Колония

1

— Помедленней, — окликнула она. — Я всего лишь городская девушка.

Дэвид Адамс остановился и снова обернулся к ней. Они поднимались по травянистому склону, не отличавшемуся большой крутизной. Каждые несколько футов стояли молодые тонкоствольные клены, так что можно было хвататься за них и подтягиваться.

Но Эвелин запыхалась и начала сердиться. Он выпендривается, подумала она. Мускулистый молодой самец в своем саду Эдема.

Дэвид, смеясь, протянул ей руку.

— Вы же сказали, что хотите увидеть всю колонию.

— Да, — пропыхтела Эвелин, — но я не хочу заработать сердечный приступ, делая это.

Крепко схватив ее за запястье, он помог ей подтянуться по выходящей тропе.

— Дальше будет легче. Уменьшается гравитация. А зрелище стоит усилий.

Она кивнула, но сказала про себя.

Он знает, что он красив. Хорошее мускулистое тело; крепкая спина. Несомненно, именно потому-то его и выбрали мне в гиды. Он активизирует все женские гормоны.

Дэвид напоминал ей гавайских пляжных мальчиков, вторгшихся в последнее время на английские курорты: такое же сильное гладкое тело; такое же широкое лицо с большой яркой улыбкой. Оделся он для улицы, чего Эвелин никак не ожидала; грубые шорты, свободная рубашка без рукавов с открытым воротом, показывающим его гладкую мускулистую грудь, походные сапоги из мягкой кожи. Ее собственный деловой костюм с короткой юбкой выглядел совершенно подобающим в кабинете или ресторане или любой другой цивилизованной обстановке, но здесь он был до ужаса неуместен. Она уже сняла жакет и запихала его в наплечную сумку, но все равно перегревалась и потела как зверь.

Эта его улыбка, однако ж, ослепляет. Было в нем так же и еще что-то, что-то… иное. Может, он и есть тот самый? спросила она себя. Может, я уже наткнулась на него? Какое совпадение, что ему поручили быть моим гидом. Но другой голос у нее в голове предупредил. Никаких таких совпадений не существует. Будь осторожна!

Эти голубые глаза и золотистые волосы. Какое сочетание. И слегка оливковый оттенок кожи: средиземноморский ген. Можно ли скроить и цвет кожи? И все же есть что-то… У него эта внешность кинозвезды, поняла Эвелин. Слишком идеальная. Ничего неуместного. Никаких изъянов, никаких шрамов. Даже зубы у него белые и ровные.

— Здесь поосторожней, — предупредил Дэвид. Его рука обхватила ее за талию и помогла ей перепрыгнуть через перерезавший их тропу крошечный журчащий ручеек.

— Спасибо, — пробурчала Эвелин, освобождаясь от его руки. Он знает, что он классный мальчик, — сказала она себе. — Не дай этому ангельскому личику подействовать на тебя, старушка.

Они молча поднимались через редеющие посадки дуба и ели, размещенные исключительно аккуратно, на одинаковом расстоянии. Как его проклятые зубы. На это задание следовало послать цветущую девчонку — скаута, а не репортера.

Дэвид наблюдал за ней, когда они поднимались по постоянно восходящей тропе. Почему Кобб выбрал меня для показа ей колонии? — спрашивал он себя. — Неужели он столь низкого мнения о работе, которую я пытаюсь сделать, что хочет, чтоб я отложил ее и поиграл в бойскаута с новоприбывшей?

Он с усилием не дал своему негодованию отразиться на лице, наблюдая, как она старается не отстать от него в своих туфлях с открытыми носками. Поддавшись внезапному импульсу, он включил языком реле связи, встроенное у него в самом дальнем коренном зубе, и прошептал про себя, в глубине горла, где это не мог слышать никто, кроме имплантированного там миниатюрного передатчика:

— Эвелин Холл, новоприбывшая на прошлой неделе. Досье пожалуйста.

Он сделал четыре шага по травянистой тропе прежде чем имплантированный у него за ухом микроскопический приемник прошептал в ответ:

— Эвелин Л. Холл. Возраст: двадцать шесть лет. Родилась в Лондонском Комплексе. Посещала государственную школу в районе Лондона. Диплом по журналистике. Работала как исследователь, а позже репортер в синдикате «Международные новости». Сведений о другой работе нет. Физические данные…

Дэвид, щелкнув языком, отключил голос компьютера. Ему не потребовалось слушать какие у нее параметры. Он и так видел, что она ростом почти с его собственные метр семьдесят восемь сантиметров и обладает полной, зрелой фигурой, и, значит, должна постоянно бороться с излишним весом. Густые волосы медового цвета кудрявились у нее по плечам; сейчас они порядком спутались. Зеленые как море глаза были живыми, умными, пытливыми. Симпатичное лицо. Она выглядела почти как невинное дитя за исключением этих проницательных беспокойных глаз. И все же это было милое лицо, уязвимое, почти хрупкое.

— Желала б я, чтоб меня предупредили, что мы будем заниматься горными восхождениями, — пробурчала Эвелин.

— Бросьте, — рассмеялся Дэвид. — Это не гора. На этой стороне колонии мы не строили никаких гор. Вот если вы действительно хотите заняться альпинизмом…

— Это неважно! — она столкнула с глаз спутанную массу волос.

Костюм ее погиб, она это уже поняла. Весь в зеленых пятнах, насквозь пропитан потом. Ох уж этот ублюдок Кобб. «Мэр» «Острова-1». Это он все придумал.

— Посмотрите колонию, — громыхал тощий старикашка так, словно толкал речь перед большой толпой. — Я имею в виду действительно посмотрите ее. Пройдите по ней пешком. Испытайте ее. Я поручу кому-нибудь показать вам, где что…

Если он именно так обращается с каждым новоприбывшим, то просто чудо, что кто-то остается здесь жить. Но Эвелин гадала. Или он дает мне особое обращение, потому что подозревает зачем я здесь? Впервые в своей жизни она осознала что репортаж-расследование может быть не только опасным, но и чертовски утомительным.

Она тащилась позади этого мускулистого молодого лесовика через лес и ручьи, через холмы и прогалины, одежда превратилась в черт знает что, обувь полностью развалилась, на ногах образовались волдыри, наплечная сумка колотила ее по бедру и с каждым новым болезненным шагом ее нрав раскрывался все больше и больше.

— Еще намного дальше, — сказал Дэвид. Ее раздражала его веселость. — Чувствуете, что стали немного легче? Гравитация здесь падает весьма быстро.

— Нет, — отрезала она, не доверяя себе сказать больше. Если б она выложила ему, что она действительно думает обо всей этой лесной премудрости, ее бы отправили обратно на Землю следующим же челноком.

Дэвид шел теперь рядом с ней. Тропа казалось, порядком выровнялась. Наконец идти стало легче. Эвелин увидела, что по обеим сторонам тропы росли кусты высотой в человеческий рост, великолепные и с огромными, с тыкву, цветами фантастических переливающихся оттенков красного, оранжевого и желтого.

— Что это? — спросила она, дыхание ее почти вернулось к норме.

Приятное лицо Дэвида на мгновение наморщилось.

— Гм-м… — Он щелкнул языком, уставясь на цветы.

Ничего себе сошник, подумала Эвелин. Берет меня на королевскую экскурсию и даже не знает…

— Это мутированная разновидность обычной гортензии, — ответил Дэвид странно склонив голову на бок, словно слушая что-то, когда говорил. — Макрофила мэрфиенсис. У одного из самых первых генетиков колонии было хобби садоводство, и он попытался вывести новый вид декоративных цветов, которые бы не только давали эффектные новые краски, но и были бы также самоопыляющимися. Он добился чересчур больших успехов, и более трех лет его модифицированные кусты гортензий угрожали захватить много обрабатываемой земли колонии. С помощью специальной бригады биохимиков и молекулярных биологов мутированный кустарник загнали в пределы высотных земель в противоположных концах главного цилиндра колонии.

Зачитывает словно чертов робот, подумала Эвелин.

Дэвид улыбнулся ей и добавил более нормальным тоном.

— Садовода-любителя звали, кстати, не Мэрфи. Он отказался допустить отождествления новой разновидности со своей фамилией, и поэтому д-р Кобб назвал растение в честь закона Мэрфи.

— Закона Мэрфи?

— Разве вам никто не объяснял закона Мэрфи? «Если что-нибудь может выйти наперекосяк, то обязательно так и выйдет». Таков закон Мэрфи. — И добавил более серьезным тоном. — Здесь это первое и самое важное правило жизни. Если вы собираетесь здесь обосноваться, помните закон Мэрфи. Он может спасти вам жизнь.

— Если я собираюсь здесь обосноваться? — повторила словно эхо Эвелин. — Разве на этот счет имеются какие-то сомнения? Я хочу сказать, меня ведь приняли для постоянного проживания не так ли?

— Разумеется, — ответил Дэвид, выглядя невинно удивленным. — Это просто форма речи.

Но Эвелин гадала. Как много он на самом деле знает?

Они пошли дальше, а эффектно расцвеченные цветы огораживали тропу со всех сторон. Цветы не испускали сильных запахов, но Эвелин обеспокоило что-то еще… Что-то недостающее.

— Нет никаких насекомых!

— Что? — переспросил Дэвид.

— Тут не жужжит никаких насекомых.

— Здесь, наверху, — согласился Дэвид, — их не очень много. На сельскохозяйственных угодьях у нас конечно есть пчелы и тому подобные. Но мы очень старались не допустить в колонию никаких паразитов. Мух, москитов… разносчиков болезней. В земле, по которой мы ходим, конечно же есть земляные черви, жуки и все прочее, что нужно для того, чтоб почва оставалась живой. Это в начале было одной из самых больших проблем колонии. Чтобы сделать почву плодородной, требуется уйма живых существ. Нельзя просто зачерпнуть грязи с Луны и раскидать ее по колонии. Она бесплодна, стерильна.

— Сколько вы здесь жили? — спросила Эвелин.

— Всю жизнь, — ответил Дэвид.

— В самом деле? Вы здесь родились?

— Я жил здесь всю жизнь, — повторил он.

По спине Эвелин пробежала дрожь. Он тот самый!

— И вас поставили работать в штате О.О.?

— О.О.? Что это такое?

Она недоуменно моргнула.

— Отношения с общественностью. Неужели вы даже не знаете…

— Ах, это! — усмехнулся он. — Я не состою в штате отдела отношений с общественностью. У нас даже нет такого отдела, если не считать самого доктора Кобба.

— Значит, вы просто все время служите гидом для новоприбывших?

— Нет. Я прогнозист… или пытаюсь им быть.

— Прогнозист? А что такое, во имя всего святого…

Но ее вопрос унесло ветром, когда они вышли из-за последнего поворота и она увидела расстилающуюся панораму. Они стояли недалеко от края высокого холма. На такой высоте полагалось бы дуть ветерку, но если он и задувал, то Эвелин его не чувствовала. Ограждавшие их тропу кусты остались теперь позади, и она смогла увидеть перед собой всю колонию.

«Остров-1».

С гребня холма Эвелин видела протянувшуюся перед ней плодородную зеленую страну, длинные полосы поросших лесом холмов, плотно петляющие ручьи, травянистые прогалины, небольшие лесочки, разбросанные здания, сверкающие на солнце голубые озера. Она испытывала такое чувство, словно падает, увлекаемая вниз широкой открытой панорамой зелени, уходящей все дальше, пока самая дальняя даль не терялась в мареве.

Она видела скопление шпилей деревни и белые паруса лодок, скользящих по глади одного из озер побольше. Здесь через реку изящно пролегал мост, там набор прозрачных «крыльев» легко планировал в прозрачном чистом воздухе. В окутанной голубым маревом дали виднелись аккуратные ряды обрабатываемых сельскохозяйственных угодий.

Она знала, что «Остров-1» был огромным цилиндром, висящим в космосе. Она знала, что стоит внутри длинной, широкой, сделанной человеком трубы. В голове у нее проносились цифры из наставлений по части основных сведений. Длина колонии двадцать километров, ширина четыре, она совершала один оборот каждые несколько минут для поддержания внутри цилиндра искусственной гравитации и придания всему ощущения землеподобности. Но цифры ничего не значили. Она была все-таки слишком большой, слишком открытой, слишком просторной. Это был мир, и богатый. Зеленая страна красоты и покоя, отрицавшая все попытки измерить и определить ее.

Целый мир! Зеленый, открытый, чистый — сияющий надеждой и простором для прогулок, для дыхания, для игры и смеха. Такой, каким были Корнуолл и Девоншир до того, как серые щупальца мегаполиса поглотили все зеленые холмы.

Эвелин почувствовала что дрожит. Тут нет никакого горизонта! Земля загибалась вверх. Она тянулась ввысь, головокружительно уносясь все выше и выше. Эвелин подняла голову и увидела сквозь голубоватое, испещренное облаками небо, что над ней, прямо у нее над головой, находится другая земля. Внутренний мир. Она зашаталась.

По открытой зеленой стране протянулись длинные сверкающие полосы яркого света. Солнечные окна тянулись по всей длине цилиндра колонии, укрепленные сталью стекла, пропускавшие солнечный свет отраженный огромными зеркалами снаружи гигантского трубчатого корпуса колонии.

Все это было слишком громадным для восприятия. Холмы, леса, фермы, деревни выгибались у нее над головой, затерянные в голубом мареве неба, кружились высоко над ней, описывая полный круг, зеленая земля, сияющее окно, снова зеленая земля…

Она почувствовала, как рука Дэвида обняла ее за плечи.

— У вас кружится голова. Я подумал, что вы можете упасть.

Эвелин слабо благодарно улыбнулась.

— Это… это довольно потрясающе, не правда ли?

Он кивнул и улыбнулся ей, и она вдруг снова рассердилась. Не для тебя! Тебя это не потрясает! Ты видишь это каждый день жизни своей. Тебе никогда не приходилось пробивать себе дорогу сквозь городскую очередь или надевать противогаз просто для того, чтобы пройти улицу живым…

— Что и говорить, зрелище это захватывающее, — говорил между тем Дэвид с таким же спокойствием, с каким диктор читает сводку погоды. — Никакие фотографии не могут подготовить к этому.

Она услышала свой смешок.

— Колумб! Колумба это свело бы с ума! Ему было достаточно трудно заставить людей поверить что земля круглая. Но если бы он увидел этот — этот мир — он вывернут наизнанку!

Дэвид со знанием дела подтвердил.

— У меня дома есть телескоп, если вы хотите действительно увидеть людей, стоящих вверх ногами, направив головы к вам.

— Нет, — быстро отказалась Эвелин. — Для этого я, думается, не готова.

Они стояли на краю крутого обрыва. Вокруг была сверхъестественная тишина. Не верещали птицы, не громыхали по ближайшему шоссе грузовики. Эвелин заставила себя опять посмотреть вверх и увидеть у себя над головой изогнутую землю, заставила себя принять тот факт, что стоит внутри сделанного человеком цилиндра больше двадцати миль длиной, в гигантской трубе, висящей в космосе в четверти миллиона миль от Земли, в ландшафтном, заполненном воздухом, скроенном раю, где проживала элита из немногих очень богатых людей — в то время как миллиарды жили, прозябая, на усталой, перенаселенной старой Земле.

— Хотите узнать еще какую-нибудь статистику о колонии? — спросил Дэвид. — Длина у нее всего-навсего такая же, как у острова Манхэттен, но поскольку мы можем использовать почти всю внутреннюю поверхность цилиндра, площадь у нас в действительности в четверо больше, чем у Манхэттена…

— И сотая доля его населения!

Если Дэвида и уязвила ее колкость, то он едва ли показал это.

— Одно из преимуществ жизни здесь — это низкая плотность населения в колонии, — ответил он ровным тоном. — Мы не хотим очутиться в том же удушающем положении, в котором оказались города Земли.

— А что вы знаете о городах Земли? — вызывающе спросила она.

— Полагаю, немногое, — пожал плечами он.

Они снова замкнулись в молчании, Эвелин опять повернулась посмотреть на панораму. Все это открытое пространство. Они б могли принять миллион людей. Больше.

Наконец Дэвид протянул ей руку.

— Пойдемте, — предложил он. — Для вас это был тяжелый день. Давайте сходим выпить рюмочку и отдохнуть.

Она посмотрела на него. Может быть, он все-таки человек. И себе вопреки улыбнулась ему.

— Вверх и туда, — он показал на другую тропу, петлявшую среди деревьев.

— Опять восхождение?

— Нет, — рассмеялся он. — Дальше просто короткая прогулка. По большей части вниз по склону. Если хотите, можете снять туфли.

Эвелин благодарно скинула их с пылающих ступней и повесила их за каблуки на ремень заплечной сумки. Трава под ногами казалась мягкой и прохладной. Дэвид повел ее по извилистой тропинке, мимо новых странных, пламенеющих кустов гортензий и по берегу ручья, скатывающегося вниз по склону к лесу, через который они поднимались.

Готовность к бою у нее высокая, думал он когда они шли. Конечно, она не подготовилась к походу сюда. Кобб удивил этим шагом нас обоих. Он полон сюрпризов.

Затем он вспомнил выражение ее лица, когда она впервые увидела перед собой всю панораму колонии. Это стоило всех ее жалоб. Удивление, восторг, благоговение. Это стоило целого дня отрыва его от работы. Но зачем Кобб погнал меня на эту работу экскурсовода? Я так близок к сведению всего в единое целое, к пониманию куда все это ведет… а он заставляет меня провести день в лесу.

Эвелин наблюдала за Дэвидом, когда они шли. Он казался таким раскованным, таким уверенным в себе. Ей хотелось подставить ему ножку или бросить червяка за шиворот рубашки, просто так чтоб посмотреть как он отреагирует на это.

Он не считает это стоящим делом, думал Дэвид. Он всегда был невысокого мнения о прогнозировании. Но раньше он никогда не мешал моим исследованиям. Почему же теперь, когда я так близок к сведению в единое целое всех основных взаимоотношений?.. Не боится ли он, что я найду нечто такое, о чем ему не хочется давать мне знать?

Деревья теперь росли пореже, по большей части сосны с рассеянными среди них редкими белоствольными березами. Воздух наполнял запах сосен. Сквозь густую траву виднелись здесь и там серые, ноздреватые камни. Некоторые из них доходили иногда до плеча, хотя большинство было поменьше.

— Какие странные на вид камни, — заметила Эвелин.

— Что? — оторвался от своих раздумий Дэвид.

— Эти камни… они выглядят необычно.

— Они с Луны.

— Но ведь вся колония построена из лунных материалов, не так ли?

— Так. Чуть ли не каждый грамм материала здесь — от внешней оболочки до кислорода, которым мы дышим, — все почерпнуто с лунной поверхности и очищено здесь на наших плавильных заводах. Но эти камни мы привезли без всякой обработки их. Наши ландшафтники думали, что они помогут сделать территорию более интересной на вид.

— У вас, должно быть, работала японская бригада ландшафтников, — сказала Эвелин.

— А как вы узнали?

Она рассмеялась и покачала головой. Засчитывается одно очко в нашу пользу!

— Ну, вот мы и здесь, — объявил Дэвид миг спустя.

— Где?

— Дома. — Он развел руки и слегка улыбнулся. — Именно тут я и живу.

— На открытом воздухе?

Они стояли рядом с широким прудом, куда временно вливал свои воды ручей, по течению которого они следовали, прежде чем возобновить свое течение к лесу. Неподалеку от них стояли березы и сосны. Почва была мягкой от травы и папоротников, хотя то тут, то там, из земли выступали камни. Справа от Дэвида находился огромный валун, намного выше его.

Дэвид показал на валун.

— Вот мой дом. Этот пластик… сделан похожим с виду на камни. Внутри не очень просторно, но мне и не надо.

Этот хитрый ублюдок привел меня к себе!

Дэвид истолковал выражение ее лица неправильно:

— Разумеется, я много времени провожу на воздухе. Почему бы и нет? Дождь никогда не бывает без предварительного двухнедельного предупреждения. А температура никогда не опускается ниже пятнадцати градусов — это почти шестьдесят по шкале Фаренгейта.

— Мы пользуемся шкалой Цельсия, — огрызнулась Эвелин и с сомнением огляделась по сторонам. — Вы спите здесь?

— Иногда. Но чаще все же сплю дома. Мы не неандертальцы.

Да, и держу пари, твоя постель достаточно велика для двоих, не так ли?

— Послушайте, — сказал он ей, — разве вы не хотели бы принять расслабляющую приятную ванну? Я могу бросить вашу одежду в стиральную машину и приготовить вам выпивку.

Эвелин быстро взвесила в уме вероятности. Мысль окунуться в горячую ванну была слишком хороша, чтобы упустить такую возможность. Ее пылающие ступни никогда не простят ей такой небрежности.

— Ванна, кажется, неплохая мысль, — согласилась она. Может быть потом, после того как я снова оденусь, мы подумаем о выпивке. Сосание в животе напомнило ей о том сколько времени прошло после завтрака.

Дэвид провел ее вокруг лже-камня. Пластиковая дверь была устроена в его поверхности так хитро, что ей пришлось присмотреться поближе, прежде чем увидеть очерчивающую ее тонкую как волос трещину.

Внутри оказалось однокомнатное холостяцкое жилище. Толстый ковер красно-золотистого цвета, изогнутые стены кремового цвета. Никаких окон, но над столом, стоявшим сбоку от двери, висела пара не включенных видеоэкранов.

В середине комнаты господствовал открытый очаг и воронкообразный дымоход над ним: красный снаружи, черный как сажа внутри. По другую сторону от очага стояла широкая низкая постель.

Ага! подумала Эвелин. И гидропостель к тому же.

Помимо этого в помещении имелись небольшая утилитарная кухонная ниша, маленький круглый стол с всего двумя стульями и несколько разбросанных по полу пышных восточных подушек. И никакой другой мебели.

Комната была аккуратная, чистая, но аскетическая. Ничего неуместного. Как его проклятые зубы. Никаких книг. И нигде не видать ни клочка бумаги.

Дэвид подошел к постели и коснулся там стены. Распахнулась дверь, открыв что там шкаф. Недолго порывшись в нем, он вытащил бесформенный серый халат и кинул его Эвелин. Та ловко схватила его на лету.

— Неплохо поймано, — похвалил он ее.

А ты чего б желал, молча ответила она.

— Ванная там, — показал он на другую дверь. Выбросьте одежду обратно сюда и я ее положу в стиральную машину.

Кивнув Эвелин прошла к ванной. Дэвид направился к кухонной нише, гадая про себя. С чего это она такая раздражительная? Он открыл шкафчик над раковиной.

Дверь в ванной с треском распахнулась и она вышла прожигая его взглядом.

— Там нет никакой ванны! Никакого душа! Ничего!

Дэвид уставился на нее.

— Бога ради, в туалете ванну не принимают. Для этого существует пруд. Именно для этого.

— Что?

Чувствуя, что доходит до белого каления, он разъяснил.

— Очищайтесь вибратором — это сверкающей металлической штукой на гибком шланге, которая висит там на стене. Он отшелушит грязь с вашего тела путем ультразвуковых вибраций и втянет в себя отслоившийся мусор. Точно так же как штука стирающая вам одежду. — Он постучал по стиральной машинке, стоявшей в шкафчике под раковиной. — Вода слишком важна, чтобы использовать ее на мытье.

— В моей квартире есть ванна и душ, — возразила она.

— Вы жили в карантинной квартире. Этим утром вас перевели на постоянную квартиру, а в ней нет ни ванны, ни душа. Сами увидите.

Эвелин выглядела сбитой с толку.

— Но вы же сказали, что я могу принять ванну…

— В пруду — после того как будете чистой.

— У меня нет купальника.

— Так же как и у меня. Здесь некому подглядывать за нами. До ближайшего соседа больше пяти километров.

Ее лицо приняло холодное выражение.

— А как насчет вас?

— Я видел прежде обнаженных женщин. А вы видели обнаженных мужчин, не так ли?

— Вы не видели прежде моего обнаженного тела! И мне наплевать какие племенные обычаи у вас здесь в этом вашем Новом Эдеме; я не разгуливаю, выставляя себя на показ!

