Коллекционер жизней. Джорджо Вазари и изобретение искусства

1. Утраченный Леонардо

Если со слепящего флорентийского солнца вы войдете под кирпичные своды палаццо Веккьо, вашим глазам понадобится время, чтобы свыкнуться с полумраком. Когда же наконец из тьмы вынырнет Зал пятисот, внезапно вы окажетесь в окружении титанов. Взмывающие ввысь стены огромного Зала заседаний (14 166 квадратных метров – это как три баскетбольные площадки) покрыты фресками с изображениями всадников и кричащих воинов высотой больше человеческого роста. Четыре грандиозные сцены битв, написанные Джорджо Вазари в 1563 году, повествуют о военных триумфах семьи Медичи. Мускулы солдат буквально распирают собой тесные доспехи. Воины при свете фонарей атакуют укрепленный город.

Маньеристская живопись, с ее стероидной мускулатурой и сверкающей броней, конечно, своеобразна. Сами маньеристы подтрунивали друг над другом. Великий скульптор Бенвенуто Челлини остроумно подметил, что «Геркулес» Баччо Бандинелли выглядит «как мешок c арбузами». Маньеристская живопись основывалась на подходе, разработанном в XVI веке последователями Микеланджело во Флоренции: неестественные позы и полный отказ от соблюдения законов физики или анатомии. Многим действительно может показаться, что на картинах группа бодибилдеров в цветастом спандексе совершает какой-то немыслимый акробатический трюк. И всё же колоссальные фрески на стенах Зала пятисот, без сомнения, впечатляют, учитывая, что это работы мастеров-живописцев XVI века.

Кроме того, они интригуют, но уже по другой причине. Говорят, под слоем фресок на одной из четырех стен скрывается сокровище, которое вот уже пять столетий никто не видел. Под одной из фресок Вазари, возможно, находится утраченная роспись Леонардо да Винчи. Та, за которой стоит история соревнования двух великих живописцев итальянского Возрождения и которая связана с тайной другого шедевра Джорджо Вазари – книги под названием «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих».

Что до утраченной фрески Леонардо, факты таковы. В XVI веке Зал пятисот с его чрезвычайно высокими потолками служил парадной гостиной, где Медичи принимали тех знатных гостей, которым хотели выразить особое почтение. В 1505 году, в тот короткий период, когда Медичи выслали из Флоренции, Леонардо начал свою монументальную фреску (18×7 метров) на стене в зале. Это была «Битва при Ангиари»: вихрь схватки всадников и мечников. А на противоположной стене флорентийцы заказали Микеланджело другую батальную сцену – «Битву при Кашине». Микеланджело сделал подготовительный набросок, но фреску так и не закончил, поскольку пришел к выводу, что Леонардо досталась стена с более благоприятным освещением. И стало быть, Леонардо получит явное преимущество в этой нарочитой дуэли двух лучших живописцев города. Леонардо начал фреску на своей стене, но не закончил. Фрагменты «Битвы при Ангиари» мы знаем лишь по многочисленным копиям и по гравюре. Самую знаменитую копию фрески создал Рубенс в 1604 году, но рисовать фламандскому живописцу пришлось с гравюры, потому что оригинал фрески к тому времени уже сорок лет был скрыт под другой работой – кисти Вазари. В «Жизнеописании» Леонардо нет никаких указаний на то, что он сделал полный набросок на картоне для «Битвы при Ангиари». До нас дошел только рисунок фрагмента «Битвы за штандарт», с которого художники того времени сделали многочисленные копии. Очевидно также, что копии снимались «с картона», а не с фрески. Похоже, Леонардо зарисовал только небольшую часть одной стены, но сила и красота дерущихся воинов на этой незаконченной работе стали точкой притяжения для художников, путешествующих через Флоренцию.

То, что Леонардо забросил, казалось бы, столь многообещающий проект, было примечательной чертой его гения. Известный своей нетерпеливостью художник редко что-либо заканчивал. Он даже писал, как сожалеет, что не завершил почти ни одну картину. Конечно, это было преувеличением, но не то чтобы очень большим. Согласно его собственным заметкам, как только он начал писать флорентийскую батальную сцену, внезапно нагрянуло невероятное бедствие. В его дневнике от 6 июня 1505 года мы читаем: «Как только я опустил кисть, погода резко ухудшилась. Начал звонить колокол… Картон с наброском разорвался, полилась вода, и… начался такой сильный ливень до самой ночи, что и день превратился в ночь». Наиболее вероятным представляется то, что драматизм погоды в сочетании с привычкой Леонардо не заканчивать начатое привел к тому, что он забросил этот заказ.

До нас дошли всего двадцать две работы Леонардо. Еще восемь упоминаются в архивных документах и первичных источниках, но до сих пор не найдены. Если бы незаконченную фреску битвы можно было достать, она стала бы двадцать третей.

