Кольцевая ссылка

Где тонко

Я стоял напротив кухонного стола, опершись на холодильник. Он сидел на узком диванчике, поставив оба локтя на стол, и неторопливо пережевывал косточки в мясном бульоне. Он был чересчур большой для стола, для диванчика, да и для всей комнаты. Сначала он выхлебал всю порцию супа, а теперь обгладывал мясо с костей, слегка причмокивая. Мясо было жирное и уголки губ у него слегка блестели. Сверху справа тикали настенные часы. Обычно я не замечал, как они тикают, но сейчас почему-то прислушался. Я молчал и не хотел ничего говорить, а он жевал и ждал, пока я начну сам.

Так прошло минуты две, от нечего делать я рассматривал его руки. Когда он поднимал ложку с супом и подносил ее ко рту, то мышцы на внешней стороне руки сокращались, и мне казалось, что под кожей у него находятся какие-то шарниры. Большие у него все-таки руки, да и сам он громадный.

— Почему так произошло? — негромко спросил папа, слегка приподняв голову над тарелкой. — Ты можешь внятно объяснить, почему так произошло? Не торопись, просто подумай и расскажи.

Я молчал. Нечего тут объяснять. Со всеми такое случалось. Вот и со мной случилось. Первый раз.

— Не знаю, — ответил я. — Так получилось. Просто так получилось.

— Ничего не бывает просто так, понимаешь? — чуть громче сказал он. — Раз так получилось — значит, ты позволил, чтобы так получилось.

— Понимаешь? — сказал он и вытер блестящий угол рта тыльной стороной ладони.

— Понимаю, — сказал я, тщательно рассматривая секундную стрелку настенных часов. Она медленно пробегала свой круг, примерно между пятым и шестым делением.

— Расскажи, как было, — попросил он. — Честно расскажи, что случилось.

Честно говоря, и рассказывать особо было нечего, но раз он хочет, то придется.

— Хорошо, — сказал я. — Рассказываю честно. Мы с Андреем доехали до остановки Торговый Центр, вышли, оттуда до магазина ближе всего идти. Ну, мы не торопились и решили зайти по дороге в салон сотовых телефонов…

— Хорошо, — кивнул он. — Дальше.

— …Посмотрели на мобильные, — продолжал я. — Покрутились там какое-то время, Андрей вроде зарядку купил и еще на телефон положил сто рублей. А потом вышли, ну и это…

Папа молчал, и внимательно смотрел на меня. Теперь он вытирал руки салфеткой. Тщательно, сначала пальцы левой руки, затем — пальцы правой.

— Что это? — мягко спросил он, ободряюще кивнув головой

….-Ну, это… — замялся я. — А там мы встретили этих двух козлов, ну и все…

— Что все? — спокойно спросил он. — Что значит все?

— Все значит все, — сказал я. — Они спросили, с какого мы района и что делаем в центре, Андрей ответил, что мы просто гуляем. Они сказали, что здесь нельзя просто так гулять. Не помню, что мы ответили, но они отвели нас за ларек и забрали телефоны и все деньги.

Я почесал нос, развернулся к раковине и стал мыть руки, хотя они у меня были чистые и сухие. Просто не хотелось смотреть на него.

— И это все? — спросил отец.

— Да, это все, — ответил я, не разворачиваясь.

— Они вам угрожали? — еще спокойнее спросил он. — Они вас били?

— Нет, — сказал я. — Но они были старше нас как минимум года на два, и один из них был боксер.

— Боксер… — отец склонил голову над столом и начал шумно чесать пальцами волосы. — Боксер, говоришь…

— Он был здоровый, — сказал я. — И он сказал, что он — боксер. Я думаю, он не врал.

— Наверное… — задумчиво сказал отец. — Наверное… И что, вы просто так взяли и отдали телефоны и все деньги?

Я молчал. Вспоминать было неприятно. Лучше бы нас побили, лучше бы мы вообще тогда не поехали в центр. Решил ничего не отвечать. Папа перестал чесать голову, сложил руки в замок и опер на них подбородок. Посмотрел на меня.

— Понимаешь… — грустным голосом сказал он. — Беда не в том, что у вас забрали деньги. Деньги — это не проблема, деньги можно всегда заработать. И телефон можно новый купить…

— А в чем тогда проблема? — не выдержал и почти вскрикнул я. — Надо было с ними подраться? В чем смысл, у нас бы все равно забрали эти деньги, только бы еще избили вдобавок!

