Когти Каганата

Глава 13 О том, что мог бы рассказать камень

26 сентября 1942 года. Левобережное Цимлянское городище.

– Я знаю, от кого фрицы драпали…

Прозвучало сие довольно зловеще, хотя в мрачном подземелье с тремя трупами – одним доисторическим и двумя свежими – даже самые простые слова способны породить тревожные предчувствия в самой, что ни на есть, смелейшей душе. Автор реплики Иван-Абрам смелостью, как известно, не отличался: всё его мужество проистекало не из духовных сфер, а из разума – логика подсказывала время и место для храбрости.

– Да-да, я понял, кого фрицы испугались так, что в штаны надристали! – настойчиво повторил красноармеец. – Разрешите доложить соображения?

– Ну, так поделись, дружочек, – попросил Крыжановский. – Что там такое? Крысы?

Слюсар опасливо глянул на разверстый зев пролома, оскаливший зубья-обломки:

– Фрицы, я считаю, от крыс бегать не станут! Разве они дураки – от крыс бегать?! Драпали они от кого-то посущественнее. А там, внизу, никого не видать, я глянул!

– У тебя, Абраша, у самого от страха зубы перкуссию выбивают! – заметил Фитиль.

– Но умом-то я не тронулся, товарищ командир, – возразил Иван-Абрам

Фитисов осклабился.

– Ну, кто тебя знает? Глаза выпучены, губы трясутся, слюни текут! Чисто психический!

Разведчики рассмеялись, но даже смех не развеял беспокойства. Сам же Иван-Абрам и не думал обижаться.

– Там, внизу, этих великанов цельная шайка, я говорю, – продолжал он. – Засели и выжидают, когда мы, дурики, к ним в лапы полезем. Коли есть мёртвый великан, надо думать, и живые найдутся, а кто сказал, что они все дохлые? Вон, сколько сказок и легенд ходит про подземных жителей. Приспособились, живут себе там веками…

Германа словно обухом по голове ударили – отчётливо вспомнилось, как много лет назад в Лапландии Александр Васильевич Харченко перед спуском в яму развивал подобную мысль. Только у Харченко были не великаны, а карлики. Гномы…

«Дежа вю, право слово, – усмехнулся он про себя. – Нет никаких подземных жителей, сказки это. Уж Носители бы точно о таком знали… Стоп, а может, и знают, только не говорят – из них же слова лишнего не вытянешь. К тому же, спорно само утверждение, будто Носители знают всё. Покойный Каранихи точно ничего не слышал об этом месте, а о знании старой Шурпанакхи лишь предполагал…»

По спине прошёл холодок.

– И не стыдно тебе, Абраша? – спросил Фитиль. – Вроде, образованный человек. Интеллигент! Артист с автоматом! И шо я слышу? А я скажу, шо я слышу: ахинею! Ты б ещё нам спел за то, шо это – не просто великаны, а людоеды.

Вот теперь Иван-Абрам действительно выпучил глаза и, несмотря на всю свою образованность, выпалил:

– Не бывает, чтобы великан да не был людоедом.

Тут уж не выдержал Никольский

– Ты чего плетешь, зараза?! – прошипел он яростно. – Панику разводишь? Людоеды твои – бабьи суеверья! Фрицы рехнулись от естественных причин. А то, может среди них такой паникёр, как ты, завёлся? Один порассказал сказок, вот эсесовцы и взбеленились. А ещё есть такая вещь как клаустрофобия, когда люди боятся темных тесных помещений… Вот о чём надо думать, и о чём говорить!

– Товарищ младший лейтенант, – подал голос старшина Суслин. – Вы зря про нашего Абрашу плохо думаете. Он перед делом всегда страху любит нагнать. Но вниз по-любому первым полезет.

– Послушайте, наконец, – взмолился Артюхов, – давайте думать не о страхах, а о тех великих открытиях, что ждут нас впереди!

– Точно! – согласился Фитисов. – Вы не поверите, но даже такой человек, как я, сейчас думает не о музыке, а об археологических открытиях…

– Не может быть, – скривился Никольский, будто нарочно подстёгивая своей репликой одессита. Тот немедленно развёл болтовню:

– Шоб вы знали, в младые годы я часто прогуливал уроки в музыкальной школе. Особенно не любил сольфеджио. И где, вы думаете, я прятался во время уроков? Не знаете? Так я вам скажу: в археологическом музее! Вы знаете за наш одесский археологический музей?

– Ещё бы! – синхронно воскликнули Крыжановский с Артюховым.

– Работая над диссертацией, я немало времени провёл в вашем музее за изучением скифских и сарматских древностей, – пояснил Артюхов.

