Компромат на кардинала

Глава 1 ЛЕВЫЙ ПОВОРОТ – ДАМА В ЛИНИЮ

Франция, Париж, ноябрь 2000 года

– Не по-лу-чи-лось? – осведомился он с затаенной усмешкой на красивом смуглом лице, и Тоня сначала сконфуженно кивнула, а потом только сообразила, что незнакомец говорит по-русски.

В самом этом факте, конечно, ничего необычного не было и быть не могло: аэропорт Шарль де Голль оказался нынче русскими под завязку набит. С утра бушевал над Европой какой-то тропический ураганище; в Лондоне, ходили слухи, вообще чуть ли не стихийное бедствие; Париж зацепило лишь краешком ураганного крыла, но вполне достаточно, чтобы аэропорт закрыли. Как назло, утренние рейсы были почти сплошь московские, и теперь со всех сторон слышалась возмущенная русская речь: то акающая, протяжная – столичная, то изысканная петербургская, то мягкая, с этим жутким фрикативным «г» – южная, то округлая уральская, то неряшливо-отрывистая – нижегородская. Ей-богу, даже земляка услышала Тоня и не замедлила поинтересоваться, откуда конкретно дяденька. Оказался и в самом деле свой – из Заволжья, и в этой толчее, сумятице, неопределенности насчет ближайшего будущего начал сразу поглядывать на Тоню с видом собственника и чуть ли не родственника. Даже местечко посидеть уступил на транспортере: не желая удаляться от стоек регистрации, еще на что-то надеясь, пассажиры сидели кто на вещах, кто на краешках этих самых транспортеров, словно карауля тот вожделенный миг, когда потянется по черной движущейся ленте их багаж, что означало – вылет!

Вообще русские как-то сразу сбились вместе, настолько радуясь вновь обретенной языковой свободе (французский и английский, за небольшим исключением, понимали с пятого на десятое) и возможности расслабиться (осточертело за время поездки непрестанно выпендриваться перед иностранцами!), солидарно высказать все обиды на Европу (вот же сволочи, какую классную устроили себе житуху, пока мы отдувались сперва под коммуняками, а потом под демократами!), что первое время отчетливо наслаждались общением, даже не сразу осознав: перспективы, мягко говоря, безрадостны. Московские рейсы пока еще только переносили – на час, на полчаса, однако ураган не собирался заканчиваться. Отменяли один самолет за другим: в Будапешт, Лондон, Киев (отправление рейса в некогда союзную и дружественную, а теперь озверело-независимую Хохляндию русским было бы просто не перенести, хохлы даже и держались от бывших братьев-славян обособленно, подчеркнуто громко и развязно переговариваясь на своем несусветном наречии), в Берлин, Стокгольм, Прагу, и нетрудно было предположить, что Москву тоже вскоре отменят.

Тоня открыла сумку и с тоской заглянула в маленький боковой карманчик. В карманчике лежал билет на поезд Москва – Нижний Новгород. Число – сегодняшнее, время отправления – 23.40. СВ, между прочим… Красота!

Это была идея Виталия. Уговаривал, уговаривал Тоню взять обратный билет заранее, в конце концов расщедрился и купил сам, а она как чувствовала недоброе, мямлила:

– А вдруг опоздает самолет? А вдруг что-то еще?

– Какое может быть еще? – рассудительно возражал Виталий. – Ты ведь не собираешься задерживаться в Москве?

– Нет.

– Ну и отлично. Зачем тебе толкаться в очередях в кассы, нервничать: есть билеты, нет билетов, да еще тащиться потом, не дай бог, в плацкартном… У тебя после Нанта, Парижа и полета на «Эр Франс» сразу начнется культурный шок от родимой российской тусовки. А так – взяла машину в Шереметьеве, приехала на Курский вокзал, села в СВ, спокойненько уснула, а утром я тебя встречу дома…

Но Курский вокзал в Москве, а Тоня все еще торчит в Париже. Если прямо сейчас объявят регистрацию и посадку, у нее еще останется шанс высунув язык успеть на поезд. Но это вряд ли. Не пахнет ни регистрацией, ни тем паче – посадкой. И все идет к тому, что билет пропадет.

