Колос времени [СИ]

Часть 2. Чаша

Санкт-Петербург, наши дни

– Может, все-таки скажешь, что за идея?… Не беги так! Куда мы идем? – тяжело дыша, Вера приостановилась, чтобы вытряхнуть камешек из туфли, и снова поспешила за быстро шагающим темпологом.

– Надо найти место потише, – бросил тот, не оборачиваясь.

– Зачем?

– Чтобы обдумать идею.

Девушка закатила глаза. Нет, иногда с мужчинами просто невозможно разговаривать!

– Годится, – Кирилл принюхался, удовлетворенно кивнул и взлетел вверх по ступенькам, толкая стеклянную дверь. Вера чуть замешкалась, и ее буквально втащили следом.

За дверью оказалось небольшое полупустое кафе.

Вера огляделась. В помещении было сумрачно и прохладно, два окна снаружи затенялись низко опущенными полосатыми тентами. Настенные светильники с матовыми плафонами создавали уютную атмосферу. За буфетной стойкой негромко переговаривались две официантки в бежевых передниках. Умиротворяющее бурчало радио.

Два столика было уже занято: за одним пила чай женщина, лениво листавшая журнал, за другим хихикали две девицы в компании высоких бокалов пива и одного парня с внешностью Гарри Поттера.

Вера с Кириллом сели за столик в углу, и утомленная официантка выложила перед ними меню.

С отвращением поглядев на плотную коричневую папку, девушка вытерла лоб и заказала колу со льдом.

– А мне горячее! – твердо заявил темполог, чем вызвал у обслуживающего персонала секундное замешательство. – И чайник с горячим чаем, самый большой.

– А ты не спечешься? – с сомнением произнесла Вера, когда принявшая заказ официантка удалилась.

– Нет.

– Уверен?

– Вера, на юге пьют горячий чай в сорокоградусную жару и только этим и спасаются. Мне же сейчас необходима сытная мясная пища…

– Это потому, что ты… ну, плохо себя чувствуешь не в своем времени? – понизив голос, сочувственно произнесла девушка.

– Это потому, что я голоден. Вера, не говори глупостей, мы же ничего не если с завтрака!

Официантка принесла им заказ. Кирилл, совершенно не обращая внимания на окружающих, закатал рукав и извлек из-под него знакомые девушке пластины и стилос.

– Ты, что, с ума сошел? – Вера схватила темполога за руку, прижав ее вместе с пластинами к столу.

– Почему?

– Ну, ни при всех же… – она нервно оглянулась.

Наружная дверь распахнулась, пропуская в кафе целое семейство: мать, бабушку и двоих детей с воздушными шарами. Пока взрослые шумно выбирали столик, дети, мальчик и девочка, принялись визгливо выяснять отношения. Один из шаров лопнул. Девочка расплакалась. Мать с бабушкой кинулись ее утешать, одновременно ругая мальчишку, и вскоре расплакался уже он. Трио с пивом, недовольно оглядываясь, постепенно наращивало громкость беседы.

Нет, тихим это место Вера ни за что не назвала бы!

– Что такое? – Кирилл тоже оглянулся. Женщина с журналом расплатилась и пошла к выходу. Трио заказало еще пива, семейство с детьми громко обсуждало меню. – Вера, никому до нас нет дела. Расслабься.

– Ты еще устрой здесь научную лабораторию! Чтоб все публично…

– Ладно! Будь по-твоему! – Кирилл резко дернул МК из-под Вериной ладони, поднялся и решительно повернулся в сторону неприметной двери с надписью WC. – Пойду устрою научную лабораторию в туалете, там точно никто ничего не увидит…

– С ума сошел! – повторно возмутилась Вера и, дернув за рукав, усадила темполога на место. – Господи, ну зачем я с тобой связалась…

Настороженно покосившись в сторону, она сдвинула чайник к краю стола, а рядом поставила сахарницу и салфетницу. Подумав немного, дополнила натюрморт своей сумкой.

– Все? Теперь я могу заняться делом? – насмешливо осведомился ее напарник.

– Давай, – девушка развернулась спиной к залу и расставила локти пошире, окончательно загородив стол.

Кирилл хмыкнул, но комментировать не стал, сосредоточившись на своем МК. После стандартных манипуляций одна из пластин привычно загудела, а над второй раскрылся целый веер разноцветных закладок. Вытянув одну из них стилосом, темполог извлек из браслета скрученный спиралью стержень, раскрутил, сложил пополам и как прищепкой стиснул закладку. Та сделалась прозрачной, а когда стержень был убран – растянулась в объемный куб, по которому тут же забегали длинные ряды цифр.

Вера переводила взгляд с них на напарника, потягивая чай через соломинку. Она уже начала понемногу привыкать к работе этого странного устройства, и висящая в воздухе объемная картинка уже не вызывала у нее прежнего интереса. Куда любопытней было в этот момент лицо темполога: по нему одно за другим проскальзывали разные выражения, в глазах вспыхивали и гасли желтые огоньки, время от времени он даже начинал напряженно сопеть, но, слава Богу, больше не рычал и не дергал себя за волосы. Вера улыбнулась краешком губ – почему-то именно сейчас его лицо ей очень нравилось. А может, оно понравилось ей с самого начала, еще когда они сидели у нее на кухне, и девушка впервые разглядела своего незваного гостя?

Кирилл выпрямился, издав нечто вроде приглушенного мяуканья.

– Есть!

Куб свернулся, превратившись в маленькую светящуюся точку, из которой пучком вырывались лучи. В лучах постепенно обозначились объемные контуры изящно украшенной чаши чуть побольше двадцати сантиметров высотой. Контур уплотнился, потемнел, на нем как на настоящем металле проступили блики и шероховатости, выявился тонкий рисунок чеканки. Лучи погасли, и Кирилл, как ни в чем не бывало, взял чашу обеими руками и водрузил ее на стол, не обращая внимания на округлившиеся Верины глаза.

– Это что такое? – изумленно выдохнула девушка, еле удерживаясь, чтобы не потыкать предмет пальцем.

– Неплохо, да? – Темполог полюбовался своим творением. – Квазимануальное управление, последняя разработка наших кибернетиков. Осязательная голограмма – трехмерная проекция, полностью восстановленная с двухмерного рисунка. Можешь потрогать.

Чаша стояла на столе, отсвечивая позолоченными боками. Полукруглые выпуклости тулова, похожего на полураспустившийся бутон, украшал тончайший рельеф, в котором Вере почудилось нечто восточное. Причудливые арабески сплетались в удивительный узор, чудную игру света и тени. Ножка чаши представляла собой коленопреклоненную фигуру в длинном одеянии – за ее спиной полукругом раскрывались крылья, а нежное лицо с тонкими женскими чертами обрамляли волнистые волосы. И снова как в случае со статуэткой мастерство, даже гениальность исполнения не вызывали сомнений – настолько безукоризненным казался замысел и виртуозной работа.

Затаив дыхание, Вера поднесла руку к голограмме. Никакого металла, разумеется, она не почувствовала, но под пальцами возникло странное ощущение – словно касаешься скользкой пружинящей поверхности. Слегка стиснув руки, девушка смогла даже чуть-чуть приподнять чашу, но потом та выскользнула и встала на место.

Вера быстро огляделась по сторонам – нет, вроде бы никто ничего не заметил.

– Класс! Значит, это и есть то, что мы ищем? – понизив голос, спросила она.

– Возможно. Это чаша курляндского герцога – та, о которой говорил Константин. Ее ли мы ищем, скоро узнаем.

– Но как?

– Очень просто. Теперь, когда у меня есть матрица, можно запустить программу предметного поиска, – Кирилл коснулся чаши стилосом, точно волшебной палочкой уменьшив ее до размеров спичечного коробка. Вокруг чаши-малышки спиралями завертелись узкие световые ленты. – Если мы не ошиблись, если это действительно очередной тайник, он должен находиться где-то очень близко, буквально в нескольких километрах… Ага!

По экрану побежали столбики сравнительных показателей, и загорелась надпись: "78%". Зеленоватая полоса света развернулась, открывая кусок карты города, на котором ярко-красной точкой пульсировал локализированный объект. Изменив масштаб, Кирилл победно ткнул стилосом в схематичные очертания домов.

– Вот оно! Идентичность не полная, но процент впечатляет. Что это за место?

Вера хмурила брови, внимательно вглядываясь в карту.

– Кажется, Московский район… Погоди, погоди! А можно покрупней?

Кирилл молча крутанул стилосом. Крохотные серые прямоугольники домов увеличились в размерах и медленно закружились над столешницей. Среди прочих девушка сразу углядела знакомое бело-розовое здание с округлыми выступами, башенками и крестами.

– Чесменская церковь! – уверенно кивнула она. – Точно! А вот и кладбище рядом… Это где-то в районе улиц Авиационной и Ленсовета.

– Чесменская церковь? – почему-то удивился темполог. – А разве она еще стоит? Хотя… Ее вроде законсервировали?

– Ничего с ней не делали, отреставрировали только, и сейчас она является действующей. Можем потом зайти, если хочешь.

Кирилл неопределенно пожал плечами.

Проследив за его взглядом, Вера обернулась и обнаружила неожиданного слушателя их разговора, точнее, слушательницу – девочка стояла прямо за ее плечом и, мусоля во рту чупа-чупс, с интересом разглядывала объемную движущуюся картинку.

– Какая хорошая девочка, ути-пути! – растянув губы в умильной улыбке, засюсюкал темполог. – Какая красивая! А как тебя зовут?

От избытка сладости в его голосе Веру даже передернуло. Девочка набычилась, делая шаг назад:

– Мне мама не разрешает разговаривать с незнакомыми людьми, – неприветливо произнесла она, после чего развернулась и гордо прошествовала к своему столику.

– Не плохо! – одобрила Вера. – Это, что, тоже игра на каких-то детских инстинктах?

– Инстинкты не делятся на детские и взрослые, они действенны в любом возрасте. Я просто применил одну из базовых психометодик из области детской педагогической практики, по-простому это называется "сделай наоборот" или "эффект от противного". – Темполог выдержал многозначительную паузу, потом, улыбнувшись, признался. – Вообще-то у меня самого племянницы-двойняшки, им сейчас по семь лет… Ты не поверишь, как непросто бывает без научной подготовки общаться с детьми.

– Тогда все ясно. Думаю, нам не стоит рассиживаться, доедай скорей… – девушка перевела взгляд на тарелки и осеклась – каким-то непостижимым образом еда с них уже исчезла. Стоящий рядом чайник тоже оказался пустым.

Вера покачала головой – ничего себе оперативность! – и принялась перерисовывать план на салфетку. Снисходительно улыбающийся темполог попытался заверить ее, что в этом совершенно нет необходимости, у него, мол, фотографическая память, но девушка все-таки сунула салфетку в карман, помня о том, что помимо этого полезного качества, ее компаньон обладает и топографическим кретинизмом, в чем сам же ранее признавался.

Тут же выяснилась одна, не слишком вдохновляющая деталь – расходы на операцию по спасению мира целиком ложатся на Верины плечи, так как ее компаньон, несмотря на всю свою научную подготовку, оказался совершенно несостоятелен по части финансов. Другими словами, денег у него не было. На что он, собственно, рассчитывал, отправляясь без них в чужой мир, девушка решила не выяснять (хотя в какой-то момент очень хотелось). Она подозревала, что ответ бы ей не слишком понравился, но, в конце концов – кто сказал, что расчет темполога не оправдался?

Правда, Кирилл тоже казался смущенным. Он сбивчиво и многословно уверил девушку в том, что все затраты будут ей обязательно компенсированы, в двойном или даже в тройном размере – для этого он готов даже совершить еще один внеплановый скачок по временным векторам. Как только миссия будет завершена, Вере не придется ни о чем жалеть, слово ученого. Со своей стороны он обещает выхлопотать для нее премию от университета…

В общем, Вера сделала для себя один практический вывод – придется экономить!

С этой целью к указанному месту они отправились на метро.

Узнав, что ему предстоит, темполог вдруг занервничал и попытался протестовать, а, оказавшись внизу, тут же заозирался с таким видом, будто его обманом заманили как минимум в хранилище радиоактивных отходов.

– У тебя клаустрофобия? – Вера попыталась взять его под руку, но Кирилл сразу освободился, не переставая оглядываться. – Успокойся, ты привлекаешь к себе внимание.

– Ну и что? – буркнул темполог.

– Ты, что, раньше в метро не ездил?

– Не ездил и не собираюсь!

– Ничего себе! – Девушка удивленно тряхнула головой. – Самый удобный вид общественного транспорта. Или у тебя своя машина?

– Угадала, – сквозь зубы процедил Кирилл.

– И ты с пеленок сидишь за рулем…

– Да при чем тут это?! – не выдержал мужчина, в упор глядя на собеседницу. – Вера, ну о чем ты вообще говоришь? Кому могут нравиться эти вонючие катакомбы? Все современные города уже давно перешли на монорельс и скоростные дорожки!

– Да? – Девушка скептически подняла брови. – Видела я такой монорельс в Москве: здоровенная махина, а тащится с черепашьей скоростью. И трасса у него короткая, всего несколько остановок. То ли дело метро…

– При всем уважении к столь дорогому для тебя виду транспорта хочу заметить, что развитие техники в вашем векторе оставляет желать лучшего. На монорельсе мы бы добрались в два раза быстрее.

– За то на метро удобней! – не сдавалась Вера. – И все спрятано под землей, никому не мешает, глаза не режет, пейзаж не портит. А от твоего монорельса один страх – только вздрагиваешь, когда над головой что-то начинает свистеть и грохотать. И эти наземные трассы тоже, знаешь ли, эстетики городским видам не добавляют! Ты только представь: над Невским – одни сплошные пути…

Кирилл вздохнул.

– Вера, для того, чтобы в полной мере оценить красоту Центра, он должен быть пешеходной зоной. Это же сердце города. И так сейчас везде делают… я имею в виду, у нас. А иначе жить невозможно, ты сама это прекрасно понимаешь. Гарь, грязь, копоть, нескончаемый шум и пробки. Что в этом хорошего?

– Можно подумать, у вас ничего подобного нет!

– Есть, но в гораздо меньшем объеме. Следи-ка лучше за дорогой…

Московский проспект встретил молодых людей теми самыми гарью, копотью и шумом, помноженными на жару, а оттого вдвойне нестерпимыми.

Задыхающаяся Вера провела по лицу влажной салфеткой и попыталась ускорить шаг, чтобы догнать несущегося впереди темполога. Тщетно! Еще на выходе из метро с мужчиной произошла очередная метаморфоза, он вдруг встрепенулся и бросился вперед едва ли не бегом, даже не дав девушке времени свериться с планом.

На перекрестке Кирилл замер, странно сгорбившись, и стал водить головой из стороны в сторону, а потом вдруг пригнулся, почти касаясь руками земли.

"О Господи! – девушку кольнуло неприятное предчувствие. – Неужели опять?…"

Точно подтверждая ее худшие опасения, мужчина коротко рыкнул и бросился направо через сквер, не обращая внимания на шарахающихся во все стороны прохожих. Расстегнутая рубашка реяла за его спиной как боевой стяг. Прижимая сумку покрепче, Вера бежала следом, мысленно вознося молитву о том, чтобы обуреваемого инстинктами темполога никто не принял за пациента психбольницы.

Догнать напарника ей удалось минут через пятнадцать. Издавая негромкие отрывистые звуки, он висел на решетке одного из окон первого этажа массивного серого здания. Окно располагалось примерно на высоте двух метров, изнутри его прикрывали отпущенные жалюзи, но это не значило, что хозяева не пожелают взглянуть, что за странные звуки раздаются снаружи. Шумно выдохнув, Вера в изнеможении прислонилась рядом и подергала Кирилла за рубашку.

– Слезай оттуда!

Тот вздрогнул, метнув на девушку свирепый взгляд, и коротко угрожающе рявкнул.

– Кирилл, я тебя очень прошу, слезай, пожалуйста!

На этот раз ответом было приглушенное рычание.

– Ладно.

Девушка прищурилась, оценивая диспозицию, потом подпрыгнула и всей тяжестью повисла на темпологе, обхватив его за пояс и стягивая вниз. Тот сделал попытку забраться повыше, но его пальцы, скользящие по гладким прутьям, разжались, заставив мужчину соскочить на землю. Одним движением вывернувшись из Вериных объятий, Кирилл отпрянул в сторону и замер в угрожающей позе: голова наклонена, плечи отведены назад, руки плотно прижаты к бокам. Теперь он уже не рычал, а только смешно повякивал, а желтые глаза с черной крапинкой зрачка, не отрываясь, следили за каждым движением девушки.

В этот момент он напомнил девушке Барса, замершего перед тумбочкой с бабушкиными лекарствами. Стараясь двигаться очень медленно, она подняла руку и осторожно потянулась к его голове.

– Хороший… хороший… хороший ко… то есть мальчик, да. И красивый, и умный. И храбрый. Никого не боится. Ведь правда не боится? Вот и хорошо… – продолжая бормотать разную успокоительную нелепицу, Вера тихонько провела ладонью по светлым растрепанным волосам и вздохнула. – Вот так. Вот какой молодец… И совсем не боится. И сейчас он успокоится и станет нормальным человеком, правда? Хороший мальчик…

Темполог, настороженно внимавший ее словам, постепенно расслабился. Когда его поза окончательно утратила первоначальную напряженность, а из горла раздалось блаженное урчание, Вера резко отдернула руку и скомандовала:

– Так, а теперь быстро пришел в себя!

Кирилл заморгал, точно очнувшись от сна.

– Что? Да, спасибо, я уже в норме…

– Смотри, – девушка достала салфетку с планом, одновременно сверяясь с местностью. – Мы почти пришли. Если твой компьютер правильно показал…

– Правильно!

– Тогда это и есть нужный нам дом.

Темполог принюхался, но, поймав быстрый взгляд напарницы, виновато закашлялся.

– Да, похоже, что тот, – согласился он, глядя на окна. – Я его чувствую. Очень близко.

– Камень?

– Да.

– Как вчера у меня дома?

– Да! – Кирилл снова подтянулся на решетке, пытаясь заглянуть внутрь.

Вера с беспокойством наблюдала за его действиями.

– Знаешь, здесь наверняка есть дверь. Может, просто попробуем войти?

Обогнув здание, они и в самом деле увидели вход: несколько ступеней под полукруглым навесом вели в цокольный этаж. Внизу за распахнутой настежь тяжелой бронированной дверью находилась еще одна, обычная, застекленная. Рядом на стене висела небольшая табличка: "АНТИК – скупка-продажа предметов старого быта, бронзы, фарфора".

– Ну вот, – с некоторой нервозностью заметила девушка, посмотрев на напарника. – Похоже, нам сюда. Ты как?…

– Нормально! – отмахнулся тот, неотрывно глядя на дверь. Положив руку ему на плечо, Вера почувствовала, что тело темполога сотрясает мелкая непрерывная дрожь.

– Ну, нет! В таком состоянии ты никуда не пойдешь!

– Я в порядке, – повторил мужчина, спускаясь вниз и толкая дверь.

Вера шагнула следом, на всякий случай придерживая Кирилла за край рубашки.

Над их головами мелодично звякнул колокольчик. После ярко освещенной улицы понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к царившему в магазине полумраку. Казалось, посетителей здесь не ждали. Часть настенных светильников была выключена, оставшиеся едва освещали расставленные вдоль по периметру стеклянные витрины, содержимое которых едва ли можно было разглядеть. Еще одна круглая витрина располагалась в центре помещения – в ней что-то смутно поблескивало. Обстановку антикварного магазина завершали небольшая конторка с электронным кассовым аппаратом и низкое кресло у входа. В нем развалился клюющий носом охранник. Даже не пошевелившись, он окинул посетителей мимолетным взглядом и вновь вернулся к прежнему занятию.

Вера, давно сделавшая для себя вывод, что жара действует на людей двояко, приводя их либо в ленивое, либо в нервозное состояние, отметила, что здесь, скорей всего, имеет место первый вариант.

"А вот тут точно второй!" – мысленно добавила она, заметив вставшую из-за конторки продавщицу, которая глядела на них как-то подозрительно.

– Вам что? – неприязненно осведомилась та, всем своим видом демонстрируя, что ответ ее совершенно не интересует, а просто нужен повод, чтобы поднять с места охрану.

Не обратив на нее внимания, Кирилл с голодным выражением на лице потянулся к витринам. Девушка незаметно ущипнула его повыше локтя.

Хранительница местных сокровищ нахмурилась, нервно пощелкивая ручкой.

– Здравствуйте! – радостно улыбаясь, Вера подошла к конторке. – Это ведь магазин "Антик", верно? Мы по адресу зашли?

– Ну да, – с сожалением подтвердила продавщица, не убирая подозрительности из глаз.

– Это очень хорошо! Правда, милый?… Кирюша!

– Да, да! – кивнул темполог, с трудом отводя взгляд от витрин. – Нам нужно…

Вера многозначительно кашлянула, беря его под руку.

– Нам сказали, что у вас здесь есть прекрасная бронза…

– Бронза, фарфор, игрушки, мелкая пластика, нумизматика, – перечислила женщина.

– Чудесно! А посмотреть можно?

– Что конкретно вас интересует?

Девушка доверительно понизила голос:

– Видите ли, нам недавно подарили очень красивую вазу… Небольшую, бронзовую, с ножкой в виде коленопреклоненного ангела. Стилизована под старину, но очень хорошая работа. Теперь ищем к ней пару, чтобы поставить в гостиной. Так вот, знакомые сказали, что у вас есть нечто похожее…

– Ангел? – наморщила лоб женщина. – Нет, ангелов сейчас нет. Был гобелен с похожим мотивом… напольный светильник, копия "Ангела с подсвечником" Микеланджело… Тарелки, дрезденский фарфор, восемнадцатый век – не интересует?

– Нет. А вы точно уверены насчет вазы? Может быть, это не ваза, а чаша с туловом в виде такого вот бутона?… – Вера показала рукой, какого именно.

– Вообще-то было что-то похожее, – женщина с сомнением наморщила лоб, переводя взгляд в ту же сторону, куда ранее смотрел темполог.

– Можно посмотреть?

– Пожалуйста…

Продавщица отошла к витрине и, загородив ее спиной, принялась колдовать над замком. Молодые люди терпеливо ждали.

Наконец их взорам была предъявлена слегка помятая с боков бронзовая чаша.

– Вот, – объявила женщина, смахивая пыль с экспоната. – Бронза, художественное литье с последующей обработкой. Германия, XVII век. Высота двадцать пять сантиметров, вес около килограмма. Сохранность не очень хорошая, поэтому цена снижена, но реставрация возможна. Интересует?

Вера неопределенно пожала плечами. Честно говоря, ее саму представленное изделие разочаровало. Если уж на то пошло, то и в сравнении с голографическим вариантом оно сильно проигрывало – создавалось впечатление, что до нынешнего времени с ним очень небрежно обращались. Но кроме плохо выправленных вмятин и затертой чеканки имелось ее одно весьма существенное отличие – фигура-ножка изображала отнюдь не ангела. Крыльев у нее не было вообще, а лицо скрывали спутанные волосы, оказавшиеся (как с неприятным удивлением отметила девушка) клубком шипящих змей.

Продавщица нетерпеливо постучала по столешнице.

– Так что? Будете брать?

– Ну… мы подумаем, правда, дорогой? – Вера с некоторой растерянностью оглянулась на темполога. Тот, наконец, перестал дрожать и теперь задумчиво хмурил брови, перебирая пальцами по браслету.

– Сколько стоит?

Продавщица скучающе продемонстрировала ценник.

– Мы подумаем, – твердо произнесла Вера, а про себя ахнула – цена, указанная в рублях, весьма впечатляла. С другой стороны, бабушкину статуэтку Юлька оценивала примерно в ту же цифру, но в уже европейской валюте… – Спасибо, очень интересная вещь.

– Да, спасибо, мы еще зайдем! – Кирилл внезапно очнулся от задумчивости и направился к выходу, потянув за собой напарницу.

– Пожалуйста, – женщина слегка передернула плечами и понесла чашу на место.

На пороге Кирилл запнулся и едва не протаранил головой дверь. В последний момент он успел схватиться за косяк и удержаться на ногах, но при этом потерял сандалету, что привело к небольшой заминке.

– Ну и что теперь? – поинтересовалась девушка, когда они вышли на улицу. – Может, еще раз позвонить Константину?

– Не нужно.

– Домой поедем?

– Нет.

– А что тогда будем делать?

– Ждать.

– Чего? – не поняла девушка, но Кирилл, бросив взгляд по сторонам, уже двигался к небольшому скверу через дорогу от магазина. Там он еще раз огляделся и уселся прямо на землю под прикрытием кустов барбариса.

Вера, с сомнением посмотрев на замусоренный газон, после некоторого колебания опустилась рядом, предварительно расстелив на траве полиэтиленовый пакет.

– Может, все-таки скажешь, чего мы будем ждать? – переспросила она, устраиваясь поудобней.

Кирилл раздвинул колючие ветки и удовлетворенно кивнул.

– Мы будем ждать закрытия магазина, – пояснил он. – Который час?

Вера поглядела на часы.

– Почти шесть.

– Хорошо. Закрываются они в восемь, значит, еще два часа. Плюс время на сборы и установку сигнализации… Время есть.

Девушка только хмыкнула, покачивая головой. Потом ее мысли приняли новое неожиданное направление.

– А зачем нам ждать закрытия магазина? – переспросила она.

Кирилл не ответил.

Девушка прислонилась к стволу дерева, с подозрением глядя на напарника. Так, так… Значит, кое-кто решил осуществить незаконное проникновение на частную территорию и провести акт экспроприации. Ай-ай-ай, нехорошо! Интересно, это ему инстинкты такое нашептали? Какие бы теории темполог там ни развивал, все-таки это плохо, это очень плохо, когда разум время от времени берет выходной!

– Ты с ума сошел?!

– Вера, мы с тобой знакомы неполные сутки, а ты уже раз десять меня об этом спрашивала. Давай я отвечу, чтобы тебе стало понятно – нет, я в здравом уме! И закроем эту тему, ладно?

– Ничего не понимаю, – помолчав, заметила девушка. – Это все же была та самая чаша? Но она выглядела по-другому… Или нет? Что ты молчишь?

– Шсс, Вера, мне это совершенно не интересно! – досадливо отмахнулся темполог. – Та чаша, не та чаша… Это не важно. Сегмент внутри, и я это точно знаю.

– Сегмент?

– Часть резонатора. Еще один осколок. Удовлетворена?

– По самые уши.

– Тогда не мешай.

Девушка обиженно поджала губы. Между тем Кирилл, положив на колени блокнот для зарисовок, который Вера по давней привычке всегда носила с собой, принялся собирать на нем уже знакомую ей "башню Татлина". Только теперь на верхушке башни располагалась круглая антенна, скрученная из тех же многофункциональных стержней. Соединив антенну с компьютером, темполог развернул на экране сложную многоступенчатую конструкцию, по которой с равной периодичностью пробегали красные всполохи, и весь ушел в рабочий процесс. Вера попробовала представить, чем конкретно он мог заниматься, но вскоре отказалась от этого занятия – ее фантазии на это явно не хватало.

Делать было абсолютно нечего. Немного поскучав, девушка достала из сумки карандаш и принялась бездумно водить им по клочку бумаги. Беспорядочные линии сами собой сложились в мужской профиль. Приглядевшись к нему, Вера нахмурилась – перед ней было совершенно незнакомое лицо, худое, усталое, с крупным породистым носом и темными миндалевидными глазами – лицо немолодого человека. Возможно, оно являлось плодом художественной фантазии, но девушку не покидало ощущение, что оригинал она где-то видела и, кажется, не так давно… Чем больше Вера об этом думала, тем сильнее становилась ее уверенность. Однако при попытке вытянуть образ из тьмы забвения в голову стрельнуло такой болью, что мысли вспугнутыми воробьями разлетелись в разные стороны.

Девушка помассировала виски, но боль не утихала, прочно угнездившись где-то в темечке и периодически отдавая в затылок.

Между тем Кирилл аккуратно переложил блокнот на землю и со вкусом потянулся.

– А ведь принцип-то оказался прост, – произнес он вслух. – Нужна была лишь точка отсчета. Все материальные тела постоянно посылают вовне информацию о происходящих с ними изменениях – любых изменениях, на любом уровне. Совокупность таких сигналов образует общее информационное поле… но одновременно она же дает картину временных ритмов на заданном отрезке хронометрической шкалы! А если в качестве единицы измерения взять период темпоральных колебаний данного вектора… Шсс, так просто, а почему никто, кроме профессора Клеркота, до этого не додумался?

Кирилл остановился, глядя на Веру.

– Что с тобой? Опять плохо? – участливо спросил он.

– Да так…- Ее голос был хриплым и слегка дрожал. – Голова вдруг разболелась… жара… О чем ты только что говорил?

– Да так, – передразнил мужчина, осторожно касаясь ладонью ее влажного лба. – Обсуждал сам с собой, как использовать последние достижения темпологии для обмана местных охранных систем.

Девушка хихикнула.

– Ученый! Полная моральная деградация…

– Ну почему же? – Кирилл с важным видом поправил воображаемые очки. – Коль скоро перед нами стоит такая задача, приходится решать ее доступными средствами. Будь я простым взломщиком, хватило бы обычной отмычки… Но поскольку я ученый, специализирующийся в области естественных наук, приходится использовать собственный инструментарий, каковым для меня является мои модули и МК.

– И что тебе сказал твой компьютер? – Вера затаила дыхание – рука темполога словно невзначай стала гладить ее по волосам.

– Сигнализация в магазине особого трепета не внушает. Стандартная радиоканальная система. Инфракрасные датчики объема на потолке. Магнитные контакты на дверях и окнах. Контрольная панель с автономным блоком питания…

– Да?

– В общем, до прогноз-сигнализации в любом случае не дотягивает. Та бы с самого первого нашего прихода вопила на всех диапазонах и ментальным излучением тревоги всю охрану с ума свела.

Пальцы Кирилла скользнули по Вериной щеке. В том месте, где они касались кожи, разливалось приятное тепло. Головная боль незаметно отступила.

– Тебе действительно интересно? – мерцающие желтые глаза мужчины вдруг оказались близко-близко…

– Да, да, продолжай! – Девушка подалась вперед, постепенно опуская ресницы.

Что-то громко щелкнуло рядом.

Оба вздрогнули.

– Пора, – темполог переместился к компьютеру и как ни в чем не бывало забегал стилосом по экрану.

– Что? Куда? – не поняла Вера.

– Магазин только что поставили на сигнализацию, – пояснил напарник, раздвигая кусты.

– И что?

– Сейчас служащие оттуда уйдут, и пойду я.

– А сигнализация?

– МК заблокирует сигналы, идущие на контрольную панель.

– А дверь?

– Когда мы выходили, я поставил на замок заглушку.

– А… – девушка окончательно растерялась и только открывала и закрывала рот.

Не верилось, что они действительно собираются кого-то ограбить!

– Все, я пошел.

Кирилл присоединил к "башне" еще один проводок и неуловимым движением оказался за кустами. Верины пальцы, потянувшиеся схватить его за рубашку, цапнули воздух.

– А как же я? – жалобно воскликнула она.

– Следи за МК…

Небрежной трусцой темполог пересек улицу и замер около входа в магазин. Вера наблюдала за ним, закусив губу и нервно стискивая ремешок сумки. Постояв у края лестницы, мужчина быстро оглянулся и соскочил вниз, присев перед дверью на корточки. Со стороны казалось, будто он внимательно вслушивается в то, что за ней происходит, между тем как его левая рука совершала непонятные манипуляции над замочной скважиной.

Вере показалось, что прошли часы до того момента, как бронированная дверь наконец стала открываться. Со второй Кирилл не пожелал возиться, попросту от души пнув ногой. Звон разбитого стекла резанул девушку по ушам, заставил испуганно сжаться в ожидании криков "Держи!" и "Милиция!". На счастье темполога свидетелей его противоправных действий на тот момент рядом не оказалось. Открыв замок изнутри, мужчина змеей проскользнул в помещение.

Вера с трудом перевела дыхание.

В дальнем конце улицы отчетливо прозвучал женский смех.

Разом взмокнув, девушка выглянула из-за кустов и тут же отшатнулась обратно – в сторону сквера неторопливо двигалась компания из пяти человек.

"Господи! – Вера метнулась было к дереву, но сразу остановилась, расширенными глазами глядя на двери магазина. – Только не паниковать! Что он там возится?!"

Дрожащей рукой она провела по лицу и попыталась хоть немного придти в себя. Так, судя по голосам, компания почти рядом… Надо предупредить Кирилла… А как быть с компьютером? Да черт с ним! Главное – люди…

Приняв деловой, сосредоточенный вид, девушка обогнула кусты и двинулась в сторону магазина, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег. Краем глаза она заметила, что компания остановилась метрах в ста отсюда и что-то оживленно обсуждает. На нее никто не обратил внимания. Затаив дыхание, девушка миновала приоткрытую дверь, остановилась, будто разглядывая что-то интересное в ближайшем окне, и юркнула внутрь.

– Кирилл, – позвала она громким шепотом, тараща глаза в темноту.

В ответ что-то еле слышно звякнуло.

– Кирилл!

– Не кричи, – буркнул он над самым ухом. – Что случилось?

Стараясь не всхлипывать, девушка вытянула руку, на ощупь отыскивая напарника.

– Зачем ты пришла?

– Там люди… я испугалась. Нашел?…

– Нет еще. Шсс… Ладно, стой здесь и не шевелись, – с тихим шорохом темполог скользнул мимо нее.

Вера замерла, стиснув руки.

Звон разбиваемой витрины точно громом разорвал сгустившуюся тишину, заставив девушку подскочить от неожиданности. Следом за ним требовательно зазвонил телефон.

О Господи! Мало что соображая со страху, девушка на ощупь добралась до конторки и схватила телефонную трубку. Взволнованный женский голос произнес:

– Четыре-шесть-два-девять, говорите!

На Веру словно напал столбняк.

– Говорите! – повторил голос угрожающе. – Четыре-шесть-два-девять, я вас слушаю!

Девушка, вздрогнув, оттолкнула телефон и попятилась.

– Кирилл…

– Еще немного!

– Бежим отсюда, сейчас охрана приедет!

Темполог сдержанно прорычал что-то нелицеприятное в адрес последней, потом послышался удар тяжелого предмета об пол.

– Кирилл!

– Я здесь, – он снова возник рядом и схватил Веру за руку. – Сегмент у меня, уходим…

Стараясь не привлекать внимания излишней торопливостью, они вышли из магазина, прошли по улице, миновав давешнюю компанию, со смехом осуждавшую свои дела на том же месте, и на первом же перекрестке свернули направо.

Впереди уже показалась знакомая бело-розовая церковь, когда Кирилл внезапно остановился.

– А где МК?

Вера подняла на него испуганные глаза.

– Там остался…

Темполог прошипел свое любимое ругательство и, развернувшись, побежал обратно. Девушка бросилась за ним. Выскочив на перекресток, она по инерции пробежала несколько метров и замерла, чувствуя, как от напряжения перехватывает горло – у магазина тормозила темно-синяя "Нива", из которой прямо на ходу выскакивало трое крепких мужчин с пистолетами в руках. Один сразу прижался к стене у входа и рванул дверь, другой с налета заскочил внутрь, третий быстро оглядел улицу.

– Девушка, а ну-ка задержитесь!

Всхлипнув, Вера со всех ног рванулась к скверу. Кирилл был уже там, лихорадочно разбирая "башню".

– Эй, там! Стоять! – Теперь за ними бежало уже двое.

Схватив девушку за руку, темполог нырнул в узкий проход за деревьями. Далее открывался большой пустырь с огороженной строительной площадкой посередине. Не мешкая, молодые люди обогнули ее по периметру, и запетляли между домами, пытаясь оторваться от преследователей.

Если бы темполог не тянул ее за собой, девушка уже раз десять упала бы и, возможно, в какой-то момент так и осталась бы лежать. Она уже давно перестала понимать, куда они бегут. Каждый шаг давался ей все труднее, а в боку кололо так, что дыханием перехватывало от боли. она даже не сразу поняла, когда ее спутник остановился, и только потом, сморгнув слезы с глаз, увидела темную подворотню и прижавшегося к стене Кирилла, который настороженно выглядывал наружу.

– Кажется, отстали, – тихо произнес тот.

– Хоро… – девушка не договорила, со стоном стискивая ладонями виски.

Проклятое головокружение налетело сильней и внезапней, чем раньше. Размалеванные граффити стены словно раздвинулись, а земля выскользнула из-под ног, на одно бесконечно-мучительное мгновение оставив девушку в подвешенном состоянии. И прежде чем ей удалось найти хоть какую-то опору, ее повело в сторону, и она уже не могла сопротивляться этой неумолимой силе, затягивающей разум в нескончаемую темную воронку. Где-то на краю сознания мелькнуло испуганное лицо Кирилла, а за ним – высокий черный силуэт. Чьи-то пальцы больно впились в плечо, кто-то склонился над ней, блестя яркими белками миндалевидных глаз…

Потом все пропало, и Вера потеряла сознание.

