Колос времени [СИ]

Часть 5. Колос

Вне времени

Вера попыталась разлепить веки и громко застонала. Ослепительно-белый, острый как спица, луч света мгновенно проник прямо в мозг и принялся долбить череп изнутри. Ощущения были, как после многодневной пьянки, когда организм пропитан алкоголем насквозь, а сивушная бурда сочится из пор вместо пота. Б-ррр… Представив себя такую картину, девушка несколько раз судорожно дернула горлом и застонала еще громче.

Однако вскоре это занятие пришлось прекратить. Во-первых, никто не спешил ей на помощь, а во-вторых, омерзительное похмельное состояние само стало потихоньку отступать. Многодневная пьянка превратилась в обычный творческий вечер с друзьями-художниками… потом в вечернюю посиделку с подругой за бутылкой хорошего вина… потом и вовсе в рюмочку коньяка, выпитую перед обедом для улучшения аппетита. На последней фазе Вера рискнула открыть глаза и убедилась, что они по-прежнему видят. Паровой молот в голове немедленно затих, и, несмотря на то, что шея и спина затекли от неудобного положения, девушка чувствовала себя гораздо лучше… намного лучше… можно сказать, вполне прилично.

Помогая себе руками, она с кряхтением перевела тело в вертикальное положение и некоторое время сидела, держась за что-то, пережидая, пока перед глазами перестанут плясать цветные пятна. Потом сморгнула и огляделась.

Вокруг было довольно темно, а то, что Вера посчитала слепящим лучом, оказалось бледным отсветом на крашеном деревянном полу. Присмотревшись, девушка обнаружила, что сидит между двумя стеллажами, заполненными круглыми жестяными контейнерами с белыми бирками, разнокалиберными деревянными ящиками, картонными коробками и тому подобным хламом. Такими стеллажами было заставлено все помещение, и ряды их терялись в темноте. Судя по всему, уборку здесь не делали очень-очень давно: ровный слой пыли покрывал холодный пол, а в затхлом воздухе ощущался резкий запах плесени, сырого картона, каких-то химикалий – словом, это был тот самый неприятный дух, всегда возникающий в заброшенных чуланах с постоянно протекающей крышей. Коридор бабушкиной квартиры пах чем-то похожим…

Решив, что такая атмосфера не слишком полезна для здоровья, Вера поднялась, отряхнула ладони от налипшей пыли и ощупью двинулась вперед, досадливо почихивая. Пробравшись вдоль стеллажей, она выбралась в узкий проход между ними и стеной и пошла вдоль него, одной рукой придерживаясь за стену. Из-под пальцев сыпалась старая облупившаяся краска, пол под ногами поскрипывал. Идя на свет, девушка вскоре наткнулась на дверь, загороженную чем-то большим, угловатым, прикрытым плотной материей.

За ней кто-то фальшиво напевал.

Постояв в нерешительности, девушка, затаив дыхание, прильнула к щели между дверью и рассохшимся косяком. Мелькнувшая снаружи тень заставила ее вздрогнуть и отшатнуться; едва не рухнув на пол, она чертыхнулась и еще раз попробовала что-нибудь рассмотреть. Делать это оказалось исключительно неудобно: из-за предмета, загораживающего проход, до щели можно было дотянуться, только лишь встав на цыпочки. К тому же в живот девушки упирался острый край трубы, торчавшей из-под матерчатого чехла наподобие пулеметного дула. Тяжело вздыхая, Вера так и этак попробовала его отодвинуть, но он как видно был приварен намертво и усилиям не поддавался. Решив сменить тактику, она уцепилась за косяк и неуклюже полезла на ящик, и почти сразу поняла, что совершает ошибку. Под ней что-то хрустнуло, поддалось и начало съезжать вниз. По-видимому, предмет, скрытый под чехлом, был не предназначен для того, чтобы по нему лазали – даже такие стройные девушки, какой Вера себя считала. Следом за этим с треском отошла планка, за которую она цеплялась немеющими от напряжения пальцами, и под грохот упавшей деревяшки девушка, потеряв равновесие, всей тяжестью завалилась вперед, налегая на дверь. Та неожиданно распахнулась.

Вера замерла, растопырившись в дверном проеме, держась за косяк и растерянно моргая.

Пение на секунду смолкло, потом кто-то дружелюбно произнес:

– О, привет! Заходи, – и снова стал напевать.

Чувствуя себя полной дурой, девушка медленно сползла на пол, подвернула ногу и едва не растянулась во весь рост. Обозначив таким образом свое появление, она наконец более-менее утвердилась на ногах и во все глаза уставилась на знакомое лицо. Обладатель оного дернул подбородком, обозначая приветствие.

– Ну, чего ты? Проходи, не стой на пороге.

Несмотря на это любезное приглашение, Вера попятилась.

– Где я? – Она оглянулась, но за спиной была все та же открытая дверь и заставленный стеллажами чулан.

– У меня в гостях! – Обломенский-младший расплылся в довольной улыбке, шагнул вперед, подцепил Веру под локоток и, невзирая на сопротивление, потащил за собой. – Говорю же, не стой на пороге – примета плохая! Что ж ты такая непонятливая?

– Пустите… – пискнула та, упираясь пятками в пол.

– Ладно, пустил, – темноволосый и в самом деле разжал ладонь, и Вера тут же отскочила в сторону, глядя на него круглыми от испуга глазами. – Да не бойся ты, не съем.

– Ну, конечно… – буркнула она, отводя взгляд в сторону.

Комната, в которой они находились, была длинной и узкой и пропорциями своими напоминала сильно увеличенный пенал. До низкого потолка можно было достать, слегка подпрыгнув. Стены, когда-то выкрашенные унылой синей краской, ныне благодаря многочисленным ржавым разводами, грязи и копоти сделались неопределенно серыми с ажурным рисунком рыже-коричневых потеков. Осыпавшаяся штукатурка комьями валялась по углам, где компанию ей составляли длинные махры пыльной паутины. Половину комнаты загромождали все те же как попало сдвинутые стеллажи – содержимое их полок частично лежало на полу – и горой сваленные лавки из темных некрашеных досок. Сквозь оклеенные газетами окна не проникал даже луч света, и вся эта свалка освещалась парой дышащих на ладан лампочек.

Но другая половина имела куда более обжитый вид. Пыли здесь было гораздо меньше, а свободного места – больше. У торцевой стены стояла застеленная раскладушка, рядом в углу – древний, но вполне исправный холодильник и водруженная на ящик электроплитка. Кроме той двери, через которую вошла девушка, здесь были еще две, выглядящие очень зловеще, если бы не облупившаяся краска, одна была только прикрыта, а на другой висел солидных размеров замок. Над большим квадратным столом гудели дуговые лампы.

Несмотря на развитое воображение, с ходу догадаться о назначении этой комнаты Вера не смогла, поэтому, вдоволь насмотревшись по сторонам, она повернулась и уперлась взглядом в хозяина. Тот вернулся к прерванному ее появлением занятию и сейчас деловито копошился возле водруженного на стол громоздкого прибора, напевая "Ой, мороз, мороз…" с безбожным перевиранием всех нот. Будь на месте Веры подруга Юлиана, она сочла бы Обломенского весьма привлекательным мужчиной – высокого роста, широкоплечий, мускулистый и почти без пивного живота. Очень короткий ежик темных жестких волос забавно двигался, когда он морщил лоб, а глубоко посаженные глаза приветливо смотрели на гостью. Но была в его облике некая необъяснимая неправильность, скрытый дефект, появляющийся только под определенным углом зрения. В какой-то момент могло показаться, что ты видишь перед собой приятного во всех отношениях мужчину, но через секунду перед тобой оказывался совершенно другой человек, от которого невольно хотелось держаться подальше. Руки – вот что выдавало его с головой, широкие короткопалые кисти с нелепо выступающими костяшками на тыльной стороне и неожиданно пухлыми бледными ладонями. Нелепые уродливые руки, на которые было противно даже смотреть…

– Если тебе чего нужно, в туалет там, или умыться – вон та дверь, направо, – бросил через плечо Обломенский, прилаживая к агрегату витую трубку, похожую на змеевик.

– Нет, спасибо, – машинально отказалась девушка, делая неуклюжую попытку отряхнуть свой когда-то нарядный сарафан. При мысли, что теперь этому предмету одежды, ранее бывшему гордостью ее гардероба, теперь дорога только в половые тряпки, Вера испустила долгий страдальческий вздох. И хотя это была совершенная мелочь по сравнению со всем остальным, именно она стала последней каплей – при взгляде на рванную, покрытую пятнами юбку, девушка беззвучно зарыдала.

К счастью, мужчина продолжал стоять спиной к ней, иначе ее слезы (она почему-то уверена в этом) очень бы его порадовали. Мысль об этом помогла Вере собраться с духом и задать наконец давно назревший вопрос:

– Где я?

– Еще не догадалась? Жаль. Я думал, ты у нас сообразительная…

– И все-таки, что это за место?

Обломенский растянул губы в широкой улыбке, картинно отряхивая руки, и заговорщицки подмигнул.

– Ну, давай угадывай! Даю три попытки. Угадаешь – будет тебе сюрприз…

– Я не люблю сюрпризов, – честно призналась девушка. – И угадайки тоже. Лучше скажите сразу.

– Ну, это не интересно… Могу дать подсказку: это место овеяно легендой, лет пятьдесят оно исчезло из мира живых и с тех пор прибывает здесь. Хотя время – это условность…

Вера широко раскрыла глаза, пораженная внезапной догадкой.

– Это… исчезнувшая синематека?!

– Пять баллов! – хлопнул в ладони темноволосый. – Я знал, что ты догадаешься.

– Но ведь это… как же так… в каком смысле – из мира живых? А где же мы сейчас?

Обломенский закатил глаза.

– Так прямо и не скажешь… как бы это поудачнее обозвать? Пожалуй… мы сейчас в небытие.

– Где? – отстраненно переспросила Вера. Колени подогнулись, и лишенное опоры тело стало сползать на пол. Одним прыжком мужчина оказался рядом, хватая девушку за плечи.

– Э-э-э, ты сознания-то не теряй. Я тебя откачивать не собираюсь. Давай, приходи в себя!

Он несколько раз довольно сильно хлопнул ее по щекам. Вера пришла в себя и машинально отстранилась.

– Порядок? – Обломенский внимательно посмотрел ей в глаза, и девушка обнаружила, что зрачки у него сильно расширены, как у наркомана. Это подействовало на нее, как ушат холодной воды: начавшее было уплывать сознание мгновенно прояснилось, а ноги сами увели в сторону. Мужчина с понимающей улыбкой лениво растянулся на раскладушке, хитро поглядывая оттуда на девушку.

– Полегчало? – добродушно поинтересовался он. – Ты смотри, какая нежная. Подумаешь, небытие… Пока я здесь, детка, тебе бояться нечего. Я тебя в обиду не дам. Вообще ты меня очень заинтересовала, еще в первый раз на мосту, но тогда твоя зверюшка не дала нам познакомиться. Пришлось наблюдать издалека, но я в принципе не жалею. Много любопытного о тебе узнал, так что хочу сказать прямо – я тебя, Вера, уважаю.

– Сп-пасибо…

– Да нет, правда, есть за что. Ты упорная, а я ценю это в людях. Сам такой. Если поставлю перед собой цель, то буду зубами грызть, по головам пойду, а своего добьюсь. И в тебе такое есть, я сразу это понял. Думаешь, как ты сюда попала?…

"А правда, как?" – озадачилась про себя Вера.

– Сама пришла! – торжественно провозгласил Обломенский, рубанув воздух ладонью. – И заметь – я вышел из времени и сразу локализовал ость, я тебя не вел, а ты за мной след в след… и притом, что сама вряд ли понимала, что делаешь. Но прошла. Я впечатлен! У тебя, детка, талант да еще какой!

– Какой? – подозрительно переспросила девушка, догадываясь, что речь идет вовсе не о ее художественных способностях.

– Талант хронита, естественно. Почти как у меня, только сенситив другой. – Темноволосый резко сел, и глаза у него заблестели. – Я да ты, да мы с тобой, знаешь, кто?

– Кто?

– Повелители времени! Так что зови меня Хронос, детка.

По Вериной спине пробежал неприятный холодок – перед ней был сумасшедший.

– А… – понимающе кивнула она, потихоньку отступая от стола и нашаривая взглядом что-нибудь пригодное для самообороны.

Обломенский следил за ней с кривоватой улыбкой, не делая никаких попыток встать.

– Не веришь? – благодушно поинтересовался он. – Зря. Хотя я тоже раньше не верил. Знаешь, с чего все началось? И совсем даже не с байки о пропавшей синематеке. В нашем благородном семействе вспоминать об этом не любили, считалось муве тон. Дед умер, когда меня еще и в проекте не было, а папаша потом люто возненавидел все, связанное с кинематографом. Так что про синематеку я и не знал, пока Костик не рассказал – ты знаешь, он этим делом живо интересовался… Но не о том речь! Мое приобщение к тайнам времени случилось гораздо раньше, еще когда в университете учился. Сидим мы как-то с друганами, культурно так отдыхаем, "Мальборо" смолим, пивцо потягиваем, и вдруг меня как под дых ударило, едва коньки не отбросил. Оказалось – временной сдвиг, ма-аленький такой, ну совсем крохотный. А меня долбануло, будьте-нате, пришлось даже скорую вызывать. А знаешь, где это случилось, а? Может догадаешься?

– В "Ротонде"… – тихо произнесла Вера, не спрашивая, а скорее утверждая.

Обломенский кивнул.

– Точно так. В ней, родимой. И вот странно – вроде бы после такого мне в "Ротонду" больше ни ногой, а меня наоборот – туда, как магнитом. В общем, это оказалось правильно, потому что именно там я кое-кого встретил.

– Никифора… – еще тише прошептала девушка.

– О, ты и о нем знаешь! Ну да, именно его, Никифора Романыча собственной персоной. Учителя моего. Кто он такой… – Обломенский сделал выразительную паузу, и Вера затаила дыхание. – Ну, это сейчас неважно. В общем, он меня многому научил. Многому, но не всему, кое-что пришлось самому додумывать. Зато теперь… – мужчина мечтательно закатил глаза и от души потянулся.

– Что теперь? – глядя на него в упор, спросила девушка.

Обломенский неторопливо поднялся, одернул задравшуюся футболку и подошел к столу. Сложносоставной агрегат на нем радостно вспыхнул, точно приветствуя своего создателя, засиял желтоватыми огнями, засверкал металлическими пластинами и шарами на высоких штативах. По стеклянным трубкам проскочили тонкие синеватые молнии, стекаясь в запаянный куб, внутри которого в темных гнездах сидели четыре полупрозрачных камня неправильной формы. Один из них был Вере хорошо знаком, когда-то она даже держала его в руках; три другие были поменьше размером, но светились также ярко – словно внутри каждого горело по свечке.

Мужчина с нежностью провел рукой вдоль куба, не касаясь его, от гладкой стеклянной поверхности к нему метнулось несколько ветвистых разрядов, впиваясь в пальцы. Обломенский застонал, но руки не отдернул. По его телу пробежала судорога, а на лице появилось странное выражение – и боль, и наслаждение одновременно. В этот момент он как никогда напоминал наркомана, получившего вожделенную дозу после долгой ломки. Тонкие искры проскочили по его загорелой коже, волосы на руке встали дыбом. Воздух вокруг него точно сгустился, и сквозь него проступил контур знакомой Вере ледяной паутины.

– Ссс… а-арх! Теперь, детка, что хочешь… все, что хочешь… – Обломенский мотнул головой и наконец отступил, потирая запястье. Посмотрел на испуганно замершую Веру и добавил с улыбкой. – Будущее в наших руках. В прямом смысле. Знаешь, что это такое? Мой хронотрон. Сам собрал, между прочим. С этим аппаратом и с Колосом в придачу все возможно. Видела, что творилось на Петроградке? Так вот, это еще цветочки. Я же такое могу устроить, такое… самому не вериться! Я могу создать новый мировой порядок! Я – бог! Я – новый творец! Черт, это же круто!

Он подтащил девушку к столу и, схватив за затылок, пригнул ее голову к стеклянному кубу. Она взвизгнула, чувствуя, как кожу на лице начинает болезненно покалывать, и напряглась, изо всех сил пытаясь вырваться. Обломенский, казалось, даже не заметил ее стараний – темные глаза его горели, в расширенных зрачках отражались стреляющие во все стороны электрические разряды.

– Смотри сюда, – возбужденно зашипел он в Верино ухо. – Смотри, смотри… Что ты видишь? Я же знаю, ты можешь… Ты же видящая. Все видишь – видишь, как время меняется, видишь, как оно разрушается, видишь, как создается… А теперь что ты видишь? Скажи, мне же интересно!

– Н-ничего, – заикаясь, пробормотала Вера.

– Не хочешь говорить? Ну и черт с тобой! Скоро я сам все смогу – и видеть, и слышать, и ощущать.

Он смачно втянул носом воздух и запечатлел на Вериной щеке мокрый поцелуй. Хронотрон яростно выстрелил снопом фиолетовых искр в потолок, в трубках громко затрещало. Обломенский оттолкнул девушку, а сам остался стоять, раскрыв руки и откинув голову назад. Крохотные змейки разрядов пробегали по его одежде, коже, коротким волосам. Стол затрясся, с потолка серой пылью посыпалась штукатурка. С прощальным звоном одна за другой полопались лампочки. В наступившей темноте мужская фигура, окутанная синеватыми ореолом и тонкими росчерками миниатюрных молний, показалась Вере фантастическим, бредовым видение.

Цепляясь за стену, она медленно поднялась на ноги и на мгновение зажмурилась. Перед глазами опять все поплыло. Тряхнув головой, девушка двинулась вдоль стены, стараясь держаться как можно дальше от стола, над которым бушевала миниатюрная гроза, и от сумасшедшего хозяина дома, дергающегося и хрипящего от удовольствия. В мозгу вертелась одна-единственная мысль: скорее прочь отсюда… из этого притона для душевнобольных… неважно как, только бы поскорее уйти, сбежать.

Наткнувшись на холодильник, Вера болезненно вскрикнула – ее ударило током. В кожу впилась сотня острых иголок, девушка дернулась и, не глядя, отмахнулась, своротив на пол тумбочку. Ей под ноги полетела электрическая плитка. Схватив длинный шнур, Вера от души размахнулась и треснула плиткой по столу.

От удара столешница загудела. По аппарату девушка не попала – или думала, что не попала – но тот вдруг сам отключился, словно у него внезапно кончился заряд.

Обломенский заорал, точно его режут.

Держа шнур уже обеими руками, Вера крутанула плитку над головой и принялась целенаправленно сбивать стеклянные трубки на затихшем хронотроне.

– Стой! Дура! Идиотка! Что творишь, сука?! – взревел Обломенский, бросаясь к ней, но Вера с неожиданной ловкостью отскочила в сторону, успев огреть его по плечу. Грязно выругавшись, мужчина вскинул руку, стараясь перехватить свищущий в воздухе снаряд, а перепуганная Вера, отступая мелкими шажочками, махала им во все стороны с удвоенной скоростью. Под конец шнур не выдержал, и электроплитка, отделившись от него, пронеслась над ухом у Обломенского и врезалась в стену. Девушка растерянно замерла, глядя на обрывок у себя в руке, и в ту же секунду Обломенский с ревом врезался в нее, сбил с ног, навалился сверху и принялся душить.

Вера захрипела, цепляясь обломками ногтей за его запястья. Над собой она видела перекошенное от злобы мужское лицо, налитые кровью глаза и оскаленные зубы, с которых на нее капала слюна, но все это постепенно заволакивалось красным туманом. Бешеный стук в ушах заглушал прочие звуки. Она уже почти перестала сопротивляться, и по телу стала разливаться одуряющая слабость, как вдруг Обломенский ее отпустил.

Пару секунд Вера лежала неподвижно, потом со всхлипом втянула в себя воздух и зашлась в тяжелом непрекращающемся кашле. Возвращаться к жизни оказалось куда мучительней, и она все кашляла и кашляла, сплевывая осевшую на языке горечь, и никак не могла остановиться. Горло горело огнем. Девушка бессильно откинулась на спину, глотая воздух, потом перекатилась на бок и свернулась в комочек. Мало помалу до ее слуха стали долетать обрывки разговора. Велся он практически рядом, но Вера почти не разбирала слов – краем сознания она отметила, что одним из собеседников был Обломенский, но голос второго, низкий и дребезжащий, был ей незнаком.

