Комиссар Дерибас

1. ВАЖНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

Дерибас подписал письмо, надел пенсне, которое снимал, когда читал служебные бумаги, газеты, книги. Поднялся и вышел из кабинета. Он был в сапогах, синих галифе и гимнастерке цвета хаки, перетянутой портупеей. В петлицах — четыре ромба.

— Отправьте по назначению, — приказал дежурному. — Я буду дома.

Было раннее утро. Солнце освещало шпили кремлевских башен. На Мясницкой, возле своих пролеток, кучкой стояли извозчики и что-то обсуждали. Хозяйчики лавчонок мыли пропылившиеся витрины.

Дом, где теперь жил Терентий Дмитриевич, находился совсем рядом со зданием ОГПУ. Спустя несколько минут он уже стоял у входа в свое парадное на улице Мархлевского.

Приятная прохлада летнего утра пробудила потребность побыть на воздухе. Прошелся по улице дальше. С теплым чувством посмотрел на пробуждающуюся Москву. Желание спать, одолевавшее совсем недавно, на свежем воздухе прошло. Мозг заработал активнее, и он снова погрузился в анализ той обширной информации, которая поступала к нему со всех концов России.

Дальний Восток… Классовая борьба там приняла особенно острые формы, к чему есть свои причины: засоренность учреждений бывшими колчаковцами и другими белогвардейцами, высокий удельный вес частного сектора в промышленности, кулачества — в деревне… Беспрерывные провокации китайской и японской военщины…

Совсем недавно, в апреле 1927 года, в Пекине вооруженные белокитайские солдаты и полиция напали на помещения, в которых проживали сотрудники советского посольства. Пятьсот чжанцзолиновских солдат ворвались во двор. Вместе с белогвардейцами они избивали советских людей, оскорбляли их, забирали имущество.

Тогда «Правда» писала, что все это понадобилось для того, чтобы развязать руки самым темным, самым погромным элементам международного империализма в борьбе против революционного Китая, чтобы создать дипломатические осложнения, спровоцировать СССР на войну и тем самым дать возможность еще активнее вмешиваться в китайские дела мировой империалистической жандармерии…

«Чего стоит один меморандум Танаки!» — с горечью подумал Дерибас. Хотя дальневосточная конференция в Токио и не опубликовала официального сообщения о принятых решениях, но ведь там было определенно заявлено японским дипломатом, что Маньчжурия и Монголия не имеют ничего общего с Китайской империей. Этот факт авторитетно возвещен всему миру императорским университетом. А вот какова программа действий японского империализма:

Вот где назревают серьезные события!

Усилились заброски шпионов и диверсантов. Казачьи атаманы Семенов, Гамов, Калмыков сколачивают на китайской территории крупные банды, готовясь к массированному вторжению на нашу землю. Активизируют подрывную работу осевшие в Харбине белоэмигрантские организации «Русский фашистский союз», «Братство русской правды», «Национально-трудовой союз нового поколения» и вот теперь — «Трудовая крестьянская партия»!

Дерибас вошел в парадное дома, поднялся по лестнице на второй этаж. «Как быстро летят годы! Кажется, еще совсем недавно жил на Арбате!» — И он вспомнил, в какую неловкую историю попал с квартирой на Арбате.

Это случилось шесть лет тому назад, вскоре после того как Дерибаса назначили начальником секретного отдела.

Пятиэтажный дом стоял в глубине двора. На узкой улице, возле арки, ведущей во двор, размещались магазины: с одной стороны — булочная, галантерея, ткани, с другой — пивная, колбасный магазин и так дальше по всей улице. Пролетки, телеги, толчея покупателей, особенно утром…

Однажды летом Феликс Эдмундович заехал за Дерибасом на своем автомобиле — их срочно вызывали в Кремль. Въехать во двор председателю ОГПУ не удалось, и он, раздосадованный, вышел из машины и почти бегом прошел двор, а затем поднялся в квартиру Дерибаса. Дзержинский чувствовал себя неважно, а от быстрой ходьбы дыхание стало затрудненное.

— Пойдемте! Быстро! — сказал запыхавшись. — Мы и так уже опаздываем! — И торопливо пошел обратно.

Дерибас побежал по лестнице вслед за Дзержинским. Отдышавшись в автомобиле, Феликс Эдмундович спросил:

— Куда это вы забрались? Что за квартиру себе выбрали?

— Мне предложили ее в хозяйственной части…

— Но вы-то сами должны были подумать?!

Дерибас все еще не понимал, чем не понравилась квартира председателю, и смотрел на Феликса Эдмундовича с растерянным видом. Дзержинский пояснил:

— А если случится что-то экстренное и вас забаррикадируют? Вы не сможете выбраться. Дом стоит в таком месте, что любая телега может затруднить выезд руководящего работника ОГПУ! Неужели не ясно?

— Все понял, Феликс Эдмундович. Немедленно исправлю.

Спустя неделю Дерибас переехал со своей семьей в дом на улице Мархлевского.

Когда Терентий Дмитриевич разделся и укладывался спать, жена подняла голову и спросила:

— Надеюсь, сегодня вечером ты будешь дома? Ты не забыл, что у нас будут гости?

— Не забыл. Приду не позднее шести часов. — Положил голову на подушку и сразу уснул.

Дерибас пришел домой, как и обещал, в начале седьмого. Стол был накрыт для приема гостей, а из большой комнаты, где стояло пианино, раздавалась приятная мелодия Шопена.

Дерибас прошел на кухню, где Нина Ивановна заканчивала приготовления.

— Кто там?

— Лидия Александровна.

— Фотиева? Это она играет на пианино?

— А для тебя это секрет? Ведь она окончила консерваторию.

— Это я знаю. Но ни разу не слышал, как она играет, хотя мы знакомы около двух десятков лет.

— А Петр Ананьевич Красиков, который сейчас тоже там, — с легкой иронией сказала Нина Ивановна, — прекрасно играет на скрипке. Ты просто, Терентий, оторвался от жизни.

— Да, Нина. Ты права. Бегу к ним.

— Постой. Для тебя будет сегодня сюрприз. Придет еще один человек.

— Кто?

— Моя тайна. Увидишь.

Дерибас подошел к Фотиевой и поцеловал ее в щеку. Затем тепло поздоровался с Красиковым, с которым ему приходилось встречаться часто: у них были общие служебные дела, так как Красиков был генеральным прокурором.

В половине седьмого раздался звонок, и Нина Ивановна впустила в квартиру еще одного человека. Дерибас, который вышел в прихожую вслед за ней, вначале не рассмотрел вошедшего. И только тогда, когда новый гость подошел к нему вплотную, он узнал в постаревшем грузном мужчине Федора Федоровича Сыромолотова, или Федича, помощника Якова Михайловича Свердлова в революционном подполье, с которым Дерибас вместе работал в организации большевиков в Троицке.

— Федор Федорович! — Дерибас тепло обнял гостя. — Как я рад! Проходи, проходи… Сколько лет мы не виделись?

— Да что-нибудь около десятка…

— Да-а. Как ты?

— Я-то хорошо. По какому поводу у вас торжество? Нина Ивановна мне так и не сказала.

— Пошли. Сейчас узнаешь.

Дерибас взял Сыромолотова под руку и повел в комнату. Сыромолотов познакомился с другими гостями, и все уселись за стол. Дерибас наполнил рюмки вином.

— Я не говорила до сих пор, — улыбнулась Нина Ивановна, — чтобы не ставить вас в затруднительное положение. А сейчас скажу. — Она ласково посмотрела на своего мужа, на детей, улыбающихся и довольных. — Мы отмечаем двадцатипятилетие пребывания в партии большевиков. У Терентия это совпадает с календарной датой, а я сначала работала в подполье и была принята несколько позже.

Красиков поставил рюмку на стол, подошел к Нине Ивановне, поздравил и поцеловал. Затем так же поздравил Терентия Дмитриевича. Все гости последовали его примеру.

Выпивали, закусывали. На улице становилось все темнее, а в комнату проникал горячий воздух от нагретых за день мостовых и стен домов. Пошли воспоминания. Лидия Александровна рассказывала о Владимире Ильиче Ленине, с которым ей довелось работать. Потом снова уселась за пианино.

— Тетя Лидочка, сыграйте, пожалуйста, то, что вы играли Владимиру Ильичу…

Фотиева склонилась над клавишами, резко ударила пальцами, и по комнате пошли, все усиливаясь и разливаясь, звуки Аппассионаты. Гости и хозяева затихли…

Когда Фотиева кончила играть, Терентий Дмитриевич стал читать стихи, тихо, но так, что все отчетливо слышали:

— Откуда это? — спросил Красиков.

— Из «Катерины». Люблю я Шевченко. Его вирши за душу берут.

Терентий Дмитриевич взял Красикова под локоть и повел к раскрытому окну. Закурили. Заговорили о Маяковском, поэзию которого оба любили.

Сыромолотов подсел к Нине Ивановне.

— Как вы жили в Троицке в моей бывшей квартире? Я все хотел вас спросить, но как-то не получалось.

— Лучше не вспоминать, Федор Федорович. У вас была не квартира, а геологический музей. Но лучше это забыть… Тяжело нам было, очень тяжело…

— Что такое?

— Вот им, — Нина Ивановна кивком головы указала на сидящих за столом своих сыновей, Андрея и Александра, — тоже тогда досталось… — Немного помолчав, она продолжала: — Как вы знаете, восстал чехословацкий корпус. Части Красной Армии из города отступили: слишком неравны были силы. Терентий, — она повернула голову в сторону мужа, — создал отряд из рабочих. Отряд небольшой, при первом столкновении был выбит из города. Я считала, что Терентий убит… Власть в Троицке белочехи передали колчаковцам. В ту же ночь к нам в дом ворвались солдаты.

— Где муж?! — закричал офицер.

Я молчала. Колчаковцы стали все крушить. Серебряная шкатулка осталась до сих нор у нас на память со следами колчаковского штыка. Бешенство колчаковцев дошло до того, что были изрублены фикусы, исколота штыками кошка…

Меня избили. После двухдневного лежания с трудом поднялась с постели и пошла разыскивать труп Терентия. Во дворе жандармского управления я переворачивала тела убитых, которые там лежали, и всматривалась в каждое лицо. О! Как это было ужасно! Потом меня опять схватили и увезли в тюрьму. Андрей с Александром остались на улице. Их приютила семья школьного товарища Андрея, акцизного чиновника Фосса, которого я до сих пор вспоминаю с благодарностью.

Дважды выводили на расстрел. Я думала не о себе, а о детях, потерявших сразу отца и мать! Неожиданно выпустили. Через два дня вновь пришли на квартиру. Сыновья, которым в ту пору было десять и восемь лет, вцепились в подол и просили, чтобы вместе со мной забирали и их. Колчаковцы так и сделали… Около двух месяцев просидела я с детьми в тюрьме… В общем, досталось нам, Федор Федорович…

— Простите…

— Да нет, ничего. Сейчас я рассказываю спокойно. А еще несколько лет назад, как проснусь ночью и вспомню — в холодный пот бросает… А знаете, как мы снова с Терентием встретились?

— Расскажите.

— После того как колчаковцы нас выпустили, я стала учительствовать в селе Коровьем, недалеко от станции Мишкино на железнодорожной линии Челябинск — Курган. Приезжает верхом какой-то незнакомый с длинными волосами по плечи — и сразу ко мне. Я шарахнулась в сторону, а он соскочил с лошади и схватил меня за руку… Да, это был Терентий. Мы не верили своему счастью. Он считал, что мы погибли. Несколько раз товарищи ходили через линию фронта, но разыскать нас не могли… Вот так… Отправил нас Терентий в Челябинск, а сам остался в 5-й армии — громить Колчака. Дошел до берегов Енисея… А теперь давайте петь песни!

Гости разошлись около часу ночи. Дети ушли в свою комнату и уже спали. Дерибас помог жене убрать посуду.

— Ты завтра пойдешь на работу к одиннадцати? — спросила Нина Ивановна, когда они укладывались спать.

— Да, как обычно. Хотя ложусь сегодня раньше. Немного отосплюсь…

В шесть часов утра в квартире Дерибаса раздался телефонный звонок. Нина Ивановна услышала первой и подошла:

— Слушаю.

— Говорит дежурный ОГПУ. Терентия Дмитриевича срочно вызывает председатель.

— Что-нибудь ему передать?

— Нет. Он нужен срочно здесь. Извините. — Голос у дежурного был тревожный.

Нина Ивановна тронула мужа за плечо. Он с трудом открыл глаза.

— Тебя вызывают.

— Куда?

— Звонил дежурный от председателя. (Председателем в то время был Менжинский.)

Дерибас оделся, выпил стакан крепкого чая и вскоре был у дежурного.

— Меня вызывал Вячеслав Рудольфович? Что произошло?

— Неизвестные лица бросили две бомбы в комендатуру. Пострадало несколько человек…

В приемной у Менжинского собрались Дерибас, Артузов, Трилиссер и некоторые другие чекисты. Секретарь пригласил их к председателю. Менжинский выглядел усталым и бледным. Он говорил спокойно, неторопливо:

— Немедленно заняться поисками террористов. Начальником розыска назначаю Дерибаса. Всю поступающую информацию докладывать ему. Вы, Терентий Дмитриевич, о приметах лиц, заходивших в комендатуру, оповестите московских коммунистов, рабочих-активистов, а также крестьян Серпуховского и Подольского уездов.

— Может быть, не стоит оповещать крестьян? — тихо произнес кто-то из дальнего угла кабинета. Но Менжинский услышал.

— Это почему же не стоит? — спросил он.

— Заранее разглашать секретные сведения, — произнес тот же человек. — О наших планах узнает широкий круг населения…

— Вы заблуждаетесь, — спокойно разъяснил Менжинский. — Рабочие и крестьяне окажут нам посильную помощь. Именно оповестить рабочих и крестьян… И немедленно!

Были намечены главные мероприятия, которые в деталях должен был разработать Дерибас.

В тот же день в разных направлениях разослали поисковые группы, устроили засады.

Петр Иосифович Колосовский, молодой, невысокого роста чекист со шпалой в петлицах, шел во главе группы осназовцев — бойцов чекистских отрядов особого назначения — по проселочной дороге в сторону Горок Ленинских.

Вечер был теплый и безветренный. Идти было легко. И все казалось бы хорошо, если бы не тревога в душе.

Колосовский добывал уже в нескольких селах, расспрашивал крестьян о преступниках. В последней деревне ему сказали:

— Были тут посторонние. Двое. Да кто их знает, может, проезжие. Ушли в сторону леса.

Колосовский решил устроить засаду. Осназовцы расположились в кустах на берегу Пахры. Перекусили всухомятку, улеглись на сухой траве. Замерли. Тишина. Солнце зашло, сильнее запахло травами. Проступили звезды, вначале едва заметные, потом все ярче. С реки потянул холодок. Стало слышно, как плещется мелкая рыбешка.

Колосовский назначил дозорных, остальным приказал отдыхать. Под утро похолодало. Колосовский озяб, стал плотнее закутываться в шинель. Неожиданно его тронули за рукав:

— Товарищ командир, товарищ командир… — В предутренней мгле над ним склонился боец. — На той стороне что-то происходит в кустах.

Осназовец указал в сторону реки и тихо пополз туда. Колосовский разбудил спящих:

— Тихо! За мной!

Над рекой туман клубится, плывет слоями — то гуще, то реже. Вот и просвет. С противоположного берега два человека идут в глубь реки, подняв свои вещи над головой. Кто такие? Местные жители? Но почему переправляются таким способом, а не на лодке или по мосту?

— Взять в окружение, — шепотом отдает приказ Колосовский.

Команда передается по цепи, и бойцы расползаются в разные стороны.

А с той стороны идут медленно, осторожно. Глубокие места преодолевают вплавь. И вот они уже близко. Но Колосовский еще медлит, выжидает, пока все осназовцы займут позиции.

— Стой! — наконец командует он. Но неизвестные — бегом в кусты. — Стой! — Колосовский стреляет вверх. Бойцы поисковой группы бросились вдогонку. Слышен топот и шорох в кустах. Колосовский побежал туда, где скрылись те двое. Но все звуки затихли. Неизвестные залегли в кустах. Теперь нет сомнения, что это бандиты. — Взять живьем!

Кольцо засады становится все теснее. Увидев приближающихся бойцов, неизвестные открыли огонь из пистолетов.

— Бросайте оружие! — громко кричит Колосовский. — Вы окружены!

Бандиты стреляли, а осназовцы подползали все ближе, не отвечая на выстрелы. Вот вскочили двое в буденовках, чтобы схватить бандитов. Один падает, второй продолжает бежать. За ним остальные. Раздается еще выстрел, какой-то приглушенный. Но никто не ранен. Это был последний выстрел.

Бойцы подошли к бандитам. Один из них стоит на коленях с поднятыми вверх руками: то ли молится, то ли просит пощады. Рядом с ним лежит на траве второй. Из его виска струится кровь, в руке зажат маузер — застрелился. Оба молодые, не больше тридцати лет.

— Кто такие? — Колосовский вышел вперед. Неизвестный продолжает молча раскачиваться на коленях из стороны в сторону и что-то бормотать. — Вызвать из деревни подводу, — отдает распоряжения Колосовский. — Позвонить в Москву Дерибасу.

Дерибас приехал, когда застрелившегося положили на подводу, чтобы доставить в морг. Он посмотрел на лицо незнакомца и тихо произнес:

— Ой, Гоша, Гоша! Что же ты наделал!

В застрелившемся террористе он сразу опознал Георгия Радкевича, того самого Радкевича, который по заданию генерала Кутепова приезжал в Москву вместе с Марией Захарченко-Шульц для проверки работы «Треста» и которому удалось скрыться при ликвидации чекистами этой организации. Дерибас видел у Артузова фотографию Радкевича, а память у него была отменная.

В бессильной ярости отправил генерал Кутепов Радкевича вместе с Мономаховым в Москву, чтобы нанести бессмысленный укол чекистам. Отправил на верную гибель.

«Ой, Гоша, Гоша, что же ты наделал!» Дерибасу нужен был Радкевич живой.

Восьмой год работал Алексей Морев в Казахстане, в петропавловском дорожно-строительном управлении. Неожиданно получил письмо из родного села, которое его встревожило. Отец сообщал, что дела в лавке идут плохо: власти начинают прижимать частников, увеличивают налоги, не разрешают нанимать дополнительно работников. А главное, неделю назад в район ездил по своим делам Иван Старцев, сосед. Там его вызвали в ГПУ и спрашивали об Алексее Мореве: где проживает? пишет ли родственникам? Старцев, конечно, ничего не сказал, а вернувшись в село, предупредил отца Морева.

Прочитал Алексей письмо, и сразу вспомнилось, как ехал лесными тропами, удирая от погони. После смертного боя и полного разгрома антоновских банд он едва спасся от преследования. Ему повезло: густые заросли были недалеко.

Морев едва не загнал лошадь. Он даже сейчас ощущал ее горячее дыхание, видел пену на губах. Убедившись, что позади никого нет, Морев осадил коня, соскочил на траву, отпустил подпругу, дал коню перевести дух и подкрепиться.

Короткую передышку Морев решил использовать для того, чтобы избавиться от всего, что могло его выдать: сжег удостоверение члена «Союза трудового крестьянства», которое недавно получил лично от Ивана Ишина, бросил в кусты наган, в котором оставалось несколько патронов, снял с ремня и запрятал в траву свою шашку — в общем, уничтожил все улики, которые говорили бы об участии в боевых операциях и связях с антоновцами.

Еще раз внимательно осмотрел свою одежду — обычный деревенский костюм. Вот только кепка схожа с одеждой антоновца! Безжалостно выбросил кепку. «Теперь все! Обычный мужик, и только! — решил он. — А где взял лошадь? Да еще такую холеную!.. У всех теперь тощие… Вот доберусь поближе к своим — отпущу на волю, хоть и очень жаль…»

Морев уразумел, что антоновщине пришел конец, и все же в душе надеялся, что найдутся другие силы, которые сумеют спихнуть большевиков. «Как же теперь хозяйство? Отберут ведь лавку, нажитую потом и кровью! — Было мучительно горько, до слез. — Ведь кровное, свое! И работники уйдут! Кто же будет работать в хозяйстве?! Как дальше жить?»

Морев понял сейчас и другое: после разгрома мятежников начнется следствие, будут выявлять всех участников. Одним суд назначит какой-то срок тюрьмы, других пожурит за несознательность. «А что будет тем, кто истязал людей?! — Эта мысль холодила спину, приводила в дрожь. — Ведь найдутся свидетели и скажут, что он, Морев, принимал участие в пытках и казнях… Свою шкуру будут спасать, а на меня укажут!..»

К берегу Оки Морев выехал на вторые сутки. Вечерело. Закатное солнце, отражаясь в реке, бросалось бликами в глаза, словно хотело уколоть. Вода, накатываясь на берег, стремилась ухватить за ноги и утащить в глубину. А река нахмурилась, по воде пошла рябь — все настроено против Морева. На душе было гадко.

Алексей привязал лошадь к раскидистому кусту ивы, разделся и вошел в воду. После купания сделалось немного легче, казалось, что частица прошлого вместе с потом была смыта речной водой…

Морев, привязав к седлу одежду и держась за лошадь, переплыл реку, оделся и поехал дальше. В наступивших сумерках стал узнавать знакомые места. Вскоре Морев спешился, потрепал лошадь по холке, шлепнул рукой по крупу и зашагал через кустарник к большаку.

Совсем стемнело, когда Морев вошел в свое село. Залаяли собаки. Кто-то вышел на крыльцо. Морев быстро прошел мимо. Вот и собственный дом. Сердце екнуло: недолго отсутствовал — всего пять месяцев — и в то же время долго. Думал приехать на коне, а получилось — крадучись…

Тихонько постучал в окно. Сразу заскрипела половица. Морев понял, что ждут. Мать кинулась с плачем.

— Тс-с. Не подымай шума! — прикрикнул отец. — А завтра, если люди будут спрашивать, так скажи: вернулся из Питера, куда ездил на заработки. Многие привыкли к таким поездкам.

Днем заходили соседи, все расспрашивали о жизни в Питере. Морев врал как мог. Кое-что слышал он в антоновской армии от «бывалых» людей: тяжело с питанием, народ ропщет. Было восстание в Кронштадте. Потом расспрашивал сам: о земле, о видах на урожай. Понял, быть беде. Год засушливый, а крестьяне посеяли с осени мало. Подумал: «Нам-то что! Будут покупать в лавке, куда им деваться?! Вот и будем с хлебушком!»

Так прожил Алексей Морев месяц, а когда пошел второй, стали доходить слухи: того взяли, этого судили… Тоскливо забилось сердце — куда деваться? Ведь доберутся же!

Как раз получил письмо из Казахстана от брата Якова. Живет в Петропавловске, имеет крепкое хозяйство, свою мельницу. Там никто не беспокоит. Письмо приободрило, вселило надежду. Подумав, решил Морев податься к брату — Петропавловск далеко, не скоро доберутся. К тому времени, глядишь, может, что и переменится.

Вскоре исчез Алексей Морев из дому, а когда соседи спрашивали, где сын, старый Морев отвечал:

— Снова подался в Питер. Заработки лучше, да и жизнь там ему пришлась по душе.

Не заметил, как пролетело почти восемь лет, все в тревоге и ожиданиях. Время от времени отец писал Якову, а между строк — для Алексея. Вот как сейчас…

Вечером, вернувшись с работы, Алексей и Яков перечитали еще раз письмо отца.

— Да-а. Снова большевики гнут свою линию, и нет на них управы. — Яков в сердцах сплюнул. — Чует мое сердце, не будет нам житья, доберутся и до моей мельницы…

— Что делать? — спросил Алексей, покосившись на Якова.

— Сам не знаю. Голова кругом идет… И податься покуда.

На следующий день Алексей заявил брату:

— Придумал. Бежать нужно мне!

— Куда?

— Туда. — Алексей показал рукой на восток.

— Куда же дальше?

— За границу. В Маньчжурию. Оттуда — в Японию…

До Благовещенска Алексей Морев добирался неделю с пересадками, с ночевками на вокзалах. Стоял декабрь. Лютые морозы сковали сибирские реки. Голые лиственницы робко жались к сопкам. И только красавицы сосны с ярко-оранжевыми стволами горделиво раскачивали свои макушки.

Морев мерз, голодал, но, чем дальше был от дома, тем веселее становилось выражение его глаз. Страх был сильнее голода. И когда в Благовещенске разыскал дальних родственников, только тогда успокоился.

В тот же день Алексей отправил брату телеграмму, в которой сообщал, что доехал благополучно.

В течение недели Морев изучил обстановку на границе. На той стороне Амура, напротив Благовещенска, раскинулся китайский город Сахалян. От местных жителей Морев узнал, что родственники живут тут и там, ходят друг к другу в гости, зимой — прямо по льду. Жители Благовещенска шьют на заказ одежду и обувь у ремесленников Сахаляна. Не могут пограничники усмотреть за всеми, кто ходит туда и обратно.

Задержали вчера днем одного человека посреди Амура. Спросили:

— Ты зачем туда ходил?

— Штаны примерял…

Пожурили и отпустили.

И решил Морев: завтра куплю валенки — и ночью в путь! Нельзя терять ни дня…

Ночь стояла лунная. Амур лежал закованный в лед, слегка припорошенный снегом, безмолвный и тихий. Никто не заметил, не остановил перебежчика в белой накидке, которую припас Алексей. И только за Сахаляном Морев наткнулся на китайский патруль.

— Зацем безала сюда? Ходи назада…

— Я против большевиков. Меня там расстреляют.

— Твоя сипиона…

— Не шпион я.

Белокитайцы обыскали, отобрали несколько золотых вещей, которые припас Морев на первое время, и отправили в глубь страны.

«Ничего. Там вернут», — сам себя убеждал Алексей.

Через сутки Морев прибыл в Харбин. Его поместили в небольшую комнату на первом этаже двухэтажного барака в районе Мадягоу. В шутку эмигранты называли этот район, где проживала белоэмигрантская беднота в нищете и убожестве, «Царским Селом».

В комнате с облупившейся штукатуркой, кроме обшарпанного стола, двух таких же стульев, ничего не было. Лишь в углу стояли две циновки, скатанные в рулон. К ночи выяснилось, что циновки должны служить постелью.

Дважды приносили что-то поесть — что-то такое, от чего Морев отказывался. Так и улегся спать голодный.

Наутро в комнату вошел полицейский. Это был невысокий маньчжур. Он молча походил по комнате, присматриваясь к перебежчику, и по выражению его лица трудно было угадать, расположен ли он к нему или презирает. Наконец на ломаном русском языке полицейский спросил:

— Что с вами делать? Чем вы занимались в России?

Морев рассказал, как он был антоновцем, как расстреливал коммунистов. Маньчжур молча кивал. Когда Морев закончил свой рассказ, он сказал:

— Хорошо. Я познакомлю вас с Грачевым…

В середине дня маньчжур вернулся в сопровождении незнакомца, который хоть и не очень выделялся ростом, но производил впечатление человека физически сильного. Одет мужчина был в дорогой костюм. На вид ему было лет под пятьдесят, на висках серебрилась седина.

— Знакомьтесь, — предложил маньчжур.

Неизвестный протянул руку Мореву и назвал себя:

— Грачев.

Он так стиснул руку, что даже здоровяк Алексей присел от боли и тут же заметил, что большого пальца на левой руке у Грачева нет.

— О вас я уже все знаю, — сказал Грачев. — Будете работать в моей организации. И поживете пока у меня. Запишите адрес: Мадягоу, Чистая улица, 32. Жду вас. — Грачев повернулся и вышел из комнаты.

— Каков! А? — кивнул вслед Грачеву маньчжур. — Знаете, кто это? — И сам же ответил: — Председатель дальневосточного комитета «Трудовой крестьянской партии»!

— Все предъявляют к нам требования. Америка требует, чтобы мы отказались от поддержки национально-освободительных движений в других странах. Китайские милитаристы устроили провокацию на КВЖД, которая принадлежит нам на законных основаниях. Японцы намекают, что установили бы с нами дружеские отношения, если бы мы согласились поделить с ними Маньчжурию. Япония хотела бы втянуть нас в конфликт с Китаем. Нам заявляют, чтобы мы смягчили монополию внешней торговли… Все от нас чего-то хотят! По какому праву? — Сталин остановился, замолчал, раскурил погасшую было трубку, с которой расхаживал вдоль своего кабинета.

Он выглядел усталым. На его лице, кое-где покрытом следами от оспы, появились морщины. Волосы на голове посеребрились. Несколько лет напряженной работы, множество хозяйственных забот, борьба с троцкистами и другими антисоветскими организациями и оппозиционными группировками внутри ВКП(б) отняли много сил и здоровья. Сталин посмотрел на Менжинского, на Дерибаса, притихших у края стола, и продолжал:

— Они не понимают, что наше государство уже достаточно окрепло. Прошло то время, когда можно было навязывать какие-то условия, и никогда не вернется. Мы можем обойтись без них. И обойдемся…

Сталин потрогал свое кресло, хотел, видимо, сесть. Постоял, передумал. Подошел вплотную к Дерибасу:

— Но у нас есть еще свои трудности. Об этом нужно постоянно помнить, особенно вам, товарищ Дерибас. Когда вы приедете на Дальний Восток, то сразу увидите местные особенности: там сохранилось много старых пережитков. — Немного помолчав, Сталин неожиданно спросил: — Вы уже познакомились с обстановкой?

— По документам, товарищ Сталин. В Сибири я бывал, но так далеко не забирался…

— Нужно хорошо изучить общее положение, знать все тонкости. Вот, например, некоторые товарищи у нас говорят: «Кулак не хуже городского капиталиста… Поскольку у нас допущена частная предпринимательская деятельность, то кулак представляет ничуть не большую опасность, чем городской нэпман». Понимаете, чем опасна такая трактовка?.. — И сам же ответил: — Нужно всегда помнить, что если в индустрии мы можем противопоставить мелкому капиталисту крупную социалистическую промышленность, дающую девять десятых всей массы промышленных товаров — да, да, не удивляйтесь, — улыбнулся Сталин, — такова статистика, а против фактов не возразишь, — то крупному кулацкому хозяйству в деревне мы можем противопоставить неокрепшие колхозы и совхозы.

Вы должны хорошо понимать обстановку: в деревне удельный вес кулачества выше, чем удельный вес мелких капиталистов в городской промышленности… Особенно это необходимо учитывать на Дальнем Востоке, где велика раздробленность, где мало еще крупных промышленных центров, где сильно кулачество… Но мы перейдем в решительное наступление на кулака.

Сталин сделал несколько затяжек из трубки, взял ее в левую руку, а правую протянул для рукопожатия:

— Желаю успеха в работе. Учтите все, что я вам сказал. Окажите помощь Блюхеру в наведении порядка на КВЖД. Постоянно информируйте нас. До свидания.

Сталин повернулся и пошел к своему креслу.

Менжинский и Дерибас покинули Кремль и поехали в здание ОГПУ. Так был окончательно решен вопрос о назначении Дерибаса на должность полномочного представителя ОГПУ по Дальневосточному краю. Вслед за тем он был введен в состав коллегии ОГПУ.

