Комната

— Теперь некому сесть за руль, — сказал Старик.

Так вот почему они не свалили.

— Ладно, что-нибудь придумаем, — сказал он. — Вот снотворное и шприцы.

Старик осмотрел коробку.

— Срок годности истек, — сказал он.

— Всего на пару недель. Не страшно.

— И кто нас повезет?

Он сидел в гостиной, которая служила одновременно кухней и спальней для Детки, и повторял в тысячный раз, что от нее требуется:

— Отвези нас в доме на колесах в другой город. Но мы не должны знать, в какой именно.

— А вы сделаете по уколу и впадете в спячку? — в тысячный раз уточнила Детка.

— Да.

— И я получу пятьдесят бумажек с портретом |||||||||||||||. Верится с трудом.

— Ты говорила, что хочешь подзаработать денег и убраться из города, так?

— Нет, я сказала «убраться из этой сраной дыры», а не из города.

— Здесь дети, — сказал Старик. Он сидел на садовом стуле. Девочка лежала на полу и рисовала. — Можно не выражаться?

— Я называю вещи своими именами, только и всего. И ваша внучка тоже когда-нибудь станет взрослой. Может, стоит пораньше разрушить все иллюзии насчет этого…

— Хорошо, Детка, мы поняли, — сказал он, прекрасно понимая, какое слово прозвучит следующим. — Давайте не будем отвлекаться от темы. Детка, ты берешься за работу?

— Ладно, забились, похер.

— Вот и славно.

— Только ||||||||||||||| поедет с нами.

— У нее еще и ребенок есть? — спросил Старик.

— Раз уж я сваливаю из… этого замечательного места…

— Спасибо, Детка.

— Иди нахер… То дочку заберу с собой. Это не обсуждается.

— Нас и так уже четверо, — сказал Старик. — Как мы все поместимся?

— Я в детстве жила в кемпере, с тремя братьями, матерью и отцом. И ничего. Правда, уехать никуда было нельзя, кемпер был очень старый и стоял на одном месте так долго, что колеса в землю вросли. О своей комнате оставалось только мечтать.

— Спасибо, за это милое отступление от темы, а теперь продолжим. Полагаю, лучше выложить на стол все карты сразу, чтобы не возникло… недопонимания.

— Что это значит? — спросил Старик.

— Дело в том, — сказал он, — что Детка шлюха.

— Ты с ума сошел? — спросил Старик. — Думаешь, ей можно доверять?

— Я проспал в ее квартире одиннадцать часов, а она меня даже не ограбила.

— Я лишь взяла то, что мне причиталось.

— Вот видите, она лишь взяла то, что ей причиталось.

— Нельзя провести ночь в моей квартире и не заплатить.

— Нельзя провести ночь в ее квартире и не заплатить.

— Именно, — подтвердила Детка. — Таковы правила.

— Я ей не верю, — сказал Старик.

— Послушайте, — сказал он Старику, когда они ненадолго вышли на улицу, оставив девочку с Деткой. — У нас нет выбора. Поздно искать нового водителя. Вы ведь не хотите, чтобы с вашей внучкой что-то случилось?

— Те люди, с которыми ты… разобрался, им была нужна моя внучка, потому что у нее есть язва. Дети с язвами очень ценятся, и я боюсь, как бы за нами снова не пришли.

— Детка про такое не знает. Знала бы, уже сдала.

— Деньги вперед, — сказала Детка, когда они вернулись.

— Нет, — сказал он.

— Еще как «да». Иначе я отказываюсь участвовать в этом…

— Детка, — напомнил он.

— Я собиралась сказать в «балагане». Балагане! Ясно тебе?

— Понимаешь, Детка, мы рискуем больше. Когда мы отрубимся, то окажемся целиком в твоей власти. И что, если — заметь, я сказал «если» — ты решишь забрать деньги и просто свалить? Кроме того, деньги надежно спрятаны, и доставать их я лишний раз не хочу.

— В задницу, что ли, запихнул?

— Не важно. И вот еще. С этой минуты мы неразлучная семья. Никто никуда не уходит, никто никуда не звонит. Ясно?

Вопрос был адресован Детке.

— Но мне нужно… — начала Детка.

— Нет. Мы сваливаем немедленно. Доберемся до кемпера, уколемся, и в путь. Кстати, забыл спросить, у тебя есть права? Ты умеешь водить машину?

— Конечно, умею, — ответила Детка. — Но…

— Несколько часов спустя мы расстанемся, и каждый пойдет своей дорогой.

— А почему у вас троих ладони забинтованы? — спросила вдруг Детка. — Вы что, вместе бензопилу ремонтировали?

— Это чтобы меньше привлекать внимание, — сказала девочка, не отрываясь от рисунка.

Едва оказавшись в кемпере, Детка заявила, что место слишком унылое, но у нее есть пара идей, как здесь все обустроить.

— Не надо здесь ничего трогать, — сказал Старик. — Увези нас отсюда, и только.

Он изучил инструкцию. Рассчитал, сколько препарата нужно на килограмм веса. Он не знал, за кого больше беспокоиться, за девочку или Старика. Была целая бумажная простыня, на которой расписывались побочные действия.

И Детка, славная шлюшка Детка, какие мысли крутятся в твоей хорошенькой головке?

Он очнулся и открыл глаза. Огляделся. Понял, что все прошло удачно. Во всяком случае он не в подвале и не пристегнут наручниками к батарее. Проверил, на месте ли револьвер и бумажник. Все было в целости и сохранности. Только тело плохо слушалось и во рту пересохло. Он едва сумел выбраться из гамака.

Девочка и Старик еще не встали. Он убедился, что с ними все в порядке, и вышел из кемпера на свежий воздух. Вокруг, куда ни глянь, стояли домики на колесах. Люди готовили на кострах еду, бегали дети. Какой-то мужчина в футболке и шортах помахал ему. Он помахал в ответ.

Скоро объявилась и Детка.

— Наконец-то проснулся, — сказала она. На руках у Детки была малютка |||||||||||||||. — Давай деньги, и разбежимся.

— Вот, держи, здесь немного, но на первое время хватит.

— А остальное?

— Боюсь, с этим ничего не получится. Видишь ли, у нас нет денег. Вернее, нет денег, которые мы тебе обещали. А те, что остались, нам самим пригодятся.

— Вы кидаете меня?

— Именно так.

— Поверить не могу! И что мне теперь делать? Я одна в чужом городе, да еще с маленьким ребенком на руках!

— Это твои проблемы.

— Что? Тогда я звоню в полицию. Вы какие-то странные, что-нибудь да натворили.

— Думаю, и на тебе немало грехов. Во всяком случае из таких, за которые лишают родительских прав. У тебя заберут ребенка, и больше ты его не увидишь. Хочешь рискнуть?

Из кемпера, слегка покачиваясь, выбрался Старик.

— Ублюдки! — крикнула Детка. — Чтоб вы сдохли!

Проснулась и расплакалась девочка. Детка стала ее успокаивать и одновременно крыть его последними словами. Обитатели других кемперов делали вид, будто ничего не происходит.

— Сваливаем, — сказал он Старику.

– ||||||||||||||| еще не проснулась.

— Поведет не она.

Скоро они уже были на шоссе. Теперь они ехали не останавливаясь. Днем машину вел Старик, ночью — он. Еще дважды они проворачивали схему с шахматами. В последний раз попался очень сильный игрок, и они едва не остались без гроша.

Теперь денег было достаточно, чтобы Старик и девочка протянули еще какое-то время, когда он уйдет.

Иногда Старик бросал на него странные взгляды и будто хотел о чем-то попросить. Он знал о чем. Старик хотел, чтобы он остался. Так для девочки будет безопаснее. Только он не собирался прятаться. У него была другая цель.

Он уже обзавелся рюкзаком со всем необходимым. Когда ему было пора выходить, Старик так и не нашел в себе силы сказать хоть слово.

Час спустя он постучал в дверь, выкрашенную в бледно-зеленый цвет. Это был частный дом, с небольшим огородом, небогатым на грядки. Ему открыл худощавый старик, тот самый, который заработал инсульт в тридцать четыре. На вид он был крепким.

Он начал рассказывать про дом на Кленовой улице, про Инцидент и запертую в комнате девочку. Против ожиданий, его не выгнали и даже пустили в квартиру.

Они сели за стол, и Старик сцепил пальцы на затылке.

— Итак, Инцидент, — сказал он. — Давно им никто не интересовался. Мы организовали Спиритическое общество шутки ради, хотели подурачить народ и немного заработать. Нас было четверо. |||||||||||||||, |||||||||||||||, и ||||||||||||||| — ему было уже за сорок, и, кажется, он единственный из всех нас верил в эту паранормальную чушь.

Мы работали так: останавливались на ночь в доме, где, по слухам, обитали привидения, валяли дурака, а после выпускали спиритический «Вестник» с историями, придуманными на ходу. Мы обрели некоторую популярность, в основном скандального свойства, про нас писали газеты, журналы, да и «Вестник» хорошо раскупался.

Исчерпав множество тем, мы наткнулись на историю девочки, которая исчезла в собственном доме. В доме на Кленовой улице. Если бы я тогда отнесся к этой истории чуть серьезнее, возможно, ||||||||||||||| удалось бы вырваться на волю. Где был этот расторопный и дотошный корреспондент раньше? С вашего позволения я выпью воды. Принести вам?

— Нет, спасибо.

Скоро старик вернулся с кружкой, у которой был отбит один край, и графином воды.

– ||||||||||||||| не хотела нас пускать, и это лишь усиливало ажиотаж. В конечном счете ей пришлось уступить, и мы попали в дом. Стали заниматься всякой ерундой, чертить пентаграммы и жечь свечи. Разумеется, дух мертвой девочки не явился нам и в страшных снах. Но на третий день кое-что случилось. В доме на Кленовой улице на одну дверь стало больше. ||||||||||||||| первым заметил это. Мы произвели всяческие замеры и убедились, что разместиться новой комнате было негде. И все же она была. Мы долго не решались открыть дверь. Не знаю почему.

Старик надолго замолчал.

— Когда мы нашли в себе силы сделать это, мы увидели нашу «лабораторию». Место, где мы хранили «артефакты», взятые в других домах с темным прошлым. Мы было решили, что это и есть наша лаборатория, и все же было в ней что-то неправильное. На это нельзя было указать пальцем, но каждый из нас это почувствовал.

Затем мы провели Эксперимент № 1. Он же последний. Пожалуй, единственный, чего-то стоящий. В комнату вызвался войти |||||||||||||||, наш старший товарищ, профессор, потерявший доверие коллег и студентов, из прагматика превратившийся в мистика. Он пробыл в комнате ровно тридцать семь секунд и взял Образец № 1. Карандаш. Обычный карандаш желтого цвета. После чего ||||||||||||||| благополучно покинул комнату. Потом комната исчезла. Никто не заметил, как это произошло.

Старик налил в кружку воды и сделал несколько глотков.

— Для нас это был настоящий прорыв, но радости мы почему-то не испытали. Мне показалось, что мы вторглись на чужую территорию, да еще без приглашения. И нам были совсем не рады.

Когда мы прибыли в «лабораторию», то обнаружили желтый карандаш, который и не думал никуда исчезать. Теперь у нас было два желтых карандаша. В них не было ничего примечательного за исключением одной вещи.

— И что с ними было не так?

— Они были одинаковыми. Благодаря старым связям ||||||||||||||| у нас было нужное оборудование. Но сколько бы мы ни изучали эти карандаши, мы не видели между ними никакой разницы. И не важно, насколько мощным был микроскоп. Конечно, мы захотели поделиться находкой с ученым сообществом, но, зная нашу репутацию, с нами никто не хотел связываться.

— Что стало с образцами?

— Один до сих пор хранится у меня. А другой… она забрала себе. Кажется, стать знаменитой в ее планы не входило. И вот еще что. Я понятия не имею, какой из карандашей хранится у меня. Тот, из нашей лаборатории, или это Образец № 1. Я держу его в дальней комнате, как экспонат в музее, но за сорок лет никто, кроме вас, им не заинтересовался. А еще я знаю, что никогда не прикоснусь к нему. Иногда я подумываю уничтожить его, но не хватает духу. Кто знает, что тогда произойдет?

— А тот профессор, который побывал в комнате, что случилось с ним?

— Он умер, дожив до шестидесяти. Рак желудка. Правда, его пыталась убить жена. На допросе она заявила — то, что вышло из комнаты, уже не было человеком, с которым она прожила двадцать лет. После Инцидента на Кленовой мы перестали играть в спиритические игры. Как видите, я избавился от всех межкомнатных дверей, включая те, что вели в ванную и в туалет.

В наступившей тишине было слышно, как падают капли воды в раковину. Словно стряхнув с себя сонное оцепенение, он вспомнил о рисунке и фотографии, что всюду носил с собой.

Старик взглянул на рисунок и покачал головой. Дверь, которая появилась в доме на Кленовой, выглядела совершенно иначе. А вот снимок девочки его заинтересовал.

— Давно я не видел этих штук, — сказал Старик, изучая фотографию.

— Вам знакома эта девочка?

— Это не девочка. И вообще не человек. В обычном понимании слова. Но для некоторых она куда реальнее, чем вы или я.

— Не объясните?

— Так уж получилось, что по роду деятельности я встречался со многими хм, странными людьми. Вам знаком термин «thoughtography»? Это направление возникло под влиянием спиритической фотографии, популярной во второй половине позапрошлого века.

— Вы хотите сказать, что девочка на фото призрак?

— Разумеется, нет.

— Тогда, может быть, растолкуете?

— Один мой друг имел проект, схожий по своей абсурдности с Обществом.

— И чем же он занимался?

— Он был практикующим психиатром и работал в основном с детьми. Впрочем, и взрослые хотели воспользоваться его услугами. Предприятие его процветало, правда, недолго.

— Отчего так?

— Одна из его клиенток, семилетняя |||||||||||||||, была найдена мертвой. Тело обнаружили за городом, в сточной канаве. На лбу девочки некто вырезал ровный прямоугольник — как по линейке. Моего друга обвинили в убийстве. Дальнейшая судьба его печальна.

— Какого рода услуги оказывал ваш друг?

— Лучше вам все увидеть лично. Вот ключ от чердака. Там хранятся вещи |||||||||||||||. Все, что полиция посчитала ненужным хламом. Вход с улицы. Вам придется подняться по лестнице, что примыкает к дому. Я подожду здесь. Не люблю запах пыли.