Она с трудом повернула голову и открыла глаза. В поле зрения обозначились две пары ног, которые (как выяснилось при более внимательном рассмотрении) принадлежали мужчинам, ходившим вокруг покореженного стола и разговаривавшим на повышенных тонах. В слабом свете чудом уцелевшей лампы было видно, что Обломенский стоит, засунув руки в карманы шорт, и покачивается с пятки на носок, кидая фразы издевательски небрежным тоном; его собеседник склонился над замершим хронотроном, и Вера могла разглядеть только его затылок. Очевидно, он был уже далеко не молод, высокого роста и очень худой, одежда болталась на нем как на вешалке. Плечи острыми углами торчали над согнутой спиной, а позвоночник выпирал так, что можно было пересчитать все позвонки даже под плотной рубашкой. Костлявые руки с длинными растопыренными пальцами казались девушке лапами хищной птицы.

Говорил он по-русски и довольно чисто, но странно растягивал слова и иногда начинал спотыкаться на простых фразах.

– Как это понимать? – мужчина, тряся головой, повернулся к Обломенскому, и Вера узнала человека, чей портрет до сих пор лежал у нее в сумке. – Кто позволил тебе самоуправствовать? Как ты посмел взять Колос?

– А что такого?

– Я тебе повторял ни один раз, чтобы ты не сметь… не смел этого делать. А ты посмел!

– Ну и что?

Старик всплеснул руками.

– Как ты можешь называть себя сыном Хроноса? То, что ты делаешь, abusus est*… так нельзя! Я не для этого тебя учил.

– Ай, ладно, я это сто раз слышал…

– Послушай в сто первый! Мало того, что ты ставишь недозволенный эксперименты – ты делаешь это у меня. Ты же знаешь, как трудно поддерживать равновесие вне временного потока, но при этом делаешь все, чтобы его нарушить! Малейшее смещение, и мы окажемся, Бог знает где! Прекрати свои опыты! Прекрати, я тебя прошу! Зачем ты опять взял Колос? Не трогай его, оставь в покое! Ты же знаешь, сколько усилий я приложить… приклал, чтобы вернуть его. И вот сейчас, когда цель достигнута, Александр, ты хочешь все разрушить. Последний раз прошу тебя – остановись. Или ты вынудишь меня принять меры…

– Ладно, ладно… – покладисто отозвался Обломенский, поднимая руки в примиряющем жесте. – Больше не буду. Извините.

– Хорошо. Я надеяться… буду надеяться, что ты сдержишь слово. А сейчас убери здесь все и верни Колос в шкатулку.

Старик обернулся и увидел скорчившуюся у стены Веру. Некоторое время он хмуро разглядывал девушку, потом ткнул костлявым пальцем в ее сторону и спросил:

– Qui est?**

Обломенский повернул голову.

– Герр лернер, я вашего мертвого языка не разумею.

– Что это? Кто это? Что она здесь делает? – все больше волнуясь, повторил Никифор.

– А, вы про нее… Ну так бы сразу и сказали.

– Александр, не будь шутом!

– Что вы, что вы! Я со всей серьезностью… А это Вера, вы ж ее знаете.

– Я знаю ее, я ее знаю! – раздраженно выкрикнул старик. – Поэтому спрашиваю, откуда она здесь?

– Так в гости пришла.

– Что? Что? Как пришла? Как могла?…

– Запросто, не хуже нас с вами.

На Никифора было жалко смотреть. Он не мог вымолвить ни слова и только трясся, по-прежнему указывая на девушку дрожащей рукой.

– Это ты!… – наконец выпалил он, с ненавистью глядя на улыбающегося ученика. – Ты ее привел!

– Неправда, – делано обиделся тот.

– Не ври! Я знать… это ты! Ты это делать… делал специально! Мне назло!

– При всем уважении – нет. Мне вас злить резона нет. А потом, что тут такого? Ну, пришла девушка в гости, ну, захотелось ей посмотреть, как мы живем, и что? Это ж Вера, она такая же, как мы. Почти родственница… И заметьте, герр лернер, ее никто не учил, а она уже выходит за пределы времени. Что вы на это скажете? Талантище! Я думаю, не хуже вашей византийской подружки…

При этих словах старик замер. Его лицо помертвело, пергаментная кожа туго обтянула кости черепа, старческие пятна на лбу и щеках, до той поры почти незаметные, вдруг разом вылезли наружу.

Обломенский остановился напротив учителя, глядя на него с откровенным злорадством.

– А вы думали, я ничего не знаю? Совсем меня за лоха держите… Ай-ай-ай, нехорошо. Да что вы вообще обо мне знаете?! Думаете, Сашка Обломенский – примерный ученик? Трескает то, что вы ему скармливаете, и не морщится? Ну да… А вот я о вас много чего нового узнал, Никифор сын Романа из славного рода Дассилиатов. Откуда, спросите? Так ведь все фонарь волшебный, сдал вас с потрохами, жестянка неблагодарная. Вы его создали, зверюшками разными изукрасили, а он вас предал. Все-все мне про вас рассказал, ничего не утаил. Хорошая была вещь, даже жаль на металлолом отправлять… Кстати! – Обломенский развернулся к Вере. – Прошу прощенья, я же вас не представил. Никифор, это Вера, Вера, это Никифор, мой учитель, ученый богослов, медик, алхимик, хронит – все в одном. Родился, страшно сказать, восемьсот лет назад! Как представлю такое, просто зубы потеют… И ведь неплохо сохранился для своего возраста, правда ведь? Вот что значит – быть со временем на "ты". Захотел – перешагнул пару столетий, выбрал себе эпоху по душе и живешь, не тужишь. Надоело – дальше пошел. Только простые люди ходят по земле, а хрониты – по времени. Куда захотели, туда и повернули. Вот герр лернер чего только в своей жизни не повидал: и Крестовые походы, и римских пап с кардиналами, и рыцарей, и инквизицию, и даже открытие Америки Колумбом застал. А теперь, понимаешь, перед нами стоит, как ни в чем не бывало. А? Чем ни Вечный жид? Кстати, он же на все руки мастер – сам сделал эти вещички с тайниками, специально, чтобы прятать в них осколки Колоса. Всего было четыре предмета: статуэтка, чаша, часы и волшебный фонарь, но об этом ты и так знаешь… Одна беда – годы берут свое, хотя Никифор Романыч у нас молодцом, но склероз – штука коварная, особенно когда скачешь козлом из века в век. Понятное дело, тут и голову потерять можно, не то что какую-то статуэтку. Герр лернер, в каком столетии вы орла забыли? В восемнадцатом или в девятнадцатом? Когда вас с вашими масонскими друзьями выперли из Берлина? Ну, помните того ушлого немца, для которого вы сделали волшебный фонарь и который с его помощью вызывал духи римских императоров перед прусским королем. Король ведь потом вас обоих собственноручно отдубасил? Нет? А, один хрен… В общем, Вера, растерял Никифор Романыч нужные ему вещи по разным векам, вот и пришлось потом их собирать. На его счастье, все вещицы оказались в одном месте, в нашей северной столице, так что долго искать не понадобилось. Ну и я, само собой, помогал, как мог, за что и был удостоен гордого звания ученика…

– Ты все сказал? – бесцветным голосом произнес Никифор.

– Я? Да, наверное… А знаете, Никифор Романыч, у меня есть предложение. Давайте Веру оставим у себя, а? Вы возьмете ее в ученицы, а потом мы с ней создадим династию потомственных хронитов. Каков план? Правда, круто? Я стану Хроносом, она – моей Реей, так и будем называться, а детишек нашим, которые бесталанные родятся, буду самолично съедать… Шучу, шучу! Но в целом, согласитесь, идея неплохая. А у Веры действительно талант, да еще какой. Герр лернер, вы присмотритесь – по-моему, она очень похожа на ту девушку, которую вы бросили в Константинополе, когда удирали от турков. Помните или уже забыли? Да, все-таки возраст дает о себе знать… Вот вы никогда не интересовались, что с стало с той девушкой, а я подсмотрел. Оно не с первого раза получилось, и даже не с десятого, но в конце концов я ваш фонарик так настроил, так настроил, что он стал работать не хуже компьютера. Это, кстати, натолкнуло на мысль о том, какие еще возможности скрыты в Колосе… вы же этим тоже никогда не интересовались, а зря. Что толку с этого камня, если им не пользоваться? На кой ляд он тогда нужен? А ведь с его помощью такое можно сотворить, такое… вы себе представить не можете! Прошлое увидеть, будущее предсказать – это все фигня. Кстати, подружку вашу византийскую турки сразу зарезали, долго она не мучилась. Вы и половины квартала пробежать не успели…

– Ты врешь, – сипло выдохнул старик, хватаясь за сердце.

– Да ни в одном глазу.

– Ты все врешь!

– Не волнуйтесь вы так, герр лернер, в вашем возрасте это вредно. Семь с половиной веков прошло, больше даже, а вы все переживаете…

– Замолчи! Замолчи сейчас же! Как ты смеешь… я больше не желать… не желаю этого слышать… – Никифор с трудом перевел дыхание и тяжело оперся о стол.

Обломенский прикусил губу.

Покачиваясь из стороны в сторону, старик подошел к запертой двери и долго стоял там, бессильно привалившись к дверному косяку и шаря в карманах брюк. Наконец он нашел ключ, трясущимися руками вставил его в замочную скважину. На секунду Никифора повело в сторону, но он сумел справиться со слабостью и, расправив худые плечи, не оборачиваясь, сухо распорядился:

– Убери здесь. Пусть все будет так, как было до тебя. Я не хочу, чтобы ты проводил здесь свои эксперименты. К Колосу ты больше не прикоснешься. А девушку… тоже убери. Я не хочу никого здесь видеть. И если ты еще хоть раз меня ослушаться, я отлучить… отлучу тебя навсегда. Я не шучу, Александр, так и знай!

И он вышел, громко шаркая стоптанными ботинками.

* Злоупотребление

** Кто это?

Когда за ним закрылась дверь, темноволосый еще немного постоял, напряженно покусывая губы, потом к чему-то внимательно прислушался и на цыпочках перебежал к столу. Обхватив свой аппарат, мужчина приподнял его, но тут же опустил обратно. Потоптавшись на месте, он подкрался к двери и приложил к ней ухо, потом внезапно отпрянул и закружил по комнате. Его руки суетливо дергались, точно не знали, за что схватиться, по лицу, сменяя друг друга, пробегали различные выражения: растерянность, гнев, обида, испуг и вызов. Он как будто не знал, на что решиться и от этого злился еще сильней.

Вера настороженно наблюдала за этими перемещениями, сжимаясь при каждом его приближении. Теперь она окончательно убедилась, что имеет дело с сумасшедшим – это пугало до колик, но одновременно заставляло собраться с силами. В любой момент он мог снова на нее наброситься, и девушка была полна решимости дать отпор маньяку. При мысли об этом ее пробирала дрожь. Но Обломенский будто совсем забыл о ее присутствии.

– Ну, дела, – пробормотал он наконец, останавливаясь и хватаясь за голову. – Ну, дела… как же так? Чего это он разошелся? Чего я сказал-то, а? Ну, чего я такого сказал?

В его голосе послышались плачущие нотки. Выпрямившись, он наткнулся взглядом на Веру и какое-то время смотрел на нее с явным недоумением, точно не понимая, кто она и как здесь очутилась. Потом лицо мужчины прояснилось, а в глазах зажегся прежний огонек.

– Ты еще здесь… это хорошо, – заговорщицки произнес он, опускаясь на корточки перед девушкой. – Знаешь, мне, наверное, понадобиться твоя помощь. Слышала, что Романыч сказал? Он – старикан конкретный, обещал, значит, сделает. Если я тебя оставлю, герр лернер нас обоих вышвырнет и к Колосу меня больше не подпустит, а мне это сейчас ну совсем не в масть! Понимаешь, у него предубеждение против женщин-хронитов: одна такая ему жизнь спасла, а он в благодарность ее кинул и теперь мучается… А потом была у него еще история… с нее-то все и началось. Подвязался он архивариусом в одном рыцарском замке, а там немочка жила, хорошенькая как конфетка. Герр лернер ее очень отличал, но ничего такого между ними не было. Понятное дело, Романыч (хотя тогда он по-другому звался) – уже в летах, а девица – из благородного семейства, вся из себя гордая и неприступная. В общем, решил герр лернер убить двух зайцев одним выстрелом и взял ее в ученицы, разумеется, негласно. Можно сказать, переступил через себя, потому как женщина-хронит для него – хуже, чем женщина за рулем! – Обломенский осклабился, довольный сравнением. – Да, точно! В общем, обезьяна с гранатой… Но герр лернер и на это не посмотрел, научил немочку кое-чему, показал ей Колос, познакомил с приемами электрического воздействия на него… и это в эпоху, когда об электричестве еще и слыхом не слыхивали. А у Романыча в этом направлении были классные наработки, он лейденскую банку соорудил на двести с лишним лет раньше Мушенбрука, и электрофорная машина у него была почти готова… Голова! Но та немка обгадила ему всю малину. Опоила герр лернера снотворным, свистнула Колос и еще кое-какие приборы, удрала и провела обряд активации. Дура! Хотя вряд ли она соображала, что делает. Я так и не понял, зачем ей это было нужно, но обряд проходил во время грозы, и эта хренова эскпериментаторша получила свои сто тысяч вольт. По-моему, от нее даже пепла не осталось… а Колос после такого пошел в рост… ну, так это у нас, у хронитов называется. На деле он теперь активно ломает временные рамки, но этим процессом можно управлять, что я, собственно, и делаю. Хотя по нашим хронитским правилам этого делать нельзя. Мы, хрониты, должны Колос холить и лелеять, оберегать от всяческих воздействий, нам категорически запрещено им пользоваться. Вообще, мы – хранители времени, но честно – меня это во как достало! Достало по самое не могу! Немка где-то оказалась права, на…чхать ей было на все правила и запреты. Захотела – сделала. А то, что сделала какую-то хрень, это ладно, я тоже не сразу сообразил, что к чему, хотя учился гораздо дольше ее. "Ротонду" спалил, и сам чуть не спалился… но это все ерунда. Главное – результат! Я теперь такое могу!… Ну, я тебе уже говорил. Мне бы еще пару деньков поработать… в спокойной обстановке. А то ходят все, кому не лень, только отвлекают!

Обломенский выпрямился, с угрозой поглядывая в сторону двери, за которой скрылся учитель. Однако почти сразу его лицо жалобно скривилось, а глаза растеряно забегали по сторонам.

– Ну, и что теперь делать? – пробормотал он, косясь на Веру. – Чего смотришь? Не смотри! Ты мне мешаешь. Мне нужно принять решение, да, принять решение… Он хочет меня отстранить… Ладно. Но я могу его опередить. Я ведь многое умею, даже без его помощи. Он больше не нужен… да… нужно только принять решение… – дальше Вера уже не могла разобрать ни слова.

Он стоял к ней вполоборота и смотрел в сторону. Девушка сочла момент удачным и стала понемногу подбираться к столу.

Внезапно в соседнем помещении послышался шум. Темноволосый дернулся, но прежде чем он успел что-либо сказать или сделать, дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену, и появился Никифор, разгневанный сверх всякой меры. В руках он крепко держал конец металлической шнура, затянутого на шее упирающегося и шипящего Кирилла. Почти задушенный темполог еще находил в себе силы для сопротивления, но и они явно убывали с каждой секундой – его лицо уже посинело, а руки то и дело безвольно соскальзывали вниз. Вытащив жертву на свет, Никифор толкнул ее к столу и срывающимся от напряжения голосом выкрикнул:

– Что этот делает здесь?!

– Черт, я и забыл, – еле слышно пробормотал его ученик, быстро отводя глаза, но вслух произнес. – Этот? Да так… тоже в гости зашел.

Никифор пожелтел от злости.

– Я тебя предупредить… – начал он угрожающе. – Я дать тебе шанс. Ты не оправдал моего доверия. Ты – худший из учеников…

– Они сами за мной пришли! – взвизгнул Обломенский. – Я не знаю, как они меня вычислили, может, Водлянов проговорился, может, вы сами… Я тут не при чем! Что мне было делать? Они каким-то образом меня узнали, этот за мной погнался, девчонка следом. Я не хотел их сюда тащить, они сами…

– Ты в этом виноват, – твердо заявил старик. – Ты натворил дел.

– Я не виноват!

Вера почти не слышала, о чем они говорили – опустившись на колени, она тщетно пыталась поймать взгляд Кирилла. Тот понемногу приходил в себя, но при этом вел себя так, что у девушки тоскливо сжалось сердце. Желтые глаза прояснились, но выражение их осмысленнее не стало.

– Кирилл… Кирилл, ты меня слышишь? – тихо позвала она и услышала в ответ недовольное урчание. Притянув уроненный стариком конец удавки, темполог тщательно обнюхал его, куснул и раздраженно отшвырнул прочь, не делая никаких попыток избавиться от самого ошейника.

Глядя на него, Вера почувствовала, как у нее наворачиваются слезы.

Никифор тяжело вздохнул.

– Я уберу их отсюда, и тебе придется уйти. Ты не достоин называться хронитом. Лучше идти… уйди сам, по-хорошему.

– Ну, герр лернер, за что вы так со мной?! – заныл Обломенский и тут же испустил громкий обиженный вопль – подкравшийся темполог прихватил зубами его ногу.

– Ты пожинаешь плоды собственного безрассудства, – устало произнес учитель, не делая никаких попыток придти на помощь ученику.

Тот перестал вопить (а делал он это не столько от боли, сколько напоказ), злобно выругался и с силой ударил Кирилла по едва затянувшейся ране на лбу. Потом еще раз и еще. Жалобный визг огласил помещение, и Обломенский пинком отшвырнул противника прочь. Темполог ударился о стену и растянулся на полу, хватаясь за голову. Из-под его рук быстро капала кровь.

Вера всхлипнула, с силой прикусывая костяшки пальцев.

– Да в чем дело?! – выкрикнул Обломенский. – Это же зверюшка! Смотрите, у него совсем крыша съехала! Выкинем, и дело с концом! И девку…

Договорить он не успел – с яростным воплем Вера толкнула на него хронотрон. Громоздкий аппарат проехал по столешнице, врезался мужчине в поясницу и с грохотом обрушился вниз. В тот же миг Кирилл оказался на ногах и, оттолкнув Никифора, всем телом врезался в темноволосого. Оба покатились по полу, не обращая внимания на разлетевшиеся повсюду осколки.

Девушка попятилась, потом неловко перескочила через сцепившихся мужчин, споткнулась и едва не рухнула на них же. В последний момент ей удалось извернуться и приземлиться на четвереньки, и она тут же отползла в сторону, не сводя глаз со стеклянного куба, в котором по-прежнему светились четыре части Колоса. Мельком она заметила, что Никифор сидит с закрытыми глазами, привалившись к стене, и подумала, что он, наверное, потерял сознание, но мысль об этом как пришла, так и ушла. Куб закатился под раскладушку, и девушка с трудом вытащила его обратно. Он оказался ужасно тяжелым. Даже напрягая все силы, Вера едва могла оторвать его от пола. Поднатужившись, она все-таки приподняла его и несколько раз стукнула об пол. Толку от этого не было – толстое стекло лишь немного завибрировало, но на нем не появилось и царапины, а камни, точно насмехаясь, вспыхнули как новогодняя гирлянда.

Упрямо стиснув зубы, Вера собралась повторить попытку, но в этот момент кто-то с силой надавил ей на плечи, и мокрая ладонь скользнула по ее лицу. Девушка взвизгнула, отшатываясь, но это оказался Кирилл.

– Это ты? – еле выдохнул мужчина, быстро нащупывая ее руки и то, что они держали.

– А что, не видно? – слабо огрызнулась она, еще не придя в себя от испуга.

– К сожалению, нет, – серьезно ответил темполог, проводя пальцами по стенке куба. – Что тут?

– Камни, все четыре.

– Хорошо. Отвернись.