Иван Шабров родился и вырос в Маньчжурии, в поселке Суй Фын Хэ, который в то время носил русское название — станция Пограничная и большинство населения которого состояло из советских граждан, обслуживающих КВЖД. Советским гражданином был и Шабров — невысокий, щуплый молодой человек. К тому времени, когда произошли события на КВЖД, Ивану было двадцать два года.

Как все советские граждане, Иван Шабров учился в школе, состоял в пионерской организации. После окончания школы устроил его отец работать на железную дорогу: сам проработал много лет смазчиком и решил сына пустить по тому же пути — спокойно и жить можно в достатке.

Четвертый год работал Иван смазчиком. Осматривал проходящие железнодорожные составы, доливал масло, предупреждал, если замечал, неисправности. Хороший был работник, и знали его теперь многие машинисты и проводники. Когда останавливались поезда на Пограничной, подходил к ним Иван и расспрашивал о своем отечестве, которого еще не видел.

Была при станции комсомольская организация. Существовала она не вполне официально, но китайские власти смотрели на нее сквозь пальцы. Заходил туда Иван, присматривался. Нравились ему ребята, но сам вступать в комсомол пока не решался. А так и тянуло его… Но боялся испортить отношения с китайскими властями, с которыми умел ладить.

9 июля на КВЖД прервалось железнодорожное сообщение. Белокитайцы провели массовые аресты.

Шаброва схватили тогда, когда он возвращался с работы домой. Он был одет в промасленную робу и брезентовые штаны. Солдаты обыскали его. В одном из карманов нашли три рубля советских денег, которые ему подарил один из машинистов в качестве сувенира. Руки заломили назад и связали. Привели на пост, где находилось несколько китайских офицеров.

— Ну, шпион, комсомолец, сознавайся! — Один из офицеров ударил его веером по лицу.

— В чем сознаваться? — Шабров был в недоумении.

— Ты советский шпион. Состоишь в комсомоле.

— Но это — неправда!

— Будет врать! Отправим тебя в гарнизон, там все расскажешь.

Надели кандалы. На ночь поместили в подвал вместе с другим задержанным незнакомым человеком. Сквозной коридор с решетками направо и налево. Шаброва в одну сторону, неизвестного — в другую. Руки привязали к большому крюку, вбитому в стену. Так простоял спиной к стене мучительную ночь. Наутро — снова на допрос. Пять вооруженных солдат подвели к железнодорожным путям, где стоял бронепоезд.

При входе в бронепоезд в темном закоулке, когда охранники отошли в сторону, китайский переводчик, которого называли Ли, успел шепнуть:

— Держись. Скоро помогут!

Потом открыли дверь и толкнули: стол, офицеры, надзиратель полиции. Поставили на колени, положили на ноги толстую палку, крепко привязали веревкой. Руки растянули веревками в разные стороны.

— Будешь рассказывать? — Ли переводит слова офицера, а сам отводит глаза в сторону.

— Что рассказывать?

— С кем связан? Кто состоит в комсомоле?

— Не знаю…

— Та! — командует офицер, что по-китайски означает «Бей!».

Солдат ударяет плеткой по спине. Но у солдата есть чувство жалости.

— Будешь говорить?

— Ничего не знаю.

Плетку выхватывает офицер и без команды бьет изо всей силы. Нестерпимая боль — Шабров теряет сознание. Обливают водой — и снова допрос. Когда совсем уже не в состоянии держаться, выносят из бронепоезда. Бросают в камеру на грязный пол.

— Пить… — шепчет Шабров.

В камеру входит солдат. Наклоняется:

— Нельзя пить. Умирать будешь… Потерпи.

— Пи-ить!..

— Потерпи, друг…

На следующий день Шабров с трудом поворачивал голову, спина и грудь по пояс черные от побоев. Солдат наконец принес воду, дал попить и шепнул:

— Другому поверили, сейчас ему принесут колбасу. Держись.

Больше Шаброва не вызывали, не допрашивали. Стали приносить еду. А через несколько дней их вдвоем отправили в глубь Китая. Была глубокая ночь, когда подняли с пола, привязали спина к спине и усадили на телегу. В воспаленном сознании вертелось: «Ну теперь конец. Расстреляют». Все было безразлично, так как нестерпимо ныло избитое тело.

Опять привезли на вокзал, развязали и затолкали в двухместное купе. До утра Шабров вертелся на жесткой полке, пытаясь хоть немного передохнуть. Утром его разбудил напарник, имени которого он так и не знал: ему было не до расспросов.

— Слушай, друг, ты куришь? — Напарник тронул его за рукав.

Шабров отрицательно покачал головой.

— Что бы придумать? Не могу без курева… Ты говоришь по-китайски?

— Немного.

— Как по-китайски курить?

— Папиросы называются «ендёр».

Напарник постучал в дверь и, когда подошел часовой, Показал пальцами, как держат папиросу, и попросил:

— Индер?! — Произнес неточно.

Китаец покачал головой — не понял, а может быть, не хотел понять. Часовой попался злой.

Напарник Шаброва, показывая на свой рот, повторил:

— Индёр…

Часовой со злостью закричал:

— Чундан яга часа па-а! — отвернулся и ушел.

— Что он сказал?

— Он сказал, красных через два часа расстреляют. — И Шабров отвернулся к стенке.

Утром приехали на станцию Мацеохэ. Там пересадили в другой вагон и повезли в Харбин. Когда переводили из вагона в вагон, подходили белогвардейцы, говорили, что поймали двух «красных». В Харбине надели кандалы, посадили на извозчика и повезли в штаб охранных войск. Затолкали в большую камеру, в которой находилось несколько арестованных китайцев.

В камере пол покрашен, но на голом полу ничего нет. Ночь провалялись кто как мог. Наутро подходит к Шаброву надзиратель и строго говорит:

— Кандали…

— Не понимаю… — Шабров хоть и понимал немного по-китайски, но не знал, чего от него хотят и чем надзиратель недоволен. А тот с раздражением кричит:

— Кандали!..

Заключенные китайцы подсказали:

— Звенят кандалы. Ночью, когда шевелишься. Беспокоят стражу. Этого делать нельзя.

Дали веревку и крепче привязали кандалы к ногам.

В тот же день к ним в камеру затолкали группу арестованных советских граждан. Когда они привыкли к обстановке и немного успокоились, Шабров спросил одного из них:

— А вас за что?

— Вы разве не знаете? Вы не здешний?

— Нет.

— Раньше мы работали в советских учреждениях. Китайцы закрыли все советские учреждения, а служащих выслали. Местные советские граждане — то есть мы, — мужчина с горечью улыбнулся, — уволились, так как все учреждения закрылись. И как только уволились, нас сразу же арестовали…

Дерибас хоть и был раньше в Сибири, но ему казалось, что достаточно доехать до Новосибирска, а там до Хабаровска — рукой подать. Но не тут-то было. До Новосибирска ехали четверо суток, это еще туда-сюда. А затем тряслись в старых, изношенных вагонах, в которых бросало из стороны в сторону еще восемь суток. Так что дорога «въелась в печенки» в переносном и прямом смысле. Дорожное питание и тряска измучили вконец, и Дерибас, которому недавно исполнилось сорок семь лет и который еще был полон сил, порядком измотался.

Только тут Дерибас понял, как правы жители Дальнего Востока, говоря о своем крае: сто верст — не расстояние. «Ну а насколько верно остальное: что сто рублей не деньги, что цветы на Дальнем Востоке без запаха, а женщины — без любви, — нужно еще посмотреть…» И Дерибас улыбнулся, вспоминая разговор с одним дальневосточником.

Чтобы добраться от железнодорожного вокзала до города, нужно было трястись несколько километров по булыжной дороге. «Три горы, две дыры!» — так жители Хабаровска отзывались о своем городе в те годы. Центр города расположен на невысоком холме, вытянувшемся по направлению к Амуру. По обе стороны холма небольшие речки — Плюснинка и Чердымовка, в которых не столько воды, сколько мути. Непролазная грязь, маленькие, почерневшие домики. И темень, сплошная темень по вечерам…

Поселился Терентий Дмитриевич в небольшом особняке на главной улице города, недалеко от места работы. Три комнаты были обставлены красивой по тому времени мебелью, чисто прибраны. Все было подготовлено к его приезду. И все же после сытного ужина, когда он остался в одиночестве, Дерибас затосковал. «Жена и дети в Москве. Жена работает, а сыновья учатся, их нельзя срывать с учебы… Здесь уже поздний вечер, а там еще день. Там кипит жизнь!..» Дерибас вздохнул, прошелся по своей просторной квартире, пустой и такой ненужной, разделся и лег спать.

Утром Дерибас надел свою военную форму. Теперь он каждый день ходил на работу в форме, так как подчиненные командиры пограничных и внутренних войск несли службу строго по уставу.

Здание ОГПУ находилось на Волочаевской улице, идущей круто вниз от главной улицы — Карла Маркса. Четырехэтажный дом из красного кирпича, аккуратно выложенный — кирпичик к кирпичику, с прямоугольными выступами и полукруглыми вверху окнами, — тянулся под уклон. Первый этаж начинался окнами от земли с полуподвала, но чем дальше по улице вниз, тем больше превращался в полноценный. Кабинет Дерибаса находился в дальнем конце здания, на третьем этаже. Обстановка скромная: письменный стол, два кресла, несколько стульев.

Дерибас прошелся по кабинету, подошел к балкону, который выходил в сторону оврага. Сквозь стеклянную дверь виднелись одноэтажные домишки с почерневшими от времени и непогоды стенами и крышами, улица с намерзшими комьями грязи, широкий овраг. Еще дальше — крутой холм, на котором прилепились такие же домишки, кое-где припорошенные снегом. Был конец октября, зима еще не установилась — оттепели чередовались с предзимниками.

Два других окна выходили на Волочаевскую улицу, где на противоположной стороне раскинулся большой пустырь.

В простенке между окнами повешена большая карта Дальневосточного края. Дерибас остановился перед картой и снова, как и в Москве, удивился: до чего ж огромный край! Тут тебе и Читинская область, и Чукотка, и Камчатка, и Магадан, и Северный Сахалин, и Владивосток. Одних государственных границ хватит на пол-экватора! А по ту сторону — белогвардейцы, казацкие атаманы, китайские милитаристы. Тихий океан и Охотское море бороздят японские и американские корабли.

Размышления Дерибаса прервал адъютант, который доложил:

— Терентий Дмитриевич, к вам просится товарищ Невьянцев, по срочному делу.

— Пусть зайдет.

Дерибас сел за стол, отодвинул в сторону папку с бумагами. Он слышал о Невьянцеве много хорошего: начальник одного из отделов, толковый работник, хороший товарищ. Но Дерибас привык составлять собственное мнение о людях. И когда в кабинет энергичной походкой вошел уже немолодой человек, одетый в гимнастерку и бриджи, Дерибас стал пытливо его рассматривать. «Умное, волевое лицо», — отметил про себя Терентий Дмитриевич.

— Докладывайте. Что у вас срочное? Садитесь.

Невьянцев сел в кресло. Положил на стол небольшую папку.

— Банда Куксенко продолжает свирепствовать. В селе Романовка бандиты убили двух активистов, подожгли амбары. Я получил сведения, что группа бандитов вместе с главарем направляется в село Васильцево за продуктами.

— Что предлагаете?

— Устроить засаду и разгромить.

— Хорошо. Возьмите подкрепление из моих резервов. С этой бандой пора кончать…

— Слушаюсь. Вот информация в Москву по этому поводу. — Невьянцев передал папку.

— Оставьте.

Едва закрылась за Невьянцевым дверь, как раздался телефонный звонок:

— Терентий Дмитриевич, говорит Кондратьев. Разрешите зайти?

Дерибас уже познакомился с Кондратьевым, начальником пограничной охраны и войск ОГПУ, который встречал его на вокзале (Дерибасу подчинялись все пограничные войска Дальнего Востока). Сразу ответил:

— Заходите.

Спустя десять минут быстрым шагом, одетый в шинель, в кабинет вошел строевой командир.

— Извините, Терентий Дмитриевич, — сказал Кондратьев, снимая шинель, — в районе Бикина границу перешла диверсионная банда в составе около двадцати человек. Наша застава вступила в бой. Семь бандитов убиты, остальные вернулись в Китай. С нашей стороны — трое раненых. Старший наряда Ланговой, который первый вступил в бой, утверждает, что одному бандиту удалось скрыться в городе. Он тщательно обследовал следы у дороги и пришел к такому выводу. Какие будут указания?

— Кто такой ваш старший наряда?

— Уроженец здешних мест. На границе служит четвертый год. До призыва был охотником. Меткий стрелок, хороший следопыт.

— В городе один следопыт, пожалуй, мало что сделает. Нужно выделить оперативно-поисковую группу. Пусть Ланговой действует вместе с этой группой. — Дерибас вызвал дежурного и отдал распоряжение.

— Провокации на советско-китайской границе, — продолжал Кондратьев, — усилились. Белокитайцы ежедневно обстреливают наших крестьян и рыбаков. Нужно дать бой.

Это было посерьезнее, хотя и не так срочно. Дерибас задумался: «Бой означает военный конфликт. К чему он может привести? Ясно — к осложнению обстановки. Но и без этого многие станции на КВЖД захвачены белокитайцами…»

— Хорошо, — решительно заявил Дерибас. — Попробуем еще раз отрезвить милитаристов. Мы пошлем десантный отряд из состава пограничных частей и отдельного кавполка ОГПУ. Подготовьте все, что нужно…

Один за другим заходили работники, докладывали срочные и неотложные дела. От правильного решения вопросов зависели жизни людей, а подчас и общая обстановка на Дальнем Востоке. Дерибас должен был напряженно, сосредоточенно и быстро решать. Натренированный мозг четко работал. В шесть часов вечера пообедал в столовой, пришел домой и прилег отдохнуть. Захотелось вздремнуть, но, пересиливая себя, встал, прошелся по комнате. Подумал: «Скопилось много неотложных дел. Нужно работать!» Закурил и отправился в управление. «Ничего, войду в курс дела, разберусь и тогда будет легче. — И сам себе не поверил: — Не будет тебе легче, Терентий. Время сейчас сложное, и, видно, судьба у тебя такая — всегда быть в гуще событий!»

Сводный отряд высадился на берегу Уссури. Бой был жестоким, но коротким. Отряд пограничников окружил белобандитов и заставил их сдаться.

А спустя сутки Дерибас позвонил Блюхеру:

— Василии Константинович, здравствуй!

— О-о, дорогой! Прибыл?! Давненько я не слышал твой голос. Рад буду обнять тебя.

— Я тоже очень хочу тебя видеть.

— Месяц, как узнал о твоем назначении, и с нетерпением жду.

— Перед отъездом из Москвы был у товарища Сталина. Он приказал оказать тебе помощь в проведении операции. Когда можно приехать вместе с Кондратьевым?

— В два часа я буду вас ждать. Подходит?

— Прибудем.

Штаб Блюхера размещался в трехэтажном здании из красного кирпича, растянувшемся почти на целый квартал вдоль улицы Серышева. Подъезд с резным козырьком.

Командующий Особой Дальневосточной армией встретил Дерибаса в вестибюле. Широкоплечий, коренастый, он по-дружески обнял Дерибаса.

— Сколько лет не виделись?

— Давненько, давненько. Пожалуй, больше десяти. Смотри как летит время! Последний раз на Урале дрались с Колчаком. Ты прискакал верхом на коне, с шашкой на боку. Как сейчас вижу тебя. Ты совсем не изменился.

— А ты, братец, постарел. И седина в бороду. Не сбрил!

— К чему? Я привык. — Дерибас пригладил рукой свою небольшую бородку.

— Помнишь граммофон с пластинками, который подарили мои ребята? Что вы с ним сделали?

— О-о! То был волшебный граммофон. Как только заиграет, собирается народ. Мы покрутим пластинку, а потом проведем беседу о текущем моменте, разъясним нашу политику… Это помогало здорово! Во время атаки в него попал снаряд… А помнишь Гашека? Чехословацкого коммуниста?

— Ну как же. Где он теперь? Написал что-нибудь еще о Швейке?

— Его уже нет в живых…

— Что случилось? Он был еще молод!

— Туго ему пришлось на родине…

— Жаль. Прекрасный был человек. Ну, пойдемте ко мне.

Они поднялись на второй этаж в кабинет командующего.

— Раздевайтесь, — пригласил Блюхер.

В углу на стойке вешалка, на которую Дерибас и Кондратьев повесили свои шинели. В небольшом кабинете ничего лишнего: письменный стол, журнальный столик в другом углу, десятка полтора стульев. Три окна, наполовину завешенные белыми шторами, пропускали много света. Дерибас подошел к окну и выглянул.

— Окна на улицу?

— Да.

— Не очень удачно…

Блюхер приказал принести чай и вызвал начальника штаба. Тот был в курсе дела и принес несколько мелкомасштабных карт. Блюхер надел очки и раскрыл папку.

— У нас все подготовлено для нанесения решительного удара по белокитайцам. Пора кончать конфликт на КВЖД. Такие указания получены от Реввоенсовета Республики. Боевые действия на отдельных участках ничего не дали. Милитаристы и белогвардейцы слишком зарвались. Главные удары мы нанесем на Хайлар и район Делайнор. Сделаем это быстро. Ваши части, пограничные и войск ОГПУ, могут прикрыть наши фланги? — Блюхер снял очки и посмотрел на Дерибаса.

— Могут. Мы с товарищем Кондратьевым думали над этим и подсчитали наши возможности. Сделаем все, что нужно. Можешь быть уверен.

— Хорошо. Теперь давайте уточним план взаимодействия…

Несколько часов они обсуждали детали совместных боевых действий, вызывали командиров частей, которым объясняли задачи, составили окончательный план операции…

В тот же день, когда Дерибас вернулся от Блюхера, Невьянцев доложил, что банда Куксенко из-под удара ушла. Группа во главе с Куксенко подошла к окраине села, но дальше не пошла. Вероятно, кто-то подал сигнал.

— Это похуже. — Дерибас забеспокоился. Он понимал, что бандиты теперь будут мстить, еще больше свирепствовать. И держаться осторожнее. — Нужно придумать что-то похитрее!

Дерибас вспомнил Воронеж, антоновщину: «Где-то теперь Муравьев? — И возникла мысль: — Нужно использовать опыт прошлого». Сказал:

— Постарайтесь послать по следам Куксенко надежных людей, якобы желающих установить с ним связь. Под видом какой-то группы… Потом нужно затеять переговоры в целях объединения. Поняли? Это — стержень операции. Разработайте детали и завтра доложите мне.

— Все ясно.

В ноябре 1929 года Красная Армия разгромила части китайских милитаристов в Маньчжурии. Китайское правительство пошло на переговоры с СССР, и 22 декабря был подписан Хабаровский протокол о восстановлении прежнего положения на КВЖД.

За боевые заслуги по охране и защите советской государственной границы в дни конфликта на КВЖД ЦИК СССР наградил орденом Красного Знамени Дальневосточную армию, и теперь она стала называться Особой Краснознаменной Дальневосточной армией. Ордена получили многие бойцы и командиры ОКДВА.

Пограничные войска Дальнего Востока также были награждены орденом Красного Знамени. Кавалерами этого ордена стали: полномочный представитель ОГПУ по ДВК Т. Д. Дерибас, начальник пограничной охраны и войск ОГПУ С. И. Кондратьев, начальники застав И. К. Казак, Ф. Г. Иванов, командир взвода Ф. А. Липецкий, командир отделения С. Д. Красненко, красноармеец Я. Л. Савинцев.

«Коллегия ОГПУ уверена, что высокопочетная боевая награда послужит лучшим стимулом к еще более самоотверженной работе всех пограничников края по дальнейшему укреплению и усилению охраны дальневосточных рубежей Советского Союза», — телеграфировал тогда дальневосточникам Менжинский.

2. ДИВЕРСАНТ БЕЛЫХ

Евгений Ланговой возвращался на заставу. На железнодорожной станции его встретил верховой пограничник. В наступающих сумерках они не спеша ехали по знакомой тропе.

Над тайгой шумел ветер, сосны покачивались, издавая какой-то свой, особенный шум — низкий, щемящий душу. Кругом уже лежал снег, но кое-где виднелись прогалины. На душе у Лангового было радостно: «Жал руку и благодарил сам Дерибас!»

— Тебя, говорят, наградили? — спросил встречавший.

— Да. Дерибас на прощание подарил даже трубку!

— За что?

— Да так… Помог задержать одного беляка-бандюгу! Нашли с большим трудом. При задержании бандюга ранил одного чекиста…

Ланговой очень дорожил и гордился подарком, но не хотел особенно распространяться о своих заслугах, так как считал это нескромным.

— Дай-ка посмотреть на подарок.

Ланговой вытащил из кармана шинели новую трубку и передал спутнику. Тот повертел в руках и сказал с восторгом:

— Хороша! — Потом, спохватившись, добавил: — Но ведь ты не куришь?

— Не курю, — согласился Ланговой. — После того как Дерибас объявил приказ о благодарности, он спросил меня: «Вы курите?» Я растерялся и сказал: «Курю». Он вытащил из стола трубку и подарил мне.

Оба рассмеялись.

Приехали, когда совсем стемнело. Едва успел Ланговой поставить свою лошадь, насыпать корму, как прибежал дежурный:

— Товарищ старшина, вас требует срочно командир.

Когда Ланговой вошел в кабинет, командир спросил:

— Что так долго?

Лицо у командира было усталое.

— Поезд запоздал. Пока доехали…

— Что там в Хабаровске?

— Диверсанта поймали. Дерибас объявил благодарность. Вот подарил трубку.

Командир тоже с интересом повертел трубку в руках, вернул Ланговому и с оттенком недовольства спросил:

— Трубка трубкой, а почему не говоришь главного?

— Вы о чем?

— Характеристику на тебя затребовали. Куда тебя переводят?

— А-а. Так это Дерибас дал указание направить меня на курсы…

— Не отпущу! Лучшего пограничника забирают! С кем я буду нести службу?! До самого Дерибаса дойду. Не пущу…

Утром Ланговой проснулся рано. На душе было радостно. Вчерашний разговор с командиром осадка не оставил. «Его тоже можно понять: во-он какой участок границы, охранять надо, а людей мало. Пошумит, пошумит, да и отпустит!» — подумал он.

После утренней зарядки и завтрака он отправился в село. Время от времени Ланговой посещал это пограничное селение, разговаривал с крестьянами, узнавал местные новости. Он знал всех жителей села, и его все знали, относились как к своему односельчанину. Ему сообщали, когда в пограничной зоне появлялись незнакомые люди. Так была недавно обнаружена банда, по поводу которой Лангового вызывали в Хабаровск.

На этот раз Ланговой поехал в село в приподнятом настроении: «Есть что рассказать людям. Как-никак побывал в Хабаровске. А каждая поездка в краевой центр вызывает интерес. Да и в связи с предстоящим отъездом нужно попрощаться, может быть, больше не свидимся».

Дул холодный западный ветер. С покрытого облаками неба срывались мелкие снежинки. Они больно кололи лицо. В такую погоду лучше бы сидеть дома. Но Ланговой привык ходить на границу в любую погоду.

На одной из улиц Ланговой увидел знакомого человека, который нес ведро с водой. Пограничник соскочил с лошади и подошел к мужчине.

— Здравствуй, Иван Тимофеевич.

— Добрый день, Евгений Игнатьевич. — Крестьянин поставил ведро на землю. — Какой ты! — не удержался от восклицания. — Тебе что, новую форму выдали?

Ланговой действительно выглядел нарядно — в Хабаровске ему выдали новую шинель и буденовку со звездочкой. Статный, с небольшими черными усиками, он был красив.

— Да. Вот был в Хабаровске…

— То-то долго тебя не было видно. Что там нового?

— Начали строить новый стадион «Динамо». Перестраивают улицы. Закладывается новый завод… Получена директива о проведении раскулачивания.

— Вот это замечательно. Наших кулаков тоже поприжать бы!

— Поприжмут. Как у вас с вступлением в колхоз?

— Вступают, но мало. Боится народ… Вступил вот я, семья Болотниковых.

— Вышлют ваших кулаков, и все пойдет спокойно. Поверят люди…

Из соседнего дома вышла девушка и пошла в их сторону. Ланговой обратил внимание на стройную фигуру, а когда девушка поравнялась, посмотрел на ее лицо: большие глаза, полные яркие губы, красивый овал лица. Хороша! Но девушка была ему не знакома. Между тем поравнявшись с ними, девушка поздоровалась.

— Здравствуй Оля, — ответил Иван Тимофеевич.

Поздоровался и Ланговой, а когда девушка удалилась, спросил:

— Чья это такая?

— Дочка Ильи Ремизова. Недавно вернулась из Харбина.

— Откуда? — переспросил Ланговой.

— Из Китая. Уехала в Харбин вместе с семьей генерала Сычева восемь лет тому назад. Совсем девчонкой. Прислугой она у них была… А вот теперь вернулась.

— То-то я с ней не знаком…

Вернувшись на заставу, Ланговой доложил командиру о новой незнакомой девушке.

— Поговори с ней, — приказал командир.

На следующий день Ланговой опять приехал в село и зашел в дом Ремизовых. Снял буденовку и спросил:

— Можно поговорить с Ольгой?

— А-а, это вы, Евгений Игнатьевич. — Хозяйка дома встретила приветливо. — Проходите, садитесь. Сейчас позову.

Хозяйка прошла в другую половину дома, а Ланговой сел на деревянную скамью. Через несколько минут в комнату вошла Ольга. Она была одета в темно-синее трикотажное платье, плотно облегавшее ее стройную фигуру, черные лакированные туфли на высоком каблуке, которые подчеркивали красоту ее ног. При ее появлении Ланговой встал.

— Здравствуйте, Ольга…

— Здравствуйте, вы ко мне?

— Да, извините…

Ланговой вытер носовым платком вспотевшее лицо. Обычно такого рода разговоры он вел спокойно, его ничто не смущало. Он знал, что выполняет свой долг. Сейчас было другое. К служебному примешалось что-то личное. Уж очень по душе пришлась ему девушка.

— Извините. Я должен поговорить с вами.

— Пожалуйста. Да вы сидите, сидите. — Ольга улыбнулась. — Что вас интересует?

— Вы вернулись недавно из Харбина?

— Да.

— А ваши документы?

— Я предъявляла на пограничном пункте. Они вас интересуют?

Ольга вышла из комнаты. Когда она возвратилась с бумагами, Ланговой спокойно их просмотрел.

— Спасибо. Все в порядке. — Он возвратил документы. — Как вы там оказались?

— С тринадцати лет я работала прислугой в семье генерала Сычева. Знаете такого?

— Нет, не слышал.

— Есть такой казацкий генерал… Привыкла к ним и вместе с ними уехала в Маньчжурию, когда наступала Красная Армия. Мало в чем разбиралась, сами понимаете. Уговорили меня. — Ольга смотрела в пол и все больше волновалась. — Работала день и ночь. Потом вышла замуж, но неудачно. Муж оказался пьяницей. Не могла я больше там. Почти десять лет вычеркнуто из жизни. Все надоело, пропади оно пропадом! Готова была босиком по снегу домой… — Ольга смахнула слезу со щеки.

— Извините, что заставил вас вспоминать. Теперь — все позади. — Ланговой подождал, пока Ольга успокоится. — Я хотел бы вас еще спросить. — Евгений старался говорить осторожно.

— Да, пожалуйста. — Ольга подняла на него глаза.

— Вы ничего оттуда не привезли, никаких передач?

Ольга отвернулась, помолчала. На ее красивом лице, сделавшемся строгим, Ланговой заметил следы колебания.

— Меня уже спрашивали. Там, на пограничной станции. Я ответила, что ничего не везу… Но тогда я совсем забыла… Потом хотела прийти на вашу заставу, да все не решалась. Да и дело совсем пустяковое… Генерал Сычев просил передать письмо Романишину, жителю соседнего села. Вы, вероятно, его знаете?

— В соседнем селе я не бываю. А письмо вы уже отдали?

— Нет. Оно еще у меня.

— Вы можете дать его мне. Я обязан доложить.

Ольга вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась.

— Вот письмо. А как мне быть?

— Я, по-видимому, скоро уеду. Письмо вам вернет мой товарищ, если, конечно, разрешит начальство, так как письмо, вы сами понимаете, привезли неофициально… А пока я вас очень прошу, Романишину ничего не говорите. Обещаете?

Однажды утром, придя на службу. Дерибас вызвал дежурного:

— Что срочного?

— Сегодня ночью в камере буйствовал арестованный Белых. Стучал кулаками в дверь, просил немедленно вызвать следователя. Потом потребовал бумагу. И вот написал на ваше имя заявление.

Дежурный передал лист бумаги. Дерибас прочитал:

— Что еще?

— Больше ничего срочного.

Дерибас задумался: «Как нужно ненавидеть, чтобы написать такое заявление! Какие у него причины? Кто он вообще, этот Белых?»

Дерибас вызвал следователя:

— Как дела с Белых?

— Пока не подвигаются. Показаний давать не хочет, молчит.

— Это его, кажется, помог задержать пограничник Ланговой?

— Да.

— Какие меры вы приняли, чтобы он заговорил?

— Допрашиваю каждый день.

— Затянули вы дело. — Дерибас с укоризной покачал головой. — Что у него было изъято при задержании?

— Оружие. Листовки «Трудовой крестьянской партии»…

Ответы не удовлетворили Дерибаса. Он хотел объяснить следователю, что вести дело таким образом нельзя, но в это время зазвонил телефон.

— Терентий Дмитриевич, говорит Невьянцев. Разрешите доложить срочные материалы?

Несколько секунд поразмыслив, Дерибас отпустил следователя и пригласил Невьянцева, который доложил:

— Известный вам Грачев, главарь «Трудовой крестьянской партии», ищет связи на нашей стороне. Предлагаю использовать в этом деле Шаброва, смазчика на станции Пограничная, который во время конфликта на КВЖД проявил себя стойким человеком и настоящим патриотом. План по установлению контакта с ним вот здесь. — Невьянцев показал на папку, затем продолжал: — Белоэмигрантские антисоветские организации «Братство русской правды» и «Русский фашистский союз» активно вербуют в свои ряды новых членов для посылки на нашу территорию. Мы подготовили план действий против этих организаций, и я прошу рассмотреть этот план и утвердить.

— Хорошо. Оставьте все материалы, и я постараюсь сегодня же его рассмотреть. Сейчас я хочу поговорить о другом. Вы в курсе дела Белых?

— Я знаю о нем. Следователь докладывал, что он отказывается давать показания.

— Все это так. Но я недоволен следователем. Он пассивно ведет дело, не попытался даже выяснить его личность. Надо полагать, что фамилия Белых — вымышленная. Сегодня Белых написал заявление, в котором просит, чтобы его расстреляли. Давайте вместе поговорим с арестованным.

Вскоре в кабинет ввели высокого крепкого мужчину лет тридцати пяти — сорока, довольно интеллигентного на вид. Арестованный вошел решительной походкой и держался независимо.

— Садитесь, — приказал Дерибас. — Как фамилия?

— Белых.

— Вы написали заявление?

— Да.

— Чем вы недовольны?

— Пора со мной кончать.

— Что вы имеете в виду?

— Отпустите или расстреляйте.

