Колычевская весна

КОЛЫЧЕВСКАЯ ВЕСНА

В декабре Наталья Ласькова решилась оставить дом и отправилась в дальний путь первый раз за всю свою жизнь. А жизнь у нее сложилась нескладно.

И винить в том некого: сама семнадцати лет, крадучись от матери с отцом, ушла к первому гулевану в слободке — Пашке Ласькову. Одурманил он ее речами ласковыми да хмельными поцелуями.

Правду молвить, лучшего краснодеревщика во всем городе не было. Зато ни одной получки без попойки, без дружков не проходило. Хотела Наталья от мужа на другой же год уйти, родители до того не допустили. Старого закона держались:

— Вышла без нашего благословения, терпи. К тому и мальчишка у вас. А по квартирешкам нечего таскаться, переходите в дом, всем места хватит.

Обрадовалась Наталья родительскому прощению. Может, Павел одумается. Сначала муж вроде бы и стеснялся стариков, а привыкнув, стал из дома потихоньку, что под руки попадало, тянуть. Работу совсем забросил, целые дни в «Голубом Дунае» околачивался.

Вскоре умерла мать Натальи, за ней отец в могилу ушел, а на следующее лето, под пьяную лавочку, утонул в сточной канаве Павел. Как жил нескладно, так и помер. После дождя в канаве-то и воды всего по щиколотку утенку было, а он умудрился.

В двадцать три года осталась Наталья вдовой-хозяйкой в родительском доме с пятилетним сыном на руках. Пустила на квартиру семейных, чтоб где и за мальчонкой приглядели, а сама пошла на производство.

Хотелось пожить тихо, спокойно, без нужды, как люди живут. Долго думала, какую себе специальность выбрать. Да с пятью классами образования не разбежишься. Решила учиться малярному делу: оплата сдельная, притом и на стороне всегда подработать можно.

Так и сделала, оформилась в стройконтору.

Старый мастер, учивший Наталью ремеслу, был доволен ей.

— В тебе, девка, скус отменный. Первое дело в нашей профессии: краску нутром чувствовать. Тогда в квартирах и в ненастье солнце заиграет. Людям жить станет веселее.

Его похвалы радовали, но влюбленности мастера в свое ремесло Наталья не понимала. Знала одно: лучше будет работать — больше заработает; и старалась перенять от учителя все нужное, полезное.

По своей натуре Наталья была честной, исполнительной, жизнь научила ее расчетливости. За два года она обзавелась кое-какой мебелью, справила себе и сыну хорошую одежку. Появились постоянные клиенты. Начала на черный день понемногу откладывать: одна, надеяться не на кого.

В войну работы по специальности убавилось, и Наталья еще поденно работала на элеваторе. Из последних сил тянулась, чтоб из дома ничего не продавать и сына выучить. «Глядишь, инженером станет. Образованному человеку везде почет, и платят больше».

Но Митька, стервец, сам собой после семилетки распорядился.

— Я, маманя, на завод устроился. На слесаря хочу учиться. — Встал перед ней, редкие волосики над верхней губой пощипывает. — Не всем инженерами быть.

Отодрать бы, как прежде, но почуяла: не справиться, и заплакала.

В работе и заботе не заметила Наталья, что сын выше нее на целую голову вымахал. Через год-другой возьмут его в армию, и останется она совсем одна. Может, зря она Савельеву отказала?..

Не только Савельев сватался к молодой черноокой вдове. Но она досыта натешилась своим коротким бабьим счастьем. О замужестве даже думать боялась. Сына, конечно, жалела, а пуще всего не хотелось терять вольную волюшку. Вдруг опять такой, как Пашка, попадется? Что и говорить, трудно без мужика одной да с домом! Зато сама себе хозяйка. В этом силу свою чувствовала, радость свою обрела. В людях Наталья не привыкла искать помощи и стала ждать: отслужит Димитрий свой срок в армии, гляди поумнеет, дальше пойдет учиться. Вот и подмога будет. Она уж для него и невесту на примете держала. Не девушка — писаная краля.

Но не так все вышло. Вернувшись с военной службы, Димитрий поступил на старое место, а через два месяца завербовался на комсомольскую стройку в тайгу прокладывать железную дорогу.

Тут уж Наталья по-настоящему рассердилась.

— Дом рушится! Венцы менять надо, а ты, словно волк, все в лес смотришь. Для кого стараюсь?

— Эх, маманя! Медаль за трудовую доблесть имеете, на стройке работаете, а простого понять не можете! — усмехнулся Димитрий и крепко тиснул мать за плечи. — Да мне самому охота, вот так, настоящую жизнь собственными руками пощупать!

Ручищи-клещи, а приятно силу сыновью чувствовать. Давно ли, кажется, под стол пешком ходил!

Димитрий выпустил материнские плечи:

— Дом отремонтируем. Деньги обеспечу. За этим дело не станет.

Трудно было Наталье расставаться со своими планами, пробовала еще урезонить сына:

— На заводе тебя уважают, заработок большой…

— Завод и посылает, — перебил ее Димитрий. — Не я один, многие едут.

Наталья насторожилась.

— И Катерина с тобой? — Она не одобряла его дружбы с Катериной Селедкиной, щуплой белобрысой девчонкой. «И впрямь, как селедка, тощая. Никакой приятности», — неприязненно думала про нее Наталья. Не нравилось ей и другое: Катерина тоже только семилетку закончила, семья у Селедкиных многодетная, живут туговато. Значит, невеста бесприданница.

Димитрий исподлобья посмотрел на мать. Глаза карие, смелые.

— А как же? Условие такое было, чтоб вместе.

— Условие было!.. — Наталья в сердцах сплюнула. — Вот так вас дураков и ловят всякие вертихвостки!

Димитрий и Катерина уехали.

И Наталья долго выдерживала характер, но, получив телеграмму, что родилась внучка, проревела всю ночь, а утром сходила в контору, выпросила без содержания отпуск. Потом побежала на вокзал, купила билет и весь день собиралась в дорогу.

В купе, кроме Натальи, оказалось еще трое пассажиров: плотный, средних лет мужчина и чета помоложе.

Наталья присмотрелась: кто знает, какие люди?

Мужчина сразу же завалился наверх и захрапел, а муж с женой, устроившись поудобнее, надумали перед сном подкрепиться. Из того, как они охотно наперебой ухаживали друг за другом, Наталья заключила, что это, должно быть, молодожены, и, узнав, что они едут дальше нее, немного успокоилась. Молодожены тоже вскоре уснули. Наталья погасила верхний свет и села у окна, за которым проносились белые мертвые поля и черные телеграфные столбы. «Дома-то сейчас тепло… чисто… А билет все-таки дорогой, двести рублей да харчи…» Наталья переплела на ночь черную тугую косу и уложила ее венком вокруг головы.

Вагон мерно покачивался, точно баюкал. Где-то под полом беспрестанно приговаривали колеса: «Спи… спи… спи…»

Прикрыв рукой рот, она зевнула. «И не ждут, поди. Надо бы телеграмму послать, как там-то добираться? Натальей назвали. Хоть бы быстрее ехали, что ли, а то четыре дня… Да и на машине еще сколько». Она поправила подушку, усталость брала свое, и легла.

«Не забыть квартирантам про штепсель в кухне написать. Как бы пожара не приключилось». Поворочавшись на жесткой узкой полке, Наталья закрыла глаза. Под полом одобрительно бормотали колеса: «Так… так… так…» Утром вдова проснулась от негромкого покашливания. На нее сверху поглядывал мужчина, примериваясь, как лучше спрыгнуть вниз. Она торопливо села и загнула край матраца.

— Слазьте, слазьте, я не сплю.

Мужчина опять деликатно кашлянул в кулак и, опершись на ладони, одним резким движением спустился на пол. Сев на край Натальиной полки, он стал надевать валенки. Плечи и грудь у него были массивные, руки большие, сильные, с коротко подстриженными чистыми ногтями.

«Видать, опрятный», — отметила про себя Наталья.