Кирилл обхватил куб, размахнулся, с силой ударяя об стену. Вера едва успела прикрыть лицо, как ее окатило градом осколков. К счастью, большая часть просто скользнула по коже, не оставив следов, а несколько новых порезов ничего не меняли. Фрагменты резонатора выкатились к ее коленям. Темполог сморщил нос.

– Бери их и уходи! – распорядился он, безошибочно отделяя камни от осколков стекла.

– Куда? – опешила девушка.

– Подальше отсюда.

– А ты?

– Я тебя догоню.

– Но я же не знаю, что с этим делать… – беспомощно пролепетала девушка.

Но было поздно. Обломенский с ревом набросился на Кирилла, обхватывая его сзади за шею. Одновременно в стороне зашевелился Никифор.

– Уходи… – прохрипел темполог, ударяя противника локтем под дых. – Быстро…

Вера бросила на него отчаянный взгляд, потом покидала камни в подол и, придерживая его рукой, бросилась к двери. За спиной послышались крики. Не оборачиваясь, девушка дернула створку и выскочила в темноту.

Ее обдало пронзительным холодом. Кожа покрылась инеем, из глаз потекли слезы, застывая на щеках ледяными дорожками. Камни в подоле вспыхнули золотистыми огнями и, утратив плотность и четкость очертаний, огромными светляками поплыли вверх. Зависнув перед лицом девушки, они призывно померцали и словно в замедленной съемке двинулись вперед, то обгоняя друг друга, то застывая на месте, неторопливо, важно и безмолвно, точно обитатели морских глубин, исполняющие какой-то древний таинственный танец.

Вера машинально заковыляла следом, едва соображая, что делает. Вокруг нее разливалась чернильной вязкости темнота, и четыре теплых огонька были в ней единственными ориентирами. Протягивая руку, девушка могла дотронуться до них, но ее пальцы проходили сквозь них как сквозь пустоту – их свет был иллюзией, и тепла от них не было никакого.

Потом пронизывающий холод исчез, и Вера вновь почувствовала собственное тело. Ощущение оказалось не из приятных – руки и ноги еле гнулись, возвращение чувствительности сопровождалось болезненным покалыванием в мышцах. Вокруг по-прежнему было темно, но атмосфера явно сгустилась. Время от времени девушка неосознанно пригибала голову, точно боясь стукнуться обо что-то, ее одолевала зябкая дрожь, по ногам то и дело пробегал сквозняк.

Огни впереди понемногу стали гаснуть. Их отсветы становились все бледней и тусклей и уже готовы были совсем исчезнуть. Вера ускорила шаг, испуганно вытягивая руки, и почти сразу наткнулась на что-то холодное, шершавое, источающее пронизывающую сырость. Теперь девушка обнаружила, что в достаточной мере привыкла к темноте, чтобы кое-что в ней различать. Загадочные огни, некогда бывшие осколками Колоса, никуда не делись – они медленно кружились поодаль, похожие на бледные размытые тени, едва доступные человеческому зрению.

Вера тихонько вздохнула и поежилась, обхватывая себя за плечи. Некоторое время она в растерянности стояла на одном месте, настороженно вслушиваясь и вглядываясь в поредевшую темноту. Она находилась в длинном и узком каменном проходе, плавно заворачивающем налево. О том, что это была не слепая кишка, говорили токи холодного воздуха, дувшие по ногам. Откуда-то извне доносились негромкие шорохи, смешиваясь с частым Вериным дыханием – слабое эхо подхватывало их и уносило дальше, бесконечно отражая от низкого свода. Изредка негромко капала вода.

Не обнаружив за собой погони, девушка сникла и прикрыла глаза. Ей снова захотелось плакать. Схлынул нервический азарт, заставляющий без размышлений бросаться вперед, и теперь Вере было страшно, по-настоящему страшно. Она вдруг поняла, что не знает, где находится. Каменный коридор со всей очевидностью не мог быть частью синематеки.

Да, от погони Вера оторвалась вполне успешно, но и помощи ждать было неоткуда. И если ее никто не преследует, то лишь потому, что она просто-напросто затерялась среди бесконечных звеньев времени. Исчезла, растворилась в потоке событий, и вряд ли Обломенский или кто-то другой поймет, куда именно она шагнула. Для Кирилла ее след был потерян, потерян безвозвратно, ни один из его хитроумных приборов не отыщет ее среди миллионов и миллиардов человеческих песчинок прошлого, настоящего и будущего. Она могла быть где угодно – или нигде. Но где бы Вера ни находилась, она оставалась одна, совершенно одна, полностью предоставленная самой себе. Она могла продолжать идти вперед, могла повернуть назад – но о возвращении не было и речи. Ее привел Колос, теперь девушка это знала – наверное, у него с самого начала была такая цель, а Вера оказалась всего лишь средством ее достижения…

От этих мыслей стало еще страшней.

Девушка вдруг ощутила себя во власти неведомых сил, не добрых и не злых, а, в общем-то, совершенно равнодушных, для которых она сама и все остальные были лишь пусковыми рычажками, нужными для того, чтобы привести в действие неизвестную программу. Да и программа эта не имела никакого отношения к людям, что бы они себе не воображали. Был ли эксперимент, или что-то еще, чему нет определения в человеческом словаре, но даже те люди, которые поневоле оказались в него вовлечены, даже они не представляли ценности для неведомых экспериментаторов.

Кирилл, Юлька, Обломенский, Водлянов, Никифор, сама Вера… они не были ни жертвами, ни добровольцами, ни помехами, ни даже расходным материалом. Их участие в программе было случайным. Не окажись их на месте, его бы занял кто-то другой. Их противоборство не несло в себе никакого смысла. Их существование на самой грани бытия было лишь чьей-то прихотью. Их страхи, страдания, амбиции, надежды и мечты вообще никого не интересовали.

Веру снова окатило холодом, но это был не тот холод, что раньше – теперь он шел изнутри, от самого сердца. Это было леденящее чувство внезапного осознания всей безнадежности, всей бессмысленности того положение, в котором она оказалась.

Щеку обожгла непрошеная слеза.

Подумать только – они-то считали, что спасают мир… нет, даже миры, а что это было на самом деле? Бессмысленное жалкое трепыхание? Надсадный скрип песка в плохо смазанном механизме? Наивное геройство, никому, в сущности, не принесшее пользы?

Да что тут скажешь (Вера неуверенно хихикнула), ни одна самооценка, сколь бы высока она ни была, такого удара не выдержит. Ее собственная уж точно стремиться к нулю… А ведь это еще не конец! Проклятый Колос все еще здесь и не думает никуда деваться. Девушка мрачно уставилась на призрачные огни, чувствуя, как внутри медленно поднимается волна жгучей ненависти.

– Что тебе еще от меня надо? – Если она всерьез рассчитывала получить ответ, то и этому желанию не суждено было сбыться. – Что ты ко мне привязался? Отстань! Слышишь?! Изыди!

Огни равнодушно помигивали.

– Ладно… Значит, так, да? Хорошо! – Вера хмуро пошарила вокруг взглядом, надеясь обнаружить что-то, чем можно было бы в них запустить. – Скажи, чего ты хочешь? Ну хоть знак какой-нибудь подай… Куда ты меня завел?

Огни на секунду прекратили свое кружение, потом, мягко сорвавшись с места, неторопливо поплыли вперед и скрылись за поворотом.

Девушка опешила.

– Эй… – испуганно прошептала она. – Подожди…

Наступившая после ее слов тишина показалась Вере оглушающей. Стихли все шорохи, перестала капать вода, лишь сквозняк продолжал леденить ноги. Запаниковав, девушка бросилась прямо по проходу, но, сделав несколько шагов, резко остановилась и с надеждой оглянулась через плечо.

Уходящий в темноту провал каменного коридора был тих и неподвижен.

Постояв еще немного, Вера печально вздохнула и пошла прямо, уже не оборачиваясь. Почти сразу за поворотом она увидела лестницу с высокими неровными ступенями и стала подниматься, помогая себе руками – благо крутизна лестницы делала передвижение на четвереньках самым удобным видом передвижения. Подъем закончился у небольшой двери, сколоченной из плотно пригнанных деревянных брусьев, судя по виду, надежно запертой и – рассчитанной как минимум на то, чтобы удерживать за ней слона. Огни Колоса расплывшимися медузами колыхались у самого порога, но стоило Вере, отдуваясь, взобраться на последнюю ступеньку, как они, не задерживаясь более, пролетели прямо сквозь дверь.

Девушка рассеянно вытерла пот с лица и, ни о чем не думая, шагнула следом.

Что-то плотное и шершавое как пемза несколько томительных мгновений облепляло ее со всех сторон, потом неприятные ощущения закончились, и она обнаружила, что стоит уже по ту сторону двери.

По глазам, отвыкшим от света, ударила резкая фиолетовая вспышка, за ней последовал гулкий раскатистый рокот, пробирающий до самых печенок. Порыв ветра взъерошил волосы, и Веру окатило мелкой водяной пылью. Запахло озоном.

В первый момент девушка зажмурилась, но теперь широко распахнула глаза, с удивлением оглядываясь по сторонам. Она находилась в небольшой крытой галерее с узкими стрельчатыми окнами по правой стороне. Оконные проемы были забраны переплетами из мелких стеклянных шариков в свинцовой оправе. Вера провела по ним рукой, кое-где ощущая под пальцами пустоту. Здесь также было темно и душно, но бушевавшая снаружи гроза то и дело озаряла помещение вспышками молний. Ветер, свободно залетая сквозь дыры в рамах, трепал пламя одинокого факела, стоящего в подставке на стене, и оставлял под окнами мокрые следы – в некоторых местах натекли уже целые лужи.

Вокруг не было ни души.

Осторожно ступая, Вера прошлась из конца в конец, попробовала выглянуть на улицу, потом обнаружила еще один проход и с опаской заглянула в него. Слабое движение у стены заставило ее испуганно затаить дыхание, но это оказался вездесущий Колос, зависший на уровне ее глаз – все четыре огня в нем выстроились по размеру и слабо переливались при каждой вспышке молнии.

– Опять ты… – Вера скорчила презрительную гримасу и прошла мимо, придерживаясь рукой за стену. Из прохода несло удушливой сыростью и слабым крысиным запашком – однако достаточно сильным, чтобы отбить у гостьи охоту обследовать его детальней. Задержав дыхание, девушка как можно скорее проскочила узкий каменный коридор, в темноте наткнулась на три ступеньки, поднялась по ним и оказалась на круглой площадке с небольшим оконцем и двумя запертыми дверьми. Идущий дальше коридор через несколько шагов закончился сырым и вонючим тупиком, в котором девушка немедленно влезла босой пяткой в какую-то липкую гадость.

Вернувшись на площадку, Вера без особого удивления обнаружила там Колос. Призрачные огни описали под сводом полукруг и образовали красивую светящуюся арку около окна. Мельком глянув на этот новый декоративный элемент, девушка хмыкнула и машинально сделала попытку поправить самый маленький огонек. Пальцы прошли сквозь него, как сквозь туман, и уперлись во влажную шероховатую поверхность стены.

В оконце снова полыхнула фиолетовым, а чуть погодя раздался приглушенный громовой раскат. В запястье девушки впилась электрическая искра, и огни Колоса радостно вспыхнули.

– Да пошел ты!… – Вера моментально отдернула руку, зализывая место укола. – Я в эти игры больше не играю!

Колос обиженно потух.

Вера тяжело вздохнула и посмотрела в окно. Дождевые струйки, сливаясь, образовывали перед глазами сплошную водяную занавесь, сквозь которую еле угадывался глухой провал пустого двора, окруженный темными очертаниями крепостных стен. Только при очередной вспышке молнии девушка могла разглядеть массивный силуэт нависающей над ними большой прямоугольной башни, зубчатые контуры брустверов и остроконечную крышу с еле угадываемой спицей флагштока.

Дождь на минуту стих, а потом с новой силой застучал, выбивая оглушительную дробь на черепичных настилах.

Девушка прислонилась к холодной стене, устало потирая лицо.

Что это за место?… Куда она попала?…

– Достаточно, – хрипло выдохнул Никифор, одной рукой опираясь о столешницу, а другой растирая грудь с левой стороны. – Остановись, хватит…

Ученик, словно и не слыша, ощерился, продолжая охаживать ногами корчащееся на полу тело.

– Прекрати! – повысил голос учитель. – Оставь его!

– Гниль, паскуда… – Обломенский демонстративно сплюнул, стараясь попасть поверженному противнику в лицо. – Убью суку бешеную!

– Перестань, – старик поморщился и побледнел еще сильней. Ученик гневно засопел, нехотя отступая на шаг, но тут же рванулся вперед, по-бычьи пригнув голову, яростно вращая глазами и брызгая слюной:

– Я сказал – убью! Разорву гада! Ой, не держите меня, Никифор Романыч!…

– Уймись ты… – Никифор оперся о стол, устало свешивая голову. – Не о том думаешь. Этот уже не навредит. Девушка унесла Колос…

Обломенский подавился собственным криком, его взгляд испуганно метнулся к двери.

– Ей некуда деваться.

– Она ушла, – еле слышно пробормотал старик.

– Куда? Куда она могла уйти одна?! Отсюда нет выхода… для нее – нет!

Никифор приподнял дрожащие веки. Глаза у него болели, даже тусклый свет вызывал резь и слезы. Но это была обычная реакция. После стольких лет ощущения сделались настолько привычными, что старик почти не обращал на них внимания. Хуже было другое – нарастающее жжение в груди, боль, то и дело стреляющая под лопатку, тошнота, волнами накатывающая слабость… Проклятая старость! А ведь, кажется, есть еще силы, и душевная усталость еще не накоплена, и нет никакого желания все бросить и уйти на покой.

Да и как тут уйдешь, на кого оставишь дело, ставшее смыслом и самой сутью жизни?!

Ученик, растерянно покатав подошвой осколки, чертыхнулся и вразвалку направился к двери.

– Я ее найду!

– Ты не найдешь…

– Я ее найду, я ее найду! – Накручивая себя, Обломенский прошелся от стены к стене, пинками расшвыривая обломки хронотрона. – Я ее найду, слово даю! Я найду ее, я ей шею свернул, с-сучке! Герр лернер, не сомневайтесь!

Учитель сморщился, как от нового приступа.

– За девушкой ты не пойдешь.

– Но я…

– Александр, – тихо, но решительно произнес старик. – Ты – одаренный мальчик, не спорю, но также глупый, беспринципный, эгоистичный, недисциплинированный, чересчур самоуверенный. Ты ни о ком, кроме себя, не думаешь, ничего не желаешь, кроме удовлетворения собственных амбиций. Ты не понимаешь всего значения, всей великой ответственности нашего дела. Если бы ты не был хронитом… ты был бы просто плохим человеком. Но ты хронит! Твои недостатки ослабляют тебя, мешают твоему развитию, не дают твоим способностям проявиться в полной мере. Ты не можешь всего себя отдать служению, а это и есть цель твоего обучения как хронита. Без цели ты – никто! Ты – профан, променявший бесценное сокровище на медный грош. Ради удовлетворения своих мелких страстишек, ради ничтожной сиюминутной выгоды ты опошлил, осквернил высокую идею нашего учения, за которое люди отдавали жизнь! Я знал, что с тобой мне будет нелегко. Я видел это с самого начала, но думал, что, приучая тебя к дисциплине, порядку, самоконтролю, внушая правильный взгляд на миссию хронита, смогу если не перебороть твою натуру, то хотя бы сформировать твой характер, направить твою энергию к высшей цели, отвернуть от мелочных устремлений. Я думал, что справился с этим, но ты меня обманул…

– Герр лернер!

– Ты всегда меня обманывал…

– Ничего подобного! – возмутился Обломенский, стискивая кулаки. – Я вас всегда уважал. Вы – мой учитель. Я вас слушал, я запомнил все, что вы говорили, и ничего такого не делал, а если попользовался немного Колосом, так это не преступление! Мне же интересно…

– И сейчас ты продолжаешь меня обманывать. От тебя не услышать ни единого слова правды. Господь Вседержитель, как я наказан за свою гордыню… – Старик опустил голову, но сразу выпрямился, с неприязнью глядя на ученика. – Слушай меня внимательно. Я находить… я найду девушку и верну Колос. Ты – немедленно уходишь отсюда. Из-за твоих экспериментов здесь все может уйти в небытие в любой момент. Не пытайся это исправить! Возвращайся домой.

– Может, лучше я?…

– Нет, я тебе больше не верю, Александр.

– Как скажите, – покладисто ответил темноволосый. – Только это… Никифор Романыч, с синематекой-то чего делать? Жалко же…

– Жалеть надо было раньше. Ты сам во всем виноват.

Внезапно рассвирепев, Обломенсский изо всех сил саданул пяткой по ножке стола. Громоздкий предмет мебели, которому и без того досталось, со скрипом качнулся, толстые ножки разъехались в стороны, а опирающийся на столешницу Никифор едва не оказался на полу. Ученик встал перед ним, широко расставив ноги и зацепив большие пальцы рук за поясной ремень. Почтительность с него как ветром сдуло.

– Да что ж вы на меня всех собак вешаете?! – угрожающе начал он, покачиваясь с носков на пятки. – Между прочим, вы тоже не без греха… И не надо так смотреть, сами знаете, что я прав. Вы в свое время Колосом всласть попользовались! Да, да, я-то знаю! Я все про вас знаю, не забыли? Так что вам от меня не избавиться, я, напомню, ваш единственный ученик. Вы, герр лернер, тоже не вечны, вон уже жметесь, за сердце хватаетесь, если сейчас помрете – кто ваше дело продолжит? Никто, кроме меня. Так что вы бы со мной повежливей, а то возьму и обижусь, и пошлю вас вместе с вашим служением и великой целью на три большие буквы! – По окончании речи мужчина почти сорвался на крик.

Никифор молчал, прижимая руку к груди, только его тяжелое, с присвистом дыхание разносилось по комнате.

– Ты все сказал? – наконец спросил он.

Вместо ответа Обломенский смачно харкнул ему под ноги.

Старика затрясло. Худое морщинистое лицо посерело, скулы и нос заострились, глаза точно провалились в глубь глазниц, а от уголка дрожащих губ к подбородку протянулась белая нитка слюны. Костлявые пальцы вцепились в ворот рубашки, конвульсивно сжимаясь и разжимаясь.

– Плохо вам, герр лернер? – с притворным участием наклонился к нему Обломенский.

Старик схватил его за плечо, с силой стискивая пальцы. Под длинными желтоватыми ногтями проскочили голубоватые искры, но темноволосый, презрительно скривившись, одним движением оторвал от себя учителя, толкая его на раскладушку. Под ноги ему попалось бесчувственное тело темполога, и Обломенский обрушился на него, с наслаждением вымещая скопившуюся злобу. Тело покорно вздрагивало при каждом ударе, даже не думая оказывать сопротивление. Как ни странно, но именно это успокоило мужчину и даже вернуло ему хорошее настроение. Если бы Кирилл был в сознании и являлся при этом сторонним наблюдателем, он бы с полной серьезностью объяснил, что накопленная агрессивность очень часто переадресуется на замещающий объект – особенно в том случае, если реальный раздражитель все еще внушает уважение и страх – также естественно, например, бить кулаками по столу или хлопать об пол тарелки. Однако вряд ли темполог когда-либо представлял себя в роли такого объекта – беспомощного, не способного даже защититься, не то что дать сдачи…

Пнув его напоследок без злобы, с некоторой ленцой, Обломенский покрутил головой и внезапно хохотнул, весьма довольный собой. Потом перевел взгляд на распростертого на раскладушке учителя и некоторое время рассматривал его так, словно впервые видел.

– Плохо вам, Никифор Романыч? – повторил он спокойно, даже с некоторым сочувствием.

Старик чуть слышно захрипел.

– Плохо вам, – кивнул ученик, точно соглашаясь сам с собой. – В любой момент окочуриться можете… Жалко мне вас, но вы свое отжили. Облегчите хоть душу напоследок, скажите, куда Верка с Колосом слиняла? Молчите? Ну, как знаете. Я их и без вас найду, может, только времени больше потрачу. Хотя, что такое для нас время, верно? Там потратим, тут наверстаем…

Никифор неловко перекатился на бок, пытаясь схватиться за край раскладушки и подняться, но ученик легким тычком вернул его в прежнее положение:

– Лежите уж, – буркнул он, хмурясь, и с укоризненным вздохом добавил – Что вы за человек, за такой… Ни себе, ни людям счастья не желаете. Последний раз спрашиваю – где искать Колос?

