Коммодор

Глава 15

Эта ночь была идеальной для проведения разведки подступов к заливу Фришгаф. Было облачно, так что летнее небо, все еще скупо подсвеченное уже опустившимся за горизонт солнцем, не давало много света. Дул сильный бриз. На шлюпе, который Хорнблауэр недавно покинул, этим вечером пришлось раньше взять рифы на марселях. Сильный бриз и волнение на море означали, что вероятность встретить патрульную шлюпку — с солдатами на веслах — обходящую дозором вдоль бонового заграждения, которое Хорнблауэр решил осмотреть, будет гораздо меньше.

В то же время сам Хорнблауэр мучительные неудобства испытывал от качки. Тендер, на кормовой банке которого он сидел, подпрыгивал на волнах, то глубоко ныряя носом, то почти запрокидываясь на корму; вокруг него постоянно разлетались брызги, так что двоим матросам почти постоянно приходилось отчерпывать воду. Капли влаги безжалостно просачивались сквозь мельчайшие отверстия шлюпочного плаща; в результате Хорнблауэр быстро промок и замерз, а холод и резкие движения маленького суденышка напомнили ему о морской болезни. Если его тело чувствовало себя неудобно, то и желудку тоже было не по себе. В темноте он не видел ни Виккери, сидящего рядом с ним с румпелем подмышкой, ни Брауна, следящего за парусом и ощущал слабое удовлетворение при мысли, что и они не смогут заметить его неестественную бледность и болезненный вид. В отличие от некоторых других жертв морской болезни, которых ему приходилось встречать, Хорнблауэр не мог заставить вести себя естественно, находясь в таком состоянии, впрочем, как пришлось ему горько признаться в глубине души, он никогда не вел себя абсолютно естественно.

Он постарался поудобнее усесться на кормовой банке и поплотнее запахнул шлюпочный плащ. Немцы и французы, сторожившие Пиллау, не имели понятия, что английская эскадра находится у них под самым носом. Менее дух часов тому назад Хорнблауэр подошёл с двумя шлюпами, оставив «Несравненный» с бомбардирскими судами за горизонтом, вне видимости с берега. Слишком мягкосердечный начальник Кенигсбергского гарнизона вполне мог засомневаться, стоит ли в такую бурную ночь обрекать гребцов патрульной шлюпки на каторжный труд, но даже если соответствующие приказы все же и были им отданы, существовала вероятность, что младший офицер, непосредственно командующий этой шлюпкой, постарается уклониться от их выполнения — особенно, если учесть, что между французами, занимавшие высшие командные посты и немцами, оказавшимся у них в подчинении, не могло быть особо теплых чувств. Впередсмотрящий на носу издал слабый предостерегающий окрик и Виккери, переложив румпель, привел тендер круче к ветру. Шлюпка приподнялась на гребне, а когда она соскользнула в подошву волны, почти у самого борта возник темный предмет, слабо различимый во тьме, среди летящих брызг и сбившейся пены.

— Трос, сэр, — доложил Виккери, — а вот и бон, прямо по курсу.

На волнующейся поверхности моря прямо перед тендером едва виднелась неясная черная масса.

— Пройдем вдоль него, — произнес Хорнблауэр и Виккери положил руля по ветру; по его приказу парус пошел вниз и тендер развернулся параллельно к бону. Ветер дул не строго вдоль бонового заграждения, поэтому в непосредственной близости от него оставалось узкая полоска относительно спокойной воды. С наветренной стороны волны с грохотом перекатывались через него, но здесь поверхность моря на небольшом пространстве была гладкой, хоть и покрытой клочьями пены, отражавшей слабый свет, едва проникающий сквозь тучи с темного неба. Баковый зацепился за трос почти в самом месте его крепления к бону. Хорнблауэр снял свой плащ и, оставшись абсолютно беззащитным под дождем брызг, приготовился и прыгнул на бон. Когда он приземлился, волна, перекатившаяся с наветренной стороны, окатила его с ног до головы и он вынужден был отчаянно цепляться, буквально повиснув на пальцах ног и рук, чтобы его не смыло. Теперь он лежал на огромном древесном стволе, лишь малая часть которого приподнималась над водой. Располагая запасами лучшего леса Европы и возможностью организовать дешевую его перевозку по воде, французы, конечно же, выбрали самое тяжелое дерево чтобы защитить вход в порт. Он продолжал передвигаться по колоде на четвереньках, как привидение раскачиваясь на ее колеблющейся поверхности. Опытный марсовой или, например, Виккери, наверняка просто прошли бы по бону, но Хорнблауэр хотел лично исследовать состояние заграждения, а не получить сведения из вторых рук. Трос, которого он, наконец, достиг был самым толстым из всех, какие ему только приходилось видеть в своей жизни — по крайней мере, тридцатидюймовый, а самый толстый трос «Несравненного» был толщиной всего в девятнадцать дюймов. Он ощупывал колоду чуткими пальцами — а пронизывающий ледяной ветер свистел у него в ушах — и, наконец, нашёл то, что предполагал найти: один из стальных цепных стопоров, которым это бревно было соединено со следующим. Это была цепь с двухдюймовыми звеньями, прочность которой на разрыв составляла тонн сто или около того, глубоко вбитая в колоду; дальнейшие поиски почти сразу же обнаружили еще одну такую же цепь. Вполне вероятно, что под водой есть и другие, вместе штуки четыре или пять. Даже линейный корабль, идущий под всеми парусами с полным ветром, вряд ли сможет прорвать этот бон; вместо этого, он, скорее всего, рискует получить серьезную подводную пробоину. Вглядываясь сквозь летящие брызги, Хорнблауэр разглядел конец следующей колоды и ее цепи: промежуток между бревнами не превышал десяти футов. Ветер, дующий почти параллельно линии бонов заграждения, отжимал колоды к подветренной стороне, насколько этому позволяли соединяющие их стопора, так что вся линия заграждения напоминала рыбью кость. Также на четвереньках Хорнблауэр вернулся назад, привстал, с трудом сохраняя равновесие, и спрыгнул в шлюпку. В темноте, учитывая непредсказуемое поведение катера и бона в бурном море, выбрать подходящий момент для прыжка было непросто и он приземлился прямо на планширь, причем одна нога сорвалась в воду и Виккери втащил в шлюпку своего коммодора лишь с ничтожными остатками его былого величия.