Нехотя он взял ключ. Новая запертая дверь. Ничего хорошего ждать от нее не приходилось.

Он поднялся по скрипучим ступеням к двери на чердак. Замок был навесной. Он вставил ключ в замочную скважину, повернул. Затем положил замок в карман и открыл дверь пошире, чтобы впустить больше солнечного света. Осторожно переступил порог, достал фонарик и осмотрелся.

Он увидел витрину маленького магазинчика под чердачными сводами. Красочные плакаты, вымпелы. Одну стену занимал экран проектора; в центре чердака стоял стул, напоминающий электрический обилием проводов. Рядом деревянные лакированные коробки с линзами. На полу валялись несколько стереоскопов, только уж больно чудных, с множеством зажимов и рычажков, слайды, картонки с рисунками, куски фотопленки.

Он глянул на витрину, стер пыль с афиши. Ярко-красные буквы предлагали приобрести друзей по сходной цене. Внутри магазинчика был прилавок темного дерева. Луч фонаря скользил по пустым полкам. Справа размещался длинный стеллаж с приставной лесенкой.

На прилавке лежала пачка газет. Он бегло их просмотрел. Ряд статей об удивительной лавке, в которой можно купить воображаемого друга на любой вкус. Шли объяснения применяемого научного метода и препарата «|||||||||||||||». На прилавке обнаружилась баночка этого самого «|||||||||||||||» с оранжевыми пилюлями внутри. Препарат следовало пить три раза в день для закрепления эффекта. Важным элементом был гипноз. Реклама утверждала, что после десяти сеансов воображаемый друг «приживется» и будет сопровождать ребенка до тех пор, пока тот этого хочет.

Он также нашел заметки о пропавшей девочке — |||||||||||||||. Она была из очень бедной семьи и не могла позволить себе воображаемого друга. В заметке говорилось, что семья девочки ютилась в крохотной квартирке. Однако лавка проводила розыгрыш, и новый воображаемый друг достался девочке совершенно бесплатно — она нашла купон в коробке с хлопьями.

В старом холодильнике хранился архив. Полистав документы, он нашел стопку фотографий. Как утверждалось в рекламе, сперва проводилась процедура проекции ментального существа, о котором якобы подсознательно мечтает ребенок, на фотоматериал. Дальше гипноз.

На большинстве снимков были запечатлены странные существа с глазами-блюдцами, безрукие мальчики и девочки, плюшевые игрушки из грубой ткани. Сомнительно, чтобы из них получились хорошие друзья. Фотография девочки с родинкой в форме полумесяца была сделана на той же самой бумаге, что и остальные снимки. Просматривая фотографии, он вздрогнул, увидев белый прямоугольник двери, словно парящей в воздухе.

Еще он нашел фигурки кота |||||||||||||||. Если потянуть за ниточку, играла песенка: «Я твой друг, добрый друг, самый лучший друг!»

В архиве также обнаружились газетные вырезки со статьями о судебном процессе, начатом против ||||||||||||||| и его методов обзаводиться новыми знакомствами. Прилагался и список многочисленных побочных эффектов препарата. Таблетки вызывали судороги, галлюцинации и бред. В конечном счете случился грандиозный скандал. А в довершение всего — похищение и убийство. В одной заметке говорилось, что с левой руки девочки были удалены все ногти.

Интересно, что за воображаемый друг был у |||||||||||||||? И что случается с воображаемыми друзьями, когда их владельцы умирают?

Он еще раз просмотрел фотографии. Выходило, что нечто похитило воображаемого ребенка. Или?

Он спустился с чердака к поджидавшему его |||||||||||||||. Ему хотелось узнать про Образец № 1.

— Я долго ломал голову и пришел к одному выводу, который может показаться нелепым, — сказал |||||||||||||||. — Во всяком случае — поначалу.

— Так что это было?

— Шутка. На доступном ей уровне.

Он вернул ключ на чердак. Потом спросил:

— Ваш друг, тот, что торговал воображаемыми друзьями, где он сейчас?

— Этого я вам не могу сказать.

— Потому что не знаете или потому что не хотите?

— Вы задаете слишком много вопросов.

— Торговля воображаемыми друзьями не прекратилась, так? Кто сейчас этим занимается?

— Лучше вам не лезть в это дело.

— Назовите адрес.

— Хорошо. Но потом не говорите, что вас не предупреждали.

Прощаясь, ||||||||||||||| сказал:

— Как знать, что на самом деле находится за дверью. Любой. Разве можно быть уверенным, что привычная обстановка не появляется за долю секунды? Насколько хорошо мы знаем свой дом? А еще мы так и не решились завести детей. Никто из нас.

Он прибыл на место ближе к вечеру. Дом, который он искал, был огромным и оказался выкрашен в грязно-розовый цвет. У входной двери было пять табличек с именами, рядом с каждой располагался звонок, все таблички были пронумерованы. Выглядело это так:

||||||||||||||| — 1.

||||||||||||||| — 2.

||||||||||||||| — 3.

||||||||||||||| — 4.

||||||||||||||| — 5.

Во всяком случае — для него.

Он нажал кнопку звонка, вмонтированную в табличку с № 1. Раздалась немелодичная трель, словно к кошачьему хвосту привязали пару консервных банок и громко хлопнули в ладоши, заставив несчастное животное мчаться во всю прыть. Прошло немало времени, прежде чем на уровне глаз образовалась узкая щель, предназначенная для писем и газет, некстати напомнив Китайскую комнату.

– ||||||||||||||| нет дома, уходите, — голос принадлежал женщине, немолодой, но и не старой, на этом его дедуктивные изыскания себя исчерпали. — Она ушла за покупками.

— Я хотел бы…

Поздно. Его уже никто не слушал. Он повторно нажал на кнопку таблички с номером один, но испуганная кошка умчалась в глубины дома совершенно напрасно, на звонок никто не откликнулся.

Тогда он коснулся кнопки под номером два. В этот раз по дому прокатилось вполне мелодичное «динь-дон», вселявшее куда больше надежды на благоприятный исход.

Вновь приоткрылась дверца, что закрывала щель для писем. На этот раз голос был совершенно детским. Голос сообщил, что его владелицу зовут ||||||||||||||| и ей запрещено говорить с незнакомцами. Просьбы позвать кого-нибудь из взрослых успехом не увенчались.

Жилец под цифрой три откликнулся почти сразу, а дребезжащее эхо звонка еще долго стояло в ушах.

Едва дверца, закрывавшая щель для писем, распахнулась, он сказал невидимому собеседнику, что явился по договоренности и о его визите должны были предупредить, что он очень долго искал нужный дом и не отнимет много времени. Все это он выпалил скороговоркой, каждую секунду ожидая, что его снова не станут слушать.

На это сердитый голос ответил, что он попал не по адресу, и проклятая дверца вновь встала на место. Не особенно веря в успех, он нажал на четвертую кнопку, и звонок похоронным гонгом унесся в недра дома.

Раздался скрип дверцы, и в образовавшейся щели мелькнуло лицо, он успел разглядеть невероятно белую кожу, но и только. Он еще раз сообщил про договоренность и все прочее. Ответом ему был каскад металлических щелчков — некто открывал дверь.

На пороге стояла женщина в синем халате, косметика размазана, в углу рта дымит тонкая сигарета. Женщина придирчиво его осмотрела, на секунду ему показалось, что она сейчас захлопнет дверь и на том все кончится, но этого не произошло. Не говоря ни слова, женщина направилась вглубь дома, словно ей было все равно, кто он и зачем пришел.

За женщиной змеей тащился пояс от халата. Она прошла всю гостиную и села в глубокое кресло перед мерцающим экраном телевизора. Сильно пахло сыростью. Слева от двери стоял на задних лапах огромный черный кот, желтые глаза горели блеклым огнем, словно у игрушки садились батарейки. Впрочем, может, так оно и было. Если дернуть шнурок, что запускал проигрыш песенки, слова наверняка будут гнусаво-протяжными: «Я твой друг, добрый друг, самый лучший друг!»

Он откашлялся, не зная, как начать разговор. В бормотании телевизора его «кхм» прозвучало механическим смешком заводной куклы. Он заметил, что на полу была расстелена скатерть, на которой лежали бисквиты, блюдца, чашки, чайник и тарелки — на пять персон. Женщина пристально смотрела на экран телевизора. Передавали детское шоу. Вот она запустила руку в вазочку с конфетами и отправила в рот горсть ярко-оранжевых леденцов.

— Простите, — сказал он, — я хотел бы задать несколько вопросов… Вы видели эту девочку?

Он достал снимок дочери |||||||||||||||.

— Мы не обсуждаем заказы других клиентов. Таковы правила. Вы уже определились с выбором?

— Нет, еще нет, дело в том…

— Не страшно. Люди никогда не знают, чего они хотят на самом деле, пока не получат что-нибудь другое. Увы, иногда с этим остается только смириться.

Женщина поднялась с кресла, при этом полы ее халата разошлись, и он увидел, что утруждать себя натягиванием нижнего белья она сегодня не стала. Впрочем, почему только сегодня? Вряд ли он застал ее в какой-то особенный день. Женщина ушла в другую комнату и вернулась с фотоаппаратом, правда, очень уж громоздким, с огромным рефлектором. Видимо, намечался сеанс «thoughtography».

Женщина усадила его в кресло, навела камеру и попросила не шевелиться. Вспышка ослепила его, послышалось жужжание. Затем сбоку выскочил снимок. Дешевый балаган. Неужели кто-то мог купиться на такое? Тот мужчина, который искал дочь, отчаявшись вернуть ребенка, окончательно спятил и обратился за помощью к людям, которые сами нуждались в медицинском уходе.

Не выпуская сигарету изо рта, женщина принялась трясти снимок. Внимательно вгляделась в проступившее изображение и нахмурилась.

– |||||||||||||||, |||||||||||||||, |||||||||||||||, взгляните-ка, что вы здесь видите?

Вопрос был адресован пустому пространству комнаты.

— Верно-верно, |||||||||||||||, я тоже так подумала, это очень интересно. Что ты говоришь, |||||||||||||||? В самом деле? Нужно дождаться |||||||||||||||, я хочу узнать его мнение. Подлить тебе еще чаю, |||||||||||||||?

С этими словами женщина взяла чайник. Из носика в чашку посыпались оранжевые пилюли. Пожалуй, с него довольно. Он поднялся. Теперь рассказ об Образце № 1 в самом деле выглядел шуткой. Дерьмовой шуткой. За эти несколько недель он не узнал ничего стоящего, не приблизился к разгадке ни на шаг. А теперь ему стало казаться, что комната и все, что с ней связано, лишь плод его воображения. Может быть, сестра сейчас дома, места себе не находит, пока он гоняется за химерами. Все-таки Третья была права.

Он собирался свалить куда подальше, когда кое-что привлекло его внимание. Фантик. Обычный фантик, похожий на сотни других точно таких же фантиков. А рядом еще один. Он оглянулся на женщину, она не сводила с него глаз. Он сунул руку в карман, в ладонь ткнулась рукоять револьвера, это его немного успокоило. В барабане шесть патронов, это остановит кого угодно. Верно?

— Где здесь уборная? — спросил он.

— Дальше по коридору. Вторая дверь налево. Смотрите не ошибитесь.

Женщина отвернулась к телевизору, потеряв к нему всякий интерес. Фотографию она положила на скатерть — так, чтобы «всем» было видно.

За первыми двумя фантиками обнаружился еще один, затем еще и еще. Словно камешки. Или хлебные крошки. Он повернул налево, поднялся по лестнице. На каждой третьей ступеньке лежала обертка от шоколадной конфеты. Дорожка фантиков вывела его на второй этаж. В доме было сумрачно, лампы едва разгоняли сгустившуюся темноту. Он щелкнул парой выключателей, и под потолком зажглась люстра. В ее свете он увидел, как пунктир фантиков обрывается у серой двери. Точь-в-точь вход в кладовку, в которой рано или поздно оказывались все жены Синей Бороды. Он будто снова очутился в «Музее дверей». Или в доме на Кленовой.

Или в гостинице.

Представьте, что вы заперты в комнате и единственная связь с миром — карточки, которые вы получаете и отправляете через щель в двери. Причем вы понятия не имеете, что на них написано. Для вас они все равно что белый шум.

Он осторожно приблизился, опустился на колени, силясь заглянуть в замочную скважину. С другой стороны не доносилось ни звука. Неужели Безымянная, Поганка и все прочие — там? Как такое возможно? Он еще раз взглянул на медную ручку. Если он сейчас возьмется за нее и повернет, что будет?

Он потерял счет времени. Одному богу известно, сколько он так простоял на коленях, словно молящийся перед распятием.

За спиной послышались шаги; он будто оцепенел. Некто осторожно ступал по ковру, на котором четко была видна цепочка фантиков. Интересно, он успеет хотя бы обернуться, прежде чем… прежде чем что?

— Туалет в другой стороне, молодой человек. Вы заблудились?

Он нашел в себе силы оглянуться. Шею пронзила боль, словно суставы были поражены ржавчиной, но объяснялось это весьма просто — он больше десяти минут простоял на коленях, скрючившись в три погибели. С трудом поднявшись, он пробормотал нечто невразумительное.

— Не хотите взглянуть? — спросила женщина.

В руках она держала белый прямоугольник.

— Не всегда удается получить с первого раза то, что действительно нужно клиенту. Но всегда можно попробовать еще. А для лучшего эффекта следует принять лекарство.

Женщина вытащила из кармана халата баночку |||||||||||||||. Теперь пояс плотно облегал ее талию и полы халата были целомудренно запахнуты. Женщина открутила крышечку и высыпала на ладонь горсть оранжевых пилюль.

— Не думаю, что мне это нужно, — сказал он. — Я передумал.

— Как вам будет угодно. В таком случае это вам тоже не понадобится. — Женщина убрала снимок в карман халата.

Он ждал, что, когда рука вновь вынырнет из кармана, в ней будет зажат нож, но ничего подобного не произошло. Борясь с желанием вытащить револьвер, он направился к лестнице. Для этого ему пришлось почти коснуться застиранного халата — настолько узким был коридор. У самой лестницы он обернулся. Женщина не отрываясь смотрела на дверь, будто видела ее впервые.

Он сбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Входная дверь была заперта, но, по счастью, он быстро справился с замками. Выскочил на свежий воздух и, только отшагав два квартала, перевел дух.