– Очнулась! – Темполог с облегчением отбросил в сторону что-то, очень напоминающее пробник от ее старых духов.

Девушка непонимающе поглядела на него, придерживаясь рукой за стену. Голова у нее все еще кружилась, перед глазами стоял туман.

– Что произошло? – хрипло спросила она.

– Ты опять упала в обморок. Знаешь, это, конечно, не мое дело, но, по-моему, тебе следует обратиться к врачу.

– Я не больна, – Вера опустила голову, подавляя приступ тошноты. – Сколько времени я была… ну…

– Минуту, может, две.

– А эти?… – она перевела взгляд ему за спину.

Кирилл перехватил его и успокаивающе похлопал Веру по руке.

– Все в порядке. Погони больше нет.

– Я… – девушка кашлянула, прочищая горло, потом продолжила. – Я видела человека. Он вошел сюда следом за нами.

Темполог невольно прислушался, но кроме пения птиц из ближайшего двора и далекого гула проспекта ничего не услышал.

– Нет, здесь никого не было. Никто сюда не входил.

– Ты уверен?

– Я бы заметил. Тебе показалось.

Вера с силой потерла лицо. Взгляд ее рассеянно переместился на раскрашенные стены подворотни, пробежался по угловатым черно-белым надписям и изломанным псевдочеловеческим фигурам. Показалось? Да, наверное… Но откуда такое странное чувство дежа вю? Как будто это уже с ней было, а теперь повторилось?

Кирилл прервал ее размышления.

– Нам надо возвращаться, – он осторожно поддержал девушку за плечи, помогая ей подняться. – Ты как? Идти можешь?

Вера молча кивнула, высвобождаясь из его рук. Головокружение прошло, и забота напарника почему-то стала ее раздражать.

Они вышли из подворотни и направились в сторону метро. Темполог пристроился рядом с девушкой, размеренно печатая шаг и думая о чем-то своем. В полном молчании молодые люди миновали знакомую, отчего-то совсем пустую улицу и подошли к проспекту. Мимо них с шумом проползла оранжевая махина поливальщика, веером разбрызгивая воду по проезжей части и оставляя после себя запах прибитой влагой пыли. В воздухе волнами струилось тепло. Редкие автомобили нехотя притормаживали перед светофором, обдавая еще более редких прохожих ароматом горелых покрышек. На Московской площади шумели фонтаны, белыми мазками прорисовываясь сквозь длинную синеватую тень Дома Советов.

Все, казалось, шло своим чередом, но девушка вдруг ощутила острое чувство нереальности происходящего. И дома, и люди, и весь залитый солнцем проспект представились ей вывернутыми наизнанку, иллюзорными, обманчивыми – как будто она видела их отражение в гигантском зеркале, а сам реальный мир точно прятался за ее спиной, все время ускользая из поля зрения.

Она почти не удивилась тому, что метро оказалось закрыто. Подергав все двери подряд, девушка почесала нос и приблизила лицо к стеклу, пытаясь рассмотреть происходящее внутри. В вестибюле было темно, виднелись лишь зеленые огоньки турникетов.

Наземный общественный транспорт тоже, по-видимому, решил массово взять выходной.

Кирилл не скрывал своей радости:

– Отлично, едем на такси!

У Веры на языке вертелся вопрос о том, найдутся ли у темполога деньги на проезд, но ответ ей и так был известен. Она снова промолчала, хотя незапланированные расходы настроения не улучшили.

Сидя на заднем сидении подвозившей их "Тойоты", Вера хмуро разглядывала подголовник с возвышающейся над ним взъерошенной макушкой напарника и предавалась мрачным размышлениям. Все шло не так, как ей представлялось поначалу. Возможно, предлагая пришельцу из другого времени свою помощь, она тем самым надеялась поучаствовать в настоящем приключении. Возможно, именно поэтому она почти без колебаний приняла на веру все его слова. Возможно, ей тогда все казалось слишком похожим на кино или авантюрный роман, действие которого хоть и захватывает дух, но не слишком сильно затрагивает читателя… Все возможно, но сейчас девушка уже не была в этом уверена. Случилось что-то, в корне меняющее ее представление о происходящем. Пока еще Вера слабо осознавала, но явно чувствовала – дело ни в ограблении антикварного магазина и даже ни в том, что их чуть было не поймали. И хотя девушке совершенно не улыбалось быть задержанной за присвоение чужой собственности, да еще и со взломом, с этим еще можно было бы внутренне смириться, а стыд и угрызения совести как-то пережить.

Нет, это "что-то", от чего она до сих пор не может придти в себя, от чего ее никак не оставляет противная нервная дрожь, произошло в той самой подворотне или даже раньше – еще тогда, на Троицком мосту. И оба раза краем сознания она улавливала присутствие человека, чей карандашный портрет лежит сейчас у нее в сумке…

Кто же он и откуда взялся?

Слегка поежившись, Вера набрала Юлькин номер и прослушала чувственные перепевы Стиви Уандера, машинально разглядывая приборную доску. Подруга так и не ответила – видимо, с головой ушла в поиски драгоценных раритетов из бабушкиных закромов. Вера дала отбой, задумчиво постукивая пальцами по колену. Перед ее глазами ритмично помигивали красные цифры электронных часов. Девушка рассеянно моргнула в ответ, потом резко подалась вперед, едва не врезавшись лбом в подголовник.

– Простите, эээ, сколько сейчас времени? – запинаясь, спросила она у водителя.

Тот мельком глянул на часы.

– Пять ноль восемь.

Сидящий рядом Кирилл повернул голову.

– В смысле… пять утра? – недоверчиво переспросила девушка, изо всех сил стискивая пальцами чехол.

Водитель усмехнулся.

– Нет, девушка, вечера!

– Пять вечера? – удивленно повторил темполог.

Водитель вздохнул, бросив на него сочувственный взгляд.

– Хорошо вчера погуляли? Э, парень, тебе бы сейчас пивка не помешало… Утро уже, на работу пора!

– Это точное время?

– Ну, плюс-минус минута, – заметил мужчина, сверяясь с наручными часами. – На ваших сейчас сколько?

"Двадцать один пятнадцать", – чуть было ни ляпнула девушка, но вместо этого еле слышно пробормотала:

– Мои стоят…

Кирилл развернулся, вопросительно глядя на нее поверх подголовника.

– А день сегодня какой? – спросила Вера, уже не думая, какое впечатление ее слова производят на водителя. Тот перестал улыбаться и, немного помедлив, ответил:

– Пятница.

Девушка молча кивнула и закрыла глаза.

Все ясно, только несколько минут назад она еще пребывала в твердой уверенности, что сегодня четверг. Именно вечер четверга, а не утро пятницы! Вот откуда взялось это чувство нереальности – ведь все вокруг выглядит по-другому, атмосфера другая и даже солнце светит уже с другой стороны! Что же произошло в той подворотне? Куда делись восемь часов, непонятно как выпавшие из их жизни? Кирилл утверждал, что она была без сознания всего пару минут – почему же он ничего не заметил? Или (девушка даже вздрогнула от внезапно пришедшей в голову мысли) он по какой-то неведомой причине намеренно скрыл от нее это обстоятельство? Нет, невозможно. Как такое скроешь? Вера с подозрением покосилась на напарника – правда, ничего кроме уха и половины затылка не увидела.

Она снова вздрогнула. Господи, Юлька! Где она теперь? До сих пор ждет их на бабушкиной квартире или уже уехала? Почему не отвечает на звонок? С другой стороны, сейчас же пять утра, подруга наверняка спит… но сон у нее чуткий, так что могла бы уже ответить! Волнуясь все сильней, Вера нажала кнопку повторного набора, потом еще раз, и еще. Стиви Уандер выводил свое сладкоголосое "I love you…" с угнетающим постоянством, без сомнения, намеренно играя на ее нервах. Девушка еле дождалась, когда машина затормозит у родного дома, сунула водителю деньги и со всех ног бросилась во двор.

Замешкавшийся Кирилл догнал ее у самого подъезда.

– Вера! Подожди! – Он схватил девушку за локоть, разворачивая к себе лицом. – Успокойся, все можно объяснить…

– Вот и займись этим, а я спешу! – отрезала она.

– Водитель тоже человек, он мог ошибиться…

– Да? А оно тоже ошибается? – Вера со злостью ткнула пальцем в небо. – Что-то я забыла, где у нас солнце заходит?

– На западе, – растерялся темполог.

– А сейчас оно где?

– А… да. На востоке.

– Спасибо! – язвительно улыбнулась девушка. – А то я уже стала сомневаться.

Вырвавшись, она побежала по лестнице, на ходу доставая ключи. Дверь распахнулась, гулко ударившись о стену.

– Юля, это мы! – провозгласила Вера, влетая в прихожую и тут же спотыкаясь о валяющуюся посередине коробку. – Господи, что тут произошло?!

Навстречу ей с жалобным мяуканьем выскочил Барс и принялся тереться о ноги.

– Боже мой… – взяв животное на руки, Вера пошла по коридору, аккуратно перешагивая через разбросанные повсюду вещи. Все, что раньше составляло содержимое коробок, было вывернуто и раскидано по полу. Под туфлями хрустело битое стекло. Старый, проеденный молью воротник бабушкиного пальто свисал с люстры.

– Юль? – Вера заглянула в спальню. В тусклом свете торшера ее изумленному взору открылось потрясающее зрелище. Вся постель, вплоть до матраса, лежала на полу, кровать была передвинута, дверцы шкафа распахнуты, а одежда Ядвиги Станиславовны кучей свалена рядом. В воздухе стоял острый запах лекарств – кто-то попросту выгреб все пузырьки и коробочки из тумбочки, после чего основательно по ним потоптался. Сама тумбочка с полуоторванной дверцей валялась у стены вместе с опрокинутыми стульями.

Вера отступила, едва не выронив кота. Беглый осмотр остальных комнат показал ту же неутешительную картину – перевернутая мебель, выпотрошенные шкафы и вспоротые диваны. В кухне кто-то не поленился вывернуть мусорное ведро и разодрать пакеты с кошачьим кормом.

– Ограбили… – в полной растерянности пробормотала девушка, замерев на пороге. Мысли в ее голове прыгали ошалевшими блохами, но только одну удалось додумать до конца: что скажет бабушка, когда узнает…

Возникший рядом Кирилл, прищурившись, оглядел царивший в помещении хаос и многозначительно присвистнул. Странно, но именно этот звук вернул девушке способность соображать. Передав темпологу кота, она развернулась и вторично пробежалась по квартире, целенаправленно заглядывая во все углы. Через мгновение ее взгляд зацепился за стоявшую поперек коридора швабру – деревянная ручка была заклинена в трещине между паркетинами, а щетка подпирала дверь ванной.

– Вот черт! – Вера отбросила швабру в сторону, затем щелкнула выключателем и заглянула внутрь.

Юлиана сидела на полу около ванны, странно скособочившись и вытянув ноги. Длинные черные волосы закрывали ей лицо, поперек тела было наброшено широкое банное полотенце. Юлькина одежда лежала тут же, аккуратно сложенная на бельевой корзине. Ванна была наполовину заполнена водой, а ее бортики покрывали непонятные серые разводы. Точно такие же оказались на полу рядом с Юлькой – видимо, девушка собиралась помыться, но что-то ей помешало.

Стиснув зубы, чтобы ни разреветься, Вера опустилась напротив и осторожно отвела в сторону подружкины волосы.

– Юлечка…

Та вдруг дернулась, судорожно вскидывая голову, и с ее оплывшего, перекошенного лица на Веру сверкнули дико вытаращенные глаза. Взвизгнув, девушка едва не упала, а Юлька, мертвой хваткой стиснув ее руки, умоляюще замычала.

– Юлечка, господи, что с тобой сделали? – Всхлипнув, Вера попыталась погладить подругу по плечу, но та только отмахнулась, по-прежнему мыча. Полотенце соскользнуло на пол, открывая лохмотья серой пленки, свисавшей с Юлькиных плеч.

Вера отпрянула.

– Кирилл!

– Что? – Тот просунул голову в дверь, огляделся и сокрушенно выдохнул. – Шисс… Ну, надо же…

– Кажется, это по твоей части, – едва сдерживаясь, произнесла девушка, поднимаясь с пола и отступая в сторону. Юлиана вдруг всполошилась и принялась хватать подругу за одежду, но темполог, молча заняв Верино место, перехватил ее руки и принялся снимать с перепуганной девушки застывшую биопленку.

– Верунь, извини, но, похоже, я все пропустила, – откинув назад еще влажные волосы, Юлька виновато шмыгнула носом и взялась за чашку. – В этих коробках столько пыли, я же вся извозилась, просто с ног до головы. Вас все нет и нет, ну я и решила сполоснуться по-быстрому, а когда эта дрянь на меня полезла… Вер, я от страха чуть с ума не сошла, думала – все, помираю! Думала, может, у тебя в ванне кислота какая налита, а я с дуру в нее полезла! И главное, рожу всю залепило, я уж там чуть ни задохнулась, скребу, скребу, вижу – в руках ошметки, решила, что это кожа с меня слезает, ну и вырубилась маленько… Потом слышу, вроде шум. Думала, вы пришли, хотела позвать, помычала, как могла. Вроде подошел кто-то к двери, но заходить не стал. Потом еще немного погремело и стихло. А потом уже ты пришла!

– Да уж, – Вера зябко дернула плечами, подумала и добавила в чай еще коньяку.

Юлька без слов протянула свою кружку, а следом за ней и Кирилл.

Они втроем (вчетвером – если считать притаившегося под Вериным стулом кота) сидели за кухонным столом и снимали стресс проверенным армянским средством. Кухня, как наименее пострадавшее от вандализма помещение, была на скорую руку приведена в порядок, а остальные комнаты вкупе с коридором Вера решила оставить пока как есть. Если сравнивать с тем, что было до ее генеральной уборки, бабушкина квартира не слишком пострадала.

– И что теперь? – поинтересовалась Юлиана. – Милицию вызывать будешь?

При слове "милиция" Веру бросило в холодный пот, а воображение услужливо нарисовало картину заполненного бомжами "обезьянника" и ее саму в наручниках, со слезами на глазах обнимающую стальные прутья тюремной решетки.

– Н-нет! – с трудом проглотив кусок, она решительно помотала головой. – Никакой милиции!

– Ты смотрела, что пропало?

– Ничего не пропало, все на месте! – заверила подругу Вера, покосившись на Кирилла. Тот слегка кивнул.

Юлька удивленно вскинула брови, но комментировать не стала. Ее взгляд также переместился на темполога и сделался задумчивым.

– А у Костика вы были? – спросила она, прерывая затянувшееся молчание. – Что он сказал по поводу статуэтки?

– Много разного и интересного, – ответила Вера. – Обещал еще поискать, может быть, удастся-таки узнать автора.

– Да, хорошо бы, – Юлиана отодвинулась вместе со стулом. – Ладно, поеду-ка я, ребята. Дела. В галерею заскочить надо, там у нас новая выставка намечается, от общества акварелистов. Ты, Веруня, обязательно приходи, тебе понравиться…

Вера согласно кивала, почти не вслушиваясь в ее слова. Проводив подругу, она еще немного постояла в прихожей, отстраненно разглядывая стену с отошедшими обоями, потом вернулась на кухню.

Кирилл в этот момент запускал свой МК, выводя на экран текстовые страницы одну за другой. Девушка наблюдала за ним, недовольно сдвинув брови и постукивая пальцами по столешнице. Потом что-то знакомое в мелькавшем на экране тексте привлекло ее внимание.

– Что это? – Она ткнула пальцем в центр голограммы.

Изображение слегка зарябило. Кирилл, недовольно поморщившись, отвел ее руку.

– Это же рисунок, который нам показывал Константин! – Девушка наклонилась к экрану. – Это магическая чаша Братства карающего меча, она же – чаша курляндского герцога!

– Ну и что? – буркнул темполог.

– Как что? Откуда у тебя этот рисунок?

– Из компьютера Константина.

Вера открыла рот.

– Не понимаю, что тебя удивляет? – раздраженно заметил Кирилл. – Как бы я еще определил местонахождение чаши и сегмента резонатора? Мне нужна была поисковая матрица.

– То есть ты вот просто взял и слил информацию из чужого компьютера… – медленно произнесла девушка.

– Вообще-то, это было не так уж и просто, – педантично поправил напарник. – Во-первых, требовался универсальный носитель, подходящий к соответствующему разъему, да еще с устройством полного считывания файлов всех типов. Во-вторых, надо было как-то обойти несовместимость наших систем. В-третьих, расшифровка и структурирование информации – тоже дело нелегкое, так что пришлось повозиться!

– Бедненький! – с нескрываемой иронией заметила Вера.

– Знаешь, мне не очень приятно такое слышать. Можно подумать, у меня есть выбор.

– Выбор всегда есть!

– Конечно, – согласился темполог. – Можно было пойти легальным путем, например, попросить у Константина разрешение залезть в его компьютер и как следует там покопаться. Или изъять сегмент прямо на глазах у персонала магазина, хотя, думаю, вряд ли бы им это понравилось. Да и на месте нашего консультанта я бы точно не позволил неизвестно, кому рыться в моих файлах…

– Не надо объяснять мне очевидных вещей.

– Вера, я хочу полной ясности. Я понимаю, что тебе может быть неприятно мое присутствие и то, что я делаю. Но другого выхода нет – резонатор нужно найти и дезактивировать, причем как можно скорее. То, что с нами произошло сегодня… точнее, уже вчера – лишнее тому подтверждение. Конкретных данных у меня нет, но, похоже, мы угодили во "временную яму", что вполне возможно при возникновении эффекта темпорального резонанса и при нашем нахождении в эпицентре временных помех…

Он глядел ей прямо в глаза, и эти желтые мерцающие радужки в очередной раз заставили Верино сердце томительно сжаться.

Девушка отвернулась, нерешительно покусывая губы. Причин не верить темпологу или сомневаться в нем у нее не было. Умом она признавала правоту его доводов, хотя согласиться с ними до конца все же не могла. Что-то в ней сопротивлялось не столько его словам, сколько тому, как именно они были произнесены – твердо, решительно и спокойно, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

"А ведь он действительно не сомневается и не колеблется, – подумалось ей вдруг. – Наверное, это меня и пугает. Он убежден, что все на свете можно объяснить с позиций его науки и даже мысли не допускает, что может ошибаться".

Вере стало как-то неуютно. Она посмотрела на темполога через плечо – он, не отрываясь, глядел на дисплей, вновь с головой уйдя в работу. По его лицу пробегали легкие тени от меняющихся изображений, стилос бабочкой порхал в длинных пальцах. Девушка замерла, не зная, куда деваться от нахлынувших на нее противоречивых чувств.

Вот бы все действительно было так, как он говорит – просто и ясно!

– Ты не думал, что этот камень нужен еще кому-то? – спросила она тихо.

Кирилл поднял голову, поглядел на нее и улыбнулся.

– Исключено. Согласно принципу темпорального детерминизма, обусловленного наличием причинно-следственных соответствий в различных, но близких по хроночастоте временных потоках, можно допустить, что темпология, как отдельная наука, возникла где-то еще и смогла достигнуть такого уровня развития, при котором перемещение по векторам становиться возможным. Но опытным путем доказано, что изменение хроночастоты на организменном уровне допускается лишь в пределах от одной тысячной до четырех сотых условных временных единиц…

– А попроще?

– Пожалуйста. Вряд ли в каком-то из ближайших векторов могли точно засечь время активации резонатора и настроить фокус пространственно-временной схемы так, чтобы оказаться в нужном месте и в нужную минуту, как это сделал я.

Вера запустила руки в волосы, массируя голову. Какая-то мысль упорно вертелась в мозгу, никак не давая себя схватить и вытащить на свет Божий.

– Ладно, допустим, – наконец сказала она. – Тебе этот камень нужен для того, чтобы спасти мир, миры… Но кто-то же разбил его на части и спрятал по тайникам. Кто-то может следить, чтобы камень не попал в чужие руки.

– Кто, например?

– Не знаю. Но я дважды видела человека, и второй раз он определенно шел за нами.

Темполог успокаивающе погладил ее по руке.

– Вера, тебе показалось. При темпоральных возмущениях подобного характера могут возникать субъективные трансформации психопатологического характера…

Девушка раздраженно отодвинулась.

– Я не сошла с ума! – воскликнула она. – Я действительно его видела. Чем больше я об этом думаю, тем больше в этом уверена. Я его видела. Он действительно был и на том катере, и в подворотне. Я даже могу его описать. И я точно знаю: в первый раз он шагнул за борт и просто исчез, а во второй раз исчезли восемь часов нашей жизни – и это тоже связано с ним.

Кирилл насмешливо вскинул брови.

– Я его видела, – твердо повторила Вера.

– Ладно, – темполог примирительно поднял вверх руки. – Ты видела этого человека. Как он выглядел?

Девушка достала из кармана мятый листок.

– Вот, примерно так…

Кирилл склонил голову на бок, скептически разглядывая набросок.

– Могу сказать, что я такого точно не заметил, – он положил листок на стол. – А ведь мы все время были вместе, ты не можешь этого отрицать. Если бы кто-то, похожий на него, оказался рядом, я бы запомнил. Я говорил – у меня хорошая зрительная память.

– Но ты и мог не заметить! Что ты делал, когда я потеряла сознание?

– Не понимаю…

– Ты смотрел, ни гонится ли кто за нами, так? В этот момент я стала падать. Что ты сделал?

Темполог нахмурился, вспоминая.

– Увидел, что тебе плохо, и попытался помочь. Придержал, чтобы ты не расшиблась, потом стал искать нашатырь у тебя в сумке.

– Так и есть! – Вера хлопнула ладонями по столу. – Ты повернулся ко мне и не видел, что происходит у тебя за спиной. В этот момент он и появился…

– Неужели ты думаешь, я бы не почувствовал рядом с собой постороннего! – Кириллу явно начинал надоедать этот разговор.

– Но ты же не почувствовал, как прошло восемь часов, – логично возразила девушка. – Тебя в этот момент тоже могло переклинить, так что… Извини, но твои высоконаучные теории меня не убеждают!

– А меня не убеждают твои фантазии!

– Да-а? Между прочим, когда ты возник в моей кухне, это тоже, мягко говоря, походило на фантазию! Но я же не стала звонить в дурдом!

– Для консервативной личности все, выходящее за рамки привычных представлений, воспринимается с недоверием и агрессивностью.

– Кто бы говорил!

– Не путай обывательскую точку зрения с объективным методом анализа ситуаций…

Спор плавно перетек на личности и теперь велся исключительно на повышенных тонах.

– Мне надоел этот идиотский научный треп! – Вера вскочила, отшвырнув стул к стене. – Не можешь говорить нормально – вообще молчи. Ни слова больше!

– Шссс…

– И не смей на меня шипеть!

– Вера! Ты сама слышишь, что ты несешь?!

– Я все слышу! А ты – нет! – со слезами в голосе выкрикнула девушка, бросаясь прочь из кухни.

Она едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. Это было совсем уж глупо и выглядело так беспомощно, по-детски, что ей стало стыдно. Захотелось спрятаться где-нибудь и дать волю эмоциям, и она ни нашла ничего лучше, как запереться в ванной.

Присев на холодный бортик, Вера тихо размазывала слезы по лицу. Ее слегка потряхивало, но нервное напряжение уже начало отпускать. Вместе с этим понемногу возвращалось прежнее трезвое видение ситуации, и в конце концов девушка молча признала, что ведет себя как полная дура. Причин подобного, совсем не свойственного ей поведения она благоразумно решила не доискиваться. Вместо этого Вера как следует умылась, пригладила растрепанные волосы и принялась изучать собственное отражение в зеркале.

Внешний вид полностью соответствовал ее нынешнему внутреннему состоянию.

Тяжко вздохнув, девушка опустила глаза и посмотрела на ванну. Та опять была полна до краев.

Остатки слез мигом высохли. Сопя все громче и громче, Вера разглядывала глянцевые сизоватые разводы на поверхности воды, потом изо всех сил стукнула кулаком по бельевой корзине и вышла, грохнув дверью о косяк. Не задерживаясь, она протопала в прихожую, сунула ноги в туфли и сдернула сумку с вешалки.

Из коридора выглянул Кирилл, в замешательстве наблюдая за ее сборами.

– Ты куда?…

– Домой! – отрезала девушка. – Не забудь покормить кота!

Входная дверь захлопнулась. Перепрыгивая через ступеньки, Вера сбежала вниз и выскочила на улицу.

Почти бегом миновав пару кварталов, она вдруг остановилась, развернулась и медленно пошла в обратном направлении. Поначалу ей действительно хотелось всего лишь очутиться подальше от этого дома, неожиданно превратившегося в приют для умалишенных. Другие определения, приходившие девушке в голову, вообще не хотелось додумывать до конца – настолько нецензурными она казались. Приложив руку ко лбу, Вера тяжело вздохнула. Нет, конечно, заглянуть домой не помешает, хотя бы для того, чтобы в человеческих условиях смыть с себя следы недавних приключений. Но потом все равно придется вернуться…

Девушка снова вздохнула, мысленно сетуя на испытания, ниспосланные ей в лице Кирилла, но по ее губам скользнула невольная улыбка. Пессимизмом она никогда не страдала, нерассуждающим оптимизмом, правда, тоже, но все-таки предпочитала выискивать в жизни положительные стороны. В данной ситуации один положительный момент, безусловно, присутствовал: как ни крути, а спасение миров вне всяких сомнений дело благородное. Осталось только проникнуться важностью возложенной на нее миссии, и все прочие моменты не будут иметь никакого значения.

Вера хмыкнула, невольно покачав головой. Да уж, быть героем легко, особенно в чужом мире или времени. У нее так в любом случае не получиться – ей ведь здесь еще жить. Да и с этим дурацким ограблением что-то нужно будет делать, возможно, придется таки обраться в милицию. Она поежилась, представив, что скажет на это бабушка… Ой-ой, лучше отключить воображение! Ядвига Станиславовна умела использовать привычные слова и выражения в таком неожиданном ракурсе, что знатоки русского языка только изумленно раскрывали рты. Вера малодушно решила не поднимать шума, по-тихому убраться в бабушкиной квартире и предать злосчастное происшествие забвению – тем более, что документы и небольшие деньги, которые бабушка держала под матрасом, никто не тронул. Антикварная статуэтка осталась у Водлянова, камень темполог носил с собой, не желая с ним расставаться даже на минуту. Мысль о том, что ограбление слишком уж хорошо вписывается в цепочку странных и тревожащих событий, произошедших с ней за эти два дня, Вера постаралась отогнать в сторону. Она только-только успокоилась, думать об этом снова ей не хотелось.

Утреннее солнце беспощадно гнало жар сквозь быстро загустевающий воздух, превращая улицы города в духовку. Вынырнув из своих мыслей, Вера потрогала нагревшееся темечко и завертела головой, пытаясь отыскать место в тени. Это было совершенно бесполезно – казалось, даже тени растворялись, не выдержав давления раскалившейся атмосферы. От невских волн поднимался пар, струи надводного фонтана напротив Биржевой площади призрачным маревом колыхались в воздухе.

Вытирая лицо влажной салфеткой, девушка огляделась и обнаружила, что ноги сами привели ее к Троицкому мосту, и теперь она растерянно топчется возле памятника Суворову. Укоризненно постучав себя по лбу, Вера повернула налево и целенаправленно зашагала через Марсово поле. Нет, к Водлянову она не пойдет! Невозможно вновь появиться перед ним в таком виде, словно ее сначала пожевали, а потом выплюнули и растерли по асфальту. Что о ней человек подумает? Новости, если таковые наличествуют, можно узнать и по телефону.

Сейчас же – домой, выспаться, привести себя в порядок, душевный и телесный.

Внезапно на нее нахлынул поток непонятных образов, запестрев перед глазами подобно стекляшкам в калейдоскопе. Вера машинально отмахнулась рукой и ускорила шаг. Наверное, это жара доконала. Да и место не самое приятное в городе, раньше она всегда старалась обходить его стороной – не столько из-за суеверия, сколько из-за какой-то особенной внутренней неприязни. Петербург девушка никогда не считала мрачным и мистическим городом, его тайны и легенды, а также проклятья этого "гиблого места" воспринимались ею не более чем занятная приправа к традиционным посиделкам питерского общества графиков и живописцев, в котором она состояла. Под портвейн или водочку такие байки шли просто на ура, но в реальности Вера ни разу не сталкивалась ни с призраком Павла Первого, играющего на флажолете в покоях Михайловского замка, ни с "траурной букетницей", ни даже с духом замученного студента, который однажды они с Юлькой на спор пытались отловить за кафе "Евростандарт" на Университетской набережной.

И все же два места в городе вызывали у нее чувство неосознанной жути. Первым являлось Марсово поле, а второе… второе…

– "Ротонда"! – отчетливо прозвучало над самым ухом, вынудив девушку с опаской оглянуться. Рядом никого не было.

Да, "Ротонда"… На первый взгляд, обычное здание в районе Петроградской стороны с единственным парадным и винтовой лестницей без площадок, идущей до самого чердака. Во времена беззаботной Вериной юности – любимое место посиделок ничем не занятой молодежи. Собственно, тогда девушка очень органично вписывалась в местное общество и даже считала особым шиком посидеть на затертых ступеньках с бутылкой пива в руках, пострелять окурками в потолок или оставить на размалеванных стенах собственный автограф. Но с какого момента "Ротонда" стала вызывать у нее нервную дрожь?…

Вера страдальчески сморщилась, потирая мокрый лоб. Головная боль снова начала постреливать в виски, в буквальном смысле вышибая слезы из глаз. Вообще с ней творилось что-то странное – дышать становилось все труднее и труднее, сознание словно раздвоилось. Одна его часть по-прежнему четко воспринимала окружающий мир: усыпанные гравием дорожки, пыльную листву низкорослых лип, группу японских туристов, старательно снимающих все вокруг. Другая как будто отступила в сторону и вела себя совершенно независимо. В какой-то момент, оглянувшись, Вера отчетливо увидела чуть позади справа себя же, целеустремленно вышагивающую по аллее с таким же утомленным от жары лицом, в той же мятой и заляпанной футболке, с сумкой на плече и туфлях на босу ногу. Видение было настолько полным и отчетливым, что когда девушка в испуге прижала пальцы ко рту, ее двойник, чуть помедлив, сделал то же самое.

"Я схожу с ума, – девушка прикрыла глаза и пошатнулась, едва не налетев на очередного японского туриста. – Я не хочу… Нет! Нет, я просто перегрелась на солнце. Сейчас я приеду домой и со мной будет все в порядке… Все будет в порядке".

Повторяя про себя эти слова как молитву, она, не замечая ничего вокруг, наконец добралась до метро. Там в тесноте и духоте вагона ее рассудок, казалось, пришел в норму, зато одолела зевота. Сонно покачиваясь в такт поезду, Вера висела на поручне, поминутно клюя носом. Еще бы! Ее внутреннему хронометру было совершенно наплевать на объективный ход времени, для него как раз сейчас наступала ночь. Пусть отведенные на сон часы прошли, но для нее их и вовсе не существовало. Они просто выпали из ее жизни, о-о-ох!

Едва не свернув челюсть в очередном отчаянном зевке, девушка еле выползла из метро и, с трудом переставляя ноги, побрела по улице. Теперь ей уже было все равно, кто или что вышагивает рядом. Свернув в тихий переулочек, она остановилась, покачиваясь взад-вперед, и теплая пелена, окутывающая утомленный мозг, начала рассеиваться.

На смену сонливой вялости пришло искреннее недоумение.

Родной пятиэтажки не было и в помине. Вместо нее посереди пустынного двора возвышалось круглое приземистое здание с облупившейся светло-желтой краской на стенах. Мутные стекла окон созерцали на окружающий пейзаж точно старческие подслеповатые глаза. Некогда белые, а теперь грязно-серые пилястры в простенках застарелыми шрамами рассекали фасад.

Вера изумленно раскрыла рот, отказываясь верить увиденному.

"Я схожу с ума".

Да, в здравом уме она бы сюда никогда не явилась. Однако стоило немного отвлечься, и ноги сами привели ее к проклятому месту.

"Ротонда", ну надо же! Порой подсознание выкидывает странные штуки…

Девушка посмотрела по сторонам, потом вверх и себе под ноги, несколько раз глубоко вздохнула и немного истерично рассмеялась. Руки нервно скомкали ремешок сумки.

"Ротонда" мало изменилась с тех пор, как девушка видела ее в последний раз, разве что двор стал почище, вместо свалки в нем теперь устроили автомобильную стоянку, огороженную свежевыкрашенной металлической решеткой. Въезд перегораживал полосатый шлагбаум. С другой стороны само здание выглядело заброшенным, и единственной чертой, выбивающейся из этого облика, была крепкая железная дверь подъезда, в данный момент – немного приоткрытая.

Непривычная тишина вокруг и отсутствие привычного чувства тревоги несколько озадачили девушку. Она подошла ближе и заглянула в подъезд. Там горела лампочка, освещая застеленную старым линолеумом площадку. На стенах, сколько можно было разглядеть, красовались все те же надписи, слегка замытые, но по-прежнему хорошо различимые. Ближе к двери выделялся светлый кусок стены с четко прорисованной пиктограммой – черно-белым силуэтом оскалившейся волчьей головы.

Вера снова хмыкнула. Поколебавшись, она все же вошла внутрь, привычно нащупывая рукой расшатанные железные перила. Лестница витками уходила в темноту, но по ней девушка могла пройти даже с закрытыми глазами. Ноги уверенно нашли первую ступеньку, и от нахлынувших воспоминаний по коже пробежал холодок. В последний раз она летела по этой лестнице так, как будто за ней гнались толпы призраков в компании с местным участковым, а недопитая бутылка пива так и осталась где-то на уровне второго этажа… Дойдя до этого места, Вера зачем-то пошарила внизу рукой, словно ожившая картинка прошлого каким-то образом могла материализоваться в настоящем. Разумеется, никакой бутылки она не нашла.

С легким вздохом разочарования, девушка поднялась еще немного, поскребла ногтем стену, машинально добавив новый штрих к старой "росписи", и уже совершенно спокойно спустилась вниз и вышла на улицу.

Во двор въезжала машина – вишневый джип с тонированными стеклами. Равнодушно проводив его взглядом, Вера повернулась, желая в последний раз обозреть приют своей юности. Джип остановился у въезда на стоянку, передняя дверь открылась, пропуская водителя – высокого, крепко сбитого мужчину, стриженного так коротко, что кожа просвечивала сквозь темные волосы. В широких солнцезащитных очках отразилась стройная девичья фигура.

Неприятное покалывание между лопаток заставило Веру обернуться – мужчина, хмуря брови, смотрел прямо на нее. Выражения его глаз, скрытых очками, девушка не могла увидеть, но непрошеное внимание само по себе вызывало беспокойство. Стараясь выглядеть естественно, девушка направилась к выходу со двора, огибая джип и его водителя по широкой дуге. Мужчина, хлопнув дверью, неспешно двинулся ей наперерез, и стало понятно, что миновать его так просто ей не удастся. Замешкавшись, Вера резко поменяла курс, быстрым шагом проследовав к стоянке, но темноволосый, точно ожидая от нее этого маневра, вовсе остановился, перекрывая все пути к отступлению. По его тонким губам скользнула улыбка.

– Девушка, а девушка… – игриво окликнул он Веру, сдвигая очки на макушку. – А мы с вами не знакомы?

"Нет!" – чуть было ни выпалила та, но, открыв рот, замерла пораженная внезапной догадкой. Этого человека она определенно видела раньше! Его квадратная физиономия с темными щелками глаз и приторной ухмылочкой точно была ей знакома. Ожившая память услужливо представила картинку: брызжущий слюной темполог яростно наскакивает на вишневый капот, а за быстро поднимающимся стеклом – перекошенное от испуга и злости лицо водителя. И вылетевшая из недр отъезжающего автомобиля фраза: "Псих долбанный!", произнесенная тем самым голосом, что сейчас так зазывно обращается к ней.

– Девушка, а девушка, – темноволосый медленно, но верно оттеснял Веру к "Ротонде". – А как вас зовут?

Ей вдруг стало страшно. Страх, непонятный, непрошенный, навалился внезапно, словно перед ее глазами свернуло лезвие ножа. Сердце сделало резкий скачок и заколотилось в два раза быстрее, ладони вспотели. Отступив назад, девушка пригнулась, точно желая бросится на противника, но вместо этого развернулась и заскочила в только что оставленный ею подъезд.

Мужчина сдавленно выругался.

Прижавшись к стене за дверью, Вера лихорадочно зашарила в сумке, пытаясь нащупать завалившийся куда-то газовый баллончик. Если преследователь войдет за ней, можно будет выпустить струю газа ему в лицо и, проскочив мимо, убежать. Однако баллончика в сумке не оказалось, а темноволосый неуверенно топтался снаружи и продолжать преследование не спешил.

