Колонна Борга

Глава 27

Делентен размышлял: где приземляться? В пробегающих внизу горах и долинах найти подходящую площадку для посадки реактивного истребителя было невозможно. Можно было перевалить через Баварский лес и найти достаточно прямой участок автобана. Но в этом районе шло активное наступление американцев, и автобан наверняка забит войсками и техникой. Оставалось одно: попытаться дотянуть до аэродрома в Регенсбурге, который Делентен хорошо знал.

Регенсбург давно занят американцами, и они уже наверняка привели в порядок аэродромное оборудование, а значит, — есть шанс связаться с наземными службами раньше, чем вступят в разговор зенитки. У плана существовал лишь один изъян: могло не хватить горючего. Делентен привык к тому, что турбины очень прожорливы, но сейчас расход топлива превосходил все ожидания. «Уж не пробил ли нам осколок мины топливный бак?» — с беспокойством подумал Делентен.

Чем дальше, тем яснее становилось Делентену: до Регенсбурга не дотянуть. Придется разворачиваться на Пассау. Впрочем, удастся ли дотянуть хотя бы до Пассау? Делентен решил набрать высоту, чтобы иметь хоть какую-то возможность для маневра, когда двигатели остановятся, высосав последние капли горючего.

Двигатели остановились при подлете к горе, за которой должно было находиться шоссе на Пассау. Гора была довольно большая, достаточно высокая, и облететь ее не было никакой возможности. Оставалось лишь, используя набранную высоту, попытаться перетянуть через гору, а там уж как-нибудь посадить самолет в долине. У Делентена был парашют, но он не собирался им пользоваться в любом случае: ведь у пассажира не было парашюта. Да если бы и был, вряд ли американец смог бы в таком состоянии выбраться из кабины.

Тяжелый трехгранный нос «мессершмитта» упорно клонился к земле, и Делентен с трудом удерживал самолет. Гора приближалась с огромной скоростью, и было неясно: удастся перетянуть через вершину или самолет воткнется в склон гигантской свечой.

Уже можно было видеть отдельные валуны на вершине горы, торчавшие из снега. Ну, еще немного! «Мессершмитт» нацелился носом точно между двумя валунами. Делентен отчаянным движением приподнял нос самолета. Проскочили? Нет! Раздался мощный удар, самолете словно зацепили арканом, ремни врезались в грудную клетку: это мотогондолы зацепились за валуны. Страшный, душераздирающий скрежет рвущегося металла. Все! Конец! Делентен закрыл глаза.

Когда он снова открыл глаза, то с удивлением обнаружил, что их путешествие еще не закончилось. Самолет, оставив на вершине консоли крыльев с мотогондолами, словно огромные сани, скользил по покрытой снегом складке горы. «Всего лишь отсрочка», — подумал Делентен. Самолет явно не собирался останавливаться и увеличивал скорость спуска. Вот язык снежника повернул вправо, впереди — явно обрыв. «Все, приехали!» Самолет подбросило вверх и, проскребя фюзеляжем по камням, он рухнул с обрыва.

Однако и это был еще не конец. Обрыв оказался крутым склоном, поросшим густыми елями. Металлическая сигара скользнула по вершинам густых елей и устремилась к земле, ломая ветви. Но старые разлапистые ели смягчили падение, и самолет продолжил свой путь вниз, скользя по подлеску и кустарнику. Обшивка фюзеляжа во многих местах была содрана, и через дыры внутрь кабины летели веточки и еловая хвоя.

Наконец, впереди выросла бревенчатая стена горного шале. «Вот теперь точно приехали!» — подумал обреченно Делентен. Он вжался в сиденье, ожидая последнего сокрушающего удара.

Сержант американской армии Патрик Финн был старым, бывалым солдатом. Ему посчастливилось выжить на нормандских пляжах, и теперь сам черт был ему не страшен. Впрочем, для солдата есть вещи и пострашнее черта или артиллерийского огня противника: например, генералы. Но сержант Финн не боялся и генералов, даже трехзвездных.

Высадившись в 1944 году на кровавые берега Нормандии, рядовой Патрик Финн сражался доблестно и быстро стал сержантом. Что немудрено: его ценили как опытного бойца. После ранения в Нормандии Финн наспех подлечился в госпитале и был тут же направлен в 28-ю пехотную дивизию, входившую в состав 1-й армии генерала Ходжеса. В середине октября 1944 года дивизию отправили сражаться в печально известный Гюртгенский лес. Солдатам сообщили, что они должны сменить на позициях 9-ю пехотную дивизию. Финн смеялся: «Эти ребята все уже сделали за нас. 9-я пехотная — самая боевая дивизия американской армии. Они уже почти два года воюют с немцами. Наверняка они так надавали немцам в этом лесу, что те сидят под кустами, боясь высунуть нос».

