Конан и день льва

Глава первая. Львиный рык

Графу Троцеро, действительно удалось переправиться с большей частью своей конницы через Хорот и к утру следующего дня он уже был в Терроне. Освободившись с помощью ординарца от стальных лат, граф переоделся в свою обычную одежду и, хотя не спал всю ночь, отдыхать не лег, а заперся в своем кабинете, приказав никого к нему не пускать. Он сидел за столом, опершись на него локтем и, подперев ладонью подбородок, погруженный в глубокие размышления. Пожалуй, впервые он задумался о том, что, позволив амбициям возобладать над разумом, совершил большую ошибку. Ему казалось, что корона Нумедидеса сама падает ему в руки, стоит лишь ее подхватить, но действительность оказалась иной. Безумен Нумедидес или нет, но власть из своих рук он упускать явно был не намерен. Троцеро понимал, что любая власть только тогда чего нибудь стоит, когда может себя защищать, и на месте Нумедидеса поступил бы точно также. В том, что Повстанческая армия потерпела поражения от королевских войск граф никого не винил, понимая, что сила солому ломит. Ведь для многих повстанцев это сражение было первым в их жизни и они, испугавшись внезапного появления многотысячной конницы Ульрика, стали разбегаться, вовлекая в бегство и остальных. Паника заразительна, думал граф, если бы повстанческое войско состояло из профессиональных воинов, исход этого сражения мог быть совсем другим.

Но что теперь делать? Этот вопрос встал перед ним во всем его сакральном значении и от ответа на него зависела не только его жизнь, но и будущее Пуантена, а, может, и всей Аквилонии. Еще было не поздно повиниться перед Нумедидесом, сложить свой меч к его ногам и покорно ждать решение короля. Но, что это могло быть за решение? Даже, если Нумедидес и сделает вид, что простил его, так ведь он потребует за это полного подчинения, в том числе, выдачи Конана или объединения с королевскими войсками. А что дальше? Разве можно верить слову Нумедидеса? С огромной долей вероятности он рано или поздно окажется в Железной башне…

Граф поднялся на ноги и прошелся по кабинету. Второй вариант — продолжить борьбу, но он не знал, где сейчас Конан, Гродер и Просперо, и сколько повстанцев вообще сумело уцелеть и не попасть в плен. Возможно, вся Повстанческая армия разбежалась, кто куда и перестала существовать…

Так и не придя ни к какому решению, граф позвонил в серебряный колокольчик и приказал пригласить к нему Публия.

Встревоженный экс-казначей, знал уже о постигшей повстанцев неудаче и тоже был в растерянности от осознания бессилия каким то образом повлиять на сложившуюся ситуацию.

— Думаю, — сказал толстяк, — сейчас не стоит предпринимать каких-либо активных действий. Король, хоть и безумен, но он не двинет свои легионы на штурм Терроны, пока не разберется, где Конан и повстанцы. Тем временем и сам Конан выйдет с нами на связь. А что делать дальше, будет видно.

Собственно говоря, и сам граф склонялся к такой же мысли, так как она казалась в данной ситуации единственно правильной. В самом деле, как бы Нумедидес не хотел с ним расправиться, но на штурм Терроны в ближайшее время он не отважится, следовательно, есть время, чтобы обдумать свои дальнейшие действия.

Но не один Троцеро в эту ночь не сомкнул глаз. Граф Каллиодис, которому его соглядатаи в войске принца Нумитора донесли о поражении повстанцев, реально опасался, что его связи с Конаном и Троцеро могут всплыть наружу, ведь поездки Леруса Витро в Пуантен вряд ли прошли незамеченными для лазутчиков Вибия Латро. Граф решил отправить своего офицера для особых поручений куда-нибудь подальше, а самому оставить Тарантию и вернуться в Шамар, графом которого он являлся. Что касается Конана, то он решил предоставить его собственной судьбе. Если киммериец сумеет оправиться от поражения и создаст новую повстанческую армию, с ним можно будет восстановить контакты, а если нет, то и контакты эти не нужны. Зайдя к Вибию Латро он как бы невзначай сказал, что собирается уехать в Шамар, где у него накопилось немало нерешенных дел, но не хочет беспокоить короля, у которого и так много забот. Канцлер пообещал, что, если Нумедидес будет им интересоваться, то он ему скажет, что граф в Шамаре. Дружески попрощавшись с Вибием Латро, граф в тот же день убыл в Шамар.

Хотя Конан не мог, подобно Дагоберу, читать мысли других людей, тем более, на расстоянии, он, тем не менее, прекрасно осознавал, что простая осторожность требовала от обоих графов дистанцироваться сейчас и от него, и от восстания вообще. Он не упрекал за это ни Троцеро, ни Каллиодиса, понимая, что они рискуют не только своей головой, но и судьбами своих графств. С другой стороны, приобретя определенный полководческий опыт, он стал мыслить шире и понял, что в глубине души каждый из них преследует свои интересы. Поэтому Конан решил впредь минимизировать опеку со стороны Троцеро и Каллиодиса, дав себе слово принимать решения самостоятельно и рассчитывать только на свои силы и возможности. Но все эти благие намерения он решил оставить на будущее, а сейчас важнее всего было выяснить, где находятся Гродер, а также Сагитай и Аримунд со своими лучниками.

— Я уверен, что все они опять собрались у брода через Алиману, — высказал предположение Просперо, — более удобного места трудно найти. В случае угрозы со стороны королевских войск всегда можно уйти в Зингару, где, хотя и разоружат, но не бросят в Железную башню.

— Там они или нет, — согласился Конан, — но нам самим есть смысл отойти туда, не прятаться же в этой пещере до скончания веков.

Построив своих людей, Конан провел им смотр. Конница Просперо выглядела вполне боеспособной, только у некоторых всадников не хватало копий. Что касается остальных, то это было довольно жалкое зрелище, однако киммериец надеялся, что со временем и они восстановят свой боевой дух. Как никак, большинство уже ветераны нескольких сражений и стали настоящими профессионалами военного дела.

Оставив здесь конный разъезд на тот случай, если появятся еще повстанцы, убежавшие от королевских войск, Конан и Просперо повели своих людей к Алимане. Действительно, не успели они подойти к холму над рекой, как навстречу им выехали туранцы Сагитая. Выяснилось, что здесь же находятся Гродер и боссонские лучники.

— Мы не стали переходить на ту сторону Алиманы, — объяснил барон Аквилонский после взаимных приветствий, — там появились разъезды пограничной стражи Зингары. Поэтому решили разбить лагерь здесь, на нашем берегу.

Конана прежде всего интересовало, сколько осталось мечников и боссонских лучников, на что Гродер сказал, что половина его мечников находится неизвестно где, но с ним здесь их около четырех тысяч. Аримунд доложил, что под его командой сейчас около тысячи лучников.

— Вместе с конницей Просперо и туранцами нас здесь около семи тысяч, — подвел итог воспрянувший духом киммериец. — Будем надеяться, что наши ряды пополнятся и другими, кому удалось скрыться от королевских войск.

— Я не особенно на это рассчитываю, — возразил барон, — многие просто разошлись по домам. Но, конечно, день-другой можно еще подождать. А что дальше? Опять направимся в Террону?

— Нет, — рубанул воздух могучей рукой киммериец, — хватит нам прятаться и надеяться на чью-то помощь. Мы провозгласили себя защитниками народа, значит наше место там, — он указал рукой в направлении Хорота, — мы пойдем к народу и поведем его за собой в бой с королем.

Наступила тишина. Гродер с удивлением посмотрел на Конана, Просперо нахмурил брови, рука Аримунда потянулась к затылку и только выражение лица Сагитая осталось непроницаемым.

— На той стороне Хорота стоят, Ульрик, Аскаланте и Нумитор, — напомнил Гродер, — а у нас сейчас сил в два раза меньше, чем было, когда они нас разбили.

Конан с досадой повел плечом.

— Я не предлагаю атаковать их, — ответил он барону. — Они перекрыли нам дорогу на Тарантию с севера, а мы пойдем с юга. Там еще осталась понтонная переправа через Хорот, которую наводил Нумитор. Граф Артании на нашей стороне. Оттуда мы пойдем к Шамару и, уверен быстро удвоим, а то и утроим наши силы. В любом случае, здесь оставаться нет смысла.

— Но как же граф Троцеро? — спросил Просперо.

— Мы должны предоставить ему выбор, — жестко сказал Конан. — Граф сам решит как ему быть, но мы больше не должны ни от кого зависеть в выборе своего пути.

— Согласен, — поддержал Конана барон, — только нужно повременить несколько дней, чтобы заготовить впрок дичи и рыбы. А к Троцеро все же надо отправить гонца, известить о наших планах.

Конан не стал возражать.

Два последующих дня специально выделенные группы рыбаков и охотников ловили рыбу в Алимане, стреляли дичь, вялили, коптили, делали запасы, чтобы хватило провизии для дальнего похода и не зависеть от местного населения за Хоротом. Всадники косили траву и сушили ее на сено для лошадей. Но внезапно всю работу пришлось прекратить, так как разведчики обнаружили, что Хорот перешел корпус графа Аскаланте.

— Граф Туны не особенно торопится, — доложил командир разведчиков Конану, Гродеру, Просперо, Сагитаю и Аримунду, собравшимся на совет в связи с этой новостью, — он обосновался в своем прежнем лагере и разослал во все стороны разведчиков. Не сегодня так завтра, они нас обнаружат.

— Какова численность корпуса Аскаланте? — спросил Конан.

— Не думаю, что они слишком превосходят нас численностью, — ответил командир разведчиков, — все таки в сражении на Леодегарийской равнине графу тоже досталось.

— Продолжай вести разведку и постарайся выяснить поточнее число войск Аскаланте, — отпустил разведчика Конан и обратился к Сагитаю: — Придется твоим людям опять вылавливать лазутчиков графа Туны. Нельзя позволить им узнать, сколько у нас войск. Есть у меня идея заманить Аскаланте в ловушку и навязать ему сражение на наших условиях. Но мне понадобится доброволец, который согласится ввести графа в заблуждение и завести его в западню…

Когда Конан изложил свой план, наступило молчание. Замысел киммерийца был хорош, но исполнение требовало ювелирной точности.

Поняв, о чем думают его соратники, Конан добавил:

— Уверен, Аскаланте не имеет понятия о наших реальных силах. Его и послали сюда Ульрик с Нумитором, чтобы выяснить, где мы скрываемся. Если наш доброволец попадет к нему в плен и сообщит, что нас тут всего горстка, скажем три — четыре тысячи пехоты и лучники Сагитая, Аскаланте не удержится и предпримет атаку.

— А как объяснить, куда подевалась конница? — спросил Гродер.

— Ушла на пополнение рыцарей Троцеро, — этот ответ у Конана был заготовлен заранее.

Последовали и другие вопросы, но Конан давал на них ответы, которые свидетельствовали о том, что он схему предстоящего сражения продумал до мелочей. В конце концов план Конана был принят и его люди приступили к подготовке местности для предстоящего сражения. Прежде всего, несколько сотен солдат с пилами отправились в лес у Алиманы и распилили полсотни деревьев в два обхвата толщиной на кругляши длиной четыре — пять локтей. Их установили в цепь на вершине холма, обвязав сухой травой и облив дегтем, который другие солдаты получили сухой перегонкой березовой коры. Пришлось, конечно, изрядно поднапрячь мозги, так как необходимого оборудования не было, но все же к исходу суток в распоряжении Конана оказалось достаточно дегтя для того, чтобы использовать его вместо смолы и пропитать им перевитые сухой травой кругляши.

Основная же масса солдаты была занята тем, что внизу холма рыла рвы глубиной три-четыре локтя, уносила землю подальше и с помощью распорок, укладывала на рвы дерн, которым маскировали выкопанные траншеи.

Тем временем нашелся и доброволец, который согласился попасть в руки Аскаланте и дезинформировать его о численности повстанческого войска.

— Особенно опасайся Громеля, — предупредил его Конан. — Этот очень хитрый и коварный человек.

— Я знаю, Командор, — угрюмо ответил доброволец, — у меня и с ним, и с графом свои давние счеты.

— Погоди, — с тревогой в голосе произнес Конан, — если они тебя знают, то могут не поверить.

— Поверят, я ведь выдам численность твоих войск, только под пыткой и то не сразу!

Он хищно усмехнулся и киммериец понял, что у него с графом и Громелем давняя старая вражда.

— Вы главное встретьте их так, чтобы они запомнили старого Беремунда. А, если они возьмут меня с собой, то я буду смеяться им в лицо, когда они отправятся к Нергалу!

Конан обнял его и тихо сказал:

— Постарайся все же, Беремунд, остаться в живых!

Старый воин усмехнулся: «Для меня месть будет высшей наградой, а жизнь… зачем мне жизнь, когда Аскаланте и Громель сожгли мой дом с женой и сыном, а дочку, которой не было и пятнадцати весен, отдали на поругание своим солдатам!»

