Кокаиновые короли

23 ДВОРЕЦ ПРАВОСУДИЯ

Однажды в августе 1985 года в кабинете члена Верховного суда Алфонсо Патиньо во Дворце правосудия в Боготе раздался телефонный звонок.

— Мы требуем, чтобы вы объявили соглашение о выдаче преступников незаконным, — произнес чей–то голос.

— Что–что? — недоверчиво переспросил Патиньо. — Кто вы?

— Мы требуем, чтобы вы объявили соглашение о выдаче преступников незаконным.

Гудки… Все это по меньшей мере странно. Что за люди? Откуда у них его личный телефон? Сначала судья решил не волновать Марию Кристину, но не удержался.

— Веди себя осторожней! — велел он жене.

— Кого мне бояться? — спросила она.

Патиньо ответил, что, возможно, все дело не стоит выеденного яйца. Дело в том, что суд как раз сейчас рассматривает вопрос о конституционности двустороннего соглашения о выдаче преступников. Многие преступники, особенно торговцы наркотиками, боятся, что их выдадут американцам. Впрочем, все это не его забота. Он обязан следить за соблюдением законов.

В начале сентября Патиньо получил три письма. Они в точности повторяли текст, услышанный им по телефону. Имелась и подпись: «Те, кого вы хотите выдать». Коллегам по Конституционной палате Верховного суда Патиньо ни словом не обмолвился о письмах. А жене сказал:

— У меня неприятности. Измени свои ежедневные маршруты, не сообщай мне по телефону, куда и когда ты едешь, и будь очень, очень осторожна.

Алфонсо и Мария Кристина были скорее возмущены, чем напуганы. Семейство Патиньо принадлежало к высшим кругам консервативной знати, предки судьи безупречно служили на благо государства многие поколения. Преступный мир был от них весьма далек.

14 сентября пришла вторая пачка писем. Два получил Алфонсо на работе, а три вынула из почтового ящика Мария Кристина. Все они начинались одинаково: «i Hola, Perro!» — «Здорово, собака!» Те–кого–вы–хотите–выдать сообщали Патиньо, что знают «о его жизни все». На приложенной к одному из писем кассете были записаны разговоры Алфонсо с женой. Супруги отправились в министерство юстиции. К судье приставили четырех сотрудников службы госбезопасности, Мария — служащая министерства иностранных дел — тоже получила телохранителя. Патиньо поинтересовался у коллег, оказывают ли им подобное внимание. Выяснилось, что звонили и писали всем двадцати четырем членам Верховного суда. Один судья даже получил сувенир — крохотный изящный гробик с его именем, выгравированным на медной пластинке.

Третью пачку писем супруги Патиньо получили 15 октября. Все они пришли на домашний адрес и были адресованы лично Марии Кристине. «Убедите мужа аннулировать соглашение. Помните, мы те же, кто убрал Лару Бонилью. Никакие телохранители вас не спасут — ни десять, ни сто».

Судья с женой теперь сидели по вечерам дома, и Алфонсо предложил Марии Кристине ездить на работу самой, а не в одной с ним машине.

В начале ноября, во вторник, Алфонсо, придя с работы, сообщил жене, что соглашение о выдаче преступников значится в завтрашней повестке дня Конституционной палаты. В ту ночь супруги Патиньо так и не смогли уснуть. Утром оделись, позавтракали, поговорили о каких–то пустяках. Затем, поцеловав жену, Алфонсо сел в машину.

— Побереги себя сегодня, — сказал он напоследок. Было утро 6 ноября.

На заре кокаиновых войн конфликты между кокаиновыми баронами и представителями правосудия разрешались в частном порядке: подкупали полицейских, а в случае ареста — и судью, который вел дело. Чтобы закрыть дело, крупный наркоделец выкладывал кругленькую сумму в песо, равную 30 тысячам американских долларов. Позже ставки возросли до 50 тысяч. Если же судья взяток не брал, контрабандисты пытались его запугать или платили судебным писарям и те выкрадывали папку с документами. Если же не помогало ничего — судью попросту убивали. Ну как еще прикажете поступить с честным судьей?

Когда бароны превратились в королей, угрозы в адрес судей зазвучали сплошь и рядом. К 1985 году картель твердо знал, что самым слабым звеном в колумбийской системе борьбы с наркотиками является именно суд. Судьи были перегружены работой, им мало платили, их плохо охраняли. И к 1985 году судьи тоже твердо заучили простое правило, которое один молодой прокурор сформулировал так: «Хочешь жить — бери пятьдесят тысяч».