Вера замерла, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам. Тяжелые шаркающие шаги приблизились к двери, и девушка в отчаянии оглянулась, ища пути к отступлению. Бежать было некуда, разве что вверх по лестнице, но и там в конце концов будет тупик. Мужчина остановился, потом сделал еще несколько шагов. Стараясь двигаться бесшумно, Вера попятилась к лестнице. В последний момент взгляд девушки выхватил из темноты темный прямоугольник подвального входа у ее подножья.

Темноволосый мерзко хихикнул за дверью.

– Девушка-а, я иду искать!

Железная створка медленно потянулась наружу.

Вера метнулась к подвалу и застыла, упершись носом в решетку. У ее бедра негромко стукнул висячий замок.

– Девушка-а-а… – свистящий шепот резанул по ушам.

Черный силуэт оказался совсем близко, при желании Вера могла бы дотронуться до него рукой. Лица она не видела, но чувствовала, что он опять улыбается. По ее виску скатилась холодная капля. Неприятно щекочась, пробежала по шее, задержалась в ключичной впадинке…

Мужчина медленно наклонился, и тогда Вера вытянула руки и бросилась на него. Ладони скользнули по плотной ткани, а в следующее мгновение, утратив всякую опору, будто прошли сквозь нее. Девушка по инерции пролетела до самой двери, ударилась об нее всем телом и вывалилась на улицу.

Не удержавшись, она рухнула на асфальт, больно ободрав колени. За спиной послышался негромкий хлопок. Кое-как, помогая себе руками, Вера поднялась и спешно заковыляла прочь. Только на выходе со двора она поняла, что ее никто не преследует – дверь в подъезд как захлопнулась, так больше и не открывалась. Темноволосый как будто растворился в воздухе. Исчез даже вишневый джип – теперь на его месте стояли старые обшарпанные "Жигули" со снятыми дворниками.

Вера с сомнением приостановилась, гадая, не отразился ли постоянный стресс на ее психике самым печальным образом, но задерживаться надолго не стала. "Ротонда" снова оправдала ее худшие опасения, наглядно продемонстрировав свои возможности. Столько лет прошло, а здесь до сих пор черт знает что творится! Настоящая черная дыра…

В бок что-то ткнулось и завибрировало, из сумки раздались приглушенные трели телефонного звонка. Девушка едва не подпрыгнула и торопливо, почти вывернув содержимое на землю, выхватила дрожащую и мигающую трубку.

– Да!

– Верочка, ну наконец-то! Это Анатолий Васильевич. Куда ж это вы пропали? – В голосе бабушкиного ухажера слышалось явное облегчение.

Вера перевела дыхание, поудобнее перехватывая телефон.

– Да, здравствуйте, Анатолий Васильевич…

– Здравствуйте, барышня. Ай-ай-ай, нехорошо! Что ж вы нас пугаете? Ядвига Станиславовна разволновалась… Полдня до вас дозвониться не могу!

– Извините, – пробормотала девушка. – Я вчера была немного занята.

В ответ послышалось укоризненное сопение.

– Вчера мы были вне зоны доступа, – сухо произнес Анатолий Васильевич после непродолжительного молчания. – Сейчас мы на Валааме, утром были на службе в главном храме, потом нам сделали хорошую экскурсию, дражайшей Ядвиге очень понравилось. Теперь вот гуляем, а заодно пытаемся до вас дозвониться. Верочка, вы – взрослая девушка, не мое дело, как вы проводите время, но, пожалуйста, будьте так добры отвечать на мои звонки. Я не из-за себя, вы же понимаете…

– Да-да, – Вера поспешно закивала, словно пожилой человек мог ее видеть. – Извините, я, кажется, потеряла счет времени.

Анатолий Васильевич негромко вздохнул.

– Ну что вы, не извиняйтесь. Дело молодое. У вас все в порядке?

– Да-да.

– Что ж, не буду вам больше надоедать. Верочка, мы ведь договорились?…

– Да, – в который раз повторила девушка и, спохватившись, добавила с нервным смешком. – Анатолий Васильевич, вы не подскажете, который сейчас час? У меня, кажется, часы отстают…

– Минуточку, – в трубке зашебуршало. – Без десяти минут шестнадцать. Через два часа мы возвращаемся на теплоход.

"Без десяти шестнадцать", – беззвучно прошептала пересохшими губами Вера.

– До свидания, Верочка!

– До сви… – горло перехватило, потом отпустило.

Она зачем-то оглянулась, невидящим взором окидывая заставленную машинами улицу. Солнечные лучи, отразившись от полированных крыш, ударили ей прямо в лицо. Вера прикрыла глаза ладонью, потерла, собирая в кучу разбегающиеся мысли. Было, от чего впасть в прострацию, однако именно теперь в голове стало потихоньку проясняться, мысли потекли четко и слаженно, выстраивая в мозгу цепочку фактов.

Факт первый – из бабушкиного дома она вышла ранним утром.

Факт второй – неизвестно, каким ветром ее занесло в "Ротонду", но причина этому, несомненно, существует.

Факт третий – ей встретились два подозрительных типа (старый и молодой), каждый – по два раза, и во время этих встреч с ней происходили странные вещи.

Факт четвертый – она снова потеряла восемь часов, правда, сознания уже не теряла.

Факт пятый – Кириллов резонатор здесь совершенно ни при чем, ибо остался у темполога и создать очередную временную помеху не мог.

Девушка расправила плечи. Теперь, когда удалось привести растрепанные чувства в порядок, она ощущала себя значительно лучше. А главное – наконец-то смогла ясно представить свои дальнейшие действия. Пусть Кирилл Снот разбирается с резонатором, ищет его недостающие части, дезактивирует, забирает с собой или оставляет – для нее это уже не важно.

Ей предстояло решить другую задачу.

Восточная Ливония, замок Зегельс, 1508 год

Снег, выпавший со дня святого Андрея, вопреки всем приметам даже и не думал таять. Напротив, в первую же неделю Адвента намело столько, что напрямик через лес было теперь вовсе не пройти. Огромные рыхлые сугробы надежно скрыли все тропинки, а от большого тракта оставили еле заметную рыжеватую тень между занесенных до самых макушек елей.

Мартина Унгерн с усилием выдернула ногу из снежного заноса, едва ни оставив там болтающийся на ноге постол, и остановилась, с горестным вздохом глядя вперед. Напрасно она не послушала Кристину, вознамерившись срезать путь от замка к озеру Друйсе через ближние лесные прогоны – ей казалось, что так будет быстрее и безопасней. На все воля Господня, но вдруг отец обнаружит ее отсутствие и вышлет слуг в погоню? К тому же, думала Мартина, небольшой лесок на вершине пологого холма должно было занести не так сильно, как болотистые низины, через которые тянулась главная дорога к Резекне. И вправду, снега там оказалось чуть выше колена – сверху обманчиво плотная корка, проламывающаяся при каждом шаге, снизу сырая рыхлость, захватывающая и удерживающая ноги подобно тискам.

Девушка задержалась на минуту, покрасневшими пальцами затягивая заскорузлые от снега шнурки постола, выпрямилась, поправила сбившиеся на сторону толстые шерстяные шали и упрямо двинулась вперед, рывками продираясь сквозь снежную нетронутую целину. Под шалями о бок билась туго набитая холщовая торба.

Из замка Мартина ускользнула сразу после утренней мессы. Сделать это было нелегко – с тех пор, как ее старшая сестра Элиза сбежала с заезжим французом, прошло всего несколько недель, и отец еще продолжал рассылать поисковые отряды по всей Латгалии и дальше – в Эстляндию и Курляндию. Мартине же лишь недавно позволено было выходить из своей комнаты, да и то – под строжайшим тетушкиным надзором. Если бы ни умница Кристина, верная служанка и наперсница, ей бы нипочем из замка сегодня не выбраться. А сделать это надо было обязательно, и так уж оттягивала, сколько могла…

Миновав редкий подлесок, в котором трескуче перекликались сороки, Мартина выбралась на ровный склон и снова остановилась, раздумывая. Взгляд ее упал на торчащие из-под снега концы обломанных еловых лап – то ли кто из крестьян оставил, то ли сами отломились, не выдержав тяжести снежных покровов. Вытащив наружу, девушка положила их перед собой, придерживая заиндевевшие комли, потом, подобрав юбки, плюхнулась сверху и резво оттолкнулась. "Санки" нехотя тронулись с места, то и дело глубже увязая в снегу. Тем не менее, ехать на них было гораздо быстрее, нежели самой спускаться с холма, а там, где склон становился круче, удалось даже прокатиться с ветерком. Свернув в сторону и проехав еще немного, она остановилась у края заросшего кустами оврага, на дне которого негромко журчал ручей, не замерзавший и в самые сильные морозы. Отсюда до цели было рукой подать, оставалось лишь отыскать тайную тропинку через заросли.

Сделать это оказалось не так легко. В низине гулял коварный ветерок, вроде бы не сильный и не особенно холодный, но заставляющий зябко ежиться под одеждой. Мартина пробиралась по краю лога, оставляя за собой глубокую неровную борозду. Ноги у нее, несмотря на две пары толстых чулок, потихоньку начинали коченеть.

Волки появились внезапно, серыми тенями вынырнув из мерцающей светлой пелены ближнего бора. Один за другим, растягиваясь в цепочку, три зверя неспешно пересекли открытое пространство, приближаясь к логу и постепенно замедляя ход. Роскошные зимние шубы с пышными более светлыми воротниками четко прорисовывались на белом фоне. Но не менее отчетливо видна была девичья фигура, застывшая у края оврага, испуганно прижимающая руки к груди. Волки остановились, принюхиваясь и разглядывая в упор неожиданную помеху. Один коротко тявкнул, делая шаг вперед.

Опомнившись, Мартина попятилась. Волки нападали на людей только в голодное время – тогда они не боялись забираться даже в крестьянские дома, унося маленьких детей, а иногда и перегрызая глотки их родителям, но такое случалось не каждый год. Чаще всего это происходило в период великого поста, словно волков в эту пору подзуживал сам дьявол. Сейчас же в лесу было для них довольно добычи, и хищники медлили, провожая немигающими взглядами отступающую девушку. Самый нетерпеливый перебирал лапами на месте, пригибая к земле лобастую голову, но вожак – здоровенный волчище, на ладонь выше остальных – не делал ни одного движения в ее сторону.

Оступившись на крутом склоне, Мартина пошатнулась – толстый пласт слежавшегося снега внезапно отделился от монолитного покрова, оставляя за собой широкий голубоватый след, и поехал вниз, увлекая девушку за собой. Она упала на колени, неловко загребая руками, потом развернулась и съехала на спине до самых кустов. Сверху ей в лицо посыпались комочки снега. Заслонившись ладонью, девушка подняла глаза – волк стоял на краю, откуда она только что скатилась. Из приоткрытой пасти шел пар, черные губы вздрагивали, открывая крепкие желтоватые клыки, каждый – длиной с палец. Узкие холодные глаза смотрели на девушку с почти человеческим любопытством.

Страх перехватил ей горло. Обычных волков Мартина не боялась. При взгляде же на этого словно кто-то провел по затылку холодной рукой, а сердце заколотилось так, как будто хотело выпрыгнуть из груди. Девушка перекрестилась, дрожащим голосом забормотав слова охраняющей молитвы. Волк склонил голову на бок, настороженно поведя ушами. Это да еще то, что зверь не боялся и не избегал ее взгляда, мало помалу убеждало девушку, что перед ней вилкацис – оборотень в волчьей шкуре. Именно о нем вчера шептались служанки в прядильне, после чего старая Берта, трижды сплюнув в ладонь от сглаза, вычертила за порогом толченой дубовой корой крест крестов. Но оборотни боялись солнечного света…

Мартина замерла, не зная, что предпринять. Волк зевнул, широко распахивая черную пасть, и улегся на краю склона, положив голову на передние лапы.

Девушка неслышно перевела дыхание.

…Да и как тут не поддаться страхам, когда вести с восточных границ приходили одна хуже другой! Говорили даже, что, несмотря на урожайный год, сотни человек сходят с ума – бегают по пустошам голыми, прикрываясь лишь волчьими или медвежьими шкурами, рычат и воют точно дикие звери; многие из них сбиваются в стаи, по ночам воют на луну, разрывают могилы, поедают трупы. Бешенство охватывало целые деревни, а перед тем, как это случалось, люди видели огромного седого волка с горящими как угли глазами – не иначе как самого дьявола в зверином обличье, насылающего проклятье на христианскую землю…

Кое-как поднявшись на ноги, Мартина двинулась вдоль полосы кустов, стараясь держаться к хищнику лицом. Рука ее внезапно нащупала пустоту, за которой обнаружился давно разыскиваемый проход. Не раздумывая, девушка согнулась, пробираясь между торчащими и цепляющимися за одежду ветками. Сверху на голову посыпалась снежная крошка. Тропа, миновав лениво журчащий под настом ручей, потянулась вверх и запетляла по пологим склонам. Кусты скоро кончились, идти стало легче. Встряхнувшись, Мартина выбралась на ровное место и снова побрела по колено в снегу. За дальней полосой деревьев уже виднелась ровная черная гладь озерной воды. Теперь бы пройти вдоль берега до старых рыбацких времянок…

Приглушенный звук заставил девушку оглянуться. Волки трусили по оставленной ею борозде в сотне шагов позади. Двигались неторопливо, жадно вдыхая морозный воздух. Заметив, что она остановилась, тоже замерли, потом плавными скользящими шагами двинулись вперед. Мартина отшатнулась, подвернула ногу и едва ни упала. Вожак коротко рыкнул, и стая разом сорвалась на бег, тремя ровными стрелками вспарывая белый наст, разбрызгивая в стороны снежные хлопья.

Мартина припустила во весь дух – не к озеру, а к ближайшей рощице, в середине которой возвышался старый кряжистый дуб. Сюда в канун Иванова дня, который лэтты называли Лиго, приходили крестьяне из окрестных деревень, плели венки из дубовых веток, разжигали костры, славили древнего бога этих земель. Отсюда девушки уходили в ночь искать цветущий папоротник… По местному поверью нечистая сила не могла приблизиться к священному дереву, и Мартина, хоть и была доброй христианкой, но сейчас и впрямь готова была взмолиться заснеженному великану о помощи.

Услышал он ее или нет, но волки один за другим замедлили бег и, в конце концов, остановились, вдруг потеряв к жертве всякий интерес. Что-то за деревьями привлекло их внимание, заставив насторожиться. После недолгого размышления вожак дал сигнал к отступлению и первым повернул обратно. Мартина заметила это, только добежав до дуба – неохотно отступающие волки время от времени останавливались и смотрели на упущенную добычу, но все же отходили дальше и дальше.

Девушка перевела дыхание, от всей души вознося хвалу своему небесному покровителю, и в эту же секунду за ее спиной заржала лошадь.

С опаской выглянув из-за ствола, Мартина увидела всадника – неподвижно застыв среди деревьев, он глядел вслед убегающим волкам и девушку будто совсем не замечал. Длинный плащ с бобровым оплечьем скрадывал его массивную фигуру, но лицо, затененное поднятой ко лбу ладонью, показалось ей знакомым.

Конь нетерпеливо тряхнул заиндевевшей гривой, звякнул удилами, фыркнул, выпуская из ноздрей плотное облачко пара. Мужчина повернул голову, встречаясь глазами с Мартиной. В этот момент девушка его узнала и в смущении отпрянула, скрывшись за деревом. Неприятный холодок внутри немного остудил ее пылающие щеки, и она с тревогой представила, что же случиться, если в ней узнают младшую дочь барона. Все раскроется, а отец… Матерь Божья, спаси и помилуй! Отец наверняка велит ее выпороть, а то и вовсе сошлет в монастырь святой Бригитты, как намедни грозился. Невольно перекрестившись, Мартина пригнулась, опустила голову и торопливо зашагала к озеру, все еще надеясь, что встречный примет ее за простую крестьянку, выбравшуюся в лес за хворостом…

Поздно! Всадник, бесшумной тенью вынырнув из-за деревьев, перегородил ей путь. Его рука под плащом легла на пояс, но тут же соскользнула, стоило ему разглядеть испуганно съежившуюся девушку. С минуту мужчина смотрел на нее, недовольно хмуря густые брови, потом дернул удила, заставляя коня обойти девушку по кругу. Мартина вспыхнула. Столь бесцеремонное разглядывание наконец ее возмутило, но пока она молчала, опасаясь себя выдать. Не выдержав, она повернула голову, и в тот же миг лицо мужчины разгладилось, а подозрительность во взоре сменилась явным удивлением.

– Фрейлейн фон Зегельс?

Отступать было некуда. Подавив невольный вздох, Мартина подняла глаза, глядя ему прямо в лицо.

– Господин Хорф…

Внезапно мужчина расхохотался. Покрасневшая девушка чуть было ни бросилась бежать, но вместо этого выпрямилась во весь рост и смерила весельчака надменным взглядом, развеселив того еще больше. От громкого смеха с ближних деревьев посыпался снег, а над рощицей с заполошным карканьем взметнулась воронья стая. Пристукнув кулаком по луке седла, мужчина тряхнул головой, все еще смеясь.

– Ох, фрейлейн фон Зегельс, право же… Вот уж не ожидал встретить здесь благородную барышню! – Он нарочито внимательно оглядел ее суконный чепец с короткими крыльями, какой носили местные крестьянки, задержался взглядом на длинных кистях верхней шали, сколотой на груди медной сактой, потом перевел его на облепленный снегом подол серой шерстяной юбки и снова усмехнулся.

Мартина виновато потупилась.

– Я… я… я тоже не ожидала вас здесь увидеть, господин Хорф, – торопливо произнесла она, подтягивая края шалей. – Мне следует благодарить господа нашего Иисуса Христа и его Пречистую Матерь за то, что они послали вас сюда. Если бы не ваше своевременное появление, меня бы растерзали волки…

Хорф перестал улыбаться.

– А, так они шли за вами, – пробормотал он, странно глядя на девушку.

– Да, и я…

– С каких пор девица из рода Унгернов так поглупела, что бродит по лесу в одиночку! – резко оборвал ее мужчина. – Или с вами есть еще кто-то? Отвечайте! Что это вам тут понадобилось?

Девушка гордо вскинула голову.

– Мне не понятен ваш тон господин рыцарь! Разве эти угодья принадлежат вам? Что-то не припомню, чтобы отец вам их дарил!

– О, девчонка-то с норовом… – неприятная ухмылка и сопровождающий ее взгляд заставили Мартину сжаться.

– Разве я не могу гулять, где захочу? – уже тише повторила она.

– В таком виде? Сомневаюсь!

– Ваше право, – холодно поизнесла девушка, отворачиваясь от собеседника.

– Вот как? Тогда позволю себе усомниться и в том, что барон, ваш отец, давал разрешение на эту прогулку. Нет? – Лошадиная морда толкнула девушку в плечо. – Что вы молчите? Уж не задумали ли сбежать, как ваша сестрица?

Мартина в смятении отступила.

– Я не сбежала, – еле слышно выдохнула она.

– Тогда что вы здесь делаете? Ну же! Не вздумайте мне лгать!

Он надвигался на нее, словно хотел втоптать конем в снег, и девушка вновь ощутила холодный липкий страх, совсем как недавно в овраге под взглядом стоящего над ней хищника. Пожалуй, они и впрямь были похожи друг на друга – волк и человек, но даже зверь не внушал ей такого чувства полной беспомощности и постыдной слабости, от которых ноги точно прирастали к месту. От зверя она еще могла убежать…

– Право же, я вас не понимаю, – голос ее дрогнул, но она старалась говорить как можно уверенней. – Кто дал вам право так со мной разговаривать? Неужели благородный рыцарь Хорф так одичал в походах, что забыл про куртуазное общение? Не забывайте, что перед вами дочь вашего сюзерена!

– Барон фон Зегельс – не мой сюзерен, – пренебрежительно отмахнулся Хорф. – Я лишь оказываю ему некоторые услуги и лишь до тех пор, пока мне это выгодно. Что до умения вести себя, фрейлейн, то не вам меня поучать. С женщиной ведут себя так, как она того заслуживает…

Он соскочил в снег и подошел к ней совсем близко, не сводя глаз с испуганного девичьего лица.

– А потом… кто же узнает благородную барышню в лэттской девке? Кому в голову придет, что нежная фрейлейн, в чьих жилах течет кровь прославленных предков, воспитанная в рыцарском замке под строгим надзором заботливых родственников, невесть, зачем вырядится в лохмотья и станет шляться по округе как простая крестьянка?

"Это не лохмотья", – хотела возмутиться девушка, но под пристальным взглядом мерцающих серых глаз не смогла вымолвить ни слова. Хорф склонился еще ниже, к самому лицу Мартины, его рука скользнула за ее спину, не давая отстраниться.

– Есть ли различие между дамой и служанкой? – Другая рука уверенно легла ей на грудь и сдавила, сильно, почти до боли. – Где же оно скрывается? Может, под одеждой?

– Я все расскажу отцу, – прошептала девушка, пытаясь его оттолкнуть.

– Не расскажешь.

Мартина чувствовала его дыхание на своем лице, губы рыцаря почти касались ее губ. Ослабев, она почти повисла у него на руках, и при мысли о том, что он может с ней сделать, девушку пронзила дрожь отвращения.

– Клянусь Господом и Пречистой девой, клянусь святым Мартином, моим покровителем, отец обо всем узнает…

Лицо Хорфа перекосила уже знакомая неприятная ухмылка.

– Маленькая святоша, – проворчал он, на мгновение прижав девушку к себе так, что у нее перехватило дыхание. Потом его руки разжались, и она, не удержавшись, упала в снег.

Одним прыжком, даже не коснувшись стремян, рыцарь вскочил в седло и, не удостаивая Мартину больше ни единым взглядом, развернул коня к роще. Она медленно поднялась, отряхивая снег с одежды. Ее смятение еще не улеглось, руки дрожали, лицо горело от пережитого унижения. Ей казалось, что худшего с ней не могло произойти. Вспоминая слова Хорфа и выражение, с которым он на нее смотрел – в самом деле, как на простую девку! – она начинала задыхаться от ненависти и страха, но к этому примешивалось ощущение странной тягучей боли, доходящей до самого сердца.

Еле сдерживая подступающие слезы, девушка почти бегом бросилась к озеру. Скорей, прочь отсюда, уйти, забыть…

Снег заглушил частый перестук тяжелых копыт за ее спиной. Она вздрогнула и обернулась, только когда над ухом звякнули металлические кольца уздечки. Жесткая рука обхватила ее поперек талии, забрасывая в седло – высокая, обитая железом лука больно ударила по бедру, но лошадиное фырканье заглушило легкий вскрик. Хорф натянул поводья, перехватывая пленницу поудобней, конь взбрыкнул передними ногами и сердито заржал.

Опомнившись, Мартина начала вырываться, бестолково размахивая руками.

– Нет, не прикасайтесь! Не смейте меня трогать!

– Ну-ну, фрейлейн фон Зегельс, – мужчина словно не заметил отчаянных попыток девушки, одним небрежным движением притиснув ее руки к бокам. – Не оставлю же я вас одну посреди леса. И барон, думаю, будет мне благодарен, если я верну ему дочь в целости…

– Альберт, – негромко прошелестело над полем.

Хорф слегка повернул голову. От деревьев неспешно отделилась и выехала ему навстречу высокая фигура в белом орденском плаще с капюшоном, скрывавшем левую половину лица всадника. Правая, худая и мертвенно бледная, была обращена к Хорфу и глядела сквозь него тусклым огоньком глубоко запавшего глаза. Весь облик подъезжавшего рыцаря был до того призрачным, что, казалось, лучи солнца проходят сквозь него, еле очерчивая на снегу колеблющуюся тень. И только красный крест с мечом, повернутым острием вверх, на его плече выделялись ярко, будто впитали в себя все жизненную силу своего обладателя.

– Я искал тебя, – произнес белый рыцарь, оказавшись рядом.

– Зачем?

Рыцарь скользнул взглядом по замершей девушке. Его лицо ничуть не изменилось, но Мартине показалось, будто она воочию слышит свист рассекающего воздух бича. Всадник пошевелил губами и глухо вопросил:

– Ubi lupus?…*

– Ушел в лес с другими, – Хорф проигнорировал недовольный взгляд собеседника, как и его явное желание вести разговор на латыни.

– Bene. Functus officio. Ab hinc dolor dolorem trudit et metus metum.**

– Да будет так.

По застывшему лицу рыцаря пробежала судорога, до неузнаваемости исказив черты. Одинокий глаз дико сверкнул. На мгновение Мартина будто узрела дьявольский лик, но почти сразу наваждение пропало, и рыцарь с прежним выражением благочестиво проронил:

– Deo volente…***

Альберт Хорф нахмурился, крепко прижимая к себе девушку. В этот момент она сама невольно прильнула к нему, точно ища защиты – какие бы чувства он ей ни внушал, незнакомый рыцарь пугал гораздо больше.

– Оставь девицу, – бросил тот, разворачивая коня. Край капюшона слегка колыхнулся, приоткрывая левую щеку, пересеченную узловатыми полосами букв-шрамов "CL". – Я жду тебя, Альберт…

Светлая фигура растворилась среди деревьев так же внезапно, как и возникла. Хорф беззвучно выругался ей вслед.

Мартина выпрямилась, глядя на него снизу вверх, и дрожащим голосом спросила:

– Что вы со мной сделаете?

Тот не ответил, резко посылая коня вперед. Искрящаяся снежная пыль вихрем взметнулась в воздух, оседая на развевающейся конской гриве, длинных темных волосах и меховом оплечье рыцарского плаща. Мартина охнула, с трудом сохраняя равновесие, но Хорф уже остановился у крайней полосы деревьев, окружавших озеро. Там он грубо ссадил девушку на землю, почти скинул.

– Ступайте в замок, фрейлейн. Не задерживайтесь здесь.

Девушка сделала несколько неуверенных шагов и оглянулась – Хорф, развернув коня, нарочито неторопливо следовал в ту же сторону, где скрылся белый рыцарь. Тогда и она сорвалась с места, припустив, что есть мочи, с желанием как можно скорее оказаться подальше от этого места.

* Где волк?…

** Хорошо. Сделал свое дело (больше не нужен). Отныне скорбь порождается скорбью, и страх страхом.

*** Волею Божьей…

Низкий деревянный дом стоял на полукруглой поляне, со стороны озера скрытой разросшимися кустами краснотала. От леса поляну отделяла стена непроходимого бурелома, сквозь которую не могли пробраться даже дикие кабаны, коих в этих местах водилось немало. Не так давно и сам барон любил наведаться сюда, поохотиться на них и на лосей, но в последнее время Клаус Унгерн сделался тяжел на подъем, поэтому дом круглый год стоял заколочен. Перед ним еще виднелся покосившийся навес для лошадей, а рядом – длинный шест с перекладинами, на которых после охоты развешивали мелкую добычу, но все это уже давно обветшало и ясно становилось – достаточно хорошего порыва ветра, чтобы свалить хлипкие сооружения.

Настороженно оглядевшись, Мартина подбежала к расшатанному крыльцу и потянула дверь на себя. Та поддалась неохотно, издавая пронзительные скрипы и цепляясь за выступающие половицы. Скользнув внутрь, девушка остановилась в сенях, привыкая к темноте, казавшейся и вовсе непроглядной после яркого дневного солнца. Меж тем внутренняя дверь приоткрылась, выпустив полосу тусклого неровного света, а следом и его источник – оплывшую с боков свечу, которую сжимали тонкие женские пальцы.

– Кто там? – взволнованно произнес нежный голос, и Мартина поспешно шагнула вперед.

– Это я, Лизель.

– Тинхен!

– Да.

– Матерь Божья, проходи скорей, только тише…

Пригнувшись, девушка вошла в полутемную комнату, разделенную на две половины плотным холщовым пологом. Ее сестра, до самых глаз закутанная в широкий синий плащ на лисьем меху, торопливо захлопнула дверь и прижала поплотней, навалившись всем телом. С минуту обе молчали, потом старшая поставила свечу и на стол порывисто бросилась на шею младшей, пряча лицо в складках ее шали.

– Тине, Тине…

– Ну что ты, – испуганно проговорила та, обнимая сестру и гладя ее волосы, небрежно сколотые на затылке. – Лизель, не плачь!

– Нет! – Элиза помотала головой, отстраняясь. – Я не плачу. Я боялась, что ты не придешь. Я ведь ждала тебя каждый день…

Мартина прижала руки к груди.

– Я не знала, клянусь, я не знала! Ведь прошел слух, что француз увез тебя в Феллин, а оттуда в Ревель, чтобы плыть во Францию морем. Отец даже послал нарочного ревельскому командору, прося задержать похитителя…

– Тише! – взмахом руки Элиза прервала сестру, с тревогой прислушиваясь к глухим отрывистым звукам за пологом. Потом она выпрямилась и тихо, но внушительно произнесла. – Ты не должна так говорить о моем муже.

– Значит, вы женаты, – Мартина растерянно обхватила ладонями щеки.

– Конечно, женаты. Разве могло быть иначе?

– Нет… Но ведь о французах говорят всякое. Нравы у них свободные, не то, что у нас.

Элиза гордо вскинула голову.

– Мой муж не таков! Ты сама поймешь, когда узнаешь его ближе. Он – воплощенное благородство! Наши ливонские тугодумы не могут даже сравниться с ним. А как он изыскан, как воспитан! У него такой тонкий ум! Он самый лучший – я не смогла бы отдать себя менее достойному дворянину. К тому же его род древнее и знатнее нашего. Так что можешь не тревожиться понапрасну – твоя сестра не уронила себя этим браком. Сейчас я вознеслась высоко, а стану еще выше!

Мартина обвела глазами закоптелые бревенчатые стены с торчащими из пазов клочьями сухого мха, перевела взгляд на сырые половицы, по которым сквозняк перекатывал комочки сора, и только вздохнула в ответ. Сказать было нечего, и она принялась выкладывать на стол содержимое своей торбы. Элиза, глянув за полог, на цыпочках вернулась обратно. При виде завернутой в полотенце хлебной ковриги и нескольких колец кровяной колбасы ее глаза радостно вспыхнули, а руки нетерпеливо потянулись к еде. Отломив солидную краюшку, она несколько раз торопливо надкусила ее, запивая простоквашей из деревянной кружки, которую молча подала ей сестра.

– Хвала Пречистой Деве… – еле проглотив слишком большой кусок, Элиза перевела дыхание и схватилась за колбасу.

– Где же твой муж? – спросила Мартина, посматривая на нее с невольной жалостью.

– Спит. Я не хочу его будить, он сегодня всю ночь не сомкнул глаз. Климат наш для него слишком суров, Жульен не привычен к морозам. Говорят, в Савойе их вовсе не бывает – там круглый год светит солнце и растет виноград, – девушка облизала пальцы и вытерла их о край полотенца. – Уф, я уже начала забывать вкус мяса…

– Почему же вы сразу туда не уехали?

– Мы не смогли. Путь туда неблизкий, а денег у нас не слишком много… Конечно, это моя вина, я так торопилась, уходя из дома, что совершенно об этом не подумала.

– Лизель, бедная моя… – растроганно прошептала Мартина. Элиза метнула на нее острый взгляд.

– То-то же! Теперь жалеешь меня, но что-то ты не торопилась придти, когда я послала тебе записку.

– Не вини меня, клянусь, я не виновата, – Мартина потупилась, затеребив длинную косу. – Со дня твоего побега в нашем замке словно объявился покойник. Ты помнишь – это был День поминовения усопших. Господин де Мерикур уехал накануне, решив не задерживаться на праздник, ты сказалась больной… Когда мы вернулись с кладбища и не нашли тебя в комнате, отец велел обшарить замок сверху до низу, потом послал людей спрашивать о тебе и французе по всем дорогам. Он сразу все понял, а мы с тетушкой Теклой даже представить не могли! Ты не представляешь, какого страха я натерпелась – отец сделался точно не в себе, грозился и кричал, пока изо рта у него не пошла пена, конюха отстегал кнутом за то, что тот не уследил за лошадьми. Стражникам, что стояли на воротах, велел дать плетей. Нам с тетушкой тоже досталось… – девушка подавила тяжелый вздох, отгоняя неприятные воспоминания.

Пожалуй, не стоит Элизе знать, что из-за нее их почтенную родственницу отхлестали по щекам, словно провинившуюся девчонку, а саму Мартину барон за волосы таскал по замковым переходам, а потом целую неделю держал в холодной башне на хлебе и воде.

– Отец решил, что я все знала и помогла тебе бежать, – сухо закончила она, разглаживая складки на коленях. – А ведь я даже не догадывалась. Ты мне и слова не сказала.

Элиза положила голову ей на плечо.

– Прости… Прости, прости. Я не могла иначе. Тебе это кажется безумным, но когда я узнала, что он меня любит, я не смогла отказать. Да разве в этом дело?! Я люблю его, люблю больше жизни! Я готова все ему отдать, лишь бы он попросил. И я стала его женой! Это ли не предел всех желаний?

– Не знаю, – грустно ответила сестра. – Мы с тобой так не похожи, для меня твои слова – как стихи из романа о Ланцелоте, там они к месту. Можно ли любить так, как ты говоришь? Я люблю тебя, люблю нашего отца, хотя порой мне тоже хочется от него сбежать, но не знаю, смогла бы я так поступить с ним… Ведь это же позор для благородного дома, когда одна из его дочерей… Нет, я не буду ничего говорить. Уверена, ты сама все понимаешь. Если ты любишь господина де Мерикура и вы женаты, это, конечно, меняет дело…

– Я люблю его, – нежным голосом повторила Элиза. – Я всю жизнь ждала такого, как он… Ах, Тине, сейчас он болен, его мучает кашель и хрипы в груди, а я ухаживаю за ним дни напролет. Ночью я слушаю, как он дышит. А когда муж со мной ласков…

Она покраснела.

– Согласие между супругами – Божье благословение, – торопливо проговорила Мартина. – Но как вы собираетесь жить дальше?

Элиза нерешительно глянула в сторону – за пологом не было слышно ни единого звука. Тогда девушка поднялась и бесшумно скользнула к нему – однако, в нерешительности постояв рядом, она заломила руки и сделала шаг назад.

– Нет, не могу, Жульен разгневается…

– Почему? – удивилась ее сестра.

– Он мне запретил… – Элиза быстро вернулась к столу и села, но почти сразу вскочила и принялась расхаживать взад-вперед под недоумевающим взглядом Мартины. – Но это смешно, ты же моя сестра. Поклянись, Тине, как в день Страшного суда, что никогда и никому не расскажешь о том, что я тебе покажу!

Мартина рассудительно сказала:

– Если твой муж запрещает, ты не должна мне ничего показывать.

– Но тебе я верю, как себе! – запальчиво возразила Элиза.

– И все же ты должна слушаться мужа, Лизель.

Та сердито фыркнула в ответ. В нетерпении постучав каблучком по полу, она наконец решилась. Остановившись у края полога, Элиза осторожно потянула его на себя и быстрым движением подхватила стоящий на лавке предмет, завернутый в темную материю. Под ней оказалась шкатулка полированного красного дерева с витиеватой надписью на крышке. Мартина только и успела разобрать выделенное более крупными буквами слово "Spica*", когда сестра поставила шкатулку на стол и откинула крышку.

Внутри лежал камень.

Младшая дочь барона с любопытством подалась вперед, но тут же охнула и схватилась за голову – в виски стрельнуло острой болью. Элиза, не замечая ее состояния, любовно провела пальцем по гладкой светящейся поверхности.

– Вот, смотри, – прошептала она благоговейно. – В нем наше будущее, залог, важнее которого ничего на свете нет.

– Что это? – слабо спросила Мартина.

– Философский камень.

– Это?…

Боль внезапно прошла, и Мартина выпрямилась, широко раскрыв глаза от удивления.

– Откуда?

– Это наследство Бре. Теперь он принадлежит Жульену, мой муж – его единственный законный владелец. Мы должны хранить этот секрет в глубочайшей тайне, потому что подобного сокровища не имеет даже император. Это то, что принесет нам власть, почести и богатство… Только представь! С помощью этого камня можно завалить золотом отцовский замок до самых крыш. Мы получим все, что ни пожелаем!

– Да, поистине золото делает человека господином всего, что он захочет, – насмешливо проронила Мартина, отодвигаясь в сторону.

– Не смейся! – Элиза сердито сдвинула брови и шлепнула сестру по руке. – Право же, в этом нет ничего смешного. Золоту дана власть над человеческими душами, это правда…

– Да уж, оно и душам может открыть дорогу в рай.

– Не богохульствуй!

– Это не мои слова. Так говорит доктор Порциус.

– Значит, правы те, кто называет его язычником… Не повторяй дурных слов, которым сама не веришь.

Мартина провела пальцем по краю шкатулки. Мягкие отсветы отразились в ее глазах, на секунду заставив их вспыхнуть золотистым огнем, потом свечение пропало, и камень как будто погас.