Он кивнул на прощание Конану и, вскочив на коня, отправился к поджидавшим его разведчикам.

Все это время, пока солдаты Конана готовились к встрече с Аскаланте, туранцы, рассыпавшись по степи отлавливали вражеских лазутчиков, не давая им приблизиться к расположению повстанческого войска.

— Эрлик побери этих туранцев! — ударил кулаком по походному столу в своем шатре граф Туны. — Они отлавливают всех наших разведчиков и мы по-прежнему не имеем понятия ни о численности мятежников, ни где они прячутся.

Громель пожал плечами. Ему тоже все это не нравилось, но как справиться с туранцами Сагитая он не знал.

В это время в шатер вошел командир охраны Аскаланте, который сказал, обратясь к графу, что разведчикам удалось захватить в плен одного из лазутчиков Конана.

— Опасный мятежник! — сказал он. — В схватке зарубил двух наших и хотел удрать, но не удалось, поймали арканом.

— Давай его сюда! — воскликнул Аскаланте, радостно потирая руки. — Сейчас он нам все расскажет.

Командир охраны вышел, а два гвардейца ввели в шатер Беремунда со связанными за спиной руками. По его лицу и одежде было видно, что он отчаянно сопротивлялся. На его щеке был свежий порез, а глаз подбит.

— Погоди, я откуда-то тебя знаю? — присмотрелся к нему граф Туны.

Беремунд не ответил, презрительно сплюнув кровавым сгустком на иранистанский ковер.

Громель присмотрелся к пожилому разведчику и, склонившись к Аскаланте, что-то прошептал ему на ухо.

— А, припоминаю! — сказал граф. — Это старый смутьян. Но под пытками он все скажет. Увести его! — приказал он гвардейцам. — И допросить с пристрастием. Не жалеть угольев и нарезать ремней со спины, если не заговорит.

Действительно, час спустя, Громель, который решил лично присутствовать при пытке Беремунда, возвратился к Аскаланте и, ухмыльнувшись, сказал:

— Раскаленное железо очень быстро развязывает языки. Значит так, тяжелая конница с Просперо ушла к Троцеро в Террону, да ее и не много, тысяча с небольшим. Гродер с тремя тысячами мечников, стоит на этой стороне Алиманы у брода. С ним Конан, Сагитай и примерно полтысячи боссонских стрелков.

— То есть всего, — стал подсчитывать граф Туны, — не больше четырех тысяч.

— Плюс-минус пятьсот человек, — уточнил Громель, — к ним периодически поступают небольшие пополнения из числа тех, кто прятался где-нибудь в пещерах.

— А почему они остались на этой стороне, а не перешли Алиману? — с подозрением спросил Аскаланте.

— Говорит, там солдаты Пограничного полка Зингары. Видимо, им надоело, что по пограничью все время кто-то шастает, то Амулий со своим легионом, то мятежники…

Граф Туны ухмыльнулся.

— Оно и лучше, — сказал он, — деваться им будет некуда, когда мы их прижмем к реке. Прикажи всем командирам подразделений быть готовыми к выступлению завтра на рассвете. Да, кстати, позаботься, чтобы этого лазутчика прихватили с собой. Если что пойдет не так, он первым ответит.

Громель хищно ухмыльнулся.

— Не думаю, чтобы он что-то соврал, но да ладно, пусть посмотрит, как его дружки отправятся к Нергалу. Кстати, граф, — спросил он, — ты пошлешь донесение Ульрику?

— Думаю, пока не стоит, — после минутного раздумья ответил Аскаланте, — отправим уже победную реляцию!

Разведчики Конана, не спускавшие глаз с лагеря Аскаланте, обнаружили, что на рассвете в нем началось движение и вскоре показались первые конные шеренги. Командир разведчиков немедленно отправил гонца к Конану, а сам стал отходить к своим, сохраняя дистанцию. Киммериец, получив донесение, понял что план сработал и Беремунду удалось ввести графа в заблуждением о численности сил повстанцев.

— Теперь все будут решать твои мечники и Просперо, — сказал он Гродеру. Барон кивнул в ответ, но лицо его оставалось хмурым. Он понимал, что все зависит от того, насколько четко будут выполнены все звенья предложенного киммерийцем плана.

А Просперо, перешедший со свой конницей брод на Алимане, уже закончил обратный переход на ее левый берег по понтонной переправе, которую наводил несколько недель назад Аскаланте, когда рассчитывал вместе с Нумитором поймать барона Гродера в западню. Осторожный барон в тот раз почувствовал ловушку и отступил в сторону Рабирийских гор, не приняв сражения. Переправа больше Аскаланте была не нужна, но разобрать ее он не успел, получив приказ короля оставить левый берег Хорота и занять позиции на Леогардийской равнине. Зато сейчас переправа пригодилась Просперо, который, перейдя Алиману оказался в глубоком тылу Аскаланте, примерно в пол лиге от войска графа Туны, которое намерено было атаковать главные силы мятежников. Сейчас перед пуантенцем стояла самая важная задача — не дать себя обнаружить раньше времени, поэтому, выслав вперед разведку, он с конницей осторожно пробирался по заросшему лесом и кустарником левому берегу реки.

Аскланте же, не особенно скрываясь, двигался прямо на холм, на склоне которого уже видны были плотные шеренги мечников и редкая линия копейщиков, выставивших копья навстречу надвигаюшейся тяжелой коннице графа. Всадники, оказавшись на расстоянии пяти фарлонгов от пехоты противника, перевели коней в галоп и, набирая скорость, понеслись к вершине холма грозя, смахнув хлипкую цепь копейщиков, врезаться в самый центр построения мечников.

— Мечников больше, чем я ожидал! — крикнул граф на скаку Громелю, чей конь мчался рядом с его гнедым жеребцом.

— Не беда! — ответил сотник. — Главное у них нет тяжелой конницы, а мечники нам не страшны. Три их тысячи или четыре, какая разница?

Он ускорил бег коня, но вдруг, приподнявшись в стременах, крикнул:

— Что там случилось?

Аскаланте тоже посмотрел вперед и увидел, что передние шеренги всадников, вдруг словно провалились под землю. Послышался ужасный храп и дикое ржание ломающих ноги коней, крики всадников, придавленных собственными лошадями и налетевшими на них следующими рядами конницы. Подскакав ближе граф понял, что у подножия холма были вырыты траншеи, прикрытые сверху дерном, в которые и влетели с разбега всадники. В этот момент шеренга копейщиков Гродера отступила назад и стала поджигать тяжелые кругляши бревен, пропитанные дегтем, сталкивая их вниз на застрявшую в траншеях конницу. Задние ряды всадников графа Туны успели остановиться, но их уже стали подпирать пехотинцы, которые из-за спин всадников не видели, что происходит на холме. Выступившие на флангах мечников Гродера боссонские лучники и туранцы Сагитая обрушили на противника ливень стрел. Зоркие глаза лучников высматривали незащищенные доспехами места и посылали туда свой убийственный подарок.

— Это западня! — крикнул Аскаланте Громелю. — Командуй отступление!

Но отступать куда-либо было поздно, позади раздался слитный топот многих тысяч конских копыт и тяжелая кавалерия Просперо, выставив вперед копья, ударила в тыл мечникам графа Туны. Впереди на гнедом жеребце в стальных латах и алом плаще с леопардами летел сам пуантенец с обнаженным мечом в руках. На его лице блуждала ужасная улыбка, как предвестник смерти для любого, кто не поспешит убраться с его пути.

Лицо барона Гродера, все это время сохранявшее мрачный вид, внезапно тоже озарилось широкой улыбкой. Теперь он был уверен, что все идет по плану, предложенному Командором и враг не вырвется из западни, в которую угодил. Барон махнул рукой, подавая сигнал к атаке и обнажил свой меч. Запели трубы и мечники стройными рядами двинулись вниз с холма. Постепенно набирая ускорение, они врезались прямо в массу конницы Аскаланте и закипела сеча, о которой многие из участников этого сражения с гордостью будут рассказывать своим внукам. Мечи поднимались и обрушивались на врага, словно цепы на снопы ячменя на току, а гром ударов металла об метал походил на звук ударов многих тысяч молотов по наковальне. Сдавленные с двух сторон солдаты Аскаланте, чтобы избежать неминуемой смерти стали бросать оружие и разбегаться, одни в сторону Алиманы, где намеревались укрыться в лесу, другие в степь к горной гряде. Аскаланте, видя, что его корпус тает на глазах, повернул жеребца и, с трудом выбравшись из образовавшейся свалки, помчался в сторону Хорота. Громель, некоторое время колебался, словно не решаясь, бежать или сдаться на милость победителя, но потом все же подумал, что одно проигранное сражение-это еще не проигранная война, выбрался с поля боя и поскакал вслед за графом, сердце которого наполняла кипящая ярость на киммерийского варвара, главного виновника его поражения.

Узнав, что командиры их бросили, солдаты графа Туны сложили оружие и, уповая на милость победителя, строились в стороне под надзором мечников Гродера. Лишь небольшая часть тех, кто укрылся в лесу, могли сквозь густую листву наблюдать, как с вершины холма на громадном вороном жеребце неторопливо спускается синеглазый гигант в стальных латах и шлеме, из-под которого пробивались его густые черные волосы. Прежде всего он подъехал к пожилому воину, который сам стоять не мог и его бережно поддерживали под руки два дюжих мечника. Спрыгнув с коня, великан прижал его к своей груди и о чем-то долго говорил с ним. Потом махнул рукой и мечники увели его собеседника в палатку, куда уже спешил знахарь из боссонских лучников. Синеглазый великан, тем временем, подошел к подскакавшим к нему Сагитаю и Просперо, а также подошедшим барону Гродеру и сотнику Аримунду. Для каждого из них у него нашлось теплое слово, после чего они все вместе отправились к солдатам Аскаланте, стоявшим с понурыми головами плотной толпой. Два мечника развернули над своими командирами Львиное знамя.

— Я Конан, командующий Повстанческой армией, — зычным голосом сказал гигант, так, что его услышали даже те, кто схоронился в лесу. — Кто хочет вступить в ряды армии Освободителя, будет в нее принят. Остальные идите куда хотите, только, если кто из вас предпочтет службу своему народу прислуживанию безумному королю, то помните — второго шанса спастись у вас может и не быть. Сегодня львиный рык возвестил о нашей новой победе. Повстанческая армия, словно сказочная птица феникс, восстала из пепла и теперь лев готовится к прыжку!

Глава вторая. Неудачное покушение

Известием о поражением Повстанческой армии на Леодегарийской равнине Дагобер был обескуражен. Казалось, его план помочь Конану победить Нумедидеса провалился, не начав даже осуществляться. Трон аквилонских королей, казавшийся таким близким, уплывал из его рук, так как Дагобер понимал, что пока во дворце Туландра Ту, ему к Нумедидесу не подобраться.

Он сидел сейчас в «Ржавом якоре», погруженный в размышления и медленно потягивал из кубка старое пуантенское вино. Надо было что-то предпринимать, но никакие умные мысли ему в голову не приходили. Конан проиграл, он сейчас думает не о троне, а о том, как унести ноги подальше от Тарантии…

Стоп! А при чем здесь вообще киммериец? Мысли Дагобера вдруг изменили направление и все происходящее внезапно приобрело совсем иной смысл, чем он думал раньше. В самом деле, разве свет сошелся клином на Конане? Разве, если трон достанется Нумитору, то он не сумеет выдать себя за принца, избавиться от брата нынешнего короля и без помех править Аквилонией? Для этого нужно только одно-уничтожить Нумедидеса. Конечно же! Почему он вообще свои планы связал с каким-то северным варваром, располагая полной возможностью действовать самому?

Дагобер отставил кубок с вином в сторону и стал напряженно думать. Постепенно в его голове сложился план, который он посчитал безупречным и, допив вино, приступил к его осуществлению.

Прежде всего, он отправился к королевскому дворцу и, делая вид, что прогуливается, стал внимательно наблюдать за сменой часовых у его входа. Используя свою способность «отводить глаза» и становиться невидимым он довольно скоро выяснил, что гвардией Нумедидеса или Черными Драконами командует Лотарь Аривальдо, исполнительный служака, который часто лично занимается проверкой несения службы караулами Черных Драконов, в том числе, и часовыми у входа во дворец. Дагобер, пользуясь удобным случаем, стал за ним наблюдать. Капитан выглядел моложавым мужчиной средних лет с черными, тронутыми легкой сединой волосами. Узкие бедра и широкие плечи Аривальдо свидетельствовали о его недюжинной силе и кошачьей ловкости, а звание капитана королевской гвардии давало возможность входить к королю с оружием без доклада в любое время.

