индийцы с гиканьем бросились к чужаку, но так и не решились подступить вплотную. Царь едва стоял на ногах, с трудом удерживая щит, отяжелевший от щетины впившихся стрел. Колени гнулись, и вскоре он грузно повалился на землю. Инд, чья стрела достигла груди Александра, бросился к нему, желая немедленно получить в трофей дорогие доспехи. Содрогнувшись от мысли, что чужие руки осквернят его тело, македонец взревел и, теряя последние силы, воткнул в бок врага по самую рукоять свой меч. Тяжелое промасленное тело обмякло, сползло, клонясь на бесчувственного царя. Шум боя на мгновения стих, и лишь слышно было, как заскрежетали сцепившиеся оплетки щитов. Мертвое тело изогнулось, вздрогнуло, скатываясь и заплетая безвольные ноги. Страх сковал всех, лишая возможности шевельнуться. Даже македонцы, одолевшие стену, замерли наверху фигурами ужаса. Казалось, даже ветер стих, спрятавшись в раскидистых ветвях.

«Царь убит! .. Царь убит! .. убит…т…т…», — горем осыпалось эхо, и почти сразу: «А-ла-ла-лай!» (6)

Певкест, Тимей, после Леоннат, Аристон, а за ними и другие спрыгивали со стены, тут же бросаясь на врага. Шум битвы взмыл вместе с пылью, окрасился бряцаньем и воплями, перелился через глинобитные укрепления и понесся, впитывая крики ненависти и отваги. Певкест склонился над Александром, заглядывая в глаза. Царь застонал, теряя сознание. Еще никогда воины не исполнялись столь великого мужества, столь неприкрытой ненависти, столь глубокого горя. Словно обезумевшие псы, македонцы гнали и рвали врага. Вновь гнали и вновь рвали, не зная… не видя, как Александра выносили из крепости на знаменитом ахиллесовом щите, как, ворвавшись в ближайший дом и, разметав утварь, перекладывали на грязный, пропитанный старым маслом, деревянный стол, как, задыхаясь, бежал Критобул, не зная, наконец, жив ли царь…

— Что делать?! — суетился лекарь, понимая, что стрела подобно пробке, что запечатывает амфору, намертво застряла в доспехе и кости, а там, под ней, может быть, оскверненное наконечником, еще бьется великое сердце.

Птолемей, пытаясь сохранить остатки самообладания, резко откинул в сторону руку.

— Тихо! Я сказал, тихо!

Он наклонился к раненому, приложив к кирасе ухо.

— Дышит, — он даже не прошептал, а обрисовал губами контуры звуков.

Лагид вынул нож, разрезал застежки нагрудника и попытался переломить стрелу, но она не поддалась, лишь изогнулась упрямо. Александр застонал и открыл глаза.

— Не трогай ее! — взорвался Критобул. — Мы не сможем унять кровотечение!

Птолемей даже не посмотрел в его сторону.

— И что ты предлагаешь?! Будем ждать, пока Александр не умрет сам?!

С этими словами он обхватил древко руками, с силой упершись кулаками о кирасу.

— Спиливайте! Промедление подобно поражению!

Дерево стрелы оказалось прочным. Вымоченная закаленная древесина поддалась не сразу. Александр взвыл, выгнулся и вновь потерял сознание.

— Быстрее! Делайте, что необходимо, пока он не пришел в себя!

Панцирь сняли. Ткань хитона, уже более не способная впитывать кровь, облепила тело.

— Хуже нельзя было придумать, — обреченно заключил лекарь, рассматривая крючкообразные зазубрины наконечника, торчащие из кости. — Нам ее не вынуть.

— Отлично! — всплеснул руками Птолемей. — Давайте оставим все, как есть! Так что ли?!

Он повернулся к Критобулу, нависая над ним всей мощью закаленного тела.

— Делай, что надобно, иначе…

— Я не могу, — лепетал лекарь. — Это выше моих возможностей.

— Критобул, «что же ты медлишь и не освободишь сейчас же от страданий меня, обреченного, несомненно, на смерть?» (7)

— Александр, ты…

— Мне воистину нужно было родиться царем, чтобы умереть, так и не дождавшись помощи.

— Клянусь Аресом, если ты сейчас же не сделаешь что-нибудь, я порублю тебя на куски и скормлю собакам! — Птолемей схватил лекаря за хитон.

Критобул решительно произнес.