Мужчина кивнул на спящих и, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь купе.

— Умыться, пока все спят. После не добьешься. — Голос у него был басовитый, с простудной хрипотцой.

Наталья тоже пошла привести себя в порядок, а когда возвратилась, мужчина уже стоял в коридоре у окна, набивая табаком трубку с обгрызанным мундштуком.

— Случайно этим не балуетесь? — шутливо остановил он Наталью, одновременно с пристальным вниманием вглядываясь в ее лицо, точно вспоминал что-то.

— Терпеть не могу! — отмахнулась она и смутилась: «Ишь уставился, будто знакомую встретил».

— А я вот, знаете, сорок лет курю. Семилетним пацаном начал. Бывало, убежим с ребятами на гумно и конским навозом дымим до одурения, — собеседник отвернулся и, выпустив струю дыма, разогнал его рукой.

Это понравилось Наталье: вежливый, и вдруг припомнилось, как после первой получки Димитрий принес ей темно-синего в белую крапинку сатину на кофту, а себе пачку папирос «Пушка». После того он курил дома, не таясь. Встанет у открытой фортки, потому что мать не выносила табачного духу, и дымит.

Она была строгой матерью и никогда не потакала сыну, но тогда поняла: не перебороть ей сына, и смирилась — пусть уж лучше на глазах, чем где-то…

Наталья не имела привычки лезть к людям со своими переживаниями. Кому интересно чужое горе. А здесь захотелось поделиться о сыне. Поговорили и разъехались, а на сердце и полегчает.

— Сын у меня тоже рано курить начал. Вот к нему в Колычевку еду.

— В Колычевку!? — скуластое с широким прямым носом лицо мужчины помолодело от удовлетворенной улыбки. — Уж не родственницей ли Димитрию Ласькову доводитесь?

— Мать я ему, — улыбнулась и Наталья. Но улыбка вышла растерянная, испуганная: «Не осрамил ли сын себя там, на работе своей!?».

— Так я и думал! Уж очень вы, Наталья Ивановна, с Митрием обличием схожи. Мы с ним по соседству живем.

Смуглые, гладкие щеки вдовы зарумянились от чувства собственного достоинства: видно, частенько сын ее вспоминает, раз соседу имя известно. Сложив лодочкой ладонь, она степенно протянула ему руку.

— Стало быть, знакомые.

— Василий Васильевич Быков, — он бережно, с почтением пожал ей руку, и от этого Наталье стало приятно на душе: значит, и Митьку уважают там, в Колычевке. Да и обрадовалась она нежданному попутчику. Не одной хоть пятьдесят километров на машине трястись. Все-таки деньги при себе и в чемодане отрез бостона…

В тот же день Наталья познакомилась и с молодоженами, приветливыми, словоохотливыми людьми. В купе установились простые, непринужденные отношения, играли в карты, домино, до которого Быков оказался большим охотником. Наталья не любила таких развлечений, но играла, не хотела портить веселую компанию. А больше она и Василий стояли в коридоре у окна, и Наталья осторожно выспрашивала Быкова о сыне.

Мимо них проносились, обгоняя пассажирский состав, товарные поезда, груженные углем, машинами, штабелями ровных брусьев, балок, оконных и дверных переплетов.

— Технику и сборные дома на новостройки везут. В диких местах города, как в сказке, вырастают. Я вот тоже насчет строительства ездил. К весне всех капитальной жилплощадью обеспечим. Пока что семейным дома поставили, — провожая глазами один из товарных составов, сказал Василий и предложил: — А не наведаться ли нам, Наталья Ивановна, в ресторан? Надоела сухомятка. Какое у вас мнение на этот счет?

— Можно и сходить, — согласилась Наталья. Она прошла в купе, убрала под подушку пуховый платок, поправила постель и попросила молодых:

— Вы уж тут, пожалуйста, за моим барахлишком приглядите!..

— Последим, последим. Не беспокойтесь. На первое борщ возьмите. Объедение просто…

Быков и Наталья уселись за маленький стол, накрытый хрустящей белой скатертью, и заказали украинский борщ, жареную телятину и чай. Любила Наталья хорошо покушать и никогда не скупилась для себя и сына.

— Деньги — дело наживное, а здоровья не купишь, — частенько говаривала она. — Здоровье дороже всего.

Быков весело подмигнул хорошенькой официантке:

— Ну и красненького бутылочку. Ради знакомства не грех.

Наталья без чванливости выпила рюмку, от второй отказалась, кабы не подумал чего лишнего, и, вытерев платочком румяный рот, осторожно спросила:

— И этим тоже с пацанов балуетесь?

Василий громко хохотнул, обнажая желтые прокуренные зубы, затряс большой головой.

— Что нет, то нет! А с морозца или перед обедом люблю хватить стопочку. Да у нас в Колычевке без спиртного закоченеешь. Пичуги на лету мерзнут.

— Мерзнут… А чего ж туда народ, как в святые места, тянется? Деньги, небось, те же платют?

— Деньги, оно конечно. Только не в том тут дело, — Быков отставил пустую стопку. Лицо его посерьезнело и будто постарело. — Вот хотя бы взять нашу стройку. Еще до войны в тех местах обнаружили железную руду, так сказать, в государственном масштабе. Руда — это машины, машины — это хлеб, а чем больше хлеба, тем богаче жить будем. И без железной дороги тут не обойтись. Потому транспорт главный, так сказать, нерв…

— Ты мне лекции не читай, — сердито перебила его Наталья, неожиданно перейдя на «ты». — Сама грамотная. Не об том я.

— А об чем же? — спросил Василий и с любопытством посмотрел на Наталью.

Но она не могла подобрать нужных слов, чтобы выразить свою мысль, ответить на вопрос Василия Васильевича. Непонятно ей было: какая сила, кроме денег, поднимала людей с обжитых насиженных гнезд и уводила в глухомань? Ну пускай бы ехали туда те, у кого ни кола ни двора. Им все равно, где жить. А то вот как Митрий…

К столику подошла официантка.

— Вино на мой пай плюсуйте, — предупредил ее Быков.

Наталья упрямо нахмурилась.

— Нет уж пополам делите. Я тоже пила, — и, вытащив из кармана зеленой шерстяной кофты двадцать пять рублей, положила их на скатерть.

Василий, обтерев усы бумажной салфеткой, тихонько крякнул.

— Митрий-то, оказывается, и норовом весь в тебя, — сказал, перейдя на «ты» Быков.

К Колычевке подъезжали ночью. Дорога сначала шла вдоль нового железнодорожного полотна, потом запетляла в распадках по берегу какой-то извилистой речушки. Вдоль обочин зубчатой стеной тянулась тайга. Она временами скрипела от стужи и гулко охала, стряхивая с седых пихт комья снега. Снег тонкими искрящимися иглами повисал в недвижном морозном воздухе и медленно оседал в голубом свете месяца, закутанного в огромный радужный круг. Внезапно метрах в пяти — десяти сзади машины след в след мелькнули крупные серые тени. Они спустились на лед и широким наметом пересекли речку.

— Никак волки! — Наталья даже привстала. — Самое, что ни есть, чертово логово!

— Ну, теперь, считай, здесь цивилизация. Дороги грунтовые, через каждые десять километров посты. При надобности и отдохнуть и закусить можно, — со спокойствием рассказывал Быков. — А была действительно глушь. Попадешь — не выпустит. Еще в войну пришли сюда изыскатели трассу нашу прокладывать. Трое их было: инженер Журбин, с ним техники Колычев и Степанов. Дорогу топором прорубали. Ружьишко одно на всех, провиант кое-какой. Вышли в октябре, рассчитывали до зимы к жилым местам выйти, да не рассчитали… Все трое от голода и холода погибли.

— А знали они, что в гиблые места идут?

— Конечно, знали! Только дорога эта нашим завтрашним днем была. Вот и пошли…

Наталья зябко поежилась и плотнее закуталась в тулуп.