Как взбесится Виталий! В самом деле, в кои-то веки Тоня послушалась бывшего мужа, поступила по его суперменской воле, а вышло чего? Наверняка Виталик решит, что она все нарочно подстроила. И задержку рейса, и толчею в аэропорту Шарль де Голль, и сам этот тропический, азиатский ураган в цивилизованных европейских широтах. Ну а если он еще узнает, что она из Нижнего уехала на сутки позже, обманывала, тайком меняла билет, лишь бы хоть денек побыть одной, отдохнуть от беспрестанных, изматывающих бытовых хлопот, расслабиться…

Ну, довольна? Куда уж больше! Расслабилась так, что не скоро захочет повторить. Вот это называется – судьба. Рок! Вот тебе и рокк-поцелуй, как и было заказано… И вдруг пришло в голову, что все случившееся в Нанте не что иное, как продолжение, закономерный итог последнего вечера в Нижнем, той встречи, такой случайной, такой предопределенной, такой безнадежной… так жутко завершившейся. Как это могло быть, Тоня не знала, не понимала, но ощущала всем существом своим, что это так.

Бред. Чепуха. Никакой связи быть не может. Это у нее мандраж от пережитого. Затянувшийся мандраж… а у кого бы он не затянулся, интересно знать? Кто на ее месте не озирался бы постоянно, не вздрагивал от резкого слова, не ждал бы ежечасно, ежеминутно беды? Улетая из Шереметьева, она каждое мгновение была готова к тому, что за спиной вот-вот раздастся официальный голос:

– Предъявите документы. Гражданка Ладейникова? Пройдемте.

Она даже слышала собственное затравленное, ненатуральное:

– А в чем дело? Почему вы меня задерживаете?

И готова была к этому – бесповоротному, будто скрежет ключа в замке:

– По подозрению в совершении убийства!

И – всё. И сразу – падай в обморок или кричи, если отыщется голос в недрах пересохшей глотки, лепечи что-то несвязное, невразумительное:

– Не виноватая я, он сам пришел!

Не убивала – это правда. Но – пришла вот именно что сама, готовая ко многому, если не ко всему, а потом попыталась трусливо, молча удрать. Не успела… и смотрела в мертвые, остановившиеся глаза, и трогала трясущейся рукой нелепо вывернутую шею, пытаясь нащупать пульс и не находя его, и воровски хватала с вешалки пальто, подбирала рассыпавшиеся шарф и перчатки, ощупью отыскивала сумочку и расчетливо замирала на пороге, пытаясь сообразить: не оставила ли чего-то в комнате? Не могла ли какая-нибудь убийственная мелочь завалиться в щель дивана, на котором они сидели вдвоем, так близко, так напряженно глядя в глаза друг другу: он – с насмешливым, уверенным ожиданием победы, она – с острым желанием оказаться побежденной и в то же время со страхом?

Предчувствовала что-то? Может быть… Но, уж конечно, не то, что наконец произошло, не то, чем все кончилось!

А тяжелый стакан, из которого она пила коньяк? На нем остались не только отпечатки пальцев, но и следы помады. Говорят, линии на коже губ так же индивидуальны и неповторимы, как дактилоскопические переплетения. Не вернуться ли, не вымыть ли стакан? И, как часто делают попавшие в переплет персонажи детективов, не протереть ли спиртом все те предметы, которых она могла касаться в этой комнате, уничтожая всевозможные следы и улики?

Не вернулась. Выскочила за дверь, понеслась прочь, прочь. Не только потому, что не было спирта – протирать и уничтожать. Не только потому, что не находила сил – воротиться, опять посмотреть на мертвого. Прежде всего потому, что он был не просто мертв – он был убит. И убийца его находился где-то поблизости… в той же самой просторной трехкомнатной квартире, откуда опрометью убегала Тоня.

