Кажется, эта идиотская идея пришла в голову всё тому же Короткову. Впрочем, впоследствии оказалось, что не такая уж она идиотская. Для Полины, разумеется. Звеньевые получали среднюю зарплату бригады плюс пятнадцать процентов вне зависимости от собственного вклада в общее дело. Полина вложить могла немного. А парни вроде Кроткого (такая у Вади была кличка, совершенно не соответствующая его характеру) и Примуса, Тараса или Серого – как раз наоборот. Им не нужна была усреднённая справедливость плюс проценты. Они хотели заработать по максимуму. Благо работали они не совсем уж на колхоз, а на некий неведомый Полине «подряд».
На утро, напрочь стёршее все экзистенциальные ужасы вчерашнего вечера, после обильного, но однообразного завтрака, Вадим, посовещавшись со своими в сторонке, объявил Поле:
– Будешь звеньевой.
Малолетняя дурочка обрадовалась донельзя. В Полине умудрялись органично уживаться интуитивная мудрость и совершенно неосознаваемая ею женская власть над мужчинами (откуда? врождённое?) и глупый малыш, искренне верящий, что он лучше всех прочитал стишок. Угадывая, что движет (очевидно, влюбившимся в неё) сдержанным Вадимом, она и вправду полагала, что сумела поразить его своими деловыми качествами (какими? когда?). Не диссонанс. Извечная загадка хитрой и лживой, но чистой и открытой девичьей души. От кого зависит, кем станет юная прелестница – хладнокровным манипулятором или разочарованной неудачницей? Или и дальше обе стороны – такие знакомые – медальки, затёртой до лоска, никогда не познают друг друга? Какой щелчок раскрутит её, превратив в объём эти плоскости? Какими разнокалиберными коридорами должно помотать душу? Сколько сапог и о какие дороги стереть? Сколько рук перетасует колоду и насколько причудливо? И, главное, кому можно задать все эти вопросы в столовой бывшего санатория для детей-туберкулёзников? Особенно если тебе семнадцать лет и ты, признаться откровенно, ни черта не умеешь. Хоть и знаешь наизусть кучу стихов и даже поэм, и не без гусарства, за которым прячешь хромающую технику, исполняешь на чёрно-белых клавишах вбитые в тебя отличным учителем музыки вариации C-dur Моцарта и можешь транспонировать любой романс в удобную для тебя тональность. И кому это нужно здесь, где до посыпанных хлоркой дырок надо идти пять минут по пересечённой вдоль и поперёк неизвестности? Желательно группами, а то и с мужским сопровождением. Потому что кроме неизвестности пространство пересекают какие-то опасные, особенно в вечернее и ночное время суток, «местные аборигены». С кем танцевать вальс под «Голубой Дунай» на поле? Жизнь иногда донельзя прикладная штука, напрочь лишённая изысков. Возможно, только в ней, безыскусной, реалистичной, где холод, голод и мышечная усталость правят бал, и есть соль? А также спички, патроны и шерстяные носки.
«Если, конечно, знаешь, как со всем этим обращаться. Не играйте со спичками! Особенно рядом с патронами. Я не только веду себя, как идиотка. Я даже думаю, как идиотка! А если вспомнить вчерашний поход «до ветру»…»
Вечером, надувшись чаю, Полина поняла, что отчаянно хочет в туалет. И ладно уж там душ, но хотя бы, простите, подмыться. Но она мужественно молчала. Первой деловито засуетилась домовитая Нила.
– Так, девчонки! Сейчас греем воду, разливаем по кружкам, разбавляем и идём все вместе! – скомандовала она. – У меня есть фонарик.
– А куда идти? – робко уточнила Полина. Она уже и так чувствовала себя посреди этих амазонок быта какой-то пластмассовой феей.
– Ты разве после автобуса не сходила?! – ахнула Вторая Ольга.
– Я… я не хотела.
– Ну ты даёшь! И сидит, молчит, главное! Туалет там, за зданием. Выходишь из дверей, топаешь направо до конца. Там узкая тропинка. Проходишь насквозь и упираешься в нужник. Сразу поймёшь, что это он. Кстати, он виден из нашего окна! – Вторая Ольга отодвинула какую-то тряпку, ею же и приспособленную под «занавеску». – Справа мэ, слева – жо!
– А что, в здании совсем нет туалетов? – недоумевала Поля.