О, черт, подумал Дэвид. Английская ханжа.

— Ладно, ладно, — примирительно поднял руки он. — Я скажу вам как мы это организуем. Вы вручите мне свою одежду через дверь ванной…

Она смотрела так же подозрительно как д-р Кобб всякий раз когда делегация с Земли хотела приехать «проинспектировать» колонию.

— … а я положу ее в стиральную машину. Потом я выйду и прыгну в пруд.

— Во натюрель?

— Во что?

— Нагишом.

Он пожал плечами.

— Если это вас заставит чувствовать себя лучше, я останусь в шортах. Вас устроит однако, если я сниму сапоги? Защитники окружающей среды становятся действительно злобными, когда вы идете купаться в грязных сапогах.

Она кивнула не меняя выражения лица.

Холодная рыба!

— Отлично. Я очищусь вибратором на воздухе, а потом заберусь в пруд. Так вот, когда вы будете готовы выйти, крикните. Я отвернусь, зажмурю глаза, закрою их ладонями и нырну под воду. Идет? Потом коль скоро вы будете надежно укрыты водой, то если я не утону мы сможем приятно расслабиться купанием. Вода знаете ли всегда теплая. И я буду все время оставаться в двухстах метрах от вас. Идет?

Эвелин почувствовала как оттягивает углы ее рта усмешка.

— В этом пруду нет двухсот метров ширины.

— Ну я сделаю все что в моих силах, — пообещал он.

Он выглядит таким чертовски искренним, подумала она.

— Я не хочу показаться ханжой, — сказала она, — но у нас дома мы просто не купаемся голыми с незнакомыми людьми.

— У вас есть право на свои народные обычаи, — заверил ее Дэвид. — Здесь все купаются нагишом. Я просто не подумал, что это может вас шокировать.

Чувствуя себя немного глупо, но все-таки тревожно под всем этим, Эвелин вернулась в ванную, плотно закрыла дверь и принялась снимать с себя пропотевшую одежду.

О чьей стеснительности я беспокоюсь? спросила она себя. Его или своей?

Затем она напомнила себе, что это не имеет значения; она прибыла сюда в поисках материала для статьи, и как только она его добудет, она покинет «Остров-1».

Затем она улыбнулась. Статья получится намного лучше если я смогу увидеть, каков он без этих глупых шорт на нем.

2

Дэннис Маккормик уперся кулаками в бока и прожег взглядом пыльную автостоянку. Грузовики и автомобили исчезли все до последнего.

— Проклятье! — выругался он про себя. А я-то думал, что эти подлые ублюдки начинают уважать меня.

Кроваво-красное багдадское солнце касалось горизонта, превращая безоблачное небо в чашу расплавленной меди. А жара вполне достаточно близка к тому, чтоб расплавить медь, подумал Дэнни, вытирая вспотевшее лицо. Обыкновенно он не возражал против жары, но сейчас он злился, что его строительная бригада не оставила ему ничего — даже электропеда — для возвращения в отель. Ему придется идти по жаре кончающегося багдадского дня.

По крайней мере шамал перестал овевать площадку своим дыханием доменной печи. Воздух на жарком закате стал неподвижным и пустынно-сухим.

— Черт подери! — пробурчал он. — Вставлю я Абдуле за это клизму. Знает ведь, что меня лучше не оставлять тут вот так застрявшим.

Что его действительно разочаровало так это, то что он убедил себя, что рабочие арабы наконец-то приняли его. В последние несколько недель они стали дружелюбными. Может, они просто забыли, сказал он себе. — В конце концов следить за автохозяйством не их забота.

Он оглянулся на стройплощадку. Дворец начал наконец принимать видимый облик. Даже женщины, спускающиеся каждый день к реке постирать и посплетничать, увидели что создается что-то великолепное. Они часами стояли и смотрели за ходом работ. Наконец-то завершили приречную стену, высокую и плавно изгибающуюся. Башни по обеим концам ее достроят до конца недели.

Со вздохом выражая полуудовлетворение-полураздражение при мысли, что ему придется топать до отеля. Дэнни снова вытер лицо и двинулся к мосту, перекинутому через Тигр. Пот струился по его рыжей голове и шее и стекал по ребрам. Но солнце скоро зайдет и наступит благословенное облегчение ночи.

Идя по пыльной, голой стройплощадке он начал выстукивать цифры на клавишах своего ручного коммуникатора. И прищурившись посмотрел на крошечный экран дисплея. Все как надо. Проект все еще слегка превышал смету, но учитывая как обстояли дела в начале все и впрямь шло очень хорошо.

Иракская строительная бригада ворчала и роптала недовольная работой под началом иностранца. (И не просто иностранца, иншалла, но и неверного, христианина — ирландца!) Мало помалу со скрипкой, они начали уважать его. Постепенно шутки и шепотки у его за спиной поутихли. Они кажется так и не смогли понять что человек ирландского происхождения может быть канадцем. Для них он был А-риш. Но потом они стали называть его архитектором калифа, Сулейманом среди строителей.

— А если они так тебя любят, — сказал Дэнни покрасневшим на солнце крышам и шпилям за рекой, — то как же это получилось, что они не оставили тебе машины для езды до дома?

Но они увидели что их работа стала создавать осязаемую прекрасную реальность и откликнулись на это с арабской гордостью и энтузиазмом.

— Реконструкция дворца Гаруна аль Рашида? — выпалил он своему боссу. — Но ведь никто не знает как он выглядел.

— Пусть тебя это не волнует, мой мальчик. Яйцеголовые археологи дадут тебе указания, и там будет уйма местных знатоков которые с радостью будут давать тебе советы.

— Брось, Расс, это бред…

— Нет, это политика. Всемирное Правительство хочет что-то сделать хашимитской половины арабского населения, точно так же мы помогаем саудовцам. Иначе у нас будут осложнения в пустыне. Багдаду нужна пластическая операция. Новый приток капитала, новая промышленность.

— Так дайте тогда мне построить или промышленный комплекс так же как мы сделали в Дакке.

— Только не в этот раз. Тебе предстоит дворец Гаруна аль Рашида, калифа «Тысячи и одной ночи». По прогнозам компьютера это будет ключом к оживлению их экономики.

— Вы хотите сказать, что собираетесь превратить Багдад в еще один проклятый хваленый парк развлечений, вроде Эльсинора.

— Не нападай на него, Дэнни, мальчик мой. Это принесет туризм и больше коммерции чем промышленное развитие для которого у местных нет обученных кадров. Справься на отлично с этой задачей, и следующий лакомый кусочек упадет тебе прямо на колени.

— И какой же это может быть кусочек?

— Вавилон. Висячие Сады и все прочее. Мы намерены реконструировать весь древний город, точно так же как греки воссоздали свой Акрополь.

И у Дэнни потекли слюнки, о чем его босс отлично знал заранее. Дэнни испытывал горькое разочарование что греческое правительство не позволило работать на Акропольском проекте не грекам, несмотря на то, что проект финансировало Всемирное Правительство.

— Вавилон, — повторил его босс. — В последнее время иракцы стали очень гордиться своей культурной историей. Они хотят вновь отстроить свое славное прошлое. Справься на отлично с работой по дворцу калифа, и они будут умолять тебя возглавить вавилонский проект.

Мелькающие на наручном коммуникаторе Дэнни цифры автоматически передавались через спутник связи в штаб-квартиру всемирного правительства в Мессине. Мы закончим здесь к концу года, думал Дэнни. — А потом — Вавилон. А после этого самый большой лакомый кусочек из всех возможных — Троя.

Он оглянулся на возводимый им дворец. Заходящее солнце отбрасывало на новые стены кроваво-красный свет. Дэнни поднял руку над головой и смотрел как длинная тень с вытянутых пальцев чуть не коснулась подножия стены.

Он снова повернулся к мосту и медленно текущему Тигру. На другом берегу лежал старый Багдад. В неподвижном, душном воздухе разносился высокий пронзительный вой муэдзина зовущего на вечернюю молитву — усиленный резким звучанием громкоговорителя:

— На молитву, на молитву… Явитесь в дом хвалы. Акбаралла, Аллах всемогущ. Нет бога кроме Аллаха…

Террасированные башни отеля «Интернациональ» поднимались над низкими, разноцветными черепичными крышами и куполами старого города. В отеле Дэнни ждали душ, свежее белье и — самое лучшее — пара бутылок ледяного пива.

Самый короткий путь к отелю лежал через сак, шумный, пахучий, переполненный народом, потный, чудесный базар бывший центром жизни Багдада задолго до самого Гаруна аль Рашида. Он был опасным местом для посторонних, там легко можно было потеряться, а еще легче потерять свой бумажник. Но Дэнни проходил через него много раз и все знали что он редко носил в кармане больше нескольких филей.

И все же люди убивали и за несколько филей — или за меньшее.

Под высокими сводчатыми арками базара было прохладней. Даже там где над улицами не повисли крыши из камня или цветного стекла, от дневного солнца и жары защищал драный брезент. Но грязные улицы воняли мочой и скотским навозом.

Толпы казались реже обычного. И тише.

Намаз, сказал себе Дэнни. — И большинство людей идет домой ужинать.

Все лавки как обычно стояли открытыми. Они никогда не закрывались. Лавочники ели там, где сидели или поднимались ненадолго наверх где их кормили невидимые жены. Дэнни шел по узкой, извилистой улице чеканщиков, бессознательно шагая в такт с вечным стуком молотков выбивающих свой оглушительный ритм. Каждая лавка выставляла свой товар на улице. На этих выставках господствовали огромные мелкие кофейники примерно одиннадцать с половиной литровые гум-гумы.

Все нищие находились на своих обычных местах, на каждом углу, у каждой стены, старые и молодые сидели в грязи и их негромкие, гундосые мольбы дать милостыню во имя Аллаха, звучали словно плохого качества магнитофонная запись.

Трупов на улице почти никаких, заметил Дэнни. Один из редких дней. И обычных шаек детей нигде не видно. Обыкновенно они кишели возле каждого иностранца по теории что все иностранцы богатые. Они клянчили сигареты или монеты, предлагали быть тебе гидом, телохранителем, сводной шлюхой. Теперь их недоставало.

Это заставило почувствовать беспокойство, словно в мосту из многих ферм отсутствовала одна опорная балка. Ты может и не заметишь с первого взгляда этого несоответствия, но знаешь что тут что-то не так.

На углу улицы торговцев фруктами танцевала цыганка. На том же углу располагалась неизбежная чайхана, одна из тех куда любил заходить Дэнни. Поэтому он вытащил шаткий стул и сел за один из уличных столиков.

Девушка была молодая, не больше пятнадцати лет, и если она обладала фигурой женщины, то та хорошо скрывалась под развевающимися складками ее дишдаша. Но лицо ее было не прикрытым чадрой и прекрасным в тот страстный мимолетный миг между детством и зрелостью.

Она тряслась и кружилась, танцуя босиком на грязной улице под пронзительные звучания единственной деревянной флейты на которой играл еще более юный подросток, сидевший скрестив ноги у стены чайханы. На другой стороне улицы стояли и смотрели полдюжины людей. За уличными столиками не сидело никого кроме Дэнни.

— Строитель калифа! — воскликнул заправлявший чайханой старик с косматой бородой. — Что мне подать вам сегодня?

Много месяцев назад он решил заговорить с Дэнни на международном английском, так как от его арабского у любого утонченного человека болели уши.

— Пива, — сказал Дэнни зная что это безнадежно.

— Увы, — ответил чайханщик безупречно играя свою сторону в их игре. — Аллах в мудрости своей запретил цивилизованным людям пьянствовать.

Дэнни улыбнулся не сводя глаз с вращающейся девушки.

— А, но я-то человек нецивилизованный. Я варвар из темной северной страны, где холод заставляет людей пить спиртное.

— Значит у вас печальная жизнь?

— У меня мало жалоб. Но скажите, разве не правда, что Коран запрещает последователям ислама пить плоды винограда?

— Правда. — Старик тоже смотрел на танцующую девушку, но его морщинистое лицо не показывало никаких признаков чувств.

— Но пиво, друг мой делают не из винограда. Разве не может тогда варвар — или даже цивилизованный человек — свободно отведать его?

Старик посмотрел на Дэнни и усмехнулся. Зубы его покрылись пятнами от чая и гнили от сахара.

— Я посмотрю что можно сделать. — И заторопился обратно в чайхану.

Зная что то «что можно сделать» стаканом подслащенного чая, Дэнни последовал взглядом за чайханщиком. Он увидел что из плотно занавешенного окна чайханы выглядывают несколько мужчин. У него возникло ощущение что они смотрят скорее на него чем на девушку.

Камышовая флейта продолжала выть, а девушка танцевать. Лицо ее покрылось бисеринками пота. Но никто не бросил ни одной монеты. Никто из смотревших даже не улыбнулся.

Чайханщик вышел с медным подносом на котором стояла единственная уже открытая бутылка пива и длинный стакан в каком он обычно подавал стакан чая.

— Аллах счел пригодным обеспечить вас пивом, — объявил он ставя бутылку и стакан на столик Дэнни.

Дэнни был слишком удивлен чтоб спросить откуда оно взялось. На базаре никогда не держали пиво. По крайней мере прежде.

— Хвала Аллаху, — отозвался он. — И вам.

Старик слегка поклонился, а затем отступил обратно в чайхану. Дэнни налил пива и попробовал его. Восточноевропейское варево, неохлажденное.

Но это все-таки пиво, благодарно подумал он глотая его.

Девушка закончила танец последним витиеватым кружением и опустилась на колени в типичной просительной позе нищенки. Арабы с другой стороны просто двинулись своей дорогой, не обращая на нее внимания. Она посмотрела на флейтиста. Вероятно ее младший брат, подумал Дэнни с печальным взглядом. И медленно поднявшись на ноги откинула со лба вспотевший завиток волос.

— Подойди сюда, — позвал ее Дэнни.

Она нерешительно повернулась, Дэнни поманил ее пальцем.

— Подойди, сядь. — Он похлопал по сиденью стула рядом с собой на случай если она не понимала по-английски.

Она подошла к столику и встала на противоположной стороне от Дэнни, выглядя настороженной, почти испуганной.

— Ты говоришь по-английски? — спросил он пытаясь улыбнуться так чтоб она не боялась его.

— Да.

Голос детский, высокий, неуверенный. Лицо ее было бы прекрасным будь она чистой. Огромные темные глаза, длинные ресницы, сочные чувственные губы. Но все залеплено уличной грязью.

— Садись. Ты работала очень старательно. Хочешь стакан чаю?

Она села на стул рядом с Дэнни, достаточно близко чтобы он почувствовал прогорклый запах ее тела. Ее младший брат оставался сидеть на земле в нескольких шагах от них.

Старик снова вышел и Дэнни попросил чаю для девушки.

— И нет ли у вас еще немного пива?

— Я посмотрю.

И что-нибудь поесть для нашей танцовщицы — по крайней мере?

Девушка не улыбнулась и никак не откликнулась на предложения чая и сладостей. Но глаза ее постоянно перескакивали с лица Дэнни на лицо брата и обратно.

— Как тебя зовут?

— Медина.

— Он твой брат? С виду он похож на тебя.

— Мой брат. Да.

— Я хотел бы кое что дать тебе за твой танец, — он сунул руку в карман брюк.

— Нет, — глаза ее расширились. — Пожалуйста.

— Это просто за танец, — заверил Дэнни. — Я не ожидаю что ты сделаешь за это еще что-нибудь.

Он выложил из кармана скомканную банкноту и положил ее на стол.

— Нет, — отказалась она, выглядя искренне испуганной. — Я не могу. Это принесет несчастье.

— Но зачем же ты танцевала? Разве ты не хочешь чтобы тебе дали денег?

— Хочу.

— Тогда возьми их.

— Это принесет несчастье! — отчаянно прошептала она, больше для убеждения себя самой, подумал Дэнни, чем кого-нибудь другого. Он увидел что ее тонкая рука с потрескавшимися и почерневшими ногтями медленно ползет к лежащей на столе мятой банкноте, почти так словно рука обладала собственной волей.

— Почему они принесут несчастье? — спросил Дэнни.

— Смерть лежит на них… на тебе.

Он почувствовал как его брови взбираются к скальпу.

— Смерть? Что ты имеешь в виду?

Она отвела взгляд от денег и посмотрела ему прямо в глаза. Много сердец она разобьет этими черными-пречерными глазами, подумал Дэнни.

— На базаре услышишь всякое.

— Такое как?..

— Будет тут высокий христианин, с рыжей бородой, иностранец строящий дворец калифа…

— Это я — кивнул Дэнни.

Она отчаянно огляделась кругом, через пустую теперь улицу, опять на своего терпеливого, неподвижного брата, на полное глаз смутное окно чайханы.

— Он не уйдет с базара живым.

— Чего? Что ты имеешь в виду?

— Такой шепот я слышала сегодня. Высокий христианин с рыжей бородой не уйдет с базара живым.

Он попытался засмеяться, но обнаружил что у него непривычно пересохло в горле.

— Чепуха, — отмахнулся Дэнни, протягивая руку за бутылкой пива. Она была пуста.

— Это правда, — прошептала она.

— Но кому б захотелось меня убить? И почему?

Ответа у нее не было.

Став вдруг нетерпеливым Дэнни бухнул бутылкой по столу.

— Чайханщик! — проревел он. — Где выпивка?

Старик вышел из чайханы с пустыми руками. Он больше не улыбался. Он наорал на девушку по-арабски. Дэнни узнал первые два слова. «Убирайся, цыганка!» и упоминание А-риша. Девушка стремглав удрала, а ее братец последовал за ней по узкой извилистой улочке.

— Сэр, вам не следует позволять им злоупотреблять вашей добротой. Они заморочат вам голову фантастическими сказками и украдут все ваши деньги.

Дэнни поднялся на ноги. Он вытащил из кармана оставшиеся несколько филей и бросил их на столик.

— Это все деньги которые у меня есть.

Она не смогла бы много взять.

На долгий миг старик уставился на банкноты, а затем на Дэнни. Глаза его под лохматыми седыми бровями были с красным обводом и печальными.

— Наверно вам следует вернуться тем же путем каким вы пришли и не пытаться пройти через базар этим вечером. Это плохое время, полное дурных предчувствий.

Он тоже знает об этом!

— Возможно вы и правы, — сказал Дэнни и двинулся прочь от столика.

— Ваши деньги, — окликнул его чайханщик.

— Оставьте их себе, — ответил Дэнни. — За пиво… и за совет.

Он быстро пошел от чайханы обратно к улице чеканщиков оставив старика стоять у столика. Он вовремя оглянулся через плечо чтобы увидеть как трое сильных на вид мужчин в черных дишдашах и клетчатых тюрбанах проталкиваются мимо чайханщика, следуя за ним.

Теперь стихло даже нормальное грохотание чеканщиков. Солнце зашло, и на узкой базарной улочке зажглось несколько фонарей. Все выглядело темным и зловещим.

Это действительно происходит или я позволяю подействовать на себя легендам этого места? спросил себя Дэнни. Тощая цыганочка передает мне фразу базарных толков, а у меня теперь дрожат руки.

Но когда он оглянулся, трое мужчин по-прежнему следовали за ним.

Почему меня? Что здесь черт возьми происходит?

Идя он отстучал на коммуникаторе номер своего кабинета. Кабинетный компьютер ответил мигающими красными буквами на крошечном экране дисплея: ПОЖАЛУЙСТА ОСТАВЬТЕ СВОЮ ФАМИЛИЮ ВРЕМЯ И НОМЕР ГДЕ ВАС МОЖНО ДОСТАТЬ МЫ ПОЗВОНИМ ВАМ УТРОМ?

Дэнни прорычал ругательство когда сообщение начало повторяться арабским письмом.

Звонить местной полиции было бы шуткой. Она никогда не заявлялась на базар если в грязи уже не лежало истекая кровью тело.

Он ускорил шаг и выбил номер десятника своей бригады. Никакого ответа. Отдела древностей, курировавшего работу по дворцу. Еще одна автоматическая запись ответа.

Шедшие за ним тоже ускорили шаг. Они приближались. И Дэнни понял что направляясь обратно к стройплощадке он только давал им больше шансов добраться до него. Там же никого нет. Они могли убить его на мосту или на самой стройке. Они могли закопать его под одной из его же стен и никто никогда не найдет его.

Он пустился бежать потной трусцой и выбил номер местного филиала Всемирного Правительства. Красные буквы на экране дисплея ответили: ДА?

Он поднес электронный браслет ко рту и выдохнул в миниатюрный микрофон.

— Отдел Безопасности. Срочно!

Мигом ответил глухой мужской голос:

— Безопасность слушает.

По крайней мере это человек!

— Это говорит Дэннис Маккормик, из…

Он затормозил останавливаясь и чуть не поскользнулся в луже на грязной улице. Впереди от него стояло еще трое человек, перегораживая улицу.

— Да, м-р Маккормик? — услышал он тоненький голосок с запястья. — Что мы можем для вас сделать?

Ничего, понял Дэнни.

Он оглянулся кругом и увидел древнюю каменную лестницу, поднимающуюся по фасаду здания слева от него. Он мгновенно ринулся к ней. Преследователи закричали и побежали слева за ним.

Дэнни вбежал на крышу здания и побежал по ней. Он не мог уйти далеко так как крыша кончалась примерно в тридцати метрах впереди глухой стеной служившей опорой одной из перекинутых через улицу арок.

Он помчался к стене, обернулся и инстинктивно нырнул в боковую улицу и распластался у первых же черных дверей какие смог найти. И ждал с колотящимся сердцем.

Достаточно верно, они прокрались мимо, с длинными тонкими опасными ножами в руках.

Дэнни выскользнул из дверного проема и направился обратно к улице откуда свернул сюда. Взглянув на одну из крыш он увидел клетчатый бурнус исчезнувший не совсем достаточно быстро чтоб ускользнуть от его взгляда.

Господи Иисусе! Они повсюду!

Приблизившись к следующей улице он заколебался. Быстрый взгляд назад: никого. Он прижался к шершавой стене и осторожно выглянул в боковую улицу. К нему шли те же двое от которых он ускользнул несколько секунд назад. Один из них приглядывался к дверным проемам, а другой шагал прямо по улице к углу где ждал Дэнни. У уха араб держал миниатюрную рацию.

Дэнни набрал в грудь воздуха, стиснул кулаки и ждал. Это будет не похоже на драку строителей, предупредил он себя. Эти люди намерены убить тебя.

Когда араб добрался до угла, Дэнни выпрыгнул и ударил его ногой в пах. Тот взвыл и согнулся пополам. Дэнни хрястнул ему кулаком по шее прежде чем тот ударился оземь. А затем подобрал нож.

Тот что находился дальше по улице заорал и побежал к нему. Дэнни остался на месте и даже сделал шаг к своему врагу. Тот внезапно остановился в нескольких шагах от него, с выхваченным ножом.

Разумеется, ты можешь позволить себе подождать пока твои приятели подойдут помочь освежевать гуся, не правда ли?

С ревом ярости наличия которой в себе он не подозревал, Дэнни кинулся на растерявшегося будущего убийцу. Араб попытался отступить, но Дэнни кинулся футбольным блокированием, сшиб врага с ног, откатился отпустив его и вонзил ему в плечо нож. Тот завизжал и выронил свой нож.

Нож Дэнни с миг попарил у горла араба. Он увидел его глаза, широко раскрытые от боли и ужаса.

Дэнни плюнул ему в лицо, взял его нож и помчался дальше по улице. Желал бы я достаточно выучить гэльский, чтоб как следует обругать их всех!

Он слепо повернул за угол и бежал пока не почувствовал что грудь у него того и гляди что разорвется. Тогда он остановился, нагнулся, положив руки на колени — с ножом в каждой руке — и болезненно задышал пытаясь перевести дух.

Подняв голову он увидел через арки вдоль стены справа от него безмятежно плывущую в темном небе почти полную Луну. Перестань усмехаться мне, сказал он Человеку на Луне. Высоко над головой поднималась к зениту устойчиво яркая звезда бывшая «Островом-1».