Он чувствовал себя совершенно опустошенным, был сбит с толку и понятия не имел, что делать. Он бесцельно бродил по городу, пока не решился воспользоваться картой с убежищами, которую бережно хранила его память. Шестнадцатое находилось совсем рядом. Будет нелишним наведаться и узнать, как дела у Девочки-с-фляжкой и остальных. Если, конечно, они еще там.

На этот раз убежище стояло под мостом в мертвой деревушке. Все тот же красный дом с печной трубой и без единой двери или окна. Флюгер и табличка: «улица Зеленая, 16». Он вскарабкался на крышу. Включил фонарик и заглянул в дымоход. Несколько скоб погнуто, одна вырвана с мясом. Потребовались бы нечеловеческие усилия, чтобы сделать это. Стоит ли спускаться или лучше свалить, пока не поздно?

Он крикнул в трубу:

— Есть кто-нибудь?

Но никто не откликнулся. Подумав, он решил спуститься. Нужно узнать, что здесь произошло. Немного возни, и он выбрался из каминного портала. Тотчас достал револьвер, как будто он мог его защитить. Включил фонарик и осмотрелся. В убежище был жуткий погром, ширмы разорваны в клочья.

Он поводил лучом фонарика по стенам. Никаких дверей. Потом осмотрел цепь, на которой, должно быть, сидел тот восьмилетний паренек, которого привез Ублюдок-из-коробки. Ошейник разорван. Он не представлял, кто может быть на такое способен. Лучше отсюда убраться. Ни на полу, ни на стенах крови не было. Он не знал, хорошо это или плохо.

Теперь семнадцатое. Человек уровня Манекеноголового может построить сколько угодно таких домиков. Придумать что-нибудь с канализацией и всем прочим. Совсем как Ветхая Леди с ее каминами. Но даже если в убежище пусто, он вряд ли найдет в себе силы вернуться в тот тошнотворно-розовый дом к его обитателям, кем бы они ни были.

Убежище номер семнадцать располагалось близ озера. Табличка на въезде извещала: «Частная собственность. Въезд запрещен». Он перелез через забор и теперь шел, прячась в густой траве. Он увидел дом — с окнами и распахнутой настежь дверью. Наверно, здесь жили люди, которые приглядывали за убежищем. А вот и оно, неподалеку от старого причала.

Все так же осторожничая, он приблизился к ярко-красному домику. Краска была совсем свежей. Пока лез на крышу, все ждал сердитого окрика, а может, и предупредительного выстрела в воздух. Или в спину.

Он заглянул в трубу. Скобы оказались на месте и, кажется, были даже натерты до блеска. Он стал спускаться и скоро выбрался из камина.

Первым он увидел Поганку (надо бы придумать ему прозвище получше), затем Девочка-с-фляжкой и Девочка-с-фантиками повисли у него на шее. Улитка тоже была здесь — во всяком случае, ящик имелся. Скоро и она выбралась из своей скорлупы и присоединилась к объятиям, а Поганка хоть обниматься и не полез, зато пробурчал нечто одобрительное.

Пятая кровать была занята. На ней сидел светловолосый мальчик. Он не был пристегнут цепью, что свернулась кольцами на подушке. Мальчик даже не поднял головы, чтобы взглянуть, кто пришел.

А еще ему не давали покоя две ширмы у дальней стены.

Детям нужно больше места?

Светловолосый паренек не произнес ни слова, он сидел, уставясь в одну точку. Что-то здесь стряслось.

Он завел осторожный разговор о Человеке-с-лицом-манекена. О том, когда они в последний раз виделись и когда увидятся впредь.

— В четверг, — сказала Девочка-с-фляжкой.

Это завтра. Он не планировал так долго оставаться в убежище. Дети в безопасности, морок розового дома спал, бояться нечего. Он побудет в убежище еще немного и свалит.

— А кто живет в доме рядом?

— Кто его знает, — лукаво ответила Девочка-с-фляжкой. — А ты как сюда попал?

— Отыскал вас по карте, — сказал он, думая про ширмы.

Они там неспроста.

— А ты останешься с нами? — спросила Улитка.

— Разумеется, — сказал он, оглядываясь на зев камина.

— В прошлый раз ты тоже так говорил. А потом обманул.

— Ничего, — сказала Девочка-с-фляжкой. — Теперь все будет по-другому.

Осторожные шаги на крыше и возня в трубе. Наверху кто-то был. Может, это Ветхая Леди карабкалась по скобам с крысой в зубах?

Повязка на шее Девочки-с-фляжкой. У нее была язва на плече, он прекрасно это помнил. Как же так получилось?

— Мне нужно наверх, — сказал он. — Забыл кое-что.

— И что же? — спросил Поганка.

— Так, пустяк, мелочь.

— Так мелочь или пустяк?

— Может, заберешь после Обхода? — предложила Девочка-с-фляжкой.

Он не смог найти причину отказаться. Дети потушили свет, зажгли керосиновую лампу и принялись считать двери.

Они считали двери, которых нет. Только теперь все было не так. В Доме-без-дверей дверь имелась. Белая, с круглой стеклянной ручкой. Ее скрывали две ширмы.

Черное и красное выглянуло из-под длинных рукавов Улитки — она расчесывала болячки.

— Хватит ломать комедию, — сказал Поганка. — Он догадался.

Поганка включил свет. Вновь шорох в камине, и он отчетливо услышал, как некто спускается по лестнице. Еще немного, и он увидел человека в маске кролика со сломанным ухом. Следом из каминного портала вылез еще один. Этот лица не скрывал, впрочем, видел он его все равно впервые. У каждого бейсбольная бита.

Тревожная кнопка. Здесь наверняка есть тревожная кнопка. Поганка или Девочка-с-фляжкой нажали ее. А может, это была Улитка. Как знать?

— Наконец-то встретились, — сказал кролик. Он тотчас узнал этот голос. Вне всяких сомнений, он принадлежал Ублюдку-из-коробки.

— У тебя есть язва, и я мог бы продать тебя на остров Святого |||||||||||||||, но между нами произошло кое-что личное. Это ведь ты наябедничал полиции и сообщил о ребенке в багажнике. Мне стоило больших трудов замять это дело. Поэтому перед тем, как ты отправишься на Остров, побываешь на одной вечеринке. Или на двух. Или на трех. Или пока я не скажу «хватит». А знаешь, что делают там с такими, как ты?

— Эй, — сказал Поганка. — Он наш.

Пожалуй, стоит закругляться.

Он достал револьвер и выстрелил напарнику Ублюдка-из-коробки в живот, отчего все оглохли — кормушка была слишком тесной.

Потом навел револьвер на Ублюдка-из-коробки, и тот бросил биту. Он, наверное, говорил что-то, только вот разобрать ничего было нельзя. Может, оно и к лучшему.

Он качнул револьвером, предлагая Ублюдку-из-коробки снять маску. Тот подчинился. К высокому лбу прилипли волосы. Взгляд — безумный. Вне всяких сомнений, этого человека он видел впервые.

Он выстрелил в Ублюдка-из-коробки. На этот раз в голову, чтоб наверняка. Бросил револьвер в рюкзак и, шатаясь, направился к камину. В голове засела одна мысль: он только что убил двух человек.

И ни капли не жалел об этом.

Когда он почти выбрался и увидел небо, дети схватили его за ноги и потащили вниз. У детей не могло быть такой силы. Он цеплялся за каждую скобу, но всякий раз пальцы срывались. В ушах звенело, и через этот звон прорывался голос Поганки.

— Пора считать двери! — кричал Поганка. — Пора считать двери!

Его вытащили из камина и поволокли еще к одной комнате, которая была там не всегда. Он отчаянно вырывался. Пнул Поганку в лицо и попытался встать. Сначала на одно колено, вот так. Девочка-с-фляжкой укусила его за щеку, едва не вырвав порядочный кусок. А Девочка-с-фантиками схватила за шею. Молчун поднялся с кровати и застыл посреди комнаты, словно не зная, что делать дальше.

Каким-то чудом ему удалось оказаться на ногах. В легких не хватало кислорода. Он видел комнату, которую так долго искал — черный провал, и ничего больше.

Девочка-с-фантиками висла на нем мельничным жерновом. Она пыталась его задушить. В ней было столько силы, что еще немного, и она сломает ему шею. А еще у нее были маленькие острые зубки, которые она, не раздумывая, пустила в ход. Перед глазами плыли лиловые пятна. Нужно было от чего-то оттолкнуться, чтобы со всего маха впечатать Девочку-с-фантиками в стену.

Он выбрал кровать, и та заодно сбила Поганку с ног; он угодил ладонью в темное пространство комнаты. Девочка-с-фантиками от толчка ударилась головой о шкаф с книгами. Как он надеялся — сильно.

Он думал, что Поганка поднимется и бросится на него, только нечто не дало ему это сделать. Поганку словно что-то держало. Молчун шагнул к нему, наконец решившись. Но вместо помощи стал заталкивать Поганку внутрь комнаты. Тот отбивался как мог, и в конечном счете их обоих уволокло во тьму.

Видя такое, Девочка-с-фантиками ослабила хватку, и ее удалось сбросить. Он, в свою очередь, схватил Девочку-с-фантиками за волосы и потащил к гостеприимно распахнутой двери. Девочка-с-фляжкой хотела этому помешать. Он взял с пятой кровати цепь, намотал на шеи обеих и толкнул в дверной проем. Цепь стала разматываться, а потом туго натянулась. Крепления не выдержали, и цепь исчезла в темноте, едва не размозжив ему голову.

Улитку он затащил в комнату вместе с ящиком, в котором она решила отсидеться. У нее тоже были язвы, но времени их считать не осталось.

Он собирался лезть в печную трубу, на свежий воздух, когда скорчился от боли. На животе и груди проступали новые язвы. Он почувствовал, как кожа лопается и метки начинают исходить гноем. И зуд. Кошмарный, сводящий с ума зуд. Он начал ногтями скрести язвы через футболку, но стало только хуже.

Он хватал ртом воздух. А потом все кончилось. Язвы перестали болеть. Даже те на предплечье и ладони — утихли.

Он выбрал подходящую скамейку в парке, только уснуть не получилось. Он все думал о том, что сделал.

Утром он отправился в газетный киоск. Купил газету, в которой работал Пройдоха. Нужно было узнать, печатают ли еще рисунок с дверью.

Рисунок публиковали, но текст был совсем другим. Некто откликнулся на объявление и был готов встретиться с его автором. Значит, уловка сработала. Он, разумеется, не стал звонить по указанному в объявлении номеру. Лучше встретиться с Пройдохой лично.

Для этого требовалось преодолеть немалое расстояние. У него оставались кое-какие деньги, только на обратную дорогу их не хватит. Он снова отправился к ближайшей заправке, но сперва обзавелся картонкой, на которой написал, что он немой и ему требуется попасть в такой-то город, совсем как в прошлый раз. Тогда от картонки не было никакого проку, но, может, теперь ему повезет.

Заправка была куда больше, и его подобрали почти сразу. Семейная пара. Потом был водитель грузовика, который очень хотел поболтать и постоянно забывал, что едет с немым.

Попалась пожилая женщина за рулем видавшего виды «жука», на крыше которого стояло немыслимое количество коробок и чемоданов. Коробки и все прочее было привязано ремнями. Всю дорогу до следующей заправки они ползли со скоростью сорок километров в час.

Потом была еще одна семейная пара на фургоне и старик на «вольво». Теперь его охотнее брали на борт, и он понятия не имел почему. Одну ночь он провел в хостеле, другую на заднем сиденье пикапа, накрывшись одеялами из оленьих шкур. Иногда он жалел, что «немой» и не может перекинуться с водителем парой фраз.

Последним его подобрал мужчина, который путешествовал с грустным лабрадором по кличке Призрак.

На следующей заправке удача дала сбой. Волшебство картонки исчезло, никто не хотел с ним связываться. Он выбросил картонку в мусорный бак и отправился выпить кофе. За угловым столиком сидела девушка в зеленой бейсболке. Пять минут назад он едва не сбил ее с ног, выходя из туалета. Она махнула рукой, мол, присаживайся. Он был уверен, что от него разит потом, но девушку в зеленой бейсболке это ничуть не смущало.

Она водила красный «мини». Сказала, что остановилась заправиться и что живет неподалеку. А еще ненавидит готовить и потому часто ест фастфуд. Они немного поболтали, а потом девушка предложила переночевать у нее, а завтра она подбросит его до города, потому как и сама туда собирается.

Он мечтал вымыться, обработать язвы и как следует выспаться в нормальной постели. Наверное, девушка пожалела его. Сразу видно, что он автостопщик. В любом случае, ей следовало быть осторожнее и не приглашать в квартиру кого попало. Теперь у него четыре патрона. И семь язв. До Ветхой Леди ему, положим, далеко, но на заправке он развлекался тем, что сгибал пальцами завалявшиеся в карманах монеты. От язв был кое-какой прок. Он стал сильнее, быстрее. Надо думать, чтобы проще было охотиться за детьми.

Он выпил еще чашку кофе, и они направились к красному «мини». Девушка жила в большом загородном доме. Они зашли в комнату, не включая свет. Едва за ними закрылась дверь, девушка обняла его и поцеловала.

Вот черт, подумал он. Если она увидит язвы, обалдеет. Сутки будет в ванной с кислотой отмокать, лишь бы не заразиться подобной дрянью. Свет она включать не стала, а вот футболку уже сняла. Сейчас она проведет рукой по груди и животу, и все кончится. Она обязательно включит свет, чтобы посмотреть, в какой такой липкой гадости перепачканы ее пальцы.

Вместо этого Зеленая Кепка стала снимать с него джинсы; толкнула на стул, надо сказать, весьма жесткий. Завела руки за спину, и на его запястьях сомкнулись скобы. Что за черт?

На этом странности не кончились. Девушка включила свет. Он думал, она спросит, что это за язвы у него на груди и животе и, может быть, упадет в обморок, но вместо этого Зеленая Кепка принялась доставать из спортивной сумки инструменты. Дрель, ножницы по металлу, нож для резки картона и плоскогубцы.

Он понял, что дела плохи. Комната без единого окна; он надежно прикован к металлическому стулу. Стул привинчен к полу, пол застлан пленкой. Он совсем забыл, что опасаться стоит не только дверей, но и их хозяев.

— Взгляни на меня, — сказал он. — Я болен. У меня язвы по всему телу. Хочешь себе такие же?

Зеленая Кепка закатала рукав и продемонстрировала забинтованное предплечье.

— Меня ты этим не удивишь, — сказала она.

Видимо, это месть за Коллекционера и остальных. Он постарался взять себя в руки.

