Комкор М. В. Калмыков

С РОДНЫМИ КРАСНЫМИ ВОЙСКАМИ

…В двадцатых числах сентября почти все части партизанской армии сосредоточились в Кунгуре. Лишь Богоявленский полк остался на постое в Першино. Бойцы чинили обувь, одежду, седла, телеги. Все требовало ремонта, обновления.

Каждый день проходили митинги. Красные партизаны, почти четыре месяца ничего не ведавшие о жизни республики, хотели узнать сразу все. Время было суровое и тревожное. С большим опозданием богоявленцы, как и бойцы других частей, вырвавшихся из вражеских тисков, услышали о трагедии, случившейся в Москве 30 августа 1918 года. Доложил им об этом сам командир полка.

— Эсеркой Каплан совершено подлое покушение на жизнь Владимира Ильича Ленина, — говорил он с дрожью в голосе. — Прихвостни буржуазии — меньшевики и эсеры — предали пролетарскую революцию, обманули трудовой народ. Они пытались лишить нас вождя, обезглавить партию и республику Советов. Ленин страшен русской и мировой буржуазии тем, что за ним и по его учению идут рабочие и крестьяне-бедняки не только России, а и всех других стран.

Богоявленцы напряженно выслушали Михаила Васильевича и в своих выступлениях заверили, что не сложат оружия до полной победы над эксплуататорами и их военными слугами.

Последним взял слово известный всему полку своей храбростью пулеметчик Михаил Дублистов.

— Наш полк, — заявил он, — рвался сюда из окружения для совместной борьбы с регулярными частями Красной Армии. И что же? Вышли и стоим на мосте. Надо сполна заплатить за раны Ильича. Требую передать товарищу Блюхеру, чтобы нас сегодня же отправили на фронт. Наше место в бою!

— Даешь фронт! — дружно поддержали бойцы.

Через два дня на общеполковом сходе зачитали приказ о том, что все полки партизан вливаются в 4-ю Уральскую дивизию 3-й армии. Блюхер назначен командовать этой дивизией. Каждые три полка образуют бригаду. Богоявленский полк входит в третью, командиром которой утвержден И. С. Павлищев.

Затем слушали обращение Блюхера.

— Кунгуру стала угрожать опасность захвата противником, — писал новый начдив, — а с падением этого пункта противник приложит все усилия для захвата Перми… Со взятием Перми противник может нанести смертельный удар нашим войскам, действующим на Северном Урале. Вот почему, не считаясь с усталостью, во имя спасения завоеваний революции нам приходится выступать на позиции…

После митинга Калмыков отправился в штаб бригады. Там встретился с Иваном Степановичем Павлищевым. Они не раз бывали соседями боевых участков, помогали и выручали друг друга. Павлищев был храбр, никогда не терялся в трудной обстановке.

— Ну вот, Михаил Васильевич, — сказал при встрече комбриг, — теперь в нашей жизни начинаются новые страницы. Мы в регулярной Красной Армии. Нам нужен образцовый порядок и дисциплина.

— Понимаю, приложу все силы к этому.

Следом за Калмыковым командиру бригады представились Венедикт Ковшов, назначенный начальником штаба Богоявленского полка, и Дуня Шойхет, утвержденная председателем бюро полковой парторганизации.

В полк вернулись с приказом о переходе в наступление.

Через несколько часов Михаил Васильевич с группой конных разведчиков выскочил к деревне Гари. Навстречу из проулка вылетели шесть верховых. Не разобравшись, выпалили на скаку:

— Бегите скорее — большевики подходят!

— Стой! — приказал им Калмыков.

Всадники осадили коней. «Кулачье — не иначе», — определил комполка и решил пойти на хитрость.

— Полноте, братцы, не опасайтесь. Я командир 1-го казачьего полка, прибыл вас защищать. Кто-нибудь из наших в селе остался? — спросил Калмыков.

— Только прапорщик один, — первым в себя пришел рыжебровый. — Семья у него здесь.

— Ведите к нему.

На ходу Калмыков шепнул Ковшову: «Меня называйте полковником, Озимина — поручиком, ты — капитан».

Подъехали к дому прапорщика. Калмыков выставил у ворот своих часовых, а сам с комиссаром и адъютантом вошел в горницу.

— Здравствуйте, прапорщик! Я полковник Иванов. Почему не отошли с нашими?

— Я оставлен здесь для разведки, о всех изменениях докладываю через сына штабу отступившего чешского полка.

— Ладно, о делах после. Согреться чем найдется?

— Это сейчас, пожалуйста.

На столе появилась закуска, вино. «Гости» не заставили долго упрашивать, с удовольствием пропустили по чарке и дружно навалились на закуски. Жена прапорщика, закончив подношения, поманила мужа пальцем на кухню. Прапорщик пошептался там с женой и вернулся, смеясь.

— Баба говорит, что вы красные!..

— Женского вранья и на свиньях не объедешь, — в тон отозвался Калмыков и, посерьезнев, спросил. — А сын ваш скоро вернется?

— Через час-полтора, не раньше.

— Жалко, хотелось бы раньше узнать, что чехи намерены предпринять. У моего полка связи с ними пока не было.

— Так это просто, господин полковник. Я могу проводить вас до их сторожевой заставы.

— Хорошо. Едем, время не терпит.

Прапорщик тут же собрался и повел группу Калмыкова к позиции белочехов.

— Вот и доехали, — удовлетворенно произнес вожатый, заметив впереди маячащую фигуру часового.

Дальше таиться было незачем. Комполка приказал Ковшову и Озимину заняться часовым сторожевой заставы, а сам притянул к себе одной рукой прапорщика, другой подал нужный знак ординарцу. Тот стремглав соскочил с лошади и ловким движением связал веревкой ноги прапорщика. Обе операции были совершены моментально.

— Итак, будем считать связь с белочехами установленной, — подытожил Калмыков, довольно покручивая ус и, обратившись к плененному прапорщику, спросил: — А что жене позволите передать?

— Умнее меня, дурака, оказалась.

Оба «языка» дали ценные показания и позволили полку с успехом решить свои задачи в общих действиях дивизии, развернувшей наступление в направлении Красноуфимск — Бисертский завод. 2 октября бойцы Калмыкова вместе со всеми товарищами по партизанским боям удостоились первой благодарности за отличия уже в составе регулярного соединения Красной Армии. Командующий 3-й армией Р. И. Берзин в присланной на имя В. К. Блюхера телеграмме сообщал:

В тот же победный день дивизию облетела и еще одна радостная весть, пришедшая из самой Москвы. 30 сентября 1918 года члены Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов обсуждали необычный вопрос: кого первым наградить только что учрежденным орденом Красного Знамени. Председательствующий Яков Михайлович Свердлов огласил ходатайство РВС 3-й армии Восточного фронта. В нем говорилось, что переход войск Блюхера в невозможных условиях может быть приравнен разве только к переходам Суворова в Швейцарии, а посему русская революция должна выразить вождю героев, вписавших новую славную страницу в историю нашей молодой армии, благодарность и восхищение. Члены ВЦИК единогласно постановили:

Высшей революционной наградой Республики в лице главкома В. К. Блюхера были отмечены все десять тысяч его геройских партизан, был отмечен весь Красный Урал, в числе первых поднявшийся на вооруженную защиту завоеваний Великой пролетарской революции.

Но… после взятия Красноуфимска начальник 4-й Уральской дивизии отдал неожиданный для многих приказ — остановить дальнейшее наступление, которое уже растянуло фронт соединения почти на 200 верст, и, закрепившись на достигнутых рубежах по линии рек Сылва — Бисерть — Уфа, заняться в первую очередь очищением от белокулацких банд района, ограниченного Уфимским трактом и рекой Шуртан.

В. К. Блюхер, вступив в руководство регулярными частями РККА, не побоялся сразу же взять всю ответственность на себя и принять решение, противоречащее ранее полученной директиве армейского командования. Сперва военные комиссары дивизии А. Л. Борчанинов, А. К. Калнин, а затем и члены РВС, работники штаба армии посчитали эти действия чуть ли не самоуправством, граничащим с чистейшей воды партизанщиной.

Однако командарм Рейнгольд Иосифович Берзин, член партии с 1905-года, бывший до приезда на Урал главнокомандующим Западным революционным фронтом, войска которого сорвали продвижение германских захватчиков на Петроград и Москву, все расценил по-иному:

— Нет и нет, товарищи, — решительно заявил он после тщательного анализа сложившейся обстановки. — Новый начальник 4-й Уральской абсолютно прав. Оставив Нижний Тагил, 1-я и 2-я дивизии уже не помощники ему. Теперь генерал Гайда сосредоточивает все силы своей Екатеринбургской группы войск на Кунгурском направлении, а там у нас только части Блюхера. И он поступил в высшей степени предусмотрительно, приказав дивизии от наступления перейти к обороне. Я утверждаю его решение.

…И действительно, уже во второй половине октября генерал Гайда обрушил удары и своей, 2-й чешской дивизии, и ряда частей 1-го Среднесибирского корпуса русских белогвардейцев именно на войска Блюхера, рассчитывая самым коротким путем — через Кунгур — выйти к Перми и захватить ее.

17 октября противник предпринял ночную атаку позиций правофланговой 3-й бригады дивизии.

Калмыкова еще в первых числах месяца свалил сыпняк. Богоявленцами командовал его помощник — Федор Ландграф. После того ночного боя он повел полк на деревни Давыдово — Карша. Поначалу все складывалось вроде бы удачно. Две офицерские роты Уфимского пехотного полка белых были смяты и обращены в бегство. Но командир — полковник — оказался не из простаков. Без промедлений бросил в бой свой резервный батальон, который сбил Богоявленскую кавалерийскую сотню и стал быстро продвигаться к деревне Тисы, в тылы красного полка.