Возможно теперь я смогу позвонить…

Но, оглядевшись кругом он увидел, что это слишком поздно. На ближайшей крыше стоял человек и говорил по миниатюрной рации. Дэнни увидел, что его загнали в своего рода двор, открытый участок, огражденный высокими стенами и запертыми ставнями фасадов лавок. Перед ним открывались три улицы. Он увидел, что по одной из них к нему идет медленным ровным шагом группа убийц.

Трое… пятеро… всего восемь. А этот ублюдок на крыше будет девятым. Девять на одного. Нехорошо. Должно быть я при всем при том чертовски важен для них. Но почему? Почему?

Где-то в затылочной части головы он дивился что не испытывал никакого страха, никакого отчаяния, и даже гнева, что кто-то пошел на такие хлопоты для того, чтобы убить его. Он дрожал, но от предвкушения, чуть ли не радостного.

— Господи Иисусе, — подумал он, — под всей этой вежливостью и болтовней мы и в самом деле воины-язычники.

А затем он заорал неразборчивый боевой клич и ринулся к средней улице, где его ожидало только двое человек.

Они остались на месте. Когда Дэнни оказался в нескольких шагах от них, он бросил нож в правой руке, вынудив одного из арабов нагнуться, а затем прыгнул к нему и пырнул его кинжалом в левой. Он услышал крик боли и сообразил что его издал сам. Тело его пронзила горячая жгучая боль. Ноги его подкосились и он очутился на земле с морем ухмыляющихся зубов и длинных злобных ножей над ним.

В глазах у него сверкнул свет, ослепительно яркий, и ножи и лица вдруг исчезли.

Стоная, зажимая горячий, мокрый от крови порез в боку, Дэнни хлопнулся на живот и попытался увидеть сквозь пелену боли перед глазами что же произошло.

Свет исходил от фар автомобиля. Автомобиль? На базаре? Кто-то в черной форме… шофер? Он нагнулся над Дэнни внимательно приглядываясь к нему. Затем обернулся и быстро крикнул что-то по-арабски через плечо. Ответил голос из машины.

Шофер схватил Дэнни под мышки и поднял его на ноги. Дэнни заорал от боли в ране и зажал ее обеими руками.

— Идите! — побуждал его шофер шепотом на ухо. — Быстрее!

Что-то внутри Дэнни разрывало его на части докрасна раскаленными клещами каждый раз когда он делал шаг. Он тяжело навалился на шофера, который, несмотря на то что был намного меньше размерами, поддерживал Дэнни на ногах и полуволок его к автомобилю. Даже в ослепительной боли Дэнни увидел что это огромный черный лимузин. Кто, черт возьми, ездит на этих древних цеппелинах? гадал он сквозь мучительную боль.

Каким то образом шофер открыл заднюю дверцу не дав Дэнни свалиться и опустил его в машину. Движение причиняло адскую муку, но по крайней мере сгибание пополам для того чтобы пролезть в дверь казалось немного смягчило боль.

На заднем сиденье сидел еще кто-то, протянувший руку помочь втащить его в машину и уложить его на заднем сиденье. Он лежал там, силы его внезапно иссякли, и почувствовал как шофер засунул его ноги в машину. Затем он услышал как хлопнула дверца. В машине было темно, слишком темно чтобы что-то разглядеть. Женский голос сказал что-то по-арабски, что-то насчет врача. Машина пришла в движение и Дэнни потерял сознание от боли.

Когда его глаза открылись вновь он лежал вытянувшись во весь рост на заднем сиденье лимузина, а женщина стояла рядом на коленях, лицо ее все еще скрывала темнота. Стекла на окнах должно быть опустили потому что теплый ночной ветерок играл ее длинными волосами и касался лица самого Дэнни своим прохладным поглаживанием.

Или это она гладит мне лицо?

— Должно быть, я брежу, — пробормотал он.

— Ш-ш! Не двигайтесь. Мы очень скоро доставим вас к врачу, — голос у нее был низкий, почти гортанный.

Он чувствовал движение лимузина когда они мчались сквозь ночь. Глядя через окна он видел только мелькающие фасады высоких современных зданий. Улица Рашида? — гадал он. По крайней мере они далеко от базара.

— Должно быть я… испачкал вам кровью… всю обивку, — слабо произнес он.

— Это пустяки.

Они проехали мимо открытой площади где на лицо ей упал лунный свет. Это была женщина самой изысканной красоты какую когда-либо видел Дэнни. Темные миндалевидные глаза. Высокие скулы, сильные и все же изящные челюсти и нос арабской знати.

Аравийский ангел, прямиком из обещанного Кораном рая.

Может, я умер, подумал Дэнни, и меня по ошибке отправили в мусульманский рай.

Он не собирался жаловаться на эту путаницу.

Они называли себя Всемирным Правительством, но правили они совсем не так много, и на земле безусловно имелись места где они и вовсе не правили. Например залы заседаний Советов крупных транснациональных корпораций.

Де Паоло был на свой лад человеком достойным восхищения. Он позаботился о том чтобы Всемирному Правительству приписали все заслуги за прекращение гонки вооружений и уничтожение всего ядерного оружия. Но если вы спросите моего мнения, то дело заключалось в том, что крупные корпорации — вроде построивших «Остров-1» — поняли наконец, что атомная война плохо влияет на прибыли. Коль скоро они пошли понижать расходы на военные исследования и разработки, Всемирное Правительство смогло «убедить» страны расстаться со своим ядерным оружием.

3

Запахнувшись в голубой купальный халат Дэвид стоял в кухонной нише шаря по шкафчикам. Но глаза его на самом деле смотрели на Эвелин.

Искупались они прекрасно, и теперь она казалась куда более расслабившейся, когда сидела у потрескивающего, пахнущего сосной огня завернувшись в огромное кораллово-красное купальное полотенце и глядя на пламя.

— Спиртное — один из немногих предметов которые мы не производим сами, — рассказывал он ей. — Нам приходиться все это импортировать. По большей части мы привозим «Старый Лунный сок» из Селены. Я слышал что это смесь самодельной водки с ракетным топливом. Но у меня есть где-то здесь какие-то земные вина… бутылки тенессийской закваски.

Эвелин откинулась на разложенные ею на полу большие подушки.

— Вы хотите сказать что здесь нет ни у кого самогонного аппаратика?

Дэвид покачал головой.

— Насколько я знаю — нет.

— И воров я полагаю тоже нет?

С усмешкой:

— И никаких сборщиков налогов.

— Не удивительно что колонию называют раем.

Он переключил все свое внимание на шкафчики и нашел бутылки.

— А вот и мы. Калифорнийское шабли или…

— Шабли подойдет, — сказала Эвелин.

— Оно не очень холодное. Я могу охладить его для вас.

— Нет оно прекрасно сойдет и таким.

Дэвид на миг занялся стаканами.

— А что насчет обеда? У вас есть выбор, кролик, цыпленок или козлятина.

— Козлятина? — Лицо ее скривилось от отвращения.

— Не ругайте ее если не пробовали. На вкус она лучше баранины…

— Я в этом не сомневаюсь.

— … и козы здесь очень полезные животные: поедают все опадавшее, дают молоко, шерсть, мясо.

— Все одно, я предпочитаю цыпленка.

Дэвид налил ей вина в заиндевелый бокал, который он достал из морозильника. А затем смешал себе виски с водой. Подойдя к очагу он нагнулся и вручил Эвелин бокал. Он почувствовал как жар от потрескивающего пламени опалил волосы на его голой руке.

Она протянула за бокалом одну руку, сжимая другой концы полотенца. Дэвид внутренне усмехнулся ее представлению о скромности. Полотенце кораллового цвета прикрывало как саронг, оставляя на виду массу мягкой белой кожи: плечи, руки, бедра. Шея у нее прекрасная, подумал он, гадая на что будет похоже поцеловать ее.

Вместо целования он вернулся к кухне и вытащил из морозильника пару цыплят табака. Он положил их в микроволновую духовку а затем установил таймер.

Усевшись на пол рядом с Эвелин он сказал:

— Порядок, обед будет готов через полчаса.

— Так долго?

— Можно приготовить за три минуты, но я думал вам хотелось сперва насладиться выпивкой и теплом очага.

На лице Эвелин появилось странное выражение. Наконец она выпалила:

— Дэвид, я умираю от голода! Я с одиннадцати утра ничего не ела.

— О, го… извините. — Он вскарабкался на ноги. — Я не подумал.

— А вы разве не проголодались?

— Да, немного. Но я могу долго гулять не евши.

— Ну а я не могу.

Он нарезал сыра и нашел пакет облаточно-тонких крекеров и принес их ей. Они посидели у очага глядя на пламя. Дэвид усмехался про себя когда Эвелин, точнее ее чавканье, заглушало треск горящих поленьев. Тепло от очага и внутреннее согревание от виски начало вызывать у него расслабленность, заставляя его чувствовать себя счастливым. Он сидел достаточно близко к Эвелин чтобы погладить ее голое плечо всего лишь чуть протянув руку. Достаточно близко чтобы чувствовать слабый устойчивый запах ее духов. Но он воздержался от прикосновения к ней. Нельзя сказать как она отреагирует.

В скором времени он лежал на спине, рассказывая о своей работе по Прогнозированию.

— Значит это совсем не похоже на предсказание погоды, — подала реплику Эвелин, побуждая его к дальнейшему рассказу.

— Ничего похожего, — заверил он ее. — Прогнозирование — такое прогнозирование которым хочу заниматься я — это сведение в единое целое всех экономических, социальных, технологических тенденций и действительно предсказание того каким станет будущее — в подробностях… достаточно подробно чтоб сделать предсказания полезным.

— Полезным для кого? — спросила она.

Пожатие плечами.

— Для всякого кому они нужны. Для Совета, полагаю.

— Совета?

— Группы, владеющей «Островом-1», — пояснил Дэвид. — Пять самых крупных транснациональных корпораций на Земле объединились для строительства «Острова-1» в специальную компанию.

— Ах, да… и Всемирное Правительство пыталось заставить их уступить владение колоний и передать ее народу всего мира.

— Не так-то много шансов чтоб совет уступил Всемирному Правительству — особенно когда Совет контролирует всю энергию передаваемую на Землю с построенных нами спутников солнечной энергии.

— Хм-м, — Эвелин положила голову на кулак, ее голая рука составляла живой контраст с четким восточным узором подушки на которой она улеглась.

— Вы хороший прогнозист? Ваши предсказания сбываются?

— Я еще не начинал делать предсказаний — сказал Дэвид. — Во всяком случае для всеобщего употребления. Я лишь пытаюсь понять все действующие силы. Тогда предсказания посыпятся градом… естественно.

Она вскинула бровь.

— Но вы же наверняка должны делать какие-то предсказания… время от времени.

— Ну… некоторые.

— Такие как?

Он на миг задумался.

— В прошлом году я вычислил с точностью до половины процента Валовый Региональный Продукт для Западной Европы, Евразии, Ближнего Востока, Северной Америки. По Китаю и Юго-Восточной Азии я немного отклонился. А для Южной Америки и Африки я предсказаний не делал; там слишком много политической сумятицы.

Это в общем-то довольно сухой материал, — заметила Эвелин.

— Однако это важный материал.

— Полагаю.

— Людям нужно знать Валовый Региональный Продукт если они намерены составить действенные региональные планы.

Она поиграла с бахромой его халата.

— Сделайте прогноз для меня, что-нибудь чуточку более интересное.

Дэвид выпил остатки своего виски, а затем сказал:

— Ну, при темпе строительства «Островом-1» новых спутников солнечной энергии мы сможем снабжать все северное полушарие…

— Нет, нет, — перебила его Эвелин, — не выдавайте мне цифры и статистику. Как насчет политического прогноза?

— Политика это бред, — отверг Дэвид. — Слишком много вариаций.

— Но это же так важно. Ведь нельзя же в самом деле сделать точных прогнозов если не включать политические факторы.

— Да, это верно.

— И вы думали о политических прогнозах, не так ли?

— Да.

— Что вы делаете, вводите все данные в компьютер?

— Компьютеры только часть процесса, — сказал он.

— И что же ваш компьютер говорит вам о политической ситуации?

Он посмотрел на нее. Она улыбалась ему, на ее голых плечах и густых рыжеватых волосах отсвечивало пламя очага.

— Ну, — произнес он наконец, — прямо сейчас во всем мире происходит противодействие Всемирному Правительству. Оно довольно небольшое и неорганизованное, но в скором времени оно разразится насилием. Первой его почувствует Латинская Америка, потом думаю, Африка. Целые страны попытаются отделиться от Всемирного Правительства…

— Но они не смогут этого сделать!

— Они это сделают, если будут достаточно сильны и если сойдутся нужные факторы, — сказал Дэвид.

— Какие факторы?

Он покачал головой.

— Желал бы я знать. Именно это я и пытаюсь выяснить. Если конечно взаимосвязь между доходом на душу населения и политической стабильностью. Но дело обстоит намного сложнее. На политическую стабильность кажется влияют погодные условия, особенно в странах победнее, где сильная буря может погубить годовой урожай…

— Но ведь Всемирное Правительство наверняка не позволит отдельным странам отколоться. Мы же вернемся прямиком туда где были при старой Организации Объединенных Наций.

— Всемирное Правительство ничего не может сделать чтобы помешать им, если только не объявит им войну.

— Но разве корпорации позволят странам провозглашать независимость? В конце концов они вложили столько денег в страны вроде Аргентины и Бразилии… да и в Африку тоже.

— Корпорации? — моргнул Дэвид, — они в политику не втянуты.

— Ха!

— Косвенно, может быть, — уступил Дэвид. — Но Всемирное Правительство никогда не позволит корпорациям приобрести достаточно настоящей политической власти чтобы быть силой…

Прозвенел таймер духовки.

— Полагаю нам лучше встать и поесть, — сказал Дэвид.

С явной неохотой. Эвелин прервала беседу.

— Наверно мне следует одеться.

— Это не официальный обед, — пошутил Дэвид.

— Она там? — показала она на стиральную машину.

Дэвид вынул одежду из машины и отдал ей. Эвелин исчезла в ванной. Он поставил на стол тарелки и открыл бутылку чилийского кларета.

Когда он вынул из духовки обед от которого шел пар, Эвелин вышла полностью одетая. Он подал ей стул, а затем налил вина. Они чокнулись и она набросилась на еду.

Дэвид смотрел как она ест. Как птица, — сказал он себе. — Стервятник.

Она несколько раз пыталась вновь завести разговор о его прогнозах, но каждый раз Дэвид ускользал от этой темы. Он думал о политической власти корпораций. Совет контролирует всю энергию, передаваемую со спутников солнечной энергии, понял он. А это политическая власть! Как же я глуп, что не видел этого в таком разрезе раньше. Не удивительно, что доктор Кобб пытается перекинуть меня в другую область.

— Еда вкусная, — сказала Эвелин, выглядевшей чуточку обиженной его молчанием.

— Я действительно ничего не делал помимо того что задал температурный режим духовке, — признался он. — Цыплята приготовлены заранее. Их можно приобрести такими в деревенских магазинах.

А где такие повстанцы, как революционеры в Латинской Америке, получат оружие и боеприпасы? Если б корпорации захотели ослабить Всемирное Правительство…

Эвелин восхищалась жареной ножкой.

— Должна признаться, это лучше всего, что я порядочное время ела в Веселой Старой Англии.

— Это все свежая птица, — сказал он, заставляя себя уделить ей внимание. — Никаких консервов или иной дряни. Такое можно сделать если приходится заботиться только о небольшом населении.

Вытерев губы салфеткой Эвелин спросила:

— А разве вас не беспокоит что вы живете так хорошо когда на Земле столько миллиардов голодных и несчастных людей?

— Не знаю. Я мало думал об этом.

— А следовало бы.

— А как насчет вас? — отпарировал он.

— Разве вас не беспокоит что вы будете жить здесь и оставите за бортом все эти миллиарды несчастных?

На миг ее глубокие как океан глаза с удивлением уставились на него. Затем она почти виновато опустила взгляд на тарелку:

— Да, полагаю это должно бы беспокоить меня, — прошептала она.

Он протянул руку и взял ее за запястья.

— Эй, я же вас только дразнил.

— Это действительно не очень смешно, не так ли?

— Но послушайте, сказал Дэвид, — мы же делаем здесь большие дела, такие что помогут людям на Земле. Мы строим спутники солнечной энергии…

— Чтобы снабжать энергией богатых людей которые могут позволить себе покупать ее.

Дэвид с лязгом положил вилку на тарелку.

— Ну кто-то ведь должен оплачивать строительство и стоимость обслуживания. Спутники, знаете ли, не строятся сами собой.

Поэтому богатые становятся еще богаче, а бедные продолжают голодать.

Как можно спорить с такой женщиной?

— А как насчет проводимых нами здесь работ по молекулярной биологии? Биологи создают специализированные бактерии которые будут добывать азот из зерновых вроде пшеницы и ячменя. Не нужно будет никаких удобрений! Это сделает продовольствие намного дешевле и выращивать его станет легче — и загрязнения окружающей среды уменьшится.

— И богатые агропромышленные корпорации получат их первыми и применят для вытеснения бедных индивидуальных семейных фермеров. Голод в бедных странах станет сильней чем когда либо раньше!

— У вас односторонний ум!

— А вы никогда не бывали на земле. Вы никогда не видели нищеты, голода, отчаянья.

На это у него не нашлось ответа.

— Вам следовало бы отправиться туда, — настаивала Эвелин, — съездите в Латинскую Америку или Африку или в Индию. Увидеть умирающих с голода на улице.

— Не могу, — ответил Дэвид. — Они мне не позволят.

— Они не… кто тебе не позволит?

Он пожал плечами.

— Д-р Кобб. Он здесь принимает все решения.

— Д-р Кобб? Почему он не позволит тебе навестить Землю? Он не может удержать тебя…

— О, нет, вполне может, — возразил Дэвид. Мне не следовало бы вообще упоминать об этом. Он вдруг почувствовал себя несчастным. Теперь она обязательно захочет узнать все.

— Но как может Кобб помешать тебе покинуть «Остров-1»? Ты свободный гражданин, у тебя есть свои права!

Дэвид поднял руку останавливая ее.

— Это долгая история и я действительно не могу входить во все подробности.

На миг она выглядела рассвирепевшей. Затем выражение ее лица смягчилось, показывая всего лишь любопытство.

— Вы хотите сказать, что это личные сведения? Или Коббу дает власть над вами какой-то секрет фирмы?

— Я не могу в это входить, — повторил Дэвид.

— В самом деле?

— Это ничего, — попытался объяснить Дэвид. — У меня нет никаких жалоб, живется мне здесь очень хорошо; на этот счет вы совершенно правы. Может быть слишком хорошо. Но я смотрю теленовости и конечно мои исследования по прогнозам держат меня в контакте со всем что происходит на Земле.

— Это не одно и то же, — возразила Эвелин. — Экономические данные и технические доклады не то же самое что быть там.

— Знаю, — согласился он. — Возможно когда-нибудь…

Она дала этой теме рассеяться как дым унесенный в разряженный воздух. Дэвид почувствовал благодарность. Закончили они обед молча.

Когда Дэвид клал тарелки в моечный агрегат, Эвелин сказала:

— Я должна вернуться в свою квартиру. День был долгий, трудный, а завтра у меня начнутся курсы по ориентации.

Ты могла бы остаться здесь, подумал Дэвид. Но сказал:

— Ладно. Я доставлю вас домой.

Он вышел в ванную переодеться в свежие шорты и пуловер. Когда он вышел Эвелин внезапно спросила:

— Нам ведь не придется пройти весь путь обратно, не правда ли?

Он увидел на лице у нее почти испуганное выражение. И со смехом ответил:

— Нет… нет. У меня есть велосипед. Не беспокойтесь.

Она испустила огромный вздох облегчения, а затем подняв сумку перекинула ее через плечо когда Дэвид открыл переднюю дверь и посторонился пропуская ее вперед.

Снаружи была ночь. Солнечные зеркала колонии отвернули от окон. Как только Дэвид дал защелкнуться передней двери они погрузились в полнейшую темноту.

— Никаких звезд, — услышал он бормотание Эвелин. — Я ничего не вижу.

Он взял ее за руку.

— Все в порядке. Через минуту ваши глаза приспособятся.

Они постояли в молчании. Наконец Дэвид сказал:

— Видите? Вон там налево от вас и чуть вверх… огни одной из деревень. А над головой это торговый пассаж. А вон там дальше ваш многоквартирный комплекс.

— Это… да. Я вижу их. — Голос ее был воплощенной тенью дрожащий и нервный.

Дэвид попробовал успокоить ее.

— Некоторые люди нарисовали из огней над головой созвездия… знаете, вычерчивают узоры создаваемые огоньками, как на загадочной картинке, «соедини точки». Один чокнутый даже начал основывать на них гороскопы.

Она не засмеялась.

— А теперь стойте на месте и не двигайтесь. Я пойду выведу велосипед. Я буду всего в нескольких шагах.

— Ладно. — Но судя по звуку ее голоса она была не очень в этом уверена.

Дэвид частично обошел свой «камень» и протянул руку к кнопке открывающей дверь гаража. Неужели у них на земле никогда не бывает настоящей темноты? Я думал, города всегда покрыты таким смогом, что они никогда не видят звезд. Дверь гаража ушла в стену и слабо запылал свет его флюоресцентных стен. Но Эвелин подбежала к нему и стояла в бледном свете пока Дэвид выкатывал велосипед из узкого гаража размером со шкаф.

— Он не двухместный, — предупредил Дэвид, — вам придется ехать сзади и держаться за меня.

— Все лучше чем идти пешком, — отозвалась она.

Дэвид перекинул ногу через седло и уселся, а затем помог Эвелин взобраться на велосипед. Чтобы усесться в седло ей пришлось задрать свою доходящую до колен юбку.

— Готовы?

Она крепко обхватила его обеими руками. Больше держаться было не за что.

— Готова, — ответила она. Ее дыхание пощекотало ему шею.

Дэвид коснулся стартера и электромотор велосипеда замурлыкал мигом ожив. Взявшись за руль он включил ногой передачу и они покатили по той тропе которой шли в тот же полдень.

— Разве вы не собираетесь закрыть дверь гаража?

— Незачем, — отозвался он слегка повышая голос чтобы перекричать дувший ему в лицо ветерок. — Здесь ведь нет воров, помните?

— С чего б им быть, — огрызнулась Эвелин.

Электропед не мог ехать быстро, но приятно было катить на нем, чувствовать какой-то ветер, чувствовать ее обхватившие руки, прижатую к его спине щеку. Он ехал молча, мотор электропеда гудел, а единственная фара отбрасывала лужу яркости на черную в остальном местность.

Поддавшись внезапному порыву, Дэвид свернул с главной тропы и направился петляя к перекрестку дорог.

— Вам следует кое-что увидеть, — крикнул он через плечо. — Вы казались разочарованной тем что не видите никаких звезд изнутри колонии.

— Я должна попасть домой, — возразила было она.

— Это займет лишь минуту-другую, — они теперь ехали по восходящей тропе, катя по американским горам пересекавшим крутой склон вдоль и поперек. Дэвид знал что мог бы рвануть прямо вверх по склону если б переключился на резервную батарею мотора. Но не ночью. И никогда — с пассажиркой (запросто может вылететь из седла).

Наконец они добрались до ровного места и Дэвид увидел одинокий фонарь на месте парковки. Он остановил электропед под фонарем, помня как Эвелин дрожала в темноте, выключил мотор, и помог ей слезть с электропеда.

— Сюда, — сказал он, ведя ее к тяжелому металлическому люку обсервационного волдыря.

Внутри волдыря никакого света конечно же не было. Он вызвал бы отражение на большой изогнутой поверхности пластигласового пузыря и испарило бы весь обзор.

Они прошли через люк, и когда Дэвид закрыл его, слабый свет парковочной площадки закрыло от них.