— Итак, — сказала Зеленая Кепка. — Сам все расскажешь или раздробить тебе молотком колено?

— Расскажу, что?

— Имена таких же сволочей, как ты.

— Думаю, с этим ничего не выйдет.

— Все так поначалу говорят, — сказала Зеленая Кепка и взяла молоток. — От боли ты можешь упасть в обморок. Но обещаю: я обязательно приведу тебя в чувство.

— Я не могу назвать ни одного имени или фамилии, включая свои собственные. У меня редкое психическое расстройство: феноменальная память на все, кроме имен. Мозг — это запертая…

— Заткнись. Чего мне только не плели. Заворачивали истории покруче твоей. Но я всегда добивалась своего.

— Проверь меня. Напиши на листке несколько чисел. Я посмотрю на листок пару секунд, а потом назову их все, в том же самом порядке.

Кепка задумалась. Потом сказала:

— Если соврал — пожалеешь.

Она вырвала из блокнота листок, взяла ручку и принялась писать.

— Смотри.

Черт, ну и почерк. Как тут можно что-то разобрать?

— Две секунды прошли. Удиви меня.

— Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя ужасный почерк?

Зеленая Кепка взялась за ножницы.

— 0293847475647373828273737486970808978674354243556867. Правильно?

— Кое-где ошибся, но почерк у меня и впрямь хреновый. Все равно впечатляет. Это врожденное, или ты скормил ей особенного ребенка?

— С чего ты решила, что я отдавал ей детей?

— У тебя… — Кепка внимательно его осмотрела, — …семь язв. Это на шесть больше, чем может себе позволить нормальный человек. То, что ты и тебе подобные делают с детьми, это… это хуже всего!

— Язву можно получить другим путем. Достаточно отдать ей человека, которого она отметила. Ты что, не знала?

— Значит, ты засовывал туда уродов, которые скармливали этой твари детей?

— Именно так. Глянь на мою шею.

На шею он повесил крепкую цепочку с ключами и носил, словно они были трофеями, зубами хищных зверей.

Зеленая Кепка сняла цепочку.

— Не расскажешь подробнее? — спросила она.

— Один из «Дома 1000 дверей», другой из «Музея дверей», третий от комнаты в доме на Кленовой улице, четвертый нашел в квартире, в которой не было ни одной двери.

— Это все сделал ты? В одиночку? Но ключей меньше, чем язв.

— Она появляется то здесь, то там. Я неделю прожил в «Доме 1000 дверей», тогда близился день кормежки, и Ветхая Леди заперла меня в гостинице-лабиринте.

— Ты сказал «Ветхая Леди»?

— Да, хозяйка гостиницы. Я не запоминаю имен, но могу давать людям прозвища, правда, это получается не всегда и помимо моей воли.

А еще он никак не может забыть три имени, но об этом Зеленой Кепке знать не стоит.

— Как ты прозвал меня?

— Зеленая Кепка.

— Забавно. Кажется, я читала про тебя в газете. Черт, мне бы твою память. Ты упомянул Кленовую улицу. В газетах писали, что мать держала дочь взаперти несколько лет, но…

— Да, все так. Я думал, что та женщина, я зову ее Паучиха, как-то связана с похищениями, но ошибся. — Про Инцидент он тоже решил не упоминать. — На Кленовой она не появлялась.

— Дальше.

— Еще двое — Ублюдок-из-коробки и его напарник.

— Ублюдок из коробки?

— Он крал детей, одному богу известно зачем.

— А что скажешь о «Музее дверей»?

— Она была там, когда я пришел. Узнал о «Музее» от одного бродяги. Там было двое — Коллекционер и Сфинкс. Вместо ребенка она забрала эту парочку.

— Тут ты меня опередил. Я вокруг «Музея» долго круги нарезала, готовилась. Только сперва нужно было расспросить их имена, места кормежки. Зачем торопиться?

— Об этом я не подумал. К тому же имена для меня пустой звук.

— Итак, двое в «Музее», Ветхая Леди, Ублюдок-из-коробки, его напарник и… а кто шестой?

— Шестой?

— Должен быть кто-то еще. У тебя ведь семь язв, верно? Одну ты получил авансом, но шесть других надо заслужить.

Тут он просчитался. И так глупо. Рассказать ей про детей? Пожалуй, лучше не стоит — не поверит. Нужно было приплести еще кого-нибудь. Запудрить ей мозги.

— Эй, ты чего молчишь? Ты же говорил, у тебя феноменальная память. — Зеленая Кепка рассматривала ключи на цепочке. — Да и как такое можно забыть?

— «Санрайз», четырнадцать, — сказал он.

Это было выгравировано на ключе, который держала Зеленая Кепка, и он по сей день понятия не имел, что это значит.

— Да, они считают, что, едва завидев эти дурацкие ключи, к ним кинется толпа народу, — сказала Зеленая Кепка. — И что случилось в четырнадцатом номере?

— Ты все равно не поверишь.

— А ты попытайся меня убедить. В твоих же интересах.

— Лучше съезди и проверь. Сэкономим время.

Зеленая Кепка взялась за молоток. Он не мог сочинить, что такого могло произойти в четырнадцатом номере. Во всяком случае, не сейчас.

— Ладно. — Кепка сделала вид, что задумалась. — Придется съездить на место и посмотреть, что и как. Это недалеко, за час управлюсь.

Едва за Зеленой Кепкой закрылась дверь, он попытался освободиться. Сломать скобы не получалось, вырвать руку из стального зажима тоже. Будь это наручники, как знать, может, ему бы и удалось выбраться, но Зеленая Кепка знала, с кем имеет дело. Раскачивать стул было бесполезно, но он и это попробовал. Сейчас Зеленая Кепка подойдет к стойке регистрации и узнает, что ключ от четырнадцатого номера был потерян, а вернее — украден. Тем мужчиной, который искал дочек. Наверное, он часто ночевал в отелях и переезжал с места на место.

Зеленую Кепку поблагодарят за то, что вернула ключ, после чего она отправится сюда, чтобы вытрясти из него все с помощью дрели и прочих инструментов.

Запястья были изрезаны и сочились кровью, но это было не важно, потому что скоро сочиться кровью он будет весь.

Открылась дверь, и в комнату вошла девушка в зеленой бейсболке. Он не слышал, как хлопнула входная дверь. Наверное, в этой комнате хорошая звукоизоляция. Интересно, сколько людей до него сидели на этом стуле?

Зеленая Кепка взяла дрель и решительно направилась к нему. Приставила сверло к ноге и…

— Все верно. Ты не солгал. Но остался один вопрос. Четырнадцатый номер в гостинице «Санрайз» двухместный. И по записям, которые удалось найти, ясно, что в номере жили двое. На ресепшене это подтвердили. Так где еще одна язва?

— Угадай, — сказал он.

Слово само слетело с языка. Нужно срочно что-то придумать. Что угодно, иначе…

— Ты хочешь сказать, метка на твоей заднице? Первый раз о таком слышу.

— Значит, если ты никогда не видела язву в форме замочной скважины у парня на заднице, такого и быть не может и следует запытать меня до смерти?

— Хорошо, я сниму с тебя трусы.

— И что дальше? Я сижу на ней.

— Вот блин, — сказала Зеленая Кепка. — А раньше почему не сказал?

— Мне неловко, черт возьми!

Зеленая Кепка снова задумалась. На сей раз по-настоя-щему.

— Ладно. В любом случае ты не похож на парня, который способен сотворить такое, — наконец сказала она. — Особенно если это ребенок. Я освобожу тебя.

Зеленая Кепка стала возиться со скобами, но вдруг остановилась:

— А почему тут кровь? Ты хотел вырваться?

Она обошла стул и вновь посмотрела на него:

— Зачем ты пытался освободиться? Если тебе нечего скрывать, нет нужды бояться.

Что же ей такого сказать, чтобы она наконец отвязалась? Что она могла попасть в аварию или ее саму могли похитить, а он бы медленно умирал на этом чертовом стуле, на котором извивались от боли ублюдки, которые заслужили кару и пострашнее?

— Не люблю чувствовать себя беспомощным.

— Да, пожалуй, ты прав. Сама такая. — Зеленая Кепка снова взялась снимать скобы. — Знаешь, скажи ты, что боялся за меня, что я не доеду, попаду в аварию или еще что, я бы резала тебя несколько дней. Я бы сразу поняла, что ты лжешь. Готово. Извини, что я…

Зеленая Кепка не договорила: он ударил ее по затылку, и девушка упала. Он посадил Зеленую Кепку на стул, после чего приковал тем же образом, что и она его. Оделся и стал ждать, когда Кепка придет в себя.

Зеленая Кепка очнулась и теперь смотрела на него волком. Ни намека на испуг. Это ему понравилось. Ничего, посмотрим, как ты взглянешь, когда мы познакомимся поближе.

— Я отдал ей пятерых детей. Не стану объяснять, как так вышло, все равно не поверишь. Ветхую Леди я сжег вместе с гостиницей. В «Музее дверей» я правда побывал. Коллекционеру выстрелил в голову, а вот с девкой пришлось повозиться.

Остальное можно в расчет не брать. Да, я тот еще ублюдок, но знаешь, я собираюсь все закончить. И остаться с чистыми руками не получится. Так что скажи мне, что случилось в четырнадцатом номере гостиницы «Санрайз», и я тебя отпущу.

В волчьем взгляде сверкнула надежда.

— Номер снят на год вперед, — сказала Зеленая Кепка. — Там жили ||||||||||||||| и ||||||||||||||| — семейная пара. Их номер не обслуживали, как прочие. К примеру, не проводилась уборка и все такое. Условия были обговорены заранее. Ничем противозаконным в номере ||||||||||||||| и ||||||||||||||| не занимались. Я нашла множество заметок о пропавших детях и часть дневника. ||||||||||||||| писал, что отдал двух девочек, чтобы вернуть сына, и что у него ничего не вышло. Как я поняла из дневника, женщина тоже замешана в похищениях. Они наведывались регулярно, но полгода назад пропали. Это все, что мне известно.

— Как ты вышла на меня?

— Лучше прячь язвы. Твоя футболка пропитана гноем, а у него есть свой запах, особый такой. Ни с чем не перепутаешь.

— Сколько комнат в доме?

— Десять.

— Теперь вот как мы поступим. Поскольку взгляды на мораль и нравственность у нас расходятся, придется тебе немного побыть в одиночестве. И не надо так смотреть. Когда свалю подальше, скажу одному человеку, где тебя можно найти. Легенду придумай сама, время у тебя есть. Надеюсь, больше не встретимся. И нечего меня выслеживать — убью.

Он снял номер в гостинице. Принял душ, обработал язвы, купил в магазинчике неподалеку чистую футболку, джинсы и кроссовки. В других — садовые перчатки, складной нож и часы. Деньги одолжил у Зеленой Кепки.

Он собирался взглянуть на новый кабинет Пройдохи, но тот сидел на своем обычном месте, отделенный от коллег перегородками, которые одни называли «открытым офисным пространством», а Пройдоха — «коровником».

Он хотел пошутить, как-нибудь зацепить Пройдоху, мол, чего вернулся обратно в стойло, когда заметил, насколько хреново тот выглядит. На руках перчатки, тонкие и наверняка очень модные, только столбик термометра всю неделю не опускался ниже тридцати.

Он же просил его не лезть в эту историю, но Пройдохе всегда мало. Пройдоха обрадовался, увидев его, во всяком случае, сделал вид.

— Наконец-то, — сказал он. — Думал, не придешь уже. Что тебе удалось раскопать?

— Кошмары замучили? Попробуй водку со снотворным, первое время помогает.

— Я вторую неделю не сплю. Отказался от личного кабинета, на меня до сих пор как на идиота смотрят. Но там ведь дверь, понимаешь? Дверь!

— Не так громко. Давай адрес, мало времени.

— Сейчас, сейчас, где же он?

Интересно, если Пройдоха узнает, что, скормив ребенка, можно получить отсрочку, он сделает это?

— Вот адрес и телефон. Лучше приходи вечером, когда сын дома, он бухгалтер… кажется. Старик тебе дверь не откроет — глуховат да и… вообще. Посмотри.

Он и так знал, что собирается показать Пройдоха. Тот закатал рукав белоснежной рубашки и сказал:

— Я был у нескольких врачей, мне выписали гору рецептов, но ничего не помогает, изнутри постоянно что-то сочится. И разве гной бывает черным?

— Постарайся не расчесывать, будет только хуже.

— И это весь твой совет?! Если так и дальше пойдет, я из окна выпрыгну!

Он молча задрал майку и показал пять язв, залепленных марлей и пластырем. На Пройдоху это произвело впечатление.

— То есть дальше будет еще хуже? Эта дрянь начнет расползаться по всему телу?

— Если ты будешь делать все правильно — нет.

— И что нужно делать?

— Соблюдать правила.

— Правила? Какие еще правила?

— Правило первое: считай двери. Правило второе: считай двери всегда. И вот еще что, съезди по одному адресу, там девушка… в общем, тебе понравится.

Он ждал у нужной двери. Не стучал, не звонил. Парень из соседней квартиры хотел что-то спросить, но, встретившись с ним взглядом, передумал и быстро спустился по ступенькам. В шесть вечера пришел мужчина, полез в карман за ключами, взглянул на него и сказал:

— Это вы тот человек с уникальной памятью, который не может запомнить ни одного имени, включая собственное? Читал о вас в прессе. Там говорилось, что вы пропали.

— Все верно. Я хотел больше узнать про дверь.

— Проходите в квартиру, мой отец ждет вас. Едва он наткнулся на объявление, сразу попросил меня позвонить в редакцию. У отца неважно с памятью — если только дело не касается дверей.

Он не стал заходить в квартиру первым, дождался, когда это сделает мужчина. Было неловко, но не хотелось, чтобы ему проломили череп, прежде чем он успеет хоть слово сказать.

Мужчина добродушно рассмеялся и вошел первым. Они оказались в прихожей. Всюду горел свет. Он заметил пару дверей, но наверняка были еще. Входную дверь он трогать не стал, оставил открытой. Не для отступления — не хотел лишний раз прикасаться к ручке.

— Папа, я дома! — сказал мужчина. — К тебе пришел молодой человек, тот самый, который подал объявление.

Скоро он увидел старика в кресле-каталке. Старик рассказал, что был плотником, потом открыл свою фирму — продавал двери. Теперь фирмой владеет сын.

— Со временем я стал многое забывать, людей, имена. Но эту дверь я помню, она все никак не выходит у меня из головы, не знаю почему. Иногда она мне снится.