Когда Финн вместе с дивизией прибыл на позиции, холодок пробежал по его спине: за две недели кровопролитных боев 9-я пехотная продвинулась в нашпигованный минами, дотами и бетонными бункерами лес всего на 2,5 километра. Теперь дивизию отводили на переформирование: потери за две кровавые недели составили 4500 человек. Позиций, как таковых, не было: заросшие лесом скалистые ущелья простреливались немцами насквозь, в желтой грязи плавали распухшие трупы, порожние ящики из-под снарядов, котелки, пустые пулеметные ленты и прочие отходы машины войны.

Окопы мало было вырыть: их надо было еще накрыть бревнами и дерном, чтобы уберечься от летящего со склонов ущелий свинца.

За две недели боев 28-я дивизия потеряла половину личного состава, а 112-й полк, в котором служил Финн — свыше двух третей. Сам Финн был ранен в плечо, сломал руку и ему чудом удалось попасть в госпиталь. Не только 9-й и 28-й дивизиям пришлось туго в этом злополучном месте: через пару недель в лес вошли 1-я, 4-я и 8-я пехотные дивизии. Результат бессмысленной лобовой атаки был тот же. Всего за три месяца боев в Гюртгенском лесу американцы потеряли 120 тысяч человек, что не прибавило славы генералу Ходжесу. Впрочем, и не убавило.

Финн был в бешенстве. Он считал, что его полк не просто послали на убой: никто не позаботился вовремя вывезти раненых, и пять человек из взвода умерли за сутки у него на руках. Чаша терпения переполнилась, когда в госпитале знакомый капитан из штаба дивизии рассказал ему, что к югу от Гюртгена имелась отличная дорога для танков, которые быстро могли добраться до цели атаки вместо того, чтобы вязнуть в лесной грязи.

— Почему?! — вскричал Финн. — Но почему?! Вы спрашивали начальника штаба, почему?!

— Спрашивал, — мрачно ответил капитан. — И получил ответ: «этот вопрос не обсуждается».

И Финн понял: кровавый маньяк Ходжес угробит еще немало парней в своем тупом самодовольстве. Его надо остановить. Финн сбежал из госпиталя, угнал у зазевавшегося водителя «додж» и направился в штаб Ходжеса. С «томпсоном» наперевес он прорвался в штаб и в приемной генерала наткнулся на майора Блоссома, с которым вместе высаживался в Нормандии. Блоссом уговорил Финна сдать оружие и не дал военным полицейским тут же сделать из рассвирепевшего солдата отбивную. Вышедшему на шум генералу Блоссом доложил, что произошел инцидент с психически больным солдатом из 28-й дивизии.

— А-а… еще один, — буркнул генерал. — Слюнтяи!

И ушел обратно в кабинет. А Финна быстренько отправили в тыловой реабилитационный центр со стандартным диагнозом «боевая усталость». Там Финну не удивились. Веселый разбитной санитар, посмотрев на его нарукавную эмблему, осклабился:

— Еще один с «Кровавым ведром». У вас тут прямо клуб сослуживцев, ребята!

Действительно, Финну показалось, что пациенты из его дивизии составляли тут большинство. Впрочем, пробыл Финн там недолго. Однажды за завтраком над ними пролетел самолет. Такой паники Финн не видел никогда: больные бегали, кричали, лезли под столы, а один даже попытался нырнуть в нужник. Больше всего его поразил парень, опрокинувший на себя кофейник с горячим кофе и даже не вскрикнувший: дикий ужас сделал его нечувствительным к боли. Финн помог санитарам навести порядок, после чего главный врач центра вызвал его к себе и сказал:

— Тебе тут нечего делать. Я выписываю тебя завтра как излечившегося. Майор Блоссом мне все рассказал, поэтому я дам тебе предписание в штаб 3-ей армии, подальше от Ходжеса. И будь в дальнейшем поаккуратнее с оружием: генерал Паттон тоже не Санта-Клаус.