– Ты его не найдешь, – с трудом произнес старик.

– Но вы же нашли когда-то, – пожал плечами Обломенский.

– Это другое… Сейчас… все так запуталось… ты сам много напортил… девушка тоже… женщины не должны вмешиваться… Нельзя было трогать Колос, нельзя…

– Это я уже слышал. Вы по делу говорите!

Никифор молча пошевелил посиневшими губами. Его правая рука затеребила воротник, сминая и оттягивая в сторону.

– Чего вы там бормочете?

Старик знаком велел ему приблизиться.

– Что? – Обломенский наклонился, почти касаясь ухом его лица.

– Ты – никудышный хронит, – задыхаясь, прошептал тот, обеими руками делая жест – так, словно стряхивал с пальцев воду.

Темноволосый вскрикнул. Вокруг него, быстро растягиваясь, протянулась тонкая льдистая паутина. На белых нитях, звеня и подрагивая, переливались крохотные прозрачные бусины, между ними сами собой образовывались новые связи, едва заметные глазу. Обломенский яростно замахал руками, обрывая липнущие к коже паутинки, но взамен порванных сразу нарастали новые. Ледяной кокон разрастался и уплотнялся, принимая форму человеческого тела и одновременно – неотвратимо сковывая движения бьющегося в его сетях человека.

В какой-то момент на искристой, быстро мутнеющей поверхности отпечаталось искаженное ужасом лицо с раскрытым в беззвучном крике ртом. Белая фигура, в которой уже почти не похожая на человека, медленно, точно во сне, сделала несколько неверных шагов, слепо шаря перед собой руками. Наткнувшись на стену, она остановилась, потом начала разворачиваться. Движение ее замедлялось с каждой секундой – ледяной кокон уплотнялся и застывал, как разлитая по тарелке карамель. Находящийся внутри него человек еще делал последние попытки вырваться, но они становились все более слабыми, еле ощутимыми… пока совсем не прекратились. Так и не довершив оборота, фигура застыла.

По ее поверхности пробежал радужный отсвет, дробясь и переливаясь, как на затянутом морозным узором стекле. Хрустальная волна на мгновение разделила комнату на две неравные части, а когда она исчезли, от белой фигуры не осталось и следа. Ученик хронита исчез, как будто его и не существовало.

Все произошло очень быстро, заняв не более десяти секунд.

Никифор уронил голову на подушку, выставив вверх взъерошенную бороду и острый угол кадыка на тощей шее. Руки бессильно вытянулись вдоль туловища, а из расстегнутого ворота выскользнула тонкая цепочка с крохотной желтоватой искоркой на ней.

Отдышавшись, старик с заметным усилием поднялся на ноги. На его лицо легла глубокая тень, но освещение в комнате тут было не причем. Покачиваясь и подволакивая ноги, старый хронит добрел до двери, за которой скрылась Вера, немного постоял рядом, тяжело опираясь о косяк, потом потянул на себя ручку и выпал наружу, растворяясь в темноте.

Вера вздрогнула и подскочила, испуганно тараща глаза. В шею стрельнуло, и девушка, ахнув, принялась растирать ее обеими руками. Да и прочие части тела, которые активнее, которые скромнее, принялись напоминать о себе тянущей болью. Исключение составляли лишь босые ступни, успевшие окончательно онеметь и, похоже, намертво примерзшие к ледяному полу.

Постанывая, Вера медленно наклонилась вперед, массируя затекшую поясницу. Нет, засыпать, находясь в сыром каменном мешке, категорически не рекомендовалось. Но кто виноват, если вымотанный до крайности организм уже не слушает здравых советов, а не менее утомленный разум так и норовит соскользнуть в трясину дремотного забытья.

Только что ее разбудило? И разбудило ли?… Может, все, что происходит с ней в последнее время – всего лишь сон, который никак не прекращается? Как определить границу между явью и кошмаром?…

По коридору словно прокатился отзвук далекого-далекого эха. Огни Колоса, успевшие угаснуть до еле различимого состояния, вяло встрепенулись и снова потухли. Вера прислушалась в надежде расслышать еще что-нибудь, может быть звук чьих-то шагов, но ничего не услышала. За то время, пока она спала, свернувшись в комочек у стены, вокруг ничего не изменилось. Все также заброшены и пустынны были коридоры, безлюден двор, и ни одного огонька не мелькнуло в темных прорезях башенных окон. Разве что гроза понемногу стала стихать: громовые раскаты раздавались уже где-то в стороне, и плотная завеса дождя сменилась тонкими росчерками мелких частых капель. На секунду Вере почудилось, что за ними через двор скользнула закутанная в темное одеяние фигура, но стоило моргнуть, как видение исчезло.

Девушка прикрыла глаза, опускаясь на пол, и тут же задремала, понемногу впадая в тяжелое забытье. Последняя ее мысль была о том, что надо бы встать… куда-то пойти, что-то сделать… но и она, едва мелькнув, угасла.

Кирилл очнулся сразу, без долгих мучительных переходов от забытья к полному осознанию действительности, и тут же пожалел о такой неподдельной чистоте ощущений. Собственно, били его не так уж и сильно (в свое время ему доставалось куда сильней), а то, что он почти сразу потерял сознание, объяснялось скорее воздействием неестественной обстановки и напряжением, в котором ему приходилось себя держать в этой временной ловушке. Хотя по почкам Кирилл получил не слабо, да и печени, похоже, досталось, и в горле саднило так, словно его пытались повесить – все-таки это можно было перетерпеть… если бы только само тело было с этим согласно!

Темполог раздраженно шикнул, преодолевая желание свернуться в маленький скулящий комок, и заставил себя подняться… для начала на колени. Тело протестующее заныло, но Кирилла обеспокоило не это. Упорство, с которым инстинкты пытались взять верх над разумом, начинало его пугать. Раньше это происходило по его желанию, и он не без оснований полагал, что может свободно управлять процессом. Не зря в психотерапевтической лаборатории родного МЕУ Кирилл прошел двухсотчасовой тренинг по управлению бессознательным. А теперь что получается? Все усилия галке под хвост?!

Рука наткнулась на небольшой предмет, при внимательном ощупывании опознанный как женская туфля без задника. Вероятно, девушка потеряла ее в пылу борьбы, и ей пришлось убегать босиком…

Покрутив в руках, мужчина отбросил баретку в сторону и выразительно зарычал, опускаясь на четвереньки. Все лишние мысли темполог попросту выкинул из головы, позволяя телу и разуму самостоятельно договориться друг с другом. Бесполезные глаза продолжали оставаться закрытыми, зато ноздри жадно затрепетали, впитывая информацию об окружающем мире.

Окружающий фон изменился – не кардинально, но ощутимо, – запах гниющих водорослей и йода резко усилился, перебивая все остальные. Немного в стороне веяло сухой морозной свежестью, быстро выветривающейся, хотя никакого ветра не было и в помине. Человеческого присутствия не ощущалось, хотя недавно здесь были люди… много людей. Впрочем, "недавно" тоже являлось относительным понятием, и большинству следов, оставленных посетителями синематеки, по всей видимости, было лет пятьдесят. Были и другие следы совсем других людей, относящихся к совсем иному месту – какому именно, Кирилл не мог еще понять, но именно там ароматический фон времени усиливался в разы. Как могли совместиться в одной точке два совершенно разных пространства-времени, темполог предпочитал не думать. Однако он с небывалой ясностью ощущал то, чего не заметили ни Вера, ни Никифор с его учеником – тонкую, но отчетливую вибрацию в том месте, где они соприкасались, образуя переход. Именно туда вел единственный интересующий Кирилла след.

Не задумываясь, мужчина скользнул к ничем непримечательной двери. На пороге он слегка задержался, тревожно втягивая носом воздух (обоняние указывало, что старый хронит тоже отправился этим путем), потом, немного приоткрыв дверь, гибко, точно ласка, втянулся в образовавшуюся щель.

Старый ливонский замок был таким, каким Никифор его помнил.

Прошло уже столько лет, а в его жизни случалось столько разных событий, что несколько лет, проведенных в восточной Ливонии, казалось, должны были вовсе стереться из памяти. Но стоило сделать лишь один шаг назад, как прошлое нахлынуло на него, мучительно и неотвратимо подчиняя своей власти.

Грозовая ночь накануне дня святого Варнавы… те же пустые коридоры, по которым он шел тогда… Великий Хронос и Дева-хранительница, которым он служил всю жизнь, сыграли с ним злую шутку – пятьсот лет оказались стерты одним взмахом пучка колосьев.

Ноги отнимались, категорически не желая нести знакомой опасности. В конце концов Никифор остановился, приложив ладонь к еле бьющемуся сердцу. В прошлый раз все было по-иному. Как он тогда летел, леденея от мысли, что может опоздать, как безжалостно иссек хлыстом бока лошади, торопясь обратно в замок, как, не чувствуя под собою ног, мчался по крутой лестнице, как на последнем дыхании взбирался на башню лишь для того, чтобы… чтобы… Нет, не нужно сейчас думать об этом.

Старик с трудом перевел дыхание, но воспоминания, которые он отгонял, упорно возвращались, осаждая его со всех сторон. Маковая настойка, украденная Кристиной и добавленная в пиво, подействовала на доктора слабее, чем на остальных – может быть потому, что он едва пригубил напиток. Как сквозь туман он видел уход Мартины и то, как девушка вытащила шкатулку с Колосом из-под его локтя – но остановить ее не мог. Зато проснулся доктор намного раньше ливонцев и, сразу обо всем догадавшись, невзирая на грозу и дождь, бросился обратно в замок. Если бы он нашел в себе силы справиться с действием сонного зелья! Если бы его лошадь не пала в полях, угодив копытом в кротовью нору! Если бы он сразу обнаружил потайной ход в замок, которым воспользовалась юная баронесса… И все же, вопреки россказням его ученика, когда доктор поднялся на верхнюю площадку донжона, девушка была жива… И молния, чей роковой разряд расколол Колос, ударила гораздо позднее…

Этого не должно было произойти. Ни Господь, ни Святая Дева не могли допустить такого, нет, нет. Ни один святой не подал ему знак, ни повелел быть настороже, не предупредил о женской взбалмошности, непостоянстве и безответственности, граничащей с преступлением. А ведь он так верил в нее, в свою маленькую ученицу, возлагал на нее такие надежды! Какой милой она ему казалась, какой скромной, какой чистой!… Кто бы догадался, что невинный взгляд светлых глаз, похожих на кусочки янтаря, подсвеченного солнцем, скрывает хитрость, решимость и мрачное упорство, не подобающие девице такого положения и воспитания, как Мартина Унгерн. Но вероятно такова природа всех женщин, и рано или поздно она должна себя проявить.

Что ж, по крайней мере, самого Никифора нельзя упрекнуть в том, что он забыл свой долг. Он сделал то, что должен был сделать – и сделает это еще раз, если потребуется! Трясущейся рукой старик вытащил из-под рубашки цепочку, снял с нее осколок Колоса, и крохотный слабый огонек тут же соскользнул с его ладони, ровно точно по нитке устремляясь к галерее.

– Вера? Это ты?… Что с тобой? Ты жива? Очнись! Приди в себя, ну пожалуйста!

Жесткие руки вцепились в Верины плечи и затрясли как грушу. Сонное забытье, больше похожее на летаргию, куда девушка совсем было скатилась, медленно и неохотно выпускало жертву из своих цепких объятий. Тяжелое пробуждение сопровождалось ужасными ощущениями, рядом с которыми и похмелье показалось бы детским пустячком. К тому же ее так рьяно приводили в себя, что несколькими синяками у Веры точно стало больше.

– Хва-атит… – простонала она, когда смогла говорить без риска прикусить язык. – Перестань меня трясти…

– Ты очнулась? Хорошо. С тобой все в порядке, ты не ранена? – Цепкие пальцы пробежали по ее рукам и ногам, ощупывая их на предмет повреждений.

– Нет… Ой, щекотно!

– Извини. Идти сможешь?

– Я… не знаю.

Вере, наконец, удалось полностью открыть оба глаза, и она с изумлением обнаружила рядом Кирилла – тот отодвинулся и теперь сидел напротив нее на корточках, упираясь в пол костяшками пальцев. Убедившись, что это не сон и не очередное обманчивое видение, девушка со всхлипом повисла у него на шее, едва ни опрокинув напарника на пол. Тот недовольно шикнул, но отстраняться не стал, неловко приобняв ее одной рукой.

– Господи, ты!… А я так испугалась!… Я заблудилась!… Я уже не понимаю, где я! Как ты меня нашел? – Хлюпая носом, девушка слегка отстранилась, но тут же снова уткнулась темпологу в плечо. – Господи, Кирилл…

– Ты меня с кем-то путаешь, я – не Господь Бог.

– Ну и хорошо!

Не удержавшись, Вера опять начала всхлипывать.

– Ладно, – дернул плечом темполог. – Можешь рыдать, сколько угодно. Хуже уже не будет.

– По… почему?

– Девушки обычно бояться, что у них нос распухнет или лицо будет в пятнах. А тебе это уже не повредит.

– Что?

– У тебя под правым глазом такой фингал, аж светится. И тушь давным-давно потекла. И грязна ты, душа моя, как хрюшка… понимаю, тебе, конечно, досталось. Так что, будешь плакать или нет?

– Я тебя убью! – после такого дружеского приглашения слезы у Веры высохли сами собой, и она сердито высвободилась из рук напарника, только потом заметив, что глаза у него все время были закрыты. – Да ты все выдумал!

– Но я недалек от истины, – самодовольно ухмыльнулся темполог, за что немедленно получил тычок в грудь.

– Дурак… Что у тебя с глазами?

– Ничего. Ничего не вижу, зрение отказало. И слышу плохо, так что говори громче.

– Как же ты меня нашел?!

– По запаху…

– Опять за свое?! – Вера замахнулась, намереваясь стукнуть его еще раз.

– Это факт. Искажение пространственно-временного континуума по-разному воздействует на восприятие, об этом мы уже говорили. Но недостаток в чем-то одном компенсируется избытком в другой области – пусть я слеп как крот, зато нюх у меня сейчас не хуже, чем у собаки.

– Ужас какой, – сочувственно выдохнула девушка, с жалостью глядя на Кирилла. К слову сказать, выглядел тот куда ужасней, чем только что описал, и непонятно было, как он вообще может держаться на ногах. Словно почувствовав Верино настроение, темполог дернул подбородком, принимая независимый вид.

– Ничего страшного, надо только привыкнуть. Зато я довольно быстро смог тебя найти. Так ты идти можешь?

– М-могу, а куда?

– Надо все-таки забрать резонатор.

– Но он же… – Вера быстро оглянулась и охнула: огни над окном исчезли. С трудом поднявшись на ноги, девушка провела рукой по выступающему каменному карнизу и растерянно пробормотала. – Он только что был здесь.

– Я знаю.

– Нет, правда, с камнями что-то произошло, они вдруг стали светиться, потом вообще полетели… но все время держались рядом. Да я минуту назад видела их на этом самом месте!

– Вера, не нужно ни в чем оправдываться. Все в порядке, мы его найдем.

Кирилл привстал и уперся ладонями в пол, пригибаясь, как бегун перед стартом. С его лицом вдруг начали происходить разительные изменения, еще немного, и Вере показалось, что она видит совершенно другого человека – и даже не человека вовсе, а какое-то похожее на него существо. На секунду ей стало страшно, но она постаралась загнать это чувство поглубже. Собственно один раз она уже видела Кирилла таким – это случилось, когда он только объявился на бабушкиной кухне и подрался с ее котом. Теперь Вера знала, что это означает, и боялась она более за Кирилла, чем за себя.

Сосредоточенно вынюхивающий мужчина вдруг поднял голову и произнес, уже с явным усилием выговаривая слова:

– Я сейчас… не очень… хорошо себя контролирую… может случиться… всякое. Если я начну вести себя… неадекватно, стукни меня по голове… и убегай.

– Ладно, – не стала спорить девушка, решив про себя, что бить его она не станет ни за какие коврижки.

– Это нужно нам обоим! – повысил голос темполог, точно читая ее мысли. – Это… необходимо!

– Хорошо, стукну, убегу – все, как ты хочешь. Не волнуйся, – Вера не удержалась и с нежностью провела по его всклокоченным волосам. Очевидно, при этом она задела одну из шишек, полученных Кириллом в этот день, потому что тот вздрогнул и отстранился, сухо добавив:

– Только бей аккуратно, – и со всей мочи припустил на четвереньках вниз по ступеням.

Выйдя в коридор, идущий вдоль западной стороны паласа, Никифор остановился, недоуменно глядя на лестницу, ведущую к "библиотеке". Ему казалось – он помнил все до мелочей, но стоило на минуту задуматься и ноги сами привели к давнему убежищу. Подниматься туда было незачем, в этом старик был твердо убежден. Мартина скорей всего уже была здесь и забрала банку-накопитель, а также другие предметы, необходимые для проведения ритуала. Но все же он медлил, с непонятной тоской глядя на низкую темную дверь, обитую железными полосами, на стертые ступени, по которым столько раз поднимался и спускался, шурша краями синей докторской мантии. Возможно, стоило бы зайти, убедиться, что негодяйка и в самом деле побывала здесь… но Никифор сделал над собой усилие и отвернулся.

Нет, он только понапрасну теряет время. Не стоит будить опасные воспоминания – все, что связывало его с этим местом, давным-давно рассыпалось в прах. Он никогда больше не переступит порога этой комнаты.

Держась за стену, старик сделал несколько шагов, прежде чем заметил, что его путеводный огонек исчез. В первое мгновение у Никифора перехватило дыхание, но почти сразу ему удалось взять себя в руки. Замковые переходы старик мог пройти и без подсказки. Но с осколком он не расставался все пятьсот лет (хотя для него лично время шло в двадцать раз быстрее), хранил его у самого сердца, никогда не снимая цепочки и никому не показывая драгоценный артефакт. Нелегко будет пережить его утрату, особенно сейчас, но раз уж такое случилось, в целом исчезновение стоит рассматривать как добрый знак. Оно означало, что круг вот-вот замкнется, и вполне возможно, что все части божественного Колоса наконец-то соединятся! Это было начертано на мраморных табличках древних хронитов, об этом когда-то давным-давно рассказывала девушка, посвятившая его в тайны времени, и если до сих пор он, Никифор Дассилиат, последний хронит этого мира, еще мог испытывать оправданные сомнения в том, что это может произойти, то теперь… теперь…

Старик распрямил спину и величаво, с достоинством осенил себя крестным знамением, крепко прижимая пальцы сначала ко лбу, потом к животу, к левому и правому плечу.

– Благодарю тебя, Боже, за то, что сподобил дожить до этого часа. Все испытания были не напрасны: carpe viam et susceptum perfice munus, – тихо промолвил он, чувствуя, как из глубины души поднимается волна радостного и гордого торжества. – Sicut Deus adjuvet*…

Старик опустил благоговейно воздетый взор и запнулся на полуслове, подслеповато щуря слезящиеся глаза. Обычно коридор был достаточно освещен, но сквозняки погасили четыре из пяти факелов, оставив небольшой колеблющейся пятачок света в центре. Сейчас в освещенный круг, медленно пятясь спинами вперед, вступили две темные мужские фигуры. Двигались они странно, будто во сне, еле переставляя ноги: одна, невысокая и щуплая, нелепо скособочившись, подметала каменные плиты краем белого орденского плаща, покрытого темными пятнами, вторая, в кольчуге на голое тело, прикрытой обрывками рубашки, напряженно водила перед собой мечом. Выйдя на свет, этот второй сделал шаг в сторону, выдернул факел из подставки и яростно замахал им перед собой, словно отгоняя нечто, следующее за ними в темноте. Первый еще больше согнулся, опускаясь на колени.

Несмотря на темноту и расстояние, Никифор узнал их обоих.

– Альберт… – простонал мужчина в плаще, окончательно оседая на пол. – Альберт, я умираю…

– Дьявол забери твою душу! – с рычанием отозвался Хорф, швыряя факел в темноту.