В Тисах находились все обозы и лазарет, охраняемые лишь ротой стрелков и конным взводом. Ординарец, прослышав о бое за околицей, влетел в избу, где лежал больной Калмыков и поднял ого с постели:

— Бежать надо, Михаил Васильевич. Беляков много. Вот-вот и сюда нагрянут.

— Нет, Игренька, спину им и хворый не покажу. Айда к нашим!

Калмыков вытащил дареный Кадомцевым еще в Уфе кольт и, поддерживаемый ординарцем, через силу побежал к окраинной улице, где рота стрелков заняла оборону.

— Снимайте всех обозников, вооружайте чем сможете и ведите сюда, — приказал ротному. — Я за вас пока побуду.

Обозников привалило немало, в руках у многих трехлинейки с примкнутыми штыками.

— Молодцы, ребята, — похвалил комполка и надсадно подал общую команду: — Вперед! В атаку! Даешь рукопашную!..

До околицы бежал наравне со всеми, а там опустился на жердь поскотины, сказав приостановившемуся ротному: — Ведите дальше сами. Я уж больше не могу…

Игренька на себе внес Калмыкова обратно в горенку лазаретной избы. Фельдшер Ламкин накинулся с укорами:

— Эх, Васильич, Васильич!.. Да будь у меня власть на то, засадил бы тебя под арест до полного выздоровления.

— Не ворчи, Ламкин, а лечи. Мне в строй позарез надо!

Вечером навестить больного командира пришел Матвей Лантух, прибывший с батальоном в Тисы на усиление. Старше его в полку ни комбатов, ни ротных не было — под пятьдесят, седовласый, усы, как у Тараса Бульбы. Справился: легчает, нет ли и тоже принялся выговаривать.

— Донесли уж, не утерпели, — процедил Калмыков.

— Плохо, когда командир за все сам берется, — гнул свое Лантух. — Может, и мне, старику, перестал верить? А я-то, дурень, так спешил, так подгонял своих…

— Брось, старина. Иначе нельзя было. Сейчас-то, видишь, никуда не рвусь. Будет отчитывать, скажи лучше, как сам воевал наднясь?

— Было дело, — признался комбат, — оконфузился малость.

А вышло такое. У деревни Патым Лантух с батальоном ждал обещанную в приданные силы Оренбургскую сотню 1-го Уральского стрелкового полка. Темнело, а конников нет и нет… Наконец замельтешили, и числом вроде бы именно сотня, но с чего это стороной норовят пройти?..

— Стой! — зычно крикнул Лантух. — Вы — оренбуржцы?

— Оренбуржцы, — донеслось в ответ.

— Так куда ж вас черти несут? Мы же здесь. Вертайте к нам!

Конные послушались. Комбат пошагал им навстречу. Двое всадников приблизились ранее других, одни из них спросил:

— Как дела?

— Нормально. Под утро так им морду набили, что без сапог готовы были драпать!

— Без сапог?.. Да они ж, говорят, сплошь лапотники…

Эта фраза насторожила Лантуха. Пригляделся позорче к подъехавшим, а у них на папахах — трехцветные ленточки.

— Ребята, по белякам огонь! — прокричал что было мочи, выстрелил из нагана в упор и тут же сам плюхнулся на землю.

— Зацепило или трухнул? — не утерпел с вопросом Калмыков.

— Нет, Васильич, — отозвался Лантух, — пал сам, с умыслом, чтобы ребятам цели видать было лучше. И все обошлось, человек двадцать уложили, остальные утекли…

— Хор-р-рошо, — весело проговорил командир. — Выходит, ждал ты оренбуржцев красных, а заявились оренбуржцы белые? Такие истории лучше всяких лекарств…

Дня через четыре Михаил Васильевич был уже на ногах и вернулся к исполнению своих командирских обязанностей. Напряженность боев возрастала и возрастала. Как-то около полуночи в штаб полка дозвонился командир 1-го батальона и огорошил жуткой вестью:

— Убили вашего брата, Михаил Васильевич.

— Не верю, не может быть, — разгневанно запротестовал Калмыков. — Какой ни есть, несите сюда, ко мне.

Что-то подсказывало, что брат еще жив. Во втором часу ночи Федора внесли в штаб на носилках. Он глубоко и тяжело дышал, его сильные руки сжимали окровавленную голову. Фельдшер Александр Ламкин с трудом отвел их и приступил к осмотру. Пуля, войдя в лоб, на выходе разворотила затылок. После вспрыскиваний раненый задышал легче, открыл глаза, но, как видно, не узнал ни брата, ни Ламкина.

— Везите в Кунгур, в госпиталь, — распорядился Калмыков.

Утром следующего дня три тяжелых ранения получил и комбат Федора — Николай Беляков. Первая рота брата и весь его батальон, оставшись без командиров, впали в замешательство, не выдержали, стали пятиться. «Твое место там», — приказал себе Михаил Васильевич. Только вскочил на копя, подбежал связист с телеграммой. В ней была лишь одна строка:

До глубокой ночи не покидал тогда командир полка боевых порядков 1-го батальона. Подбадривал бойцов брата, несколько раз сам поднимал и роту, и весь батальон в контратаки. В горячке схваток с врагами забывалось на время тяжкое личное горе…

Иссякали силы богоявленцев и первоуральцев. Еще сложнее складывалась обстановка в центре и на левом фланге. 1-я бригада Ивана Грязнова, представлявшая своими двумя стрелковыми и кавалерийскими полками по существу всю былую 4-ю Уральскую до вступления в нее партизанских частей, была вынуждена оставить Красноуфимск. Ценой невероятных усилий вернула затем город обратно, но… только на сутки. Не шли на лад дела и во 2-й, 4-й бригадах Ивана Каширина и Николая Томина. Каширинцы сдали поселок Молебского завода. Несколько раз на самом крайнем левом фланге переходила из рук в руки станция Шамары, которую томинцы в конце концов так и не удержали за собой.

Начдив Блюхер настойчиво просил командарма «усилить дивизию хотя бы двумя свежими полками, так как, учитывая большое превосходство неприятеля, невозможно ему оказывать противодействие». Но у штаба армии вновь никаких резервов не было и службы комиссариата Уральского военного округа, ведающие вопросами мобилизации в РККА местного населения, ничего существенного наскрести уже не могли.

28 октября и Р. И. Берзин телеграфировал прямо, минуя штаб фронта, Высшему Революционному Военному Совету Республики:

Через двое суток в Москву была передана новая, еще более тревожная телеграмма:

Все местные возможности штаб армии исчерпал. Им были слиты 1-я и 2-я Уральские дивизии, образовавшие одно Сводное соединение под общим командованием М. В. Васильева, а дивизии Блюхера переданы вконец обескровленные части 3-й Уральской, кроме бригады Рейхарда, оставшейся в прямом подчинении штарма. Эти реорганизации мощи армии не добавили, позволили только более оперативно и четко руководить ее частями.

Но в последний день октября пришли наконец-то давно обещанные подкрепления центра. Красный Питер, взявший шефство над 3-й армией Восточного фронта, послал ей полк революционных матросов с трехорудийной батареей из крепости Кронштадт, тысячный батальон Особого формирования и роту интернационалистов из 250 финских красногвардейцев.

РВС армии немедля определил все эти силы на главное тогда — Кунгурское — направление. Приняв их, Василий Константинович Блюхер выделил моряков в отдельную боевую единицу — 1-й Морской Кронштадтский полк, а батальон Особого формирования и роту финских красногвардейцев направил во 2-й Горный стрелковый полк, который при формировании на заводах Южного и Среднего Урала собрал под свое знамя более 1200 рабочих-добровольцев, а после участия в обороне Нижнего Тагила пробился к своим у станции Лая, вынеся тяжело раненных комполка Григорьева, военкома Васильева и имея в своих рядах всего-навсего 260 активных штыков.

Эти распоряжения Блюхер отдавал устно, а письменным приказом их оформлял уже Н. Д. Каширин, вступивший во временное исполнение должности начальника 4-й Уральской дивизии. У Василия Константиновича открылись старые раны, полученные еще на германской, в начале пятнадцатого года. Они оказались настолько тяжелыми, что после ряда операций и длительного лечения медики старой армии списали его «по чистой» с воинской службы.

Но когда грянул Февраль, председатель Самарского городского комитета РСДРП(б) В. В. Куйбышев уговорил большевика с июня 1916-го, фронтового младшего унтер-офицера, кавалера двух Георгиевских крестов и медали, не взирая на свое «белобилетное» состояние, поступить добровольно в местный запасной полк для ведения революционной агитации и пропаганды среди его солдат.

Дальше — больше. Став солдатским депутатом городского Совета, Блюхер возглавил в нем военную секцию, а в дни Октября был избран членом ВРК и назначен начальником губернской охраны революционного порядка. Затем, исполняя задание ЦК партии и лично В. И. Ленина, Самарский ревком командировал Василия Константиновича в качество комиссара красногвардейского отряда для восстановления Советской власти в окруженный дутовцами Челябинск…

Спустя много лет, в ноябре 1935 года, на второй день после присвоения ему высшего воинского звания «Маршал Советского Союза» В. К. Блюхер, лечившийся тогда в подмосковном санатории «Барвиха» все от тех же старых ран, скажет приехавшим к нему писателям, которые начинали работу над историей 30-й (бывшей 4-й Уральской) стрелковой дивизии, такие слова:

Да, в строю советских воинов тяжело раненный фронтовик первой мировой, списанный еще в шестнадцатом году с воинского учета, оставался до конца дней своих. Служил социалистической Родине, честно, самоотверженно, с полной отдачей всех способностей и сил. Только вот они, эти давние раны, нет-нет да и выбивали его время от времени из седла.