Девушка вздрогнула.

– И все же это сокровище даже не смогло вас накормить, тебя и твоего мужа, – чуть хриплым голосом произнесла она. – Прости, Лизель, я не очень в него верю.

– Ну и не верь!

Надувшаяся Элиза убрала шкатулку, вернув ее на место с прежней осторожностью.

* Колос

Из лесного фольварка пришли страшные вести. Хозяйскую жену и дочь, вернувшихся с реки, где они полоскали белье, прямо на пороге избы загрыз волк. Хозяин, выскочив на улицу, видел, как зверь, с чувством зевнув окровавленной пастью, неторопливо пересек двор и, на прощание окинув людей холодным немигающим взглядом, перескочил забор и был таков. У бросившихся за ним в погоню батраков ноги точно налились свинцом – стоило шагнуть за ограду, как в глазах начинало двоиться, а кто послабее, так и вовсе падали в беспамятстве. От волка и следов не осталось, никто не мог сказать, в какую сторону он убежал. Если бы ни два мертвых тела, распростертых на красном снегу, засомневались бы – был ли он на самом деле.

Старший сын хозяина с рогатиной в руках и топором за поясом отправился к окружному старосте. И хотя по дороге ему не встретился ни один зверь и даже птица, все равно на пол дороги его обуял такой страх, что в село парень вбежал как помешанный, потеряв и рогатину, и топор, в изорванном кожухе и с непокрытой головой. Размотавшиеся портянки волочились за ним по снегу.

Староста, до которого и прежде доходили всяческие слухи о волчьих бесчинствах, не мешкая, собрав наиболее уважаемых дворохозяев, поспешил в замок к сеньору. За ним, постепенно увеличиваясь, потянулась целая толпа: мужчины, женщины и дети. Те, кто тоже пострадал от волков, глухо роптали, время от времени то одна, то другая женщина начинала заходиться криком, падала в снег и каталась по нему в припадке. Ее молча обходили, оставляя лежать до тех пор, пока она сама не приходила в себя. Дети, видя такое дело, плакали. В сумерках люди подошли к замку и остановились напротив подъемного моста. Стражники с верхней площадки крикнули им, чтобы расходились, но никто не тронулся с места. Наконец старосту и с ним еще двоих пропустили во внутренний двор, на несколько минут приподняв преграждавшую вход решетку. Остальные остались ждать снаружи.

Быстро стемнело. Огни на сторожевых площадках и в темных провалах навесных бойниц крепостных стен казались собравшимся внизу глазами хищных зверей, готовых спрыгнуть на них и растерзать в клочья. Кто-то из крестьян стал читать молитву, но быстро смолк. Люди жались друг к другу все тесней. Подъемная решетка снова заскрипела, выпуская из прохода несколько темных фигур с факелами в руках. Вернулся староста с товарищами – в неровном факельном свете его лицо казалось смертельно бледным, но он говорил спокойно и от имени сеньора повелел всем возвращаться по домам – барон обещал принять меры. Вместе с ним находился монах-бенедектинец, высокий, с круглым добродушным лицом, широченными плечищами и кулаками ярмарочного борца. Говорил он громким, зычным голосом, эхом разносящимся по окрестным холмам, поначалу энергично вторя словам старосты, а под конец и вовсе оттиснув последнего в сторону.

– Господь сказал – да сгинуть тьмы порожденья, да низринутся они в пропасть, где вечный мрак и скрежет зубовный, да сгорят в вечном пламени! И будет так по слову Его! Господь – пастырь мой! Верую, верую, верую, ибо обещано!… Идите с миром, дети мои, Deus vobiscum! In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti…

– Amen… – вразнобой ответили крестьяне, снимая шапки и крестясь. Кое-кто спешил подойти под благословение, но большинство угрюмо смотрело в сторону темных холмов за которыми осталось село. Возвращаться в потемках было еще страшнее, и люди нерешительно топтались на месте, поглядывая на замок.

Внезапно под темным полукругом входной арки наметилось движение. Замелькали огни, полуопущенная решетка задрожала и поползла вверх, послышалось сердитое конское ржание и бряцанье металла. На опущенный мост выехал верховой отряд, предводительствуемый рыцарем на огромном пятнистом как рысь коне. На нем был длинный плащ с пышным меховым оплечьем, на седле перед собой он держал шлем с выдающимся вперед забралом. Тяжелые копыта прогрохотали по деревянному настилу, потом с глухим стуком впечатались в утоптанный снег. Толпа в испуге подалась в сторону, но предводитель сам остановился перед крестьянами, окидывая испуганных людей цепким пронизывающим взглядом. В темноте, в отблесках оранжевых огней казалось, что глаза как у хищника в засаде то вспыхивают, то гаснут, и многие, особенно женщины, принялись украдкой чертить в воздухе отводящий беду знак.

– Кто принес весть о нападении зверя? – негромко произнес рыцарь.

– Господин, это сын Екаба-хуторянина с Черной заводи, – кланяясь, ответил староста.

– Он здесь?

Из толпы неохотно выдвинулся молодой парень.

– Проводишь, – не глядя на него, бросил рыцарь.

Крестьянин растерянно завертел головой.

– Я, что ли?

Староста шикнул на него и толкнул в спину, но парень продолжал испуганно отступать.

– Да как же то? Сей же час?

Староста изловил его за отворот кожуха и тихо, но внушительно пояснил:

– Покажешь господам рыцарям дорогу до фольварка.

– Так ведь темно уже! – совсем растерялся крестьянин. – Как же ночью в лес соваться? Волки того и гляди сгрызут. Да и через болота как ночью идти?… Помилуй, господин, там и пешему только днем по вешкам… а кони ночью не пройдут!

– Истинно, господин рыцарь, – заметил монах. – Воевать с нечистью во тьме все равно, что заливать маслом костер. Известно, что днем, при солнечном свете адские духи слабеют, и воин Христов без труда сможет их одолеть…

– Тогда молитесь за нас, патер, – без тени улыбки заметил рыцарь, бросив странно напряженный взгляд на замок. Потом он посмотрел на замершего крестьянина. – Поведешь сейчас. И если хоть один мой кнехт завязнет в болоте, тебя самого скормят волкам. Понял?

– Да, господин…

Парень натянул шапку поглубже на уши и, сгорбившись, зашагал вперед. Рыцарь тронул шпорой коня, двигаясь за ним, следом, постепенно вытягиваясь в строй по два всадника, потянулись остальные. Монах забормотал молитву, осеняя исчезающих в темноте кнехтов крестным знамением.

Староста, тревожно подергивая длинный седой ус, смотрел вслед отряду. Потом он вздохнул, сокрушенно покачивая головой, перекрестился и сплюнул в снег.

– Как бы и впрямь не сгинули, – прогудел у него над ухом один из дворохозяев.

– Да уж не сгинут с Божьей помощью… Екаба жалко.

Он показал собравшимся, чтобы шли обратно к селу.

За дверью послышался шум, и Порциус Гиммель выглянул наружу. К входу в его "библиотеку" вела узкая лестница из десяти ступеней – на ней всегда было темно, зато ниже в коридоре, тянущемся вдоль западной стены паласа, ярко горели факелы. Доктор Порциус спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке. В ту же секунду навстречу ему выскочила невысокая фигура. Приглушенно ойкнув, она попыталась уклониться в сторону, одновременно прикрывая руками лицо, но цепкие докторские пальцы ухватили ее за край одежды и неумолимо потянули за собой.

– Пустите! – запротестовала невольная пленница.

– Тише, моя госпожа.

Заведя девушку в "библиотеку" Порциус захлопнул дверь и повернулся к ней с сердитым и обеспокоенным видом. Мартина отняла руки от лица, в свою очередь смерив почтенного доктора недовольным взором, и вызывающе вскинула подбородок. Однако Порциус ее жеста даже не заметил.

– Долго же вы гуляли, фрейлейн. Боюсь, как бы ваш сиятельный батюшка ни обратил внимания на ваше отсутствие.

– Господи, помилуй, – Мартина мгновенно побледнела и отступила на шаг. – Он меня искал?…

– Нет, но фрау Текла заходила. Ее очень беспокоило, что вы заперлись и комнате и не желаете выходить. Она опасалась – уж не заболели ли вы, и просила меня вмешаться.

– И что вы ей ответили?

– Non cuilibet pulsanti patet janua*, – воздев палец, внушительно проговорил доктор. – Коль скоро вы желаете покоя в уединении, то ни я, никто другой не в праве его нарушить. Ваша тетушка пыталась настоять на своем, но мне удалось убедить ее не волноваться за ваше здоровье и не беспокоить вас до вечерней трапезы. Однако… inter nos**… вы сильно задержались.

Мартина неопределенно пожала плечами.

– Думаю, мне нужно как можно скорей идти к себе, – пробормотала она, глядя на дверь. Порциус Гиммель покачал головой.

– Фрау Текла не спускает глаз с ваших покоев, sensu stricto***. Она велела вынести кресло в коридор и сидит напротив вашей двери с той минуты, как мы с ней расстались. Боюсь, пройти мимо нее незамеченной будет трудновато… в вашем наряде… Это потребует объяснений.

– Вам не нравится мой наряд?

– Моя госпожа, ваша красота любой наряд делает прекрасным. Речь ни об этом. Полагаю, наилучшим выходом будет предупредить вашу служанку, чтобы она принесла сюда платье… Вы переоденетесь и пройдете к себе, а тетушке скажем, что вы находились у меня какое-то время. Барон, sine dubio, будет недоволен, но все же менее чем, если ему станет известно о вашей маленькой прогулке.

Девушка облегченно улыбнулась и тут же насупилась.

– Не понимаю, о чем вы! Я могу гулять, когда захочу.

– Конечно, моя госпожа, конечно, – примирительно кивнул доктор. – Так мне звать Кристину?

– Она в моей комнате, – после секундного замешательства призналась покрасневшая Мартина.

– Предоставьте это дело мне, фрейлейн.

Порциус ободряюще улыбнулся девушке и бесшумно вышел за дверь. Несколько томительных минут Мартина с прижатыми к груди руками прислушивалась к звукам снаружи, потом незаметно расслабилась и тихонько вздохнула. Ей уже не раз доводилось тайком выбираться из замка, переодевшись в костюм латышской крестьянки, но до сих пор это казалось лишь безобидной шалостью. К тому же в широкой юбке, едва прикрывающей щиколотки, простой кофте и постолах было куда удобней ходить по лесу или лазать на болото за клюквой. Отец не обращал внимания на ее выходки, по правде сказать, он о них вообще не знал, тетушка, если и знала, то молчала. Теперь же все казалось куда страшнее, а грозившее ей наказание – куда серьезней.

Достаточно было одного лишь подозрения, чтобы правда выплыла наружу, а почтенная Текла уж точно ничего не станет скрывать от грозного хозяина замка…

Мартина снова вздохнула, сняла чепец, платок и отколола сакту. Подумала и сбросила верхнюю теплую кофту, потом нога за ногу стянула постолы. Доктор задерживался, и она с некоторой нервозностью прошлась по помещению, рассеянно передвигая стоявшие на длинном столе предметы. Почти все из них она видела и раньше, теперь ее интереса не вызывал даже пожелтевший череп, который почтенный доктор приспособил в качестве подставки для книг. Однако немного погодя взгляд девушки задержался на чем-то новом, ранее не виденном. Несомненно, это была какая-то необычная машина, вероятно, еще незаконченная – время от времени Порциус Гиммель создавал разные механические игрушки, которые потом разбирал или дарил баронским дочерям. Иногда это бывали очень красивые и забавные вещицы, вроде часов-башни или той чаши с тайником, что он преподнес им совсем недавно…

Но в новой машине Мартина пока не видела ничего интересного: круглый деревянный диск с медными заклепками и длинной ручкой, рядом – две стеклянные банки, налитые водой на две трети и заткнутые деревянными пробками. Снаружи банки были обернуты тонкими листами олова, почти вровень с водой внутри, а из пробок торчали металлические штыри – один прямой и один изогнутый с шариком на конце. Мартина попробовала рассмотреть, не плавает ли кто в банке, ничего не увидела и только хмыкнула. Прямой стержень при попытке дотронуться до него выстрелил ярко-голубой искрой, весьма болезненно впившейся девушке в палец. Мартина, ойкнув от неожиданности, отскочила на шаг и сунула пострадавшую конечность в рот. Потом, потеряв интерес к машине, снова заходила взад-вперед.

Дверь бесшумно приоткрылась, в образовавшуюся щель настороженно заглянули. Девушка вздрогнула, оборачиваясь, и в ту же секунду в "библиотеку" с приглушенным взвизгом влетела ее служанка Кристина, прижимающая к груди круглый сверток.

– Ну, слава тебе, Господи, я уж и заждалась!…

Мартина позволила себя обнять, но быстро высвободилась, заглядывая служанке за спину.

– Где доктор Порциус?

– Его ученая милость о чем-то говорил с вашей теткой в коридоре. Он только-только успел подать мне знак, как она его окликнула… Я не знала, как мимо них и пройти, чтобы тетка ваша не заметила… Вы же так и сказали – чтоб ни одна живая душа не видела, кто вместо вас в комнате сидит… Вот я и старалась… – затараторила Кристина, сноровисто переодевая госпожу в домашнее платье тонкой шерсти с бархатными вставками на груди и рукавах. – Со страху чуть не померла, ну, думаю, как сам господин наведаться решит? Что ему скажу? А вас все нет и нет, будто вовсе пропали. Да где ж вы ходили целый день?!

– Не твое дело, – резче, чем хотела, ответила Мартина, прислушиваясь к непонятному шуму в коридоре. – Где сам господин барон?

– Да уж где мне за всеми уследить… – обиженно протянула служанка.

– Значит, он обо мне даже не спрашивал?

Кристина с надутым видом расправила складки хозяйкиной юбки и молча покачала головой.

– Что ты замолчала? – Мартина, по-прежнему глядя на дверь, тряхнула волосами. – Помоги мне заплестись…

Служанка со вздохом извлекла из поясной сумки широкий костяной гребень и принялась водить по гладким светлым волосам дочери барона. Постепенно ее лицо посветлело, с него пропало обиженное выражение, а губы тронула еле заметная хитрая улыбка.

– Ох, и волосы у вас, фрейлейн, точно льняная пряжа – и мягкие, и тонкие, и льются, будто белое вино…

– Ты вдруг решила податься в миннезингеры? – несмотря на неослабевающую тревогу, Мартина тоже улыбнулась.

– Да уж говорю как есть! – Кристина быстро свернула длинную белокурую косу в низкий узел на затылке и закрепила шпильками.

– Закончила? Хорошо. Ты уверена, что никто не догадался о том, что меня не было?

– Если вы сами своего лица не открывали перед каждым встречным…

Пронзительный женский вопль заставил вздрогнуть обеих.

Подхватив юбки, Мартина бросилась в коридор, одним прыжком перелетев все десять ступенек. Из боковых проходов уже выглядывали встревоженные домочадцы, а внизу первому голосу стали вторить еще несколько – крики сменились тяжелым басовитым гулом, словно в замковых покоях проснулся огромный пчелиный рой. На лестнице, ведущей к малой охотничьей зале, жались испуганные и любопытствующие слуги, но никто не смел войти внутрь. Растолкав их, Мартина вбежала под полукруглую арку, даже не заметив стоящей возле нее высокой фигуры в синей мантии.

Несмотря на позднее время, зала была еле освещена, а в камине едва теплился огонь. По углам и под потолком сгустилась темнота, из которой черными пиками торчали развешанные по стенам огромные лосиные рога. Посередине залы стоял стол, длинная бархатная скатерть на половину съехала с него – часть ее лежала теперь на полу рядом с продолговатым темным пятном. Но взгляд девушки был прикован к резному креслу с высокой спинкой. В нем, откинув назад голову, неестественно выгнувшись, сидел барон и, хрипя, скреб пальцами по подлокотникам.

– Ей, кто-нибудь, принесите свечи! – скомандовала девушка, бросаясь к отцу. – Боже милосердный!

Лицо Клауса Унгерна было сине-багровым, вздувшаяся шея выпирала из узкого ворота, глаза закатились, из открытого рта текла слюна.

– На помощь! – отчаянно выкрикнула Мартина. – На помощь!

Фигура у арки вздрогнула, точно очнувшись, и шагнула вперед, мягко отстраняя девушку. Та только всхлипнула, смаргивая набегающие слезы.

– Успокойтесь, фрейлейн, помощь уже здесь, – Порциус Гиммель склонился над бароном, пристально вглядываясь в искаженное судорогой лицо. – Быстрее, моя госпожа, инструменты!

Мартина, сорвавшись с места, бросилась обратно в докторскую комнату, а, схватив там со стола прямоугольный замшевый футляр, скорей побежала обратно. В зале уже горели принесенные слугами свечи, и в их свете темное пятно возле стола оказалось потерявшей сознание тетушкой Теклой.

– Фрейлейн, инструменты!

Мартина поспешно отдала ему футляр.

– Возьмите тарелку, – Порциус быстро вспорол рукава баронского камзола и нижней рубашки, обнажив красную мясистую руку со вздувшимися жилами. – Держите вот так, сейчас я пущу кровь…

– Батюшка поправится? – Мартина, безуспешно стараясь подавить растущий страх, всмотрелась в отцовское лицо. Доктор пожал плечами, продолжая внимательно следить за темной струей крови, стекающей из вскрытой вены в тарелку. Когда на его взгляд вытекло достаточно, он наложил тугую повязку и аккуратно пристроил баронскую руку на подлокотник.

– Он поправится?! – в голосе девушки послышались звенящие нотки.

– Nil aliud scit necessitas quam vincere****, – хмуро произнес доктор. – Это удар. При его сложении и той невоздержанности во всем, что была ему свойственна, этого давно следовало ожидать.

– Но он поправится? – голос Мартины упал до шепота.

– На все воля Божья. Нам остается только ждать.

Дочь барона опустилась на колени у кресла отца и застыла, прижавшись лбом к резной боковине. Между тем после кровопускания Унгерну как будто стало лучше – он обмяк и задышал ровней, лицо его утратило пугающий багровый оттенок. Порциус отдал распоряжение, и барона и начавшую приходить в себя тетку осторожно понесли в их покои. Сам доктор намеревался отправиться следом, но задержался, встревоженный состоянием Мартины. Она словно пребывала в забытьи, хотя, приблизившись, Порциус заметил, что глаза у девушки открыты и непрерывно движутся, перебегая с предмета на предмет.

Наконец, она подняла голову и с заметным усилием встала на ноги. Ее пошатывало, и доктор поспешно подставил девушке руку. Мартина этого даже не заметила.

– Что здесь произошло? – ее голос был сух и бесцветен. Видя, что доктор в недоумении медлит с ответом, она настойчиво повторила. – Что произошло? Почему отца хватил удар?

– Неизвестно, – Порциус снова пожал плечами. – Кажется, у барона был гость, кто-то из орденской братии.

– Брат Вильгельм?

– Нет, другой. Я лишь мельком его видел, спускаясь с фрау Теклой. Кажется, они говорили с бароном о каких-то делах и не слишком поладили, очень уж громко звучали их голоса. Потом рыцарь ушел, но без всякой поспешности, а барон остался сидеть. Фрау Текла подошла к нему и вдруг с криком упала на пол. Вот и все, что я видел.

– Это странно, – Мартина потерла лицо. – Отец благоволит к братьям.

– Да, но этот, похоже, был не из ливонцев.

– А кто? – спросила она с внезапным подозрением.

– Не могу сказать. Он прибыл с рыцарем Хорфом, а знакомы ли они или просто столкнулись по дороге – один Бог знает.

– О, – Мартина слегка покраснела. – Вот как… А… где же… где же сам рыцарь Хорф?

– Он сразу и отбыл. Опять пришли вести о волках, нападающих на людей. Рыцарь Хорф отправился на болота со своим отрядом, вероятно, будут устраивать облаву.

– А с отцом они говорили о чем-нибудь?

– Это мне не известно, – наклонил голову доктор, внимательно глядя на лицо девушки, с которого снова сбежал румянец. – Фрейлейн, не пора ли и вам отдохнуть?

– У рыцаря, что спорил с отцом… у него ведь был шрам на щеке, верно? – пробормотала Мартина, словно и не слыша. – Уродливый шрам на левой щеке, две пересекающиеся буквы, C и L. Вы видели его, доктор, не так ли?

Девушка взглянула на доктора расширившимися глазами, легко проведя рукой вдоль своей щеки.

– Две буквы, вот здесь.

– C и L? – изумленно повторил Порциус. – Caput lupinum*****!

Он нервно оглянулся, точно испугавшись произнесенных слов. Его обычно смуглое до черноты лицо пожелтело и осунулось, губы задрожали. Он недоверчиво посмотрел на Мартину.

– Вы уверены?

– Да, – она кивнула. – Я видела его в лесу, он действительно был с Альбертом Хорфом.

Доктор в задумчивости уставился на столешницу, дергая себя за короткую бороду.

– Все это слишком странно, – наконец заметил он, постепенно приходя в себя. – Думаю, фрейлейн, о том, что вы видели, лучше молчать. Мы многого не знаем, и вряд ли что-то станет более ясным… со временем быть может. Забудьте о рыцаре со шрамом, не упоминайте о нем больше. Сейчас вас ждут заботы поважней. Ступайте к себе, вам и вправду нужно будет как следует отдохнуть. Я пойду к барону, потом вы меня смените – мы будем ухаживать за ним и молить Бога о милости. Если будет на то Божье соизволение, барон поправится, как вы и желали.

Мартина опустила голову, ее лицо снова погрустнело.

– Полагаю, надо послать за моей сестрой, – немного помолчав, произнесла она и в ответ на удивленный взгляд Порциуса твердо повторила. – Надо известить Элизу.

* Не всякому стучащему открывают дверь

** Между нами (будет сказано)

*** В прямом смысле

**** Никто не одолеет неизбежного

***** Волчья голова (человек вне закона)

Часть 3. Волшебный фонарь

Санкт-Петербург, наши дни

Солнце стояло еще довольно высоко, но свет его, ослепительно-обжигающий днем, теперь померк, и небо заволокла бледно-сизая дымка. Горизонты стерлись, и на улицы города словно опустилась тень. Лица прохожих казались неестественно бледными, истомленными – горячий воздух сгустился и давил на плечи. Отчетливо пахло гарью.

– Леса горят в области, не успевают тушить… – произнесла невысокая полная женщина, обмахиваясь журналом.

– А я своих на дачу отправила, – озабоченно покачала головой ее собеседница, объемом не уступающая первой. – Соседи бабку свою в больницу отвезли, совсем жара доконала…

– Господи, когда ж это кончится…

Вера мельком взглянула на тяжело дышащих женщин, ловко уклонилась от мелькнувшего возле самого носа журнала и выскочила из автобуса. Поправила сумку на плече и целеустремленно зашагала по улице. Собственно идти-то было всего ничего – почти сразу она свернула в знакомый переулок и немного погодя уже входила в подъезд, дверь которого на сей раз оказалась не заперта. В подъезде по-прежнему царила темнота. Ощупью перебирая руками вдоль перил, Вера поднялась по лестнице и остановилась, нашаривая звонок. Ничего похожего рядом не нашлось, а потому она, особо не мудрствуя, постучала в дверь кулаком. Металлическая поверхность отозвалась низким степенным гулом, волной прокатившимся вглубь по коридору. После минутной тишины за дверью послышались быстро приближающиеся шаги.

– Верочка, это вы?

– Я, Константин… Иванович.

С глухим скрежетом провернулся замок, и по Вериному плечу скользнул голубоватый луч фонарика.

– Очень рад, только не зовите меня по отчеству. Чувствую себя каким-то древним старцем. Просто Константин.

Обстановка в рабочем кабинете Водлянова (он же – спальня, кухня и гостиная) ничуть не изменилась с ее прошлого визита. Единственным отличием стала новая черная кофеварка, стоящая на краю заваленного книгами стола. Тут же на полу выстроились в ряд пять грязных чашек.

– Прошу сюда. Извините за беспорядок, у меня стояк треснул, воды нет со вчерашнего вечера, но обещали скоро дать… Присаживайтесь. Верочка, вы сегодня просто ослепительны!

– Спасибо, – девушка опустилась в кресло и скромно улыбнулась.

Вообще-то это был не столько комплимент, сколько констатация очевидного факта. Не зря же она часа три провела у себя дома, добиваясь именно такого эффекта, так что восторг в мужских глазах был закономерной реакцией на ее титанические усилия. Ну и любимый голубой сарафанчик, больше похожий на вечернее платье, вне всяких сомнений сыграл свою роль, и белые босоножки на десятисантиметровых шпильках, и сверкающие на шее цепочки, и сияющие дурным блеском глаза. Красота дается женщине ох как непросто, но результат себя оправдывает.

Вера неторопливо отставила сумку и закинула ногу на ногу. Водлянов прямо-таки расплылся от нахлынувших эмоций и, сорвавшись с места, подскочил к кофеварке.

– Кофе, Верочка?

– Да, пожалуйста.

– А хотите, могу сделать глясе.

– Ох, с удовольствием!

Вот об этом и речь… Девушка провела ладонью по распущенным волосам, незаметно откидывая их от мокрой шеи. Нет, конечно, она не собиралась сводить искусствоведа-консультанта с ума, да и вряд ли тому грозил подобный расклад. Просто захотелось вдруг почувствовать себя молодой и привлекательно девушкой, а не бездомным котенком. Ради этого пришлось пожертвовать даже заслуженным отдыхом, а ведь со всеми выпавшими часами получается, что она не спит уже вторые сутки. Что интересно – ей даже не хочется. Зато голова, наконец, стала абсолютно ясной, мысли приобрели небывалую четкость, а намерения – конкретность. Именно поэтому она сейчас здесь.

Волдянов выставил перед ней поднос с высоким бокалом, увенчанным белым шариком мороженого, а сам взялся за пластиковый стаканчик. Видимо, чистых чашек у него уже не осталось…

Вера потянула напиток через соломинку, собираясь с мыслями.

– Константин, извините, что я к вам без приглашения…

– Да бросьте, я всегда рад красивой девушке.

Красивая девушка слегка хихикнула.

– Я бы хотела вас кой о чем поспрашивать…

– Да, понимаю. У меня для вас тоже новости, не знаю, правда, приятные или нет, – Водлянов ловко наклонился, извлекая из-под стола рюкзак, а из него – Верину статуэтку. – Вы оставили у меня свою вещь, и я решил этим воспользоваться. Сам, знаете ли, заинтересовался…

– Да? – Девушка отодвинула в сторону бокал.

– Связался со старым знакомым, практически единомышленником. Он сейчас можно сказать на пенсии, а в прошлом – консультант венского Музея истории искусства, очень непростой господин. Фамилия у него, кстати, Земпер!

– Да? – повторила Вера, чувствуя в этом какой-то смысл.

– Да, – кивнул Водлянов, глядя на девушку со скрытой усмешкой. – Ну, да Бог с ней, с фамилией… Мы с этим господином полночи общались в прямом режиме, я ему фотографии вашего орла отправил, а он мне в ответ – полную справку на десяти листах. Могу дать почитать. Как у вас с немецким?

– Никак.

– Тогда лучше на словах. Если кратко, то ваша статуэтка, Верочка – очень и очень умелая подделка. Как сейчас говорят – контрафакт. Это раз. Датируется она не шестнадцатым веком, как мы поначалу думали, а первой половиной девятнадцатого, возможно, первым десятилетием. Это два. И, наконец, три – это то, что даже в качестве подделки она является выдающимся произведением искусства и весьма ценным к тому же. Вот такие пироги! Не знаю уж, огорчил я вас или обрадовал… – Водлянов допил оставшийся кофе и снова включил кофеварку.

Вера немного подумала.

– Очень… неожиданно. Я думала, она настоящая. Она не выглядит подделкой.

– Разумеется, не выглядит. Подделка – это грубо сказано, лучше назвать ее стилизацией. Этот орел, Верочка – уникальная вещь. И кстати, знаете, что нас с господином Земпером навело на такую мысль? Вот этот самый крест.

– Эмблема?

– Эмблема. Равносторонний крест, только не черный, а красный – это символ рыцарского ордена тамплиеров, а в восемнадцатом веке, во времена расцвета масонства, тамплиерская легенда была очень и очень популярна. Может, слышали?

– Константин Иванович, о тамплиерах сегодня не слышал только глухой!

– Вера, дорогая моя, я же вас просил…

– Да-да, извините!

– Извиняю. Но я говорю не о тамплиерах как таковых, а об их легенде – а это суть разные вещи. Если немного окунуться в историю этого вопроса, то дело обстояло следующим образом: однажды некто Эндрю Майкл Рамзей, весьма деятельный господин, масон, произнес знаменитую речь в защиту масонства перед французским премьер-министром кардиналом Флери и в ней в частности указал, что наука сия была принесена ни мало, ни много как из Святой земли. То есть масонство напрямую происходит от крестоносцев. А какой орден крестоносцев был самым известным? Правильно – тамплиеры!

Вера сосредоточенно покивала:

– А как это связано с моей статуэткой?

– Да, статуэтка… Извините, Верочка, увлекся. Так вот легенда о тамплиерах была пущена с тем расчетом, чтобы привлечь к масонству знатных покровителей. Поначалу. Но потом, когда в масонство ударились представители так сказать среднего класса, легенда стала еще более популярной – практически классикой для всякого уважающего себя масона. А произошло это как раз в начале девятнадцатого века. Именно в это время большой спрос приобрели артефакты с соответствующей символикой, которые представляли как часть фамильного наследства и так далее. Но если у родовитых графов и герцогов такого добра и своего хватало, без всяких подделок, то господа попроще вынуждены были прибегать к услугам антикваров или ювелиров, чтобы те находили для них красивые старинные вещи. Если очень везло, то можно было найти мастера, который бы сделал подобное чудо – такое, как ваш орел. Кому-то, видимо, повезло…

– Вот как.

– Господин Земпер в своей справке особо выделил 1810-е годы как период наибольшего интереса к таким подделкам. Примерно в это время в Германии была основана масонская ложа Восходящей утренней зари, в которую вошли многие евреи и для которой был учрежден так называемый шотландский капитул. В этом капитуле существовало несколько высших степеней посвящения, в том числе и та, что называлась "рыцарь орла".

– О… – Вера по привычке собиралась потереть лицо, но, вспомнив о макияже, уронила руки на колени. В голове у нее образовалась полная каша – старые и новые сведения сплелись в какой-то необыкновенно хитрый узел с торчащими со всех сторон концами. Однако за какой ни потянешь, ничего не вытянуть, только еще больше все запутывается.

Нет, так не годиться! Девушка решительно тряхнула головой. Все эти сведения совершенно ни к чему, одна словесная шелуха. Тевтонцы, тамплиеры, масоны – никакого отношения к интересующему ее делу они не имеют, а вот статуэтка и чаша, найденная в антикварном магазине, были вполне реальны. И самое главное – в обоих предметах оказались тайники с осколками загадочного камня. Или резонатора, кому как больше нравиться. Что же это получается?

– А чаша, о которой вы говорили в прошлый раз, чаша курляндского герцога – она тоже подделка?

Водлянов недоуменно выпятил губу.

– Чаша… Нет. О ней собраны достоверные сведения, по ним можно установить, когда она была сделана – шестнадцатый век, это точно.

– Понятно.

Вера извлекла из сумки блокнот, открыла его на чистой странице и провела карандашом прямую линию. На одном конце ее поставила кружок и цифру "16", ближе к середине – еще один и цифру "19". Внизу подписала "чаша" и "орел". Теперь стало гораздо наглядней.

"Итак, что мы имеем? Два разных предмета, сделанных в разное время, но объединенных общим качеством – оба являются тайниками. И прячут в них странную штукенцию… Интересно, когда это произошло? Наверное, все-таки позже, чем раньше… хм, – Вера провела дугу, соединяя отметки на линии, а под ней задумчиво вывела слово "Горгона" и знак вопроса. – Да, тамплиеры тут определенно не к месту. А все-таки всплыли! Никуда без них! Хотя, скорей всего, Константин просто так о них обмолвился, он же не знает, что конкретно мне нужно…"

Некоторое время девушка задумчиво грызла карандаш, размышляя – стоит ли посвящать консультанта в истинную подоплеку их поисков, но в конце концов решила оставить все как есть. Водлянов, конечно, милейший человек и явно проникся к девушке самым искренним расположением. Не хотелось бы портить так хорошо начавшееся знакомство.

Вера мысленно усмехнулась, вернулась к своим зарисовкам и дополнила их замысловатыми арабесками, просто так, для красоты.

Что еще могло связывать два найденных предмета?

Место? На сегодняшний день, пожалуй, да – ведь оба оказались в Санкт-Петербурге…

Персона? Безусловно. Когда-то один и тот же человек поместил в них осколки камня, возможно, он даже сам сделал статуэтку – по образу чаши. Ибо слишком уж они оказываются похожи по стилю, манере исполнения, как будто их сотворила одна и та же рука. По словам Константина, это невозможно, но кто знает, как оно было на самом деле? Все-таки Вера считала себя достаточно хорошей художницей, чтобы наметанным глазом замечать подобные нюансы.

Кроме того, существует еще один человек – тот, кто сейчас ищет эти предметы, таинственный силуэт из подворотни. О нем точно не следует забывать.

Порывшись в сумке и не найдя там цветных карандашей, Вера достала тюбик помады и с мрачным видом поставила поверх каракуль два жирных красных пятна – на цифре "19" и у свободного конца временной линии. Вышло даже жутковато, словно на бумаге появилась роковая метка, и от прошлого к настоящему протянулся четкий кровавый след.

– Константин, скажите, а может ли ангел превратиться в Медузу Горгону? – спросила вдруг Вера, поднимая на него блестящие серые глаза.

Если Водлянов и был удивлен этим неожиданным вопросом, то вида не подал.

– Ну, знаете ли… Боюсь, Верочка, это вопрос не ко мне, а к господину Голосовкеру.

– К кому? – не поняла та.

– К Голосовкеру. Якову Эммануиловичу.

– Э… – не найдя, что сказать, Вера растерянно улыбнулась. Водлянов насмешливо вскинул брови, и девушка вспыхнула, с досадой прикусив губу.

В конце концов, ни всем же быть такими умными и начитанными?!

– "Страшен образ былой красоты. А когда вырастут крылья и когтистые лапы и взлетит чудовище драконом-людоедом, кто узнает в нем былую красавицу-титаниду? – негромко с чувством произнес консультант. – Забудут о ее былой красоте и сердце, крепком правдой, как адамант. Забудется ее былое имя, и прилепится к ней новое имя, страшное и мерзкое, и будут ее именем пугать детей. Поползут страшные рассказы о ее лютости и непобедимости, хотя никто ее в глаза не видал. И черной правдой-клеветой зальют ее лик, изуродованный и оболганный злобой и местью бога, не прощающего непокорства"…

– Э… – повторила Вера.

– Господин Голосовкер, "Сказание о титаниде Горгоне Медузе". Если хотите, могу дать почитать.

Не сводя глаз с Волдянова, девушка медленно помотала головой.

– Ну, как знаете, – мужчина привычно пристроился на краю стола, сложив руки на коленях. – Что касается вашего интереса, то между ангелом и Горгоной связь не прямая, но и ее можно проследить. Ангел – символ высшей духовности, чистоты, красоты и блага. Медуза – "познавшая горе", чудовище, ставшее таковым в результате надругательства. Превращение одного в другое – аллегория унижения, обиды и разочарования. Точно не хотите почитать Голосовкера?

– Может, в другой раз, – Вера застенчиво улыбнулась и похлопала ресницами. – Да это и не важно. Я просто так спросила.

– Ваше право, Верочка. Вы здесь, для того чтобы спрашивать, а я – для того чтобы отвечать, – галантно заметил хозяин.

– Спасибо, – смущенно пробормотала гостья.

– Всегда пожалуйста. Может быть, еще какие-то вопросы будут?

Девушка замялась, опуская глаза.

– Мне так неловко, правда… Явилась, отвлекаю вас от дел… Вряд ли вы меня поймете…

– Ну, что вы! – Волдянов наклонился и ловко перехватил руку девушки, запечатлевая на ней быстрый щекотный поцелуй. – Я вас прекрасно понимаю.

– Правда?

– Безусловная. Если уж начал, то остановиться невозможно…

– Но я… не совсем понимаю… – Вера слегка нахмурилась.

Консультант взял в руки орла и ласково провел кончиками пальцев по раскинутым в стороны бронзовым крыльям.

– Я очень рад, что вы обратились именно ко мне. Знаете, что я вижу, когда смотрю на эту статуэтку? Жизнь. Годы, века – все, что она принесла с собой. Такая изящная безделушка, такая тонкая, изысканная, такая красивая. Сколько людей ею любовалось, сколько рук ее трогало, гладило, какие сердца бились рядом с ней. Мы же этого никогда не будем знать полностью – только какой-то маленький кусочек жизни удастся вызвать из небытия. Но и это поразительно, вы не находите, Вера?