– Там очень занятная тибетская коллекция, – добавил Крыжановский.

– Археологический музей города Одессы – самый лучший в стране, шоб я так жил, – Фитисова явно обрадовало понимание со стороны учёных. – Тибет, скифы и сарматы – это, конечно, брависсимо, но я всё время торчал в другом месте – точнее, в Египетском зале, среди саркофагов и мумий. Не замечая, как бежит время, маленький мальчик по имени я мечтал, как он вырастет, как станет заправским мореходом, и однажды-таки посетит знойный Египет, где увидит пирамиды. Шо вы себе думаете, в один прекрасный день тот мальчик, за которого я веду речь, так замечтался, так воспарил, шо лбом буцнулся о стеклянный стеллаж. Оно бы ничего, но одна маленькая глиняная птичка, которая стояла на полке, ибис чи шо, возьми, да и свались, и разбейся на части. Шо тут началось! Ой, мама! Набежали старухи, и давай меня гнобить – птичке от роду исполнилось две тысячи лет. Выгнали с позором и велели не возвращаться. И я-таки больше не появился, но не со страха, што вы, а со стыда. О, сколько раз с тех пор я мечтал снова войти в Египетский зал! Но так и не вошёл. И теперь для осуществления детской мечты нужна сущая безделица, вернее две безделицы: прогнать врага из родного города и принести в музей какой-нибудь экспонат взамен разбитого. С врагом всё более-менее понятно, а шо до экспоната – его я рассчитываю добыть там, внизу.

С этими словами Фитиль решительно шагнул к пролому, намереваясь спуститься. Но его остановил Крыжановский.

– Не так быстро, товарищ старший лейтенант, – сказал он твёрдо. – Я нисколько не вмешивался в ваши действия по пути сюда, потому как видел: вы прекрасно ориентируетесь в обстановке, и решения принимаете верные. Но теперь – другое дело: ваш опыт внизу бесполезен, а мне, как-никак, раньше случалось бывать в подобных местах – потому пойду впереди. За вами же остаётся огневая поддержка.

Фитисов молча взвёл затвор автомата и посторонился. Герман подумал: «Вот оно, возвращение в исходную точку. Всё, как в тех позабытых снах о Лапландии: я был последним и не спустился тогда с остальными, после чего много лет по наивности считал, что жив только благодаря этому обстоятельству. Сейчас всё с точностью до наоборот: не карлики, а великаны, и первым спускаюсь я. Круг замкнулся».

Крыжановский заглянул в пролом и посветил фонарём. Луч света упёрся в противоположную стену, сложенную из гладких, хорошо пригнанных друг к другу плит. Обломки камня устилали путь к недалёкому полу.

«Хазары и знать не знали про это нижнее подземелье, – подумал он. – По всему выходит, военачальник Булан всего лишь вскрыл захоронение гиганта и забрал оттуда оружие – те самые «когти». Мои приятели из «Аненербе» пошли дальше: Зелёные братья, которые разных тайн знают не меньше, чем Носители, подсказали, где нужно продолбить стену. Но что может находиться там, внизу? Что?!»

Больше он не стал мешкать и нырнул в пролом. Спуск не занял много времени и привёл в небольшой квадратный зал, откуда вёл один единственный коридор. Герман кликнул остальных и, наклонившись, стал разглядывать следы в пыли. Натоптали основательно. Отчётливо вспомнилась последняя погоня за Зелёным братом. Каранихи читал след на горной тропе. Такие же, как здесь, безликие мертвые камни для верного индуса были словно раскрытая книга. Веками лежит камешек к камешку, дожди обмывают их, ветер точит, а тут прошел человек и сдвинул самую малость – но достаточно, чтобы другой человек узнал, куда и когда пошел первый. Вот бы и здесь так же! Может, Каранихи и смог бы что-нибудь разобрать. Но Герман не умел…

Стараясь не шуметь, Крыжановский двинулся по коридору. Свет фонарей метался по полу и стенам, показывая кругом всё те же ровные плиты и идеально подогнанные стыки. Какой-то размеренный и еле различимый звук насторожил и заставил остановиться. Однако через несколько мгновений стало понятно: то звук падающих капель. На одинокого путника этот звон в совершенном покое и тишине подземелья мог подействовать гипнотически.

Вскоре подземная капель позволила не только слышать себя, но и ощутить в полной мере – забарабанила по голове и шее. Герман вынес испытание стоически, но остальные не смогли сдержать ругательств.

«Откуда, интересно, сочится вода? Грунтовые воды?»

Коридор привёл в следующий зал. Этот оказался куда больше предыдущего – да что там больше, он был просто огромен!