– Совсем! И, кстати, мы тут устроились, как королевы. Потому что все остальные живут во палатах на шестнадцать человек. На четверых ещё только Кроткий, Примус, Стасик и Серый. Старослужащие, понимаешь!
Полина ничего не понимала. Точнее – ничего не понимал её организм. То есть вот этот самый избалованный организм должен выйти куда-то в темень, держа в руках кружку с водой, чистые трусы… Какие, на фиг, трусы? Тут переоденешь. Ну, то есть снова попробуем: кружку воды, чтобы не расплескать, мыльницу – ну эту ладно, в карман… а там куда ставить? на засранный пол или в зубах держать? – и полотенце. Там, значит, снять штаны и, держа в одной руке кружку, в зубах мыльницу, другой рукой… А как же быть со штанинами? Они же могут запачкаться во всём этом! Как их подхватить, если и руки и зубы заняты?
– Полина! Давай кружку! – Пока Поля предавалась размышлениям, Вторая Ольга уже нагрела воды на всю компанию.
Поля подставила кружку, из которой она пила чай.
– Побольше ничего с собой не взяла? – Нила посмотрела на неё сочувственно.
– Нет. Я же не знала, что тут такие условия.
– Ага! Думала, нас на крымский курорт везут! – Нила беззлобно рассмеялась. – Ладно! Значит, пойдём в две смены. На, держи мою кружку, принцесса! Пойдёшь с Первой Ольгой! А потом я, со Второй.
– Что, вот так вот сами, вдвоём? Там же… страшно! – проблеяла Поля.
– Не скули! Я Кроткому стукну, раз ты такая трусишка! – сказала Первая Ольга.
Отправились.
– Вадя! – стукнула Ольга в двери следующей комнаты. – Ты нас не проводишь?
Через мгновение он уже был в коридоре.
«Господи, как стыдно-то! Он же прекрасно понимает, что мы будем делать в этом… туалете!» – думала Полина, пока они втроём огибали здание. Да, кажется, излишняя табуированность иных тем в материнском доме сделала-таки из нашей юной героини идиотку. Но когда они подошли к искомому объекту, она и думать перестала. Строение было братом-близнецом ужасных приморских туалетов. С той только разницей, что не было выложено плиткой, а было просто выбелено извёсткой. Дверей ни снаружи, ни внутри не предполагалось.
– Я постою здесь, покурю. Вы там делайте свои дела, не волнуйтесь, – спокойно сказал Вадим.
При словосочетании «делайте свои дела» Полину шибануло в такую краску, что… Хорошо, что кругом была абсолютная темень.
Кое-как Полина «сделала свои дела» и выскочила наружу гораздо раньше Ольги. Её колотил озноб.
– Ты что, замёрзла? – спросил её Вадим.
– Ннннеттт! – отстучала Полина.
– Иди сюда, – сказал парень.
– Ннне-пппой-дду! – продолжила она отбивать степ зубами.
– Глупая девчонка! – проворчал тот и, сняв с себя майку, набросил её на Полину. И, подтащив к себе, замотал. И демонстративно отодвинул от себя.
– Сам дурак! – беззлобно ответила Полина.
Она боялась подойти к нему вовсе не потому, что опасалась объятий или чего-то такого… Просто обниматься с кружкой в руках, рядом с сельским нужником. Да ещё, наверняка, пропахши всем этим… Кстати, ни от Вадима, ни от его майки уже вовсе не пахло потом.
– Ты что, помылся и переоделся? – ляпнула она, не подумавши.
– Ну да, – похоже, он вовсе не обиделся.
– А где?
– Там, у жёлоба. Где же ещё? Хотел было искупаться весь. Но там, у этого озерца, такие илистые берега, что толку от такого купания не будет.
– Что, вышел в темноту и вот так, холодной водой?..
– Глупая девчонка! – повторил Вадим. Очень нежно.
Тут, слава богу, вышла Первая Ольга, и они двинулись обратно.
Кажется, Вадим сопроводил и Вторую Ольгу с Нилой. Полине даже стало немного обидно. Она уже было подумала, что только к ней он вот так вот… А он просто такой всехний джентльмен. Ну и пусть его!
Вспоминая вчерашний вечер, Полина нахмурилась.
– Ты поела? – к ней подошёл Вадим.
– Да.
– Я серьёзно спрашиваю!
– А я серьёзно отвечаю! – она, конечно же, врала. Ужасную гречневую кашу Поля лишь поковыряла ложкой. Отпила один глоток противного чая – вода здесь была всё такой же ужасной, как и вчера. Солоноватой, с металлическим привкусом. Похоже, подвозом воды специально для студентов никто себя не утруждал.