Так было при завершении разгрома дутовцев в Троицком и Верхнеуральском уездах. Приехал с докладом в Екатеринбург и сразу в железнодорожную больницу угодил. Однако уже через десять дней вновь был на ногах и с мандатом Уральского областного военного комиссариата выехал на Оренбургский фронт.

Старший Каширин, Павлищев, Калмыков и все другие бойцы и командиры, начинавшие еще с Оренбурга свой легендарный прорыв сюда, на север, вместе с Блюхером, только теперь узнав, как был изранен, искалечен их главком, прямо диву давались, что с самого мая он никому из них ни разу не пожаловался на свои болячки и даже по выходе из стольких боев в сплошном вражеском окружении не запросил лечения или отдыха. И лишь новое, сверхчеловеческое напряжение здесь, под Кунгуром, свалило Василия Константиновича окончательно и не позволило больше таить в себе свои тяжкие боли.

Однако от госпитализации начдив наотрез отказался, упросил командарма и членов РВС армии взамен этого предоставить ему отпуск для поездки на Ярославщину, в родную Барщинку, в которой не был столько лет.

Нелегко было Василию Константиновичу и на короткий срок расставаться с людьми, ставшими ему бесконечно близкими, родными, печалился, что не может из-за непрерывных боев собрать хотя бы представителей частей дивизии и выступить перед ними с горячей, сердечной благодарностью. Подумал, подумал и решил выложить все, что на душе скопилось, в письме ко всему личному составу.

Роты и батальоны, полки и бригады 4-й Уральской бесстрашно дрались с врагами за власть Советов в своем трудовом, рабоче-крестьянском крае и с каждым днем все четче билось большевистское сердце дивизии, каковым не только бойцы-коммунисты, а и все беспартийные красноармейцы и командиры называли ее политический отдел. Подив упорно сплачивал, воспитывал в духе железной революционной дисциплины личный состав недавних красногвардейских и краснопартизанских отрядов. В своей первой директиве дивизионной партийной организации он потребовал от коммунистов «повышения политической сознательности и ответственности перед революцией».

В октябре у политотдела появился верный и надежный помощник, коллективный агитатор, пропагандист и организатор воинских масс — дивизионная газета «Красноармеец», на страницах которой наряду с оперативной боевой информацией, с рассказами о подвигах сразу стали публиковаться и статьи, корреспонденции, посвященные подготовке к 1-й конференции коммунистов дивизии.

Прямо в окопах, в краткие минуты затишья избирались делегаты, давались наказы им, шло горячее обсуждение новых декретов Советской власти, ибо каждый боец хотел знать, за что он борется, какая жизнь будет после победы над всеми эксплуататорами и контрреволюционерами.

Красноармейцы 5-й роты 2-го батальона 17-го Уральского стрелкового полка просили своего посланца приветствовать конференцию такими словами:

Коммунисты Богоявленского полка, партийная организация которого была одной из многочисленных в дивизии и наиболее сплоченной, проявили особый интерес к принятому 2 октября 1918 года Советом Народных Комиссаров декрету об увеличении жалования красноармейцам, комсоставу и специалистам и обязали председателя партячейки М. Э. Шойхет сделать по данному вопросу особое заявление:

Первая коммунистическая конференция 4-й Уральской дивизии проходила в начале ноября в городе Кунгуре при наличии 35 делегатов от всех полковых и ротных партийных коллективов. В ее почетный президиум единодушно были избраны Владимир Ильич Ленин и Карл Либкнехт. Горячей овацией встретили делегаты зачитанную председательствующим, членом РКП(б) с 1914 года, начподивом А. К. Леппой телеграмму, сообщавшую о том, что в Чехии, как и ранее в Австрии, произошла революция, образован Чехословацкий Совет рабочих и крестьянских депутатов, который приветствует Российскую Советскую Республику и осуждает своих соплеменников, находившихся в русском плену, за вооруженное выступление против нее.

Основной доклад на конференции сделал один из руководителей Уральского военного округа и главный политический комиссар 3-й армии Филипп Исаевич Голощекин. После обсуждения текущего момента делегаты приняли краткую, но вескую резолюцию:

Конференция рассмотрела вопросы о дальнейшем росте и укреплении партийных ячеек, об усилении партийно-политической работы среди личного состава и населения прифронтовой полосы. Серьезный разговор шел о том, как лучше воспитывать в революционном духе бойцов нерусской национальности, во имя чего делегаты внесли предложение об учреждении при политическом отделе дивизии мусульманского подотдела.

Товарищ председателя конференции, председатель партийного бюро при политическом отделе, недавний коммунист Богоявленского полка Л. И. Вейншток доложил о работе дивизионного суда и следственной комиссии. Их состав был переизбран.

Выступая в «разном», товарищ Дуня (подпольная кличка М. Э. Шойхет), выполняя наказ коммунистов своего полка, доложила об их отношении к декрету об увеличении жалования личному составу РККА. И сразу разгорелись страсти.

— У нас в полку, — решительно заявил делегат Белорецкого стрелкового полка Федор Алексеев, — все красноармейцы-рабочие отказываются от каких-либо добавок. Категорически мы против и того, чтобы комсоставу представлялись особые привилегии. Да и вообще покупать командный состав за деньги — глубокая ошибка. Такие при первой же трудности прячутся в кусты. У нас был горький опыт. При организации Красной Гвардии приглашали бывших офицеров, обещали платить им на 150 рублей больше. И что же?.. Едва выступили на фронт, этих командиров и след простыл. Испарились куда-то.

— Выходит, не тех, кого следовало, приглашали, — подал с места реплику Калмыков.

— Да они все одного поля ягода! — не сдавался Алексеев.

— Обобщать-то и вовсе ни к чему, — вновь возразил Калмыков. — Или сами не знаете, какими показали себя и в партизанских, и в нынешних боях бывшие офицеры 1-го Уральского стрелкового полка? Может, скажете, и комбриг Павлищев тоже не тот, не наш советский командир?.. Позвольте, товарищи делегаты, привести лишь один, самый свежий факт?

Делегаты возражать не стали, и командир Богоявленского полка поведал им о том, чему недавно сам был свидетелем.

..Первоуральцы держали оборону в полосе железной дороги. Два белочешских полка при сильнейшей огневой поддержке повели наступление. Пулеметы строчили так, что красноармейцы не могли и голов поднять. Иван Степанович оказался в тот момент среди бойцов 8-й стрелковой роты. Кто-то из них сквозь трескотню крикнул: «Беда, товарищи, если в траншеях останемся. Надо контратаковать. Уж помирать, так с музыкой!»

Павлищев поразмыслил немного и вдруг вымахнул на бруствер, громко скомандовав: «За мной, вперед! За власть рабочих! Разобьем белую сволочь!..»

Восьмую роту поддержал весь полк. За первоуральцами поднялись и богоявленцы. Тоже в рост пошли на сближение с белочехами. Вот-вот и рукопашная, а беляки до нее не больно-то охочи. Развернулись к нашим ранцами на спинах и кинулись к своим пулеметчикам. То, сообразив, что дело неладно, на гашетки жать перестали, подхватили свои «льюисы» и по ходам сообщения кинулись в тылы.

Наступление противника захлебнулось, хотя он имел более чем двойное превосходство в силах. После боя красноармейцы 8-й роты — недавние билимбаевские рабочие — окружили былого штабс-капитана, подняли на руки и под дружное «ура» принялись качать его. Павлищев всегда воевал умело, храбро, но лозунги-то пролетарские перед атакой впервые произнес!

— Такими вот становятся наши военспецы, когда мы, коммунисты, по-настоящему работаем с ними, — заключил Михаил Васильевич и добавил: — Что же касается жалования, то и я, как и все партийцы Богоявленского полка, готов получать столько, сколько необходимо для существования…

— В вопрос о бывших офицерах, считаю, — подытожил военный комиссар Калнин, — товарищ Калмыков внес полную ясность, а насчет повышения ставок жалования дискутировать не будем. Декрет принят и призван повысить боеспособность Красной Армии. Кто полагает, что получаемых денег ему будет много, пускай перечисляет их в фонды инвалидов или голодающих. Дело это похвальное, но добровольное.

Последующие ораторы против декрета Совнаркома уже не выступали, наоборот, подчеркивали, что без знающих военспецов нельзя победить сильного, хорошо обученного врага. Однако, говорили делегаты, необходимы и точные указания, кого конкретно следует считать таковыми, а то сейчас даже некоторые взводные телефонисты, артиллерийские и ружейные мастера причисляют себя к ним и требуют себе назначения комсоставского жалования.

В приветствии, посланном Владимиру Ильичу Ленину, делегаты писали:

Итоги конференции обсуждались в полковых и ротных коллективах. Резолюции, принимаемые на этих собраниях сразу же направлялись в подив и в дивизионный «Красноармеец».

В Богоявленском полку М. Э. Шойхет отчитывалась перед своими партийцами, когда уже было известно о первых победах революционных моряков, солдат и рабочих Германии, что и придало особую направленность принятой резолюции:

И вновь стали победно развиваться дела на фронте.