Пол покрывает слой мутной водицы в два-три сантиметра, отражающий свет фонарей. Эта зеркальная поверхность ещё больше усиливает впечатление громадности. Вдоль противоположной стены выстроились, почти впритык друг к другу, небольшие домики. Всё, как положено: окна, двери, крыши. Впечатление такое, будто домики растут прямо из поверхности пруда.

– Шо это за улица, шо это за дом? – удивлённо прошептал Фитиль.

– Точно не Дерибасовская, – отрезал Герман. – Внимание, всем выключить фонари: послушаем, нет ли поблизости немцев.

«Враг, конечно, не ожидает повстречать здесь советскую разведгруппу, потому на свет наших фонарей стрелять не станет, вначале окликнет. Это если следовать логике. Но вдруг все эсэсовцы свихнулись, подобно тем двоим? Логичность собственных действий их беспокоила мало, это уж точно. Кроме того, неизвестно, кого ещё тут можно встретить кроме немцев. Потому стоять и слушать темноту!»

Но нет – звуков, порождённых живыми существами, слух не фиксирует. Тишина такая, что, кажется, будто эхо собственных мыслей, отразившись от стен, вдруг запрыгало по водной поверхности.

В следующий миг вспыхнул свет – то Артюхов не выдержал и включил фонарь.

– Давайте осмотрим домики, – сказал он просительно.

Само собой, Герман утвердительно кивнул. Вопреки ожиданиям, раньше всех вперёд кинулся не Артюхов, а Фитисов. Кинулся, и исчез в дверном проёме. Положительно, энергичный одессит рассчитывал на какую-нибудь интересную находку, способную впоследствии обеспечить ему моральное право вернуться в археологический музей.

Герман задержался и провёл рукой по стене ближайшего домика.

«Кругом гранит, но это, определённо, песчаник. Интересно, по какой причине древние строители при возведении жилищ (а это, несомненно, жилища) отказались от более красивого гранита? И вообще: стены неровные, углы косые, плиты разъезжаются. Того и гляди распадутся. Хотя, если простояли десяток тысяч лет, значит, и теперь не рухнут». Успокоенный такими размышлениями, Герман вошел, наконец, в «дом».

И с трудом подавил желание выругаться в голос. Внутренняя отделка разительно отличалась от «халтуры» снаружи. Ровные стыки, параллельные линии кладки, стены, стоит отметить, все же чуть повело, но далеко не так сильно, как это кажется «с улицы».

«Фасад будто били ветер и дождь. Но жилой комплекс с момента постройки находится под землей. Разве что вне домов бушевала какая-то агрессивная сила? Вроде напалма? Хотя, следов огня не заметно, они бы сохранились, несмотря на время. Или строителям для чего-то требовались именно такая конструкция – убогие снаружи, а изнутри – ровные и прочные как сейф строения?»

Герман поспешил войти в следующий дом. Там он увидал Никольского и Артюхова. Последний сидел на корточках у груды каких-то черепков.

– Диски… – с удивлением и восторгом сказал Михаил Капитонович. – Есть даже целые. Сделано из кварца, но какая тонкая работа. Чем, интересно, их обрабатывали?

– «Когтями»! – ухмыльнулся Никольский. – Как дважды два. Непонятно другое: зачем понадобились эти ваши диски?

– Выглядят так, словно они стояли на каком-то стеллаже, но он со временем сгнил, а диски остались. Потому что каменные. Быть может, это какой-то носитель информации? Как наши грампластинки, – пустился в рассуждения Артюхов.

– Чушь! – сказал Никольский. – А где бороздки? На пластинке должны быть бороздки! А тут где?

– Необязательно, – вмешался Герман. – В патефоне используется стальная игла, для которой и нужны бороздки, но разве не может быть другого считывающего устройства?

– Например?

– Да я-то откуда знаю?! К примеру, вашей бабушке и патефон стал бы в диковину, и радио. Попытайся кто-либо объяснить старушке принцип действия и того, и другого, она бы ровно ничегошеньки не поняла. Вот и мы не понимаем.

– Это очень похоже на домашнюю библиотеку, – сказал Артюхов. – Вот у вас есть домашняя библиотека, Динэр Кузьмич?

Никольский ответил с недовольной гримасой:

– Я живу в офицерском общежитии.

– А у меня есть, – продолжил археолог. – И, поверьте, если вдруг допустить, что мою дачу под Ленинградом не разорили немцы, и что она простоит ещё тысячи лет, а книги там окажутся, ну, например, каменными, хотя полки останутся деревянными – то мы будем иметь примерно такую же картину как здесь.

Никольский раздражённо махнул рукой и вышел за дверь.