Всё, что мы знаем о жизни Леонардо, – не важно, правда это или легенда, – мы знаем от Вазари. В 1550 году, через полстолетия после того, как Леонардо прекратил работу над «Битвой при Ангиари», Джорджо Вазари опубликовал первое издание своих «Жизнеописаний наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» (часто можно встретить название «Жизнеописания живописцев» или просто «Жизнеописания» для краткости). Книга представляет собой собранные вместе биографии основных художников эпохи Возрождения, многих из которых Вазари знал лично.

Независимо от того, учили вы историю искусств или нет, вы наверняка слышали истории Вазари, в которых городские легенды переплетаются с поучениями. Сочинение Вазари дало жизнь множеству баек, которые до сих пор в ходу. Брунеллески выиграл заказ на сооружение купола Флорентийского собора благодаря тому, что смог удержать яйцо на мраморной плите. Больше никто из участвующих в конкурсе архитекторов до чего-то сравнимого не додумался. Андреа дель Верроккьо поручил своему юному подмастерью по имени Леонардо да Винчи нарисовать одну фигуру на картине «Крещение Христа». Но эта одна фигура, по общему признанию, оказалась настолько лучше тех, что были нарисованы мастером, что Верроккьо навсегда забросил живопись и обратился к скульптуре. Загадочный художник Джорджоне решил, что лучше умереть вместе с возлюбленной, чем жить без нее. Когда ее сразила чума, он лег с ней в постель, понимая, что заразится и скоро умрет. Или вот еще: Вазари отпустил грязную шуточку по поводу своей сестры, от чего Пьетро Аретино, лучший друг Тициана, так расхохотался, что его хватил удар и он умер.

«Жизнеописания» Вазари охватывают три столетия жизни Италии плюс включают отдельные путешествия за ее пределы. Они простираются и вширь, и в глубь веков. Они в полной мере отражают путь развития самого Ренессанса – от бурлящей энергии начала XIV века к утонченному профессионализму XVI-го. История жизни каждого из художников – маленькая история личного роста внутри масштабного процесса развития живописи. Где это только возможно, Вазари сопровождает хронологическое повествование работами художников, о которых идет речь.

Разумеется, описываемые им события произошли не на пустом месте. Открытие новой сущности – искусства – принадлежит всем тем, кому посвящена книга Вазари. Равно как и идея того, что сами они, создатели искусства, не просто ремесленники. Не просто творцы, а мыслители. Сама идея постоянного прогресса явно характеризирует Вазари как человека своей эпохи. Древние авторы сетовали на то, что искусство после золотого века пришло в упадок. Но «Жизнеописания» заканчиваются новым золотым веком, который возвестил Микеланджело и который будет продолжен флорентийской Академией рисунка, основанной самим Вазари. Он имел основания верить в прогресс: к тому времени, когда он опубликовал второе издание «Жизнеописаний», итальянские художники настолько преуспели в своей профессии, что их влияние распространилось на целые континенты. А расположив работы в хронологическом порядке, он продемонстрировал, как личностный и профессиональный рост художников происходит за счет экспериментов с новыми техниками и стилями.

Каждое «Жизнеописание» начинается с рассказа о том, в каком регионе и в какой семье родился художник. Талант может появиться где угодно, в любом социальном слое: Джотто был скромным пастухом, а художница со сладкозвучным именем Софонисба Ангвиссола – благородной жительницей Милана. Но талант расцветает только благодаря суровым тренировкам и неустанным стараниям. Это Вазари говорит не только как представитель рабочего класса, но и как тосканец, вдохновленный тосканским трудолюбием и тосканской сокровищницей мудрых поговорок на любой случай. Отличительная черта «Жизнеописаний» и то, из-за чего их так тяжело одолеть, – это хронологический порядок, в котором расположены работы каждого художника. Такая организация делает честь Вазари как новатору, но отнюдь не способствует тому, чтобы книгу было увлекательно читать. Но всё же среди списков работ встречаются комментарии автора, что придает книге особую остроту. Вазари высказывает собственное мнение о достоинствах того или иного художественного метода, добавляет жизненную мудрость и, конечно же, повинуясь традиции древних биографов, приправляет всё это увлекательными сплетнями.

Но «Жизнеописания» служат еще одной, более важной цели. Джотто – великий родоначальник западноевропейского искусства. Леонардо да Винчи не мог закончить начатое (нередкая проблема у художников, да и не только у них). Его пример показывает, что недостаточно одного таланта, чтобы стать великим: важно упорство. Пьеро ди Козимо Вазари представляет художником-чудаком, который жил лишь на сваренных вкрутую яйцах и рисовал свои дикие фантазии. Жизнеописание Рафаэля дает Вазари возможность показать свое владение древней литературной формой – экфрасисом, то есть описанием изображения. В Микеланджело воплотился одновременно и совершенный художник, и совершенный человек (не важно, что в реальной жизни он был жадным и вспыльчивым), хотя Вазари не преминул отметить и несколько странностей своего идола. К примеру, туфли из собачьей кожи, которые Микеланджело носил днем и ночью, пока они не приклеились к его ногам.