Правда, Дагобер понимал, что в случае неудачи, второго шанса у него может не быть, все надо было рассчитать до секунды. Поэтому, выждав момент, когда Аривальдо, отчитав за что-то часовых у входа, уже садился в седло коня, которого ему подвел один из гвардейцев, чтобы ехать проверять другие посты, Дагобер, оставаясь невидимым и стараясь держаться подальше от магического поля, окружающего дворец, захватил его сознание. Для окружающих Аривальдо гвардейцев это выглядело так, будто капитан, вспомнил о чем-то важном, спрыгнул с коня и отправился быстрым шагом во дворец, положив руку на эфес меча. Сам же капитан ощущал себя так, будто его сознание загнано куда-то глубоко в темный и мрачный подвал его мозга и он не управляет своим телом, превратившись в некое подобие марионетки, которую дергают за ниточки. Он только знал, что должен зачем-то повидать короля, поэтому отправился в зал Личных Аудиенций, где в это время обычно находился Нумедидес.

Наступал самый ответственный этап всей задуманной операции. Как только Аривальдо взялся за ручку двери зала, чтобы отворить ее, Дагобер внушил капитану, что тот должен направиться прямо к королю и, выхватив из ножен меч, поразить его, нанеся удар в голову или сердце, а затем, при необходимости, добить. Сознание Аривальдо не могло сопротивляться могучей воле чародея и он выполнил все, что ему было велено, но на беду возле трона стоял Туландра Ту, разговаривавший о чем-то с королем. Едва колдун заметил странное выражение лица Аривальдо и обнаженный меч в его руке, он сразу все понял и взмахнул посохом. Лезвие меча в руке капитана обвисло плетью, но он все же попытался нанести ею удар королю. Туландра Ту выкрикнул короткое заклинание, пригвоздившее капитана к месту, а в руке Нумедидеса сверкнул меч, выхваченный из-за трона и Дагобер, поняв, что его план не сработал, отпустил сознание капитана. Он уже не видел, как Аривальдо стоял перед королем, тупо разглядывая то, что осталось в его руке от меча. Он совершенно не понимал, как здесь оказался и почему Нумедидес занес над ним меч. Королевский меч уже готов был опуститься ему на голову, но в это время колдун выкрикнул:

— Король остановись! Он не виноват, это все штучки Дагобера!

Извергнув несколько ужасных проклятий, Нумедидес отшвырнул свой меч в сторону и они вместе с Туландрой Ту стали расспрашивать капитана, видел ли он кого-то поблизости от дворцовых ворот. Капитан клялся, что никого поблизости не видел, просто с момента, когда вскочил в седло, ничего не помнит. Колдун приказал вызвать часовых, стоявших у ворот, но те тоже клятвенно утверждали, что меньше, чем в двухстах шагах от дворца никого не видели. Велев всем вместе с капитаном удалиться и продолжать нести службу, Туландра Ту задумчиво произнес:

— Этот проклятый Дагобер создает проблемы. Он, конечно же, стоял у ворот дворца неподалеку от Аривальдо, шагах в двадцати, но был невидимым, а может, просто отвел гвардейцам глаза.

Лицо Нумедидеса приобрело пунцовый оттенок, Туландра Ту понял, что король начинает впадать в бешенство и быстро добавил:

— Придется растянуть все магическое поле на подступы ко дворцу. Но это потребует дополнительных усилий.

— Так почему ты не сделал этого раньше? — рявкнул побагровевший король. — Ведь меня едва не убил капитан Черных Драконов, самый доверенный человек! От кого мне ждать следующего покушения? Может быть от какой-то наложницы, которая проткнет мне спящему спицей ухо?

Туландра Ту попытался успокоить разъяренного Нумедидеса.

— Следующего покушения не будет! — твердо сказал он. — Дагобер понял, что мы предпримем дополнительные меры безопасности и сейчас заляжет на дно. Но мы не дадим ему покоя. Ясно, что в Тарантии у него никого из близких людей нет. Значит, он прячется где-то в тавернах или других злачных местах, вероятнее всего, в Портовом районе.

— Ну, и что с того? — перебил его король. — Ты говоришь глупости! Он отведет глаза любому стражнику или станет невидимым! А в лицо его никто не видел? Кого же стражники станут искать?

— Это так, — согласился колдун, — но все же есть, по меньшей мере, один человек, который видел Дагобера и знает его в лицо. Я, с твоего разрешения, немедленно отправлю в Амбер придворного художника и своего человека, который разыщет того старика, с которым беседовал Дагобер на пожарище своего родового замка. Художник с его слов нарисует портрет Дагобера. Мы снимем копии и раздадим всем стражникам в Тарантии. Он не может все время оставаться невидимым, кто-то его да видел, хотя бы тот же хозяин таверны, в которой он остановился. Или посетители таверны.

— Так он все равно удерет! — сказал король уже более спокойным тоном.

— Пусть удерет, — пожал плечами Туланбра Ту, — но, если он поймет, что его обложили как волка, то покинет Тарантию, а нам это и нужно. За пределами Тарантии он нам не страшен.

Нумедидес подумал, что Туландра Ту прав, главное избавиться от проклятого чародея, а, что делать дальше, видно будет. Но тут же ему на ум пришла новая мысль и он сказал:

— А, если Дагобер присоединится к мятежникам?

Колдун покачал головой.

— Конан разбит на Леодегарийской равнине и сейчас думает не о мятеже, а о спасении собственной задницы, ведь за его головой Ульрик выслал графа Туны. Троцеро закрылся у себя в Терроне и носа оттуда не высунет. С учетом этого, зачем они Дагоберу? А убедившись, что к тебе ему не подобраться, он возможно и вовсе удалится из Аквилонии в те же Гимелейские горы, откуда к нам явился.

— Возможно, а, возможно, ты просто заговариваешь мне зубы, — грозно сказал Нумедидес. — Если что-то пойдет не так, Туландра, берегись моего гнева! Ты уже и так столько времени водишь меня за нос, обещал сделать бессмертным, а где обещанное? Пять сотен юных девственниц принес ты в жертву, мне уже надоело принимать ванны из их крови, а где результат?

— Это не такое простое дело, — с достоинством выпрямился колдун, — я работаю над манускриптами, которым свыше пяти тысяч лет. Не все заклинания удается правильно прочитать.

— Так читай правильно, Эрлик тебя побери! — рявкнул король, вновь впадая в бешенство. — Убирайся, но помни, что я тебе сказал!

Туландра Ту посмотрел на него долгим взглядом, в котором, впрочем, ничего не отражалось, и повернувшись, молча вышел из зала. Только, когда он уже пришел в свои покои, змеиная усмешка скользнула по его тонким губам-лезвиям.

— Глупец! Он думает, что ему позволено мне угрожать. Да стоит мне шевельнуть пальцем…, -колдун не закончил мысль и, усевшись в свой железный трон, погрузился в размышления. Однако несколько минут спустя он поднял голову и щелкнул пальцами. От стены отделился почти слившийся с ней человек в темной одежде. Туланлра Ту сказал ему несколько слов, человек поклонился и вышел из зала Сфинксов. Еще полчаса спустя они вместе с королевским художником скакали в направлении нумедийской границы.

Дагобер после неудачного покушения на короля вернулся в «Ржавый якорь» и закрылся у себя наверху. Мягко ступая по деревянному полу в своих кожаных туфлях, он думал, что делать дальше, но ответа не находил. Проблема заключалась не в том, что капитану гвардейцев не удалось убить короля, а в том, что покушение предотвратил Туландра Ту. Конечно, теперь он примет все меры к тому, чтобы ничего подобного не повторилось. А это совсем не трудно, король дворец не покидает, доступ к нему имеет ограниченное число лиц, как, например, Вибий Ларто. Но никто из них не имеет права пройти к Нумедидесу с оружием. Теперь, видимо, даже офицерам гвардии это будет запрещено. Конечно, был еще королевский гарем, но одалискам вообще не разрешалось покидать его, поэтому взять под контроль сознание никого из наложниц не получится. Так и не придя ни к какому определенному выводу, он решил, что время на его стороне и надо просто подождать.

Прошла неделя, но ничего особенного не происходило. Альдемар сидел в полупустом зале «Ржавого якоря», ожидая пока служанка принесет заказанный им обед, когда дверь таверны отворилась и в зал вошло около десятка городских стражников. Возглавлял их какой-то неприметный человек в одежде темных тонов, который держал в руке свернутый лист пергамента. Дагобер удивился появлению такой большой группы городской стражи, раньше он стражников здесь никогда не видел. На всякий случай, скорее инстинктивно, чем осознанно, он стал невидимым для всех. Стражники окружили хозяина «Ржавого якоря», человек в темной одежде развернул перед ним пергамент. На лице хозяина отразилось изумление, но он продолжал вглядываться в пергамент. Заинтересовавшись, Дагобер, оставаясь невидимым, подошел ближе и из-за спин стражников рассмотрел на пергаменте свое собственное изображение, выполненное чьей-то умелой рукой. Сходство было полным и он удивился, так как считал, что из королевских должностных лиц, Дагобера в нем никто опознать не может, поскольку никто его не видел. «Старик!», — вдруг мелькнула мысль, его видел тот старик-крестьянин, которого он расспрашивал о гибели родителей. Мысленно отдав должное проницательности и предприимчивости Туландры Ту, он поспешил покинуть зал, так как хозяин «Ржавого якоря», видимо поняв, что врать не стоит, сказал, что человек, похожий на изображенного на пергаменте, снимает у него комнату. Стражники ринулись наверх, а Дагобер, выйдя на улицу, зашел в конюшню и вывел своего коня. Вскочив в седло, он направился к восточным воротам, спеша оставить столицу Аквилонии, где его теперь в любой момент могли опознать. Куда ехать он пока окончательно не решил, но чисто инстинктивно выбрал направление к Шамару. Надо отметить, что последнюю неделю он почти не выходил из своей комнаты, поэтому не знал, что Повстанческая армия разгромила у Алиманы корпус графа Аскаланте, и Конан, перейдя Хорот, находится сейчас в провинции Артания.

Но зато Нумедидес, прочитав об этом донесение Ульрика Нуманского, пришел в неописуемую ярость. Он сыпал проклятиями, топал ногами, грозился обезглавить графа Туны и даже отправить в Железную Башню самого Ульрика. Короля можно было понять, уже второй его легион прекратил существование, а на то, чтобы создать новый не было ни денег, ни времени. Конечно, произведя новый набор рекрутов, можно было сформировать соединение численностью восемь-десять тысяч солдат, но для их обучения необходимо было время. Времени как раз и не было, так как все города на пути движения Повстанческой армии открывали ей ворота и солдат Конана приветствовали, как освободителей. Уже сейчас под Львиным знаменем было больше десяти тысяч человек и это были отнюдь не новобранцы, а профессионально обученные и хорошо подготовленные воины. Часть из них перешли к киммерийцу от графа Туны, немало было и просто отставных солдат, пожелавших присоединиться к Освободителю. Конан вел свое войско от города к городу и подчеркнуто снимал кирасу, шлем, отстегивал ножны с мечом и сходил с коня, прежде чем войти с непокрытой головой в городские ворота. Этим он давал понять, что входит в город не как завоеватель, а как освободитель народных масс от деспотизма Нумедидеса. Надо отдать должное и Аллару Кастору, который не только не препятствовал Повстанческой армии передвигаться по своей провинции, но снабдил ее подводами, которые теперь составили довольно внушительный обоз. Крестьяне снабжали бойцов киммерийца хлебом и другими продуктами, но Конан использовал и природные источники пополнения пищи, постоянно посылая отряды фуражиров на заготовку рыбы и отстрел животных. Рыбу и мясо сушили, вялили, солили, заготавливали впрок. Периодически Конан посылал донесения Троцеро о своих планах на перспективу, но граф пока, что оставался в Терроне, где тоже готовил новобранцев, пополняя ряды рыцарской конницы.

Сейчас, когда Конан стоял в устье Тайбора при впадении его в Хорот, королю и его советникам было сложно определить, куда он устремится дальше. Киммериец мог совершить быстрый марш на Тарантию, но это было опасно, так как на левый фланг Повстанческой армии могли обрушить удар Ульрик Нуманский и Молниеносный легион Нумитора. Скорее всего, Конан продолжит движение в направлении Шамара и этому следовало помешать. Если киммериец войдет в Шамар, то получит хорошо укрепленный город, из которого до Тарантии рукой подать. В любом случае необходимости держать обе армии к юго-западу от Тарантии не было. Поэтому Нумитор получил приказ следовать к Шамару и не допустить в него киммерийца, а Ульрик должен был, оставив Леодегарийскую равнину, переместиться восточнее, выбрав удобную позицию к юго-западу от Тарантии. Тем самым Ульрик прикрывал бы и столицу Аквилонии и тыл Молниеносного легиона принца Нумитора. Король направил распоряжение об этом обоим генералам, но они уже стали выдвигаться на новые рубежи, так как сами предложили этот план действий Нумедидесу.

Конан о передислокации Молниеносного легиона узнал от своих разведчиков своевременно, но помешать принцу Нумитору не мог, для открытого сражения у него было недостаточно сил. Поэтому он предпочел пока оставаться в устье Тайбора в ожидании подхода графа Троцеро. Полученную передышку киммериец решил использовать для обучения и подготовки войск, поэтому сержанты Гродера гоняли копейщиков и мечников до седьмого пота, а контроль за учебной подготовкой тяжелой конницы осуществляли лично Конан и Просперо, хотя при таких командирах как Альбан и Рагномар в этом не было особой нужды. Поняв это, заскучавший Просперо обратился к Конану с предложением потрепать тылы Молниеносного легиона.