— Отойдём чуть дальше под ветер, — приказал Хорнблауэр, — я хочу, чтобы промерили глубину у каждой колоды. Виккери отлично управлял тендером. Он удерживал его носом на ветер и, давая чуть увалиться под ветер, несколькими гребками смещал ее вдоль бревен бона. Браун стоял в средней части тендера, балансируя при дикой пляске на волнах и промерял глубины неуклюжим тридцатифутовым шестом. Нужно было быть исключительно сильным человеком, чтобы удерживать тяжелый шест на сильном ветру, зато, при соответствующем обращении, такой инструмент промера был гораздо более быстрым и менее шумным, чем обычный ручной лот. Четыре сажени — три с половиной — четыре — как того и следовало ожидать, бон лежал как раз поперек фарватера. С его наветренной стороны было не более пары сотен ярдов — с кабельтов — от песчаных пляжей Пиллау и Хорнблауэр, вглядываясь в ночь, был более, чем уверен, что от берега тянется ещё один, вспомогательный бон, дублирующий первый, который сделает невозможным как прорыв, так и отступление для любого корабля. Это означало, что любой корабль, пытающийся войти в залив с враждебными намерениями, будет наверняка потоплен или сожжен огнем тяжелых пушек Пиллау.

Они достигли подветренного конца бона. Далее шла полоска чистой воды до самой песчаной косы — Негрюнг, если называть её забавным немецким именем — которая на протяжении целых двадцати миль отделяла залив от Балтийского моря. Остающийся открытым проход был около четверти мили в ширину, но абсолютно непригоден в навигационном отношении. Шест Брауна дважды показал глубину в десять футов, а дальше становилось еще мельче — не больше шести или восьми.

Неожиданно Виккери тронул Хорнблауэра за руку и указал в сторону берега. Там появился как будто бы более плотный сгусток тьмы — патрульная шлюпка шла через отмели, чтобы нести караул у бона.

— Весла — на воду, — тихо приказал Хорнблауэр, — отходим в море.

Вальки вёсел были обмотаны матами, чтобы уключины поменьше скрипели; матросы напрягли спины, делая первые гребки и, пока страж спешил занять свой пост, катер потихоньку отошел в море, растворившись во мраке.

Когда расстояние между шлюпками стало достаточно большим, Хорнблауэр приказ поднять парус, и тендер устремился к «Лотосу». Хорнблауэра, в его насквозь промокшем платье, била неуёмная дрожь и терзали горькие мысли. Ему было стыдно за то, что Виккери наверняка заметил, как его коммодор дрожит только из-за того, что его пару раз обдало брызгами — настоящий моряк даже не обратил бы на это внимание. Раздражало и то, что, как и следовало ожидать, первая попытка найти «Лотос» в полной тьме не увенчалась успехом и тендеру пришлось лавировать на ветер и несколько раз менять галс прежде, чем им удалось разглядеть силуэт шлюпа. Затем до них долетел окрик с палубы и Браун взял рупор.

— Коммодор! — крикнул он, Виккери развернул тендер, чтобы подойти к подветренному борту «Лотоса» и Хорнблауэр прямо с банки шагнул на низкий борт шлюпа. На шканцах Виккери обернулся к нему, ожидая приказаний.

— Поднимайте паруса и отойдите подальше в море, мистер Виккери, — произнес Хорнблауэр, — убедитесь, что «Ворон» следует за нами. К рассвету мы должны быть вне видимости с берега.

Внизу, в тесной каюте Виккери, стягивая с себя промокшую одежду при помощи Брауна, неизменно хлопочущего вокруг, Хорнблауэр пытался заставить свой уставший мозг работать над стоящими перед ним проблемами. Браун достал полотенце и Хорнблауэр влил немного жизненного тепла в свои окоченевшие конечности. Виккери, убедившись, что корабль лег на заданный курс, постучал и вошёл, чтобы узнать, ничего ли не нужно его коммодору. Выпрямившись после того, как вытер ноги, Хорнблауэр со всей силы врезался головой в палубный бимс — на этом маленьком шлюпе подволок находился на высоте едва ли больше пяти футов. У Хорнблауэра вырвалось проклятие.

— Под световым люком на фут больше свободного пространства, сэр, — дипломатично заметил Виккери.

Световой люк был размерами три на два фута и, стоя под ним, Хорнблауэр смог, наконец, распрямиться, но даже теперь его волосы скользили по поверхности светового люка. Здесь же болталась на крюке лампа; одного неосторожного движения было достаточно, чтобы Хорнблауэр задел ее обнажённым плечом и тёплое вонючее масло плеснуло ему на ключицу. Хорнблауэр снова выругался.

— Сейчас вам принесут горячий кофе, сэр, — сказал Виккери.

Принесённый кофе имел привкус, который Хорнблауэр за несколько последних лет уже успел позабыть — смесь горелого хлеба с едва уловимым ароматом кофе — но, по крайней мере, он согревал. Хорнблауэр отхлебнул и отдал чашку Брауну, а затем взял сухую рубашку, лежавшую перед ним на казенной части двенадцатифунтовки и с трудом влез в нее.

— Будут ли ещё приказания, сэр? — спросил Виккери.

— Нет, — с трудом ответил Хорнблауэр, осторожно вытягивая голову вперед, чтобы избежать нового столкновения с палубным бимсом. Он попытался укрыть разочарование и плохое настроение, сквозившее в его голосе, но, кажется, не преуспел в этом. Его раздражало, что приходилось признать: похоже, любая попытка прорваться в Фришгаф обречена на неудачу. Вся его осторожность, здравый смысл и даже инстинкты подводили именно к такому выводу. Ни один из кораблей, состоявших под его командой, не сможет ни прорвать бон, ни обойти его. Он с горечью вспомнил те ненужные слова, которые он сказал Бушу — о своём желании атаковать этот район с моря. Если он когда-нибудь нуждался в уроке держать рот на замке, то сейчас он его получил. Теперь вся эскадра ожидает активных действий, а ему придется разочаровать эти ожидания и отплыть, вообще ничего не предприняв. В будущем ему нужно будет закрыть свой рот на двойной запор и трижды прикусить свой болтливый язык, ведь если бы он не проговорился так легкомысленно Бушу о своих намерениях, то не было бы и никаких сложностей. Теперь же Буш, в отсутствии новых приказов, уже успел обсудить перспективы будущих действий с другими офицерами, отчего надежды возросли еще больше — теперь каждый ожидает великих свершений от славного Хорнблауэра (при мысли об этом он улыбнулся с чувством горького презрения к себе), чья репутация дерзкого и искусного командира была широко известна.