Все, что говорил Василий Васильевич, было для Натальи и ново и интересно и рассказывал он уж очень разумно… Но разобраться во всем сейчас было ей трудно… Мысли ее беспрестанно возвращались к Димитрию и Катерине… Какой-то получится встреча с ними…

Грузовик сильно подбросило на ухабе, Наталья чуть не вывалилась за борт. Но Быков успел подхватить ее и усадить на сено.

Крепкое мужское объятие, в котором было только желание помочь, вызвало у Натальи прежнюю тоску одиночества, испортило настроение. Ничего не ответив, она отодвинулась от Быкова к самому борту. «Все они одним миром мазаны. Так и норовят за чужую бабу подержаться. Небось, жена дома ждет».

Машина обогнала колонну тракторов с тяжело нагруженными санными прицепами и, громыхнув пустыми бочками, что перекатывались за сеном в задке кузова, покатила по высокой утрамбованной насыпи к мелькающим вдали огням какого-то селения.

— Колычевка наша, — густо пробасил Василий, заботливо укрывая ноги Натальи сеном. — Насыпь-то прошлую зиму в самый мороз поднимали. Семнадцать метров высоты. Трасса по пересеченной местности идет. Одних земляных работ до сорока тысяч кубов на каждые десять километров приходится. Сейчас от Колычевки к Журбинску последнюю просеку повели. Митрий там на корчевателе работает.

Грузовик въехал в поселок и остановился возле углового дома. Сердце Натальи застучало часто-часто.

Василий помог Наталье сойти и тихонько стукнул в замерзшее темное окно. В доме тотчас зажегся свет.

— Уж и электричество успели провести, — удивилась Наталья.

— Погоди, то ли еще увидишь, — пропуская ее в калитку, сказал Быков и крикнул в открывшуюся дверь. — Встречай, Катюша! Гостью дорогую привез!

Через минуту Наталья уж разделась в просторной кухне. Скинув шаль, она ткнулась губами в теплую щеку растерявшейся невестки и просто сказала:

— Ну здравствуй, голубушка.

Катерина нисколько не изменилась с тех пор, как Наталья видела ее последний раз на вокзале, когда провожала Димитрия. Низенькая, белокурая, с тонкими, как крысиные хвостики, косичками, большеглазая и полногрудая, она походила на рано созревшую девочку. Фланелевый короткий халатик еще больше подчеркивал ее хрупкость.

«В лесу лесу не нашел», — поморщилась Наталья, разглядывая невестку, хлопотавшую возле самовара.

— А Митрий где?

— На участке, — так же коротко ответила Катерина.

И обе настороженно замолчали, не зная, о чем говорить. Наталья прошла в горницу, остановилась у маленькой кроватки, где спала полненькая черноволосая девочка, и склонилась над ней. Ребенок улыбнулся сквозь сон, и Наталья умилилась.

— Внучка! Внученька ты моя, литой Митрий…

Поселок расположился на левом высоком берегу Тасуни. Год назад здесь еще были дикие, неезженные места, а теперь и ночью тайга светилась глазищами автомобильных фар.

Люди пришли сюда надолго, навсегда, стали хозяевами. Они разделили тайгу белыми проборами широких просек, вытянули вдоль них красивые строчки желтых деревянных домов и начали обживаться. Поднялось с лежек напуганное зверье и поспешило подальше убраться от непрошеных гостей.

Первый раз за много столетий порожистая Тасунь услыхала звонкий детский смех и воинственный петушиный крик.

Петуха еще по прошлой весне привезла в Колычевку хозяйственная племянница Быкова Настя Фролова.

Больше того, круглолицая сероглазая Настя привезла к мужу, плотнику Ивану Фролову, двух сыновей — трехлетнего Костю и четырехлетнего Лешу.

Теперь целыми днями у моста на горе слышались веселые голоса малолетних новоселов. Даже тридцатиградусный мороз не мог загнать их в избы.

С Настиного крыльца хорошо был виден шумный ребячий базар, и она частенько выбегала взглянуть на сыновей.

— Ма-альцы? — несся по Колычевке ее высокий беспокойный голос.

— Мы здеся-я! — дружно отзывались ребятишки, выбираясь с самодельными деревянными салазками на крутой берег.

— Не застыли? — все так же с крыльца спрашивала Настя и всякий раз наказывала: — В прорубь не угодите!

— Не-е! Мы туда не ездим! — отмахивались они, шмыгая покрасневшими носами. — Гляди, мамка, как мы скатимся!

Настя, зябко переступая полными стройными ногами в легких тапках, с улыбкой следила за вихрившимся сзади санок снегом. Когда сани благополучно выкатывались на середину реки, она убегала в дом.

Дом Димитрия стоял как раз против фроловского, на углу широкой улицы, у моста. Окна большой светлой горницы выходили на реку, за которой горбатилась синими увалами саянская тайга. Она поражала и подавляла Наталью своей суровой беспредельностью.

— Чуток отойди от ворот — и заблудишься. Деревья в три обхвата. Поди и медведи есть? Ехали — волков видали.

— Есть, — подтвердила Катерина. — Прошлый год летом медведица к самому жилью подходила. Митя в воздух из дробовика пальнул. Смех прямо, как она в кусты бросилась.

Наталья была высокой, статной, и хрупкие маленькие женщины ей вообще не нравились.

«Маленькая собачка до старости щенок. Их на божницу только сажать». Не о такой жене для Димитрия мечтала она и по-прежнему приглядывалась к невесте, перевертывающей на кровати дочь.

«Вожжой перешибить можно. Как ее машина-то слушается, ребенка завернуть не умеет».

Не вытерпев, Наталья поставила на стол чашку, которую мыла, и, обтерев фартуком руки, подошла к Катерине.

— Давай покажу, как пеленать-то. Не учат вас этому в школе, а надо бы. Какие мы горластые да черноглазые. Вылитый папка, — приговаривала Наталья, ловко и быстро пеленая ребенка. Поцеловав девочку в нежную бархатную щечку, она передала ее невестке. — Корми. Ишь ртом-то выкомаривает.

Катерина взглянула на маленькие настольные часы, стоявшие на этажерке с книгами.

— Не время. Должна к режиму привыкать. На работу мне скоро выходить.

— На работу? А девчонку куда же? — насторожилась Наталья.

— Соседка посмотрит. Ей заодно. К весне ясли построят.

— Сама бы годок-два дома посидела. Ребенок ухода требует.

Катерина спокойно положила ребенка в кроватку.

— Мы с Митей тоже так сначала решили, а потом подумали, подумали: девочка крепкая, спокойная, пусть с малых лет к коллективу привыкает. А здесь каждая пара рук на учете.

«От твоих-то, поди, небольшая корысть», — усмехнулась Наталья, и жгучая горькая обида на Катерину опять завладела ей: «Растила, растила сына, и вот пришла какая-то девчонка и отняла, увела его за собой в проклятую глухомань».

Катерина накинула старенькую замасленную телогрейку и громыхнула ведрами:

— Воды побольше нагреть надо. Наташку купать, да и Митя приедет. Суббота сегодня.

Наталья с ревнивым раздражением взяла у нее из рук коромысло.

— Третий день живу. Шагу не даешь сделать. Не привычная я сложа руки сидеть.

Димитрий приехал под вечер, когда Наталья возилась у печки, а Катерина кормила в горнице выкупанную дочь. Он ввалился в кухню вместе с клубами морозного воздуха, худой, длинный, блестя озорными цыганскими глазами и белозубой улыбкой. Сходу схватив Наталью в охапку, несколько раз уколол ее щеки жесткими обветренными губами.

— Какая ты, мать, молодец! Я уж сам собирался к тебе! — От его необычного обращения и теплой сыновней ласки Наталья вся размякла. Она глядела на него снизу вверх, гладила по щетинистым темным щекам и всхлипывала, как девочка.

— Собирался… Мать здесь, а он… — от его широкого плеча пахло морозом и тавотом.