— У вас сохранились документы? Или, может быть, вы сдали их в архив или куда-нибудь еще. Мне нужно узнать адрес дома, в котором была установлена созданная вами дверь. Это очень важно.

— Ваш друг, тот, что работает в газете, был весьма напорист и попросил найти все документы, чтобы выяснить про заказ как можно больше. Он был чертовски настойчив. Пришлось повозиться, сделать несколько звонков и запросов. Этим занимался мой сын. Он смог узнать адрес, куда следовало доставить двери, а также имена заказчиков.

Как обычно, Пройдоха свалил свою работу на других.

— Как давно был сделан заказ?

— Около сорока лет назад, молодой человек.

— Сколько всего было изготовлено дверей?

— Двенадцать. Верно, |||||||||||||||?

Старик взглянул на сына. Тот кивнул.

— Пожалуйста, назовите адрес, а имена заказчиков напишите на листке.

— Ну, разумеется. Только зачем вам все это?

— Без понятия.

Город оказался совсем маленьким — жителей наберется едва ли больше двадцати тысяч. Он подошел к киоску и попросил карту. Хватило трех секунд, и он вернул ее обратно. Продавец недовольно поджала губы, словно поняв, что ее обокрали.

Нужный ему дом находился чуть в стороне от центра. Двухэтажный, с небольшим садиком и ставнями. Краска кое-где слезла, в пыльных окнах отражалось злое солнце. У дома табличка: «Продается». Он заметил одну странность. Номера с названиями улиц были не везде, зато у каждого дома на двери или почтовом ящике была табличка с цифрами. Цифры шли вразнобой и, похоже, зависели от размера дома. Скорее всего, на табличке указывалось количество дверей. У нужного ему дома дверей было двенадцать.

Он взглянул на входную дверь. Обычная, выкрашена в красный цвет, ни намека на орнамент. Впрочем, дверь могли и поменять, столько лет прошло. И что, если она похищала детей в других городах, а сюда возвращалась, чтобы… что?

Он не знал, зачем она возвращалась. Но, возможно, скоро выяснит. Правда, для этого придется подождать, когда стемнеет. Еще он хотел наведаться в местный архив или в редакцию газеты, но было шесть вечера, а в такое время соваться туда бессмысленно. Он отправился к реке. Лег на песок пляжа и закрыл глаза. Рюкзак сунул под голову.

Ему не терпелось забраться в дом. Он чувствовал, что нашел ее логово. Скоро все кончится.

Он перелез через забор и двинул к окнам. Вскрыл одно и забрался внутрь. Включил фонарик. В холле имелось пять дверей, орнамента не было ни на одной. Все двери разные, правда, одного цвета: белого.

А вот и дверь в подвал. Теперь второй этаж. Снова двери, четыре штуки. Вместе с остальными получалось одиннадцать. Одной двери не хватало. Он спустился и пересчитал двери еще раз. Шесть внизу, пять наверху. Одной нет.

Что, если она уходит на время из дома? Может, прежним жильцам надоело, что одна комната в доме все время теряется, и они свалили куда подальше?

Следовало проверить каждую комнату. Он долго не решался прикоснуться к ручке. Он надел плотные садовые перчатки, но что, если она и сквозь плотную ткань почует его присутствие? Он рывком, как снимают пластырь, распахнул дверь.

Пыльная комната, отстающие от стен обои, старая мебель. Он осмотрел ящики комода, заглянул в шкаф. Пусто. Жильцы все забрали. Новая дверь. Туалет. Ванная. Кухня. На кухне чисто, если не брать в расчет пыль. Мусорное ведро пустое. Ни грязных тарелок, ни окурков.

Теперь подвал. Он повернул ручку, вошел. Спустился по скрипучей лестнице. Полки с инструментами, разный хлам, разобранный мотоцикл, боксерский мешок, гантели. Дверей нет.

Он поднялся на второй этаж, в спальню. Под одеялом лежали двое. Он сразу выключил фонарик. Какого черта. Он стоял, не решаясь больше прикасаться к дверной ручке. В темноте так легко ошибиться.

Он не слышал дыхания. Тишина. Может, владельцы мертвы? Он включил фонарик, прикрыл ладонью стекло. Осторожно приблизился. Доски пола скрипели, и хозяева могли проснуться в любую секунду. Женщина и мужчина. Лиц не видно, только волосы. Он пригляделся внимательнее, а затем сдернул одеяло. Манекены. Женщина с черными волосами и мужчина со светлыми смотрели друг на друга.

Он обыскал спальню. На стенах висели фотографии. Муж и жена за празднично накрытым столом. Ребенок лет пяти задувает свечи на торте. Вот они все вместе в тесном садике. Жена, муж и два сына. Вероятно, боксерский мешок принадлежал старшему. Как и разобранный мотоцикл. На каждой фотографии вместо людей в камеру смотрели манекены. Так что дом не так уж и необитаем. Здесь были жильцы.

Он осмотрел детскую и спальню «старшего брата». Снова манекены. Вероятно, некто наведывается в дом каждый день, чтобы уложить семью спать или собрать за кухонным столом, а может, и перед телевизором.

Еще один ритуал, вроде количества дверей на табличке. Ему была нужна двенадцатая комната. Когда она вернется? И что принесет с собой? Он выключил фонарик, осторожно выглянул в окно. Улица была пустынна. Ни людей, ни машин. Потом у забора мелькнула тень. Он оставил окно открытым, как глупо! Теперь владелец тени знает, что в доме кто-то есть.

Он пересчитал двери. По-прежнему одиннадцать. Может, когда объявится двенадцатая, жители города войдут в дом и заберут то, что она принесет?

Он осмотрел каждую комнату, сантиметр за сантиметром. Может, она прячется под обоями? Или за шкафом? Здоровенная такая махина. Когда он только увидел шкаф, решил, что его оставили потому, что он был слишком громоздким для нового дома. Но теперь выяснилось: семья и не думала переезжать.

Он осмотрел шкаф. Дверцы были заперты, и пришлось вскрыть замок ножом. Это наверняка заметит тот, кто занимался домом, будил и укладывал спать манекены, но это случится завтра. В шкафу не было ничего, кроме вешалок. Задняя стенка на месте. Ни одной дыры, какую могла бы прогрызть крыса, как в доме на Кленовой.

Он решил отодвинуть шкаф. Вот тогда-то он и увидел ее. Тот же орнамент, что на рисунке. Белая краска поцарапана и местами потрескалась. Вне всяких сомнений, это была именно та дверь, что он искал.

Теперь нужно решить, как поступить. Открывать дверь или нет. Если она вернулась домой, она все еще опасна? Или она, как сторожевой пес, охраняет сон пластмассовой семьи?

Может, стоит спалить дом вместе с ней? Наверняка в гараже найдется канистра с бензином для мотоцикла. Облить дверь, чиркнуть спичкой, и дело сделано. Огонь может перекинуться на другие дома, но если все закончится… оно того стоит.

Он уже было отправился за канистрой, а потом ему в голову пришла мысль: если это было так просто, почему никто этого до сих пор не сделал? Зачем эти обряды, подсчет дверей, фальшивая семья? Если можно обойтись литром бензина и спичкой. Или дом пытались сжечь и ничего хорошего из этого не вышло?

Черт его знает, но следует поторопиться. Он решил открыть дверь и посмотреть, что за ней прячется, когда обратил внимание на пол. Никаких потертостей или царапин. Если глянуть на другие двери, сразу видно, что ими пользовались, и не раз. Открывали, закрывали, чиркали обувью, пачкали порог, мыли и снова пачкали. А эту дверь не открывали. Еще.

Едва не попался. Чертов орнамент. Все, что нужно было сделать, это скопировать его и подождать. Он сам загнал себя в ловушку.

Делать здесь было нечего, кроме того, он услышал, как по двери, с той стороны, барабанят пальцы с гниющими (с чего бы это?) ногтями. Он представил, как дверь открывается и масса, целиком состоящая из одних только рук, склизких, белых, словно никогда не знавших солнечного света — ведь она так не любит окна, — и чертовски длинных, хватает его и затаскивает внутрь; эти же самые руки закроют дверь, а потом комната исчезнет, словно ее и не было никогда.

Он поставил шкаф на место. Он вспомнил странную перчатку, которую нашел в доме Ветхой Леди. Может, его фантазия была не так уж далека от правды?

Открыл окно, повис на подоконнике и спрыгнул, угодив в куст шиповника. Кое-как выбравшись, он перелез через ограду и побежал, не оглядываясь. Он пробежал километров пять, но дышалось легко и спокойно. Теперь в любой школе его бы затаскали по соревнованиям.

Он дождался десяти утра и отправился в город. Ему казалось, жители следят за каждым его шагом. Шепчутся за спиной, показывают пальцем.

Он решил зайти в архив городской администрации. Бросил взгляд на план эвакуации в случае пожара. Тридцать семь дверей. Прилично. Скоро он нашел нужную.

Он запросил информацию о доме, назвал номер и улицу. Сказал, что это необходимо для учебного проекта.

— И что же именно вас интересует, молодой человек? — спросила женщина, с невероятно обвисшей, дряблой шеей.

Женщина носила круглые очки и напомнила ему хищную глубоководную рыбину, из тех, что называют «удильщиками». Из головы у таких рыб торчат отростки, увенчанные светящимися в темноте фотофорами, похожими на шарик или каплю.

Он попросил план дома, в который вломился этой ночью.

— Для чего?

— Для школьной работы. На лето задали.

— Сдается мне, вы врете. Решили подурачиться? Это совсем не смешно, молодой человек. Лучше вам уйти.

Он мог бы сказать, что они не вправе ему отказывать, написать официальный запрос и ждать сколько-то дней, но со временем было туго. Во всяком случае, он выяснил, что с домом что-то не так. Уже хорошо.

Он отправился в редакцию газеты, попросил, чтобы ему дали полистать старые подшивки. На этот раз он сказал, что пишет реферат о том, как менялся город. Главный редактор, женщина в бесформенной черной одежде и с ярко-красным маникюром, проводила его к тесной кладовке.

В кладовке было множество полок, на каждой лежали подшивки газет, разделенные по годам. Редактор указала ярко-красным ногтем на принтер и стопку бумаги, словно не хотела тратить слова для пустяков, вроде реферата.

Он стал листать газеты, выпущенные пятьдесят лет назад, — чтобы ничего не пропустить. Дочь Паучихи была заточена в подвале больше сорока лет назад. Паучиха была родной сестрой женщины, которая рисовала одну и ту же дверь. Возможно, здесь была какая-то связь. А еще, около сорока лет назад, был сделан заказ на двенадцать дверей с искусным орнаментом. Но все могло начаться и раньше.

Его интересовали необычные происшествия. Все, что касалось комнат. И дверей.

Спустя два часа усердных поисков ему удалось выяснить, что сорок четыре года назад случился большой пожар. Сгорело несколько домов, включая тот самый, со всеми его распрекрасными дверьми.

Он нашел несколько объявлений о детях, пропавших до пожара. Родители уверяли, что дети не выходили из дома. Два мальчика и девочка. После пожара сообщений о пропавших детях стало втрое больше.

Еще в газете писали о суде над двумя детоубийцами ||||||||||||||| и |||||||||||||||. Фотографий, к сожалению, не было. Писали, что они устроили пожар и повинны в смерти как минимум трех детей. Трупы ||||||||||||||| и ||||||||||||||| были закопаны в подвале дома.

Он услышал голоса; наверное, это редактор пришла сказать, что пора закругляться. Он взглянул на часы: 13:00. Наверное, у них обед. Быстрые шаги, и дверь в кладовку распахнулась. На пороге стояла редактор. За ней маячили двое полицейских.

— Что с вашими руками? — спросила редактор.

Он взглянул на забинтованные ладони, словно увидел их впервые.

— Пытался слезть с дерева по веревке. Чуть не рассчитал и получил «ковровый ожог».

— В какой школе вы учитесь?

Он прекрасно помнил карту города, так что с этим вопросом справился легко.

— Как вас зовут?

А вот это уже сложнее.

— Как вас зовут, молодой человек? И назовите имя преподавателя, который задал вам написать реферат. Это ведь вы заходили в архив, верно?

— Да, но там мне документов не выдали, и пришлось обратиться к вам. Разве это такая большая проблема?

— А как насчет предплечья?

Он носил только вещи с длинными рукавами. В последнее время. Он проследил за взглядом редактора. На рукаве расплывалось бурое пятно.

— Вы так и не назвали имя преподавателя, — напомнила редактор.

— Совсем из головы вылетело. Я новенький.

— А ваше имя? Его вы тоже не помните?

Он поднялся со стула. Места для стола в кладовке не было, так что подшивки приходилось держать на коленях. Это было неудобно. Подшивки норовили соскользнуть, а еще они были весьма тяжелыми.

В голове мелькнула безумная мысль: швырнуть подшивку в редактора и… что тогда? Схлопотать пулю от полицейских? Он всего лишь обычный школьник, к чему такие предосторожности? Видимо, читать старые газеты в этом городе преступление.

— Верните подшивку на место, молодой человек, и выйдите из кладовки.

Он решил подчиниться. На этот раз.

— Покажите вашу руку, — сказала редактор.

— С какой стати?

— Значит, по-хорошему вы не хотите. Что ж.

Редактор уступила дорогу полицейским. Они заковали его в наручники, посадили в машину, а затем отвезли в отделение. Он не сопротивлялся — бессмысленно.

Ближе к вечеру явился врач. Осмотрел его с ног до головы. Поглядел на расчесанные язвы, кровь и гной. Почти наверняка он видел такое, и не раз, потому совсем не удивился.

Его отвезли в больницу. Когда он слышал бряцанье медицинских инструментов, это всегда пробуждало в нем животный ужас. Именно поэтому он так тщательно заботился о зубах — чтобы видеться с дантистом как можно реже.

На окнах решетки, здоровенные санитары, он еще успел подумать, зачем такие нужны, его ведь привезли не в психиатричку. Он сломал руку одному и отправил в глухой нокаут другого, прежде чем его скрутили. Уложили на каталку и пристегнули ремнями.

Теперь он видел только потолок с лампами дневного света. Его куда-то везли, он слышал, как гремят колесики каталки по плиткам, как распахиваются двери. Он вертел головой, выискивая план эвакуации в случае пожара, чтобы запомнить все выходы, знать, куда ведут коридоры и сколько здесь дверей.