Вот несколько из тех смешных, остроумных, запоминающихся историй, которые Вазари рассказывает в своих «Жизнеописаниях». Неудивительно, что в течение пяти столетий они были основным источником сведений для тех, кто изучает искусство, от студентов первых курсов до диссертантов. Вазари называли отцом истории искусства. Именно он был первым, кто стал рассматривать художественные течения – цепочку влияний, тянущуюся от мастера к его ученикам. А также первым, кто связал личную биографию художника, его взгляды и его творения. По сути, эта методология стала основой того, как сегодня мы изучаем историю искусства. Она же и установила примат флорентийской живописи в общественном мнении. Чтобы быть в курсе историй и идей Вазари, вам даже не нужно читать «Жизнеописания». Ваши суждения об искусстве наверняка уже несут на себе отпечаток его идей, независимо от того, сознаёте ли вы это и читали ли вы его книгу. Книга повлияла и на то, как мы воспринимаем историю, в более широком контексте. На то, как организованы музеи, как экспонируются произведения, как пишутся (и читаются) биографии, как мы воспринимаем биографии известных исторических персонажей, пытаясь понять, почему они поступили так, а не иначе, почему они приняли решения, изменившие наш с вами мир.

С момента своей публикации «Жизнеописания» стали краеугольным камнем нашего подхода к истории искусства. По всему миру их читают студенты, изучающие историю европейского искусства, и, разумеется, эта книга – главный источник для тех, кто изучает искусство и философию Возрождения. Но «Жизнеописания» оставили неизгладимый след даже на том, как мы понимаем и анализируем искусство сегодня. Их влияние не ослабевало в течение целых пяти столетий. Они не просто стали отправной точкой для всех последующих авторов, пишущих об искусстве. Книга определила отношение публики к различным художникам на многие века вперед. То, что мы боготворим Леонардо, Рафаэля и Микеланджело, напрямую связано с похвалами, которыми осыпал их Вазари. Пускаясь в исследование того, кем был Вазари, как он писал свою книгу и как это повлияло на наше восприятие искусства, мы приближаемся к ключевым вопросам о том, что такое искусство, почему оно так важно для человечества и как с ним взаимодействовать.

Несмотря на то что Вазари считался самым знаменитым и успешным художником Италии в середине и конце XVI века, в нем было что-то от фаната. Он боготворил своих коллег, в частности Микеланджело. И хотя он и собирал исторические анекдоты, которыми наполнена книга, его собственная карьера в качестве практикующего художника и архитектора была невероятно успешной.

Он с упоением коллекционировал рисунки, и его страсть послужила причиной того, что рисунок стал считаться важной художественной формой. До этого художники считали наброски подготовительным материалом, не стоящим внимания, и в больших количествах выбрасывали их. Уже будучи в летах, Микеланджело, осознав, что смерть стоит на пороге, начал поспешно сжигать свои эскизы. И сжег столько, сколько смог, чтобы уничтожить свидетельства того, как много приходилось ему трудиться над каждым живописным полотном или скульптурой. Он хотел, чтобы потомкам казалось, будто работы возникали спонтанно, вследствие его гениальности, а не в результате тщательных приготовлений. До наших дней дошло определенное количество его набросков только благодаря тому, что Вазари физически помешал художнику их уничтожить, вырвав кипы рисунков из рук стоящего перед очагом Микеланджело. Несколько лет назад рисунок Микеланджело был продан за тринадцать миллионов фунтов. Эта сумма и то, как мы ценим графику вообще и рисунки Микеланджело в частности, – следствие влияния Вазари. Он держал у себя несколько альбомов большого формата под названием «Книги рисунков». В них они собирал рисунки любимых художников. К сожалению, эти книги не сохранились. Но всё же мы можем сделать вывод о том, что Вазари обожал тосканских живописцев, ставил их выше других, особенно Микеланджело и Леонардо.

Таким образом, когда Медичи наняли Вазари, чтобы тот заново оформил Зал пятисот, они поставили его перед сложным выбором. Вазари настолько любил этих художников, что необходимость уничтожить любую из двух работ, пусть даже и незаконченных, повергала его в смятение. Неужели серьезный художник и увлеченный коллекционер уничтожил «Битву при Ангиари» Леонардо? Более вероятно, что, когда Вазари в 1563 году поручили переоформить зал и расписать стены собственными фресками, он сделал всё, чтобы спасти произведение Леонардо.

