Колбат

3

Однажды зимой, в большой мороз, пришел Андрей домой обедать. Окна у нас были покрыты веточками, листочками, легкими рисунками мороза, и солнце пламенно сверкало в изгибах этих морозных узоров. Весь год солнце садится против наших окон, только летом – направо от окон, к северо-западу, а зимой, когда путь его короче, – к юго-западу. Так сверкает у нас солнце в начале декабря, когда земля идет к зимнему солнцестоянию. В те дни закаты бывают ярко-красные, и по ним угадывают назавтра ветер и непогоду.

Лена сидела за столом у окна и, склонив голову набок, делала письменные уроки. Одно плечо ее было поднято выше другого, а ноги зацеплены за ножки стула. Стул покачивался. Это ей было настрого запрещено отцом и мною. Ко всему еще на коленях у нее лежала любимая ее белая кошка, что тоже во время уроков не поощрялось. От всех этих обстоятельств буквы плелись по строчкам вразброд, не соблюдая правил построения между двумя синими чертами. Однако Андрей ничего ей не сказал, а прошел прямо в спальню и позвал.

– Идите сюда, друзья! Есть у меня к вам интересное дело.

Пока мы шли через столовую, я все-таки Елене сказала, что все ее грехи мною замечены. Когда Лена делает что-нибудь не так, как полагается, я почему-то называю ее Еленой, а в хорошее время – Леной. Елена хотела было надуться: когда она виновата, ей сразу, как и многим ребятам и даже взрослым, не хочется в этом признаться, и тогда она дуется. Но постепенно к ней приходит понимание, в чем она неправа. Живем мы с ней дружно, но надо сказать, что она долгонько-таки раздумывает, прежде чем признает свою ошибку.

Поэтому я не услышала от нее ни ответа, ни привета, и кошку она демонстративно потащила с собой в спальню.

– Вот что, товарищи, – сказал Андрей, – хотели бы вы иметь хорошую собаку?

Лена от удивления даже кошку из рук выпустила, и та обиженно пошла к окну, вспрыгнула на подоконник, сделав вид, что интересуется воробьями, хотя через замерзшее стекло ничего не было видно.

Главным противником «хорошей» собаки всегда был у нас сам Андрей. Дело в том, что у каждого свое представление о хорошей собаке. Охотники в разных краях нашей земли выучили себе собак – товарищей для охоты, и для них самая хорошая собака – охотничья. На далеком севере человеку нужна ездовая собака, и для него она хороша. В горах Кавказа пастух не обойдется без сторожевой собаки. Но какая собака нужна нам и какой собаке нужны такие хозяева, как мы? Можно, конечно, найти и охотничью, и сторожевую, и ездовую собаку и держать ее за ум и выучку, но делать такой собаке у нас будет нечего. Андрей не охотник, сторожить нас в военном городке не для чего, так как городок хорошо охраняется, ездить на собаках мы тоже не собираемся. Значит, мы заведем собаку просто для удовольствия, а какое удовольствие будет хорошо обученной собаке от жизни с нами?

Собака начнет скучать без дела, постепенно приобретать дурные черты: лень, подхалимство, а значит, перестанет быть той собакой, которая нам понравилась. «Нет, – говорил Андрей, – не стоит для своего удовольствия портить хорошую собаку, а какую-нибудь простую собаку взять можно».

Так время от времени у нас появлялись собаки, но всегда это были подонки собачьего общества, иногда с некоторыми признаками породы, иногда очень умные, как спасенный Леной из помойки пес Рыжик, но почти всегда – слишком благодарные нам за улучшение их участи и потому назойливые, с оттенком подхалимства.

За все время только одна уважающая себя собака переступила порог нашего дома. Это был пес Дружба – тощее и облезлое подобие лайки. Он кормился на помойках и однажды был приведен к нам самим Андреем. Замкнутый и гордый, несчастный, но не униженный, пес этот долго не верил нам, но потом глубоко привязался. Он оброс шерстью и стал удивительно красив, с белой пышной волной меха на шее и груди. Погиб он от случайного выстрела на стрельбище.

Вот почему мы удивились, когда Андрей заговорил о хорошей собаке.

– У нас сейчас выбраковывают двух связных собак, – сказал он. – Одна болеет, а другая не выполняет приказаний собаковода. Ее пробовали исправить – не удается. Можно бы послать в питомник на повторный курс обучения, но мы сейчас получили двух молодых обученных собак, так что собак у нас достаточно. Я пришел посоветоваться: не взять ли нам такую собаку? Она вроде как уже побывала на военной службе, вышла в отставку и будет у нас доживать свой век, ходить с нами в тайгу, провожать Лену в школу… Как вы думаете?