Огорченный, он вновь вернулся к расчетам. Между боном и песчаной косой достаточно места, чтобы смогла пройти небольшая флотилия корабельных шлюпок. Он может послать три или четыре, с четырехфунтовками, установленными на носу и полуторастами человек на борту. Вполне вероятно, что ночью они пройдут мимо бона незамеченными и, захватив врасплох всех в заливе, смогут полностью дезорганизовать прибрежные перевозки. Очень может быть, им удастся уничтожить несколько сотен тонн грузового тоннажа. Но обратно флотилия не вернется — за выходом станут следить очень внимательно; артиллеристы на батареях будут дежурить у орудий днём и ночью, а канонерки так и заснуют вдоль оконечности бона. Даже если их экипажи будут состоять из солдат, их будет достаточно, чтобы уничтожить шлюпочную флотилию. Для эскадры будет весьма чувствительна потеря ста пятидесяти опытных моряков — десятой части всех экипажей — а меньшие силы могут быть уничтожены и вовсе без всякой пользы.

Нет, сколько бы каботажных судов не удалось бы уничтожить, это не стоило бы жизней ста пятидесяти моряков. Он должен оставить эту идею. И как будто в ознаменование этого решения, Хорнблауэр встал и начал натягивать сухие бриджи, которые Виккери велел для него принести. Решение пришло уже в следующее мгновение, когда он успел вдеть в штанину только одну ногу и Хорнблауэр замер, стоя голой ногой на палубе, а на второй бриджи были натянуты едва до колена.

— Мистер Виккери, — сказал он, — пусть снова принесут карты.

— Есть, сэр! — ответил Виккери.

В его голосе были пыл и воодушевление, словно эхо чувств, прозвучавших в тоне, которым его коммодор отдал команду — Хорнблауэр заметил это и, застегивая пояс, укрепился в своём решении быть более осторожным в разговорах, дабы восстановить свою репутацию молчаливого героя. Он внимательно взглянул на расстеленные перед ним карты, зная, что Виккери следит за выражением его лица и стараясь ничем не выдать направление своей мысли. Когда же он принял решение, то просто произнёс: «Благодарю вас» — самым бесцветным тоном, каким только смог, а затем, внезапно вспомнив свою самую многозначительную и при этом наименее информативную реплику, прочистил глотку.

— Ха-гм, — проговорил он. абсолютно без всякого выражения и, вполне удовлетворенный результатом, повторил, растягивая этот короткий хриплый звук несколько более обычного: «Ха-а-а-а-гм!»

Изумление, отразившееся при этом на лице Виккери, доставило ему искренне наслаждение.

На следующее утро, уже в своей каюте на «Несравненном», он также испытал легкое удовлетворение, глядя на выражение лиц собравшихся капитанов, когда они увидели схему операции. Все как один они жаждали командовать операцией, готовые рискнуть собственной жизнью и свободой при выполнении задания, которое, на первый взгляд, было абсолютно безрассудным. Два капитан-лейтенанта горели желанием не упустить шанса стать капитанами; лейтенанты надеялись стать капитан-лейтенантами.

— Командовать будет мистер Виккери, — проговорил Хорнблауэр, и получил возможность увидеть игру чувств на лицах собравшихся. Однако в этом случае каждый из присутствующих имел право знать, почему его обошли, поэтому он объяснил это в нескольких словах.

— Командиры бомбардирских кечей незаменимы на своих местах — среди нас нет ни одного лейтенанта, который мог бы так же хорошо как они управляться с их адскими машинами. Надеюсь, я не должен объяснять вам, почему незаменим мистер Буш. По воле случая именно мистер Виккери был со мной на разведке у бонового заграждения и который, таким образом, знает обстановку лучше, чем мистер Коул, второй из возможных кандидатов. Невредно успокоить чувства Коула объяснением подобного рода; хуже было бы закончить разговор таким образом, чтобы у собравшихся возникло ощущение, что он не доверяет Коулу самостоятельного командования по каким — либо другим причинам. Бедный старина Коул — седоголовый и сгорбленный, он действительно староват для выполнения этой задачи, но и он всё же надеялся на участие и на производство в капитаны в случае удачи. Хорнблауэра вдруг мучительно ощутил, что Коула не вполне удовлетворило подобное объяснение, но он несколько успокоил себя мыслью: лучше не пытаться вести борьбу с оскорбленными чувствами и быстро перешёл к следующему вопросу:

— Решив эту проблему, джентльмены, предлагаю вам высказать свою точку зрения о том, кто еще будет участвовать в операции в качестве подчиненных мистера Виккери. Прошу мистера Виккери, как наиболее заинтересованного, высказаться первым.

После того как были уточнены и эти детали, оставалось приготовить четыре шлюпки для предстоящей экспедиции — баркас и тендер с «Несравненного» и по тендеру с «Лотоса» и «Ворона». Четырёхфунтовка на носу баркаса, трёхфунтовки на каждом из тендеров; продовольствие, вода, боеприпасы, подрывные заряды для уничтожения захваченных судов. Смотр сил, выделенных для участия в операции: матросы с пистолетами и абордажными саблями и морские пехотинцы, вооруженные своими мушкетами и тесаками. Под вечер Виккери вновь прибыл на борт «Неустанного», чтобы уточнить время и место будущих рандеву.

— Удачи вам, — произнес Хорнблауэр на прощание.

— Спасибо, сэр, — ответил Виккери.

Он взглянул прямо в глаза Хорнблауэру и добавил:

— Я вам так благодарен, сэр!

— Не меня — себя благодарите, — раздраженно ответил Хорнблауэр.

Он находил достаточно странным, что Виккери благодарит его за возможность рискнуть своей молодой жизнью. Прикинув в уме, он вдруг понял, что если бы женился ещё мичманом, то его сын мог бы быть в возрасте Виккери.