Немецкая речь неприятно резанула отвыкшее ухо старого хронита, но в следующее мгновение он и думать об этом забыл, весь похолодев от ужаса. Упавший факел не потух – порыв ветра взметнул языки пламени, и темная расплывчатая тень легко перелетала через него, мягко приземляясь на четыре лапы. Когти цокнули по каменному полу. Зверь поднял массивную лобастую голову, отсвечивая зеленоватыми огнями глаз, беззвучно оскалился и скользнул вперед. На меч, встретивший его на середине прыжка, он даже не обратил внимания – просто поднырнул под него и вцепился в корчащегося на полу человека.

Тонкий пронзительный крик разбился о низкий свод коридора и оборвался, сменяясь хриплым бульканьем, но Никифор, ничего не видя и не слыша, не думая о больных ногах и сердце, готовом остановиться в любой момент, позабыв о Мартине, о Колосе, о долге и даже о самом себе, подгоняемый смертельным страхом изо всех сил ковылял прочь.

* Иди своим путем и сверши начатое… И да поможет Бог…

Переходы, галереи, лестницы – все узкие, темные и сырые – слились в один нескончаемый туннель, и Вере стало казаться, что они никогда отсюда не выберутся, так и будут ходить по кругу, пока не рухнут от усталости. Сама она давно потеряла ориентацию (если вообще когда-нибудь могла разобраться в хитросплетении замковых ходов) и, окончательно перестав понимать, куда и зачем они идут, на автомате двигалась вслед за напарником, не чувствуя ничего, кроме боли в сбитых пятках.

Внезапно в глаза Вере ударил свет (не особенно яркий, но после темноты коридоров – просто ослепительный), и они оказались на просторной полукруглой площадке, которую освещали четыре больших масляных светильника на фигурных металлических подставках. Пол, выложенный разноцветными мраморными плитками, был истоптан вдоль и поперек. Темные следы вперемешку с бурыми потеками, успевшими немного подсохнуть, вели от лестницы налево и исчезали в очередном темном проходе, рядом с ними тянулась широкая кровавая полоса с четкими отпечатками звериных лап. Стараясь не наступать на нее, Вера осторожно обошла замершего темполога и, вытянув шею, заглянула в закрученный спиралью лестничный пролет. Пятна крови были и на низких ступенях, и на массивной балюстраде резного дуба. Сама же лестница вела вниз, прямо (как убедилась девушка, перегнувшись через перила) к высокому арочному проему в романском стиле, обрамлявшему двустворчатую дверь, сейчас распахнутую настежь. За дверью виднелся покрытый лужами двор и часть водостока, из которого тонкой струйкой стекала вода, забрызгивая порог.

– Нам туда? – неуверенно спросила Вера, переминаясь с ноги на ногу.

Ответа не последовало. Обернувшись, девушка увидела, что Кирилл жадно облизывает перемазанные в крови пальцы, и вздрогнула от отвращения.

– Перестань! Прекрати сейчас же! – Она изо всех сил дернула его за руки, едва не опрокинув на пол. – Животное!

– Почти… – процедил темполог сквозь зубы. Ноздри его раздувались, а широко раскрытые глаза отсвечивали пронзительно-желтым.

Под его взглядом девушка отступила на шаг и заозиралась, точно надеялась отыскать предмет потяжелее. Идея ударом по голове привести напарника в чувства больше не казалась ей такой уж невыполнимой – то, во что превращался Кирилл, пугало куда сильнее. Если раньше это казалось забавной придурью, вызывающей по ситуации раздражение или усмешку, то сейчас само место, в котором они кружились, как крысы в лабиринте, навевало жуть, а воображаемые кошмары становились реальностью, куда более страшной и омерзительной, чем можно было себе представить. Здесь было гораздо проще позабыть о том, что перед ней стоит человек, а не зверь, и Вера вдруг с небывалой ясностью ощутила, как легко, без малейших усилий меняется в ней отношение к напарнику.

Нервно стискивая руки, девушка продолжала отступать, пока не уперлась в стену. Но Кирилл, погасив пугающий блеск в глазах, как будто вообще забыл о ее присутствии и, тревожно подергивая головой, неотрывно смотрел в сторону.

В левом проходе что-то зашуршало и заскреблось.

Сама того не желая, Вера повернула голову, бросая туда любопытный и настороженный взгляд.

Поначалу ей ничего не удалось рассмотреть – тусклый свет, идущий откуда-то снизу, загораживали рыхлые бесформенные кучи. Потом одна из них шевельнулась, и на ней зажглись две яркие зеленоватые искры. Вера еще не успела осознать того, что видит, а в животе уже прокатилась леденящая волна, скручивая желудок отчаянным режущим спазмом. Коротко вскрикнув, девушка обеими руками зажала себе рот, изо всех сил подавляя рвотные спазмы. Кучи оказались человеческими телами: одно, с головой накрытое светлым плащом, было почти не видно из-за второго, лежащего на нем поперек. Это второе принадлежало мужчине лет тридцати, чем-то похожим на Обломенского – запрокинутая голова с темным провалом открытого рта смотрела прямо на Веру, и глаза были открыты. Волк лежал рядом, опустив морду на вытянутые передние лапы и зажав в сомкнутых челюстях горло трупа. Неподвижная поза делала его похожим на каменную статую, но появление еще одного человека растревожило зверя, и он шевельнулся и недовольно заворчал, не размыкая зубов.

Медленно, стараясь не делать резких движений, Вера отступила к темпологу и, положив руку ему на плечо, ощутила, как тело мужчины, словно чрезмерно натянутая тетива, исходит мелкой нервической дрожью. Глаза он закрыл, однако вставшие дыбом волосы и рычание, клокочущее в напряженном горле, показывали – он прекрасно осознает, кто находится в темном коридоре. Казалось, еще мгновение, и он сорвется в прыжке – и тогда два чудовища схлестнутся в смертельном поединке, из которого только один выйдет живым…

Момент был критический, и на секунду девушка растерялась, не зная, как поступить. Потом она наклонилась, обняла напарника и, несмотря на сопротивление, потянула его за собой. Странное дело: она все еще боялась его, и боялась за него, а наибольший страх ей внушал зверь с окровавленной пастью – но теперь это уже не имело значения. Она ощутила какой-то лихорадочный подъем и одновременно – странное спокойствие, словно точно знала, что нужно делать. Привычным движением наглаживая Кирилла по волосам и по спине, нашептывая ласковую бессмыслицу ему в ухо, несколько раз поцеловав его в щеку и оскаленный рот, даже отважившись игриво пощекотать между ключицами, она все это время медленно, но настойчиво увлекала упиравшегося темполога к лестнице.

Ей казалось, что это длилось целую вечность, но когда они достигли первой ступеньки, Кирилл почти пришел в себя, на середине лестницы перестал, наконец, сопротивляться, а у подножия остановился, вполне осознанно высвободился из Вериных рук, взлохматил ладонью волосы и, помедлив, смущенно произнес:

– Спасибо…

– Пожалуйста, – в тон ему ответила девушка, только сейчас почувствовав, как трясутся у нее руки. – Бить по голове не нужно?

– Обойдемся без этого. – Кирилл с несколько нарочитой бодростью встряхнулся и потрусил на улицу, на ходу привычно опускаясь на четвереньки.

В молчании они пересекли двор, направляясь к большой квадратной башне. Теперь и Вера различала над ней слабый серебристый отсвет, то разгорающийся, то гаснущий; что касается темполога, то он уверенно двигался к намеченной цели, чувствуя, как при приближении к ней усиливается и крепнет запах времени. И хотя здешний вариант несколько отличался от того, что был в синематеке, Кирилл не сомневался, что движется в нужном направлении.

– Нам наверх, – сообщил он. Ответом было согласное сопение напарницы, но темполог почувствовал, как та насторожилась.

– Вроде там кто-то ходит…

– Старик?

– Не знаю, отсюда не видно, – девушка поежилась и неуверенно предположила. – А вдруг это тот псих Обломенский?

– Исключено. – Темполог не стал говорить, что темноволосый не возникнет более ни здесь, ни в каком-либо ином месте, но по его голосу Вера поняла, что так оно и есть, и ощутила несказанное облегчение. Заслонившись ладонью от мелких дождевых капель, она, прищурившись, разглядывала башню.

– Ну и как же туда подняться?

Темполог пробормотал что-то неразборчивое и принялся сосредоточенно вынюхивать, водя носом около самой земли. Потом, отыскав ему одному понятный указатель, коротко мотнул головой и направился к неприметной деревянной лестнице, ведущей на какую-то галерею.

Тишину, разбавленную лишь шорохом дождя и гулким перестуком падающих с крыш капель, прорезал отчаянный крик, эхом разлетевшийся по закоулкам. Кричали в доме, и сразу, будто по команде, замок ожил – во дворе залаяли собаки, в караульных помещениях замелькали огни. Рядом хлопнула ставня, и срывающийся женский голос визгливо завопил по-немецки.

– Давай за мной! – Кирилл в два гигантских прыжка преодолел лестницу.

Не раздумывая, Вера бросилась следом – ее снова начало потряхивать, но это новое беспокойство имело мало общего с предыдущим. Из галереи вход в донжон был хорошо виден – черный прямоугольник низкого проема с гостеприимно распахнутой дверью. Темполог всосался в него как ртуть, и секундой позже забравшаяся следом Вера услышала, как он бодро шлепает по каменным ступеням. Ей самой подъем давался куда тяжелее: затхлый воздух с трудом проникал в легкие, ступени казались непроходимым горным склоном, вскарабкаться на который можно было, лишь помогая себе руками. Не будь этого гложущего чувства внутри, девушка давно остановилась перевести дух, да так тут и осталась бы – но растущее с каждым шагом волнение лучше всякого допинга гнало вперед.

Время вдруг растянулась, становясь вязким и липким, как жеваная-пережеваная жвачка. Темнота не рассеялась, но в ней словно в негативе проступили очертания старых стен с потеками влаги, неровных ступеней и низкого наклонного свода. Далеко впереди плавно двигался белый силуэт темполога – Вера видела его так же отчетливо, как если бы смотрела в бинокль. С ее глазами что-то происходило, и она с не меньшей ясностью могла разглядеть весь их путь в толще стен старой башни и его конец – зарешеченный лаз, выходящий на огороженную прямым парапетом площадку. Какое-то бесконечное мгновение она видела все это словно с большой высоты: над площадкой разгоралось холодное зарево, покрывшее гладкой ледяной коркой пол и растрескавшиеся камни парапета, еще выше в небе сверкали ослепительно-белые переливы, напоминавшие северное сияние. Все вокруг было заткано хрустальной паутиной, плотный кокон почти скрывал отверстие лаза и хлипкое дощатое сооружение в центре площадки, и как две случайные мухи в нем трепыхались два еле различимых силуэта.

Сознание камнем рухнуло с высоты, и Вера, не удержавшись, растянулась на ступенях, звучно приложившись к ним подбородком. Преодолевая головокружение, она с трудом поднялась и снова поползла вверх, с ужасающей медлительностью передвигая руки-ноги. Лаз на крышу можно было разглядеть невооруженным глазом, но добраться до него становилось еще сложней. Прямо перед собой девушка увидела Кирилла, движущегося точно в замедленной съемке, расстояние между ними сокращалось, но теперь каждый шаг требовал гигантских усилий. Еле шевелясь, как если бы продиралась сквозь океанские толщи, Вера подобралась к напарнику и дернула его за пятку. Даже не обернувшись, он вытянул назад руку, подтягивая ее к себе. Так почти в обнимку они преодолели еще пять ступенек и уцепились за решетку, прикрывавшую лаз. Над ней призывно светилось звездное небо.

– Я… больше… не могу… – задыхаясь, прошептала девушка, чувствуя, как что-то невидимое, но плотное как мокрая ткань облепляет лицо и руки.

– Надо… – злобно просипел темполог, проталкивая ее вперед. – Упрись в эту шиссову решетку, она не заперта!

"Сам упирайся", – злобно подумала Вера, кашляя от сыплющейся в лицо ржавой пыли.

Ткань натянулась до предела, а вместе с ней и решетка, вибрируя всеми прутьями.

– Давай!!!

Громкий треск был ему ответом. Решетка, клацнув задвижкой, с грохотом отлетела в сторону и, со скрипом провернувшись в петлях, рухнула на каменный пол. Невидимая ткань разошлась, расползаясь на волоконца как ветхое рубище. По инерции Вера пролетела несколько шагов, глотнула свежего ночного воздуха и повалилась на колени, еле переводя дух. Следом за ней на крышу выбрался Кирилл.

Не было ни зарева, ни небесного сияния, ни хрустальной паутины.

После могильного мрака туннеля здесь казалось довольно светло, хотя факелы в железных подставках давно потухли под дождем. Сооружение из старых, частью прогнивших, частью рассохшихся досок опасно кривилось на бок, рядом с ним на скрипящем шесте болталась мокрая линялая тряпка. Контраст с привидевшейся Вере картиной был так велик, что в первый момент девушка только растерянно хлопала глазами, переминаясь с ноги на ногу.

За будкой шел оживленный разговор: два голоса, мужской и женский, перебивая друг друга, явно о чем-то спорили. Кажется, разговор велся на немецком – языка этого Вера не знала, хотя на слух могла отличить, но здесь ей не удалось разобрать ни единого слова.

Кирилл выпрямился, стряхивая с ладоней налипший мусор, и шагнул к будке. Девушка замешкалась – под ноги ей попалась большая банка с торчащим из нее длинным металлическим штырем. Еще дальше стоял заклиненный между двух камней прут с насаженным на него стеклянным шаром – воздух вокруг него потрескивал от электрических разрядов. Рядом с шестом метались две человеческие фигуры.

Мужчина, высокий и худой как скелет (чего не скрывала даже широкая синяя мантия), стоял к напарникам спиной. Женщина рядом с ним выглядела совсем ребенком. Вероятно, она и была очень молода, хотя ростом вряд ли ниже Веры; круглое личико, облепленное мокрыми прядями светлых волос, было бледным и усталым, но на нем читалась решимость стоять до конца. Одежда у обоих промокла насквозь, но они как будто совсем этого не замечали: оба держались за продолговатый светящийся камень, мужчина – с одной стороны, девушка – с другой, и каждый тянул его на себя, рывками стараясь избавиться от соперника.

При появлении новых лиц девушка вздрогнула, широко раскрывая глаза. Мужчина, не оборачиваясь, пронзительно вскрикнул (голос его вдруг показался Вере знакомым) и, одной рукой по-прежнему держась за камень, другой сделал странный пасс, будто стряхивал что-то с кисти.

Блондинка замерла и побледнела до синевы. Пальцы ее разжались.

Мужчина поспешно отступил прочь, прижимая к груди вожделенный приз, и в ту же секунду Кирилл без звука прыгнул на него, сбивая с ног. Оба рухнули на жалобно заскрипевшие доски, а камень, отлетев в сторону, ударился о парапет и раскололся на куски. Но прежде чем Вера успела добежать до оглушенных падением мужчин, раздался громкий треск, и сцепившиеся фигуры исчезли, оставив после себя лишь проломленный деревянный настил.

– Кирилл! – Девушка упала на колени, до боли в глазах всматриваясь в бездонную черноту провала. Еще одна доска, отломившись, полетела вниз… – Кири-и-илл!!!

– Я здесь, – голос темполога прозвучал так близко, что девушка подпрыгнула от неожиданности. – Нормально все… здесь неглубоко. Какое-то перекрытие…

– Идиот! – Веру в очередной раз затрясло, но теперь – от несказанного облегчения. – Я думала, ты разбился!

– Нет, руку сломал… кажется.

– А этот?

– Лежит.

Девушка нервно хихикнула и тут же, не удержавшись, зашмыгала носом. В колодце завозились, потом темполог невозмутимо произнес:

– Я не могу выбраться. Найди какую-нибудь веревку или палку…

– Ага, сейчас! – Вера оглянулась, шаря глазами по площадке. – О черт!

– Что случилось?

Блондинка продолжала стоять на том же месте, словно приросла к нему. За ней с уже знакомым Вере, еле слышным потрескиванием сплетались нити инистого узора. Тонкий серебристый покров, точно ледяное кружево, наползал на полы длинного плаща, вытягиваясь вверх по складкам, липкой паутиной обвивал руки, вплетался в белокурые косы, украшая их бриллиантовыми блестками застывшей воды. Лицо девушки исказилось, из глаз беззвучно текли слезы. Она лихорадочно срывала с себя клочья переплетенных нитей, но те проявлялись вновь, становясь все толще и плотнее.

Подскочив к ней, Вера бестолково засуетилась вокруг, отмахиваясь от расцветающих в воздухе колючих ледяных незабудок, как от назойливых мух.

– Я сейчас… сейчас… – забормотала она, в свою очередь хватаясь за ледяную паутину и пробуя ее отодрать. Но при первой же попытке ее руки прострелило болью до самых плеч, а коварные нити с такой охотой перекинулись на новую добычу, с силой затягивая вокруг нее кокон, что Вера едва успела вырваться.

Блондинка, чье лицо уже начало покрываться ледяной коркой, слабо застонала. Огромные карие глаза глянули на Веру с такой мольбой, что девушка почувствовала себя вдвойне беспомощной. Ее собственные кисти напоминали сейчас куски сырого мяса, а в распухшие пальцы при каждом движении вонзалась сотня иголок.

– Черт бы вас всех подрал!

Она закусила губу и оглянулась почти со злобой. Стеклянный шар на металлическом штыре привлек ее внимание. Бредовая мысль скакнула в голову, резким движением девушка выдрала очередную доску из разбитого настила и с силой толкнула ею оплетенную жертву. Ее саму сразу обдало жгучим холодом, доска в руках мгновенно заиндевела, но, не давая себе расслабиться, Вера с размаха треснула по штырю, опрокидывая его вместе с шаром на едва шевелящийся кокон.

Затрещало так, будто на площадке одновременно взорвалось несколько десятков новогодних петард. Сноп белых искр фонтаном взвился в воздух, мелкие ветвистые разряды пробежали по задергавшемуся телу блондинки, с шипением растворяя ледяной покров, постепенно стекая в пол. Штырь вывернуло из держащих его камней, стеклянный шар упал и разбился.

Дернувшись в последний раз, немка обмякла, кулем валясь на руки подбежавшей Веры. Та только сейчас поняла, что натворила, и теперь дрожащими руками пыталась нащупать у бесчувственной девушки пульс.

– Вера! Вера, что происходит?! – тревожно донеслось из колодца.

– Ничего! – жалобно покричала она в ответ. – Все в порядке.

Пульс наконец нашелся (правда, очень слабый, но ровный), и Вера в изнеможении откинулась назад, крепко приложившись затылком к стене караулки.

– Вытащи меня отсюда! – сурово потребовал Кирилл.

– Да-да, иду…

Превозмогая накатывавшую слабость, девушка аккуратно сдвинула в сторону лежавшее на ее ногах неподвижное тело, поднялась на колени, затем, цепляясь за скрипящую всеми досками будку – на ноги.

– Вера?

– Лечу…

Ее взгляд упал на призывно светящийся осколок желтого камня. Немного дальше у самого парапета лежало еще два, у края настила тоже мерцала крохотная искорка. Самый крупный обломок лежал прямо у ее ног. Некоторое время девушка тупо разглядывала его, смаргивая набегающие слезы, потом беззвучно рассмеялась. Пальцы разжались, и она снова шлепнулась на пол, задыхаясь и хватая ртом воздух в приступе истерического смеха.

Господи! Вот везенье-то! Забраться черти куда в поисках этого проклятого резонатора, практически держать его в руках, целый и невредимый, и – вернуться к тому, с чего начали, к куче бесформенных обломков. Какой изящный финт! Какая тонкая, изысканная ирония! Твою мать…

Смех иссяк. Вера со вздохом принялась собирать камни в подол.

– Ты мне поможешь или нет?! – воззвал потерявший терпение темполог.

– Я нашла твой резонатор, – вместо ответа сообщила она. – Только не четыре части, а пять… – Кирилл молчал, и девушка вдруг встревожилась. – Эй, ты там жив?

– Немедленно брось эти шиссовы сегменты!