Когда Леонардо изображал свою битву, Медичи были в изгнании. Они вернулись во Флоренцию и в палаццо Веккьо в 1512 году и обнаружили на стене недописанную фреску, болезненно напоминавшую об их временном изгнании из города. Если бы Леонардо закончил ее, это была бы другая история. Медичи нравились его работы, и тогда, возможно, битве позволили бы остаться на стене. Но Леонардо использовал для фрески экспериментальную грунтовку, смешанную с воском. Из-за этого краски не успели высохнуть и потекли. Вряд ли Медичи хотелось приветствовать важных гостей в Зале пятисот на фоне этого неудачного памятника собственному изгнанию. Потому через пятьдесят лет после того, как семья снова обрела власть в городе, герцог Козимо Медичи заказал Вазари расписать залу сценами великих военных побед флорентийцев (то есть Медичи).

Вазари выполнил заказ, и сегодня весь зал блистает фресками со сценами битв. Но вот вопрос: что случилось с «Битвой при Ангиари» Леонардо? Ответ можно отыскать в собственной биографии Вазари, которая содержится в его «Жизнеописаниях». И ключ к тайне драгоценного исторического произведения обнаруживается в двух словах, написанных на одной из фресок.

Вызов принял Маурицио Серачини. Он стал подробно исследовать фрески, покрывающие стены гигантского Зала пятисот в палаццо Веккьо. Шестидесятисемилетний инженер в безупречно белом халате около часа внимательно рассматривал участок стены, на котором Вазари оставил надпись «Cerca trova». Серачини считал, что это и есть ключ к разгадке. Фреска Вазари, по его мнению, скрывает утраченного Леонардо.

Эту теорию Серачини другие историки искусства не особо поддержали. Многие заявили, что ученый, очевидно, хочет испортить или даже уничтожить работу Вазари, чтобы добраться до Леонардо, а ведь еще неизвестно, сохранилась ли его фреска. «Эта враждебность совершенно непонятна и возмутительна, – заявлял Серачини. – Более того, историки не представили ни одного документа, который бы подтверждал, что ее там нет».

Все эти зашифрованные послания, утерянные сокровища, загадки Леонардо и современная мелодрама в древнем дворце на самом деле напоминают книгу «Код да Винчи». Что неудивительно, ведь кроме псевдонаучных домыслов и фантазий в этой книге есть и один реально существовавший персонаж – Серачини. Назван он там арт-диагностом, который собирается обнародовать свою находку – изображение разрушенного храма в фоне «Поклонения волхвов» Леонардо. Эту деталь якобы позже зарисовали, «чтобы исказить подлинные намерения да Винчи… Но какой бы ни была истинная природа зарисованного, ее следует обнародовать».

Однако на самом деле Серачини, этот ученый до мозга костей, никогда бы не стал опираться в своих заключениях на что-то, кроме подтвержденных фактов («Код да Винчи» он не читал). Серачини обнародовал свои находки, научные факты и стоящие за этим всем изображения, а анализ и толкование он оставил историкам искусства.

Несмотря на успех с другими работами Леонардо – десятками памятников и картин по всей Италии, эта принципиально новая область притягивала его своей неразгаданной загадкой. В 1975 году Серачини вместе с коллегами обнаружил маленький кусочек текста, затерявшийся среди фресок Вазари в Зале пятисот. Во всем огромном зале, в котором только одна стена с фресками длиной пятьдесят четыре метра, Вазари написал всего два слова:

Спустя годы министерство культуры Италии предложило Серачини руководить поисками утраченной «Битвы при Ангиари». Этот элегантный господин с копной белых волос всё еще сохранял юношеский задор и страстную натуру. Он возглавил целую команду историков искусства, ищущих утраченного Леонардо. Сама по себе эта находка могла стать самой главной в истории XX века. Серачини стали называть «настоящим Индианой Джонсом» и следопытом из «“Кода да Винчи” в реальности». Историки искусства и Мировой фестиваль науки удостоили его звания инженера-эксперта по культурному наследию; раньше такого титула не существовало. Он заложил фундамент новой научной области, открытия в которой делаются на основе передовой научной экспертизы и исследования. Он изучил около двадцати пяти сотен произведений и памятников с помощью технологий, большинство из которых разработал самостоятельно.

Благодаря использованию продвинутых технологий Серачини стал представителем нового поколения историков искусства. Он продолжил традицию Вазари, но уже с целым арсеналом новых методов. В то время как Вазари исследовал художников и искусство через устное слово, анекдоты, письма и документы, Серачини стал применять высокотехнологичные устройства. Вооружившись этими устройствами и старыми добрыми методами исследования, Серачини оказался готовым разгадать тайну, оставленную Вазари столетия тому назад.

Cerca trova.

И Серачини, и другие ведущие ученые считают, что эти слова вполне могут быть тайным посланием Вазари, гласящим, что ему каким-то образом удалось сохранить картину Леонардо и в то же время выполнить заказ. Что fresco secco, сухая фреска Леонардо, спрятана под внешней стеной, на которой Вазари написал собственную фреску.