— Александр, позволь нам связать тебя, иначе…

— Я не последний из рабов, чтобы лежать связанным перед своими воинами, убоявшись боли.

— Александр, придется делать надрез, иначе наконечник не достать.

— Только штопай потом поаккуратнее, — устало улыбнулся царь. – Ну, что ж. Я, пожалуй, готов.

— Возьми это, — произнес сын Лага, поднося к губам Александра обмотанный тряпкой кусок древка.

Кровь хлынула рекой, послышался хруст костей, Александр завыл, проваливаясь в мутное беспамятство.

— Кости сломаны, но сердце чудом не задето, — взволнованно произнес Критобул, промывая рану. — Дайте каленое железо и побольше чистых тряпок!

Прошло некоторое время, и лекарь наклонился к лицу Александра, стараясь расслышать, дышит ли он.

— Ну что?

— Сложно сказать.

Птолемей резко оттолкнул его. Он выслушивал какие-то мгновения, потом облегченно сказал:

— Слава богам. Дышит.

Весть о смерти царя ползла из уст в уста. Она ядом поползла по кровеносным сосудам армии, заражая и парализуя все вокруг. Испуганные воины собрались у стен дома. Они шумели и рыдали до тех пор, пока к ним не вышел разъяренный Птолемей.

— Что вы галдите, как стая голодных воронов?! Царю нужен покой!

— Мы хотим видеть его! Мы хотим знать, что он жив! — кричали воины.

— Он слишком слаб, чтобы принять вас!

— Пусть допустят хотя бы командиров! Мы не уйдем, пока не убедимся, что с ним все в порядке!

— Если это можно назвать порядком, то тогда точно, все в порядке, — пробубнил себе под нос Птолемей, жестом подзывая несколько человек.

Они вошли внутрь. Картина, открывшаяся взору, заставила содрогнуться даже бывалых мужчин. Возле самого входа, прислоненный к стене, стоял знаменитый щит Ахилла. Кровь уже стекла с него и засыхала на полу багровой коркой. В темной грязной прокопченной комнатушке на столе лежал их царь. Всюду была кровь. И на столе, и на полу, и на сандалиях. Те несколько человек, что возились вокруг Александра, наступали на нее, словно она вовсе и не была божественной. Царь был без сознания. Каждый вдох сопровождался глухим клокотанием. Он выглядел настолько бледным, что даже черты лица, столь знакомые всем, показались чужими. Недалеко стоял Критобул, пространно глядя на наконечник стрелы. Он все время покачивал седеющей головой, что-то бормотал, произнося попеременно имена богов. Кровь на шести уродливо загнутых щупальцах наконечника высыхала, становясь бурой при свете закопченной лампады. Врач медленно поворачивал смертоносный предмет, и глаза его всякий раз вспыхивали негодованием.

— «Это, друзья, течет кровь, а не влага, которая струится у жителей неба счастливых». (8) — услышали присутствующие слабый голос царя.

— Он еще потешается над нами! — всплеснул руками Птолемей.

— Критобул, покажи мне ее, — едва различимо попросил Александр.

Птолемей выхватил стрелу из рук врача и резким жестом поднес к лицу царя.

— Посмотреть хочешь?! Смотри! А теперь скажи мне, неужели это стоило твоей жизни?! — полководец тряхнул стрелу. — Ты видишь, на ней не влага небожителей! На ней твоя человеческая кровь! Или ты все еще думаешь, что бессмертен?!

— Я жив, Птолемей…

— О-о-о! — военачальник резко отвернулся и сделал несколько нетерпеливых шагов. — Боги! Он еще жив! Может, тебе теперь и коня подать, чтобы ты сообщил эту радостную новость войску, а?!

— Птолемей, ты забываешься. Я все еще твой царь…

— Чудом остался царем! — перебил Лагид.

Птолемей повернулся к изумленным и молчаливым воинам.

— Ну, что встали?! Идите, сообщите войску, что царь жив и вполне здоров! Сейчас полежит немного и поведет вас завоевывать очередную деревню!

Багой тяжело вдохнул. Казалось, воздух обжег легкие. В груди стало как-то больно. Он не помнил, как бежал к этому дому, падал, разодрав одежды и колени, вновь вскакивал и бежал… бежал… бежал. «Царь убит! Царь убит!» — клокотало в груди и грохотало в голове. Он не помнил ничего, помнил только, что было страшно.