Стальные пальцы прижали голову к каталке, чтобы он мог любоваться исключительно потолком. Поворот, и он в новой комнате; это почти наверняка операционная. За дверью, где скрывались имена, завозились и начали скрестись.

Он пришел в себя на досках причала. У него забрали все, кроме одежды, ключей и наручных часов. Он не стал вставать сразу, чтобы не стошнило. Он лежал с закрытыми глазами и думал, во что его угораздило вляпаться на этот раз. Когда он решил, что можно подняться, увидел в конце причала билетную кассу, старую и потрепанную. Дальше были дома, а позади — слева и справа, куда хватало глаз, простиралось море.

Он шел по скрипучим доскам. Билетная касса была открыта, внутри никого. Путь преграждали высокие ворота из железных прутьев. Он толкнул их, и скрип ржавых петель разнесся по всей округе. Он шел по мощеной улочке, петляющей между домами. Дома были старыми, крыши кое-где провалились, окна заросли пылью и паутиной. Табличек с количеством дверей видно не было.

Попалось кафе с плетеными стульями на террасе. Вывеска хоть и выцвела, заброшенным кафе не выглядело. Он услышал звон колокола. Пошел на звук и скоро оказался на кладбище. Траурная церемония подходила к концу. У разверстой могилы стояли люди. Он заметил девушку, в одеждах сестры милосердия. К ней жались двое ребятишек в серых костюмчиках.

Несколько угрюмых мужчин стояли, прижав шляпы к груди. Потом он увидел в толпе Старика и девочку, которой до сих пор не сумел дать прозвища. Прозвище вытаскивает на поверхность то, что имя пытается скрыть. Наверное, ей скрывать было нечего.

Еще у могилы стояла светловолосая девочка в синем платье. Он сразу узнал ее — та самая, с родинкой в форме полумесяца.

Гроб был сколочен из дверей. Каждый бросил горсть земли на крышку, и могилу стали закапывать. Люди расходились. Он двинул к Старику, они молча пожали руки и пошли рядом. Он оглянулся на ту, в синем платье. Девочка осталась там, где была, и смотрела, как могильщики споро доделывают работу.

Старик открыл дверь невзрачного дома, безбоязненно взявшись за ручку голой ладонью.

— Наверное, у тебя масса вопросов, — сказал Старик, снимая шляпу и вешая ее на гвоздь.

— Что это за место?

— Перво-наперво, это Остров. Когда-то сюда отправляли людей, больных проказой. На картах ты это место не найдешь, и туристы о нем не знают. Много кто не знает. Раз в неделю сюда приплывают хорошо вооруженные люди и оставляют ящики с продуктами. Или привозят ребенка и бросают на причале. Совсем как тебя.

— Сколько здесь людей?

— Каждый день по-разному, — сказал Старик. — Своей смертью здесь никто не умирает.

— А кого хоронили сегодня?

— Несчастного паренька, который свел счеты с жизнью. Он повесился сегодня утром. Здесь нет морга, так что с погребением не затягивают.

— Кто еще живет на Острове?

— Есть Приют, которым заправляет сестра |||||||||||||||. А еще небольшое поселение, в паре километров. Люди пытаются вырастить хоть что-то на этой скорбной земле. Они каждый вечер собираются в Церкви. Тебе стоит взглянуть, как проходит служба. Главный там пастор |||||||||||||||. Остальные держатся особняком. Прогуляйся, осмотри Остров, и многие вопросы отпадут сами собой. Главное, не суйся в бывший Виварий и держись подальше от Лечебного корпуса.

— Кто-нибудь пробовал отсюда сбежать?

— Нет.

— Это опасно?

— Дело в том, что те, кто может сбежать, никогда этого не сделают. А те, кто хочет — у них никогда это не получится. Большинство не желает покидать Остров. Скоро ты узнаешь почему.

Ах да. Девочка. Ты видел ее сегодня на похоронах. Она единственная, кто вернулся. Понимаешь? Она два года как пропала, а пару месяцев назад ее заметили в Оранжерее. Эта девочка единственная на Острове, у кого нет язвы. Многие приходили, расспрашивали, что она видела, но девочка молчит. И так молчит, что спрашивать больше не хочется.

Оставайся с нами. Или подыщи другое жилье. Главное, помни — сегодня в Театре должны быть все без исключения. Разве что ||||||||||||||| может не явиться и еще пара отщепенцев. За полчаса до Церемонии начинают бить в колокол, но к тому времени все лучшие места уже заняты.

— Что еще за Церемония?

— Увидишь.

Он бесцельно бродил по извилистым улочкам. По дороге ему попался ржавый щит с картой Острова. Он понял, в какой стороне искать Театр, Лечебницу, Крематорий, Оранжерею, Виварий и Приют. Было подрисовано еще несколько мест, в том числе с забавными названиями, вроде Лунные Кроты. Или Гнездо. Кое-какие названия были соскоблены, а взамен написаны новые.

Щит с картой стоял на развилке, и нужно было выбрать, куда отправиться. В Виварий и Лечебницу Старик сказал не соваться, что ж, с этим повременим. Он решил сходить в парк, взглянуть на Гнездо.

Вместо парка его встретил пустырь с одним-единственным деревом, но таким огромным, какого видеть ему еще не доводилось. Толстенные ветви, словно пальцы, сжимали дом с флюгером и длинной печной трубой, будто вырвав его из земли с корнем: следом тянулись канализационные трубы.

Он подошел к дереву. Сверху спускался шнур, табличка рядом извещала: «Звонок». Ни предостережений, ни пожеланий. Он потянул за шнур и услышал слабый перезвон колокольчиков. Потом, едва не стукнув по голове, упала веревочная лестница.

Он стал карабкаться наверх и скоро увидел гостеприимно распахнутую дверь. В прихожей на стуле с высокой спинкой сидела женщина. В уголке рта был зажат мундштук, дымилась тонкая сигарета. На женщине были театральная маска и шляпка с перьями. Поскольку жила она в доме на дереве, к тому же именуемом «Гнездо», прозвище сложилось само собой.

— Кто вы такой? — спросила Леди-Птица.

— Меня привезли сегодня на Остров.

— Разве это повод нарушать покой его жителей?

— Видимо, нет.

— Как вас зовут, молодой человек?

— Я не помню своего имени. Как не смогу запомнить ваше, ни чье-либо еще. У меня редкое психическое расстройство.

— А у кого его нет в наше время?

— У меня феноменальная память на все, что не касается имен.

— А вы можете, один раз прочитав несколько страниц текста, выучить его наизусть?

— Да.

— Что же вы медлите? Проходите быстрее в дом!

Он преодолел последние перекладины лестницы и встал на коврик с надписью: «Добро пожаловать!» Тщательно вытерев ноги, он переступил порог. Его встретили театральные афиши, расклеенные тут и там. Леди-Птица явилась с подносом, на котором стояли два бокала с шампанским. Он неохотно взял один.

— За «Восторг!». Это название моей новой пьесы. Впрочем, пока единственной. Я постоянно вношу правки и однажды чуть не спалила рукопись вместе с домом ко всем чертям, так она мне опостылела. Что же вы не пьете?

Леди-Птица говорила без умолку. В какую-то секунду они оказались в гостиной. Леди-Птица всучила ему толстенную пачку листов. Видимо, это была роль.

— Я пробовала репетировать с местными, но у них одно на уме. Язвы, язвы, язвы. Черт бы их всех побрал, — сказала Леди-Птица, допивая шампанское одним махом.

— А вы…

— Я оказалась на Острове, едва мне исполнился двадцать один год.

— И она до сих пор не явилась за вами?

— Я появилась на Острове задолго до всего, что сейчас здесь творится. Видите ли, я последняя пациентка лепрозория. Когда пришел срок, я не захотела возвращаться домой жалкой калекой. Мне уже было сорок. Какая участь меня ждала? Никто не захочет связываться с больной проказой.

А потом на Остров пришли новые, весьма скверные времена. Сюда стали привозить детей. Думаю, вы знаете для чего. У меня тоже есть метка, появилась спустя месяц, как все началось. Я выторговала себе жилище, какое пришлось мне по нраву, и заперлась ото всех. Мне приносят еду и все необходимое, в том числе лекарства. Я не жалуюсь. И не волнуйтесь, я не заражу вас: вопреки расхожему мнению это весьма непросто. Итак, приступим?

Они репетировали, пока не раздался колокольный звон. Вот-вот в Театре должна была начаться Церемония. Он глянул на часы: без десяти минут шесть. Леди-Птица закурила новую сигарету.

— Вы не идете? — спросил он.

— Нынешний репертуар Театра мне не по душе. Я давно там не была. Но вы непременно должны сходить. И не забудьте навестить меня завтра, пройдемся по тексту еще раз. Остались некоторые… шероховатости.

Он спустился по лестнице и отправился к Театру. Ему попадались люди, как и он, спешившие на Церемонию. Театр был старым, краски давно поблекли, ткань кресел выцвела, а огромная люстра под самым потолком норовила рухнуть в любую секунду.

Кроме того, он заметил несколько дыр в зале и на сцене: доски там совсем прогнили… Если подумать, в этом был свой смысл — Театр тоже оказался покрыт язвами, как и все на Острове. Ну или почти все.

Занавес был поднят. Он заметил людей, которые были сегодня на кладбище. Сестру с детьми — он насчитал двенадцать мальчиков и девочек в строгих костюмах. Угрюмых мужчин и женщин, что расположились в первых рядах. Светловолосую девочку, рядом с которой было полно свободных мест, но никто не торопился их занимать. Трех подростков, жавшихся друг к другу. Старика и девочку, важного человека в черном костюме. Мрачного типа, которого, как и светловолосой, все сторонились; он рассматривал занавес в странное приспособление, лишь отдаленно напоминавшее театральный бинокль.

Получалось шестьдесят семь человек, считая Леди-Птицу. Надо думать, это все население Острова. Хотя за кулисами могли находиться еще люди. Он постарался запомнить каждого. Затем следовало выбрать место.

Он сел рядом с девочкой в синем платье. Он хотел рассказать девочке, что видел ее отца, что тот раздавлен горем и до сих пор ищет ее. Но девочка прижала палец к губам и указала на сцену.

Он увидел, как двое вкатили деревянный щит и поставили его ровно посередине сцены, осторожно миновав дыры. Затем принесли нечто вроде церковного паникадила, только вместо свечей его венчала шляпа. Люди выстроились в очередь — несомненно для того, чтобы тянуть жребий. По спине пробежал холодок.

Он думал, нужно ему идти к сцене или нет, как вдруг мужчина, вытащивший очередной листок, упал на колени. Все бросились его обнимать.

Чему они радуются, черт возьми? Мужчина поднялся с колен. Все пытались к нему прикоснуться. Сестра ||||||||||||||| взяла мальчика за руку и повела к сцене. Мужчина, которому выпал жребий, уже стоял у грубо сколоченного щита.

На секунду или две свет погас, а потом он увидел дверь. По залу словно пробежала волна, каждый по-своему ратовал за ее появление. Кто-то благоговейно вздыхал, кто-то молился, а кто и вовсе делал вид, будто не произошло ничего интересного.

Сестра ||||||||||||||| подвела мальчика к двери. Мужчина взялся за ручку, потянул дверь на себя и зашел внутрь. Он не вышел с обратной стороны, словно и впрямь очутился в некой комнате.

На сцене остались только Сестра ||||||||||||||| и мальчик. Он подумал, не станут ли аплодировать, но, слава богу, обошлось без этого. Некоторое время все оставались неподвижны, потом, словно стряхнув сонное оцепенение, люди потянулись к выходу.

Ночь он провел в доме Старика. Пришлось спать на полу. Зато ему дали два одеяла. Электричества не было, только керосиновая лампа, так некстати напомнившая про Ветхую Леди. Видимо, для Театра был припасен генератор, остальные жгли свечи.

Едва утренний сумрак стал рассеиваться, Остров облетела весть — убит человек. Некий |||||||||||||||. Его нашли с перерезанным горлом. Новость взбудоражила многих жителей Острова. Убитый был членом Общины, которой руководил Пастор.

Он не мог взять в толк, в чем дело. Вчера на глазах у всех с человеком сотворили нечто куда более жуткое, но люди радовались, а приговоренный и вовсе выглядел так, будто выиграл в лотерею. И вот находят мертвеца в луже крови. С чего такой переполох?

Он и Старик поспешили к Общине. У дома убитого успел собраться народ. Пришла даже Сестра |||||||||||||||, на время оставив детей без присмотра. Увидев его, Сестра подошла, молитвенно сложив ладони под подбородком. Сестра носила перчатки из плотной кожи и весьма длинные — до локтя.

— Доброе утро, молодой человек. Впрочем, учитывая обстоятельства, едва ли это утро можно считать таковым. Всему виной этикет и условности. Меня зовут |||||||||||||||, а вашего имени я, к сожалению, не знаю.

Он объяснил, что с самого детства с его памятью творятся странные вещи и обращаться к людям по именам он не в состоянии.

— Дары Всевышнего порой обретают причудливые формы. Я хотела пригласить вас к себе в Приют в качестве гостя и, возможно, воспитанника. Вы станете самым старшим, но ведь детям нужно на кого-то равняться. Простите за нескромный вопрос, сколько раз вы были одарены Его Милостью?

Он не сразу понял, что речь идет о язвах.

— Семь раз, — сказал он.

В глазах Сестры блеснула то ли насмешка, то ли радость, не разберешь.

— Приходите сегодня вечером, — повторила Сестра.

— А как же Церемония?

— Церемония?

— В Театре. Та, что была вчера.

— Вы о Таинстве Причастия? Нет, оно бывает лишь раз в неделю, по воскресеньям.

Сестра легко коснулась его руки.

— Мы будем ждать вас, — сказала она, чем-то напомнив Детку.

На Старика Сестра даже не взглянула.

Из дома вынесли тело, накрытое простыней. Вместо носилок — дверь. Следом появился Пастор. Молчалив и угрюм. Он сказал людям расходиться. Панихида состоится через час. В полдень тело предадут земле.

Пастор протянул ему ладонь и, когда он ответил на рукопожатие, почувствовал, как хрустнули кости в огромной лапище Пастора. Очередная проверка. Пастор открыто носил оружие — длинноствольный револьвер, который наверняка обладал поразительной убойной мощью.

Он ничуть не удивился, что Пастор пригласил его на вечернюю проповедь в шесть вечера. Наверняка хочет, чтобы он вступил в ряды Общины, тем более что место освободилось. Вернее, сразу два.

