Когда оживает сердце

12. Остин

В четыре утра большой дом темен и тих. Я на цыпочках крадусь по коридору, чтобы не побеспокоить Кейт. В последнее время она превращается в монстра, когда дело касается сна, а мне совершенно не хочется навлекать на себя гнев беременного чудовища. Несмотря на кромешную тьму, кухня наполнена ароматом свежесваренного кофе.

Две высокие фигуры сидят за столом в тусклом свете луны и небольшой лампы над мойкой. А ведь я специально пришел сегодня пораньше, чтобы спокойно выпить кофе в одиночестве и улизнуть, пока не явились остальные. Вот уже двенадцать лет, как мамы нет с нами, но в день ее рождения я по-прежнему чувствую себя паршиво.

– Что вы, дурни, тут делаете? – шепчу я братьям.

– Понимаешь, Кейт мешает спать жужжание верхнего света. – Денни поворачивается и глядит на меня огромными сияющими глазами. – Она ведь знает, что мы на ранчо, да? Знает, что здесь рано встают, а когда варишь кофе, желательно хоть что-нибудь видеть. Остин, скажи нашему чокнутому братцу, что это чистое безумие!

– Прости, Ден, я хочу еще немного пожить.

К счастью, в родном доме я мог бы и с завязанными глазами сделать все, что нужно. Достаю кружку, осторожно придерживая скрипучую дверцу шкафчика, и наливаю кофе, пока по звуку не понимаю, что чашка полна.

– Что-то я не вижу, чтобы ты сам рвался к выключателю, – шепчет Джексон.

– Чтоб мне потом жрачку испоганили? Нет уж, спасибо, – отвечает Денни. – Тем более сегодня она готовит рваную свинину.

– Ты придешь?

Очевидно, Джексон обращается ко мне. Мог бы не спрашивать, я никогда не прихожу на ужин в честь дня рождения мамы. Отхлебнув кофе, качаю головой.

– Вы уже собрали сено в тюки на северном лугу? Помощь нужна?

– К обеду закончим. А ты что, все еще бегаешь от Кобылки? – спрашивает Денни, и Джексон прыскает. Даже в темноте чувствую на себе их ехидные взгляды.

– Да ладно тебе. Может, человек устал перекладывать бумажки и хочет заняться настоящим делом.

– Или человек влюбился и понятия не имеет, как с этим жить, – смеется Денни. – Слушай, если ты не собираешься за ней приударить, может, я попробую?

– Не дразнил бы ты его. – Джексон осторожно опускает кружку.

Боясь потревожить сон Кейт, все мы движемся плавно, как в замедленной съемке.

Вот тебе и мирное утро в одиночестве. Ставлю в раковину полупустую кружку и спешу к выходу, едва не забыв пакет с обедом. Рано или поздно найдется смельчак, который включит верхний свет, а мне совсем не хочется, чтобы кто-то заметил, как я краснею при одном упоминании Сесиль.

– Иди работать, Денвер, – говорю я в дверях.

– Я тебя тоже люблю! – шепчет в ответ брат.

Я и правда надеялся, что уборка сена меня отвлечет. Вот только не учел, каким испытанием окажутся пятнадцать часов в кабине трактора наедине с собой. Осел. Я так переживал, что эта красотка помешает работе других, что не заметил, как сам стал выписывать пьяные зигзаги по лугу. М-да. Какой уж там трезвый ум, если я даже ездить по прямой не в состоянии. Уверен, у Джексона и Денни найдется что сказать по этому поводу.

Просто не думай о ней, идиот! Но как? Иногда я чувствую что-то вроде взаимности. Сесиль улыбается мне, бросает игривые фразы и взгляды. Потом я делаю шаг навстречу – подхожу ближе или беру за руку, как на аукционе, и ее тело сжимается в комок, будто от отвращения.

Снова и снова себе напоминаю: она скоро уедет, надо просто немного подождать. Все меня покидают, даже те, от кого этого совсем не ждешь. Дед, мама, отец, Саванна… Положим, у деда и мамы не было выбора, но папа и Сэв… я сделал все, чтобы их удержать. Без толку. Так с чего вдруг в этот раз будет иначе?