Соглашение о выдаче усложняло ситуацию. Одно дело — поладить с родным, сговорчивым колумбийским правосудием, и совсем иное дело — оказаться в стране, где говорят по–английски и чтят судей точно наместников Бога на земле. Правовая система США в корне отличается от колумбийской, и большинство колумбийцев считали ее безжалостной и беспощадной. Гринго непременно засудят колумбийца за наркотики, засадят за решетку на веки вечные!

С такой глыбой картелю привычными методами не справиться — слишком все чуждое, иностранное. И с 1982 года, когда соглашение вошло в силу, они начали неистовую борьбу за признание документа неконституционным. Но правительство Бетанкура не уступало. К сентябрю 1985 года американцам выдали шестерых, еще девять наркодельцов находились под арестом, а еще 105 ордеров на задержание было подписано в Колумбии по искам Соединенных Штатов. Министр юстиции Парехо Гонсалес по–прежнему стойко поддерживал соглашение и говорил, что сотрудничество с американцами «идет на лад».

Медельинский картель, похоже, это почувствовал и решил покончить с соглашением одним махом. Тогда–то и родилась идея нападения на Верховный суд.

6 ноября 1985 года в 11.40 утра, возле уродливой четырехэтажной каменной коробки Верховного суда на главной столичной площади — Плаца Боливар — остановился крытый грузовик, и оттуда выскочили примерно тридцать пять партизан, вооруженных пулеметами, автоматами и пистолетами. Они принадлежали к «М-19». За несколько минут они целиком захватили здание, а в нем — двести пятьдесят заложников, включая Главного судью Алфонсо Рейеса Эчандию и почти всех из двадцати четырех членов Верховного суда. Алфонсо Патиньо и другие члены Конституционной палаты заседали в конференц–зале на третьем этаже, они как раз обсуждали соглашение о выдаче.

Более суток сотни пехотинцев, полицейских и десантников атаковали Дворец правосудия, пытаясь выбить оттуда партизан. Борьба, казалось, была неравной. У солдат — и танки, и ракеты, и вертолеты. Они применяли их ничтоже сумняшеся, оставляя в мощной каменной кладке глубокие шрамы. Но партизаны продумали операцию досконально. Их люди в штатской одежде заполнили все этажи суда еще до появления ударной группы. Стрелков хватило на каждое окно, на каждый вход. Но самое главное, они вытащили на лестничные площадки столы и шкафы и установили на них тяжелые пулеметы. С этих огневых точек простреливалось, все пространство внутри и снаружи, и шквальный огонь легко пресекал любую попытку полиции и армии проникнуть внутрь здания. Партизаны при этом не рисковали ничем. Борьба быстро зашла в тупик.

Иесид Рейес Алварадо узнал о захвате Дворца правосудия по радио. И молодой юрист попробовал позвонить отцу, Главному судье Алфонсо Рейесу Эчандии, прямо из своей конторы на севере Боготы. В трубке послышались частые гудки. После нескольких неудачных попыток он позвонил в соседний с отцовским кабинетом секретариат. Перепуганные секретарши полувнятно объяснили, что с отцом все в порядке, телохранители от него не отходят, и к ним, на четвертый этаж, партизаны пока не добрались.

Перезвонив через полчаса, Иесид услышал примерно то же самое. Но потом он услышал в трубке страшный грохот, девушка вскрикнула:

— Они сейчас пробьют стену! — и бросила трубку.

Еще час спустя Иесид в конце концов прорвался по отцовскому личному номеру. Кто–то зло заорал в трубку:

— Передайте полиции, чтоб не стреляли!

— Кто это? — спросил Иесид. — Я хочу говорить с отцом.

Отец взял трубку. Сказал, что рядом с ним Луис Отеро, командир партизан. Он руководит налетом. Рейес говорил очень спокойно:

— Со мной все в порядке, но если бы полиция прекратила…

И снова голос Отеро:

— Если они через пятнадцать минут не прекратят стрелять, мы тут сдохнем все вместе.

Позвонив в полицию, Иесид предложил начать переговоры. Потом снова набрал номер отца. Отеро буквально обезумел, орал что–то неразборчивое. Правительство не желало вести переговоры, отказывалось даже выслушать осажденных во Дворце партизан.