Затем Пастор обратился к Старику, и он решил, что это самый подходящий случай, чтобы свалить. Он хотел исследовать Остров, но прежде всего поговорить с той девочкой, дочерью |||||||||||||||.

Скоро он нашел Оранжерею. Среди стволов деревьев на буйно заросшей сорняками земле, что предназначалась растениям куда более благородным, желтела палатка. Девочка сидела внутри и плела венок из одуванчиков.

— Привет, — сказал он. — Я встречался с твоим папой. Он искал тебя.

— Почему ты не боишься меня, как другие? — спросила девочка.

— Не знаю. А должен?

Девочка пожала плечами.

Он вспомнил про эксперимент и образец под номером один. С кем он сейчас разговаривает?

Девочка протянула ему венок.

— Мне надеть его?

— Ты отдал четырех детей. Иногда я слышу их голоса. Ты должен заслужить прощение.

Девочка срезала несколько одуванчиков и вновь принялась за работу. Только сейчас он увидел, что рядом с палаткой лежит гора венков. Их было очень много. Если точно — семьдесят два.

Он выбросил венок по дороге к Лечебнице.

Она состояла из трех блоков. Все дорожки к ней успели зарасти травой, но ему удалось отыскать хорошо намятую тропку. Окна были целыми, ни одно стекло не разбито. Почти наверняка здесь можно было расположиться куда вольготнее. И все же люди старались селиться от Лечебницы подальше.

Тропа привела его к бетонным ступеням и двустворчатой двери. Он распахнул ее, и в нос ударил запах сырого мяса. Он услышал жужжание мух. На желтых плитках кафеля — глубокие царапины. Идти дальше он не посмел. В Лечебнице определенно обитало что-то, и встречаться с ним было самоубийством.

Он шагал по узким тропинкам, где некогда гуляли больные, держа путь к Лунным Кротам. Кроты жили в шалаше, который сами наверняка и построили — таким он был кособоким. Они пытались пристроить несколько новых «комнат», но крыши безнадежно провисали и были готовы развалиться на части вместе со стенами.

Неподалеку стояла табличка с надписью: «Осторожно, яма!» Рядом несколько еловых веток, которые кое-как прикрывали ловушку с осыпающимися земляными краями.

— Надеетесь, что злоумышленники не умеют читать? — спросил он тощего паренька в полосатой футболке.

– ||||||||||||||| и ||||||||||||||| уже дважды в нее провалились. И я — один раз.

||||||||||||||| и ||||||||||||||| оказались постоянно шмыгающей носами парочкой, которым больше двенадцати и не дашь. На шее каждого «крота» висел ключ.

— Почему вы назвали себя Лунными Кротами?

— Это ||||||||||||||| придумал, — сказал Полосатый. — Он хотел выкопать под шалашом тоннель, где можно прятаться. Но ||||||||||||||| больше нет с нами.

Так вот кого хоронили в его первый день на Острове.

— От кого прятаться? — спросил он.

— Посмотрите вокруг, — сказал Полосатый. — Здесь любого нужно бояться. Кроме нас.

Он помог Кротам установить на дно ловушки кол — так она хоть на что-то сгодится. Но отговорить убрать табличку не смог.

Крематорий — одноэтажное здание красного кирпича с высоченной трубой — он нашел в полдень, солнце было в зените. Как раз сейчас хоронили |||||||||||||||, которому некто перерезал горло. Скорее всего, убийца был членом Общины, и его непременно найдут.

Вероятно, раньше тела пациентов лепрозория сжигали в печах — из страха или предрассудков, но теперь Крематорий, должно быть, заброшен — за неимением клиентов.

Однако навстречу ему вышел человек в защитном костюме, фартуке и черном противогазе, с поржавевшей переговорной мембраной. Он был похож на диковинное насекомое. Вместо перчаток из рукавов торчали крючья протезов.

Человек смотрел на него, наклоняя голову то влево, то вправо. Наверно, в костюме было невероятно жарко, особенно сегодня, когда солнце пекло немилосердно и над железной крышей Крематория дрожало марево.

Он сделал шаг назад, не поворачиваясь к Крематору спиной. Потом еще один и еще. Крематор стоял неподвижно и смотрел, как он пятится. Таким манером он оказался под кронами деревьев, которые давали щедрую тень. Еще несколько шагов, и ветви кустарника скрыли и Крематора, и его вотчину. Печную трубу еще можно было разглядеть за переплетением ветвей и листьев, но вот исчезла и она.

Он решил наведаться к Леди-Птице и выпить шампанского. А лучше чего покрепче. Бурбон оказался весьма кстати. Несколько порций, и он уже не мог думать о своих «приключениях» без улыбки. Леди-Птица поставила на проигрыватель пластинку, и он вспомнил Старика, который тоже любил блюз.

Когда он стоял у дверей церкви, от опьянения не осталось и следа. Он сел на первую попавшуюся скамью. Проповедь уже заканчивалась. В Церкви не было ни одной иконы и даже распятия. Вместо них — двери. Самых разных цветов и размеров. Пастор говорил о покаянии и искуплении. О том, что настали темные времена и лишь вера даст шанс на спасение.

Проповедь кончилась, и люди стали расходиться. Скоро в Церкви остались только он и Пастор.

— Вижу, вы хотите о чем-то спросить, — сказал Пастор. — Не стесняйтесь.

— Почему убийство вызвало такой переполох? Разве это не лучше, чем… пропасть без вести?

— Мы верим, что язвы были посланы за грехи. Так Господь покарал нас за деяния наши. От язв невозможно избавиться, даже если вырезать их с корнем. Что уж говорить о препаратах, которые назначают врачи. Единственный способ очиститься, искупить вину — это, как вы изволили выразиться, «пропасть без вести». Если жизнь грешника обрывается раньше, чем он переступит порог обители Божьей, его уже ничто не спасет.

— Что не так с Лечебницей и Виварием? И тем Крематором, раз уж на то пошло.

— Да, в Лечебнице обитает… нечто, — сказал Пастор. — Мы специально откармливаем для него коз и поросят, а еще относим часть припасов, которые присылают с материка. Мой предшественник ||||||||||||||| решил очистить Лечебницу от того, что бродит по ее коридорам вот уже несколько лет. Десять крепких мужчин, вооруженные топорами, факелами и самодельной взрывчаткой, отправились в Лечебницу средь бела дня и не вернулись. Никто не слышал криков. Не было ни одного взрыва. С тех пор Общиной руковожу я. Что до Вивария — это еще одна язва, излечить которую под силу лишь самому Господу. То, чем занимается |||||||||||||||, я считаю бесчеловечным. Но соваться в Виварий почти так же опасно, как и в Лечебницу.

— Разве хозяин Вивария не появляется в Театре каждое воскресенье?

— Церемония священна, а Театр — нейтральная территория. Никаких свар и междоусобицы. Это как с провизией, которую доставляют с материка. Чем драться за кусок хлеба, не проще ли каждому воздать по делам его?

— А Крематор?

– |||||||||||||||. Помешался на огне. Полагаю, на Острове он прячется от властей. Все его тело один сплошной ожог. Но и меток у него предостаточно.

— Сколько было язв у человека, которому перерезали горло сегодня утром?

— Шесть.

— Как он их получил?

— О таком не принято говорить. Мы здесь, на Острове, не судим за поступки, совершенные на Большой земле. Всех до единого привел сюда Господь, и только Он вправе решать, кто достоин Его прощения, а кто нет. И количество язв не играет роли. Достаточно одной. Грех есть грех, и расплачиваться за него все равно придется.

— А как быть с девочкой, у которой ни одной язвы и родинка в форме полумесяца на мочке уха?

— Мы почитаем ее за святую. Жаль, среди нас нет художника, который смог бы запечатлеть ее лик.

Теперь он понял, зачем Пастору револьвер — лишнее напоминание о том, что он может в одну секунду оборвать жизнь грешника, не дав ему искупить вину. Вероятно, из всей Общины столь прекрасным образом был вооружен лишь Пастор.

Приют напоминал часовню без креста. На фасаде имелся круглый витраж, весьма искусной работы. Наверное, в погожий денек внутри очень красиво, но на часах было восемь вечера, погода испортилась, и тягучие солнечные лучи застыли в воздухе, едва касаясь разноцветных стекол.

Разговор с Пастором затянулся, и он решил, что для визита в Приют слишком поздно и лучше наведаться завтра, но рука сама потянулась к дверному молотку. Когда дверь отворилась, на пороге стояла Сестра. В руках она держала пестик и ступку.

— Я думала, вы уже не придете, — сказала она. — Верно, Пастор задержал вас своей болтовней. Надеюсь, вы не приняли его предложение?

— Вступить в Общину? Мне нравится быть одному.

— Никто из нас не может быть один, Господь живет в сердце каждого. Вам ли не знать, осененному Его благодатью, пусть и самую малость. Вы в начале пути, а дорога к Богу не может быть легкой. Его дары требуется заслужить кротостью и смирением. Без них врата Царства Божьего останутся запечатанными для вас навеки. Мой крест — это наставление заблудших душ на путь истинный.

— А почему вы не примете в вашу скорбную обитель Лунных Кротов?

— Кого, простите?

— Ребят, что живут в шалаше, неподалеку отсюда.

— Ягнята, отбившиеся от стада, непременно попадут в зубы волкам. Я предлагала им помощь, но они отвергли ее. Как тот старик, который не дозволяет мне говорить с его внучкой. Он стоит между ней и Богом, а это большой грех — не пускать заблудшую душу на праведный путь.

— Что вы думаете о девочке, которая живет в Оранжерее? Пастор и его Община почитают ее за святую. Она вернулась, чего еще ни разу не бывало. И на ее теле нет ни одной язвы.

— Она не святая. Господь отринул ее, и теперь она снова живет среди грешников. Становится прохладно. Не желаете зайти внутрь? Я познакомлю вас с детьми.

В Приюте горели свечи, но хватало и темных углов. Он огляделся. Заметил винтовую лестницу, комод и бюро, на которых стояли склянки и пузырьки, с мерными весами.

— Божья милость подчас бывает сурова, — сказала Сестра. — Это нужно для того, чтобы проверить силу духа. Я разбираюсь в травах и порой делаю детям примочки. То немногое, что в моей власти.

— Пастор верит, что, не перешагнув порог комнаты, человек не сможет очиститься от грехов и никогда не войдет в Царство Божие.

— То, что Пастор полагает грехом, есть Благодать Божья. Однако наши споры остались позади. У него своя святая, у нас свой святой. В некоторых вопросах мы не сойдемся никогда.

— Святой?

— Он был призван на небо живым. Детей и меня это ждет лишь после смерти. На него снизошло столько Благодати, сколько обычному человеку не вынести. Но он не жаловался и не роптал на то, что Бог одарил его сверх всякой меры. И однажды он вознесся, завещав нам быть сильными и с покорностью принимать Дары Господа нашего.

Сестру окружили дети в серых нарядах. Он даже не услышал, как они подошли. Вспомнились обитатели Зеленой улицы. Ему показалось, что глаза некоторых детей будто светятся желтым огнем, тусклым и едва уловимым. А игра света и тени добавила свой штрих — рты некоторых были усыпаны заостренными, как у пираний, зубами.

Все это, конечно, лишь померещилось ему. В Приюте было мрачно, последние лучи света покинули его, и в углах шныряли тени, слишком быстрые, чтобы оказаться крысами. И слишком крупные.

Кажется, Сестра хотела что-то сказать, но ее прервал бой колокола. Когда они пришли на зов, у Церкви собралась толпа. Все те же угрюмые лица, на которых без труда читался страх. Он уже знал, что способно заставить этих людей бояться. Кажется, на Острове завелся серийный душегуб.

Утром он проснулся от звона колокола. Некоторое время он лежал и смотрел в потолок. Затем оделся, наскоро перекусил и отправился на кладбище. Могила была вырыта, но еще пустовала.

Крематор предпочитал сжигать жертв, а нечто из Лечебницы разорвало бы несчастного на куски — ювелирный разрез на шее не в его стиле. Сестра ||||||||||||||| не стала бы лезть в дела Общины. Возможно, прежде они с Пастором враждовали открыто, но теперь игра велась по иным правилам. Кроме того, каждый член Общины в свой час одарит воспитанника приюта язвой. Так зачем зря пропадать столь ценному материалу?

Убийца, вне всяких сомнений, был членом Общины. Пастору придется опросить каждого и сверить ответы — это займет уйму времени. Если повезет, Пастор управится к вечерней проповеди. И он наперед знал, чему она будет посвящена.

Он хотел поплавать и решил, что лучше всего отправиться на причал. Можно будет понырять, а еще улечься на теплые доски, каждой клеточкой кожи чувствуя тепло солнечного света.

Однако с этим ничего не вышло. На причале были люди, и пришли они вовсе не загорать. То были Сестра с хозяином Вивария.

И трое детей.

Он явился к концу дележки. Один ребенок достался типу из Вивария, другой отправлялся в Приют, а третий должен был стать главным участником воскресной Церемонии в Театре.

Одно дело, когда человек сам хочет переступить порог комнаты, и совсем другое, когда ей отдают ни в чем не повинного ребенка. И если с Приютом еще можно было смириться, то участь оставшихся двух детей не устраивала его совершенно.

Он решил вмешаться. Но его даже слушать не стали. Тогда он схватил за плечо хозяина Вивария, но тот играючи сбил его с ног и ткнул тростью в солнечное сплетение — словно насекомое раздавил.

И Сестра, и тип из Вивария увели детей, оставив его корчиться на досках причала.

Когда он вновь научился дышать, немедленно отправился к Леди-Птице. Она была рада его видеть. Леди-Птица открыла очередную бутылку шампанского и без умолку болтала про «Восторг».

— Они собираются отдать ей ребенка, — сказал он и не узнал своего голоса, настолько он был хриплым. — В это воскресенье.

— Теперь вам ясно, почему я, последняя актриса на Острове, держусь как можно дальше от Театра? Порядок, который установился теперь, не такой чудовищный, как вам кажется. Поверьте, я встречала времена и похуже. Когда-то на Острове жили одни подростки. В масштабах различных гнусностей и мерзостей они намного превзошли нынешнюю элиту. Это как смена времен года. У каждого свой срок. Вы же видите, люди из одной Общины убивают друг друга, будучи уверенными, что обычная смерть для Искупления не годится. По их меркам, убийство — самое страшное и мерзкое преступление. И они его совершают.

— И что остается?