Поздно вечером 6 ноября в штаб Рабочего имени И. М. Малышева полка, только что влившегося в 4-ю Уральскую из расформированной 3-й дивизии, поступил приказ командира бригады о достойном проведении пролетарского праздника:

Выполнением этой боевой задачи руководил старейший большевик Екатеринбурга, участник революции пятого года и двух кампаний против дутовцев Петр Захарович Ермаков. Малышевцы скрытно вышли к станции и застигли противника врасплох. Белочехи дрались на путях в нательных рубахах, без сапог. До полутора рот потеряли убитыми, шестьдесят солдат и два офицера сдались в плен. Под откос был пущен бронепоезд, спешивший на выручку со станции Шамары, взорваны платформы с боевой техникой, среди которой оказался даже заморский аэроплан…

Успех 4-й Уральской под Кордоном развили бойцы Сводной дивизии Макара Васильевича Васильева. Три ее полка совершили обходный маневр от Кушвы к Кыновскому заводу, при занятии которого также захватили немало пленных и трофеев.

Отвлекая на себя значительные силы врага, изматывая и обескровливая их своей активной обороной, части 4-й Уральской дивизии в значительной мере облегчили действия дивизий 2-й армии по завершению разгрома ижевско-воткинской группировки эсеро-белогвардейских войск, оставшейся в глубоком тылу Восточного фронта. Наибольшего успеха в тех боях добилась тогда Железная дивизия под командованием В. М. Азина, в состав которой входил Сводный полк бывших уфимских красных партизан под командованием Александра Чеверева.

5 ноября 1918 года ударная группа дивизии В. М. Азина атаковала укрепленные позиции белых под Ижевском и к исходу следующего дня прорвала две из них. Бойцы Чеверева обошли укрепления через болота и атакой во фланг и тыл противника обратили его в бегство. Утром 7 ноября азинцы, отразив «психическую атаку» белых, при поддержке бронепоезда преодолели и третью позицию укреплений. К исходу дня Ижевск был освобожден.

Вечером на торжественном заседании Чрезвычайного IV Всесоюзного съезда Советов Я. М. Свердлов огласил телеграмму, полученную на имя Владимира Ильича Ленина:

Ильич направил воинам-освободителям ответную телеграмму:

Ленинское приветствие умножило и наступательный порыв частей 4-й Уральской, получившей к тому времени, согласно директиве РВС республики о единой нумерации соединений РККА, наименование 30-й стрелковой дивизии. 14 ноября 1918 года ее 3-я бригада заняла село Урминское и вплотную подошла к Молебскому заводу. На штурм его поселка пошли 1-й Уральский и Богоявленский стрелковые полки. Двое суток сражались они под Молебским и отчаянно сопротивлявшийся противник не выдержал. Здесь были частично разгромлены и отброшены вспять 6-й Чешский, 25-й Екатеринбургский, 27-й Камышловский пехотные полки белых.

По случаю одержанной победы РВС 3-й армии направил поздравление, специально адресованное двум лучшим частям дивизии:

«Передаем доблестным уральцам и богоявленцам наше чувство восхищения и преклонения перед их мужеством. С затаенной тревогой мы следили за их ударами на Молебский завод. Мы знали, что враг сильно укрепился и разбить его будет трудно. С радостью мы узнали, что соединенными усилиями 1-го Уральского и Богоявленского полков противник раздавлен и Молебский завод взят. Орлы Урала! Вы с гордостью можете сказать, что исполнили свой долг перед Революцией. Ваши мужество и стойкость послужат примером для других частей армии»[29].

Однако и эти победные бои не привели к решительному перелому.

В ночь на 18 ноября 1918 года очередной ставленник Антанты — адмирал Колчак, совершив в Омске государственный переворот, установил жесточайшую военную диктатуру и провозгласил себя «верховным правителем России». Еще будучи военным министром Омской эсеро-меньшевистской Директории, он облюбовал Пермское направление и решил, что путь от Перми через Вятку и Котлас навстречу американо-английским интервентам самый быстрый и верный для объединенного наступательного похода всех белых сил на Москву. Придя к власти, Колчак приложил все усилия к тому, чтобы в кратчайший срок обеспечить на избранном им направлении двойное, а то и тройное численное превосходство.

Советские войска 3-й армии, чтобы сорвать далеко идущие замыслы сухопутного адмирала, готовились сами к наступлению на Екатеринбург, но колчаковцы опередили их. Опередили всего на один день и ввергли красных в катастрофически страшный декабрь.

29 ноября 1918 года генерал Гайда, получив в свое подчинение и войска Прикамской группы, обрушил внезапный и сокрушающий удар по крайнему левому флангу 3-й армии. Части Особой бригады и 29-й (бывшей Сводной) стрелковой дивизии дрогнули и начали отступать со все нарастающей быстротой.

30 ноября была сдана станция Выя, 1 декабря — Крутой Лог. 3-го колчаковцы были в Кувше, 7-го — в Бисере, а 9-го — уже и в Лысьве. Особая бригада прекратила существование. Ее остатки влились в 29-ю дивизию, руководство которой само уже мало верило в то, что после потери железнодорожного узла Калино ее полкам удастся удержать Чусовскую, Селянку, а затем быть может и Пермь.

30-я дивизия, как и предписывалось ей ранее, в последний день ноября предприняла попытку перейти в наступление. На ее боевых участках колчаковцы пока особой активности не проявляли, но и продвинуться вперед не позволили. Поняв, в каком опаснейшем положении оказалась соседка слева — Особая бригада, — врид начдива Н. Д. Каширин решил оказать ей незамедлительную помощь ударом через Матвеево к станции Кормовище во фланг наступающему противнику. Но пока шла перегруппировка, велись согласования со штармом, колчаковцы вновь опередили наших и атаковали группу С. Г. Фандеева, нацеленную для удара на Кормовище.

В середине декабря в дивизию из лечебного отпуска вернулся В. К. Блюхер. К тому времени генерал Гайда, добившись желаемых целей в северной полосе наступления, с еще большей силой, чем в октябре, развернул свои атаки на Кунгурском направлении.

Через неделю противник на северо-западе начал выход к пригородным селениям Перми и грозил через все ширящийся разрыв с 29-й дивизией уже не просто отсечь, а и полностью изолировать 30-ю от остальных частей армии и фронта. В предвидении этого завязать надолго в Кунгуре было бы полнейшей бессмыслицей. К исходу 20 декабря Блюхер доложил командарму:

Ночью начдив 30-й сообщил штабу армии о полной эвакуации из Кунгура советских учреждений и командующий утвердил отход частей дивизии из города.

С утра 21-го за Кунгур еще дрались бригады Н. Д. Томина и В. Г. Данберга, а к полудню на его улицах остались только бойцы 1-го Уральского и Богоявленского полков. Они и покинули поздно вечером последними город, оборону которого вместе с другими краснопартизанскими частями, влившимися в состав былой 4-й Уральской, стойко и мужественно держали ровно день в день три месяца.

…24 декабря Пермь пала, 29-я дивизия поспешно отступила за Каму. Части 30-й с утра 26-го еще удерживали за собой значительные отрезки тракта и линии железной дороги между Кунгуром и Пермью, но к вечеру колчаковцы бросили против них две сильные группы войск. Одна наступала на левом фланге по Оханскому тракту, другая повела атаки в сторону Осы. Требовалось вновь выводить полки, бригады из-под ударов превосходящего противника и, выиграв любой ценой время, закрепляться на более выгодной линии обороны. Строжайшим приказом Блюхер потребовал:

Приближался Новый, 1919-й год. О какой-то особой его встрече никто и не загадывал. Люди изнемогали от каждодневных жестоких боев и изнурительных ночных переходов, от жуткого холода и глубоких снегов. Все голодали. Приобрести что-либо из питания даже за деньги в этом сплошь лесном районе удавалось с большим трудом. О подвозе продовольствия из тылов и думать было нечего.

Лишь в Архангельском, Белорецком да Богоявленском полках, несмотря ни на что, царил почти праздничный настрой. Сердца, души красноармейцев, командиров, партийных работников этих частей согревали победные сводки с юга, из родной Уфимской губернии. Дивизии 1-й и 5-й советских армий громили там колчаковцев напропалую, без устали. 27 декабря вновь советской стала станция Чишма, 29-го был освобожден Стерлитамак, а в ночь с 30 на 31 декабря наши передовые отряды ворвались и на улицы башкирской столицы Уфы. Рабочие же Богоявленского и Архангельского заводов сами взялись за оружие и, не дожидаясь подхода регулярных красных войск, выбили собственными силами врагов из своих поселков.

Но не знали земляки ни дома, ни на фронте, что в то же самые дни, а точнее — 24 декабря 1918 года председатель Совета Обороны Республики В. И. Ленин познакомился с пересланным ему из приемной ВЦИК заявлением бывшего председателя Богоявленского комитета РКП(б), члена Уфимского исполкома П. И. Зудова. В его заявлении содержалась просьба оказать помощь семьям красноармейцев и командиров Богоявленского и Архангельского полков дивизии В. К. Блюхера, пострадавшим от белогвардейцев при отступлении Красной Армии и оставшимся без средств к существованию.

На препроводительной записке из канцелярии ВЦИК Владимир Ильич пометил: «На завтра, 25/XII, в Совет Обороны»[32]. В тот день Ленин председательствовал на заседании Совета. Среди других был обсужден и доклад Петра Ивановича Зудова. Только о том, какую конкретно помощь семьям красноармейцев Богоявленского и Архангельского полков решили оказать члены Совета Обороны, в 30-й стрелковой станет известно много позже, и вместе с былыми боевиками-партизанами Красной Усольской республики порадуется тогда ленинской заботе о родных, близких его героев их боевой командир Василий Константинович Блюхер.