— У нас ведь есть опыт совместных операций тяжелой конницы и лучников, — напомнил он киммерийцу о своей вылазке к лагерю Аскаланте.

— Это, когда тебя Громель завел в трясину? — насмешливо спросил Конан. — Тогда тебе чудом удалось вырваться из западни, второй раз может не повезти.

Просперо насупился.

— Нашел о чем вспоминать, — обиженно сказал он, — ну, завел, было дело, зато как славно мы повеселились потом. В этот раз я взял бы, кроме боссонских лучников, еще и туранцев Сагитая.

— Туранцы у нас занимаются разведкой, — заметил Конан. — Хотя, я поговорю с Сагитаем, возможно, он сумеет выделить тебе сотню-другую своих людей.

Сагитай с полным пониманием отнесся к предложению Просперо.

— Мы сейчас не в степи, здесь густонаселенный край, местные жители сами сообщают обо всем, что нас интересует. Поэтому я могу выделить половину отряда в распоряжение Просперо, пусть пощипают Нумитора.

Взяв с собой две тысячи всадников, пятьсот боссонских лучников с сотником Авдомаром и двести пятьдесят туранцев, Просперо уже на следующий день отправился навстречу Молниеносному легиону. Только в этот раз боссонские стрелки не сидели за спиной у всадников. Авдомар отобрал тех, кто, хотя бы просто умел сидеть в седле и их самих посадил на коней. Опыт предыдущей вылазки показал, что стрелять на скаку боссонцы все равно толком не умели и, чтобы вести прицельную стрельбу, им надо было спешиваться. Кроме того, в прошлый раз в распоряжении повстанцев не было лишних лошадей, сейчас же недостатка в конях Повстанческая армия не испытывала.

Туранцы быстро разведали в каком направлении движется Нумитор, поэтому Просперо не составило большого труда незамеченным прокрасться к нему в тыл, тем более, что как выяснилось, Ульрик уже стал отклоняться к северу и между двумя армиями начал увеличиваться разрыв, достигающий сейчас восьми-десяти лиг. Легион Нумитора как раз втянулся в лес, и его обоз отстал. По обычаям ведения войн того времени, пехота на марше складывала копья, щиты, кольчуги и кирасы на телеги, а сама или уходила вперед или двигалась, не спеша, за обозом. Зная это, Просперо укрылся в лесу, а затем внезапным ударом отсек обоз от ушедшей вперед пехоты и конницы. Лучники быстро перестреляли часть быков, тянувших телеги, а затем приступили к разграблению самого обоза. Когда ушедшая вперед пехота возвратилась, заслышав шум боя, тяжелая конница Просперо атаковала мечников, у которых остались одни только мечи. Туранцы вели по ним прицельную стрельбу прямо с лошадей, а боссонские лучники спешились и тоже осыпали мечников Нумитора градом стрел. Если бы бой продлился еще полчаса от мечников принца остались бы одни только воспоминания, но их спасло появление тяжелой конницы, спешившей на помощь своей пехоте. Туранцы, давая возможность боссонским лучникам и всадникам Просперо отступить в порядке, непрерывно обстреливали тяжелую конницу Нумитора из своих коротких, но смертоносных луков, а затем рассыпались в разные стороны.

Собравшись в условленном месте, Просперо выслушал донесения командиров о потерях. У туранцев их не было, боссонские лучники потеряли несколько человек, упавших с коней, а у всадников убитых не было, но человек десять получили ранения.

Принц, примчавшийся на звуки боя, изрыгал проклятия на головы мятежников и запретил впредь своей изрядно поредевшей пехоте складывать оружие и доспехи на телеги, часть из которых оказалась поврежденными, а четвертая часть быков перебитой. Понимая, что это первая вылазка мятежников, но не последняя, он распорядился несколько тысяч тяжелой конницы выделить для охраны обоза. Все эти меры были правильными, но зато скорость передвижения легиона снизилась едва ли не вдвое. Это позволило Просперо обогнать войско принца и устроить засаду недалеко от места, где он должен был остановиться на ночлег. Хотя принц приказал оборудовать лагерь рвом и обнести валом, но обоз все равно пришлось оставить под усиленной охраной за пределами лагеря. Утром, как только начало светать всадники Просперо и туранцы атаковали дремлющую охрану обоза, а боссонские лучники горящими стрелами подожгли телеги. Когда солдаты принца прибежали тушить пожар, лучники произвели по ним несколько залпов, а затем вскочили в седла и ускакали на соединение со своими.

Может, быть потерь в этот раз оказалось и немного, но солдаты принца стали заметно нервничать. В самом деле, тяжело оставаться спокойным, когда из куста или из-за придорожного валуна вдруг с мягким шорохом вылетает стрела и впивается в шею идущему рядом товарищу. А лучники Просперо постоянно тревожили тыл и фланги Молниеносного легиона, не давая солдатам ни минуты покоя. Нумитор несколько раз бросал в погоню за ними тяжелую конницу, но кроме того, что его всадники загнали несколько десятков коней, это ни к чему не привело, лошади повстанцев с легкостью уходили от преследовавшей их тяжелой конницы.

Наконец, войско Нумитора подошло к Шамару. Когда до города оставалось не больше четырех лиг к Нумитору прибыл граф Каллиодис, который настоятельно не рекомендовал принцу вводить Молниеносный легион в Шамар.

— Население города на стороне мятежников, — прямо заявил граф, — если ты, принц, вступишь в город, то там может вспыхнуть мятеж. Лучше разбей лагерь где-то здесь, провиантом и фуражом я тебя обеспечу, но безопасность твоего войска в Шамаре гарантировать не могу.

Нумитор витиевато выругался, помянув всех богов, но вынужден был согласиться, что Каллиодис прав. Он помнил, как Шамар штурмовал полтора десятка лет назад Троцеро и что из этого получилось.

— Ладно, граф, — нахмурившись, сказал он, — ты уж постарайся, чтобы горожане не открыли ворота мошеннику, если он вдруг подступит к Шамару.

— Надеюсь, ты сам не дашь ему возможности приступить к осаде города, — насторожился граф, — в противном случае я ничего гарантировать не могу.

— Если только он сам не придумает какую-нибудь хитрость, — мрачная улыбка скользнула по лицу принца, — как с Альбаном или Аскаланте. Мошенник хитер и коварен, с ним надо держать ухо востро. Да и Троцеро долго у себя в Пуантене сидеть не будет, у меня чувство, что они скоро соединятся.

Принц Нумитор, говоря о своем предчувствии был совершенно прав. Узнав о разгроме Аскаланте и о том, что Конан перешел Хорот, и уже в Артании, Троцеро забеспокоился. Произошло то, на что он признаться уже и не рассчитывал, Повстанческая армия восстала, словно волшебная вендийская птица феникс из пепла, набрала силу и обрела былую мощь, причем без какого-либо его участия. Сейчас Конан находился в четырех-пяти дневных переходах от Шамара, где, конечно же его не преминет взять под свою опеку Каллиодис, тем более, как это Троцеро хорошо было известно, Гродер был одним из тех баронов, которые всегда поддерживали графа. Да и Аллар Кастор, на чьей территории сейчас находился киммериец, тоже был сторонником Каллиодиса. «А от Шамара до Тарантии, — думал Троцеро, — один конный переход поэтому, если я и дальше буду отсиживаться в Пуантене, то рискую вовсе оказаться не у дел!»

Приняв решение, он вызвал командующего своей рыцарской конницей и приказал готовиться к выступлению. Затем он написал короткое письмо, с которым уже через полчаса гонец на быстроногой лошади ускакал к Конану.

Когда принц Нумитор приступил к оборудованию лагеря, Просперо счел бессмысленным дальнейшее ведение вылазок против него и вернулся к Конану.

— Какова численность Молниеносного легиона? — прежде всего поинтересовался киммериец.

Просперо обстоятельно ответил на этот вопрос, так как численность войск Нумитора знал едва ли не до последнего человека.

— Для штурма его лагеря у нас не хватит сил, — задумался киммериец.

— Не то, что для штурма, но даже и для сражения в чистом поле, — подтвердил Просперо. — У принца преимущество в тяжелой коннице и в копейщиках. Будь здесь граф Троцеро, тогда можно было бы попытаться…

Полог шатра откинула в сторону чья-то рука и на пороге появился Паллантид.

— Командор! — сказал он. — К тебе гонец из Пуантена.

— Где он? — воскликнул Конан, переглянувшись с Просперо. — Немедленно его сюда!

Прочитав послание графа, киммериец отложил пергамент в сторону.

— Троцеро со своими рыцарями предполагает быть здесь через двое суток., — торжественно произнес он. — Теперь наступает новая фаза в нашей борьбе с Нумедидесом.

Глава третья. Лемурийское боевое искусство

Трактир «Щупальца спрута» в Квартале контрабандистов Шамара мало чем отличался от таверны «Ржавый якорь» в Портовом районе Тарантии. Единственная разница заключалась в том, что если в «Ржавом якоре» основными завсегдатаями были воры, то «Щупальца спрута» предпочитали местные контрабандисты. Из Шамара с давних времен вели хорошо налаженные контрабандные пути в Бельверус, Ианту и Мессантию, по которым пользующиеся спросом товары востока и запада распространялись по большей части государств Гибории, не облагаемые налогами, пошлинами и акцизами. Контрабандисты — народ предприимчивый, но в отличие от воров, брезгующий карманными кражами, всегда были при деньгах и поэтому снисходительно относились к воровскому промыслу «братьев своих меньших», которые тоже посещали «Щупальца спрута» больше в расчете на дармовое угощении за счет своих более состоятельных собратьев. Владелец трактира Гонтран, полноватый лысеющий аквилонец, старался угодить вкусам своих постоянных клиентов, поэтому кухня у него была даже лучше, чем в «Ржавом якоре» в Тарантии.

Здесь на втором этаже трактира Альдемар Дагобер уже почти неделю снимал комнату, приобретя внешность рыжебородого наемника в поисках работы. Лицо настоящего Дагобера не видел никто из посетителей трактира, включая хозяина. Дагобер умел учиться на своих ошибках, поэтому, войди сейчас в трактир толпа стражников с его портретом, он бы и ухом не повел. Опознать его в Шамаре не могла ни одна живая душа. Но стражники все не появлялись и он все чаще думал о том, что разыскивать его по всей Аквилонии король вряд ли станет, достаточно того, что он уехал из Тарантии и перестал представлять для него угрозу.

В его нынешнем облике был только один недостаток, который он не учел, оказалось, что в Шамаре немало людей, которые нуждаются в услугах наемника и некоторые из них уже обращались к Дагоберу с конкретными предложениями, которые он, ссылаясь на различные обстоятельства, вынужден был отклонить. Но так долго продолжаться не могло, отказ от подобных предложений рано или поздно мог возбудить подозрения у трактирщика. Конечно, это было не так уж страшно, но Дагобер не хотел привлекать к своей личности даже малейшего внимания. Он уже подумывал о том, чтобы удалиться из Шамара на несколько дней или даже неделю под предлогом, что принял от кого-то заказ на услуги накмника, но спустившись в зал, чтобы пообедать, увидел за соседним столом пожилого седобородого мужчину и совсем юную девушку, которой вряд ли исполнилось больше семнадцати лет. Дагобера привлекли ее изумрудные в пол лица глаза, спрятанные за сенью черных ресниц и тонкие черты миленького личика с легким румянцем на щеках. Ее золотистого цвета волосы скрывал наброшенный на голову капюшон дорогого плаща. Сидевший рядом с ней седобородый мужчина, увидев Дагобера что — то коротко сказал девушке и, поднявшись из-за стола, подошел к нему.

— Ты ведь наемник? — учтиво спросил он. — Мне Гонтран сказал, что тебе нужна работа. Я Агерад, известный в Шамаре ювелир и мне нужна твоя помощь.

Дагобер ничего не ответил, только взглянул ему в глаза. Через мгновение он отвел взгляд, кивнув Агераду на место за столом напротив. Он уже знал, что нужно ювелиру и подумал, что, пожалуй, примет его предложение, если все равно намерен был уехать из Шамара.

— Слушаю тебя, почтенный Агерад, — сказал он, — если тебе понадобился мой меч наемника, то готов выслушать твое предложение.

— Мне с внучкой надо отправиться в Туарн, — сразу приступил к делу ювелир, — но из-за последних событий на дорогах Аквилонии стало неспокойно. Почтовые кареты из Шамара туда не ходят, а на дорогах шатаются дезертиры и разбойники, что впрочем, одно и то же. Между тем, я должен доставить Ингонду домой к родителям, да и самому надо бы попытаться сбыть там некоторые ювелирные изделия, которые в Шамаре не пользуются спросом.