– Я об этом не думала.

– А я вот думаю постоянно. Почему я вообще начал заниматься этим делом… я имею в виду историю вещей. Для меня каждый предмет – посланник своего времени. Каждый неповторим, уникален, каждый тянет за собой след, иногда тонкий, едва уловимый, а иногда целый шлейф – страсти, интриги, загадки. Мы многого не можем понять, просто не ощущаем, например, того, что было в прошлом или еще будет в будущем. Для большинства людей история – призрак. Но это не так. Она всегда была, есть и будет – жизнь. И душа откликается, хотим мы того или нет…

Вера слушала, машинально переводя взгляд с предмета на предмет. Ни о чем подобном она раньше не задумывалась, и сейчас ей пока было не ясно, разделяет ли она взгляды Водлянова. Несмотря на развитое воображение, девушке трудно было представить то, о чем он рассказывал, хотя в ее случае теория Константина получала неожиданное подтверждение. Вера даже улыбнулась про себя, подумав, насколько он оказался прав – одна единственная вещь всколыхнула прошлое, настоящее и будущее.

– Константин Ив… эээ… по-вашему у каждой вещи есть своя память? – спросила она, когда Водлянов замолчал.

– Естественно! Безусловно! А как же иначе? Без этого просто никуда! – преувеличенно воскликнул консультант, взмахивая руками. Задетый им пластиковый стаканчик упал на пол и закатился под стол. В глазах у Водлянова плясали веселые черти. Нагнувшись к самому Вериному уху, он заговорщицки прошептал. – Открою страшную тайну. Верочка, только – тссс, никому… Это и есть настоящая магия. Другой не существует.

– Вы верите в магию? – в тон ему ответила девушка, стараясь сохранить серьезное выражение лица.

Константин выпрямился, скрещивая руки на груди.

– Почему нет? – буднично заметил он. – Магия предполагает осознание метафизического, космического смысла жизни, который не привносится извне, но проистекает из нее самой.

– И… какой же смысл несет мой орел?

– Вот это, Верочка, вам и предстоит раскрыть. Но только вам. Я могу лишь что-то подсказать, не более.

Размякший от жары асфальт слегка пружинил под ногами. Казалось, если обернуться, то можно будет увидеть на нем вдавленный отпечатки своих следов, и Вера действительно то и дело оглядывалась, щурилась и даже наклонялась вниз – но ничего подобного, правда, не видела. В очередной раз ее так повело, что девушка чуть не упала и, чтобы немного придти в себя, вынуждена была прислониться к рекламному стенду, не обращая внимания на сомнительную чистоту оного. Голова слегка кружилась, чувствовала она себя немного странно, но настроение было приподнятым, и губы то и дело сами собой расползались в улыбке.

На улице быстро темнело – в основном из-за висящей в воздухе дымки. Но и время уже позднее. Засиделась она у Водлянова… хотя ни капельки об этом не жалеет! За приятной и познавательной беседой часы пролетели незаметно. Константин достал бутылку какого-то восхитительно вкусного и, по всей видимости, весьма дорогого вина, и после первого же бокала разговор стал еще непринужденней. Водлянов определенно был в ударе, сыпал забавными историями, пересказывая их с таким неподражаемым юмором, что у Веры от смеха свело скулы и заболел живот… Сам рассказчик оставался неизменно серьезным, и только в его глазах плясали веселые огоньки, да усы слегка подрагивали, скрывая усмешку.

Девушка прикрыла глаза и мечтательно улыбнулась.

До чего же обаятельный человек!

Правда, она так и не смогла понять, что в его историях было правдой, а что – беспардонным вымыслом, сочиняемым тут же на ходу. Клятвенно положив руку на сердце, консультант уверял, что все взято из жизни. Вере особенно запомнился один из его рассказов. Может быть, из-за того загадочного вида, который вдруг напустил на себя Константин, или из-за многозначительных взглядов, которые он бросал на слушательницу, или из-за его низкого, глуховатого голоса, временами переходящего в свистящий шепот… В любом случае, было жутко интересно, а кроме того, она сама подсказала Водлянову тему, вскользь упомянув о таинственных петербургских зданиях – не уточняя, каких именно. В тот момент Вера чувствовала себя спокойной и расслабленной, и события предыдущих суток незаметно отступили в тень. Скинув босоножки, девушка удобно устроилась с ногами в кресле, неспешно, по глоточку потягивая вино, когда вдруг поймала на себе тот самый странный и напряженный взгляд собеседника.

– Да, о Петроградской стороне ходит немало загадочных слухов, – кивнул он, приводя Веру в замешательство. Ей казалось, что она не называла конкретного места… или все-таки называла? – Некоторые даже считают, что питерский "бермудский треугольник" располагается именно там, а не в районе Сенной площади. Что на месте нынешней Большой Разночинной в веке этак восемнадцатом располагалась легендарная слободка заклинателей кладов, которую никто не мог обнаружить. А еще, как известно, там сами собой пропадают целые здания…

Вера фыркнула в бокал, но Водлянов даже не улыбнулся, загадочно поблескивая глазами из-под густых насупленных бровей.

– Один мой хороший знакомый стал однажды свидетелем подобного случая, – задумчиво продолжил он. – Мне он об этом рассказал много лет спустя, но, знаете – с таким чувством, будто бы это случилось вчера. При всем при этом у него, у моего знакомого, начисто отсутствует воображение – он вообще не в состоянии представить себе что-то отвлеченное, фантастическое, для него существуют только факты и выводы, сделанные на их основе. Эта история поставила его в тупик, поэтому он решил со мной поделиться, м-да… Ему, видите ли, думалось, что он упустил в ней что-то, лежащее на самой поверхности, то, что может все распрекрасно объяснить без привлечения тонких метафизических материй. К сожалению, я ничем не смог ему помочь…

– И что с ним стало? – с замиранием сердца спросила девушка. Водлянов пожал плечами.

– Ничего. Живет и здравствует. Насколько мне известно, в прошлом году отметил свой семидесятилетний юбилей. Но когда случилась эта история с пропавшим зданием, ему было немного за двадцать, и он состоял аспирантом у одного профессора, светила математических наук – правда, светила средней величины, так, чуть покрупней белого карлика… Звали профессора Обломенский Виктор Афанасьевич и было у него интереснейшее хобби – он обожал все, что было связано со старым кинематографом, и все, что предшествовало его появлению. Собирал раритетные кинопленки, старые съемочные камеры, кинопроекционные аппараты, многое восстанавливал за свой счет. В пятидесятых годах у него образовалась огромнейшая коллекция, настоящая синематека, с такими экспонатами, каких вы не найдете в Госфильмофонде. Там были и неизвестные частные любительские съемки, и короткометражки Мельеса, и… А! Не имеет смысла перечислять, потому что для нас это совершенно неизвестная область. А вот знатоки, по словам моего приятеля, просто рыдали от восторга, и киноведы ходили к господину Обломенскому, как туристы в Эрмитаж. Особую гордость хозяина составляла коллекция старинных проекционных аппаратов, называемых еще "волшебными фонарями", и различные оптические игрушки – знаете, Вера, вроде таких круглых дисков с картинками. Крутишь их, и получается какое-то движение: лошадь скачет или парочка танцует… А волшебный фонарь вы когда-нибудь видели? Такая конструкция, чем-то похожая на печку-буржуйку или скорее на самовар, только вместо краника – объектив с линзами. За объективом пазы, куда вставляется слайд с изображением, внутри лампа для подсветки, а сверху труба для вывода дыма и горячего воздуха. Просто и действенно. У меня до недавнего времени был один такой – подарил детскому клубу. Проецировать изображение можно на все, что угодно – на стены, экраны из простыней, на клубы дыма. В восемнадцатом-девятнадцатом веках эти игрушки пользовались большим успехом. С их помощью читались лекции в университетах и устраивались развлекательные показы во дворцах титулованных особ. Нострадамус использовал волшебный фонарь для своих пророческих представлений, а нюрнбергский механик Иоганн Конрад Гютле заставлял публику на лейпцигских ярмарках визжать от ужаса и восторга, демонстрируя им леденящие душу картины, вроде "Массового воскресения из мертвых" или "Окровавленных скелетов, дерущихся друг с другом"…

У господина же Обломенского (простите, Верочка, я возвращаюсь к тому, с чего начал) таких фонарей было штук десять, самых разнообразных конструкций, и среди них один – особенно дорогой профессорскому сердцу. Гостям это чудо Обломенский не показывал, но моему знакомому – своему аспиранту – скрепя сердце, доверил-таки тайну. Фонарь оказался по-настоящему волшебным – он создавал "туманные картинки" без всяких слайдов, сам по себе. По словам моего приятеля, это были настоящие движущиеся иллюзии – иногда расплывчатые, а иногда яркие и объемные. Если приглядеться, то можно было узнать людей, которых он показывал, иногда это оказывался кто-то из родных или близких. Моему приятелю фонарь предсказал его будущую жену, с которой тот еще не был даже знаком. Интересно, не правда ли? И никто не мог понять, как это устройство работает. Мой приятель подозревал наличие внутри фонаря какого-то хитрого оптического механизма и просто мечтал о том, чтобы в нем как следует покопаться. Но профессор и слышать об этом ни хотел. До своей драгоценной игрушки он никому не разрешал дотрагиваться, да и вообще это было бы бесполезно – корпус фонаря был герметично закрыт со всех сторон, выводная труба отсутствовала, а линзы – намертво припаяны к объективу.

Поначалу господин Обломенский держал синематеку у себя дома. Апартаменты у него по тем временам были роскошные, пятикомнатные в старом фонде. Но коллекция постоянно пополнялась, и скоро даже пяти комнат стало для нее маловато. Тогда профессор озаботился поиском нового помещения и почти сразу нашел – пустующее двухэтажное здание в соседнем дворе. До войны там располагался то ли склад, то ли ночлежка, после – дом вроде бы оказался никому не нужен, словом, все прекрасно устроилось. Здание отремонтировали за госсчет, создали нужные условия для хранения кинопленок, экспонаты перенесли, разместили, как полагается, по субботам сделали день свободного посещения – и все остались довольны.

Единственным экспонатом, который не обрел своего места в новом доме, оставался тот самый чудо-фонарь. Профессор ни за что не пожелал с ним расставаться.

И вот однажды туманным осенним вечером мой знакомый отправляется на дом к своему научному руководителю, чтобы окончательно согласовать с ним тему своей диссертации. Поднимается по лестнице и видит, как из профессорской квартиры выходит незнакомый ему человек. Мой приятель, естественно, проявил любопытство, но разглядеть гостя не успел – по его словам, тот как будто сразу исчез. Ладно, он пожимает плечами, звонит в звонок, но ему никто не открывает. Через некоторое время он слышит за дверью истеричные вопли господина Обломенского, угрожающего немедленно вызвать милицию, если посетитель сей же час не уберется прочь.

Мой приятель удаляется в некотором недоумении, а на следующий день профессор, как ни в чем ни бывало, зазывает его в гости, поит чаем, задерживает допоздна, а на прощание шепотом велит аспиранту выйти из дома, но не уходить далеко, а оставаться поблизости и через пару часов незаметно вернуться. Мой знакомый сделал все, как было велено, вернулся и застал господина Обломенского в полной готовности с большой коробкой, которую надлежало потихоньку, не привлекая внимания, вынести из дома.

Оба тащат эту коробку через весь двор, доходят до синематеки, профессор открывает двери своим ключом, они проходят по лестнице и коридору, не зажигая свет, и в конце концов прячут коробку в какой-то подсобке со всяким старьем. После чего возвращаются в профессорскую квартиру и остаток ночи проводят в молчаливом бдении. Кого или чего они ждали, мой приятель не мог объяснить, поскольку сам ни во что не был посвящен. Ему было велено не спать, он и не спал, хотя, как потом признавался – очень хотелось… Утром оба едут в университет на личном автомобиле господина Обломенского, и тут вдруг и случается самое необычное. Мой приятель запомнил, что в этот день стоял очень густой туман – ровный, желтовато-серый, в нем практически ничего не было видно. Машина двигалась очень медленно, и так же медленно ей навстречу выплывали смутные очертания домой, еще горящих фонарей, голых деревьев. Людей, казалось, не было вообще – словно он, профессор и их шофер оказались отрезанными от всего мира. Жуткое чувство! Уж на что мой знакомый – человек, лишенный всякого воображения, но и его проняло. Он мне рассказывал, что совершенно запутался и растерялся, окончательно перестав соображать, в каком месте города они находятся. Весь путь казался ему одним монотонным нескончаемым движением в никуда.

И вдруг в этот самый момент перед капотом он видит фигуру. Темный силуэт на мгновение выходит из тумана, пересекает улицу и удаляется. Это человек и на спине у него – большой продолговатый ящик. По словам моего приятеля, выглядел незнакомец точь-в-точь, как странствующий фонарщик с переносным волшебным фонарем со старинной гравюры. Секунда, и его уже не видно. И тут господин Обломенский бледнеет на глазах, хватается за сердце и не своим голосом требует немедленно возвращаться, и успокоить его решительно никак не удается. Весь обратный путь он сам не свой, не переставая, подгоняет шофера, но когда они подъезжают к дому, оказывается, что спешить уже некуда. На месте синематеки – голый пустырь. Ни кирпича, ни гвоздика, один сухой бурьян. Целое здание со всеми экспонатами просто исчезло. И никто ничего не видел…

– У господина Обломенского после такого потрясения случился сердечный приступ, – закончил Водлянов. – А мой знакомый до сих пор пытается объяснить происшедшее с научной точки зрения. Но, насколько мне известно, он в этом не слишком преуспел. А случилось это как раз в районе Петроградки, недалеко от пересечения Большой Разночинной и Чкаловского…

– Вот такой загадочный город… – пробормотала Вера, медленно выплывая из потока собственного сознания.

Она оглянулась. Рядом явно что-то происходило: прохожие, оживленно переговариваясь, дружно поворачивали головы в одну сторону, ближе к перекрестку уже собралась целая толпа. Гарью пахло сильнее обычного. Вера отлепилась от стенда и неторопливо зашагала в сторону Александровского парка. Навстречу ей спешили люди.

– Ну, че там? – возбужденно спросила у нее высокая девица, потряхивающая ярко-розовыми прядями взлохмаченных волос. – Че творится, а?

Все еще поглощенная своими мыслями, Вера недоуменно глянула на вопрошающую и совсем было собралась пожать плечами в ответ, когда за ее спиной кто-то с явным удовольствием произнес:

– Горит чего-то! Слышь, как дымом тянет.

– А че горит?

– Да, блин, домина какой-то! Слышь, пойдем, позырим?

Вера невольно повернула голову. Ее тут же невежливо толкнули в бок, потом оттерли в сторону, и через секунду, подхваченная стихийным людским движением она уже шагала в общей толпе, причем туда, куда совершенно не собиралась идти.

Словно весь Петроградский остров собрался здесь на какое-то событие общегородской значимости, и все неторопливо, но так же целеустремленно двигались в одном направлении. Передние ряды притормаживали, задние – напирали, и Вера оказалась в густой толпе, буквально стиснутая со всем сторон потными разгоряченными телами. Ей вдруг представилось, как эта плотная людская масса заполняет проспект и, словно перестоявшее тесто из кастрюли, вытекает на набережную, напирая на каменный парапет, ломая решетки мостов… Она слегка растерялась, потом тряхнула головой и заработала локтями, пробираясь назад. Получалось очень медленно, ее постоянно толкали и увлекали в прежнем направлении. Подвыпивший парень в шортах и разнокалиберных цепях на голой груди загородил Вере дорогу, а в ответ на попытку девушки его обойти меланхолично осведомился: "Куда прешь, коза?", продолжая двигаться вперед с неотвратимостью бульдозера.

По проспекту, истошно завывая и сияя огнями, промчались две пожарные машины.

– Видали? Еще поехали. А там уже пять! Все никак потушить не могут… – полная молодая женщина, прижимая к боку ребенка, встала на цыпочки и изо всех сил вытянула шею.

– Пять чего? – устало выдохнула Вера, на время прекратив борьбу с людской стихией.

– Расчетов пожарных, чего же еще? Вон выстроились рядком! Да вы, девушка, сама поглядите, вы ростом повыше и на каблуках. Что они там делают?

Вера передернула плечами и послушно развернулась. Перед ней колыхалось целое море людских голов. Кто-то уже сидел на плечах. В первых рядах оживленно шумели, выкрикивая что-то задорное и неразборчивое. Все происходящее напоминало митинг или демонстрацию, не хватало только транспарантов с соответствующими лозунгами.

Из-за Мечети выплывали клубы черного дыма.

– Тушить стали? – с надеждой переспросила женщина, и ребенок у нее под боком поднял на Веру большие любопытные глаза.

– Не похоже, – девушка невольно поежилась. Странно как-то. Куда ни глянь, ни одного испуганного или напряженного лица. Только интерес и какое-то жадное… предвкушение, что ли? Как будто всем здесь пообещали захватывающее зрелище.

– А что, что горит? – не унималась женщина.

– Кажется, особняк…

– Господи, что же это делается?! – удовлетворенно вздохнув, женщина покачала головой. Глаза ее горели. – Особняк Кшесинской? Ой, ну просто караул кричи! Чего же они не тушат? Чего ждут-то? Второго пришествия?

Толпа встрепенулась, по ней словно пробежала нервная рябь. Потом раздался дружный вздох. Вера невольно выдохнула вместе со всеми и подалась вперед, не веря своим глазам.

Ветер гнал тонкие язычки пламени в сторону проспекта. Причудливо извиваясь, закручиваясь мелкими спиралями, пригибаясь, опадая и снова вздымаясь, они плыли прямо по воздуху, охватывая дымным черно-желтым силуэтом горящую пустоту. И вправду создавалось впечатление, что горит дом. Прямые строгие линии фасада, рустовка первого этажа, знаменитый балкон, изящно оформленные фризы, башня с тонким шпилем – все было вычерчено пламенем словно по линейке. Из темных провалов несуществующих окон валил густой дым. Но самого здания внутри огненного контура не было. Просто не было. Как будто особняк вдруг стал невидимым и при этом двигался сам собой.

– Мать моя женщина! – с чувством произнес стоящий перед Верой человек.

Пламя с тихим гудением повисло над перегороженной проезжей частью, потом развернулось и неторопливо поплыло через площадь к Троицкому мосту. Не теряя объема и не меняя ни одной детали. На людей пахнуло жаром, передние ряды подались назад, послышались крики. Но большинство в едином порыве точно под гипнозом двинулось вслед горящему фантому, попросту сминая тех, кто пытался от него укрыться. Милицейское оцепление было прорвано в минуту, самих стражей порядка подхватил общий поток.

Вера изо всех сил уперлась каблуками в асфальт, но это не помогло. Бросив короткий взгляд в сторону, она заметила, что особняк Кшесинской, целый и невредимый, стоит на прежнем месте, а пожарные с брандспойтами в руках растерянно чешут затылки. Преследовать уплывающий пожар никто из них явно не собирался. Потом девушку потащило дальше, и она сосредоточила все внимание на том, чтобы устоять на ногах. Толпа запрудила проезжую часть целиком, остановив движение, и неуклонно потекла дальше, огибая недовольно гудящие автомобили. Вера чувствовала, что движение все убыстряется, теперь она и окружающие ее люди почти бежали, задыхаясь в общей сутолоке.

"Да что же это такое? Что творится? Зачем они бегут?"

Словно в ответ на ее мысли огонь ярко вспыхнул и погас, а в воздухе еще несколько минут плыл постепенно растворяющийся дымный силуэт. Потом внутри него раздался взрыв, и людей отбросило назад. Впереди истошно закричали, крик был подхвачен, и в том же едином порыве, с каким люди следовали за манящим призрачным огнем, все развернулись и бросились в обратном направлении. Возникнув неоткуда, паника распространялась еще быстрей пожара.

Люди бежали прочь с искаженными от страха лицами, кто-то падал и его тут же затаптывали, кто-то расчищал себе дорогу, отталкивая остальных. Человеческий поток вливался обратно в русло проспекта, ставшее вдруг для него слишком узким. Началась давка. В суматохе Веру оттерли к пожарным машинам, все еще стоящим около особняка. Там ее сбили с ног, и чтобы не оказаться затоптанной, девушка со всем проворством, на которое только была способна, закатилась под красную цистерну и распласталась там на пыльном асфальте с пятнами мазута. Земля под ней гулко вздрагивала от топота множества ног. Над головой было заляпанное днище, сильно воняющее бензином и еще какой-то гадостью.

Вера прижала к груди сумку, закрыла глаза и постаралась не думать о том, что будет, если машина вдруг тронется с места. Впрочем, пока на улице твориться такой бедлам, этого можно не опасаться. Хоть какое-то облегчение…

Она незаметно выровняла дыхание и расслабилась.

Шум вроде бы стих.

По лицу скользнуло легкое веяние воздуха. Бензиновая вонь исчезла, а запах гари лишь слегка щекотал ноздри.

Вера открыла глаза. Днища больше не было, как и самой пожарной машины. Вместо нее девушка увидела темнеющее небо с блеклыми крупинками звезд и тоненьким серпиком убывающей луны – прямо над головой. Слева нависал фасад так и несгоревшего особняка, справа – силуэты высаженных вдоль проспекта деревьев. Общую тишину нарушал шум редких проезжающих мимо автомобилей. Где-то рядом прошлепали мягкие подошвы, их обладатель явно подволакивал ногу. Рядом с лежащей девушкой шаги замерли, потом неуверенно приблизились.

Через некоторое время над Верой нависла круглая красная физиономия, увенчанная милицейской фуражкой. Девушка с полным вниманием поглядела в подозрительно сощуренные глаза стража порядка, всем своим видом демонстрируя спокойствие и благорасположение к окружающему миру.

Милиционера это слегка смутило. Он неуверенно переступил с ноги на ногу и наклонился ниже, одновременно принюхиваясь.

– Эй, женщина… девушка! Все в порядке?

– В полном, – непринужденно согласилась Вера, поднимаясь с земли. – Вы не подскажете, который сейчас час?

Милиционер озадаченно глянул на часы.

– Полтретьего… Ночь на дворе.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила его Вера, отряхивая сарафан. Нога подвернулась, и девушку слегка качнуло.

– Пожалуйста, – с еще большим подозрением протянул страж порядка, явно пребывая в сомнениях – а не потребовать ли у нее документы для проверки?…

В Вериной сумке зазвонил телефон.

– Але, – приветливо отозвалась девушка, одновременно посылая стражу легкую извиняющуюся улыбку.

– Ну, наконец-то! – бурно выдохнула Юлиана. – Целый вечер не могу до тебя дозвониться! Это черт знает что такое!

– Извини…

– Я не об этом. Я не могу с ним справиться! Я пыталась, честно, но не могу! У меня больше нет сил! Немедленно приезжай!

– Куда?

– Ко мне и быстро! – отрезала Юлька, давая отбой.

Вера бросила телефон в сумку и тяжело вздохнула. Только сейчас она почувствовала, насколько устала за эти два суматошных дня и как же ей все-таки хочется спать…

Да еще, как выяснилось, каблук сломался.

Подумав, девушка скинула босоножки, перехватила их за ремешки и, чуть прихрамывая, побрела к проспекту ловить попутную машину.

– Я же просила – быстро! – вместо приветствия выпалила Юлька, открывая дверь прежде, чем Вера успела позвонить.

– Пардон, но график разводки мостов твои пожелания не учитывает.

Подруга пропустила это замечание мимо ушей. Как заметила Вера, с Юлианой вообще творилось что-то странное – она двигалась, держа спину неестественно прямо, как будто боялась лишний раз шевельнуть шеей, и, не отрываясь, глядела в глубь квартиры, безостановочно переплетая и расплетая пальцы. Она даже не поинтересовалась, что за странный вид у подруги и почему та пришла босиком.

– Что у тебя случилось? – наконец не выдержала Вера.

– Сама смотри!

– В какую сторону?

Юлька дернула плечом и страдальчески сморщилась.

– Нет, я все понимаю! – возмущенно выпалила она, очевидно, продолжая какую-то давнюю тираду. – Я – женщина свободная, без предрассудков… Но это слишком! Даже для меня…

– Что слишком?

– Это! – провозгласила подруга, влетая в гостиную.

Вера, прихрамывая, прошла за ней и некоторое время, стоя в дверях, недоуменно разглядывала знакомую комнату. На первый взгляд гостиная ничуть не изменилась с последнего Вериного визита: те же белые обои, желтые жалюзи, синий диван и красная люстра в стиле модерн. Стеллажи с книгами, дисками, фотографиями, разными безделушками… и новая неожиданная деталь – Кирилл Снот, научный сотрудник Международного евразийского университета и по совместительству засланец из параллельного времени с забинтованной головой, сидящий на верхнем ярусе. Глаза сверкают, а костяшки пальцев, цепляющихся за край полки, побелели от напряжения. Зубы темполога были оскалены, вид в целом – очень угрожающий.

– А он что здесь делает? – удивилась Вера, переводя взгляд на жмущуюся рядом подругу.

– Так уж получилось, – уклончиво ответила та. – Ты можешь его унять? Я уже замучилась…

– Что здесь вообще произошло?

– Верунь, ну, давай с расспросами потом… Пожалуйста, сними его оттуда, полки еле держатся!

– Как? – логично поинтересовалась Вера.

– Я не знаю! – в отчаянии всплеснула руками Юлька. – В конце концов, это твой родственник!

– Да, но как он оказался на твоем стеллаже?!

– Ну не начинай, а?!!

Кирилл громко с подвыванием зарычал, скребя когтями по некрашеной древесине. Девушки дружно вздрогнули.

– Нет, я этого больше не выдержу, – в полголоса заметила Юлиана, берясь за голову.

Темполог вошел в раж и теперь просто бесновался, сотрясая полки и завывая так, что волосы вставали дыбом.

– И вот так целый вечер! – Юлька закрыла руками лицо. – Я не могу, я просто больше не могу. Мои силы на исходе. Да и соседи, знаешь ли… У меня, конечно, звукоизоляция, но кажется, она долго не выдержит. Веруня, сделай что-нибудь!

Минуту или две Вера напряженно размышляла, а потом тихо спросила:

– У тебя есть научная литература?

– Чего? – От удивления Юлька перестала плакаться и открыла рот.

– Научная литература есть?

– Медицинская?

– Нет, лучше что-нибудь из физики. Или из математики.

– Зачем?

Вера вздохнула и коротко пояснила:

– У него обострение. Так бывает. Его мозг отключился, но это можно исправить. На то, что касается науки, его помешательство не распространяется. Он сам так говорил. Я хочу заставить его извилины работать, тогда, возможно, он придет в себя.

– Научная литература, кажется, вся на антресолях, – растерянно пробормотала Юлька. – Я посмотрю…

– Только быстрей.

Юлиана кивнула и исчезла. Вера смерила темполога мрачным взглядом:

– Кирилл Снот, немедленно приди в себя. Ты же человек, а не животное…

– Вяк-рррвяуууу! – с полок посыпались стоящие на них предметы.

Девушка тихо опустилась на диван, отстраненно наблюдая за учиняемым разгромом. И зачем Юлька притащила Кирилла к себе?

– Вот, – слегка запыхавшаяся хозяйка влетела обратно в комнату. – Учебник физики за пятый класс. Ничего другого не нашла. Сойдет?

– Ладно, теперь садись и читай вслух. Громко, спокойно, размеренно – как диктор советских времен. Чтобы наш бесноватый все слышал.

Словно желая показать, что ему и так все прекрасно слышно, Кирилл издал особенно душераздирающий вопль, от которого зазвенели все стекла.

– Читай!

– "При определенных условиях, в безвоздушном пространстве движение предметов не будет отличаться друг от друга, если начальные условия были одинаковы. Тогда пропадет необходимость называть конкретный предмет, участвующий в движении. Его можно заменить общим понятием "тело". Тело – это физический термин…"

– Не части.

Юлиана раздраженно сверкнула глазами, но продолжила гораздо спокойней:

– "…Магнит притянул к себе кнопки, скрепки, гвозди, шурупы и стальные стружки. Магнит притянул к себе разные тела. Какие предметы заменяет термин "тело"?"

Темполог перестал завывать и прислушался. На его лице появилось озадаченное выражение, он сел на колени и вполне человеческим жестом поскреб заросший подбородок. Девушки внизу затаили дыхание.

– Ммм? – недовольно промычал Кирилл, и Юлька, спохватившись, стала читать дальше.

Постепенно ее голос приобрел завораживающе-глубокое звучание, и мужчина на стеллаже окончательно успокоился – лег, опустив голову на скрещенные руки, расслабился и, кажется, задремал. Юлька с выражением дочитала последний абзац, после чего перевела вопросительный взгляд на Веру.

– Ну как? – спросила она шепотом.

– Блеск! – искренне прошептала та в ответ. – Подействовало…

Темполог на полке заворочался и еле слышно мурлыкнул.

Обе девушки с опаской посмотрели в его сторону, но, поскольку никаких действий за этим не последовало, дружно выдохнули и успокоились.

– Ладно, пошли на кухню, – Вера осторожно поднялась и шагнула к двери. – Юль?…

Подружка жадно таращилась на мерно дышавшего Кирилла и, кажется, даже не слышала обращенных к ней слов.

– Юлька…

– Что? Ты только погляди на него – такой лапочка, просто руки чешутся погладить…

– Юлька!

– Я чуть-чуть… – сладострастно поблескивая глазами, Юлиана встала на цыпочки.

– Брось его и пошли!

Темполог зашевелился, настороженно приподняв голову. Вера чертыхнулась. В следующее мгновение гибкое мужское тело одним движение взвилось в воздух, с грохотом опрокидывая все, что еще оставалось на полках, и сбило Юльку с ног, придавив к полу. Торжествующее хриплое рычание слилось с истошным женским визгом, который почти сразу сменился отчаянными криками – взбесившийся мужчина вцепился в добычу зубами. Вера растерянно заметалась, потом схватила первое, что попалось под руку, и огрела темполога по забинтованной голове. Тот вякнул и завалился на бок.

Девушка вытянула из-под него всхлипывающую Юльку и поволокла к двери. На размышления времени не оставалось, Кирилл быстро пришел в себя и повторно бросился в атаку. Последним рывком Вера вывалилась в коридор и еле успела захлопнуть дверь. Врезавшись в нее всем телом, темполог разочарованно взвыл и тут же принялся методично прорываться наружу. Вера еле сдерживала напор, пока Юлиана подтаскивала к содрогающейся двери тумбочку из прихожей.

– Мало, не удержит, – оценивающе глянув на этот предмет мебели, Вера сдула упавшую на глаза прядь и скомандовала. – Вешалку тащи!

Удары за дверью стали реже, а вой – тише. К тому времени, когда выход из гостиной был надежно заблокирован вешалкой, там и вовсе установилась полная тишина. Девушки медленно отступили назад и прислушались.

– Чего это он? – Юлька, страдальчески морщась, терла покусанное плечо. – Чего он там делает?

– Хочешь узнать?

– Хочу! – моментально вскинулась девушка. – Это, между прочим, моя квартира…

– Нечего таскать в дом невесть что, – безжалостно отрубила Вера.

– Какая ты добрая!

– Я – опытная. Сама уже получила теми же граблями, поэтому советую от чистого сердца: если еще раз увидишь бесхозного мужика, отвернись и иди мимо.

– Ага, легко тебе говорить, – Юлька с тоской глянула на забаррикадированную дверь.

– Кстати, ты так и не сказала, как он к тебе попал?

– Как, как… – пробурчала подруга, опуская глаза. – Ладно, пошли на кухню. Господи, четыре утра… Хорошо, завтра не на работу…

Дизайн Юлькиной кухни кардинально отличался от комнат, здесь преобладали темное дерево и зеленый мрамор, а рассеянный свет создавал у гостей полное впечатление, будто они находятся в болотистом лесу. Единственным ярким пятном была старенькая желтая гитара, висевшая на стене как напоминание о беспечной юности. Включив кофеварку, Юлиана сердито забренчала посудой, а Вера опустилась на стул, с наслаждением вытягивая ноги. Усталое тело предательски расслабилось и начало заваливаться в сторону, отяжелевшую голову потянуло вниз, глаза закрывались сами собой.

– Не спи! – провозгласила Юлька, звучно хлопнув чашкой о стол. – Ты мне еще нужна!

Вера встряхнулась, с силой проводя ладонями по лицу.

– Ты кофейку выпей, полегчает, – подружка придвинула дымящуюся чашку к самому Вериному носу.

– Я в порядке, – неубедительно соврала та. – Давай, рассказывай.

Юлька покрутила в руках ложечку, явно собираясь с мыслями, потом начала излагать.

Рассказ получился коротким и содержательным. Когда нужно, Юлька вполне могла выдать максимум информации в предельно сжатой и конкретной форме. Вечером, после работы она заехала в дом Вериной бабушки и обнаружила распахнутую входную дверь и Кирилла с разбитой головой, лежащего перед ней. Поскольку самой Веры в квартире не оказалось, Юлиана решила брать инициативу в свои руки – затащив бесчувственное тело внутрь, вызвала по телефону знакомую, врача-травматолога. Та прибыла в рекордные сроки, осмотрела пришедшего к тому времени в сознание мужчину, наложила пару швов, сделала пару уколов и предложила госпитализацию и обследование, дабы исключить вероятность сотрясения мозга. От госпитализации Кирилл отказался. Женщина этим искренне огорчилась и еще довольно долго его уговаривала. Но потом все-таки отступила, выдала напоследок кучу рекомендаций, оставила темпологу визитку с указанием звонить, если почувствует себя хуже, и наконец уехала. Юлиана посчитала неразумным оставлять пострадавшего одного в пустой квартире и перевезла его к себе. Во время перевозки мужчина вел себя хорошо, был тих и даже как-то подавлен, но, попав в Юлькин дом, вдруг стал проявлять признаки неадекватности, а потом и вовсе взбесился…

– С чего бы это? – Вера скептически подняла брови.

Юлька прижала руку к груди.

– Не знаю. Вот веришь или нет, понятия не имею! До этого момента все шло хорошо, просто великолепно…

– До какого момента?

– Верунь, мне, что, на пальцах тебе все объяснять? У женщины и мужчины бывают особые моменты… вот. Извини, в подробности посвящать не стану, сама додумывай. Но мне было очень хорошо, и ему тоже – я уверена.

Вера закатила глаза. Нет, Юльку ничем уже не исправишь.

– У парня пробита голова, а ты тащишь его в койку…

– Лариса, врачиха, сказала, что череп цел. А потом – это ты, Верка, просто железная и ничего не чувствуешь, а от Кирилла такие токи идут, что бабы на ногах не держатся. Даже Ларка заметила. Почему, ты думаешь, она так в него вцепилась?

"Вот, значит, в чем дело… Токи, ну надо же. Зря ты, Юлечка, думаешь, что я ничего не чувствую", – Вера устало закрыла глаза и положила голову на руки. Подруга продолжала что-то говорить, но девушка уже не слушала, постепенно погружаясь в полудрему. Перед ней как картинки в калейдоскопе проскакивали события сегодняшнего и вчерашнего дней, причем не в том порядке, как они происходили, а совершенно наобум. Она четко увидела, как Кирилл получает по голове, но сам нападавший оставался вне поля зрения. Потом ей представились цепкие руки, шарящие по одежде бесчувственного темполога, и, вздрогнув так, что стул заскрипел, Вера очнулась с возгласом:

– А камни, камни!…

– Какие камни? – удивленно переспросила Юлька, лениво перебиравшая струны гитары.

Вера потерла глаза, окончательно размазав тушь.

– Так… приснилось.

– Бывает, – подруга взяла минорный аккорд и, подумав, принялась наигрывать что-то лирическое, тихо напевая. Вера прислушалась – песня была ей незнакома.

– Маленькая птичка в доме одна

Сидит и смотрит, как уходит луна.

Дождь стучит по железной крыше -

Маленькая птичка слышит…

И маленькая киса одна под дождем

Сидит и мокнет ночью и днем.

Вдруг кто-то придет и ее заберет -

Маленькая киса ждет…

Только глупая шавка не знает забот,

Лежит у дверей и кости грызет.

Плевать, что дождь и тоскуют люди -

У нее хозяин, и будет.

– И будет, – повторила Юлиана, прихлопывая струны ладонью. Некоторое время обе девушки сидели в молчании, потом Вера заметила:

– Грустно.

– Да. Поэтому я и не держу домашних животных, – шмыгая носом, прошептала Юлька.

– Сама сочинила?

– Я такой фигней, слава Богу, не страдаю. Это Руск сотворил. Ты его должна помнить, он одно время болтался у нас на посиделках. Руслан Чернявин.

– Это такой маленький…

– Да, мелкий, плешивенький, еще косил правым глазом.

– Помню, – медленно кивнула Вера. – Разговаривали с ним пару раз. Он, кажется, подвизался при Кунсткамере?

