Кольцо Сатурна

Николай Вавулин ПРОРОК

Встретились мы с ним в зиму 1913 года.

Среднего роста, тщедушный, бледное скуластое лицо, печальные серые глаза, жиденькие усы и серый больничный костюм — таков внешний вид пророка. В больнице Николая Чудотворца он — второй год. Не ропщет, что насильно был препровожден в сумасшедший дом. С искренним смирением, с печалью в голосе оправдывает он свое нахождение в больнице:

— Все от Бога. Значит, так надо.

В короткие часы больничных свиданий Генесин (такова фамилия пророка) урывками рассказывал мне свою интересную и пеструю жизнь. Я вслушивался в тихие слова и с удивлением вглядывался в серое лицо пророка, поражаясь его характеру и способностям.

Родом из крестьян Могилевской губернии, по профессии — бондарь, Генесин, полуграмотный, приехал работать в Петербург, где и познакомился с баптистами, пашковцами[5] и адвентистами. С этого и началось его религиозное бунтарство. Догматы православия стали подвергаться критике, начались сомнения и искания правды во имя Бога. От природы склонный к мистицизму, к тому же суеверный, он придавал большое значение своим сновидениям, занимаясь их толкованием. У адвентистов он имел большой успех: им заинтересовались и предложили ему поехать в Германию в миссионерскую школу. Не зная совсем немецкого языка. Генесин поехал в Германию, пробыл в миссионерской школе три года, но затем разошелся с адвентистами на почве толкования Евангелия.

Порвав с адвентистами, Генесин занялся изучением садоводства и вскоре же поступил садовником к одному помещику. В свободное время он по-прежнему не отрывался от Евангелия и прислушивался к голосу своих сновидений. В сновидениях он часто видел себя посланником Божиим, призванным поведать миру откровение Бога. Под влиянием этих сновидений он сделал себе деревянный жезл с вырезанными на нем словами из священного писания:

«Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратит ли Бог мудрость мира сего в безумие?».

Длинные волосы пророка, разгуливавшего с жезлом в руках, обращали на себя всеобщее внимание. Кое-кто подходил к нему и вступал с ним в разговор. И каждому пророк неизменно говорит то, что рождалось у него в сновидении и что он считал долгом своим поведать миру:

— Существование Вавилона Великого продлится только до 1916 года, — пророчествовал он. — В 1916 году будет всемирное разрушение. Бог уничтожит все царства мира сего.

Немцы добродушно слушали пророка и, улыбаясь, отходили от непонятного чудака.

Но если в Германии полиция сквозь пальцы глядела на чудачества Генесина, то в России полиция отнеслась к нему совсем иначе. Когда Генесин, выполняя свою миссию, с жезлом в руках, приехал в Петербург и появился на Невском проспекте, полиция его тотчас же арестовала и, с жезлом, препроводила через приемный покой в больницу Николая Чудотворца. Здесь ему остригли волосы, одели в серое платье, занумеровали и в «скорбном листе» определили его душевное состояние, как paranoia religiosa[6].

Часто в разговоре с Генесиным я касался его пророчеств, стремясь доказать, что они не могут осуществиться. Генесин глядел на меня грустными глазами, слушал и, как я замечал, постепенно начинал сам колебаться в своих убеждениях.

— Ведь 1916 год не за горами, — говорил я. — Неужели вы и тогда будете верить снам, когда пророчество не сбудется?

— Не знаю, сбудется ли то, о чем я пророчествовал. Но иначе я не мог поступить. Так надо было.

— Ну, а теперь-то вы видите свои пророческие сны?

— Теперь — нет. Давно уже не видел их. А вот когда был на свободе…

Генесин воодушевлялся и начинал рассказывать подробно о пророческих сновидениях.

— Было все время какое-то влияние на меня, знаете, вроде, как бы гипнотизм, такое магнетическое влияние… Казалось, какие-то силы извне действуют на меня. Я пророчествовал и чувствовал, что не могу остановиться… Точно и не я говорил, а кто-то другой говорил во мне…

Присматриваясь позднее к Генесину, я видел, что он уже смущенно говорит о своих пророчествах, колеблется и 1916 года ждет с нетерпением только для того, чтобы возродиться к новой жизни. Здесь, в больнице, он увлекся авиацией и, не имея никакого представления о механике, стал изобретать воздухоплавательные аппараты.

Однажды и зашел в больничную столовую. В небольшом помещении с четырьмя окнами, за двумя длинными столами, сидели больные и занимались каждый своим делом.

Увидя меня, кто-то с гордостью крикнул мне:

— А ведь колесо-то вертится!

Я подошел к сидящим за столом и поздоровался. На столе я увидел прелестно сделанную модель аэроплана и похвалил ее. Генесин с воодушевлением заговорил о своем изобретении:

— Долго я возился с нею. Еще в Полюстровской больнице надо мной смеялись, говорили, что не полетит. А вот теперь летает.

— А ну-ка, пустите ее.

Генесин завел ключом пружину. Машина задрожала, сделала поворот кругом, плавно поднялась вверх и, словно сверчок, понеслась в угол, прямо па печь, где и упала.

На лице его товарищей по больнице отразилась гордость за своего творца.

— Ну, а настоящую машину сделаете? — спросил я.

Генесин уверенно заявил:

— Сделаю и настоящую.

— Как же? Без мотора?

— Конечно, без мотора. Вместо мотора у меня будет регулятор, управляемый руками, вроде велосипеда. Это поспособнее будет, чем мотор. На свою силу я всегда могу расчитывать, а вот на мотор-то не особенно. Ведь взвейся я высоко, мотор-то мне не скажет, что он не может работать: остановился, а ты лети камнем вниз. Нет, мотор — штука ненадежная.

На мои возражения, что такой аппарат неудобен во многих отношениях, Генесин упорно отстаивал свое изобретение, развивая мне какую-то придуманную им систему рычагов.

— Раз завел — она и летит, пока тебе не надоело лететь. Вот, я даже чертежик сделал.

Генесин порылся в кармане и вытащил чертеж.

— Это изобретение удобно и для часов, вот посмотрите, раз завел и — готово.

Мы углубились в чертежи, малопонятные мне. Я рассеянно слушал объяснения Генесина, думая про себя, как много мог бы дать этот талантливый, но темный человек, заблудившийся в своих религиозных исканиях.

В мае 1913 года Генесин выписался из больницы. Поселился он на Васильевском острове, в рабочем квартале. Зная, что он собирается уехать за границу, я поспешил навестить его.

В маленькой комнатке мы долго сидели и говорили на тему о пророчестве. Я по-прежнему скептически относился к его уверениям, что гибель Вавилона великого (так он называл европейские государства) произойдет в 1916 году. Прощаясь с ним, я получил от него на память тот жезл, с которым он был препровожден в сумасшедший дом.

Прошло с того времени несколько лет.

Недавно, разбираясь в своих вещах, я нашел жезл Генесина. Этот пирамидальный жезл, длиной в 1 1/4 арш., сделанный из дуба, невольно обращал внимание надписями, выжженными на нем. На восьми гранях жезла были следующие надписи на русском и немецком языках:

«Существование Вавилона великого только до 1916 г. Восемь лет (от 1908–1916) мир будет (с мудростью своею) простираться вперед. После восьми лет хорошо было бы, чтобы люди выходили из городов и жили бы вне; но не в каменных домах».

Когда теперь я вспоминаю, что в Европе четвертый год идет кровавая бойня народов, гибнут великие государства, разрушаются цивилизации, — я думаю о том, что в предчувствии этих событий таилось не одно «сумасшествие» Генесина.