– Нет уж, следующее здание я желаю осматривать без этого милейшего человека, – объявил Артюхов.

Следующее здание имело более высокий, по сравнению с предыдущими, потолок. Кроме того, здесь находилось и какое-то подобие мебели. Каменной, конечно же.

На пьедестале, который мог оказаться и низким столиком, в специальных ёмкостях находились безумно красивые кристаллы. Композиции напоминали искусно выращенный каменный сад. Стоило лучам фонарей осветить его, как всё помещение буквально наполнилось радужными переливами, вспыхивающими там и сям сияющими бриллиантовыми искрами. Увидав такое, Артюхов воскликнул:

– Чудо! Настоящее чудо, кристаллы так не растут!

– Товарищ профессор, – позвал Германа материализовавшийся в дверном проеме Фитисов. – Мы без связи остались. Семечка пробовал вызвать центр, но рация не фурычит.

– Молодой человек, – недовольно процедил Артюхов. – Это и ежу понятно, что под землёй радиоволны не распространяются. Вы своим незнанием элементарных вещей перебили нашу высокоучёную беседу. Как так можно, теперь я забыл, о чём говорил!

– Вы говорили за то, как растут кристаллы, – без доли смущения напомнил Фитиль.

– Всё правильно, – смилостивился археолог. – Вы помните, как выглядит изморозь, о, сын южных морей? Или иней? Вот очень похоже растут и эти чудесные каменные цветы. Кристалл растет, так говорят, но на самом деле он не растет, а нарастает. Считается, что не существует кристаллов совершенно без дефектов, правда, некоторые настолько малы, что их можно обнаружить только в лупу. Ну что ж, предположим, тут именно такие дефекты, невидимые глазу, но еще остается форма кристаллов. И остаются эти емкости…

– С ними-то что не так? – прищурился Фитисов.

– Образование кристалла – это всего-навсего химическая реакция. При ней желательно избегать попадания воздуха или, тем более – воды…

– Шоб мне повылазило, они ж в ванночках с водой лежат!

– Это-то и удивительно…

– А шо оно за минерал?

– Ни малейшего представления… Какое-то химическое соединение, в котором много цифр и латинских букв. Лучше сюда посмотрите. Мне сначала показалось, это шлифованная поверхность. Но это оно так выросло…

С криком: «Так это ж совсем другой разговор!», Фитиль бросился вперёд, немедленно выломал самый большой из кристаллов и победоносно засунул его в рюкзак. Понаблюдав за действиями одессита, Герман иронично заметил:

– Ну, всё, теперь вандалу, некогда с позором изгнанному из храма археологии, обеспечено победное возвращение!

– Так не для себя ж, для науки, – конфузливо покраснел Фитиль. – Я ещё рамку для фотографии прихватил

– Какую рамку?! – в один голос воскликнули учёные.

В ладони Герману легла самая обыкновенная рамка для фотографий, ну, или крохотная оконная рама, годная разве что на форточку кукольного домика. Единственное обстоятельство, смутившее утилитарную мысль, заключалось в том что «рамка» сделана не из дерева, а из камня, чей рыжеватый, почти древесный цвет отдавал ржавчиной, а иногда под каким-то определенным углом вспыхивал золотом.

Камень, снова камень! Знакомство с артефактами допотопной цивилизации подвигло Артюхова высказать на сей счёт забавную гипотезу. Мол, на заре истории люди предпочитали камень всем другим материалам – изготавливали из него примитивные орудия труда и охоты. Затем в ход пошли бронза, железо, сталь, а камень отошёл в тень. Но лишь для того, чтобы вернуться на закате времён в виде изделий высшего порядка, способных пережить вечность. Потом случился Потоп, катаклизм, и снова «мочало – начинай сначала»: бронза, железо, сталь…

– Хотелось бы посмотреть, какими инструментами всё это сделано, но вряд ли такое возможно: сталь давно превратилась в труху, а затем развеялась пылью веков, – окончив мысль, археолог качнул фонарём, отчего световое пятно метнулось по стене и высветило торчащую в «оконном проёме» древнего жилища физиономию Никольского.

Похоже, особист молча стоял и слушал излияния учёного. Теперь, будучи обнаруженным, он спросил:

– Вы и правда так считаете? Тогда пойдёмте, я кое-что нашёл!

Заинтригованные, Крыжановский, Артюхов и Фитисов, не заставили себя долго ждать и выбежали наружу. Никольский привёл их в самый последний из домов, там уже находилась вся четвёрка бойцов Фитисова. Они стояли рядком с автоматами наперевес.

– Шо за какофония? – удивился одессит. – Я кому приказал нести вахту снаружи?