Да уж, прошлый опыт должен меня останавливать, только почему-то не останавливает. «Да ни за что!» – говорю я себе, а потом вижу Сесиль, и меня так захлестывает, что я готов рискнуть еще раз. О, если бы у меня был хоть один шанс завоевать ее, я бы не колебался. Месяц, неделя, да хоть один-единственный день с ней – все лучше, чем до конца жизни кусать локти, не попытавшись. И плевать на неизбежное расставание.

Стоп. Я что, признал, что готов за ней приударить?

Возвращаюсь домой после работы невероятно усталым и вконец разбитым. Последнее, что мне сейчас нужно, – компания неугомонного младшего братца, но этот прохвост следует за мной по пятам, как золотистый ретривер.

– Точно не хочешь пойти? – Отхлебнув пива, Денни закидывает ноги на журнальный столик.

Мы, наконец, завершили второй укос, осталось дождаться, когда трава высохнет и ее можно будет убрать в амбары на зиму. Весна выдалась ранняя и такая мягкая, что, если погода не подведет, мы успеем скосить луга и в третий раз. А значит, прокормим животных своими силами, не тратя лишних денег. По идее я должен сиять от счастья.

– Точно, – ворчу я. – Не желаю его видеть.

Отец любил маму, сильно любил. Ради нее он остался на ранчо. Это мама мечтала, чтобы четвертое поколение семейства Уэллс жило в этих местах, отец же был готов сбежать в тот день, когда ему стукнуло восемнадцать. И в итоге сбежал через неделю после маминой смерти, бросив все на двадцатипятилетнего сына. Плюнуть и растереть бы, но он возвращается сюда дважды в год – седьмого июля, в день ее рождения, и второго октября, в годовщину смерти.

– Кейт готовит рваную свинину. Ты ведь ее обожаешь.

– За один стол с этим козлом меня вкусностями не заманишь, – качаю головой я.

– Дедушке это не понравилось бы. Он мастерил кухонный стол размером со слоновью задницу специально для семейных ужинов.

Пошла тяжелая артиллерия. Мой братец прекрасно знает: хочешь от меня чего-то добиться, упомяни маму или дедушку.

– Угу. А еще ему точно не понравилось бы, что отец сбежал с ранчо, – говорю я вслух, а про себя добавляю: «и от нас».

– А тебе не приходило в голову, что он жалеет о своем отъезде? Потому и возвращается.

Милый, наивный Денни Уэллс!

– Ну конечно, – фыркаю я, допивая пиво. – Иди уже к папочке, Денвер.

Наконец, больно стукнув меня по плечу и прикончив свою банку, он удаляется. Прежде в дни приезда отца я и вовсе покидал ранчо, чтобы даже случайно его не увидеть. Однако со временем я решил, что заслужил право быть здесь, ему не выгнать меня из дома. Так что теперь я просто забиваю холодильник пивом и до утра смотрю телевизор, который и включаю-то лишь дважды в год.

Именно этим я и занимаюсь, когда спустя полчаса рука сама тянется к телефону. Большие пальцы неуклюже блуждают по экрану, отыскивая нужные буковки.

Не проходит и полминуты, как телефон тренькает. Чем, интересно, она занята, если так быстро отвечает? Встаю взглянуть в окно на соседний домик, хотя давно знаю: отсюда видно только крыльцо.

Вру, конечно. Но исключительно из-за назойливости Денни. Джексон давным-давно оставил попытки манипулировать мной с помощью чувства вины. Вообще-то до того, как на свет появилась Одесса, ему тоже было плевать на эти ужины. Теперь же у него есть дочь, и она, видите ли, имеет право общаться с дедушкой. Заслужил ли наш отец право общаться с внучкой – большой вопрос, но решать не мне.

Все, кроме нее, знают: в день рождения и день смерти мамы я разговариваю только с братьями. После сегодняшнего выступления Денни уже подумываю, не добавить ли и этих двоих в черный список.

Я не плачу по маме, уже нет, и тем не менее мне нужен этот день. Поэтому волнение, поднимающееся в груди от ее вопроса, пугает. Как, скажите на милость, мы будем общаться? Я и в обычные-то дни рядом с ней превращаюсь в слабоумного, что же будет сегодня?