В сумерках эскадра развернулась по направлению к берегу. Ветер несколько отошёл к северу, однако всё ещё дул сильный бриз и, несмотря на то, что ночь была не столь пасмурной, как предыдущая, шлюпки вполне могли проскользнуть незамеченными. Хорнблауэр смотрел, как они двинулись как только пробили две склянки и отвернулся только тогда, когда они растаяли в серой пелене. Теперь ему оставалось только ждать. Хорнблауэр с интересом отметил, что и на этот раз предпочёл бы лично участвовать в акции и лучше бы сейчас рисковал своей жизнью и свободой на мелководье Фришгафа, чем сидеть в полной безопасности и ожидать результатов. Он считал себя трусом — ведь он действительно боялся увечья и мысль о собственной смерти была ему лишь чуть менее отвратительна; тем неожиданнее было осознание того, что для него есть нечто более отвратительное, нежели опасность. Когда прошло время, достаточное для того, чтобы шлюпки уже прошли мимо бонового заграждения — или уже были захвачены врагом — Хорнблауэр спустился вниз, чтобы немного отдохнуть, прежде чем начнет светать, но смог только притвориться спящим, усилием воли заставив себя лечь в койку и не ворочаться с боку на бок. Для него было настоящим облегчением снова выйти на полупалубу, когда небо начало немного светлеть, освежиться под струёй воды из помпы, а затем подняться на шканцы и уже там выпить кофе, поглядывая время от времени за правую раковину, за которой (корабль лежал на левом галсе) были Пиллау и вход в залив. Нарастающий рассвет открыл их для подзорной трубы Хорнблауэра. На дистанции дальнего пушечного выстрела открылся низкий желтовато-зеленый берег, на котором возвышались форты Пиллау; были ясно видны двойные шпили на кирхах. Показалась линия заграждения, перегораживающего вход — ее отмечали разбивающиеся о бон волны и, время от времени, чернеющий на поверхности край деревянной колоды. Темные насыпи над урезом воды должны означать батареи, возведенные для защиты входа в залив. По другую сторону, насколько хватало глаз, виднелась длинная лента косы Негрюнг — цепочка желтовато-зеленых песчаных холмов, то поднимающихся, то опускающихся, как волны. В проходе же вообще ничего не было видно — ничего, кроме колышущейся массы серой воды, которая то здесь, то там закипала белыми гребнями, под которыми таились мели. Противоположный же берег залива был слишком далёк, чтобы различить его с палубы.

— Капитан Буш, — приказал Хорнблауэр, — не будете ли вы так любезны, чтобы послать на мачту зоркого офицера с подзорной трубой?

— Есть, сэр!

Хорнблауэр наблюдал, как юный лейтенант взбирался вверх по вантам, двигаясь настолько быстро, насколько можно было ожидать от младшего офицера, знающего, что за ним следит око коммодора. Он поднялся по нижним вантам, вися спиной вниз, а затем живо переставляя ноги и руки по выбленкам. двинулся дальше — до самых брам-вант, ведущим на салинг. Хорнблауэр был уверен, что в своём теперешнем состоянии не смог бы сделать это, не остановившись на полпути, чтобы перевести дух, да и глаза у него были уже не столь остры, как у лейтенанта. Он видел, как молодой офицер, устроившись на салинге, настроил подзорную трубу и оглядел в неё горизонт и теперь с нетерпением ожидал доклада. Наконец, не имея сил ждать дальше, он схватил рупор:

— Эй, на салинге! Что видите за косой?

— Ничего, сэр. Слишком густая дымка. Но никаких парусов не видно, сэр!

Быть может, гарнизон Пиллау уже вовсю смеется над ним. Быть может, шлюпки попали прямо в руки противнику, который теперь забавляется, разглядывая эскадру, которая принуждена к долгому и бесполезному ожиданию бесследно пропавших шлюпок и моряков. Но Хорнблауэр решил не позволять себе быть пессимистом. Он заставил себя думать о том, что творится сейчас на батареях и в городе, где, без сомнения, уже заметили британскую эскадру, лежащую в дрейфе вне пушечного выстрела. Бьют барабаны и трубят трубы, а войска спешно занимают оборону, чтобы воспрепятствовать возможной высадке. Именно это должно происходить на берегу в эти самые мгновения. Ни гарнизон, ни французский губернатор всё еще не знают, что волки уже проскользнули в овчарню, что вооруженные британские шлюпки рыщут в водах залива, где никаких врагов не видели уже целых пять лет — с тех пор, как Данциг был взят французами. Хорнблауэр постарался успокоить себя размышлениями над тем, какой ещё поднимется переполох, как только противник уяснит для себя сложившуюся ситуацию: во все стороны будут галопом разосланы гонцы с предупреждениями, экипажи канонерских лодок поднимут по тревоге, каботажные суда и баржи спешно бросятся искать укрытия у ближайших береговых батарей — если, конечно, в заливе есть береговые батареи, — Хорнблауэр готов был побиться об заклад, что между Эльбингом и Кёнигсбергом нет ни единой, потому что до сих пор в них не было надобности.

— Эй, на салинге! Видите что-то на берегу?

— Нет сэр… О — да, сэр! От города выходят канонерки.

Теперь и Хорнблауэр уже мог разглядеть их: флотилия небольших двухмачтовых судёнышек под шпринт-гротами, привычные для Балтики, показалась со стороны Эльбинга. Они слегка напоминали лодки, обычные для английского Норфолка. Вероятно, каждая из них несла по одной тяжелой пушке, возможно, двадцатичетырёхфунтовки, установленные прямо в носу. Они встали на якорь на мелководье, как будто собираясь защищать боновое заграждение, если будет предпринята попытка его прорвать. Четыре из них двинулись к противоположному берегу и встали на якорь, охраняя мелководье между берегом и косой Негрюнг — не то, чтобы «закрывая двери конюшни, когда воры уже увели лошадь», решил Хорнблауэр, когда подобное сравнение пришло ему в голову; они «запирали дверь», чтобы помешать вору выбраться — если, конечно, они уже знали (а это было в высшей степени сомнительно), что вор таки пробрался внутрь. Туман быстро таял; небо прямо над головой было уже почти голубым и сквозь дымку уже просвечивало водянистое солнце.

— Эй, на палубе! С вашего позволения, сэр, виден небольшой дымок, как раз в вершине бухты. Больше ничего не видно, сэр, но дым чёрный, так что это, возможно, горит какой-нибудь корабль.

Буш, измерив на глаз сокращающуюся дистанцию между кораблём и боновым заграждением, отдал команду обрасопит паруса и отойти чуть дальше в море; оба шлюпа повторили манёвр «Несравненного». Хорнблауэр между тем размышлял, не слишком ли он доверился юному Маунду с его бомбардирскими кечами. На следующее утро Маунду предстояло важное рандеву, а пока он с «Мотыльком» и «Гарви» находился за горизонтом. Пока же гарнизон Эльбинга видит только три британских корабля и даже не подозревает о существовании кечей. Это хорошо — до тех пор, пока Маунд точно исполняет отданные ему приказы. внезапный шторм или просто свежий ветер, поднявший слишком большую волну, могут помешать задуманного Хорнблауэром плана. Он ощутил нарастающее беспокойство. Нет, он должен заставить себя немного расслабиться и, по крайней мере, хотя бы выглядеть спокойным. Хорнблауэр позволил себе пройтись по палубе, намеренно замедляя шаг, чтобы скрыть своё нервное состояние от глаз случайного наблюдателя.