«Как разговаривает! Какой злобой наполнены глаза этого человека!» — подумал Дерибас.

— Вы просите отпустить или расстрелять… Ни того, ни другого сделать не могу. Почему такие крайние меры? — Дерибас говорил доброжелательно.

— Потому что мне надоело сидеть. Никаких показаний давать не буду, и ничего вы от меня не добьетесь.

— Назовите вашу настоящую фамилию?

— В моих документах указано.

— Вы хотите, чтобы я рассмотрел ваше заявление?

— Да.

— Если будете так отвечать, рассматривать не стану…

Наступила пауза, во время которой каждый думал о своем. Дерибас думал о том, как вызвать Белых на откровенный разговор, а Белых… У Белых были только горе и отчаяние…

— Вы прибыли сюда, чтобы мстить! — Белых еще ниже склонил голову. — Вы считаете себя поборником правды. Но ваша правда ложная. Все земли, заводы, рудники должны быть возвращены их прежним владельцам — так говорили нам многие участники зарубежных антисоветских организаций, переброшенные к нам с той стороны и задержанные чекистами. А простой люд должен по-прежнему гнуть свою шею и терпеть нужду. Вы тоже думаете так?

Белых поднял голову. Побледнел еще сильнее, сжал кулаки.

— Какое мне дело до чужого богатства. У меня его не было. Я был русским офицером. Вы расстреляли жену и дочь! Я буду вам мстить. Больше вы ничего от меня не добьетесь. Кончайте, да и все тут!

Это было неожиданно.

— Как фамилия вашей жены?

На секунду Белых вздрогнул. Потер глаза рукой, снова опустил голову и глухо ответил:

— Не тревожьте их память…

Дерибас понял, что больше от него ничего не добиться. Приказал увести арестованного. А Невьянцеву сказал:

— Займитесь этим человеком. Установите его личность, соберите сведения о родственниках, попробуйте узнать, где проживали его жена и дочь. Выясните все, что можно. Потом решим.

Когда наступил вечер и на город стали опускаться сумерки, Дерибас вызвал к подъезду автомобиль и сказал шоферу:

— Покажи мне город.

— Хотите к реке, на утес?

— Давай, посмотрю, какой Амур. Ведь недаром про него песни сложили.

Поехали по улице Карла Маркса до конца, вышли на небольшой площади и пешком прошли на утес, который скалистым мысом вдается в Амур. Под ногами внизу, вдаль и вширь, раскинулась могучая река, кое-где еще покрытая льдом. Был конец апреля, ледоход прошел недавно, и на закраинах осталась наледь, а на дальних плесах местами лежал снег. Слева вдали виднелись склоны Большого Хехцира — высокие холмы, покрытые таежным лесом. И все это казалось сказочным в сиренево-синем свете наступающей ночи.

Внизу зажглись фонари. Пристань, где пришвартовывались суда и слышался стук бревен, стала только угадываться. Сиплые гудки пароходов время от времени прорезали таежную тишину. С реки подул холодный ветер. Дерибас поднял воротник пальто и прошел на другую сторону утеса, где была уже кромешная тьма.

Следовавший за ним шофер нарушил молчание.

— Вам рассказывали, что произошло на этом утесе?

— Нет. А что?

— В сентябре 1918 года в Хабаровск вместе с японцами ворвались белоказаки атамана Калмыкова. Они захватили шестнадцать военных австро-венгерских музыкантов, выстроили их на этом утесе и приказали играть гимн «Боже, царя храни». Те отказались. Калмыковцы пригрозили расстрелом. Музыканты были одеты в рваные пальто, на ногах — истрепанные ботинки. Длинные волосы развевались на холодном ветру. Лица были истощены от недоедания. Но держались гордо. И без слов они поняли друг друга. Музыканты достали из футляров свои инструменты, один из них вышел вперед и взмахнул смычком. «Вставай, проклятьем заклейменный…» — грянул гимн. Калмыковцы взревели от бешенства. Все музыканты были расстреляны. Их тела падали с кручи в Амур.

Дерибас низко опустил голову и тихо переспросил:

— Здесь, на этом утесе?

— Да.

— Аптека… Аптека… — Дерибас уже стал забывать эту свою поговорку, но сейчас невольно вспомнил. Он тоже был интернационалистом и за это боролся.

— Что вы сказали? — не понял шофер.

— Да так. Не обращай внимания.

— Мы люди не мстительные, — сказал Дерибас после небольшой паузы. — Но как могут ходить по земле такие, как Белых! Пусть не ждут пощады!

Повернулся и молча пошел к машине.

Евгения Лангового откомандировали с пограничной заставы на учебу в Хабаровск весной. Он поселился в общежитии. С утра уходил на занятия, питался в столовой, а по вечерам занимался в читальне при городской библиотеке, что на улице Карла Маркса. Там ему очень нравилось, так как было тихо и спокойно, можно было заказать любую книгу, а при необходимости обратиться за консультацией. Возвращался он в общежитие обычно часов в одиннадцать вечера.

Ланговой учился прилежно, новые науки его увлекали, но к городской жизни привыкал с трудом. Родился и вырос он в Сибири, в таежном раздолье. Его отец — крестьянин — с детства приучил сына к охоте, и больше всего любил Евгений походить по лесу с ружьем. Он хорошо ориентировался в тайге, умел выследить зверя и стрелял без промаха. И его все еще тянуло в тайгу.

Незаметно пролетело два месяца учебы. Однажды в середине дня после обеда в столовой Ланговой шел в читальню в своей форме пограничных войск. Неожиданно он обратил внимание на девушку, которая стояла на остановке.

«Оля! — Ланговой весь вспыхнул. — Неужели она?» Подошел поближе — ошибки нет. Это действительно была Ольга Ремизова. Ланговой тихо произнес:

— Здравствуйте, Оля. — Лицо его светилось.

Девушка обернулась и приветливо ответила:

— Здравствуйте.

— Вы здесь? Почему?

— Я приехала к брату. Он здесь служит… А вы?

— А я учусь. Помните, я говорил вам? Тогда заехать не успел… Вы очень спешите?

— Нет. У меня есть время.

Они прошли в сквер, оттуда — на набережную Амура. Было начало лета. Деревья распустились, и все расцветало. Амур раскинулся широко.

— Вы будете здесь жить? — спросил Ланговой.

— Хочу устроиться на работу в Хабаровске…

Они долго гуляли по улицам города. Ольга рассказывала о своем селе, о своих планах. Ланговой слушал, говорил о себе. Потом Ольга вспомнила:

— После того как вы были у нас дома, явился к нам Романишин. Помните, я передала вам письмо для него от генерала Сычева?

— Да, да. Вам вернули это письмо?

— Письмо мне вернули, и вовремя. Романишин явился на следующий день и стал расспрашивать о казацких атаманах… Да пропади они пропадом. Надоели они мне все. Я передала Романишину письмо. Он интересовался, не вызывали ли меня на заставу. Я ему объяснила так, как вы просили, — письмо никому не показывала…

Они встречались почти, каждый вечер. Ольга выглядела еще краше, и когда Евгений Ланговой и Ольга шли по улице, то на них обращали внимание прохожие: «Какая красивая пара!» От этих слов Ольга краснела.

Однажды Ланговой привел ее в клуб ОГПУ. Там давали концерт артисты, приехавшие из Москвы. Ольга и Евгений были увлечены концертом, мало разговаривали и только изредка посматривали друг на друга. Ольга ни разу не видела ничего подобного. Несколько раз в Харбине она была в ресторане, где выступали артисты-эмигранты. Ольга больше расстраивалась, чем получала удовольствие: артисты и гости тосковали по Родине. А здесь ее наполняло совсем другое чувство.

Так пролетел месяц. Наступили жаркие дни, и в свободное время они отправлялись купаться. Голубая теплая вода Амура словно ласкала. А затем лежали на горячем песке.

Ольга быстро привыкла к жизни в Хабаровске. Брат устроил ее работать на строительство нефтеперегонного завода. Но однажды случилось непредвиденное.

Закончив работу на стройке, Ольга пришла на остановку автобуса. Неожиданно ее окликнули. Ольга обернулась. Рядом стоял Романишин.

— Ах, Петр Савельевич, здравствуйте. — Девушка стушевалась.

— Пойдем, Оля, пройдемся, — предложил старый казак.

Ольга с тоской посмотрела на подошедший автобус и тихо спросила:

— Куда, Петр Савельевич? Может быть, проедем к брату Ивану?

— А Иван дома?

— Да. И его жена Настасья. Я вас познакомлю.

— Нет, Оля. Поговорить мне с тобой надо. А там разговор не получится.

Ольга удивленно вскинула глаза. Романишин пояснил:

— Дело у меня к тебе есть. Пойдем лучше в парк. Я тебя долго не задержу.

Они шли по улице молча. Ольга гадала, что за «дело» у Романишина к ней.

Вечер был теплый. Деревья в небольшом парке затихли, отдыхая от дневного зноя. Было безлюдно.

— Просьба у меня к тебе, Оля, — вкрадчиво начал Романишин. — Записочку нужно отвезти…

— Куда?

— Тут недалеко. Но день-два потратить нужно.

— А почему я? Ведь я работаю…

— Сам я не могу там появляться. Понимаешь?

— Я тоже. — Ольга помрачнела.

— На работе возьми отпуск. Скажи, что заболели родители. О деньгах не беспокойся, я возмещу…

— А что скажу брату Ивану?

— То же самое, что поедешь к отцу с матерью. На обратном пути заедешь к ним.

Ольга долго думала. Она знала, что может отказаться. А что скажет Женя? Ведь тогда, после беседы с Романишиным, он был доволен. «Возьму, а потом расскажу ему».

— Кому письмо?

— Ерыгину. В рыболовецкую артель на острове.

— Давайте. Только это будет последний раз…

— Хорошо, Оля. А на словах передай, что приедет Мишка Синегубый. Поняла?

— Да.

— На обратном пути, когда заедешь к отцу, дашь мне знать.

Ольга молча кивнула.

— Только ты помалкивай… Чтобы никому, даже Ивану. Поняла?

— Поняла.

Ольга торопливо вернулась на автобусную остановку.

Когда Ланговой рассказал об Ольге, о своих отношениях с ней, о Романишине Невьянцеву, тот спросил:

— Вы намерены жениться?

— Да. Люблю я ее.

Невьянцев встал, походил по кабинету, о чем-то думая.

— А если мы предложим вам выполнить одно поручение. Это поручение может затянуться…

— Я готов. Но как же с Ольгой?

— Мы дадим вам комнату. Потом, когда настанет время, я поговорю с вашей женой. Она будет вас ждать?

— С женой? — усмехнулся Ланговой. — Ведь я не говорил с ней еще о женитьбе, а вы спрашиваете, будет ли ждать…

— Хорошо. Поговорите с Ольгой. И, если у вас будет все в порядке, познакомьте меня с ней. Тогда и решим вопрос о командировке. Пока мы должны кое-что подготовить… Кстати, вы знаете, кто такой генерал Сычев, письмо от которого Ольга привезла Романишину?

— Нет.

— Это большая птица! Он является одним из главарей дальневосточного филиала эмигрантской диверсионной организации «Братство русской правды». На него делают большую ставку японские милитаристы. Вам я могу об этом сказать.

Вечером того же дня Невьянцев докладывал Дерибасу:

— По плану, который вы утвердили, мы направили по следам Куксенко надежных людей, которым удалось установить связь с пособниками бандитов. Один из них указал район расположения банды. Командир нашей группы послал своего курьера для переговоров с главарем банды, но Куксенко от переговоров уклонился. Наши возвратились ни с чем.

«Стреляный волк!» — подумал Дерибас и сказал:

— Нужно придумать что-то другое…

— Послать воинское подразделение и разгромить! — предложил Невьянцев.

— Куксенко все время держится вблизи границы. Если его прижмут — уйдет в Китай. Думаю, что разгромить его на этот раз не удастся… Снова организует банду и вернется сюда. Чтобы этого не случилось и чтобы покончить с бандой, есть еще один вариант с использованием Лангового.

В два часа ночи, когда Дерибас устал от решения оперативных вопросов, он сдвинул папки с делами на край большого стола, за которым сидел, достал из ящика стола верстку новой книги и углубился в чтение, Читал не больше получаса, он был настолько увлечен, что не услышал, как в кабинет к нему вошел его заместитель — Семен Израилевич Западный. И только тогда, когда Западный негромко поздоровался, Дерибас оторвал глаза от текста и ответил:

— Добрый вечер, Семен Израилевич. Присаживайся.

Дерибас не видел своего заместителя весь день, так как Западный выезжал по срочному делу в один из пограничных районов. Высокого роста, статный, всегда подтянутый, Семен Израилевич пользовался большим авторитетом у чекистов Дальнего Востока как мастер оригинальных, хорошо продуманных чекистских операций, приносивших успех. Старый коммунист, участник партийного подполья в Одессе в период гражданской войны, отличался справедливостью и внимательным отношением к своим товарищам.

Западный сел к столу, закурил.

— Ты что читаешь, Терентий Дмитриевич?

— Да вот, только что получил верстку книги Макаренко. Попросили прочитать ее до выхода книги. Ты слыхал о нем?

— Нет.

— В бытность мою начальником секретного отдела О ГПУ в Москве мне часто по делам приходилось ездить в Харьков. Несколько раз посещал коммуну имени Дзержинского, где занимаются перевоспитанием малолетних преступников. Особенно отличается своим методом Макаренко. Ему удалось добиться поразительных результатов. Теперь он написал, книгу о своей работе — «Педагогическую поэму». Ведь это замечательно! Ты еще не раз о нем услышишь.

— Дай почитать.

— Вот закончу и дам тебе. — Дерибас положил верстку обратно в стол. — Как дела в районе?

— Группа кулаков во главе с бывшим казацким урядником Приезжих активизировала свою деятельность. Различными угрозами они пытаются завербовать новых участников. С нашим уполномоченным в районе мы разработали план мероприятий. Завтра этот план будет тебе доложен.

— Хорошо. Семен Израилевич, ты в курсе дел с бандой Куксенко?

— Да. Невьянцев мне докладывал.

— А Лангового помнишь? Пограничника, который помог задержать Белых?

— Конечно. Помню хорошо. А что с ним?

— С ним ничего. Сейчас он здесь, на курсах. Как ты думаешь, справится ли Ланговой с новым поручением?.. — И Дерибас изложил свой план.

— Справится. А мы поможем.

События нарастали с каждым часом, и у чекистов едва хватало суток, чтобы успеть отреагировать на самые важные.

По поручению Невьянцева сотрудники установили, что настоящая фамилия арестованного Белых — Домрачев, что проживал он вместе с семьей в Никольск-Уссурийске. Был офицером царской армии, при меркуловском правительстве служил в городской управе. Во время наступления Красной Армии бежал в Маньчжурию.

Навести после этого справки о его семье не представляло сложностей. Соседи по дому утверждали, что жену и дочь увели чекисты и с тех пор о них нет никаких сведений. Но, как оказалось, жена и дочь уехали к родителям жены в Петропавловск.

Дерибас любил говорить, что чекист должен быть сдержанным и рассудительным, часто повторял слова Дзержинского, что у чекиста должна быть холодная голова, но сам был человеком эмоциональным. Может быть, эти черты характера развились в нем в результате тягот, выпавших на его долю: ссылок, ранений, участия в боевых операциях. Он быстро закипал, когда слышал ложь, когда видел несправедливость. Но Дерибас обладал одним ценным качеством: никогда не принимал окончательных решений в минуты возбуждения. Он мог кипеть, негодовать, кричать и ругаться, но выводы делал только тогда, когда остывал. Все взвешивал и несколько раз проверял правильность готовящегося решения.

Так было и сейчас. Совсем недавно он был полон негодования по отношению к Белых, был готов отдать его под суд, предугадывая решение… Но, внимательно выслушав Невьянцева, который доложил ему все материалы, собранные за последние дни, приказал:

— Вызвать сюда жену и дочь. Оплатить расходы по их поездке. Свидание устроим у меня.

А вскоре летние муссоны принесли с собой в Хабаровск влагу. Несколько дней подряд шли проливные дожди, и вода в Амуре сильно поднялась. В один из таких дней, когда все небо заволокли тяжелые черные тучи, Дерибас прикрыл дверь на балкон, так как в кабинет врывался сильный ветер. В это время к нему вошел Невьянцев.

— Терентий Дмитриевич, жена и дочь Белых-Домрачева находятся в моем кабинете.

— Девочку не следует травмировать, пусть она подождет там же, — сказал Дерибас, — а Софью Павловну введите по моему звонку.

— Все понял.

Невьянцев вышел. Дерибас приказал доставить к нему Белых.

— Садитесь. — Дерибас указал на стул возле стола, поставленный так, чтобы арестованный не мог видеть входящих в кабинет. — И вы останьтесь, — приказал он охраннику.

— Ну что, Белых, надумали говорить?

— Кончали бы, гражданин начальник, да побыстрее. И все тут! Измучили вы меня и себя. Все равно ничего не скажу.

— Твердый вы орешек…

В кабинет вошел Невьянцев и остановился возле двери.

— Пусть войдет, — кивнул ему Дерибас.

В кабинет вошла довольно молодая светловолосая женщина. На усталом лице ее были видны следы волнения. Она хоть и дала согласие на эту встречу, была подготовлена к ней, но не могла сдержать волнения.

— Садитесь, пожалуйста, — предложил Дерибас.

— Спасибо, — сквозь слезы ответила женщина.

Белых уловил знакомый голос и повернул голову. Дернулся, вскочил. Ухватился руками за стол. Плюхнулся боком, едва не свалившись на пол. Подбежавший конвоир помог ему сесть прямо. Белых уронил голову на руки и заплакал. Заплакала и женщина.

Дерибас приказал дать им воды и, когда немного успокоились, сказал:

— Белых, или как вас там… можете подойти к жене…

Когда арестованного уводили обратно в камеру, он без надежды на успех произнес:

— Если б я мог все знать!

А двое суток спустя, после того как уехали домой жена и дочь, Невьянцев вызвал к себе на допрос Белых-Домрачева.

— Вы рассказали все?

— Да.

Невьянцев позвонил Дерибасу:

— Терентий Дмитриевич, допрос Белых я закончил. Вы хотели с ним поговорить…

— Сейчас зайду.

Дерибас зашел в кабинет к Невьянцеву, сел на стул.

— Здравствуйте, Домрачев.

— Здравствуйте…

— Вы полностью признаете свою вину?

— Да. Чего уж там. Заслужил то, что вы мне дадите.

— Даем не мы, а суд… Уточните, пожалуйста, каким образом вы должны были готовить восстание?

— Создать ячейку из надежных людей. Грачев пришлет оружие. В нужный момент окажут помощь из-за рубежа. Обратите внимание, что Грачев и его заместитель Морев пользуются особым доверием японцев.

— Морев? Как звать его?

— Алексей.

В памяти Дерибаса возникли какие-то смутные ассоциации, прозвучало что-то знакомое. Кто бы это мог быть? На своем веку он столько наслушался имен и фамилий!

— Так что же этот Морев?

— Я хотел сказать, что Грачев и Морев получают крупные суммы денег, вооружение, документы — в общем, все, что нужно для задуманного ими дела. Я в свою очередь должен был собирать шпионские сведения для передачи японской разведке.

«Морев, Морев… Кто такой Морев?» — Дерибас слушает, а мысль, все время вертится вокруг этой фамилии.

— Морев эмигрант?

— Да.

— Вы не знаете, как он оказался за рубежом?

— Знаю. Он рассказывал сам. В 1929 году бежал из Советского Союза. Боялся, что будет арестован за участие в антоновском восстании.

— Стоп! — Дерибас вдруг отчетливо вспомнил Евдокима Муравьева, Ишина и Эктова, которых Муравьев привез в Москву, рассказы Муравьева о других активных антоновцах. «Морев истязал пленных красноармейцев! Как же мог забыть эту фамилию! Выше среднего роста, волосы рыжие…» — Как он выглядит?

— Довольно высокого роста. Волосы рыжие…

Тот самый!

— Имейте в виду, Невьянцев, что этот Морев очень опасный человек. Жесток и коварен. К своей цели стремится, невзирая на средства. Морева нужно держать под пристальным вниманием… Что вы еще хотите рассказать, Белых-Домрачев?

— В последнее время «Трудовая крестьянская партия» по указанию японских разведчиков установила тесные контакты с организацией «Братство русской правды», которая формирует диверсионные отряды для посылки в Приморье, а также с «Объединением крестьянско-казацких групп». Это значительно расширяет их возможности.

— Хорошо. Теперь о главном. Мы не призываем вас к мести, но предлагаем бороться вместе.

— Я согласен. Спасибо…

3. НАЧАЛО ЛЕГЕНДЫ

Алексей Морев поднимался ровно в восемь утра и делал зарядку. Человек он был физически сильный и по характеру упорный. Зарядку делал регулярно, для этой цели даже купил две двухпудовые гири, с которыми упражнялся.

Жил Морев в маленькой, не больше десяти метров, комнатке. После зарядки кипятил тут же воду, готовил завтрак. Еда была скудная: овощные пельмени (с капустой) и стакан чаю или горсть риса с кусочком жесткой рыбы. Откуда у эмигрантов могли быть деньги на лучшее питание? Те несколько золотых вещей, которые прихватил Алексей и которые отобрали у него при обыске полицейские, так и канули в вечность.

От знакомых эмигрантов он узнал, что все они живут в большой нужде. Например, казачий полковник Роман Вертопрахов работает сторожем в магазине Чурина, а бывший помощник начальника штаба 1-го Амурского казачьего полка — Чехович торгует на базаре замками. Между казачьими атаманами идет грызня.

Но Алексей не терял надежды на лучшее будущее.

После завтрака Морев шел на службу — в правление дальневосточного бюро «Трудовой крестьянской партии», которое размещалось в трех комнатах одноэтажного бревенчатого дома в районе Мадягоу — там, где проживала эмигрантская беднота. Идти было недалеко, и Морев приходил на несколько минут раньше Грачева. Открывал форточку, чтобы из комнат выветрился затхлый воздух.

Грачев открывал дверь рывком и с силой захлопывал за собой. Больше всего он походил на портового грузчика-силача. Всегда был одет в дорогой костюм. С Моревым здоровался за руку и садился за свой конторский стол.

Иногда заходили посетители. Интересовались насчет работы и покидали комнату раздосадованные, так как помощи не получали: устроить на работу Грачев и Морев никого не могли. Кое-кто интересовался эмигрантской литературой. Грачев показывал брошюры и листовки ТКП, рассказывал о целях партии.

За те месяцы, в течение которых Морев работал в правлении ТКП, он близко сошелся с Грачевым, стал его доверенным лицом. Во время продолжительных бесед, когда в бюро никто не заглядывал, а это было довольно часто, Грачев поведал ему свою биографию. Он любил вспоминать прошлое и жил этим прошлым, так как настоящее было неприглядно.

— Меркулов оказался не той фигурой, — объяснял он причины поражения белой армии на Дальнем Востоке. — Нам бы сюда генерала Кутепова, человека с твердой рукой… Пытался я продолжать борьбу в отряде Пепеляева. Вот был командир! При одном имени трепетали… Но время было упущено. Да и отряд у него был малочисленным. Пришлось на рыболовной шхуне бежать в Хакодате… В одном из боев меня ранили в левую руку, и в Японии пришлось отнять большой палец. Хорошо, что обошлось этим. — Грачев поднимал вверх широкую кисть руки, на которой не было большого пальца. — А руку удалось сохранить.

Морев слушал эти рассказы затаив дыхание — настолько они импонировали его собственным переживаниям и взглядам. Особое восхищение вызывала в нем жестокость, с какой эсеры и белогвардейцы расправлялись с большевиками и красными партизанами. Морев в душе даже простил Грачеву тот факт, что Грачев был провокатором царской охранки, о чем узнал из харбинских газет. Прочитал и забыл, а газеты выбросил.

Грачев посвятил Морева в свои планы: послать на родину отборных людей, которые «шли бы в народ», находили сочувствующих и создавали из единомышленников законспирированные группы ТКП. Главной его целью было — подготовить восстание. И ученик оказался достоин своего учителя.

Морев был допущен к секретной переписке с внутрироссийскими группами и с пражским центром. Теперь он узнал, что в 1929 году Грачев положил начало созданию нелегальных групп ТКП на Дальнем Востоке — вначале в Приморье, а затем в других районах, но эта работа находилась еще в зачаточном состоянии.

Сейчас Морев завидовал Родзаевскому — главарю «Русской фашистской партии», к которому китайские власти и японская разведка относились несколько лучше. От Грачева Морев узнал, что Родзаевский регулярно посылал в Советский Союз диверсионные группы, которые взрывали железнодорожные мосты, убивали советских активистов. Поэтому на Родзаевского сыпались «хозяйские милости». Штаб Родзаевского переселился на Диагональную улицу и размещался рядом с публичным домом «Ницца».

— Ничего, мы еще докажем! — успокаивал Грачев себя и Морева.

Весной 1930 года в Харбин прибыл от нелегальной иркутской группы Василий Сучков. Полгода с Сучковым работал лично Грачев, никого не посвящая в это секретное дело. Но затем ему понадобился помощник, и он привлек Морева.

В один из дней харбинской осени, когда погода словно ополчилась на эмигрантов, в комнату правления ТКП, где уже находились Грачев и Морев, вошел Василий Сучков. Это был довольно высокий молодой человек интеллигентного склада. Одет он был в серый костюм, светлую сорочку с галстуком, в руках — зонтик.

Войдя в помещение, Сучков поздоровался, сложил свой намокший зонтик, повесил на гвоздь. Теперь он бывал здесь почти каждый день, привык к обстановке и держался уверенно.

— Ну и погода! — С этими словами он подошел к Грачеву. — Какие будут указания?

Грачев придирчиво посмотрел на одежду Василия и, не отвечая на вопрос, спросил:

— Ботинки покупали у Чурина или Мацуура?

Чтобы обеспечить Сучкова средствами к существованию, Грачев зачислил его служащим своей конторы, то есть правления ТКП. Получил у японцев для этого дополнительные ассигнования. Использовал Сучкова для различных поручений и за это выдавал ему ежемесячно тридцать иен. Этих денег едва хватало на более или менее сносное питание и оплату жилья. Такая мизерная оплата была одним из методов проверки.

Сучков глянул вниз на свои новые коричневые полуботинки, слегка намокшие, но сохранившие блеск, и ответил:

— Не-ет. По случаю на рынке.

— А-а… Ну ладно. Дождь, кажется, утих. Сходите, пожалуйста, в типографию, проверьте, готов ли наш последний заказ — листовки для Приморья. Уточните, когда их можно забирать.

— Хорошо. — Сучков взял зонтик и удалился.

Когда затихли шаги, Грачев сказал:

— Не верю я этому Василию. Живет не по средствам. Нужно бы последить за ним…

Морев понял, что это предложение относится к нему, и ответил:

— Не умею я это делать, Герасим Павлович.

— Этому можно быстро научиться… Человек вы неприметный… А постороннего привлекать не хочется…

Спустя двое суток Грачев давал Мореву последние наставления:

— Вы уж будьте поосторожнее. Держитесь на расстоянии. Применяйте маскировку, как я вас учил. А самое главное — не упустите Сучкова.

Грачев не опасался того, что Сучков может обнаружить слежку. «Увидит — расскажет мне, — думал он. — Я успокою, скажу, что следят китайцы. Так поступают они иногда с эмигрантами».

Алексей Морев трудился исправно. К дому Сучкова на Трудовой улице подходил рано утром, когда люди начинали просыпаться. Дом барачного типа, жильцов много, но кругом кусты, которые помогали маскироваться. Морев выжидал, когда Василий выйдет на улицу, и следовал за ним как тень. Откуда взялись способности!

Свой пост покидал поздно вечером, когда в окнах домов становилось темно.

Два дня все шло спокойно. Сучков по большей части отсиживался дома. Если выходил, то шел к Грачеву или в дешевую столовую. Иногда прохаживался по улицам, рассматривая богатые витрины магазинов. Один раз пришел к грузовой пристани, понаблюдал за работой грузчиков, посмотрел на быстрые воды Сунгари. Не спеша вернулся домой.

На третьи сутки сильно похолодало, пошел дождь вперемежку со снегом. Весь день таскался Алексей Морев позади Сучкова. Тот сходил на рынок, купил овощей, днем пообедал в столовой, и Морев с завистью смотрел сквозь запотевшее, а затем кем-то протертое в одном месте окно, как Василий уплетает горячий суп, мясо, запеченное с овощами. У него даже закружилась голова: с утра он съел только два бутерброда всухомятку.

Морев сильно промерз, ноги промокли, и он уже подумывал уходить со своего поста. Наступал вечер. «Заляжет спать, — подумал он. — Какого черта я за ним таскаюсь!»

Едва успел он это подумать, как в комнате Сучкова погас свет — улегся! Морев хотел было выйти из своего укрытия, как на улице появился Василий. Он был не один: вместе с ним вышла женщина. Они не спеша направились к остановке трамвая. Сели в подошедший вагон. Грачев заранее предупредил Морева в трамвай не садиться, а брать извозчика. Этот расход он оплатит. Морев так и сделал.

На трамвае Сучков и его спутница доехали почти до набережной. К тому времени совсем стемнело, и кое-где засветились уличные фонари. Вышли из вагона. По Диагональной улице пошли в сторону Нового города, время от времени останавливаясь у витрин. Свернули на Мостовую улицу. Расположенные здесь многочисленные мелкие магазинчики были еще открыты, в них можно было купить все что угодно и дешевле, чем в больших магазинах. Пестрота витрин так и зазывала покупателей. Но в магазин они не зашли, а свернули на Главную улицу и вошли в ресторан. Часа три Морев снова мерз, пока Сучков и его спутница не показались на улице. Прошли к остановке трамвая и приехали в дом, где проживал Сучков.

Когда Морев рассказал о своем наблюдении Грачеву, тот заявил:

— Так, так… Попытайтесь навести справку у официанта, какую сумму потратил Сучков за вечер, и продолжайте наблюдение. О спутнице Сучкова я наведу справки сам.

Спустя двое суток Морев доложил, что Сучков посетил с той же самой женщиной магазин украшений на Мостовой улице.

— Зачем?

— Купил ей подарок за сорок иен!

Грачев от возбуждения стукнул кулаком по столу:

— Подлец! Мои подозрения подтверждаются.

— А вы справки навели?

— Да. Это Сухаревская, дочь эмигранта, живет в одном доме с Сучковым. Да главное не в этом, а в деньгах! Сучкова нужно допросить…

Когда Сучков пришел на работу, Грачев и виду не подал, что знает о его встречах с женщиной. Он только предупредил:

— Листовки из типографии будем перевозить завтра к вечеру на Сунгарийскую мельницу. Сегодня ты свободен. Завтра приходи к трем часам дня.

Когда Василий ушел, Грачев сказал Мореву:

— Завтра будешь мне помогать. Сумеешь?

— Этого гада убить мало! — выдавил из себя Морев, который до этого сидел за своим столом не поднимая головы.

В три часа дня Грачев нанял извозчика, они втроем заехали в типографию, погрузили отпечатанные листовки. Долго тряслись по брусчатке городских улиц, потом — по проселочной дороге. Километрах в десяти от города подъехали к мельнице. Место было глухое, кроме небольшого дома при мельнице да амбара, ничего вокруг не было.