– Чего? – от удивления Вера открыла рот.

– Делай, что тебе говорят, девушка, – хриплый голос едва не заставил ее соскочить в колодец. Опомнившись, она развернулась, сердито хмуря брови.

Никифор стоял шагах в пяти от нее, обеими руками держась за покосившийся флагшток и раскачиваясь вместе с ним. По его посеревшему лицу крупными каплями катился пот, дыхание вырывалось вперемешку со стоном, но глаза сверкали так, что Вера, сама того не замечая, отступила к парапету.

– Отдай мне Колос! – задыхаясь, потребовал старик.

– Стойте, где стоите, – сердито откликнулась девушка. – Иначе скину камни вниз! Потом будете их по пылинке собирать.

Предупреждение явно было лишним – подъем на башню окончательно доконал старого хронита, и по его виду скорее можно было предположить, что он умрет, прежде чем сделает хоть один шаг. Однако Вера поспешила встать таким образом, чтобы их разделял колодец, решив про себя, что подобная предосторожность не повредит.

Старик желчно усмехнулся, обвисая на флагштоке.

– Какая же ты глупая… Думаешь, так сможешь от него избавить… избавиться? Это же Колос… Колос в руках вечности – его нельзя уничтожить!

Вера нахмурилась, задумчиво выпятив губу.

– Что-то у меня со слухом… Скажите что-нибудь по-немецки.

– Верни мне Колос, девчонка!

– Дежа вю, – тряхнула головой девушка. – По-моему, вы только что свалились в колодец вместе с Кириллом. Как вы так быстро выбрались?

– Не говори ерунды, я поднялся следом за вами.

– Ну да, тот тип выглядел пободрее и помоложе. Но все равно, он очень на вас похож, а голос вообще тютелька в тютельку…

– Хватит болтать!

– Что это за место? – не слушая его, пытливо поинтересовалась Вера. – Почему мы оказались именно здесь? Почему замок? Это на самом деле средние века?

– Что ты понимаешь, – обессилено прошептал Никифор, поникая головой. – Что ты вообще можешь понять…

– А вы объясните!

Старик выпрямился, и Веру даже шатнуло от яростной неприкрытой ненависти в его взгляде.

– Ты, глупая, ничтожная… дрянь! Обманщица! Предательница! Воровка! Ты святотатственно попрала священные устои хронитов! Ты осмелилась взять в руки Колос, чтобы повернуть время вспять. Да как только тебе в голову могла прийти эта кощунственная мысль! Кем ты себя вообразила? Святой Девой?!

Он сипло раскашлялся, с силой растирая грудь под рубашкой.

– Молчишь? Не отвечаешь? Правильно, молчи. Тебе нечего сказать, нечем передо мной оправдаться. Ты все уничтожила, все разрушила – мое доверие, дружбу, тайну, доверенную тебе… Тебя я любил, как родную дочь, ничего от тебя не скрывал, показал, как обращаться с банками-накопителями, как уловить молнию. Ты была моей лучшей ученицей, моей гордостью, отрадой сердца. А что ты наделала? Ты предала мое доверие, ты… разделила Колос… едва не погубила меня самого… вынудила меня… заставила сделать то, чего я не хотел… И зачем, зачем? Ради кого? Ради этой похотливой суки, твоей сестры? Ради убийцы Хорфа? Ради себя? Отвечай! Почему ты молчишь? – Никифор поднял мутные слезящиеся глаза на девушку, смотрящую на него с жалостью и испугом. – Кто ты? Ты не Мартина…

Прежде чем Вера сообразила, что на это ответить, старик пришел в себя и, тыча в нее костлявым пальцем, вновь потребовал:

– Отдай мне Колос!

– Надо подумать, – девушка, все еще находясь под впечатлением услышанного, сильнее стиснула пальцами край юбки. – Вам он зачем? Тоже хотите повернуть время вспять?

– Девчонка, дура! Думай, что говоришь! Да я скорее разобью себе голову, чем помыслю о таком непотребстве!

– И убьете всякого, кто попробует это сделать, не так ли? – добавила Вера с отвращением. – Так вы из-за этого девушку чуть не убили… Кстати, а что стало с вашим чокнутым учеником?

Никифор пошатнулся.

– Чуть не убил? – побормотал он, не слыша вопроса. – Чуть не убил? Нет, я отправил ее в небытие.

– Допустим, – с деланным равнодушием пожала плечами девушка. С того места, где стоял старик, лежащую немку было трудно рассмотреть, и Вера решила не заострять на этом внимания – вдруг решит доделать начатое? – Лично мне до лампочки, чего вы там накрутили и с кем. Только девочку жаль, связалась со старым маразматиком. Я бы на ее месте послала вас подальше вместе с вашим Колосом и великой тайной! Черта с два нужна такая тайна, ради которой людей отправляют в небытие!

– Мое дело – священно! – захлебываясь, прокричал хронит.

– А человеческая жизнь – тьфу, да? Господи, везде одно и то же… хоть бы чего новое придумали. Будто вам в детстве игрушек не хватало, решили на пенсии отыграться. Тайные общества, обряды, ритуалы, священные артефакты, камни эти дурацкие… – Вера едва сдержалась, чтобы действительно не плюнуть на тревожно мерцающий Колос. – Сами ничего из себя не представляем, так давайте вообразим, что мы круче всех, потому что у нас есть крутые цацки. Давайте придумаем себе страшную тайну и станем подманивать ею наивных дурачков. А если они по своей глупости поверят в эту лажу и решат, что вправду чего-то могут, то от них в любой момент можно избавиться, не так ли? По башке треснуть или то, как вы это делаете – без разницы. Да чего там! Нет человека – нет проблемы, и можно с чувством глубокого удовлетворения продолжить играть в свои дикие игры. А дураки пусть подыхают!

Молния сверкнула так близко, что площадка на пару секунд потонула в ослепительном свете. Вера едва успела заслонить рукой лицо, но даже сквозь плотно сомкнутые веки она видела тени собственных костей – словно кисть просветили рентгеном.

Никифор по-змеиному зашипел, качнувшись в ее сторону. В следующее мгновение он исчез и, пока девушка настороженно водила головой из стороны в сторону, возник рядом и вцепился ей в юбку:

– Дай сюда!

Взвизгнув, Вера метнулась в сторону, подол треснул, а камни, подскакивая как куски пробки, раскатились по площадке. Рухнув на колени, старик обоими руками принялся подгребать их к себе. Удар грома потряс башню до самого основания. Камни вспыхнули, игривыми светляками взмывая в воздух.

– Круг замкнулся! – потрясая воздетыми вверх руками, радостно возопил Никифор. – Слава Пресвятой Деве! Круг замкнулся!

Воздух сгустился и начал потрескивать. Лужи на полу заискрились, по мокрым парапетам забегали миниатюрные разряды, между опрокинутым металлическим штырем и другим, поменьше, торчащим из банки, проскочила гудящая электрическая дуга. Вокруг стоящего на коленях Никифора образовался яркий голубой ореол.

Волосы у Веры зашевелились, становясь дыбом, кожу сильно защипало. Она растерянно коснулась лица, и с пальца сорвалась невидимая игла, больно впиваясь в щеку.

– Что вы делаете? – крикнула она, с трудом перекрывая нарастающий гул.

Старик бросил на нее мимолетный взгляд и снова устремил взор в небеса. Она его больше не интересовала. Ее присутствие не могло стать помехой тому, что должно было случиться. Она исполнила свою роль, и теперь от нее не было ни вреда, ни пользы. Но и величие происходящего было ей недоступно, поэтому, испытывая к девушке что-то вроде снисходительной жалости, он негромко произнес:

– Уходи.

– Что? – не расслышала Вера.

– Уходи отсюда! – повысил голос Никифор. – Уйди, скройся с глаз! Хватит одного шага… Ты еще можешь это сделать!

Девушка похолодела. Речь шла явно не о том, чтобы уйти с площадки.

– Что вы делаете? – вздрогнув, повторила она.

Старик благоговейно сложил руки на груди. Лицо его как будто помолодело – разгладилось и прояснилось, взгляд посветлел и выражал теперь одно лишь глубокое умиротворение.

– Я лишь выполняю волю Хроноса! Как было назначено, так и свершится! Колос вновь станет единым!

– А что будет с замком, с людьми?!

Но Никифор уже не слушал ее. Не отрывая глаз от кружащихся над колодцем радужных огней, он затянул унылый напев, постоянно повторяющийся мотив, который даже трудно было назвать мелодией. Сейчас старик казался Вере еще более сумасшедшим, чем недавно Обломенский.

Небо над башней начало стремительно светлеть. На клубящуюся фиолетово-черную муть грозовых туч будто плеснули светлой краски, и она растеклась по ней, быстро впитываясь в рыхлые изломы. На краю пятна прорезалась белая окантовка, подсвечивая тучи снизу.

Кожу уже не щипало – жалило так, словно Веру атаковал целый рой взбесившихся пчел. Во вставших дыбом волосах проскакивали голубоватые искры. Кинув последний взгляд на черную кляксу колодца, девушка коротко выдохнула и соединила кончики пальцев перед собой. По ногам потянуло холодом. Словно в замедленной съемке Вера увидела, как с неба срываются тонкие ослепительно-яркие росчерки молний и, постепенно сплетаясь в плотный раскаленный жгут, устремляются к площадке, – и сделала шаг.

Время остановилось. Или перестало существовать.

Тело девушки скрутило от страшного холода, но она даже не заметила этого, потрясенно глядя вокруг. Когда-то давно (ей тогда было четыре или пять лет) бабушка привела в планетарий, и Вера на всю жизнь сохранила воспоминание о том наивном восторженном упоении, с которым впервые разглядывала звездное небо на расстоянии вытянутой руки. Потом она еще не раз испытывала похожие чувства, и повод для них был как будто гораздо серьезней, чем отражение звезд на потолке; картины признанных мастеров, музыка гениальных композиторов, романы великих писателей, а также рассветы и закаты, туман, лежащий на склонах гор, водопады, сверкающие в солнечных лучах, осенний листок в прозрачной луже и даже какая-нибудь былинка, трогательная в своей неповторимой прелести – все это в той или иной мере задевало ее душу, будоражило воображение, всем этим девушка готова была восхищаться вполне искренне и осознанно. То было зрелое восхищение профессионального художника с десятилетним стажем работы, прошедшего хорошую питерскую школу. И хотя Вера не сомневалась в пользе высшего образования, но она никогда больше не ощущала такой полной радости, такого бурного восторга и одновременно – беспомощности перед лицом настоящего "всамделишнего" чуда, как в тот далекий день, когда над ее запрокинутой головой торжественно плыли Орион и Большая Медведица. Никогда, до этой минуты.

Время остановилось, и окружающий мир стал похож на огромный кусок кинопленки, небрежно свившийся в кольца. Каждый человек, каждый предмет, каждое движение как бы отбрасывало по сторонам множественную тень. Но в отличие от обычных теней, серый и плоских, эти проекции были красочными, яркими, объемными – они напоминали картинки из гигантского волшебного фонаря, спроецированного на кристалл с миллионом зеркальных граней. Одни тени уходили в прошлое, они были четкими, хорошо прорисованными, выпуклыми как рельефы Парфенона, их можно было рассмотреть во всех подробностях; другие стремились в будущее в будущее, и события, которые они показывали, выглядели туманными и расплывчатыми, словно отражения на покрытой рябью воде. Были еще картины, гораздо более многочисленные – ряды их, закручиваясь спиралью, терялись в бесконечности. Как будто эскизы, выполненные рукой гениального мастера, ничем не уступающие окончательному варианту, но по каким-то причинам отодвинутые в сторону. Их прикрывал флер знакомой Вере паутины, воздушный, искристый, словно сотканный из миллионов сверкающих снежинок, гонимых ветром – и мир, окутанный их серебристым ореолом, был невообразимо, непередаваемо прекрасен…

Из глаз Веры безостановочно катились слезы, застывая ледяными дорожками на щеках. Грудь сдавило, и внутри появилась та щемящее-ноющая боль, которая возникает только при встрече с истинной красотой. Девушка шевельнулась, и по рядам бесчисленных отражений пробежала хрустальная рябь. Невесомые обрывки флера взвивались в воздух, рассыпаясь радужной пылью, под ними как основа на вытертом ковре проступали плотные белые лучи, сплетенные в замысловатом узоре. Вера замерла, и колышущаяся ткань мироздания, медленно затухая, приняла прежний завершенный вид. Отголоски эха, перекликающиеся со всех сторон, постепенно стихли. Наступившая тишина ватой легла на уши.

Красоту и неподвижность застывшего в безвременье мира нарушал один лишь неугомонный Колос, точно непоседливый ребенок в чинном кругу взрослых упорно нежелающий оставаться в покое. Сейчас он больше напоминал огромный полураспустившийся тюльпан, уходящий корнями прямо в основу мира. Его гибкий стебель изогнулся, соцветие, выточенное из куска золотистого янтаря с черными и темно-зелеными прожилками, позванивая кончиками остей, игриво раскачивалось перед Вериным лицом. Над ним, наполовину скрываясь в тучах, маячила гигантская петля, похожая на уродливую затяжку – в том месте, где она начиналась и заканчивалась, основа перекосилась и выглядела неряшливо.

С усилием, будто во сне девушка приподняла руку, касаясь гладкого стебля. По кончикам пальцем пробежало приятное тепло, мгновенно растекшееся по всему телу. Ледяной налет на коже растаял, сбегая вниз щекочущими ручейками, сведенные конечности расслабились, и Вера, чуть не упав, качнулась вперед, повисая на Колосе. Тот приветливо пощекотал остью ее шею.

Девушка судорожно вздохнула, обеими руками прижимая Колос к себе. Из глаз снова хлынули слезы, капая на грудь и ластящееся к ней соцветие.

– Прости меня…

Колос сочувственно качнулся, мазнув краешком по щеке.

– Прости. – Всхлипывая, Вера перетащила его под синеватый контур остановившейся на полпути молнии и отступила, чувствуя, как к сердцу вновь подбирается могильный холод небытия. – Прости, пожалуйста…

Колос горделиво распрямился, устремляя соцветие вверх и распушая ости.

Заледеневшая девушка отвернулась, встречаясь взглядом с Никифором.

Время тронулось с места, плавно набирая ход.

Молния сорвалась с небес и ударила в башню.

Восточная Ливония, замок Зегельс, 1509 год

Грозу, бушевавшую накануне дня святого Варнавы, в Зегельсе запомнили надолго. К утру дождь прекратился, но сизые растрепанные тучи еще полдня тянулись по небу, изредка брызгая вниз холодной моросью.

К полудню завал во дворе успели разобрать, каменные глыбы оттащили к внешней стене и сложили аккуратной горкой, закрепив деревянными подпорками. Но донжон продолжали обходить стороной, стараясь даже не ступать на отбрасываемую им корявую тень. Молния не разрушила башни – всего лишь выбила кусок парапета и угловую часть стены, обнажив ступени потайной лестницы, и черная проплешина с оплавленными краями, прекрасно видимая из любой точки замка, внушала его обитателям суеверный ужас.

Ночью многие видели сверкающие над донжоном огни и слышали странные голоса, звучащие как бы из неоткуда. Когда же в западном коридоре паласа были найдены растерзанные тела, молва об этом разом облетела окрестные селения и пошла гулять по округу. Никто уже и не сомневался, что ночью сам дьявол, приняв волчий образ, пришел в Зегельс, проникнул в него, несмотря на поднятый мост и запертые ворота и загрыз господина коменданта и его гостя, имени которого толком никто не знал. О том, что последовало за этим, говорили шепотом, гадая между собой: то ли дьявол, не насытившись кровью двух человек, хотел обрушить весь замок в преисподнюю, но не смог, с рассветом убравшись восвояси, то ли Господь по милости своей ниспослал ангела, дабы изгнать нечистый дух, и отзвуки их битвы раскололи башню.

Капеллан трижды с молитвой обошел двор, кропя его камни святой водой, и уже начал было обсуждать с управляющим господином Вегнером, допустимо ли устраивать жертвам оборотня христианское погребение или по совету старожил стоит как можно скорей без огласки зарыть их в замковом рву, предварительно забив в грудь осиновый кол, как вдруг прибыл вестовой от орденской братии. Узнав скорбные вести, ливонец распорядился погрузить тела на телегу и отправить в Крейцбург, родовое владение Хорфов, после чего зашел к фрау Элизе и долго с ней говорил – но вот о чем, не могли узнать даже сплетницы-служанки.

К вечеру небо прояснилось. Тучи, поднявшись выше, тихо истаяли в глубокой прозрачной синеве неба, на прощание расцветив его нежными перламутровыми мазками. Солнце, замершее над самым горизонтом, заливало холмы теплым розоватым светом, золотило стены и шпили притихшего и успокоившегося Зегельса. Воздух сделался необыкновенно свеж и сладок, и легкие дуновения ветра были напоены ароматами цветущих луговых трав.

Вестовой, поговорив также с управляющим, еще до вечернего колокола ускакал обратно в Мариенбург, перед самым отъездом сделав безуспешную попытку проникнуть в донжон – к вящему ужасу замковых приживалов, окончательно убедившихся в отсутствии страха Божьего у всех ливонцев.

Перед закатом слуги-латгалы, собравшись в нижнем зале паласа, развесили по углам и над дверьми связки дубовых листьев, старая Берта затянула над огнем древние тягучие напевы, которыми когда-то пели ее мать и бабки, а молодые служанки, сидя вокруг очага, с испугом и жгучим любопытством вслушивались в монотонный скрипучий голос певуньи. Углы людской постепенно погружались во тьму, в трубе над очагом тоскливо завывал ветер, и глаза, не мигая глядевшие на ярящееся пламя, ловили в нем то отблеск кровавых зрачков оборотня, то взмах ангельских крыльев, то ехидную ухмылку маяс кунгса, корчившего рожи людским страхам.

Солнце наполовину ушло за край окоема. Через общинное поле, залитое красноватым светом, по узкой раздолбанной колее со скрипом катила телега. Дорога шла на подъем. Понурая пегая кобыла еле передвигала ноги, спотыкаясь на колдобинах, колеса то и дело увязали в лужах, грозя оставить там проржавевшие ободья. Хозяин телеги, полный немолодой крестьянин в льняной рубахе навыпуск и овечьей безрукавке, устало брел рядом с лошадью, его жена, сидя на передке, клевала носом, не обращая внимания на тряску.

Телега вдруг встала. Задремавшая женщина вздрогнула и вскинула голову, испуганно тараща опухшие от усталости глаза. Крестьянин, глядя в сторону, опустил руку на днище, нашаривая присыпанные соломой вилы.

– Чего там, Улдис? – дрожащим голосом спросила женщина. – Услышал чего?

– Да шевельнулось что-то в кустах, – латыш концом вожжей ткнул в пышные заросли репейника, четко до последней иголки прорисовывающегося на фоне закатного неба. – Глянь сама, у тебя глаза получше моих.

– Не стану я туда глядеть! – решительно замотала головой крестьянка. – Матерь Божья, спаси нас и защити! Говорила тебе, не езжай через поля, по дороге-то пусть дальше, но спокойней! Подхлестни-ка кобылу и поехали скорей отсюда!

– Да ну тебя, раскаркалась… – раздраженно отмахнулся муж, с облегчением убеждаясь, что копошение в репейнике ему только почудилось. – До ночи будем дома.

– Будем, если не станешь перед каждым кустом топтаться!

Крестьянин, ворча, бросил жене вожжи и, обойдя телегу, уперся ладонями в борт. Под колесами сердито чавкнуло, телега, выехав из лужи, выровнялась и куда шибче покатила дальше. Подъем кончился, кобыла встрепенулась и прибавила ходу. Узкая колея вильнула, выводя на тракт, как будто совершенно пустынный в этот поздний час. Обрадованный этим обстоятельством крестьянин, кряхтя, залез на телегу и совсем уж собрался последовать совету жены, как вдруг та с силой вцепилась ему в рукав и, трясясь от страха, воскликнула:

– Ой, Улдис, пропали мы с тобой!

– Да что такое? – встревожился латыш, поворачивая голову из стороны в сторону.

– Там на дороге призрак!