— Эй, на палубе! Ещё несколько дымков в глубине залива, сэр. Ясно вижу два столба дыма, как если бы горели два корабля.

Буш как раз отдал команду перебрасовать грот-марсель и подошел к Хорнблауэру.

— Похоже, Виккери кого-то поймал, не так ли, сэр? — заметил он, улыбаясь.

— Будем надеяться, что это так, — ответил Хорнблауэр.

В голосе Буша не было и следа тревоги; его грубое лицо не выражало никаких чувств, кроме жестокого удовлетворения при мысли о том, какое опустошение Виккери произвел среди каботажников. Его абсолютная уверенность в успехе несколько успокоила Хорблауэра, как вдруг он неожиданно понял, что Буш просто не принимает в расчет того, что обстоятельства могут измениться. Буш знал, что эту операцию планировал его коммодор и этого для него было вполне достаточно. В этом случае Буш просто не мог представить себе возможности неудачи и Хорнблауэра особенно раздражало, что именно в этом была причина его спокойствия.

— Эй, на палубе! Вижу два маленьких паруса, идущих в острый бейдевинд поперек бухты к городу. Я не уверен, сэр, но, кажется, второй из них — наш тендер.

— Это наш тендер, сэр! — завопил уже другой голос. Похоже все свободные от вахты матросы «Несравненного» забрались на мачты.

— Это должно быть Монтгомери, сэр, — предположил Буш. Он просунул конец своей деревянной ноги в рым-болт талей крайней карронады и теперь мог без особых усилий стоять на слегка раскачивающейся палубе.

— Он поймал его, сэр! — снова раздался голос с салинга, — наш тендер захватил его!

— Вот еще несколько добрых ломтей хлеба с мясом, которые Бони уже не получит, — сказал Буш.

Полное нарушение прибрежного судоходства в заливе Фришес-гаф могло бы хоть несколько компенсировать потерю ста пятидесяти первосортных моряков. Однако будет трудно убедить в этом лордов Адмиралтейства, если не представить им наглядного свидетельства произведенного опустошения.

— Эй, на палубе! Два паруса разделились. Наш тендер идет по ветру, а на том, втором, что-то с грот-мачтой. Мне кажется, сэр…, — доклад лейтенанта оборвался на полуслове.

— С ним покончено, сэр! — раздался другой голос, встреченный всеобщим криком восторга.

— Он взорвался! — выкрикнул лейтенант, в возбуждении даже забыв добавить обычное при обращении к коммодору «сэр», — столб дыма высотой с гору! Думаю, даже с палубы видно.

Действительно, грибовидное облако дыма, тяжелого и черного, поднималось всё выше над горизонтом. Прошло довольно-таки много времени, прежде, чем ветру удалось разорвать его на отдельные клубы, а после и развеять без следа.

— Это уже не хлеб с говядиной, клянусь Богом! — воскликнул Буш, ударяя правым кулаком в левую ладонь, — это порох! Целая барка с порохом! Пятьдесят тонн пороха, чёрт побери!

— На салинге! Что с тендером?

— С ним всё в порядке, сэр! Не похоже, что взрыв ему повредил. Его корпус все еще за горизонтом, сэр.

— Пошли им, Боже, еще такую же барку, — сказал Буш.

Уничтожение барки с порохом было самым очевидным доказательством того, что Бонапарт использует внутренние водные пути для перевозки военных грузов. Хорнблауэр почувствовал, что кое-чего он всё же достиг, даже если Уайт-Холл и не будет полностью удовлетворён, — и он удовлетворенно улыбнулся и, почти тотчас же подавил свою улыбку, сообразив, что его достоинство требует оставаться бесстрастным даже при вести о триумфе.

— Теперь осталось только ночью вытащить оттуда Виккери и его людей, сэр, — проговорил Буш.

— Да, это всё, что осталось, — ответил Хорнблауэр самым безразличным тоном, на какой был способен.

Взрыв барки с порохом стал единственным бесспорным подтверждением успехов этого дня, который наблюдали с «Несравнного», — об остальных свидетельствовали лишь дымки на горизонте в глубине залива. Когда начало смеркаться, подошла еще одна вереница канонерок, скорее всего из Кенигсберга; они заняли позиции вдоль бонового заграждения. На равнине виднелась и пехотная колонна: ровные горизонтальные линии голубых мундиров и белых бриджей были видны даже с палубы — армия торопилась укрепить оборону Пиллау. Похоже, противник готовился отчаянно защищать вход в залив, на случай, если бы англичане решились нанести coup de main — главный удар.

Вечером Хорнблауэр поднялся наверх их каюты, где перед этим сделал вид, что обедает, и огляделся по сторонам. Всего чувства были настолько обострены еще в каюте, что этот осмотр не дал ему ничего нового. К концу дня ветер немного стих; солнце уже почти село, но, по крайней мере, можно было рассчитывать еще на пару часов светлого времени.

— Капитан Буш, я был вам очень признателен, если бы послали лучших канониров к пушкам нижней орудийной палубы по правому борту.

— Есть, сэр!

— Будьте любезны приказать зарядить их и выдвинуть. Далее я хотел бы, чтобы корабль приблизился к берегу на дальность выстрела батарей противника. Я хочу увидеть, каков радиус их действия.

— Есть, сэр!

По всему кораблю засвистали дудки; боцман и его помощники начали выкрикивать команды, матросы побежали по своим местам. Корабль тяжело содрогнулся, словно во время землетрясения — тяжелые двадцатичетырёхфунтовки нижней палубы с грохотом выдвинулись из портов.

— Пожалуйста, следите, чтобы командиры орудий точно знали свои цели, — напомнил Хорнблауэр.

Он хорошо знал, насколько ограничено поле зрения человека на нижней пушечной палубе, глаза которого находятся едва ли на фут выше уровня воды и не хотел, чтобы противник догадался, что ложный выпад, который он собирается предпринять, является всего лишь ложным выпадом. Матросы с подветренными брасами грот-марселя бодро пробежали по палубе, поворачивая тяжелый парус, «Несравненный» привёлся к ветру и медленно двинулся.

— Немного левее, — приказал Буш рулевому, — дай ему увалиться. Одерживай! так держать!

— Есть, так держать, сэр! — эхом отозвался рулевой; ответив, он одним движением натренированных лицевых мускулов передвинул порцию жевательного табака из-за щеки в рот и мгновением позже точным плевком сквозь рукояти штурвала отправил её прямо в шпигат, ни на секунду при этом не отвлекая своего внимания от грот-марселя и компаса в нактоузе.