– Ага, в качестве главного экспоната, – Юлька ехидно сощурилась. – Придурок, каких поискать. И как мужик – полный ноль!

– Тебе видней, – Вера дипломатично уклонилась от оценки личности Руслана Чернявина. Сама она не настолько хорошо знала указанного товарища, а вот Юлька несколько лет назад, когда только задумала открыть художественную галерею, довольно тесно с ним контактировала. Кажется, у Руслана были большие связи среди питерских художников… – Интересно, он все еще там работает?

– В Кунсткамере? Нет. Проворовался, и его выперли. Дела заводить не стали, пожалели болезного. А вообще стоило бы! Этот придурок и мне пытался продать что-то из запасников, но я проявила бдительность и послала его куда подальше, – Юлька ожесточенно закрутила гитарные колки. – Из-за этого мелкого гнуса у меня проблемы начались – в галерею с проверками зачастили, подписку о невыезде с меня брали. Не хочу даже вспоминать!

Вера внезапно нахмурилась.

– А ты помнишь, о чем он рассказывал?

– Знаешь, из него вообще лило нескончаемым потоком. Редкостное трепло.

– Нет, я имею в виду те страшилки, байки из Кунсткамеры. Что-то о часах, комнате за черной дверью, бронзовой кошке…

Юлька отмахнулась.

– Не забивай голову. У него этих баек было на все случаи жизни.

– Да, но… – Вера закусила ноготь, разглядывая клеенку на столе. Что-то упорно вертелось на краю памяти, никак не давая себя ухватить, что-то, представляющееся важным и связанное именно с Русланом Чернявиным. О чем же он тогда говорил? Вроде бы были в Кунсткамере часы, которые всегда останавливались на без четверти десять, и это означало, что кто-то из служащих должен вскоре умереть… Нет, ерунда какая-то. Почему она вдруг вспомнила об этих часах?

Гитарные струны жалобно тренькнули. Вера со вздохом отвлеклась от своих мыслей, решив обдумать вопрос о часах и Руслане как-нибудь потом.

За окном было уже совсем светло, и вместе с солнечными лучами в затененную кухню понемногу просачивалась уличная жара. Юлька налила себе очередную чашку кофе, пятую по счету, и Вера решила к ней присоединиться. В животе тоскливо заурчало.

– Вот ерунда какая, – пробормотала Юлиана, глядя в холодильник. – Хотела же вчера зайти в магазин. И есть-то нечего… М-да, омлет с луком будешь? Кстати, – заметила она, разбивая яйца в стеклянную миску. – Верунчик, ты так и не рассказала, что за дела у тебя с Костиком? Была у него?

– Была, – не стала отпираться Вера. – Но рассказывать пока нечего. Лучше помоги мне решить пару задачек.

– С удовольствием, но ты знаешь, что в школе у меня была тройка по математике.

– Математика здесь ни при чем. Значит так, – Вера аккуратно расставила в ряд чашки и сахарницу, а рядом положила две кофейные ложки. – Представь себе человека, у которого был некий драгоценный предмет. Человек разделил этот предмет на части и спрятал, но не зарыл в землю, а поместил так, чтобы потом можно было легко найти. Конечно, если знать, что искать. Может так быть?

– Вполне, – согласно всхлипнула Юлька, активно работая ножом. Вера принюхалась и громко чихнула – луковый аромат вышибал слезу даже на таком расстоянии.

– Вот, – прогудела девушка, вытирая нос. – А теперь задача. Известно, что тайники существуют, и что хозяин их не вскрывал. Но один из них датируется шестнадцатым веком, а другой – девятнадцатым. Как ты это объяснишь?

– Элементарно, Ватсон, – Юлиана поставила омлет в духовку и, отдуваясь, плюхнулась на стул. – В девятнадцатом веке тайник вскрыл кто-то другой, забрал из него драгоценность и перепрятал.

– Либо сам хозяин жил именно в это время, и просто использовал для тайника первый попавшийся предмет, – добавила Вера.

– Логично. И что из этого следует?

– Следующая задача: два человека шли навстречу друг другу и столкнулись. Столкновение произошло утром, но когда один из них упал на землю, то обнаружил, что уже вечер. Что же с ним произошло?

– Я бы сказала, что этот человек неслабо приложился головой.

– А если он все время был в сознании?

– Тебя какая версия больше интересует – реалистическая или фантастическая?

– Любая.

– По реалистической версии твой герой шел, столкнулся, упал, потерял сознание, очнулся и увидел, что день уже прошел. Или он так треснулся затылком, что стал путать утро и вечер. Или… – в Юлькиных глазах появился отблеск вдохновения. – Или этот человек, упав на землю, понял, что судьба послала ему главный подарок в жизни – ту, которую он так долго искал, но не мог найти. И время для него остановилось…

Вера, не удержавшись, хихикнула.

– Что ты смеешься? – Юлиана посмотрела на нее с укором. – Это самая настоящая правда жизни.

– Скорей уж самая настоящая фантастика… Подожди, что ты сейчас сказала?!

– Правда жизни.

– Нет, до этого?

– Э… время остановилось?

– Точно! – Вера даже подскочила и тут же упала обратно на стул, запустив руки в волосы. – Нет, не подходит, должно быть как-то по-другому…

– Что по-другому? – не поняла Юлька. – Ты что сейчас имела в виду?

Вера пропустила вопрос мимо ушей. Не мигая, глядя перед собой, она шевелила губами, одновременно высчитывая что-то на пальцах. Подруга помахала ладонью у нее перед лицом, но девушка только досадливо отмахнулась. Хмыкнув, Юлиана достала из духовки дошедший омлет и разложила по тарелкам, посыпав сверху жареным луком.

– Кстати, – произнесла Вера у нее за спиной. – Третью задачу мне подкинул Константин. Скажи, пожалуйста, как может взять и исчезнуть здание со всем содержимым прямо из центра города?

– О! – с пониманием кивнула Юлька, выкладывая на стол хлеб и сыр. – Костик и тебе поведал эту леденящую кровь историю? Легенда о старом фонарщике и исчезнувшей синематеке. Как же, знаем… Верунь, ты замечала, что после страшных историй секс получается незабываемым? Какая тут связь, как ты думаешь?

– Меня больше интересует, правда это или нет.

– Не сомневайся, на себе проверяла.

– Балда, я об исчезнувшей синематеке!

Юлиана снисходительно улыбнулась.

– Веруня, подтверждений у этой легенды нет, но если Костик держит ее в голове, значит, когда-то где-то и что-то подобное действительно могло произойти. Он – человек насквозь приземленный, ему бы чуть-чуть романтики в кровь – был бы не мужчина, а золото… В общем, сам выдумывать такое Костик не станет. Он говорил тебе о том, что пытался выяснить, что произошло с синематекой, и специально для этого поднимал старые планы городской застройки?

– Нет. И что?

– Ничего не нашел. Какие-то дома в том районе были отправлены под снос, пустыри застраивались заново. Было ли там здание и что с ним случилось – теперь уже наверняка не узнаешь. Сейчас на этом месте супермаркет.

Вера задумчиво кивнула.

– Было или нет… То есть оно могло никуда не исчезать, или исчезнуть, а потом возникнуть снова, и никто ничего не заметил. Кроме профессора, а у того сердечный приступ.

– Все верно, только не понимаю, почему тебя это так заинтересовало, – с полным ртом пробормотала Юлька.

– Я пока еще тоже не поняла, – призналась Вера. – Вот попробуй все эти три задачи свести к одному знаменателю.

Ее подруга выразительно крутанула пальцем у виска и переключилась на бутерброд.

– Вроде бы ничего общего, – не обратив на это внимания, продолжила девушка. – Но во всех трех случаях ключевой фактор – время.

– Когда ты так говоришь, я начинаю тебя бояться…

– Зря. Вот послушай: в первом случае временной промежуток составляет почти три столетия, во втором – несколько часов, в третьем – несколько дней, месяцев или даже лет.

– Не факт. В третьем случае ничего определенного сказать нельзя.

– Там присутствует некий загадочный предмет, волшебный фонарь, который, по воспоминаниям очевидца, мог показывать картины будущего. Возможно, фонарь являлся одним из нескольких тайников, и в этом случае возникает еще один временной отрезок – от начала девятнадцатого века к середине двадцатого. И еще один – от середины двадцатого к началу двадцать первого.

– Ой, Верунь, как ты здорово излагаешь, как по писаному, – искренне восхитилась Юлька, азартно блестя глазами. – Я, правда, ничего не поняла в этих твоих рассуждениях, но продолжай, продолжай, очень интересно!

– А нечего продолжать! – развела руками Вера, едва ни смахнув на пол сахарницу. – Все, затор. Какая здесь еще может быть связь, кроме этой – как ни стараюсь, ничего в голову не приходит. Разве если только предположить, что кто-то открыл возможность путешествовать во времени и вовсю этим пользуется. А заодно и перетаскивает с собой все, что приглянется…

– Путешествия во времени невозможны! – спокойно произнес мужской голос.

Девушки обернулись как по команде. Кирилл стоял, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки на груди. Из-под криво намотанных бинтов торчали светлые взлохмаченные волосы. Рубашка на темпологе отсутствовала, а брюки держались на одной пуговице, да и та готова была вот-вот оторваться.

Юлька уронила надкусанный бутерброд, а Вера невольно задержала дыхание. От небрежной, расслабленной позы Кирилла веяло чем-то непередаваемым, но заставляющим вспомнить те пресловутые токи, о которых с придыханием говорила подруга. Девушка почувствовала, как внутри прокатилась теплая волна, заставившая сердце замереть в предвкушении чего-то приятного, но наперекор ей откуда-то немедленно выплыла холодная мысль: "Как он сумел выбраться из гостиной? Мы же забаррикадировали дверь!".

– Путешествия во времени невозможны, и я тебе уже об этом говорил, – уверенно повторил мужчина, отрываясь от косяка и делая шаг к столу.

Вера медленно потянулась к гитаре.

– Юль, телефон при тебе?

– Д-да.

– Смотри внимательно, если он опять начнет буйствовать, немедленно вызывай санитаров. Я его задержу, а ты беги в ванную, запрись там и звони изо всех сил.

– Хорошо, – трагическим шепотом ответила Юлька.

– Я в порядке, – объявил темполог, приближаясь.

– Юль, ты меня поняла?

– Да.

– Девчонки, я в норме, – подойдя к столу, Кирилл любопытно покрутил носом. – Только есть очень хочется. О, омлет!

– Как меня зовут? – глядя на него в упор, спросила Вера.

– Степанида, – не задумываясь, ответил мужчина. – То есть, Афиногения… Я хотел сказать – Атлантида.

– Юлька, звони в психушку.

– Да шучу я, шучу, – темполог упал на стул и придвинул к себе нетронутую Верину тарелку. – Ты – Вера, она – Юлиана… Ты – художница, она – актриса…

– Какая актриса? Юлька, звони… – девушка глянула на покрасневшую подругу и осеклась.

– Кирюша, ты как себя чувствуешь? – Юлиана с преувеличенной заботой подалась к темпологу.

– Есть хочу! – повторил тот.

– Сейчас что-нибудь придумаю, – чирикнула девушка, подскакивая точно резиновый мячик и начиная хлопать дверцами шкафчиков.

Вера отвела глаза. Вид невозмутимо жующего Кирилла поднимал в душе волну глухого раздражения. Такое двойственное отношение к пришельцу из другого времени начинало всерьез ее беспокоить, ибо (насколько Вера себя знала) оно являлось неоспоримым симптомом для чувств иного рода. Когда мужчину хочется одновременно и стукнуть, и поцеловать – причем неважно, в какой последовательности – это страшно утомительно для девушки, привыкшей к ясности в отношениях. И разве сейчас время для романтических чувств? Бог знает, что вокруг происходит…

Девушка машинально заправила за ухо мешавшие волосы, подняла голову и встретилась взглядом с предметом своих мыслей.

– Как от тебя пахнет… Что это за запах? – Темполог подался вперед, раздувая ноздри.

Юлька прервала свое безостановочное кружение по кухне и тоже принюхалась.

– Странно… раньше так не пахло, – мужчина придвинулся почти вплотную, едва ли не упираясь носом Вере в подмышку. Покраснев, она попробовала отстраниться, но Кирилл, словно привязанный, потянулся следом. Его перехватила Юлиана, со смехом обнимая за плечи:

– Не обращай внимания, у Верунчика случилась бурная ночь. Давай за нее порадуемся, оно нечасто бывает. Вот, понюхай лучше меня.

– Нет, это что-то другое, – вывернувшись из цепких Юлькиных рук, темполог снова уткнулся в Верину шею, с шумом втягивая воздух. – Так интересно пахнет… непонятно…

– Ну, хватит! – Вера оттолкнула его лицо ладонью. – Разошелся… Лучше скажи, что с тобой случилось?

Кирилл разом погрустнел.

– У меня украли резонатор, оба сегмента, – помолчав, нехотя признался он.

– Как?!

– В дверь позвонили, я подумал, что ты вернулась. Забыла ключи и не можешь открыть. За дверью никого не было. Я вышел, и тут меня ударили по голове.

Вера всплеснула руками.

– Ну, ты как маленький, честное слово! Даже дети перед тем, как открывать, спрашивают: "Кто там?". Неужели так трудно было поглядеть в глазок?

– За дверью абсолютно никого не было! – повысил голос темполог. – Я даже ничего не почувствовал. Он появился как-то сразу, из пустоты.

– Он? Ты видел нападавшего?

– Конечно. Я почти развернулся, когда он ударил.

– Хорошо. Опишешь его как можно подробней, я зарисую, – Вера потянулась за упавшим блокнотом.

– Нет необходимости, – мрачно произнес мужчина. – Ты его уже рисовала.

– Что?

– Да, старик с твоего рисунка. Он действительно существует и следит за нами. А теперь этот гад забрал у меня резонатор!

– Кирюша, ты только не волнуйся, – вмешалась Юлька, оглаживая темполога по плечам.

– Я спокоен.

– А я что тебе говорила? – хлопнув по столу, торжествующе выкрикнула Вера. – Ведь говорила же! Предупреждала! А ты что ответил? А этот человек… О, Господи! Старый фонарщик!

– Кирилл эту историю не знает, – ревниво заметила Юлиана. – Подожди, я расскажу.

Пока она с юмором и массой лирических отступлений посвящала темполога в мистические тайны Петербурга, Вера торопливо пролистывала блокнот, ища недавно нарисованную схему. Нашла и добавила на линию еще одну точку, под которой поставила цифру "20" и написала "фонарь". Если камень, как утверждал темполог, был разбит на три части, то можно сказать, что все они практически найдены. Если все-таки на четыре, значит, предстоит отыскать эту четвертую.

Впрочем, и на этот счет у девушки имелись соображения. Вот только бы вспомнить, что за историю рассказывал когда-то Руслан Чернявин?

– Я все понял, – кивнул темполог, когда Юлька замолчала. – Это, безусловно, важно и может иметь большое значение… Но вряд ли старый фонарщик явился вчера, чтобы забрать у меня резонатор.

– Сомневаешься?… – рассеянно пробормотала Вера.

– Сомневаются в том случае, когда присутствуют доводы за и против – а у меня сомнений нет. Я абсолютно уверен. Тот, кто за нами следит, не настолько дряхлый, чтобы пятьдесят лет назад, находясь уже в почтенном возрасте, умыкнуть целую синематеку.

– А ты не допускаешь мысли, что эти пятьдесят лет он мог просто перешагнуть?

– Так просто взять и перешагнуть? – Кирилл снисходительно улыбнулся.

– Да, именно так, – Вера в свою очередь изобразила улыбку, правда, не настолько непринужденную, как у темполога.

Мужчина только вздохнул, покачивая головой. По его лицу даже непосвященный мог бы с легкостью прочитать, как надоело ученому растолковывать прописные истины всяким дилетантам.

– Путешествия во времени невозможны, – повторил он вслух.

– Почему? – снова вмешалась Юлька.

– Долго объяснять. Просто поверь мне на слово – дело обстоит именно так.

– Странно от тебя это слышать! – бросила Вера, не скрывая раздражения.

– Шсс…

– И хватит шипеть! Я промолчу о некоторых обстоятельствах, но кое-кому стоило бы вспомнить о том, что произошло сутки назад… И потом не говорить, что шагать через время невозможно! Какая разница, что это будет за шаг. Если он может быть равен нескольким часам, значит, и нескольким дням, годам и даже десятилетиям – тоже!

– Как интересно, – Юлька подперла щеку рукой, переводя взгляд с подруги на мрачного темполога и обратно. – Кирюша, а ты что скажешь?

– Ничего, – буркнул тот. – Я ей уже все сказал сутки назад.

Вера сердито дернула себя за прядь. Честно говоря, она не очень-то и слушала, что он тогда говорил – помнила только, что речь была посвящена пресловутому резонатору и его возможностям создавать провалы во времени. Что-то в этом роде…

Но тогда ей нечего было возразить, никаких доводов против его теорий, кроме собственных неясных ощущений и догадок, девушка привести не могла. Но теперь дело обстояло по-другому, и Вера точно знала, что резонатор тут ни при чем. То есть к временным провалам он не имеет никакого отношения, и если уж говорить напрямую, то здесь явно замешан человеческий фактор.

Кирилл, видимо удовлетворенный ее молчанием, снова принялся за еду, которую не переставая придвигала к нему Юлиана. Вера глубоко вздохнула и в который раз спросила сама себя, какое ей может быть до всего этого дело? Пусть темполог ищет свой резонатор как знает, почему ее это должно волновать? Он умный, решительный, не обремененный излишней моралью, быстро соображает и на удивление хорошо умеет адаптироваться к обстоятельствам. А его фантастическое влияние на женщин! В общем, сам справится, решила про себя Вера, с легкой неприязнью глядя на темполога. И кто знает, может ее вмешательство будет для него только помехой…

– После того, как мы расстались, со мной дважды произошло то же самое, – внезапно вырвалось у нее. Девушка прикусила губу, но было уже поздно.

– Что "то же самое"? – удивился Кирилл.

– Те же провалы, – пояснила Вера. – Примерно по восемь часов каждый.

Мужчина отложил вилку в сторону.

– Как это произошло?

Вера поморщилась, вспоминать об этом было не слишком приятно. Но она все-таки рассказала ему о "Ротонде" и новой встрече с человеком из вишневого джипа, а вот о странном пожаре на Каменноостровском проспекте не успела – темполог вскочил как ошпаренный, сверкая глазами и раздувая ноздри.

– Вера, ты просто умница! Ты нашла еще один сегмент!

Девушка недоверчиво подняла брови.

– Ну, конечно! Шсс! Ты находилась в непосредственной близости от него, потому и произошла нарушение временной структуры. Естественное следствие усилившейся временной помехи…

– Но…

– Все сходится! – уверенно кивнул мужчина. – Надо немедленно туда ехать!

Вера растерялась. Подобное объяснение почему-то не приходило ей в голову, хотя, как неохотно признала девушка, оно было вполне логичным и даже естественным. Чем дольше она об этом думала, тем больше ей казалось, что Кирилл все-таки прав, а она ошибалась. Он всю жизнь изучал физику времени, кому, как ни ему лучше знать, что может быть, а чего не может. И хотя от собственных выводов трудно было отказаться, в этот момент они представились Вере зыбкими и надуманными, как никогда.

Юлька решительно заявила, что отправляется с ними, а чтобы в корне пресечь всякие возражения со стороны насупившегося темполога, предложила отвезти их на своей машине. Это решило дело, и Кирилл сразу повеселел. Радостная Юлиана упорхнула в ванную, где за каких-то десять минут умудрилась навести полный марафет, и вскоре, позвякивая ключами от машины, она уже сбегала по лестнице впереди всей компании. За ней шел Кирилл и самой последней – Вера, поминутно зевающая так, что челюсть хрустела. Самой себе девушка призналась, что охотней отправила бы темполога вдвоем с Юлькой, а сама вздремнула бы часок-другой, но непонятное беспокойство не дало ей этого сделать. Один раз она уже оставила Кирилла, и что же? Тот почти сразу получил по голове и лишился того, за чем долго и упорно охотился. Нет уж, лучше Вера еще немного помучается, зато пришелец из другого времени будет у нее под присмотром, тем более что они едут в такое сомнительное место как "Ротонда".

Объяснять дорогу Юльке не надо было, и в это раннее субботнее утро автомобилей на улицах почти не было. Прикрыв глаза, Вера лениво перекатывала голову по подголовнику, то и дело проваливаясь в тягучую дрему. Кирилл замер на переднем сидении, Юлька, посматривая более на него, чем на дорогу, небрежно вертела руль одной рукой.

– Смотри-ка, и тут перегородили! – удивилась она вдруг. – А вчера ничего подобного не было. И что теперь, в объезд?

Вера с трудом разлепила веки, выглядывая наружу. Компактный Юлькин форд как раз проезжал мимо Тучкова моста, и вправду заставленного по всей ширине белыми пластиковыми заграждениями. Возле них замер милицейский уазик, и трое стражей порядка проводили форд внимательными взглядами.

– Что там произошло? – произнесла Вера, ни к кому конкретно не обращаясь.

Кирилл беспокойно шевельнулся.

– Юля, опусти стекло.

– Зачем? – Юлька сердито просигналила замешкавшейся на повороте маршрутке. – Только пыль налетит.

– Опусти, пожалуйста.

– Ну, ладно, – стекло поехало вниз, и темполог, высунув голову, засопел, словно вошедшая в раж охотничья собака.

Вера нехотя выпрямилась.

– Чувствуешь, чем пахнет? – Кирилл упал обратно на сидение, резким движением сдергивая окончательно сбившуюся повязку.

– Гарью? – неуверенно переспросила девушка.

– Да нет…

– Тогда чем?

– Тот же запах. Оттуда, – он махнул влево, едва не задев Юльку.

– Ну и что? – недовольно заметила та.

– Странный запах, – темполог с напряженным лицом откинулся на спинку сидения. – Юля, ты можешь ехать быстрее?

Вместо ответа Юлиана кивнула на очередное заграждение и милицейский пост рядом.

– Простите, пожалуйста! – притормозив, девушка опустила стекло и всунулась наружу, ласково глядя на парня в милицейской форме. – Скажите, что случилось? Почему мост перекрыли?

– Проезжайте, женщина, проезжайте, – лениво отмахнулся тот, еле повернув голову.

– Мне нужно на Петроградскую сторону.

– Проезд закрыт.

– Это я и без тебя вижу, – тихо пробурчала Юлька и, повысив голос, снова спросила. – Случилось-то что?

– Вы что, женщина, новостей не смотрите? Пожары на Петроградке. Никого не пускают, жителей эвакуируют.

– Что, так серьезно?

– Серьезней некуда!

– Значит, никак не проехать?

Круглая физиономия под форменной фуражкой налилась краснотой.

– Русским же языком говорят, езжайте! Нет проезда, никого не пускают!

– Поняла, поняла, чего слюной брызгать, – последние слова Юлька договаривала, вжимая в пол педаль газа, и что ответил ей милиционер – осталось неуслышанным. – Ну вот, съездили, называется…

Вера заметила:

– К Петроградке ведет больше десятка мостов, не может быть, чтобы они все были перекрыты. Поезжай в обход, наверняка где-то будет проезд…

Но, поколесив по городу еще около часа, они убедились, что проезда действительно нет. Правда, по Троицкому мосту в сторону центра тянулась вереница автобусов, заполненных сонными, недоумевающими и испуганными людьми, но, судя по всему, насчет масштабной эвакуации страж порядка все же преувеличил, и большая часть жителей осталась при своих домах. За Петропавловской крепостью колыхался туманный флер, но ни языков бушующего пламени, ни дыма пожарищ не было видно.

Один из эвакуированных, стоявший на набережной у парапета и одной рукой державший капризничающего ребенка лет семи, а другой – сумку, из которой доносились душераздирающие кошачьи вопли, в ответ на Юлькины расспросы, сплюнув, тоскливо пробурчал:

– Да какой, на хрен, пожар… Всполошили зря народ…

Кирилл, безостановочно принюхиваясь, нервничал все больше и больше, и девушки смотрели на него с заметным беспокойством. Они проезжали уже седьмой мост, когда темполог, потеряв всякое терпение, сделал попытку выскочить из машины на ходу. Юлиана, торопливо затормозив, остановилась прямо посереди переезда.

– Кирюша, я тебя умоляю – только не нервничай!

Мужчина распахнул дверь, не обращая внимания на несущиеся со всех сторон гудки.

– Я пойду сам. Вера, ты – со мной!

– Нас не пропустят.

– Тогда переберемся вплавь!

– Даже не мечтай.

– Кирюша, я с тобой поплыву, – попробовала успокоить темполога Юлька, перегибаясь через него и захлопывая переднюю дверцу.

– Мне нужна Вера.

– Я в воду не полезу.

– Я, я полезу, я тоже знаю, где находится "Ротонда", я тебе все покажу, только не волнуйся…

– Вот и отлично, плывите вдвоем.

– Мне нужна Вера!

– Но ты же видишь – она не хочет.

– Мне нужна Вера!!! – рявкнул темполог так, что на него обернулась половина людей на улице. Остальные, делая вид, что ничего не происходит, ускорили шаг.

Юлька бросила на мрачную подругу умоляющий взгляд, словно говоря: "Ты видишь, что с ним происходит. Пожалуйста, соглашайся!", но Вера только отвела глаза. Все происходящее казалось фантастичным и нелепым. Хотелось немедленно скомандовать себе "Проснись!", но девушка медлила, вглядываясь в окружающий мир, словно сквозь какую-то дымку. Отчетливо просматривался лишь Кирилл, прыгающий и гримасничающий на переднем сидении.

"Что же творится? Чего он вынюхивает?"

Юлька вдруг просияла и завела мотор, давая задний ход.

– Все, есть идея! – радостно сообщила она, разворачивая форд в обратную сторону. – Если сработает, поплывем на лодке…

Минут через сорок, вторично столкнувшись с колонной автобусов, они подъехали к реке Смоленке, за которой серыми коробками возвышались заводские корпуса. Поставив машину на стоянку, Юлька выскочила на улицу и принялась бегать вдоль набережной взад-вперед, одновременно разговаривая с кем-то по телефону на повышенных тонах. Кирилл и Вера вышли следом за ней: темполог тут же присел на корточки, упираясь руками в пыльный асфальт и неотрывно глядя в сторону Петроградки. В его глазах застыла звериная тоска. Вера машинально погладила мужчину по волосам и чуть не упала, когда он всей тяжестью прислонился к ее ногам.

– Как твоя голова? – помолчав, спросила девушка.

– Ерунда… – неразборчиво отозвался он. – Хуже то, что там происходит… Я даже объяснить этого не могу, но чувствую все очень ясно. А ты? Неужели не ощущаешь запаха?

Девушка втянула носом воздух и пожала плечами.

– Нет, ничего не чувствую. Там действительно что-то горит?

– Это не гарь, – зрачки у Кирилла расширились настолько, что от радужки остался тонкий золотистый ободок. – Это… шсс… это не запах в прямом смысле слова. Но я его чувствую… чувствую… очень сильно… с каждой минутой все сильнее… от тебя тоже так пахло… но сейчас уже нет… Вера… Вера…

– Я здесь! – тряхнула его девушка. Глаза темполога закатились, голова дергалась из стороны в сторону резко, как от ударов. Он уже ничем не напоминал зверя, а стал похож на одержимого.

Одним гибким движением темполог вскочил на ноги, вытягиваясь в струнку.

– Надо торопиться!

– Все пучком, сейчас за нами Владик на своей моторке подъедет. Неву еще не перекрыли, – к ним подбежала довольная Юлька. – Господи, что случилось?!

– Надо торопиться, – повторила за темпологом Вера.

Минуты, прошедшие до появления бело-голубого четырехместного катера, показались девушке вечностью. Кирилла как будто хватил столбняк, но стоило катеру затормозить рядом с набережной, как мужчина отмер и оказался в нем раньше, чем тот остановился.

– Что за дела? – Управлявший плавсредством полный молодой человек в майке и очках недовольно оглядел неожиданного пассажира.

– Влад, это Кирилл, Кирилл – Влад! – торопливо представила их друг другу Юлька, перелезая через низкий бортик. – Владюша, нам срочно на Петроградку…

Полный Влад еще раз с сомнением покосился на темполога и, не задавая никаких вопросов (за что Вера тотчас же прониклась к нему искренним уважением) крутанул руль, поднимая высокую пенистую волну.

Катер медленно причалил около узкого выгнутого Карповского моста. Раскачиваясь на волнах, он еще разворачивался боком к набережной, когда Кирилл, цепляясь за гранитную облицовку, уже лез наверх и, перескочив через парапет, мягко приземлился на разогретый асфальт. Девушки немного задержались, выбираясь из катера, и несколько минут темполог, стоя неподвижно и полной грудью вдыхая горячий воздух, всматривался в дальний конец прямой, как линейка, улицы.

– Владик, ты нас дождись! – крикнула напоследок Юлиана, махнув приятелю рукой. Догнав Кирилла, она взяла его под руку.

Мужчина тут же освободился, делая шаг вперед.

– Чего ищем-то? – вполголоса поинтересовалась Юлиана у подруги. Вера пожала плечами. – Кирюша, "Ротонда" в той стороне!

Кирилл посмотрел на Веру, и та молча кивнула. Мужчина двинулся вперед широким плавным шагом, пригибаясь к земле уже знакомым девушке образом. Семенящая Юлька пристроилась за его плечом, и Вера после секундного колебания зашагала следом. В полном молчании они миновали одну улицу, потом, свернув налево, вышли к перекрестку.

Открывавшаяся в оба конца перспектива поражала своей пустотой и неподвижностью. Не видно было ни машин, ни людей. В белесом солнечном свете ровный ряд серо-желтых зданий с рублеными выступами дымоходов, с облупившейся краской и темными провалами окон на фасадах замер, будто погрузившись в безвременье. Застыли деревья с выцветшей на солнце листвой. Ничто не нарушало четких очертаний длинных синих теней, пересекавших улицу наискось. Черная путаница проводов над мостовой казалась мертвой паутиной, в которой запутались яркие бабочки рекламных щитов и растяжек. Вокруг царила полнейшая тишина, сквозь которую особенно вызывающим казался стук Юлькиных каблуков.

Все это яркое, молчаливое, затаившееся безлюдье поразило Веру. Оглядевшись, она снова опустила голову – солнечный свет неприятно резал глаза. Точно в ответ на ее неоформившуюся мысль небо стало затягивать невесть откуда наползавшей пеленой.

Кирилл принюхался и решительно развернулся направо, девушки потянулись за ним. Теперь уже не они указывали темпологу путь, а он сам вел их, как вожак стаи ведет свое стадо к водопою, с той лишь разницей, что это "стадо" все неохотней переставляло ноги. Несмотря на сгустившийся сумрак, все вокруг было до жути четко и ясно, тускло-прозрачный душный воздух искажал привычные пропорции, сокращая перспективу и приближая предметы к глазам. И по-прежнему – ни одного человека, кроме их троих, ни выкрика, ни скрипа тормозов, ни шуршания шин по асфальту… Все это казалось Вере похожим на бред.

Но темпологу, как видно, было все равно, что происходит. С каждым шагом он только становился бодрее и радостней, как ищейка, настигающая добычу. Они уже полчаса кружили по пустым улицам Петроградского района, прежде чем Вера, наконец, спохватилась:

– Стоп, стоп! Куда ты разогнался? Мы не туда идем!

– Все правильно! – Кирилл приостановился, бросая на нее сверкающий взгляд. – Чувствуешь?

– Что?

– Этот запах!

– Опять?!

Мужчина коротко кивнул, с явным наслаждением втягивая воздух.

– Какой запах? – не поняла Юлька.

– Да все ему чего-то кажется… – Вера наклонила голову, прислушиваясь. Вдалеке ей почудился какой-то странный треск, будто лопнуло оконное стекло, и тут же под ногами гулко отозвалось вибрирующее эхо. Девушки одновременно покачнулись, вцепившись друг в друга, а темполог застыл на половине шага.

– Кирилл, – дрожащим голосом позвала Юлиана. – Мне это не нравится… может, вернемся?

– Возвращайся, – кивнул тот.

– Тише! – настороженно скомандовала Вера. – Слышите?

Гул повторился, но уже в некотором отдалении. Вслед за ним раздался звук, напоминающий мрачный глубокий вздох, и с обеих сторон улицы снова затрещало и зазвенело. Веру как будто ударило по ногам, и она, не удержавшись, упала на колени. Юлька вцепилась ей в плечи. Кирилл медленно развернулся вокруг своей оси, обшаривая взглядом пространство. По асфальту прошлась невидимая колотушка, глухо выстукивая непонятный ритм, за ней послышались слабые невнятные крики, но вокруг по-прежнему было пусто и неподвижно.

На Веру обрушился новый удар. Девушка окончательно растянулась по земле, борясь с нахлынувшей тошнотой. Подруга, стиснув зубы, пыталась поставить ее на ноги, но почти сразу сама, вскрикнув, схватилась руками за лицо – ей в глаза ударил обжигающий пыльный вихрь. Кирилл одним прыжком оказался рядом с девушками, закрывая их собой, но пыль мгновенно улеглась, словно ничего и не было.

– Кирилл, мне страшно… – Юлька подняла на него слезящиеся глаза.

– Возвращайся к катеру.

– А Верка?

– Она мне нужна.

– Тогда я с вами!

Вера едва расслышала, о чем они говорили. Она в который раз пыталась подняться и снова падала – ощущение было такое, будто прямо под ней в землю монотонно бил гигантский поршень. Грохот, подобно пушечной канонаде, раздавался по всем направлениям, сопровождаясь сухим треском раздираемой ткани. Вере слышались крики многотысячной толпы, вопли и плач детей, пронзительный скрежет сталкивающихся автомобилей, топот бегущих людей. Потом все постепенно стихло, и девушка наконец-то смогла встать на ноги. Колени ее дрожали, руки тряслись, а в целом она чувствовала себя так, словно чудом выбралась из эпицентра стихийного бедствия.

– Верунь, ты как? – заботливо обняла ее Юлька.

Девушка с трудом сфокусировала взгляд на подруге.

– Ты это слышала?

– Что?

– Шум, крики… – Вера тряхнула головой, едва не потеряв равновесия.

Юлька изумленно округлила глаза.

– Не было ничего. Верка, ты бредишь…

– Да нет же, слушай!

Вера вырвалась из дружеских рук, делая несколько шагов вперед. Перед глазами зарябило, невнятные картины накладывались одна на другую. Она видела перед собой пустую чистую улицу и одновременно – треснувшие, разрушенные фасады, груды камней, завалившие проезжую часть, торчащие балки и облака пыли, поднимающиеся со всех сторон. Девушка моргнула, и завалы исчезли. Теперь на нее мчалась обезумевшая толпа. Множество кричащих и рыдающих людей, выбегая со всех сторон, окружало Веру, толкало ее, сбивая с ног. Некоторые останавливались совсем близко, с изумлением оглядываясь по сторонам, другие отталкивали их, бросались в разные стороны, кричали и падали. Асфальт задрожал и вспучился, раскрываясь как огромная черная пасть, и люди с безумными, перекошенными лицами, валясь на землю, исчезали в расширяющемся провале.

Вскрикнув, Вера отшатнулась, тщетно пытаясь сохранить равновесие. Опора ушла из-под ног, девушка неуклюже взмахнула руками и повалилась на спину, чувствуя под собой пустоту. В ту же секунду кто-то крепко схватил ее за плечи. Еле переводя дыхание, она увидела над собой мрачное лицо Кирилла.

– Держись, – процедил он сквозь зубы. – Мы в зоне темпоральных возмущений.

Вера вцепилась в его рубашку.

– Господи, что это было?! Ты видел?…

– Нет, но я чувствую. Запах усиливается.

Девушка вздрогнула.

– Я больше не хочу…

– Извини, Вера, придется через это пройти…

Она замотала головой.

– Так надо, поверь мне.

Вера оглянулась на звук нарастающего гула, сопровождаемого пронзительным свистом. За спиной держащего ее Кирилла девушка увидела толпу грязных оборванных людей с темными лицами и покрытыми пылью волосами – они дружно карабкались на завалы из досок, кирпичей и арматуры, перекрывающие улицу. Там же стояла Юлька в разорванном испачканном платье, ветер трепал ее прическу. В глазах подруги было одно лишь недоумение:

– Верунь?…

– Берегись! – отчаянно выкрикнула Вера, но нарастающий свист заглушил ее слова.

Черная масса воды, бурля и пенясь, мчалась с западного конца улицы, опрокидывая фонарные столбы, одним махом заглатывая горы мусора и бегущих людей. Воздушные потоки, которые она гнала перед собой, выбивали окна, срывали лепнину с карнизов и вывески с домов.

– Юлька, беги! – вскакивая на ноги, снова прокричала Вера.