В общем, надо сказать «нет». Вместо этого я набираю…

Ну вот, я ее пригласил. Кретин безмозглый. Ладони потеют, голова кружится. В панике бросаюсь собирать раскиданные по полу вещи. Слава богу, домик маленький – спальня, ванная и подобие гостиной, в которой помещаются диван, камин да крохотная кухонька. Переодеваюсь в джинсы и рубашку, чищу зубы.

Стоп. Зубы-то я зачем чищу? Соберись, парень, она тебя не поцелует. Глубоко вдыхаю и слышу стук в массивную деревянную дверь.

– Обалдеть! Коврик «Добро пожаловать»! Ну, ты и враль! – говорит Сесиль игриво, едва я успеваю открыть. – Перед твоей дверью должен быть коврик «Отвали»!

На ней легинсы и безразмерное худи, светлые волосы убраны в хвост, пара прядей небрежно торчит. Похоже, у нее тоже не было грандиозных планов на вечер. В каждой руке Сесиль держит по тарелке; на одной сэндвичи со свининой, на другой шоколадный торт. Когда я забираю еду, мы легонько касаемся пальцами, и ее лицо озаряет улыбка.

– Ты всегда воруешь еду с запасом или ждала кого-то к ужину?

Она проходит внутрь, чуть задев меня рукой. В животе неистовствуют бабочки, сердце колотится, в голове туман.

– Все для меня любимой. Но я готова поделиться добычей.

Улыбаюсь, глядя, как Сесиль раскладывает угощение на журнальном столике и снимает с тарелок пленку. Протягиваю холодное пиво и сажусь так далеко, как только позволяет скромных размеров диван. Она в моем доме – это уже гигантский шаг вперед. Не стоит передавливать, вторгаясь в личное пространство.

– Копов на хвосте не привела? Не желаю быть замешанным в краже торта.

– Не уверена, что с юридической точки зрения мой поступок вообще можно считать воровством. Я ведь помогала готовить и то и другое, а тортик и вовсе испекла отдельный. Хозяйский стоит в большом доме, целый и невредимый.

– Эх ты, сорока-воровка. Такое страшное преступление – прямая дорога в камеру к Марте Стюарт. Как повариха она бы одобрила.

Сесиль взрывается хохотом, будто фейерверк.

– Почему ты не всегда такой веселый?

– Кому-то надо и брюзжать.

– Так тебя поэтому на ужин не позвали? – Она поджимает ноги на дальнем конце дивана и смотрит так, будто ее вопрос совсем не дурацкий.

– Вообще-то позвали, я отказался, – признаюсь я, вдруг осознав, что под этим заинтересованным и немного обеспокоенным взглядом мне хочется выложить все. – Там мой отец, с ним я не разговариваю.

– Вон оно что. Понятно, почему все так суетились. И часто ваш отец приезжает?

Почесываю щетину, решая, как много готов рассказать.

– В день рождения и в годовщину смерти мамы. Понимаешь, когда ее не стало, он почти сразу уехал. Прошло столько лет, а я так и не смог его простить.

Прижимаю язык к щеке изнутри, готовясь услышать что-нибудь идиотское. Вот сейчас она скажет: «У него не было другого выхода». Все так говорят. Денни, Джексон, Кейт, даже Берил. «Он тоже скорбит. Он пытается показать, что вы ему нужны. В конце концов, вы были уже взрослые».

– Берил и Кейт упоминали, что сегодня день рождения вашей мамы. Мне жаль, Остин. Тяжело, конечно. – Сесиль смотрит на меня своим фирменным взглядом, словно видит насквозь. Бр-р. Пугает до чертиков.

– Угу. И от общения с отцом легче не станет. Вот почему я сижу здесь.

– Довольно эгоистично с его стороны – приезжать только в эти дни. Он хоть раз спросил, нужен ли вам? – Она зажимает рот ладошкой. – Прости, прости. Не следовало отзываться плохо о твоем отце.

– Не извиняйся, – говорю я, с трудом сдерживая улыбку. – Ты первая, кто не бросился его выгораживать.

– У меня больше нет привычки выгораживать мужчин.

Наверное, последнее замечание связано с ее бывшим. Ну и придурок же он, если вынудил такую женщину сбежать. А я не придурок? Сколько времени я потратил, вызывая в себе к ней неприязнь!

