Коммодор

Глава 3

Хорнблауэр сидел в гостинице «Золотой Крест», в гостиной, которая была предоставлена в его полное распоряжение. В камине горел огонь, а на столе, за которым он сидел, горело не меньше четырех восковых свечей. Вся эта роскошь — гостиная, отведенная для него одного, жаркое пламя камина, восковые свечи — доставляла Хорнблауэру неизъяснимое наслаждение. Он так долго был беден, ему столько пришлось ограничивать себя во всем и постоянно экономить, что возможность тратить деньги без оглядки приносила ему странное, двусмысленное удовольствие — радость, смешанную с чувством вины. В счете, который ему подадут завтра, за свет будет причитаться, по крайней мере, полкроны, а если он захочет утром принять ванну, это обойдется всего в два пенса. За камин также придется платить дополнительно — наверное, шиллинг. Кто бы сомневался — хозяин гостиницы своего не упустит и назначит максимальную цену, какую, по его мнению, смог бы заплатить постоялец — кавалер досточтимого ордена Бани, прибывший со слугой в пароконном экипаже. Завтрашний счет, пожалуй, будет ближе к двум гинеям, чем к одной. Хорнблауэр дотронулся до кошелька, лежащего в нагрудном кармане, чтобы убедиться, что толстая пачка однофунтовых банкнот по-прежнему на месте. Он вполне может позволить себе тратить по две гинеи в день.

Убедившись в этом, Хорнблауэр вновь склонился над записками, которые он сделал сегодня днем, беседуя с государственным секретарем иностранных дел. Они были беспорядочны, но кратко отражали мысли, высказанные маркизом Уэлсли — «Его Высоконосием». Было очевидно, что даже Кабинет Министров не знал наверняка, собираются ли русские сражаться с Бонапартом или нет. Несмотря на всю антипатию, которую царь чувствовал по отношению к французам — а, судя по всему, она была велика — он вряд ли начнет войну сам, разве что будет вынужден сражаться, если Бонапарт атакует его. Конечно, царь предпочтет пойти на уступки — по крайней мере теперь, когда он пытается увеличить и реорганизовать свою армию.

— Трудно представить, что Бони затеет ссору, — рассуждал Уэлсли, — если он может получить практически все, что захочет без драки.

Но если дело все же дойдет до войны, нужно чтобы Англия располагала на Балтике ударными силами.

— Если Бони выгонит Александра из России, я хотел бы, чтобы вы его приняли на борт, — сказал Уэлсли, — мы всегда найдем ему применение.

Короли и императоры в изгнании могут пригодиться — хотя бы в качестве фигур, вокруг которых можно собрать все силы сопротивления режиму, устанавливаемому Бонапартом в захваченных им странах. Под спасительным крылом Англии сейчас обретаются бывшие владыки Сицилии и Сардинии, Нидерландов, Португалии и Гессена, и уже одно это помогает сохранить надежду в сердцах их подданных, стонущих под железной пятой тирана.

— Итак, многое зависит от Швеции, — такова была следующая мысль Уэлсли. — Никто не может угадать, что собирается делать Бернадот. К тому же, завоевание русскими Финляндии до сих пор сильно раздражает шведов. Мы стараемся убедить их, что из двух зол Бонапарт для них гораздо опаснее. Он находится в самом сердце Балтики, в то время как Россия — в ее медвежьем углу. Но шведам не очень-то легко выбирать между Россией и Бонапартом.

Так или иначе, завязывался любопытный клубок — Швеция, управляемая принцем крови, который только три года тому назад был французским генералом и, к тому же, по своему матримониальному статусу, некоторым образом связанным с Бонапартом; Дания и Норвегия в руках тирана, Финляндия, недавно отторгнутая Россией у Швеции и все южное побережье Балтийского моря, наводненное войсками Бонапарта.

— У него армейские лагеря в Данциге и Штеттине, — сказал Уэлсли, — и войска южных германских княжеств, сосредоточенные под Берлином, не считая пруссаков, австрийцев и других союзников.

Бросив к своим ногам всю Европу, Бонапарт заставил идти за собой армии своих бывших врагов; если ему вздумается начать войну с Россией, то значительную часть его войск будут составлять иностранцы — итальянцы и южные немцы, пруссаки и австрийцы, голландцы и датчане.

— Говорят, у него есть даже португальцы и испанцы, — продолжал Уэлсли, — надеюсь, им понравилась прошлогодняя зима в Польше. Если я правильно понял, вы говорите по-испански?

Хорнблауэр подтвердил.