— Понимаешь, в чем проблема, — сказал отец, вставая из-за стола. — Где тонко — там и рвется, понимаешь?

Он прошел мимо меня, вышел из кухни и направился в спальню. Я все понимал. Где тонко — там и рвется. Так надо было сразу и сказать. Я облегченно вздохнул, взял глубокую суповую тарелку и полез в кастрюлю.

Я сидел и делал уроки. Пятый класс, география. Раскрашивал контурные карты, мне нравились зеленый, красный и черный цвета. Рядом на полу сидел брат, тоже что-то рисовал. Он раскидал свои фломастеры по комнате, закусил язык и усердно калякал какой-то домик. Домик с окошком и невысокой дверью, два зеленых дерева, одно слева, одно справа, ярко-голубое небо с перьевыми облаками и солнце с лучиками. Как по шаблону.

Раздался звонок в дверь. Брат вскочил и побежал открывать, я встал из-за стола и тоже пошел к входной двери. На пороге стоял папа. Высокий как гора, с красным обветренным лицом. На шапке у него подтаивали хлопья снега, а в руках была большая коробка. Игровая приставка Денди.

— Это вам, — улыбнулся он. — Смотрите, не сломайте.

Брат взвизгнул и запрыгнул на папину ногу. Я запрыгнул на вторую. Папа счастливо улыбался и прошагал с нами до входа в зал.

— Бегите, бегите, играйте, — снял он брата с левой ноги.

Брат схватил приставку и побежал в нашу комнату. Весь вечер мы устанавливали связь с телевизором, налаживали антенну и соединяли провода. Два раза подрались, два раза папа отбирал подарок, ставил нас в угол, а потом возвращал обратно. Весь следующий день в школе я не мог думать ни о чем, кроме новых игр, а когда вернулся, брат уже сидел на полу, поджав ноги, и играл в танчики. Я сел рядом, и мы начали играть вдвоем. Хорошо, что есть два джойстика, а брат у меня только один.

В комплекте с приставкой шли три картриджа. Небольшие прямоугольники оранжевой формы, с китайскими надписями. На первом было 99 игр, на втором — одна, а на третьем — 999. Я начал было щелкать, но вскоре понял, что разных игр там всего десять или двенадцать, остальные такие же, просто называются по-другому. Больше всего мы играли в танчики и гонки.

Как-то утром недели через три я обнаружил, что одного картриджа из трех недостает. Не того, что с танчиками, а другого, с одной игрой — ковбойской стрелялки. Там, где из салунных окон выскакивали ковбои, и нужно было всех перестрелять из пистолета.

— Где ковбои? — спросил я брата, он опять сидел на полу и рисовал.

— Не знаю, — неуверенно сказал он.

— Куда ты подевал ковбоев? — еще раз спросил я.

Брат ничего не сказал, вскочил и выбежал из комнаты. Я побежал за ним. Он как обычно юркнул в туалет и закрыл за собой дверь изнутри.

— Где ковбои? — начал я молотить по двери. — Ты че, как овца? Сломал картридж? Говори, где картридж с ковбоями!

Брат не торопился открывать. Я минут пять пинал дверь, он спокойно держал оборону. Преимущественно молча. Наконец, мне надоело, и я пошел на кухню. Ему, видимо, тоже надоело. Когда я вернулся с кухни, брат сидел за столом и ковырялся в моем пенале.

— Ну, так что с ковбоями? — дал я ему слабый подзатыльник.

— Ничего, — засопел он. — Не скажу.

— Говори, — схватил я его за хохолок. — Говори, куда подевался картридж с ковбоями!

— Отпусти, — заскулил брат и неожиданно заревел.

— Ты чего? — испугался я. — Ты чего ревешь, как баба? А? Я ж тебя легонько…

Леха растирал лицо кулачонками, отворачивался и всхлипывал. Мне стало жалко его, он же еще только второй заканчивает.

— Да ладно тебе… — сказал я и потеребил его по плечу. — Да ты чего…. Да не реви ты так…

— Они забрали у меня ковбоев… — зарыдал он. — Я дал им посмотреть, а они забрали у меня ковбоев…

— Кто они? — затряс я его за плечо. — Кто они? Кто забрал у тебя ковбоев? Можешь объяснить нормально?

— Они… — всхлипывал Леха. — Пацаны из общежития… Там Дрон был и Петя Малой… Петя взял у меня поиграть, на день всего, до завтра, а потом, когда мы на улице были, они подошли и взяли посмотреть… — еще раз всхлипнул он. — А потом не отдали и ушли…

— А ты кого-нибудь знаешь из этих пацанов? — спросил я. — Можешь кого-нибудь вспомнить?