– Ты защищала меня перед Кейт на клеймении, – напоминаю я.

Вообще-то она защищала меня как минимум дважды. Денни рассказывал, что Сесиль встала на мою сторону, когда парни ныли из-за родео. Они наемные рабочие на ранчо, а значит, если нужно, должны вместо родео помогать убирать сено, пока погода не испортилась. И пусть ненавидят меня, на то я и босс.

– Тоже верно. Ладно. Я больше не выгораживаю козлов. – Ее слова согревают меня, как виски холодной ночью в середине сезона отела, лицо заливает румянец. Отхлебнув пива, Сесиль резко меняет тему: – Ну и как ты обычно проводишь день рождения мамы?

– В одиночестве.

– Ой. Если хочешь, я уйду. Ужин можешь оставить себе.

– Не уходи, – вырывается у меня. – Обычно я смотрю «Счастливые дни». Под пиво. Ее любимый сериал.

Так, приятель. Хочешь эту девушку – прекращай вести себя как дикарь.

– А что, звучит здорово, твоей маме наверняка бы понравилось. Хорошо бы в память обо мне друзья смотрели мои любимые сериалы. А если не станут, вернусь с того света и закошмарю каждого. Учти, Ос, ты тоже в списке.

Причисление к классу друзей должно бы меня разочаровать, убить надежду и одновременно избавить от волнений по поводу будущего расставания, ведь теперь все, что меня ждет, – тихая и уютная френдзона. Однако на меня это почему-то производит противоположное впечатление, внутри все трепещет. Если из босса-мудака я сумел превратиться в друга, смогу стать и кем-то большим.

Похоже, Сесиль не замечает моих метаний, хихикает над какой-то репликой в телевизоре. Неприятно это признавать, но я рад, что сегодня не один.

– Что ж, теперь, когда ты наслушалась гадостей про нашу семью, расскажи о своей, – прошу я.

– У нас все куда скучнее. Я единственный ребенок. Отец учитель истории, мама стоматолог. Я родилась и выросла в городе…

– Само собой. – Уголок моего рта приподнимается, мы обмениваемся игривыми взглядами.

– Эй! Я вроде неплохо прижилась! – От ее дразнящего тона внутри все сжимается.

– Это правда, – соглашаюсь я совершенно искренне: то ли она прижилась на ранчо, то ли ранчо приросло к ней, но Сесиль действительно стала здесь своей. – А почему Уэллс-Каньон? Ты что, просто разложила карту Британской Колумбии, закрыла глаза и ткнула пальцем?

– Наверняка моя мама так и думает. Вчера прислала мэйл с советами на случай нападения гризли. Ой, кстати, надо предупредить Берил, что в почтовом ящике может быть спрей от медведей.

– Отправлять спрей по почте запрещено правилами.

– Что сказать? Мы криминальная семейка. – Сесиль глубже откидывается на спинку дивана, и ее обнимает золотистый луч заходящего солнца. – Впрочем, теперь я с благодарностью принимаю любое проявление заботы.

– Теперь? – К черту мои принципы. Хочу знать о ней все.

– В последние годы мы мало общались. Я приняла несколько сомнительных решений, одно из них оттолкнуло родителей. Сейчас думаю, здорово было бы наладить отношения… ну, ты понимаешь.

– Да-а, – отвечаю, хотя уверен, вопрос риторический.

А понимаю ли? Идея наладить отношения с отцом меня совсем не вдохновляет. Мы никогда не были по-настоящему близки, хотя и серьезных претензий к нему у меня нет. Кроме одной: вряд ли мальчишек двадцати пяти, двадцати двух и восемнадцати лет можно назвать достаточно взрослыми, чтобы заботиться не только о себе, но и о ранчо с двадцатитысячным поголовьем скота. С нас хватило бы утраты одного из родителей, а по его милости мы потеряли и второго.

Спустя еще несколько серий Сесиль начинает поглядывать на торт. Солнце давно село, наши лица освещает лишь холодный свет экрана, однако никто из нас не встает с места. Она вытягивает ноги, и кончики пальцев касаются моего бедра. Прикосновение совсем не такое нежное, как в моих мечтах. Зато она впервые не каменеет, как обычно при моем приближении.