Она вздрогнула: смуглый смотрел с приветливой улыбкой, вкрадчиво повторяя:

– Не по-лу-чи-лось?

Тоня смущенно выдернула из автомата телефонную карту:

– Наверное, неисправен.

– Бывает, – усмехнулся он, очевидно, подумав о том же, о чем и она: неисправный телефон-автомат в аэропорту Шарль де Голль?! Нонсенс. Не бывает!

– Вам куда надо ест позвонить? – осведомился смуглый, и Тоня слабо улыбнулась в ответ: хорошо говорит по-русски, гад, почти без акцента, вот только фразы строит несколько неуклюже.

– В Нижний Новгород, – ляпнула она, не подумав, и тотчас пожалела, что предварительно не откусила себе язык. – Да вы не беспокойтесь, я уж как-нибудь сама справлюсь.

– Я вам охотно будем помогать. – Смуглый уже осторожно тянул из ее судорожно стиснутых пальцев карточку, приговаривая: – Ви скажете мне нумер, а я будем позвонить.

Откуда он, интересно? Италия, Испания? Судя по внешности, из каких-то тех южных краев. И во что это ты, Тоня Ладейникова, интересно знать, вляпалась, если из Италии или даже Испании послан по твою душу этот черноокий, жутко красивый дьявол?

– Где это вы по-русски так лихо говорить навострились? – мрачно спросила Тоня и даже вздрогнула, когда смуглый сверкнул горячим черным оком и беззаботно ответил – именно так, как следовало отвечать классическому дьяволу:

– О, я вообще полиглот и знаю очень большое количество языков. Скажите ваш телефон. Код России – семь, это я помню. А код Нижнего Новгорода?

– 831-2, – обреченно пробормотала Тоня.

Его длинные смуглые пальцы проворно порхали над клавишами, и на дисплее, конечно, высвечивалось то, что надо. Вот побежали цифры.

– Дальше какой номер? – Смуглый сверкнул через плечо своим жарким оком.

«На кого-то он очень похож, но на кого?»

– Да я теперь сама, спасибо, мне как-то неловко…

– Говорите, прошу вас.

«Ладно, ничего страшного. Дам ему номер Виталика, ну каким боком Виталика со мной увяжут? А может, мне все мерещится к чертям?! Вдруг это не он? Нет, ну на кого же он все-таки похож?»

– 35-74-38.

Смуглый с улыбкой передал Тоне трубку:

– Кажется, ест соединение. Можете поговорить.

– Спасибо, спасибо большущее.

– Не-на-чем, – произнес он как бы в одно слово, и Тоня снова зябко вздрогнула: правда что полиглот! Ведь так отвечают только в Нижнем Новгороде!

– Алло?

– Виталик, это ты? Привет! Слушай, погоди, не говори ничего, я застряла в Париже, тут ураган, аэропорт закрыт, ничего, деньги у меня пока есть, боюсь, не успею к поезду, ты завтра меня не встречай, я сама приеду, не знаю когда, – со страшной скоростью частила Тоня, чтобы не дать бывшему мужу вставить хоть слово, и, что характерно, ей это удалось: трубку успела бросить, не услышав от Виталия ни ползвука.

Так сказать, отделалась легким испугом. Что он ей наговорит при встрече, передавая из рук в руки Катюху, – одному богу ведомо. Но это ладно, это будет еще не скоро, послезавтра. А пока – соку пойти выпить, что ли, какого-нибудь? Франки в небольшом количестве еще бренчат в кармане. Или поэкономить? Неведомо ведь, сколько тут еще куковать, в этом их Париже. Дьявол-то отстал, нет ли?

Дьявол стоял в сторонке, но в поле Тониного зрения, и со скучающим видом бубнил что-то по мобильнику. Если у тебя есть мобильник, какого же черта ты топчешься около телефонов-автоматов?!