Дагобер сделал вид, что задумался, но на самом деле он давно все решил, просто поддерживал имидж наемника, который прикидывает, как бы не прогадать.

— Если ты о плате, то не сомневайся, я заплачу хорошо. Пять золотых туранских империалов тебя устроят?

Золотой туранский империал был вполовину дешевле полновесного зингарского империала, поэтому пять империалов едва натягивали на полфунта золотом. Но Дагобер в деньгах не нуждался, к его слугам всегда был кошелек любого прохожего, который сам бы его с радостью отдал. Тем не менее, не желая выходить из роли обычного наемника, он недовольно поморщился.

Ювелир, заметив это, поспешил добавить:

— Сверх того два империала при окончательном расчете в Туарне!

Дагобер улыбнулся.

— С тобой приятно иметь дело, почтенный Агерад! Только продовольствие на дорогу и фураж для коней за тобой. Я ведь полагаю, что вы с внучкой отправитесь в дорогу на конях?

— Конечно, — кивнул обрадованный Агерад, бросив взгляд на словно высеченное из дуба резцом скульптора обветренное лицо наемника и его меч за спиной. Ювелира смущало только, что на нем не было кирасы. Дагобер, прочитав его мысли, сказал:

— Если мы отправляемся прямо сейчас, то мне нужно одеть доспехи…, — но Агерад перебил его, сказав, что отправляться в дорогу им надо будет завтра с рассветом.

Маленький отряд Дагобера выехал из западных ворот Шамара промозглым, туманным утром. Сам Альдемар ехал на гнедом жеребце в своем обычном белом бурнусе, но Агераду казалось, что на нем одета металлическая кольчуга. Сам он одел кирасу, поверх которой набросил походный плащ с капюшоном. На поясе его висел меч, от которого, впрочем, было не много пользы, вряд ли старик сумел бы противостоять с ним любому воину — профессионалу. Он ехал на буланом коне, ведя на поводе вьючную лошадь, в седельных сумах которой была провизия на дорогу и два квинталла ячменя. Ингонда, кутаясь в свой плащ, ехала на тонконогой пегой кобыле. Чем выше поднималось солнце, тем прозрачнее становился туман, исчезнув вскоре вообще. Ухабистая деревенская дорога петляла перед всадниками, вокруг были видны поля, часть которых отдыхала под паром, на других золотились рожь и ячмень. Нередко вдоль дороги попадались виноградники, с наливающимися янтарными и фиолетовыми гроздьями. Крестьяне, работавшие на своих участках, не обращали внимания на Дагобера и его спутников, конные отряды большей или меньшей численности ежедневно проносились по дороге то в одну, то в другую сторону. Вдали за полями темнели крыши домов какого-то довольно крупного села.

— Сколько займет путь до Туарна? — спросил Дагобер ювелира. Тот, задумался, подсчитывая что-то на пальцах, потом неуверенно сказал:

— Расстояние здесь для пешего примерно двенадцать-тринадцать дневных переходов, конному всаднику пять — шесть дней пути. Думаю, нам понадобится немногим больше недели, если не особенно торопиться.

Дагобер кивнул. Торопиться не имело смысла, передвигаться со скоростью девять — десять лиг в день было бы самым разумным, ведь подменных лошадей у них не было.

Тем временем солнце поднималось к зениту, становилось теплее. За следующим холмом показалась извивистая голубая лента неширокой речушки, которая несла свои воды на восток.

— Это Эймс, приток Тайбора, — пояснил Агерад, понявший, что Дагобер не особенно ориентируется в здешних местах. — Там брод, а возле него небольшая рощица, где можно сделать привал.

Дагобер кивнул. Ехать до Эймса предстояло еще с полчаса, как раз солнце к тому времени окажется в зените. Пора было дать отдых коням, да и самим не мешало перекусить, так как утром он толком позавтракать не успел. Они спустились с холма, потеряв на время из виду речушку, но затем выехали прямо к броду через нее. У самого илистого берега росли ивы, склоняясь над своим отражением в темной мутной воде, а в ста шагах от дороги зеленела небольшая рощица, куда Дагобер и направил коня.

Все было тихо вокруг, лишь высоко в кронах деревьев гулял легкий ветерок, слегка шевеля листья. Но едва они приблизились к роще, как из-за деревьев показалась группа мужчин. Дагобер проник взглядом в их мысли, это были дезертиры из Молниеносного легиона и намерения у них были недобрые. У двоих наготове были заряженные арбалеты, остальные шестеро держали в руках обнаженные мечи. У всех были шлемы и кирасы, поверх которых у нескольких человек были накинуты поношенные походные плащи. Несколько секунд Дагобер решал, как ему поступить. Он без труда мог их всех подчинить своей воле и заставить или перебить друг друга, или убраться прочь. Но он уже давно не имел возможности применить на практике свой навык в давно забытом лемурийском боевом искусстве, которому обучался в Гимелийских горахв одном из монастырей. Сейчас выпадал удобный случай и не воспользоваться им было бы глупо. Тренировка в этом боевом искусстве всегда была желательной и полезной.

Альдемар спрыгнул с коня, передав его повод Агераду и молча направился к группе дезертиров, стоявших в десяти шагах от него и с любопытством рассматривавших Агерада и Ингонду. На Дагобера они обратили мало внимания, так как каждый из них был гораздо крупнее его и к тому же на нем не было доспехов. Зная, что они никому ничего не расскажут, он предстал перед ними в своем естественном виде.

Старший из дезертиров, детина лет тридцати на вид с придурковатым лицом деревенского парня, сделал шаг навстречу ему и сказал грубым голосом:

— Мы солдаты принца Нумитора. Кто вы и куда держите путь?

— Ты хотел сказать, — насмешливо поправил его Дагобер, — что вы дезертиры из Молниеносного легиона и просто грабите проезжих путников.

Вожак переглянулся с остальными и ухмыльнулся:

— Ну, раз ты такой умный, то заплати за проезд и можешь со стариком убираться подобру-поздорову. А девку оставь нам. Уверяю тебя, ей здесь не будет скучно.

Дагобер бросил косой взгляд в сторону своих спутников. Лицо Агерада сделалось пунцовым и он положил ладонь на рукоять меча. Но к удивлению Альдемара, девушка на слова дезертира никак не среагировала, словно, ее это и не касалось вообще.

— И сколько же мы должны заплатить? — спросил он безразличным тоном.

— Отдай все, что у вас есть и лошадей тоже, — ответил вожак.

— Ого! — даже с некоторым уважением произнес Дагобер. — Запросы у вас, как у королевских сборщиков податей. У меня встречное предложение, сложите вот там в кучу все оружие и отправляйтесь в ближайшее село, наймитесь батраками к местным крестьянам. Парни вы крепкие на вид, на кусок хлеба в любом случае заработаете. Понимаю, может, это и не много, эато заработок достанется честным трудом, и к тому же вы все останетесь в живых.

— Ты нам угрожаешь? — засмеялся вожак, оборачиваясь к остальным. — Парни этот мозгляк нам угрожает!

Те поддержали его дружным хохотом.

— Не хотите, как хотите, — равнодушно сказал Дагобер. — По правде сказать, я утратил интерес к нашей беседе.

Он не сделал ни одного движения, но внезапно в его руке сверкнул меч, рукоять которого до этого момента выглядывала у него из-за спины. О том, что произошло дальше разбойники с ужасом вспоминали до конца своих дней. Дагобер, словно растворился в воздухе, можно было с трудом рассмотреть лишь призрачное мелькание его силуэта. Лемурийское боевое искусство, которое он изучал больше десяти лет, заключалось не в особых приемах боя или фехтования, а в умении ускорять процессы обмена в веществ в организме. Путем длительного медитирования, благодаря правильной постановке дыхания и концентрации внутренней энергии гимелийские монахи владели искусством почти мгновенно ускорять или замедлять обмен веществ в организме. Они научили этому и совсем в то время еще юного Дагобера, который сейчас умел ускоряться так, что его движения становились почти не видимыми. Поэтому, если для остальных время текло как обычно, то для него его течение ускорялось во много раз. За то время, когда его противник делал выпад мечом, он успевал выбить меч из рук не только у него, но и еще у десятка людей, которые в его восприятии были все равно, что неподвижные скульптуры.

Поэтому Дагобер не особенно торопясь, обошел застывших в различных позах разбойников и с помощью раздвоенного на конце лезвия своего меча, просто повыдергивал мечи из их рук, отшвырнув их далеко в сторону. У арбалетчиков он ограничился тем, что сломал спусковые механизмы арбалетов, а вожаку, кроме того, дал хорошего пинка под зад. Убивать он никого не стал, так как это противоречило кодексу боевого лемурийского искусства. Убить кого-то его адептам разрешалось лишь в самом крайнем случае, при явной угрозе своей жизни и обычно только равного себе. Также кодекс запрещал мстить победителю, если тот одержит победу и оставит тебя в живых. Впрочем, кодекс содержал еще несколько правил, практически исключающих убийство противника, и Дагобер всегда его придерживался.

Для постороннего наблюдателя все, что произошло, заняло не более полсекунды времени, после чего Дагобер восстановил обычный обмен веществ в своем организме. Теперь перед ним открылась живописная картина, достойная кисти художника. Оба арбалетчика тупо рассматривали свое оружие, оказавшееся совершенно непригодным для стрельбы, мечники с удивлением разглядывали свои руки, не понимая, куда подевались их мечи, а вожак как раз заканчивал полет в воздухе, приземлившись головой прямо в огромный муравейник. Не удержавшись от смеха, Дагобер, уперев руки в бока, стоял над ним и громко хохотал. Отсмеявшись, он строго сказал:

— А теперь стройтесь в колонну по двое и вперед в ближайшее село, устраивайтесь в батраки.

Он не сомневался, что они выполнят его приказ, так как успел внушить всем необходимость беспрекословного повиновения его словам. Кроме того, он стер все сведения о своей внешности из их памяти. Утратив интерес к разбойникам, которые уже отправились выполнять его распоряжение, он повернулся к своим спутникам. На лице Агерада все еще оставалось выражение изумления от увиденного, точнее от того, что ему не довелось увидеть, но во взгляде девушки он прочел настороженность и ничего больше. Дагобер уже несколько раз пытался проникнуть в ее мысли и это ему без труда удавалось, но у него создалось впечатление, что ее сознание ограждено какой-то мощной защитой, не позволяющей проникнуть к глубинным пластам ее памяти. Изучая магию чистого разума, он знал, что сильный маг его уровня мог защитить свое сознание даже не одним мыслеблоком, а несколькими, и нанести ответный удар, сжигающий мозг слишком любопытного, но не очень осторожного любителя покопаться в чужих мыслях. Однако, девушка не владела магией чистого разума, в этом он был уверен, поэтому и мыслеблоков ставить не умела…

— Что это было? — хриплый голос Агерада прервал его размышления.

— Дезертиры, — пожал плечами Дагобер, — хотели нас ограбить, но я попросил их этого не делать.

— Ты, что меня за идиота принимаешь? — с обидой произнес ювелир. — Я видел, все, что произошло. Ты прямо растворился в воздухе, а потом они вдруг все оказались без оружия…

— Тебе просто померещилось! — внимательно глянул ему в глаза Дагобер, заставив старика забыть о случившемся. — Ничего такого не было, поговорили немного и разошлись. Они интересовались, где тут можно устроиться батраками. Я посоветовал пойти в село, которое мы проезжали. Тебе солнце голову напекло, вот и мерещится всякая чушь.

— И впрямь померещилось! — старик взялся руками за голову.

— Ладно, давайте спешивайтесь, да передохнем немного.

Дагобер взял повод из рук Агерада и стал расседлывать коня. Затем, стреножив жеребца, отправил его к реке напиться и пощипать траву. Агерад и Ингонда последовали его примеру.

Отдых ему сейчас был необходим как воздух, поскольку ускорение процесса обмена веществ, требовало колоссального расхода энергии, которую необходимо было восстановить. После того, как он плотно пообедал, Дагобер уселся в тени дерева в позу лотоса и погрузился в медитацию. Старик-ювелир с удивлением посмотрел на его неподвижную фигуру, пожал плечами и разложив на траве свой плащ, тоже прилег отдохнуть. Только Ингонда отдыхать не стала. Она подошла к ближайшей березке на опушке рощицы, обняла ее руками и всем телом прижалась к стволу.

Солнце уже стало клониться к западу, когда они, хорошо отдохнувшие, продолжили свой путь. Места, по которым они проезжали, вызывали у Дагобера воспоминания детства. За время своего путешествия по Вендии и Гимелийским горам он видел и вечнозеленые джунгли, и покрытые снежными шапками горы, снег на вершинах которых никогда не таял, и удивительных животных, и чудесные цветы, чарующие своей красотой. В скитаниях он почти не помнил природы своей родной страны, тем более, что вырос в горных отрогах у немедийской границы, где, никаких особых достопримечательностей и не было. Сейчас же, проезжая в центральной части Аквилонии, он только и начал по настоящему понимать, какой это был восхитительный край. Пусть здесь не было джунглей, зато плодородные долины вдоль Хорота, Алиманы, Луарны приносили тем, кто возделывал эту землю, два урожая в год. Вино из аквилонских виноградников ценилось во всех странах Гибории, в обширных лесах над реками водились кабаны, олени, не говоря уже о мелкой дичи и водоплавающей птице. И для того, чтобы стать повелителем этой прекрасной страны, достаточно было сделать всего один шаг. Но на пути к трону аквилонских королей у него возникло непреодолимое препятствие — Туландра Ту.