В 2006 году Серачини объявил, что обнаружил зазор в 3,8 сантиметра между покрытой фресками стеной Вазари и внешней стеной зала. Про эту двойную стену, которую, видимо, построил Вазари, когда рисовал свои фрески, никто ничего не слышал. Она не имеет никакого архитектурного или технического смысла. Более того, зазор обнаружился только за одной из четырех расписанных стен. За той, на которой также написаны слова «Cerca trova». За той, на которой, как считается, писал Леонардо.

Серачини увяз в хитросплетениях итальянского бюрократизма, который печально известен способностью зарубать на корню самые блестящие идеи. Но в 2011 году Национальное географическое общество объявило, что оно будет участвовать в финансировании поиска утраченной фрески, и в 2012 году удалось получить разрешение.

То, что Серачини обнаружил в последующие несколько месяцев, привело к большому оживлению и не меньшему негодованию в арт-сообществе. 12 марта 2012 года Серачини и его команда объявили, что взяли образец фрески со спрятанной стены, продырявив фреску Вазари. Химический анализ полученного образца черной краски показал, что она соответствует тому составу, который использовал в своей живописи Леонардо, например при написании «Моны Лизы». Теперь всем стало очевидно: позади творения Вазари что-то спрятано. Следопыт нашел настоящий клад. Но по-прежнему открытым остается вопрос: стоит ли найденное того, чтобы был уничтожен другой шедевр – часть фрески Вазари?

По крайней мере, так поставили вопрос СМИ в то время. И всё же истина еще более запутанна и любопытна. Чтобы отыскать Леонардо, отгадать загадку, извлечь на свет сокровище, нам надо понять Джорджо Вазари.

2. Как читать «Жизнеописания» Вазари

Жизнь Вазари и его «Жизнеописания» – отличный объектив, сквозь который мы можем проследить, что люди думали об искусстве в разное время, от наскальных рисунков пещеры Шове и платоновской притчи о пещере до XX и XXI веков, когда искусством был назван перевернутый писсуар и чучело акулы в формальдегиде. Мы узнаем о судьбе и о времени Вазари, который жил в самом сердце мира искусства XVI века, а также о том, как родилось величайшее его произведение. По иронии судьбы им оказалось не произведение искусства в обычном смысле слова, а книга.

«Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» – это сборник биографий, повествующих о художниках периода Возрождения, почти исключительно итальянцев. Книга была опубликована в 1550 году. Вазари провел исследование и написал ее в соавторстве со своим ученым другом Винченцо Боргини при участии нескольких местных информаторов. Книга посвящена тому, что Вазари называет возрождением (rinascita) искусства, после того как оно пришло в «полный упадок» с падением Древнего Рима. Возрождение имело три ярко выраженные стадии развития, кульминацией которых стало искусство Микеланджело. Поэтому массивный том разделен на три части, каждая из которых примерно соответствует столетию. В каждой есть свой герой – всемирно известный художник и при этом обязательно тосканец: Джотто ди Бондоне (1266(7)–1337), Филиппо Брунеллески (1377–1446) и Микеланджело Буонарроти (1475–1564). Один из современных ученых назвал биографии Вазари «сочетанием фактов, тонкого анализа и намеренного вымысла… тщательно продуманным произведением и частью масштабной концепции автора о развитии искусства от скромных начинаний во времена Джотто и i primi lumi (первого света, по выражению Вазари) до лучезарного расцвета в век Микеланджело и самого Вазари»[1]. Биографии всех других художников выстроены вокруг идеи, что живопись постепенно развивалась и улучшалась, начиная с Джотто, который «воскресил ее, сбившуюся с правильного пути, и придал ей такую форму, что ее уже можно было назвать хорошей»[2], и достигла совершенства «скорее небесного, чем земного»[3] в работах Микеланджело. Художников, которые не вписывались в эту повестку, Вазари отметал, игнорировал или просто отзывался о них уничижительно.