— И по-французски тоже?

— Да.

— А русский?

— Нет.

— Немецкий?

— Нет.

— Шведский? Польский? Литовский?

— Нет.

— Жаль. Но, говорят, большинство образованных русских разговаривают по-французски лучше, чем по-русски — по крайней мере, те русские, которых я встречал, они не очень-то хорошо знают свой родной язык. Что же касается шведского, то мы же можем предложить вам переводчика — вам придется согласовать с адмиралтейством, как он будет записан в судовую книгу — надеюсь, я правильно употребил это морское выражение?

Это было типично для Уэлсли — говорить обо всем с легкой насмешкой. Это экс-губернатор Индии, а ныне — министр иностранных дел, аристократ голубой крови, человек высшего общества и изысканный денди. Всего несколько слов понадобилось ему, чтобы не скрыть, а наоборот, подчеркнуть все свое высокомерное пренебрежение спецификой морского дела, и заодно — продемонстрировать всю степень своего превосходства перед неуклюжим морским волком, даже если этот морской волк каким—то образом умудрился стать родственником могущественных Уэлсли. Хорнблауэр почувствовал легкое раздражение и попытался побороть в себе желание поддразнить своего шурина.

— Вы мастер в любой работе, Ричард, — наконец сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало искренне и спокойно.

Неплохо было напомнить этому денди, что морской волк находится с ним в достаточно близких семейных отношениях, дабы позволить себе называть родственника по имени, данному ему при крещении, а заодно — маркизу вряд ли понравится намек, что он имеет нечто общее с работой.

— Только не в вашей, Хорнблауэр, только не в вашей. Боюсь, мне так и не удалось научиться всем этим морским премудростям — все эти штирборты, лоты, лаги и прочее. Все это нужно вызубрить в юности, как школьник учит латынь: hic,haec,hoc.

Похоже, пробить высокомерное самодовольство маркиза было нелегко; мысли Хорнблауэра возвратились к более серьезным вещам. У русских неплохой флот, около четырнадцати линейных кораблей базируются на Ревель и Кронштадт; у шведов почти столько же. Порты Германии и Померании кишат французскими каперами, и важной частью обязанностей Хорнблауэра будет защита британских торговых судов от этих морских хищников — торговля со Швецией жизненно важна для Англии. Именно с Балтики приходили товары, которые позволяли флоту Британии владычествовать на морях — пенька и деготь, мачтовый лес и снасти, смола и древесина. Если Швеция объединится с Бонапартом против России, ее вклад в этот грузопоток — а это более его половины, будет потерян, и Англия вынуждена будет довольствоваться крохами, доставляемыми из Финляндии и Эстонии, которые еще нужно будет вырвать из когтей шведского флота и провезти через Зунд — несмотря на то, что Бонапарт овладел Данией. России же все эти товары понадобятся для собственного флота, и придется тем или иным путем убедить русских расстаться с ними, чтобы поддержать морское могущество Англии.

Хорошо еще, что Британия не пришла на помощь Финляндии, когда Россия напала на эту маленькую страну; в противном случае трудно было бы ожидать, что Россия вступит в борьбу с Бонапартом. Дипломатия, подкрепленная силой, могла бы, возможно, удержать Швецию от союза с Францией; это, в свою очередь, несколько бы обезопасило торговлю в Балтийском море и поставило бы под удар французские коммуникации на побережье Северной Германии. Под таким давлением — если бы, каким-то чудом Бонапарт не предпринял бы контрмер, даже Пруссию можно было бы убедить перейти на сторону союзников. Таким образом, второй частью задания Хорнблауэра будет развеять глубокое недоверие, которое Швеция питает по отношению к русским и обхаживать Пруссию, дабы толкнуть ее на расторжение альянса с Бонапартом, к которому она была принуждена силой оружия. В то же самое время, Хорнблауэр не должен сделать ничего, что могло бы хоть в малейшей степени повредить британской торговле на Балтике. Неверный шаг будет означать для него катастрофу.

Хорнблауэр сложил свои записи на стол и уткнулся невидящим взором в противоположную стену комнаты. Туманы, льды и мели Балтийского моря; русский и шведский флоты, французские каперы; балтийская торговля, союз с Россией и возможные действия Пруссии; высокая политика и жизненно важная коммерция. В течение нескольких ближайших месяцев судьбы всей Европы будут балансировать на острие ножа, а отвечать за все придется ему. Хорнблауэр ощутил, как участился его пульс и напряглись мускулы — как бывало всегда, когда он ощущал приближение опасности. В последний раз он испытывал подобные чувства около года назад, когда входил в адмиральскую каюту «Виктори», чтобы услышать приговор трибунала, который мог приговорить его к смерти. Он чувствовал, что ему не нравится предстоящий риск и огромный груз возлагаемой ответственности. Он не представлял себе ничего подобного, когда еще в полдень столь радостно стремился за получением обещанных ему приказов. Так вот ради чего он собирается покинуть любовь и дружбу Барбары, жизнь сельского сквайра, мир и покой только недавно обретенного дома!