Леха был весь заплаканный, я нашел платок в отделе носков и дал ему. Он утерся и громко высморкался.

— Там с ними вроде Костя был, — сказал он, шмыгнув ноздрями, — который с тобой на футбол ходит, но забрал не он, а другой, старший. Вроде Юра зовут…

Папа пришел вечером, уставший, но веселый. Наверное, опять вниз пойдет. После работы он часто ходил в кильдым — небольшое подсобное помещение на нулевом этаже и что-то там паял, чертил, пилил. Видели бы вы этот кильдым — самое интересное место на свете! Один раз я целый вечер просидел там и смотрел, как папа соединял микросхемы с помощью паяльника и круглых сгустков олова. На работе они с партнерами торговали какими-то коврами и пластиковыми упаковками для мучной продукции, а дома он паял или ходил играть в футбол с дзюдоистами.

Папа сходил в душ и переоделся в домашние штаны и серую растянутую футболку. Мама гремела посудой на кухне. Я пару раз прошелся мимо, заглянул ей под локоть. Пахло вкусно, намечалась вермишель с курицей. Брат сидел в комнате и опять что-то рисовал. Я лег на диван и начал читать очередной детектив про сыщика Турецкого.

— Ну что, орлы, как дела? — зашел он к нам.

Брат сидел молча, перебирал фломастеры, сопел и смотрел на меня. Я думал, рассказывать или нет, потом решил рассказать. Сказал, что пацаны из общаги забрали у Лехи картридж.

— Забрали картридж? — нахмурился папа.

— Забрали, — подтвердил Леха.

— Картридж с ковбоями, — осторожно уточнил он.

— Понятно, — кивнул папа. — Ну раз забрали, надо вернуть.

— Давай, одевайся, — кивнул он мне. — Через пять минут с вещами на выход.

— А я? — спросил брат.

— А ты маленький еще, — сказал отец. — Посиди пока дома.

Я натянул подштанники, кофту, джинсы, надел вторые носки. Зимой в Омске холодно. И темно. Через пять минут я натягивал куртку. Папа вышел из спальни и тоже надел куртку и ботинки.

— Пойдем? — бодро спросил он. — Знаешь, где их искать?

— Ага, — сказал я.

Мы вышли на улицу, и направились в общежитие. На улице было очень холодно, и ярко сверкал снег.

Мы сидели в английском пабе, пили пиво и смотрели футбол. Я заказал темный портер, а папа — обычное светлое. Козел или Хайнекен. Манчестер Юнайтед сражался в кубке Англии с какой-то второсортной командой. После первого тайма красные дьяволы спокойно вели в счете с преимуществом в два мяча.

Несколько парней в дальнем конце зала запели гимн команды на английском, а потом один из них достал широкий красно-белый флаг, и они дружно начали натягивать флаг на окно и часть стены. Мы сидели молча и смотрели, как они суетятся и орут друг на друга.

— Интересно… — задумчивым голосом сказал папа.

— Ага, — сказал я. — Тут в Москве несколько таких баров, куда приходят за конкретные команды поболеть. Этот вот — за Манчестер, есть еще за Челси и Арсенал. В основном английская премьер — лига.

— А за русские команды? — спросил он. — Или только за англичан?

— Конечно, — ответил я. — Все, как полагается. Спартак, ЦСКА, Динамо, Торпедо. У каждого клуба своя символика и своя армия болельщиков. Ходят на матчи, дерутся, защищают цвета флага, так сказать.

— Понятно… — зевнул он. — Интересно, конечно, интересно…

— Да, — с воодушевлением сказал я, — в Москве много всего интересного, никогда не соскучишься.

— А мне вот почему-то не нравится мне в Москве, — уставшим голосом сказал он. — Шумно тут у вас очень. Машины одни, машины, быстро как-то все, люди все напряженные какие-то. Бегают все, а не ходят.

— А мне нравится, — возразил я. — Шумно — правда. Быстро — правда. Зато весело. Жизнь тут нескучная, вот что. Если тебе меньше тридцати и хочется что-то делать, Москва — лучшее место на Земле. Карьера, любые развлечения, безграничные возможности. Главное — не сидеть на месте, двигаться вперед.

Парни закончили вешать флаг и начали позировать на его фоне. Один щелкал фотоаппаратом, а остальные по очереди делали важные лица. Настоящие суппортеры.