Как говорит сам Вазари в своем «Вступлении ко всему сочинению», идея о постоянном развитии искусства отражает человеческий опыт. Он заявляет, что искусство, как и человеческое тело, рождается, растет, стареет и умирает. Вазари начинает свое повествование с роста искусства, «с возрождения к совершенству, достигнутому в наше время» в XIII веке, который был связан с именем флорентийского художника Ченни ди Пепо (до 1251 – после 1302), прозванного Чимабуэ – Быкоголовым – за свой гордый нрав[4]. Знаменитыми учениками Чимабуэ были Дуччо ди Буонинсенья (художник из Сиены, давней соперницы Флоренции) и флорентиец Джотто, который быстро стал главным героем первой части «Жизнеописаний» – и за счет инноваций в художественной технике, и за счет того, что работал одновременно во всех трех видах искусства, на которых концентрируется Вазари: живописи, скульптуре и архитектуре. От Джотто мы переходим ко второй части «Жизнеописаний», в общих чертах охватывающей XV век. В этой части главные герои – Донателло в скульптуре, Мазаччо в живописи, Брунеллески в архитектуре. Поскольку Брунеллески был также и скульптором, то именно ему принадлежит ведущая роль. Последний художник второй части «Жизнеописаний» – это Перуджино. Вазари представляет его образ в свете нереализованного потенциала. Потенциала, который скоро будет реализован Рафаэлем, самым известным учеником Перуджино и одним из трех главных персонажей третьей части книги. Последняя часть касается эпохи самого Вазари – начала шестнадцатого столетия. Герои этой части – Рафаэль, Леонардо и, разумеется, Микеланджело. Лейтмотив всей книги от начала и до конца – это примат флорентийского искусства, прежде всего в лице Микеланджело – «гения, который всесторонне обладал… мастерством в каждом искусстве и в любой области»[5].

У Вазари была более конкретная цель, чем просто «вызвать восторг и просветить» читателей[6]. Опубликовав первое издание «Жизнеописаний» в 1550 году, он надеялся основать школу искусств во Флоренции. К тому времени, когда в 1568 году вышло второе издание, Академия рисунка, финансируемая государством, существовала уже пять лет. Ей посвящена отдельная глава в книге, что и было главным мотивом переиздания такого огромного текста. Вазари считал, что хорошее искусство – результат хорошей школы, а не только врожденной гениальности. А значит, и его книга однажды может оказаться полезной, «если когда-нибудь (не дай Бог) искусство снова придет в упадок и разлад», как это случилось после падения Рима. «Тогда, – продолжает Вазари, – мои усилия, возможно, помогут ему выжить или, по крайней мере, вдохновят тех, кто лучше меня, помочь ему».

Даже сегодня многие согласятся с тем, что говорит Вазари. Но то, с какой страстью он восхвалял свой город, Флоренцию, манеру, которой научился в академии, и своего друга Микеланджело, означает, что многие прекрасные художники оказались либо задвинуты в «Жизнеописаниях» на второй план (Дюрер, ван Эйк), либо недооценены (Перуджино, Дуччо), либо проигнорированы (Фуке, Слютер), либо разруганы в пух и прах (Бандинелли, Андреа дель Кастаньо) просто потому, что работали не в том стиле или не там родились. Более того, творческий зуд не отпускал Вазари и при работе над биографиями: немалая часть написанного – это либо хитроумно искаженные факты, либо чистый вымысел.

«Жизнеописания» входят в стандартную программу для студентов, изучающих историю искусств и эпоху Возрождения (в одних только Соединенных Штатах около полумиллиона студентов знакомятся с книгой Вазари, если не с его искусством). И всё же эта книга из тех, которые просматривают, а не читают от корки до корки. Ее формат – короткие биографии, от нескольких до тридцати страниц, ряд эссе на тему художественных техник – словно и задумывался для поверхностного ознакомления. Идеальными читателями Вазари были занятые люди. В зависимости от шрифта и от языка («Жизнеописания» переведены на все основные языки мира) издание 1550 года насчитывает около пятисот страниц, но расширенное издание 1568 года, в котором больше художников и более тонко прописана основная мысль, почти вдвое больше. Поскольку эта книга стала столь важной вехой в истории искусствоведения, она заслуживает более пристального внимания. Кроме того, она требует самого тщательного изучения, так как, несмотря на все выдающиеся качества этой книги и ее важность, Вазари писал ее с определенной целью и часто грешил против истины, причем иногда сознательно.

«Жизнеописания» Вазари называют «библией итальянского Возрождения, если не всей истории искусства»[7]. Но великий итальянский историк искусства Роберто Лонги предупреждал: «Bisogna sapere come leggere Vasari». Надо знать, как читать Вазари. Масса информации скрывается между строк, доступная лишь тому, кто способен ее разглядеть. Но, что важнее всего, читая Вазари, мы не только видим портреты героев его биографий и времени, в котором написана книга, – мы видим скрытый портрет самого автора.