Второй раз за этот день Дэвид услышал как Эвелин ахнула.

Это было все равно как шагнуть в космос. Пластигласовый волдырь выступал из изогнутой стены массивной цилиндрической оболочки колонии. Их окружал совершенно прозрачный пластик волдыря обсерватории. Во внезапной темноте казалось так словно между ними и звездами вообще ничего нет.

Эвелин зашатавшись вытянула руки. Дэвид крепко обхватил ее.

— Я подумала что падаю, — голос ее в темноте был бездыханным шепотом.

— Гравитация здесь весьма мала, — подтвердил он не выпуская ее.

— Господи Иисусе! Это так… ослепительно! Прекрасно! Звезды… их там должно быть миллионы!

Дэвид мог бы дать ей точный подсчет всего лишь щелкнув языком, но сохранял молчание. Он глядел на вселенную, на звезды сверкавшие словно алмазная пыль на фоне бесконечной черноты вечности и пытался увидеть все это ее глазами. И не мог. Но он мог чувствовать как бьется пульс в ее запястье, и его собственное сердце стало стучать сильнее.

— Они двигаются, поворачиваются!

— Поворачиваемся мы, — мягко объяснил Дэвид. — Вся колония медленно вращается, для поддерживания внутри ощущения тяготения. Из-за этого видимость такая словно звезды вращаются вокруг нас.

— Это кажется таким странным…

Он улыбнулся ей в темноте.

— Еще минута другая, и появится Луна.

Она взошла медленно, величественно, почти полная Луна, залившая купол своим холодно-ярким светом. Теперь Дэвид ясно видел лицо Эвелин, ее губы раздвинулись в радостной улыбке. Она казалась искренне взволнованной.

— Но она выглядит не такой же, — сказала она. — Размеры точно такие же, но вид иной.

— Мы находимся на том же расстоянии от Луны что и Земля, — пояснил Дэвид, — вот потому она и выглядит такой же величины.

— Но я не вижу человека на Луне.

— Это потому что мы на шестьдесят градусов в стороне от угла зрения Земли. Мы видим такие части Луны которые никогда нельзя увидеть с Земли. Смотрите — видите ту большую горошину почти в самом низу? Это восточное море. Вверх и направо от него, как раз рядом с экватором, это катер Кеплера. А рядом с ним Коперника. Оба они видны с Земли.

— Я вижу огоньки, — заметила Эвелин.

— Открытые копи на океане Бурь… откуда пребывают все материалы для этой колонии.

— А где Селена?

— Слишком далеко на восток; нам ее не видно. Кроме того она почти целиком под Землей. Там действительно мало на что смотреть.

— О, — она казалась разочарованной.

— Д-р Кобб выбрал место нахождения колонии L-4, чтобы он мог видеть Восточное Море. Он думает что это самое прекрасное обозрение на Луне.

— Оно… безусловно впечатляет.

— Годы и годы назад, когда люди впервые начали думать о космических колониях они всегда исходили из того что первые будут построены в точке L-5, на другой стороне Луны. Но д-р Кобб уговорил совет поставить ее в L-4 — строго ради эстетики.

Эвелин усмехнулась ему.

— И Совет — эти грязные старые менялы — они приняли его эстетические рассуждения.

— Нет, — засмеялся Дэвид. — Но доктор Кобб сказал им что если они поместят свою колонию в положении L-5, то им придется пялиться на затылок Луны, который не только своего рода скучен на вид, но и полон русских названий, вроде кратера Циолковского и Московского моря. В Совете еще хватает антикоммунизма чтоб его поколебали такие глупые доводы.

— Могу себе представить — пробормотала Эвелин.

Они стояли вместе пока Луна степенно проплывала мимо них. Дэвид называл ориентиры почти ничего не значившие: угол «физиков» где собрались кратеры Эйнштейна, Рентгена, Лоренца и других; яркие лучи Тихо; столь ярко блиставшие высокие суровые горы; ровные темные просторы лизавшего горы Океана Бурь.

Наконец Луна ушла из поля зрения и купол снова погрузился в темноту, и осталось смотреть только на звезды.

Дэвид держал Эвелин в объятиях и поцеловал ее. На какой то захватывающий, безмолвный миг она таяла в его объятиях. Затем она мягко высвободилась.

— Я должна вернуться. Действительно должна. — Она казалось почти оправдывалась.

На протяжении перестука сердца Дэвид думал нажать на нее. Но затем он услышал свои слова:

— Ладно, давай вернемся к электропеду.

— Это было прекрасно, Дэвид. Спасибо тебе.

Он снова открыл люк.

— Спасибо тебе, — возразил он.

— За что? — удивилась она.

— За то, что наслаждались этим.

Она дрожала когда они шли обратно к электропеду.

— Тебе холодно?

Эвелин кивнула и обхватила себя руками.

— Я думала ты сказал, что здесь никогда не бывает холода.

— Это не холод. Но вот. — Он расстегнул молнию седельной сумки электропеда и вынул пончо из козьей шерсти. — Надень вот это. Тебе не желательно простудиться в первую же ночь здесь.

— Особенно после проведения недели в карантине, — добавила Эвелин, — прежде чем мне позволили выйти отсюда.

Она натянула через голову пончо.

— А как насчет тебя?

— Я никогда не простужусь, — сказал Дэвид. — У меня иммунитет.

— Иммунитет?

Он кивнул, заводя электропед:

— В меня встроили иммунитеты ко всем известным болезням.

Электропед покатил и Эвелин прижалась к его сильному, мускулистому телу. Уткнувшись лицом к его широкой спине, она сказала себе:

Он тот самый, спору нет. Все, что мне надо сделать, это заставить его открыться, заговорить без утайки.

Она прильнула щекой к его спине.

Это будет презабавно.

Когда они добрались до деревни где находились кабинеты администрации и квартиры, они остановились под мягко светящимся фонарем для того чтоб Эвелин порывшись в сумке нашла бумагу с написанным на ней ее новым постоянным адресом.

— Меня просто перекинули туда с ветерком этим утром, из карантинной квартиры, — проворчала она перебирая разное таинственное содержимое сумки, — и у меня не нашлось времени даже дух перевести прежде чем Кобб позвонил мне… А, вот она!

Дэвид проверил адрес и номер квартиры, а затем проехал еще две тихие улицы к изящному пятиэтажному строению с плоской крышей утыканному балконами плававшими казалось в воздухе без опоры. В окнах деревенских зданий горели огни, но едва ли хоть кто-то ходил по улицам, даже хотя по городским стандартам Земли час едва ли считали поздним.

Эвелин не сказала ни слова когда Дэвид провел ее через вестибюль многоквартирного здания и в его единственный лифт. Он коснулся кнопки третьего этажа когда она улыбнулась ему.

Они подошли к ее двери и она открыла ее коснувшись кончиками пальцев индикаторной пластинки.

— Ты не хотел бы чаю или еще что-нибудь? Я не знаю что припасли в моей кухне.

— Вероятно там есть настоящий кофе, — сказал Дэвид. — Мы, знаете ли, выращиваем свой.

— Меня это не удивляет. — Она стащила пончо и бросила его на кушетку в гостиной. Показав на чемоданы стоящие у самой открытой двери спальни.

— У меня не было возможности даже распаковаться.

Дэвид увидел, что постель однако убрана. Готова к немедленному занятию.

— Извини, я на минутку выйду, — сказала Эвелин и направилась в спальню. Минуту спустя она вернулась, с усмешкой на лице.

— Ты прав. В ванной есть одна из этих ультразвуковых гуделок, но ни ванны, ни душа.

— Тебе же должны были сказать об этом на лекциях по ориентации.

— Полагаю я не обратила надлежащего внимания.

Дэвид сел на кушетку и сложил пончо пока Эвелин возилась с кофеваркой. Квартира была маленькой, типичной для новоприбывшей: одна спальня, гостиная, кухонька, ванная. Никаких излишеств. По крайней мере у нее имелся балкон и окна смотревшие на зеленые насаждения. Но, впрочем, как у всех.

Прежде чем он сообразил, что к чему, она сидела рядом с ним и они пили кофе и разговаривали.

— Разве тебе не становится здесь одиноко? — спрашивала Эвелин. — Я хочу сказать все прочие могут вернуться на Землю навестить друзей или родных. Тебе должно быть ужасно одиноко, торчать здесь все время.

— Дело обстоит совсем не так плохо, — ответил он. — У меня есть несколько друзей.

— Твои родные тоже здесь?

Он покачал головой.

— У меня нет никаких родных.

— О, значит они на Земле.

— Нет, — сказал он. — Я… просто никаких родных нет.

— Ты совсем один?

— Ну, я никогда не думал раньше об этом на такой лад. Но, да, полагаю я совсем один.

С миг Эвелин ничего не говорила.

Она выглядит словно испуганная девочка, подумал Дэвид.

— Я тоже здесь совсем одна, — очень тихо проговорила она. — Мне… мне страшно быть далеко от всех моих друзей и родных.

Он поднял ее подбородок к своему лицу и поцеловал ее. Она на мгновение прильнула к нему, а затем рот ее открылся и она стала вдруг бешено страстной. Он почувствовал как прижимается к нему ее тело и крепко обнял ее. Они улеглись вытянувшись бок о бок на кушетке и он начал стягивать с нее платье вниз по плечам.

— Оно снимается не в эту сторону, — прошептала она с намеком на смешок в голосе. Она ненадолго села и, пока он ласкал ее гладкие, гибкие ноги, стянула платье через голову. Еще одно быстрое движение бедер и она осталась нагой. Он начал снимать собственную рубашку.

— Ш-ш, — она поцеловала его, а затем прошептала. — Дай я это сделаю. Ляг на спину и закрой глаза.

На раздевание у нее ушло намного больше времени чем на свое, но Дэвида это не волновало. Он чувствовал на себе ее руки, ее тело, ее язык. Ее густые кудрявые волосы защекотали его по бедрам, он потянул к ней руки и втащил ее на себя. Она оседлала его тело точно также как ранее седло электропеда и он взорвался в ней.

Каким то образом он оказался с ней в спальне под мягко ласкающим покрывалом. Она лежала рядом с ним положив голову на ладонь, а другая ее рука чуть касаясь гладила его торс.

— Должно быть я задремал, — пробормотал он.

— Угу, — ответила она, а затем нагнулась и поцеловала его. Он откликнулся и они снова занялись любовью.

Потом они вместе лежали в постели и он разглядывал невидимый в темноте потолок.

— Теперь ты не боишься темноты? — спросил Дэвид.

— Нет, это хорошая темнота. Я чувствую тебя рядом со мной. Я не одинока.

— Держу пари в детстве ты всегда спала с плюшевым медвежонком.

— Конечно, — ответила она. — А ты нет?

— Рядом с моей кроватью стоял терминал компьютера. А в стене по другую сторону кровати вмонтировали видеоэкран. Я однако читал о плюшевых мишках. Кристофере Робине и все такое.

— Ты всегда был один? — спросила Эвелин.

— Ну на самом деле не один. Вокруг меня всегда было много людей… друзья, доктор Кобб…

— Но никакой семьи.

— Никакой.

— Даже матери?

Он повернулся на подушке, посмотрел на нее. В темноте никак было разглядеть выражение ее лица, только лунный отблеск ее волос и изгиб голого плеча.

— Эвелин, — медленно произнес он. — Мне не положено об этом говорить. Они не хотят делать из меня большую сенсацию. Газеты и телевидение ринутся сюда как стая волков.

— Ты — младенец из пробирки.

Он испустил вздох.

— Значит ты знаешь.

— Я подозревала. На земле я работала в средствах массовой информации. До нас много лет доходили такие слухи.

— Я генетический эксперимент, — уточнил он, — своего рода. Я не родился в обычном смысле этого слова. Мое вызревание проходило в местной биолаборатории. Я первый — и единственный — младенец из пробирки в мире.

Долгий миг она хранила молчание. Дэвид ждал что она что-нибудь скажет, задаст другие вопросы. Но ничего. Наконец он спросил:

— Тебя это беспокоит? Я хочу сказать…

Она погладила его по щеке.

— Нет, глупенький. Меня это не беспокоит. Просто я гадала… почему они сделали с тобой такое?

Мало помалу он ей рассказал. Мать Дэвида была одним из техников строительной бригады, соорудившей «Остров-1». Она погибла при несчастном случае, когда ей раздавило грудь невесомой, но неотвратимо массивной стальной плитой сорвавшейся с оснастки пока она вела ее на место во внешнем корпусе колонии.

Прежде чем умереть она выдохнула врачам что больше двух месяцев как беременна.

— Спасите моего ребенка, — умоляла она. — Спасите моего ребенка. У нее так и не хватило дыхания сказать имя кто отец.

Группа биологов уже работала в одном из специализированных коконов колонии занимаясь исследованиями по перекомпоновке ДНК, утопленными на земле удушающими правительственными ограничениями и испуганными безмозглыми толпами громившими лаборатории во имя Франкенштейна.

Колония была далеко не закончена, но биологи соорудили для зародыша на скорую руку пластиковую матку и послали на землю за оборудованием нужным для поддержания его роста.

— Д-р Сайрес Кобб, суровый антрополог только что названный директором колонии, к удивлению всех кроме Совета и его самого прочесал все имевшиеся в распоряжении Совета лаборатории в поисках оборудования и специалистов нужных для сохранения жизни зародыша. Неизвестный, ничейный, нерожденный младенец стал любимым проектом опытных биомедиков. Биохимики питали его; молекулярные генетики испытывали его гены и улучшали их за пределы всего о чем мог только мечтать обыкновенный человек. К тому времени когда младенец «родился» он был таким здоровым и генетически совершенным каким только могла его сделать современная наука.

Все это было строго незаконным на Земле, или по меньшей мере вне закона. Но на все еще незаконченном «Острове-1» не существовало никаких законов кроме законов Советов, а правосудие отправлял с беспристрастной окончательностью Сайрес Кобб, правивший железной рукой и стальной головой. Кобб позаботился о том чтоб младенец был физически совершенен, затем взял на себя его обучение с самого раннего детства.

— Так значит ты никогда не знал ни матери, ни отца, — произнесла тихим голосом Эвелин, дыхание ее щекотало Дэвиду ухо.

Он пожал плечами под покрывалом.

— Матери конечно я никогда не знал. Д-р Кобб был всем чего только мог желать видеть в отце любой.

— Держу пари…

— Нет, правда. Он отличный старик. А потом еще кое-что. Иногда… ну, иногда я гадаю не был ли он настоящим моим отцом, знаешь, биологически.

— Это было бы дико!

— Для тебя. Для меня все это совершенно нормально.

— Но у тебя никогда не было семьи, ни братьев, ни сестер, ни…

— Ни семейных ссор, ни соперничества с братьями, сестрами. Мне служил наседкой весь научный штат колонии. Они все еще видят во мне нечто среднее между своим талисманом и своим ценным учеником.

— Ты хочешь сказать ценным имуществом.

— Я не принадлежу им.

— Но они не позволят тебе покинуть колонию, не позволят тебе отправиться на Землю.

Дэвид с минуту подумал вспоминая все причины названные еще Коббом. Он не был жесток ко мне. Не был!

— Видишь ли, — сказал он ей. Я все еще весьма важный ходячий объект научных знаний. Они все еще изучают меня, и выясняя чем обернулась их работа. Им нужно изучать меня в состоянии полной зрелости чтобы понять…

— Ты вполне зрелый, — похлопала она его по плечу. — По этой части я могу сообщить им все что требуется.

— Да, — засмеялся он. — Но есть также и другие сложности. У меня нет никакого юридического статуса на Земле. Я не являюсь гражданином какой-либо страны, на меня там нет никаких данных, я не платил никаких налогов…

— Ты мог бы стать гражданином Всемирного Правительства, — твердо заявила Эвелин.

— Всего лишь подписав простую заявку.

— В самом деле?

— Конечно.

Он попытался представить себя на Земле, в столице Всемирного Правительства в Мессине.

— Да, — сказал он. — Но сколь скоро газеты и телевидение выяснят кто я такой, ко мне будут относиться как к уроду.

Долгий миг Эвелин ничего не отвечала. Наконец она произнесла достаточно тихо:

— Это достаточно верно.

4

Старый город Мессина лежал добела выгоревший и дремал под резким сицилийским солнцем. Оливковые рощи все еще окаймляли город бьющей в глаза зеленью, а Средиземное море сверкало невозможной голубизной. По другую сторону пролива горбились коричневые горы Калабрии, изношенные и бедные как стертые плечи крестьян этой области.

Новая Мессина, тоже чисто белая, стояла на холмах над городом. Но новые башни были из пластика, стекла и сияющего металла. Они поднимались прямые и высокие, гордые монументы новому Всемирному Правительству. Они стояли в стороне от древнего, истощенного и обнищавшего города. Улицы их не усеивали никакие нищие. По их широким проспектам не бродило никаких грязных детей с вздувшимся от голода животами.

Башни зданий Всемирного Правительства соединялись остекленными переходами. Работавшим в этих зданиях мужчинам и женщинам никогда не приходилось выставлять свою кожу под пылающее сицилийское солнце. Они никогда не ощущали бриза со Средиземного моря, никогда не искали благословенной тени тротуарного тента, никогда не ходили по пыльным кривым улицам и не дышали контаминацией нищеты и болезней.

Эммануэль Де Паоло стоял у окна своего кабинета на верхнем этаже самой высокой башни в комплексе Всемирного Правительства и глядел на черепичные крыши низких, скромных зданий старой Мессины. На первый взгляд Де Паоло мало чем отличался на вид от молчаливых стариков со злыми глазами бесконечно сидевших в дверных проемах и кантинах старого города. Кожа у него была смуглой, редеющие волосы — мертвенно-белыми, а глаза — такими же темными и подозрительными как у любого крестьянина.

Но вместо тяжелых, мясистых черт природного сицилийца, лицо Де Паоло выглядело тонким, почти изящным. Он вообще казался хрупким и хилым на вид. Но эти черные угли его глаз были живыми и бдительными. В этих глазах застыла горечь, усталость рожденная более чем четырьмя десятками лет наблюдения за тем как его собратья играли в свои игры власти, вероломства и жадности.

Некогда он был Генеральным Секретарем Организации Объединенных Наций. Когда из пепла ООН построили Всемирное Правительство, он стал его главным администратором. Официально он назывался Директором. А во всем мире его обзывали Диктатором. Но он лучше всех знал, что он не приказывал, не диктовал. Он правил. Он боролся. Он пытался выжить.

Его личный секретарь, молодой эфиопский правовед, тихо вошел в кабинет директора и стоял в дверях, ожидая когда Де Паоло заметит его.

Секретарь обеспокоено нахмурился. Директор снова стоял у окна и просто глядел. На — что? На грязный старый город с его мухами, нищими и борделями? На море? На горы? Он нынче часто это делала. У него разбредались мысли. В конце концов человек миновал восемьдесят третий день рождения. Он много лет нес на своих плечах бремя руководства мира. Ему следует отдохнуть и переложить ответственность на людей помоложе.

— Сэр? — осторожно окликнул он.

Де Паоло чуть обернулся, словно медленно пробуждаясь от сна.

— Сэр, заседание готово начаться.

Директор кивнул.

— Да, да.

— Конференц-зал уже готов. Господа уже прибыли.

— Хорошо.

Секретарь быстро прошел через большой, покрытый пушистыми коврами кабинет и прошел к шкафу вделанному в обшивку противоположной стены.

— Какой пиджак вы предпочитаете, сэр?

Пожав худыми плечами, Де Паоло ответил.

— Это безразлично. Мой гардероб не производит на них впечатления.

Голос у него был мягким и мелодичным, выдержанная старая гитара, говорящая по-человечески.

Секретарь поджал губы и какое-то мгновение изучал своего начальника. Де Паоло носил свою типичную рубашку с открытым воротом и удобные широкие брюки. Рубашка бледно-зеленая, а брюки синие: любимое его сочетание цветов. Единственным украшением ему служил ацтекский медальон висевший на шее на почти невидимой цепочке: дар мексиканского народа, многолетней давности. Секретарь выбрал голубой пиджак и подошел помочь старику надеть его.

— Я наблюдал за тучами, — сказал влезая в пиджак Де Паоло. — Видно как горами собираются облака, потом темнеет, а потом начинает лить дождь. Ты когда-нибудь наблюдал за ними?

— Нет, сэр, я никогда не делал этого.

— Никогда не находишь времени, да? Я слишком загружаю тебя делами.

— Нет! Я не имел в виду…

Де Паоло мягко улыбнулся молодому человеку.

— Неважно. Просто дело в том, что… наблюдая за тучами я всегда гадаю: это естественные образования или они созданы одной из групп модификаторов погоды?

— Это невозможно определить, сэр.

— Да, невозможно. Но знать — важно. Крайне важно.

— Да, сэр.

— Не поддакивай мне, пако, — предупредил Де Паоло с некоторой сталью в своем обычно мягком голосе. — Они там ведут войну — необъявленную войну, непризнанную, но тем не менее войну. Мужчины и женщины погибают. Дети умирают.

— Я понимаю, сэр.

Но директор покачал головой и пробормотал:

— Мы предотвратили атомную войну. Третья мировая война так и не разразилась благодаря спутникам и лунным повстанцам в Селене. Мы уничтожили прежние Объединенные Нации, но спасли мир от ядерного всесожжения. Можно б было подумать что страны будут рады этому, благодарны за это. Можно б было подумать что они падут на колени и возблагодарят бога за спасение их от уничтожения!

— Они разоружились…

— Да, они устроили большой спектакль из уничтожения своего ядерного оружия. Потому что мы пригрозили разрушить им погоду, если они этого не сделают. Потому что их ракеты были бесполезны против лазерного оружия на спутниках. Потому что теперь мы охраняем планету, и делаем невозможным применение ракет и атомных бомб. Но теперь они сами научились манипулировать погодой. И применяют это как новое оружие против друг друга. Дураки.

— Это никогда не было доказано, сэр.

— Пхе! Ты думаешь засухи в твоей стране стихийные?

— Засуха сейчас и впрямь жестокая, сэр.

— А зима которую пережила Северная Америка? А эта весна? Наводнения в Китае? Все — стихийные бедствия?

— Такое возможно.

— Но маловероятно. Говорю тебе, мы ведем войну. Четвертую мировую войну. Оружие тайное, бесшумное — оружие воздействия на среду обитания. Экологическая война. Они портят друг другу погоду, атакуют урожаи, уровни грунтовых вод и осадков. Уморить человека голодом это значит убить его столь же верно что и выстрелом.

Нам потребуется больше доказательств что они этим занимаются, сэр, прежде чем мы сможем предпринять какие-то действия.

— Знаю, знаю. Что меня беспокоит, что не дает мне спать по ночам, так это их следующий ход. Сейчас они играют с погодой. Ты понимаешь каким будет их следующий шаг в экологической войне?

Секретарь промолчал.

— Болезни, — сказал Де Паоло. — Биологическая война. Вирусы. Бактерии. Новые болезни созданные в лабораториях, новые болезни для которых нет лекарств. Это надвигается. Я знаю это. Я знаю как они мыслят, как они действуют. Мы должны их остановить. Мы должны остановить это.

— Но как?

Директор покачал головой.

— Если б я это знал, думаешь я проводил бы день за днем пялясь на облака?

Секретарь чуть не позволил себе улыбнуться. Но это было бы невежливо. Личный секретарь не улыбается своему начальнику если его не приглашают, даже хотя секретарю очень радостно видеть, что его начальник не впадает в старческий маразм.

Эфиоп подошел к двери в конференц-зал и открыл ее. Де Паоло вошел в зал. Шестеро мужчин среднего возраста поднялись на ноги. Де Паоло механически улыбнулся и жестом пригласил их сесть. Сам он занял мягкое кресло во главе черного полированного стола, в то время как его секретарь тихо сел в пластиковое кресло у стены. Пустым оставалось всего одно кресло за продолговатым столом конференц-зала.

— Полковника Руиса вызвали всего минуту назад принять суточное телефонное сообщение из Буэнос-Айреса, — сказал Джамиль аль-Хашими, представитель Ближнего востока.