Грачев постучал в дверь дома. Вышла женщина, узнала сразу и приветливо пригласила:

— А-а, это вы, Герасим Павлович. Заходите. Никого нет.

— Спасибо, Наталья Григорьевна. Мы привезли груз, сложим его в амбар. А вы можете ехать по своим делам. Мы проведем здесь ночь, а завтра утром уедем.

Хозяйка стала собираться в город, а Грачев разыскал керосиновую лампу, посмотрел, есть ли в ней керосин, поставил на скамью. В сенях снял с гвоздя пеньковую веревку. По всему было видно, что чувствует он себя здесь хозяином. Знал, где находятся нужные ему вещи, брал их, не спрашивая разрешения. Да и с хозяйкой, Натальей Григорьевной, обращался запросто.

Вскоре Грачев вышел из дома. Морев и Сучков, сгрузив тюки с листовками под навес, отпустили извозчика и поджидали своего начальника. Вместе с Грачевым вышла хозяйка и, попрощавшись, ушла в сторону пристани.

Грачев открыл просторный амбар. Запахло отрубями, прелой соломой. Они остановились у порога. Грачев засветил керосиновую лампу: на улице смеркалось, а в амбаре было совсем темно.

— Сложите тюки вон в то место. — Грачев указал дальний угол, где мешков было поменьше и виднелось свободное пространство. — Я сейчас приду. — Он поставил лампу на какой-то ящик.

Возвратился Грачев через несколько минут, держа в руке веревку. Плотно прикрыл дверь, заявил:

— Давайте поговорим. — Пошел в угол, где были сложены листовки, приглашая остальных следовать за собой. Когда они уселись на тюки, Грачев, уставившись в упор на Сучкова, потребовал: — Ну, рассказывай!

Василий удивленно вскинул глаза:

— Что рассказывать?

— Как продавал нас!

Словно от удара, Сучков наклонил голову. Лицо налилось жаром. Но, пересиливая себя, стараясь говорить спокойно, он выдавил:

— Вы шутите, Герасим Павлович!

— Брось, сволочь! Мне не до шуток. Говори или… — Грачев показал на веревку. — Время терять я не буду.

— Я ничего не знаю. Вы ошибаетесь.

— Зачем встречался с Сухаревской?

— Вы вот о чем? — Сучков вздохнул с облегчением, попытался улыбнуться. — Понравилась мне эта женщина.

— Понравилась!.. Закрутилась любовь!.. Так, так!.. Где брал деньги на подарок?

— Какой подарок?

— Который покупал в магазине на Мостовой улице!

Сучков съежился. Такого оборота он не ожидал.

— Скопил…

— Скопил, говоришь? Сорок иен из тех тридцати, что я даю тебе каждый месяц на питание и для оплаты жилья?!

— Разве вы не любили?

— Ах ты сволочь! Брось играть в любовь, подлюга!.. Где взял еще тридцать пять иен, которые заплатил за ужин в ресторане? Где взял деньги на покупку новых ботинок? — Грачев вошел в раж, стал угрожающе кричать. Глаза у него помутнели и стали отливать безумным блеском. — Ну, отвечай!

Сучков сжался в комок.

— Сэкономил…

— Врешь, гадина! Такую сумму нельзя сэкономить! Кто тебе платил?

— Я все сказал.

— Ах так! Признаваться не хочешь?! — Грачев вскочил и в ярости стал душить Сучкова. Его сильные руки так стиснули горло, что Сучков стал задыхаться, захрипел, закатил глаза. Грачев отпустил, сел на ящик, дал Сучкову отдышаться. — Будешь говорить? За пять месяцев я выдал тебе сто пятьдесят иен. Ты потратил на подарок, на угощение, на ботинки только в течение месяца сто иен… А квартира? А питание? Сознавайся, тебе будет лучше!

— Это какая-то ошибка…

Грачев снова поднялся.

— Времени у меня нет. Предупреждаю последний раз: рассказывай все или… — Он кивнул на веревку, зажатую в руке. — А труп спустим в Сунгари!..

Поздно ночью Дерибас размышлял над очередной операцией. Сильно разболелась раненая нога, он прилег на диван. Поймал себя на мысли: «Когда же все это кончится?»

«Стареть стал, Терентий! — ответил сам себе. — Раньше рвался в бой, а теперь захотел покоя. Не будет тебе покоя. Слишком много врагов, жадно взирающих на землю твоей Родины!»

Вошел дежурный.

— Терентий Дмитриевич, в приемной вас спрашивает какой-то человек. Говорит, что его направил наш работник из Удска. Там восстание. Может быть, я спущусь и поговорю с ним?

— Скажите, чтобы его пропустили ко мне. Немедленно. Дерибас сел за стол, расправил гимнастерку, закурил.

Через несколько минут в кабинет ввалился мужчина в изодранном полушубке и в полуразвалившихся унтах.

— Что с вами? Откуда вы?

— Меня прислал товарищ Ревик, начальник морского контрольно-пропускного пункта. Чекист. В Чумиканском районе мятеж. Бывший золотопромышленник Штенгель, кулаки Третьяков и Шмонин организовали вооруженное выступление.

— Да вы садитесь. — Дерибас увидел, что мужчина едва стоит на ногах. — Сейчас я прикажу, чтобы принесли поесть.

— Спасибо.

— Вы-то сами кто?

— Член бюро ячейки. Чекисты пошли сражаться, а меня послали к вам. Бандиты арестовали и расстреляли в селе Удск советских работников, членов ВКП(б), чекистов. Товарища Ревика тоже схватили. Я убежал в последний момент…

— Так, так… — Дерибас поднялся из-за стола и зашагал по кабинету. — На какие силы они рассчитывают? Чего хотят?

— Товарищ Ревик сказал мне, что организаторы выступления действуют по заданию японских разведывательных органов. Пользуясь полной оторванностью в зимнее время Охотского побережья от крупных административных центров, мятежники разгромили местные советские органы, истребили партийный актив и теперь хотят образовать автономное Тунгузское государство под протекторатом Японии.

Японская разведка заверила заговорщиков, что с открытием навигации в Охотском море к населенным пунктам побережья подойдут японские военные корабли и помогут закрепить успех… Он пытался мобилизовать актив для отпора, но сил оказалось слишком мало.

Дерибас нажал кнопку звонка. Вбежал дежурный.

— Товарищей Кондратьева и Западного ко мне! Немедленно!

А днем Дерибас вызвал к себе начальников отделов.

— Товарищи, — начал он совещание. — Кулаки подняли мятеж в Чумиканском районе. Когда совершено преступление, даже самое тяжелое — убийство, рано или поздно оно будет раскрыто. Преступники будут пойманы и понесут должное наказание. Правосудие неотвратимо. На подавление мятежа мы послали наши отборные части. И, хотя мятежники имеют прямую связь с японскими милитаристами, я уверен, что чекисты справятся с заданием еще до открытия навигации.

Белоэмигрантские организации и японская разведка усилили заброску диверсионных групп. Тут мы обязаны предупредить преступления, мы должны выловить диверсантов до того, как они взорвут мост или пустят под откос железнодорожный эшелон. Мы не можем допустить, чтобы от рук убийц гибли советские люди, партийные работники.

Считаю необходимым проинформировать, что случилась и другая неприятность: известному вам Грачеву удалось выследить нашего Сучкова, который оказался человеком опрометчивым. Сучков расходовал деньги, которые мы выдали ему для устройства на новом месте, неразумно. Сейчас, избитый, он находится у китайских властей. Мы принимаем меры к тому, чтобы его выручить. Но случай с Василием Сучковым должен для нас послужить хорошим уроком: все должны отчетливо представлять, с каким опытным и хитрым врагом мы имеем дело, и подбирать для выполнения наших заданий людей сообразительных и умных.

Дерибас встал, отпил глоток воды. Разрешил курить. Сам закурил.

Все задвигались, стали доставать папиросы, табак. Кабинет сразу наполнился сизым дымом. Дерибас подошел к балкону и приоткрыл дверь. Оттуда потянуло морозным воздухом.

Спустя несколько минут, Дерибас подвел итог:

— Из того, что я уже сказал, мы должны сделать серьезные выводы. В этой сложной обстановке мы должны удесятерить наши усилия, повысить бдительность.

Совещание закончилось поздно вечером. На улице наступал рассвет. В кабинете стало зябко, а может быть, такое ощущение появилось от утомления.

Дерибас попросил Невьянцева задержаться.

— Что же получается? — спросил он. — В Иркутске наша группа, от которой был послан Сучков, провалена. Операцию нужно готовить заново. В Чите начало положено и все развивается по плану. Группа ТКП установила связь с Грачевым и получает от него инструкции. Вся информация идет через наши руки. В Хабаровске Белых разыскал связника, которого ему назвал Грачев. Связник поехал в Харбин, со дня на день должен вернуться, и мы будем знать от Белых обстановку в Харбине. В Никольск-Уссурийске группа ТКП тоже действует, и во главе ее стоят преданные нам люди. Во Владивостоке мы многое знаем… Я правильно изложил?

В общем, начало положено. Но, если учесть напористость Грачева, а также активную работу против нас организации «Братство русской правды», этого мало. — Дерибас потер лицо руками. — Самое надежное, что у нас есть, — так это Белых и несколько связных на границе. Так я думаю… А что с Ланговым, с Шабровым? Давно о них ничего не докладывали.

Невьянцев еще раз подивился памяти этого человека. В конце бессонной ночи помнит о каждом! Он ответил:

— Ланговой ищет связи с Куксенко. Пока от него известий нет. Шабров помогает нам как может. Он дважды видел. Грачева на станции Пограничная, опознал его по фотографии. Но Шаброву пока не удалось лично познакомиться с Грачевым или хотя бы проследить, с кем он встречается.

— Это понятно. Грачев умелый конспиратор. Но все же вы подскажите Шаброву, чтобы он попытался быть понастойчивее. Сейчас для нас очень важен выигрыш времени.

Невьянцев ушел. На улице стало совсем светло. Появились пешеходы. Дерибас стал писать приказ пограничным частям:

Прочитал написанное, посмотрел на часы: пять часов утра. Подумал: жена и дети в Москве не спят. Там всего десять часов вечера. А у московских чекистов самый разгар рабочего дня! Но мне уже пора. Вышел в приемную, передал дежурному бумагу и сказал:

— Размножьте и разошлите пограничникам. Я пошел спать.

Ланговой продирался сквозь таежные заросли с двумя напарниками. Упругие ветви маньчжурской аралии и лимонника цеплялись за одежду, словно пытались стащить ее с людей. Совсем недавно прошел сильный ливень, промочил насквозь все: куртки, штаны, рюкзаки, шапки. Ноги скользили в сапогах, куда просочилась вода. Раскисшая земля чавкала под ногами.

Можно было бы остановиться, развести костер, просушить одежду и обувь. Но Ланговой не имел права задерживаться, так как были получены данные, что Куксенко со своей бандой намерен перейти границу и укрыться в Маньчжурии.

По расчетам Лангового, до села Романовки, где должен начаться первый этап задуманной операции, оставалось совсем немного. Наступали сумерки, а до темноты он хотел попасть в село.

Спутники Лангового совсем выбились из сил, но он настойчиво шел и шел по намеченному пути, ориентируясь только по одному ему известным приметам. Время от времени подбадривал своих товарищей: «Уже близко. Вон и сопка с изогнутым кедром, осталось совсем немного!»

Наконец вышли на опушку леса и сразу увидели огоньки. В нескольких избах были освещены окна.

— Ну вот! — Ланговой остановился, перевел дух, дал возможность передохнуть остальным. — Теперь начинается главное!

Через несколько минут они стояли возле крайней избы. От Невьянцева Ланговой знал, что здесь живет человек, который оказывал помощь Куксенко.

Первый этап задуманной операции заключался в том, чтобы расположить к себе этого человека и от него узнать, где скрывается Куксенко и как его можно найти. От этого этапа зависело: удастся ли установить связь с Куксенко, поверит ли Куксенко Ланговому, и многое другое, очень важное для чекистов.

Ланговой тихо постучал в окошко. Внутри дома что-то упало, кто-то задвигался. Вскоре отворилась дверь, и мужчина предложил:

— Войдите. — Так просто, словно он кого-то ждал.

Ланговой и его спутники вошли в сени, положили на пол свои промокшие рюкзаки. Рядом, прислонив к стене, поставили охотничьи ружья, вытерли ноги о половик. Хозяин стоял у двери и пропустил всех в комнату.

— А кто вы?

— Да как вам сказать? — уклончиво ответил Ланговой. — Мы честные люди. Нам бы просушиться и чего-нибудь поесть.

— Не богат я, — опустив глаза к полу, проговорил хозяин.

Ланговому показалось, что он разочарован: ожидал прихода других. Это был мужчина, возраст которого определить трудно. Выглядел он опрятно: борода и усы расчесаны, волосы на голове приглажены. Одет в ладную куртку, из-под которой выглядывала чистая ситцевая рубаха. Указав на деревянную скамью, он сказал:

— Садитесь.

Путники уселись на скамью, которая стояла рядом с длинным деревянным столом, тщательно выскобленным. Напротив — большая русская печь. Сбоку от печи — полки с посудой.

— Да мы заплатим, вы не беспокойтесь… Как вас называть?

— Зовите меня Силантием. Сейчас спрошу у хозяйки. — Хозяин вышел в другую комнату и вскоре вернулся.

— Утолить голод, может, что и найдется… И просушиться можно, сейчас я истоплю баньку.

— Истопить-то истопи, да мыться мы не будем. Только одежду просушим, а рано утром уйдем. И на том спасибо.

Хозяин хотел было выйти, но Ланговой его остановил:

— Скажи, пожалуйста, чекисты далеко?

— Вам нужны чекисты? — В голосе хозяина беспокойство.

— Да нет, я просто интересуюсь.

— Были тут недавно. Три дня, как ушли. Сейчас в Троицком.

— Это далеко?

— Верст десять… А вам к ним? — повторил свой вопрос хозяин.

— К ним-то к ним, да не очень. — Ланговой усмехнулся. — Ты смотри, чтоб о нас никто… Понял?

— Да нет, что вы! — Силантий замахал руками. — Сейчас принесу поесть и все сделаю.

«Гости» сняли промокшую одежду, развесили ее сушиться в баньке. Сытно поели. Спать легли на сеновале. Наутро Ланговой спросил у хозяина:

— Сколько мы тебе должны?

— Сколько дадите…

— Полсотни хватит?

— Спасибо.

— А с собой можешь продать?

— Могу немного.

— А порох, снаряжение?

— Чего нет, того нет…

— Как же быть? Ведь без этого в тайге долго не проживешь.

— Купите в другом селе.

— Нельзя нам в село. Сам говоришь, что там войска ОГПУ… Голова кругом идет. Может быть, ты купишь?

— Мне много не дадут. Да и подозревать станут.

— Как же быть? Ведь пропадем в тайге.

Хозяин посмотрел на лес, окруживший стеной небольшое село, на тяжелые черные тучи, наползающие опять на верхушки деревьев.

— Может быть, знаешь, у кого можно купить? — Ланговой не отступал. Он твердо знал, что путь к банде Куксенко проходит через дом этого человека. И найти этот путь можно только добром. Никакие угрозы здесь не помогут. Да и в планы Дерибаса не входило, чтобы Ланговой вступал в конфликт с Куксенко или его доверенными людьми. Поэтому он просил…

Хозяин еще раз внимательно осмотрел Лангового, словно увидел его впервые, и сказал:

— Тут был один человек. Не так давно. Хотя он против большевиков…

— Ну и что же? Чем он поможет?

— У них есть кое-какие припасы…

— Так они мне и дадут!

— Может быть, поделятся. Если сумеешь договориться.

— Не выдадут?

— Нет, что ты!

— Как его найти?

— Вижу, что тебе можно сказать… Идите на восток, до второго распадка. На перевале увидите небольшую китайскую кумирню, сколоченную из резных досок. От нее дорога пойдет направо вниз. Это будет верст двадцать. Потом берите южнее. Если кого встретите, спросите Мамоново болото. Там есть проход меж двух болот. А уже там ищите того человека.

— Кого спросить?

— Сам у него спросишь. Если он захочет, то назовет себя.

— И на том спасибо. Может быть, он выручит нас.

— С богом.

Ланговой и его группа вышли на тропу, которую указал Силантий. Сыро, всюду мох, папоротники, обильно смоченные дождем. Идти трудно, ноги скользят, к тому же все время приходится отмахиваться от гнуса. К середине дня поднялись на вершину невысокого хребта. Сильно устали. «Вот и маленькая китайская кумирня, сложенная из резного дерева. Идем правильно», — подумал Ланговой. Решили здесь передохнуть и подкрепиться. Присели на поваленное дерево.

Но усидеть не смогли. Тучи гнуса набивались в нос, в уши, влетали в рот. Чтобы как-то поесть, развели большой костер, в который набросали сырых веток, и под покровом дымовой завесы пообедали.

Ланговой знал эти особенности тайги и захватил с собой накомарники. Но идти в накомарниках было тяжело, они затрудняли дыхание, сковывали движение. О том, что Силантий направил их именно к Куксенко, у Лангового теперь не было сомнений: чекисты знали, что в этом районе скрывается только одна группа бандитов.

Подкрепившись и немного отдохнув, Ланговой вместе со своими спутниками стал спускаться вниз. Перед ними был второй распадок, как местные жители называли небольшую долину. Тропа пошла южнее. Но как найти Мамоново болото? У кого спросить?

Солнце скрылось за вершинами сопок, покрытых лесом. Где-то рядом журчал ручей.

Неожиданно на небольшой луговине показалась облупившаяся китайская фанза. Заслышав путников, из фанзы вышел хозяин — невысокий китаец, одетый в синюю робу. Он попытался незаметно ускользнуть в заросли, но Ланговой его остановил:

— Не бойся. Мы сейчас уйдем. Скажи, где находится Мамоново болото?

Китаец остановился, осмелел и улыбнулся. Поднял руку и показал в сторону юга.

— Ходи туда, — сказал громко.

Только с наступлением сумерек путники увидели столб дыма, и тут же их окликнули:

— Эй, кто идет?

— Свои, свои. Нам нужно к вашему командиру.

Из лесу вышел высокий мужчина в сапогах и телогрейке. На голове у него накомарник, который сейчас он сдвинул в сторону. В руках — новенькая винтовка. Остановился шагах в десяти.

— Вам кого?

— Вашего начальника. От Силантия мы…

— А-а. Шагайте вперед.

По тропе, держа незнакомцев на расстоянии, охранник привел их через полкилометра на поляну, где стояло несколько палаток и дымились костры. Подвел к палатке в центре. Их окружили вооруженные такими же винтовками, нерусского образца, несколько человек.

— Стойте. Я доложу.

Через несколько минут из палатки вышел высокий мужчина в куртке иностранного покроя. Остановился у входа.

— Что вам нужно? — спросил строго.

— Продайте боеприпасы…

— Зачем они вам?

— В тайгу идем. Пропадем без них. — Ланговой отвечал за всех.

— Почему пришли ко мне? У меня не торговая лавка. — Мужчина отвечал с раздражением.

— Не можем мы купить в другом месте…

— Это почему же?

— На то есть свои причины. — Ланговой отвечал уклончиво.

— Ну если у вас причины, то шагайте отсюда. — Мужчина сказал резко и повернулся, чтобы уйти.

— Да постой ты. — Ланговой говорил спокойно, а у самого кошки скребли на душе: «Как все повернется. Слишком быстро скажешь — не поверит. Затянешь — уйдет». — Да постой ты. Силантий нам сказал, тебе я могу довериться.

Мужчина повернулся, пристально посмотрел.

— Ну, говори!

— От большевиков мы бежали. Хотим податься в тайгу. Пропадем без пороху и снаряжения. А в селе нельзя, сам понимаешь…

— Зайди в палатку, поговорим.

Ланговой пробыл в палатке долго. А когда вышел, сказал своим спутникам:

— Господин Куксенко прав. Не выдержим долго в тайге. Нужно остаться в его отряде.

Двое напарников, которые мирно беседовали с окружившими их казаками, закивали в знак согласия.

— Я останусь возле командира, а вас возьмут взводные.

Следующий день прошел в хлопотах и устройстве. Но не успели они отдохнуть как следует, как была подана боевая тревога.

— Занять оборону! — приказал Куксенко.

Двух человек он отправил в разведку, чтобы выяснить силы пограничников. Взводному приказал проверить состояние плотов на реке Уссури. Возвратившись в палатку, спросил Лангового:

— Ты как стреляешь?

— Стреляю немного… В городе вырос, я, — сказал он, словно бы извиняясь.

— И вот что, Арзамасов (по совету Невьянцева Ланговой изменил свою фамилию и назвал себя Арзамасовым), имей в виду, что скоро мы уйдем на ту сторону. Если не согласен, скажи сразу. Будем драться, сколько можно. Если у красных мало сил, то мы их перебьем и пойдем по селам поднимать восстание. Если много — то уйдем в Маньчжурию, наберем новых людей, пополним снаряжение и боеприпасы и придем сюда опять.

— Согласен я, — твердо заявил Ланговой.

Бой начался в середине дня.

Окружить банду или подавить приступом пограничники не могли: со всех сторон непроходимые болота, а впереди Куксенко подготовил укрепления, сделал завалы.

Ланговой стрелял в своих, но пули его летели поверх голов красноармейцев. К вечеру отряд внутренних и пограничных войск усилил натиск. То тут, то там падали сраженные казаки. Куксенко понял, что долго не выдержит, и дал приказ отступать. Известной ему тропой бандиты, а в их числе и Ланговой, пошли через болото. Стоянка осталась позади, выстрелы стали стихать.

Когда вышли на небольшую твердую площадку, Куксенко подал команду сделать привал и подсчитать потери. Пятеро казаков были ранены, трое пропали, — как видно, были убиты. В числе пропавших оказался один из напарников Лангового.

— Осталось версты три, не больше, — успокоил собравшихся казаков Куксенко. — Выйдем прямо к Уссури, а ночью переправимся на тот берег.

Дальше двигались не спеша. «Все равно днем переправляться нельзя, — пояснил Куксенко. — Могут заметить сторожевые катера, и тогда спасения не будет».

Подошли к берегу, когда наступили сумерки. Поели то, что успели захватить.

— Позавтракаем в гостях, — пошутил Куксенко.

Банда затаилась в кустах. Поблизости, замаскированные ветками и травой, лежали на земле два больших плота. Дважды прошел сторожевой катер. Ничего не приметив, ушел вверх по течению. Сумерки сгущались, над рекой стал клубиться туман.

Когда совсем стемнело, Куксенко подал команду:

— Стащить плоты в воду!

За работу принялись дружно. Ланговой помогал и напрягал силы, чтобы закончить быстрее. Когда оба плота покачивались на воде, Куксенко приказал грузиться.

Прошло совсем немного времени, и отряд ступил на землю Маньчжурии. Глубокой ночью вошли в небольшое селение. Куксенко с кем-то поговорил, им выдали большой горшок чумизы и мелко нарезанные ломтики мяса. Наевшись, все улеглись спать.

На следующий день отряд прибыл в поселок, расположенный вблизи Мулинских угольных копей. Отряд разместили в бараке казарменного типа, где рядами стояли железные кровати.

К вечеру пришел Куксенко и объявил:

— Устраивайтесь кто как может. Желающих могу порекомендовать в полицейский карательный батальон для борьбы с китайскими партизанами.

Несколько человек записалось в батальон, а Ланговой спросил:

— А можно устроиться на работу в Мулине?

— Разве что на шахту, — ответил Куксенко. — Я поговорю.

— Может быть, окажет содействие генерал Сычев? — неуверенно спросил Ланговой.

— А он вас знает?

— Нет. Но моя невеста привозила от генерала письмо Романишину.

— Как звать вашу невесту?

— Ольга Ремизова.

Спустя несколько дней Лангового зачислили учетчиком на Мулинских угольных копях. Там же дали ему комнату.

Дерибас, приходя на работу, каждый день требовал:

— Доложите, что сообщают из отряда, посланного в Чумикан.

«Отряд продвигается с трудом. Мешают густые заросли и бурелом. Снег хоть и неглубокий, но сильно затрудняет операцию» — такие сводки он получал ежедневно в начале апреля, когда зима была еще в силе и мороз не поддавался ни теплым ветрам, ни ярким лучам весеннего солнца.

«Наткнулись на болото, которое подтаяло. Чуть не провалились вместе со снаряжением… Нашли проход. Жертв нет», — сообщили через неделю.

А однажды утром, когда зазвенела капель и в ямках на дороге появились лужицы, радист, опустив к полу глаза, не решаясь смотреть прямо, доложил:

— Терентий Дмитриевич, связь неожиданно прервана… По техническим причинам. Что случилось, не знаю…

Дерибаса охватила тревога: «Что предпринять? Посылать курьера для связи? Но как найдет курьер в тайге отряд? Да и сколько пройдет времени. В такой глуши один курьер может пропасть…»

Он пригласил к себе Западного, объяснил ситуацию.

— Что будем делать?

Западный молчал, обдумывая неутешительные известия.

— Нужно готовить дополнительный отряд. Из числа чекистов, бывавших в тайге.

— Посылать сейчас нельзя. Не пройдет! Но ты прав, будем готовить людей не спеша… А пока — ждать.

И только спустя три недели с того дня, как ушел отряд, 26 апреля, Дерибаса в вестибюле встретил радист, который специально его поджидал.

— Ты что здесь?

— Только что получил радиограмму, Терентий Дмитриевич! Мятеж подавлен. Отряд в Чумикане. Рацию отремонтировали. Почти час поджидаю вас здесь. Как только получил сообщение, звонил к вам домой, но не застал… Разрозненные группы бандитов разбежались по тайге. Наши их преследуют.

— Спасибо тебе, друг! — Дерибас обнял радиста. Вбежал по лестнице в свой кабинет и тут же позвонил секретарю крайкома партии: — С кулацким мятежом покончено.

Около шести часов вечера Дерибас вышел из своего кабинета, спустился по лестнице вниз. Встретил Западного.

— От Лангового нет известий?

— Пока нет…

Дерибас вышел на улицу. Потеплевший весенний воздух, голубое небо, звонкая капель — все это наполнило его душу радостью. Он забыл о делах, о тревогах и дышал полной грудью, радуясь пробуждению жизни.

Дерибас был оптимистом. Он любил жизнь, и в те считанные минуты, когда мог позволить себе оторваться от дел, смотрел вокруг, открывая заново окружающий мир, и радовался всему, как ребенок.

Вечером Невьянцев доложил:

— Вернулся один из связников Лангового. Во время боя с нашим отрядом связник притворился убитым. После того как банда Куксенко бежала в Маньчжурию, он явился к командиру отряда, а тот доставил его ко мне. Все идет по плану.

В течение двух месяцев Грачев совершил несколько поездок по китайской территории в полосе Трехречья; Пурухтая, в районе реки Аргуни. Побывал на станции Пограничная. Не природой любовался этот эмигрантский главарь. По согласованию с японской разведкой он решил создать несколько приграничных ячеек ТКП на территории Маньчжурии из лиц, родственно связанных с населением, промышляющим контрабандой.

Грачев знал, что белоэмигрантская организация «Братство русской правды» использует как переправочный пункт в Хулине китайскую фирму Шун Ки. Это старинная фирма, имевшая торговые связи со старожилами на русской стороне. Некоторые из старожилов при советской власти бежали в Китай, обосновались вблизи границы. Вначале они оказывали услуги беженцам за определенное вознаграждение, работая на фирму Шун Ки. Потом эту фирму стала использовать организация БРП, работавшая под руководством японцев.

Для транспортировки литературы и нелегальных переходов членов организации такие ячейки Грачеву были крайне необходимы. Одновременно он пытался создавать их и в Советском Союзе. В качестве руководителя одной из ячеек с широкими задачами он планировал использовать Белых.

Грачев был очень обрадован, когда получил письмо, в котором Белых сообщал, что ему удалось прочно обосноваться в Хабаровске и подготовить условия для работы. Грачев послал Белых тотчас же ответное письмо, в котором писал:

Передавая это письмо Невьянцеву, Белых пояснил:

— Грачев не пользуется шифром. Он считает, что любой шифр можно раскрыть и тем провалить дело. Предпочитает личные переговоры, посылку связников и письма с условностями. Данное письмо следует понимать так: вместо связника Володи, который должен был явиться ко мне с новыми инструкциями, деньгами и получить информацию, прибудет Гриша, которого я тоже знаю по Харбину. Что касается поездок Грачева по закупке масла, то он ездит добывать оружие.

— Все ясно.

— Я подготовил ответное письмо Грачеву. — Белых передал Невьянцеву исписанный лист бумаги.

— Как понимать это ваше письмо?

— Здесь условностей немного, — пояснил Белых. — Прежде всего я ответил Грачеву, что против приезда связника Гриши не возражаю. Буду ожидать его с 6 по 15 октября, как мы договорились, через день. Дополнительно, на всякий случай, назначаю встречи на 20 октября и 1 ноября. Места для встреч мы обговорили раньше. Одно из них находится на окраине Никольск-Уссурийска, другое в Хабаровске… Я информирую Грачева, что возможности для развертывания работы ТКП имеются, но главное — достать деньги (виноград). В этом я прошу оказать мне помощь — «поделиться опытом». Вот пока все.

Получив письмо от Белых, Грачев обрадовался: будет о чем информировать полковника Накамуру и появится возможность получить дополнительные деньги. Опираясь на Белых, можно активнее развертывать работу в Приамурье!

Два раза в месяц Грачев появлялся на станции Пограничная. Находился там недолго: приезжал за несколько минут до прибытия пассажирского поезда, старался найти укромное место, укрыться от посторонних глаз. Отыскав среди проводников нужного человека, Грачев передавал ему сверток и тут же удалялся. Через Пограничную проходила надежная и отработанная цепочка связи с Советским Союзом.

До сих пор получалось так, что Грачев появлялся в то время, когда кончалась смена Шаброва и он был уже дома. Но однажды днем они все же столкнулись.

Прибыл пассажирский поезд, следующий во Владивосток. Шабров шел вдоль железнодорожного состава, держа в руках банку с узким горлышком, наполненную специальным маслом, и молоток с длинной ручкой. Время от времени Шабров наклонялся, ударял молоточком по колесу, прислушивался. Открывал крышки букс и в некоторые доливая масло.

Стояла осень, сухая и теплая приамурская осень. Все радовало глаз: пестрый наряд берез, синее безоблачное небо, чистый прозрачный воздух. Настроение у Шаброва было приподнятое.

У одного из вагонов Шабров заправил буксу. Закрывая крышку, посмотрел вдоль поезда. Среди прогуливающихся пассажиров бросился в глаза один: крепкий, плотный, хотя и одетый в дорогой костюм, но всей своей фигурой напоминающий грузчика. Да и лицо знакомое… Откуда?

«Да ведь это Грачев!» Эта мысль обожгла, заставила насторожиться. Перед глазами возникла фотография, которую совсем недавно рассматривал. Шабров вытер ветошью руку и полез в карман синей куртки. Пусто. «Фотография в другой тужурке!»