Козимо деи Медичи, положивший в XV веке начало знаменитому роду, сказал однажды: «Каждый художник изображает себя»[8]. В основе этой фразы лежит представление о том, что любое искусство – не объективное, а субъективное выражение идеи, сцены, момента, видения, человеческого образа. Художник вбирает в себя объект, переваривает, думает о нем и проецирует результат на холст. Мнение художника присутствует в его работе, хотел он этого или нет. И когда мы, к примеру, смотрим портрет Козимо Медичи, герцога Тосканского, написанный в XVI веке его придворным портретистом Джорджо Вазари, мы видим на одной картине двух персонажей и три различных представления. Мы видим Козимо Медичи, каким он казался самому себе (каким он хотел быть запечатленным для потомков), мы видим то, каким он казался Вазари, и то, каким он стремился изобразить герцога (чтобы удовлетворить заказчика, но при этом написать его «по-своему»). А кроме того, мы видим незримый портрет самого художника, Джорджо Вазари. Точно так же в романе Хемингуэя речь может идти о Килиманджаро или о фронте на реке Соча, о ночной жизни Парижа или Испании, но литературные критики видят в этих текстах жизнь самого автора. Так же, как верно утверждение, что «каждый художник рисует сам себя», верно и то, что «каждый писатель пишет свою автобиографию». Особенно если речь идет о писателе, который пишет о художниках. В каждом из «Жизнеописаний» самого Вазари примерно столько же, сколько и правды об описываемом художнике.

Представление о том, кем был Вазари, со временем менялось от прилежного биографа до коварного сочинителя и историка-фантазера[9]. Историки искусства Пол Баролски и Эндрю Лэдис стали первыми учеными, увидевшими в «Жизнеописаниях» не просто собрание коротких, отчасти связанных между собой биографий, а целостное литературное произведение. Остроумные исследования Баролски показали, что Вазари был не компилятором, а настоящим автором в хорошем смысле слова: он понимал исторический контекст, структуру литературного произведения, придерживался главной идеи, умело использовал исторические анекдоты (независимо от того, были то выдуманные или реальные истории и знал ли об этом сам Вазари) для того, чтобы создать образ персонажа. И всё же мы должны помнить о том, что все истории Вазари отобраны им самим. Он выступал исследователем, давал оценку всем фактам, историям, предположениям, слухам, обвинениям и (в некоторых случаях) документам. Он нечасто приводит источник своих «фактов», так что мы можем только догадываться об этих источниках либо принимать его слова на веру. Иногда он использует многозначительную формулировку “scrivono alcuni” («некоторые пишут»), рассчитывая таким образом придать своей истории больше веса и одновременно скрыть настоящий источник.

И в жизни, и в размышлениях Вазари, и в его работе над книгой была цель. Как отмечает Эндрю Лэдис, Вазари делает из Микеланджело «блистательного спасителя искусств, лучезарного персонажа, на чьем пути стоят менее одаренные, великодушные и прекрасные. Тем более великими оказываются достижения Микеланджело на фоне этих исчадий тени и тьмы»[10].

Издание «Жизнеописаний» 1550 года намного более короткое и менее проработанное, чем разросшаяся версия 1568 года. Возникает некоторый соблазн посчитать, будто издание 1550 года более правдиво в историческом смысле. Но на самом деле всё не так просто. В издании 1568 года появляются новые материалы (биографии Тициана и фламандских живописцев), в то же время текст тщательно переписан, еще больше внимания уделено Флоренции и ее художественным традициям. Также Вазари пишет об Академии рисунка, призванной показать превосходство флорентийского искусства. Но самое важное отличие заключается в полноте и цельности нового варианта. «Жизнеописания» 1568 года стали куда более совершенным литературным произведением.

Вазари часто жертвовал фактами ради главной идеи. Но хотя его истории – это не чистая правда, они всё же заслуживают нашего внимания. Стоит помнить, что в их основе лежит некая информация, которую Вазари считал правдой. Он добывал ее и отшлифовывал, пропускал сквозь свое восприятие, оживлял деталями и наполнял патриотическим духом, приводил в соответствие с теоретической программой своей художественной академии и эстетическим уровнем, к которому стремился.

К примеру, решение Вазари преуменьшить славу и заслуги прекрасного живописца Перуджино основывается на том, что у того относительно статичный стиль. Но есть причина и чисто литературного характера: это позволило Вазари начать повествование о развитии искусства с Перуджино, показать, как оно набирает силу при Рафаэле, и сделать кульминацией рассказ о своем герое Микеланджело.

Точно такое же упрощение представляет собой идея, что искусство постепенно улучшалось, начиная с Чимабуэ и заканчивая Микеланджело. Абстрактную схему, которая возникла в XVI веке, большинство современных критиков и историков искусства считает ошибочной. Идея непрерывного развития, разумеется, способствует связности текста, но мы больше не считаем, что Джотто был «лучше» Чимабуэ, Рафаэль – «лучше» Перуджино, а Челлини – «лучше» Донателло. Они работали в разное время, в разных стилях. А Вазари не сомневался, что никогда не было лучшего искусства, чем в его время, и предпочитал излагать историю именно таким образом. Он заявил, что Джотто превзошел своего учителя Чимабуэ (который, возможно, вовсе и не был его учителем): «Джотто поистине затмил его славу, подобно тому как большой светоч затмевает сияние намного меньшего». Сказано красноречиво, но это не более чем субъективное мнение.