Из штаба 3-ей армии Финна отправили в 3-й корпус, и май месяц сержант Финн встретил, прочесывая вместе с двадцатью парнями из своего взвода лесистые склоны гор севернее Пассау в поисках просачивавшихся по горным тропам немцев. В качестве командного пункта Финн выбрал шале, служившее в мирные годы прибежищем лыжникам и альпинистам.

Сидя за кружкой пива возле камина, сержант поучал солдат, опираясь на примеры своей боевой практики.

— Какое же дерьмо, это немецкое пиво! — говорил сержант,, с досадой отставляя пивную кружку. — Нет, напиток должен быть крепким. То ли дело виски! Коньяк французский тоже неплох, да… Помню, под Гюртгеном мы вначале заняли позицию в одной деревне. Эти тупые немецкие крестьяне продолжали как ни в чем ни бывало заниматься своими делами, пока наша военная полиция не выгнала их оттуда. Такого запаса продуктов, как у этих немцев, я никогда не видел! Погреба просто ломились от маринованных огурцов и фруктов, попадалась солонина и колбаса, а то и ветчина. Да что там продукты! На чердаках у них были целые склады обуви и одежды; а комнаты просто забиты мебелью. У многих были запасы французского вина и коньяка. Вот там я коньяка и попил!

Финн закатил глаза, показывая, как он славно оттянулся в те времена.

— Да… — очнулся он и помрачнел. — А потом был Гюртген… проклятый Гюртгенский лес! Крутые стены ущелий, на каждой поляне и просеке немецкий дот, а кругом мины, мины… Самая страшная штука — это немецкие прыгающие мины. Мы их называли «попрыгунья Бетти». Сама не больше баночки для гуталина, и миноискатель ее не ловит. Подскакивает фута на три и взрывается, выбрасывая кучу мелких шариков. Взрыватель у нее был слева, так что ее еще называли «пятьдесят на пятьдесят». Если наступаешь на нее правой ногой, то заряд взлетал справа — считай, повезло. А если левой ногой, то получаешь аккурат по яйцам и всю оставшуюся жизнь — если выживешь — будешь говорить фальцетом.

Кто-то из бойцов заботливо налил в стаканчик припасенный для сержанта брэнди. Финн сделал щедрый глоток, благосклонно кивнул и продолжил:

— Но это все ерунда! Однажды на позиции я чуть не рехнулся. Позиция еще та: откуда стреляют, не видно; артиллерия косит деревья как косой; с неба обычно сыплется месиво из снега и дождя, а когда его нет — налетают немецкие самолеты. В общем, нормальная обстановка. Я и еще двое ребят из моего взвода устроились неплохо: вырыли окоп под подбитым танком, который замер на двух кусках скалы, как на постаменте, и сидели там с пулеметом. Немцы постреливают, мы в их сторону постреливаем, а над нами идет воздушный бой. Нормально, только брэнди не хватает. И тут мне мой приятель Бак говорит: «Пат, давай брэнди хлебнем. У меня во фляжке есть еще пара глотков, вот и выпьем на двоих. А то сейчас в атаку пойдем, а там уж можно и не вернуться». Он как в воду глядел, старина Бак: сам так и остался там… Ну, выпили мы с ним, и тут я слышу странный шум. Выглядываю так осторожно: а на меня по склону горы несется немецкий самолет! Меня как парализовало: смотрю и молчу. Видно, самолет сбили, он упал на склон и покатился. Самолет уже так близко, что я вижу глаза пилота, а я все стою и пошевелиться не могу. А самолет подкатил к самому месту, где мы были, и остановился в паре футов. И мертвый пилот смотрит в упор. Вот тут я и обгадился!

— Как так, сэр?! — искренне изумился рядовой Хокинс. — Неужели прямо в штаны?!

— Конечно, в штаны, — подтвердил Финн. — Я же не шотландский пехотинец, чтобы щеголять в килте. Натурально, в штаны!

— Представить себе не могу, сэр, — сомневался Хокинс. — Признайтесь, сэр, что вы это для красного словца сказали.

Финн побагровел и заорал на Хокинса:

— Да что ты понимаешь в страхе, арканзасская деревенщина?! Да ты на своей сраной ферме ничего страшнее отцовского ремня не видел!

Финн сделал паузу для вдоха, и в этот момент услышал странный шум.

— Что это? — насторожился Финн. — Лавина? Ну-ка, ребята, быстро отсюда!

Но никто даже не успел пошевелиться. Раздался мощный удар, частый переплет окна под потолком залы выбило словно взрывом, в проем влетела гигантская трехгранная сигара и, уткнувшись носом в тяжелый дубовый стол, замерла.