Между тем Грачев шел вдоль состава, внимательно всматриваясь в лица проводников. Все ближе И ближе к Шаброву. «Он или нет? Если Грачев, то как познакомиться? А может быть, просто похож, совпадение?»

От Невьянцева Шабров знал, что Грачев крайне осторожен и на случайные знакомства не идет. Что делать?

Неизвестный был совсем близко, когда Шабров вспомнил, что на левой руке Грачева нет большого пальца. Мгновенно скользнул взглядом вниз. Мужчина нес в правой руке большой сверток, упакованный в серую бумагу и перевязанный шпагатом. Левая рука опущена. Большого пальца нет. Это Грачев! Решение созрело в одну секунду.

Когда Грачев поравнялся с Шабровым, молодой человек слегка наклонил банку с маслом и прислонил горлышко к свертку. Он сам еще не отдавал себе отчета в том, что делает. Шабров только знал, что должен что-то предпринять. А что из этого выйдет?

Масло пролилось на бумагу. Грачев почувствовал легкий толчок и остановился. Посмотрел на сверток. На его лице вспыхнуло негодование. Он хотел было обругать или ударить Шаброва, но последний опередил:

— Ой! Дорогой господин, извините! — Шабров стоял, полусогнувшись перед Грачевым с виноватым видом. — Я сейчас все исправлю, — заторопился он. — Ради бога, не гневайтесь, не ругайте меня. Это грозит мне большими неприятностями. Будьте снисходительны. Постойте, пожалуйста, здесь, я мигом принесу чистый лист бумаги.

Грачев в растерянности остановился: «Литература должна быть отправлена, но с таким пятном посылать нельзя!»

— Давай. Побыстрее. Сколько минут еще будет стоять поезд?

— Еще двадцать минут. Я мигом. Я успею.

Шабров помчался. Грачев положил сверток на платформу, закурил. Издали увидел нужного проводника, кивнул, чтобы тот подождал.

В служебном помещении Шабров отыскал большой лист оберточной бумаги и вскоре был возле Грачева.

— Давайте я упакую. Можно выбросить старую обертку?

— Да… Пожалуй… — задумчиво ответил Грачев. — Чего доброго, масло проникнет внутрь.

Шабров распаковал. На одной из брошюр — а в свертке лежали стопкой брошюры — он прочитал: «Трудовая крестьянская партия». Быстро завернул в чистую бумагу и перевязал шпагатом.

— Вот. Извольте. Вам поднести?

— Нет. Я сам, — решительным тоном сказал Грачев и взял сверток. — А ты здесь всегда работаешь?

— Да, господин. Если вам что-нибудь нужно, вы легко можете меня отыскать. Меня все здесь знают. Спросите Ивана Шаброва.

— Хорошо. Спасибо. — Грачев пошел к передним вагонам.

Шабров продолжал работу по осмотру вагонов. Время от времени он посматривал в ту сторону, куда ушел Грачев. Увидел, как тот подошел к проводнику одного из вагонов. Разговаривали они недолго. На станцию Грачев возвратился без свертка.

Закончив работу, Шабров подошел к знакомому машинисту:

— Василий Степанович, ты знаешь в Гродеково Сергеева?

— Знаю.

— Можешь передать ему несколько слов?

— Говори.

— Проводник одиннадцатого вагона везет посылку от Грача…

— Что это значит?

— Он поймет. Скажи, передал Шабров. До свидания.

4. ЛЕГЕНДА В ДЕЙСТВИИ

Японский генерал неожиданно приехал в советское консульство в Мукдене. Поднялся на второй этаж. Генерал был невысокого роста, широкоплечий, держался надменно. Следом за ним вбежал его адъютант.

— Мне нужен консул! — властным тоном заявил генерал подошедшему к нему сотруднику консульства. Снял шашку, укрепленную сбоку на мундире, и передал адъютанту.

— Сейчас я доложу. Кто его спрашивает?

— Доихара Кёндзи.

— Вы не предупредили заранее…

— Это не важно.

Все поведение японского генерала свидетельствовало о том, что здесь он чувствует себя полноправным хозяином. Это был тот самый Доихара Кёндзи, который полгода назад, в середине сентября 1931 года, организовал взрыв на Южно-Маньчжурской железной дороге. В совершении диверсии японцы обвинили китайских солдат. Это послужило поводом для ввода японской армии в Маньчжурию под предлогом защиты японских подданных и их имущества. С тех пор японские войска все ближе продвигались к советским границам.

— Консул вас ждет, — сказал секретарь и пропустил генерала в кабинет. Адъютант остался в приемной.

Консул поднялся навстречу гостю.

Японец уселся в кресло. Придал лицу приветливое выражение, решительным тоном объявил:

— Прошу по всем административным вопросам обращаться только ко мне.

Это было неожиданно, так как до сих пор существовала, по крайней мере, видимость законного Маньчжурского правительства.

— Я доложу своему правительству.

Учтивое выражение на лице исчезло. Японец поднялся и с недовольным видом покинул здание.

А вскоре Доихара Кёндзи обосновался в Харбине. Японская разведка облюбовала этот город потому, что там было больше эмигрантских организаций. В городе были созданы особые курсы подготовки шпионов для засылки в СССР. После окончания курсов белоэмигранты стали добиваться восстановления советского гражданства и права въезда в СССР. Кому удалось вернуться, пытались устроиться на военные и промышленные предприятия, на транспорт в целях вредительства и организации диверсий. Главари организаций в Харбине обязаны были регулярно являться к начальнику русского отдела Харбинского жандармского управления полковнику Накамура Кончи. Некоторых из них, особо доверенных и нужных для выполнения важных поручений, иногда вызывал к себе Доихара.

Когда Доихара пригласил к себе генерала Сычева, тот с трепетом стал размышлять: «Может быть, что-то было сделано не так?! Или готовит новое поручение?»

Генерал Сычев уже много наслышался об этом японском разведчике: напорист, обладает колоссальной энергией, пользуется особым доверием в правительственных кругах.

— Садитесь, генерал. У нас будет длинный разговор. — Доихара говорит, а Сычев напряженно всматривается в лицо переводчика, стараясь не пропустить ни одного слова. Потом переводит взгляд на японского генерала. Лицо его серьезно. Даже строго. — У нас с вами один враг — большевизм! — Сычев согласно кивает. — На днях в Шанхае я говорил с главой вашей организации — генералом Бурлиным, наместником на Дальнем Востоке. Правильно я называй?

— Так точно.

— Мы с ним пришли к одному мнению: ваша организация много сделала, чтобы привлечь эмигрантов к боевой работе. Кое-где существуют ваши ячейки, ваши группы ходят по заданиям на советскую территорию. Вы имеете тесную связь с дальневосточным отделом «Русского общевоинского союза», глава которого, генерал Дитерихс, входит в руководящий круг БРП. Туда же входит и глава дальневосточной эмиграции генерал Хорват. Мы, японцы, это ценим…

Доихара улыбнулся и сделал паузу, чтобы проследить за реакцией Сычева.

— Спасибо. — Сычев всем своим видом старался показать, что рад такой оценке.

— Генерал Бурлин хвалил лично вас, вашу энергию и преданность.

— Благодарю вас.

— Теперь о главном. Наше командование хотело бы, чтобы ваша организация усилила работу. Надвигаются важные события. Моя страна оказывала вам помощь и готова создать все необходимые условия…

— Что нужно делать? У вас есть конкретный план?

— Скажу лично для вашего сведения. Это большой секрет, но вам я могу его открыть: особое внимание нужно уделить хабаровско-приморскому направлению как ближайшему плацдарму возможного столкновения.

— Уже! — Генерал Сычев перекрестился: «Слава богу!»

— В ваши задачи будет входить вербовка агентуры из числа эмигрантов, проживающих в Харбине. Организация явок и переправочных пунктов для проникновения в СССР. Посылка членов БРП, — Доихара умышленно не называл их шпионами, — для насаждения ячеек в Советском Союзе и подготовки повстанческого движения. Организация и переброска диверсионных групп. Посылка отдельных курьеров для связи с ячейками БРП на советской территории, а также для совершения диверсий и сбора разведывательных сведений… Это — в общих чертах.

Японский разведчик умышленно обходил в своих выражениях все острые углы. Он ничего не сказал о захватнических устремлениях японского империализма, о русских землях, на которые зарилась японская военщина. Сейчас для него было важно использовать все, что служило бы интересам подготовки плацдарма.

— Мы с вами будем встречаться раз в месяц и обсуждать совместные действия.

— Понятно.

— И вот что, — продолжал Доихара, — для усиления руководства боевой деятельностью БРП в Приморье, а также для устранения разнобоя в работе необходимо создать приграничный отдел. С генералом Бурлиным мы и на этот счет договорились. Он даст необходимые указания по своей линии.

— Все ясно, господин генерал. Будет сделано в точности.

— И еще. Это моя личная просьба к вам. — Доихара доверительно улыбнулся. Достал из ящика стола две ароматные сигары, одну из них протянул Сычеву. Закурили. — Мне нужен человек, который сумел бы проникнуть в штаб русской Дальневосточной армии. Это должен быть очень надежный человек. И у него должны быть связи в штабе, так как проникнуть туда не легко… Короче, мне нужна точная информация о русской Дальневосточной армии: численность, вооружение, дислокация, планы…

Доихара улыбался, а глаза его жестко сверлили генерала. И Сычев понял — не найди он такого человека, не будет ему пощады.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Вы очень любезны, господин Сычев. В Харбине вы можете объявить себя атаманом амурского казачества. Это вам поможет. Наши власти будут оказывать вам всяческое содействие.

Сычев тяжело вздохнул и на прощание пожал руку, протянутую японцем.

Евгений Ланговой больше года работал учетчиком на Мулинских угольных копях. Жил в небольшой комнатке деревянного дома. Вернее, не жил, а существовал. К нему никто не заходил, близких знакомых у него не было, и он не стремился заводить. Особенно тоскливо было по вечерам, когда на поселок опускались сумерки: местные жители собирались семьями, ужинали, занимались хозяйственными делами. Многие эмигранты — те, у кого не было семьи, — жили в казармах, развлекались как могли: играли в карты, пьянствовали. С ними Ланговой старался не общаться.

В такие вечера Ланговой много читал. Книги он брал у Рудых, с которым познакомился по рекомендации Куксенко. Рудых работал секретарем второй конторы угольных копей и был своего рода начальством. Рудых имел небольшую библиотеку. В большинстве своем он собирал церковные книги, но у него также были сочинения русских классиков: Бунина, Достоевского, Куприна.

Ланговой читал запоем. Особенно ему нравились произведения Бунина, его ясный, красочный язык. Достоевского он не понимал, но каждая страница из книг писателя заставляла его задумываться. И вообще он много размышлял о цели жизни. Ланговой был комсомольцем. Комсомол учил, что человек обязан прежде всего думать о делах общественных, а потом уже — о личных. И Ланговой был полностью с этим согласен. «Люди, которые хотят строить новое общество, должны отдать этому делу все свои силы и способности» — так считал Евгений. В этом заключалась цель его жизни.

Часто вспоминал Ольгу, мечтал о своей семье… Но это потом, когда он выполнит порученное задание…

Однажды в субботу Ланговой выехал в Харбин. Походил по магазинам, а когда совсем стемнело, опустил в почтовый ящик открытку с видом на Сунгари, адресованную в Хабаровск. Это означало, что он жив и у него все в порядке. Обратный адрес он не указал, так как Невьянцев ему запретил. Это было опасно. В воскресенье вечером возвратился в Мулин.

У Лангового был адрес и пароль к Ивану Шаброву в Пограничной, но этим адресом он мог пользоваться в том случае, если у него будет что-то важное или он окажется в безвыходном положении. Но ни того, ни другого пока не было.

Иногда у Лангового возникал вопрос: «Как долго можно так жить? Это не мирная жизнь и не борьба. Выйдет ли что-нибудь из того, что задумали Невьянцев и Дерибас? Хотя перед отправкой Дерибас предупредил: «Наберитесь терпения. Только терпение, выдержка и сообразительность приносят успех». А сколько это может продолжаться? И в чем можно проявить сообразительность?»

Проходил день за днем, тягучие и однообразные, тоскливые и безрадостные, как осенние дожди. И не с кем было даже поделиться…

В один из таких осенних вечеров, едва Ланговой, возвратившись с работы, успел помыться и переодеться, в дверь раздался стук.

— Войдите!

В комнату ввалился высокий плотный мужчина, в котором Ланговой узнал Куксенко.

— Проходите, господин Куксенко. Очень рад, что вы зашли.

Куксенко снял промокший плащ, повесил его на гвоздь. Сел на табурет. Достал кожаный портсигар, закурил. Держал он себя как хозяин.

— Послушай, Яков, — имя у Евгения Лангового было здесь тоже вымышленное, — у меня к тебе есть дело. — Куксенко торжествующе посмотрел на Лангового.

— Какое?

— Хочешь пойти с нами?

— Куда?

— Туда. — Куксенко кивком головы показал в сторону границы.

— Зачем?

— Сам знаешь — зачем. Хорошо заплатят…

Возвращение на Родину в составе банды не входило в планы Лангового. Перед Ланговым была доставлена совсем другая задача: установить связь с белоэмигрантскими организациями и через них проникнуть в японскую разведку. Предложение Куксенко не вписывалось в эти планы, нарушало их. Ланговой решил выиграть время. Походив по комнате, он ответил:

— Нужно подумать… А что там делать?

— Готовить восстание. Группу формирует есаул Бондаренко. Слыхал о нем?

— Пока нет…

— Мужик боевой. Наша задача — проникнуть в Сучанский и Шкотовский районы, взорвать железнодорожные мосты, прервать сообщение Хабаровск — Владивосток. По пути следования организовать повстанческие ячейки в Шмаковском, Яковлевском и других районах. Затем, опираясь на тех людей, кого я знаю и которые мне помогали, поднять восстание. Нас обещала поддержать японская армия. Нужно только продержаться до тех пор, пока не подойдут отряды из Маньчжурии. Понял?!

— А почему вы уверены, что народ поднимется? Что нас не разобьют еще до подхода японских частей?

— Так сказал большой генерал из японской армии. У них есть точные сведения.

— Дело серьезное. Я с удовольствием буду участвовать. Но сейчас я не могу дать согласие. Должен посоветоваться с Рудых. Можете подождать часа два?

Ланговой не мог прямо отказаться от участия в такой операции. Куксенко по-своему понял бы его поступок, расценил бы как дезертирство. Дальнейшие контакты с главарями эмигрантских организаций были бы обрезаны, и Ланговой оказался бы в изоляции. С другой стороны, многие знали о принадлежности Рудых к организации «Братство русской правды». И расчет Лангового был построен на том, что об этом знает и Куксенко. И будет считать Лангового тоже участником этой организации… А там будет видно.

— Давай советуйся. А я тут поговорю еще кое с кем. Потом зайду. — Куксенко вышел не попрощавшись.

Когда Ланговой вошел в дом, где жил Рудых, было довольно поздно. Но в доме еще все спали. Ланговой открыл дверь и спросил:

— Можно войти, Илларион Александрович.

— Заходи, Яков, заходи. Вот познакомься — мой сын. Поступил в Харбинский политехнический институт. Приехал погостить.

Из-за стола поднялся парень лет девятнадцати и подал руку:

— Мстислав. Садитесь ужинать.

— Спасибо. Я уже поел. Мне бы поговорить…

— Что-нибудь срочное?

— Да, Илларион Александрович.

Рудых быстро встал. Это был крепкий высокий мужчина лет за пятьдесят. К Ланговому он относился доброжелательно. Иногда Рудых рассказывал о своем прошлом: до 1910 года был помощником начальника Благовещенской тюрьмы; после этого военным губернатором Амурской области; генералом Сычевым был назначен начальником команды ссыльно-каторжных на постройке Амурской железной дороги; во время гражданской войны сражался в бандах атамана Семенова и барона Унгерна; бежал в Маньчжурию; а в 1929 году вступил в организацию «Братство русской правды».

Рудых увел Лангового в другую комнату.

— Что у тебя стряслось?

Ланговой рассказал о своем разговоре с Куксенко.

— Я давно к тебе присматриваюсь, — сказал Рудых, выслушав Лангового. — У меня к тебе будет более важное дело. От предложения Куксенко ты откажись.

— Какое дело?

— Ты хочешь работать в нашей организации — «Братство русской правды»? О ней я тебе уже рассказывал.

— Я бы не прочь. А что нужно делать?

— Ты не торопись. — Рудых подошел к письменному столу и достал какую-то бумагу. Передал ее Ланговому. Ланговой прочитал. Большими крупными буквами было напечатано: «Клятва». Ланговой удивленно посмотрел на Рудых. — Это клятва нашей организации. Ты ее подпиши, а потом у нас будет разговор.

Ланговой прочитал. Там говорилось о верности идеям «Братства», о преданности «делу». О кровной мести в случае нарушения клятвы. Взял ручку и подписал, возвратил Рудых.

— Ну вот. Теперь ты будешь называться Братом номер 42. Никто, кроме меня, из членов организации не должен знать твоей фамилии. И ты не будешь знать никого, кроме меня. Меня зовут Брат номер 39. Запомнил?

— Да.

— Твоя невеста, кажется, живет в Хабаровске?

— Да. Я вам рассказывал.

— Я помню. А где работает ее родной брат?

— В армии. В Хабаровске.

— Ну хорошо. Ты будешь работать со мной. Что и как нужно делать, я скажу тебе после. А Куксенко объяви, что с ним не пойдешь. Я тебя не отпускаю.

— А как же…

— Потом все объясню. Впрочем, если Куксенко будет настаивать, можешь сказать ему, что я получил приказ № 5 помощника наместника БРП на Дальнем Востоке генерала Сычева, нашего Брата номер 211. В приказе сказано: «В связи с обострением общей обстановки для успешного развития работы учредить особый приграничный отдел БРП, который именовать «Приграничный отдел». Временно исполняющим обязанности начальника приграничного отдела назначается Рудых, Брат номер 39». Куксенко, как член нашей организации, обязан подчиниться. Ты будешь работать при штабе приграничного отдела.

Поздно вечером опять зашел Куксенко, и Ланговой рассказал ему о своей беседе с Рудых.

— Жаль, — вымолвил Куксенко и покачал головой. — Понравился ты мне. Боевой парень. Ну что ж…

Когда Куксенко ушел, Ланговой задумался. Что предпринять? События неожиданно стали разворачиваться с такой быстротой, что трудно сразу сориентироваться. Ланговой в который уже раз закурил. Здесь, в Маньчжурии, он стал курить. И не один раз вспоминал с сожалением о трубке, подаренной Дерибасом и оставленной в Хабаровске… В комнате стало душно. Он подошел к окну и распахнул створки. В лицо пахнуло сырым прохладным воздухом. Освежило. Ничего не видно. Окна в домах темны, все уже спят. Ланговой тоже погасил свет и опять подошел к окну.

Какую роль уготовил ему Рудых? Что обязан будет делать Брат номер 42? Почему не отпустил с Куксенко? Имеет в виду более важное дело? Что это за дело, которое для антисоветских эмигрантских организаций может быть важнее бандитских налетов на советские поселения?

Ланговой провел ладонью по лицу. Щеки были влажные от утренней сырости, окутавшей поселок. На востоке чуть брезжил рассвет, но спать не хотелось.

И вдруг сразу пронзила мысль: «Нужно сообщить своим! Как можно быстрее. Ведь банда готовится и скоро выступит. Нужно упредить. Ехать к Ивану Шаброву, связаться с ним по паролю!» Ланговой хорошо помнил слова пароля. И снова забота: «Когда ехать? Завтра? Но завтра я могу понадобиться Рудых. Отсутствие вызовет подозрение. Начнутся расспросы. Всего не объяснишь и не расскажешь. Малейшее подозрение приведет к провалу… Да-а, есть над чем поломать голову! Но и затягивать нельзя: банда перейдет границу. Чего доброго, и мосты взорвут!.. Допускать до этого нельзя! Ехать к Шаброву не позднее чем через неделю — это оптимальный срок!»

Была середина дня, когда Дерибасу позвонил секретарь крайкома ВКП(б):

— Здравствуйте, Терентий Дмитриевич.

— Здравия желаю…

— Прошу срочно зайти.

Терентий Дмитриевич вошел в кабинет и увидел Блюхера, который сидел полузакрыв глаза, о чем-то задумавшись, «Это неспроста! Вероятно, опять какая-то провокация белогвардейцев! Да. Японская армия вплотную подошла к нашим границам. Неужели что-то упустил, чего-то чекисты не предусмотрели?» — тревожно сжалось сердце.

Но, посмотрев на секретаря крайкома, Дерибас сразу успокоился. Секретарь крайкома стоял возле большой карты Дальневосточного края, укрепленной на стене. Лицо его тоже было задумчиво, но в глазах никакой тревоги. Увидев Дерибаса, он предложил:

— Садись, Терентий Дмитриевич. Будем думать вместе. — И, не дожидаясь вопросов, секретарь продолжал: — Товарищ Сталин поручил нам подобрать на Амуре такое место, где можно построить судостроительный завод и ряд других крупных промышленных предприятий, то есть создать новый промышленный комплекс. Понял?

Эти слова так не вязались с настроем Дерибаса, с которым он вошел в кабинет, так были оторваны от его повседневных дел, что он с трудом осмысливал услышанное. «Конечно, я, как любой другой коммунист, и особенно как член бюро крайкома ВКП(б), должен думать о всех государственных делах, — была первая мысль, — но какое отношение это имеет к ОПТУ?»

— Место, где будут строиться заводы, — продолжал секретарь, — должно находиться подальше от границы, чтобы затруднить проникновение шпионов и диверсантов. Нужен твой совет. Ты достаточно изучил край, знаешь народ и местные условия. Как ты думаешь?

Крупный промышленный центр на Дальнем Востоке! Конечно, полезут шпионы! Теперь Дерибас в полной мере понял, что это дело, которое на первый взгляд не имеет к нему отношения, представляет собой вопрос огромной важности и непосредственно его касается. Тем более он не имеет права сразу отвечать на этот вопрос, не разобравшись в нем по-настоящему.

— По-видимому, кроме удаленности от границы имеют значение еще какие-то другие факторы? Такие, например, как дороги, подъездные пути, транспортные коммуникации, люди. Я имею в виду рабочую силу, которая необходима для большой стройки. Полезные ископаемые?

— Кроме удаленности от границы должна быть достаточной глубина Амура. Эти же вопросы задавал и товарищ Сталин, Эти два фактора — то есть безопасность и пригодность места для такой стройки — должны быть для нас решающими. Так мне было сказано. Что касается рабочей силы, то в этом нам поможет вся страна. Мы будем принимать участие в проведении массовой работы, заботиться о жизненных условиях рабочих и служащих, но людей к нам пришлют.

— Понадобится очень много!

— Я говорю так, как услышал… А вот подъездные пути к новой стройке обязан обеспечить ты, Терентий Дмитриевич!

— Как я могу?

— В твоих руках Управление шоссейных дорог. Все в твоих руках! — пошутил секретарь.

— Но вниз по Амуру, вдали от границы, — только тайга и болота!

— Знаю. Но заниматься строительством дорог больше некому. Грузы должны доставляться бесперебойно, зимой и летом. Это задание партии.

Дерибас с сомнением покачал головой: «Какие дороги могут быть сейчас в тайге, где все сковано льдом и заметено снегом?!» Тяжело вздохнул и произнес:

— Нужно подумать, посоветоваться.

— Думай. Ответ мы должны дать завтра.

Когда Дерибас возвратился в управление, то у себя в приемной увидел Западного и Невьянцева.

— Что у вас? Заходите.

Дерибас приказал адъютанту созвать руководящих работников управления. Пока адъютант обзванивал, Дерибас выслушал своего заместителя.

— Ланговой передал через Шаброва срочное сообщение: банда Куксенко готовится к переходу границы. Задачи: подготовка восстания и диверсии. Путь следования: Шкотовский, Сучанский, Шмаковский и Яковлевский районы.

— Когда намечается переброска?

— Примерно через месяц.

— Количественный состав?

— Пока не известен.

— Что предлагаете?

— Окружить и разгромить банду.

— В принципе правильно. Согласен. Только при разработке плана операции учтите, что у Куксенко имеются пособники в наших селах. Всю подготовку нужно проводить секретно. Второе, в Шкотовском районе устроить засады и организовать оповещение. Когда банда пройдет в глубь тайги, перекрыть границу и отрезать пути отступления. Потом дать бой, гнать бандитов до сдачи в плен или до полного уничтожения. Куксенко обязательно взять живым!

— Хорошо, Терентий Дмитриевич. И второй вопрос…

За дверью кабинета уже собрались руководящие работники. Слышался гомон, шум. Дело, по которому Дерибас приказал их созвать, тоже не терпело отлагательств.

— Да. К Белых на днях должен прийти связник от Грачева. Как быть?

— Вы подготовили предложения?

— Да. — Западный славился гибким умом, умением быстро схватывать общую ситуацию и разрабатывать острые чекистские мероприятия.

— Обсудим после совещания.

Дерибас пригласил собравшихся. Он рассказал о беседе с секретарем крайкома партии, попросил высказываться. Кто-то из работников, родившихся и выросших на Дальнем Востоке, предложил село Пермское как опорный пункт для строительства нового промышленного центра. Достаточно убедительно обосновал свое предложение. Его поддержали другие. Так местом новой стройки было выбрано село Пермское на Амуре. Совещание закончилось. Дерибас позвал:

— Семен Израилевич и товарищ Невьянцев, задержитесь. — И когда все остальные вышли, спросил: — Что с Белых?

— Как вам известно, в октябре и ноябре связника не было, — докладывал Невьянцев. — Белых выходил на встречи в те дни, которые он указал в своем письме Грачеву. Но все ожидания были напрасны. Вчера Белых получил письмо, в котором Грачев с помощью условностей сообщает, что Гриша приедет «на днях». Точной даты не указывает. Явится прямо домой к Белых. Мы полагаем, что связника трогать не следует.

Перед начальником снова поставлена задача, которую он должен решать в единственно верном плане. Ошибка может привести к тяжелым, последствиям. «С какими заданиями прибудет связник? Кто может это предугадать: должен ли он совершить диверсию или подготовить вооруженное нападение? С кем будет встречаться? Какую информацию намерен собрать?» Его размышления прервал Западный:

— Терентий Дмитриевич, мы рассуждали так: дело Грачева в Советском Союзе, для которого он направил Белых, только начинает разворачиваться. Белых «укрепил свое положение и приступил к подбору помощников, к созданию группы ТКП» — так он по нашему заданию сообщил Грачеву. Помните? Можно ли в таких условиях поручать Белых какие-либо активные мероприятия? Грачев достаточно опытный человек, чтобы идти на явный риск. Для проведения какой-либо акции нужно подготовить специальные условия. Наиболее вероятно, что связник Гриша никаких активных действий предпринимать не будет. Выходит, особой опасности на данном этапе он собой не представляет. Поэтому мы и предлагаем его не трогать. Пусть поездит, посмотрит и расскажет Грачеву. Это еще больше закрепит позиции Белых.

— Согласен. Связника пропустите по всем явкам, которые у него имеются. Нужно выявить другие связи. По возможности снабдить информацией, такой информацией, которая выгодна нам.

Едва закончили обсуждать, как адъютант доложил:

— Терентий Дмитриевич, на базе Амурской военной флотилии пожар…

— Где начальник особого отдела?

— На базе.

— Я еду туда. Семен Израилевич, оставайся за меня…

Пожар удалось ликвидировать к середине ночи. Усталый после почти суточного труда и нервного напряжения, Дерибас вернулся домой в шестом часу утра. Настроение было подавленное.

Диверсию не удалось предотвратить, чекисты ничего не знали заранее. Сгорели запасы бензина, солярки, керосина. Погибло изрядное количество снарядов и патронов. Остался самый минимум, необходимый для флотилии… Готовится переход банды Куксенко… В селах остатки кулачества усилили подстрекательскую агитацию… В Хабаровске и Владивостоке орудуют японские агенты, которых он, Дерибас, приказал пока не трогать, чтобы выявить их связи… Не слишком ли много «моральной тяжести для одного человека»?

Дерибас понимал, что к нему попадает в основном, как ни к кому другому, информация негативного характера, как на дне фильтра оседают отходы. Но от сознания этого ему было не легче. «Ты, Терентий, добровольно посвятил свою жизнь строительству нового общества, — думал он. — Участвовал в подготовке Октября, воевал против Колчака, громил антоновщину! Кто, как ни ты, должен довести дело, начатое Ильичем, до конца. И не будет тебе отдыха и покоя. Трудно, ох как трудно строить новое общество. Но ты давно уже знаешь, что старое не отдает своих позиций без боя. Дел хватит и твоим детям». Дерибас заставил себя думать о другом: о грандиозной всенародной стройке на Амуре, намеченной партией, о строительстве в Хабаровске нефтеперегонного завода, о сооружении в этом городе нового стадиона, которое ведется под его, Дерибаса, непосредственным руководством, о новых жилых домах для сотрудников… Уже засыпая, Дерибас подумал: «Нужно выяснить, как дела у Ольги. Ее нужно оберегать. Мы обещали Ланговому…»

Ольга возвращалась с работы домой. Ехать было недалеко: от стройки нефтеперегонного завода до дома на Волочаевском шоссе, где она жила, было рукой подать. В автобусе холодно. Зима завернула сразу крутыми морозами. По улицам тянула снежная поземка, едва прикрывая смерзшиеся, ставшие железными комья черной грязи. Ольга стояла на задней площадке автобуса.

Почему-то Ольга обратила внимание на пожилого китайца, который, как она заметила, время от времени посматривал в ее сторону. Она привыкла к тому, что на нее часто заглядываются. Но то были молодые люди, и, как каждой молодой женщине, это ей нравилось. А сейчас на нее смотрел человек, одетый в стеганку и шапку-ушанку. Ольге почему-то вдруг стало не по себе.

Автобус остановился, Ольга вышла. Следом за ней вышел и китаец. Едва Ольга сделала несколько шагов, как незнакомец ее догнал и проговорил:

— Здравствуй, Оля.

Ольга не ответила, а ускорила шаг. Сумерки сгущались. На улице было пустынно. Китаец пошел рядом и продолжал:

— Извини. Тебе привет от жениха.

Ольга вначале не поняла смысл сказанного. И вдруг вспомнила: Невьянцев предупредил, что неизвестные лица могут спрашивать Лангового и называть его Яковом Арзамасовым. Резко остановилась и повернулась в сторону китайца:

— От какого жениха?

— Якова…

— Где он? Что с ним? — спросила с тревогой.

— Ты не беспокойся. С ним ничего худого. Ты меня отвечай. Моя знает много-много.

— Где он?

— Там. — Китаец махнул рукой в сторону Амура. — Просил передавать тебе привет.

— Спасибо.

— Хотел узнавать, как ты живешь…

— Живу хорошо.

— Как живет твоя брата?

— Тоже хорошо.

— Он служи армия?

— А вам зачем?

— Я тебе говорил, моя знает много-много. Знает, что ты ходил на острова Ерыгину. — Китаец говорил и загадочно улыбался.

— Откуда вы знаете?

— Твоя об этом никому не рассказывал?

— Нет.

— А брат служит штабе армия?