Ну, а пока… Пока всю первую неделю января полки 30-й одни продолжали удерживать плацдарм на левом берегу Камы. К Оханску рвались отборные части 4-й Сибирской пехотной дивизии белых. На Осу наседали головорезы 7-й Уральской князя Голицына, шефом одного из полков которой был сам Колчак. Но именно в ту неимоверно тяжкую неделю В. К. Блюхер сумел на ходу, в боевой обстановке произвести серьезную реорганизацию. Он расформировал маломощные 5-ю, 6-ю, Архангельскую бригады, направив их части и подразделения на усиление бригад, существовавших в дивизии до ее слияния с 3-й Уральской. Это позволило сократить число боевых единиц и улучшить управление ими. За счет ликвидации ряда штабных служб, тыловых команд удалось значительно повысить количество активных штыков безо всякого получения пополнений извне.

7 января 1919 года противник выбил части 2-й бригады 29-й стрелковой дивизии из Усть-Сана и создал угрозу распространения своих войск вниз по правому берегу Камы. Дабы не иметь неприятелей и за спинами полков, бригад, начдив 30-й приступил, невзирая на все сложности обстановки, к переброске соединения на другую сторону реки — в районы Очерского, Павловского заводов и города Оханска.

…С невеселыми думами ехал в тот день Михаил Васильевич Калмыков на очередной доклад в штаб бригады. Ими сразу и поделился с Иваном Степановичем Павлищевым:

— Мерзнут бойцы, товарищ комбриг, голодают. Да и батальоны уже, что роты…

— А раненых и обмороженных где оставляете? Не в деревнях?

— Что вы, Иван Степанович! Такого не допускаем. Нет крестьянских подвод, приказываю с обозных саней сбрасывать любую кладь и эвакуировать пострадавших товарищей только в госпитали.

— И очень правильно поступаете. Это никем не забудется — ни ранеными, обмороженными, ни здоровыми бойцами! — отметил командир бригады и сразу порадовал доброй новостью: — Как вы знаете, приказом Блюхера ликвидированы все бригады, появившиеся у нас в ноябре-декабре. К нам на усиление поступает бригада старого вашего товарища Владимира Григорьевича Данберга. Сам он командируется в распоряжение штаба армии, а его стрелковым и сводным кавалерийским полками мне предложено распорядиться по собственному усмотрению. Так вот питерских и уфимских кавалеристов усиливаю вашей конной сотней, а всех стрелков — ваших земляков, архангельцев — отдаю вам.

— Это очень верное решение, — не скрывая радости, отозвался Калмыков.

— Начальник дивизии тоже одобрил его и подсказал: пусть полк именуется отныне Богоявленско-Архангельским. Покажите, на что способны красноусольцы! И дело есть кстати. Разведчики перехватили приказ генерала Пепеляева. Части его корпуса завтра с рассветом пойдут на Павловский и Очерский заводы. Главный удар будут наносить штурмовые батальоны. Их Колчак своей гвардией называет.

— Слыхал, головорезы отпетые.

— Так вот, — продолжал Павлищев, — Блюхер задумал упредить Пепеляева, 1-я бригада Грязнова ударит по Дворецкому, наша задача обезопасить ее правый фланг. А чтобы все вернее было, ставлю задачу 1-му Уральскому и вашему полкам вернуть обратно Нытвенский завод.

— Наступать мы готовы, — тотчас отозвался Калмыков.

Павлищев рассказал, что еще 5 января в Вятку прибыли члены специальной комиссии ЦК РКП(б) и Совета обороны Ф. Э. Дзержинский и И. В. Сталин и уже многое сделали для возрождения боеспособности частей 3-й армии.

— Разрешите выполнять приказ, — поднимаясь, произнес командир полка.

— Подождите минутку, — задержал комбриг.

Выйдя в соседнюю комнату, он вернулся обратно с ношей в руках и, подавая ее, сказал:

— Хотя я не Гринев, а вы не Пугачев, но… вот вам моя шуба. Носите на здоровье.

Калмыков, растроганный вниманием, с благодарностью принял дар, хотя это и была простенькая бортчанка на стеганной подкладке, сшитая из дешевого злоказовского сукна, с плохо разделанным воротником из овчины.

21 января богоявленцы приняли в свою семью старых боевых товарищей. Приходу земляков-архангельцев все были рады. Теперь полк получил три полнокровных батальона, каждый из которых состоял уже не из трех, а четырех стрелковых рот.

Вскоре пришла весть о победе, которую только что одержали под селом Дворецким полки 1-й Красноуфимской бригады Ивана Грязнова. Там они столкнулись со штурмовиками, которые до этого не знали поражений. У них была особая тактика: в атаке не ложиться, наступать, шагая в полный рост, расстреливать и опрокидывать противника. Но при первой же встрече с блюхеровцами штурмовики изменили своим правилам, залегли, да так, что после боя назад бежали лишь жалкие остатки.

— Мы были вместе с первоуральцами под Молебским заводом, — напомнил Калмыков командирам батальонов и рот перед отдачей боевого приказа. — Орлами Урала называл нас тогда командарм. Верю, товарищи, и нынче мы с честью исполним свой долг перед революцией. Республика вновь зовет нас идти вперед без страха и сомнений!

Весь день 22 января батальоны Богоявленско-Архангельского полка вели тяжелые бои на Нытвенском направлении. Но вот противник потерял деревню Конино, а за ней Чудиново. Это надломило сопротивление колчаковцев. Они откатились к Нытвенскому заводу. Однако и в нем задержались ненадолго. Бойцы Калмыкова, несмотря на темень, продолжали вести наступление, поддерживая тесное взаимодействие с 1-м Уральским полком, развивавшим удар со стороны деревни Железновой, и ровно в 22 часа Нытвенский завод был взят советскими частями.

Утром бригада Павлищева возобновила атаки и провела их с таким блеском, что бойцы с ходу форсировали по льду Каму и вступили твердой ногой на ее левый берег.

так отметили геройский порыв 30-й члены комиссии ЦК РКП(б) и Совета обороны.

Примеру бойцов Блюхера последовали части левофланговой 29-й стрелковой дивизии, и белогвардейский фронт оказался прорванным на всем участке боевых действий 3-й армии.

24 января 1919 года наступающим полкам была зачитана приветственная телеграмма РВС Восточного фронта:

Вечером в штаб полка, который также обосновался в одной из закамских деревушек, пришла Дуня Шойхет. Угощая ее чаем, Михаил Васильевич спросил:

— Ну как, председатель полкового партийного бюро, написала письмо богоявленцам? По-моему, сейчас самое время.

— С ним-то я и пришла, — и, достав из кармана гимнастерки листок, начала читать:

— Мне нравится, а как вам? — обратился Калмыков к помощникам.

— Подписывать надо да быстрей отправлять, — сказал Ландграф.

— На почту сейчас надежды плохи, — заметил Ковшов. — Живой бы связью…

— А что? — поддержал командир. — Обращусь к начдиву, а вы, Дуня, на политотдел поднажмите, и верю, разрешат нам ради такого случая послать специального нарочного в наши освобожденные места. Пусть больше узнают о нас родные, и ответы их скорее получим. Большой политический вес будет иметь все это!

Казалось, зиме конца не будет. Промелькнули победные январские дни, а после бесконечно долго вьюжил февраль. Застряли полки в его снегах и к Перми не пробились. Потянулись уныло оборонные дни.

В начале марта сибирская армия генерала Гайды нанесла внезапный удар в стык между оборонительными линиями 2-й и 3-й советских армий. Колчаковцы ворвались в Оханск, овладели Осой. Во второй раз пришлось богоявленцам Калмыкова переходить по льду Камы.

Новое отступление было тяжелей декабрьского. Над колоннами отходящих висело страшное слово: «Окружили!». Полки утратили связь со штабами бригад. Никто не знал, где искать и штаб дивизии. А тут еще обозы под ногами. Все смешалось, перепуталось.

И в это тяжелое время в полку появился помощник командующего 3-й армии Василий Константинович Блюхер. На эту должность В. К. Блюхер был назначен 31 января 1919 года. В командование 30-й стрелковой дивизией после него вступил Н. Д. Каширин.

— Василий Константинович! Здравствуйте! Вы-то как здесь оказались? — Удивлению и радости Калмыкова не было границ.

— А ты бы усидел, в штабе, когда родная дивизия гибнет? Где Павлищев со штабом? Неужели в плен попал?

— Такие не сдаются. Найдется. Боевое счастье, верю, и на сей раз не изменит ему.

— Будем ждать. А теперь начнем наводить порядки с твоего полка. Доставай карту, — и, склонившись над полотнищем двадцатипятиверстки, пояснил. — Позиции занимайте здесь, на линии деревень Покой и Голованы. И ни шагу назад. Не прошу — приказываю.

Через час Блюхер отбыл на поиски других потерявшихся частей и штабов, а к вечеру Калмыков принимал у себя комбрига и его помощников.

— Иван Степанович, потеряли вас, дорогой. И как угадали, что здесь мы?

— Блюхер подсказал. В поле отыскал. На нас у него какое-то удивительное чутье… Что ж, потыкались, как слепые котята, туда-сюда и будет. Здесь начнем налаживать новую оборону.

Прошла ночь. Утром пожаловали колчаковцы. Думали, как и прежде, спугнуть одним своим видом. Не вышло. Пулеметчики Богоявленско-Архангельского полка сразу же срезали первую цепь атакующих, а затем взялись за подавление пулеметов.

Комбат Беляков, стремясь не упустить момент, решил контратаковать противника. Калмыков согласился. Раньше других из снежных окопов поднялась вторая рота Максима Чугунова. Ротный, опередив бойцов на несколько шагов, застыл на секунду на месте, оглянулся назад и с криком «Коммунисты, вперед! Рота, в атаку, за мной!» ринулся навстречу колчаковцам.