— Держу пари это опять наделали бед революционеры Освободителя, — заметил Уильямс, представитель Северной Америки. Он был самым красивым из сидевших за столом и самым молодым. Кожа его походила цветом на молочный шоколад.

— Надеюсь он не слишком задержится, — сказал Директор.

— Мы не должны предаваться на этот счет излишнему оптимизму, — предостерег на безупречном английском русский представитель, Кирилл Мальков. — Уважаемый полковник редко заканчивает разговоры с большой быстротой.

Остальные сидевшие за столом вежливо посмеялись.

Пока они обменивались ничего не значащими любезностями в ожидании полковника Руиса, Де Паоло думал про себя. Какими похожими они все выглядят, и все же как отличаются друг от друга. Новый Интернационализм во всех своих парадоксальных цветах.

Каждый прибыл из иной части света: табачнокожий араб, коричневый китаец, черный африканец, рыжий русский, блондин датчанин и темнокожий американец. И все же все они носили однотипные сероватые костюмы консервативного покроя. Цвет их одежды варьировался меньше чем цвет кожи. И все они были мужчинами. Мы все еще не позволяем женщинам подниматься до уровня Исполнительного Комитета. Это было бы чересчур жестоко.

Прождав несколько минут Де Паоло проговорил:

— Боюсь что нам придется начать без полковника Руиса.

Болтовня за столом стихла и все выжидающе повернулись к Директору.

— Я созвал это чрезвычайное заседание Исполнительного Комитета чтобы обсудить лично с вами результаты вашего расследования несанкционированных и незаконных манипуляций погодой. Что выяснили ваши разведслужбы?

Они посмотрели друг на друга, напомнив Де Паоло шестерых мальчишек внезапно столкнувшихся с трудным вопросом бескомпромиссного старого школьного учителя.

Первым заговорил Чжу Чжань Лю. Его круглое, плоское лицо ни в малейшей степени не отражало его внутренних эмоций.

— Мы нашли невозможным расследовать незаконные манипуляции погодой пока моя страна раздирается гражданской войной. Я могу сообщить, что мое правительство не участвует в таких изменениях погоды хотя мы жестоко пострадали от них. Наш урожай риса на сорок процентов ниже предыдущего — на сорок процентов.

— Вы считаете, что тайваньцы могут изменить вашу погоду? — спросил Виктор Андерсон, датский представитель. Очки он носил не для глаз, а для маскировки слухового аппарата.

Чжу замахал рукой.

— Нет, нет, они не располагают такой технологией. Наши научные силы остаются верны Центральному Правительству. Тайваньцы никак не смогли бы произвести обученные кадры и механизмы для крупномасштабных манипуляций погоды.

— Достаточно верно, — пробормотал Джамиль аль-Хашими. Из всей группы только он был истинным аристократом: гордый шейх, возродивший свою родословную к сыну самого Мухаммеда.

— Но они могли купить все что им нужно, — предложил Мальков. — Транснациональные корпорации не выше того чтоб продать военную технологию тому кто больше платит. Наверно они также продают и средства модификации погоды.

— Не продают, — сказал аль-Хашими.

Вы можете с уверенностью отвечать за все транснациональные корпорации? — спросил Мальков, с играющей на его тонких губах насмешливой улыбкой.

— Я могу с уверенностью отвечать о своих собственных корпоративных владениях, и я вложил деньги в операции других крупных корпораций. Директора этих предприятий отлично понимают что изменение погоды — оружие не только незаконное, но и непрактичное. Оно плохо влияет на прибыли.

Мальков издал хмыкание, могущее быть смехом.

— Значит капиталисты воздерживаются от модификации погоды по моральным основаниям. Помеха извлечению прибылей для них это смертный грех.

— Но для коммунистов — нет, — ответил ровным тоном аль-Хашими.

— Создание разрухи в мировой погоде вполне соответствует марксистско-ленинской теории, так ведь?

— Нет так нет! — зарычал внезапно побагровев Мальков.

— Не ссорьтесь — произнес Де Паоло. Голос его был тих и все же он остановил зарождающийся спор прежде чем тот смог зайти куда-то дальше.

— Значит я так понял — продолжил Директор. — Что никто из вас не обнаружил никаких доказательств незаконных изменений погоды?

Кови Бовето, африканский представитель, сгорбил массивные плечи навалившись грудью на стол и заявил.

— Это корпорации — те крупные транснациональные конгломераты. Они не продают странам технологии манипулирования погодой. Они применяют ее сами. Они-то и ведут эту войну — против нас! Против Всемирного Правительства!

Андерсон моргнул за стеклами очков и мягко заметил:

— Это предложение совершенно недоказанное.

— И очень опасное, — добавил аль-Хашими. — И если вы намекаете что я солгал…

— Нет, совсем не то, — поспешил опровергнуть Бовето. — Но ваши коллеги члены Совета знают что вы член Исполнительного Комитета Всемирного Правительства. Вы думаете они говорят вам всю правду?

— Я тщательно расследовал, — настаивал зловеще низким голосом аль-Хашими.

— Но у них есть средства замять любое расследование. Группу модификаторов погоды можно спрятать в любом медвежьем углу. На это требуется всего лишь несколько человек, очень мало оборудования, и немного компьютерного времени.

— Но почему корпорации станут это делать? — поставил вопрос Де Паоло. — Это кажется невероятным…

— Потому что они затеяли уничтожить Всемирное Правительство, — бросил Бовето: — Или по крайней мере извести нас до положения полного бессилия. Они хотят править миром, и у них есть власть и деньги чтобы добиться этого, если мы им позволим.

— Не могу этому поверить.

Бовето стиснул на столе тяжелые черные кулаки.

— Почему корпорации не пускают наших представителей на «Остров-1»? Они могут в любой момент перекрыть энергию передаваемую со спутников солнечной энергии. Они построили эти спутники, они и ввели их в строй, они решают кто получит энергию здесь на Земле и по какой цене. Мы не имеем абсолютно никакого контроля над ними, совершенно никакого. Мы кто — Всемирное Правительство или беспомощная кучка болтливых стариков?

Глаза аль-Хашими горели, губы сошлись в тонкую, бескровную строчку.

Но Уильямс усмехнулся глазам африканца.

— Эй, минуточку, братец. Я тоже обеспокоен насчет корпораций. Но «Остров-1» построили они, а не мы. Спутники солнечной энергии построили они, а не мы. Это частная собственность, по закону и по праву.

— И они продают энергию Соединенным Штатам по цене которую вы можете себе позволить, — пробормотал себе под нос Чжу.

— «Остров-1» довольно таки не от мира сего, — заметил Андерсон, подходя настолько близко к шутке насколько когда-либо слышали от него все сидящие за столом. — Мы едва ли можем притязать на юрисдикцию над ним в порядке декрета.

— Они могут в любой момент перекрыть нам энергию, — повторил Бовето. — И кто знает, что они делают там наверху, где мы не можем наблюдать за ними? У них там есть самые совершенные биолаборатории. Откуда мы знаем, что они не готовят мутированные вирусы для бактериологической войны?

— Вы действительно считаете, — спросил Де Паоло, — что «Остров-1» может быть базой для создания биологического оружия? Экологического оружия?

— Откуда нам знать? — ответил контр-вопросом Бовето. — Они могут делать там наверху все что им нравится, в полной безопасности от наших глаз.

Уильямс кивнул.

— Есть эта старая история о созданном ими младенце из пробирки…

— Мы не можем основывать свои действия на слухах и страхах, — настаивал Андерсен.

— Есть какие-нибудь доказательства всего этого? — спросил Де Паоло оглядывая сидящих за столом. — Вообще хоть какие-то доказательства?

— Только их отказ пустить проинспектировать «Остров-1» — ответил Бовето.

Мальков откинулся на спинку кресла.

— Это таки подозрительно.

Де Паоло сфокусировал взгляд на аль-Хашими.

— Вы не смогли бы использовать свое влияние на позволение нам визита на «Остров-1»?

Шейх медленно произнес.

— Политикой управляющего Совета было держать «Остров-1» совершенно вне политики. Именно поэтому отказывали в официальном визите всем правительственным службам.

— Но ведь наверняка, — убедительно намекнул Де Паоло, — ввиду подозрений, которые возбудила такая политика…

— Я посмотрю что можно будет сделать, — пообещал аль-Хашими.

— Отлично, — сказал Де Паоло, думая про себя, а пока он нас задерживает, мы должны найти какие-то другие способы проникнуть на «Остров-1». Нашим разведслужбам придется где-то найти способного агента, надежного человека…

— Я хотел бы поднять другой вопрос, — сказал Уильямс. — Тот который хотел обсудить как я знаю полковник Руис.

— Об Освободителе? — спросил Мальков.

Американец поднял брови.

— Он вызывает неприятности и в России?

— Даже в пролетарском раю есть сбившиеся с пути молодые люди считающие что насолить окружающим это очень романтично, — ответил пожав плечами Мальков. — У нас было несколько инцидентов… ничего серьезного, мелкие диверсии.

Де Паоло прислушался к ним. Даже хотя он чуть ли не целое поколение не видел своей родной Бразилии, его постоянно бомбардировали новостями об Освободителе. Хорезмский вождь, разбойник, подпольщик — революционер, бунтовщик против серой авторитарности и одинаковости Всемирного Правительства.

— Мы кажется осаждены движениями против нас как из космоса так и из подполья, — тихо проговорил Де Паоло. Никто не рассмеялся.

— Освободитель не предмет для шуток. Он не просто какой-то прячущийся в горах подпольный Робин Гуд, — сказал Уильямс основательно перемешивая метафоры. — Даже городские партизаны — Подпольная Революционная Организация Народа — смотрят на него как на своего рода духовного вождя.

— Он становится символом свободы и вызова властям во многих частях Африки, — добавил Бовето. — Группы ПРОНа сильно восхищаются им.

— Дело обстоит еще серьезней, — сказал Чжу. — Подпольная Революционная Организация Народа это пестрая смесь юнцов недовольных обществами в которых они живут. Действия их были насильственными, но нескоординированными. Слабый рой комаров, больше досадный чем опасный. Юные бунтовщики присваивающие себе романтические имена, такие как Шахерезада. Но если они присоединятся к Освободителю и станут дисциплинированной всемирной силой, то ПРОН может стать нашествием ядовитых ос.

— Чепуха, — отрубил Мальков. — Освободитель немногим больше чем романтическая легенда. Он представляет себе ностальгические чувства за возвращение национализма.

— Он намного опасней этого, — не согласился Уильямс.

Дверь в конференц-зал ушла в сторону, открыв стоявшего там полковника Руиса, с пепельным лицом, покрасневшими, близкими к слезам глазами.

— Друзья мои… правительство моей страны пало. Произошел переворот. Все мои собратья-руководители расстреляны или брошены в тюрьму. А моих родных и близких держат заложниками против моего возвращения в Буэнос-Айрес.

Все кроме Де Паоло повскакали с кресел и окружили сраженного полковника. Они помогли ему сесть. Секретарь Директора принес полковнику стакан воды.

— Достаньте ему виски! — потребовал Уильямс.

— Кто сверг ваше правительство? — спросил Де Паоло, повышая голос, чтобы пробиться сквозь гул. — У нас нет никаких сообщений о каких-либо политических волнениях в Аргентине, за исключением… — голос его оборвался. Полковник Руис поднял голову.

— За исключением Освободителя.

Лицо его исказила мука потрясения.

— Верно. Да. Это он. Он взял мою страну одним ударом. Вся Аргентина — его. Много ли еще пройдет времени прежде чем к нему перейдут Уругвай и Чили? Сколько еще пройдет времени прежде чем настанет очередь Бразилии?

Джамиль аль-Хашими сидел в бесстрастном молчании в своем лимузине с кондиционером и следил как сотрудники его службы безопасности расходятся веером во всех направлениях по вертолетной площадке. Все они носили отличительные хашимитские галабеи и клетчатые гутры. И все держали в руках короткоствольные, смертельные лазер-пистолеты.

Аэродром принадлежит Всемирному Правительству, размышлял аль-Хашими, и оно заботится о его безопасности. Но у Всемирного Правительства много врагов. Он улыбнулся про себя. Поистине если человек вкладывает свою жизнь в руки других, он очень мало ценит свою жизнь.

Из ослепительно яркого неба выпорхнул красно-белый вертолет и приземлился неподалеку от лимузина в вихре песка и пыли. Аль-Хашими принял гутру от телохранителя на переднем сиденье лимузина и, закрыв лицо тканью словно при самуме, быстро прошел к вертолету.

Когда вертолет взлетел, направляясь к стоящей на якоре в порту яхте, аль-Хашими повернулся к сидящему рядом с ним пилоту и спросил по-арабски:

— Ты тщательно проверил эту машину?

Пилот, с лицом закрытым шлемом и очками, оскалил зубы.

— Да, Ваше Превосходительство, очень тщательно. Она чиста.

Кивнув, аль-Хашими вынул из кармана пиджака магнитофон размером с ладонь и начал говорить в него по-английски, на языке которого пилот не понимал.

— Гаррисону в Хьюстон. Доставить с курьером самым надежным маршрутом.

Де Паоло ныне озабочен тем, что «Остров-1» может быть базой для разработки биологического оружия. Бовето впал в полнейшую паранойю из-за нашего отказа допустить инспекцию космической колонии. Ожидается увеличение слежки и сильные попытки шпионажа.

Главной заботой Де Паоло остаются модификаторы погоды. Предлагаю нам как можно быстрее прекратить эту фазу операции, прежде чем они смогут найти утечку.

Нам следует завязать более тесные связи с Освободителем, через те же каналы, по которым мы снабжали его применяемыми им сейчас оружием и боеприпасами. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить чтобы Освободитель сделал примирительные жесты по отношению к Всемирному Правительству или наоборот.

5

Эвелин вцепилась в край амортизационной кушетки и попыталась выглядеть расслабленной и спокойной. Она страдала. Челночная сфера — маленькое круглое космическое судно сновавшее от главного цилиндра Колонии к опоясывавшим его рабочим коконам — летело при гравитации меньше одной пятой от нормы. Веса хватало ровно настолько чтоб удержать пассажиров на местах, а желудок Эвелин — на тошнотной грани бунта.

Двенадцать обучающихся и их единственный инструктор заполняли половину рядов амортизационных кушеток челночной сферы. Все остальные пристегнулись и лежали на спине с внешним комфортом. Вероятно их подташнивало точно так же, как и меня, сказала себе Эвелин. Но они скрывают это лучше.

Она попыталась выкинуть из головы свой мятежный желудок и сосредоточиться на своей сегодняшней цели: проникновение во второй цилиндр.

«Остров-1» состоял на самом деле из двух громадных цилиндров, соединенных друг с другом тросами, служившими своего рода космической канатной дорогой для переброски людей взад-вперед из одного цилиндра в другой.

Но хотя главный цилиндр, где жили она, Дэвид и все остальные, казался совершенно открытым для обзора с одного конца до другого никто из всех встреченных Эвелин не признавался что когда-нибудь бывал в цилиндре Б. Тот явно был недоступен. Для всех? спрашивала себя Эвелин. Невозможно.

В цилиндре Б имелось что-то такое, что они — Кобб и его присные — не желали показывать людям. И поэтому Эвелин твердо решила увидеть его.

Если она переживет эту проклятую экскурсию для ориентации. Как ни настраивался ее мозг на то что она удобно плавает в нуль-гравитационной среде, желудок Эвелин знал, что он бесконечно падает. Съеденный ею завтрак угрожал появиться вновь.

Скачки низкой гравитации в челночной сфере мало чем помогали. Ровно как и вид за установленными в оболочке сферы круглыми иллюминаторами: проплывающие мимо звезды, и проносящийся каждые несколько секунд манящий голубой шар Земли. Она никогда не выглядела так хорошо когда я была на ней, подумала Эвелин.

Они причалили к следующему рабочему кокону, с заставившим ее содрогнуться стуком.

— Этот кокон вращается при одном Ж, — объяснил им инструктор когда они отстегнулись от кушеток. — Так что будьте готовы к нормальному весу.

Пара обучавшихся действительно крякнула с досады. Эти болваны наслаждались низкой гравитацией.

Двенадцать обучавшихся медленно прошли гуськом через люк, одетые все как один в неброские серые комбинезоны и носящие приколотые на груди значки-удостоверения.

Их инструктор долговязый мужчина с серьезным лицом и только начавшими седеть на макушке волосами стоял у люка в своем синем комбинезоне и уже читал им лекцию:

— Это сельскохозяйственный кокон, один из нескольких аграрных центров среди рабочих коконов. Хотя большая часть основного урожая колонии выращивается на обрабатываемых землях в главном цилиндре, мы используем несколько из этих наружных коконов для экспериментов по выведению новых сортов или для специализированных агрокультур, таких как тропические фрукты.

Ничего себе ферма, подумала Эвелин когда прошла через люк и огляделась внутри просторного кокона. Он выглядит больше похожим на заросший сорняком участок в самолетном ангаре.

Кокон представлял собой сферической формы тепляк из голого металла. Сельскохозяйственный участок располагался на полосе забитой растениями почвы описывавшей полный круг по центральной части сферы. Эвелин посмотрела вверх и увидела глядящие на нее сверху растения и почву. Из круглых окон вделанных в металлические стены по обе стороны от обрабатываемой полосы лился ослепительно яркий солнечный свет. В коконе было жарко и душно, а ослепляюще яркий свет мгновенно вызвал у Эвелин головную боль.

— Здесь в коконах, — говорил им инструктор, — мы можем контролировать воздушную смесь, температуру и влажность, силу тяжести и даже продолжительность дня.

Он показал на окна и Эвелин увидела что их можно закрыть металлическими ставнями.

Поскольку местоположение колонии в точке L-4 вечно держало ее на солнечном свете, контролировать продолжительность дня было делом простым. В коконах «день» и «ночь» определяло открытие и закрытие ставень. В главном цилиндре большие солнечные зеркала запрограммировали для обеспечения двадцатичетырехчасового цикла.

— Таким образом мы можем установить практически любые условия произрастания какие только пожелаем, не нарушая землеподобный цикл дня и ночи и другие условия проживания в главном цилиндре.

Все равно по-моему они похожи на сорняки, молча настаивала Эвелин.

— … В этом коконе, — продолжал инструктор с чрезвычайно серьезным лицом, — мы изучаем произрастание растений-паразитов могущих атаковать производственные культуры или вызвать аллергические реакции у подверженных им колонистов. Иными словами сорняков.

Эвелин едва подавила смех.

Она повернулась посмотреть на собратьев по обучению, шестерых женщин и пятерых мужчин — все моложе тридцати. Они все выглядят такими абсолютно серьезными, словно их жизнь зависит от каждого слога, изданного этим занудой.

Тут она сообразила что их жизнь может и впрямь в самом буквальном смысле зависела от приобретаемых ими знаний. Они планировали жить в колонии; они не испытывали ни малейшего желания вернуться на землю.

Но почему они обязаны выглядеть словно миссионеры? Неужели они не могут хоть изредка улыбнуться?

За последние несколько дней Эвелин и сама мало улыбалась.

После своего первого дня экскурсии по главному цилиндру и ночи с Дэвидом, она вписалась в обычный для обучающихся порядок учебы и исследования. Дэвид несколько раз звонил, и она согласилась наконец пообедать с ним в пятницу вечером. Не вздумай чересчур сближаться, предупредила она себя. Забава забавой, но ты останешься здесь не так уж и долго. Не дай себе обжиться, старушка.

Наконец инструктор закончил лекцию и погнал их обратно в челночную сферу.

— Сэр? — спросил один из обучающихся. — Я не вижу здесь никаких людей. Этот сельхозкокон полностью автоматизирован?

— Насколько возможно, — ответил с каменным лицом инструктор. — Коконы не так сильно экранированы от вредной космической и солнечной радиации как главный цилиндр и мы собственно стараемся сводить пребывание людей в коконах к минимуму.

Премного благодарна! подумала Эвелин.

Если кого-то из остальных обучающихся и обеспокоила получаемая ими доза радиации, то внешне они не показали никакой озабоченности. Они послушно направились гуськом к люку челночной сферы, так мало разговаривая или болтая что Эвелин подумала, что она могла с таким же успехом вновь очутиться в церковной школе Богородицы Печали, готовясь под строгим присмотром монахинь к Первому Святому Причастию.

Тут она сообразила что ее ждет еще один полет при низкой гравитации. Как раз когда мой желудок начал успокаиваться. По крайней мере на сегодня он будет последним, надеялась она.

Она почувствовала что ее похлопали по плечу.

Повернувшись она увидела что инструктор внимательно смотрит на нее. У него было худое, серьезное лицо. Если б он только улыбнулся, он мог бы быть красив.

— У вас кажется возникает некоторое расстройство на низкогравитационных стадиях поездки, — сказал он.

Пол мгновения Эвелин гадала не следует ли ей отрицать это. Но решила что пытаться бравировать будет еще хуже чем признаться в слабости. Он явно наблюдал как она позеленела.

— Боюсь, что мой желудок не одобряет низкой силы тяжести. — Она попыталась говорить легковесно, словно подтрунивая над собой.

Другие обучавшиеся проходили мимо них словно небольшая колонна автоматов, и пролезали через причальный люк в челночную сферу.

— Нам не полагается давать обучающимся медикаментов, — сказал инструктор роясь в карманах комбинезона, — но я думаю от этого не будет никакого вреда.

Он вынул небольшую пластиковую коробочку для пилюль и достал из нее белую капсулу. И вручил ее Эвелин со словами:

— Это удержит желудок под контролем.

Полет обратно к главному цилиндру занимает примерно пятнадцать минут и большую часть этого времени мы проведем при силе тяжести меньше одной пятой Ж.

Эвелин уставилась на капсулу у нее на ладони, а затем подняла взгляд на него:

— Это… очень любезно с вашей стороны.

Он наконец улыбнулся и лицо его превратилось в набор резких и глубоких морщин.

— Меня зовут Гарри — Гарри Бранковски.

— Спасибо, Гарри.

Он пригляделся к значку на ее комбинезоне.

— Эвелин Холл.

— Это я.

Он прошел с ней к люку челночной сферы, достал ей пластиковую грушу воды, и сел на амортизационную кушетку рядом с ней, на весь полет рядом с ней к цилиндру, болтая всю дорогу о своей жизни, о своей работе учителя и инструктора, о своих увлечениях, о том какой одинокой бывает жизнь холостяка.

Эвелин заметила что некоторые из женщин бросали на нее сердитые взгляды. Берите его себе на здоровье, молча сказала она им, космическая болезнь и то была б лучше.

Как только они прибыли обратно в главный цилиндр, обучающиеся получили двухчасовой перерыв на обед. Они могли поесть в кафетерии пятиэтажного центра подготовки или прогуляться в деревню и пообедать там в одном из крошечных ресторанов. Эвелин сказала всем что предпочитает вернуться в квартиру подремать, чем рисковать принять еще какую-то пищу на беспокойный желудок.

Она покинула центр подготовки и двинулась в направлении многоквартирного комплекса. Но она прошла по этой дорожке всего дюжину метров. А затем остановилась и оглянулась на террасированное, пастельного цвета здание центра. Ее соученики скрылись из виду, отправившись каждый своим путем на обед.

Эвелин осторожно обошла здание и вышла на противоположную сторону. Она прошла мимо открытых окон детсадовской группы поющей детские песни. Неужели для них нет места в обычных школах? — подивилась она. Или это особый класс? Наконец она нашла то, что искала: вход с лестницей ведущей к подземной трубе метро.

Платформа была пуста. Эвелин вгляделась в туннель. Не видать никакого поезда. Она нервно расхаживала ожидая по платформе. Сенсоры на турникете автоматически дают сигнал компьютеру что пассажир ждет поезда, зачитала она про себя. И снова посмотрела вглубь туннеля. Так где же этот проклятый поезд?