Ольга замялась. Она не знала, имеет ли право об этом говорить. Ее молчание китаец понял как подтверждение своих слов и продолжал:

— Твоя жениха скоро вернется. Ты его жди, обязательно жди.

Повернулся и пошел в обратном направлении.

На следующий день Ольга позвонила Невьянцеву, встретилась с ним и рассказала о разговоре с китайцем.

— Как он выглядит?

— Я была так взволнована, что как следует не рассмотрела. Обычный китаец… Мне запомнились только его губы — синие-синие, как у мертвеца.

— Слишком мало примет, чтобы его найти, — сокрушенно покачал головой Невьянцев. — Да вы не беспокойтесь, мы знаем, что у Евгения все в порядке. К сожалению, о возвращении на родину пока ничего не известно. Может быть, вам нужна какая-нибудь помощь?

— Спасибо, мне ничего не нужно. Только бы Женя возвратился поскорее.

Вторую неделю ожидал Белых прихода связника. Но Гриша все не появлялся. Вначале Белых спал неспокойно, прислушивался, ожидая осторожного стука в окно. Проходила ночь за ночью, а условного сигнала не было. «Неужели Грачев и на этот раз не сдержит своего обещания? Чем это вызвано? Уж не перестал ли Грачев мне доверять?»

Гриша явился неожиданно, и не в то время, когда его ждал. Утром Белых собирался отправляться на работу, а работал он в конторе на пристани. Вдруг услышал условный стук в окно. Было совсем светло, сквозь покрытое наледью окно ярко светило солнце.

Белых вышел в сени, встретил гостя. Высокий, плечистый, одетый в теплые унты, стеганый ватник и шапку-ушанку, Гриша был похож скорее на лесоруба, вернувшегося из тайги, чем на пришельца с той стороны. Несмотря на то что у него отросла черная борода и усы, Белых узнал его сразу. В Харбине Гриша всегда был чисто выбрит: он происходил из какой-то знати и унаследовал привычки своего отца.

Рассмотрев в сенях Белых, Гриша заулыбался:

— Как вы тут обосновались?

— Пойдемте посмотрите. — Белых ввел Гришу к себе в комнату, плотно притворил дверь. Гриша покосился на дверь и приглушенным голосом спросил:

— Можно здесь разговаривать?

— Да. Хозяин обычно в это время уходит на работу. Да и вообще он не беспокоит. А хозяйка — тем более. Располагайтесь.

Гриша снял шапку, стащил со спины рюкзак. Телогрейку и шапку повесил на вешалку. Белых в это время занимался хозяйством. Вышел в сени, зажег керосинку. Вскоре на сковороде что-то зашипело. Через несколько минут он внес сковороду в комнату.

— Давайте завтракать. Почему так долго вас не было? Я ожидал на прошлой неделе.

— Меня переправляли рыбаки, члены нашей организации. Хотя сейчас не сезон для ловли рыбы, но у них на острове база. Туда добраться несложно: по льду через Амур ночью безопасно. А оттуда — труднее, нужно было как-то добираться до Хабаровска. Неделю прожил вместе с ними. Замечательный мужик Ерыгин. Хорошо организовал дело. Их человек работал на базе Амурской военной флотилии, потихоньку воровал винтовки, патроны, гранаты. Не так давно организовали пожар на базе. Обстановка изменилась, возможности доставать оружие пропали. И они должны были затаиться. Поэтому задержали и меня на острове.

Гриша ел и рассказывал. Белых налил чай. Наскоро выпил и сказал:

— Сейчас мне нужно торопиться на работу. Вы отдыхайте, а вечером поговорим подробно.

Путь из дома до места работы отнимал полчаса. Белых обычно пересекал улицу Карла Маркса и в конце улицы, спускался с холма к пристани. В этот день он зашел на почту и позвонил Невьянцеву:

— Добрый день. Прибыл гость.

— Где он остановился?

— У меня.

— Хорошо. Действуйте, как договорились.

Разговаривать долго было рискованно.

С работы Белых, отпросился пораньше, сказал, что плохо себя чувствует.

Возвращаясь домой, купил продуктов: мяса, хлеба, колбасы, яиц.

Гость разбирал свои бумаги.

— Вы, наверное, голодны? — спросил Белых.

— Я нашел у вас пару яиц, сварил. У меня кое-что было, так что не очень. Но отдохнул по-настоящему.

— Сейчас мы с вами будем готовить обед. Ведь я должен вас кормить. Появляться на улице вам не рекомендую.

Они вдвоем сварили борщ, поджарили мясо с картошкой. Поели. Гость стал расспрашивать о делах.

— У меня есть четыре человека, на которых я могу твердо надеяться. Это — члены нашей организации. Они выполнят любое задание. Каждый из них подбирает себе помощников, которые будут участвовать в восстании. Я могу познакомить вас с членами организации, если вы захотите. Но сейчас не особенно рекомендую, так как после пожара на базе свирепствует ГПУ…

— Нет, знакомиться я не буду. Я привез вам деньги, листовки ТКП, последний номер нашего журнала «Крестьянская Россия». Грачев просил предупредить, чтобы вы были особенно осторожны с листовками и журналом. Он просил также узнать, какие есть возможности для сбора сведений о Дальневосточной армии…

— К сожалению, возможности очень ограничены. Мы наблюдаем лишь за перемещениями воинских частей по Амуру.

— Главная ваша задача, как просил передать Грачев, — готовить людей к восстанию. Накапливать силы, оружие. Япония подтягивает войска к границе, и очень скоро может наступить подходящий момент для восстания.

— Как они там, Грачев, Морев?

— Работают. Но между собой не ладят. Морев так и норовит сместить Грачева и стать во главе организации.

— Как долго вы намерены здесь пробыть?

— Завтра вечером хочу выехать во Владивосток, если вы достанете мне билет на поезд. Грачев просил также прочитать и дать оценку последним статьям, помещенным в этом журнале. — Гриша передал Белых пятый номер журнала «Крестьянская Россия».

Белых углубился в чтение, а Гриша прилег на кровать. На улице стемнело. Белых включил свет и зашторил окна.

— Я забыл вас проинформировать еще по одному вопросу, — сказал Гриша. — Японские власти дали Грачеву указание объединить разрозненные группы дальневосточного казачества, в частности амурского, для того чтобы в дальнейшем он возглавил антисоветское движение под одним политическим и организационным руководством ТКП. Представляете, какая у нас теперь сила!

— Я учту это в своей работе. Теперь несколько замечаний по содержанию журнала, о чем вы меня просили: вот статья «Современное внутреннее состояние России». Наряду с правильными для нелегальных организаций в СССР установками в этой статье содержится несколько неприемлемых пунктов. Так, в ней говорится, что развертывание промышленности идет больше в порядке рекламном и совершается за счет бумажноденежной эмиссии. Рекламность выражается в том, что одновременно с созданием новых фабрик и заводов десятки и сотни прежних идут по пути разрушения. Но это в корне не верно. В России за последние годы построены сотни новейших промышленных предприятий, которые намного превосходят дореволюционные. Это — очевидный факт! Там, в Харбине, может быть, и поверят, а здесь крестьяне стали во всем разбираться. Или, например, в статье говорится: армия не представляет собой прочной опоры власти. Этот теме нельзя считать серьезным.

— Что ж, вы предлагаете хвалить большевиков?!

— Почему обязательно хвалить? Но к оценке обстановки подходить объективно. В результате неправильной оценки могут быть ошибочные выводы в работе.

— Хорошо. Я передам ваше мнение.

На следующий день Белых провожал Гришу во Владивосток. Уже по дороге на вокзал Гриша рассказал:

— Два месяца прошло, как мы командировали в Приморье четырех человек. Обули, одели, вооружили, но они — как в воду канули. Ни слуху ни духу. Последнее письмо было из Пограничной с сообщением, что они переходят границу. Предполагаем, что они засылались и попали в ГПУ, так как Грачев не допускает мысли, что они испугались. Смелые были мужики.

— Может быть, они попали в лапы ГПУ потому, что не знали обстановки, а также плохо ориентировались в Приморье?

— Нет. Один из них — житель тех мест и с полгода, как оттуда пришел. Этого человека Грачев еще знал при белом правительстве в Приморье. Скорей всего, не было оказии, а по почте письма не доходят. Мне поручено их разыскать.

В тот же день Дерибас приказал Невьянцеву:

— Возьмите группу оперативных работников и произведите обыск на острове, где под видом рыбаков орудуют участники антисоветской организации. Необходимо изъять оружие, собрать улики и арестовать группу Ерыгина. Во Владивосток была послана телеграмма: «Примите меры к розыску четырех диверсантов. Один из них полгода назад бежал из Приморья в Маньчжурию, при белом правительстве был знаком с известным вам Грачевым. Соберите приметы на бежавшего. Добудьте фотографию. При обнаружении диверсантов действуйте осторожно, чтобы не спугнуть Гришу. Арестуйте только после отъезда Гриши в Харбин».

Гриша приехал во Владивосток поздно вечером. Прямо с вокзала он направился по данному Грачевым адресу на Алеутской улице. Ориентировался он здесь неплохо, так как бывал в этом городе не один раз. Еще издали увидел небольшой флигель, окруженный штакетником. Вошел во двор. Постучался.

Дверь открыл мужчина в пальто.

— Вам кого?

— Петра Федоровича.

— Это я.

— «Вам привет от Александра Александровича».

— «А Анна разве в Хабаровске?»

Гриша улыбнулся. Ответ никак не вязался с его словами приветствий, но это был пароль. Значит, он встретил того человека, который ему нужен. Поэтому, не отвечая на вопрос, он сказал:

— Здравствуйте.

— Добрый вечер. Заходите, пожалуйста.

Гриша вошел в чисто прибранную комнату.

— Раздеваться не предлагаю, — сказал хозяин, — так как сегодня у меня не топлено — дрова кончились. Вчера ездил на базу, но получить не удалось. — Хозяин развел руками.

— Ничего. Я ненадолго. Передам посылку от Герасима Павловича, немного поговорим. А на рассвете я уйду.

— Чаю?

— Если можно. Дорогой продрог.

Хозяин вскипятил чайник, поставил на стол печенье.

Гриша рассказал о работе ТКП, о Грачеве и Мореве. Передал деньги, листовки, журнал, такой же, как и Белых. Расспросил о делах «приморской группы ТКП».

— Грачев считает, что во Владивостоке работу можно развернуть шире, с меньшей опасностью провала, — инструктировал Гриша руководителя владивостокской группы, — так как Владивосток гораздо многолюднее.

— Да, да. Мы будем делать все, что в наших силах, — согласился хозяин.

В конце беседы Гриша спросил:

— К вам не заходили Комиссаренко или Чумаков?

— Нет. А кто это такие?

— Да так… — Гриша отмахнулся. — Ну я пошел. Желаю удачи. — И скрылся в наступающем рассвете.

А еще через сутки Дерибас получил телеграмму из Владивостока:

Из показаний Константина Чумакова от марта 1933 года.

5. ЯПОНСКАЯ «МЕЛЬНИЦА»

Две недели поджидали пограничники банду Куксенко. В пограничной полосе, простирающейся на добрых тридцать километров, в районе вероятного перехода границы, были выставлены усиленные пикеты. Бойцы-пограничники день и ночь лежали в снежных сугробах и напряженно всматривались в сторону Уссури, откуда должен был появиться недобитый атаман.

Наготове были резервные части, которые по приказу свыше отрежут нарушителям границы обратный путь в Китай и вступят в бой с бандитами.

Тайга, запорошенная снегом, то стояла примолкшая, величавая в безветренные дни, то металась и скрипела стволами наклонившихся под тяжестью снега сосен, объятая пургой и схваченная штормовым ветром. Погода менялась часто.

Особенно трудно было нести вахту пограничникам в такие непогожие дни. Они с напряжением всматривались в снежную мглу до боли в глазах. А по ночам командование вдвое увеличивало число пикетов… Именно такую ночь и поджидала группа Куксенко-Бондаренко, чтобы незаметно просочиться в Россию и занести отраву в родные села. Куксенко отдавал приказания:

— Помните, идти нога в ногу. Если и заметят наш след, то не будут, знать численного состава отряда… Проверьте оружие и боеприпасы. Чтоб ничего не гремело. Ни звука!

Первые нарушители границы появились на советском берегу в четыре часа утра. Сквозь снежную пелену пограничник в засаде увидел двоих, внезапно возникших, словно вынырнувших из реки. И невольно рука припала к винтовке. Но вспомнил приказ: «Не стрелять. Не поднимать шума!» Тронул за плечо прикорнувшего напарника:

— Идут! Передай по цепи…

Напарник тихо пополз в сторону.

Бандиты осмотрелись. Один из них, с фонарем в руках, взобрался на возвышенность и подал сигнал на ту сторону. Вскоре появились остальные. Всего их было двадцать шесть человек.

Пограничник лежал затаив дыхание. А в двадцати шагах от него Куксенко отдавал приказания.

Отряд двинулся в лес. Пограничник знал, что теперь за бандитами повсюду будут наблюдать, держать в поле зрения. А он должен тихо лежать, не выдавая своего присутствия. До первого выстрела. А выстрел будет скоро…

Куксенко хорошо ориентировался на местности, ведь сейчас он был в родных краях. Повел свой отряд прямо к железной дороге.

Спустя полчаса путь преградил отряд пограничников. Бандиты услышали жесткий приказ:

— Бросай оружие! Ни с места!

Куксенко вскинул винтовку, выстрелил в сторону невидимого солдата и повел свою группу в атаку с намерением пробиться в тайгу. В ответ раздался дружный залп из винтовок. Три бандита упали, скошенные пулями.

Не ожидавшие такого отпора, бандиты залегли, укрываясь за стволами сосен и лиственниц, притихли. И снова послышался властный голос:

— Сдавайтесь, вы окружены!

Куксенко понял, что поход провалился. Наступал рассвет. Все отчетливее выступали предметы на снегу. Куксенко решил возвратиться в Китай.

Шли медленно по старым следам. И когда казалось, что вот-вот будет граница, снова услышали приказ:

— Бросай оружие! Сдавайтесь! — Теперь голос раздавался со стороны границы. В этом сомнения не было. Пограничники отрезали пути отхода бандитов.

— Будем прорываться! — приказал Куксенко.

Но едва диверсанты попытались продвинуться вперед, как раздались выстрелы. Один из бандитов был ранен, громко застонал.

— Занять оборону! — приказал Куксенко.

Стало совсем светло. Пурга утихла, и тайга стояла безмолвная, чистая, покрытая инеем. В той стороне, где должна быть граница, в просветах между стволов берез и лиственниц виднелись лошади. Куксенко окончательно понял, что попал в западню. Но сдаваться не собирался. Он отлично понимал, что его ждет. Оставалось испробовать еще один путь — вдоль границы. Может быть, там удастся проскользнуть?

Куксенко приказал дать залп. Когда началась перестрелка, он оставил двух человек для прикрытия, а сам повел отряд между железной дорогой и границей на север. Не может быть, чтобы не было выхода из мешка!

Путь на север оказался свободным, и отряд изо всех сил пробивался вперед сквозь лесную чащу. Снег глубокий, и двигаться было трудно. Шли медленно, но казалось, что выход найден. Отряд продвигался больше часа. Впереди показалось большое поле. Многие устали, покрылись испариной, несмотря на то что воздух был морозный. Чтобы не выходить на открытое место, Куксенко решил снова свернуть к границе. Но едва они прошли метров триста, как снова услышали голос пограничников:

— Бросайте оружие!

Граница была отрезана.

Куксенко заметался. Повел отряд в глубь тайги. Отряд пограничников шел по пятам.

Пограничники гнали бандитов вдоль берега Уссури весь день, не давая передышки. Время от времени бандиты отстреливались. Но патронов становилось все меньше и меньше. Таяли надежды на выход из окружения.

Но Куксенко все еще надеялся вывести отряд: «Продержимся до темноты, а там проберемся в зарослях к границе». И они шли, метались, петляли, не подпуская к себе пограничников.

Конечно, пограничники могли бы одним ударом разгромить банду Куксенко. У них было для этого достаточно сил. Но при этом могли быть потери. К тому же помнили приказ Дерибаса: «Взять Куксенко живым!» И пограничники изматывали бандитов постоянным преследованием. Они стреляли поверх голов диверсантов. И только в тех случаях, когда какой-нибудь бандит проявлял особое упорство, пограничники целились ему в ноги. Но не всегда попадали только в ноги: три бандита были убиты. У пограничников несколько человек было ранено.

Наступали сумерки. Теснимые большим отрядом, бандиты целый день ничего не ели. Их силы быстро таяли, так же, как и боеприпасы. И все же они надеялись: «Скоро наступит ночь! Под покровом темноты удастся прорваться». Куксенко вынужден был теперь все время подбадривать своих спутников. На какое-то время перестрелка затихала. Бандиты, решили затаиться и дождаться полной темноты. Куксенко с тоской посматривал на небо: сквозь верхушки деревьев проглядывали звезды. Облака, еще вчера сплошной пеленой покрывавшие горизонт и создававшие в лесу сумрак, куда-то исчезли. Даже в наступивших сумерках на снегу издали отчетливо просматривались люди. И с каждой минутой у главаря таяла надежда на успех…

Была полночь. Куксенко решился на последний шаг.

— За мной, — тихо скомандовал он.

Измученные, голодные, промерзшие, диверсанты с трудом поднялись. Куксенко повел их в глубь тайги. Потом круто свернул на запад, в сторону Уссури, надеясь обходным маневром обмануть пограничников и уйти в Китай.

Но его маневр был разгадан. Отряд пограничников шел по пятам, а вдоль границы, наперерез, двигалась вторая группа пограничников.

Не прошло и часа, как бандиты выдохлись окончательно. От быстрого движения Куксенко стал задыхаться. Как-никак, а ему было под шестьдесят. Главарь остановился. Как быть? Идти напрямик к границе? Теперь недалеко… А если там красные? Уйти бы подальше! Он приказал отряду залечь.

Мороз становился все сильнее. На чистом небе ярко светила луна, озаряя раскинувшуюся впереди поляну, через которую нужно было перебраться. Ноги мерзли, руки становились непослушными. Нужно подняться и двигаться дальше. Иначе можно замерзнуть! Только хотел Куксенко поднять свою группу, как вновь раздался приказ:

— Бросайте оружие! Сдавайтесь!

Куксенко с трудом поднялся, оглядел свою группу. С особой тоской посмотрел на молодого парня, одетого в меховую куртку. Громко сказал:

— Другого выхода нет!

Куксенко бросил свою винтовку, поднял руки вверх и пошел навстречу пограничникам.

Затем стали бросать оружие другие.

Отряд пограничников повел диверсантов на ближайшую погранзаставу.

На вторые сутки после захвата группы диверсантов Куксенко вызвали на допрос. Предупредили:

— Будет допрашивать сам Дерибас.

Куксенко, высокий и крепкий, вошел в кабинет пошатываясь. Лицо распухло и заросло бородой. Он с трудом держался на ногах.

— Что с вами? — Дерибас знал, что задержанным дали сутки отдыха.

— Ноги, — коротко ответил бандит. — За те сутки, что вы нас гнали, ноги распухли и не держат. Едва стащил сапоги.

— Вам оказали медицинскую помощь?

— Да.

— Садитесь. Будете рассказывать?

— Буду.

Дерибас был немало удивлен таким ответом. Он ожидал другого — сопротивления, упорного и стойкого, — так как знал, с кем имеет дело. И вдруг такой ответ. Он с удивлением спросил:

— Почему?

— К тому есть причина. Если бы не это, то ничего бы вы от меня не добились.

— Рассказывайте.

— Я долго колебался, идти ли мне в поход. Знал, что рано или поздно этим все кончится. Соблазнили деньги. А главное — сын. Он подрядился в отряд первый. Его уговорили. Вот дошел и я. Думал, сходим последний раз и уедем куда-нибудь подальше. А видите, как получилось.

— Где сын?

— У вас. Взяли его вместе со мной. — Куксенко прикрыл веки. Потом неожиданно спросил: — Вы знаете, что в Харбине многие о вас говорят?

— Обо мне?

— Не о вас лично, хотя вас тоже знают. В отношении ОГПУ в целом…

— Интересно.

— Случайно в кабаке я был свидетелем разговора двух незнакомых мне русских эмигрантов. Один из них по какому-то поводу произнес слово ГПУ. Второй вскочил, приложил палец к губам и произнес: «Тс-с!» Потом сказал: «Когда называют ГПУ, то говорить об этой организации нужно стоя и сняв шапку!» Атаман Семенов не живет в Харбине, а снимает дом в Дайрене, где нет эмигрантов. Он боится мести.

— Интересно. — Дерибас засмеялся. Потом позвонил по телефону: — Зайди. Послушай, что тут Куксенко рассказывает.

Вскоре в кабинет вошел Западный, и Дерибас попросил Куксенко повторить, что говорят эмигранты о работниках ГПУ. Оба долго смеялись.

— Ну что ж. Это в какой-то степени оценка нашей работы, хотя мы никогда и не мстим. А Семенов боится не зря. Его еще будет судить народ, — закончил Западный.

— Так чего же вы хотите от нас? — спросил Дерибас Куксенко.

— Я не жду пощады и знаю, что меня ждет. Я был и остался вашим врагом. Я прошу пощады для сына. Поэтому я расскажу все, что знаю. Он еще молод… Больше мне ничего не нужно.

— Сколько лет сыну?

— Двадцать шесть.

— Не зная вашего сына, не могу обещать. Я поговорю с ним, может быть, парень не пропащий… Но вы должны назвать всех сообщников…

— Я согласен…

Ланговой жил в Харбине третью неделю. Вскоре после памятного разговора с Куксенко, приглашавшего Лангового в поход на советский Дальний Восток, Рудых сказал, что Лангового вызывает на переговоры «большой японский начальник». Дал денег на расходы, усадил в поезд и сказал: «Господин Арзамасов, будьте благоразумны!» Что это означает — для Лангового так и осталось непонятным.

На вокзале в Харбине Лангового разыскал переводчик генерала Доихары, как он отрекомендовался. Это был дотошный малый из эмигрантов, и пока они вместе добирались до гостиницы, он успел расспросить Лангового о его жизни и узнать почти всю его биографию.

Поселился Евгений в гостинице «Марс», в которой останавливались главным образом коммерсанты. Как потом узнал Ланговой, поселил его генерал Доихара в этой гостинице по той причине, что русские эмигранты туда не заходили, так как там все было дорого.

Две недели назад у Лангового состоялся разговор с «высокопоставленным японским генералом» — Доихарой Кёндзи. Доихара был в военной форме. По-видимому, для большего впечатления. В кабинете, обставленном горшочками с цветами, было тепло.

— Садитесь, господин Арзамасов. — Доихара произносил по-японски, а переводчик тут же переводил на русский язык. — Я знаю, что вы человек деловой, поэтому буду говорить с вами откровенно. Я получил хорошие рекомендации на вас от господина Рудых. Наводил кое-какие справки о вашей невесте.

При последних словах Ланговой-Арзамасов невольно вздрогнул.

— Что с ней?

— С ней все в порядке. Она в Хабаровске, здорова. Я наводил справки у генерала Сычева, у которого она работала. Генерал хорошо о ней отзывается. Таким образом, у вас есть все данные зарекомендовать себя хорошо перед японской военной миссией.

— Я думаю, что я себя уже зарекомендовал, — ответил Ланговой после непродолжительной паузы. — Господин Куксенко должен был вам рассказать.

— Я говорю не о прошлом, а о будущем. К тому же для Японской империи вы еще ничего не сделали.

— Что я должен сделать?

— Об этом я и намерен с вами поговорить. Вы должны выполнить мое поручение.

— Какое?

— Это поручение связано с риском. Некоторое время вы будете жить в Хабаровске. Но, когда вернетесь в Харбин, мы вам хорошо заплатим. Вы с вашей невестой будете хорошо устроены.

— При чем тут моя невеста?

— Она должна вам помочь.

Ланговой испугался. Может быть, впервые в жизни. Он мог один ходить с ружьем по тайге, вместе с отцом ходил не медведя, задерживал диверсантов на границе — и ему никогда не было страшно. Здесь, в Маньчжурии, он только и ждал такого случая, чтобы получить задание японской разведки и доложить об этом Невьянцеву. Но впутывать Ольгу в такие дела он не хотел. У него и в мыслях не было, что Ольга когда-нибудь будет участвовать в порученном ему деле.

— Что она может? — Неподдельный испуг, который прозвучал в голосе Лангового, оказал благотворное влияние на японского генерала. Доихара улыбнулся. Он еще больше проникся доверием к Арзамасову.

— Она может многое, — сказал Доихара спокойно. — У нее есть связи. Наконец, у нее есть брат, который работает в штабе Дальневосточной армии. Понимаете?

— Что может сделать Ольга со своим братом?

— Не будьте наивны, господин Арзамасов. С братом Ольги будете разговаривать вы, а Ольга вам поможет.

— Как я могу вернуться, да еще говорить с братом Ольги? Меня схватят и расстреляют… Я лучше пойду с Куксенко, буду стрелять из винтовки или, по крайней мере, смогу укрыться в тайге.

— Дело опасное, но если у человека голова на плечах… — Доихара сощурил глаза. Они превратились в щелочки. — А вы — человек неглупый. Риск есть всегда и везде… Вы будете не один, мы вам поможем. В России есть наши люди.

Ланговой задумался: «Конечно, впутывать Ольгу в это дело опасно. Но если сейчас отказаться, то другой возможности выполнить задание не представится. К тому же Невьянцев и Дерибас найдут выход, помогут оградить Ольгу…»

— Если я вернусь со своим паспортом, меня сразу найдут…

— О-о! Документы — это пустяки… Мы дадим вам новые, на другую фамилию.

— Что я должен делать?

— Пока поживите в Харбине. Мы будем готовить вас к выполнению важного задания.

Занятия начались на следующий день. Ровно в девять часов утра к нему в номер стал приходить капитан Осава — японец лет сорока, низкого роста, со следами оспы на лице. Осава на первый взгляд производил невыгодное впечатление. К тому же одевался безвкусно. На нем был невзрачный темно-коричневый костюм. Встречаясь глазами с Осавой, Ланговой каждый раз испытывал такое ощущение, словно он прикасался к чему-то неприятному. Но свой предмет Осава знал в совершенстве, по-русски говорил отлично и держался учтиво.

Осава обучил Евгения переписке о помощью шифра, способам и приемам обнаружения слежки. Очень подробно объяснил, как Ланговой должен вести разведку военных объектов и как излагать информацию. Назвал пароль для связи с курьером в Хабаровске. И все это — за одну неделю. Затем экзаменовал Евгения.

Во второй половине дня после занятий Ланговой обычно совершал прогулки по городу. В эти минуты он мог спокойно обдумать все, что было сделано за день. Ланговой был уверен, что все развивается нормально, и в душе радовался, что задание, данное ему чекистами, выполнит.

Дважды заходил переводчик, приносил деньги на расходы. Вчера вечером Ланговой вместе с переводчиком совершил прогулку по городу, и переводчик показывал достопримечательности.

— Вот гостиница «Модерн». — Спутник обратил внимание Евгения на четырехэтажное здание на Китайской улице. Это здание было построено в современном стиле и выделялось среди других построек. — Это, конечно, не архитектурный шедевр, — улыбнулся переводчик, — но гостиница примечательна тем, что в ней останавливался Шаляпин, когда приезжал на гастроли в Харбин.

Теперь уже Ланговой стал с интересом рассматривать здание, а переводчик продолжал:

— Представляете, что здесь творилось! Какие Шаляпин сделал сборы!.. Но в конце концов прохвостом оказался этот артист! — с негодованием произнес переводчик. Ланговой с недоумением посмотрел на него. Он еще ни от кого не слышал таких слов в адрес великого певца. Хотя вырос и воспитывался вдали от культурных центров, но о Шаляпине слышал много хорошего. А переводчик невозмутимо продолжал: — Однажды к Шаляпину зашел Родзаевский, председатель «Русского фашистского союза», и стал взывать к его патриотическим чувствам, попросил дать денег для борьбы с Советами. И кто бы мог ожидать! — Переводчик из белоэмигрантов особенно трагически произнес последние слова: — Шаляпин сбросил Родзаевского с лестницы!

— Да, да. Какой негодяй! — подтвердил Ланговой, а в душе подумал: «Вот это молодец!»

Сегодня — день отдыха, и Евгений решил еще раз посмотреть на гостиницу «Модерн». Делать нечего, занятия окончены, и он должен ждать распоряжений. «Буду своим рассказывать о Шаляпине. На такой поступок — выбросить руководителя эмигрантской организации — решится не каждый!»

Ланговой вышел на Китайскую улицу, самую оживленную улицу Харбина. Навстречу идут китайцы, одетые в темно-синие брюки и куртки, пошитые из грубой хлопчатобумажной ткани доба, черноволосые японцы в европейских костюмах или в военной форме, маньчжуры, русские эмигранты. На лицах одних написано отчаяние, на лицах других — радость и довольство.

Возчики сидят в полудреме на телегах с мешками из рисовой соломы, наполненными какими-то грузами. Все заняты своими делами. Один Евгений, кажется, шагает без цели и без забот. Но это только кажется. Он занят своими думами: «Все развивается благоприятно. Главное сейчас — не сорваться. Быть начеку. Переводчик не зря вчера рассказал о Шаляпине. Хотел выяснить реакцию Лангового — дешевый прием. А все же… Выходит, все еще проверяют?..»

Вот и гостиница. Ланговой, не замедляя шага, посмотрел на здание и пошел по улице дальше. Чтобы оставаться со своими мыслями наедине, чтобы не мешали прохожие, решил свернуть на боковую улицу. Сразу стало тихо, и Евгению бросились в глаза набухшие почки на березах. Кое-где еще лежал снег, но ярко светило солнце. Было безветренно и довольно тепло. Скоро весна!

«А дома еще зима! — Мысли снова вернулись к прежнему. — Через несколько дней я тоже буду дома. Мне, видимо, доверят важное задание. Интересно, что скажет Дерибас?»

Внезапно Ланговой услышал громкое цоканье копыт по брусчатке. Громкий стук едущей повозки оборвал мысли. Евгений обернулся и увидел рядом с собой крытую пролетку. Кучер резко осадил лошадей, из пролетки выскочил молодой мужчина и направился к нему.

— Вы господин Арзамасов? — Незнакомец спросил торопливо, на чистом русском языке.

— Да.

— Извините. Я вас давно ищу. Вот случайно увидел… Вас просит срочно приехать наше руководство.

Ланговой не поверил тому, что незнакомец его давно ищет. Он хорошо знал, что японцы следят за каждым его шагом. Но ничего не сказал. Молча сел на предложенное ему место. Незнакомец задернул шторы со словами: «Нас вместе никто не должен видеть».

При данных обстоятельствах Ланговой считал все это уместным и естественным. Ехали молча довольно долго. Пролетка петляла по каким-то улицам. Даже если бы Ланговой и пытался выяснить маршрут движения, то все равно не понял бы, где он находится и куда едет. Харбин все еще был для него незнакомым городом.