Уже царила глубокая ночь, когда прибыл Гефестион. Находясь в полутора днях пути ниже по течению реки, он оставил подразделения под начало Кратера и помчался назад, загнав по дороге не одну лошадь. Багой остановился, когда Птолемей преградил ему путь, но все же расслышал, как тяжело дышит сын Аминты. Нерешительно войдя в царский шатер, Гефестион упал на колени подле спящего царя. Он готов был закричать, но заставлял себя молчать, с силой ударяя кулаком по стиснутым губам. Багой принес воду и охлажденные полотенца, но замер, не решаясь потревожить Гефестиона. Тот встал, отошел в сторону, но перс все же заметил, что из глаз македонца катились слезы. Юноша осторожно убрал ткани, положив на лоб Александра свежие.

Эти несколько дней, пока Александр плавал между бредом и сознанием, Гефестион был почти нежен с Багоем. Он готов был даже признать, что почти женская забота, с которой перс ухаживал за царем, шла тому на пользу.

К вечеру второго дня Александр очнулся. В клубах молочной пелены перед глазами царь неясно разглядел лицо. Оно нависало, словно свешиваясь с облаков.

— Зевс, ты? — пересохшими губами промямлил Александр.

— Я-я, — голосом Птолемея ответило видение. — Гефестион! Скорее! Всплывает!

Где-то послышался грохот, царь вздрогнул и распахнул глаза.

— Птолемей?

— Слава богам! Опознал! — радостно воскликнул Лагид.

— Александр! — Гефестион склонился к лицу царя. — Очнулся.

— Что с крепостью? — сжевывая слова, спросил Александр.

— Да, что ей сделается? На месте стоит. Без тебя не решаемся передвинуть.

— А сражение?

— Уже посражались, — срезал Птолемей. — Вот почти дня два сидим, ждем, когда ты, досражаешься. Ну, как? Победил, наконец?

Александр перевел удивленный взгляд на Гефестиона.

— Победил? — улыбнулся тот.

— Повелитель! — от неожиданности всхлипнул Багой, чуть не выронив таз с водой.

— Два дня? — наконец, переспросил Александр.

— Ты два дня воевал, повелитель, — Багой со слезами бросился к ложу.

— Чуть нас дальше Аидова царства не загнал, — подтвердил Птолемей. – Тот, бедняга, аж, притомился. Зачем ему, старику такая шумиха? Он вытолкал тебя в загривок и отдыхает теперь. Думаю, не скоро решится призвать тебя опять. Так что, здравствуй, царь царей!

— С возвращением, повелитель, — всхлипывая, улыбнулся Багой и тут же бросился целовать руку царя.

— Слава богам, Александр. Ты вернулся, — борясь с удушьем, произнес Гефестион.

Гефестион отбыл через два дня, оставив Александра, хоть и очень слабого, но в хорошем расположении духа. Не успел он еще стряхнуть дорожную пыль, как почти следом примчался гонец от царя с известием о его скором личном прибытии к передовым отрядам. Не дослушав до конца посыльного, Гефестион воскликнул:

— Так я и думал! Раз никто не может его угробить, он решил сделать это сам!

Кратер лишь пожал плечами.

— Неужели для тебя это новость? Я бы удивился обратному.

Гефестион ничего не ответил, лишь рванулся, в ярости сокрушив со стола все, что попалось.

Уже к вечеру третьего дня в лагере поднялся переполох. Стало известно, что вдалеке у излучины реки появилась судно. Оно шло медленно в полной тишине. Весла едва касались воды. Все население лагеря выплеснулось на берег в ожидании прибытия Александра. Гемиола медленно подошла к наскоро сооруженному причалу. Птолемей встал, чтобы приветствовать воинов, но тут же поднял руку, требуя тишины.

— Ваш царь Александр, — крикнул он, — волей богов жив, но еще очень слаб! Однако, он прибыл сам, чтобы вы все видели, что он в вами! Воздайте богам почести и молитесь о его скором выздоровлении!

У шатра на корме поднялись пологи, и все увидели Александра. Он с трудом поднял руку, приветствуя подданных, но вскоре в бессилии уронил ее на ложе. Подали сходни. Птолемей спустился, заключив Кратера в объятья.

— Приветствую тебя, дружище. Наконец-то. Я думал, это уже никогда не кончится.

— Как он? — спросил Кратер, не зная, к чему готовиться.

— Выел мне мозг и обглодал кости. Представляешь, Кратер, он всю дорогу указания давал. Меня до сих пор трясет.

— Чего хотел?

— Ты не поверишь! Коня!

— Че-во?