На четвертый день пути, когда они преодолели больше половины расстояния до Туарна, Дагобер приглядевшись, увидел какой-то конный разъезд, приближающийся от Хорота. Всадники выглядели странно для этих мест, в высоких шлемах, кольчугах и с короткими луками за плечами.

— Кто это такие? — спросил он, приподнимаясь в стременах.

— Где? — поднял голову ювелир, размышлявший о чем-то своем. Он посмотрел в сторону, куда показал Дагобер и, опознав туранцев, ответил:

— Это туранские всадники из Повстанческой армии мятежного генерала Конана. Нам их опасаться не стоит. Здесь проходит граница двух графств — Аллара Кастора, где повстанцы стоят лагерем, по всей видимости, ожидая пуантенского графа Троцеро, и туарнского графства Сервия Неро. В северо-восточной части этого графства сосредоточена армия Ульрика Раманского, прикрывающая Тарантию от возможного прорыва Конана.

— Погоди, ты что-то путаешь! — воскликнул Дагобер. — Повстанческая армия разбита на Леодегарийской границе, сам Конан едва унес оттуда ноги, а Троцеро сидит в Терроне.

— У тебя новости двухмесячной давности, — ухмыльнулся старый ювелир. — Да, так оно и было. Но об этом, после того, как Конан разбил в пух и прах корпус графа Аскаланте, высланный, чтобы найти его и доставить закованным в железные цепи королю, все уже давно забыли. Повстанческая армия пополнилась новыми людьми, перешла Хорот и сейчас стоит в устье Тайбора и Хорота, готовясь к удару на Шамар, который прикрывает Молниеносный легион принца Нумитора…

— А что делают здесь туранцы? — спросил Дагобер, мысленно укоряя себя за то, что отстал от последних событий.

— Они разведчики. По-видимому, сейчас отправятся к лагерю Ульрика. Мы их не интересуем.

Действительно, идущий на рысях конный разъезд пересек дорогу в пяти-шести фарлонгах впереди и ускакал в сторону Тарантии.

Проводив его долгим взглядом, Дагобер задумался. Возможно, он недооценил роль киммерийца в предстоящей борьбе за трон. Если Конан действительно попытается захватить Шамар, то возможно, был бы смысл произвести диверсию в армии Ульрика, помешав ему оказать помощь Нумитору. При этом нужно было сделать так, чтобы виновником этой диверсии Ульрик посчитал Туландра Ту. Конкретного плана у него пока не было, но он решил приступить к его разработке сразу после того, как доставит ювелира с его внучкой в Туарн, благо он сейчас находился в одном конном переходе от армии Ульрика. По слухам, Дагобер знал, что старый полководец командовал легионом еще при обороне Венариума от киммерийских племен, а после этого участвовал почти во всех сражениях, которые вели аквилонские короли. Поэтому старого коршуна на мякине не проведешь, тут следовало придумать, что-то действительно оригинальное. Погруженный в свои мысли Дагобер, не сразу понял, что его дергает за рукав Агерад.

— Впереди показался конный патруль Ульрика, — с беспокойством произнес он.

— Ну и что? — не понял Дагобер, увидев впереди группу всадников. — Мы простые путники, не мятежники, чего нам опасаться?

— Ты откуда такой взялся? — удивился старик. — С Гимелейских гор спустился, что ли? Разве ты не знаешь, что королевские солдаты хуже разбойников. Нумедидес всем им задолжал жалованье больше, чем за полгода, поэтому они грабят и пешего и конного. Питаться то чем-то надо. А жаловаться бесполезно, да и на кого? Они же обычно не представляются.

Ввязываться в драку Дагоберу не хотелось, поэтому, подумав, он сказал, чтобы Агерад и девушка, съехали с дороги.

— Это не поможет, — заволновался старик.

— Съезжайте с дороги и ничего не бойтесь, — повторил Дагобер. В его словах прозвучала такая властная сила, что Агерад беспрекословно повиновался и стал с внучкой шагах в двадцати в стороне. Дагобер остался на обочине, поджидая конный разъезд. Отвести глаза патрульным ему не составило особого труда, но он также проник в мысли каждого из них и узнал точное местоположение лагеря Ульрика. Не обнаружив в их головах больше ничего для себя полезного, он пропустил конный разъезд, а потом подал знак Агераду продолжать движение.

— Как же так? — спросил обескураженный старик. — Они проехали мимо, словно, нас и не было рядом. — Я же говорил тебе, что мы им не нужны, — пожал плечами Дагобер, посмеиваясь в душе. Но, когда он бросил взгляд в сторону Ингонды, у него возникло чувство, что девушка все поняла.

Дня через два впереди показалось большое селение, а далеко на горизонте в туманной дымке уже виднелись стены и башни Туарна, города в Большой излучине Хорота.

— Завтра, пожалуй, будем в Туарне, — прикинул Дагобер расстояние.

Агерад остановил коня.

— Нет, — сказал он, — мы уже приехали. Вон там виднеется крыша дома, где живет мой сын, отец Ингонды. Я у него погощу несколько дней, а потом уже сам доберусь до Туарна. Твоя служба закончилась, вот оговоренная плата и спасибо за все!

Он протянул Дагоберу мешочек с золотыми империалами, и они с внучкой отправились дальше. Дагобер проводил их взглядом, спрятал золото, затем повернул коня и поскакал туда, где по его расчетам находился лагерь Ульрика.

Глава четвертая. Рейд

Конан со дня на день ожидал подхода рыцарской конницы Троцеро, но внезапно прискакал гонец из Терроны с письмом от графа. Троцеро писал, что вынужден задержаться на неделю или даже больше в столице Пуантена в связи с неотложными делами. На словах гонец передал, что задержка в основном связана с нехваткой лошадей. Причина была, безусловно, уважительной, Конан знал, что для конницы Троцеро годится далеко не каждая лошадь, а только особой породы, которую выращивают на юге Пуантена. Только такие лошади были способны нести на себе закованного в латы всадника в полном вооружении и вдобавок собственную броню. Видимо, кто-то из тамошних баронов проявил нерасторопность и допустил задержку с отправкой в столицу нужного количества коней.

— Что ж, подождем, — не стал особо расстраиваться по этому поводу киммериец, задержка с выступлением играла ему на руку. Разведчики докладывали, что в войске принца Нумитора распространено дезертирство, так как король задолжал солдатам жалованье чуть ли не за год и в Молниеносном легионе началось брожение.

— Группы солдат, — докладывал разведчик, — выходят на проезжую дорогу, грабят путешественников и возвращаются назад. Командиры смотрят на все это сквозь пальцы или даже получают свою долю. В королевской казне денег нет, а жить как-то надо…

Просперо, узнав, что Троцеро задерживается, предложил произвести глубокую разведку местности, чтобы потом не терять времени для выбора удобного места для предстоящего сражения.

— Одна из причин нашего поражения на Леодегарийской равнине заключалась в том, что место для сражения нам было навязано изначально, — сказал он Конану. — Конечно, мы расположили свои войска с учетом местности, но саму равнину выбрали Нумитор с Аскаланте, заранее знавшие о приближении авангарда армии Ульрика. Сейчас нам надо бы выбрать место для будущего сражения самим, чтобы исключить всякие случайности.

— Короче! — буркнул Конан.

— Я возьму с собой сотню всадников и полсотни конных стрелков из числа боссонских лучников, которые лучше других ездят на конях. Мы разведаем местность вплоть до Шамара и постараемся выбрать место будущего сражения.

Конан задумался. Мысль Просперо ему понравилась, но у него возник другой план.

— Вызови-ка ты Рагномара и Альбана, — сказал он задумчиво, — надо кое-что обсудить.

Когда через двадцать минут все трое явились к нему в шатер, Конан развернул на походном столе карту Аквилонии.

— Ставка Нумитора сейчас к северо-западу от Шамара, — указал он концом своего кинжала на карту, — мы стоим на правом берегу Луарны, у самой границы Артании. Твоя мысль, Просперо, о разведке тылов противника хороша, но мы ее усовершенствуем и проведем не разведку, силами ста всадников, а глубокий рейд, в котором задействуем шесть тысяч тяжелой конницы и, скажем, шесть сотен конных боссонских лучников.

Просперо, Рагномар и Альбан переглянулись. Дерзкий план киммерийца всем пришелся по душе, но Рагномар покачал головой.

— Семь тысяч конных всадников вытопчут все поля и посевы на своем пути, мы вызовем озлобление людей.

Конан кивнул, соглашаясь.

— Это, если двигаться всем скопом, то, конечно, вытопчут. Чтобы этого не случилось, вам придется разделиться на три колонны по две тысячи всадников и двести стрелков в каждой. Передвигаться будете разными дорогами на расстоянии двух-трех лиг друг от друга, почти в пределах прямой видимости. Лучников вышлите в авангард и на фланги каждой из колонн. Любой из вас, кто подвергнется нападению превосходящих сил противника, получит немедленную помощь от двух остальных. Ваша главная задача, перерезать пути снабжения Нумитора и потрепать тылы принца, особенно обоз. Он у него громоздкий и неуклюжий.

— А, если за нами погонится вся конница принца? — спросил осторожный Альбан.

— Если у них будет численное преимущество, разбегайтесь в разные стороны, а потом собирайтесь в условленном месте. Этот рейд продлится не более двух недель, но должен внести большую сумятицу в снабжении Молниеносного легиона провиантом и фуражом. Да и чувствуют себя солдаты принца больно вольготно. Всех разбойников, которые попадутся по дороге, вздерните на деревья, заодно с королевскими сборщиками податей. Сами же запаситесь необходимым количеством корма для коней и провизией, хотя бы на неделю. Если что-то понадобится взять у крестьян, то только за плату. И главное — вы должны постоянно находиться в движении, чтобы принц не сразу понял, кто и где его атакует и откуда ему ждать нового нападения. Ваша тактика должна быть такой: удар — отскок и новый удар, но в новом месте.

Обговорив все детали предстоящего рейда, Конан вздохнул.

— Эх, с каким же удовольствием я бы отправился вместе с вами, но увы, проклятое положение командующего армией обязывает…

— То ли еще будет, когда станешь королем! — засмеялся Просперо, а Рагномар и Альбан поддержали его шутку, как нечто само собой разумеющееся.

Отправив офицеров готовится к рейду, киммериец остался в шатре и, опершись локтем об стол, задумался, подперев ладонью подбородок. Мысли о том, чтобы взойти на Рубиновый трон аквилонских королей посещали его не раз, но он тщательно скрывал их от окружающих. Для него не было секрета, что к тому же стремится и Троцеро, а, возможно, и граф Каллиодис. Не желая делить шкуру неубитого медведя, он поэтому никогда не заводил речь о будущем Аквилонии. Но бесхитростная реплика Просперо, поддержанная Альбаном и Рагномаром, внезапно открыла ему глаза на то, что его ближайшие сторонники тоже видят в нем будущего короля и воспринимают это как само собой разумеющийся факт. И в самом деле, зачем кому-то уступать корону? Ведь история знает много примеров, когда полководцы, одержавшие победу, сами короновали себя, как, например, древний король Валузии Кулл…

Размышления Конана прервало бряцание оружия и топот копыт. Он откинул полог шатра и вышел наружу. Первая колонна конницы, которую вел Альбан, уже была готова к походу. Мысленно пожелав всадникам удачи, Конан вернулся в шатер и склонился над картой. Сейчас лагерь Повстанческой армии был разбит на левом берегу полноводной Луарны, которая, подобно Тайбору, брала начало в горах на границе с Немедией и несла свои воды в Хорот между Шамаром и Тарантией. В Артании киммериец не хотел оставаться, чтобы лишний раз не привлекать внимания короля к своему надежному союзнику графу Аллару Кастору. Молниеносный легион Нумитора стоял на том же берегу Луарны только гораздо севернее, поэтому перерезав его коммуникации с Шамаром и владениями местных баронов, можно было рассчитывать оставить принца без снабжения войск провизией и фуражом или, по крайней мере, затруднить его…

В шатер киммерийца заглянул Гродер.

— Куда это Просперо уводит свою конницу? — удивился он.

— А, прости, барон, что сразу не поставил тебя в известность…, -Конан коротко объяснил Гродеру замысел пройтись конницей по тылам королевских войск. — Мы же останемся здесь до подхода Троцеро, наш лагерь с твоими мечниками выдержит любую осаду. Хотя о какой осаде может идти речь, на нас — то и нападать некому.