«Несравненный» по-прежнему спускался под ветер, приближаясь ко входу в залив и береговым батареям. Это было рискованно — корабль словно напрашивался на выстрел. Неподалеку от батарей поднимался небольшой дымок; вполне возможно, это просто готовили ужин для гарнизона, но в равной степени вероятным представлялось, что дымок поднимался от печей, в которых лежали докрасна раскаленные ядра. Но Буш знает об этой опасности, всегда сопутствующей сражениям с береговыми батареями и напоминать ему об этом лишней раз нет нужды: все помпы были приготовлены, парусиновые рукава раскатаны, а по всей палубе согласно боевому расписанию заняли свои места матросы с вёдрами, готовые заливать начинающиеся пожары. Буш на глаз оценивал расстояние до берега.

— Немного поближе, пожалуйста, капитан Буш, — произнёс Хорнблауэр тоном подсказки. Его раздражало, что корабль, по-видимому, всё еще находился вне дальности выстрела с берега. Наконец фонтан воды на секунду показался среди волн в двух кабельтовых справа по носу.

— Пройдем ещё немного вперед, капитан Буш, — сказал Хорнблауэр.

В напряженной тишине корабль шёл все дальше. Вдруг сразу несколько фонтанов поднялись к небу почти у самой правой раковины — так близко, что добрая кварта соленой воды, подхваченной ветром, плеснула прямо в лицо Бушу.

— Чёрт их всех побери, — выругался он, протирая глаза.

Итак, как показали результаты последнего залпа, подходить к батареям ближе нет смысла. Кстати, никаких дымков возле них не видно. Хорнблауэр обвел подзорной трубой по горизонту и сглотнул от неожиданности. Стреляла совсем другая батарея — расположенная чуть левее, — более того, о её существовании он до сих пор даже не догадывался. Трава на брустверах отросла настолько, что абсолютно скрывала её даже при наблюдении с короткой дистанции, но батарея сама выдала себя преждевременным залпом. Если бы командовавший ею офицер набрался немного терпения, то минут через десять «Несравненный» оказался бы в весьма сложном положении.

— Достаточно, капитан Буш, — подвел итог Хорнблауэр.

— К повороту, — приказал Буш рулевому и затем повысил голос, — к подветренным брасам!

«Несравненный» накренился, разворачиваясь пушками правого борта к береговых батарей и, двигаясь в бейдевинд, теперь приближался к ним значительно медленнее. Хорнблауэр указал на только что выявленную батарею вахтенному мичману и послал его бегом передать эту информацию на пушечные палубы.

— Держать в бейдевинд! — прорычал Буш рулевому.

— Есть держать в бейдевинд, сэр!

Через секунду-другую поверхность моря вокруг «Неустанного» покрылась всплесками и тяжелый вой пролетающих ядер резанул уши. Странно, но ни одно из них не попало в цель; впрочем, странным это казалось лишь до тех пор, пока Хорнблауэр не взглянул вверх, не заметил двух эллипсообразных дыр в бизань-марселе. Наводка никуда не годилось — ведь по ним, насколько мог судить Хорнблауэр по количеству вылетающих дымков, стреляло уже около двадцати орудий. Он постарался хорошенько запомнить месторасположение батарей — никто не знает, когда это ещё ему пригодиться.

— Открывайте огонь, капитан, если сочтете нужным, — сказал Хорнблауэр и, прежде чем он договорил вежливое окончание этой фразы, Буш вскинул свой рупор и повторил приказ во всю мощь своих лёгких. Помощник артиллериста, стоящий на верхней площадке трапа, продублировал его дальше, до нижней пушечной палубы. Возникла короткая пауза, которую Хорнблауэр отметил с удовольствием — она означала, что канониры приучили свои расчеты тщательно наводить пушки на цель, а не просто дергать за спусковые шнуры, едва заслышав команду. Затем раздался оглушительный грохот; корабль содрогнулся и клубы дыма, поднявшись кверху, медленно рассеялись на подветренной стороне. В подзорную трубу Хорнблауэр видел фонтаны песка, вздымающиеся повсюду вокруг замаскированной батареи. Семнадцать двадцатичетырёхфунтовок взревели вновь и вновь; палуба под ногами Хорнблауэра дрожала от отдачи и громыхания пушечных катков.

— Благодарю Вас, капитан Буш, — сказал Хорнблауэр, — теперь вы можете отвести корабль подальше от берега.

Буш недоумённо сморгнул — его кровь уже закипела по-боевому и ему пришлось на несколько секунд остановиться и обдумать, что делать с новым приказом.

— Есть, сэр! — он снова вскинул свой рупор, — прекратить огонь! По местам стоять к повороту!

Приказ был передан на пушечные палубы и грохот оборвался так неожиданно, что приказ Буша рулевому: «Круто под ветер!» — прозвучал неожиданно громко.

— Пошёл грот! — крикнул Буш.

Когда «Несравненный» под напором парусов уже тяжело накренился в повороте, еще несколько фонтанов, на этот раз выросшие на поверхности моря довольно кучно, возникли вдруг справа по носу. Если бы не этот неожиданный поворот, батареи могли бы накрыть его, а сам Хорнблауэр был бы уже искалеченным обрубком, тянущим свои внутренности по доскам палубы.

«Несравненный» пересек линию ветра и кормовые паруса наполнились.

— Выбирай! — выкрикнул Буш. Передние паруса наполнились ветром по мере того, как матросы с подветренными брасами бежали в корму и «Несравненный» лёг на новый галс.

— Будут еще приказания, сэр? — осведомился Буш.

— Действуйте в соответствии с полученными ранее.

С выбранными втугую брасами, лёжа на правом галсе, корабль быстро удалялся от берега, возвращаясь туда. где его ожидали оба шлюпа. Люди на берегу сейчас воодушевлены успешным отражением нападения; не исключено, что какой-нибудь канонир клянется, что собственными глазами видел как ядра ударяли в британский корабль. Их нужно утвердить в подозрениях, что поблизости затевается нечто отчаянное.

— Сигнальный мичман?! — полувопросительно бросил Хорнблауэр.

Гроздья разноцветных флагов расцвели на фалах «Несравненного»; для сигнального мичмана будет хорошей практикой попытаться передать фразу «Вечерний звон венчает дня конец», используя при этом минимальное количество флагов. Наведя подзорную трубу, мичман разбирал ответный сигнал «Ворона».