– Не кипятись, блаженный, – усмехнулся Никольский. – Это я их позвал для охраны...

– От кого и шо тут охранять, от нас самих? – взъярился Фитиль.

Солдаты виновато расступились и явили взорам то, что скрывалось у них за спиной. Направив туда свет фонарей, троица замерла в изумлении: на некоем подобии каменного верстака в беспорядке лежали древние механизмы. Все из блестящего металла – ни следа ржавчины на них, и это невзирая на влажность, происходящую от воды кругом.

Никольский некоторое время наслаждался произведённым эффектом, а затем, тоном музейного экскурсовода, начал излагать.

– Здесь мы имеем дело с несколькими объектами неизвестного происхождения и свойств. Все они представляют собой нечто среднее между ручными инструментами и оружием. На мой взгляд, вот это просто груда деталей, а рядом лежат готовые изделия, из чего можно сделать вывод, что мы с вами находимся в мастерской по изготовлению, либо ремонту…

Исторгнув утробное урчание, похожее на то, которое издаёт голодный кот при виде наполненной свежей рыбой авоськи, Михаил Артюхов двинулся к верстаку. Его полусогнутые в коленях ноги и вытянутые вперёд дрожащие руки свидетельствовали о крайнем волнении. Подойдя, археолог вцепился в ближайший механизм, похожий на пневматический отбойный молоток, и принялся тискать его с той страстью, которая обычно присуща горячему любовнику, когда он впервые в жизни прикоснулся к обожаемой женщине.

– Это не работает, – сказал Никольский, – зато вот это… – Он сунул руку внутрь другого приспособления, благодаря широкому раструбу на конце, отдалённо напоминающему старинное ружьё, и с усилием поднял его. – …Ещё как работает!

Раздалось ровное гудение – воздух на расстоянии полуметра перед раструбом завибрировал. Особист повёл рукой с надетым на неё приспособлением, и угол каменного верстака гулко ударился о пол.

В Германии Крыжановскому приходилось видеть, как сыроделы режут выдержанный и оттого крошащийся сыр натянутой струной. Никольский разрезал камень точно с такой же лёгкостью.

– «Когти»! – благоговейно выдохнул Артюхов. – Товарищи, это же те самые «когти». Что за чудесный принцип работы? Откуда эта фантастическая вещь черпает энергию?

Особист покрутил что-то в аппарате, отчего гудение усилилось, а струя дрожащего воздуха из раструба взметнулась под потолок, потом отложил его и, с видом триумфатора, сказал:

– Товарищи! Разрешите обратить внимание на следующее: первая часть нашего задания только что выполнена. В результате ротозейства гитлеровцев, которые не сумели найти главного, мною успешно обнаружен и изъят объект «когти досточтимого Песаха». В своё время советские учёные разберутся в этой технике и ответят на все вопросы. Нам же надлежит прекратить тратить время на разные каменные диски и прочие поделки народных промыслов, а приступить ко второй части задания, а именно уничтожению вражеской группы охотников за богатствами недр Советского Союза.

Крыжановский с Фитисовым подошли к «верстаку» и тоже стали рассматривать находки. Одессит не без душевного трепета опробовал «когти», потом с явным уважением положил их на место и резюмировал:

– Не, на великана я не потяну. Эта штука не для меня.

Между тем Динэр Кузьмич не спешил сбрасывать с себя мантию триумфатора. Почти со сталинской медлительностью и достоинством он опустился на стоящую у стены каменную скамью. Вдоволь посидеть в картинной позе, однако, не довелось – рядом послышался взволнованный шёпот старшины 2 статьи Суслина:

– Тащ младший лейтенант…

– Чего тебе? – милостиво осведомился триумфатор.

– Вы поосторожнее, а то стульчик-то, того… Ещё навернётесь ненароком.

Немедленно вскочив, Никольский согнулся пополам и, светя фонариком, взялся что-то рассматривать под скамьёй. Свои наблюдения офицер сопровождал странными пассами и нецензурными идиомами. Эти действия, естественно, привлёкли к себе всеобщее внимание, однако объясняться Никольский не спешил. Наконец, Герману надоело созерцать тощий, обтянутый бриджами зад младшего лейтенанта, и он спросил:

– Ну, что там такое?

Особист выпрямился, на его лице читалось сильное смятение.

– Ножек нет, скамейка висит в воздухе, – объявил он дурным голосом.

Все фонари немедленно обрушили на странную скамью потоки электрического света.

Никольский не соврал: всё обстояло именно так – ножки отсутствовали.