Некоторым (особенно сиенцам) Дуччо нравился больше, чем Джотто, и даже больше, чем Рафаэль. А кому-то Челлини казался лучшим скульптором, чем Донателло (и в кулачном бою все бы предпочли, чтоб Челлини был на их стороне). У разных эпох разные подходы, вкусы и ожидания. Единственное общее впечатление от раннего итальянского искусства, с которым согласятся все, это тенденция ко всё большей реалистичности. В пятнадцатом столетии художники итальянского авангарда стали использовать линейную перспективу и ракурс. Литературные инструменты Вазари, с помощью которых он ставит одного художника выше другого и противопоставляет «хороших» (во всех смыслах этого слова) художников «плохим», – всё равно не более чем литературные инструменты, которые годятся лишь для того, чтобы написать хорошую историю.

Хотя Вазари и знал многих художников, большинство тех, о ком он писал, жило поколением раньше. Он добывал сведения как только мог: собирал устные предания, расспрашивал, выискивал крохи информации в архивных материалах и напечатанных книгах (вроде Боккаччо и Петрарки). Но больше всего внимания он уделял сохранившимся произведениям искусства, которые могли многое рассказать о своих создателях. То, какое впечатление оказывали на Вазари эти работы, и определяло то, как он писал об их авторах.

Однако Вазари утверждает, что хотел не просто составить каталог выдающихся деятелей искусства. Он хотел поведать о значении своих персонажей – как художников и как личностей. Тут можно даже сказать, что Вазари подходит к написанию биографии как к написанию портрета. В XVI веке портреты не претендовали на точное сходство. Художники обращались ко многочисленным ухищрениям и лести. Портреты юных дам на выданье, такие как «Дама с единорогом» Рафаэля, заказывались для того, чтобы выслать жениху, который иначе никак не мог увидеть невесту до самого дня свадьбы. Всё побуждало к тому, чтобы приукрасить портрет и польстить модели. Иногда из-за этого возникали проблемы. К примеру, введенный в заблуждение высланным наперед портретом невесты Генрих VIII был совершенно разочарован, воочию увидев Анну Клевскую. К тому же на портретах часто появлялись сугубо символические атрибуты.

Собака на портрете говорила о верности, присущей изображенному человеку, а вовсе не о том, что у него было это домашнее животное. Россыпь апельсинов на подоконнике в «Чете Арнольфини» Яна ван Эйка свидетельствует о богатстве (апельсины поставлялись в Брюгге из Испании за большие деньги), а вовсе не о том, что члены семьи Арнольфини имели обыкновение хранить фрукты на подоконнике, и даже не о том, что кто-нибудь из них любил цитрусовые.

Бытует мнение, что великий портрет должен раскрывать перед зрителем тайну изображаемого человека. Подразумевается, что художник способен разглядеть эту тайну, но ведь заказчик требует запечатлеть себя для потомков в самом лестном виде. Иногда портретисты и впрямь оставляли зашифрованные послания о том, что заказчик, возможно, вовсе и не хотел афишировать. Например, предательский клочок настоящих волос, который выглядывает из-под овчинного парика римского императора Домициана на его великолепном бюсте в Музее искусств Толедо. Или, например, неприкрытое честолюбие на худом голодном лице Пьетро Бембо, запечатленное Лукасом Кранахом на портрете этого писателя XVI века. Но художник должен вводить такие намеки столь тонко, чтобы заказчик остался полностью доволен своим портретом и заплатил за него.

Поэтому о литературных портретах, созданных Вазари, мы должны судить так же, как мы судим о живописных: в основе их лежит правда, но преломленная видением художника, превращенная в произведение искусства. Мы видим не столько сам предмет, сколько его интерпретацию. Произведение Вазари следует читать как художественный текст о приключениях великих творцов, основанный на устных и письменных преданиях.

Однако желание извлечь из жизнеописаний какую-то мораль заставило Вазари превратить в негодяев художников, которые вовсе не заслуживают такой репутации. Как замечает биограф Вазари Эндрю Лэдис, «для Вазари, как и для любого автора, злодеи были естественным и неизбежным явлением, движущей силой сюжета, потому что история, в которой нет ошибки, лишается увлекательности и правдоподобия. Или, как говорила Мэй Уэст, “добродетели тоже вознаграждаются, но не в билетной кассе”»[11].

Прием противопоставления хороших художников дурным наиболее очевидно выражен в сконструированной Вазари дуэли между Фра Филиппо Липпи и идеализированным святым Фра Анджелико (официально признанным «блаженным» папой Иоанном Павлом II в 1982 году, что является первым шагом канонизации святого)[12]. Грех Липпи заключался в том, что святых он писал с «развратных» моделей, таких как его любовница, бывшая монахиня Лукреция Бути. Она часто позировала для изображений Девы Марии, а младенца Иисуса Липпи писал с их маленького сына.

Но, похоже, историям Вазари научные опровержения не страшны.