— «Б» — «л» — тянул он, — должно быть «белеющее»? Нет, «блеющее» — чтобы они при этом не имели в виду. «С» — «т» — «а» — «д» — «о». Стадо. Два—пять. Это значит «Ветры». Эти ветры «П» — «а» — «с»—…

Так значит, Коул на «Вороне», по крайней мере, знаком с «Элегией» Грея, а тот, кто у него управляется с сигнальными флагами, достаточно находчив, чтобы передать слово «ветры» военно-морским кодом. Как Хорнблауэр и предполагал, на «Вороне» решили к тому же поднять «lee» (подветренный) вместо «leа» (лужок), чтобы сэкономить ещё один сигнальный флаг.

— «И пастух под ветер гонит блеющее стадо» — доложил озадаченный мичман.

— Очень хорошо. Подтвердить получение.

Все эти бесчисленные (и бессмысленные) сигналы, которыми обмениваются линейный корабль и шлюпы, должны быть хорошо видны с берега и должны заинтересовать противника. Хорнблауэр приказал поднять очередной сигнал, предваряемый номером «Лотоса»: «А пахарь к дому направляет путь» — получив в ответ недоуменное «Ваш сигнал не понят». Пурвис, первый лейтенант «Лотоса», который временно командовал шлюпом, похоже был не слишком сообразителен или, по крайней мере, не слишком начитанным. Что он мог подумать о смысле получаемых сигналов — выходило даже за пределы воображения Хорнблауэра, хотя мысль об этом невольно вызвала у него улыбку.

— Отмените этот сигнал, — приказал он, — и замените его запросом: «Срочно сообщите количество рыжих женатых моряков на борту».

Хорнблауэр выждал, пока не пришел ответ. До последнего он все же надеялся, что Пурвис все же будет достаточно догадлив, чтобы в ответном сигнале смысл сочетался с юмором, вместо того, чтобы просто сообщить «Пятеро». Затем он вернулся к делам.

— Сигнал обоим шлюпам: «Приблизиться к боновому заграждению, имитируя нападение. В бой не вступать».

В свете уходящего дня Хорнблауэр смотрел, как оба корабля двинулись вперед, как бы атакуя. Они повернули оверштаг и двинулись по ветру. Дважды Хорнблауэр видел клубки дыма и слышал низкий гул двадцатичетырёхфунтовки, эхом разносившийся над водой — канонерские лодки пробовали достать англичан. Затем, пока было еще достаточно светло, чтобы прочесть флаги, он приказал поднять сигнал: «Прервать акцию через полчаса». Теперь было сделано всё возможное, чтобы привлечь внимание противника именно к этому концу бухты, где находился единственный выход из неё. Гарнизон наверняка уверен, что шлюпки, проводящие рейд в заливе, намерены вернуться именно этим путем. Очевидно, гарнизон будет ожидать, что попытка прорыва начнется в сумерках, при поддержке крупных кораблей со стороны моря. Он сделал все, что мог и единственное, что ему теперь остается, это лечь в койку и провести остаток ночи в покое — если бы, конечно, это было для него возможно. И, конечно, же, именно это было абсолютно невозможным — ведь на карту была поставлена жизнь ста пятидесяти моряков и его репутация везучего и изобретательного офицера. Уже пролежав с полчаса в койке, Хорнблауэр вдруг с удивлением поймал себя на том, что хотел бы предложить трем младшим офицерам скоротать с ним время до рассвета за игрой в вист. Некоторое время он поиграл с этой мыслью, но все же отказался от нее, в уверенности, что в противном случае любой поймет, что коммодор никак не может заснуть. Оставалось только ворочаться и заставлять себя оставаться в койке до тех пор, пока рассвет не освободил его. Когда он поднялся на палубу жемчужная утренняя дымка, столь характерная для Балтики, делала очертания и без того едва выступающих из мрака предметов ещё более расплывчатыми. Всё предвещало прекрасный день, дул умеренный попутный ветер. Буш уже был на верхней палубе — Хорнблауэр понял это еще до того, как поднялся, — по стуку его деревянной ноги у себя над головой. После первого взгляда на Буша, Хорнблауэру оставалось только надеяться, что бессонная ночь, проведенная в тревоге, не оставила таких же явных следов и на его собственном лице. По крайней мере, эта мысль помогла ему укрыть собственную озабоченность, пока он отвечал на приветствие Буша.

— Надеюсь, с Виккери все в порядке, сэр, — начал Буш.

Сам факт, что Буш первым обратился к Хорнблауэру в столь ранний утренний час — и это после долгих лет службы под его командованием, — был самым красноречивым доказательством его тревоги.

— О, да, — резко бросил Хорнблауэр, — уверен, что Виккери выберется без единой царапины.

Он сказал это абсолютно искренне, зная — как часто думал и раньше — что тревога и озабоченность были, в общем-то беспричинны. Он сделал все возможное. Он вспомнил, как тщательно изучал карты, внимательно следил за показаниями барометра, вспомнил свои мучительные — а сейчас столь счастливо оправдавшиеся попытки предугадать погоду. Если бы ему пришлось, он побился бы об заклад, что Виккери в безопасности; более того — он поставил бы на это по крайней мере три к одному. Но и это все равно не избавило его от тревоги. Гораздо более его успокоил взволнованный вид Буша.

— При таком бризе прибой будет не слишком сильным, сэр, — заметил Буш.

— Конечно, нет.

Сам Хорнблауэр за прошедшую ночь успел подумать об этом с полсотни раз, а теперь старался принять вид, что это случилось впервые. Дымка уже почти растаяла, так что сквозь нее можно было рассмотреть берег; канонерские лодки все еще стояли вдоль бона и он заметил запоздавшую патрульную шлюпку, идущую на веслах вдоль их строя.

— Попутный ветер для бомбардирских кечей, сэр, — сказал Буш, — они, должно быть, уже подобрали Виккери и теперь идут к нам.

— Да.

Буш окинул пристальным взглядом мачты, чтобы убедиться, что впередсмотрящие находятся на своих местах и не спят. В двенадцати милях от них лежал Негрюнг, длинная песчаная коса, отделяющая залив от Балтийского моря, с которой Маунд со своими бомбардирскими кечами должен был снять Виккери и его людей. Виккери должен был в сумерках высадиться на Негрюнге, бросить свои шлюпки, пересечь косу и выйти в точку рандеву с Маундом за час до рассвета. Со своей малой осадкой кечи могли безопасно маневрировать среди мелей, так, чтобы подойти достаточно близко, спустить шлюпки и снять Виккери и его моряков с косы. Конечно, все четыре шлюпки Виккери были бы потеряны, но это была лишь малая цена, за опустошение, которое он произвел своим рейдом и Хорнблауэр полагал, что с учетом демонстрации ввиду Пиллау, проведенной им самим, возможность подобного развития событий, равно как и мысль о том, что британцы бросят свои шлюпки, никогда не придет в голову противнику, а значит Виккери не встретит на Негрюнге никакого сопротивления, но даже, если бы это и случилось, то коса протянулась на целых пятнадцать миль и Виккери с полуторастами отчаянными матросами смог бы пробиться сквозь жидкий заслон дозорных или таможенников. Если все прошло хорошо, кечи должны появиться очень скоро. Следующие несколько минут могут оказаться решающими.

