Когда наступает время. Книга 2.

— Великий город, заложенный великим человеком, — произнес Птолемей. — Александр бы гордился им. Я даже не заметил, как его мечта стала моей, а я заразил ею своих детей.

— Твой сын достоин тебя и этого города.

— Правление утомило меня, и он даже не заметил, как я отдал ему власть. Птолемей Филадельф — хороший правитель, и я могу умереть спокойно, оставив Египет в его руках.

— Ты всю жизнь воевал и трудился, неужели, не насладишься в покое тем, что создал?

— Я — воин по жизни. Покой не для меня.

Собеседники перешли на западную сторону колоннады. Солнечные лучи маслом разлились по тяжелеющей поверхности моря. Фарос, связанный дамбой с материком, дородно виднелся вдалеке. Тучи судов, словно детеныши в поисках молока прильнули носами к причалам.

Хранитель видел, как серебрятся старческие слезы в глазах фараона, когда он смотрел на портовые сооружения. Верфи, арсеналы и причалы Большой гавани лежали перед собеседниками, как на ладони.

— Гордость моя Гептастадий (11), — наслаждаясь, произнес старец. — Я — царь морей. Мой флот диктует волю всем, а гавани — мое логово. Не зря мы сидели под Тиром семь месяцев, возводя там дамбу. Боковые течения столько раз разбивали ее, и все приходилось начинать сначала, а эта простоит века.

— У тебя великолепные инженеры, — согласился Хранитель.

— Да-а-а. Мысль Александра, отшлифованная техническим гением, вылилась в решение, которого больше нет нигде в мире. Изогнутые мосты, разве не посоревнуются в изяществе с лучшими творениями человечества. Даже самые большие корабли пройдут под ними свободно, даже не опуская парусов, а цепи, что покоятся на дне, в считанные мгновения поднимутся, сделав проходы непреступными.

— Тот царь велик, что радеет за свой народ.

— А счастливейший из царей тот, что, завоевав мир, увидит, как он процветает.

— Скажи, Птолемей, а когда ты понял, что хочешь править Египтом.

— Мне кажется, с рождения. Я влюбился в него еще в детстве.

— В детстве? — не понял Хранитель.

— Да. Я бывал здесь с отцом, когда был совсем мал. Заразившись Египтом тогда, я болею им по сей день. Я даже умолял Александра оставить меня здесь сатрапом, но он просил сопровождать его в походе.

— Стоило пройти полмира, чтобы вернуться сюда?

— Стоило. Я заматерел в битвах, постиг стратегии и тактики, понял многое в устройстве государств, чтобы после воплотить опыт здесь. Как мне кажется, вышло неплохо.

— Очень неплохо, — улыбнулся Хранитель. — Александр пройдет сквозь тысячелетия живым воплощением Александрии.

— Я давно живу на свете, — Птолемей мягко положил ладонь на плечо Хранителя, — и уже сам не верю, что когда-то, давным-давно, еще в тридцать первом году мы ступили на этот берег.

— Прости, мой фараон, — вкрадчиво поправил Хранитель, — тридцать втором.

— Да, ты, мой друг, стал не только философом, но и отменным биографом и математиком.

— Все, что касалось имени царя моего для меня священно. Жизнь его до первой встречи в Гиркании я собирал по крупицам.

— Истинный Хранитель, — улыбнулся Птолемей. — Хоть ты и сам все знаешь, позволь старику еще раз вслух прожить воспоминания. Я храню их, ибо, чем дольше живу, тем весомее они для меня. Жизнеописания Александра давно закончены, но я с радостью добавил бы в них то, что ускользнуло из моей памяти. Я — последний, кто прошел с Александром весь его путь от первого мгновения жизни до последнего вздоха. Всех, кто окружал его, перемололи жернова бесконечной войны, которую мы же сами и затеяли. Его жены и сыновья, его некогда сильные и мужественные полководцы превратились в тлен. Мы так ничего и не доказали друг другу и все, что смогли, это расколоть империю на четыре части и воевать, воевать и воевать. Я, сорвавший голос за Пердикку в споре, кто должен наследовать власть после смерти Александра, даже не мог себе представить, что через два года он найдет смерть здесь под Пелусием, сражаясь со мной. Кратер погиб в Каппадокии, в битве с Эвменом. Эвмен зимой семнадцатого года попал в руки Антигона и был казнен по его приказу. Антигон был убит в сражении с Селевком. Умирая Антипатр лишил своего сына Кассандра власти, которую он неприкрыто жаждал с рождения, и отдал регентство Полиперхонту. Так, воюя с ним, Кассандр допустил, чтобы Македония была захвачена эпирцами. Кассандру пришлось воевать на два фронта — в Греции с Полиперхонтом и в Македонии с Олимпиадой и эпирским царем Эакидом. Она проиграла ему и была казнена. Полиперхонт после запятнал себя убийством сына Александра Геракла в триста девятом. Сам Кассандр, разъяренный до предела, крепко взял греков в узду, разбив Полиперхонта. Его власть признали греческие города на побережье Адриатики, Эпир, Пеония и часть иллирийских общин. Потом он терял, восстанавливал свою власть в Греции, вновь терял, что-то отвоевывал, а потом окончательно уставший вернулся в Македонию и умер там. Помнишь, как сказал Александр? «Предвижу, что будет великое состязание над моей могилой». Так оно и вышло.

Птолемей замолчал, долго глядя в наплывающий закат.

— Постарели, видно, Мойры. Забыли про меня, старика, пропустили сослепу. Вот я и остался один. Последний. Сколько б я не теребил их, они никак не поймут, что нужно, наконец, и мою нить жизни перерезать…

— Не забыли, Птолемей. Ты стар и мудр, и жизнь твоя будет продолжаться, пока ты не свершишь все, что ждут от тебя боги.

— Александр потому и велик, что успел все, что должен был в столь краткое время. Никто уже, как бы долго ни жил, не превысит его успеха и славы. Он вместил в себя все, что лишь крупицами даровано другим. «И в самом деле, если справедливо судить о нем, добрые качества царя следует приписать его природе, пороки — судьбе иди возрасту. Невероятная сила духа, чрезмерная выносливость в труде, выдающаяся не только среди царей, но и среди тех, для кого она являлась единственной доблестью. Его щедрость, дававшая людям даже больше того, чего просят у богов, милость к побежденным, щедрое возвращение многих царств тем, у кого он их отнимал войной, и раздача их в качестве подарка. Постоянное пренебрежение смертью, боязнь которой лишает других мужества; жажда похвал и славы, хоть и более сильная, чем следует, но вполне объяснимая при его молодости и столь великих подвигах, его почтительность к родителям: мать Олимпиаду он решил обессмертить, за отца Филиппа он отомстил; его благосклонность почти ко всем друзьям, благожелательность к солдатам, забота о них, равная величию его души; находчивость, едва совместимая с его молодым возрастом. Мерой в неумеренных страстях было удовлетворение желаний в естественных границах и наслаждение — в пределах дозволенного. Это все, конечно, большие достоинства. А вот дары судьбы: он приравнял себя к богам и требовал божеских почестей; верил оракулам, внушившим ему это, и распалялся несправедливым гневом на отказавшихся почитать его, как бога. Он переменил на иноземные свое платье и обычаи, стал перенимать нравы побежденных народов, которые до своей победы презирал. Его вспыльчивость и пристрастие к вину, проявившиеся в нем с юных лет, могли бы смягчиться к старости. Все же надо признать, что если он многим был обязан своей доблести, то еще больше того — своей судьбе, которой владел, как никто среди людей. Сколько раз она спасала его от смерти? Сколько раз безрассудно подвергавшегося опасности она охраняла в неизменном счастье? Предел жизни она положила ему вместе с пределом славы. Судьба его выждала, пока он, покорив Восток и дойдя до океана, выполнил все, что доступно было человеку. Итак, имя его и слава его дел распространили его царей и царства почти по всему миру, и прославленными оказались даже те, которые хотя бы в незначительно мере были причастны к его судьбе». (12)

Птолемей повернулся к Хранителю. Влажные искры вспыхнули в глубине морщин, но фараон не постеснялся их, ибо это были слезы гордости.