– Ничего страшного, в этом феномене советские учёные тоже разберутся, – справившись с чувствами, сказал особист. Подойдя к «верстаку», он вывалил на него содержимое своего рюкзака, а взамен начал деловито засовывать внутрь «когти». Покончив с этим делом, обернулся и отдал распоряжение фитисовским подчинённым:

– Э, доблестные воины! А ну, мигом рассовали по сидорам моё барахлишко!

Конечно, подобное самоуправство не могло не задеть Фитисова. Старший лейтенант даже сделал шаг по направлению к Никольскому – вот-вот схватит за грудки, но его остановил совершенно неуместный в данной ситуации возглас Артюхова:

– Товарищи, подскажите который час, у меня почему-то часы остановились!

Фитисов посветил фонарём себе на руку и заорал:

– Шо за дела?! Бока[122] не идут!

Часы стояли у всех. Герман порылся в рюкзаке и достал компас. Его фосфоресцирующая стрелка совершенно утратила направление на магнитный полюс и металась, подобно собаке, потерявшей хозяина.

«Ни часы, ни компас… Нет ни времени, ни законов природы… Здесь другой мир. Чужой, нечеловеческий!»

– Товарищи! – взмолился Никольский. – Не усыпляйте бдительности, поблизости нас подстерегают эсесовцы. Давайте покончим с ними, а потом займёмся изучением странных явлений.

– Пойдёмте, – поспешно сказал Крыжановский.

Куда именно направиться из зала с домиками, сомнений не возникало – в толщу скалы уходил один-единственный проход. Посветив туда фонарём, Герман обнаружил, что стены постепенно изгибаются дугой.

«Счастье, что здесь не лабиринт», – подумал он и зашагал вперёд. Они шли молча, казалось, чуткость, которой раньше так выделялся красноармеец Слюсар, теперь обуяла всех.

Световые лучи осторожно ощупывают пространство, тихо и вкрадчиво звучат шаги. Внезапно кажется, что впереди, на самом краю видимости, дрожит некое неясное свечение. Отблеск, не более.

– Потушите фонари! Быстрее, тушите! – выдохнул Крыжановский.

Электрический свет торопливо погас, но темнота не наступила – из дальнего конца коридора действительно шло легкое ровное сияние. Совершенно призрачный огонь – казалось, он вот-вот пропадет… Но не пропадал.

– Дорожка в ад, – буркнул за спиной Никольский.

– Куда-куда? – надменно переспросил Герман.

– Это я фигурально, – поправился особист. – Ада не существует.

Дальше основной коридор давал ответвление – именно оттуда исходил призрачный свет. Место, куда привело ответвление, действительно, ничем не напоминало геенну огненную – за рассыпавшейся в труху железной дверью, некогда, очевидно очень мощной, находилось обычное помещение, посреди которого стояла массивная, в три человеческих роста, цилиндрическая машина из тусклого серого металла. Необычным показалось то, что металл нисколько не пострадал от коррозии, а сама машина, несмотря на тысячелетний возраст, исправно работала! Причём, совершенно беззвучно. Из небольших окошек, забранных невероятно толстым стеклом, лилось замеченное ранее сияние.

Удостоверившись, что в помещении нет ни души, Фитисов бросился к механизму и упёрся лбом в одно из окошек.

– Не видать, шо там светится…Оно где-то глубоко-глубоко внизу…

– Осторожно, а то опять лбом какую-нибудь птичку разобьёшь, – съязвил Никольский. – А ещё эта штуковина может источать радиацию.

Одессит отскочил от доисторической машины как ошпаренный, и прохрипел:

– Откудова взял про радиацию?

– Физика – мой конёк, – ухмыльнулся Никольский. Скинув с плеч тяжёлый рюкзак, из которого весьма зловеще выглядывал раструб «когтей», он огляделся по сторонам и сказал: – Но кое-чего я не понимаю, а именно: как этот механизм сумел проработать с доисторических времён и не заглохнуть.

– Думаю, машина черпает энергию из земной мантии, – предположил Герман. – Вечный, так сказать, двигатель. Вот здесь, на камне, надпись, которую можно перевести примерно так: «Осторожно, подземное солнце!».

Никольский хмыкнул.

– Как на трансформаторной будке… «Не влезай! Убьет!»

– Всё порываюсь спросить, – перебил его Артюхов. – Где ты, Гера, усвоил этот язык?

– Моя специализация – старые тибетские тексты, – напомнил Крыжановский. – Допотопный язык, само собой, существенно отличается от тибетского, как древнеславянский от современного русского, но понять можно.