Тут она увидела в туннеле вспышку света и чуть ли не раньше чем она осознала это поезд бесшумно подлетел к ней. Он имел только один вагон, из сверкающего анодированного алюминия. Она быстро отклеила от опознавательного значка зеленый винкель обучающегося и заботливо положила его в карман комбинезона.

Двери поезда с шипением открылись и она шагнула в вагон. Ей подумалось что вагон слегка качнулся на магнитных подвесках когда она вошла в него, но качнулся он так слабо, что это вполне могло ей померещиться.

Со свистом от плавного ускорения поезд вновь полетел вперед. В вагоне сидел еще только один пассажир, темноволосый мужчина с квадратным лицом мирно жевавший бутерброд.

Обедаем где придется и где найдется, подумала Эвелин садясь на ближайшее к двери куда она вошла сиденье.

Поезд не делал никаких других остановок; а мчал в почти полной тишине по продольной оси колонии. Эвелин улыбаясь думала о своем первом дне и о том каким болезненным было путешествие пешком.

Когда поезд затормозил и остановился, она встала и подождала открытия дверей. Другой пассажир подошел к ней и бросил пластиковую обертку от бутерброда во вделанный в стенку вагона мусорный бачок. Ростом он чуть уступал Эвелин, но отличался очень плотным телосложением. На подбородке у него осталось пятнышко от горчицы.

— Вы заблудились? — спросил он. В голосе у него звучал намек на континентальный акцент.

— Нет, — ответила она взглянув на кодовый символ профессии у него на значке. Стилизованная пара крыльев: значит он астронавт. — Что заставляет вас думать будто я заблудилась?

— Я вас здесь никогда раньше не видел. Вы не космонавтка и не летный диспетчер; такую прекрасную как вы я бы запомнил.

Эвелин улыбнулась ему, такой улыбкой какую она применяла для того чтоб заставить мужчин думать что они ей нравятся.

— И вы безусловно не похожи на такую женщину какая работает в строительной бригаде. — Он напряг мускулы и выпятил грудь изображая тяжеловеса.

— Я новенькая, — рассмеялась Эвелин когда они сошли с поезда и направились к ведущему наверх эскалатору. — Я работаю на средства массовой информации — знаете, телевидение и газеты.

— Ах так? — он улыбнулся. — Вы собираетесь написать о нас статью, о нас лихих наездниках на ракетах?

— Сейчас я просто привыкаю к обстановке. Но как только мой период ориентации закончится… — она представила ему самому мысленно закончить обещание.

— Чудесно! Меня зовут Дэниэл Дувик. — Он постучал указательным пальцем по опознавательному знаку. Кивнув, Эвелин назвала ему свое имя и фамилию.

Эскалатор казался бесконечным, вечно двигающейся металлической лестницей забиравшийся в какой-то недоступный взору лимб.

— На сколько хорошо вы реагируете на нуль-гравитацию? — спросил Дувик. — К тому времени когда эта лестница доберется до верха мы будем почти невесомы.

— О, слабо, — сказала Эвелин. — Но полагаю справлюсь.

Она почувствовала как ее желудок снова проваливается. И инстинктивно схватилась за движущиеся перила.

— О, да, — улыбнулся ей Дувик. — Вы отлично справитесь.

Он конечно решил быть ее большим, сильным покровителем и взял ее под руку. Она ему позволила. Данная ей инструктором пилюля должно быть помогла, потому что ее внутренности волновались совсем не так сильно как прежде. И все же когда они сошли с эскалатора и вступили в район шлюза с металлическими стенами, она двигалась на резиновых ногах. Подо мной нет никакого твердого тела, чувствовала Эвелин, даже хотя видела кафельное покрытие и его цветные полосы «Велькро» для притягивания подошв и облегчения ходьбы. Все равно она чувствовала себя так словно падает сквозь пустоту. Словно вывалившись из окна.

Каждые несколько футов в металлических стенах коридора попадались тяжелые стальные люки.

— Весь этот район — серия шлюзов, — объяснил Дувик. — Причал для космических судов всего в нескольких метрах за этими стенами. Там они выгружают пассажиров и груз, принимают груз. Если падение воздуха упадет все эти люки автоматически загерметизируются. Иначе весь этот сектор мог бы потерять воздух… фук! — вот с такой быстротой.

— Но где же все? — спросила Эвелин. Я думала что это самое деловитое место во всей колонии.

— Так оно и есть, — подтвердил Дувик. — Но это не значит, что нам требуются толпы народа. Большую часть работы делают машины и компьютеры.

Все еще твердо держа ее под руку Дувик отвел Эвелин в центр управления космическими полетами, темноватую, жаркую, тесную клетушку набитую полудюжиной техников носивших наушники и сидевших у пультов, глядя на экраны связи, шепча одновременно в булавки — микрофоны и выстукивая команды на сложных клавишах перед ними. Единственное освещение в помещении исходило от сверхъестественных зелено-оранжевых дисплеев на видеоэкранах.

Один главный экран господствовал на целой стене. Он показывал во всех красках изображение одного из фабричных коконов, висящего в пустом пространстве в нескольких дюжинах километров от кокона. Кокон раскололся пополам, аккуратно разделяясь по прямому шву и открываясь словно раковина моллюска. Он извергал полностью собранный солнечной энергии, неуклюжее скопление металлических рук, сияющих черных солнечных батарей напоминавших квадратные крылья и микроволновых антенн выглядевших на взгляд Эвелин словно выпученные глаза какого-то гротескного жука.

— Мон анфан[1], — сказал Дувик перекрывая гудящую какофонию космодиспетчеров. — Мне предстоит отбуксировать эту уродливую штуку к Земле и поместить ее на двадцатичетырехчасовую орбиту Кларка.

Себе вопреки, зная, что у нее утекает время проскользнуть в цилиндр Б, Эвелин наблюдала как спутник солнечной энергии медленно выплывает из серебряного фабричного кокона. Это было все равно что наблюдать как появляется из яйца какой-то огромный неуклюжий паук.

Наконец Дувик разбил чары.

— Я должен облачиться в свой скафандр. Мы гоняем по очень строгому графику.

Так же, как следовало бы и мне, молча ответила Эвелин.

— Я должна возвращаться, — сказала она ему.

— Вы сами-то ничего, сумеете?

— Да, спасибо.

— У вас квартира или вам предоставили собственный дом?

— Вы можете связаться со мной через центр подготовки, — осторожно ответила Эвелин.

— А, — он улыбнулся, принимая ее осторожность. — Мне хотелось бы увидеться с вами опять. При нормальной гравитации.

— Замечательно. Позвоните мне в центр обучения.

Эвелин вышла из центра управления полетами, с такой грациозностью, с какой только могла при слегка цепляющихся за подошвы сапожек полосках «Велькро» и желудке все еще настаивавшем что он падает в мусоропровод.

Но не обратно к эскалатору ведшему к поезду метро и главным жилым районам колонии. Эвелин хотела найти кабинку ездившую по трассам соединявшим два цилиндра колонии.

Она проверила все люки по коридору с металлическими стенами. На каждом люке имелась маленькая отпечатанная карточка, носящая опознавательный код, за исключением последнего люка, в конце ряда. Его карточка гласила только: ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН.

Разноцветные кнопки электронного звонка располагались сразу под карточкой. Эвелин попробовала открыть дверь просто повернув ручку. Бесполезно. Люк определенно заперт.

Оглянувшись через плечо на пустой коридор она сунула руку в карман комбинезона. Пока что все сделанное ей можно было объяснить просто неведением. Она могла похлопать ресницами такому человеку как Дувик и ей сошло бы пребывание в таких местах где ей находиться не положено.

Но если увидят это, так просто не отделаешься. Эвелин вынула скрамблер размером с ладонь и приложила его к электронному замку. Микрокомпьютеру внутри скрамблера потребовалось четыре секунды на дешифровку комбинации замка и показ ее Эвелин крошечными светящимися красными цифрами. Она нажала на кнопки в нужной последовательности. Люк с хлопком приоткрылся, выдохнув порыв застоявшегося, пахнущего металлом воздуха.

С натянутыми нервами Эвелин шагнула в клеть лифта размером с гроб и закрыла за собой люк. Управление лифта тоже оказалось на замке, но скрамблер быстро расшифровал его. Пластиковое покрытие над клавишами управления распахнулось и она увидела что там только две кнопки помеченные буквами А и Б. Она нажала на Б.

И ждала что чего-нибудь произойдет.

Если кабина лифта и двигалась, то она не могла этого заметить. Она стояла в этой вызывающей клаустрофобию кабине, с сомкнувшимися вокруг нее голыми металлическими стенками и пыталась игнорировать ощущение падения, падения от которого ей не отвязаться.

Внезапно она сообразила что плавает над полом, чуть не стукаясь головой о потолок. Подавляя вскипевший у нее в горле жаркий порыв страха, она вытянула руки и как можно сильнее уперлась ладонями в стены. Надежно. Сделав глубокий вздох, она мало помалу опустилась вниз и снова коснулась сапожками застеленного пола.

Я не завизжу, приказала она себе.

Затем она почувствовала самые слабые подергивания и люк лифта с хлопком открылся. Каким-то образом она повернулась кругом и люк находился теперь у нее за спиной.

Выйдя из лифта, она увидела, что находится в еще одном коридоре с металлическими стенами, идентичным тому, что в цилиндре А.

Или я все еще в А? Может быть лифт совсем и не двигался! Медленно, осторожно она прошла по безликому коридору, держа подошвы в контакте с полосками «Велькро», и проводя кончиками пальцев вытянутой руки по холодной металлической стене. Это походило на старый-престарый кошмар, идти одной в полной тишине по коридору бывшему знакомым и все же иным, зная что впереди поджидает что-то страшное — или может быть оно идет позади тебя.

Она резко обернулась. Ничего и никого. Прекрати это! Ты ведешь себя как дура.

Она прошла мимо центра управления полетом, точной копией центра показанного ей Дувиком. Но сквозь его сильно затемненное окно она увидела что он пуст, безмолвен и холоден как склеп.

Эскалатор ведший вниз к поезду метро был безмолвен и неподвижен. Спуск долгий. Но когда она поставила ногу на первую ступень эскалатор загудел оживая и начал двигаться. Эвелин чуть не потеряла равновесия, но ухватилась обеими руками за поручни и дала движущейся лестнице отвести ее вниз к платформе. Там ждал единственный вагон, тоже темный и неживой на вид. Но когда она прошла через турникет, вагон осветился, его электромотор начал мурлыкать. Двери раскрылись. Приходи ко мне в салон, сказал паук мухе, подумала Эвелин. И все же шагнула в поезд.

Поезд автоматически тронулся с места, Эвелин стояла у дверей и поезд — чувствуя пассажира на «следующей остановке» своего пути плавно затормозил у следующей станции. Сойдя Эвелин нашла лестницу ведущую на поверхность. Поднялась она медленно, останавливаясь каждые несколько секунд и прислушиваясь к звукам жизни. Ничего не слышно даже эха ее собственных шагов.

Это напугало ее еще больше чем мысль о возможной поимке. Наконец она добралась до поверхности. Она выглядела словно сад, с загораживающими ей обзор во всех направлениях огромными кустами броских тропических цветов. Средь кустарника шла извилистая дорожка и Эвелин последовала по ней. Над нею возвышались пальмы и обвитые лианами тропические деревья. Это походило на поход тропою джунглей — но в полной тишине. Не пела ни одна птица. Не жужжало ни одно насекомое. Даже ветерок не покачивал смутно обрисовывавшиеся над головой огромные деревья. И совершенно никаких звуков людей.

Дорожка петляла по гряде, жутко похожей на склон холма, где Дэвид впервые показал ей панораму главного цилиндра. Она остановилась, с колотящимся сердцем и посмотрела в даль.

Тропический мир. Джунгли, покрытые экзотическими деревьями холмы, горы вдали, повсюду цветы. Реки, водопады, глубокие водоемы, а в центре большое озеро с окаймляющими его песчаными пляжами.

А над головой то же самое, только еще больше. Созданный человеком самоанский рай изгибался по всей внутренней поверхности цилиндра. Огромная голливудская съемочная площадка для фильма о дивном тропическом острове. Единственное чего не доставало так это дымящегося вулкана — и жизни.

Тут не было никаких зданий. Никаких дорог. Никаких признаков человеческого обитания.

Эвелин достала из кармана небольшой электрооптический бинокль. Ничего. Никаких деревень, никаких мостов, никаких домов. Нет даже ни одной летящей птицы.

Второй цилиндр «Острова-1», достаточно большой чтобы приютить миллион человек, а то и больше, был тропическим раем. И совершенно пустым.

6

Очнувшись, Дэннис Маккормик был убежден что находится в мусульманской версии рая — или в крайнем случае, на киносъемочной площадке сцены из «Тысячи и одной ночи».

Он лежал на широкой и низкой постели, задрапированной тихо колыхавшимися на теплом ветерке шелками. И стояла она в великолепной комнате с длинными роскошными диванами и подушками ярких цветов. Пол покрывали толстые, богатые ковры со сложными цветными узорами из Исфагана или Тебриза. Через длинные, открытые окна он видел стройные, рифленые колонны, а за ними крыши Багдада, шпили тянущиеся к небу, словно молящие пальцы, и покрытый голубой глазурью купол мечети.

Солнце заходило, превращая небо в пламень и отбрасывая по крышам алые лучи.

Дэнни попытался было сесть, но жгучая боль в боку вынудила его с удивленным кряканием осесть обратно на локти. Осмотрев себя он увидел что одет в шелковую пижаму украшенную серебряной нитью. Он упал на спину и ощупал бок. Кто-то забинтовал ему рану.

В дверях появилась женщина: стройная, смуглая, но с поразительно светлыми голубыми глазами. Облачена она была в разноцветное платье, закрывавшее ее от подбородка до пят.

Это не девушка из машины, подумал Дэнни, недостаточно прекрасна.

Женщина исчезла, не сказав ни единого слова, бесшумно закрыв за собой дверь.

Дэнни уставился на глазурный потолок: разноцветная мозаика, гипнотически вилась и петляла, геометрические фантазии подчинявшиеся мусульманскому запрету изображать живые существа и тем не менее создававшие чарующую красоту.

Может быть, я вообразил ее себе, сказал он самому себе. Может, я бредил.

И сам себе ответил: А как же ты тогда попал сюда? Ты думаешь это палата госпиталя?

Он рассмеялся и почувствовал из-за этого укол в боку.

— Крайне маловероятно, — ответил он вслух. — Подобных госпиталей на Земле нет нигде.

Женщина появилась вновь, на этот раз с подносом заставленным прикрытыми блюдами. Без единого слова, даже не подняв глаз встретиться взглядом с Дэнни, она поставила поднос на пол рядом с постелью, опустилась на колени на ковре и сняла крышку с чаши. Поднялся аромат горячего пряного супа и Дэнни понял вдруг что у него волчий аппетит.

Он попытался сесть, но боль опять помешала ему.

— Проклятье! — охнул он, сердясь на свою слабость.

Она коснулась ладонью его плеча, безмолвный жест, советующий ему лечь. Дэнни увидел, что она всего лишь ребенок, подросток. Она принялась кормить его супом с ложечки, слегка приподымая ему голову просунутой под шею свободной рукой.

Это было б невероятно чувственным не будь он так голоден. Дэнни лежал на спине, чувствуя себя беспомощным, но не волнуясь об этом, пока она кормила его, ложка за ложкой, обедом из супа, небаба и фруктов. Пить однако ничего кроме воды.

Если б это действительно был рай, у них подавали б эль, — подумал Дэнни, по крайней мере пинту светлого баварского пива.

Девушка поставила на поднос последнее пустое блюдо, когда дверь открылась и в комнату вошел седой мужчина. Он остановился в ногах постели и внимательно посмотрел на Дэнни. Девушка взяла поднос и юркнула вон из комнаты.

Когда дверь опять закрылась, мужчина чуть склонил голову в самом легчайшем из поклонов и представился.

— Я — шейх Джамиль аль-Хашими. Это мой дом. Добро пожаловать в гости.

— Благодарю вас, — ответил Дэнни. Я — Дэннис Маккормик.

— Я знаю кто вы, — сказал аль-Хашими.

Он был человеком невысоким, но изучал властность и самообладание. Он обладал аристократическим, удлиненным лицом истинного шейха. Кожа его напоминала цветом мелкий светлый табак. Одежда на нем была западная: белый деловой костюм светло соломенная рубашка с открытым воротом.

— Мы никогда раньше не встречались, — сказал Дэнни.

— Мои люди взяли на себя вольность изучить вашу одежду и бумажник когда вас привезли сюда. Я конечно слышал о вас и провел не один вечер созерцая дворец который вы строите за рекой.

— Надеюсь вам нравится то что вы видите.

По лицу аль-Хашими промелькнула самая слабая тень улыбки.

— Я изучал ваши чертежи и сделанные художником изображения завершенного дворца. Он будет очень прекрасен — если будет когда-либо завершен.

— Если?..

— Это покушение на вашу жизнь. Я боюсь что это реакция против дворца.

— Против дворца? — было чертовски неудобно вести разговор лежа на спине.

Аль-Хашими чуть кивнул.

— Вы слышали о Подпольной Революционной Организации Народа? Им явно не по нраву мысль о таком дворце.

— Но ведь иракское правительство…

— Я сам член иракского правительства, — поднял руку аль-Хашими, — а также и Всемирного Правительства. Я понимаю какова наша официальная программа. Но вы должны понять мистер Маккормик, что ПРОН против Всемирного Правительства… и любого национального правительства присоединившегося к всемирной организации.

— Но какое это имеет отношение к замку?

— Наверно они видят в нем пародию на свою историю… или коммерческое предприятие унижающее наш народ. А вероятно они решили остановить строительство поскольку это проект всемирного правительства. Их рассуждения никогда не отличаются большой глубиной.

— И они думают что могут остановить проект убив меня?

Аль-Хашими развел руки в семитском пожатии плечами.

— Несколько головорезов дешевле взрывчатки.

— Кто они, неужели мы не можем поговорить с ними? Объяснить?

— Я очень упорно стараюсь выяснить кто же они такие. И когда я узнаю не будет никаких разговоров, никаких разъяснений.

Внезапное воспоминание заставило Дэнни опустить пустоту внутри.

— Я думаю что с ними могут быть некоторые из моих строителей.

— Вероятно нет, — усомнился аль-Хашими. — Хотя ПРОН может добиться угрозами от большинства людей по крайней мере молчаливого содействия.

Всего-то у нескольких людей, подумал Дэнни, вроде всего базара.

— Поскольку они явно наметили вас для умерщвления, вы останетесь гостем в моем доме, где вы будете в безопасности.

— А как же строительство дворца?

Аль-Хашими раздул ноздри.

Оно может подождать. Даже в таких варварских странах, как Канада, считается вежливым поблагодарить хозяина за гостеприимство.

Дэнни был слишком удивлен, чтобы рассердиться.

— Я вас благодарю. Я не хотел быть невежливым. Просто дело в том, что я озабочен строительством дворца.

Шейх заметно смягчился.

— Я вполне вас понимаю. Я не задержу вас здесь дольше, чем необходимо. Все, что вы пожелаете, будет у вас, только попросите.

— Я глубоко благодарен, — сказал Дэнни. Лучше держать под рукой лохань с лестью, чтоб умаслить этого типа.

С еще одним легким поклоном аль Ханшами произнес:

— Если вам в данный момент больше ничего не требуется…

— Только одно, — перебил Дэнни.

Брови шейха приподнялись на миллиметр.

— Да?

— Как я сюда попал? Я… я помню, как меня загнали в угол эти… как вы их называете, головорезы. Я помню, как дрался с ними, и один из них должно быть пырнул меня. Но потом… — Он дал предложению повиснуть, сообразив, что не вполне верит собственным воспоминаниям о прелестной женщине в лимузине.

На надменном лице аль-Хашими появилось легкое выражение отвращения.

— Вас нашла одна юная леди… чрезвычайно эмоциональная, очень романтичная юная леди, которой следовало бы отвести вас в наш превосходный городской госпиталь, но вместо этого она привезла вас к себе домой.

— К себе домой?

— Эта юная леди — моя дочь. Она была на базаре после наступления ночи, глупый поступок с ее стороны. Когда она увидела как вы деретесь, то приказала своему шоферу ринуться в свалку. Несостоявшиеся убийцы бежали, когда приблизилась машина. Несомненно подумав, что это полиция. Она нашла вас истекающим кровью на улице и привезла вас сюда.

Она действительно существует!

— Как давно это было? Сколько я пробыл без сознания?

— Стычка произошла прошлым вечером. Вы проспали весь этот день. Врач сказал, что сон для вас полезен.

— Ваша дочь спасла мне жизнь.

— Да.

— Я хотел бы поблагодарить ее.

Все тело шейха одеревенело.

— Это невозможно. Она готовится к отъезду для продолжения своего образования. Она отправилась на «Остров-1».

Прошло два дня, прежде чем Дэнни узнал, что шейх ему солгал. Из людей он видел в своей роскошной комнате только служанку и врача. Всю стену занимал огромный видеоэкран, так что он мог смотреть всемирное телевидение и даже поговорить лицом к лицу со своим боссом в Мессине и с прорабом на стройплощадке за рекой. Босс выглядел расстроенным тем, что график строительства может поплыть; прораб выглядел виноватым и пообещал погонять людей так же упорно, как гонял сам Дэнни.

Рана в боку быстро заживала, но ему все еще не позволяли выходить из комнаты. Ко второму дню Дэнни оказался в состоянии встать и пройти через комнату, хотя к тому времени, когда Дэнни вцепился в дверную ручку, он почувствовал себя словно одурманенным.

Открыв дверь, он обнаружил сидящего в коридоре крепкого молодого человека с отмеченным оспой лицом, с прилипшей к губе сигаретой, с бурым порнографическим журналом на коленях и пристегнутым к бедру огромным черным пистолетом.

Охранник с миг уставился на Дэнни, а затем ткнул в его сторону указательным пальцем. Жест не вызвал сомнения.

Убирайся обратно в комнату, где тебе и положено быть.

— Так значит я гость, нравится мне это или нет, — пробормотал по-английски Дэнни. Но закрыл дверь и оставался в своей комнате. Он чувствовал себя недостаточно сильным для спора.

Дэнни оказался проводящим более прохладные часы утра на террасе за его окнами, сидя среди канелюрированных колонн поддерживающих крышу и наблюдать, как поднимается туман с реки и темно-зеленых рощ за краем города.

Вот тогда-то он и увидел ее. Внизу во внутреннем дворе этого большого пятиэтажного дома, он увидел как через ворота пронесся спортивный электропед и затормозил, останавливаясь. Ехавшая на нем молодая женщина соскочила с седла и стащила с головы шлем. Длинные черные волосы водопадом рассыпались по ее плечам. Она мотнула головой и взглянула наверх. Дэнни увидел ее лицо. Это была она.

Ее отец как раз в эту минуту выскочил из дома, быстро говоря с ней по-французски на пониженных тонах. Чтоб слуги не узнали, что он орет на нее. С пятиэтажной высоты Дэнни не мог уловить слов, но он знал тон: папа строго выговаривал дочке за бесшабашную езду по городу — и задержку там на всю ночь.

Она рассмеялась и пожав плечами на очень французский лад чмокнула его в щеку. Он беспомощно стоял на месте, когда она прошла в дом.

Позже в тот же день, когда служанка принесла Дэнни поднос с ленчем, он спросил ее:

— Вы умеете говорить по-английски?

Он пытался поговорить с ней и раньше, но она всегда отвечала только пораженным взглядом широко раскрытых глаз и бормотанием арабской фразы бывшей местной версии «Не понимаю».

Она покачала головой.

— Отлично, девочка, — весело бросил Дэнни. — В таком случае мы просто поставим поработать над этой проблемой современные чудеса электроники.

Он выбил на наручном коммуникаторе ряд цифр и связал его с видеоэкраном занимавшим всю противоположную стену комнаты.

МЕЖДУНАРОДНАЯ СЛУЖБА ПЕРЕВОДА засветились на экране желтые буквы, а женский голос одновременно произнес:

«М-С-П. Чем можем вам помочь?»