Папа сидел, смотрел то на меня, то на экран и отхлебывал пиво небольшими глоточками. Очки у него поблескивали, а лицо стало большое и широкое. Вдоль щек появились первые морщины, а на висках — первые седые волосы. Но вообще он держался что надо. Скоро пятьдесят, а до сих пор в хоккей играет как минимум раз в неделю. Управляет заводом в тысячу человек и строит дом. Дети выращены, деревья посажены, жизненная программа выполнена. Я сомневаюсь, что достигну таких результатов.

— Ну и отлично, — сказал папа. — Главное — чтоб тебе нравилось.

— Да ладно, — сказал я. — Если бы ты тут пожил, тебе бы тоже понравилось.

— Нас и дома неплохо кормят, — улыбнулся он.

— Как Леха? — спросил я.

— Не спрашивай, — ответил он. — Семь долгов. Из десяти экзаменов, представляешь? Совсем учиться не хочет.

Папа сокрушенно покачал головой.

— Зато музыкой занимается, — попытался приободрить его я. — Все интереснее, чем в офисе сидеть.

— Музыка, конечно, хорошо, — кивнул он. — Только музыкой на кусок хлеба не заработаешь и семью не прокормишь. Без образования сейчас никуда. А на родительской шее нельзя вечно сидеть. Двадцать лет скоро.

Я не нашелся, что ответить. Папа был прав, как всегда. Начался второй тайм. Официантка сделала звук погромче. Комментатор восторженно всхлипывал. Папа сидел и зевал.

— Можно уйти пораньше, — сказал я. — Все равно игра в одни ворота, а ты, наверное, устал.

— Ага, — сказал он и потер глаза. — Давай допьем, и домой поедем. Ставни уже захлопываются, а завтра вставать в шесть утра.

— Во сколько рейс? — спросил я.

— В девять тридцать, — сказал он. — Из Домодедово. Москва — Кисловодск, а там на машине еще четыре часа ехать до завода.

— Успеешь? — спросил я.

— Куда я денусь, — улыбнулся он. — Встану пораньше и на электричке от Павелецкого. Ты мне главное, будильник заведи.

— Хорошо, — сказал я. — Обязательно заведу.

Официантка принесла нам счет, папа расплатился, мы вышли из бара и спустились в метро. К вечеру вагоны катались полупустые, мы сели на боковое сиденье и я по инерции достал книжку. Илья Стогов рассказывал про революционеров, очень смелые ребята. Поезд дернулся, начал набирать скорость. Зашелестели шпалы.

— Тебе дать что-нибудь почитать? — спросил я. — У меня тут журнал еще есть.

— Не, не надо, — сказал папа. — Я так просто посижу, засыпаю уже.

Я углубился в книгу, а папа начал засыпать. Краем глаза я смотрел на него. Он то закрывал глаза, то немного их приоткрывал. На остановках его голова слегка дергалась вперед, но натренированные шейные мышцы не давали голове упасть вперед или вбок. Людей в вагоне почти не было, тускло светили лампы.

Добрались до Юго-Западной, вышли на платформу и поднялись наверх. Я поймал такси за сто рублей, и мы сели на заднее сиденье. Водитель включил радио, я попросил сделать его потише. Спокойно доехали до подъезда. Папа дернулся за кошельком, но я его опередил.

В подъезде было темно, мы поднялись на девятый этаж, я открыл дверь и наконец мы оказались дома. Папа снял ботинки и куртку.

— Я в душ схожу, — сказал он. — И сразу спать.

— Давай, — сказал я.

Он зашел в туалет, зашумела вода. Я достал раскладушку и поставил ее рядом со своей кроватью. Потом полез в шкаф, нашел простынь, подушку, наволочку и одеяло. После пива и холода хотелось просто лечь спать и ничего не делать. Я начал заправлять одеяло. Сначала левый угол, затем правый, затем встряхнуть несколько раз и еще расправить, чтобы не было бугров. Одеяло было неповоротливое и тяжелое, заломило руки около плеч.

Скрипнула дверь в ванную, вышел папа с мокрыми волосами.

— Я тебе тут постелил, — сказал я и показал рукой на раскладушку. — Поместишься?

— Спасибо, — ответил он, укладываясь. — Куда я денусь, помещусь, конечно. Ну ладно, давай уже спать, совсем сил не осталось.

В небольшой раскладушке он выглядел как Гулливер в стране лилипутов.

— Спать — так спать, — сказал я. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал он, укладываясь, заворачиваясь в одеяло. — Будильник не забудь завести.

— Не забуду, — ответил я.