– Ладно, для начала поверю на слово, – прищурившись, посмотрел на неё Коротков. – Через пятнадцать минут собираемся перед бараком. Не крась глаза, надень штаны, кофту с длинными рукавами и покрой голову чем-нибудь. Надеюсь, косынка у тебя есть?
Полина фыркнула и, ничего не ответив, удалилась, гордо задрав голову. На завтрак она явилась в короткой маечке и шортах. Последний год она очень гордилась своими ногами – о том, что они прекрасны, ей сообщил тот самый слюнявый руководитель занятий танцами-пластикой театральной студии при оперетте, с которым она добросовестно старалась поцеловаться. И тогда же поняла, что это – поцелуи – не для неё. Отвратительно! Отвратительно!!! Губы любителя нимфеток были похожи на дряблые кожные складки истощённой потной старухи, выползшей на пляж. Кажется, он что-то пытался запихнуть ей в рот. Девицы утверждали, что язык и что это должно быть приятно. Может, приятельницам и было приятно, а Полину тогда стошнило прямо на его футболку. Даже сейчас при воспоминании об этом солёный чай стал осаждать подступы привратника желудка. Никогда и ни с кем она не будет целоваться! Ни за что!
Она остановилась, чтобы волевым усилием подавить рвотный спазм.
– Полина! – окликнул её Коротков.
– Что?
– У тебя очень красивые ноги.
Почему-то от Вадима это было приятно слышать, хотя и сказал он это с некоторой долей иронии.
– Дурак!
– Полина!!!
– Что?
– Под штанами они будут ничуть не менее красивы, я же уже знаю, что там. Но мне не хотелось бы, чтобы об этом знал ещё кто-то – комары, например.
Он смеялся. Полина разозлилась, заметив, что все с интересом наблюдают за ними. Особенно Примус. И решительно двинулась к зданию.
– Полина!!!
Она не оборачивалась.
– Твои ноги нужны мне в первозданной красе, а не поцарапанные, расчёсанные и сгоревшие.
Кажется, Вадим работал на публику. Никто не совершенен. Девушка лишь махнула рукой, мол, отстань.
Тем не менее Вадима послушалась. Он относился к той категории мужчин – да-да, уже мужчин, несмотря на молодость! – которым помимо воли подчиняются самые строптивые стервы, не то что маленькие дурочки, готовые блевать от воспоминаний о якобы первом якобы же поцелуе. Подчиняются… но и только.
Спустя четверть часа все стояли перед входом в «барак», как, само собой разумеется, был окрещён так называемый корпус санатория, и ожидали машин. Полина с сомнением оглядела свои белые кроссовки, чувствуя себе донельзя неловко в элегантном спортивном костюме, привезённом кем-то из загранично-командированной родни. Что правда, на голове у неё был платок – благо у запасливой Нилы их оказалось три. Этот нехитрый головной убор несколько роднил её с разношёрстной толпой, одетой во что похуже и поудобнее.
– Ещё какая-то обувь есть или это всё? – поинтересовался Вадим, скептически оглядев её с ног до головы.
– Босоножки, – пролепетала Поля, снова готовая заплакать.
– Не вздумай реветь! Что-нибудь придумаем, – строго сказал он и, сняв с неё платок, перевязал поудобнее. Затем на мгновение прижал её к себе. Развернул и, шутливо шлёпнув по мягкому месту, подтолкнул в сторону девочек. – Иди к подружкам, недоразумение. Звеньевая! – И пошёл в сторону подъехавших машин.
Нет, Полина, конечно, видела программу «Сельский час» и бывала в огородах уездных городов. Но чтобы так – в кузове бортовой машины, сидя на деревянных скамейках – да по бездорожью… К моменту, когда они прибыли к месту работы – бескрайнему, бесконечному полю, покрытому полёгшими под мириадами помидоров кустами, она уже была разбита. Ей казалось, что филейная часть её организма превратилась в огромную пульсирующую гематому. Такого солидного, весомого «чувства задницы» у неё не было ещё никогда.
Две Ольги, Нила, она и одиннадцать парней остались тут. Остальных повезли дальше.
Полина окинула взором пейзаж и загрустила. Бескрайний периметр был покрыт деревянными ящиками, и всю эту батарею тары, как она поняла, они должны наполнить томатами ещё до обеда.