— Ну чего ты, чего. Не мог раньше. Знаю, виноват, да ведь бригадир я, неудобно, — виновато оправдывался сын, стаскивая у порога промасленную промерзшую робу. — Василь Василич рассказывал, как доехали. Привет тебе просил передать.

— Ты мне зубы-то приветами не заговаривай, — Наталья загремела ухватом, стараясь скрыть непонятное ей самой волнение, охватившее ее при последних словах сына. — Мыться будешь? — она выплеснула из чугуна в большой цинковый таз, где только что купала внучку, горячую воду и громко высморкалась в фартук.

— Сначала поздороваюсь со всеми, — Димитрий пошел в комнату. Оттуда долетел его хрипловатый, видно, простывший голос:

— Ну как тут без меня дышите?

— Дышим! — счастливо отозвалась Катерина и строго спросила: — Записку получил мою? Мать ждет. Уж мог бы как-нибудь отпроситься.

Наталья прислушивалась к их разговору и истолковывала его по-своему. «Нарочно отчитывает, чтоб я слышала».

И снова подумала о Димитрии: «К ней ушел. Словом не перекинулся с матерью и про дом не спросил…»

Опять до боли защемило сердце: сын отрезанный ломоть. У него своя семья, свои заботы. Сесть, положить бы голову на стол и зареветь в голос… Да не хотелось показывать этой девчонке своих слез.

— Мама, идите-ка сюда, — позвала ее из комнаты Катерина. — Что вы там одна? У нас секретов от вас нет.

«Без него никак не называла», — про себя отметила Наталья. Но все-таки ей было приятно, что Катерина назвала ее мамой.

Наталья прошла в комнату, взяла у невестки внучку и заходила с ней по комнате, напевая, как когда-то певала сыну:

— Ты давай скорей мойся. Фроловы обещались прийти, — заторопила мужа Катерина, доставая ему чистое белье. — Я пока в магазин сбегаю.

— Красненького купи. Маманя белого в рот не берет, — наказал Димитрий.

— А мясо-то будем брать? Оставили нам.

— Если хорошее. А как тот раз было, не надо.

Наталье понравилось, что они советуются. Значит, дружно живут, а ей вот не выпало такого счастья.

«Не сумела я своего вовремя в руки взять. А эта, смотри, сильнее меня оказалась», — позавидовала она Катерине, прислушиваясь к ее легким шагам за окном.

Фроловы пришли всей семьей. Сам Иван под потолок ростом, косая сажень в плечах, ручищи, как грабли.

«Настоящий медведь», — подумала Наталья, разглядывая его добродушное широкое лицо, красное от постоянного пребывания на морозе.

По тому, как просто, приветливо здоровались Фроловы с Димитрием, почувствовала она — желанные они здесь гости, и екнуло сердце: «Скоро чужие люди роднее матери станут».

Костя и Лешка сразу залезли на печь, где специально для них в ящике лежал всевозможный припас: два молотка, четыре обстроганные чурки, гвозди, старые болты и гайки.

— Мы бульдозер будем строить, — в один голос заявили ребята.

— Валяйте, действуйте! — одобрил Димитрий, трепля их белые головенки, и обратился к жене: — Может, пельмешек сварим, Катюша?

— Провозитесь до ночи! — возразила было Наталья, но Катерина обняла ее за плечи.

— Минутой обернемся. Мужики, мясо рубить! — крикнула она.

Димитрий притащил из чулана деревянное корыто и две сечки:

— Вот, мать, сам сделал. А ты все меня ругала: хозяйством не занимаюсь.

— Уж вижу! — Она легонько толкнула его в спину и вытерла фартуком покрасневшие глаза.

Разве плохо было бы им всем там дома, на обжитом, согретом ее заботой, месте?..

Вскоре на столе, застланном новой клеенкой, задымились вкусным паром сибирские пельмени. Зардевшаяся от радости и печного жара Катерина поставила рядом бутылку портвейна и графинчик водки.

Иван потер от удовольствия огромные руки.

— Жаль: дядюшки нет. Любит он, Катя, твои пельмени! Моя никак не научится их стряпать. Все они у нее на вареники смахивают, — любовно взглянул он на Настю. Она поправила на груди белую в оборочках кофту и турнула его в бок:

— Хватит жену при других срамить. Вечно в краску вгонит.

— А правда, чего это Василь Василич не пришел? — спросила Катерина, разливая вино в рюмки.

— В Журбинск поехал договор с заводом заключать. Давно его прошу: брось свою собачью должность, дня на месте не посидишь. Да где там: «Без агентов снабжения, говорит, вся работа встанет. Маленькие мы винтики, а главные». — Иван помолчал немного и добавил: — После смерти тети Нюры такой стал. Пятнадцать лет прожили… Женить бы его, что ли… А то уж переживает больно…

Наталья подозрительно покосилась на Фролова: «Сговорились никак. Один приветы передает, другой все о нем рассказывает»…

Фроловы засиделись за полночь.

— Что-то мальцов не слышно. — неожиданно всполошилась Настя и заглянула на печь.

Прижавшись друг к другу, ребята сладко спали, подложив под голову старые валенки Димитрия.

— Ух вы, мужичонки мои! — нежно приговаривала Настя, будя их. Но Наталья остановила ее.

— Не трожь. Сон милее отца с матерью. Я в кухне лягу, догляжу. На, подушку им подложи.

Мальцы сладко причмокивали во сне и не проснулись, даже когда мать их раздевала.

Проводив гостей, Наталья постелила себе на широком самодельном топчане и взяла у Катерины девочку.

— Хоть раз поспишь спокойно. Все равно до утра не кормишь. — Это был только предлог побыть наедине с внучкой, из-за которой забыла обиду и приехала сюда.

Она положила девочку на большую пуховую подушку, что привезла с собой, и прикорнула рядом. Сон не брал Наталью. Прислушиваясь к спокойному дыханию ребенка, она не переставала думать о своем.

«Кажись, вот и не жила совсем, а бабушка уж… Без радости прошла жизнь — без любви, без мужа. Одни заботы о сыне и достатке. А Димитрий вон как все оценил! Дочь, наверное, бы не сделала такого. Зря тогда плод вытравила, девочка была бы. На год младше Митрия. Обоих бы как-нибудь вырастила. Теперь уж поздно… А Марья вон на сорок пятом году родила. Да какую девку, — Наталья ощутила в себе молодую неистраченную силу и тяжело вздохнула: — Зря все-таки тогда Савельеву отказала, дельный мужчина, а теперь вот бобылкой возле чужих людей придется коротать долгий вдовий век».

В расписанные ледяными узорами окна глядел серебряный месяц и бередил Натальину душу. В его призрачном свете на пол от вещей падали тени. Слышно было, как в ограде поскрипывает старый раскидистый кедр.

Стало страшно, что надо уезжать отсюда, от Димитрия, от внучки… и опять одна. Но вспомнился дом с привычными заботами и делами, и Наталья вздохнула. «Про штепсель так и не написала. Как бы и впрямь чего не приключилось. Квартиранты, они и есть квартиранты. У них за чужое добро голова не болит… — Потом Наталья подумала, что и на работе ее, верно, ждут. Немного повеселела. — Клуб заводской к маю надо отделывать». И в уме стала прикидывать, где какой колер: «В фойе, пожалуй, лучше всего голубой…»

По дороге мимо дома проехала машина. Яркий свет фар ударил в окна, скользнул по полу, разгоняя ночные тени, и вернул Наталью к действительности. «Митрию-то после выходного на участок надо. Так и не повидаешься толком. Может, с ним поехать?»

Наталья так до утра и не заснула, а в понедельник, когда Димитрий чуть свет стал собираться на просеку, засобиралась с ним.

— Хочу посмотреть, какая такая там у вас настоящая жизнь идет.

— Куда ты, мороз такой! И места подходящего у нас для гостей нет, — пробовал отговорить ее Димитрий, но она стояла на своем:

— Где-нибудь пристроюсь, мне немного надо.

Наталью поддержала и Катерина.