— На коне, говорит, к войску поеду. Пусть они, мол, видят, что он бессмертен.

— Боги! Он безумен.

— Ну, это уже не новость. Представь, под него еще ночную вазу подкладывают, а он уже о завоеваниях толкует. Боги! Как я рад, что добрался до вас! Мечтаю напиться до бараньего визга, чтобы пару дней ни о чем не думать. Ну, иди, принимай наследство.

— Пока твою палатку не разобрали, пойди, отдохни в моей. Вина там навалом. Думаю, тебе хватит. Только смотри, не увлекайся. Я вскоре составлю тебе компанию.

— Если повезет, — улыбнулся Птолемей и пошел прочь.

— Да, Кратер! — окликнул он друга. — Забыл тебе сказать, приготовься теперь ты объяснять этому безумцу, что все лошади в нашем войске сдохли, и по этой причине мы никак не можем удовлетворить его просьбу сломать себе еще и шею.

Кратер тоже улыбнулся, озадаченно почесав смуглый лоб.

Поднялся шум. Все хотели приветствовать царя. Войско ликовало. Александр был доволен. Люди тянули руки, надеясь дотронуться до божества. На середине дороги он вдруг остановил носильщиков, давая понять, что остаток пути намерен пройти сам. Никто даже не рискнул спорить. Телохранители помогли Александру подняться. Гримаса боли исказила лицо, но он совладал с чувствами. Гефестион наблюдал за царем, стоя поодаль на небольшом возвышении. Он не мог заставить себя подойти ближе. Какая-то непонятная сила внутри удерживала его. Хилиарх ощущал каждое движение Александра, словно делал его сам. Он видел, что царь заметно волочит левую ногу, и чувствовал, как колющая боль беспокоит с каждым шагом его сердце. Александр приветствовал нескончаемую вереницу воинов и командиров. Войдя в шатер, он едва не упал в бессилии. Ночь уже перевалила за середину, когда, наконец, суета стихла, и царь остался один. Через некоторое время вошел Гефестион и безразлично опустился в кресло напротив ложа. Волны напряжения блуждали по его лицу, но он держался.

— Что случилось, Гефестион? — наконец, спросил Александр.

— Ничего не случилось, — нехотя ответил сын Аминты.

— Ты что, не рад, что я жив?

— Если я скажу, что не рад, ты ведь не поверишь?

— Не поверю.

— Тогда знай, я не рад, что ты жив, Александр. Чему я действительно рад, так это тому, что ты не мертв.

— Здоровье изменило твоему уму?

— Для человека, который почти умер, когда пришло известие о твоем ранении, здоровье уже ничего не значит.

— Все эти дни я думал о тебе, Гефестион Я хотел увидеть тебя, — в голосе царя появилось недоверие.

— Видишь, тебе повезло больше, потому, что все эти дни я молился и почти оплакивал тебя.

— Гефестион, я не верю тому, что слышу, — в голосе Александра скрипнули жесткие властные нотки.

— А я не верю тому, что вижу.

— Я все эти дни жил мыслью о тебе.

— Я, наверное, должен быть тебе благодарен? Но я все эти годы жил мыслью о тебе. И что? Послушай, Александр, я не дам теперь куска ржавого халка (9) в споре о том, кто из вас первым найдет другого. Ты смерть, или она тебя.

Остановка затянулась. Вначале строили корабли. Затем ждали, когда подтянуться хвостовые подразделения войска, попутно призывая временами вылезающих из дебрей индов к повиновению. Александр поправлялся медленно. Рана нагнаивалась. Пришлось даже вскрывать ее повторно, после вновь прижигая каленым железом.

Багой приладил в паху царя горшок, поклонился и, разгибаясь, ударился головой в грудь Гефестиона.

— Гефестион! — воскликнул юноша, заливаясь краской от своей неловкости. — Я не слышал, как ты вошел!

— Усердие в делах и, вследствие того полное отрешение от мира, весьма похвально в наши дни, юноша, — Гефестион почти улыбнулся.

— Достойное Аристотеля изложение мысли, — подхватил Александр.

— Смотрю, ты продолжаешь упражняться в верховой езде, — скосившись на сосуд, съязвил Аминторид.

— Знаешь, — лукаво начал царь, — впервые отец посадил меня на коня в четыре года. Мне казалось тогда, что спина его слишком широка. Было неудобно, и после у меня болели ноги, но тот, которого я сжимаю бедрами ныне, заставляет учиться заново.