— Для начала следует успокоиться, пока вы не наломали дров. Хорошо, что вы пришли ко мне. Я знаю средство, от которого на душе будет не так паршиво и гадко.

— Самоубийство?

— Прекрасный скотч пятилетней выдержки. Валит с ног почище картечи. Я принесу бокалы.

В дом к Старику он возвращался далеко за полночь. Осторожно открыл дверь. Старик и девочка давно спали. Он кое-как устроился на полу, едва не запутавшись в одеялах. Он все думал, как лучше поступить, когда его настиг милосердный сон и этот ужасный день подошел к концу.

Он проснулся от криков. У дома собралась толпа. Пришла вся Община с Пастором во главе. Он оделся и вышел на улицу. Пастор поднял руку, и все тотчас замолчали.

— Сегодня утром, — сказал Пастор, — ||||||||||||||| был найден мертвым. Ему распороли живот. У меня есть основания полагать, что к этому убийству и двум предыдущим вы имеете непосредственное отношение.

— Хорошо бы услышать хоть одно доказательство, — сказал он.

— Доказательство? — спросил Пастор. — Извольте. Первая жертва — |||||||||||||||, убит в первый ваш день на Острове. Вторая — |||||||||||||||. Зарезан в собственном доме. Он не вышел на работу, сказавшись больным. В тот день вы опоздали и пришли к концу проповеди. Вы вполне могли перерезать горло ||||||||||||||| и остаться незамеченным, потому как вся Община собралась в Церкви. Вы человек новый, мы не знаем, что вы делали на Большой земле и какая дорога привела вас на Остров. Возможно, вы убивали и раньше. А оказавшись здесь, были не в силах противостоять демонам, пленившим ваш разум. Но все это ничего не значит, и вы можете придумать столько оправданий, сколько сочтете нужным, и некоторые, я уверен, будут чертовски похожи на правду. Но все меняет одна деталь.

Пастор вытащил из кармана порванную цепочку с четырьмя ключами.

— Ваша вещица? Что вы можете сказать в свое оправдание?

— Я не убивал тех людей. Можете обыскать меня, дом — уверяю, вы не найдете никакого оружия.

— Потому что вы прячете его где-то на Острове, так? Лучше расскажите про ключи. Как же так получилось, что они оказались в руке убитого?

— Вчера я возвращался домой, будучи в стельку пьяным. Возможно, ветка дерева или что угодно еще сорвали цепочку.

— А может, алкоголь лишил вас осторожности, и вы совершили ошибку, оставив неопровержимую улику на месте преступления? Думаю, у меня есть все основания считать вас виновным. Несколько дней вы проведете в карцере, пока мы не решим, что с вами делать.

Карцер — тесное помещение, было целиком сколочено из дверей. Верно, чтобы отобрать у заключенного последнюю надежду на спасение: вокруг сплошь двери, и еще одной взяться неоткуда. Впрочем, его это не беспокоило.

Вероятно, его подставил владелец Вивария. Или кто-то из Общины, чтобы замести следы. Похоронил трех врагов и его заодно.

В карцере было душно и тесно. Никакого туалета или кровати. Его тюрьма была размером с собачью будку. Он не мог лечь во весь рост, встать и даже сидеть приходилось, скорчившись в три погибели. Часы у него забрали, и время исчезло вместе с ними.

Он не знал, собираются ли его кормить и выводить в туалет. А может, это и есть наказание? Смерть в собственных нечистотах? О нем словно забыли. Вероятно, он умрет от жажды, но из-за язв промучается дольше. Чем больше меток, тем страшнее смерть. Черт возьми, здесь во всем есть смысл.

От духоты он начал терять сознание. Язвы горели огнем. Он проваливался в сон и снова приходил в себя. Когда он вновь открыл глаза, понял, что его куда-то тащат. Его переодели в чистое, усадили за стол и дали кружку воды. Он выпил все до капли.

— Потом я дам еще, но должно пройти время, иначе вас вырвет.

Он поднял голову и увидел Пастора. На грубо сколоченном столе — связка из четырех ключей и часы.

— Думаю, мне следует извиниться, — сказал Пастор. — Сегодня утром мы обнаружили катер, битком набитый оружием. Не думаю, что это ваш катер, и, если б у вас имелся напарник, он давно бы попытался вас освободить. Сейчас мои люди прочесывают Остров.

— Какой сегодня день?

— Воскресенье.

— Который час?

— Три пополудни.

— Что ж, спасибо за гостеприимство, — сказал он и поднялся. Его качнуло, однако он устоял на ногах.

Пастор смотрел на него как на сумасшедшего.

— Вам нужно отдохнуть. Вы еще слишком слабы. Пусть мои люди…

— Прогуляюсь по свежему воздуху, и все пройдет, — перебил он Пастора. — Не стоит беспокоиться.

Он взял со стола цепочку с ключами, не забыл и про часы. Он шел извилистыми тропками, думая, как лучше обставить дело. К парадному ходу соваться бессмысленно, попробуем через окно, по старинке. Ноги едва держали. Он перевалился через подоконник и лег на холодный кафельный пол отдышаться. Главное сейчас — не потерять сознание.

Несколько шагов, и он в тесном коридоре. Тот, кто был ему нужен, находился в комнате прощания. Человек стоял спиной к входу. На нем был защитный костюм, фартук и противогаз.

Он сказал, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже, больше всего боясь, что вместо нужных слов раздастся невнятное бормотание.

— Подними обе руки так, чтобы я видел, — сказал он. — Дернешься, и я прострелю тебе голову.

Крематор на секунду замер. Выпрямился.

— Живее!

Крематор подчинился. Из рукавов торчали крючья протезов.

— Теперь сними противогаз.

Пусть и не сразу, но Крематору удалось сделать это. Вместо обожженной кожи — темные волосы.

— Повернись ко мне лицом. Не люблю стрелять в спину.

Крематор выполнил просьбу, и стало ясно, что никакой это не Крематор, а Зеленая Кепка собственной персоной.

Он выставил вперед указательный палец и сказал:

— Бах.

После чего упал на спину, словно срубленное дерево.

Когда он очнулся, то понял, что сидит на стуле. Обычном деревянном стуле, вроде тех, на которые ставят гробы за неимением лучшей мебели. Никаких наручников, веревок и прочего. Рядом за столом сидела Зеленая Кепка и чистила пистолет.

— А где твои ножи, плоскогубцы и дрели? — спросил он. — Дома забыла?

— Как ты меня вычислил? — спросила Кепка.

— Стакана воды не найдется?

Кепка бросила ему флягу. Он едва сумел ее поймать.

— Ты не ответил на вопрос, — напомнила Кепка.

— В карцере у меня было время подумать. И кому это я так насолил? А сегодня Пастор сказал про катер и оружие. Зная твое отношение к кормушкам и моей скромной персоне, догадаться было не сложно. Осталось понять, где ты спряталась. Крематор подходил на эту роль идеально. Я, само собой, рисковал, но знаешь, мне уже все равно.

На то, чтобы произнести эту речь, ему понадобилось сто лет.

— Ты пытала людей, чтобы больше узнать о здешних порядках…

— Я пытала гнусных ублюдков вроде тебя.

— Ладно, в вопросах морали и нравственности мы по-прежнему не сходимся, оставим этот разговор до лучших времен.

— Что ты там мямлишь? Ни хрена не слышно.

Он сделал глоток из фляги, потом еще один и сказал:

— Ты наверняка смекнула — люди из Общины так боятся умереть, не очистившись, что ответят на любой вопрос. Не понадобятся даже плоскогубцы. А затем ты подставила меня.

— Я решила, что в карцере у тебя больше шансов. К тому же твоего друга пришлось очень долго ждать.

— И заодно усыпила бдительность жителей. Убийца пойман, бояться нечего. Ты не рассчитывала, что они найдут катер, да? Это в план не входило.

Зеленая Кепка промолчала.

— Сегодня воскресная Церемония. Жители соберутся в одном месте. Как удобно. Ты уже заложила взрывчатку?

— Об этом не беспокойся. Театр взлетит на воздух со всеми подонками, которые туда явятся.

— А как же ребенок? Или ты про него не знаешь? На этот раз они собираются отдать мальчика лет семи. Или твои моральные принципы изменились?

Кепка молчала.

— Итак, что ты выберешь? — спросил он.

— Где держат ребенка?

— Сложно сказать. Но когда его выведут на сцену, будет поздно.

— Займись этим. Тебе они доверяют. Бери пистолет и по-тихому отбей ребенка. Десять минут седьмого Театр взлетит на воздух. А после перестреляем тех, кому удастся спастись.

— Ты понятия не имеешь, что происходит на Острове. Наверно, это самая большая кормушка, и запертых дверей здесь не перечесть.

— Не понимаю, о чем ты.

— Все эти кормушки — объекты поклонения. Ей приносят жертвы, как в старые добрые времена. Это культ, понимаешь?

— Хватит нести чушь. Либо возьми пистолет, либо…

— Либо что?

— Либо можешь отсидеться здесь, я управлюсь в одиночку. И вот ключ от двери — я установила растяжки, чтобы такие, как ты, больше не лезли в окна.

Вода из фляги была чертовски вкусной. Он не успокоился, пока не осушил ее. Затем спросил:

— Что ты сделала с Крематором? Сожгла живьем? С твоим-то обостренным чувством справедливости.

— Он получил то, что заслуживал.

— Кем ты, черт возьми, себя возомнила? Палачом? Судьей? Охотницей на чудовищ?

— Посмотри на себя, — сказала Зеленая Кепка и вернулась к чистке пистолета. — Ты сам — чудовище.

Ребенка он решил искать в Церкви и не прогадал. Там как раз шла служба. Все места были заняты. Он остался ждать на свежем воздухе.

Служба кончилась, люди потянулись к выходу. Он сидел на штабеле досок и щурился на солнце. Вот прошла Сестра вместе со своим выводком, следом члены Общины, хозяин Вивария. Он мысленно прощался с каждым. По ступенькам сошли три Лунных Крота. Они тоже отправились на Церемонию. Он хотел подать Кротам знак, шепнуть, чтобы убирались к черту, но рисковал испортить все дело.

Следом за кротами шла Леди-Птица. Это был сюрприз. С чего вдруг она покинула дом на дереве и отправилась в Театр? Он все понял, когда Леди-Птица прошла мимо, едва на него посмотрев. Похоже, она не спала несколько суток. Эта тварь добралась и до нее.

Он ожидал увидеть Пастора, но тот все не появлялся. Ручеек прихожан иссяк. Еще он подумал о Старике, девочке и той святой с полумесяцем на мочке уха. К Старику он сходил первым делом и сказал не высовываться. Лунные Кроты где-то бродили, но две жизни он спас. Что сказать девочке так, чтобы она осталась в Оранжерее и при этом операция не была поставлена под удар, он не знал до сих пор.

Стали бить в колокол. Может, Пастор уже в Театре? Но кто тогда вел службу? Он поднялся по деревянным ступеням и вошел в Церковь. Пастор наставлял ребенка. Мальчик выглядел одурманенным и безразличным ко всему.

Колокол вдруг умолк, и его шаги прозвучали особенно громко.

— Произошло еще одно убийство, — сказал он.

— Где это случилось? — спросил Пастор, взглянув на него.

— Здесь.

Он вытащил пистолет с глушителем, который держал завернутым в ветровку. Одна пуля пробила стену, вторая угодила Пастору в глаз, третья попала в живот. Пастор упал на колени. Его правая ладонь сжала рукоятку револьвера.

Еще выстрел — на этот раз пуля вошла точно в лоб. Он заменил магазин, взял ребенка за руку и повел прочь из Церкви.

Он привел мальчика к дому на дереве. Он рассчитывал, что веревочная лестница будет спущена, однако ошибся. Видимо, лестница была с фокусом.

Он взглянул на часы: шесть вечера. Осталось десять минут. Тогда он направился к шалашу Лунных Кротов. Прошло пять минут. Десять. Никакого взрыва. Пятнадцать. Ничего. Двадцать. Что-то случилось. Тридцать. Это провал. Нужно найти катер и убираться с Острова.

Он сказал мальчику сидеть в шалаше и отправился к Театру. Он бежал со всех ног. Когда он увидел Театр и то, что творилось близ его ступеней, ужаснулся. Он безнадежно опоздал, а план провалился самым бездарным образом. Кепку окружили. Она стреляла и отбивалась как могла. Он увидел, как на нее кинулся ребенок, потом еще один. Дети лезли со всех сторон. Они кусали Кепку, а та не могла заставить себя выстрелить в ребенка.

Скоро на том месте, где стояла Кепка, осталась одна серая масса. Потом Сестра указала на него, и он тотчас бросился бежать, перепрыгивая через корни деревьев и ямы, направляясь к Лунным Кротам. Мальчика нигде не было видно. Еловые ветви больше не закрывали ловушку. Табличка с надписью «Осторожно, яма!» была на месте. Он заглянул в дурацкую ловушку кротов и похолодел. Все-таки она сработала.

Виварий был трехэтажным; на его крыше росло тоненькое дерево. Дверь оказалась надежно заперта, и он решил обойти здание кругом. Скоро он увидел ступени, которые вели в подвал. В самом низу его поджидала дверь, выкрашенная в красный цвет. Она была гостеприимно открыта. Помешкав, он шагнул внутрь.

Он прислушивался, не раздастся ли топот ног, крики. Ничего. Либо они его потеряли, либо не хотели даже близко соваться к Виварию. Он не знал, что из этого хуже.

Можно подождать темноты и попытаться найти катер. Скорее всего, без охраны его не оставят. А то и вовсе пустят на дно, чтобы избавиться от греха и соблазна. Пастор сказал, в катере было оружие. Кепка снабдила пистолетами весь Остров.

Оставался Виварий, про который он ничего не знал. Хозяин Вивария наверняка еще не вернулся. Можно убить его, как Кепка убила Крематора. Затем некоторое время жить в Виварии, пока все не уляжется. А после ночью прогуляться по Острову, найти катер, забрать уцелевших детей и свалить.

Удастся ли взять Старика и девочку? Или тех, кто не пришел сегодня в Театр, станут допрашивать, почему они остались дома?

Время уходило. Хозяин Вивария вернется с минуты на минуту.

У него не было ни фонаря, ни спичек. Он шел, выставив вперед ладонь, пока не коснулся отполированной деревянной панели.

Он распахнул двери подвала, чтобы впустить свет, и увидел тело. Босые ноги застыли в паре сантиметров от пола. На робе имелся номер — семнадцать; голова висельника была заключена в деревянный ящик.