Стремительность и отвага бойцов Чугунова передалась всему полку. Голодные, перемерзшие и донельзя измученные красноармейцы почувствовали былую силу, былую твердость духа. Не ожидали этого белогвардейцы. Дрогнули, побежали, бросая пулеметы, винтовки, оставляя на снегу убитых и раненых.

Дорогой ценой заплатили за этот переломный бой и бойцы Калмыкова. Наибольшие потери понесла вторая рота. На удмуртской земле, под зелеными соснами схоронили товарищи бойцов с далекой башкирской Усолки.

…Весеннее наступление колчаковцев сорвалось — декабрь не повторился. Вятку не постигла судьба Перми. 30-я, а за ней и 29-я стрелковые дивизии вышли из тисков окружения, собрали воедино все свои части и еще на дальних подступах к Вятке заставили врага зарыться в снежные окопы.

Поздним вечером 29 марта связной штаба бригады вручил Михаилу Васильевичу листок, вырванный из полевой книжки комбрига, но почерк был незнакомый. На листе четыре строки, но какие… Перечитывал и не верил.

На другой день утром Михаил Васильевич убыл из полка, оставив ему такой приказ:

…В должности временно исполняющего обязанности командира 3-й стрелковой бригады Михаил Васильевич пробыл ровно 50 дней. Особо запоминающихся событий в это время не было. Шла серая позиционная война. Но главное было достигнуто, 30-я дивизия прочно стала на рубеже реки Кильмезь, и теперь по всему чувствовалось, что именно с этих позиций и начнут уральцы свой победный путь на восток.

Калмыкова тянуло в родной полк, начдив наконец-то внял его настойчивым просьбам. 13 мая 1919 года Н. Д. Каширин издал приказ:

Калмыков быстро закончил передачу всех дел вновь прибывшему командиру бригады. То был Брок Петр Николаевич, в прошлом полковник, успевший окончить академию генерального штаба и только-только мобилизованный в Красную Армию. Ни Калмыков, ни начальник штаба восторга от встречи с новым комбригом пока не испытывали.

По дороге в полк все настраивало на добрый лад. Позади была непролазная вятская распутица. Подсохли проселки, на пригорках даже пылью дымиться стали. Вместе с долгожданным теплом и солнцем май принес сюда, на север, и хорошие вести с южного крыла Восточного фронта. Дивизии Фрунзе перешли в контрнаступление, разбили Западную армию белых и повергли в бегство ударный корпус Каппеля.

Полки 5-й армии вновь возвращали свободу городам и селам Башкирской Советской республики. Радовался Калмыков каждой новой сводке об успешных наступательных действиях Южной группы войск. 4 мая они вступили в Бугуруслан, 17-го — в Белебей. Теперь и Уфа на очереди.

И вот он «дома». Перемен произошло немало. Полк, как все части 30-й дивизии, получил недавно особый номер и именовался теперь 269-м Богоявленско-Архангельским. Эта трехзначная цифра звучала внушительно, напоминая, что Красная Армия растет и мужает.

Входя в курс полковых дел, Михаил Васильевич с удовлетворением отметил, что все вакантные должности заняты командирами, прошедшими специальную подготовку на курсах и в учебных командах. Выросли ряды парторганизации. В каждой роте теперь были крепкие ячейки, которые удалось создать с приходом рабочих-коммунистов, прибывших на фронт по партийной мобилизации из пролетарских центров страны. Роты насчитывали по 120—140 штыков, чего зимой и в батальонах не было. Начальники служб доложили о том, что все до единого красноармейцы обеспечены шинелями и сапогами, а в обозе имеется достаточный запас патронов и артиллерийских снарядов.

В тот же день вечером Калмыков побывал в батальоне, находившемся в полковом резерве. Докладывая о делах, комбат Матвей Лантух рассказал о занятиях в ликбезе, которые часто проводит Шойхет.

Надвигались сумерки. В избе, отведенной под школу ликвидации безграмотности, уже зажгли малюсенькие коптилки, заправленные подсолнечным маслом.

Командира сразу узнали. Все поднялись.

— Сидите, товарищи, сидите, — смущенно проговорил Калмыков. — Так, на огонек заглянул.

Занятия продолжались. Ученики — безусые парии и седобородые мужчины, старательно выводили карандашиками — «чижиками» — на газетных страницах большие учебные буквы. Они были вырезаны из толстой оберточной бумаги и наклеены картофелем на листы картона, служившие классной доской.

Михаил Васильевич подсел к пожилому красноармейцу, посмотрел на его письмо и спросил:

— Не темно?

— Не беспокойтесь, товарищ командир, — тут же отозвался молодой, сидящий сзади, — днем у нас освещение солнечное, ночью — подсолнечное.

Все засмеялись.

Когда урок закончился, бойцы завели разговор о газетных новостях. Кто-то спросил о III Интернационале.

Дуня Шойхет стала увлеченно рассказывать о первом конгрессе коммунистических партий нашей и зарубежных стран, проходившем в начале марта в Москве, о роли Владимира Ильича Ленина в создании III Коммунистического Интернационала, о чувстве солидарности народов в борьбе за коммунизм.

— Объясни, товарищ Дуня, — подал из дальнего угла голос бойкий красноармеец с веснушчатым смышленым лицом, — а почему все-таки нас держат здесь, в чужой губернии? Вот если бы послали нас на свой фронт, под Уфу, брать Богоявленск, там-то уж мы бы развернулись…

— Что же это, товарищи? — с обидой начала Дуня. — Богоявленск наш, а Пермь и Кунгур не наши? Выходит, пусть каждый воюет за свой город, за свой завод? Так?! А петроградские, московские и ивановские рабочие зачем приехали сюда? Ведь их городам Колчак пока не грозит. А татары, башкиры нашего полка? Для них много значат Бугульма и Уфа, но они остаются там, где республика велит. Или венгров возьмите. Их целый батальон в 265-м полку. На родине наших товарищей тоже провозглашена Советская власть, и тоже враги хотят удушить ее. А они? Остаются с нами, здесь дерутся за Советскую Венгрию, потому что они интернационалисты и готовы драться в любом месте за лучшее будущее трудового человечества, за интересы братьев по классу.

— Правильно и хорошо объяснила вам председатель полкового партбюро, — сказал Калмыков. — Мне остается только напомнить, что мы с вами, товарищи, давно уже не в рабочем и не партизанском отряде, а в регулярной Рабоче-Крестьянской Красной Армии, которая отстаивает интересы всей республики, всего пролетариата земли. Революция наша уже за границу перекинулась. Она мировой может стать. Разве тогда мы откажемся помогать иностранным товарищам, как они сейчас помогают нам? Конечно, нет. Недаром же на нашем знамени написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Так что будем воевать там, где мы нужнее, где укажет партия.

Вернувшись в штаб, Михаил Васильевич встретился с комиссаром полка Евдокимовым. Он только что прибыл с передовой и доложил командиру:

— Во всех ротах и командах проведены митинги. Очень доволен народ победами на юге, рвется в наступление. Послушайте хотя бы эту резолюцию: «Просим наш хлебный паек уменьшить с 600 граммов до 400. Отчисленный хлеб передавать детям Москвы. Просим передать рабочим Москвы, Петрограда и нашему вождю товарищу Ленину, что скоро пойдем в наступление… Пощады врагу не будет. Победы обязательно добьемся».

— Вот вам наглядный пример к беседе, — обратился к председателю партбюро Калмыков.

— Завтра непременно расскажу об этой резолюции в школе, — отозвалась Шойхет. — Она лучше всяких лекций.

Приказа из армии о переходе дивизии в наступление ждали каждый час, но кончился май, а его все еще не было. Однако каждый день аншлаги и плакатные надписи в газетах призывали:

В один из вечеров Михаил Васильевич допоздна засиделся за чтением «Правды». Почта все еще работала с перебоями, и газеты пришли сразу чуть ли не за неделю. Пришлось в один прием знакомиться с последними событиями.

Шел уже двенадцатый час ночи, когда в комнату командира кто-то постучал, и порог переступил красноармеец со скаткой через плечо и вещевым мешком за плечами. Его загоревшее моложавое лицо украшали небольшие усы и опрятная бородка. Командир полка узнал в вошедшем Леонида Вейнштока. После выхода из партизанского рейда он был отозван из полка на работу в политотдел дивизии, где одновременно выполнял обязанности и инструктора, и председателя бюро парторганизации политотдела.

— Ба-а! Леонид! — радостно воскликнул Михаил Васильевич. — Не с приказом ли?

— Пока не с ним, но по делам его касающимся. Надо посмотреть, как вы наступать готовитесь. Хочу с недельку повоевать в родном полку. Так лучше: и настроения узнаю, и сам людям помочь смогу. Место в строю какой-нибудь роты, конечно, найдется?

— Бойцом-то зачем? — удивился Калмыков. — Командиром могу поставить.

— Нет, — ответил Вейншток, — командовать не обучен, а наступление будет трудным.

— Раз такое дело — уступлю. В батальон Белякова согласны?

— С удовольствием, там много старых знакомых.

И еще долго говорили они о друзьях, о скором наступлении, о политике.

Прошло три дня. Поступил в полки долгожданный приказ. 5 июня 1919 года в предрассветные сумерки вместе с другими бойцами полка вымахнул на бруствер окопа и красноармеец Леонид Вейншток.

— Вперед, товарищи! — бросил он клич. — За Ленина! За нашу революцию!

30-я дивизия включилась в общее могучее контрнаступление Восточного фронта. Правда, первые победы нельзя было назвать громкими и значительными. За день боев полки пробивались вперед верст на десять-пятнадцать, и к исходу суток в донесениях назывались освобожденными такие деревушки и села, которые в штабах фронта и армии с трудом отыскивали на оперативных картах.