Но даже сейчас, пока он сидел здесь, ощущая почти полное отчаяние и бессилие, необычайная притягательная сила самостоятельного командования, соблазн самостоятельно решить, казалось бы, нерешаемые проблемы уже начали потихоньку заявлять о себе. Все чувства Хорнблауэра еще сожалели о спокойном «вчера» — мыслями он невольно перенесся уже в беспокойное «завтра». Адмиралтейство дает ему полную свободу действий — по крайне мере, на это он не может пожаловаться. Ревель замерзает в декабре; Кронштадт часто — уже в ноябре. Пока в этих портах стоит лед, он должен будет поискать для своей эскадры другое место базирования. Замерзает ли Любек? В любом случае, лучше будет… — Хорнблауэр резко встал и отодвинул в сторону стул, даже не замечая, что он делает. Думать о чем-либо важном сидя для него было просто невозможно — все равно, что долго сидеть не дыша. Подобное сравнение было тем более уместным, что, когда Хорнблауэр вынужден был сидеть в то время, как его мозг лихорадочно работал, он порой чувствовал признаки, напоминающие симптомы медленного удушья — кровь приливала к лицу, пульс стучал в висках.

О том, чтобы сидеть этой ночью, не могло быть и речи; отставив в сторону стул он освободил пространство, позволяющее ходить по комнате — от стола к окну и обратно — места для прогулки оставалось почти столько же, сколько на шканцах линейного корабля, правда, сейчас его почти ничего не отвлекало от размышлений. Он только начал, когда дверь в гостиную тихо приоткрылась и в образовавшуюся щель заглянул Браун, привлеченный стуком отставленного стула. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять — капитан начал ходить по комнате, значит он еще долго не собирается ложиться. Браун был сообразительным от природы и еще более развил это качество в общении с Хорнблауэром. Он тихонько притворил дверь и выждал добрых десять минут прежде, чем открыть ее снова. За эти десять минут Хорнблауэр полностью погрузился в ритм своей прогулки, а его мысли текли стремительным потоком, остановить который было уже нелегко. Теперь Браун мог просочиться в комнату, не опасаясь, что потревожит хозяина — действительно, трудно было сказать, заметил ли Хорнблауэр вошедшего или нет. Браун осторожно прокрался мимо Хорнблауэра, шагавшего по комнате, достиг подсвечника, стоявшего на каминной полке и снял нагар со свечей — свечи начали оплывать и неприятно пахли. Затем он склонился у камина и добавил топлива в угасающий огонь, едва теплившийся среди красневших углей. Теперь Браун смог покинуть комнату и приготовиться к долгому ожиданию; обычно его чуткий хозяин не заставлял слуг засиживаться допоздна только для того, чтобы они уложили его в постель. Зная это, Браун не был в обиде, что сегодня Хорнблауэр попросту забыл отпустить его спать.

Хорнблауэр мерным шагом ходил по гостиной туда и обратно, разворачиваясь в двух дюймах от дубовой обшивки стены у окна и задевая боком край стола с противоположной стороны комнаты. Русские и шведы, конвои и корсары, Стокгольм и Данциг — все это давало ему обильную пищу для размышлений. К тому же на Балтике может быть холодно, и он должен позаботиться о теплых вещах для команды. А первым делом, когда соберется вся его эскадра, нужно убедиться, чтобы на каждом из кораблей был надежный офицер, которому можно было доверить получение и передачу сигналов. Несмотря на то, что связь должна быть налажена хорошо — как это свойственно для кораблей британского флота, общая организация и дисциплина, по-видимому, будут оставлять желать лучшего — так что планировать что-либо пока преждевременно. Недостатками бомбардирских судов являются…

Тут мысли Хорнблауэра прервал стук в дверь.

— Войдите, — раздраженно бросил он.

Дверь медленно приоткрылась и его взгляду предстали двое — Браун и испуганный хозяин гостиницы в зеленом суконном фартуке.