— Устал я, сынок, — произнес он мягко. — Завтра великий праздник. Торжества чествования Александра. Разболтался я. Пойду. Не провожай меня. Позволь вспомнить, что некогда и я был молод и силен.

Он направился к дверям, остановился, словно старался вспомнить что-то.

— Ладно, пойду, — словно убеждая себя самого, произнес старик.

— Птолемей! — окликнул Хранитель. — Но ведь ты не за этим приходил.

Сын Лага обернулся.

— Не за этим, — ответил он, понимая, что от проницательного взгляда собеседника не ускользнуло ничего. — Теперь уже после.

Хранитель остался на колоннаде. Он видел, как Птолемей покинул усыпальницу, как его окружила многочисленная свита. Хранитель с теплотой смотрел, как старый друг садился в паланкин, зная, что он должен обернуться и взглянуть вверх. И Птолемей обернулся.

Хранитель был на ногах еще далеко засветло. Сегодня великий день! День рождения Александра! (13) Предстояли грандиозные торжества, и на площади перед усыпальницей с каждым мгновением нарастала суета. Полки рабов с остервенением мыли брусчатые мостовые, развешивали гирлянды цветов, устанавливали огромные кратеры, наполненные лепестками и зерном, под охраной подвозились сундуки, набитые монетами.

Приняв ванну, Хранитель долго молился, щедро воскуряя благовония перед богами. Он молился на персидском, на греческом, македонском, завершая круг египетскими песнями. Дымок от благовоний затянул зал легкой пеленой, и Хранитель на какие-то мгновения впал в состояние транса, разорвав земные связи. Он почувствовал, как бежит куда-то, влекомый непреодолимым желанием бежать. Клубы молочного тумана окутывали его, а там, вдалеке, едва различимый, манил желтый сияющий свет. Преодолев вязкость тумана, Хранитель замер. Сияющий всадник, на великолепном коне, словно рождался из пелены, густея и обретая ощутимые формы. Черная выхоленная шкура животного светилась мириадами золотых искр, леопардовая накидка гладила вздымающиеся бока… Сильные напряженные ноги всадника в высоких сапогах, алый плащ поверх белоснежного хитона, россыпь переливов драгоценных камней на щитке, два пера — символ Амона-Ра и великолепный щит с мчащейся квадригой… Александр… Сын бога… Движения всадника замедленные и плавные. Конь вздымается, но Хранитель успевает рассмотреть Александра. Взор, впитавший жажду славы, открытый в неистовом крике рот… Царь бьет мечом по щиту, вызывая врага. Звук множится, вторится, оглушает. В следующее мгновение конь отрывается от земли, взлетая над головой Хранителя в длинном долгом прыжке, и он успевает увидеть, как напрягаются мышцы на ногах животного, словно наполняются силой для мощного взлета, тень от широкого крупа поглощает пространство… Хранитель очнулся и замер. Силуэт великолепной птицы пронесся по залу. Орел сделал круг, опустившись на алтарь, но не сложил, а лишь приспустил крылья, топчась и вытягивая шею, а после взмыл под потолок и улетел сквозь распахнутое окно.

«АхурАмазда»! — простонал Хранитель, падая на колени и обливаясь слезами.

* * *

Вдалеке уже слышались горловые завывания труб, наполняющих пространство ритмичными звуками, стихающими и вновь нарастающими с равными промежутками. Вскоре уже отчетливо можно было различить медное звяканье систр, стрекотание трещоток, и мелодичное звучание тарелок. Хранитель, облаченный в белоснежный схенти с играющей солнечными лучами каймой и тростниковые сандалии, расшитые золотыми платинами, стоял неподвижно на ступенях усыпальницы, скрестив на груди руки. Солнце уже вошло в зенит и плавилось белым каленым диском. Торжественная процессия пересекла город по центральной магистрали от Ворот Солнца до Ворот Луны, и теперь обогнув Ракотис, двигалась к царскому дворцу. Толпы людей, плотными стенами обрамляющими улицу, заволновались, приходя в движение. Каждому хотелось увидеть чету фараонов, и люди толкались, стараясь протиснуться ближе. Наконец, вдали появились танцовщицы. Их сложным движениям вторили ритмичные звуки музыки. Бесконечная вереница рабынь богато осыпала улицу зерном и лепестками цветов. Далее потянулись группы рабов, несущих многочисленные резные носилки с дарами богосыну. Когорты воинов в сияющих доспехах предваряли появление правителей. Великолепная высокая платформа, движимая силой сотен рабов плавно двигалась к царской резиденции. Наверху, на тронах, утопающих в золоте и цветах, сидели отец Птолемей Первый Сотер и сын Птолемей Второй Филадельф. Правящая династия, обездвижено и величественно взирала на торжественное действо. Они не двинулись до тех пор, пака носилки с тронами не опустили на землю. Хранитель склонился в длинном благоговейном поклоне. Видя, как Отец-фараон проворно поднялся с трона, Хранитель улыбнулся. Птолемей выглядел божественно, облаченный в белоснежный схенти из тончайшего полотна, плиссированный передник, широкий нагрудник из золотых пластин в виде цветов и парик. Полосатый клаф-ушебти, схваченный обручем со змейкой-уреем и подвязанная сплетенная золотая борода добавляли образу еще большей царственности. Сын, следовавший за Птолемеем, держал в руках посох и плеть, что говорило о его власти царствующего фараона. Птолемей Филадельф не заметил того момента, как правящий вместе с ним отец незаметно передал ему всю полноту власти, оставшись лишь номинальным царем правящей династии. Не желая ждать, когда Хранитель склонится перед ним, Филадельф поприветствовал его первым.

За правителями на колоннаду поднялись многочисленные жены обоих, а также несчетного числа челядь. Птолемей младший поприветствовал свой народ, старший лишь поднял руку в знак согласия. Не успели еще стихнуть звуки голоса, как издали в гул восторженной толпы ворвался протяжный вой авлосов и, словно поддерживающий их, грохот огромного барабана. Толпа взорвалась восторгом. Два огромных слона, богато украшенных сияющими золотыми нагрудниками, тяжело ступали по мощенной дороге. Пластины нагрудников гортанно вторили поступи. Темнокожие погонщики, густо намазанные маслами, казались отполированными восковыми статуэтками. Слоны тянули увесистую платформу под высоким балдахином. Внутри него, смиренно сложив на коленях руки, покоилась огромная литая из золота статуя Александра. Изваяние было выполнено в традициях древней египетской культуры: Александр — фараон, Александр — сын Амона-Ра, Александр — избранный бога Сераписа. Глаза его, выполненные из минералов, взирали на мир спокойно и даже отрешенно.

Легкая досада подернула губы Хранителя, и он напрягся, чтобы никто не заметил его чувств. Слишком непохоже было изваяние на самого царя. Живость, присущая Александру, его неумение бездействовать были так отличны от спокойствия мертвой статуи.

— Ты слишком самоуверен! — кричит Парменион в лицо царю. — Ты хоть и отважен, но не столь опытен, чтобы отвергать советы ветеранов!

— Они — опытны, но, видимо, уже не столь отважны! — отвечает Александр, делая резкий жест рукой. — Ты еще прикажи мне построить флот, чтобы перейти Граник!

— Если ты не образумишься, ты наживешь кучи неприятностей!

— Неприятностей говоришь?!

— Да!

— Обожаю неприятности!

Хранитель столько раз слышал этот рассказ, что уже давно убедил себя, что слышал все собственными ушами. Он был счастлив, что день рождения Александра так пышно отмечался каждый год. Это было именно то, о чем мечтал хозяин мира, но, превратясь здесь в бога, Александр перестал быть Александром.

Торжества закончились поздно вечером, и Хранитель, уставший, наконец, остался один. Возблагодарив богов за счастливый день, он тяжело опустился в кресло. Напротив, освещенная рыжим светом, стояла увитая гирляндами цветов статуя царя.