Словно почувствовав, что Тоня на него смотрит, дьявол вскинул черные очи и вдруг весьма фривольно подмигнул.

Ее словно ударило – сообразила наконец, кого он напоминает. Ну конечно, красавчика Сережу, преподавателя из школы бальных танцев, куда с сентября Тоня водила дочку в детскую секцию и таскалась во взрослую сама, вдруг осознав, что затурканная, суматошная жизнь ее пройдет просто-таки понапрасну, если она не научится танцевать танго со всеми прибамбасами, прискоками, притопами и змеиными движениями головой. И этими, как их там… рокк-поцелуями. Ну да, если тебя обучает такой перл создания, как Сережа, невозможно не думать о поцелуях во всех их проявлениях!

Девочки, приятельницы Тони по школе, которые пьянели от неземной Сережиной красоты, будто от хорошего шампанского (в школу ходили в основном студентки, все были младше Тони, правда, поначалу затесались две роскошные дамы постбальзаковского возраста, но одна вскорости бросила ходить, а вторая – нет, все занятия посещала исправно, и злые языки поговаривали, будто она сохнет по Сереже… ну что же, поскольку дама за три месяца перешла с 52-го размера на 46-й, видать, и впрямь сохла!), – так вот, Сережины тайные поклонницы частенько спорили в раздевалке, итальянская в нем бурлит кровь или испанская. Тоня мысленно так и называла этого молоденького черноглазого очаровашку: Альдемаро из Лерина, как в «Учителе танцев» Лопе де Вега.

Да, аэропортовский дьявол и впрямь чем-то похож на Сережу, хотя черты посуше, поострее. А еще сей дьявол жутко напоминает Тоне того самого человека, которого она четыре дня назад видела в Нанте, в Музее изящных искусств. Au musee des Beaux Arts. По-русски это Beaux Arts звучит примерно как «базар».

Немножко смешно, да? Но ничего смешного не было в том, что в этом самом «базаре» Тоню едва не убили. Она осталась жива только каким-то чудом. И беспрестанно ждала потом – до сих пор ждет! – что вот-вот на ее плечо ляжет рука какого-нибудь ажана, жандарма или префекта – как тут, во Франции, называются полицейские? – а тяжелый голос произнесет:

– Vous documents? Mademoiselle… madame Ladeinikova? Venez avec nous12.

Она даже слышала собственное затравленное, ненатуральное:

– Qu'est qu'il y a? Pourquoi vous m'arretez?13

И готова была услышать бесповоротное, будто скрежет ключа в замке:

– Vous etez arretee pour avoir commis un meurtre!14

И – всё. И сразу – падай в обморок или кричи, если отыщется голос в недрах пересохшей глотки, лепечи что-то несвязное, невразумительное:

– Je ne suis pour rien, c'est lui qui a voulu venu!15

Тот, кто хотел ее убить, был сам убит. Так сказать, поднявший меч от меча и… Ну, хобби у нее такое, у Антонины Ладейниковой: оставлять за собой трупы и делать при этом круглые глаза: кто, как, почему?!

Не лукавь, Тонечка. Почему – это вопрос, да, вопросище, можно сказать. Но как все случилось – тебе на сей раз отлично известно. Кто это был… а черт его знает, кто! Вот именно, черт, дьявол знает. Потому что именно этот самый добродушный, галантный, услужливый дьявол из аэропорта Шарль де Голль был вторым в команде убийц, которые покушались в Нантском музее изящных искусств на жизнь Тони Ладейниковой.

А что, дьявол полагал, что от перенесенного страха ей отшибло мозги и она его не узнает? Тогда… тогда разумнее будет не подавать виду, что узнала-таки. Может, удастся обмануть судьбу?

…Почему-то и в Париже, и в Нанте в те дни кругом были расклеены рекламные плакаты нового фильма «Romeo doit mourir» – «Ромео должен умереть». Или точнее было бы сказать, Антонина doit mourir?