Дальше по коридору, съежившись на полу своего кабинета, лежал судья Умберто Мурсия Баллен. С каждой минутой страх сжимал его сердце все сильнее. Когда во Дворец ворвались партизаны, он решил, что они постреляют в воздух, размалюют стены, побьют стекла да и уберутся восвояси. Потом подоспели солдаты, и Мурсия ждал, что вот–вот начнутся переговоры. Но вместо мирных переговоров во Дворце то и дело свистели пули. Несколько лет назад Мурсия потерял ногу, а в первые минуты осады шальная пуля угодила ему в протез. Теперь он вовсе не мог передвигаться. Впрочем, пока это и не нужно. Лучше сидеть тут, носа не высовывать и никому не напоминать, кто он такой и как зарабатывает себе на жизнь.

В семь часов вечера начались пожары. После осады некоторые члены колумбийского правительства и официальные лица из американского посольства будут утверждать, что поджигали Дворец партизаны — с целью сжечь все протоколы о выдаче преступников. Правительственная оппозиция заявит, что пожар устроили сами полицейские, желая уничтожить документы о деятельности батальона смерти и о прочих неблаговидных делах службы безопасности.

Хотя огонь и в самом деле поглотил все архивы, обвинения той и другой стороны в поджоге звучат не очень правдоподобно. Помещения Дворца разделялись деревянными перегородками — достаточно искры, не говоря о сотнях людей с ручными гранатами и трассирующими пулями, которые девять часов кряду ведут непрерывную перестрелку. Пожар был неизбежен.

Дым в конце концов выкурил судью Мурсию из его убежища. Охваченный ужасом, он, задыхаясь, прополз по коридору четвертого этажа до лестницы и сдался на милость партизан. Его запихнули в туалетную комнату, где уже копошились на полу шестьдесят заложников. Мурсия окончательно уверился, что смерть недалека.

Около полудня следующего дня началось решительное наступление. К тому времени в туалетную набились все: и заложники, и партизаны — полуживые и мертвые. Отчаявшись, партизаны велели заложникам встать и пинками и тычками погнали к дверям. Мурсии помогли подняться, и, поддерживаемый под руки, он доковылял до двери. Там заложников встретили взрывы гранат. Оглушенный, окровавленный судья Мурсия снова упал. Почти все, кто шел с ним, были мертвы. Партизаны спустили трупы, а заодно и Мурсию, с лестницы. И ушли. Подождав немного, Мурсия спрятался в подвале. Он знал, что в вестибюле стоит армейский танк. С огромным трудом он преодолел один пролет и увидел солдат. Собрав последние силы, судья выпрямился и, подняв руки вверх, закричал:

— Не стреляйте!

Во Дворце правосудия погибло не менее девяноста пяти человек. Среди них — Главный судья Рейес с двумя телохранителями и партизанский командир Луис Отеро. Алфонсо Патиньо и остальные члены Конституционной палаты были убиты все до единого — вероятно, в числе первых. Погибли одиннадцать членов Верховного суда. И, по–видимому, все партизаны. Кроме того в перестрелке погибли одиннадцать солдат и полицейских и еще тридцать два человека: помощники судей, секретарши, адвокаты и случайные посетители.

Дни Бетанкура на президентском посту были сочтены. Этого ужаса страна ему никогда не простит. Когда–то он своей крутой хваткой завоевал почет и любовь, теперь его упрекали за жестокость. Почему правительство даже не попыталось начать переговоры? Оставшиеся в живых судьи, а среди них и Умберто Мурсия, осудили правительство за паралич ума и воли.

Министр юстиции Парехо Гонсалес высказал предположение, что захват Дворца — дело рук картеля. Но кроме него ни один член правительства не заявил этого во всеуслышание. Поначалу колумбийцы решили, что идею о причастности картеля подкинуло само правительство, чтобы отвлечь общественное мнение от собственной несостоятельности. Но позже люди определенно уверились, что без картеля тут не обошлось. А через год любой колумбиец на ответственном государственном посту будет утверждать, что наркоторговцы оплатили и благословили захват Дворца правосудия, что это была их совместная акция с партизанами «М-19».

Впрочем, такое послесловие Бетанкуру не помогло. 10 ноября он держал речь на скорбной мессе в память погибших судей. А спасшиеся судьи туда демонстративно не пошли — они объявили президенту бойкот.