Кирилл молча перехватил ее за талию и прижал к себе. В тусклом синеватом свете его лицо было очень бледным, прищуренные глаза то вспыхивали, то гасли. Повернув голову навстречу набегавшей волне, он, не мигая, смотрел прямо перед собой. Вырываясь, Вера заехала локтем ему по губам, но темполог даже не поморщился.

– Надо идти, – произнес он над самым Вериным ухом.

– Там же Юлька!

Мужчина развернулся и побежал вместе со всеми людьми, мертвой хваткой держа девушку за руку.

Юлиана что-то проговорила им вслед, Вера видела, как шевелились ее губы, но самих слов разобрать уже не могла. Уши заложило, и все звуки куда-то пропали. Девушка только и успела махнуть рукой, заставив подругу оглянуться. В следующую секунду Юльку накрыло пенистым гребнем, опрокинув, закрутив и затянув в черную мутную водяную толщу. Вера беззвучно охнула, но Кирилл дернул ее за руку, едва не вывихнув запястье, вынуждая активней перебирать ногами. Они побежали, петляя среди завалов, проскальзывая среди несущейся толпы.

Вода настигала, и стало ясно, от нее не спастись. Темполог вдруг остановился, придерживая споткнувшуюся от неожиданности девушку, что-то прорычал и помчался в обратном направлении, навстречу волне. Вера отчаянно задергалась, упираясь каблуками в растрескавшийся асфальт и пытаясь высвободить зажатую Кириллом руку. Тот на мгновение задержался, перехватывая девушку поперек туловища, и снова побежал, волоча ее за собой. Они поравнялись с волной и, не останавливаясь, влетели прямо в поток. Вера тут же задохнулась, вода хлынула в рот, в нос, в уши. Перед глазами промелькнули светлые изломанные силуэты утонувших людей, закручиваемые течением – а потом вдруг все исчезло, и девушка, судорожно кашляя, повалилась на сухой асфальт.

Кирилл, удовлетворенно фыркая, присел рядом на корточки. Глядя на девушку, он потерся ухом о плечо и заявил:

– Ну вот, а ты боялась…

Вера подняла голову, настороженно оглядываясь по сторонам. Все исчезло: бегущие люди, развалы, наводнение. Солнце заливало пустую проезжую часть ярким светом, редкие прохожие с любопытством посматривали на лежащую девушку, в некотором отдалении улицу пересекала вереница знакомых автобусов. Ничто не напоминало о недавно пережитом Верой катаклизме. Темполог помог ей подняться и даже сделал неловкую попытку отряхнуть ее испачканный сарафан.

Все еще сомневаясь, Вера провела рукой по растрепанным волосам и убедилась, что те были совершенно сухие. Одежда, ее и Кирилла – тоже.

Девушка снова оглянулась.

– Где Юлька?

Мужчина помрачнел.

– Не знаю, – честно признался он.

– Я видела, как ее… ее… – Вера задохнулась, жалобно глядя на него. – Неужели она?… Господи, это ужасно!

– Нуминоз, – без тени улыбки ответил темполог. – Проще говоря, видения как следствие специфического изменения сознания. Воздействие усиленных временных помех и начинающийся эффект темпорального резонанса. С твоей подругой ничего не случилось.

– Это было так реально!

– Естественная реакция неподготовленного организма. У тебя ко всему прочему, вероятно, повышенная хроночувствительность, что вполне объясняет твои обмороки и видения.

– А ты… тоже это видел?

– Нет. У меня все по-другому. Во-первых, сознание в такие минуты само перестраивается, во-вторых, из всех органов чувств суггестивному воздействию подвергается только обоняние. Я чувствую неприятный запах -чем выше уровень воздействия, тем сильнее. Правда, раньше это ощущалось только во время перемещения по векторам… Странно! – Кирилл задумчиво взъерошил и без того торчащие дыбом волосы и поморщился, задев едва зажившую рану. – С тех пор, как меня стукнули по голове, я могу "вынюхивать" хронопомехи почти постоянно… Только сейчас это заметил!

"А скоро ты научишься летать и сможешь поднять Медного всадника одной левой", – мрачно добавила про себя Вера, а вслух произнесла:

– Если это было всего лишь видение, то где же Юлька?

– Можно только предполагать… Боюсь, что все временные структуры сейчас нарушены, и поэтому привычный четырехмерный континуум сейчас существует по иным законам. Твоя подруга может находиться рядом, но ни мы ее не видим, ни она – нас.

– Что же делать? – Вера окончательно растерялась.

– Лучше поторопиться.

Кирилл потянул носом, разворачиваясь четко на юго-запад.

– Что показывают твои приборы? – Вера поежилась, зябко потирая плечи.

– Не уверен, что они сейчас вообще что-то могут показывать, – уклончиво ответил темполог. – Потом, если останется время, сниму показания. Пошли!

– К "Ротонде"?

– Наверное… – О ней Кирилл тоже успел забыть, и теперь недовольно хмурился, соображая, на что ему сдался этот странный дом. – Вера, ты не напомнишь, зачем мы туда идем?

Девушка бросила на него быстрый взгляд.

– По твоим словам, там может находиться часть резонатора, – сухо пояснила она.

– Спасибо. Тогда нам точно туда.

Темполог еще раз принюхался и уверенно потрусил по понятному лишь ему ориентиру. Вера бежала рядом, погрузившись в тягостные мысли. Они миновали Чкаловский проспект, свернув на перпендикулярно идущую улицу, а дальше срезали путь через дворы. Кирилл ускорил шаг, подгоняемый все более сгущающейся атмосферой. К переулку, в котором располагалась "Ротонда", они вылетели с хорошей спринтерской скоростью и тут же остановились, словно наткнувшись на невидимую стену.

Стена и вправду была – Вера хорошо ее видела. Высокий забор из ровно пригнанных досок, выкрашенных белой краской, делил двор надвое, отгораживая часть с домом и автомобильной стоянкой. Кирилл, шумно втягивая носом воздух, водил руками в десятке сантиметров от него, лицо его становилось все более и более озабоченным.

– Ничего не могу поделать! Тут какая-то преграда! – В доказательство он со всей силы стукнул кулаком по воздуху. – Похоже, очень высокая концентрация квазиматерии…

– Дай руку. – Вера сжала его ладонь. – Я попробую пройти.

Она шагнула вперед. Забор вел себя не очень спокойно, то и дело выпадая из поля зрения, поэтому девушке приходилось изо всех сил напрягать глаза, чтобы не утратить четкости видения и не упустить маленькой приоткрытой калитки в центре ограды. Хотя не такого уж и видения! Об видение шишек не набивают – это она поняла, когда цель неожиданно оказалась на шаг ближе, чем Вера предполагала. Чертыхнувшись про себя, девушка потерла лоб и сделала новую попытку. Калитка скрипуче провернулась в плохо смазанных петлях, пропуская молодых людей внутрь.

Кирилл фыркнул, покачивая головой.

– Шисс, это и есть "Ротонда"?

– Ну да.

– А, по-моему, сарай!

– А, по-моему, дворец… – Вера удивленно оттопырила губу, с интересом разглядывая обновленное здание.

Сияющая свежей краской, нарядная, желто-белая, с чистым парадным крыльцом, по обе стороны которого скалили зубы мраморные львы, с красочными витражами на окнах – "Ротонда" выглядела сказочной игрушкой, вызывая у девушки непривычное умиление.

– Хорош дворец! Просто рухлядь, того и гляди на голову обвалится, – скептически произнес не разделяющий Вериных восторгов темполог.

Переглянувшись, оба сделали вывод, что видят не одно и то же.

– И что теперь? – после недолгого молчания поинтересовалась Вера.

– Пойду заберу сегмент.

– Он там?

– Да, и судя по уровню помех – не один.

Темполог осторожно направился к зданию. Вера наблюдала за его перемещением с беспокойством, переходящим в открытую панику.

– Кирилл! – выкрикнула она, нервно стискивая руки.

Тот приостановился, оборачиваясь, и в то же мгновение внутри "Ротонды" полыхнула белая вспышка, слепяще-яркими лучами вырываясь наружу. Одним прыжком мужчина оказался у забора, туда же отступила девушка, а само здание задрожало, словно покрывшееся рябью отражение, еще раз вспыхнуло и взорвалось сверкающими белыми осколками, которые застыли в воздухе, не долетая до земли.

Восточная Ливония, замок Зегельс, 1509 год

Клаус Унгерн, барон фон Зегельс, ливонский дворянин умер в субботу четвертой недели Великого поста. Восемь дней его тело лежало в холодной Зегельской часовне, среди горящих свечей и курящегося ладана. По обычаю в эти дни ворота замка оставались открытыми, чтобы все – родственники, друзья, вассалы, орденская братия, дворяне и крестьяне, могли попрощаться с хозяином здешних мест. Таких оказалось много, они приходили отовсюду, стекались со всей округи, за много миль. Ливонские фогты и командоры прислали своих представителей, Мариенбургский – явился лично, от епископа дерптского прибыл прелат со свитой из пяти человек, приехали родственники Тизенгаузены – троюродный брат покойной баронессы и его младший сын. Приезжали дворяне из Розитена, Крейцбурга и Эрле, даже из Вольмара не преминули завернуть только лишь для того, чтобы почтить память славного рыцаря и барона. Ждали самого великого магистра, но он так и не приехал, зато прислал соболезнующее послание с личной печатью: по его-де приказу в рижском соборе Святой Марии отслужили по барону заупокойную мессу.

Приходили крестьяне и грелись у высоких костров за стенами замка в ожидании своей очереди, ели печеную репу, кислую капусту и черный хлеб, спали на земле, в рыхлом, быстро тающем снегу. В часовню они заходили по нескольку человек: дворохозяева, сняв шапки, степенно целовали желтую баронскую руку, прочие же останавливались при входе, издали созерцая грузную величественную фигуру почившего господина в синем парчовом камзоле с собольей опушкой, с баронским венцом на голове и золотой цепью на груди. Кое-кто маялся, утирая редкие слезы, большинство же исподтишка с любопытством поглядывало в сторону горюющего у гроба семейства Унгернов. Возвращаясь к своим кострам, судачили о том, что Пасха в этом году будет унылой, а все Пасхалии пройдут под знаком траура. Да и поминки выходят совсем уж скудные, а вот, помнится, когда Господь прибрал госпожу баронессу (случилось это как раз в канун дня святого апостола Матвея), так для окрестных селян волей хозяина устроили настоящий пир – каждый день пока шло прощание, за ворота выкатывали бочонки с вином, на длинных шестах выносили зажаренные целиком бараньи туши. Нынче же расщедрились лишь на светлое пиво, с личного благословения отца капеллана. Так уж совпало – Великий пост на дворе, нельзя есть ни масла, ни яиц, ни молока, не говоря уж о вине и мясе. Старики говорили: недобрый знак…

Еще говорили, что перед смертью барона над замком кружились огромные стаи птиц, сорок, ворон и черных галок, и продолжалось это кружение девять дней, потом птицы улетели так же внезапно, как и появились. А от замковых приживалов шел слушок, что сам хозяин, все время болезни подверженный немоте, перед смертью вдруг стал кричать так страшно, будто воочию узрел чертей, пришедших по его душу. И это, по всему видать, недобрый знак… Хотя Господь все-таки смилостивился над Клаусом Унгерном, и в гробу тот лежал с таким благородным и светлым ликом, каким и при жизни не мог похвастаться – ну, истинный христианский воин, заступник святой церкви, гроза и страх ее врагов.

И все же знающие люди боязливо качали головами: будет худо. Не стало хозяина у замка и здешних земель. Кому теперь достанутся богатства, накопленные за столько лет, кто примет под свою руку деревни и фольварки? У барона осталось две дочери, и старшая, говорят, еще до смерти отца успела обвенчаться с молодым дворянчиком не из местных. По закону теперь все принадлежит им двоим, не считая сестринской доли. Но разве ж это хозяева? И почтенные крестьяне, видевшие Жульена де Мерикура в часовне, с сомнением оглаживали короткие густые бороды. Правда, латышские молодухи при виде стройного красивого француза начинали краснеть, тянулись оправить на себе шали и обшитые тесьмой головные повязки и между собой вовсе не осуждали баронскую дочь, вышедшую замуж без отцовского благословения. Но у баб, известно, ума недовесок, им подавай гладкое лицо, да звонкую речь, да шитый золотом наряд, а больше ничего и не нужно. К тому же ходили упорные слухи, что молодой француз с женой собираются отъехать в Ригу, а оттуда морем во Францию, и в Ливонии надолго оставаться не намерены.

Кто-то с недобрым видом пророчил – приедут ливонские рыцари, станут хозяйничать, наводить свои порядки. У орденской братии нрав суровый. При бароне Клаусе жилось нелегко, да все ж не так чтобы совсем худо, а теперь чего ждать – не ведомо. В одном сходились точно: будут перемены, а их никому не хотелось. Крестьяне привыкли к своей налаженной жизни, пусть трудной, зато спокойной и понятной. Последняя война кончилась шесть лет назад, и никто не мешал теперь латгалам сеять лен и пшеницу, разводить овец и коз, в лесу охотиться на лосей и медведей, ловить весной щук, а летом всякую иную рыбу, святить яйца на Пасху и зажигать костры в ночь на Лиго, чтить христианских святых и матерей природы… И они не хотели, чтобы и впредь им кто-либо мешал.

Но всю неделю, пока люди ходили прощаться с бароном Клаусом Унгерном, пока в замке толпился народ, пока дворяне и рыцари разъезжали по округе, придирчиво разглядывая дома и усадьбы, леса и пашни с не сошедшим еще снегом – все это время мало говорили о том, чего ждать. На девятый день подняли каменные плиты за алтарем замковой часовни, разрыли промерзшую землю и опустили в нее гроб с баронским прахом. Поминки прошли, как будто их и не было. И сразу опустели комнаты и переходы замка Зегельс. Разъехались дворяне и прелаты, фогт вернулся в Мариенбург, не сделав ни единого распоряжения, а за ним, выстроившись в колонну по двое, ускакали рыцари Ливонского ордена. Крестьяне разошлись по свои дворам, и стало тихо.

В замке остались дочери барона и француз – муж старшей, а с ними благочестивый отец капеллан, благородный рыцарь Альберт Хорф – начальник замковой стражи, да ученый доктор-богослов, да прислуга. Впрочем, остался там и еще кое-кто, о ком пока мало что знали.

Тяжелый взгляд пронзительно-светлых глаз пригвоздил молодого стражника к месту. От страха тот едва не забыл дышать и только безмолвно открывал и закрывал рот, обеими руками вцепившись в завязки штанов.

– Еще раз увижу, что ты гадишь, где попало, заставлю языком вылизать весь двор, – холодно произнес Хорф, окидывая брезгливым взглядом съежившуюся в углу фигуру.

Стражник согнулся еще ниже.

– Простите, господин…

– Пошел отсюда.

Придерживая сползающие штаны, тот заспешил прочь со всей возможной прытью. Мокрое пятно на стене осталось безмолвно свидетельствовать о свершившемся преступлении. Хорф сплюнул, с трудом удержавшись, чтобы не добавить вслед сбежавшему стражнику пару сочных проклятий, но парень уже скрылся. Шустрый мерзавец! Впрочем, не он один таков – большинство обитателей замка, едва завидев высокую фигуру рыцаря, разбегалось по углам, как тараканы при свете лучины. Даже старые заслуженные стражники, ни один десяток лет верой и правдой служившие покойному барону, и те вздрагивали, беспокойно оглядываясь по сторонам – нет ли где беспорядка. Провинившихся начальник наказывал сурово – Яспера Шпильмана и Бертольда Крумгаузена, задремавших на посту у главных ворот, велел высечь плетьми, после чего отправил их в холод и дождь чистить замковый ров. Бертольд после этого захворал и едва не отдал Богу душу, но каменное сердце Хорфа не смягчилось, и через неделю рыцарь велел выгнать беднягу прочь, так как тот, по его словам, был ни к чему более не пригоден. О причинах такой немилости ходили разные слухи, но большинство замковых приживалов сходилось во мнении, что Альберт Хорф сделался столь нетерпим и жесток потому лишь, что младшая дочь барона отказалась с ним обвенчаться. Горничная Кристина своими ушами слышала, как рыцарь просил у барышни руки, и что она ему ответила. А поскольку Хорф был из тех людей, которые ни в чем не терпят отказа, не удивительно, что с того времени он ходил точно сам не свой.

Альберт знал о ходивших по замку слухах, но они его мало трогали. Насчет Мартины он не беспокоился, так как знал, что рано или поздно она будет принадлежать ему. С той памятной встречи зимой в лесу девушка начала его сторониться, не показывая этого открыто. Если они сталкивались в переходах, Мартина быстро проскальзывала мимо, даже не глядя в его сторону; когда Альберт входил в комнату, где в это время находилась она, девушка всегда находила предлог, чтобы поскорей уйти. Она явно боялась его и не доверяла ему. Что ж, это было понятно – ведь она застала их вместе с Зауге, а тот кого угодно мог вогнать в тоску и трепет.

Герман Зауге… Вот уж истинная напасть! Вот причина его, Хорфа, неизменного дурного настроения. Альберт не привык о чем-либо жалеть – что сделано, то сделано – из любых обстоятельств можно было извлечь пользу, но сейчас он уже раскаивался в том, что решил связаться с этим клейменым рыцарем.

А поначалу все, казалось, шло так хорошо, так гладко. Зауге с его ручным волком стал настоящей грозой округи, куда там московитам с их вялыми попытками похозяйничать на ливонской границе. После заключения мира с великим князем настоящему рыцарю в Ливонии делать было нечего, кроме как гонять по лесам шайки беглых крестьян, и Альберт Хорф начинал уже томиться, подумывая о том, чтобы отправиться в Пруссию или в Италию, где шла война, а то и вовсе за океан к новооткрытым землям. На самом деле уезжать ему не хотелось – здесь был его дом, и земли, которыми теперь владел его старший брат Христиан. Каменная сырость родных башен въелась ему в плоть и кровь. Отсюда его предки завоевывали свою славу, здесь в родовом склепе покоились их истлевшие кости. Только в этом краю он мог быть сам себе господином, как всегда хотел, поэтому Хорф медлил, откладывая отъезд со дня на день, а до той поры обосновался по желанию старого барона в замке Зегельс. И как теперь понять, кто, Бог или дьявол, внял его желаниям и поставил на его пути Германа Зауге, хитрого и пронырливого как лиса и въедливого как клещ?

О том, что нужно было этому субъекту, можно было только гадать, вероятно, сам Зауге, если припереть его к стенке, затруднился бы с ответом. Власть, явная и скрытая – вот что его занимало в первую очередь.

Про себя Зауге рассказывал много, но правды в его словах было ни на грош. Он умел придать своему голосу глубокое завораживающее звучание, и тогда казалось, что шепотом произнесенные слова разносятся далеко в пространстве. Еще он любил одеваться в белый плащ с красным крестом и мечом над ним и бродить по округе точно призрак. Хорф считал это занятие несусветной глупостью, но Зауге был от него в восторге и потом долго, со вкусом пересказывал, какое впечатление он произвел на встреченных в лесу крестьян и как при виде него понесли запряженные в повозку лошади. Людям, мало знающим его, Герман Зауге представлялся загадочным и молчаливым, но Альберта безумно раздражала его болтливость. Когда не о чем было говорить, Зауге мог на разные лады повторять одну и ту же фразу, сопровождал ею каждое свое действие. В такие минуты Хорф просто цепенел от ярости, еле сдерживаясь, чтобы не забить нескончаемое пустозвонство обратно в его глотку!

А теперь этот надоедливый болтун в замке и снова пытается плести интриги.

Альберт Хорф поморщился как от зубной боли и с силой ударил кулаком по каменной кладке. Потом еще раз и еще. Поглядел на рассаженные костяшки, криво улыбнулся и провел по ним языком, с наслаждением ощущая солоноватый вкус собственной крови. Вот так бы поступить и с Зауге – загнать его уродливую башку прямо в грудную клетку и скинуть вниз с крепостной стены! Но нельзя. Придется пока терпеть его и дальше. Едва тот почувствует угрозу себе, как станет опасным точно загнанная в угол крыса. За свою жизнь Альберт не боялся, нет, но его положение в замке еще не достаточно упрочено. Свидетель Господь и его присные, он немало преуспел в том, чтобы после смерти барона никто в Зегельсе не решился оспорить его несомненную власть и превосходство. Ни одно решение не принималось без его ведома и одобрения. Но официальных прав на Зегельс он пока не имел и открыто заявлять об этом было рано.

Поэтому Герман Зауге еще какое-то время будет находиться рядом. Даже хорошо, что он сейчас живет в замке, где от него меньше вреда. Такую скользкую змею лучше держать перед глазами – но не слишком близко, иначе она может больно укусить. А лже-рыцарь мог это сделать, еще как! Достаточно передать несколько слов фогту в Мариенбург – например, о волке-людоеде, до сих пор держащем в страхе весь округ от восточной границы и до реки Аа. Никто ведь так и не понял, откуда он взялся, почему не боится людей и каким образом сумел ускользнуть от многочисленных облав. Скольких волков уже переловили, а этот огромный, неуловимый как призрак, с удивительно ясным и спокойным взглядом умных желтых глаз продолжает резать людей точно овец. Сам Зауге перепугался, хотя и молчит об этом (вот невиданное дело!) – запросился в замок, словно чувствовал, что его бывшая ручная игрушка вскоре пожелает придти и за ним.

Хорф снова усмехнулся, поднимаясь по узкой лестнице в толще стены в одну из малых караульных башен. Конечно, до поры Герман будет молчать, это и в его интересах. Ему ведь не хочется быть осужденным за колдовство и массовые убийства, не тянет быть разорванным раскаленными клещами, разрубленным на четыре части и колесованным в Риге при большом скоплении народа. Так что пока Зауге будет молчать и возможно даже постарается вести себя незаметней. Он уже спрятал свой белый плащ с красным крестом, а странные шрамы скрывает под плотной суконной повязкой на пол лица. Его, хвала Господу, редко видят вне отведенной ему комнаты. Редко когда по вечерам он выходит оттуда и спускается в обеденную залу. Но даже появляясь на людях, он, благослови его Всевышний, по большей части молчит.

При его появлении оба находившихся в башне стражника подхватили протазаны и вытянулись по стойке смирно. Хорф слегка кивнул, давая понять, что оценил их рвение, но задерживаться не стал – едва выглянул в окно, он тут же вышел обратно.

В это время Мартина Унгерн вышла в галерею, идущую вдоль западной крепостной стены. Немного походив из конца в конец, она решила подняться на стену, в верхней части которой располагались узкие навесные бойницы. Отсюда можно было разглядеть холмистое поле, покрытое молодой растительностью и яркими звездочками первоцветов. Кое-где в ложбинах земля еще оставалась сырой и черной, и со стороны казалось, что поле пересекают густые темные тени. После недавних дождей дорога, тянущаяся на юго-запад к Эрле, совсем раскисла, расплылась, покрыв толстым слоем грязи придорожную траву и кустики молодого вереска, но Мартина не сводила с нее глаз. Она поднималась сюда на стену так часто, как только могла, стараясь оставаться незамеченной, и подолгу, не отрываясь, смотрела вдаль – на холмы, на темные квадраты пашен, на светло-зеленую полоску леса за ними, на дорогу, по которой ходили крестьяне-латгалы и ездили их грубо сколоченные скрипучие повозки. Девушка мысленно провожала их до самого леса и дальше – к переправе через реку Куе. Летом река мелела, и ее без труда можно было перейти в брод, но сейчас, должно быть, темные вздувшиеся воды, полные всякого сора, с шумом проносятся мимо и захлестывают пологие берега. Мартине представлялось, как она садится в одну из неуклюжих лодок с плоским днищем, но вместо того, чтобы пересечь реку, разворачивается и плывет по течению…

На этом месте фантазия обрывалась, и дальше Мартина просто стояла, прикрыв глаза, и ловила звуки, доносящиеся снаружи. В Ливонии не было места, куда бы она хотела отправиться, зато девушка точно знала, где жизнь для нее невозможна, непереносима – здесь, в родном замке, в Зегельсе. Тело ее оставалось неподвижно, но душа, словно птица из тесной клетки, устремлялась ввысь. Этот короткий взлет был единственным тайным утешением, которое она себе позволяла. Но оно являлось таким же обманом, как и ее мнимая свобода, и чем ярче и заманчивей становились картины, возникавшие в ее мозгу, тем грустней была потом ее улыбка – насмешка над глупыми выдумками одинокой тоскующей девицы.

Но девушка приходила сюда не только, чтобы помечтать. Здесь она чувствовала себя спокойно, ей никто не мешал. Открытая наблюдательная площадка западной башни находилась парой саженей выше, дежурящие там стражники не видели девушку, скрытую к тому же широким скатом деревянного навеса. Мартина слышала их голоса, но сама оставалась для них невидимой и неслышимой. Это по-детски ее забавляло, иногда она даже беззвучно посмеивалась, хотя повода к веселью, в сущности, не было никакого.

Сегодня ей никак не удавалось отвлечься. Постояв немного у бойницы, девушка решила вернуться обратно в галерею. Но едва она сделала первый шаг, как на ее пути возникла высокая фигура в сером плаще. Мартина испуганно вздрогнула, но через мгновение кровь отлила от ее лица, а сердце забилось как сумасшедшее. Это был Хорф. Он, видимо, находился здесь уже какое-то время и наблюдал за ней. Несколько бесконечных секунд оба молча смотрели друг на друга, потом мужчина посторонился, давая Мартине пройти, и она, привычно опустив глаза, торопливо скользнула мимо. В последний момент он успел схватить ее руку и, невзирая на сопротивление, поднести к своим губам.

– Сегодня вы прекраснее, чем когда-либо, фрейлейн, – произнося эти слова, Хорф склонил голову так, что их лица оказались почти рядом, и улыбнулся.

– Благодарю, – еле слышно отозвалась она, не оставляя попыток вырваться. Но он едва ли придал этому значение.

– Мне редко представляется случай выразить вам свое восхищение. Если бы я не боялся показаться дерзким, то непременно бы заметил, что этот траурный наряд красит вас более чем всякий другой, а ваши глаза никогда не блестели ярче, чем теперь, когда в них стоят непролитые слезы.

– Боялись показаться дерзким? – запинаясь, повторила Мартина. – О, вам и в самом деле нечего бояться…

– Ваша наблюдательность, фрейлейн, должна подсказать вам, что страшней всего для меня ваша немилость.

– Вот как? – Девушка, наконец, сумела высвободить руку из его жесткой ладони и сделала попытку удалиться. Продолжая улыбаться, Альберт загородил ей дорогу.

– Не скрою, что ваш недавний отказ нанес мне глубокую душевную рану. Но я не в обиде. Женщинам нравится быт жестокими к тем, кто их любит, так они проявляют свою власть. Я должен был также подумать о том, что вы еще не оправились от горя, и мое нетерпение может только усугубить его… Что ж, как сказал бы наш ученый доктор Гиммель: amare et sapere vix Deo conceditur*.

Мартина дернулась как от удара. Как смеет он говорить о любви!

– Мое горе, как и прочие чувства, не должны вас волновать! К вам они не имеют отношения. Вашей женой я не стану ни сейчас, ни позже, так что приберегите свои любезности для других дам, которые их оценят. Мне противно вас слушать!

Глядя на нее, Альберт по-прежнему улыбался. Но уголки его губ слегка дернулись, а в потемневших глазах зажглись недобрые огоньки. Но он еще сдерживался.

– Будьте милосердны, Мартина. Вспомните, ingenuitas non recipit contumeliam**.

– Я знаю другое – cui dolet, meminit!***

– Cui dolet… Даже так? У вас безжалостная память, фрейлейн, – Хорф насмешливо ощерился, снова став похожим на волка. – Но я тоже могу быть безжалостным…

Он по-прежнему стоял рядом, не делая ни одного движения ей навстречу, даже не поднимая рук, но Мартине почудилось, что он надвигается на нее точно огромная серая туча, точно каменный истукан из старых сказок, и ему достаточно лишь стиснуть кулак покрепче, чтобы раздавить ее как спелое яблоко. И вновь – как тогда в лесу – девушка почувствовала себя скованной по рукам и ногам чужой волей, слабой, беспомощной и униженной. В этот момент ей представилось, что она уже не раз принадлежала Хорфу, и он вправе смотреть на нее с презрением и обращаться с ней не как с благородной дамой, а как с последней служанкой.

Мужчина не дотронулся до нее и пальцем, но Мартине стало трудно дышать, и она въяве ощутила на себе его тяжесть. Казалось, он заполнил собой все пространство, и девушка испугалась, что сейчас он раздавит ее. Она хотела отступить, но уперлась спиной в холодную стену и замерла. Губы ее дрожали, но, несмотря на страх, Мартина выпрямилась и вскинула подбородок: пусть видит, что она не собирается падать замертво от одного лишь взгляда. Голыми руками ее не возьмешь, не даром она дочь немецкого рыцаря. Просто так она никому не уступит!

Девушка с вызовом посмотрела Хорфу прямо в глаза, и ее сердце, дрогнув, пропустило удар.

По губам Альберта скользнула еле заметная торжествующая улыбка.

– Иди сюда.

Словно во сне Мартина сделала шаг, потом другой. Внезапно все вокруг поплыло, будто она вот-вот должна была потерять сознание, и девушка вытянула руки в поисках опоры. Ее пальцы схватили пустоту, и почти сразу головокружение прекратилось. Она все еще находилась в галерее, только теперь Хорф стоял за ее спиной.

Девушка оглянулась. Он глядел на нее с явным недоумением, лицо его было хмуро.

– Фрейлейн фон Зегельс, как вы?…

Она не стала его слушать: пользуясь тем, что теперь их разделяло некоторое расстояние, девушка подхватила юбки и бросилась бежать. За ее спиной раздались торопливые шаги.

– Фрейлейн Мартина!

Она сделала вид, что оглохла.

У выхода с галереи девушка столкнулась с Жульеном де Мерикуром, и тот, отступив на полшага, любезно придержал ее за локоть.

– Сестрица Мартина, куда вы так спешите? – язык у француза слегка заплетался, а когда он попытался отвесить ей изысканный поклон, его повело в сторону, и Мартина с тягостным чувством заметила, что ее зять пьян. – Вы неуловимы, как ветер… Я ищу вас с самого утра. Нам ведь есть, о чем побеседовать…

– Я и правда спешу, мессир де Мерикур.

– А я спросил, куда… Неужели где-то кошка окотилась? – Жульен подмигнул ей, вероятно, посчитав это удачной шуткой. Но тут его взгляд упал на Хорфа, невозмутимо стоящего в стороне, и молодой человек выпрямился, подозрительно щуря налитые кровью глаза. – Что здесь происходит?

– Господин Хорф всего лишь преподал мне урок латыни, – с вызовом ответила девушка.

– В галерее?

– Да, я тоже сказала, что место выбрано неудачно.

– И учитель тоже, – буркнул Жульен.

Мартина сделала ему легкий реверанс.

– Ваша правда, братец. Но урок уже закончен и, с вашего позволения, я хотела бы уйти.

– А я хотел бы, чтобы вы запомнили мои слова, фрейлейн, – произнес ей в спину молчавший до сих пор рыцарь. – Aut viam inveniam, aut faciam****.

Мартина вспыхнула и, опустив голову, бросилась во двор.

– Что это значит, шевалье? – неприятным голосом осведомился Жульен.

Не удостаивая его ответом, Хорф прошел мимо.

– Я задал вопрос! – разъяренный француз попытался поймать край его плаща, но промахнулся и едва не упал. – Как ты смеешь поворачиваться спиной к дворянину, когда он с тобой говорит… ливонский медведь. Стоять… я приказываю! Я – хозяин этого замка…

Альберт остановился.

– Ты приказываешь?

Он без гнева, а даже с каким-то презрительным любопытством вгляделся в молодого француза. Мысль о том, что этот слизняк, этот субтильный хлыщик, взявшийся неведомо откуда и теперь с упоением разыгрывающий из себя владетеля Зегельса, осмеливается ему приказывать, показалась Хорфу донельзя нелепой. Да что он о себе возомнил, этот французишка? Кто он такой? Муж баронской дочки? Это еще не делает его бароном. Но он словно этого не понимает, глупая кукла, картонный дворянчик, он напускает на себя важность, пытается командовать, кричит, сквернословит – и за несколько недель, прошедших со смерти барона Клауса, успел опротиветь всем в замке, даже собственной жене.

Под тяжелым взглядом немецкого рыцаря Жульен попытался собрать остатки достоинства, но, внезапно ослабев, поспешно прислонился к перилам галереи. Его лицо, до той минуты пылавшее нездоровым румянцем, побледнело, над верхней губой выступили капли пота. Он провел ладонью по лбу и обнаружил, что рука дрожит. Сейчас мало кто признал бы в нем того утонченного и гордого героя, потомка крестоносцев, что хмурым осенним вечером впервые оказался под сенью замковых стен. Жульен носил яркую одежду, сшитую по последней моде: колет из плотного шелка, негнущийся от вышивки и украшенный многочисленными ассиметричными разрезами, узкие штаны до колен, обшитые серебряной тесьмой, шелковые чулки, остроносые башмаки с драгоценными пряжками. Все это было подарено ему Элизой вместе с золотыми кольцами, цепочками, заколками и маленьким кинжалом в инкрустированных янтарем ножнах – трогательные знаки внимания от женщины, стремящейся любым способом выразить свои нежные чувства. Но нарядный костюм уже выглядел потрепанным – на колете вместе с разрезами зияли также и прорехи, его покрывали пятна от вина и жира, а нижняя рубашка не отличалась свежестью. Лицо молодого француза утратило прежнюю гладкость, опухло и расплылось, на щеках появились красные прожилки, глаза слезились. Но самым худшим было то, что прежняя уверенность в своих силах покинула Жульена – он еще пытался хорохориться, обманывая себя, но окружающие неосознанно (а кто-то вполне отдавая себе в этом отчет) стремились обходить его стороной. Его никто не признавал хозяином. Слуги втихомолку посмеивались, когда он чего-либо просил или требовал. И никто уже не помнил, как низко кланялись ему, когда господин де Мерикур вместе с супругой был призван в замок во время болезни барона.

Альберт Хорф сделал едва заметный знак, и тот час же двое слуг наперегонки бросились в галерею. Он кивнул на француза:

– Господин де Мерикур устал и плохо себя чувствует. Отведите его в покои, пусть проспится.

Жульен с ненавистью поглядел ему вслед. Показная забота разозлила его хуже, чем неприкрытое оскорбление. Отбросив поддерживающие его руки, молодой человек выпрямился и яростно выкрикнул немцу в спину:

– Я не потерплю ущемления моих прав! Я буду жаловаться! Я всех вас выведу на чистую воду… Я уже отправил послания в Мариенбург и в Дерпт. Епископ узнает обо всем, что здесь твориться!

Хорф даже не повернул головы.

– Советую вам, мессир де Мерикур, известить обо всем так же Рижский магистрат и верховный капитул Ливонского ордена. И не забудьте отписать обо всем великому магистру, может, ему тоже захочется посмеяться, – негромко произнес он по-французски. – Пусть позабавится историей глупого рогоносца, который не в силах поставить на место собственную жену.

Со сдавленным воплем, брызгая слюной, Жульен рванулся в сторону обидчика, но двое коренастых латгалов неумолимо потащили его вниз по лестнице и дальше через двор к паласу. Как он не вырывался, его все-таки завели в собственную комнату и прямо в одежде уложили на кровать. Здесь силы окончательно оставили Жульена, и он заплакал, утирая слезы нарядным беретом.

Дверь тихонько скрипнула.

– Прочь! Я не желаю никого видеть! – выкрикнул француз, с головой заворачиваясь в покрывало. Вкрадчивый голос заставил его вздрогнуть.

– Жульен?… Господь милосердный, что случилось?

Молодой человек порывисто сел, с надеждой глядя на сухопарого человека с плотной повязкой, закрывающей половину лица.

– Герман! Хорошо, что ты пришел… Только ты можешь мне помочь.

* Любить и разумными быть едва ли могут сами боги

** Кто благороден, тот обид не помнит

*** Кто пострадал, тот помнит

**** Или найду дорогу, или проложу ее сам

Порциус Гиммель неслышно отворил дверь в большую трапезную, осторожно заглядывая внутрь. На первый взгляд, зал был пуст, но через секунду глаза доктора уловили в стороне какое-то движение. Он пригляделся: в круглой нише у высокого стрельчатого окна с витражными стеклами, там, где находились изящное кресло и ткацкий станок покойной баронессы, сидела Элиза. Ее тонкие, унизанные перстнями пальцы медленно перебирали частые зубцы гребней, а глаза рассеянно перебегали с предмета на предмет. Было не понятно, замечает ли она что-либо вокруг себя или целиком поглощена собственными мыслями. Время от времени молодая женщина запускала руку в стоящую перед ней коробку, доставала оттуда и клала в рот кусочки марципана. Каждое такое действие сопровождалось горестным вздохом.