С 10 июня все пошло по-иному. Войска Северной группы узнали о новом блестящем успехе бойцов Фрунзе — о геройском форсировании ими Белой и об изгнании колчаковцев из Уфы. На это полки 3-й армии ответили освобождением Глазова и стремительным продвижением вперед по вятским полям и удмуртским лесам. Пять долгих месяцев понадобилось колчаковцам, чтобы пробиться от Камы на двести-триста верст к западу. Обратный путь они проделали куда быстрей.

В двадцатых числах июня передовые части советских дивизий уже вышли на правый берег Камы на всем ее среднем течении. Бойцам Калмыкова выпала честь во второй раз принести свободу Нытве.

После трех недель непрерывных наступательных боев полк был выведен в бригадный резерв. Появилась возможность дать отдых и людям и себе. Все в этот раз в Нытве радовало Михаила Васильевича. Улицы поселка старинного уральского завода удивительно напоминали ему первое лето в Богоявленске. Та же буйная зелень, та же мирная тишь, от которой, казалось, отвык уже навсегда.

Но вот на глаза попался большой директорский дом, в котором зимой квартировал штаб 3-й бригады, и живо представилось, как однажды подкатили к нему в кошеве Блюхер и начальник штаба дивизии. Василий Константинович приехал тогда прощаться: он уже получил назначение на работу в штаб армии. Командиры собрали немудреный обед. Тосты произносились с поднятыми стаканами морковного чая.

А теперь уже нет Ивана Степановича Павлищева, нет и других близких боевых друзей. В самом начале наступления геройски погиб питерский коммунист Леонид Вейншток. А через несколько дней под Дебессами разорвавшийся неприятельский снаряд оборвал жизнь Федора Ландграфа. Найдешь ли когда еще такого одаренного помощника и верного товарища? И кто будет следующий, ведь сейчас не поставишь последней точки в списке тяжелых утрат. Сколько их будет там, впереди, — задумался командир, глядя за реку. — Не только Урал, но и всю Сибирь еще надо отвоевать…

— Михаил Васильевич, пора митинг открывать, — голос комиссара Евдокимова вывел Калмыкова из задумчивости.

После приветственной речи военкома, обращенной к местным жителям, слово взял старый рабочий:

— Мои товарищи по заводу, все наши семьи благодарны вам, бойцы и командиры, за освобождение нас от озверелых врагов. Земной поклон вам. Передайте наше рабочее спасибо товарищу Ленину за его правильную борьбу и скажите ему: нытвенцы готовы помочь республике и Красной Армии — всем.

С ответом выступил Калмыков:

— Глубоко признательны вам, друзья, за доброе слово и за готовность к всемерной помощи. Поднимайте первым делом к жизни завод и начинайте быстрее работать на оборону республики. А когда нам ваша подмога потребуется, позовем и с радостью примем в свои ряды.

Праздничный вечер закончился спектаклем для местного населения и красноармейцев, который поставили самодеятельные артисты, руководимые неугомонной Дуней Шойхет.

1 июля 1919 года бойцов и командиров 3-й армии приветствовал Владимир Ильич Ленин:

Наступление советских войск развернулось с новою силой и обрело невиданную дотоле стремительность. В день получения ленинской телеграммы полк Калмыкова на пароходах переправился через Каму, но с противником встретился только месяц спустя.

Случилось это уже за семьсот с лишним верст от Нытвы близ далекого зауральского села Першинского. К тому времени красные стяги поднялись уже над Златоустом и Екатеринбургом, Челябинском и Шадринском. Со дня на день советским должен был стать и Курган. На восток теперь вел один-единственный великий сибирский железнодорожный путь. На нем и встретились передовые части 3-й и 5-й армий.

Настало время подвести итог. Удмуртия и Башкирия, все уральские земли от Камы и Белой очищены от врагов. Бойцы Восточного фронта в своем письме-рапорте В. И. Ленину доложили об этом так:

Сибирь, однако, не распахнула сразу свои ворота. На рубеже Тобола пришлось задержаться почти на два месяца. В сентябре Колчак бросился в судорожное контрнаступление, рассчитывая во что бы то ни стало взять реванш за поражение на Урале. Началась знаменитая «тобольская кадриль». В один день противник отходил, и красные полки преследовали его, на другой — отступали уже наши под неожиданно возросшим натиском колчаковцев. И так несколько недель подряд. Бои были на редкость изнурительными и кровопролитными. Из дивизий двух армий, сражавшихся тогда на Тоболе, только полки 30-й смогли от начала до конца удержать за собой активные боевые плацдармы на восточном берегу реки. Это стоило сотен и сотен жизней героев-уральцев.

Непрерывные бои и отсутствие подвоза породили в частях дивизии патронный голод. Когда дело касалось боеприпасов, Калмыков всегда был прижимист. Не давал лишку в батальоны, а докладывая о наличии боеприпасов, безбожно прибеднялся. Ловчить приходилось не от хорошей жизни, но только так и удавалось иметь кой-какой запас на черный день.

На Тоболе и эта «копилка» быстро иссякла. Пришлось выдавать в день по 10—20 патронов на стрелка и по сотне на пулеметы. Не лучше было положение и в полковой артиллерии.

Новый начальник дивизии Е. Н. Сергеев[38] был засыпан заявками на боеприпасы. Удовлетворить их не было возможности, и тогда начдив решился огласить в приказе всем командирам полков такое сообщение начальника артиллерийского снабжения Восточного фронта:

«Каждые три дня дают одни миллион патронов, который мы высылаем по очереди каждой армии фронта. Отсюда видите, что очередь вашей армии наступает через 9—10 дней… Причем предупреждаю, что каждую партию патронов назначает сам Реввоенсовет Востфронта в зависимости от боевой обстановки, а поэтому гарантировать аккуратную высылку даже по очереди не могу. Выход один: нужны героические меры сокращения расходов огнеприпасов… Необходимо собирать гильзы, отобрать максимум патронов у тыловых команд, умело распределять их между полками, строго следить за дисциплиной огня…»

— Положение аховое. Так трудно не было даже в партизанском походе, — заключил Калмыков после ознакомления с приказом. — Но не дают нам значит на других фронтах обстановка труднее. Ведь сама Москва сейчас на осадном положении — деникинцы к Туле вырвались. Надо крепиться, на штыки да на руки свои больше рассчитывать.

Осенью 1919 года главным фронтом страны стал Южный фронт, все силы республики были брошены на борьбу с Деникиным. Но не снималась и задача скорейшей ликвидации колчаковской армии. А помощь? Лишь на один рабочий Урал могли рассчитывать части Восточного фронта, и только что воссозданные партийные, советские и военные организации уральского края оказали ее с фантастической быстротой.

К середине октября армии фронта получили десятки маршевых рот, семь новых крепостных полков, одну стрелковую и одну кавалерийскую дивизии. В красноармейские части вливались те, кто вынес на своих плечах все тяготы колчаковщины.

Как и в марте, в ротах Богоявленско-Архангельского полка насчитывалось по сорок-пятьдесят человек. Но вот пришло пополнение, и полк стал опять обретать полную силу. Прибывали восемнадцатилетние и те, которым было под сорок. Жадно слушали новобранцы рассказы о Красной Усольской республике, о рейде с Блюхером по вражеским тылам, о боях под Кунгуром, Молебским и Нытвенским заводами. Не забывали старые стеклодувы вставить слово о трудовом мастерстве Калмыкова. Ветераны походов на Магнитку и Оренбург восхищались его воинской удалью. И, командуя полком регулярной Красной Армии, говорили они, Калмыков ни разу не дрогнул. Какой роте туго, там и он всегда. Если отступать нельзя, станет в рост под пулями. «Не берут же», — скажет, расправляя усы, и все уже летят за ним в атаку.

— В бою строг, горяч, а так рассудителен, справедлив. С чем ни приди к нему, всегда поможет. Наш брат — рабочий, — тепло и сердечно отзывались бойцы о своем командире.

В октябре в дивизии проходила партийная неделя. Вместе с комиссаром командир был озабочен тем, чтобы за эти дни в ротах максимально выросла партийная прослойка. Помня наказ ЦК говорить людям только суровую правду, Калмыков звал лучших бойцов и командиров вступать в ряды коммунистов и вести за собой людей на трудную, но великую борьбу.

Наступление от Петропавловска к Кургану было последней удачей армии Колчака. Сдержав и измолотив на тобольских плацдармах отборные части Колчака, войска 3-й и 5-й армий возобновили свой сибирский освободительный поход.

У врага резервов больше не было. Его тыл стал тем же фронтом. За спинами колчаковцев поднялась могучая народная армия — сорок тысяч сибирских партизан. И покатилась белая гвардия к Омску.

Последние дни октября 269-й Богоявленско-Архангельский полк, как и вся 30-я стрелковая дивизия, провел в наступательных боях. Новый месяц бойцы Калмыкова встретили уже на берегах Ишима. Вторая большая сибирская река была форсирована с ходу.

В те дни из дивизии было направлено три представления к высшей военной награде: командование ходатайствовало о награждении орденами Красного Знамени командиров 262-го Красноуфимского полка Т. И. Шевалдина, 2-го кавалерийского дивизиона К. К. Рокоссовского и 269-го Богоявленско-Архангельского полка М. В. Калмыкова.