Дэнни знал, что это говорит компьютер. И приказал:

— С английского на арабский и обратно, пожалуйста. Разговорный язык. Багдадский диалект, если такой есть.

— Разумеется, сэр. — Компьютер уже получил код счета Дэнни; именно эту информацию он и выбил на коммуникаторе, когда звонил.

— Как тебя зовут? — спросил Дэнни, глядя на девушку.

Видеоэкран показал вопрос текущим арабским письмом, и одновременно мужской голос — не слишком отличавшийся от голоса Дэнни — задал вопрос на этом языке.

Девушка уставилась на экран, а затем посмотрела на Дэнни.

— Не бойся, — улыбнулся ей Дэнни. — Я просто хочу знать, как тебя зовут.

— Ирина, — сказала она чуть слышным голосом. Она произнесла последнюю гласную.

— Но это же греческое имя.

— Вы не скажете шейху аль-Хашими, что я говорила с вами? Он приказал мне вовсе с вами не разговаривать, даже хотя я не говорю по-английски.

— Я ему не скажу. Тебе нечего бояться.

— Я гречанка, — сказала Ирина. — Я работаю на аль-Хашими, как домашняя прислуга, за жалование. Мой отец занимается для шейха налоговыми отчетами.

Дэнни уселся на постель и откинулся на подушке.

— Ну черт меня подери! Вы предпочли бы говорить по-гречески? Компьютер, знаете, может и это тоже.

— Это мой родной язык, — согласилась она. — Я также говорю по-французски и немного по-итальянски.

— Греческий, — решил Дэнни. — Так вам будет легче.

Через несколько минут она сидела в кресле рядом с постелью и они стали не только друзьями, но и заговорщиками.

— Аль-Хашими выбрал меня прислуживать вам потому что я не говорю по-английски. Он по какой-то причине не хочет, чтобы его домашние говорили с вами. Если б охранник за дверью узнал…

— Почему это? — спросил Дэнни, автоматически понижая голос. — Я здесь пленник?

— Не знаю. Шейх озабочен вашей работой. Я думаю, он так же озабочен из-за своей дочери, той, что привезла вас сюда.

— Озабочен из-за нее? Что вы имеете ввиду?

— Он отец, желающий защитить свою дочь от мужчин. Очень старомоден, когда речь заходит о его дочери.

— О. Так вот почему…

— Насчет себя он не очень старомоден, — добавила Ирина.

— Сколько у него жен?

Обеспокоенно тряхнув головой, Ирина ответила:

— Жена у него была только одна, и она умерла много лет назад. Но у него есть много любовниц, и не только девушек, но и мальчиков. Он проявлял некоторый интерес и ко мне, но его дочь защитила меня от него.

— А что думает об этом ваш отец?

Ее лицо помрачнело:

— Мой отец сделает все, что ему велят. Ему можно закрыть глаза деньгами.

— Но дочь живет здесь.

— Пока. Она очень скоро отправится в космос. Шейх хочет послать ее на «Остров-1», жить там и заниматься наукой.

— Она ученая?

— Нет, — ответила, смеясь Ирина: — И она не испытывает ни малейшего желания покидать Багдад. Они не одну неделю уже спорили из-за этого. Это полнейший скандал. Арабским дочерям не полагается спорить с отцами.

— Она обладает сильной волей, не правда ли?

— Она получила образование в Париже и Италии. Они вложили в ее голову западные идеи.

Дэнни засмеялся ей в ответ:

— Рад этому. Как ее зовут?

— Бхаджат. И отец запретил ей видеть вас.

— Э, я сказал…

— Вы в нее влюблены, — продолжала восторженно сверкая глазами Ирина. Все домашние знают, что она спасла вам жизнь и привезла вас сюда. Именно ее кровь и спасла вас.

— Ее кровь? Вы имеете в виду переливание?

— Да. Иначе б вы умерли. Шейх пришел в ярость, когда услышал об этом. Кровь аль-Хашими отдана неверному! Он пришел в ярость.

Во мне течет ее кровь.

— Но это не значит, что я влюблен в нее, — возразил он Ирине.

— Почему же тогда вы задаете мне все эти вопросы?

Дэнни с миг подумал, а потом ответил контрвопросом:

— А почему вы рискуете работой, отвечая на мои вопросы?

— Потому что… — она заколебалась. — Потому что все это романтично. Знаете, Бхаджат пыталась увидеться с вами.

— Действительно? — голос его чуть не поломался, как у подростка. — Я… ну, я, конечно, очень хотел бы с ней увидеться… конечно же, для того, чтоб отблагодарить ее как подобает.

— Я ей так и скажу.

— Хорошо! — Тут он сообразил. — Вы ведь не станете ей говорить, что я влюблен в нее, так?

— Разумеется стану. А как же иначе?

— Но это же на самом деле неправда! Откуда я знаю… я хочу сказать, я так и не перебросился с ней ни одним разборчивым словом.

Ирина знающе улыбнулась, взяла поднос и бросилась вон из комнаты.

Ох уж эти женщины, фыркнул про себя Дэнни. У них на уме только одно — романы. Куриные мозги. Теперь она добьется, что все домашние будут шушукаться обо мне. Старый шейх вероятно выбросит меня на улицу и предоставит тем убийцам закончить свою работу.

Но он обнаружил, что усмехается. А сердце у него колотилось так сильно, словно он пробежал милю. Затем он сообразил, что не притрагивался еще к принесенному Ириной вкусному ленчу. Но его это нисколько не волновало. Он был ни чуточку ни голоден.

— Черт подери! — пробормотал он про себя. — Я и впрямь влюблен в нее!

Полдень Дэнни расхаживал по своей роскошной тюремной камере. Он сто раз выходил на балкон даже в палящем свете полудня. Но двор внизу был пуст. Весь город казалось задремал разморенный жарой.

Он подумывал позвонить прорабу, но понял, что не сможет сосредоточиться на работе. Она его просто не интересовала. Во всяком случае не сейчас.

Наконец, когда полуденная жара пропитала его насквозь словно неизбежная судьба, он бросился на постель, по-прежнему в пижаме и задремал. Последняя его мысль была об предостережениях данных ему в далеком детстве еще в Ньюфаундленде против даже непроизвольных мастурбаций.

Когда он проснулся было темно. Открывшаяся дверь выдернула его из потного, темного сна. Тот съежился и юркнул в подсознание, словно изображение выключенного телевизора.

Он сел на постель.

Женщина несла ему обед на серебряном подносе. Но это была не Ирина: она была выше и носила на голове шелковую шаль. Лицо ее скрывалось в глубокой тени.

Не будь глупцом, она не может быть ей.

Но пульс у него часто забился.

Она поставила поднос на низкий столик посередине комнаты, а затем пошла к постели. Шаль соскользнула ей на плечи и она улыбнулась ему.

В слабом свете из окон он увидел, что это Бхаджат, такая же головокружительно прекрасная, какой он ее помнил. Она словно сошла с иллюстрации к «Тысячи и одной ночи», с волосами как вороново крыло, сверкающими глазами и тонкой талии Шахерезады. Лицо ее сияло красотой, умом и любовью.

Дэнни попытался было заговорить, но у него перехватило горло.

Она приложила палец к губам и прошептала:

— Я могу остаться только на минуту. Врач говорит, что вы быстро выздоравливаете. Я рада.

— Я хотел вас поблагодарить…

Она слегка покачала головой:

— Такой прекрасный рыжий А-риш. Как же я могла позволить вам умереть?

Она быстро нагнулась и поцеловала его. Но когда Дэнни двинулся обнять ее, она отодвинулась и отступила к двери.

— Я вернусь к тебе, — прошептала она. А затем исчезла.

7

Они обставили его как надо.

Полночь давно уже миновала и улицам полагалось быть пустынными. Никто в здравом уме не гуляет по улицам Манхэттена после темноты, особенно в одиночестве. Никто кроме крыс и может быть бездомной кошки, думающей, что она сумеет справиться и сама.

Днем Манхэттен еще годился для жилья — местами. Но ночью всяк торопился забаррикадироваться в своей комнате и спал с пушками под рукой.

Задачей Франта было выследить этого сосунка.

Фраер этот был черным и носил верхнюю одежду подходящей: кроваво красную куртку из пластика с оторванными рукавами, штаны тореадора в обтяжку, тяжелые сапоги, годные и для топтания кого-либо и для бегства. Но одежда была слишком верной, словно кто-то вручил ему мундир. И она была новой. Вместо того, чтоб вписаться в сцену Первой Авеню, он выделялся словно накладной бюстгальтер честной давалки.

С головой однако его выдавало то, что он кружил по Авеню только в паре массивов от прежнего здания ООН, и никогда не заходил сколь-нибудь дальше. Он хотел быть там, где другие белокожие смогут следить за ним по своим камерам и слушать, что будет сказано через свои микрофоны дальнего действия.

Беложопый, проворчал про себя Франт, я мог бы подстрелить его только так!

Этот сосунок был легавым. Не просто обычным легавым, те знали правила и оставляли Районные Ассоциации в покое, чтобы иметь возможность обходить свои участки как им положено. Этот же фраер был легавым Всемирного Правительства.

И он хотел встретиться с самим Лео.

Поговорить с ним, черт дери.

А Лео посмеялся и сказал, да, давайте встретимся, давайте поговорим с этим индюком. За каким задом? — гадал Франт.

Но когда Лео говорит давай, ты даешь. В какой бы ассоциации ты не тусовался, с кем бы кто там не воевал. Лео отдавал не много приказов, но когда отдавал приходилось дергаться.

Франт прищурился, глядя вперед по первой авеню. С реки долетал ветер, неся с собой мусорную вонь. Разрушенный старый пень здания ООН выглядел в сумевшем просочиться сквозь облака печальном свете Луны словно почерневший, потрескавшийся призрак. Франт задрожал. В стоявших здесь кругом старых зданиях жили люди и рисковали столкновением с крысами источившими их как сыр голландский.

Джо-Джо и Линялый находились впереди фраера, разведывая местность, удостоверяясь, что шпик притопал один. Не желательно подставлять Лео. Вонючее Всемирное Правительство не раз пыталось наколоть его. Но Лео всегда оказывался слишком умен для них.

Затрещала воткнутая у него в ухо крошечная рация, и Франт услышал шепот Линялого:

— Здесь все о'кей.

Франт хмыкнул, а затем спросил в зажатый в зубах микрофон зубочистку:

— Джо-Джо? Что у тебя?

— Самый здоровенный таракан, какого ты когда-либо видел, черт возьми. Но больше ничего.

— О'кей. Оставайся скрытым. — Франт вынул зубочистку изо рта и заткнул ее за правое ухо, а затем шагнул из дверей, где он ошивался и вышел на открытое место, направившись по залитому голубоватым светом тротуару к чужаку.

Индюк фланировал, не слыша ничего у себя за спиной. Дерьмо, приятель, я мог бы пришить тебя прямо сейчас и ты б так и не узнал, что тебя ударило.

Но вместо этого, он как положено протрусил сзади к фраеру и произнес вслух:

— Пошли.

Парень подпрыгнул над мостовой на целый фут и круто развернулся. В руке он держал грозного вида пистолет.

Франт скорчил кислое лицо.

— Ты хочешь повидать Лео, или хочешь, чтобы тебя чпокнули? — Джо-Джо и Линялый, конечно же, держали его под прицелом.

— Ты от Лео? — пистолет его дрогнул, но голос фраера был тверд.

Красивая пушка. Франт повторил:

— Идем приятель. Вон Туда. — Он ткнул большим пальцем во тьму сорок четвертой улицы.

Легавый засунул пушку в кобуру под мышкой.

— О'кей, — сказал он. — Ты первый.

Франт потопал, думая о том, как он, возможно, еще до окончания ночи, сумеет заполучить для себя эту пушку.

Лео устроил встречу в многоквартирном здании, где заправляла местная ассоциация. Оно разваливалось и большая часть окон исчезла, но на верхнем этаже дела еще обстояли неплохо. Там имелось даже электричество.

Лео этот был большим человеком. Больше любого типа, подумал Франт. И усмехнувшись самому себе добавил: Больше любых двух типов.

Лео сидел в ободранном старом кресле, его громадная туша напирала на подлокотники, угрожая расколоть кресло надвое, как бомба взрывает здание. Кулаки у него не уступали величиной голове Франта, а руки были потолще, чем грудь у большинства ребят. Он выглядел толстым, но это была такая толщина какой обладают борцы. Силы у него хватало, чтоб поднять на ходу автомобиль за задний бампер и мог сломать кости с такой же легкостью с какой другие парни срывали крышки с пивных банок. И он был черный. Ни карамельного цвета, как сам Франт, или даже более темного шоколадного как у Джо-Джо. Лео — африканский черный, такой темный какие только бывают. Итальяшки называли его меланцана, баклажан, из-за темного пурпурно-черного цвета его кожи.

Легавый от Всемирного Правительства рядом с Лео выглядел белым. Он стоял там нервничая на изжеванном тараканами половике, оглядывая голые стены с осыпавшейся штукатуркой, потрескавшийся и просевший потолок, окна закрашенные черным, чтоб снайперы не увидели в них цель.

Наконец он посмотрел на Лео, непринужденно сидевшего в кресле с почти затерявшейся в его большом кулаке банкой пива.

— Здравствуй, Эллиот, — сказал легавый.

— Эллиот? — заржал великанским смехом Лео. — Кого ты в жопу называешь Эллиотом, приятель? Что это за имя такое?

Легавый не ответил.

— Меня зовут Лео, беложопик, — уведомил его Лео приятным мурлыкающим голосом, точь-в-точь как у крупного представителя семейства кошачьих в честь которого он себя назвал. — Лео. И не забывай об этом.

— Ладно… Лео.

— Вот так-то лучше.

Странное дело, легавый Всемирного Правительства усмехнулся. — Мы можем поговорить?

— Разумеется, приятель. Именно поэтому мы и здесь, не так ли?

Легавый кивнул на Франта и его уличных братьев:

— А как насчет их?

— Нет проблем. Тебе нечего сказать такого чего они не могут услышать.

Легавый поджал губы. Он посмотрел на Франта, Линялого, и Джо-Джо, а потом снова на Лео. Великан сидел развалившись в кресле весело улыбаясь ему. Он даже не собирался предложить этому фраеру сесть, подумал Франт. Он взглянул на Линялого, а тот бросил один взгляд на усмешку Франта и ткнул локтем в ребра Джо-Джо.

— О'кей, — согласился наконец легавый. Мы забираем тебя обратно. Вышел приказ, что тебе настало время вернуться с одиночной работы.

— Насрать мне не ваши долбаные приказы, — ответил непринужденно и любезно Лео, по-прежнему улыбаясь.

— Это не шутки, Эллиот. Они это серьезно. Они боятся, что ты озлобишься, отуземишься.

— Они правы, приятель.

Легавый достаточно шевельнул правой рукой, чтобы Франт выхватил из своей пыльной куртки собственный пугач и сделал шаг к нему.

Но Лео поднял один массивный палец и легаш замер где был. Франт тоже застыл на месте.

— Послушай меня, — сказал легавый. — Если ты не вернешься сейчас, добровольно, они тебя приволокут на аркане.

— Аркан потребуется еще тот, — усмехнулся Лео.

— Они могут это сделать. Ты это знаешь.

Лео медленно встал на ноги. Это походило на поднимающуюся грозовую тучу.

— Нет, они думают, будто могут это сделать, Фрэнк, — сказал он таким голосом какого Франт никогда не слышал раньше. Он говорил почти как этот легаш! — Я мало узнал как делаются дела здесь на улицах, и немного узнал о силе — как ее добиться и как ее использовать. Сила пребывает не правительственных бюро и учреждениях. Нет никакой силы в длинных коридорах между кабинетами или среди тех безликих, взаимозаменяемых автоматов которым ты докладываешь. Сила здесь, на улицах, в городах, среди людей достаточно голодных, достаточно напуганных, достаточно злых, достаточно отчаянных, чтобы драться.

Зашатавшийся легавый шагнул назад.

— Ты говоришь чепуху. Безумие!

— Да?

— Ты не сможешь выжить здесь без нас, Эллиот. Принятие меланина, стероиды, гормоны — тебе отрежут снабжение.

Лео пожал массивными плечами.

— У меня есть другие источники, Фрэнк. Я больше не нуждаюсь в вас.

— Но вы не можете драться с Всемирным Правительством!

— Разве? — Лео наступал на него, шаг за шагом, а легавый отступал. — Здесь в этой комнате, Всемирное Правительство это ты. Если б я попросил этих парней у тебя за спиной стереть тебя с лица земли, сколько бы по-твоему ты оставался бы в живых.

Он отступил на пистолет Франта. Рука у Франта задрожала от предвкушения нажатия на курок.

— Нет, — скомандовал Лео. — Дайте ему утопать. Отправьте этого беложопого туда откуда он взялся.

— Ты рехнулся, Эллиот. Должно быть наркотики подействовали тебе на мозг. Они придут и заберут тебя…

— Га-авно, приятель, — голос Лео вернулся к норме и от этого Франт почувствовал себя лучше. — Мы придем и заберем вас. У нас больше солдат чем у вас, и больше пушек к тому же. И мы умеем ими пользоваться. По всему миру, приятель — обездоленные посшибают беложопых, где б они ни были.

— Это бред. Невозможно. — Но легавый казался испуганным и ослабевшим.

— Отведите его туда, где нашли, — приказал Лео Франту. И присмотрите, чтоб он вернулся целеньким. Без фокусов. Я знаю, что при нем шикарная пушка. Позаботься, чтоб он попал домой не расставшись с ней, уловил?

Испытывая разочарование, Франт заткнул за пояс собственную пушку и кивнул.

— Уловил, Лео.

8

— Пуст? — переспросил Дэвид. — Что ты имеешь в виду под «он пуст»?

Они с Эвелин сидели в одном из последних рядов переполненного театра. Внизу на круглой сцене изысканная балерина и ее мускулистый партнер зачаровывали просторный зрительный зал великолепным па-де-де из «Спящей красавицы».

— Он пуст, — прошептала она не обращая внимание на танцующих. — Весь тот проклятый цилиндр пуст.

Не сводя глаз со сцены, Дэвид прошептал в ответ.

— Он — пустая оболочка?

— Нет. В нем есть ландшафт. Он заполнен тропическими джунглями. Но в нем никто не живет! Совсем никто!

Танцующие принадлежали к балетной труппе Большого Театра. Выступали они в Москве. Их изображения электронно передавалось на «Остров-1», где трехмерные голограммы заставляли их казаться такими осязаемыми и реальными, словно они действительно физически присутствовали на сцене колонии.

Двусторонняя петля обратной связи компьютера позволяла реакции зрителей «Острова-1» — по большей части аплодисменты и крики «Браво» — сливаться с реакцией живого зрительного зала в Москве, так что существовала также и эмоциональная обратная связь между выступающими и зрительным залом колонии.

Дэвид повернулся и посмотрел на Эвелин. Она наблюдала за его лицом, не обращая никакого внимания на балет.

— Ну? — спросила она. — Что ты думаешь?

— Давай-ка выйдем отсюда.

Им пришлось проталкиваться мимо целого ряда раздраженных балетоманов, которые ворчали и рычали, когда Дэвид и Эвелин спотыкались об их ноги. Наконец они выбрались в проход. Эвелин широким шагом направилась к выходу. Дэвид бросил через плечо последний взгляд на прекрасных танцоров.

Желал бы я так же хорошо владеть своим телом, — подумал он. Он недолго пытался заниматься балетом и обнаружил, что он для этого чересчур уж неловок. Даже в секторах колонии с нулевой гравитацией, где тяжеловесные бабушки могли выполнять такие маневры на какие прикованным к Земле балеринам и присниться не могло. Дэвид решил, что эмоционально балет не для него.

Выйдя из театра он пошел с Эвелин по неспешной извилистой дорожке ведущей через одну из разбросанных деревень колонии и обратно к многоквартирному комплексу.

— Откуда ты все это знаешь о Цилиндре Б? — спросил Дэвид. — Это же запретная зона.

С чуть бесовской усмешкой Эвелин призналась:

— Я побывала там. Я прошмыгнула.

— Ты что? Когда?

— Сегодня в полдень.

Большая часть магазинов деревни оставалась еще открытой; вечер был ранний.

Дэвид увидел уличное кафе и жестом пригласил Эвелин за один из круглых столиков размеров с барабан.

— Как ты туда попала? — спросил он, когда они сели. — Доступ туда закрыт если не…

— Я вломилась, — просто сказала она. — Мне требовалось выяснить, что там происходит и потому я расколола пару электронных замков и зашла поглядеть.

Мысли у Дэвида закружились. Он сел на стуле, не зная что дальше сказать.

Вломилась? Расколола замки?

Загудела вделанная в поверхность столика решетка громкоговорителя.

— Чем можем обслужить вас?

Эвелин вздрогнула от удивления, но сразу же справилась.

— Виски с содовой, пожалуйста, — ответила она.

— Со льдом? — спросил громкоговоритель.

— Один кубик.

— Виски какой-нибудь особенной марки?

— Нет, просто хорошее, не разбавленное.

— Благодарю вас. Наши сенсоры замечают двух лиц за этим столиком. Нельзя ли обслужить вас?

— Сенсоры? — Эвелин выглядела слегка озадаченной.

— Стакан розового вина, пожалуйста, — тихо попросил Дэвид.

— Не хотите ли выбрать из списка наших вин? — зажегся небольшой квадратный участок стола, показав себя видеоэкраном.

— Нет, спасибо. Просто стакан местного розового. Подойдет любой год за исключением самого последнего.

— Да, сэр.

Светящийся экран погас. Эвелин постучала ногтем по крошечной решетке громкоговорителя.

— Он отключен? Нас могут услышать?

Дэвид покачал головой.

— Это компьютер. Все кафе обслуживаются электронно. Даже официанты — роботы.

Он показал на одного из «официантов». С точки зрения Эвелин он выглядел как один из столиков, пластиковый барабан высотой до бедра, который почему-то сорвался с места и катился по кафе сам по себе. На его плоской поверхности покоился поднос с напитками. Он остановился у ближайшего столика и четверо сидевших за ним забрали себе стаканы и кувшин.

— Это робот? Никогда раньше не видела такого.

Эвелин следила как робот покатился обратно к стойке, внутри здания, аккуратно обходя выставленные на улицу столики и мельтешащих у входа в здание людей.

— Я знаю, что кафетерий в центре подготовки почти полностью автоматизирован, — сказала она. — И все рестораны в деревнях тоже?

— Большинство. Люди приезжают на «Остров-1» не для занятия черной работой. Нашим инженерам пришлось разработать этих специализированных роботов. Они не очень толковые, но могут выполнять ограниченные виды работ. Мы начинаем продавать их на землю. Приносит немного добавочной прибыли колонии.

— Отнимает еще новое рабочее место у людей ищущих работу, — пробурчала Эвелин.

— Это создает новые рабочие места для людей, которые будут изготовлять и ремонтировать роботов, — парировал Дэвид.

— Богатые становятся богаче. Нельзя ожидать, что не имеющий никакого образования посудомой станет компьютерным техником.

— Можно, если дать ему недостающее образование.

— Жди больше! К тому времени, когда ему стукнет двенадцать, он уже не способен ничему научиться. Плохое питание с утробного возраста, плохое семейное воспитание, плохие школы — если вообще какие-нибудь…

Она замолкла, когда робот подкатил к их столику, неся поднос с их напитками для двоих. Роль хозяина взял на себя Дэвид, после того как отстучал на невыступающих из робота клавишах номер своего кредитного счета. Тот коротко погудел, мигнул зеленым светом подтверждающим сделку, а затем сказал:

— А вотр сантэ![2]

Эвелин улыбнулась ему. Робот отступил от столика, затем развернулся на своих цапфах и укатил прочь.

— Какой любезный, — сказала Эвелин, глядя ему в след.

— Зачем ты отправилась совать нос в Цилиндр Б? — спросил Дэвид. — У тебя могли возникнуть серьезные неприятности. Доктор Кобб выгонял людей с «Острова-1» и за меньшее.