Немного постояв в дверях, Порциус Гиммель тихо отступил назад, неплотно прикрыв за собой дубовую створку. Глядя в образовавшуюся щель, он задумчиво нахмурил густые брови.

"Марципан из Ревеля… Средство от febris erotica*, так говорят. В последние дни она только его и ест. Любопытно…" – доктор почесал короткую бороду и тут же насторожился, прислушиваясь.

Дверь, ведущая к нижним помещениям, распахнулась, пропуская в зал растрепанную и запыхавшуюся Мартину. Не замечая сидящей в нише сестры, та пробежала несколько шагов, налетела на стоящую у стены пустую жаровню и вскрикнула, схватившись за ушибленную ногу. В ее глазах блеснули слезы, но были ли они вызвано болью или иными чувствами, доктор не знал, а потому встревожился. Он совсем было собрался войти и предложить помощь, но Элиза, очнувшаяся от своих мыслей, опередила его, бросившись к сестре с тревожными вопросами:

– Тине, Тине, что с тобой? Ты ушиблась? Тебе больно?

– Я ударилась об эту глупую жаровню. Нет, мне не больно. Все уже прошло, я просто не ожидала… Надо велеть, чтобы отсюда убрали эти железки, они стоят на проходе и только мешают. – Мартина быстро провела рукавом по глазам и улыбнулась. – А ты, я вижу, испугалась.

Элиза задумчиво посмотрела на сестру, потом мягко взяла ее за руки, усадила за стол, а сама села напротив. Вздохнув, она поцеловала Мартину в ладонь и порывисто прижала ее к своей щеке.

– Я хотела поговорить с тобой кое о чем, Тинхен, только не знаю, с чего начать…

Мартина не убрала руки и даже не пошевелилась, но Порциус со своего места заметил, что девушка ощутимо напряглась и спина ее словно одеревенела.

– Ты ведь знаешь, после смерти отца мы с тобой остались одни на свете, – ласково продолжила Элиза, баюкая сестринскую ладонь. – Тетушку Теклу я, разумеется, не забыла, но разве от нее есть прок?

– О чем ты?

– О замке, о поместье. Все это теперь принадлежит нам, тебе и мне. Но мы не может всем этим управлять, нас ведь этому не учили. Что ты или я знаем о хозяйстве, о налогах, об оброках и торговле?

Мартина попыталась улыбнуться.

– Я даже не знала, что тебе знакомы такие слова…

– Это не смешно, Тинхен, от этого зависит наше будущее! Я много об этом думала в последнее время. Знаю, все говорят, что у нас богатое поместье, самое богатое во всей Латгалии. Но это заслуга нашего отца. Сможем ли мы сохранить то, что он сделал?

– Но ведь у нас есть управляющий, господин Вегнер.

– Управляющий! – Элиза презрительно сморщилась. – Управляющий, конечно… Управляющий, который даже не может толком объяснить, если его спросишь о чем-то. Я пыталась с ним поговорить, но он только таращит глаза и твердит, что мне не о чем беспокоиться. По-моему, этот глуп как пробка, не зря отец столько раз хотел его выгнать…

– Но он все же знает свое дело. А потом… есть ведь еще наши родственники Тизенгаузены, у которых мы можем спросить совета, если потребуется. Уж в нем-то они не откажут!

– Ой, Тине, ну как же можно быть такой наивной! Им до нас нет дела!

Мартина прикусила губу.

– Пусть так, – помолчав, заметила она. – Хотя я в этом с тобой не согласна… Но ведь ест еще твой муж.

Ее сестра резко выпрямилась. Казалось, что с губ Элизы вот-вот сорвутся слова, о которых она потом будет жалеть. Глаза ее засверкали, побелевшие пальцы стиснули край корсажа так, словно ей стало нечем дышать.

Стоящий за дверью человек растянул губы в беззвучной усмешке и сделал еле заметное движение рукой – словно стряхивал с кисти воду.

– Лизель? – Мартина нерешительно тронула сестру за рукав.

– Я слышу. Не будем говорить о моем муже, это ни к чему.

– Но я…

– Тинхен, пожалуйста, не надо о нем теперь! – голос Элизы сорвался на крик, и она, всхлипнув, прижала ладони к лицу.

Эта внезапная вспышка испугала Мартину. Девушка потупилась, по непонятной причине чувствуя себя виноватой, но почти сразу подняла глаза, с тревогой глядя на вздрагивающие плечи сестры. Она ничего не понимала: еще совсем недавно Элиза была весела и всем довольна. Кое-кто в замке даже поговаривал, что молодой баронессе следовало бы проявлять больше уважения к почившему отцу и не показывать всем и каждому, как она счастлива. Беспечность Элизы вызывала общее осуждением. Слишком уж много денег она тратила на новые наряды для себя и своего мужа, чересчур уж громко звучал ее смех и неподобающе радостным было лицо.

Все в замке, начиная с почтенной Теклы и кончая последней судомойкой, осуждающе качали головами, глядя, как бесстыдно, ни мало не скрывая своих чувств, льнет Элиза к Жульену, какое внимание оказывается ему в ущерб всем остальным, какую власть приобретают над ней его слова, его желания. Хорошая жена должна быть во всем покорна мужу – это правда, но тут, видать, замешано нечто иное. И пожилые латышки торопливо чертили в воздухе знак, охраняющий от колдовства.

И вдруг этот крик и отчаянные рыдания, прозвучавшие как удар грома в ясный день. Конечно же, Мартина не была настолько наивна, чтобы не замечать очевидного – Жульен де Мерикур не достоин той любви, которую питает к нему Элиза. С тяжелым чувством девушка наблюдала, как самодовольно он принял свое внезапное возвышение, каким заносчивым и нетерпимым сделало его женское обожание, и как несправедливо он полагает это своим неотъемлемым мужским правом. Все это вызывало в Мартине растущую неприязнь к французу, да и не в ней одной. Но ради сестры девушка молчала и делала вид, что ничего особенного не происходит. И даже как будто не замечала попыток Жульена приударить за ней, за собственной свояченицей!

Неужели ее молчание было напрасным?…

Что произошло, почему Элиза вдруг переменилась? Почему простое упоминание о муже вызвало этот внезапный порыв? В последнее время между супругами чувствовалось какое-то охлаждение, но было ли оно следствием обычной размолвки или чем-то большим – Мартина не знала.

Она увидела, как слезы стекают у Элизы между пальцев и капают на нарядную юбку, и почувствовала глубокую щемящую жалость. Ни о чем больше не думая, девушка обежала стол и крепко обняла плачущую сестру. Та, словно только этого и ждала, развернулась и спрятала мокрое лицо у Мартины на груди.

– Лизель, моя славная, моя хорошая Лизель, – шепча эти слова, Мартина сама едва не плакала. – Пожалуйста, дорогая, не плачь. У меня сердце разрывается, когда я вижу тебя такой… Не нужно плакать. У нас все будет хорошо, клянусь тебе, вдвоем мы справимся. Нам помогут… Господь и дева Мария не оставят нас своей милостью…

Она поцеловала молодую женщину и поправила ей волосы, выбившиеся из-под жесткого треугольного чепца.

– Ах, Тине… – Элиза горько вздохнула, поднимая заплаканные глаза. – Я так несчастна!

– От чего, Лизель?

– Это правда, дорогая. Я так несчастна, что не могу описать это словами. Я измучилась, в последнее время я вовсе не сплю. Я пытаюсь понять, в чем я провинилась, но не могу, не могу! Ах, матерь Божья! Мне хочется умереть, покончить с собой! Я больше не в силах этого терпеть!

– Бог с тобой, что ты говоришь!

– Я так ошиблась. То, что я принимала за любовь, оказалось обманом, наваждением… Ты не понимаешь. Никто этого не поймет! Какая мука – понять вдруг, что человек, которому ты была счастлива целовать ноги – ничтожество, полное ничтожество! Несносный глупец! Наглый, неблагодарный, бесчувственный! Я все ему отдала, я готова была пойти за ним на край света, а он? Чем он мне отплатил? Он пренебрегает мной в моем же собственном доме! В доме, где я сделала его хозяином!

Элиза застонала, стискивая руками голову.

– Успокойся, прошу тебя, успокойся, – Мартина попыталась лаской разжать ее сведенные пальцы. – Ты не в себе, у тебя лихорадка. Тебе надо отдохнуть. Давай я помогу тебе дойти до комнаты нашей матушки – там тихо, и никто тебя не потревожит. Ты поспишь, а утром сама увидишь, что нет причины для слез. Вы поссорились, так бывает…

– Нет, нет, нет! – Элиза сердито оттолкнула ее. – Я не хочу спать. Я хочу, чтобы Жульен де Мерикур исчез! Исчез из моей жизни! Навсегда!

Мартина произнесла тихим убаюкивающим голосом:

– Ну же, будь умницей… Нельзя так говорить. Моя Лизель… Я знаю, у нее самое доброе сердце в мире. Сейчас ей плохо, но только потому, что она устала… Она отдохнет, и все будет хорошо…

Девушка продолжила говорить тем же спокойным тоном. Повторяя одно и то же на разные лады и не меняя ласковой интонации, она почти добилась своего. Подчиняясь ее уговорам, Элиза перестала раскачиваться из стороны в сторону, опустила руки на колени и позволила вытереть себе лицо платком. Мартина налила ей воды, и молодая женщина немного отпила из кубка.

– Спасибо, Тине, – наконец прошептала она. – Мне уже гораздо лучше. Что-то я и вправду устала… Ты права, мне надо отдохнуть, но сначала я скажу то, что хотела. Тине, милая, обещай мне…

– Что, Лизель?

– Обещай, что выйдешь замуж за Альберта Хорфа.

Мартина вздрогнула и отстранилась.

– Что? – переспросила она, не веря собственным ушам.

Элиза снова схватила ее за руки.

– Пожалуйста, Тинхен, поверь мне, так будет лучше для всех! Только рыцарь Хорф сможет нам помочь, защитит нас, сохранит для нас замок. Он сильный, он справится со всеми…

– Я ему не верю! – отрезала Мартина.

– И не надо… Не надо. Но если он будет твоим мужем, ему придется стать на нашу сторону.

– Против кого?

– Против всех! Тине, разве ты не видишь, что все только и мечтают отобрать у нас замок и поместье? Архиепископ, Орден, наши соседи… Они только и ждут случая, как бы накинуться на нас и разорвать на куски. Ни ты, ни я им не нужны, мы – только помеха. Они упрячут нас в монастырь или отравят, чтобы самим разделить наше наследство.

– Я в это не верю, – упрямо отозвалась Мартина.

– Ты ничего не знаешь…

– А что знаешь ты?

– Поверь, достаточно. С той самой минуты, как отца опустили в могилу, я жду, когда наш замок наводнят братья-ливонцы в белых плащах с черными крестами…

– Это все твое воображение.

– Пусть так… – Элиза вздохнула. – Я ежечасно молю Господа, и его Пречистую Матерь, и всех святых угодников о том, чтобы ничего этого не случилось. Но и ты должна понять – никто не сможет защитить нас лучше рыцаря Хорфа. Тине, пожалуйста, пообещай мне…

– Нет!

– Прошу тебя!

– Нет, Лизель, не проси. Я не выйду за Альберта Хорфа. Никогда.

С этими словами Мартина выбежала из трапезной, оставив сестру растерянно глядеть ей в след.

* Любовная лихорадка

Тяжелая дубовая створка едва не задела почтенного доктора по лицу, и он еле успел отскочить в сторону. Мимо него торопливо прошелестели женские юбки, тонкий силуэт мелькнул на лестнице, ведущей к хозяйским покоям. Сквозняк взметнул полы докторский мантии, унося за собой нежный аромат лимонника.

"Молодые девицы разучились нынче ходить шагом, – потирая ушибленное плечо, подумал про себя Порциус Гиммель. – Они либо скользят подобно тени, либо несутся сломя голову".

Он хотел было последовать за убежавшей девушкой, но задержался не надолго, проверяя, как там Элиза. Та на удивление быстро успокоилась, вытерла глаза, оправила платье и, отцепив от пояса небольшое зеркальце в золоченой оправе, принялась внимательно разглядывать свое отражение. Тихонько напевая, она вернулась на место в нише к своим мыслям и марципану – как видно, и то, и другое теперь доставляло ей удовольствие, и ничто более не напоминало о той отчаянно рыдающей и все проклинающей разочарованной женщине, какой была Элиза несколько минут назад.

Вполне удовлетворенный этим доктор отправился к себе в "библиотеку", а оттуда в сопровождении слуги прошествовал на женскую половину.

У дверей в комнату Мартины Порциус Гиммель остановился и прислушался. Потом, шепотом отдав слуге распоряжение, негромко постучал и вошел.

Младшая дочь барона лежала на кровати, спрятав лицо в складках мехового покрывала, сидящая рядом Кристина гладила ее по плечу и уговаривала:

– Ну же, барышня, хватит плакать! У вас нос распухнет и глаза будут красными, как у индюка. Надо вам это? Что это на вас нашло – утром же спокойная были…

Мартина отбросила ее руку и села.

– Отстань от меня! Я не плачу, неужели не видно?

– Да что мне видеть, когда вы вот так лежите лицом вниз, – недовольно проворчала Кристина, с тревогой всматриваясь в госпожу. – Теперь вижу, что не плачете. Так-то лучше… А то влетели, как будто за вами нечистый гонится, я уж не знала, что и думать.

Мартина молча спихнула ее с кровати, но служанку это не смутило. Она лишь тряхнула передником и весело объявила:

– Гляньте-ка, их ученая милость к вам пожаловала!

Порциус Гиммель счел момент удачным и выступил вперед, отвешивая поклон.

Дочь барона вяло кивнула в ответ. Обычно встречи с доктором пробуждали в ней интерес и живейшее любопытство, ибо тот почти никогда не являлся с пустыми руками, но сегодня ею овладела апатия. Тяжелый разговор с Хорфом, а потом и с сестрой поначалу вызвали у нее негодующий протест, но теперь привели в уныние. Вернувшись к себе, девушка бросилась на кровать, собираясь как следует наплакаться, но слезы не шли. Вместо них навалилась душная усталость, а следом – тоскливое ощущение собственной беспомощности. Голова у Мартины горела, а сердце билось тяжелыми неровными толчками. Девушка спрашивала себя, сможет ли она устоять, если на нее давят со всех сторон, вынуждая согласиться на брак с ненавистным человеком. Хуже всего было то, что она уже не знала – так ли он ей ненавистен, как она до сих пор думала? Что ей противопоставить настойчивым уговорам сестры, если в глубине души она сама желает… нет, не желает… боится и надеется… Нет, нет, все не то! Окончательно запутавшись в хаосе собственных невыразимых никакими словами чувств, Мартина едва расслышала, что говорит ей доктор.

– Я позволил себе явиться без доклада, фрейлейн, – между тем произнес тот. – Увидев вас на лестнице, я подумал, что вы чем-то расстроены, и поспешил сюда в надежде, что смогу развеять вашу грусть. Теперь я вижу, что не ошибся.

– Да, да… – рассеянно отозвалась девушка.

Порциус замолчал, бросив вопросительный взгляд на Кристину, но та в ответ только всплеснула руками. Тогда он кликнул слугу, и тот с кряхтением втащил и водрузил посередине комнаты массивные часы в резном деревянном футляре с бронзовыми деталями. Часы были знакомы Мартине – доктор сделал их несколько месяцев назад, чтобы развлечь баронских дочерей – но футляр был новым, еще не виденным. Массивная подставка, стилизованная под пучок колосьев, опиралась на крестообразное основание в виде звериных лап, покрытых то ли чешуей, то ли грубой шерстью. Сам футляр достигал около полутора локтей в высоту и был ровной прямоугольной формы с четырьмя бронзовыми витыми колоннами по углам. Его створки покрывали рельефные раскрашенные изображения цветов и виноградных лоз, а по верху шел бордюр из фигурных шляпок гвоздей. Над циферблатом в треугольной рамке два длиннорогих быка бодали цветущий куст. Особенно поражала тонкость их исполнения – четко прорисовывалась каждая напряженная мышца, каждый изгиб звериных тел, вместо глаз доктор вставил им кусочки черного агата.

Часы звонко тикали, фигурные стрелки чуть подрагивали, незаметно отсчитывая ход времени.

Кристина восторженно заахала и тут же сунулась поближе – как следует рассмотреть узор, потыкать пальцем в быков, ковырнуть бронзовые шляпки. Мартина еле выдавила благодарную улыбку, вяло пробормотав:

– Красиво…

– Вы находите, фрейлейн? – Доктор, казалось, не замечал ее безразличия. – Да, признаться, я сам доволен этой работой. Получилось и вправду недурно.

Из уважения к нему девушка постаралась проявить больше интереса.

– А секрет в них есть?

Порциус добродушно рассмеялся.

– О, моя госпожа всегда зрит в корень. Да, я не смог удержаться… Если позволите булавку, я покажу. – С легким поклоном приняв требуемое, доктор Гиммель слегка надавил острием между шляпок, потом подцепил и вытянул наружу рамку с быками. За ней оказалось пустое пространство. – Вот, пожалуйста! Тайник небольшой, но обнаружить его нельзя, если не знать как. Да, да, – доктор откровенно залюбовался своим творением. – Этому приему меня научил мастер Вишер, с которым мы как-то повстречались в Нюрнберге. Он делал множество забавных вещиц и прославился как непревзойденный резчик… Но я могу показать фокус куда занятней.

Он провел рукой по циферблату, и тиканье на мгновение смолкло. Потом раздался мелодичный звон. Некоторое время, казалось, ничего не происходило, но вот Кристина вытаращила глаза и закричала, тыча пальцем в стрелки:

– Господи помилуй, да они назад идут! Смотрите, барышня, смотрите сами!

– Как это у вас получилось? – С Мартины разом слетело равнодушие, и она, сверкая глазами, наклонилась к циферблату. – Они действительно идут назад… Это колдовство!

– О нет, всего лишь простая механика, – доктор с притворной скромностью сложил руки на груди. Девушка посмотрела на него с любопытством и надеждой, но почти сразу глаза ее потухли.

– Жаль… – еле слышно прошептала она.

– Чего, фрейлейн?

– Жаль, что вы на самом деле не умеете заставить время двигаться назад. Если бы можно было вернуть те дни, когда отец был жив… а сестра еще не вышла замуж. Как хорошо жилось тогда у нас в Зегельсе!

– Кто тоскует о прошлом, моя госпожа, тот не видит будущего, – мягко заметил Порциус.

– А если будущего вообще нет?

– Такого не может быть.

Мартина с тяжелым вздохом выпятила губу и снова поникла, всем своим видом показывая, что ей-то уж точно не на что надеяться. Доктор встал у окна, выглядывая на улицу. Увиденное его, похоже, заинтересовало – он так и остался стоять, неторопливо перебирая пальцами частые переплеты оконной рамы. Одновременно он заговорил, негромко, как будто беседуя сам с собой:

– Я нахожу, что многие люди чересчур склонны поддаваться внезапным порывам чувств, не умея ни обуздать их, ни направить в нужное русло. Такие люди не склонны рассуждать, они полностью отдаются первому стремлению, которое зачастую является весьма сильным, но редко – верным. Последствия необдуманных решений почти всегда, увы, призваны умножать меру людского страдания. Hoc erat in fatis*. Не в нашей власти избегнуть этого, а посему остается лишь смириться и молить Бога о милости безрассудным…

Мартина невольно прислушалась. Порциус Гиммель говорил так тихо, что расслышать его было нелегко, поэтому, сама того не замечая, она приблизилась и встала рядом с ним.

– Фрау Элиза, ваша сестра, sine dubio, одна из таких людей. Чувство к господину де Мерикуру завладело ею, и она не нашла в себе сил ему противиться. Окажись ее избранник благородным in natura**, а не только лишь по праву рождения, эта история разрешилась бы к всеобщему удовлетворению. Но господин де Мерикур – слаб, упрям, невоздержан, склонен к истерии и подвержен дурному влиянию, их союз по природе своей не мог оказаться долговечным. Так и случилось. Пока что чувства фрау Элизы не вполне угасли. Они подобны тлеющим углям под слоем пепла, в их глубине еще может разгореться пламя, но оно уже сменило окраску и отныне способно принести лишь опустошение. Дай Бог, чтобы этого не произошло.

– Бедная Лизель, – прошептала Мартина, смахивая навернувшиеся слезы.

– Не стоит жалеть человека за то, каков он есть. Многие женщины вскоре после замужества испытывают разочарование и в том случае, если брак заключен по любви. Обычное дело, в этом нет большой беды. Наиболее разумный и естественный выход в таком случае – расторжение союза… – Порциус замолчал, внимательно глядя на побледневшую Мартину.

– Развод? – с ужасом переспросила девушка.

– Да, моя госпожа. Но для фрау Элизы он невозможен, по крайней мере, не теперь, иначе она может лишиться права на наследство. Как вы знаете, эти земли и титул наследуются в порядке первородства по мужской линии, в случае, если наследницей становится женщина, опеку над ней осуществляет супруг или ближайший родственник. Таково несомненное положение дел. Однако и здесь остается возможность полюбовного соглашения… когда видимость брака сохранена, а на деле супруги дают друг другу свободу. Полагаю, господину де Мерикуру однажды придется покинуть Зегельс и вернуться во Францию или в свои савойские имения, если они, конечно, существуют… Так будет лучше для всех.

Мартина задумалась. В словах доктора звучала убежденность, то, о чем он говорил, казалось логичным и несомненным. Да, вероятно, все произойдет именно так: Жульен уедет, а Элиза останется в замке. И тогда ничто не спасет ее, Мартину, от свадьбы с Хорфом. Ей придется пожертвовать собой ради общего блага, ради того, чтобы в Зегельсе был хозяин…

Доктору Порциусу не понравилось обреченное выражение ее лица, но вида он не подал, поглядывая по сторонам с прежним благодушием. Кристина все еще вертелась вокруг часов, будучи не в силах от них оторваться – все ее внимание было поглощено ими, и на пару у окна служанка даже не смотрела. Тогда доктор позволил себе вопиющую вольность: он легонько сжал руку Мартины выше локтя и, наклонившись к самом ее уху, чуть слышно прошептал:

– Моя госпожа, не стоит горевать понапрасну. Примирение супругов де Мерикур невозможно, но ваша сестра скоро утешиться. Это уже произошло, ее сердце занято другим человеком, хотя сама она об этом еще не догадывается. Сейчас фрау Элиза разочарована и чувствует себя одинокой, поэтому ее естество жаждет того, кому она сможет всецело довериться. Она ослабела, поэтому ее влечет к себе сила и мужское превосходство…

– О ком вы говорите? – Мартина замерла, со странным томительным предчувствием ожидая ответа.

– Я говорю о рыцаре Хорфе.

* Так было суждено

** По сути

Этот разговор произвел на девушку тягостное впечатление, оставив после себя чувство неудовлетворенности и тоски. Неужели, спрашивала себя девушка, неужели это может быть правдой? Как такое возможно? Еще недавно ее сестра была сама не своя от любви к мужу, как же ей вдруг полюбить Альберта Хорфа? Да и с чего бы ей влюбляться в него? Сама Мартина не считала немецкого рыцаря тем человеком, который мог бы понравиться Элизе – для этого он был слишком груб, слишком властен. В нем отсутствовала всякая утонченность, и род его не являлся таким уж знатным – первый из Хорфов прибыл в Ливонию менее ста лет назад, при магистре Дитрихе Торке. И Крейцбургом Хорфы владеют совсем недавно, это право им предоставил великий магистр фон дер Борх, после того дед нынешнего владельца принес Ордену вассальную присягу. Смешно представить хоть на мгновение, что ее сестра могла увлечься таким человеком!

И все же в глубине души Мартина никак не могла отделаться от мысли, что так оно и есть, что Альберт Хорф каким-то непостижимым колдовским способом проник в сердце Элизы и завладел им, и теперь уже не отпустит. Эта мысль преследовала девушку неотвязно. Чем больше она об этом думала, тем страшнее ей становилось и тем мрачнее виделось будущее. Она избегала Жульена и Хорфа, уклонялась от встреч с сестрой, и даже когда Кристина рассказала ей о безобразной сцене, устроенной Мерикуром жене, о нелепых подозрениях и ревности, которой он теперь ее донимал, Мартина не нашла в себе сил пойти и утешить Элизу. Сказавшись больной, она сидела у себя в комнате, неотрывно глядя на бронзовые стрелки часов, идущих назад. Не осмеливаясь молить о том Бога, девушка временами страстно надеялась на чудо, на то, что ход времени, подчиняясь движению стрелок, вдруг повернется вспять. Но этого не происходило, хотя часы по-прежнему звонко отсчитывали минуты назад.

Через несколько дней Мартина пришла в "библиотеку", желая продолжить разговор о том, что ее тревожило. Она спросила доктора, допускает ли Господь, чтобы рыцарь и дворянин занимался колдовством, хотя на самом деле ей хотелось узнать, не замечен ли Альберт Хорф в таком непотребном деле, как она подозревала. Взгляд девушки был весьма красноречив, но в этот день Порциус Гиммель оказался невнимателен. Рассеянно выслушав ее сбивчивый лепет, он пожал плечами и ответил, что не видит причины, по которой рыцарю отказано в праве совершить грех, как и любому другому смертному. В доказательство своих слов доктор напомнил Мартине о французском маршале бароне де Ре, повешенном и сожженном по обвинению в колдовстве, а также о печально известных рыцарях-тамплиерах, как о примере того, что дьявол способен овладевать даже душами монахов. Его речь не произвела должного впечатления. Давно почившие тамплиеры, как французский барон-детоубийца, Мартину не интересовали, их деяния, запорошенные пылью веков, были бесконечно далеки от того, что творилось в ливонском замке.

Но и сам доктор Порциус не проявил особого интереса к предмету разговора. Смолкнув на середине фразы, он протянул Мартине небольшую мраморную табличку, которую держал в руках.

– Взгляните, фрейлейн…

– Да-да, – девушка машинально взяла ее и отложила в сторону. – Все же то, о чем вы сказали…

– Я хотел бы знать, сможете ли вы прочесть, что там написано? – Доктор вернул табличку на место, бережно касаясь ее сколотых краев кончиками пальцев.

Мартина обиженно нахмурилась. Ей совсем не хотелось читать надпись на старом куске мрамора. Охотней всего она хлопнула бы его об пол, такое раздражение он у нее вызвал. Да будь ему даже тысячу лет – что ей за дело?

– Готов поспорить, вы и буквы не разберете, – между тем шутливо поддел ее Порциус. – Конечно, этот язык вам не знаком…

– Что за язык? – сухо спросила девушка.

– Язык Гомера и Аристотеля, величайший и прекраснейший из языков…

Мартина по-прежнему смотрела на него непонимающим взглядом.

– …я говорю о греческом, – с некоторой досадой пояснил доктор, снова придвигая табличку. – Да, моя госпожа, это драгоценнейшее сокровище, сохранившееся с древних времен, увы, единственное из того, что нам осталось… Когда-то таблицы, подобные этой, составляли целый свод. Люди, облеченные знанием, передавали их из поколения в поколение, бережно собирая и запечатлевая на мраморе крупицы человеческой мудрости. И все, что осталось от той бесценной сокровищницы, ныне может уместиться в ладони. Какой прекрасный пример тщете человеческих притязаний, не правда ли, фрейлейн?

Мартина пожала плечами. Их мать, баронесса, еще в бытность девицей Тизенгаузен несколько лет провела в монастыре святой Бригиты – одном из самых известных и почитаемых в Ливонии. Дочерьми она занималась сама, помимо чтения и письма на немецком и латыни обучив их еще и шведскому, который был в большом ходу в Эстляндии. По ее же просьбе предыдущий капеллан, поляк, занимался с девушками польским. Таким образом, несмотря на то, что ни Мартина, ни Элиза не получили монастырского воспитания, образованы они были куда лучше, чем большинство девиц из ливонских дворянских семей.

Но греческий язык, как и народ, его придумавший, оставался для девушки непознанным и, вправду сказать, совершенно неинтересным.

– И что же здесь написано? – пробормотала она, косясь на мелкие буквы, еле проступающие на покрытом желтыми пятнами мраморе.

Доктор слегка вздохнул.

– Это старинное предание, – с грустью произнес он, – дошедшее с тех времен, когда Христос еще не ходил по земле. Оно рассказывает о великой матери древних богов, вынужденной отдавать своих детей на съедение безжалостному супругу Хроносу. Он проглатывал их одного за другим и поглотил уже пятерых, но шестого мать богов решила спасти, во что бы то ни стало. Вместо ребенка она принесла мужу завернутый в пеленку камень, и тот, не заметив подмены, проглотил его как остальных детей. Ребенок же остался жив, был тайно взращен матерью и, возмужав, выступил против жестокого отца, победив его и свергнув с небесного трона. Он же заставил павшего исторгнуть обратно проглоченных братьев и сестер, а вместе с ними и камень, сохранивший ему жизнь…

Мужчина ненадолго замолчал, погрузившись в свои мысли.

– И что же? Все это записано на табличке? – прервала затянувшуюся тишину Мартина. Порциус Гиммель слегка вздрогнул, приходя в себя.

– А?… Нет. Здесь написано о прекрасной деве, чье имя скрыто покровом тайны и его нельзя произнести вслух. Гуляя по цветущему лугу, она подобрала камень, исторгнутый отцом богов, и в ее руках он пророс, подобно снопу колосьев. И так как этот камень находился в утробе Хроноса, ему была дана власть над временем, а дева стала его хранительницей… Вот, собственно, и все. Это лишь осколок…

– Вы так странно об этом говорите, доктор Порциус, – заметила девушка. – Но это всего лишь языческая сказка. У лэттов таких много, спросите старую Берту, и она вам расскажет десяток, о Перконасе и Аустре, о матерях природы, о раганах…

– Поверьте, моя госпожа, – с неожиданной горячностью перебил ее доктор. – Сказки, как вы говорите, зачастую бывают убедительней самой жизни, и люди в них верят, да, верят!

Он резко поднялся и принялся расхаживать взад-вперед. Мартина с беспокойством наблюдала за этими перемещениями, отодвигаясь всякий раз, когда Порциус задевал ее краями своей мантии. Она не понимала, что вдруг нашло на обычно спокойного и любезного доктора, и ей делалось не по себе от его резких жестов, странного бормотания и мрачных взглядов. Перед ней был совершенно другой человек, который выглядел, как доктор Порциус, носил его одежду, говорил его голосом – тем не менее, он не был ей знаком. Мартина поежилась, ей снова стало страшно. Она хотела уйти, но что-то ее удерживало. Она не могла этого объяснить и продолжала сидеть на месте, нервно теребя манжеты.

Наконец доктор как будто успокоился и остановился у стола, устремив пристальный взгляд на девушку. Теперь вид его был торжественным и печальным, слишком торжественным и слишком печальным для маленькой темной комнаты и той скромной аудитории, что в ней присутствовала. Но Мартина этого не поняла, она подумала только, что доктор Порциус собирается посвятить ее в какую-то страшную тайну – и невольно затаила дыхание. Хотелось ли ей быть посвященной или нет, девушка пока не решила, но ее любопытство было задето.

– Много-много лет назад один молодой человек, подобно вам, фрейлейн, смеялся над тем, что казалось ему выдумкой сказочников. Потом он вынужден был переменить свое мнение. Когда-нибудь я вам об этом расскажу… Страдания, выпавшие на долю этого человека, заставили его усомниться во всем: в себе самом, в законах, в справедливости… даже в Боге! Он был растерян и не понимал, чего хочет от него Всевышний, за что его подвергают испытанию, явно превышающему человеческие силы. Тот, о ком я говорю, захотел вернуть время, когда он был спокоен и счастлив, и Господь ему предоставил такую возможность.

Мартина медленно выпрямилась, глаза ее заблестели. Теперь она жадно ловила каждое слово доктора.

– Да, да, фрейлейн, – словно в подтверждение ее мыслей кивнул тот. – Время есть материальная субстанция, на которую можно влиять, прилагая некоторые усилия. Это не каждому дано, но в вас, моя госпожа, я вижу сей благостный задаток… Хотя его еще нужно будет развивать. Но и это не является главным. Всегда следует помнить, что все ниспосланное нам свыше дается лишь для того, чтобы мы могли осознать высшую цель и предназначение своей жизни. У меня и у вас эта цель одна – служение Деве, хранительнице времени…

Порциус Гиммель говорил еще долго. Большая часть его слов оставалась для Мартины непонятной. Но девушка слушала очень внимательно и ни разу не попыталась перебить. Уныние и страх прошли сами собой, и она чувствовала тихую радость. Теперь ей было совершенно ясно, что надо делать.

Жульен де Мерикур в ярости выскочил во двор и зашагал к конюшням, остервенело хлопая по сапогу рукояткой хлыста. Заметив у ворот оседланную лошадь, которую вел под уздцы конюх-латгал, француз, не долго думая, вскочил в седло, вырвал уздечку и пришпорил животное. Стоящие у подъемного моста стражники едва успели отскочить в сторону, а тот из них, кто оказался менее расторопным, получил хлыстом по плечам.

За пределами замка Жульен дал коню шенкелей и понесся напрямик через холмы. Ему хотелось развеяться и придти в себя, но от бешеной скачки только перехватывало дыхание, и кровь сильнее стучала в ушах. Внезапно лошадь споткнулась. Сделав несколько неуверенных шагов, она сумела выровнять ход и не упасть, но тут уже всадник натянул поводья так резко, что едва не порвал ей рот. Лошадь нервно задергала ушами, переступая с ноги на ногу. Ее бока ходили ходуном, а выступившая на них пена оставила на бархатных штанах француза темные пятна. Упершись руками в луку седла, Жульен с трудом перевел дыхание, после чего выругался.

Оглянувшись, он заметил, что со стороны замка к нему направляется еще один всадник. Первым побуждением француза было снова пустить лошадь в галоп, чтобы избежать встречи, но, приглядевшись, он узнал Германа Зауге.

Тот, не торопясь, подъехал и молча остановился поодаль. Его лицо по-прежнему закрывала повязка, однако видимая половина была бледна и неподвижна. Единственный глаз потускнел и слезился. Зауге аккуратно промокнул его платком.

– Зачем ты за мной следишь? – Жульен капризно скривил губы. – Мне, что, не дадут побыть одному?

– Не хочу, чтобы тебя загрызли волки, – тихо ответил немец.

– Хуже тех волков, что живут в замке, я не встречал!

– Ты говорил с баронессой?

– Говорил ли я с ней? Говорил ли я с этой упрямой, вздорной бабой? С этой ливонской ведьмой, потаскухой, исчадием ада? О да! Если это можно так назвать… – молодой человек презрительно рассмеялся. – Она даже не соизволила меня выслушать! Она отказалась мне отвечать, как будто я не ее муж, а неотесанный виллан! Это не слыханно! Она за это ответит…

– Мне жаль, что все так получилось, – шепнул Зауге. – Но ведь неправда, что ты после всех этих унижений собираешься покинуть Зегельс? Я в это, конечно, не верю, но ходят упорные слухи… Ты же знаешь замковую дворню – ее хлебом не корми, дай почесать языки…

Жульен побледнел.

– Об этом уже говорят? – переспросил он, беспомощно оглядываясь на замок.

– Да, я своими ушами слышал. Разумеется, я счел необходимым все опровергнуть – ты ведь не собираешься никуда уезжать… Впрочем, даже если бы собирался… это было бы вполне оправданно. Твоя жена, как говорят, мечтает блистать в свете. Если бы ты уехал ко двору короля или императора, а ее оставил здесь, клянусь святым Николаем, это была бы прекрасная месть. Но ведь ты слишком благороден, чтобы мстить женщине, хоть бы она и заслужила это сотню раз…

Француз задумался. Воспользовавшись этим, Зауге подъехал ближе и добавил, вкрадчиво понизив голос:

– К тому же покинуть поле битвы, когда победа практически у тебя в руках… Ты ведь уже почти заставил уважать себя. То, как ты говорил с баронессой сегодня, показало ей, что с тобой шутки плохи. Ты вел себя как настоящий мужчина и хозяин. Я горжусь тобой, Жульен… Лучшего момента, чтобы утвердить свое превосходство, у тебя не будет. Я могу и ошибаться… но если ты первым оставишь жену, я уверен, вскоре она почувствует величайшее сожаление. Только жаль будет оставлять ей и замок, и состояние, которое по праву принадлежит теперь тебе… Но вряд ли в замке найдутся ценности, которые можно было бы взять с собой…

Жульен вскинул голову.

– Ценности? Герман, ты и вправду не знаешь, о чем говоришь! Но ты прав. Я уеду отсюда и как можно скорей. Элиза еще пожалеет о том, что так со мной обошлась… Она за все ответит! Она сгниет в этом медвежьем углу, а я буду рассыпать золото направо и налево и любезничать с красивейшими дамами французского двора! – Он дернул поводья и повернул обратно к замку.

Зауге пристроился за ним. Старый немец выглядел невозмутимым, но про себя улыбался. Он был очень собой доволен.