Комбинация

V

Письма от Кекина не было три дня, но Катенька была спокойна — шла вперед очертя голову. Объяснение с Антониной Степановной ни к чему не повело, и Катенька повторяла только одно:

— Оставьте меня, мама… M-me Кекиной я еще успею быть.

На четвертый день явилось наконец письмо. Его принес почтальон вечером, когда Тихменев сидел за роялем, а Катенька разучивала под его руководством цыганский романс «Ночи безумные, ночи бессонные…». Катенька ниоткуда не получала писем, поэтому все ребята смотрели на почтальона с разинутым ртом.

— Екатерине Васильевне Ординой… — громко провозгласил гимназист, подавая письмо. — От Комбинации…

Тихменев сделал вид, что ничего не замечает, и продолжал разбирать ноты. Катенька равнодушно взяла письмо, разорвала конверт, пробежала небольшой листик почтовой бумаги и подала Тихменеву.

«Милостивая государыня Екатерина Васильевна, — писал Кекин мелким, сливавшимся почерком. — За эти три дня я так много пережил… Вы поймете мои чувства. Но не будем говорить о прошлом, а будущее зависит от Вас. Обдумайте свое положение, загляните в собственную душу и решите, в состоянии ли Вы принять на себя священные обязанности жены и, может быть, матери. От своих слов я не отказываюсь, потому что слишком любил Вас и люблю… У всякого, видно, есть своя судьба, от которой не уйдешь. Греки называли это „ананки“, а римляне — fatum… Мне страшно не за себя — я проверил себя и приготовился, но страшно за Вас. Уважающий в Вас свою будущую жену Владимир Кекин».

— Дурак… — решил Тихменев, возвращая письмо. — Этакими болванами тын подпирать.

Катенька ответила только через день и поставила непременным условием, что перед свадьбой уедет на две недели к тетке. «Мне тоже нужно подумать и прийти в себя, — писала она своим ученическим почерком, — а при нашей обстановке это невозможно… Я тоже много пережила за эти дни и не думаю, чтобы Вам было тяжелее. Во всяком случае, я не желаю и не имею права связывать Вас данным словом: Вы ошиблись в том, чего искали. Не лучше ли будет, если мы расстанемся навсегда?» Уверенная в чувствах Кекина, Катенька писала эти строки с легким сердцем: нужно выдержать свою роль до конца. Только когда письмо совсем было готово, на Катеньку напало раздумье, она еще раз перечитала письмо Кекина и ее точно кольнул его простой, душевный тон. А она, что она делает? Но теперь уже поздно…

Вместо ответа Кекин явился сам, желтый, растерянный. Он соглашался со всем, только бы скорее все кончилось.

— Вы были больны? — спрашивала Катенька, проникаясь участием к нему. — У вас такой цвет лица нехороший.

— Это так… это пройдет… Пришел взглянуть на вас. Соскучился, не могу…

Ей сделалось вдруг жаль его, но это было мимолетное чувство, погасшее так же быстро, как вспыхнуло. Опять та же гостиная, та же лампа, тот же tête-à-tête и тот же шепот за дверями. Кекин больше не читал наставлений и не заводил поучительных разговоров, а только потирал очки и тер себе лоб.

— Я вам расскажу когда-нибудь о лучшем римском императоре… — говорил он ни к селу ни к городу. — Марк Аврелий… да. Замечательный человек… Кстати, вы позволите мне проводить вас, Екатерина Васильевна? Я непременно приду… Ведь две недели одиночества для меня — это ужасно долго.

— Нет, лучше не приходите: мне будет тяжело прощаться с вами.

Он согласился. Это было наконец возмутительно: в этом глупом человеке даже не было мужского самолюбия, именно — настоять на своем.

Катенька уехала по железной дороге. Тихменев уехал днем раньше и ждал ее на одной из промежуточных станций. Кекин прибежал к Вициным в тот же вечер, «повертелся» с четверть часа и ушел.

— Какой-то он чудной. Христос с ним, — решила Антонида Степановна, качая озабоченно головой.

— Не забыла ли она калош? — спрашивал Кекин. — И плед взяла? Ну, отлично…

Он еще завертывал раз пять и смотрел выжидательно на Антониду Степановну. Она понимала этот немой вопрос: бедняга ждал письма, но письма не было. Настоящий петух, у которого курица забежала в чужой двор!..

Ровно через две недели в назначенный срок Кекин собрался на вокзал за час до прихода поезда. Публики было мало, и он то ходил по зале, то заглядывал на часы. Мало ли что может быть: сойдет поезд с рельс, стрелочник перепутает сигнал…. В довершение несчастья поезд действительно опоздал на целых десять минут благодаря снежному заносу. Ведь вот ни раньше ни позже явился этот занос. Наконец, часы показали 7 часов и 11 минут. Вдали, где-то точно под землей, раздался хриплый свисток, потом длинная пауза, и поезд с лязгом и шипеньем подполз к платформе, точно железная змея, собиравшая свои кольца.

Катенька весело выпорхнула из вагона второго класса и немного смутилась, когда увидала его счастливо-встревоженное лицо. За ней показался Тихменев, который сейчас же спрятался, завидев Кекина.