– Ага, – прикусил губу Артюхов, потом вдруг сдёрнул очки и воскликнул: – У меня тоже есть одна догадка, только прошу не насмехаться… Это место, я имею ввиду весь подземный комплекс, не думали, для чего он? Ведь это же циклотрон! Ускоритель элементарных частиц! Я про него в «Технике молодежи» вычитал! Новейшие разработки по разгону элементарных частиц! Все эти коридоры, ведь они имеют искривлённую кольцеобразную форму, что идеально для циклотрона. Подумайте только, гигантское подземное кольцо!..

Михаил Капитонович развязал свой рюкзак – оказалось, он всё время таскал с собой подшивку «Техники молодёжи».

– Вот смотрите, – плюнув на пальцы, археолог взялся лихорадочно листать один из журналов. – Всё правильно, вот она, статья…

Недосказанная мысль учёного повисла в пустоте, поскольку издалека донёсся негромкий хлопок взрыва.

– Ой, что это? – ойкнул Артюхов, роняя журнал.

– По ходу, растяжка моя рванула, – пояснил Нестеров. – Лимонка-фенечка. Мы с Семечкой её установили в том проломе, что немцы продолбили из великанской могилы. Поставили на всякий случай, вдруг кто следом за нами сунется... По ходу сунулся!

– Дождались, товарищи! Это за нами, – жёлчно заметил Никольский. – Немцы обнаружили покинутый лагерь – теперь и впереди, и сзади враг.

Его никто не слушал.

– Надо вернуться в домики, где мы нашли «когти», – предложил Фитисов. – Там позиция лучше, шоб принимать бой. А здесь нас легко гранатами закидают. Да ещё это «подземное солнце»…

Сказано – сделано! Через пять минут бега они уже сидели под защитой толстых каменных стен, вглядывались в темноту за оконными проёмами и настороженно прислушивались.

«Нужно отдать должное Фитисову, – думал Крыжановский. – Мы здесь, как в крепости, а перед нами – открытое пространство, для его преодоления врагам придётся шлёпать по воде».

Стоило лишь подумать, как слух, действительно, ловит характерные шлепки: через зал кто-то идёт. Однако, вопреки ожиданиям, не отряд, не группа, а всего-навсего один человек. Идёт, не зажигая света, медленно и неуверенно. В какой-то момент этот «кто-то» оступается и с громким плеском падает. Отчётливо доносятся слова, но не ругательства на немецком языке, как следовало предположить, а наоборот – молитва на русском.

– Вот сволочи, – едва слышно шепчет сидящий слева от Германа Никольский. – Похоже, фрицы кого-то из местных жителей послали вперёд себя, а сами сидят, выжидают. Ловля на живца, вот как это называется.

Человек в темноте шумно поднимается на ноги и, исторгнув тягостный стон, продолжает путь:

– Хлюп, хлюп, хлюп!

– Музыка шагов, – справа от Германа произносит Фитисов. – Её ритм прямо пронзает мне душу… Товарищ профессор, а шо, если я смотаюсь и захвачу этого языка? Хоть будем знать, шо творится вокруг. Та вы не беспокойтесь, я тихонечко, точно попадая в такт – гады услышат шаги токо одного…

Герман хватает пальцами плечо одессита:

– Давай!

Фитиль буквально растворяется в темноте. Более того, он растворился в окружающих звуках.

– Хлюп, хлюп, хлюп, – слух действительно различает шаги только одного.

Вдруг человек резко останавливается, сдавленно вскрикивает… и снова идёт. Ближе! Ближе! Вот он уже внутри домика, да притом не один!

– Уф! – сказал Фитиль, сбрасывая с плеч тяжёлую ношу. – Боялся, шо мои хлопцы в соседнем домике сдуру начнут стрелять…

Ноша издала слабый стон. Никольский нащупал в темноте добытого Фитисовым языка, и грубо его затормошил.

– Мы подразделение Красной Армии, – сказал особист недобро. – Отвечай, где немцы, сколько их и какое имеют вооружение.

– Люди! – всхлипнул невидимый незнакомец. – Боже! Какое счастье, живые люди! Русские!

– Тише ты, – прошипел Никольский. – Быстро отвечай на вопросы, я не люблю повторять.

– Я никого и ничего не видел, – послушно перешёл на шёпот допрашиваемый. – Мой проводник погиб, взорвался, и я думал, это конец… Блуждал в темноте, не зная, где нахожусь… И сейчас не знаю… Боже!

– А ты кто такой будешь, парень? Немножко нерусский, судя по говору? – вмешался Фитисов.

– Я американец, но прихожусь внуком великому русскому писателю Льву Толстому… Сам я – тоже Толстой…

– И тоже писатель? – ядовито поинтересовался Никольский.