«Ну вот, — подумал Хранитель, — еще один день без тебя. Я не знаю, что страшнее. Там в Вавилоне боги послали два испытания почти сразу: день смерти твоей и следом день рождения. Можно ли было придумать бо'льшие испытания. Я бы хотел забыть, но не могу, ибо каждый миг врезался в память и застрял острыми воспоминаниями. А, жрец Зороастров ошибся. Тело твое обрело здесь вечный покой, и даже Заратустра не смог проклясть тебя, потому что кто они все пред лицом Зевса-Амона, что признал в тебе бога? Боги, и сам уже давно поверил в это. Хотя… Кто знает? Может, так оно и есть».

(1) Сау «смотрители» — египетские жрецы, выполняющие роль храмовой охраны. На посту они читали священные тексты, тем самым охраняя храм и физически и духовно.

(2) Уаб «чистоплотный» — жрец отвечающий за чистоту помещений и одежду служителей храма, а также обязанный окроплять водой входящих.

(3) Пер Хетер — служители храма.

(4) Звезда Агреадов — символ династии, к которой принадлежал Александр.

(5) Пелейон — Ахиллес, сын Пелея. По легендам Александр являлся потомком Ахилла по материнской линии.

(6) Птолемей-Сотер — Птолемей был признан сотером (спасителем) за оказание помощи родосцам.

(7) Базилевс — монарх в древней Греции, унаследовавший власть по наследству.

(8) Зороастризм — религия на древнем Востоке, главенствующим богом которой является АхурАмазда.

(9) Авеста — собрание священных текстов Зороастров.

(10) Ариман — злой дух на древнем Востоке, с которым непрерывно сражается АхурАмазда.

(11) Гептастадий — дамба, соединяющая о. Фарос с материком. Не подходила вплотную к берегам, а соединялась с ними высокими арчатыми мостами.

(12) Цитата из К.К. Руф «История Александра Македонского».

(13) Днем рождения Александра принято считать 20 июля 356 г. до н. э.

Эпилог. (стр. 10 - 19).

Едва Хранитель закончил третье вечернее омовение, ему сообщили, что старший фараон ожидает его на колоннаде.

— Почему не доложили сразу?! — вскипел Хранитель.

— Фараон приказал не беспокоить тебя и желает предаться созерцанию один.

— Он без сопровождения?

— Фараон даже не пожелал, чтобы рабы помогли ему подняться.

— Узнаю Птолемея, — улыбнулся Хранитель на македонском.

Еще издали он увидел старика. Тот стоял, облокотившись о перила и глядя, как медные отблески заходящего солнца покачиваются на глади Большой Гавани.

— Приветствую тебя…

— Только не говори „фараон“, — перебил Птолемей. — Последнее время меня это уже напрягает. Я отдал власть сыну, пусть он теперь все это и тянет.

— Желаешь ли ты…

— Пожалуй, вина. Только покрепче, а то кровь уже ленится двигаться по жилам.

Хранитель распорядился.

— Воспоминания лишили меня сна. Я измучился.

— Я бы сменил лекарей.

— Они не помогут. Я не сделал еще одного, не сдержал слово. Видно, подходит время, и я должен доделать это.

— Доделать, что?

— Боги правят нами, и мы должны следовать путем, который они дают.

— Что говорят тебе боги?

— Видишь, как спокойно заходит солнце? Ни волн, ни ветра. Александрия — моя гавань, и солнце моей жизни так же спокойно освящает ее последними, уже остывающими лучами. Я так же спокойно клонюсь к своему закату, чтобы завтра уже без меня мой город проснулся для дальнейшего процветания. Но это после, а тогда, впервые ступив на этот берег, мы были еще молоды и полны сил…

Птолемей помолчал, а после повернулся к собеседнику, взглянув тому в глаза. Хранитель вздрогнул. Угасающее солнце вспыхнуло в глазах фараона, разгладило морщины, словно вычеркнуло из истории десятки прожитых лет.

— Знаешь, — сказал Птолемей, — никто никогда не говорил этого, но теперь я скажу. Александр сам был оракулом, ибо ни один из них не сказал ему ничего того, чего он не знал сам. Он ошибся единственный раз, тогда, когда, следуя за судьбой, встал впереди нее, желая, чтобы она последовала за ним.

— Так и есть, — согласился Хранитель. — Все годы я старался понять это, но так и не смог. Теперь же ты объяснил это.

— Тогда в Сантарии боги лишь подсказали Александру место, где следует строить город, который он задумал задолго до этого. Как-то, еще затемно Александр ворвался в мои покои и потребовал немедленно выслушать его. Взглянув на него тогда, я понял, что произошло что-то… В такие моменты Александр менялся до неузнаваемости. Им правила лишь одержимость, и никто и ничто уже не могли спорить с ней. Он почти задыхался от волнения, повторяя бесконечно, что явил ему во сне Амон:

„Там, где остров Протея, воздвигни ты град многославный,

И владыка Плутон, покровитель незыблемый, будет

Сам с пятихолмных вершин беспредельной вселенною править“. (1)

Я спросил его, не подождет ли это до утра, но Александр обрушился на Гелиоса (2), стеная, что тот не спешит явиться, чтобы осветить его славу. Как бы там ни было, но Александр чуть ли не на следующий день снялся с места, и мы бросились искать то, чего не могли объяснить. Мы двигались вдоль побережья, пока не оказались на равнине, изрезанной реками и рвами. Был уже глубокий вечер, и мы устроились на ночлег. Я чувствовал такую усталость, что свалился и не помнил, как уснул. Было еще затемно, когда…

Птолемей улыбнулся.

— Когда пришел Александр, — Хранитель улыбнулся в ответ.

— Когда пришел Александр и опять потребовал, чтобы я выслушал его. Я понял, что произошло…

— Что-то сверхъестественное.

— Сверхъестественное. Оказалось, еще вчера он узнал, что напротив лежит остров Фарос, на котором и обитал Протей. Александр желал непременно достичь его с первыми лучами солнца. Остров оказался идеальным, чтобы построить там форт-пост, но для города был маловат. Его окружали довольно глубокие воды, лишенные камней и рифов. В общем, идеальное место для защиты материкового города флотом. К тому же, остров был отделен от суши двумя большими глубокими бухтами. Уже к середине дня у меня поднялся жар, и я еле держался на ногах, мучимый лихорадкой. Александр решил заночевать на острове, но…

— Было еще затемно, когда явился царь и потребовал, чтобы ты выслушал его, — Хранитель закончил мысль Птолемея.

— Так и было. От рыбаков, что жили на Фаросе, Александр узнал, что могильный памятник Протея находится на материке и очень почитаем местными жителями. Равнина напротив острова была обширна и вмещала шестнадцать рыбацких поселков. Найдя могилу Протея, мы принесли ему великие жертвы и, приказав восстановить обветшалое святилище, Александр тут же принялся за план будущего города. Поначалу он определил его размеры от Пандисия до Гераклова Устья, а ширину от Мендесия до малого Гермуполиса. Это был величайший размах его мысли. Сейчас трудно представить, ведь Александрия разрослась еще шире этих пределов, но тогда плану царя невозможно было осуществиться. Попросту говоря, не было столько народу, чтобы город был заселен. Невракиец Клеомен и родосец Динократ, молодые архитекторы, уговорили Александра сократить размеры города, по крайней мере в начале его строительства. Мы начали закладку улиц от Драконта в нижней части Тафосирийской косы до Агатодэмона в низовьях Канопа и от Мендесия до Эврилоха и Мелантия. И вот, заложив основную часть городских каналов и начертав план, Александр написал на нем пять букв: А (Αλεξανδρος), В (Вασιλευς), Г (γενος), Д (Διος), Е (εκτισε), что означало, как ты знаешь, следующее: Александр, Базилевс, род, Зевс, основал. Казалось бы, все сбывается, но Александр не находил себе места. Гефестион, пожалуй, единственный из нас, кто не мог долго выносить нетерпение царя, наконец, сорвался:

— Что еще тебе надо?! Неужели же этот город не то, что ты искал, гоняя нас взад-вперед по пескам?! Как ты собираешься становиться властителем мира, коли мы торчим здесь уже почти вечность?!