– Да что ты несешь! Откуда здесь призраку взяться, коли еще не стемнело? Известно, что призраки с темнотой появляются, да и то видят их на пустоши и в болотах, а на дороги они не выходят…

Но рассудительные слова мужа оказали на крестьянку совсем иное действие – она тряслась все сильнее и норовила спрятать лицо у него на плече.

– А я тебе говорю – призрак там! Видишь, стоит и вздыхает… Ой, спаси нас Господь! Он никак к нам идет!

Латыш насупился, незаметно осеняя себя крестным знамением. Видел он плохо, а в надвигающихся сумерках трудно было разглядеть что-то дальше лошадиной холки, но через некоторое время на дороге и вправду показалась медленно идущая фигура. Верно, вглядевшись в нее повнимательней, мужчина слегка успокоился и, усмехнувшись в бороду, дернул за вожжи. Жена тоненько завыла, прижимая ладони к лицу, но крестьянин насмешливо пихнул ее в бок:

– Гляди на свой призрак, Илзе. Это ж девчонка совсем, не старше нашей Ануси. Глянь-ка, еле идет… заблудилась, наверное.

Женщина недоверчиво скосила глаза поверх ладоней.

– А тебе почем знать, девчонка это или нет? – сварливо отозвалась она, понемногу приходя в себя. – Бывают ведь такие призраки, что от людей не отличишь. Худшие из них от тех, кто погиб напрасно или умер без покаяния худой смертью – таким не страшен ни крест, ни храм Господень. А бывают и такие, что кружатся над дорогой и липнут к путникам, и никак от них не отделаешься, разве что солью, да святой водой, да молитвой, тогда они возвращаются в землю…

Она бы еще долго могла распространяться о нечистых духах и способах их упокоения, но в этот момент телега поравнялась с бредущей девушкой, и крестьянку вновь охватил страх. Незнакомка выглядела и двигалась впрямь как не живая: два шага сделает – остановиться, постоит – и дальше идет, спотыкается. Длинные распустившиеся волосы серыми сосульками падали ей на плечи и грудь, скрывая лицо, а темный плащ (широкий, простой, но тонкого дорогого сукна) волочился по земле оторванной полой и сам до половины был забрызган грязью. Дрожа как осиновый лист, латышка еще крепче вцепилась мужу в локоть, громко шепча, чтобы не смел даже заговорить с девицей, но та сама повернулась к телеге, слабым голосом восславив Христа. Потом тихо-тихо (крестьянин даже наклонился вперед, чтобы расслышать) попросила подвезти ее до ближайшего селения.

Пока латыш, натянув поводья, прикидывал так и сяк, то с сомнением поглядывая на девушку, то отмахиваясь от зудящей над ухом жены, на дороге как из под земли возникла группа всадников, которые, рысью подскакав к телеге, осадили лошадей и закружились рядом, бесцеремонно светя факелами в лица путников. Перепуганная латышка с воплем повалилась в телегу, закрывая голову руками, латыш замер, невольно втягивая голову в плечи, а девушка напротив откинула волосы с лица и подалась вперед с лихорадочно блестящими глазами.

Всадников было человек десять, судя по виду все – воины в легких панцирях с чеканными наплечниками, но без шлемов, их заменяли круглые меховые шапки с султанами из ястребиных перьев. Их предводитель, худой, надменного вида молодой темноволосый мужчина в камзоле рубчатого бархата с золотым шитьем, с богато отделанным поясом и оружием при нем, с аграфом из драгоценных камней на шапке, что-то сказал своему ближайшему спутнику – кряжистому, седому, с пышными усами, кольцами спускающимися на грудь, и тот произнес по-немецки, сильно коверкая слова:

– Не бойтесь нас, добрые люди. Мы христианам вреда не причиним.

– Слава Иисусу Христу, – помедлив, откликнулся крестьянин, и всадник слегка дернул уголком рта, что должно было, по всей видимости, изображать улыбку.

– Слава Иисусу Христу, – чуть пришепетывая, повторил он, склоняя голову. – Скажи, человек, куда ведет эта дорога?

– Куда? – Крестьянин с сомнением оглянулся на тракт, словно видел его впервые. – Так ведь к замку Сесвеген…

– Повезло нам, ваша милость, заночуем под крышей, – заметил седоусый уже по-польски, обращаясь к начальнику, между тем заметившего девушку и уже не сводившему с нее глаз. – Слышите вы меня? Как я и говорил, это дорога на Сесвеген. Эх, жаль, что оттуда прямого пути к Вендену нет, придется крюк делать и ехать-таки через Эрле.

Молодой человек рассеянно кивнул и распорядился:

– Узнай, кто эта барышня? Откуда она и куда направляется?

– Пан рыцарь, – к удивлению всадников девушка вдруг сама обратилась к ним на том же языке, – пан рыцарь, не откажите в помощи. Я – дочь дворянина, владетеля из замка Зегельс. Я возвращалась домой, но сбилась с пути и заблудилась. Пан рыцарь, кто бы вы ни были, прошу, помогите… – она запнулась, побледнев.

Пока девушка говорила, седоусый поднял выше факел, внимательно оглядывая ее с ног до головы. Теперь же он кивнул, обращаясь к начальнику:

– Эту барышню я знаю, видал прошлым летом, когда был в Дерпте. Она – дочка Унгерна из Зегельса, о котором слышно было, что он помер перед Пасхой. Не вспомню только, старшая или младшая, вроде бы у него их две было.

– Я – младшая, Мартина. Моя сестра Элиза сейчас в Зегельсе, и я направлялась к ней, когда… – не договорив, девушка помертвела и мешком осела в дорожную пыль.

В одно мгновение молодой поляк соскочил с коня, успев подхватить ее у самой земли. Мартина очнулась и попыталась отстраниться; видя на ее лице испуг, галантный кавалер неохотно разжал руки и даже отступил на шаг, не сводя с нее взгляда, под которым она, смутившись, опустила глаза. Тогда рыцарь с учтивым поклоном произнес:

– Не бойся, барышня, даже мысли такой не допускай, что здесь тебя кто-то обидит. Перед тобой Ян Спыховский, посол от светлейшего князя Константина Острожского, великого гетмана Литовского, еду с поручением к ливонскому магистру в Венден. Окажу тебе помощь, какую потребуешь, лишь бы она не была тебе в тягость. С радостью и великим удовольствием послужу благородной барышне.

Эта искренняя речь, как видно, пришлась девушке по душе, вернув ей уверенность в себе. Она даже попыталась поклониться в ответ, но оступилась и опять едва не упала. Спыховский поддержал ее, предложив руку для опоры куда с большим пылом, чем того требовало куртуазное обхождение. Но Мартина не стала отстраняться, сил ей едва хватало на то, чтобы удержаться на ногах. В голове у девушки стоял туман, и она совершенно не помнила, как оказалась одна посреди дороги, как не узнать дороги и понять, куда ведет. Ноги ее болели, словно прошли уже много миль, обожженные ладони горели, но сердце болело куда сильней. Страх, усугубленный одиночеством, пригибал к земле, и в какой-то момент Мартине и вправду стало казаться, что она навеки обречена скитаться в пустыне отчаяния, не видя человеческого лица. Неожиданное появление поляков, их вид, одежда, непривычный говор, подхлестнув воображение, вывели девушку из состояния мертвенной апатии, в которое она начала соскальзывать, а огненный взгляд молодого посланника, вместо того, чтобы окончательно смутить, вызывал странное томление, теплом разливавшееся в груди и заставляющее вновь ощутить себя живой. Невольно глаза у нее заблестели, а на бледном и усталом лице выступил румянец, преобразив ее настолько, что даже седой рыцарь удивленно закусил ус.

С ласковой улыбкой Мартина поблагодарила Спыховского, не слушая извинений в том, что он не может предоставить ей ничего удобнее своей лошади. Продолжая улыбаться, она позволила поляку набросить себе на плечи плащ поверх собственного и усадить себя в седло. Когда Спыховский запрыгнул следом, подбирая поводья, девушка с тихим вздохом прислонилась к его плечу и замерла. Весь ужас, пережитый ею, как по волшебству, стал отступать, кошмарные воспоминания меркли, постепенно стираясь из памяти. В глубине души она еще чувствовала отголоски прежней тоски и понимала, что они останутся с нею надолго, может быть, навсегда. Тени, стоящие за ее плечом, медленно отступали во мрак. Возможно, когда-нибудь они еще выйдут оттуда, но теперь Мартина не боялась встречи с ними, она ощущала в себе достаточно сил, чтобы без страха заглянуть в глаза прошлому, принять его таким, как есть, и не пытаться изменить. Отогревшись и чувствуя себя в безопасности, девушка впервые за долгое время позволила себе полностью расслабиться и погрузиться в мечтательную негу. Сердце поляка стучало под самой ее щекой, и этот стук победным колоколом возвещал жизнь, любовь, свет и радость – все прекрасное, что еще могло ожидать ее в будущем.

Но над этим Мартина не задумывалась – для этого она слишком устала.

Поляк заботливо отправил складки плаща, укутывая девушку поплотнее. Она с благодарностью подняла на него взгляд, уже находясь в том дремотном состоянии, когда человек почти не отдает себе отчета о происходящем. Его лицо было совсем близко, глаза, казавшиеся удивительно светлыми на загорелом лице, встретились с карими глазами Мартины и погрузились в них до самого дна, заставив сердце девушки забиться томительно и сладко. Мгновение, показавшее обоим бесконечным, молодые люди, не отрываясь, смотрели друг на друга, потом Спыховский коснулся губами век девушки, и она сразу уснула – быстро и легко, как в детстве.

– Что с панной, никак сомлела? – встревожился седоусый, подъезжая ближе. – Может, влить ей горилки в рот, чтоб опямятовала? Видно, натерпелась она страху… знать бы, что ее так напугало. Слыхал я, что в Ливонии волки людей режут как овец, как бы нам с такими не встретиться, на ночь глядя.

– Ты что же, боишься? – вполголоса заметил Спыховский, выгибая бровь.

– Упаси Бог! Нас здесь десяток храбрецов, выходи хоть против целой стаи. За барышню беспокоюсь, как бы с ней горячка от страха не случилась.

– Да нет, – качнул головой молодой поляк, прислушавшись к ровному дыханию девушки, – спит она, утомилась сильно.

– Храни ее Господь! По утру, стало быть, в Зегельс коней направим? Не по пути нам.

– А хоть бы и так!

– Так я ж ничего и не говорю. А магистр ливонский вас с вестями от гетмана в Вендене ждет…

– В Венден успеем к сроку…

Всадники, не спеша, спустились с холма и растворились в тени низины. Сверху были видны только яркие мазки огней, вереницей плывущие над темно-серой лентой дороги.

Латыш подобрал оброненные было вожжи и звучно хлопнул жену по ноге.

– Вставай, Илзе, убрались твои призраки!

Женщина завозилась в телеге, села, оправляя одежду. Лицо ее было сердитым и испуганным, однако на нем явственно проступило облегчение.

– Бог с ними, Улдис, ты-то чего ждешь?! Погоняй, не стой!

Крестьянин хлестнул лошадь, и телега, подпрыгивая, быстро покатила в сторону, противоположную той, куда уехали поляки.

– Ох, натерпелась же я страху, думала, конец нам пришел, тебе и мне, – продолжала ворчать жена, вытаскивая соломинки из волос. – А барышня не иначе, как лауме, только глазом моргнула, и рыцарь сам с коня упал…

– Конь у него неказистый, все мослы наружу, – заметил крестьянин.

– Зато наряд богатый, одни пуговицы чего стоят. На шапке каменья так и сверкали. Да и на мече их вон сколько налеплено было… Ох-охох!

– Чего еще?

– Юбку о вилы порвала! Ох, юбка-то совсем новая!

– Хороша же ты будешь, когда вернемся на мызу… – пронзительный скрип колес заглушил их голоса.

Телега качнулась и скрылась за поворотом.

Санкт-Петербург, наши дни

Бабушка вплыла в квартиру как каравелла под всеми парусами, небрежно клюнула внучку в щеку и окинула внимательным взглядом сияющий чистотой коридор.

– Боже, какая жара! Дышать нечем. Я надеялась, за то время, что мы отсутствовали, погода хоть немного наладится… А этот таксист – настоящий мародер! Анатолий, ты не должен был ему поддаваться, за такие деньги мы с тобой могли объехать город вдоль и поперек… – на ходу снимая с головы огромную белую панаму, Ядвига Станиславовна прошествовала дальше. Доставивший ее Анатолий Васильевич приткнул бабушкины чемоданы у вешалки, виновато улыбнулся Вере и был таков.

Когда девушка заглянула в комнату, бабушка с видом вдовствующей герцогини, утомленной земным величием, сидела в кресле, рассеянно поглаживая вытянувшегося у нее на коленях Барса.

– Как съездили? – Вера прошлась до окна и зачем-то выглянула на улицу. Вдоль набережной медленно тащились автомобили, серые волны лениво поплескивали о гранит, а раскаленный белый шар солнца, казалось, навеки прирос к пронзительно-голубому небу. Насыщенный выхлопными газами воздух просачивался сквозь рассохшиеся рамы.

– Неплохо, – подумав, Ядвига Станиславовна снисходительно качнула высокой прической. – Анатоль был очень мил, он так трогательно обо мне заботился. Разумеется, у нас были отдельные каюты… вполне удобные. Обслуживание у них неплохое, я ожидала худшего. Хотя времена уже не те. Вот когда в начале шестидесятых я с твоим дедом спускалась на теплоходе по Волге…

Сохраняя на губах легкую улыбку, Вера машинально кивала в такт бабушкиному повествованию, еле сдерживая зевоту. Глаза у нее слипались. Колупая ногтем старую замазку, она дожидалась подходящего момента, чтобы тихонько улизнуть.

– …а мешка у нас не оказалось, и мы завязали арбузы в его рубашку, а когда и рубашки не хватило, то в брюки! Только представь, брюки с завязанными штанинами до верху наполнены арбузами! Сколько же мы их ели… – Бабушка испустила долгий ностальгический вздох. – Рассказывай, что тут было без меня?

Вера растерянно моргнула.

– Ааа… ничего.

– Надеюсь, ты не покидала квартиры?

– Ну, – девушка замялась, – разве что в магазин выходила… пару раз. И… все.

Бабушка посмотрела на нее с подозрением.

– Все? – с нажимом переспросила она.

– Да, – Вера заставила себя улыбнуться и принять как можно более беспечный вид, на всякий случай скрестив за спиной пальцы. Ядвига Станиславовна сердито сдвинула брови, буравя внучку тяжелым прокурорским взглядом, потом с довольной улыбкой откинулась на спинку кресла.

– Хорошо. Вижу, что ты меня не обманываешь. Послушная девочка, я всегда это знала. Смотрю, ты и полы вымыла… Молодец. А что там с коробками в коридоре?

– Я их сдвинула плотнее, чтобы место освободить.

– Умница. А где диффенбахия?

– За твоей спиной.

Бабушка повернула голову, осмотрела пышно разросшийся цветок, и – невиданное дело! – слегка улыбнулась.

– Ах, ты моя хорошая! Иди сюда, я тебя поцелую.

Сообразив, что последние слова относится к ней, а не к растению, Вера слегка опешила и безропотно позволила себя обнять. Такого бурного проявления чувств бабушка не позволяла себе лет двадцать, да и вообще подобная сентиментальность была не в ее духе. Однако порыв чувствительности миновал, прежде чем у Веры возникли какие-либо подозрения, и, стерев с внучкиных щек следы помады, бабушка вдруг спохватилась и строго спросила:

– Ты была осторожна с электричеством?

Девушка едва успела подавить нервный смешок.

– Ладно! – Ядвига Станиславовна вдруг смягчилась и ласково похлопала ее по щеке. – Можешь не отвечать. Кажется, теперь я вполне могу оставлять тебя дома одну.

– Бабуля, мне уже не десять лет!

– Возраст не имеет значения. Я хочу сказать – не для всех… – Бабушка кокетливо поправила прическу и с нежностью поглядела на внучку. – Для меня ты всегда останешься ребенком, даже когда у тебя самой появятся дети.

– Я тебя тоже люблю, – Вера чмокнула ее в щеку. – Можно, я теперь пойду домой?

Ядвига Станиславовна шутливо оттолкнула ее от себя и величественно махнула сухонькой ручкой в сторону двери.

– Иди, иди уже… Нет, постой! Вернись!

– Что?

– Принеси мне из коридора маленькую синюю коробку. Она стоит у стены слева. Да, ты же все там передвинула… Смотри внимательней, рядом с ней должен быть большой ящик из фанеры!

Испытывая смешанные чувства, Вера вышла в коридор, с минуту постояла там, считая цветочки на обоях, потом подхватила с пола коробку и отнесла на кухню.

– Эта? – без всякого выражения поинтересовалась она, примерно представляя, что должно за этим последовать.

– Открой!

– Бабуль, может, не надо?

Бабушка сверкнула на нее глазами.

– Открой коробку и достань то, что там лежит!

Подавив тяжкий вздох, девушка выполнила команду и извлекла из коробки бронзовую статуэтку орла со змеей в когтях.

– Вот! – торжественно провозгласила Ядвига Станиславовна, не замечая кислой внучкиной физиономии. – Эта статуэтка – фамильная реликвия рода Спыховских. Она находится в нашей семье уже много десятков лет. Свекровь, твоя прабабка, отдала мне ее в день нашей с дедом свадьбы, и я бережно хранила ее все эти годы, чтобы когда-нибудь передать своим внукам. И поскольку ты – моя единственная внучка, наследница нашей фамилии, и ты доказала, что являешься взрослым ответственным человеком, я отдаю ее тебе. Считай это своим наследством. Это бесценная вещь, храни ее и передай своим детям.

– У меня нет детей, – смущенно пробормотала Вера, стараясь не смотреть на "реликвию".

– Тогда делай с ней, что хочешь! – Бабушка сердито сунула статуэтку ей в руки и отвернулась к окну.

Выйдя из подъезда, Вера немного постояла, щурясь на залитый солнцем двор, и нога за ногу побрела на улицу. Сумка с фамильным наследством оттягивала плечо. Неожиданное получение оного не вызывало тех эмоций, которые полагалось испытывать при сем событии, и сейчас девушке куда больше хотелось, чтобы орел расправил крылья и наконец убрался из ее жизни – желательно подальше и навсегда.

Впрочем, выкинуть его в мусорный бачок рука так и не поднялась, да и вообще Вера ощущала себя слишком уставшей для каких-либо решительных действий. Последние три дня она была занята исключительно тем, что приводила в порядок бабушкину квартиру, устраняя следы погрома, лечила кота от нервного потрясения, а в свободное время рыскала по цветочным магазинам в поисках подходящей диффенбахии (старая, увы, не пережила бандитского налета) и отвечала на бесчисленные телефонные звонки. Телефон надрывался – звонили даже те, о ком девушка в свете недавних событий успела благополучно позабыть. Звонил директор очередной художественной галереи с настойчивым напоминанием о выставке ручного шитья, которую Вера подрядилась оформить еще на прошлой неделе. Звонили родители из Калининграда, а вслед за ними – дальние родственники из Варшавы, интересуясь, как в Петербурге пережили ураган. Раз десять звонила Юлька – сначала долго и несвязно возмущалась, потом устроила форменный допрос, потом и вовсе грозилась приехать и лично разузнать, куда исчезли Вера и Кирилл во время рейда на Петроградку, где они скрывались, а самое главное – чем занимались во время своего отсутствия. Звонил с ладожских просторов Анатолий Васильевич, звонил Водлянов и между делом интересовался, не видела ли Вера Сашу Обломенского – его, мол, уже милиция ищет…

Словом за всей этой кутерьмой, окончившейся с приездом бабушки, у девушки не оставалось ни сил, ни желания не то, что поговорить с Кириллом, но даже сесть и обстоятельно поразмыслить обо всем случившемся. Впрочем, в глубине души она была этому рада.

Родная квартира встретила ее приятной прохладой от работающего во всю мощь кондиционера. Скинув сумку, Вера заглянула в гостиную. Темполог спал, вольготно раскинувшись прямо на полу и подложив под голову том Большой Советский энциклопедии. Отросшие волосы оставляли мокрый след на книжной обложке, а гипс на левой руке был заботливо обернут полиэтиленом – видимо, до ее прихода мужчина как раз успел принять душ.