Нила деловито надела матерчатые перчатки, Ольги перешучивались, и только одна Полина, обозревая пламенеющую бесконечность, поняла, что тут и закончится, не начавшись, её слава земная.
– Поле маков в ложбине у Живерни! – произнесла она в никуда.
– Анна Ярославна, Лондонский Парламент[11] вам сейчас не поможет. Небо вам сейчас с овчинку покажется со всеми вашими импрессионистами, вместе взятыми, – тут же съехидничал стоявший рядом Примус.
– Примус, иди к чёрту! Можно подумать, я никогда помидоры не собирала!
– А можно подумать, собирала!
– Собирала, собирала. У бабушки в огороде.
– Ах, у бабушки в огороде. Ну, тогда конечно. Тогда ты прям-таки Паша Ангелина и Алексей Стаханов! Тогда ты сейчас все эти прекрасные кровавые плоды порвёшь, как Тузик грелку!
– Хватит болтать! – Вадим оборвал «интеллектуальную» дискуссию, расставил всех у кромки поля и дал команду: – Начали!
«Мне кажется, или это Вадим тут на самом деле «звеньевая»?» – нагибаясь к первому кусту, подумала Поля.
Это оказалось не так сложно. Первые пятнадцать минут. Уже полчаса спустя нещадно ломило спину, ужасно чесались руки, пот заливал глаза. Через час захотелось пить. Через два – лечь на землю и, раскинув руки, тупо пялиться в небеса. Через два с четвертью захотелось на небеса попасть. Лишь врождённое упрямство и упёртая гордость не позволяли отступить. Соседки по комнате рвали проклятые овощи метрах в пятидесяти от неё, да ещё и болтать успевали, судя по мимике. Парни ушли так далеко вперёд, что и видно не было. Они деловито проносились мимо Полины с заполненными ящиками. Лишь Примус изредка останавливался поострить. Вадим к ней не подошёл ни разу. Она уже успела надуться и готовила ему гневную отповедь.
– Ну что, Анна Ярославна, это тебе не фунт поэзии Бродского, ага? Не парься, он тоже некоторое время телят пас. Правда, ничего хорошего из этого не вышло. Но и ничего плохого, надо заметить. Даже стишок в сельскую газетёнку тиснул за рубль с мелочью, хоть и ссыльный тунеядец. А ты у нас – тунеядец при должности. Фаворитка серого кардинала. Рыцари Круглого Стола уже оплакивают своего верного товарища и предводителя. Никаких тебе больше пиров, одни серенады в честь ногастой пигалицы.
Полина из положения ниц подняла глаза на Примуса.
– Ах, – Примус театрально отпрянул, – какие глаза, мадемуазель. Какие пылкие очи! Будь я в вас влюблён, как наш великолепный Кроткий, я бы немедля предложил вам руку и сердце за взгляд, исполненный столь непосредственной, искренней, незамутнённой, беспричинной ненависти. Но, увы мне, я лишь хочу причаститься вашего тела впоследствии. Ничего иного мне не требуется, так малы мои запросы. Но я обязуюсь быть нежным, умелым и внимательным. Так что, как только вы лишитесь девственности, поставьте меня в известность! – Примус щёлкнул воображаемыми каблуками, поклонился и ускакал к краю поля с полным ящиком наперевес.
Всё было сказано таким тоном, что Полина, вздумавшая было оскорбиться, лишь улыбнулась.
– Пустобрёх! Ну как ты, живая? – вдруг откуда-то слева и сверху. От неожиданности она распрямилась и… шлёпнулась на землю. В ушах загудело и стало горячо. В глазах на момент потемнело, а затем замелькал калейдоскоп причудливых ярко-фиолетовых кругов и полукружий.
«Свалилась в обморок. Как институтка! Так я и есть институтка. А это у меня – ортостатический ко…» – успела подумать Полина. И тут трансляция вовсе прекратилась.
– Полина! Поля!! Поленька!!!
Она открыла глаза, в ушах по-прежнему шумело, левая щека пылала. Перепуганный Вадим, оказывается, подхватил её на руки. Она обняла его за шею, прильнула к нему и как можно более ехидно прошептала слабым голосом:
– Вадим, ты правда фельдшером в Афгане был или врут? Чего так девического обморока перепугался?