— Без того, что я ищу, я не двинусь с места!

— Отлично! Тогда позволь узнать, что именно мы должны отыскать здесь?

— Святилище всевидящего бога.

— А что Амон с Зевсом тебе уже не подходят?!

Мы переглянулись. Гефестион позволил себе лишнего, и теперь все ждали, чем это обернется.

— Замолчи! — вскипел Александр. — Чтобы не наказать тебя, я отнесу эти слова к нездоровью, ибо понос, которым ты страдаешь в последние дни, видно, хлынул у тебя через рот. А чтобы освежить память, напомню тебе, что должен найти святилище Сераписа, о чем возвестил оракул в Сантарии.

— Александр, а чего ты не спросил его поподробнее, где искать?

— Гефестион, чтобы чем-то тебя занять, могу предложить тебе сбегать туда и все разузнать, — вступил в разговор Пердикка.

— Не гневите небожителей, богохульцы! — услышали все голос Аристандра. — До сего времени они покровительствовали вам! А тебе, Гефестион, не следует бросать тень на устремления царя! Лучше омойся и проведи в молитвах за него остаток дня, ибо оракул возвестил ему волю богов. И всем вам я бы советовал просить вышних о пути Александра, ибо они ведут того, кто ведет вас!

Аристандр отвернулся, выказывая презрение к непочтительным вольностям македонцев, и отправился молиться к только что выстроенному напротив святилища жертвеннику. По сей день мы называем его „алтарь Александра“. Нам ничего не осталось, как отправиться следом замаливать перед богами поведение Гефестиона. Я никогда не видел, чтобы Александр молился так рьяно, словно знал, что бог снизойдет к нему.

„Кто бы ты ни был, бог, покровитель этой земли, взирающий на беспредельную вселенную, прими эту жертву и стань мне помощником против моих врагов“, (3) — мне кажется, голос царя до сих пор звучит в ушах. Александр возложил богатые дары. Жертвенное животное было великолепным, огромным, мощным. Достойный дар великому богу! Внутренности, что лежали на алтаре не имели ни малейшего изъяна. И в тот же момент боги явили знамение. Огромный орел спустился на алтарь, схватил печень жертвы и мгновенно воспарил ввысь. Он сделал несколько кругов над нами и полетел прочь. Все были столь ошеломлены, что не могли шевельнуться, молча наблюдая за полетом. Он выписывал в небе круги, с каждым разом расширяя их, пока мы не увидели, как внутренности выпали из клюва, и орел, метнувшись вверх, исчез в небе.

— Это знак! — воскликнул Аристандр. — Зевс-Вседержитель послал орла, указывая путь!

— Пошлите дозор! — Голос Александра срывался от волнения.

Даже Гефестион настолько растерялся, что надменность слетела с его лица, уступив место выражению наивного изумления. Дозор умчался вперед, а мы двинулись следом. Не знаю, когда это произошло, но Александр безнадежно заболел Египтом, заражая всех вокруг. Мы неслись вперед, ни мгновения не сомневаясь, что именно там будет то, что мы ищем. Несомненно, мы не понимали до конца, что именно хотим найти, но одержимость Александра не позволяла нам останавливаться, и мы просто положились на него. И каково же было наше удивление, когда мы, наконец, обнаружили полуразрушенный алтарь, а за ним храм, сооруженный на старинный лад. Жертвенные внутренности лежали на алтаре, словно жрец аккуратно водрузил их туда. Сооружение настолько не походило на все то, что мы видели доныне, что не оставалось сомнений в его древности. Блоки, некогда тесно пригнанные друг к другу, поросли в щелях травой и иссохшим кустарником, вход обветшал, богатую резьбу слизало время и ветер, а краски унес дождь. Утоптанная тропа говорила о том, что люди все еще поклоняются там некому божеству. Внутри было убрано и тихо. Напротив входа высилась неведомая сидящая статуя, а рядом находилась огромное изваяние девы. Обе фигуры были столь необычны, что мы замерли в раболепном изумлении. Покосившиеся обелиски, испещренные незнакомыми письменами, таили загадочный смысл. Пока искали кого-нибудь, кто мог хоть что-то пояснить о неведомых богах, Александр молился, воскуряя богатые благовония. Наконец, притащили невесомого, почти прозрачного старика, обтянутого темной выжженной и высушенной кожей. Он был настолько стар, что, казалось, давно уже умер и лишь масленичные зрачки выдавали еще теплящуюся в нем жизнь. Александр начал расспрашивать, что это за бог, но старик ответил, что жители давно уже забыли, ибо святилище слишком древнее. Однако, среди них еще живо предание, что это, якобы, святилище Зевса и Геры. Когда мы спросили, знает ли он, что написано на обелисках и кому они принадлежат, старик ответил: „Царю, Владыке мира Сесонхосису“. Дальше он сказал, что на одном из обелисков, на каком именно никто не помнит, есть надпись на древнем языке: „Царь Египта Сесонхосис, владыка мира, посвятил это озирающему мир богу Серапису“. Александр воскликнул, взглянув на бога: „Величайший Серапис, если ты бог вселенной, яви мне это“! Бог явился царю во сне, и говорил с Александром на родном языке: «Александр, ты забыл твои слова при жертвоприношении? Разве не ты сказал: „Кто бы ты ни был, покровитель этой земли, взирающий на беспредельную вселенную, прими эту жертву и стань мне помощником против моих врагов“, И внезапно налетел орел, похитил внутренности и бросил их на алтарь. Разве ты не понял из этого, что я пекущийся обо всем бог»? Александр устыдился слов своих, но, осмелев, все же спросил, останется ли сооружаемый им город Александрией, или сотрется со временем имя его, на что бог ответил, указывая на огромную гору: „Александр, можешь ли ты передвинуть эту гору на другое место? Так и на место имени твоего не может быть перенесено имя другого царя. И всякими благами возвеличится Александрия, возвеличивая и города, бывшие до нее“. Египет встретил армию Александра так, словно ждал его появления. Во всех городах нас встречали прорицатели. Они кланялись Александру, оказывая величайшие почести и называя Сесанхосисом, Владыкой мира. В Мемфисе, уже провозглашенный царем Египта, Александр увидел величественную статую из черного мрамора, в ногах которой покоился камень с надписью.

— Что гласит сия надпись, — спросил он, разглядывая иероглифы, — и кому посвящено это изваяние?

— „Это наш последний царь Нектанеб“, — последовал ответ. — «Когда персы выступили, чтобы захватить Египет, он при помощи волшебства увидел, что египетские боги вышли навстречу неприятельским лагерным начальникам и, поняв, что боги его предали, спасся бегством. Когда же мы стали искать его и вопрошать богов, куда бежал наш царь, бог так вещал нам из Синопейского храма: „Бежавший царь снова придет в Египет, не постарев, а помолодев, и наших врагов — персов — он подчинит нам“.

— „Это мой отец“! — воскликнул Александр. — „Оракул вам не солгал! Впрочем, я удивляюсь, как это вы покорились варварам, между тем как у вас есть стены нерукотворные, которых не может разрушить неприятель: ведь кругом реки, они охраняют ваш город, и извилистые труднопроходимые дороги, по которым не могут продвинуться огромные войска. Вот я пришел к вам с небольшим отрядом, да и то мы страдали от бездорожья. Но надо приписать промыслу богов и их справедливости то, что вы обладатели плодородной земли и живительной реки, подпали под власть тех, у кого нет ни того, ни другого. Если бы вы, обладая дарами, какие есть у вас, еще бы и царили, то варвары, лишенные этих даров, вымерли бы. Поэтому они имеют военную мощь, а вы, обладающие земледельческим искусством, находитесь в услужении у тех, кто его не знает, так что неимущие получают от имущих“. А потому теперь желаю получить дань. „Не для того, чтобы сделать вклад в собственную казну, а для того, чтобы я мог покрыть издержки по строительству вашего же города — Александрии, расположенной в Египте, но являющейся столицей вселенной“.

