Колкая малина. Книга четвёртая

Ошелушенный солнцем и ветрами

Стоял в болоте серый истукан,

Он на мир смотрел незрячими глазами

Ещё за тысячу лет до первых христиан.

Он никого не искал в пустоте,

Они сами себя являли,

Какие-то духи, как будто извне,

Умерших души искали.

К нему летом прилетали глухари

Теребить голубичные чёлки,

А зимой из стылой темноты

Заходили полярные волки.

Рядом с ним под ручку не гуляют,

Но когда горькая гонит беда,

О его глазах незрячих вспоминают

И пытаются искать нужные слова.

Истукан – не идол поклонения,

Он – знаменье человеческому роду.

Это история пленения и растления

Духа, потерявшего свободу.

Если в жизни выбора лишиться,

Каждый будет иноверец или враг.

И если ты не волен усомниться,

То, значит, проживаешь абы как.

Велико разнообразие миропроявления —

Нескончаемая цепь столетий и мгновений,

И у каждого из них свои предназначения —

Это бесконечное кино чувств и впечатлений.

Мелкой дробью бьют мелкую дичь,

Ей выносят приговор, празднично ликуя,

А кого-то на трибуне разбивает паралич:

Он очень страстно врал, на должность претендуя.

Один с протянутой рукой просит подаяния,

А если отказали, смачно плюнет вслед;

Другой на всех друзей дал показания,

Но только непонятно, почему запил поэт.

На тульском самоваре – хромовый сапог,

В таких, наверное, ходили в Голливуде

Он от барышни с обложки просто очумел,

А там явно пририсованные груди.

Раскурили трубку посланцы краснокожих,

А кто-то митингует, свесившись с балкона.

Он скрытно онанирует, глядя на прохожих,

У него такая самооборона.

Никто не жил на свете просто так,

Всех живущих греет белая звезда.

Ей всё равно – что гений, что батрак,

И только потому вращается Земля.

Он себе морду расхайдокал о линию трамвайную,

И на районе все углы пособирал.

Он ситуацию создал чрезвычайную,

И его милицейский наряд подобрал.

Его тащили под руки здоровые сержанты,

А он требовал ещё на посошок,

Но ему пообещали антидепрессанты

И сунули в ребро электрошок.

Он очнулся раком на кушетке,

Которая воняла дерматином и мочой,

На полу валялись какие-то объедки,

И сразу стало ясно, что он – антигерой.

Голова с трудом соображала,

В узкое окошко пробивался свет,

Где-то приблатнённая музыка играла

И тянуло дымом сигарет.

Быть может, он и есть трепещущая тварь,

Поэтому с пинка на шконку залетел.

А на улице сейчас палач-январь,

Где он бы через час и околел.

Сержанты дали рубль на трамвай

И, ничего не оформляя, выгнали домой:

Вот теперь иди и рассуждай,

Кому же, кроме них, он нужен был такой.

Кто-то верит, что оковы проржавели,

И притравы не кладут в капканы.