— Ложись! — скомандовал Финн. — Это немецкая ракета!

Все немедленно распластались на полу. Финн приподнял голову и присвистнул:

— Да это же немецкий самолет. Точно! Немецкий самолет! Как он сюда попал?!

— Похоже, сэр, что вы обладаете способностью притягивать немецкие самолеты! — подал реплику кто-то из бойцов.

— Эй, кто там живой есть? — крикнул Финн. — Руки вверх!

Из-под разбитого фонаря высунулись две руки, а затем показалась и голова пилота.

— Не стреляйте! — сказал пилот на английском языке. — Здесь в самолете раненый американский офицер. Ему срочно нужно в госпиталь. Помогите ему!

— Хокинс, Браун! Быстро к кабине, посмотрите, кто там! — приказал Финн. Браун взобрался на стол, заглянул в кабину и доложил:

— Здесь и вправду офицер. Американец! Судя по мундиру: капитан из 82-й парашютно-десантной.

— Так не стой столбом, вытаскивай его! — подогнал его Финн. — Эй, Хокинс, тебе всегда надо дважды повторять? Помоги Брауну!

— Виноват, сэр! — покраснел Хокинс. — Я обгадился, сэр!

Солдаты достали Грега из кабины. Финн связался со штабом и сообщил о том, что они нашли раненого капитана из 82-й дивизии и его срочно нужно доставить в госпиталь.

Делентен продолжал сидеть в кабине. От пережитого он просто не имел сил выбраться. Финн подошел к нему и спросил:

— Вы можете двигаться? Чем вам помочь?

Делентену страшно захотелось пить. Он разлепил запекшиеся губы и попросил:

— Да… кружку пива, пожалуйста!

Через час Грег уже находился в госпитале Пассау и сразу угодил на операционный стол.

— Тебе повезло, парень, — сообщил врач. — С ногой ты уже попрощался, так что осталось сделать качественную штопку. А потом правительство сделает тебе протез, и считай, что ты настоящий везунчик!

— Мне срочно нужно переговорить с офицером разведки, — сказал Грег.

— Не сомневайся, что первым, кого ты увидишь, открыв глаза, будет офицер разведки, — пообещал врач. — А теперь расслабься.

И действительно, когда Грег открыл глаза, он увидел лейтенанта, представившегося офицером разведки штаба 3-й армии.

— Как вас зовут? — переспросил Грег.

— Лейтенант Роджер Мэтью-Хэрри, — ответил лейтенант и тут же пояснил, — это двойная фамилия. Что вы хотите сообщить?

— Я офицер Управления стратегических служб капитан Грегори Бернофф. Передайте моему начальству, что я вернулся.

— Я сделаю это немедленно, как только доберусь до телефона, — заверил Мэтью-Хэрри. — Что-нибудь еще?

— Все! — облегченно вздохнул Грег и закрыл глаза.

— Поправляйтесь скорее, — пожелал Мэтью-Хэрри и ушел.

Мэтью-Хэрри по телефону сообщил о встрече с Грегом начальнику разведывательного отдела 3-й армии полковнику Коху. Тот, погруженный в изучение целого вороха бумаг, рассеянно проговорил:

— Хорошо, Мэтью-Хэрри. Отправьте телеграмму офицеру УСС при штабе армии. Он сейчас в Регенсбурге.

Мэтью-Хэрри немедленно позвонил дежурному офицеру отдела и сказал:

— Привет, Джон! Отправь телеграмму в штаб армии. Диктую текст: «Срочно, офицеру УСС майору Джонсону. Прошу Ваших указаний о капитане УСС Грегори Берноффе, находящегося в госпитале Пассау. Мэтью-Хэрри».

В тот день действительно дежурил старый приятель Роджера Джон Типтон. Но на беду, Типтона сняли с дежурства и отправили в госпиталь с приступом острого аппендицита. Вместо него дежурным посадили недавно призванного в армию криптоаналитика, а тот понятия не имел, кто такой капитан Мэтью-Хэрри. Вообще криптоаналитик был, как и ему положено, из тех яйцеголовых умников, которых так презирают в армии, но без которых категорически не могут обойтись. Умник повторил текст телеграммы чуть ли не по буквам, а также переспросил фамилию и звание отправителя.