Птолемей вновь замолчал, погрузившись в далекие воспоминания. Хранитель тоже стоял, не двигаясь, нежно глядя на старика.

— Птолемей, — спустя какое-то время несмело позвал Хранитель. — Может быть, ты желаешь что-нибудь?

— Я все испробовал в жизни, да, и ею самой насытился сполна. Хотя, одну вещь я продолжаю также страстно любить и по сей день.

— Хорошее выдержанное вино, — улыбнулся Хранитель.

— Оно самое, — в ответ улыбнулся Птолемей и, положив руку на плечо собеседнику, продолжил. — Помнишь, как я говорил тебе полвека назад?

— Сбегай, дружок. Скажи только, и я повторю все в точности.

— Знаю-знаю, но пошли лучше раба, и проведи со мной несколько лишних мгновений.

Хранитель распорядился, чтобы вино подали подогретым.

— Время возвеличило Александра, уравняв его с богами. Усыпальница эта столь грандиозна, что другие сооружения меркнут в сравнении с ней. Мы ведь тоже войдем в историю, но лишь крупицами, обрамляющими его славу. Ты никогда не думал, сколь ничтожны мы, стоя здесь? Моя усыпальница уже давно готова, но лишь слегка высится у подножья мавзолея Александра. И меня почитают, как бога, но лишь здесь, а за пределами Египта я лишь простой смертный. И город, который я строил полвека все равно останется городом Александра, хотя он никогда не видел его. Знаешь, почему Александр завоевал Персию? Только не говори, что Дарий был слаб.

— Потому, что он — величайший из всех воинов.

— Не то. Он видел то, что желал, а после брал то, что уже принадлежало ему в мыслях. Заложив лишь фундаменты зданий и русла каналов Александрии, он видел, какова она будет. Он уже тогда знал, что Александрия будет величественнее Вавилона, потому и счел ее достойной себя, чтобы упокоиться здесь. Да и Серапис дал ему ответ:

„При жизни, словно божеству, тебе всегда

И всюду поклоняться будут люди все,

А после смерти будешь сопричтен к богам.

Дары примешь от царей. И обитать

Здесь будешь ты, умерший, но всегда живой:

Твой город будет усыпальницей тебе“.

Все великие города нанесены на карты, но Александрия затмевает их всех. Вавилон в Персии — двенадцать с небольшим стадиев, Рим в италийских землях — четырнадцать стадиев, Карфаген в западной Африке — шестнадцать, Александрия — шестнадцать с половиной. А тогда здесь были лишь фундаменты сооружений Срединной Площади, которая сейчас называется „Начало“ и теряется в бесконечно расплывшемся городе, а тогда это было истинное начало. Змей, что являлся и пугал рабочих, указал нам это место. Александр приказал изловить и убить змея. Прошли десятилетия, но до сих пор место погребения змея, что именуется „Сто′я“, почитается священным, утопая в венках свежих цветов. Гипономы, что изливаются в море, до сих пор именуются именем ливийца Гипонома, что проектировал их. Это второе, что приказал заложить царь прежде, чем строить жилые кварталы. Невкратиец Клеомен и Кратер из Олинфа заложили здесь фундаменты зданий, что разрослись от Начала в разные стороны. Сколько славных имен хранит Александрия. Многих уж нет, а другие почетно доживают старость и даже, если время сотрет и затеряет их могилы, памятник, что они воздвигли Александру и себе переживет тысячелетия.

Птолемей отставил кубок и вплотную подступил к Хранителю. Лицо его сделалось серьезным и сосредоточенным. Хранитель понял, что наступил тот миг, ради которого старик говорил все это.

— Багой, — произнес Птолемей мягко и вкрадчиво. — Я пришел не за тем, о чем столько времени говорил.

Перс видел, что слова даются ему с трудом.

— Я знаю. Я ждал этого.

Старик опустил лицо, собираясь с мыслями.

— Я сделал много больше, чем думал, кроме одного. Я не выполнил обещания.

— Знаю. Того, что дал Александру. Погребальный храм, что ты строил столько времени в секретности близ оазиса Амона, до сих пор пуст.

Птолемей вскинул изумленное лицо.

— Ты знаешь? — еле выдавил он. — Но как?!

— Когда-то, когда я был еще мальчиком, у меня был учитель по имени Саламин.

— Тот самый, что…

Хранитель кивнул.

— Он учил меня не только танцам и искусству обольщения. Он учил меня слышать не только слова, но и то молчание, что заключено между ними. Я познал тайный язык жестов, взглядов и движений. Я видел, что твое желание возвысить храм в Сантарии — это лишь часть твоих устремлений, и за этим лежит что-то большее. Все те, кто видел смерть Базилевса, уже умерли, и с их смертью позабылось предсмертное желание Александра. Так оно и есть, но не для тебя и меня. Мы прошли вместе долгий путь и вдвоем войдем во врата Аида. Когда ты пришел и говорил, я видел, что самое сокровенное и важное еще покоится внутри тебя. Знаю, что тревожит моего фараона. Птолемей-Филадельф — великий правитель, но и он смертен. Кто приимет власть после него, а потом и далее нам неведомо. Очевидно одно, как сильны будут враги, когда мы не сможем сопротивляться им — неизвестно, но что они будут драться за тело Александра — бесспорно. Я ждал тебя давно и, когда ты пришел, я уже знал зачем.

Птолемей смотрел на Хранителя долгим благодарным взглядом.

— Так ты готов?

— Да.

— Спасибо, Багоас.

— Не благодари, Птолемей. У нас не так много времени, но оно еще есть. Обещай мне только одно. Это будет не так, как тогда в Вавилоне.

— Нет. Из Александрии выйдет караван с щедрыми дарами для храма Амона. Люди, что будут сопровождать его, не знают ничего. Только несколько человек будут осведомлены о содержании одной из повозок. Ты будешь сопровождать караван до Сантарии. Жрецы помогут тебе, ибо в их интересах хранить молчание. В Александрии же все останется по-прежнему. Люди будут поклоняться праху Александра. Только так я смогу выполнить его волю, не нарушив традиций.

Закончив говорить, Птолемей замолчал. Багой тоже хранил молчание. Они не смотрели друг на друга, каждый мысленно подводил итог.

— Скажи, Птолемей, — вдруг произнес перс, — по-твоему, что все же сломило Александра?

Македонец ответил не сразу, но Багой видел, что ответ известен ему.

— Гибрис, — ответил Птолемей, а потом помолчал и продолжил. — Александр был рожден смертным, но стал богом. Всю жизнь он мерился славой с богами, но наступил миг, когда смертное тело не могло более вмещать божественный дух. Вспомни, тогда в Вавилоне, что сказал египтянин, что бальзамировал тело.

— Что Александр должен был умереть еще пятью годами раньше, настолько было истерзано ранениями его тело.

— Верно. Шутка ли выжить при Гранике, когда шлем разрублен мечом до кости черепа. На Иссе — серьезное ранение мечом в бедро. Под Газой жизнь наградила его глубокой раной в плечо от дротика. В Гиркании сильнейший удар камнем в затылок. Мы опасались за его зрение в течение долгих дней. В Маракандах стрела раздробила голень так, что кость переломилась и выступила наружу. В Индии в землях ассаканов копьем разбило лодыжку. А крепость маллов? Дротик почти вошел в сердце, и плюс ко всему Александр получил тяжелейший удар булавой по шее. А ты спрашиваешь, что его убило. Он воевал всю дорогу, но, если посмотреть попристальнее, он только то и делал, что старался себя убить. Я потерял покой, когда получил назначение личного телохранителя. Сохранить его удавалось с тем же успехом, что и переносить воду в ладонях. И после всего этого — смерть Гефестиона. Или ты забыл?

— Не забыл.

— Похоронив его, Александр похоронил и себя.

— А как же Иолай? Александр же принял вино из его рук. Я слышал, он странно умер.

— А что Иолай? Кто, как ни брат Кассандра мог лучше подойти на роль злоумышленника, когда все вокруг наперебой кричат, что царь отравлен. Толпа требовала отмщения, и смерть личного виночерпия вполне удовлетворила ее. Мальчишку жаль. Политика сожрала его жизнь, но это оправдывало себя.