Наконец пролетка остановилась. Они находились у двухэтажного особняка. Над подъездом навис небольшой козырек. По обе стороны от дома тянулся узорчатый металлический забор. Улица была пустынна. Незнакомец толкнул тяжелую дверь и пропустил Лангового вперед. Они оказались в большом холле, светлом и красиво обставленном.

— Присядьте, — предложил незнакомец. — Я доложу.

Ланговой сел на мягкий диван. На стене — большая картина с изображением морского боя. Это он успел заметить. Его тут же позвали.

Ланговой вошел в просторный кабинет. Бросилась в глаза обстановка, к которой он привык дома, в Хабаровске, в советских учреждениях, которые ему приходилось посещать: два стола — один письменный, конторский, с зеленым сукном под стеклом. Рядом с ним, впритык, — длинный стол для заседаний, покрытый красным сукном. Над письменным столом в дорогой рамке большой портрет Сталина.

Сбоку — небольшой столик с различными советскими журналами. Правее — большой книжный шкаф, заполненный книгами в тисненых переплетах. На столе, покрытом красным сукном, Ланговой увидел газету «Правда».

За письменным столом сидел мужчина, одетый в дорогой костюм, в белой сорочке с галстуком. Когда Ланговой приблизился к столу, мужчина встал. Он был довольно высокого роста, строен, хотя и в годах. В его волосах поблескивала седина. Мужчина протянул руку:

— Здравствуйте, товарищ Арзамасов.

— Здравствуйте…

Ланговой пожал протянутую ему руку и в недоумении остановился.

— Садитесь, — предложил хозяин и, обращаясь к тому, кто привел Лангового, строго сказал: — Вы можете идти.

Сопровождавший человек ушел. Пожилой мужчина дружески улыбнулся и представился:

— Я — советский консул в Харбине. Извините, что наше знакомство состоялось так нелепо, но у меня не было другого выхода.

Ланговой удивлялся все больше и больше, а консул, не давая ему опомниться, продолжал:

— Мне прислал телеграмму товарищ Дерибас. Приказал, чтобы вы немедленно возвращались домой, в Хабаровск…

«Что-то случилось с Ольгой! — Ланговой едва не вздрогнул. Но тут же взял себя в руки. — Волноваться преждевременно. Если это так, то нужно будет принимать меры, а сначала все выслушать. Да и какое отношение имеет консул к Дерибасу?»

— О каком Дерибасе вы говорите?

— Вы ведь знаете начальника ГПУ в Хабаровске?

«На Дальнем Востоке все знают Дерибаса, как и Блюхера. Отрицать это бессмысленно».

— Кто не знает Дерибаса…

— Он срочно вас отзывает!

Мысль работает напряженно, перебирает все возможные варианты: «Если действительно несчастье с Ольгой, тогда остается единственный путь — связаться через консула. Какие могут быть другие причины сейчас, когда все налажено, все подготовлено для успешной работы? Когда трудности позади? Что отвечать? И медлить с ответом нельзя. Нужно выиграть доли секунды…»

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

Дерибас прилетел самолетом в Комсомольск-на-Амуре днем. Самолет небольшой — его тогда называли У-2 — оборудован лыжами и приспособлен для посадки на небольшой площадке из укатанного снега. Собственно, города еще не было, он существовал в проекте, а первопроходцы построили несколько бараков и приступили к возведению Амурского судостроительного завода. К стройке было приковано внимание всего советского народа.

С «аэродрома», который находился тут же, при стройке, Терентий Дмитриевич отправился в партком строительства. Партком размещался в небольшой бревенчатой избе, перегороженной пополам: одна половина была отдана парткому, другая — комитету комсомола.

В парткоме находился только «технический секретарь» — молодой парень в телогрейке и ватных штанах. При виде «большого начальника» — Дерибаса, которого он знал в лицо, так как Терентий Дмитриевич был здесь частым гостем, парень растерялся.

— Я сейчас сбегаю за начальником стройки, — пробасил он и схватил шапку. Но Дерибас его остановил:

— Подожди. Я сам его найду.

Терентий Дмитриевич отправился к реке. Дорога шла через поселок, в котором рядом со старыми деревянными срубами разместились новые бараки. Под ногами хрустел ледок. Неглубокий снег в солнечные дни подтаивал, а к ночи вода в лужицах замерзала. Амур стоял закованный в лед. Выло начало апреля, и зима не хотела сдаваться. На берегу реки, насколько хватал глаз, виднелись остовы огромной стройки, всевозможные сооружения. Повсюду копошились люди. Они отвоевывали у суровой природы позицию за позицией.

Дерибас возвратился в поселок и прошел к тому месту, где строились жилые помещения. На одном из бараков, который снаружи выглядел вполне законченным и пригодным для жилья, он увидел плакат, растянутый вдоль карниза. На красном, уже изрядно вылинявшем сатине белой краской было написано: «В этом бараке мы будем жить!» От этой надписи веяло чем-то восторженным. Но Дерибас прочитал с горькой усмешкой. Вошел внутрь. Толстые стены, гладкие полы: «Здесь и зима не страшна!» Покачал головой, думая о чем-то своем.

Из барака Дерибас отправился в столовую. Зашел на кухню, попросил дать пробы. Похлебка и в целом обед понравился. Похвалил:

— Молодец, товарищ повар.

Посетил несколько палаток, в которых жили молодые строители. Кое-кто спал, закутавшись в спальные мешки. Дерибас вернулся в дом, где размещался партком.

— Как живете?

Начальник строительства и секретарь парткома переглянулись. Оба знали, что начальник ГПУ приехал не за тем, чтобы узнать, как они живут. Промолчали.

Дерибас достал из кармана небольшую бумагу и вручил секретарю парткома. Тот пробежал глазами и молча передал начальнику строительства. Начальник строительства прочитал, нахмурился. Резко поднялся, положил бумагу на стол.

— Чушь!

— Будем собирать партийно-комсомольский актив, — сказал Дерибас.

— Другого выхода нет. — Секретарь парткома потер ладонью горящие щеки.

Актив состоялся вечером. В большой комнате барака, которая была отведена под красный уголок, собрались пожилые рабочие и молодые строители. Секретарь парткома объявил, что будет говорить член бюро крайкома ВКП(б) Дерибас.

Терентий Дмитриевич вышел на трибуну и зачитал записку, ту самую, что давал секретарю парткома и начальнику строительства. Это была телеграмма в краевой комитет ВКП(б). В ней было несколько слов: «Ребят обманули! Барак отдали под другие цели». Посмотрел на начальника строительства и спросил:

— Правильно написано?

В комнате наступила тишина. Из-за стола поднялся пожилой начальник:

— Вы должны понять, нашим хозяйственным подразделениям негде размещаться. Документы мокнут, работать нельзя…

— Я приехал к вам по поручению секретаря краевого комитета партии. Он передает горячий привет вам, строителям нового города. Вами гордится вся страна. Секретарь крайкома просил разобраться с телеграммой и поинтересоваться условиями вашей жизни. Как, товарищи, правильно ответил начальник строительства?

— Нет. Документы можно разместить в сарае, — зашумел зал.

— Мы построили ледовую дорогу. Сейчас строим шоссейную и закладываем железную. Скоро грузы начнут поступать более регулярно и в большем количестве. Но руководство и партийная организация стройки обязаны больше уделять внимания вопросам быта, внимательно относиться к нуждам и запросам молодежи и уж никак не нарушать своих обещаний.

— Барак вернем под общежитие, — вставил реплику начальник строительства. Он сидел красный и смущенный.

— Вот и хорошо. — Дерибас улыбнулся, а в зале послышались аплодисменты. — Теперь несколько слов о другом, товарищи. — Дерибас выждал несколько секунд, чтобы дать возможность присутствующим переключиться с одной темы на другую. — Империалисты готовят провокации на наших границах. Японская армия стоит у наших ворот, посылает к нам группы диверсантов и шпионов. Заводы, которые вы строите, нужны нашей стране как воздух. Чекисты разобьют одну банду — японская разведка посылает другую, чтобы сорвать наши планы. А шпионы лезут, чтобы выведать военные секреты. Ваша стройка для японских империалистов как бельмо в глазу. Они понимают, что заводы, которые вы создадите, укрепят оборону Дальнего Востока, будут надежным подспорьем для Красной Армии. Сейчас наша общая задача: повышать бдительность.

Дерибас рассказал о банде Куксенко, о диверсионных группах, которые создает японская разведка из участников организации «Братство русской правды».

Совещание продолжалось до позднего вечера. Партийная организация стройки поддержала Дерибаса.

На следующий день Дерибас возвратился в управление посвежевший, отдохнувший, словно провел день отдыха на амурских просторах. Разобравшись с текущими вопросами, он вызвал Невьянцева.

— Как дела у Белых?

— Вчера получил письмо от Грачева. Благодарит за «поздравления по поводу дня рождения Гриши». Это означает, что Грачев доволен приемом Гриши. Все остальное — в обычном плане: установки по работе, вербовка новых участников в ТКП, в общем, ничего нового.

— Что слышно от Лангового?

— Вот уже два месяца никаких известий. Что о ним случилось — ума не приложу!

В кабинет Дерибаса вошел Западный. Сел на стул и прислушался к разговору.

— Терентий Дмитриевич, я только что узнал о новом методе проверки японцами своей агентуры, — вмешался в разговор Западный. — До настоящего времени этот метод нам не был известен. Все на свете совершенствуется! — Западный рассказал о том, что японцы выдают одного из эмигрантов за советского консула. — Оборудовали для этой цели кабинет. И, что самое главное, — заключил Западный, — лжеконсул ссылается на тебя, Терентий Дмитриевич, использует твою известность на Дальнем Востоке, действует от твоего имени.

Дерибас заволновался, заходил по кабинету.

— К Ланговому нужно срочно послать курьера!

— Товарищ Арзамасов, вот телеграмма от Дерибаса. — Консул потряс листом бумаги с печатным текстом.

«Нужно выиграть время, доли секунды, чтобы разобраться в ситуации… Я должен что-то говорить, ведь молчание — знак согласия!»

— Почему вы привезли меня в этот дом обманным путем?

Лицо консула сделалось строгим.

— Поймите же вы наконец, — сказал он раздраженно, — оставаться здесь вам опасно. Японцы знают о вашей миссии… Вам нужно уходить!

«С Ольгой все в порядке!.. Теперь другое: может быть, японцы действительно что-то пронюхали и готовят провокацию? Схватят и будут пытать? От этого не легче! Секунды летят, а консул наблюдает. Если Дерибас доверил консулу такой секрет — рассказал о моих задачах в Харбине, — то почему консул не назвал слова пароля и называет меня Арзамасовым, а не Ланговым? Забыл или не придал этому значения? Ведь он не разведчик! Все равно, обязан помнить! Невьянцев строго предупредил: «Ни с кем не вступать в контакт без пароля!»

Ланговой решает перейти в наступление:

— Вызывает Дерибас, чтобы арестовать? И, вы здесь устроили мне ловушку? Почему вы так со мной разговариваете и что вам от меня нужно?!

— Я вам уже объяснил: у чекистов не было другой возможности связаться с вами. — Консул сбавил тон, и Ланговой окончательно убедился, что попал в точку. — Я доложу Дерибасу, что вы отказались подчиниться!

— Доложите кому угодно. А меня немедленно отпустите. Я подниму шум и вызову полицию. — Ланговой с решительным видом вскочил со стула.

— Господин Арзамасов, господин Арзамасов! — В комнату вбежал переводчик, который сопровождал его по Харбину. — Остановитесь. Извините. Вы по ошибке попали не туда. Вас ожидает господин генерал.

Ланговой, кипя от негодования, а внутренне содрогаясь от сознания того, в какую пропасть он мог упасть, пошел следом за переводчиком. В большом кабинете действительно сидел Доихара Кёндзи и улыбался.

— Господин Арзамасов, извините. Садитесь и успокойтесь. Я буду с вами откровенен. Вы должны понимать, что в нашем деле нельзя без проверки. Я устроил вам маленькое испытание. Теперь я буду вам верить полностью.

— Неужели вы не верили после того, как узнали, что я сражался с пограничниками и бежал вместе с господином Куксенко? Что на той стороне мне не будет прощения?!

— Верить я верил, но проверка нужна всегда. Вы сами это скоро поймете. Сейчас я хочу говорить с вами о деле. Вы готовы?

— Да.

6. ВАМ ИДТИ ДАЛЬШЕ…

Во втором часу дня к Дерибасу заехал Блюхер.

— Здорово! Поздравляю юбиляра! — Блюхер подошел и обнял Дерибаса, который от неожиданности так и остался сидеть с очками в руке.

— Спасибо. Ты откуда узнал?

— Слухами земля полнится, — пошутил Блюхер. — Кто в городе не знает, что нашему чекисту Дерибасу исполнилось пятьдесят лет! Сегодня вечером тебя будут чествовать, а сейчас поедем ко мне на пельмени.

Дерибас пригладил рукой свою бородку, лукаво улыбнулся. Сложил бумаги стопкой и, направляясь к сейфу, сказал:

— Поехали. От тебя не отвертишься. Да и поговорить кое о чем нужно.

Блюхер с семьей занимал двухэтажный особняк недалеко от центральной улицы города. Дом был обнесен высоким забором и охранялся. Как только они вошли в дом, запахло вкусным. Дерибас почувствовал, что голоден.

Жена Блюхера поставила на стол большую миску с горячими пельменями. Василий Константинович принес бутылку русской водки. Налил в стопки:

— Давай по одной. За твое здоровье. И с днем рождения! Все равно другого времени у тебя не будет.

Выпили, поели пельменей.

— Может, приляжешь? — предложил хозяин.

— Нет, не могу. — Дерибас закурил. — Нужно поговорить с тобой, а потом на службу. Скопилось много дел.

— Давай рассказывай. — Блюхер сел на мягкий диван.

— Дело деликатное. Прибыл мой человек с особым поручением с той стороны. Доихара Кёндзи, этот восточный Лоуренс, о котором я тебе рассказывал, хочет проникнуть в твой штаб. Дал этому человеку задание.

— Каким образом он намерен это сделать?

— Мой сотрудник, которому удалось войти в доверие к Доихаре, женат на женщине, а ее брат служит в твоем штабе. Доихара поручил завербовать брата. Обещал большие деньги. Вот я и хочу посоветоваться с тобой, нужно ли продолжать игру?

— А почему не продолжать? — Блюхер поднялся с дивана. — Это нам может пригодиться… Следует обдумать. Давай поговорим завтра. Ведь для тебя потребуется информация.

— В этом все дело. Смогут ли подготовить?

— Договорились. До завтра.

А вечером в клубе на собрании сотрудников полномочного представительства ОГПУ состоялось чествование Дерибаса. Говорили сослуживцы, партийные работники у все те, с кем он вместе работал.

Председатель крайисполкома Крутов зачитал Указ о награждении Дерибаса вторым орденом Красного Знамени в связи с пятидесятилетием и тридцатилетием прерывания его в партии большевиков. Ехать в Москву за орденом Дерибасу не разрешили из-за сложной обстановки на государственной границе.

После юбилейного собрания прошло несколько дней. Неожиданно позвонил Невьянцев:

— Терентий Дмитриевич, Ланговой срочно вызывает на встречу.

— Когда состоится встреча?

— В двадцать два часа.

— Я пойду вместе с вами. Хочу послушать.

Невьянцев встретил гостя. Ланговой узнал Дерибаса и сразу засмущался. Четко, по-военному, отрапортовал:

— Здравия желаю, товарищ комиссар!

— Здравствуйте, здравствуйте. Садитесь.

Ланговой сел на край стула.

— Вы не смущайтесь. Там вы держались храбрецом, не смущайтесь и дома. Садитесь как следует, у нас будет длинный разговор. — И, как всегда, спросил: — Вы курите?

— Курю. — Ланговой ответил и покраснел, чего с ним почти никогда не случалось.

— Вы почему покраснели?

— Я вспомнил свою первую встречу с вами. — Ланговой рассказал, как Дерибас подарил ему трубку. Все рассмеялись.

Дерибас достал портсигар и угостил Лангового. Закурили. Ланговой освоился и стал держать себя просто.

— Расскажите, пожалуйста, все подробно, — попросил Дерибас.

Ланговой рассказывал долго, и чекисты слушали не перебивая.

— Благодарю вас за службу, — сказал Дерибас, когда Ланговой закончил. — Мы зачислили вас в штат. Почему вы попросили срочно с нами встретиться?

— Вчера вечером, часов в одиннадцать, раздался условный стук в окно. Я вышел во двор. Там стоял китаец. Я пригласил зайти, но он отказался. Лицо обычное, на улице я бы не отличил его от других китайцев. К тому же в темноте плохо разглядел, но, когда Ольга открыла дверь, чтобы передать мне тужурку, так как было прохладно, она его тотчас узнала: это был тот самый человек, который подходил к ней на автобусной остановке. Он назвал себя Мишка Синегубый и спросил, что передать Доихаре. Я ответил, что пока ничего у меня нет. Хотя я, мол, и разговаривал с братом Ольги, но тот боится. Мишка назначил мне встречу через месяц у часовни. Сказал, чтобы я повторил предложение брату Ольги и не стеснялся в средствах.

— Сведения мы вам такие дадим, а вы запросите деньги, да побольше.

Ланговой удивился:

— Японцы могут отказаться.

— Ничего, не беспокойтесь. Поторгуйтесь, — Дерибас рассмеялся, — придется вам еще выступить и в роли коммерсанта. Без этого не обойтись. Если все будет дешево доставаться, то скорее вызовет подозрение.

— Ясно.

Возвратившись в управление, Дерибас приказал:

— Выявить все связи Синегубого. Пока никого не трогать.

Спустя месяц Доихара Кёндзи получил первую информацию о советской Дальневосточной армии:

Посылая эту «информацию» Дерибасу для передачи японцам, Блюхер пояснил:

— Понимаешь, рано или поздно японцы на нас полезут. Нужно их помурыжить, а потом дать бой там, где удобно и выгодно нам. Дать такой бой, чтобы отбить желание лезть в будущем. Понял? Я хочу потянуть и подвести всю операцию к такому месту, где для нашей армии условия наиболее благоприятные. Но предварительно, с твоей помощью, потяну, дам еще несколько направлений…

— Понял. Задумано хорошо.

В штабе Квантунской армии поздравляли Доихару. Там готовились к рывку на север, выбирали плацдарм, где расположено меньше всего советских войск и куда не намечалось срочных перебросок. Подбирали долго и тщательно. Потом на своей стороне, в Маньчжурии, начали перегруппировку. На дальних подступах к Бикину японцы стали концентрировать войска, чтобы создать мощный кулак.

Когда все было подготовлено к нанесению удара, неожиданно войсковая разведка Квантунской армии донесла, что в район Бикина прибыли крупные части Блюхера. И с каждым часом силы Красной Армии возрастают. Они превосходят японские подразделения, и наступление провалится.

Командование Квантунской армии раздосадовано: замысел раскрыт. Нужно менять планы. Операция задержится на несколько месяцев. В Токио недовольны…

Доихара получает задание подобрать новое место для главного удара…

В квартире Грачева в Харбине состоялось заседание дальневосточного отдела ТКП. Здесь были члены комитета Шевченко, бывший полковник генерального штаба царской армии Евгений Никус, доктор Спасский — местное медицинское «светило» — и профессор Устрялов. Обстановка была сугубо семейная. За чашкой чая собравшиеся слушали информацию Гриши, недавно вернувшегося из Советского Союза. Гриша старался рассказывать «объективно», так, как ему советовал Белых.

— Идет техническое перевооружение деревни на базе тяжелой индустрии. Советское Приморье испытывает недостатки в хлебе. Хлебный паек сокращается. В связи с проводившимися хлебозаготовками усилилось недовольство среди зажиточной части крестьянства.

Деревня меняет свою физиономию, идет пролетаризация села. Происходит усиление колхозов за счет переброски людских кадров, укрепление их организационно-хозяйственного управления. На смену хозяину-единоличнику идет сельскохозяйственный рабочий в лице работников совхозов.

Красную Армию нельзя недооценивать. Состояние ее, вооружение, дисциплина сильно отличаются от бывшей старой армии. Это серьезный противник, и его нужно серьезно изучать.

Гриша закончил, сел, отпил чай. Никус поблагодарил за объективный доклад:

— Такое приходится не часто слышать!

— Может быть, у кого-нибудь есть вопросы? — Грачев обвел взглядом собравшихся.

— Как организована советская медицина? — Доктор Спасский подался в сторону Гриши.

— В каждом районе имеется поликлиника, и население лечится бесплатно.

— Есть ли безработица? — поинтересовался профессор Устрялов.

— Никакой безработицы. Последняя биржа труда закрыта в 1929 году, так мне рассказали члены нашей организации, работающие в России.

Допив чай, гости молча стали расходиться. Настроение было подавленное. У всех на уме была одна мысль, которую, однако, никто не хотел высказывать вслух: «А мы-то думали!» Все они надеялись на крах большевиков.

Грачев пошел проводить Гришу.

— Зачем вы так? — спросил он, когда они остались наедине.

— А как же? — удивился Гриша.

— Ну как-нибудь иначе. Смягчили бы все это. Может быть, и правы, но для них нужно было дать по-другому.

— Я не умею лгать…

— Эх вы! — Грачев махнул рукой. — Вот поучились бы у Морева.

Летом в Хабаровске жарко. Летние муссоны несут с собой тепло и влагу. Такая погода способствует созреванию арбузов, баклажанов, яблок и даже винограда. Жители города в свободное, чаще вечернее, время ходят купаться на Амур. Могучая река в это время прекрасна. Она становится полноводной. Голубые просторы, песчаные пляжи — все приводит в восторг.

В этот день Ланговой вместе с Ольгой купался в реке. Обычно веселая, Ольга была задумчива и молчалива.

— Ты что, Оля, такая? — спросил Евгений.

— Сегодня идешь на встречу? — Она была в курсе дел мужа.

— Да. А почему это тебя беспокоит?

— Сама не знаю. Я каждый раз беспокоюсь.

— Ничего. Все будет в порядке.

Поздно ночью у часовни Ланговой встретил Синегубого.

— Господин Доихара недоволен. Срочно нужны точные сведения о дислокации русских войск между Бикином и Владивостоком. Нужно выяснить, не намечается ли переброска.

— А чем недоволен господин Доихара?

— Предыдущая информация была недостаточно полной. Не было сказано о готовящейся перегруппировке войск.

— При чем тут я или мой человек?

— Он должен был выяснить.

— Не может он проникнуть в замыслы командующего. Передает то, что видит, читает в документах.

— Господин Доихара просил вас выяснить.

— Постараюсь. Мой человек требует еще денег.

— Деньги будут.

После получения новой «информации» штаб Квантунской армии стал опять производить сложную перегруппировку войск: тысячи людей, огромное количество машин, орудий, техники перебрасывались на новые рубежи. По ночам, в тишине, скрытно от посторонних глаз, готовилась линия прорыва границы. Главный, решающий удар будет нанесен здесь. И Красной Армии не устоять. Удар будет внезапным и сокрушающим, превосходящими силами. Оставалось только ждать команды сверху. Да время от времени посылать разведку на ту сторону.

Неожиданно фронтовая разведка донесла:

«Кругом стоят войска Блюхера. Наготове. Их не меньше, чем у японской армии».

«Каким образом там оказались? Почему переброска была скрытной? Откуда узнал Блюхер? — Командование Квантунской армии в бешенстве. — У нас в штабе предатель?! У Блюхера — дар предвидения?!»

Доихара получает указание: «Принять решительные меры. Действовать осторожно, но твердо. Проникнуть в замыслы командующего русской Дальневосточной армией!»

Наступила осень, чудесная приамурская осень. С теплым ласковым воздухом, с восхитительной голубизной могучей реки, на которую можно смотреть не отрывая глаз. В такой день Дерибас хотел съездить на дачу, искупаться в реке и час-другой отдохнуть на воздухе. Машина ждала у подъезда…

Дерибас уже надевал фуражку, когда раздался телефонный звонок. Он поднял трубку и по голосу узнал секретаря крайкома:

— Здравствуйте. Можете сейчас зайти?

— Сейчас буду. — Дерибас знал, что секретарь крайкома попусту вызывать не будет.

Здание крайкома партии находилось почти рядом, идти пешком от силы пять минут, и вскоре Дерибас был в кабинете секретаря.

— Садитесь, Терентий Дмитриевич. Что нового?

— Японская разведка плетет заговор против штаба нашего главнокомандующего…

— Нужно усилить охрану.

— Я отдал распоряжение. А Василия Константиновича предупредил.

— Для тебя, Терентий Дмитриевич, есть особое поручение. Во Владивостокском порту скопилось много иностранных судов с зерном, которое наше правительство закупило к разных странах. Положение в центре страны, сам знаешь, — тяжелое. Неурожай, кулацкий саботаж… Короче, зерно некому разгружать. Грузооборот в порту возрос в несколько раз, а оборудование старое. Расширение порта и увеличение возможностей погрузки в железнодорожные вагоны сильно отстали. Много сил и людских ресурсов отнимают перевозки грузов в районы Крайнего Севера: на Колыму, на Сахалин, на Камчатку. Там люди тоже ждут продукты, снаряжение… Ты понял, в чем задача?

— Не совсем.

— Правительство посылает тебя во Владивосток в качестве уполномоченного ЦК и Совнаркома. Нужно срочно ликвидировать пробку.

Дерибас глубоко вздохнул, погладил свою бородку. И так дел хватает, круговорот с утра до поздней ночи. Тревожная обстановка на границе… А если там что случится? Поднялся и сказал:

— Сегодня же выезжаю.

— Будь здоров. Звони.

Секретарь крайкома был несколько суховат. И Дерибас понимал, что эта сдержанность вызвана не тем, что он изменил свое отношение лично к полномочному представителю ОГПУ, а сложностью обстановки. Секретарь понимал, что в настоящее время Дерибас должен заниматься своими непосредственными делами. Но, с другой стороны, он знал, что никто лучше Дерибаса не разберется с положением во Владивостоке.

Дерибас приехал в управление, вызвал Западного и начальников отделов.

— Уезжаю в командировку. Срочные материалы доложите сейчас. Остальные вопросы будет решать Семен Израилевич. — Вызвал шофера: — Петро, подготовь машину. Через два часа едем во Владивосток.

Во Владивосток приехали в разгар рабочего дня. Небольшие глинобитные домики, разбросанные по склону горы, стали сменяться двух-трехэтажными кирпичными зданиями. Вот и центр города, довольно оживленный. Жители одеты по-летнему.

Водитель хотел было свернуть к зданию обкома партии, но Дерибас приказал:

— Нет, сначала заедем в порт. — Это была его давняя привычка: сначала увидеть своими глазами, а потом разбираться.

Синее море, чайки, морской прибой, корабли… — все это не для него. Сразу бросился в глаза застой: никакого движения. Тишина. Все замерло. И чувствовалось тягостное напряжение. Подъехав к причалам, Дерибас вышел из автомобиля. Вдали, возле одного парохода, увидел людей. Зашагал к ним.

Десятка три портовых рабочих разгружали большой пароход, пришвартовавшийся к пирсу. А там, дальше, стояли такие же — один, два, три, четыре… — огромные океанские корабли. Стояли спокойно, уверенно, безмятежно, без тревоги и сожаления.

Дерибас подошел к одному из грузчиков:

— Что происходит? Где люди?

— А вы не видите? — ответил с раздражением. — Нет людей. Все тут. А их капитаны, — грузчик кивнул в сторону застывших на рейде кораблей, — сидят в кабаке. Им чего не сидеть?! Какое им дело?! За каждый день простоя они свое получат. Да, притом, в золоте… — Грузчик заторопился за очередной поклажей.

«Сколько дней может продолжаться такая разгрузка? Год? Два? России нужен хлеб, а здесь лишь в океан уплывает золото! Что делать? Где найти людей? — Дерибас ехал к секретарю обкома, а сам напряженно думал. — Когда-то ты, Терентий, был неплохим агитатором. У тебя был опыт работы с массами. Здесь нужен весь твой опыт!»

У секретаря обкома Таныгина шло совещание: обсуждался вопрос об оказании помощи порту. Но рабочие фабрик и заводов, которых в городе было негусто, и служащие учреждений могли выделить в помощь немного людей — в городе были и другие заботы. Дерибас слушал, и у него зрела мысль.

Закончив совещание, секретарь подошел к Дерибасу:

— Здравствуй. Ты был в порту?

— Был. Все видел. Мне поручено возглавить разгрузку. И сейчас все слышал. Это не решение вопроса…

— Что предлагаешь?

— Нужно привлечь молодежь. Это — единственный выход. Сколько в городе комсомольцев?

— Сейчас уточним.

Таныгин пригласил секретаря горкома комсомола Минкина.

— Послушай, Исак, ты знаешь, что происходит в порту?

— Знаю. Мы у себя только что говорили об этом.

— Можем привлечь к разгрузке молодежь?

— Сколько нужно человек?

— Тысячи полторы-две. Сумеешь набрать?

— Сумеем. — Минкин отвечал уверенно.

Молодежь города живо откликнулась на призыв. И в тот же день все в порту преобразилось: ожили пакгаузы, задвигались железнодорожные вагоны и тележки, засветились электрические лампочки вдоль причалов. Дерибас проводил в порту день и ночь.

— Терентий Дмитриевич, когда вы спите? — спросил его как-то Минкин.

— Время для сна еще не отведено, — пошутил Дерибас.

Он был тут и там. Беседы с людьми, решение неотложных вопросов вместе с секретарем обкома партии, организация работы и питания людей… Его бородка покрылась сединой и порыжела от курева. В течение месяца пробка была ликвидирована, иностранные корабли разгружены, зерно ушло в центр России. Покидая Владивосток, Дерибас зашел к Таныгину:

— Хорошая растет молодежь! Мой вам совет: не снижайте уровня работы с комсомолом, и они горы своротят.

Возвратившись в Хабаровск, Дерибас в тот же вечер доложил секретарю крайкома о результатах командировки.

— Спасибо, Терентий Дмитриевич. Мне уже звонили из Москвы. Там довольны.

На следующий день Дерибас пригласил к себе Западного:

— Что нового?

— Участникам нелегальной группы БРП поступило задание: разведать мосты и тоннели возле Облучья. Это важный для нас центр коммуникаций, как сообщили мне в штабе армии. Блюхер считает, что такую информацию нужно дать и устроить засаду. Вероятно, туда из Маньчжурии будет направлена банда. Пора ударить по рукам.

— Согласен. Ну а что Доихара? Где он сейчас? Верит ли информации Лангового?

— Две недели тому назад Доихара был в Сахаляне (напротив Благовещенска). В Сахаляне действует его резидентура во главе с полковником генерального штаба Кумазава Саданчиро. Представляешь, какое удачное прикрытие изобрел для себя этот полковник: является владельцем гостиницы «Сибирь». В гостиницу заходят сотни людей, поди разберись, кто из них является японским агентом!

— Ловко придумал!

— Помощники резидента: Миязаки Масаоки, владелец аптекарского магазина. Тоже колоритный человек, работает вдвоем с женой. А владелец фотографии Табата Киюзиро или владелец парикмахерской Суговара Киютара! Все они под стать своему шефу, люди тонкие.

— Так, так… Туда мы тоже даем «информацию» из штаба Блюхера. Самую «достоверную». — Дерибас с удовлетворением погладил рукой свою бородку.