— Совсем забыл, зачем пришел! — всплеснул руками Гефестион. — Я ведь принес тебе подарок.

Он порылся за пазухой, извлекая мешочек. Не раскрывая, македонец кинул его на постель царю. Александр попытался поймать, но промахнулся, и подарок угодил на повязки. Царь поморщился от боли.

— Поосторожнее. Ты что, целился прямо в рану?

— Если я скажу: «да», ты поверишь?

— Нет.

— Зря. Разве не тоже самое ты сделал, швырнув свою жизнь под ноги этих размалеванных обезьян?

Александр развязал мешочек, медленно вынул предмет и повернул его к огню. Свет от лампады гладил растопыренные зубцы, преломляясь в неровностях металла. Наконечник напоминал шестиногого паука, засушенного для коллекции. На коротком шероховатом древке проступали следы бурой впитавшейся крови.

— Это тебе подарок от Аида. Повесь на шею, чтобы он напоминал, что даже безрассудству есть предел.

— Бедняга Аид, — протянул Александр. — Стареет. Так промахнулся. Видать, обидно ему.

— Ты порядком поднадоел ему. Думаю, он будет только рад не видеть тебя подольше.

— А для чего жить, Гефестион? Вспомни, в Миезе мы могли обогнать ветер. Мы мечтали завоевать весь мир…

— Уже завоевали, — перебил его друг. — Уже покорили. Чего еще тебе не хватает, Александр?

— Ветра. Разгоряченных жеребиных маслов. Свободы. Я словно пес, привязанный цепью к армии. Отбегу чуть-чуть, но поводок тянет назад.

Время медленно ползло, восходя над горизонтом огненным шаром, потом падая в ночь люлькой-месяцем. Александру удавалось немного вздремнуть днем, а ночью он бродил по палатке. Между закатом и восходом лежал путь в десятки стадий. Гефестион еле держался на ногах, днем занимаясь обычными делам, а ночью вздрагивая от каждого шороха. Он почти потерял дар речи, когда спустя несколько дней Александр отдал приказ готовиться к выступлению. Хилиарх пытался изобразить негодование жестами, потом махнул рукой и спешно удалился. Спорить бесполезно. Легче заставить реки течь вспять, а солнце двигаться в обратном направлении, чем убедить Александра отказаться от принятого решения.

Узнав о распоряжении царя, войско незамедлительно выслало к нему делегацию. Она явилась с плачем уговаривать Александра не совершать больше безрассудных поступков. Последний слушал терпеливо и с явным удовольствием. Царь еще раз убедился, как любим и почитаем воинами. Когда послы по пятому кругу выказали царю свою любовь, Александр остановил их жестом, желая взять слово. Он благодарил пришедших, уверял, что отныне будет не так беспечен в битвах, если взамен они оградят его от внутренних распрей. Делегация ушла с надеждой на обещания царя, который в то же мгновение забыл об этом. Он не очень представлял, как будет себя беречь, размахивая мечом в следующем сражении. Гефестион без слов понимал, что Александр слукавил, дабы успокоить воинов.

Погрузив часть войска на новенькие триремы и гемиолы и отправив другую часть берегом, Александр двинулся вниз по течению. Пленяя и уничтожая непокорных, даруя царское снисхождение сдавшимся, царь прошел Гидраот и достиг места его слияния с Индом. Заложив там Александрию-Опиану и построив еще судов, Александр двинулся вниз по реке. Он встал лагерем в прекрасном месте, дабы дождаться отставшей части войска, размазанного на многие стадии вдоль берегов. Пока Гефестион занимался строительством еще одной Александрии, теперь уже Александрии-Согдианы, Александр принял очередное решение. Оно пришло ему после рассказа пленного инда о том, что ждет царя в нижнем течении реки.

Гефестион, весь в пыли и страшно довольный, весело вошел в царский шатер. Глотнув холодного вина, он плюхнулся рядом с Александром, заложив за голову руки.

— Чему ты так рад?

— Слушай, отличный получается город. Эта местность, словно специально задумана под него.

— Я решил поделить войско.

— Какое новое решение! Что на сей раз?

— Как я понял, нам недалеко осталось до океана. Неарх пойдет вдоль берега с флотом. Кратера с обозом и слонами я отправлю через Арахозию и Карманию. Там много фуража. Женщин и детей он возьмет с собой. Ты пройдешь южнее со своим отрядом. Хотелось бы узнать, чем там занимается империя в наше отсутствие.