Багой слышал, как неясные ноты раздражения пронизали слова Птолемея. Даже с годами сын Лага так и не смог заставить себя говорить спокойно о смерти Александра, и это не давало Багою покоя. Он так и не сумел избавиться от чувства причастности Птолемея ко всему этому, но ни разу македонец не оговорился, не ошибся, чтобы хоть чем-то выдать себя. Не произошло это и сейчас.

Птолемей встал, слегка поморщился, ступив на больную ногу и опершись рукой о худощавое плечо собеседника. Багой почувствовал, как все еще тверда и тяжела рука правителя. Хотя в последнее время Птолемей и отошел от дел со словами „быть отцом царя лучше, чем владеть самому любым царством“, предоставив управление Египтом сыну, но привычка твердо держать оружие и власть так и не покинула его ладоней.

Заступало утро. С моря тянуло свежей прохладой. Неясное беспокойство, ерзавшее в груди, так и не давало Хранителю покоя. Поверхностный полусон, беспокойный и почти явный, заставлял подрагивать веки. Испарина рассыпала по лбу и груди мельчайший жемчуг пота. Сбивчивое дыхание подергивало прозрачное тело, простыни комкались под судорогами пальцев…

Восемь мощных мулов тянут колесницу с золотыми ободами на колесах. Колокольчики позвякивают, перекликаясь со звоном тяжелых золотых ожерелий на шеях животных. Сияющий паланкин почти не колышется при движении, переливаясь изнутри многоцветием рубинов, изумрудов и карбункулов. Пружины заботливо поддерживают платформу с квадратным золотым троном, украшенным рельефными фигурами и массивными кольцами. Гирлянды живых цветов увивают тяжелый золотой саркофаг, переливающийся отблеском драгоценных камней под куполом паланкина. Четыре картины внутри сооружения изображают свершения усопшего. Знаменитая колесница Дария тонкой искусной работы окружена гвардией в полном вооружении, отрядом персов и воинами греческой тяжеловооруженной пехоты. На колеснице Александр в шлеме с белоснежным султаном и со скипетром в руках. На втором полотне вереница слонов в боевом облачении с индийскими погонщиками на шеях и воинами Александра на крупах. На третьей картине изображен отряд кавалерии, застывший в боевом маневре. На последней — флот в военном построении, готовый к атаке.

На ступенях главного храма Мемфиса процессию встречают служители. Верховный жрец, статный мужчина лет пятидесяти нагибается в приветственном поклоне. Солнце бликами перекатывается по смуглой, натертой маслами спине. Птолемей, чуть моложе его, проворно спрыгивает с коня и тоже приветствует жреца. Мрачное выражение не покидает лица служителя, и толмач испуганно семенит взглядом по лицам говорящих. Багой видит, как Птолемей отступает на шаг назад, правой рукой хватаясь за меч.

— Отступи, жрец! — Лагид делает несколько решительных шагов, но жрец, невозмутимый, словно каменное изваяние, не двигается. Даже выражение его лица не меняется.

— Храм — не место для битв, — невозмутимо и монотонно произносит старик. — Спрячь меч и войди с поклоном.

Птолемей едва в состоянии обуздать гнев, но походка его все же выдает раздражение.

— Не произноси пустых слов и выслушай меня, — произносит жрец, вскинув голову. — Задолго до того, как ты явился, мне был дан ответ. Путь Александра не окончен. Войны и бедствия будут следовать за ним до тех пор, пока он не обретет пристанище там, где указано богами. Великие цари приходят от богов, к ним же и уходят. Отвези его тело в город, построенный у Ракотиса (4), ибо пристанище названо свыше. Не послушаешь меня, и место его захоронения будет несчастливым, отмеченным войнами и кровавыми сражениями.

Птолемей не мог пошевелиться, словно жрец взглядом впрыснул в него парализующий яд.

— Тело фараона будет покоиться в храме Осириса, доколе не воздвигнут в Александрии усыпальницу, достойную его и его славы.

Птолемей сник, силы почти покинули тело, и теперь жесткий голос верховного жреца управлял им…

Багой вздрогнул и открыл глаза. Становилось душно, и перс понял, что проспал слишком долго. Он пал ниц перед изваянием своего бога и раболепно взглянул ему в глаза. Александр, словно улыбался сердоликовым взглядом, и солнечные лучи весело пружинили в глубине камней. Богатая палитра красок, нанесенных на каменную одежду, оружие и доспехи, делала их почти настоящими. Лиловая, пурпур, синяя, желтая краски светились богатством оттенков, подчеркивая беззаботную живую улыбку царя. Хранитель коснулся его стоп. Глина отозвалась почти человеческим теплом. Минуло уже сорок лет, разделяя жизнь Александра и воспоминания о нем. Как долго, но Багой был счастлив, что прожил их, ибо сейчас именно он призван исполнить последнюю волю своего царя. Сердце Хранителя засуетилось, заерзало, забилось в узкой клетке, наполняя ее болью и радостью. „АхурАмазда, — прошептали разгоряченные губы, — величайший из царствующих богов, благодарю тебя. Благодарю, что ты услышал мои мольбы, и теперь укроешь его от мира, и ничто: ни войны, ни пожары, ни чужие руки не коснуться больше тела моего повелителя. Не знаю, чем я заслужил, что ты сделал меня счастливейшим из смертных, уходящих в страну мертвых, и я уйду налегке, сковав поцелуем землю, упокоящую навеки величайшего из смертных“.

* * *

Последний вечер. Александрия. Хранитель поднялся на колоннаду Сомы (5). Город рыжел в растекающемся на горизонте солнце. Пять десятилетий мечта Александра высилась, ширилась, наполнялась жизнью, становясь достойным памятником величию его славы. Завтра Александрия станет для Хранителя воспоминанием, потому что, покинув ее, он уже не вернется никогда. Последний раз завтра солнце поднимется над Воротами Солнца, но он не увидит, как оно спрячется за Воротами Луны. (6) И гавань с молом и вскинутыми дугами мостов, и Фарос, стражем выступающий из воды, библиотека, Музейон, царский дворец, гранит и мрамор его стен, раскидистая тень пышных деревьев казались Багою родными, словно вросшими в его плоть. Но он готов был вырвать их из себя, аккуратно сложив свитками воспоминаний в свободном уголке души. Вся его жизнь уже давно была разложена там, перечитана и осмыслена. И теперь, вспоминая о каких-то годах, он словно осторожно стирал пыль времени со старых записей. Он уже стар. Осталось заполнить лишь одну, последнюю свободную ячейку, чтобы после закрыть навсегда дверь своей жизни.

* * *

Караван медленно подступал к зеленому островку Сантарии. Багой вздрогнул и открыл глаза. Несколько мгновений он пытался понять, что именно разбудило его, как вдруг услышал карканье. Во′роны. Три огромные птицы кружили над обозом, расчерчивая небо широкими кругами. „Они вновь приветствуют тебя, повелитель“, — прошептал перс, следуя взглядом за полетом птиц. — „Сын бога“.

Багой приветствовал Птолемея поклоном. Старый фараон жестом приказал охране оставаться на месте, а сам подошел к Хранителю.

— Быстро пролетело время, — произнес старик, окидывая взглядом высокую мощную стену. — Вернусь в Александрию и на покой. Все я сделал, ни к чему больше не годен, пора отбывать. Надеюсь, и ты готов к дороге.

— Я не еду, Птолемей. Моя дорога завершена.

Старик резко обернулся.

— Не едешь?! Как?!

— Мой царь здесь, и я останусь подле него.

— Но…

— Скажи, что я умер в дороге.

Птолемей не ответил, отвернулся и обреченно пошел к воротам. Он шел сквозь тень двухметровых стен медленно и обреченно, потом остановился, словно подбирая слова, но так и не решился ничего сказать. Хранитель бесшумно следовал за ним.