– Принесу нож и вилки.

– Ух ты! Будем есть краденый торт вилками? Шикарная у тебя берлога!

– То есть все-таки признаешь, что он краденый? Пиши мне из тюрьмы. Хочу знать, как там Марта.

– Тс-с. – Сесиль толкает меня ногами. – Иди уже за вилками. А то сейчас начну есть руками, как Одесса. Марта, между прочим, давно на свободе. Плохо ты разбираешься в поп-культуре.

От смеха ее щеки розовеют, глаза становятся влажными. Не думал, что буду сегодня веселиться… Рядом с ней все встает на свои места, будто она – солнце этого ранчо, заливающее светом самые темные, потаенные уголки моей души.

Вернувшись, сажусь на середину дивана. В конце концов, не можем же мы есть маленький торт с одной тарелки, сидя в нескольких футах друг от друга. Сесиль вся сжимается при моем приближении. Неприятно, но уже не удивляет.

Пока мы едим, она болтает без умолку. Рассказывает смешные истории из детства, делится впечатлениями от книги, которую читает, и планами на овощи, почти созревшие в саду. Я больше молчу, но она то ли ничего не замечает, то ли замечает и принимает. Удивительно, обычно этот день я провожу один, а сейчас не могу насытиться общением.

– Ну что, вернемся к сериалу? – спрашивает Сесиль.

Мучительно подбираю нужные слова. Слова, которые приведут к поцелую. Надеюсь, мама простит мне, что этим вечером я чаще смотрю на восхитительные губы своей гостьи, чем на экран. Все равно я помню наизусть каждую серию. Сесиль высовывает язык и слизывает крошку торта с нижней губы. С тихим стоном делает «идеальный укус» – по ее словам, это значит ухватить разом столько глазури, чтобы мгновенно развился кариес. Не могу удержаться от мысли, каковы эти губы на вкус. Как они ощущались бы на моем лице, груди. Издала бы она такой же стон, взяв меня в рот? Молча благодарю свою лень: если бы после заката я не поленился встать и включить верхний свет, растущую выпуклость в моих джинсах сейчас было бы не скрыть.

Надо завязать разговор, иначе мне не перестать фантазировать: Сесиль стоит напротив меня на коленях. Сесиль распластана на диване…

– Ты обратила внимание, что сирень отцвела?

– Обратила.

– Можно больше не думать о том, что она символизирует.

Вокруг нас разливается плотное, почти осязаемое неловкое молчание. Ляпнул, идиот. Вот почему мне вредно открывать рот.

– Да… да, конечно. Ну, уже поздно. Мне пора. – Сесиль откладывает вилку и встает.

– Погоди, я…

Машинально хватаю Сесиль за руку, чтобы удержать, и ее буквально передергивает. Господи, одно маленькое движение проясняет все. Я знал, что она появилась здесь не просто так, и теперь, кажется, понимаю, от чего она сбежала и почему каменеет всякий раз, когда я оказываюсь слишком близко. Во всем виноват ее бывший. Чертов ублюдок. Отпускаю руку и отступаю на шаг – не как побитая собака, а скорее как напуганная лошадь.

– Я… я бы никогда… Хочешь поговорить?

Она быстро мотает головой.

– Мне пора. Ты… справишься? Я про день рождения мамы и вообще. Я пойду.

Решила сделать вид, что ничего не произошло, и сменить тему?.. А не ответить ли мне отрицательно? Просто чтобы проверить, останется ли она.

Я жду, пока в ее домике погаснет свет, открываю последнюю на сегодня банку пива и выхожу наружу. Спускаясь по залитой лунным светом дорожке, пишу единственному человеку, на помощь которого могу рассчитывать в осуществлении своего плана. План безумный, чего уж там.

Брат является через семь минут с бутылкой виски в руке, отпивает немного и протягивает мне.

– Это еще зачем? – спрашиваю я и делаю жадный глоток, за ним второй и лишь после третьего вытираю горящие губы.

– Ночь на дворе. У тебя на уме явно что-то незаконное. Или опасное. А скорее, и то и другое. – Приложившись к бутылке, он кивает на бензопилы, лежащие у моих ног. – Так что мы будем делать?

– Вырубать чертову сирень.