Гефестион замер, потом приподнялся на локте и заглянул другу в глаза.

— Александр, надеюсь это не то, о чем я думаю?

— Я дошел туда, где побывал Геракл. Неужели же ты думаешь, я не пройду там, где прошла Семирамида?

— Ты?! Нет, ты, конечно же, пройдешь! Только вот думаю я совсем о другом! Сказать, о чем?

— Ну.

— Я даже не представлял, каким был глупцом, когда поверил тебе семь месяцев назад! Жизнь не учит тебя ни чему! Ты почти умер там, на Гидаспе. Но ведь тебя не устраивает что-то недоделанное! Ты решил окончательно погибнуть в Гидросии! Так ведь?!

— Кто тебе сказал, что я собираюсь там погибать?

— Ты! Только безумец решится на это! Александр, ты еще слишком слаб…

— И это говоришь мне ты?!

— Молчи! Подожди, пока я уйду, иначе…

— Что, иначе?!

Гефестион не ответил. Багой едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть поверженным гневом Гефестиона. Он и сам начал замечать, как изменился Александр в последнее время. Он уже не раз думал, что, не отняв у повелителя жизнь, варвары все же заразили его душу. Решения, которые принимал царь, становились все более и более ужасающими. Им не было никакого объяснения, но казалось, Александр уже ни в шутку вызывал на поединок саму смерть. Измотанная им многократно, она, видимо, тоже устала и не спешила удовлетворить притязания безумца.

— Неблагодарный! — кричал Александр. — Что я хочу от остальных, если даже он сомневается! Он сомневается! Сомневается в ком?! Во мне! Меня не учит жизнь! Если бы она меня не учила, где бы он был сейчас?! Жирел в Македонии? Я дал ему мир! Я дал ему власть! Нет, он не может смириться с тем, что все это ему дал никто другой, как я! Я, который опускался перед ним на колени… Я…

Александр в ярости швырял, что попалось под руку, разбив последний светильник с пугливым дрожащим огоньком. Споткнувшись впотьмах, царь взорвался:

— Багой! Где тебя носит, ленивый евнух?! Ты толчешься здесь весь день, а когда надо, тебя с собаками не разыщешь!

Багой натолкнулся на царя в темноте, и тот со злости наотмашь ударил его по лицу.

— Дай огня! — ревел Александр.

Не прошло и мгновения, перс вернулся, неся в дрожащей руке светящиеся плошки с огоньками. Казалось, что даже пламя боялось царского гнева, боязливо клонясь к груди юноши. Багой расставил светильники и скрылся в темном углу, стараясь не попасть под горячую руку Александра.

— Немедленно ко мне Птолемея! — царь пнул мальчика-телохранителя у входа, словно этим мог ускорить дело. — Созовите военный совет!

Когда гетайры собрались в царском шатре, Александр, не церемонясь, заявил:

— Не вы ли семь лет назад требовали вести вас в Персию?! Не вы ли, как ненасытные псы, грабили город за городом, упившись кровью?! Не вы ли кричали, что пойдете за мной хоть на край света?! А?!

— Мы уж пару лет как миновали этот край, — пробубнил себе под нос Пердикка.

— Я спрашиваю! И теперь, когда я послушал вас и повернул назад, вы осмелели настолько, что взялись учить меня?! Или вы забыли, кто привел вас к этим победам?! Я делил с вами все, а вы сговорились против меня?!

— Чего на этот раз стряслось? — спросил Кратер, наклоняясь к Гефестиону.

— Он решил стяжать славу Семирамиды.

— Я так и думал.

— Я пытался отговорить его. Ты видишь, что из этого вышло.

-…Кратер через Карманию… Неарх с кораблями… — услышали они раздраженный голос Александра.

— Началось, — задумчиво и отчего-то очень спокойно сказал Птолемей, поглаживая подбородок.

— Не началось, а продолжилось, — поправил его Пердикка, разглядывая муху на потолке.

— Если мы все же доползем до Вавилона, я напьюсь до козлиного блеяния, — сказал Кратер, выковыривая грязь из-под ногтей.

— Видать, блеять будем вместе, — Птолемей задумчиво посмотрел на свои ногти.

— Если ни у кого нет вопросов, завтра же начинайте сбор! — услышали друзья последние слова Александра.

— Хорошо, хоть не предложил идти обратно. Мне уже все равно как, хоть через Гидросию, хоть морем, лишь бы в сторону Македонии, — Неарх то и дело продевал палец в дырку на хитоне.