На цыпочках пройдя в кухню, Вера опустила жалюзи и села, с наслаждением вытягивая ноги. Сразу навалилась усталость, в висках тупо заныло. Перед глазами то и дело вспыхивали цветные пятна, очень хотелось спать, но вместо сна накатывало какое-то изнуряющее отупение, камнем давящее на затылок. Помучившись около получаса, девушка поднялась и прошлась из угла в угол, раздумывая, что сделать в первую очередь – заварить чай или принять душ. Но вместо этого сходила за статуэткой, водрузила ее на стол и принялась внимательно разглядывать.

Бронзовая поверхность в мягкой россыпи бликов по-прежнему ласкала пальцы. Орел, раскинув крылья, торжествующе стискивал в когтях добычу, змея шипела, находясь, как видно, на последнем издыхании, скала, на которой развернулось упомянутое действо, все также впечатляла тонкостью орнаментальной проработки. Ощущение дежа вю вызвало у девушки слабую усмешку, но оно же заставило поспешно проверить тайник в "камне". Разумеется, тот оказался пуст…

Мысли были вялыми и тягучими, и все не о том, и незаметно Вера задремала, опустив голову на скрещенные руки.

Ее разбудили возня и звон посуды.

– Добрый вечер! – вежливо кивнул Кирилл, заметив, что она подняла голову и глядит на него. – Как спалось?

– Ничего так, – девушка от души потянулась и тут же поняла, что и вправду прекрасно выспалась. – Душевно… А-ах!… Только шея затекла.

– Я котлеты разогреваю, – сообщил темполог, закрывая крышкой скворчащую сковородку. – И картошку поставил вариться. Минут черед двадцать дойдет… Ужинать будешь?

– Не-а, – Вера еще раз с удовольствием похрустела косточками и выпрямилась, наткнувшись взглядом на орла. – Вот напасть! Я думала, он мне приснился…

– Ну, теперь-то от него вреда не будет. – Мужчина присел напротив, едва удостоив статуэтку взглядом. – Теперь это просто шедевр неизвестной эпохи без какого-либо подвоха внутри.

Несмотря на его бодрый тон, Вера продолжала глядеть на орла с сомнением и под конец вовсе отодвинула его в сторону. Темполог, мурлыча что-то себе под нос, энергично передвигался по кухне, здоровой рукой сноровисто отправляя на стол тарелки, вилки, чашки, хлеб и салфетки. Со сна он был еще более взъерошен, чем обычно, но как всегда это только делало его привлекательней. Кухонный фартук в желто-зеленую клетку поверх спортивных трусов шел ему необыкновенно, даже гипс на левой руке не портил общего впечатления. В целом три дня вынужденного бездействия пошли Кириллу на пользу, и он наконец-то перестал походить на жертву бандитских разборок.

– Как ты себя чувствуешь? – заботливо поинтересовалась Вера.

– Хорошо, – мужчина рассеянно поскреб зудящий шрам на лбу. – За меня не беспокойся, на мне все быстро заживает.

– А как ты без своего браслета обходишься?

Кирилл дернул плечом.

– Привык уже. Это не так уж и сложно, я же говорил: хроночастота наших векторов практически совпадает, поэтому в момент скачка чувствуешь себя хуже, чем при последующей адаптации… Лучше скажи, как у тебя день прошел?

– Без эксцессов, – подражая ему, Вера слегка пожала плечами, не желая развивать эту тему.

Некоторое время оба молчали. Темполог сосредоточенно поглощал ужин, глядя в тарелку, а девушка наблюдала, как при жевании его уши ходят ходуном.

– Странно! – вдруг вырвалось у нее.

– Фефо? – с набитым ртом удивился Кирилл.

– Ты и я сидим здесь, на этой кухне. И все так мирно, спокойно, по-семейному – ты ешь, я на тебя смотрю. Можно еще телевизор включить… И на улице та же жара. И люди те же, ходят, разговаривают, пьют пиво во дворах, новости последние обсуждают. Как будто ничего не случилось! Ну, вроде пожары какие-то были, ну, ураган по Петроградке пронесся, ну, наводнение наметилось… а отчего, почему, никого не волнует! Поговорили, и ладно. Завтра новую тему обсуждать станут – как "Зенит" в последнем матче сыграл или повышение тарифов на воду… Нелепость какая-то!

– Тебя это удивляет? – усмехнулся темполог, накладывая себе добавки.

– Нет, не удивляет. То есть удивляет, наверное, но… Не знаю. Просто никак в себя прийти не могу. Понимаешь, я ведь действительно решила, что нам конец пришел, хотя, когда молния ударила, я этого даже не почувствовала. Вырубилась мгновенно, и все. А потом открываю глаза – а вокруг темно, холодно, воняет гадостью, сама лежу на чем-то ледяном. В первый момент подумала, что мы уже в морге и нас сейчас бальзамировать станут… б-рр, как вспомню, так вздрогну!

– Да уж! – Кирилл тоже припомнил подробности их возвращения в этот мир и чуть не промахнулся вилкой мимо картофелины. – Но когда выяснилось, что это не морг, а всего-навсего подсобка продуктового универмага, и лежишь ты не на хирургическом столе, а на замороженных куриных окорочках, тебе ведь стало от этого легче?

– Не уверена, – честно призналась девушка. – Хотя это нормально, Юлька же говорила, что на месте попавшей синематеки теперь супермаркет…

– Так что же тебя беспокоит?

– Не знаю. Я вообще странно себя чувствую. Вроде бы понимаю, что вся эта заваруха со временем благополучно завершилась, мир спасен, и можно жить дальше. Но только закрою глаза, и как будто куда-то падаю, мчусь с огромной скоростью, как на американских горках. И чувствую, что надо бежать, искать, что-то делать, ужасно боюсь куда-то опоздать, потом вздрагиваю – и просыпаюсь. Пот ручьями, и сердце колотится как сумасшедшее, и не могу понять, на каком я свете… Иногда кажется, что мне все это приснилось: и камень, и замок, и даже ты со своей миссией. А потом вдруг понимаю, что вот-вот открою глаза и снова окажусь на той площадке, а передо мною – полоумный старик. Даже голос его слышу: "Круг замкнулся! Колос вновь станет единым!"… – Вера поймала сочувственный взгляд темполога и запнулась. – С тобой такого не бывает?

Прежде чем ответить, тот внимательно рассмотрел, пустую тарелку, словно на ней было написано объяснение происходящему, потом перевел взгляд на настенные часы.

– Видишь ли, Верочка, – произнес он наконец. – Сильные потрясения никогда не проходят бесследно. Тебе придется свыкнуться с мыслью, что в твоей жизни было нечто такое, что идет вразрез со всеми твоими представлениями и чего другие люди тоже не смогут понять, даже если ты захочешь с ними этим поделиться. Это не твоя заслуга и не твоя вина, просто так случилось. Возможно, твоя жизнь после этого как-то изменится, а возможно, и нет – этого я тебе точно сказать не могу. Если хочешь, можешь обо всем забыть и жить так, словно ничего и не было. Никто тебя в этом не обвинит.

– Но как, как?

– Человеческая память весьма избирательна. Стоит лишь пожелать… – темполог внимательно посмотрел на девушку. – Я бы мог показать тебе пару упражнений, ничего сложного, обычная мнемоническая техника. Ее можно использовать для запоминания, а можно, наоборот, для забвения. Тоже очень полезно.

Вера закрыла глаза, с силой массируя виски.

– Не в этом дело! – досадливо поморщилась она. – Я и сама не знаю, чего хочу. Знала бы, наверное, было бы легче.

– Ну, ты пока определись… – Кирилл поднялся и с алчно горящими глазами полез в холодильник. Шорох пакетов и последовавший за ним довольный возглас показали, что поиски темполога увенчались успехом. Через секунду возник он сам, победно сжимая в кулаке палку твердокопченой колбасы.

Девушка не удержалась и хмыкнула:

– Картина маслом: спаситель миров, скромно перекусывающий в перерыве между подвигами.

– Ты обо мне слишком высокого мнения, – задорно блестя глазами, отозвался мужчина. – Миры прекрасно обошлись без моего вмешательства.

– Это, что, шутка?

– Ты что? Такими вещами не шутят!

– Нет, правда, шутка? – Вера вдруг разволновалась так, что темпологу стало ее жалко. С сожалением отложив колбасу в сторону (но в пределах быстрой досягаемости), он поймал Верину ладонь и крепко сжал.

– Понимаешь, Веруша, я ошибся. Я с самого начала ставил перед собой неверную цель. Я забыл, что ученый не должен предвзято относиться к фактам, или это приведет к тому, что факты начнут подгоняться под ту или иную гипотезу. А это уже профанация науки. Самое распространенное заблуждение: то, что не подходит под общепринятые представления, обязательно несет в себе опасность и потому должно быть отторгнуто. И я поддался этому заблуждению…

– Я ничего не понимаю, – помолчав, растерянно призналась девушка.

– Темпоральный резонатор класса А подхватывает и усиливает произвольно выбранную хроночастоту, тем самым нарушая временной ритм векторов, находящихся ближе всего к источнику помех…

– Ты что-то такое говорил, – припомнила Вера. – И из-за этого время сбивается, события перепутываются, люди сходят с ума, а в результате наступает конец света. Так?

– Да, я раньше тоже так думал. Именно поэтому, случайно локализовав момент активации резонатора… то есть мне так показалось… в общем, я решил действовать на свой страх и риск и совершил несанкционированный темпоральный скачок, настроив фокус перехода на ваше время. Мне еще повезло, что к тому моменту в атмосфере скопилось достаточно электричества для того, чтобы сам переход состоялся, но все равно я немного промахнулся и вместо того, чтобы сразу выйти на след так называемых хронитов, свалился на тебя. Что из этого получилось, тебе известно.

Девушка нахмурилась, забарабанив пальцами по столу. Что-то из всего, сказанного темпологом, неприятно резануло слух.

– Постой, что значит "несанкционированный скачок"? В твоем, как его… МЕУ не знают, что ты здесь?!

Кирилл отвел глаза.

– Знают, но не все, – неохотно ответил он. – В конце концов, кто-то должен был включить и настроить пусковую установку… Во всяком случае, заведующий моей лаборатории точно в курсе, а вот руководство факультета – не уверен.

– Класс! Я-то думала, ты – засланный агент полиции времени, а ты – обычный нелегал!

– Я никогда не выдавал себя за агента! – возмутился темполог. – Я – ученый, работающий в полевых условиях, не больше и не меньше. И я тебя не обманывал. Я действительно верил в то, что делал, и собирался как можно скорее и точнее решить поставленную задачу – найти и дезактивировать резонатор. Не моя вина, что задача оказалась неверной.

– А чья?

– Ничья. С самого начала неверно были интерпретированы условия. Мы исходили из того, что каждый временной вектор существует сам по себе и что цепочки событий, образующих потоки времени для разных векторов, никак между собой не связаны. Если события совпадали, это воспринималось как чистая случайность или, в лучшем случае, объяснялось незначительной разницей хроночастотных колебаний. Мы воспринимали каждое событие как дискретную единицу временного потока, заданную раз и навсегда, обусловленную установленными причинами и рождающую вероятное следствие, но мы забыли, что вероятность всегда подразумевает несколько вариантов, а потому событие, не свершившееся здесь, может реализоваться в каком-то другом временном потоке. И оттого сама структура времени становится гораздо сложнее и восприниматься должна по иному – получается ведь, что во всем этом колоссальном континууме существует столько неучтенных связей! Наша система просто не приспособлена к тому, чтобы все это охватить. Но мы, темпологи, забыли, что назначение системы было чисто вспомогательным, необходимым, чтобы собрать воедино разрозненные факты. Мы поставили систему во главу угла, а то, что под нее не подходило, просто отбрасывали.

– И как это повлияло на спасение мира?

– Не было никакого спасения мира! Это мы думали, что спасаем его, а на самом деле была банальная местечковая грызня кучки дилетантов с парой… энтузиастов. Но человеку вообще свойственно преувеличивать свою роль в системе мироздания. Думаю, что без нашего вмешательства конец света не наступил бы. И структура времени сама по себе достаточно гибкая, чтобы компенсировать воздействие случайных помех. А может, это были и не помехи вовсе…

– Что же на самом деле произошло?

Кирилл привычным движением взъерошил свои и без того спутанные волосы.

– Я так до конца и не разобрался. Похоже, что чокнутый ученик Никифора в ходе своих дилетантских опытов взял и закольцевал отрезок временного потока. Чуял я его машину, она такой же хронотрон, как самогон – из табуретки. А это недоумок понадергал событий из прошлого, причем не подряд, а как придется, и создал временную петлю с узлом не в настоящем, а в прошлом. В результате получился такой "фон", что никакие помехи с ним не сравнятся! Но если бы только это… А ведь можно было об этом догадаться, еще когда мы были у "Ротонды"! Даже график выстроился совершенно точно, и узлы помех двигались по кругу – но я не обратил на это внимания. Сообразил только потом, когда и нас затянуло в петлю, но было уже поздно. Получилось так, что мы оказались как бы вне какого-либо временного потока, но не в стасисе. Возникло новое время, которое двигалось по кругу, наращивая ход с каждым оборотом. Если бы петля не разорвалась, центробежная сила разбросала бы всех по времени так, что концов не найдешь. В лучшем случае, очнулись бы в окружении приветливых динозавров.

– А Колос? – тихо спросила Вера.

– Резонатор? Думаю… нет, уверен, что он и был тем узлом. Но что он такое на самом деле, я до сих пор не могу представить. Во всяком случае, темпология с таким еще не сталкивалась.

Девушка еле слышно вздохнула.

– Знаешь, – почти шепотом произнесла она, закрывая глаза. – Когда я была там… я видела странные картины. Непонятные, но очень-очень красивые. Совершенные. Я не знаю художника, который бы мог такое нарисовать… я даже не помню, что они изображали… Помню, что было в них что-то незаконченное, один маленький штрих, последний мазок, без которого все полотно – просто набор разноцветных пятен. А сделаешь этот мазок, и перед тобой уже шедевр… И еще там был Колос. Если бы я была тем художником, я бы могла взять его как кисть и закончить картину. А я вместо этого…

– Ты разрубила узел! – оборвал ее Кирилл. – Времени на размышления не оставалось, и ты приняла решение. И возможно, оно оказалось самым верным на тот момент.

– Но мы этого уже не узнаем… – Вере стало грустно.

Темполог дружески дернул ее за косу.

– Ладно, не куксись! В конце концов, от каждого поступка может зависеть очень многое, а любое знание, как и незнание, имеет свою оборотную сторону.

– И это говорит ученый! – фыркнула девушка.

– Да, говорю. Как выяснилось, я тоже о многом не знаю – и заметь, готов честно в этом признаться. Я полжизни занимаюсь физикой времени, а о нем самом, получается, не имею никакого представления. Что такое время? Импульс, берущий начало от зарождения Вселенной? Ее жизненный пульс? Или сама жизнь, толчками пробивающаяся сквозь небытие? А временные векторы? Может, они и есть ости одного гигантского Колоса? А может даже и не одного! Собственно, об этом и речь – когда не знаешь наверняка, можно что угодно нафантазировать. Но даже если знаешь, все равно постоянно сомневаешься, ищешь подтверждения проверенным истинам или пытаешься вывернуть их наизнанку. А в науке имеют значение только факты. Так что впереди у меня еще много работы… – последние слова темполог произнес неразборчиво, с урчанием вгрызаясь в колбасу.

Глядя на его довольную жующую физиономию, Вера почувствовала, как внутри что-то дрогнуло – и отпустило. Уныние, овладевшее ею с момента возвращения, схлынуло так внезапно, а испытываемое облегчение было так сильно, что девушка нервно хихикнула, потом неслышно рассмеялась, а под конец и вовсе расхохоталась, размазывая по щекам выступившие слезы.

– Я… в порядке, – еле выдавила она в ответ на недоуменный взгляд темполога. – Все нормально. Просто… жара, наверное, так действует. Когда же она, наконец, кончится? Уже сил никаких нет.

Кирилл поднял жалюзи, пристально вглядываясь в темнеющее небо с ярко-алыми разводами облаков на горизонте.

– Похоже, ночью будет гроза, – задумчиво проговорил он и вскользь заметил – Проводишь меня?

Битумная крыша еще источала накопленное за день тепло. Порывами налетающий ветер пригибал черные верхушки деревьев и раскачивал дорожные знаки на растяжках. Низко ползущие тучи изредка разражались глухим ворчанием, а бледные отсветы, подсвечивая их с изнанки, вспыхивали и гасли так быстро, что глаз не успевал за ними уследить. Гроза наползала медленно и неохотно, будто сомневалась, стоит ли вообще что-то затевать.

Но Кирилл знал – скоро она пройдет над ними. Оглянувшись больше по привычке, он придержал низкую металлическую дверцу, так и норовившую прищемить пальцы, и склонился вниз:

– Давай!

В ответ послышалось презрительное фырканье. Вера, демонстративно игнорируя протянутую им ладонь, самостоятельно выбралась на крышу, и темполог отступил, скрывая быструю усмешку.

Новый порыв ветра вздыбил волосы обоим. Придерживая непослушные пряди, девушка сделала пару шагов, осторожно заглядывая вниз, в тишину опустевшей улицы. Поздний час и надвигающаяся непогода разогнали по домам всех любителей ночных прогулок, и улица, залитая тусклым желтоватым светом фонарей, была тиха и неподвижна. Машин, и тех не было. Ежась от внезапно наступившей прохлады, Вера посмотрела на темполога, но тому, похоже, не было никакого дела до перепадов температуры – щурясь, он поглядывал на небо, шевеля губами при далеких громовых раскатах. Подумав, девушка встала рядом с ним и после минутного колебания рискнула-таки взять его за руку. Вместо теплой кожи пальцы ощутили плотную и гладкую холодную пленку – невзирая на Верины гримасы, Кирилл все же облачился в свой "биоскафандр", предварительно спрятав под ним разобранный на пластины МК. Девушка, до сих пор помнящая ощущение этой гадости на собственном теле, поначалу не могла скрыть отвращения, старательно избегая прямого тактильного контакта с напарником. Но теперь ей стало все равно – она только ближе придвинулась к Кириллу, ухватившись за его локоть уже двумя руками и не замечая улыбки, снова скользнувшей по его лицу.

– Долго еще?

– Уже скоро, – темполог слегка дернул плечом.

– Замерз?

– Все в порядке.

На щеку Вере упала тяжелая капля и быстро сбежала вниз по шее. Еще одна стукнула по макушке.

– Дождь начинается…

– Угу.

Воздух заполнился громким шелестом. По карнизам дробно застучало, словно там катали щебень, крыша заблестела, будто облитая маслом.

– Уже скоро! – повторил темполог, перекрикивая нарастающий шум дождя.

Огромная ветвистая молния сверкнула совсем близко. В небе натужно заскрежетало и гулко ухнуло, словно там выстрелили из пушки. Еще один разряд, располосовавший полнеба, заставил девушку зажмуриться, последовавшая за ним канонада сотрясла дом до самого подвала.

– Вера…

Тихий шепот растворился в шуме дождевых потоков.

Девушка широко распахнула глаза, но рядом уже никого не было. Она машинально смахнула текущие по лицу капли и уронила руки, оглядываясь с каким-то детским изумлением. На мгновение показалось, что за выступами труб и надстроек мелькнет знакомый силуэт, но прошло минута, потом другая…

Гроза неспешно отступала к окраинам города. Молнии сверкали уже не так часто, низвергающиеся с высот потоки поредели. Печали Вера не испытывала. Произошло то, к чему она была готова, и все случилось так быстро, что времени на бесплодные сожаления не осталось. Присев на край парапета, девушка мечтательно глядела на расплывающиеся в дождевых струях уличные огни, не замечая, что халатик ее насквозь промок и неприятно липнет к телу, а с косы течет, щекоча кожу между лопаток. Все это было сущей ерундой, и она, замирая от волнения, напряженно вслушивалась в то новое, радостное и необыкновенное, что сейчас поднималось внутри нее.

И когда воздух над головой стал потрескивать от напряжения, Вера поняла лицо к небу, улыбаясь.

И одним плавным скользящим движением вышла за пределы времени.