Все трое в боях за Ишим проявили не только зрелое командирское мастерство, но и высокую личную отвагу. Трифон Шевалдин, преследуя противника с горсткой бойцов, пленил два батальона 13-го Омского полка в полном составе. Константин Рокоссовский с тридцатью всадниками атаковал артиллерийскую батарею белых и, подавив сопротивление пехотного прикрытия, тоже взял се в плен в полной исправности. А вот что говорилось в приказе Революционного Военного Совета Республики по личному составу армии о присуждении ордена Красного Знамени командиру 269-го стрелкового полка Михаилу Васильевичу Калмыкову:

Последний день декабря полк Калмыкова встретил в деревне Дубровской. Ее крепкие рубленые избы растянулись двойной цепочкой вдоль Сибирского тракта, который тут уже целиком и полностью оправдывал свое громкое название. Вокруг величавая тайга, снега непроходимые и морозы трескучие.

Давно позади остались степи Прииртышья и Приобья. После Омска оперативные приказы штаба дивизии стали похожими на расписание движения поездов. В них категорически указывалось: какого числа, к какому времени, к каким населенным пунктам должны выйти авангарды бригад. Так прошли Татарск и Барабинск, Ново-Николаевск и Юргу.

Стремительно протекали марши, но легкой железнодорожно-санной прогулкой они, разумеется, не были. Перегоны от станции до станции тянулись по нескольку десятков верст, и деревни на тракте также редки. Многие участки дороги были сплошь забиты бесконечными лентами поездов с замороженными паровозами и вагонами, набитыми мерзлыми трупами тифозных. В деревнях чуть ли не в каждой избе брошены сгорающие в сыпняке колчаковцы.

Заболевали и свои, выбывали из строя обмороженные. Эвакуировать их в тыловые госпитали часто было почти невозможно. Но никакие тяготы не в силах были остановить полки.

В Омске части 30-й стрелковой дивизии были включены в состав 5-й Краснознаменной армии. Белоречане и богоявленцы, верхнеуральцы и троичане попали в боевую семью тех, кто принес свободу их родным местам — Башкирии и всему Южному Уралу. Бойцы Калмыкова узнали, что их письмо, посланное еще в феврале из-под Нытвы на родной Богоявленский завод, дошло по назначению. Жители поселка ответили на него формированием нового батальона добровольцев. И вот, с честью пройдя вместе с 5-й армией весь ее многотрудный путь от Бугуруслана и Уфы через хребты Урала, они встретились со своими земляками на бескрайних просторах Сибири.

В канун нового 1920 года высшее командование получило от штаба дивизии две победные реляции. В первой говорилось о занятии 20 декабря частями 2-й бригады города Томска. Не менее весомым был и второй телеграфный рапорт (к его написанию 269-й стрелковый полк имел уже самое прямое отношение):

Теперь полк продвинулся еще дальше, прошел Мариинск, нацелился на Красноярск.

Днем 31 декабря в Дубровскую прибыл новый начальник 30-й стрелковой дивизии Альберт Янович Лапин;[40] с ним Калмыков до этого не встречался и с любопытством всматривался в его раскрасневшееся от мороза юное лицо. Десятый год Калмыков в армии, но никогда еще не видел, чтобы дивизиями командовали такие юнцы. Лапину было всего двадцать лет.

Однако, когда речь заходила о боевых делах Лапина, забывался комсомольский возраст начдива. На первый план выступали его геройские подвиги, не по годам богатый организаторский и командирский опыт. Сын профессионального революционера-большевика, он стал коммунистом еще в июне 1917 года. В дни Октябрьского вооруженного восстания в Москве, руководя отрядом молодых красногвардейцев, брал штурмом Алексеевское юнкерское училище. Затем фронт. Был комиссаром разведотдела и штаба 5-й армии. В дни контрнаступления Восточного фронта принял 232-й полк 26-й стрелковой дивизии; командуя им, освобождал Бугульму, отважно дрался в лесах Башкирии, в горах под Златоустом…

Хорошо знал Калмыков и о той роли, которую сыграл новый начдив в обеспечении последних блистательных побед 30-й и стремительности ее продвижения на восток, поэтому встретил Лапина с искренним уважением.

— Жалею, — подчеркнул, поздоровавшись, начдив, — что знакомиться с вами приходится с неприятной новости. Ранен комбриг Брок. Настаивал, чтобы позволили остаться при штабе и при делах, но врачи ни в какую. Пришлось эвакуировать в армейский госпиталь.

— А знаете, — признался Калмыков, — не очень-то верил я раньше Броку. А он, видите, каким оказался. Вот тебе и генштабист, бывший полковник… Но кто за него будет?

— Понимаю, вас сейчас отрывать от полка никак нельзя. Обязанности принял начальник штаба Окулич, — ответил Лапин.

Во время смотра начдив похвалил бойцов полка за удаль при взятии Тайги, поздравил всех с наступающим Новым годом.

— Полк хорош, по всему видно, командир заботлив, — похвалил начдив Калмыкова. — Какие вопросы ко мне? В чем неотложно нуждаетесь?

— В тепле, бане и отдыхе, — не задумываясь выпалил Калмыков.

— Что же, коротко и ясно. Обещаю, будет все это. Будет, как только добьем окончательно белых.

Вечером в тесной штабной избе собрались ближайшие помощники и командиры батальонов. Весь стол был уставлен трофейными закусками. Разлили по кружкам душистый китайский чай, засластили его тростниковым японским сахарным песком. На тарелках появились американские консервы и хрустящие итальянские галеты.

Подняв кружку, Михаил Васильевич произнес первый тост:

— Четыре тысячи верст находили мы с полком с первых его походов. Две с половиной тысячи прошагали только за последние полгода. Надо будет, пройдем в Новом году еще столько же. За нашу победу! За окончательный разгром врагов на всех фронтах! За бойцов и командиров Красной Армии! За нашу партию, за Владимира Ильича! За Советскую Россию! Ура, товарищи!

Здравица получилась дружной. Ну, а какое веселье обходится без песен? Вспомнили и певучие народные песни, и маршевые боевые.

На следующее утро полк покинул деревушку и форсированным маршем двинулся по тракту на Красноярск. Пройдя за трое суток более сотни верст, 5 января 1920 года после небольшого уличного боя полк вступил в село Арейское. Здесь Калмыков узнал, что большевики Красноярска подняли рабочих на восстание. Солдаты гарнизона перешли на их сторону, и в городе была установлена Советская власть.

Перед 30-й стрелковой дивизией встала задача — не дать врагу задушить восстание, не допустить на улицы Красноярска ни одного полка колчаковцев. Во исполнение этого начдив Лапин срочно выдвинул вперед всю 3-ю бригаду и приказал ей во взаимодействии с частями комбрига Грязнова и отрядами партизанской армии Щетинкина окружить в районе станции Чернореченская отступающие полки 2-й и 3-й армий врага. Эту операцию сами колчаковцы впоследствии назвали «Сибирским Седаном».

Белогвардейцы стремились прорваться к Красноярску через деревню Дрокино, но опоздали. Раньше их, совершив глубокий обходной маневр, в нее вступили красноармейцы 269-го Богоявленско-Архангельского и 270-го Белорецкого полков. Завязался ожесточенный бой. Колчаковцы несколько раз бросались в яростные атаки, пытались разорвать кольцо окружения, но каждый раз их отбрасывали в исходное положение, несмотря на численное превосходство.

В одной из схваток в крайне тяжелое положение попала 4-я рота полка Калмыкова. Неприятель вывел из строя весь командный состав, и обязанности командиров взводов приняли на себя красноармейцы Рожин и Володарчук. Хотя оба были ранены, они не только не покинули поле боя, но и повели своих товарищей врукопашную, и штыковым ударом враг был отброшен с только что отвоеванных рубежей.

По представлению командира полка оба бойца были по заслугам отмечены. Красноармеец Рожин получил орден Красного Знамени, а красноармеец Володарчук за проявленную отвагу удостоился серебряных часов с надписью: «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Революционный Военный Совет Республики дал высокую оценку за тот бой и всему 269-му Богоявленско-Архангельскому стрелковому полку. В приказе о его награждении Почетным Революционным Красным Знаменем за отличия в боях с врагами социалистического Отечества было сказано следующее:

В 23 часа 6 января 269-й Богоявленско-Архангельский и 270-й Белорецкий стрелковые полки первыми из частей дивизии вступили в Красноярск. Жалкие остатки армий Колчака в панике и беспорядке отошли, минуя город, в восточном и северо-восточном направлении. Колчаковские войска фактически прекратили свое существование. Согласно телеграмме Главкома Восточный фронт в тот же день был ликвидирован. 5-я Краснознаменная армия, преобразованная в отдельную, теперь вошла в непосредственное подчинение Реввоенсовету.

Бои под Красноярском для полка Калмыкова явились последними на Восточном фронте. Правда, требовалось еще сломить сопротивление белочехов, оставшихся без спасительного колчаковского прикрытия. Но на это хватило сил одной 1-й Красноуфимской бригады Ивана Грязнова. Следуя в авангарде, ее полки победами под Канском и Нижне-Удинском вынудили белочешское командование подписать 7 февраля 1920 года на станции Куйтун обязательства о прекращении вооруженной борьбы с частями Красной Армии и партизанами, а также заявить о готовности передать Советскому правительству золотой запас РСФСР, захваченный ими.

Прошел еще месяц, и в воскресный день 7 марта 1920 года полки 30-й, совершившие неслыханный дотоле бросок от вятских земель до берегов Байкала, вступили на улицы Иркутска.

На митинге, посвященном торжественной встрече героев-освободителей, председатель городского военно-революционного комитета А. А. Ширямов сказал:

— Товарищи! Сегодня мы чествуем лучших сынов Красной Армии — бойцов 30-й дивизии. Бойцы — в прошлом рабочие уральских заводов и крестьяне из поволжских и сибирских сел — прошли великий путь. Впереди осталось мало. Победа за нами!