— У Варвары в кухне тепло и место есть. Пусть с тобой на участке побудет. Год ведь не видались…

— Голова у тебя, Катюха, прямо министерская, — пошутил Димитрий.

Участок находился в тридцати километрах от Колычевки, на полпути к Журбинску.

Лесорубы зимовали в длинных приземистых бараках, за которыми примостились столовая и баня. У дороги чернел большой деревянный сарай где ночь и день визжала шпалорезка.

Просека шла ровной узкой полосой по правому пологому берегу Тасуни, начинаясь от самого распадка, где разместились постройки. Гостью приютили в столовой, одновременно служившей и клубом. Закутавшись в пуховый оренбургский платок, Наталья подолгу стояла у сарая, откуда видна была трасса, как на ладони, пытаясь распознать Митриев трактор с флажком.

Мороз до боли щипал тугие щеки, но она не уходила. Выручила повариха Варвара.

— Чего на морозе без толку стоять? — сказала она Наталье. — Половина первого. Езжай ребят кормить. Митрия увидишь.

Наталья согласилась.

— Ты им добавки не жалей, — напутствовала ее словоохотливая стряпуха. — Тулуп мой надень, не то ознобишься.

Лесорубы обедали прямо в лесу. Машина остановилась возле небольшого, наскоро срубленного навеса, под которым стояли грубо сколоченные столы и скамьи. Шофер вылез из кабины, помог перенести под навес термосы и заколотил заводной рукояткой по железному брусу, прицепленному к сосновой ветке.

За столом мест не хватало, проголодавшаяся, наработавшаяся молодежь с горячими мисками в руках рассаживалась у костров на пни и поваленные деревья. То и дело слышалось:

— Нельзя ли еще черпачок, мамаша?

Наталья не успевала подливать в опустевшие миски.

По просеке полз сизый смолистый дым. На кострах жгли хвою и сучья.

— Сколь дров зря пропадает! — покачала головой Наталья, присев на опустевший термос против Димитрия. — Чем машину гонять, здесь бы на месте кухню организовали. Тоже мне — хозяева!

— Что правда, то правда. Не используем отходы, — согласился Димитрий. Он свернул толстую цигарку и прищурился на работающего вблизи парня: — Дает Тоська! По две нормы в день выколачивает. Передовик.

— Словно очумелый. Хоть бы передохнул после обеда… — Наталья против воли залюбовалась скупыми, точно рассчитанными движениями парня. — Пила так ходуном и ходит…

Подпиленное дерево чуть накренилось, а парнишка все еще не отнимал пилы. Он лишь в последний миг отскочил в сторону. Дерево ухнуло в снег и обдало Наталью колючими сухими брызгами. Она испуганно вскочила, погрозив лесорубу кулаком:

— Придавит кого-нибудь, окаянный!

— Не придавит, — упрямо тряхнул головой паренек, смахивая рукавицей снег. Из-под треуха выпал толстый жгут рыжеватой косы.

— Тьфу, девка! — в сердцах сплюнула Наталья и, собирая со стола грязные миски, огрызнулась на шофера.

— Нечего зубы скалить, заводи свою тарахтелку…

Обыденное незначительное происшествие испортило Наталье настроение. Она, кажется, начала понимать, почему эти люди стали Митрию ближе матери. И это ее злило.

Возвратившись на участок, она раздраженно бросила тулуп Варвары на сундук, сказала:

— Ну! У молодых еще мозги в голове на место не встали, а тебя сюда каким ветром занесло?

— Как каким? — Варвара перестала раскатывать тесто и удивленно округлила маленькие бутылочного цвета глазки. — Людей кормить надо! При такой работе пища высококалорийная требуется. Кулинарные курсы кончала, знаю.

— Курсы?! — Наталья с нескрываемым недоверием поджала губы. — С курсами в любом ресторане устроилась бы.

— Я и работала. Десять лет работала, — Варвара шумно вздохнула и снова взялась за тесто.

«Врет все, — решила Наталья. — Либо проворовалась, либо мужа здесь ищет. Вчера вон как глазки механику строила. Что ж, дело ее молодое, — и она, уступая женскому самолюбию, не без удовольствия стала сравнивать себя с поварихой: — Фигура — три шара друг на друга поставили. Нос — морковкой, глаза — щелочки. До сих пор в девках. А что ни говори, плохо без мужа». И почему-то вспомнила Василия Васильевича и уж до позднего вечера думала о нем.

А погода заметно портилась. Густо-синяя полоска неба над распадком затянулась белесыми тучами, повалил снег, и к ночи разыгрался буран.

— Теперь на неделю заладит, работу остановит, — жаловалась Варвара Наталье. — Прошлую зиму до крыши снегом нас завалило. Два дня откапывались. Вот в этакую же пургу брательник мой застыл…

Наталья насторожилась.

— Витька. Станцию-то нашу в память Колычевой и назвали. Колычевы мы… Перед войной он техникум кончил, направили сперва на Алтай. В сорок втором, по осени, из Барнаула пришло последнее письмо: уходим, мол, в тайгу, новую железную дорогу прокладывать. Просил не беспокоиться, вестей не ждать. С тех пор, как в воду канул… А три года назад дневник рыбак здешний нашел на берегу Тасуни.

Ветер с разбегу ломился в толстые бревенчатые стены кухни, сотрясая барак. Чудилось, еще один такой порыв — и все рухнет.

Наталья зябко поежилась. Вспомнила рассказ Василия Василича о погибших парнях… Из уважения к Витьке было неловко за давешние думки о поварихе. Утешить ее, сказать что-нибудь хорошее. Пустяшными в данный момент показались ее обиды на сына… Стоит только захотеть — и можно видеть Митрия каждый день, жить, работать вместе. А мертвого из могилы не вернешь… Что дом? Правда, силы, деньги в него ухлопала! Но деньги вернуть не поздно… и приличные деньги!

Наталья материнским сердцем, почуяла, что если не пойдет с Митрием по одной дорожке, останется на обочине. И деньги и дом тогда ей будут ни к чему… Ведь для сына жила, для него добро копила…

На другой день к вечеру в столовую нежданно-негаданно ввалился мужчина весь в снегу. Отряхнувшись у порога и прислонив к стене лыжи, прохрипел:

— Привет честной компании!

И тяжело опустился на табуретку.

— Василий Васильевич, откуда? — удивилась Варвара.

— Погодите, дайте отдышаться.

В столовую на ужин пришли рабочие.

И пока фельдшер оттирал Быкову обмороженные щеки и смазывал вазелином, Василий рассказывал:

— Попросили меня по пути из Журбинска подбросить на машине двух артисток для концерта. Выехали вчера в полдень, глядим: забуранило. Добрались кое-как до урочища, договорились переждать в землянке. Ждем, не утихает. Что делать? Одна булка хлеба на четверых. Кинули мы с шофером жребий, вышло мне на лыжах до вас добираться. Выручать людей надо. Да заблудился, полдня плутал.

Быков осторожно, точно что-то очень хрупкое, снял с шеи маленький шерстяной шарфик. Нежный запах дорогих духов распространился по комнате.

— Подарок, чтоб в дороге не мерз. — Василий усмехнулся, разглядывая шарфик, уместившийся на его широкой ладони. — Пустяковина, кажись, а в дороге сердце здорово грела.

Наталья подняла голову и встретилась взглядом с глазами Василия.

— Чего мешкать, поехали! — наперебой галдела молодежь.

— На машине не пробиться. На тракторе разве? — Быков вопросительно посмотрел на Димитрия. — Ты дорогу, как свои пять пальцев, знаешь.

У Натальи захолонуло в груди: «Собаку не выгонишь за порог… Будь она проклята, эта глухомань!» Но промолчала, когда сын, ни слова не говоря, направился к выходу. Знала: не остановить. К тому же желающих помочь ему нашлось много.

Быкова лесорубы не пустили снова в тайгу.

— Без вас управимся. Отдыхайте.