— Что это значит? — буркнул Хорнблауэр. Теперь, когда его привычная шканцевая прогулка была прервана, он вдруг почувствовал, что очень устал — многое успело произойти с тех пор, как утром арендаторы Смолбриджа приветствовали своего нового сквайра — а боль в ногах напомнила, что он, должно быть, прошел не одну милю, шагая по комнате.

Браун и хозяин гостиницы обменялись взглядами, после чего последний, наконец-то, решился.

— Дело в том, сэр, — начал он нервно. — Это Его Светлость в четвертом номере, как раз под вашей гостиной, сэр. У Его Светлости очень вспыльчивый характер, прошу прощения, сэр. Он говорит — прошу еще раз простить меня сэр — он говорит, что два часа ночи — уже достаточно позднее время для всякого, кто ходит туда-сюда у него над головой. Он говорит…

— Два часа ночи? — удивился Хорнблауэр.

— Уже ближе к трем, сэр, — деликатно уточнил Браун.

— Да, сэр, как раз пробило половину третьего, когда он вторично вызвал меня звонком. Он сказал, что если бы вы просто стучали или пели песни, это было бы еще не так плохо. Но все время слышать, как выходите туда и обратно, сэр — Его Светлость говорит, что эта мерная поступь навевает на него мысли о смерти и Судном дне. Я сказал ему, кто вы, сэр — еще когда он вызывал меня в первый раз. А сейчас …

Теперь Хорнблауэр наконец-то полностью вынырнул из водоворота мыслей, поглотивших его и ступил на твердь окружающей его действительности. Он, наконец, увидел нервно жестикулировавшего хозяина гостиницы, попавшего между чертом — неведомым Его Светлостью с первого этажа и дьяволом — капитаном сэром Горацио Хорнблауэром — со второго и не мог сдержать улыбки. Ему стоило больших усилий не расхохотаться, когда до него дошел весь комизм сложившейся ситуации — неизвестный вспыльчивый пэр внизу, хозяин, испуганный тем, что может чем-то не угодить одному из его самых богатых и влиятельных постояльцев и, в довершение картины, Браун, самоотверженно охраняющий покой своего господина, размышляющего о проблемах экспедиции на Балтику. Хорнблауэр заметил, какое облегчение отразилось на лицах обоих вошедших при виде его улыбки, и на сей раз не мог удержаться от смеха. Брауну был хорошо известен его характер и он ожидал взрыва — а хозяин гостиницы ничего другого и не предполагал — хозяева гостиниц и постоялых дворов обычно не ждут ничего хорошего от постояльцев, покой которых им по воле рока приходится нарушать. Хорнблауэр вспомнил, как ни за что, ни про что выругал Брауна сегодня утром: похоже, Браун не так уж сообразителен, ведь утром Хорнблауэр был просто морским офицером без должности, приговоренным к скуке сельской жизни, а уже вечером он стал коммодором, которого ожидала эскадра и ничто в мире не могло испортить ему настроение — Браун никогда бы этого не позволил.

— Мое почтение Его Светлости, — наконец сказал Хорнблауэр, — скажите ему, что он больше не услышит роковых шагов у себя над головой. Браун, я иду спать.

Хозяин с облегчением выскользнул за дверь, а Браун взял подсвечник — свеча в нем догорела почти до основания — и проводил своего господина в спальню. Хорнблауэр сбросил свой мундир с тяжелыми золотыми эполетами и Браун ловко подхватил его, не давая упасть на пол. За мундиром последовали туфли, рубашка, панталоны и Хорнблауэр погрузился в чудесную ночную рубашку, предусмотрительно разложенную Брауном на кровати. Ночная рубашка из чистого китайского шелка, обшитая парчой с вышивкой на воротнике и манжетах — Барбара специально заказывала ее через друзей из Ост-Индской компании. Грелка — нагретый и обернутый одеялом кирпич — уже успела порядочно остыть, но щедро передала свое тепло свежим льняным простыням; Хорнблауэр заворочался, поудобней устраиваясь в их гостеприимном уюте.

— Спокойной ночи, сэр, — произнес Браун и, как только он задул свечу, тьма сразу же хлынула из углов и заполнила всю комнату. Вместе с тьмой и тишиной пришли сны — прерывистые и беспорядочные. Но и во сне, и просыпаясь — на следующее утро Хорнблауэр и сам не мог хорошенько вспомнить, как он провел эту ночь — его мысли постоянно крутились вокруг различных проблем и деталей предстоящей кампании на Балтийском море — сложной игре, ставкой в которой снова станут его жизнь, репутация и карьера.