– А какая будет собака? – спросила Лена. – Хабитус?

– Ну нет, Хабитус – незаменимый пес, ему надо пожелать много лет службы в армии. Выбраковываем сейчас двух забайкальских лаек: Гвоздя и Колбата. Какого хотите, такого и возьмем.

– А кошку он будет трогать?

– Ну, это будет видно потом, Ленушка, – ответил отец, – сейчас решим вопрос принципиально.

Мы единогласно решили взять собаку, и вечером у нас появился Колбат.

Это был черный, недоверчивый и, на первый взгляд, хитрый, пронырливый пес. Его привел на поводке товарищ Савельев, вошел с ним в переднюю и приказал:

– Сидеть!

Колбат послушался и сел напротив нас и Савельева, но все время оглядывался и переминался с лапы на лапу, будто хотел вскочить. Савельев отстегнул карабин поводка, погладил Колбата по голове и сказал:

– Тут будешь теперь жить.

Колбат мгновенно проскочил в столовую и шумно занюхал воздух, водя носом по полу и стенам, становясь передними лапами на стулья и столы.

– Кошку чует, – сказал Савельев. – У вас есть кошка? – И на утвердительный ответ Лены прибавил коротко и выразительно: – Кошечку поберегите.

Колбат сразу не показался мне красивым. Он был матово-черный, ростом с немецкую овчарку, но короче туловищем, с густой прямой шерстью и пышным хвостом, закинутым на спину. Уши у него были острые, но правое стояло прямо, а левое сламывалось на половине и нависало над глазом, как козырек. Из-под козырька хитро смотрели темные блестящие глаза. Клыки, совершенно белоснежные, приподнимали темную верхнюю губу. Грудь у него была прекрасная: широкая, мускулистая и от шеи вниз покрыта белой блестящей шерстью. Дальше, под грудью, эта белая опушка суживалась и шла по животу неширокой полосой. Это мы сразу увидели, потому что Колбат подскочил к окну и, поднявшись на задние лапы, уперся передними на письменный стол Лены, как бы собираясь выскочить в окно на улицу.

Выражение его морды было злое, хлопотливо-настороженное, но, обведя нас подозрительным взглядом, он словно понял, что не время выкидывать фокусы, и, соскочив на пол, снова начал яростно нюхать все в комнате. Савельев внимательно смотрел на него.

– Хорошая собака, – сказал он, – только что с ней случилось, товарищ начальник, не могу понять. Вожатого своего слушает нехотя, а как на пост посылать, метров сто еще бежит ладно – прямо и быстро, – потом вдруг убавит ходу, остановится. Смотришь, заинтересовался чем-то в стороне: подбежит к кусту, пенек обнюхает… И вовсе забудет, куда он направлен. А если увидит чужую собаку, обязательно к ней подскочит, нарычит, нагонит страху… И тут его хоть не зови! Сколько раз приходилось разыскивать его после ученья.

– А разве не вы его вожатый? – спросила я.

– Был в прошлом году, а когда меня старшим собаководом назначили, передал Понтяеву. Колбат ничего, вроде к Понтяеву привык, только скучно стал работать, неохотно, и отвлекается. А вот теперь и вовсе разбаловался. Уж так себя на комиссии оконфузил! У него, товарищ начальник, какие-то думы свои, а раньше это ж огненный был пес!

Савельев так хорошо говорил, вдумчиво и ласково, что мне он еще больше понравился, хотя я давно его знала. В прошлом году Савельев учился у меня в группе малограмотных и хотя был не блестящих способностей, но упорно и настойчиво занимался, так что теперь читал прекрасно и совершенно грамотно писал. Он был высок ростом, с чистым приятным лицом и спокойными движениями, но, если ему что-нибудь не давалось, горячился и волновался. Я подумала, что Колбат будет непременно скучать по нем, и сказала об этом.

– Будет! – уверенно сказал Савельев. – И я буду скучать. Так я же буду заходить, проведывать. А ко мне его пусть Лена приводит, только не тогда, когда я собак тренирую. Колбату неловко будет: не любит он, чтобы я с кем из собак занимался. Он самолюб.

– Товарищ Савельев, – спросила Лена, – а его погладить можно?

– Подожди, – сказал отец, – сейчас увидим, – и, ухватив пробегающего Колбата за ошейник, хотел погладить.

Колбат оскалил зубы, сверкнувшие влажной ослепительной белизной на черной шерсти, и заворчал глухо и грозно.