— К чему такой пессимизм, Неарх? Разве ты не понимаешь, что нам просто необходимо присоединить пески к нашему государству, а то оно еще недостаточно велико, — не глядя в его сторону, заключил Птолемей.

— Интересно, кто заслужит чести быть сатрапом Гидросии?

— Если ты желаешь, Неарх, я намекну Александру.

— Как мне не жаль, но я должен уступить эту привилегию тебе, как старшему товарищу, Птолемей.

Александр вызвал Гефестиона к вечеру следующего дня. Сразу стало понятно, что он в дурном настроении. Не говоря ни слова, он прошелся, явно готовясь к разговору. Гефестион молча наблюдал за ним.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — начал сын Аминты.

— Нет, я хочу, чтобы ты мне что-то сказал. Ты ведь наверняка знаешь, что происходит.

— Конечно, знаю. Все готовятся исполнить твои распоряжения в полном соответствии с пожеланиями.

— Это не то! Неужели им нечего возразить мне?!

— Возразить тебе? Это становится опасным для жизни, Александр. Где те, кто осмелился возражать? Где Клит, который напомнил о заслугах твоего отца? А Каллисфен, который не расшиб в праскинезе лба? А Кен, который от имени войска остановил тебя на Гифасисе? Разве не возражали они тебе? И что? Знаешь, Александр, мы слишком давно носимся по свету, чтобы отказаться от желания как-нибудь дотащить свои кости до Македонии.

— То есть, вы опять сговорились?

— Помилуй, Александр! В чем?! В том, что делаем, что ты приказываешь?! Это, по-твоему, заговор?! А разве обсуждает пес приказ своего хозяина?! Или раб повеление господина?! Кто мы в сравнении с тобой?! Разве достичь нам твоего Олимпа?! Разве услышишь ты с высоты голос разума?! Мы — стадо в грязных оборванных доспехах, смеем ли усомниться в решении бога?!

— Гефестион, что ты несешь?!

— Правду, мой царь. Ты так далек, что мы почти ослепли, пытаясь разглядеть тебя в лучах твоей славы. Александр, войско рыдало, когда ты был ранен. Они молили богов даровать тебе выздоровление. Для чего?! Чтобы сгинуть с тобой в пустыне?! Или утонуть вместе с гемиолами, идущими под ветхими парусами в неизведанном океане?! Разве способен ты слышать голоса воинов?!

— Гефестион, если ты сейчас не замолчишь…

— А что будет? Ты убьешь меня, как Клита сам или подошлешь кого-нибудь, как к Пармениону? Что будет, Александр?! Так я не боюсь. Мне нечего терять. У меня ничего не осталось кроме жизни. Я отдал тебе все. Тело… Ты попрал его. Душу… Ты уничтожил ее. Мечты… Они давно мертвы. Поэтому, я скажу тебе все, что думаю. Вспомни, какими мы были в Миезе. Мы мечтали покорить мир, чтобы править им. Мы покорили. Но разве правим? Мы были свободны. Мы открыто говорили с тобой и спорили. А теперь? Любое несогласие называется заговором и карается смертью. Разве такое государство мы хотели построить?

— Если бы не я…

— Верно! — перебил Гефестион. — Если бы не ты, то нас тут и не было бы, потому, что нам здесь и не надо быть! Ты хочешь стяжать славу Семирамиды?! Вперед! Но причем здесь мы?! Мы видели в тебе царя…

— А что сейчас?! Я не царь вам, что ли?!

— Тиран!

Александр невольно схватился за рукоять меча, висящего на поясе, и подался вперед. Но Гефестион опередил его, в мгновение преодолев разделяющее их расстояние и почти вплотную подойдя к царю.

— Хочешь убить меня? Верно. Это будет лучше всего, потому, что я не могу уже видеть твое искаженное величием и гневом лицо! Ну, убей и меня, и порешим, наконец!

С этими словами он рванул хитон, стряхнув с себя обрывки.

— Ну, Александр, что же ты медлишь?! — Гефестион с силой ударил себя в грудь. — Вот мое сердце! Оно еще живо и теперь истекает кровью! Принеси мне облегчение, ибо я не могу больше так страдать!

Александр невольно отступил назад, но Гефестион схватил его за руку.

— Ну же, Александр! Чем я хуже Клита?!

Александр уперся рукой в грудь Гефестиона, стараясь отстранить его.