— Вчера мы не могли слышать пушечных выстрелов в заливе, сэр, — Буш размышлял вслух, — ветер дул с моря. Отряд Виккери мог встретиться и с каким-нибудь вооруженным судном.

— Вполне мог, — согласился Хорнблауэр.

— Вижу парус! — крикнул матрос с салинга, — два паруса на левом траверзе! Это бомбардирские кечи, сэр!

Возможно, они вынуждены были вернуться, так и не подобрав Виккери, но в таком случае непонятно, почему они решили вернуться так быстро. Буш расплылся в широкой улыбке — все его сомнения развеялись.

— Думаю, капитан, — проронил Хорнблауэр, — вы можете положить руль под ветер и двинуться им навстречу.

Достоинство коммодора не позволяло ему приказать поднять сигналы с расспросами как только корабли сблизятся на дистанцию прямой видимости, так, чтобы сигнальные флаги можно было различить с «Гарви» в подзорную трубу. Но «Неустанный» шел со скоростью добрых пяти узлов, вода весело журчала под его форштевнем, а «Гарви» сближался с ним так же ходко, так что оставалось подождать всего несколько лишних минут.

— «Гарви» сигналит, — доложил мичман. Он прочел флаги и теперь быстро листал сигнальную книгу, — моряки на борту, сэр!

— Очень хорошо. Поднимите сигнал6 «Коммодор капитану. Прибыть на борт с мистером Виккери для доклада».

Оставалось подождать совсем немного. Два кеча подошли на расстояние оклика и легли в дрейф; с «Гарви» спустили гичку, которая, раскачиваясь на волнах, быстро подошла к «Несравненному». Через входной порт понялся измученный Виккери, за ним следовал Маунд. Лицо первого было серым и свежие морщинки, появившиеся у глаз, свидетельствовали о трех успешных для службы, но бессонных ночах. Как только они оказались в каюте Хорнблауэра, он, получив разрешение коммодора, с благодарностью сел.

— Итак? — начал Хорнблауэр, — сперва я послушаю вас, Виккери.

— Все прошло очень хорошо, сэр, — Виккери вытащил из кармана своего сюртука измятую бумажку, на которой предусмотрительно делал заметки.

— Мы без труда прошли мимо бона ночью 15-го. Противника не было видно. На рассвете 16-го мы вошли в устье реки Кенигсберг. Здесь мы захватили и уничтожили каботажник «Фред Рич», из Эльбинга, около двухсот тонн, семь человек команды, с грузом ржи и живых свиней. Мы сожгли его, а команду отправили на берег в их собственной шлюпке. Затем мы также захватили «Молнию», также из Эльбинга, около ста тонн, с грузом зерна. Ее мы тоже сожгли. Дальше была «Шарлотта» из Данцига, с корабельной оснасткой, четыреста тонн, команда из двадцати пяти человек, генеральный груз — военное имущество: палатки, растяжки, подковы, десять тысяч ружейных лож. Мы ее сожгли. Затем, «Рыцарская Лошадь», пороховая барка, около семидесяти тонн. Ее мы взорвали.

— Полагаю, мы это видели, — заметилХорнблауэр, — ее захватил тендер с «Несравненного».

— Да, сэр. Все это было на этом конце бухты. Потом мы двинулись к западу и захватили «Висс Рос» из Кольберга, двести тонн. На нем было четыре шестифунтовки и он, похоже, собирался драться, но Монтгомери высадился на него прямо с носа и противник сложил оружие. У нас были ранены два матроса. Мы сожгли его. Затем…

— Сколько всего?

— Один корабль, сэр. Одиннадцать каботажников. Двадцать четыре баржи. Все уничтожены.

— Великолепно, — подытожил Хорнблауэр, — а затем?

— К тому времени стемнело, сэр. Мы встали на якорь у северной оконечности бухты и простояли так до полуночи, а затем подошли к песчаной косе. Здесь мы обнаружили двух солдат и взяли их в плен. Пересечь косу было просто. Мы зажгли голубой фальшфеер и установили контакт с «Гарви». Они начали принимать нас на борт в два часа ночи, а я поднялся в три, перед тем, как начало светать. Перед этим я вернулся и поджег наши шлюпки, сэр.

— Очень хорошо.

Таким образом, противник не получил даже ничтожных трофеев в виде четырех корабельных шлюпок, которые, впрочем, были бы жалкой компенсацией за ужасное опустошение, произведенное Виккери в заливе. Хорнблауэр повернулся к Маунду.

— Не могу сообщить ничего особенного, сэр. Этот район, без сомнения, мелководен, сэр. Но мы без труда вышли в точку рандеву. После того, как мы приняли на борт отряд мистера Виккери, было отмечено касание дна, сэр. У нас на борту дополнительно было больше сотни матросов и, должно быть, наша осадка увеличилась на фут или около того. Но все обошлось благополучно. Я приказал матросам разом перебегать с борта на борт, чтобы раскачать корабль и мы сошли с мели, сэр.

— Понимаю.

Хорнблауэр смотрел на бесстрастное лицо Маунда и улыбался про себя, слушая его бесцветный рассказ. В полной темноте, среди мелей, точно выйти в точку рандеву само по себе было достижением, достойным эпического сказания. Хорнблауэр вполне мог оценить отличную морскую подготовку, которая позволила это сделать, но не в обычаях флота было живописать преодоленные трудности. Кстати, менее добросовестный офицер мог бы попытаться скрыть тот факт, что его корабль сел на мель. К чести Маунда, он не сделал этого.

— Я намерен обратить особое внимание Адмиралтейства, — произнес Хорнблауэр, из всех сил стараясь избавиться от напыщенности, которая сквозила в каждом слове этой торжественной фразы, — на поведение вас обоих во время операции. Лично я нахожу его великолепным. Конечно же, я жду рапортов в письменной форме.

— Есть, сэр!

Теперь, когда он стал коммодором, Хорнблауэр почувствовал больше симпатии к своим бывшим начальникам, которые когда-либо были высокомерны по отношению к нему; теперь он и сам вел себя также — это было единственным способом скрыть тревогу, которая так мучила его совсем недавно.