– Легче, товарищ начальник! Фу, Колбат! – крикнул Савельев, запрещая этим «фу» Колбату трогать Андрея.

Но Андрей уже сидел на корточках против собаки и, крепко ухватив ладонями его морду, покачивал ее ласково направо и налево, приговаривая:

– Ах, какой злой пес! Ах, какой злой пес!

Колбат упирался лапами, стараясь освободить морду, рычал все грознее и громче, даже белки глаз порозовели и верхняя губа, подрагивая, поднялась над зубами; Андрей не отпускал его.

Савельев шагнул вперед и протянул руку, чтобы ухватить Колбата за ошейник в случае чего. Но уже нам всем становилось ясно, что Колбат хотя и сердится, но кусаться не будет. И вдруг Андрей легко разжал руки и, сказав последний раз: «Ах, какой злой пес!» так, что все поняли, что пес совсем не злой, разрешил Лене:

– Можно погладить.

Лена не испытывала страха перед собаками и, обхватив Колбата за шею, как Хабитуса, стала гладить его по спине. Колбат наёршил было шерсть на спине острым гребнем, хотел вырваться, но вдруг смешно сел прямо против Лены, свесив половину левого уха. Тут я рассмотрела, что ухо у него было когда-то перебито или, вернее, порвано в каком-то сражении с собаками и так и осталось согнутым наполовину. Сейчас он был совсем забавный: согнутое ухо придавало ему какое-то настороженно-внимательное выражение, лапы его разъехались на гладком полу и грудь от этого казалась еще более мощной. Крепкий и сильный был пес.

– Колбат полюбит вас, товарищ начальник, – сказал Савельев, – а к детям он всегда ласковый. Ты, главное, Лена, его не бойся, а как привыкнет к тебе – занимайся с ним, а то ему тоскливо будет. Придешь ко мне, я тебе покажу, как его на барьер посылать, как с ним обходиться. Ведь он умнейший пес, а сила какая! Пошлешь его взять забор – перемахнет любой, только скажи: «Барьер!»

Савельев рассказал, когда и чем кормить Колбата, посоветовал во время прогулки привязывать его часа на два на поводок во дворе, потому что пес привык в собачьем городке быть привязанным у своей будки, да и душно ему будет в комнатах, указал Колбату место у двери, на козьей шкурке, где он будет спать, и, спросив: «Разрешите идти, товарищ начальник?», погладил Колбата и вышел. Колбат кинулся за ним к двери, но Андрей крикнул ему: «Фу!», и пес остановился, но на шкурку не пошел, а уселся против двери. Подняв голову, он долго смотрел, что-то нюхал около себя и тут, посередине передней, и лег, настороженно держа голову и вытянув вперед лапы.

Этим же вечером произошло столкновение с кошкой. Колбат лежал все там же, в передней у двери, в которую ушел Савельев. Он наелся и с удовольствием грыз унесенную сюда кость, прижимая ее лапой. И вдруг услышал, что в противоположную дверь, отделенную от него широкой столовой и передней, кто-то зацарапался. Вероятно, Колбат усмотрел, как между двумя половинками двери просунулась сначала лапа, а за ней и вся белая Ленушкина кошка… Мы в это время сидели в столовой с Леной. Она учила уроки и тоже не обратила внимания на очень обычное для нас появление кошки.

Вдруг мимо нас из передней метнулось большое, черное, а перед этим черным стремительно через всю столовую пронесся обратно в кухню белый взъерошенный клубок. Мы с Леной бросились в кухню и застали финал: на самой верхней полке, среди кастрюль, вцепившись когтями в дерево полки, свесив толстый, как ламповая щетка, белый хвост и склонив голову, кошка глядела вниз совсем черными глазами: так от страха расширились ее зрачки.

Колбат сидел внизу с повеселевшим выражением морды и, невысоко подскакивая и снова садясь, подъезжал к полке, ощерив белые зубы и высунув кончик малинового языка.

– Фу, Колбат! – сказала я. – Ко мне!

И неожиданно Колбат подскочил к нам, обежал вокруг меня и в полном удовольствии сел к левой ноге. Развеселился пес, да и только!

Видя, что Колбат меня послушался, я не захотела упускать момент и при Колбате велела Лене снять кошку, а его все удерживала у ноги. Но, когда Лена понесла дрожащую кошку в комнату, Колбат не выдержал, кинулся за Леной и, подскакивая к ее плечу, пытался ухватить кошку. Я сказала строго «фу», и Колбат остановился, обернулся и махнул хвостом.

Мы решили, что, как и Хабитус, Колбат к нам уже привык и будет слушаться во всем.