Наталья вместе со всеми вышла проводить отъезжающих. Ветер валил с ног, хлестал колючим снегом в глаза.

Димитрий, поплотнее затянув солдатский ремень, залез в кабину. С ним еще двое.

— Тулупы запасные взяли? — спросил Быков.

— Взяли.

— Ну, счастливо.

Василий стоял рядом с Натальей, загораживая ее от ветра.

Заревев, трактор ринулся в сплошную белую муть и пропал в ней. Следы гусениц тотчас замело. Наталья силилась уловить рокот мотора, но свист и вой бурана поглощали звуки. На душе было неспокойно: «Кто знает, как обойдется?» Вздохнув, она подошла к столовой.

Василий, придерживая рукой шапку, широко шагал сбоку.

— Как это ты сюда надумала?

— Взяла да и надумала. Надо мной хозяев нет, — просто ответила Наталья.

Под пушистыми заиндевевшими ресницами блеснули ее темные глаза.

— Сердитая. Нам здесь такие нужны.

— Пусти. Нашел место разговоры разговаривать. Люди в этакую страсть отважились…

Наталья отодвинула его плечом и ускорила шаги.

Варвара будто напророчила. Буран свирепствовал целую неделю. Но артистки, благополучно прибывшие в Колычевку, не давали скучать лесорубам. Ежедневно после ужина в столовой были концерты.

Наталья не пропустила ни одного: любила песни, особенно грустные. Та из артисток, что постарше, высокая представительная блондинка, внушала Наталье и уважение и недовольство. «Здоровая, в самый аккурат на производство идти. У такой инструмент из рук не выпадет, а она какие-то побрехушки рассказывает. Чем над старым смеяться, лучше новое в полной форме покажи, чтоб людям просветление вышло».

Вторая, щуплая, миловидная брюнетка, вызывала у нее восхищение, смешанное с жалостью и пренебрежением: «Посмотреть — пигалица. Поет — дух захватывает. Откуда что берется?..»

Но после концерта ей и та и другая в целом нравились. Как ни есть, не побоялись холода, приехали в эту глухомань… Как Митрий, поступили…

Мысли были новые, непривычные. Они тревожили, сбивали Наталью со старого укоренившегося взгляда на жизнь: «Всякая птичка свой зобок набивает, всякая рука к себе загребает…»

Она начала мириться с создавшимся положением…

Поселок менялся прямо на глазах. За время, что провела Наталья у Димитрия на участке, в Колычевке открылась детская консультация, в окнах поликлиники забелели расшитые занавески. На угловом срубе возле магазина четыре венца прибавилось, а справа от моста, у голой березовой рощицы, на юру, желтело бревенчатое здание будущих яслей. К нему частенько подкатывал вымазанный известковым раствором самосвал. Это заставило Наталью как-то свернуть к роще, поглядеть на здешних мастеров. Пора была обеденная, на стройке ни души. Наталья обошла здание вокруг и осталась довольна: стены срублены на совесть, фундамент, правда, низковат, но зато-окна что надо. Перешагнув через смолистую щепу, Наталья открыла дверь. В нос ударил знакомый запах свежей штукатурки. Шаги гулко отдавались в пустых просторных комнатах. Кругом валялась строительная снасть. Наталья пощупала отштукатуренные стены.

«Еще сыры, — и наметанным глазом прикинула: — Четыреста квадратных, если не больше».

Из дальней комнаты донесся заунывный девичий голос. Наталья заглянула и туда. На подмостях стояла высокая тонкая девушка. Она неловко орудовала мастерком. Раствор тяжело шлепался о стену и брызгами разлетался по сторонам.

«Нарочно так не вымажешься», — подумала Наталья, взглянув на заляпанное лицо девушки.

Поставив хозяйственную сумку на пол, она взяла из рук растерявшейся девушки соколок, проворно скидала с него остатки раствора на стену.

— Всякое дело сноровку любит…

Девушка с любопытством следила за ней.

— Звать тебя как? — поинтересовалась Наталья.

— Галя Иваненко, — ответила девушка. — Не выходит у меня никак. Обедать не хожу, а нормы не выполняю. Грозят в другую бригаду перевести. Самой стыдно. Уеду отсюда, уеду!..

— Ишь ты, уеду! — Наталья сняла пальто. — Заждутся меня дома. За хлебом отправили… Ну… да ладно! Бери мастерок, показывать стану.

— Ой, тетечка! — светло-карие глаза штукатурщицы заблестели. Она легко соскочила с настила.

— Раствору сперва бери на мастерок немного. Постепенно дойдешь. Через руку от себя снизу вверх набрасывай. Да не шибко машись, легче, легче.

Приучая девушку, Наталья с внезапной ясностью осознала, что крепко любит свое ремесло, что душой к нему приросла.

Увидев в окне Наталью, Василий Васильевич пришел в изумление. Он в комнату почти вбежал и сам не знал, почему так обрадовался встрече… Именно здесь… без посторонних глаз.

— А я-то тебя ищу, Наталья Ивановна, — протянул ей руку Василий. — И дома побывал. Поговорить с тобой ребята просили. Охота, чтоб ясли наши, как дворец сверкали. Материалы есть, а мастеров хороших нет. Наряд по всей форме выпишем… — Заглянул он в глаза Наталье.

Просьба Быкова затронула струнки Натальиного самолюбия. Она не отказала Василию Васильевичу. До конца отпуска еще полмесяца, можно успеть… И для родной внучки не грех постараться, к тому же деньги никогда не лишние… Они долго советовались, каким цветом дать фон, какой накат пустить и, наконец, выбрали светло-розовый с серебром, по верху бордюр из цветов.

Сделав несколько наставлений Иваненко, Наталья ушла. Быков проводил ее до дома.

Катерина одобрила решение свекрови. Договорились, что к работе она приступит послезавтра. «А сегодня, — посоветовала Наталья, — возьмемся за стирку. Пока дома, порядок наведем».

Затопив печь, невестка пошла за водой. Воду брали прямо из Тасуни. От дороги, где стояли жилые вагончики холостых колычевцев, под мост шла хорошо утоптанная тропа. Под мостом и в стужу дымилась широкая полынья. Там били ключи и не давали намерзать льду. Днем редко кто спускался к воде. Зато вечером, когда вернувшаяся со строек молодежь начинала топить печи и дым из них белыми столбиками уходил в густо посиневшее небо, полынью, гремя котелками и ведрами, обступали дежурные. Они добродушно подшучивали друг над другом, пускали какое-нибудь замысловатое словцо вслед неудачнику, расплескавшему по дороге воду. Потом на берегу все затихало до утра. Утром же туда слетались ребятишки.

Наталья с внучкой стояла у окна. День выдался яркий. Далеко вокруг все было ослепительно белым. На прибрежных кустарниках и деревьях красивым кружевом осел иней. В нем весело играли разноцветные солнечные лучики.

Наталья следила, как Катерина осторожно спустилась по заледенелой тропке, встала на колени, неторопливо зачерпнула одним ведром воды и сильным рывком вытащила его на лед. Взялась, было, за второе, но ей с горы что-то закричал Лешка, сидевший на деревянных санках.

Катерина выпрямилась и погрозила ему рукой. В эту минуту четырехлетний Костя со смехом подтолкнул сани, и Лешка стремительно понесся по утоптанной тропе. Сани сбили Катерину с ног и ухнули в воду. Быстрое течение засасывало санки под лед.

— Бросай сани! Бросай! — кричала растерявшаяся Катерина, протягивая мальчику коромысло. Но Алешка в испуге не слушал ее. Достать его рукой не было никакой возможности. Подойти с другой стороны нельзя — тонкие закраины обломятся. Катерина скинула кацавейку и прыгнула в воду. Вода доходила ей до шеи…

На горе вопили перепуганные ребятишки.

— Тонут! Тонут!

Вымокшую до нитки Катерину люди привели домой. Наталья быстро раздела невестку, натерла водкой и уложила в постель.

— Пропотеешь, может, и ничего.