– Дура ты, Романова! – сердито сказал Вадим, получивший своё прозвище Кроткий именно исполняя треклятый «интернациональный долг» в Афганистане – за совершенно бешеный нрав и безапелляционную решимость, позволявшую ему находить выход из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций. Он абсолютно ничего не боялся, но при этом был умён и хитёр – полный комплект качеств, необходимых для выживания. Свою службу он вспоминал редко и с неохотой. На просьбы рассказать отшучивался, что немного войны – и вас обязаны принять в любое высшее учебное заведение, даже если вы водород от кислорода прямо в таблице Менделеева, висящей перед носом, не отличите. Дожив до двадцати четырёх лет, он ни разу толком и надолго так и не влюбился, хотя девицы бродили за ним косяками. И он, признаться, весьма щедро и с удовольствием одаривал их ласками. И тут какая-то девчонка, вчерашняя школьница, такая беззащитная в своём ехидстве, такая беспомощная в ослином упрямстве. Такая нелепая со своей глупой стыдливостью. Ничего не умеет, даже подмываться без ванной комнаты. Ах ты ж господи! Проще самому подмыть её, как малого ребёнка, чем чувствовать эти муки. Здоровая кобыла уже, а поди ж ты! Такая дура, что при виде неё тебя кто-то бьёт в солнечное сплетение ногой в солдатском ботинке, и если бы не завидное самообладание, то или трахнуть, или убить. Или и то, и другое. Последовательность не важна. И никому, никому… Дух захватывает от одного её запаха.
– Вадим! Ты так и будешь со мной на руках посреди поля торчать с остекленевшими глазами? Или поставь, или женись.
– Сейчас! Только за калошами свадебными сгоняю – и сразу в ЗАГС! – он уже вернулся в обыкновенное своё состояние видимой никомунедоступности, перекинул её через плечо и отнёс в близлежащую реденькую посадку. Снял обмотанную вокруг пояса ветровку, постелил на траву – и уложил Полину. – Лежать до обеда и не вякать. Понятно? Не тошнит? На, оставь себе, – он протянул ей фляжку.
– О, как ты щедр и благороден! А что там? Коньяк? Ты меня уже спаиваешь?
– Коньяк, в попу бряк. Чай там сладкий. Какой тебе ещё коньяк, с такой игрой сосудов. Лежи и не жужжи.
– Спасибо.
– Не за что! – И он быстро пошагал обратно.
– Вадим!!!
– Что? – он обернулся.
– Ты меня любишь?
– Наверное. Отдыхай давай.
– Вадим!!!
– Что, твою мать, опять?
– Вот так вот сразу и любишь?
– Нет. Сразу я обычно ебу. Всё, потом поболтаем.
– Фу, как грубо!
– А чего ты хотела от неотёсанного чурбана?
– Ничего. Иди к чёрту!
И он пошёл. В поле. А Полине очень не хотелось, чтобы он от неё именно сейчас уходил.
– Вадим!!! Вадим, мне нужен плюшевый медведь!!! Я сплю только с плюшевыми медведями!!! А одна или, там, с мужчинами я не сплю! – заорала Полина ему вслед. Он лишь, не оборачиваясь, махнул рукой, мол, отстань. Ну да, его очередь сказать священное: «Отстань!»
– Ты попал, «прецизионный станок». И похоже, что в бетономешалку. Главное теперь пальцы в розетку не совать, чтобы техника безопасности была соблюдена! – блаженно прошептала себе под нос Полина, улыбнулась и моментально уснула. Почва под ногами была обретена. Кажется, можно ни о чём особенно не беспокоиться. Ни о походе к чёрной дыре вселенских нечистот, ни о сладком чае насущном в данное конкретное время. Чему тут удивляться или возмущаться? Все дети эгоистичны. Они громко орут или обиженно молчат. Любящие взрослые должны кинуться к ним по первому писку. Любимые детки – асы манипуляций. Исчадия ада. Источники неземного блаженства. И дело тут совсем не в календарных годах. Вселенское бессознательное, знаете ли. Ноосферой такое не объять. И ментальным не окучить. И прикладной психологией по ящичкам не разложить. И, возможно, вы, вслед за автором, считаете Полину дурой и питаете к ней некоторую неприязнь, но, как ни крути, она звеньевая. А чья это заслуга – совершенно не важно. Звеньевая-то она. И живёт в комнате всего лишь на четверых, в то время как другие студенты в бараке села Глубокое парятся в куда более зачеловеченных помещениях. И хотя пока она об этом ничегошеньки не знает, но уже скоро, очень скоро, через какой-то годик с хвостиком, ей достанется в старом доме эпохи «бельгийского бума» собственная отдельная…