Гродер молча кивнул, поддержав идею глубокого рейда в тыл Нумитору.

— Это хорошо, — сказал он, — а то мы топчемся на месте. Тренировки — тренировками, а и в настоящем деле поучаствовать не мешало бы.

— Еще поучаствуешь, — улыбнулся Конан. — основные бои впереди. Этот рейд легкая прогулка.

Но легкой прогулкой рейд конницы Просперо мог показаться лишь в первые дни, когда принц не сориентировался откуда внезапно в долине Луарны появилась огромная масса тяжелой конницы. Разведка доносила, о том, что конница повстанцев показалась то в одном, то в другом месте в пределах чуть ли не пятидесяти лиг по фронту. Народная же молва увеличивала эту цифру вдвое и втрое.

— Откуда вы берете такие сведения? — сердился принц на своих разведчиков. — Если вам верить, то у мятежников должно быть не меньше двадцати, а то и тридцати тысяч тяжелой конницы, между тем Троцеро все еще в Пуантене, а у киммерийца от силы шесть тысяч всадников.

Командир разведчиков на это ответил, что крупные конные формирования мятежников каждый день замечают в разных местах долины Луарны, но численность их установить не удается из-за лучников, конные дозоры которых рассыпаны по всей степи впереди отрядов тяжелой конницы.

— Они перерезают пути доставки провианта и фуража, — сказал он, — мы лишены нормального снабжения уже скоро неделю.

Принц продолжал сердиться, но вызвал к себе Громеля, который теперь стал у него сотником и приказал, взяв тысячу всадников, отправиться проверить данные разведки.

— Что — то тут не так! — сказал он. — Мошенник выкинул какой-то трюк, чтобы ввести нас в заблуждение. Ты в драку не лезь без особой необходимости, а просто разберись в чем там дело.

Сотник молча кивнул и в тот же вечер ушел из лагеря с тысячей всадников, предварительно тщательно выяснив у начальника разведки, где конкретно его люди видели скопления тяжелой конницы мятежников. Отметив эти места на карте, он скрытно выдвинулся в степь, надеясь, что свет от костров выдаст, где сосредоточены основные силы противника. Отправив далеко в степь конные дозоры, сам он с главными силами своего отряда, продолжал движение вслед за ним. Очень скоро разведчики возвратились, доложив, что костры замечены по всей степи. Тогда Громель сам отправился в разведку и, поднявшись на высокий холм, действительно увидел на горизонте свет далеких костров. Только он обратил внимание, что костры горят тремя отдельными группами, между которыми расстояние составляет несколько лиг. Прикинув направление, он отправил конный разъезд в стык между группами костров, предупредив о необходимости соблюдать крайнюю осторожность.

— До них лиги три, — проинструктировал он дозорных, — так что на рысях вы обернетесь за пару часов. Но желательно, чтобы мятежники вас не обнаружили.

Дозор вернулся к полуночи, подтвердив ранее возникшую у Громеля мысль.

— Эти костры горят группами, — доложил командир дозора. — Между группами костров в том месте, где мы проходили пустое пространство протяженностью две-три лиги.

— Понятно, — сказал Громель, догадавшись, что тяжелая конница повстанцев передвигается тремя колоннами, почему и создается преувеличенное представление о ее численности. — Они хотят пощекотать нам нервы, но прежде мы сами им их пощекочем.

Он созвал сотников и десятских, которым приказал скрытно выдвигаться к крайней справа группе костров и на рассвете, когда только начнет сереть, атаковать противника.

— Их там по моим прикидкам раза в два больше, но на нашей стороне внезапность. Рубите палатки, а когда солдаты начнут разбегаться, постарайтесь уничтожить их побольше. Главное, чтобы возникла паника, сумятица и неразбериха. А ты, Магнебод, — обратился он одному из сотников, — возьми две сотни всадников и обойди их лагерь. Где-то там должны пастись их кони. Захватить лошадей — твоя задача.

План Громеля был хорош, но он не учел, что Альбан, командовавший этой колонной тяжелой конницы повстанцев, еще во время службы в Черных драконах был известен своей осторожностью. Попав в ловушку в горном ущелье в Пуантене, он стал еще более осторожным, поэтому построил лагерь по всем правилам военного искусства, приказал вырыть ров и обнес лагерь валом, на котором были оборудованы площадки для лучников. Костры же горели перед лагерем, хорошо освещая местность вокруг. А коней он отправил пастись под охраной двухсот всадников и стольких же лучников на лугу, примыкающему к лагерю. Кроме того, конные дозоры лучников он направил далеко в степь, поэтому приближение тяжелой конницы Громеля было замечено своевременно и дозорные подняли тревогу. Поняв, что их обнаружили, всадники Громеля, уже не скрываясь, понеслись вперед к линии костров, но наткнулись на ров и вал, которые сходу преодолеть не смогли бы даже пехотинцы. Боссонцы, выпуская по десять-двенадцать стрел в минуту, в течение десяти минут опустошили свои колчаны, но зато и не одна сотня всадников Громеля свалилась под копыта своих коней. Альбан, появившись на валу в полном вооружении, приказал подать сигнал о нападении на лагерь. Высоко в небо взвились огненные стрелы, которые были сразу же замечены наблюдателями в лагере Рагномара. Лучники с вала в упор расстреливали всадников Громеля, неосторожно подвернувшихся под выстрел, а те, кто отправился с Магнебодом за конями нарвались на стрелы боссонцев и мечи кавалеристов. А вдали в лагере Рагномара вспыхнули притушенные было костры и его тяжелая конница уже неслась галопом на помощь Альбану.

Громель, потеряв половину своего отряда, приказал отходить. Альбан не стал преследовать его, опасаясь засады, поэтому к обеду Громель уже прибыл в лагерь принца. Он обоснованно страшился гнева Нумитора, но тот, услышав о потерях, только махнул рукой.

— На войне без потерь не бывает, главное, теперь стало понятно, что мошенник разделил свою конницу на три части и отправил ее потрепать нам тылы и заодно нервы.

— Но, принц, — забеспокоился Громель, — они ведь могут перерезать нам пути снабжения провиантом и фуражом.

— Долго шататься тут они не смогут, неделю-другую не больше, — рассудительно заметил принц, — мы стянем все свои силы в лагерь и усилим охрану обоза арбалетчиками. А в сопровождение фуражирам выделим крупные подразделения войск. Нет худа без добра, может, хоть количество дезертиров сократится.

Принц, как в воду глядел. Повстанцы везде, где только замечали разбойников и дезертиров из Молниеносного легиона отлавливали их и тут же вешали, так что довольно скоро вдоль всех дорог, где они появлялись, на деревьях висели трупы — обильная пища для воронья. В нескольких селах повстанцам попались королевские сборщики податей, которых тоже вздернули на наспех сооруженных виселицах. Досталось и нескольким баронам, на которых указали местные крестьяне, как на ярых приспешников Нумедидеса и угнетателей народа.

Просперо удалось перерезать пути снабжения Молниеносного легиона, но главная цель — обоз принца, в котором скопились обширные запасы продовольствия, фуража, доспехов и оружия пока оказалась недосягаемой. Нумитор приказал оградить его рвом и обнести валом, поверх которого был выставлен частокол. На специально оборудованных площадках и в башенках, постоянно несли службу усиленные наряды арбалетчики. Атаковать обоз в лоб означало напрасно положить солдат. Просперо постоянно размышлял над тем, как решить эту задачу, но вдруг в одном селе, где он мимоходом приказал повесить королевских сборщиков податей, пуантенец узнал от старосты, что принц Нумитор прислал гонца с приказом отправить к нему несколько телег с провиантом и фуражом.

— А сколько телег надо выслать? — спросил он под влиянием внезапно пришедшей в голову мысли.

Староста пожал плечами.

— Сколько ни вышли, все мало, — тяжело вздохнул он.

— А сколько телег у тебя наберется?

— Да телег хоть сотню могу выслать, да где я возьму провизию и фураж, у самих ничего нет.

— Ладно, — распорядился Просперо, — готовь телеги. Их с полсотни понадобится, да пустых бочек побольше на них поставь. А на остальные телеги нагрузите побольше сена и соломы.

Староста хотел о чем-то спросить, но наткнувшись на взгляд Просперо поспешил выполнять команду. Пуантенец, тем временем, послал гонцов к Альбану и Рагномару, приказав обоим срочно прибыть к нему.

Объяснив им свой план, Просперо сказал:

— Твоя задача, Альбан, скрытно расположиться поближе к обозу. Когда мы откроем ворота, часть всадников должна ворваться в него и поджечь его со всех сторон. Вторую половину пошли на помощь Рагномару. А ты, Рагномар, держи под контролем ворота лагеря. Когда оттуда выйдут мечники и тяжелая конница, тебе придется какое-то время их удерживать. Мои же всадники займутся конями, которые выпасаются у лагеря и, покончив с этим делом, тоже придут вам на помощь.

— Опасная затея! — покачал головой Альбан. — Те, кто пойдут с тобой на телегах, считай все смертники.

— С чего ты взял? — засмеялся Просперо. — Да нас там примут с распростертыми объятиями. О том, что мы спрячемся в бочках и в сене будет знать один староста, возницами будут наши люди, переодетые крестьянами. К обозу мы прибудем под вечер, в ночь разгружаться не станем, поставим телеги в стороне. Внутри обоза охраны почти нет, я старосту расспрашивал, он уже отвозил туда провиант. Принц надеется на арбалетчиков, которые на валу и на вышках, а боссонские лучники их оттуда враз поснимают. Дождемся глубокой ночи, перебьем арбалетчиков, откроем ворота и запустим вас. Ну, а дальше панику наведем, да и уйдем все вместе. Главное, чтобы вы четко сработали, — добавил он уже серьезно.

— За нас не беспокойся, — заверил его Рагномар, — продержимся, сколько нужно.

— Если все же, что-то пойдет не так, — сказал Просперо, — то порознь возвращаемся к себе в лагерь, отведенное нам время подходит к концу, да и задачу свою мы выполним.

На следующий день вереница телег потянулась к лагерю Нумитора. Телег было примерно полсотни разного размера. Были среди них такие, что вмещали 15–20 квинталов, но несколько и грузоподъемностью в два раза больше. Их тянули пары крепких и сытых на вид лошадей, недовольно пофыркивая и пытаясь сбросить с себя непривычную для них упряжь. На части телег и возов стояли бочки в, основном стоведерные, но были и поменьше или побольше. На других телегах лежали мешки, но на большинстве везли сено и солому. На каждой телеге сидели возницы в рваных штанах и рубахах, с лицами в разводах от грязи и пота. Оно было и не удивительно так как солнце припекало, а на дороге стояла столбом пыль от колес и конских копыт.

Староста правил передней телегой и, когда дневное светило сползло к вершинам Рабирийских гор, сказал своему помощнику, сидевшему рядом с ним:

— К лагерю принца подъедем в аккурат, как начнет темнеть.

Просперо, а это был именно он, соскочил на землю и возле каждого воза или телеги произносил несколько слов, предупреждая спрятавшихся там повстанцев о том, что они подъезжают к месту назначения. Обойдя все телеги, он вернулся назад и сел рядом со старостой, почесывая голую грудь под распахнутой рубахой.

Староста не ошибся, солнечный диск как раз коснулся вершин далеких гор на западе, когда они подъехали к воротам обоза принца Нумитора. Вышедший им навстречу пожилой интендант обрадовался, тем более, что не ожидал ниоткуда подвоза провианта. Староста сказал, что выполняет приказ принца, от которого несколько дней назад у них в селе побывал гонец.

— Ладно! Молодец! А что привез? — поинтересовался интендант, разглядывая бочки и мешки.

— Соленья, муку, крупы.

Интендант одобрительно кивнул.

— А вот бочонок старого аквилонского! — староста достал глиняную кружку и, отворив краник, нацедил в нее пенящийся рубиновый напиток.

— Не побрезгуйте, господин хороший! — протянул он кружку интенданту.

Тот залпом осушил ее и, возвратив старосте кружку, сказал:

— Темнеет уже, давай загоняй свои возы, да станьте там где-нибудь в сторонке. Разгружать будете уже утром, а то в темноте все мне тут переворочаете. А я позже загляну еще, больно вино у тебя, старик, доброе!

Он смахнул рукой с усов капли вина и, похлопав старосту по плечу, ушел.

Когда в ворота обоза въехал последний воз, уже стало темнеть. Просперо специально выбрал место, откуда хорошо просматривались ворота и арбалетчики на валах. В зоне видимости он насчитал их больше полусотни и подумал, что предприми они лобовую атаку на обоз, арбалетчики выкосили бы его всадников за считанные минуты.