Прибежала вся в слезах Настя.

— Я виновата. Я. Сколько раз предупреждал Ваня, чтоб не пускала мальцов на гору… — в три ручья ревела Настя.

— Хватит тебе, хватит реветь-то, — остановила ее Катерина. Ее заметно лихорадило. На щеках проступили красные пятна.

«Отчаянная она у нас головушка», — неожиданная теплота к невестке охватила Наталью. Отойдя к комоду, она сделала вид, что ищет там чистую пеленку. Хотела иль не хотела того сама Наталья, сердце ее понемногу раскрывалось навстречу невестке.

Вынужденное купание не обошлось Катерине даром. Через сутки Димитрий на машине увез жену в больницу. К крупозному воспалению легких прибавилась грудница. Ребенка Наталья в больницу не отдала, кормить девочку Катерина все равно не могла.

Димитрий всю неделю мотался между домом и работой, а в воскресенье уезжал в больницу. Он похудел, осунулся, переживал страшно за дочку Наташку, которую пришлось оторвать от груди.

Наталья чувствовала, как тяжело сыну, и желала сейчас лишь одного, чтоб Катерина выздоровела, чтоб Димитрию стало хорошо.

— Ты уж не езди сюда, справлюсь как-нибудь.

Она варила внучке жидкую манную кашу, рисовый отвар, но ребенок таял на глазах. Девочке каждый день нужно было свежее молоко, а в магазин его завозили неаккуратно. Иногда вместо молока привозили кефир или простоквашу. А специально из-за литра молока никто не будет ежедневно гонять машину за сорок километров на базу, до ближайшего же колхоза в три раза дальше.

Однажды под вечер в ограду к Ласьковым зашли Иван Фролов и Быков. Они долго крутились возле маленького дровяного сарая, заглянули внутрь, что-то мерили, потом ушли.

А утром повеселевшая Настя сказала Наталье:

— Ваня с дядей Васей за коровой в «Новую жизнь» уехали. Договорились, раз такой случай, продадут.

— А деньги? — всполошилась Наталья и полезла в чемодан, где на самом дне, завернутые в чистый платок, лежали две тысячи.

Настя улыбнулась. Щеки ее порозовели.

— Слава богу, были у нас. На пальто с Ваней копили.

Наталья поклонилась ей в пояс по старому русскому обычаю:

— За заботу вашу и на добром слове спасибо, а денег нам не надо. Свои есть.

Новоселку Быков и Фролов привезли утром в воскресение. Вероятно, не одну корову на свете не встречали так бурно и радостно. У дома Ласьковых собрался весь женский пол Колычевки. Женщины подозрительно оглядывали корову и дивились ее неказистому виду. Коровка была низенькая, комолая, обросшая густой шерстью, черно-белой масти. Ее длинный хвост с пышной метелкой на конце волочился по снегу.

Сияющий Василий растолкал любопытных и, лихо сдвинув шапку, завел корову в ограду. Привязав ее к кедру, он кинул ей охапку сена, привезенного на той же машине. Наталья сомнительно качала головой.

— Не корова, орангутанга какая-то.

Быков весело хохотнул и легонько похлопал Новоселку по черным лоснящимся бокам.

— Ты вымя, вымя гляди! Ведерница!

И правда, нежно-розовое упругое вымя поразило Наталью своим размером.

— Сроду такого не видала.

— То-то и оно, что не видала, — довольно пробасил Василий. — Новая порода. Гибрид тибетского яка с нашей караваевской.

— Какой такой гибрид? — не поняла Наталья.

— Помесь, так сказать. — Василий провел рукой по шелковистой холке животного. Коровка покосилась на Наталью кротким лиловым глазом и потянулась губами к его ладони.

Быков вытащил из кармана ломоть ржаного хлеба, сдобренный солью, и сунул в руки Наталье.

— Дай сама. Пусть к хозяйке привыкает.

Новоселка раздула розоватые влажные ноздри, обдала руку женщины теплым дыханием и мягко осторожно взяла хлеб.

Не отнимая ладони с крошками от ее морды, Наталья сочувственно взглянула в уставшее с припухшими мешочками под глазами лицо Василия.

— Умаялся с коровой-то?

— Ничего. Вот сарай уделаю и отдохну, — он слегка пожал ее руку выше локтя и пошел к сараю, загребая большими валенками снег.

Глядя ему вслед, Наталья вдруг вспомнила, что Василий любит пельмени. Ей захотелось сделать ему что-нибудь очень приятное. Она поспешила в дом: надо было успеть управиться, пока спала Наташа.

Весь день возился Быков во дворе. Сарай был низковат, и он решил поднять его еще на два венца. Василий разобрал крышу и принялся снимать стругом кору с новых бревен. Работал он без суеты, скоро, ловко, рыжая кора полосами падала на ослепительный снег из-под его рук.

Наталья нет-нет да посматривала на Василия из кухонного окна. Настроение у нее было праздничное. Давно она не чувствовала себя такой молодой, сильной, красивой. Никогда хлопоты по хозяйству не были ей так приятны, как в тот день. Раскатывая тонкие, в листочек соченьки, Наталья пела по бабьи, высоко вскидывая голосом, старую девичью припевку:

И думала, сколько ей заплатить за все этому хорошему человеку. Конечно, может быть, он и не возьмет, а ее дело предложить. Дружба дружбой, а деньги и работа счет любят. Она стала перебирать в памяти свои заработки на стороне.

Всякое бывало, смотря по работе, смотря по людям. Одни без спору соглашались на ее цену и советы, зато потом придирались к каждому пятну, а то и заставляли переделывать, Деньги с таких приходилось вытягивать по десятке, по рублю. Другие примутся угощать, благодарят, а за глаза хают. Был еще и третий сорт клиентов. Эти сперва обстоятельно объяснят, какой колер в какой комнате желают иметь. Посоветуются с ней насчет рисунка, а уж потом по совести о цене договариваются. Половину вперед выплачивают, половину после ремонта без задержки. Таких клиентов Наталья уважала, любила у них работать.

События последних дней так захватили ее, что совсем некогда было думать о доме, а сейчас прошлое вернуло к нему все мысли. «Потеряли, наверное, там меня. Надо будет вечером письмо написать».

Василий, как и предполагала Наталья, от денег отказался и не на шутку обиделся.

— У нас, Ивановна, с Митькой лен не делен. Горя у него вдвое. А сила наша не в рубле. Человек без друзей — капля без моря, ветер ее развеет, солнце ее высушит.

Участие Быкова до слез тронуло Наталью. Дичилась она людей, не верила в бескорыстную дружбу. Но жизнь постепенно раскрывала ей глаза. Порадовалась она за сына и сноху. С верными людьми свела их судьба, сдружила, сроднила за длинную таежную зиму.

Вечером, уложив спать накормленную, напоенную внучку, Наталья поставила на стол чернильницу, нашла на этажерке чистую тетрадь и, попробовав на ногте исправность пера, принялась за письмо к квартирантам.

Наталья склонила набок черноволосую голову и, прикусив нижнюю губу, стала выводить ровные округлые буквы.

Подумав, она исправила в слове «жилаю» «и» на «е» и опять заскрипела пером.

Наталья перечитала письмо, водя смуглым пальцем по строчкам, и написала заявление. Затем, достав из верхнего ящика ко-мода чистый конверт, вложила в него все и, послюнив языком краешки, заклеила.

«Адрес завтра напишу». Она убрала вещи на свои места и, закинув за шею полные с ямочками на локтях руки, потянулась.

Ишь ты! «У нас, Ивановна, с Митькой лен не делен», — не зря ведь сказал. Она улыбнулась. «Каждый свое счастье ищет. Вон и Варвара за механика собирается. Что ж? Кому не охота, счастья-то? Только знать бы, где оно?»

Не забывала Наталью и Галя Иваненко. Она прибегала к ней после работы усталая, но довольная.