С миг Эвелин казалось не могла решиться. Она пригубила шотландское, а затем твердо поставила стакан на столик.

— Дэвид, — сказала она. — Я никогда и не собиралась оставаться на «Острове-1» до бесконечности. Моя заявка на постоянное жительство — липа. Я репортер газет и телевидения и прилетела сюда найти материал, а потом вернуться и рассказать его на земле.

Он почувствовал как его внутренности превратились в лед.

— Обо мне. Ты хотела собрать материал для статьи или передачи обо мне — младенце из пробирки, ставшим теперь вполне взрослым человеком.

Она медленно кивнула, сжав губы в бескровную белую строчку.

Дэвид уставился на нее, пытаясь разобраться в своих внутренних чувствах. Что он испытывал? Страх? Гнев? Ни то, ни другое. Он чувствовал боль, он чувствовал ноющую рану. Горькое разочарование. Стыд. Ты глупый дурак! И ты думал, она действительно неравнодушна к тебе.

— Ну, ты получила свой материал в первую ночь. Надеюсь ты насладилась ей. Все, что вы всегда хотели знать об искусственном человеке, включая его половую жизнь. Отвечал я высоким требованиям? Ты хочешь, чтобы я попозировал для фотографий?

— Дэвид, пожалуйста…

— Зачем же ты задерживаешься? — Он чувствовал, как лед внутри него тает под пламенем растущего гнева. Но гневался он больше на себя, чем на нее, и знал это. — Почему ты не уехала на следующий же день? Ты получила все за чем приехала. Боже, даже доктор Кобб облегчил тебе задачу. Он свел тебя со мной.

— Это было случайное совпадение.

— Разумеется.

— Коббу и не снится, что я вынюхиваю для газет и телевидения. Потому то и пришлось мне прикидываться претенденткой на постоянное жительство, что он не пускает в колонию репортеров.

— Ну, тебе больше нечего задерживаться, — бросил Дэвид охрипшим гортанным голосом. — Ты можешь уехать завтрашним челноком.

— Пока — нет, — твердо заявила она.

Просто встань и уйди, велел он себе. Убирайся и держись от нее подальше. Спрячься в холмах или уйди домой и зализывай раны в уединении. Не строй из себя осла на людях.

Но вместо этого он спросил ее.

— Почему же пока нет?

— Я не уехала после… после нашей первой совместной ночи потому что начала осознавать, что ты реальная личность, живой человек, с чувствами и… — Она снова потянулась за виски, коснулась стакана, но не подняла его. — Ну я поборолась из-за тебя со своей совестью, и совесть победила. Это знаешь ли, случается не часто.

— Что это значит? — осторожно спросил Дэвид.

Она подняла стакан и сделала большой глоток.

— Это значит, что я решила, что смогу найти другой материал пока я здесь. Материал никак не связанный с тобой.

— А если б ты не нашла другой материал, ты уже можешь взять с собой на землю мой.

— Но я же нашла другой материал, Дэвид.

— Да?

— Цилиндр Б! — она возбужденно нагнулась вперед. — Это цветущий тропический рай, но там никого нет! Даже птиц и насекомых!

Дэвид покачал головой.

— Для поддержания среды джунглей без птиц и насекомых не обойтись. Ты их просто не заметила.

— Но где же люди? Почему он пуст? Что делает Кобб со всем этим пустым пространством? Там можно с легкостью поселить миллион народу. Два миллиона! А может и больше.

— И превратить рай в трущобы.

— Почему он пуст? — стояла на своем Эвелин.

— Не знаю.

— Но ты можешь помочь мне выяснить.

Он откинулся на спинку стула и уставился застывшим взглядом на свое нетронутое вино.

— Теперь я понимаю. Если я помогу тебе раскрыть эту тайну, то у тебя будет материал об «Острове-1» поважнее материала о младенце из пробирки. Верно?

— Я уверена в этом! — взволнованно кивнула она.

— А если я не помогу тебе, у тебя все еще будет материал про меня. Ты сможешь вернуться на землю и продать материал обо мне своим боссам.

Лоб ее избороздила злосчастная нахмуренность.

— Я не хочу этого делать, Дэвид.

— Но сделаешь, если понадобится.

— Если понадобится… я не знаю, что я сделаю.

Но я-то знаю, сказал себе Дэвид.

Совет никогда не сходился в одном месте. Пять его членов никогда не собирались под одной крышей. Но они регулярно виделись друг с другом, и по меньшей мере раз в месяц проводили свои заседания даже хотя оставались при этом на разных континентах.

Их связывала электроника. Трехмерные голографические видеофоны позволяли им встречаться лицом к лицу так словно они все находились в одной комнате. Пятеро самых богатых людей в мире посылали свои голографические изображения лазерными лучами к спутникам связи, принадлежавшим лично им и используемым только ими. Это был дорогой способ общаться, но он гарантировал полную келейность, абсолютную безопасность. И даже при этом он все-таки был в тысячу раз дешевле любого другого вида личного путешествия. И бесконечно быстрее.

Т. Хантер Гаррисон сидел в своем моторизованном кресле-каталке в углу пентхауза наверху небоскреба: «Башня Гаррисона» в Хьюстоне. Некогда, шесть десятилетий назад он сыграл роль Эбенезера Скруджа в театральной постановке общинного колледжа. Теперь он выглядел так как полагалось по ней: редкие седые волосы окаймляющие лысую макушку, узкоглазое, ястребиное лицо с узкими глазами, с кожей, похожей на сильно измятый пергамент, покрытые красновато-коричневыми пятнышками руки, которые скрючил бы артрит, не обладай они таким большими деньгами и властью.

Верхний этаж его Башни был для Гаррисона кабинетом, игровой площадкой, домом. Он редко покидал его. У него редко возникала для этого надобность. Мир шел к нему сам.

Теперь он сидел откинувшись на мотокаталке и глядел на угол из зеркал, смотревший на него в ответ с кривой, знающей улыбкой. Он коснулся встроенной в подлокотник кресла клавиши и стены казалось растаяли, растворились в изображении других комнат, других мест.

Хидеки Танака явно находился в своем летнем поместье, далеко от забитого толпами Токио. Он был человеком прямым, щедрым, любившим часто улыбаться и смеяться. Но глаза его оставались такими же холодными как у профессионального убийцы. Танака сидел под открытым небом на изящно вырезанной деревянной скамейке. Гаррисон видел позади промышленника грациозные тонкие деревья и тщательно ухоженный песчаный сад. Вдали висела захватывающая дух симметрия покрытой снегом Фудзиямы, дрожащая в голубом мареве.

Танака склонил голову в вежливом поклоне и сделал несколько поэтических замечаний о красоте близящегося лета. Гаррисон предоставил ему болтать о том о сем пока на других зеркалах появлялись трехмерные сцены. Они появились еще на трех экранах, но последний упрямо оставался плоским и отражательным.

— Ладно, — прервал Гаррисон бессодержательную болтовню Танаки, — что насчет переворота в Аргентине? Как вышло так, что мы не знали о нем заранее?

— Освободитель стал силой с которой приходиться считаться раньше чем мы ожидали, — ответил Танака. — Он хорошо использовал нашу помощь к своей выгоде.

— Но он такой праведный, чирей на заднице, — пробурчал Вильбур Сент-Джордж, австралийский член совета. Он как обычно сидел за письменным столом в Сиднее, деловито нахмурившись, с зажатой в зубах незажженной трубкой. Окно позади него выходило на сиднейский порт, с его величественным оперным театром и высокоарочным стальным мостом.

— Он — полезный чирей на заднице, — парировал Гаррисон.

Курт Моргенштерн, в Кельне, покачал головой. Он был маленьким человеком с осторожным взглядом, одутловатым лицом и мягкотелым на вид. Но он контролировал большую часть промышленной мощи центральной Европы.

— Он не примет наших предложений, — сказал Моргенштерн. — Мои люди попытались было… э… направлять его. Но он отказывается прислушиваться.

— Да защитят нас боги от людей знающих, что они правы, — усмехнулся Танака.

— Тоже самое рассказывали и мне, — уведомил их Сент-Джордж. — Он чертов фанатик-революционер. К разумным доводам не прислушается. Доверять ему нельзя.

Растворилось последнее зеркало, показав аль-Хашими, развалившегося на подушках в личном купе великолепного и роскошного туристского автофургона. Несмотря на ленивую позу, лицо его было бледным от напряжения.

— Сожалею, что опоздал на совещание, — извинился он. — Мне потребовалось заняться одним неотложным личным делом.

— Мы говорим об этом типе, Освободителе, — уведомил его Гаррисон, давая своему дребезжащему голосу соскользнуть на техасский акцент его молодости. — Как по вашему, мы можем более прямо использовать его для своих целей?

Аль-Хашими пожал плечами.

— Может это и получится, но я в этом сомневаюсь. У него безусловно есть много последователей среди этих молодежных революционных групп…

— Подпольной Революционной Организации Народа, — уточнил с явным отвращением Моргенштерн.

— Они энергичны и близоруки, — заметил аль-Хашими. — Но они ухватились за мысль, что Всемирное Правительство должно быть сброшено.

— Что делает их идеальными для нас, — заключил Гаррисон.

— Но они опасные фанатики, — предупредил Танака. — ПРОН ненавидит нас — корпорации — так же сильно как и Всемирное Правительство.

— Так же как и Освободитель, — указал Сент-Джордж.

— Все равно я думаю, что все они могут быть полезными для нас, — настаивал Гаррисон. — Ладно, пусть Освободитель упрямый идеалист, думающий, что ему суждено изменить мир. Ненавидит нас до позеленения. Все равно он берет от нас деньги и снаряжение — независимо от того, знает он это или нет, принимает это или нет. Пока он дерет Всемирное Правительство он на нашей стороне, и нам следует помогать ему всем чем можем.

Остальные кивнули.

Аль-Хашими добавил:

— С ПРОН дело обстоит во многом точно также. Я добился некоторого успеха в обращении их местной группы здесь в Ираке на службу нашим собственным целям. Один из их вождей принимает от меня деньги. И советы.

— А в один прекрасный день он перережет тебе глотку, — пробурчал Сент-Джордж.

Аль-Хашими холодно улыбнулся.

— Обещаю вам, так долго он не проживет.

— Ну тогда, — сказал Гаррисон, — я предлагаю нам продолжать поддерживать Освободителя. Сифонить ему денежки. Поручить нашим мальчикам ведающим погодой организовать такие условия в окружающих его странах, чтоб сотрясли местные правительства и сделать их народы недовольными Всемирным Правительством.

Моргенштерн печально покачал головой.

— Какие же мы вызовем несчастья. Каждый раз, когда мы делаем что-нибудь в этом роде, я задумываюсь… люди же умирают из-за нас! Так ли это необходимо? Должны ли мы вызывать наводнения и засухи? Посмотрите на эпидемии тифа, катящиеся сейчас по Индии и Пакистану.

— С этим ничего нельзя поделать, — сказал Сент-Джордж.

— Но вызвали-то это мы!

— Только косвенно. Будь у этих проклятых макак приличное медицинское обслуживание…

— И хоть какой-то контроль над приростом населения, — добавил аль-Хашими.

Моргенштерн по-прежнему выглядел опечаленным.

— Мы вмешиваемся в погоду. Мы убиваем людей никогда не имевших ни единого шанса помочь себе. Почему? Неужели мы дошли до такого отчаяния, что…

— Да! — отрезал Гаррисон. — Мы-таки дошли до отчаяния. Именно потому-то мы и деремся. Если мы будем просто сидеть сложа руки и позволим Всемирному Правительству делать все, что оно вздумает, то все мы кончим в доме призрения для бедняков. Все человечество выродится в стаю скулящих голодных собак. Весь мир станет таким же как Индия — бедным и грязным.

— Я знаю, что показывали проекции компьютера…

— Чертовски верно, — согласился Гаррисон. — Политика Всемирного Правительства всех нас обанкротит. Именно потому мы должны использовать все имеющие в нашем распоряжении средства, чтоб избавиться от Всемирного Правительства. Использовать ПРОН, Освободителя. Использовать Все и всех.

Танака, несмотря на свою вечную улыбку, спросил:

— Но будет ли мудрым помогать Освободителю прибрать к рукам новые страны? В конце концов, когда он это сделает мы потеряем производственные мощности этих стран и их трудовые ресурсы.

— И их рынки, — добавил Сент-Джордж.

— А кого это волнует, черт возьми? — парировал Гаррисон. — Можно отнять от наших средств производства и рынков всю Южную Америку и что мы потеряем? Десять процентов?

— Бразилия сама по себе составляет десять процентов, — указал Моргенштерн.

— Значит, такова цена, которую нам придется заплатить, — сказал Гаррисон. — И при том чертовски дешевая цена.

— Она составит значительную долю моего рынка, — сказал Моргенштерн.

— Моего тоже, но мы тебе компенсируем. Тебе возместят ущерб. Кроме того, революционный режим никогда не может долго протянуть. После того, как Освободитель поможет отправить в могилу Всемирное Правительство, его карточный домик тоже развалится. Тогда мы получим все мировые рынки — на своих собственных условиях!

Моргенштерн посветлел, но не сильно.

Гаррисон коротко почесал подбородок, обозревая каждого из своих четырех товарищей.

— Господа, — сказал он, — для нас настало время все эти полусырые революционные движения и сплавить их в единое движение способное вытеснить из бизнеса Всемирное Правительство.

— Это вызовет неслыханное кровопролитие, — заметил Танака, — и хаос.

— Да, но альтернатива это позволит Всемирному Правительству вытеснить из бизнеса нас, — огрызнулся Гаррисон. — А никто из нас не даст этому произойти без боя.

Они все кивнули, большинство из них неохотно, мрачно. Но они согласились.

— О'кей, — продолжал Гаррисон. — Операция «Уполномоченный» уже много лет сидит у нас в файлах компьютера. Теперь настало время активировать ее, ввести в действие «Остров-1» и двинуть всех этих отчаянных революционеров в скоординированное наступление по всему миру.

— Глобальная гражданская война, — прошептал Моргенштерн. Лицо его выглядело еще белее обычного.

— Насчет «Острова-1», — вмешался Сент-Джордж. — Этому Коббу там не понравится, то что мы делаем.

— Он делает, что ему говорят, — ответил Гаррисон. — У него нет выбора в этом деле.

— Он человек очень независимый, — заметил Танака. — Ты уверен, что ему можно доверять?

— Я никому не доверяю. Я контролирую его.

— Знаете, я забросил агента на «Остров-1», — сказал Сент-Джордж. — Она конечно этого не знает. Думает, что раскапывает скандал для «Международных Новостей».

— Кобб ее в месяц пошлет упаковывать вещички, — рассмеялся Гаррисон.

— Посмотрим, — фыркнул Сент-Джордж.

— В тоже время, — вернулся к прежней теме Гаррисон. — Я хочу, чтобы каждый из вас вступил в контакт с этими группами ПРОН в ваших собственных районах. Здесь в Штатах моя организация уже насадила среди этих психов пару спящих. Один из них, как я знаю, в Нью-Йорке. Пришло время спустить их с привязи. Настало время вышибать клин клином.

Спортивный комплекс на «Острове-1» предназначался только для участников. Доктор Кобб не разрешил бы в колонии профессиональных команд и спортсменов, хотя всяк был волен смотреть состязания профи по телевидению с Земли. В гимнастических залах колонии не оборудовали никаких мест для зрителей, только различные удобства для обслуживания участников.

— Никакого замещающего насилия, — говорил всем новоприбывшим Кобб. — Никаких организованных команд, никаких организованных ставок. Я этого не потерплю.

Состязания и ставки все равно продолжались, о чем Кобб заранее знал. Но они шли на любительской, случайной основе.

Гимнастические залы, бассейны и другие спортивные сооружения построили в противоположном конце главного цилиндра максимально далеком от района причаливания космических кораблей и неподалеку от дома Дэвида. Спортивный комплекс залезал на холмы крышки цилиндра так, что участники могли выбирать при какой гравитации им желательно упражняться — от нормальной у подножия холмов, до нулевой в центре крышки.

Спорт при нуль-же был трехмерен. Там где «верх» и «низ» не имели никакого физического значения, полы, стены и потолки стали всего лишь игровыми поверхностями для отталкивания. Особенно хитрой игрой стал гандбол, и пока Кобб не настоял, чтобы поля увеличили по сравнению с земными стандартами, из-за членовредительств полученных при игре в гандбол госпитализировалось больше жителей «Острова-1», чем из-за несчастных случаев на работе.

Кобб и сам любил игру при нулевой гравитации.

— Дает шанс старому болвану вроде меня против этих мускулистых молодчиков, — говаривал он. А затем этот старый болван выходил на спортивную площадку и осаживал чересчур рьяных молодых людей.

— Пусть тебя это не удручает, — говорил он после проигравшему, зло усмехаясь сквозь струившийся по лицу пот. — Я никому не скажу.

Дэвид знал все приемы доктора Кобба и большинство его трюков. Он с самого детства играл с Коббом при нулевой гравитации, и давным-давно усвоил, что если сохранить хладнокровие и сосредоточиться на мяче, то его более молодые рефлексы и большая выносливость забьют старика обычно.

Но сейчас его голову забивали мысли об Эвелин и глухой стене возведенной компьютером вокруг доступа к сведениям о Цилиндре Б.

Твердый резиновый мяч просвистел у него около уха даже прежде чем он сообразил, что Кобб ответил на его последний удар. Круто развернувшись в воздухе Дэвид увидел, что мяч отскочил от угла потолка и со свистом унесся от него. Молотя руками словно барахтающийся пловец, Дэвид еле-еле сумел добраться до мяча и швырнуть его к противоположной стене.

Уголком глаза он увидел, что Кобб висит вверх ногами в нескольких метрах от него. Старик любил сбивать противников с толку сумасшедшими маневрами. Длинного, тощего, похожего на огородное пугало, Кобба часто сравнивали по части физической внешности с классическим янки из Новой Англии. Тонкий как плеть. И из жестких волокон. Для Дэвида он всегда выглядел как дядя Сэм с иллюстрации в школьном учебнике — без козлиной бородки и развевающихся седых волос. Волосы-то у Кобба поседели, но выбривались настолько близко к скальпу, что он выглядел почти совершенно лысым.

Лицо его, когда он следил за путем мяча, представляло собой обветренную массу трещин. Как гранит Новой Англии, часто думал Дэвид, когда изучал лицо Кобба. Сильное, неподатливое, стойкое.

Старик дрыгнул ногами словно пловец, когда мяч прилетел к нему. Молниеносное, невосприимчивое глазом резкое движение руки и настала очередь Дэвида преследовать мяч и пытаться сделать ответный бросок. Он промахнулся и налетел на стену, стукнувшись плечом о толстую обивку.

— Игра сделана! — торжествующе заорал Кобб.

Спланировав к Дэвиду, старик спросил его своим сиплым грубовато-добродушным голосом:

— Ушибся?

— Нет, — сказал, растирая плечо, Дэвид. — У меня все в порядке.

Мяч все еще отскакивал от стен, теряя с каждым ударом энергию и снижая скорость.

— Ты уже много месяцев не играл так паршиво. Что тебя грызет?

Дэвид давным-давно усвоил, что от доктора Кобба можно утаить не так уж много секретов.

— Почему запрещен доступ в Цилиндр Б? — спросил он.

— Ах это, — устало вздохнул Кобб. — Она выуживает из тебя сведения о Б, так ведь. — Это был не вопрос.

— Она?

— Эвелин Холл — это курочка-репортер из синдиката «Международные Новости». — Она прошмыгнула вчера в Цилиндр Б. Полагаю мнит себя гениальной шпионкой.

— Вы знаете об этом?

— Я наблюдал, как она это делала, — ответил Кобб. — Ты же знаешь, в этой не происходит ничего такого, чего я не вижу.

— Значит вы знаете о ней и обо мне, — сказал Дэвид, почувствовав вдруг застенчивость.

Кобб протянул руку и взъерошил потные волосы Дэвида:

— Эй, я не лезу в личные дела людей. Я не спускаю глаз со всего общественного — вроде вынюхивателей, заставляющих сработать сигнализацию, когда они вторгаются в запретные зоны.

— Почему вы заставили меня служить ей гидом в первый день ее пребывания здесь? — спросил Дэвид.

Кобб влез в потемневший от пота физкультурный костюм.

— Я подумал, что тебе пришло время начать встречаться с людьми не из колонии, научиться иметь дело с ними.

— Но она прибыла сюда поразузнать обо мне!

— Я об этом в общем догадался. Думал сэкономить ей хлопоты с розыском тебя и дать тебе возможность пообщаться с человеком, хотевшим манипулировать тобой. Я думал ты сразу увидишь ее насквозь.

— Я не увидел.

— Она манипулировала тобой весьма неплохо, а?

Дэвид усмехнулся, несмотря на румянец ощутимо жегший ему щеку.

— Да, безусловно неплохо.

— Как ты теперь чувствуешь себя из-за этого?

— Сбит с толку, — признался Дэвид. Озадачен. Она хочет знать, что происходит в Цилиндре Б. Она хочет сделать материал об этом, вернувшись на землю.

Кобб повернулся и оттолкнулся одной ногой от стены, направившись за мячом, медленно плывшим теперь по корту, он отозвался:

— В Б ничего не происходит. Он не заселен.

— Почему? — Дэвид поплыл за ним.

— Потому что таким его хочет держать Совет. Они владеют колонией, она построена на их деньги. Они имеют право использовать ее так как хотят.

— Но почему они хотят держать ее пустым? Зря терять все это пространство?

Кобб выхватил мяч на лету и развернул тело кругом, снова став лицом к Дэвиду.

— Оно не пропадает зря, сынок. Мы только что получили приказ начинать строить там дома.

— О, — Дэвид почему-то почувствовал облегчение: — Какие дома? Сколько?

— Особняки, — усмехнулся ему Кобб. — Пять штук.

— Пять… только пять? На весь Цилиндр? — голос Дэвида стал ошеломленным, пронзительным криком.

— Именно так приказал Совет. Пять больших просторных особняков. Даже после того как их закончат, цилиндр все равно будет выглядеть пустым.

— Но почему… зачем им…

— Изогнув бровь дугой старик спросил:

— Ты видишь какую-либо статистическую связь между тем фактором, что совет приказал построить пять особняков и тем фактором, что существует пять — не сбейся со счета, пять — членов вышеупомянутого Совета Директоров «Корпорации Остров-1, Лимитед»?

Дэвид тупо моргнул.

— Пошли, сынок, — Кобб обнял его рукой за плечи: — Пора принять душ.

— Нет, погодите, — высвободился Дэвид. — К чему вы клоните? Что вы хотите сказать?

Лицо Кобба сделалось совершенно серьезным.

— Ты же хочешь быть прогнозистом. Если ты посмотришь на данные о мировой экономике и общественно-политических тенденциях, то что увидишь?

Дэвид ответил, тряхнув головой.

— Никакой ясной тенденции нет.

— Разумеется есть, это столь же определенно как налоги! — отрезал Кобб. — Хаос. Апокалипсис. Всемирное Правительство пытается сохранить своего рода глобальную стабильность, но всюду возникают революционные движения. От Освободителя в Южной Америке до ПРОНа на Ближнем Востоке, Всемирное Правительство в беде, в большой беде.

— Но какое это имеет отношение к «Острову-1»?

— Мы запасный люк, сынок. Члены Совета видят, что на них смотрит в упор всемирный коллапс. Всемирное Правительство может пасть. Хаос и революция могут прорваться где угодно — везде. Этим людям нужно безопасное убежище для себя и своих семей. Они зарезервировали для себя Цилиндр Б.

— И они дадут окружающему их миру развалиться?

— Они никак не могут этого предотвратить, даже если б хотели.

— Я этому не верю!

— Ну… есть одно средство, — сказал Кобб. — После того как Совет прибудет сюда жить, мы сможем сбить с неба всякого другого, когда они попытаются взлететь сюда и вторгнуться к нам!