— Наконец-то… — счастливо шептал Кекин, отнимая у невесты какой-то кожаный мешочек. — Ну, что, как твоя тетка?..

Он еще в первый раз сказал «твоя» и точно сам испугался собственной смелости. Но она так устала с дороги, что не заметила этого смущения и только чуть не спросила: какая тетка? Лицо у ней было такое утомленное, движения вялые.

— Это пройдет… — устало ответила она, когда он спросил о здоровье.

Через неделю Катенька была уже m-me Кекина. Свадьба была скромная, так что доктор Вицин не успел даже рассказать тех пикантных анекдотов и намеков, какие говорятся в таких случаях.

Молодые устроились на новой квартире. Как сжалось сердце у Катеньки, когда она в первый раз переступила порог своего нового гнезда. Предчувствие чего-то тяжелого и нехорошего явилось у ней при виде этой пустой квартиры, которую она должна была оживить. Но она не плакала, не горевала, а точно вся застыла. Кекин объяснял такое состояние по-своему и старался развлечь жену. О, теперь он отвечает за все — есть только одно настоящее. У него есть свой domus [2], есть жена, а остальное все пустяки: подозрение да не коснется жены цезаря, а в своем доме каждый человек цезарь. Эти ласки и внимание смущали К-теньку больше всего, и она краснела каждый раз. Такая застенчивость приводила Кекина в восторг: жена сразу поддавалась ему и входила в круг его влияния.

— Не хочешь ли ты чего-нибудь, Катя? — повторял он каждый день, возвращаясь с уроков в гимназии.

— Нет, мне ничего не нужно… — отвечала она с какой-то торопливостью.

Это его огорчало, и он напрасно старался угадать ее вкусы и маленькие желания.

Когда в первый раз явилась к Кекиным Антонида Степановна, она сделала строгую ревизию всему хозяйству и высыпала целый ряд советов. Кекин был в восторге и со всем соглашался.

— Что же ты все молчишь? — спросила Антонида Степановна молодую хозяйку и посмотрела на нее строгим и проницательным взглядом — ее любящее материнское сердце подсказало ей, что здесь что-то неладно.

Когда Кекин уходил на службу, наступали такие томительно долгие часы. Катенька ходила по комнатам, пробовала читать, но ничего у ней не клеилось. Эти стены были для нее чужие, да и сама она чувствовала себя чужой, тенью, призраком той женщины, которая по праву заняла бы здесь свое место. Она просто боялась оставаться одна, но вместе с тем никуда не желала ни выходить, ни выезжать. Тихменев подсылал к ней несколько записок, назначал свиданья, но ответа не получал. Катенька точно в воду канула.

Однажды, когда Кекин вернулся из своей гимназии, Катенька встретила его в передней и бросилась к нему на шею. Она с нетерпением ждала его целое утро и теперь, краснея и сбиваясь, объяснила, что, может быть, скоро он будет отцом. Кекин даже уронил очки от радости.

— Я?.. Отцом?.. — бормотал он, обводя глазами комнату. — Да я сейчас счастливее десяти Марков Аврелиев…

Эти ожидания оправдались. Опять явилась Антонида Степановна со своими советами, но отнеслась к этой семейной радости как-то холодно и все подозрительно поглядывала на Катеньку.

— Что же, дай Бог, — повторяла она. — Дело житейское…

В следующий раз она явилась в сопровождении своей знакомой акушерки Маремьяны Петровны, которая походила на монахиню. Женщины приняли самое деятельное участие в положении Катеньки и долго шептались между собой, многозначительно переглядывались и качали головами. Кекин от радости расцеловал вместо Антониды Степановны акушерку, которая даже отплюнулась.

Катеньке были прописаны прогулки. Она протестовала, но Маремьяна Петровна была неумолима: нужно — значит и говорить не о чем.

— Нечего привередничать, — говорила Антонида Степановна. — Пока муж в гимназии, ты и гуляй.

Чего Катенька боялась, то и случилось. На одной из таких утренних прогулок она встретилась с Тихменевым. Он сначала издали раскланялся, а потом пошел за ней. Она слышала его приближавшиеся шаги и остановилась.

— Что вам еще нужно от меня? — спросила она, тяжело переводя дух.

— Катенька, да что с вами?

Она с удивлением посмотрела на него широко раскрытыми, испуганными глазами и сделала шаг вперед.

— Катенька…

— Не смейте меня так называть! — остановила она его.

— Да перестань, пожалуйста, все это глупые сентиментальности. Нужно смотреть на вещи прямо.

— Послушайте, Аркадий Борисыч… — заговорила она, тяжело переводя дух. — Знаете ли вы, что он, этот смешной Владимир Евгеньич, лучше нас обоих в тысячу раз?

— Это и нетрудно, Катерина Васильевна…

— Да, лучше, — повторяла она, не слушая его. — Он действительно любит меня, он так добр, а я… я должна еще раз обмануть его: он будет отцом чужого ребенка… Прощайте навсегда… навсегда…

Тихменев остался один на тротуаре и долго провожал глазами уходившую от него Катеньку. «Все эти бабы походят одна на другую, — думал он в огорчении. — Ну, с чего она так размякла?..»