— Ой, тетечка! Легкая же у вас рука! Я будто не я! Сегодня норму сполна выработала. Ну как ваша Катерина? Девчата пытают, когда малювать начнете. Учиться желают. Уедете — некому клуб отделывать. Мама с папой привет вам прислали в письме.

Живая, немного взбалмошная, она полюбилась Наталье своей бесхитростностью.

«Глупая, дите малое. Душа открытая». И когда особенно уставала, оставляла ее ночевать. Галя с охотой соглашалась и допоздна занимала Наталью рассказами о своей семье, потомственных шахтерах, живших где-то в Донбассе, учила стряпать вареники и нянчила Наташку.

— Когда уедешь-то? — подшучивала Наталья.

Галя заливалась краской и смехом.

— Та що вы, тетечка! Меня отец и домой не пустит. Кажет, яка ж ты дочь шахтера, коли мастерка злякалась?

Как ни крутилась, ни вертелась Наталья по хозяйству, про ясли не забывала. И не могла дождаться, когда вернется из больницы Катерина, чтоб приступить к работе.

Отшумел вьюжный февраль. Димитрий по-прежнему каждый день бывал в Колычевке, а в выходной уезжал к Катерине в Журбинск. Он заметно повеселел: жена поправлялась. Зато Быков обязательно навещал Наталью в воскресенье, колол дрова, носил воду, чистил сарай. Его хозяйственность окончательно покорила Наталью. Не проходило дня, чтоб она по какому-нибудь поводу не вспомнила Василия. В воскресенье с самого утра она тщательно причесывалась, надевала темно-синюю юбку и желтую кофточку. Раньше кофточка не пользовалась почетом, ярка не по летам и без рукавов, но Василий как-то сказал, что желтый цвет Наталье к лицу. Приведя себя в порядок, она бралась за стряпню и поминутно выглядывала в окно. При виде Быкова сердце у нее по-молодому замирало.

Василий приходил веселый, чисто выбритый, в свежей рубашке, рассказывал новости. От него узнала Наталья, что из Журбинска к Колычевке уже прокладывают первый километр железной дороги, что просека подходит к середине, что Варвара вышла замуж за механика.

Она с интересом слушала все, что рассказывал ей Василий, и не замечала, как жизнь поселка становилась с каждым разом ей родней и ближе. Наталья подкладывала в тарелку Быкова горячие, с пылу-жару пельмени, следила, как аппетитно он ест, и с трепетом в груди ждала, ждала чего-то…

Но Василий не заводил разговора о женитьбе, и Наталье становилось грустно.

«Все они, мужики, одинаковы. Закинул удочку — сорвалась рыбка, ин ладно: другая клюнет. А что? — ревниво размышляла она. — За него любая пойдет».

Катерину привезли из больницы в начале апреля. Наталья выбежала за ворота встречать невестку и ужаснулась:

— И на кого ж ты похожа! Кости да кожа! — она расцеловала Катерину в бледные щеки и сама повела-ее в дом.

Скинув теплую шаль и пальто, Катерина прошла в комнату и склонилась над кроваткой, где лежала пухленькая смуглая Наташка, засунув кулак в рот. Увидев мать, она бессознательно улыбнулась, показывая маленький зубок на верхней десне, и стала пускать пузыри, задирая кверху толстые голые ножки.

— Выросла-то, не узнать!

Наталья обняла сноху и погладила по волосам.

— Жизнь долгая. Слезы побереги, дочка. Глянь-ко, какой я тебе отрез на костюм припасла!

Наталья до сих пор не заикалась о подарке, выжидала, как дело обернется.

Катерина перевела на свекровь сияющие счастливые глаза. Они стали еще голубее после болезни.

— Спасибо вам, мама. Задержала я вас. Как теперь с яслями-то?

— Успею до праздников. Долго ли стены покрасить! — ответила Наталья. — Давай вот поправляйся скорее.

Катерина была слишком слаба, и Наталья с тайной надеждой ухватилась за возможность пожить в Колычевке до мая. О доме она перестала беспокоиться. От квартирантов пришел ответ, что там все благополучно, с работы Наталью уволили, однако по возвращении примут на старое место.

А весна не думала торопиться. По утрам под застрехами повисали прозрачными длинными пальцами сосульки. Наталья была немного суеверна и приметлива: длинные сосульки — весна затяжная. И «Евдокия» стояла холодная, где там бычку из лужи напиться — курице глотка не нашлось. Значит, еще сорок морозов свое возьмут. Ночью зимний холод крепко цеплялся за землю, но в чистом, пахнувшем хвоей воздухе уже веяло весной. Солнце днем основательно припекало. Снег заметно осел, посерел, стал ноздристым, хрупким, точно стекло. К вспухшей посиневшей Тасуни отовсюду стремились бойкие мутные ручьи. Река продолжала дремать подо льдом, но чувствовалось: вот-вот она потянется, понатужится, взломает ледяной покров и зальет весенним бурливым потоком пробуждающиеся берега.

Колычевские молодухи с нетерпением ждали открытия яслей и поочередно заворачивали на стройку. Наталья не могла терпеть, когда без дела приходили посторонние, и гнала их малярной кистью.

— Идите, идите. Нечего буркалы пялить. Успеете. Налюбуетесь.

Она похудела. Это шло к ней, молодило. Движения приобрели девичью легкость и свободу. Иногда Наталье чудилось, будто вернулась прошедшая молодость, и хотелось подурачиться за компанию с ученицами. Ученицы попались смекалистые, быстро перенимали сноровку. Некрашеными оставались только полы.

И чем ближе подходил срок окончания работы, тем заметнее Наталья нервничала. Страх одиночества, зародившаяся сердечная привязанность, в которой она боялась признаться самой себе, захватывали ее сильней и сильней.

Она металась от одного решения к другому, по ночам плакала, проклиная свою горькую судьбу, а чуть свет бежала на стройку, надеясь встретить там Василия.

Из широкого окна яслей хорошо было видно как на противоположной стороне реки возводят фундамент для здания будущего вокзала, и Наталья с сожалением вздыхала. Придется ли ей когда-нибудь увидеть тот небольшой чистенький вокзальчик с крупными красивыми буквами по фронтону «ст. Колычевка»?

Рассказы Варвары о брате не выходили из головы. Да, скоро таким же шумным непрерывным потоком, как сама весна, пойдут мимо Колычевки поезда, груженые журбинским углем, степановским и колычевским лесом. Ради этого в 42 году пошли сюда, в таежные дебри, три советских человека и погибли…

Нет, они живут, живут в своем труде, что оставили в наследство Митрию, Катерине, Фроловым и всем людям.

Она, Наталья, должна уехать отсюда, но частица и ее труда тоже остается здесь. И как знать, не вспомянут ли ее колычевцы хорошим, добрым словом?

Однажды Наталья глубоко задумалась и не слыхала, как к ней подошел запыхавшийся Быков.

— Поговорить с тобой надо…

Наталья вздрогнула.

— Фу! Испугал ты меня, Вася, — само собой слетело с губ. Она вспыхнула. Василий бережно, ласково взял ее за плечи.

— В командировку на месяц уезжаю. Срочно вызвали. Пришел проститься. — Он жадно ловил Натальин взгляд. — Потому хочу знать твое мнение на мой счет.

Наталья прикрыла глаза густыми ресницами, чтобы Василий не разглядел ее радости. На душе стало необыкновенно просторно. Хотелось прижаться к нему и крикнуть так, чтоб все слышали: «Куда же я теперь от вас денусь?» Но пускай подождет, покуда она съездит домой. Крепче любить будет.

Осторожно освободившись от его рук, она ответила:

— Мнение мое определенное. Домой после праздников поеду. Время покажет, что и как.

И только тут окончательно поняла, что непременно вернется в Колычевку. Глубокие корни пустила проклятущая тайга в ее сердце. Теперь их не вырвать. И Наталья больше не задавала себе вопроса, какая сила кинула сюда в таежную глушь ее сына, невестку и других людей. Та сила была в ней самой. Она неудержимо затягивала Наталью в весенний водоворот жизни.