— Ну, давай же! Чувствуешь, как оно бьется?! Останови его! Страдания слишком тяжелы для меня!

— Уходи, Гефестион, — выдавил царь и отвернулся.

— Не можешь?! Зря!

(1) Первоисточники упоминают, что Геркулес в своих странствиях достиг пределов Индии.

(2) Отец Либер — одно из имен бога виноделия Диониса (Вакха).

(3) Автор ссылается на цитату из книги К. К. Руфа «История Александра Македонского».

(4) Цитата из К. К. Руфа «История Александра Македонского».

(5) По приданию еще в Турции, посещая храм Ахиллеса в Трое, Александр снял со стены знаменитый щит Ахилла, выкованный ему богом Гефестом.

(6) Боевой клич македонцев, призывающий к атаке.

(7) Цитата из Плутарха «Александр».

(8) Цитата из Плутарха «Александр».

(9) Халк — очень мелкая по достоинству монета.

Багой. (стр. 32 - 41).

* * *

Багой очнулся, когда фитилек в единственном горящем светильнике уже из последних сил цеплялся за жизнь, стараясь не утонуть в раскаленном масле. Юноша не знал, что за время суток царствует вовне. Он почему-то подумал про царицу-мать Сисигамбис. Узнав о смерти Александра, старая персиянка поставила точку в своей жизни, отказавшись от еды, и теперь покорно ждала, когда смерть избавит ее от страданий. «Жива ли еще»? — встрепенулся Багой и понял, что должен непременно навестить ее.

Шум дворца опрокинулся тяжестью, и юноша жался к стенам, чтобы пройти незамеченным в покои царицы. Она любила его, любила расспрашивать о перепадах его жизни, подолгу не отпуская от себя. Багой попросил телохранителя доложить о себе, но страж приоткрыл перед ним дверь:

— Царица давно ждет тебя.

— Благодарю, — шепнул юноша, проскальзывая в дверную щель.

Сисигамбис сидела в кресле спиной ко входу.

— Багоас, — произнесла она уставшим затухающим голосом, — я знала, что ты придешь.

— Приветствую тебя, мать-царица, — перс поклонился.

— Возьми светильник, поставь поближе и присядь.

Багой повиновался. Он не видел ее несколько дней, но едва скрыл волнение, заметив, как она изменилась за это время.

— Как он? — Сисигамбис едва повернула голову. Багой растерялся от бессмысленности вопроса, но все же уточнил:

— О ком ты спрашиваешь, царица?

— О сыне, — как ни в чем не бывало, ответила старуха.

Багой растерялся еще больше, решив, что рассудок покинул женщину.

— Я еще не выжила из ума, мой мальчик. Прошло пять дней, но я знаю, никто, кроме тебя не воздает ему должного.

— Боги воздают, — ответил Багой. — Его тело нетленно. Он, словно бы, спит.

— Хорошо, — облегченно выдохнула женщина, обратив на него выцветший взгляд. — Я хочу попросить об одной милости. Кроме тебя я не решилась бы просить кого-либо еще, но ты сделаешь, я знаю.

— Приказывай, моя царица, — Багой поклонился, стараясь незаметно смахнуть слезу, скатившуюся к уголку рта.

— Я прожила долгую жизнь, — понизив до шепота голос, вдруг произнесла Сисигамбис, — хорошую жизнь. Боги благоволили ко мне. Мой сын взошел на трон, хотя не должен был делать этого. Он думал, что возвысился над смертными, но возвысился лишь над их лестью. Мое сердце до сих пор оплакивает Дария. После Кира (1) Персия не имела достойного монарха, пока не пришел Александр. Великая держава должна принадлежать великому человеку.

Сисигамбис замолчала. Лицо ее окаменело, и лишь подрагивание исхудавших пальцев напоминало о том, что она еще жива.

— Царица, — прошептал Багой, заглядывая в лицо госпоже.

— Я еще жива, мой мальчик, — произнесла она вновь, обреченно махнув кистью. — Воспоминания слишком тяжелы для несчастной женщины. Там, в Киликии (2) … боги, как он боялся! — воскликнула женщина, распахнув глаза. — Я уже тогда видела, что Александр победит его. Боги, какой позор он обрушил на наши головы! Статира, дети, я, мы не успели покончить с собой, когда оказались рабами. Мы не успели оплакать его, когда чужие люди уже царствовали в наших покоях! Ты не видел, мой мальчик, оставаясь в Вавилоне, как судьба низвергает людей, чтобы вновь возвысить их.