– Да, писатель! Мне товарищ Хрущев разрешил сюда приехать…

– Тьфу, ты! – плюнул в сердцах Динэр Кузьмич. – Очередной псих. Тут, похоже, одни психи в темноте гуляют. Никакой это не циклотрон, это доисторический сумасшедший дом!

– Я и сам – малахольный, – сокрушённо молвил Фитисов. – Зря сходил за языком. Только страху натерпелся – свои чуть не подстрелили.

– Погодите-ка, кажется, он не сумасшедший, – возразил Крыжановский. Подняв «писателя» с пола, он почувствовал, что тот сильно дрожит – будто в припадке.

– Вы точно не видели немцев? – спросил Герман мягко.

– Я никого не видел с тех самых пор, как там всё взорвалось… Не видел, и не слышал… Только проклятые капли…

– Сейчас я зажгу фонарь, но если окажется, что вы врёте и привели за собой врагов, вы умрёте! – не меняя тона, продолжил Крыжановский.

Луч света подтвердил мелькнувшую догадку – добычей Фитиля стал никто иной, как старый знакомый по Тибету – подполковник армии США Илья Андреевич Толстой. Об этом Герман известил своих товарищей.

– Лыжник! – вскричал американец, заливаясь слезами.

Долго плакать, однако, ему не позволили – уж очень много вопросов породила столь невероятная встреча. Вначале Толстой начал рассказывать про журналистику и писательство, неоднократно при этом апеллируя к имени товарища Хрущёва. Его слушали, не перебивая, до тех пор, пока не прозвучала фамилия Кулебяко, коего рассказчик представил своим помощником и проводником. Первым не выдержал Никольский. Будучи, как известно, человеком бесцеремонным, Динэр Кузьмич особо не раздумывал, а встряхнул именитого гостя и прорычал:

– Что ты несёшь! Думаешь, у нас есть время выслушивать твою агентурную легенду? Колись, падла, у меня на допросах не такие кололись! Матёрые агенты Абвера биографиями делились. И не только своими, но и всех предков до седьмого колена!

– Плохой из вас писатель, Илья Андреевич, – подтвердил мнение особиста Герман. – Вашим сочинениям никто не верит. Но это не главное. Хуже всего то, что у нас действительно нет времени. Поэтому мы не станем с вами возиться, а накрепко свяжем и оставим здесь. Сами же пойдём дальше.

– Пожалуйста, – взмолился Толстой. – Не нужно!

– Говорите правду, – посоветовал Герман. – Это не даст гарантий, что вы останетесь в живых, но шанс даст.

– Кажись, насчёт немцев этот гастролёр не соврал, их тут нету, – доложил Фитисов, который во время разговора весьма напряжённо глядел в окно.

– Я всё расскажу, – обмяк Толстой. – Будь оно проклято!

И он начал говорить. На этот раз правду. Когда из потока повествования всплыла фигура мистера Дауни, Герман удивлённо переспросил, не о Питере ли Дауни, чайном плантаторе, идёт речь. Рассказчик подтвердил догадку, и в свою очередь поинтересовался: откуда Лыжнику известно имя достойного джентльмена?

– Ну, как же, – пожал плечами Крыжановский – Я до сих пор помню вкус того чая, которым меня однажды угостил Питер.

– Сволочь! Какая же сволочь этот Питер, – застонал Толстой. – Он знал вас в лицо, но скрыл это, чтобы сюда оправили меня, а не его. Все мои беды из-за Дауни!

– Хватит! – перебил Никольский. – Говорите по существу.

Из дальнейшего рассказа несостоявшегося писателя следовало, что в пути ему и Кулебяко всё время сопутствовала удача. Вдвоём они без особых сложностей пересекли линию фронта, поскольку немцы либо все лежали перебитые, среди груды листовок, либо были заняты боем с каким-то напавшим на них с тыла врагом.

– Наши грузины? – предположил Фитисов.

Никольский высказался о другом:

– Я же говорил, что Кулебяко – враг, а вы, товарищ профессор, ему жизнь спасли… Везучий, однако, гад!

Везение не оставило Кулебяко с примкнувшим к нему Толстым на всём пути следования до эсесовского лагеря, а равно и в нём самом (по известным причинам, там не оказалось ни одной живой души). Лишь лимонка старшего краснофлотца Вани Нестерова поставила крест на преисполненной благоприятными совпадениями и счастливыми случайностями жизни матёрого троцкиста и английского шпиона Кулебяко. Взрывом его разорвало на куски, а Толстого лишь оглушило и оцарапало руку. Очнулся американец в полной темноте: фонари погибли, но, кроме того, упомянутый взрыв вызвал обвал, который наглухо запечатал пробитый немцами проход.