— Мэтью-Хэрри! Тебя контузило на штабной работе, что ли? — буркнул Роджер в трубку и дал отбой. Он подумал, что Типтон от скуки прикалывается. Умник недоуменно пожал плечами и решил проигнорировать звание, которое он не расслышал. Зато фамилию отправителя он расслышал (как ему показалось) очень хорошо и недрогнувшей рукой написал "Mortuary"[21] — вместо "Mathew-Harry". И отправил телеграмму по назначению.

Надо сказать, что УСС к этому времени уже было осведомлено о судьбе коммандос, заброшенных с целью захвата профессора Борга. Стеглик с товарищами все-таки добрался до американского разведподразделения, рыскавшего в окрестностях Пльзеня, и рассказал об оставшихся в Чески Градце десантниках. Информация немедленно была передана в штаб 3-й армии, а троих коммандос посадили в связной самолет и отправили в Регенсбург.

До Регенсбурга самолет не долетел. Спустя месяц его обломки, а также тела пассажиров и экипажа нашли в Баварском лесу. Из штаба армии поступил приказ командиру 11-й бронетанковой дивизии: направить один из полков в район города Чески Градец в Богемии для обеспечения эвакуации десантников и находящихся с ними груза. Вечером 4-го мая из штаба 11-й бронетанковой дивизии в штаб армии за подписью генерал-майора Дейджера пришла телеграмма: «В городе Чески Градец все указанные вами лица погибли. Груз не обнаружен. Жду дальнейших указаний». Какие еще указания? Операция провалилась, все участники операции погибли. Печальная, но банальная военная история…

Поэтому, прочитав телеграмму, Джонсон сделал вполне очевидный для него вывод, который изложил в телефонном разговоре с полковником Уэверли, находившемся при штабе Эйзенхауэра:

— Сэр! Ребята из разведотдела 3-й армии обнаружили тело капитана Грега Берноффа. Тело находится в морге госпиталя Пассау. Они запрашивают, что делать с телом.

Уэверли помолчал, затем спросил:

— Этот тот самый Бернофф, заброшенный в середине апреля с британскими коммандос в Южную Богемию?

— Он самый, сэр, — подтвердил Джонсон.

— Я уже отправил представление о награждении Берноффа посмертно, как геройски погибшего в бою, к награждению «Пурпурным сердцем». Представление еще вчера подписал Эйзенхауэр, так что оно уже на пути в Америку. Передайте в штаб 3-й армии: пусть обеспечат отправку тела Берноффа на Родину.

— Есть, сэр! — ответил Джонсон и выполнил указание начальства, отправив в штаб 3-й армии: «Как можно быстрее отправить капитана Берноффа из госпиталя в Пассау в Штаты».

Уже через неделю Грег оказался в специальном реабилитационном центре Министерства обороны в Нью-Джерси. А еще через неделю в центре появился его отец.

— Как дела, Грег? — спросил Бернофф-старший, усаживаясь напротив кровати сына.

— Как видишь, отец… — криво усмехнулся Грег.

Бернофф-старший нахмурился.

— Мне не нравится твое настроение, — строго проговорил он. — Ты выполнил свой долг и остался жив. Да, ты тяжело ранен, ты прошел через суровые испытания. Врач сказал, что тебя поместили сюда потому, что твое психическое состояние внушает беспокойство. Но вот что я скажу: ступня — не такая уж большая жертва Родине. Помни, что ты все еще на службе, ты офицер и ни при каких обстоятельствах не должен раскисать. Поправляйся, мы с матерью ждем тебя. А это пусть напоминает тебе, кто ты есть.

Бернофф-старший аккуратно разложил на стуле мундир капитана-парашютиста и ушел.

А Грег продолжал угрюмо лежать, глядя в потолок. Кто знает, сколько это продолжалось бы, если бы в центр не забрел журналист одной из солидных газет. Он собирался написать статью о герое войны и выбрал в качестве такового Берноффа.

Однажды президент Трумэн за завтраком раскрыл газету и прочитал статью о простом американском герое. «Он лежит в общей палате, не выдавая страданий, перенося их с мужественной угрюмостью. Под одеялом вместо правой ступни — пустота. Рядом с ним — мундир капитана 82-й парашютной дивизии. На мундире нет наград: он выполнил секретное задание, но не успел получить награду. Но награда ему не нужна, он просто дрался за свою страну. Когда ему сделают протез, он также молча отправится в свой штат продолжать то дело, которое он отложил на время, откликнувшись на призыв правительства. Когда он проковыляет мимо вас к автобусной остановке, просто вспомните: этот осунувшийся хромой парень и есть настоящая Америка».