— Я воздам почести богам в храме и после пойду проститься с Александром, — произнес Птолемей низким упавшим голосом и, помолчав, добавил: — Значит, я остался один.

Багой терпеливо ждал на ступенях, пока македонец молился. Время медленно ползло тенью по стене, но перс не шелохнулся. Наконец, фараон вновь показался в проеме, и Хранитель понял по его лицу, что тот не смирился с ответом. В полном молчании они подошли к главным воротам усыпальницы. Мощные петли держали массивные деревянные двери, окованные чеканенным металлом. Два огромных льва охраняли вход в сердце усыпальницы, лоснясь на солнце отполированными гранитными мордами. Кольца в виде лавровых венков в их пастях выглядели печатями молчания. Почти черные от загара рабы в белоснежных схенти распахнули двери. Ступени струились вниз бесконечной вереницей. Внутри было тихо и прохладно. Багой наблюдал, как Птолемей медленно идет вдоль стен, рассматривая богатые барельефы. Пламя в светильниках оживилось, словно обнюхивало тонкие потоки свежего воздуха. Приглушенные оранжевые блики плясали по барельефам, оживляя фигуры, и они, словно шевелились, украдкой наблюдая за посетителями. Птолемей обошел зал и остановился перед тремя мраморными стелами. Надпись на центральной, чуть выступающей вперед гласила: „Александр. Амон-Ра. Во имя почтеннейшего Александра я приношу эти жертвы по указанию бога и переношу сюда тело, которое такое же легкое, как самый маленький щит, — в то время, когда я являюсь господином Египта. Именно я был носителем его тайн и исполнителем его распоряжений. Я был честен по отношению к нему и ко всем людям. И так, как я последний, кто еще остался в живых, то здесь заявляю, что я исполнил все вышеупомянутое ради него“. Стела справа хранила надпись: „Первый и неповторимый среди всех, который выпил яд, ни мгновения не сомневаясь“. Текст последней стелы говорил: „В этом районе проживают четыреста тысяч человек, сто тысяч служат в армии и тридцать тысяч солдат охраняют гробницу“.

За стелами в задней стене располагались несколько плотно закрытых дверей. Птолемей подошел и остановился возле одной.

— Дары, что хранятся здесь подлинные, — произнес фараон. — Мне скорбно признаться, что они стоили жизни такому количеству мастеров. Те, что остались в Александрии — лишь копии, и я молился все эти годы, прося богов простить меня. Эти вещи бесценны, и мне скорбно думать, что со смертью моей они могут погибнуть или затеряться в истории. Я богато одарил семьи, но тяжесть, что лежит на моем сердце, не стала легче. В другой комнате хранятся доспехи Александра… Да-а-а. Они еще хранят в себе огонь его гибриса…

— Не продолжай, Птолемей, — прервал его Хранитель. — Я и так знаю, что ты скажешь.

Македонец благодарно улыбнулся и взглянул на Багоя. Хранитель увидел, как блеснули слезы, скатываясь по уставшему лицу. Старик поднял голову, словно желал скрыть нахлынувшую скорбь.

— Звезда Агреадов, — произнес он, рассматривая восьмиконечный барельеф над входом. — Сколько свершений ты увенчала, сколько сражений выиграла, а теперь скорбишь над телом последнего и величайшего из этой династии.

Он замолчал, но слова, словно повисли в тишине, явно и пронзительно. Перс жестом призвал раба, что, склоняясь, ожидал указаний у входа в усыпальницу. Двери открылись легко и бесшумно. За ними на великолепном богатом ложе стоял золотой саркофаг. Щит Ахиллеса покоился на тяжелой крышке. Посетители постояли. Помолчали.

— Может быть, все же поедешь со мной? — нерешительно спросил Птолемей.

Багой молча покачал головой.

— Ну, так тому и быть.

Птолемей погладил ладонью золото саркофага.

— Ладно. Кажется, все. Прощай, Александр, да, и ты, если что не так, не проклинай старика.

— Прощай, Птолемей. Легкого пути. Проводить тебя?

— Не стоит. Дорогу к Аиду я и сам найду.

Македонец отвернулся и побрел прочь. Безучастные руки свисали безвольными плетями. Шаги давались тяжело, шарканье выдавало бессилие. Он уже почти поравнялся с дверью, когда Багой окликнул его на македонском. Птолемей обернулся.

— Там в Вавилоне… А ведь это был ты.

(1) Цитата из Ахилла Татия „История Александра Великого“ книга1.

(2) Гелиос — древнегреческое солнечное божество.

(3) Отсюда и далее текст, выделенный кавычками — цитаты из Ахилла Татия „История Александра Великого“ книга 1.

(4) Ракотис — Название одной из деревень, на месте которой выросла Александрия. В последствии Ракотис стал одним из кварталов города, сохранив свое название.

(5) Сома — название усыпальницы Александра.

(6) Главная улица Александрии протяженностью около семи километров пролегала с востока на запад от Ворот Солнца до Ворот Луны.

Послесловие к эпилогу.

О Багое, диадохах, смерти Александра, причинах и участниках.

В завершении романа хочу сказать еще пару слов. Все повествование книги основано, как говорится, на реальных событиях. До начала этого романа тема Александра присутствовала в моей жизни почти десять лет и сопровождалась мучительным сбором огромной библиотеки с детальным изучением и штудированием этой самой библиотеки, поэтому все значимые события, описанные в книге, имеют под собой жесткую историческую основу. Жесткая историческая основа в свою очередь весьма условна, ибо прижизненных документов, касающихся периода правления Александра, не сохранилось. Самые ранние из них были написаны спустя сто лет после его смерти и, соответственно, могут нести весьма серьезные искажения. Однако и, к сожалению, мы может руководствоваться в основном ходом событий, изложенных именно в них. При работе над романом настольными книгами для меня неизменно были: Плутарх «Александр», К. К. Руф «История А. Македонского» с приложениями Диодора и Юстина, Страбон «География», Ахилл Татий «История Александра Великого» книга 1 и др. так называемые «первоисточники». Что бы там ни было на самом деле, мы можем руководствоваться сведениями, содержащимися в них и принимать их за реальность. Бесспорным остается только одно — Александр умер. На сегодняшний день существует 4 основных предположения о причинах его смерти, а именно: отравление, малярия, безудержное пьянство и естественный износ организма. Автор, как доморощенный историк, не очень соглашается с версией о малярии. На мой взгляд, странно предполагать, что среди миллионов комаров, кишащих вокруг Вавилона, оказался один малярийный, который удивительным образом не промахнулся и укусил Александра. Каких-либо сведений об эпидемии малярии мне разыскать не удалось, и я благополучно отложила в сторону эту версию. Пьянство и износ организма, несомненно, приближали смерть царя, но, вряд ли, явились ее причиной. Да, известно, что со смертью Гефестиона Александр изменился, стал жестоким, подозрительным и начал невероятно быстро спиваться. Кроме того, несчетные ранения тоже, вряд ли, добавляли ему здоровья, но тоже, по моему мнению, не явились причиной его ухода. Сохранились достаточно подробные описания болезни Александра, основанные на так называемых «царских дневниках», из которых следует, что Александр умирал почти десять дней, слабея день ото дня. Известно так же, что после кончины тело не разлагалось около недели, несмотря на стоявшую в Вавилоне жару. Самостоятельно изучив симптомы отравлений более, чем десятью древними и наиболее известными ядами, я согласилась с версией об отравлении стрихнином. Наиболее веским аргументов в пользу стрихнина явился тот факт, что он обладает консервирующим эффектом, что и позволило трупу оставаться нетленным столь продолжительное время. Итак, автор соглашается с версией, что Александр все же был отравлен и отравлен стрихнином.