— Потом Доихару видели в Фуйюане. Сейчас он в Харбине…

— Что же ему нужно было в Фуйюане? В этом небольшом городке? Ведь не будет же этот генерал ездить без цели?

— Вероятно, что-то готовит. Наши люди пока не знают…

Грачев возвратился из поездки по приграничной зоне. Время от времени он посещал районы Маньчжурии, граничащие с Советским Союзом, для подбора новых линий связи, для установления контактов с лицами, которые ему могли быть полезны.

На следующий день Грачева вызвал к себе начальник русского отделения Харбинского жандармского управлении полковник Накамура. Это был среднего роста, довольно полный, пожилой японец. Волосы на голове иссиня-черные с проседью. Все эмигранты, проживающие в Харбине, знали Накамуру и звали с его согласия Константином Ивановичем.

По-русски Накамура говорил свободно, с главарями эмигрантских организаций держался учтиво.

— Садитесь, господин Грачев, — предложил Накамура гостю.

Грачев развалился в кресле. Он хоть и выполнял поручения японцев, был их платным агентом, но стремился показать свою «независимость», таким поведением хотел завоевать авторитет. И в некоторой степени ему это удавалось.

— Как дела? Что нового? — Накамура делал вид, что не замечает развязности Грачева. Он знал, что Грачев выполнит любое его задание, не станет его обманывать. Да так оно и было: у Грачева не было тайн от Накамуры.

— Приобрел еще две базы для переправы наших курьеров.

— Дайте мне сведения на этих лиц.

— Хорошо. Завтра я пришлю их с моим заместителем Моревым.

— Сколько там человек? Где они живут?

— Четыре. Живут в фанзах у самой границы. Кстати, Морева можно использовать на более важных заданиях. Он для этого достаточно подготовлен.

— Я подумаю. Нужно сейчас усилить работу против Советов. Мы дадим много денег. Ваши группы на той стороне должны давать больше информации. Особый интерес представляет все, что касается Дальневосточной армии русских. Такие материалы сообщайте немедленно.

— Будет сделано, Накамура-сан.

Вечером того же дня Накамура подошел к ресторану «Иверия», что находился на Китайской улице. Ресторан содержал грузинский эмигрант, поэтому и название было соответствующее — Иверией называлась в древности Грузия. Накамура любил посещать этот ресторан, так как ему нравились острые блюда.

Одетый в военную форму, он вошел в богато обставленное помещение, снял шинель и сел за столик. К нему тотчас же подлетел официант:

— Что прикажете, Константин Иванович?

— Шашлык, икорки. Немного семги и русской водки.

Накамура откинулся на спинку кресла и стал осматривать посетителей: два японца в штатских костюмах что-то горячо обсуждают, несколько китайских коммерсантов заняты своими делами. Одного из них Накамура знал: он занимался нелегальной торговлей опиумом, и его не раз вызывали в жандармское управление. Вот и все посетители. Зал был полупустой, так как угощение стоило дорого и пускали туда не каждого. Именно поэтому Накамура и предложил капитану Осаве встретиться в этом ресторане.

«Осава сказал, что хочет кое о чем посоветоваться, — размышлял он. — Ну что ж, Накамура не против. Он готов дать совет. Пусть капитан Осава заплатит за угощение. Ведь не даются же советы даром?! К тому же здесь никто не будет мешать».

Капитан Осава вошел в зал ровно в восемь часов вечера. Осаву ценили в японской разведке за точность и исполнительность. Незадолго до Великой Октябрьской социалистической революции в России Осава окончил филологический факультет Петербургского университета и отлично говорил по-русски. Считался большим знатоком русских дел. Сейчас, в Харбине, он работал в японской военной миссии, но для прикрытия числился редактором газеты «Харбинское время». Да и не только числился, а был действительно неплохим редактором. Накамура знал его хватку, его упорство и настойчивость в проведении операций, а также о его высоких покровителях.

— Прошу извинить, господин Накамура, что я заставил вас ждать, — учтиво произнес Осава.

— Не нужно извиняться, господин капитан. Это я пришел немного раньше. Присаживайтесь. Я уже сделал заказ.

— Зная ваш вкус, я закажу то же самое.

Официант был проворный. К тому же он знал, кого обслуживает. Мигом все было на столе. Оба японца любили русскую водку и, налив по стопке, выпили за процветание великой Японии.

Накамура нарушил молчание первый:

— Чем могу быть полезен, господин Осава?

Капитан налил в бокалы фруктовой воды, отпил глоток и сказал:

— Меня вызывал Доихара Кёндзи… — Накамура почтительно кивнул головой. — Поручил мне одно деликатное дело. Очень ответственное… — Осава говорил осторожно, так как получил указание все держать в строжайшем секрете. Но без помощи Накамуры он не мог решить эти вопросы. — Дело настолько деликатное, что я обращаюсь к вам с просьбой…

— Вы можете меня об этом не просить. Кроме меня, никто не будет знать. Меня-то вы знаете.

— Знаю и полагаюсь на вас. Мне нужен надежный человек.

— Из какой среды? Какой национальности?

— Русский.

— Уроженец Маньчжурии или эмигрант?

Осава и сам еще толком не знал, кого лучше выбрать для такого специфического задания. Наступила пауза. Осава налил в стопки, предложил выпить. Закусили. Все это время Осава обдумывал, что сказать Накамуре: «Придется кое-что рассказать о задании. Он знает русских, проживающих в Харбине, как никто другой!» Наклонился через стол, приблизился к собеседнику, чтобы никто не подслушал, и прошептал:

— Доихара поручил проникнуть в штаб Блюхера…

— Блюхера? — Накамура от удивления произнес фамилию довольно громко и оглянулся по сторонам. Недалеко от них стоял официант, ожидая приказаний. — Да-а, — задумчиво протянул Накамура. Он сразу оценил всю сложность поставленной задачи. Заметил: — Это не так-то просто. Я, конечно, могу порекомендовать вам надежных людей, но дать гарантию, что они справятся с заданием, я не решусь.

— Мы их обучим. Это не должно вас тревожить. Мне нужны надежные люди, знакомые о обстановкой в России.

Подумав, Накамура сказал:

— Несколько человек есть в организации Родзаевского. Они бывали на той стороне, проверены на боевых делах. Люди решительные.

— От Родзаевского не годится. Там все засвечены, их знает ГПУ. Много людей из «Русской фашистской партии» попало в плен к советским пограничникам, и, видимо, кое-кто рассказал все, что знает. ГПУ хорошо информировано об участниках этой организации, это мне точно известно.

Капитан Осава налил водку в рюмки и продолжал:

— Господин Накамура, я вас не тороплю. Можно этот вопрос решить и завтра. Вы знаете здесь почти всех эмигрантов и, если вспомните кого-нибудь, скажите мне.

Японские офицеры выпили, послушали музыку. Накамура задумался, потом неожиданно спросил:

— Вы знаете Грачева?

— Знаю. Для такого дела он староват.

— Я имею в виду не его лично, а заместителя — Морева. Вы с ним знакомы?

— Нет, но о нем я слышал.

— Морев еще молод, полон сил. Бежал из Советского Союза лет шесть тому назад… Нет, подождите… В 1929 году — семь лет… Как быстро летит время. Так вот, это именно тот человек, который вам нужен. Лютой злобой ненавидит Советскую власть. А там его ждет виселица.

— В Советском Союзе не вешают.

— Ну какая разница — расстреляют.

— Он не согласится.

— В вашей власти его заставить. У него нет другого выбора. И он не предаст.

— Пожалуй! Это кое-что! Как я могу с ним познакомиться?

— Завтра он принесет мне отчет Грачева о поездке на границу. Я могу направить Морева к вам.

— Спасибо, господин Накамура. Я буду ждать Морева в семь часов вечера у себя дома. А до этого, если вас не затруднит, пришлите мне справку о Мореве.

Капитан Осава жил на Мукденской улице в небольшом двухэтажном особняке, в том же доме, где размещалась редакция газеты «Харбинское время». Редакция находилась на первом этаже, а японский разведчик жил на втором. Это было удобно: трудно было проследить, кто идет к Осаве домой, а кто — в редакцию газеты.

Морев поднялся на второй этаж. Позвонил. Ему открыла служанка и жестом предложила следовать за собой. Из длинного коридора попали в просторный холл. Морев снял плащ, повесил на вешалку. При этом не было сказано ни слова — служанка показывала, где и что нужно делать. Из холла она провела Морева в кабинет.

В уютном кабинете, заставленном книгами, за письменным столом сидел человек. Его лицо было скрыто тенью от абажура: на письменном столе стояла лампа с большим голубым абажуром.

— Садитесь, господин Морев, — на чистом русском языке произнес мужчина. — Можете называть меня господином Осава или капитаном Осава. — Только после этого Морев убедился, что разговаривает с японцем.

— Очень рад знакомству, господин Осава. Спасибо. — Морев осторожно сел на стул. Он не знал, зачем его пригласили в этот дом, но в душе считал, что это признак особого доверия. Хотел было сказать, что его направил полковник Накамура, но Осава его опередил:

— О вас я знаю все. Господин Накамура дал мне исчерпывающие сведения. Я, так же как полковник, одобряю вашу работу в ТКП. Но сейчас, если вы не возражаете, я хотел бы поговорить о другом. По нашему мнению, среди эмигрантов в Харбине вы проделали большую работу. — Морев жестом пытался показать, что его роль не так уж велика, но Осава продолжал: — Нет, не скромничайте. Мы ценим ваши заслуги… Сейчас мы знаем здесь каждого русского эмигранта… Но не в этом дело. Я хочу сказать, что для нас было бы важнее все усилия направить туда. — Осава жестом показал на север.

— Вы, вероятно, знаете, что мы работаем и там.

— То, что вам удалось организовать до сих пор, может пригодиться для более важных дел. Буду говорить с вами откровенно. Все усилия нужно направить на переброску в СССР новых людей. Они должны создавать там самостоятельные группы, независимые одна от другой, способные проникнуть в глубь страны. Эти группы не следует связывать и с дальневосточным центром ТКП, так как это может их провалить.

— Я не совсем понимаю…

— Хорошо, я поясню более подробно. Ячейки ТКП выполняют «черновую» работу, готовят восстание. — Морев согласно кивнул головой. — Наши самостоятельные группы, о которых я говорю, должны работать более тонко. К ним периодически будут направляться курьеры и исполнители, которых рекомендовать будем мы. Наши люди будут снабжать участников группы деньгами, вооружением. Часть вооружения будет затем передаваться ячейкам ТКП. Для этого нужно создать на той стороне несколько складов с оружием.

Осава вышел из-за стола, вызвал служанку, сказал несколько слов по-японски. Отпустив служанку, Осава подошел вплотную к Мореву.

— Вам я раскрою один секрет, — тихо проговорил японец. — Нам поручено проникнуть в штаб Блюхера… — Осава внимательно наблюдал за реакцией Морева и остался доволен. Последний держался спокойно, соглашался со всем, что говорил Осава.

Видимо, из желания убедиться в полной солидарности Морева с предложенной тактикой борьбы, Осава продолжал развивать эту тему.

— Как я понимаю, ТКП продолжает дело эсеров в России, — японец неплохо разбирался в тактических платформах бывших политических партий в России, — а эсеры признавали все методы борьбы.

Морев опять кивнул. Но капитану Осаве молчаливого согласия было мало. Он хотел, чтобы Морев высказал свое отношение. В это время служанка принесла кофе в маленьких чашечках — комната наполнилась ароматом.

— Вы согласны с тем, что я сказал?

— Да. — Морев произнес твердо. Это соответствовало его убеждениям.

— Таким образом, господин Морев, мы подошли к главному. Господин Накамура, вероятно, ничего не говорил вам о том, где я работаю?

— Нет. Но… — Морев хотел сказать, что он догадывается. Капитан Осава не дал ему договорить.

— Я хочу, чтобы на этот счет у вас не было неясности. Я — сотрудник военной разведки. У нас особые порядки и особая дисциплина.

— Понятно.

— Поскольку вы согласны со всем, что я вам говорил, то я хочу перейти к конкретному делу. Вы что-нибудь знаете о штабе Блюхера?

— Блюхера знают все…

— Господин Морев, каждый раз вы не хотите понимать с полуслова, требуете уточнений. — Капитан Осава стал раздражаться. Включил вентилятор: в комнате становилось душно. — Где расположен штаб? У вас есть там знакомые?

— Я никогда не был в Хабаровске, только слышал, что есть такой командующий…

— Жаль. Но ничего. Поедете и узнаете. План вашего проникновения в штаб составим вместе.

— Моего? А при чем тут я? — Морев чуть не вскочил со стула, весь побагровел. Он был согласен со всем, что говорил японец до сих пор. Но разговор велся в отвлеченном виде, и он никак не предполагал, что должен будет исполнять лично. Морев даже прикидывал в уме, кого из эмигрантов он сможет рекомендовать для такого дела. Только теперь до него дошло, что японская разведка наметила его. И он испугался. — Но я не смогу!

— Сумеете. Мы вас научим и подготовим. — В голосе Осавы не было никаких эмоций, он звучал так бесстрастно, словно речь шла не о человеческой жизни, а о добыче крабов или о морском купании.

— Меня схватят и расстреляют!

— Почему вас должны схватить? С таким же успехом могут схватить любого другого… Все будет хорошо подготовлено и рассчитано.

— Я могу еще подумать?

— У вас нет выбора. Вы были участником антоновского мятежа, расстреливали красноармейцев. Из России бежали нелегально. Здесь вы тоже много сделали такого, чего большевики вам не простят. Вы не можете нам изменить. Мы вас считаем человеком надежным.

Лицо Морева из красного превратилось в серо-зеленое. Ладони рук стали мокрыми. Он уставился в одну точку и сосредоточенно думал. Но придумать ничего не мог. Он окончательно понял, что попал в западню.

— А если я все же откажусь?

— Тогда я не ручаюсь за вашу безопасность здесь. Вы знаете слишком много… — Осава улыбнулся, а его глаза, холодные и бесстрастные, отливали металлическим блеском. Увидев эти глаза, Морев вспомнил мельницу под Харбином, куда однажды вечером приехал вместе с Грачевым и Василием Сучковым, темный сарай, керосиновую лампу и тюки листовок, Грачева с веревкой в руках… Глаза у Грачева были точно такие, как сейчас у Осавы… Морев задрожал, в голове помутилось. — Пейте кофе, — Словно во сне, Морев услышал голос Осавы. — Вы не волнуйтесь, все будет подготовлено и рассчитано. Риск минимальный. Потом, возвратившись сюда, вы получите все, что пожелаете. Так сказал большой начальник.

Осава прошелся по комнате. Морев дрожащей рукой взял чашку с кофе, которая стала невероятно тяжелой, поднес к губам. Он окончательно понял, что выбора нет. Понял и другое: за семь лет жизни за границей он не добился ничего. Закурил. Постепенно овладел собой. Окончательно осознав все это, он спросил:

— Что я должен делать?

— Завтра я познакомлю вас со своим помощником, который займется вашим обучением и подготовкой. Остальные вопросы будем решать постепенно.

Когда Морев покинул дом, в котором размещалась редакция газеты «Харбинское время», дождь прекратился, тучи расступились и выглянула луна. Впервые луна показалась Мореву не такой, какой он видел ее в России. «Чужая и недоступная. И светит откуда-то сбоку!» — впервые за все годы подумал Морев. Он все еще дрожал мелкой дрожью от мыслей, что его ждет на бывшей родине…

Мореву стало жарко. Он снял плащ и перекинул на руку. Стал себя успокаивать: «Может быть, это к лучшему?! Получу много денег и наконец заживу по-настоящему. Куда-нибудь уеду… Ходят же туда другие, почему не удастся мне?!»

И снова осень. Полюбил Дерибас эту пору в Приамурье и по утрам часто сидел на берегу Амурской протоки, наблюдая за медленным течением прозрачной воды или за полетом стай диких гусей и уток в дальние страны. В эти минуты можно было ни о чем не думать, отдыхать телом и душой, чувствовать, как в тебе прибывают силы. Но таких минут было мало.

Солнце поднялось над кустами. Большой Хехцир не клубился, что предвещало хороший день. Дерибас медленно, любуясь красотой осеннего леса, пошел к дому. Рядом с домом увидел Блюхера в новом военном костюме.

— Когда это ты успел пошить новую маршальскую форму? — удивился Дерибас, который всего неделю назад поздравлял Блюхера с присвоением ему звания Маршала Советского Союза. Новые звания были введены советским правительством совсем недавно, и Блюхер был одним из первых, кому было присвоено высшее воинское звание.

— Успел, успел, дорогой комиссар государственной безопасности первого ранга! — Блюхер, весь сияя, обнял Дерибаса. — Поздравляю тебя от всей души!

— Как всегда, ты все знаешь. Спасибо, друг! — Дерибас был растроган. Всего несколько часов назад, ранним утром, когда он собирался уходить домой, позвонили из Москвы. Нарком внутренних дел поздравил Дерибаса с присвоением ему самого высокого в чекистских органах звания.

— Для такого звания ты совсем молодо выглядишь, хотя и носишь бороду, — пошутил Блюхер.

— Я бы не сказал, что ты выглядишь намного старше, — в тон ему ответил Дерибас.

— Мы с тобой не будем стареть до тех пор, пока будем чувствовать, что нужны народу.

— Ты прав. Сознание того, что ты нужен, что твою работу ценят, придает новые силы. По-видимому, каждый человек испытывает воодушевление, чувствует себя бодрым до тех пор, пока видит и знает, что способен приносить пользу.

Слово за слово, они заговорили о событиях в мире, о сговоре гитлеровской Германии с фашистской Италией и Японией.

— То было не спокойно здесь, — печально проговорил Дерибас, — теперь не спокойно и там. Получается — здесь и там. Где полезут на нас?

— Полезут здесь, — твердо сказал Блюхер. — И мы намерены так ударить, чтобы другой раз лезть не захотелось.

— Хватит сил?

— Сил хватит. Да и место мы с тобой выберем такое, чтобы нам было выгодно. Будем давать «информацию», как мы это делаем. И подведем войска, наши и японские, к такому участку, где можно будет легче разбить противника…

— Тебе видней, Василий Константинович. Делай как знаешь, а я буду тебе помогать.

В начале июля Морева вызвал к себе помощник Осавы русский белоэмигрант Москалев. Беседа состоялась в номере гостиницы «Марс».

— Знакомьтесь, — сказал Москалев, едва Морев вошел в комнату.

Морев увидел молодого человека невысокого роста, коренастого, одетого в полувоенный костюм. Незнакомец сидел в кресле в затененном углу. Только когда Морев подошел почти вплотную, узнал его. Это был Юрий Лучанинов. И Морев вспомнил, как весной прошлого года к нему, в правление ТКП, явился этот юноша и сразу выпалил:

— Я дворянин. Могу выполнять любые ваши задания.

Тогда его приняли в ТКП. Вскоре он исчез из поля зрения.

— Нас знакомить не нужно, мы знаем друг друга, — сказал Морев и пожал руку Лучанинова. — Где ты пропадал?

— Сейчас я вам доложу. — Лучанинов называл Морева на «вы» потому, что считал его своим начальником. — В составе восьмого полицейского отряда я участвовал в карательных операциях против китайских красных партизан.

— Садитесь, господа, — предложил Москалев. — Сейчас мы должны с вами решить один принципиальный вопрос: согласны ли вы вдвоем участвовать в операции?

Морев и Лучанинов опять посмотрели друг на друга, и оба кивнули в знак согласия. Москалев продолжал:

— Юрий Лучанинов уже бывал в Советской России и знаком с условиями жизни на Дальнем Востоке.

— Вот и хорошо, — проговорил Морев. — Значит, нам вдвоем будет легче.

На следующий день капитан Осава пригласил Морева и Лучанинова в номер гостиницы «Марс» и давал последние наставления:

— Ваша главная задача — проникнуть в штаб Блюхера. Нам нужно знать, кто в нем работает, где эти люди живут, где бывают… Не посещают ли они опиекурильни? Не отдают ли их жены стирать белье в китайские прачечные?.. И второе: подберите два места для складов оружия вблизи Хабаровска и Владивостока. В один из этих складов заложите десять винтовок и патроны к ним. Хорошо запомните, где он находится, и сообщите мне. Описание второго места пришлите, оружие туда будут закладывать другие. Вот и все! Не так уж много! — Осава улыбнулся. — Сведения нужны срочно!.. Вы помните Штальберга?

— Какого Штальберга?

— Настоящая фамилия его Градов. Андрей Карлович Градов.

Морев знал Градова. В 1930 году он бежал из хабаровской тюрьмы, где отбывал наказание за какое-то уголовное преступление. В Харбине являлся руководителем русского отдела дальневосточного бюро ТКП. Переменил фамилию на Штальберг. Некоторое время тому назад он исчез. И вдруг японец называет его фамилию!

— Штальберг уже там. Устроился в Петропавловске. Этот город вам хорошо знаком?

— Да…

— Если вы заметите, что за вами следят, бегите к Штальбергу. Он вас укроет и достанет нужные документы.

— Но я сам бежал из Петропавловска!.. Меня могут там узнать!

— Прошло семь лет. Вы сильно изменились, и узнать вас трудно. Да и находиться там вы будете день-два… С Белых в Хабаровске вступайте в контакт лишь в крайнем случае, если что-нибудь не удастся и понадобятся дополнительные сведения. Вы его помните?

— Фамилия мне знакома, но не ручаюсь, что узнаю его в лицо.

— А он вас?

— По-видимому, тоже.

— Запомните на всякий случай пароль: «Привет от К. О.» — это значит от капитана Осавы.

— Запомнил.

— Живет Белых в Китайской слободке.

Морев слушал, запоминал и удивлялся тому, как хорошо Осава знает имена своих агентов, адреса и пароли, расположение улиц Хабаровска. Он не пользовался никакими записями.

— Указания нашей пограничной жандармерии я дал. Они вас ждут и все устроят… Желаю удачи!

Осава пожал руки Морева и Лучанинова, наградил их своей постоянной улыбкой, вручил советские паспорта, оружие и деньги.

Наступило раннее утро. Морева и Лучанинова доставили на пристань.

Невьянцев доложил Дерибасу:

— Наш человек, который обычно переправляет участников ТКП через границу, сообщил, что получил задание устроить двоих перебежчиков. Ожидает их на нашей стороне со дня на день. Он предполагает, что эти двое будут выполнять какое-то особое задание японцев.

— Фамилии, имена или приметы известны?

— Нет. Сообщили только, что ориентировочно переправа состоится в ночь на 12 июля, то есть послезавтра.

— Организовать захват. Взять живыми или мертвыми!

Переводчик пришел поздно ночью, разбудил Морева и сказал:

— Здесь переправляться на левый берег Амура нельзя. Русские усилили охрану границы. Вам лучше проехать дальше, в сторону Амурской протоки, и перейти там. Кроме того, господин Доихара просил передать, что лучше всего переходить без проводника, самостоятельно. Так будет надежнее…

Когда Морев и Лучанинов подъехали к реке, были сумерки. Переводчик, указав на спрятанную в кустах лодку, сказал:

— Вот она, ваша…

Он помог погрузить ящик с винтовками, патронами и сдвинуть лодку в воду.

— Ну, с богом!

Морев оттолкнулся веслом от берега, лодку подхватило течение и понесло. Тишина. Морев услышал всплеск, вздрогнул и стал оглядываться по сторонам. «Тьфу, ты! Проклятая!» То была крупная рыба, от которой пошли круги по воде.

Противоположный берег медленно выплывал из тьмы. Но все было спокойно. Осторожно пристали, выгрузили рюкзаки и ящики. Оттолкнули лодку, и ее подхватило течение. Поклажу, не мешкая, утащили в кусты. Залегли, затихли, отдышались и осмотрелись. Начинался рассвет. Пусто, никого.

Двинулись дальше. Трава набирала силу и достигала человеческого роста, затрудняя движение. Вышли к прибрежным сопкам, поросшим дубняком и мелкими березками. Шли с остановками, так как груз оказался тяжелым. Саперными лопатками вырыли яму, сложили в нее ящики, забросали землей и покрыли дерном. С собой взяли два пистолета, деньги и документы. В качестве ориентиров выбрали два раскидистых дуба и большой камень-валун.

Когда закончили работу, совсем рассвело. Морев и Лучанинов подошли к небольшому селению и опять залегли в траве. Осмотрелись. Стороной, задворками, обошли селение, вышли на проселочную дорогу, сели на поваленное бревно. Им повезло: не прошло и часа, как показался грузовик. Попросили подвезти.

— Куда вам? — Пожилой шофер не стал особенно присматриваться.

— В Хабаровск…

Было темно, когда Морев и Лучанинов вышли на улицу. Довольно долго шли по наезженной дороге, затем — по узкой тропке, протоптанной между хибарами, спустились к Плюснинке. По шаткому мостику перешли на ту сторону. Поднялись по склону на вершину другого холма, к центру города. Пересекли улицу Карла Маркса и снова пошли вниз. Так выбрались на улицу Серышева. Морев изучил маршрут по карте у капитана Осавы и теперь шел безошибочно. Спустя час они были вблизи штаба Блюхера.

Прошли мимо штаба: у входа часовой. Задерживаться нельзя. Наверху, над козырьком подъезда и справа от него, — в окнах свет. Еще работают!

Направились дальше. Часовой проводил их взглядом до тех пор, пока они скрылись в темноте. Остановились, выбрали укромное место, откуда можно вести наблюдение. Постояли несколько минут.

— Пойдем домой, — предложил Морев. — Все ясно, будем действовать. Нужно только не забыть бинокль.

Дерибасу доложили о нарушении государственной границы.

— Назначить патрули в городе, усилить охрану объектов, опросить жителей в районе нарушения, — Дерибас говорил быстро. — Установить контроль за вокзалом; Предупредить всех… Особенно проинструктировать Белых… Действуйте! И докладывайте каждый час!

По указанию Дерибаса, Белых поселился в Китайской слободке. Работал на Амурской пристани, куда ходил пешком. Белых исправно выполнял инструкцию Грачева.

С другой стороны, в Китайской слободке было несколько опиекурилен, игорных домов, которые содержали китайцы. Туда попадало золотишко из тайги, стекались наркоманы и контрабандисты. В этой среде работали японские шпионы. Здесь обосновался и Мишка Синегубый. Постоянное пребывание там Белых давало лишний повод шпионам сообщать о нем (жив, здоров, ходит на работу), то есть вселять уверенность, что он хорошо вжился в среду и является для них надежным человеком.

Все эти притоны чекисты взяли на учет, но до поры до времени не трогали.

Белых обычно возвращался с работы около семи часов вечера. Он особенно не торопился, так как дома делать было нечего. Обедал в столовой в центре города. Завтраки и ужины готовил себе сам: яичницу, бутерброд и чай. Белье отдавал стирать в китайскую прачечную. По вечерам много читал.

Летнее солнце высоко стояло над Амуром, было жарко, и Белых, перед тем как пойти домой, искупался в реке. Два дня назад Невьянцев сообщил ему о нарушении советской границы неизвестными лицами и сказал, что следы ведут в Хабаровск. Это известие встревожило Белых. Вчера он даже взял освобождение на работе и весь день бродил по городу в надежде встретить кого-либо из знакомых. Но все усилия были напрасны.

В голове у Белых возникали разные мысли: «Кто это может быть? Знаю ли я этих лиц? Невьянцев сказал, что, вероятно, члены ТКП. Кто? Может быть, кто-то из новых? Мне чекисты доверили важное дело. Я должен оправдать доверие!»

В тени дерева было жарко, и Белых расстегнул ворот рубашки. Достал из кармана брюк носовой платок, чтобы вытереть вспотевшее лицо, поднес его к лицу и застыл в таком положении. На улице, которая круто спускалась от улицы Карла Маркса и вела к Китайской слободке, стояли два человека. В облике одного из них промелькнуло что-то знакомое. Белых пригляделся внимательнее. Один высокий, крепкий. Рыжие волосы нависли над ушами… И вдруг обожгла мысль: «Рыжий — Морев. Да ведь это он и есть!»

Белых запомнил Морева хорошо. Тот часто выступал на собраниях эмигрантов в Харбине. И сложилось даже неприязненное чувство: «Выскочка!»

Ну да, Морев! В этом нет никаких сомнений! Белых прижал носовой платок плотнее к лицу, теперь уже чтобы Морев его не узнал, и стал лихорадочно думать: «Что делать? Как позвонить Невьянцеву? Пока доберешься до телефона, они скроются. Где потом искать?!»

Между тем Морев и его спутник вышли на улицу Карла Маркса и повернули направо. Белых решил следовать за ними, держась на приличном расстоянии.

«Долго идти нельзя. Они прошли хорошую школу и умеют все замечать!» — эта мысль теперь не давала Белых покоя. Неожиданно Морев вошел в подъезд дома, а спутник перешел на другую сторону улицы и пошел дальше. Белых подошел к двери дома, куда зашел Морев, и прочитал вывеску: «Парикмахерская». Теперь, не мешкая, он побежал к телефону.

Группа оперативных работников была на месте через десять минут.

— Где они? — взволнованно спросил Невьянцев.

Белых рассказал о каждом.

— Двое будут ожидать в подъезде дома, подстраховывать. Четверо и Белых со мной, в парикмахерскую! — отдавал распоряжения Невьянцев.

Невьянцев и Белых вошли в подъезд, подошли к двери, ведущей в салон. В кресле сидел посетитель, яйцо которого было покрыто мыльной пеной. И все же Белых узнал его, кивнул Невьянцеву. Морев тоже увидел отражение Белых в зеркале. Догадался. Отбросил простыню, вскочил, полез в карман за оружием. Но Белых был рядом, обхватил его за шею. Подоспевшие чекисты отобрали пистолет. Морев попытался стряхнуть их, но силы были неравные.

Лучанинов возвращался по улице туда, где расстался с Моревым. В подъезде дома стояла группа чекистов. Белых дал знак, и Лучанинова задержали.

Тайная война не знает ни начала, ни конца. Здесь бывают периоды затишья и времена обострений, когда отзвуки сражений выходят на поверхность и становятся достоянием гласности. Много лет спустя некоторые эпизоды тайной войны становятся достоянием потомков. Секретная служба с давних времен служит интересам того класса, который ее породил. Наши органы государственной безопасности всегда защищали интересы рабочих и крестьян, партии большевиков, которая их создала. Верным сыном этой партии был Терентий Дмитриевич Дерибас.

Дерибасу было за пятьдесят, но он любил спорт и сам был неплохим спортсменом. Играл в волейбол, в теннис, любил коньки и лыжи. Его нередко можно было видеть на спортивной площадке «Динамо», играющим в группе чекистов.

Стоял солнечный зимний день. Дерибас участвовал в лыжном кроссе. Трасса проходила через лес и теперь шла в гору. Терентий Дмитриевич порядком устал и шел медленно. Вдруг позади он услышал знакомый голос:

— Терентий Дмитриевич, вот и мы!

Дерибас сошел с лыжни, остановился на снегу под елью, вздохнул полной грудью. Мимо него пронеслась девушка, за ней — высокий молодой пограничник. Дерибас, улыбаясь, смотрел им вслед: «Идите, идите! Вы молодые. Вам идти дальше!»