Президент отложил газету, вызвал специального помощника и сказал:

— Выясни мне все об этом парне. Похоже, пресса собирается его раскрутить. Мы не должны потерять инициативу в таком деле. Если он действительно был ранен в боях, то заслуживает награды. Стоит об этом подумать.

Помощник быстро навел справки и доложил: капитан Грегори Бернофф был одно время прикомандирован от УСС к 82-й парашютной дивизии, но в середине апреля его забросили вместе с отрядом британских коммандос в Чехию для выполнения секретного задания. Из всех выброшенных в этом районе уцелел он один. В УСС его считали погибшим, поэтому никто не интересовался его судьбой.

— А они выполнили задание? — спросил президент.

— В УСС не стали вдаваться в подробности, — ответил помощник.

— Все ясно, — резюмировал президент. — Ребята Донована провалили операцию и решили об этом не вспоминать, в том числе и о выжившем против их ожиданий парне. Еще не хватало, чтобы пресса разнюхала об обстоятельствах дела! Срочно подготовьте в сенат представление о награждении этого парня… Кстати, как его зовут?

— Бернофф, капитан Грегори Бернофф, сэр!

— Ага… о награждении капитана Грегори Берноффа «Медалью почета» за исключительные мужество и героизм при выполнении особо важного секретного задания правительства США. Тем самым мы не дадим прессе раскапывать дальше это дело и достойно выйдем из щекотливой ситуации. Пригласите его ко мне на обед, я лично вручу ему награду.

На ближайшем совещании с участием Донована президент отвел Дикого Билла в сторону и ехидно поинтересовался об операции в Южной Чехии, проводившейся в середине-конце апреля 1945 года. Тот был застигнут врасплох вопросом, и президент с раздражением заметил:

— Вы, значит, не в курсе… А вот пресса в курсе! И даже президент в курсе! А вы, генерал, — нет. Жаль! Я уже направил в конгресс представление о награждении единственного выжившего в этой операции офицера.

На следующий день Донован прибыл на доклад к президенту и сообщил о том, что по имеющимся у него данным все бойцы пресловутой группы десантников погибли, в том числе и единственный американец, находившийся в этой группе, капитан Грегори Бернофф.

— И мы отнюдь не оставили незамеченной его героическую смерть, — оправдывался Донован. — Он посмертно представлен к «Пурпурному сердцу».

— Вот как? — саркастически усмехнулся Трумэн. — Тогда заходите сегодня ко мне на обед, я вас познакомлю с этим самым героем. Он жив и здоров, если не считать оставленной в Европе ноги. Кстати, я вручу ему высшую награду страны «Медаль почета». Это правительственные чиновники могут позволить себе забыть о простом американском парне, легко записав его в покойники. А вот президент не может себе такого позволить.

— Да, сэр… но Бернофф получил уже награду за участие в операции, — возразил побагровевший Донован.

— Посмертно? «Пурпурное сердце»? — уточнил Трумэн. — Эту награду получают за ранение в бою, причем могут получить неоднократно. А это парень выжил там, где не смогли выжить закаленные британские коммандос. Так что будем считать, что «Пурпурное сердце» досталось его ноге, зарытой на поле боя в Европе. А сам он лично получит «Медаль почета». Или вы считаете, что он ее не достоин?

Тут уж и Дикий Билл не смог возразить.

Так Грег получил сразу две награды. Вместе с «Медалью почета» он получил предусмотренные статусом награды особые федеральные льготы, в том числе ежемесячную выплату 100 долларов и 50-процентную скидку со всех налогов. А также для себя и членов семьи право бесплатного пользования военными госпиталями и льготами для военнослужащих. Когда у него родился и вырос сын, то он поступил в Вест-Пойнт вне конкурса и без обязательных рекомендаций конгрессмена штата. Лучше всего страну характеризует отношение к тем, кто проливал за нее кровь.

20 сентября УСС было распущено. Впрочем, через три месяца Трумэн создал Центральную разведывательную группу, позже переименованную в Центральное разведывательное управление. Кандидатура генерала Донована на пост директора новой стратегической разведки даже не рассматривалась. Не стала ли приключившаяся с Грегом история последней каплей, переполнившей чашу терпения Трумэна по отношению к Дикому Биллу? Или это был просто один из предлогов для увольнения малоуправляемого генерала? Не будем гадать, тем более что к дальнейшей судьбе Грега это не имеет никакого отношения.