Теперь о том, кому и зачем это было нужно. Известно, что за десять лет походов Александр дошел до Индии, захватил определенную ее часть, после чего не совсем благополучно, но все же вернулся в Вавилон. Испугавшись предсказания волхвов о своей скорей смерти в Вавилоне, царь решает поскорее убраться оттуда и обращает свой взгляд на запад к Карфагену. Он строит флот, намереваясь часть войска отправить морским путем с заданием изучать все, что там есть, а сам решает идти с другой частью через Египет к противоположному побережью. Это должно было быть вторым вступлением Александра в Египет. Здесь нужно сделать отступление и вернуться немного назад. Как мне кажется, жрецы Амона в оазисе Сива (Сантария) не могли не знать о скором продвижении македонского войска через Малую Азию и двух грандиозных битвах на р. Граник и на р. Пинар, в результате чего Дарий Третий Кодоман бежал, бросив войско, обозы и собственную семью. Знали они так же и о жестокости и упорстве Александра при осаде Тира в Сирии. Думаю, им было известно и об амбициозных планах македонца по продвижению вглубь Персии и завоеванию ее. Скорее всего, как мне видится, они сделали весьма точный и дальновидный расчет, основанный на том, что Александр не задержится в Египте надолго. Поразмыслив над этим, они окончательно определились, и Египет достался Македонскому бескровно и безболезненно. Там, в Сиве при весьма двояких обстоятельствах Александр был признан фараоном и соответственно сыном Амона. Удовлетворив свое тщеславие, заложив Александрию и назначив Птолемея сатрапом Египта, Александр двинулся дальше, правда, прихватив Птолемея с собой. И вот спустя почти девять лет, повторно находясь в Вавилоне, Александр решает идти на Карфаген. Идти на Карфаген означало только одно — идти через Египет со всеми вытекающими оттуда последствиями, и в этот самый момент случается непредвиденное — Александр внезапно умирает. Это обстоятельство подводит нас вплотную к необходимости подумать, так ли это непредвиденно, и кому и зачем была выгодна его смерть именно в это время. Итак, перед нами шахматная доска. Самое время расставить фигуры. Антипатр. Все время пребывания Александра на востоке Антипатр находится регентом в Македонии, занимаясь отправкой царю и человеческих, и иных ресурсов. На то время ему уже больше семидесяти лет. Его сын Кассандр не был мной замечен, как участник похода, следовательно, с большой вероятностью помогал отцу управлять Македонией и снабжать армию Александра. Известно, что незадолго до смерти, он виделся с царем, во время которой у них произошла весьма серьезная ссора. В это же самое время Александр отправляет в Македонию Кратера в сопровождении ветеранов и части войска. Кратеру дано предписание сменить Антипатра на должности регента, что, уверена, вряд ли явилось великой радостью для последнего. Третья шахматная фигура — Птолемей. На момент смерти Александра Птолемей был в возрасте сорока лет. Почти всю свою жизнь он воевал сначала с Филиппом, а после с его сыном Александром. Вряд ли его могла привлекать идея продолжить это ремесло еще на неопределенный срок. Амбиции Александра не имели предела, соответственно и время их осуществления тоже выглядело бесконечным. И это в то время, когда перед ним лежал спокойный и процветающий Египет. Даже, если рассматривать вероятность того, что Птолемей осел бы в своей сатрапии и не пошел бы дальше с царем, жизнь его вряд ли можно было бы считать спокойной. Пропустив войско через Египет, Птолемей столкнулся бы с серьезнейшей труднорешабельной проблемой в случае чего бесконечно иметь столкновения по двум египетским границам: со стороны Сирии, и со стороны Карфагена. В случае конфликта с Птолемеем Александр вряд ли согласился бы с потерей снабженческого потока по суше. Кроме того, Птолемей не мог не понимать, что новая война будет истощать и изматывать экономику Египта.

Исходя из вышесказанного, версия о причастности и заинтересованности в устранении Александра этих троих имеет право на существование и кажется мне не лишенной логики.

Теперь о том, как же тело Александра исчезло из Вавилона, оказавшись в египетской Александрии, и куда оно потом исчезло уже из Александрии. После смерти царя наступает момент, который вошел в историю под названием «войны диадохов». Останавливаться на самих войнах мы не будет, осветим только два ключевых момента. Это война за власть и территорию и война за тело царя. Почти все сподвижники Александра воевали и погибли от рук друг друга. Среди немногих выживших остались Кассандр, Птолемей, Антигон Одноглазый и Селевк, а империя Александра была разорвана на четыре части. Птолемей правил Египтом еще сорок лет, основав династию Птолемеев. При его правлении государство крепчало и процветало. Великие умы потянулись туда, собирая в одном месте весь накопленный человечеством научный опыт.

История упоминает о том, что, будучи весьма прозорливым человеком, Птолемей еще в Вавилоне отчетливо понимал, что предстоит борьба за тело царя, ибо было предначертано процветание тому государству, которое станет обладателем богоуподобленной мумии. Диадохи так и не смогли единогласно определить, где именно должен быть похоронен их царь. Будучи, по всей вероятности, еще и хитрым человеком, Птолемей в строгой секретности нелегально отправил забальзамированное в меду тело Александра в Египет, а сам сопровождал богатую траурную процессию с пустым саркофагом. Он ожидал нападения в любой момент и недалеко от Вавилона схлестнулся с конными подразделениями Пердикки. Проиграв сражение и обнаружив обман, Пердикка отступил, а тело Александра благополучно достигло Мемфиса.

До недавнего времени считалось, что последним упоминанием о мумии царя был эпизод с Октавианом Августом спустя триста лет. Победив последнюю из птолемеев, царицу Клеопатру и умертвив ее сына Цезариона, Октавиан Август решил взглянуть на царственную мумию. Саркофаг был вскрыт, он коснулся носа Александра, и мумия начала рассыпаться. Недавние раскопки в оазисе Сива, на мой взгляд, дают более правдоподобную версию. При раскопках был обнаружен огромный подземный мемориальный комплекс с запечатанным входом. Раскопки в срочном порядке были запрещены властями Египта, однако сведения о содержании находок просочились в прессу. В гробнице Сива были найдены обломки саркофага из алебастра, изготовленного за пределами Египта. На барельефе саркофага располагалась, так называемый символ Агреадов и личный символ Александра — восьмиконечная звезда. Так же был раскопан тайный проход из гробницы в храм Амона-Ра и три стелы с надписями на древнегреческом языке. Надпись на одной из стел гласит: «Александр, Амон-Ра. Во имя почтеннейшего Александра я приношу эти жертвы по указанию Бога и переношу сюда тело, которое такое же легкое, как самый маленький щит, в то время, когда я являюсь господином Египта. Именно я был носителем его тайн и исполнителем его распоряжений, я был честен по отношению к нему и ко всем людям. И так как я последний, кто еще остался в живых, то здесь заявляю, что я исполнил все вышеупомянутое ради него». Приблизительная дата надписи относится 290 г. Становится очевидным, что автором текста мог, и скорее всего был именно Птолемей Лаг, которому Александр и завещал перенести свои останки в Сиву. Надпись второй стелы выглядит так: «Первый и неповторимый среди всех, который выпил яд, ни мгновения не сомневаясь». Надпись на третьей стеле гласит: «В этом районе проживают 400 тысяч человек, 100 тысяч из них служат в армии, и 30 тысяч солдат охраняют гробницу». Совершенно очевидно, что такое количество охраны могло быть приставлено для охраны бесценного тела.

Существуют и другие версии о погребении тела Александра, но автор романа в большей степени склоняется именно к этой.

Напоследок несколько слов о Багое и его судьбе. Известно, что после смерти Гефестиона Багой поднимается на высокую ступень политического влияния. Умный от природы, он так воздействует на Александра, что тот не замечает, что во многих вопросах Багой действует от имени царя, но в своих интересах. В первоисточниках так же говорится, что он доводил Александра до такого верха сладострастия, что Александр терял волю. Известно так же, что царь даровал ему шикарный дворец недалеко от своего, что говорит о значимости этого человека в судьбе самого Александра. Далее след Багоя теряется. По крайней мере, мне не удалось обнаружить сведения о его дальнейшей судьбе. Если он не был убит, то остаться после смерти царя в Вавилоне вряд ли смог бы. Версия о том, что он затерялся где-то возле тела Александра, кажется мне наиболее логичной. Именно она и вошла в сюжет второй книги.

Я благодарю всех читателей, осиливших этот роман.