Интендант появился, как и обещал, когда уже совсем стемнело. Староста все подливал ему в кружку вино и уже вскоре тот захмелел так, что, улегшись на воз с сеном, захрапел во всю мочь своих легких. Это для него было хорошо, так как проснись он сейчас, то вряд ли бы понял, почему возле телег оказалось в два раза больше людей, чем первоначально, причем все они были в кирасах с подвешенными на поясе мечами. У половины, к тому же, в руках оказались тугие длинные луки, а за спиной колчаны полные стрел. Впряженные до этого в телеги лошади были уже выпряжены и стояли под седлом, только трензеля были вытащены изо рта. Они пофыркивали и жевали сено, дергая его из телег.

В лагере Нумитора все стихло. В обозе, тоже вся челядь и обозная обслуга тоже давно уснула, только часовые у ворот и арбалетчики на валу продолжали нести службу.

— Пора! — тихо сказал Просперо сотнику Авдомару. — Пусть твои лучники поснимают арбалетчиков. Только без шума.

Прошло несколько минут и то в одном, то в другом месте с тетив луков сорвались с мягким шорохом стрелы, впиваясь в шеи арбалетчиков. Никто из них не успел и вскрикнуть, только, покачнувшись падал на пол вышки или на землю на валу. Тем временем Просперо, взяв с собой с несколько человек, словно растворился в темноте. Неслышные тени мелькнули возле ворот, стражники, охранявшие их даже не почувствовали, как острые лезвия мечей вспороли их кожаные кирасы, пробив грудь. Раздалось два-три приглушенных стона, затем ворота обоза распахнулись и Просперо с зажженным факелом в руке подал команду к атаке своим людям.

Когда всадники ворвались в лагерь, среди обозной прислуги началась паника. Никто не мог понять, откуда появилась лавина этих всадников, которые переворачивали возы и телеги, а, обнаружив доспехи и оружие быстро их разбирали и устремлялись дальше. Никто не рисковал оказать им сопротивление, да собственно было и некому, так как часть обозной обслуги, хотя и имела мечи, но не умела ими пользоваться, как профессиональные солдаты. Погромив обоз и забрав, что могли, люди Просперо подожгли его со всех концов и вырвались наружу. Там уже завязалось настоящее сражение, так как Громель, которого еще с вечера не покидало чувство смутной тревоги, успел возглавить тяжелую кавалерию и даже часть ее вывел из ворот, но на пути у него стал Рагномар со своими всадниками. У ворот лагеря закипела сеча, в которую втягивались все новые всадники с обеих сторон. В горячке боя Просперо на своем гнедом коне пробился вперед и ему даже удалось обменяться несколькими ударами с великаном Громелем. Оба они узнали друг друга, но поединка не получилось, так как лошади разнесли их в разные стороны.

Просперо взглянул на небо. Далекий горизонт на востоке уже румянился зарей. Надо было выходить из боя и он подал сигнал к отступлению. Его тяжелая конница и боссонские лучники стали отходить в полном порядке, а Громель преследовать их не стал, занявшись спасением того, что еще осталось от обоза.

Нумитор, пробившийся сквозь строй своих всадников к нему, сыпал проклятиями и грозился лично спустить шкуру с того, кто командовал нападением на его лагерь.

— Кстати, ты не знаешь, кто это был? — спросил он Громеля.

— Просперо! — ответил сотник. — Он когда-то был сотником в королевском войске, а до этого пажем у графа Троцеро. Сейчас — правая рука киммерийца, командует всей конницей мятежников. Ловкий малый, мы даже с ним скрестили сейчас мечи, но кони разнесли нас в разные стороны.

— Просперо, говоришь! — повторил принц и лицо его исказила хищная ухмылка. — Ладно, Просперо, мы еще поквитаемся с тобой, не будь я Нумитором!

Глава пятая. Казнь

Ночь распростерла свои крылья над Тарантией. Густой и влажный туман опустился на высокие башни столицы Аквилонии, скрыв их от взглядов редких прохожих, которые отваживались выйти в столь позднее время на улицу. Туман стелился вдоль мостовой, скрадывая звуки, и только факелы, установленные вдоль улиц, горели словно глаза хищных зверей в лесной чаще. В такую ночь на улицах могли появиться только городские стражники или те, от кого этого требовало исполнение какого-нибудь долга. Лето заканчивалось, надвигалась осень, но не погода и не смена времен года заботила горожан, а нечто гораздо более серьезное. «Король безумен!», — уже открыто говорили не только рядовые горожане, но даже и придворные, которые в королевском дворце чувствовали себя, словно в клетке с диким зверем, готовым наброситься и растерзать свою жертву без всякой причины, просто для удовлетворения кровожадного инстинкта к убийству.

Королевский дворец многих поколений аквилонских монархов стоял на невысоком холме в самом центре столицы, у подножия которого раскинулся Старый город, где селилась старинная родовая знать и нувориши, сколотившие состояние при Вилере Третьем. Между главным входом в королевский дворец и Старым городом лежала обширная площадь, вымощенная булыжником. Здесь глашатаи объявляли наиболее важные указы короля, а также время от времени на ней казнили какого-нибудь важного государственного преступника, обычно титулом не ниже барона. Остальным, более мелким политическим преступникам после ужасных пыток отрубали голову прямо в подземной тюрьме королевского дворца, а труп потайным ходом доставлялся к Хороту и сбрасывался в его темные и быстрые воды. Далее за Старым городом лежали торговые и ремесленные кварталы, а у самого Хорота раскинулся Портовый квартал, известный как место, которое добропорядочным отцам семейства лучше обходить стороной.

В залитой светом множества свечей анфиладе и мраморном зале королевского дворца царила тишина, словно, в склепе, не нарушаемая даже шагами слуг и пажей, которые старались передвигаться бесшумно вдоль мраморных стен или жались в страхе за запертыми дверями. Тишину пустынных коридоров и витых лестниц нарушали только шаги караулов Черных драконов, которые несли охрану королевских покоев. Но даже покрытые шрамами ветераны многих сражений, избегали вглядываться во мрак и мысленно молили богов, чтобы их смена поскорее закончилась. Часовые главного входа в королевские покои не раз слышали в это позднее время приглушенные девичьи вскрики, доносившиеся оттуда. Среди королевских гвардейцев ходили слухи, что почти каждым вечером Нумедидес принимает ванну из крови юных девственниц, но зачем он это делает, никто не имел понятия. Все считали, что к этому причастно колдовство Туландры Ту, с которым боялись встречаться взглядом даже поседевшие в сражениях королевские гвардейцы. В этих слухах была большая доля правды, Туландра Ту обещал королю достичь таким путем бессмертия, а заодно и излечить от язв, которые покрывали разжиревшее тело Нумедидеса. Но ни в том, ни в другом они пока что далеко не продвинулись.

Однако сейчас, Нумедидеса в его покоях не было вообще, он по потайной лестнице спустился в подземную тюрьму, где пыточных дел мастера применяли свое искусство на трех баронах: Юстине Армавирском, Роальдо из Имируса и Аммиане Родском. Вся их вина заключалась в том, что они открыто высказались против увеличения налогов в королевскую казну. Нумедидесу этого было достаточно, чтобы предать казни всех троих, но ему хотелось обвинить в измене и попытке государственного переворота графа Имируса Альберика, который, как он знал тоже недоволен действиями короля. Однако, чтобы осудить графа и отрубить ему голову на Дворцовой площади нужны были показания баронов. Они же наотрез отказывались признавать, что являлись участниками какого-либо заговора, во главе которого стоял граф Альберик. Их пытали уже третьи сутки и король, не выдержав, решил лично попытаться развязать им языки.

Подземная королевская тюрьма поражала своей мрачностью. Здесь в обширном зале в свете чадящих факелов укрепленных на гранитных стенах, фигуры палачей в кожаных фартуках выглядели выходцами из преисподней. Здесь было жарко от жаровней, в которых пылали угли и раскалялись железные пруты, а на полуголых и потных телах пыточных дел мастеров играли багровые отблески укрепленных на стенах факелов.

Юстин Армавирский как раз висел, подвешенный на дыбе, а один из палачей прикасался раскаленным железным прутом к его бокам.

— Говори, как граф Альберик организовал заговор? — уже в который раз спрашивал палач.

— Не было никакого заговора! — хрипел в ответ, корчась от невыносимой боли, барон.

— Что ты с ним возишься! — вырвал прут у палача из рук король. Он несколько раз хлестнул им барона по спине, оставляя на ней дымящиеся полосы, и прижал к телу в области ребер. Хриплый крик вырвался из уст барона и, чуть не потеряв сознание, он обвис на дыбе.

Нумедидес положил конец прута на жаровню. Когда конец прута раскалился добела, он с садистским наслаждением поднес его к промежности Юстина.

— Считаю до трех и выжигаю тебе детородные органы! — с угрозой произнес он. — Раз, два…

— Хорошо, я все подпишу! — прохрипел барон.

Нумедидес отбросил прут в сторону и грозно сказал палачам:

— Чтобы к утру у меня были письменные показания всех троих о том, что во главе заговора стоял Альберик, а не то я вас самих вздерну на дыбы. Я вам показал, как надо пытать, займитесь остальными. Да не церемоньтесь с ними!

Он кивнул в сторону лежавших на полу полумертвых от пыток Роальдо и Аммиана, пнул обоих носком своего сапога, а затем направился к винтовой лестнице, которая вела в королевские покои.

Несмотря на свои безумства, король был довольно неплохо проинформирован о том, что не только некоторые бароны, но и даже многие графы недовольны его действиями и готовы перейти на сторону Повстанческой армии. Открыто они пока не осмеливаются оказать неповиновение, но с приближением Повстанческой армии могут поднять мятеж в любой момент. Суд над графом Альбериком по замыслу Нумедидеса был призван послужить уроком, как для колеблющихся, так для тех, кто находится в прямой оппозиции к королевской власти.

Поднявшись в свои покои, он встретил там Туландра Ту. Колдун стоял, опершись на посох, и поджидал его возвращения из пыточной камеры.

— Что тебе нужно? — с подозрением спросил Нумедидес, не ожидавший встретить здесь Туландру.

— Я хочу предостеречь тебя, повелитель, — сказал колдун, — не нужно этого делать. Людям вообще свойственно сплетничать, придворным и знатным особам, тем более. Ты хочешь казнить графа Альберика с целью устрашения других, но, поверь, получится наоборот. Просто все отшатнутся от тебя и постараются убраться, куда подальше, даже в армию мятежников. И не потому, что они их поддерживают, а из-за опасения за свою жизнь.

— Альберик осуждает мои указы, — упрямо произнес Нумедидес, — а это уже мятеж!

— Мятеж — это, когда бы он выступил против тебя с оружием в руках, — твердо сказал колдун, — а Альберик, если где-то и сболтнул лишнее, то по глупости или с досады. Казнить графа по пустячному обвинению-это не то же самое, что похитить какую-нибудь девчонку, зная, что родители не осмелятся жаловаться.

— Кстати о девчонках, — вдруг вспомнил король, — когда, наконец, я обрету бессмертие? Чем поучать меня в вопросах большой политики, в которых ты мало смыслишь, лучше скажи, сколько мне еще принимать эти бесполезные ванны?

Туландра Ту опустил взгляд, поняв, что его попытка пробудить в короле здравый смысл, провалилась.

— Я, наконец, до конца разобрался в этих манускриптах, — ответил он, — все эти ванны необходимы были как подготовительный этап. Сейчас нужно смешать кровь четырех девственниц: блондинки, брюнетки, шатенки и рыжей, символизирующих четыре стихии, и тогда мы получим желаемый результат.

— И когда же это произойдет? — не смог скрыть своей радости король.

— Собственно, я затем и пришел, чтобы сообщить тебе об этом, — сказал Туландра Ту, — займемся этим завтра вечером.

— И я точно стану бессмертным?

— Ты обретешь бессмертие сразу, как только искупаешься в их крови, — твердо пообещал колдун.

— Ладно, — сказал король, — но мое терпение на исходе. Если и в этот раз что-то пойдет не так…

— Все будет, как я обещал, — повторил колдун и, круто повернувшись, вышел из королевских покоев.

Наутро, как того и требовал король, ему доставили три показания баронов, в которых те признавали, что граф Альберик склонял их к мятежу против короля. Прочитав показания, написанные дознавателем, но с неразборчивыми подписями баронов, Нумедидес вызвал к себе Вибия Латро.

Вручив канцлеру все три бумаги, он распорядился официально направить их Верховному судье.

— А на словах передай, что приговор может быть только один — смертная казнь посредством отсечения головы от туловища. И пусть суд не затягивает, для вынесения приговора достаточно будет одного дня.

— Но, если граф будет настаивать на очной ставке с баронами? — спросил было канцлер, но пришедший в ярость Нумедидес, рявкнул:

— Процесс политический, нечего здесь слюни распускать! Дело о мятеже, какие еще очные ставки? Ступай!

Пятясь задом, канцлер удалился и тут же отправился к Верховному судье, Хродобанду Хлодвигу, который находился здесь же во дворце.

Худой и желчный Хродобанд дважды перечитал показания баронов, хмыкнул и отложил их в сторону. Когда канцлер передал ему слова короля, он сказал:

— Тут не все понятно. Прежде всего, о каких именно действиях графа идет речь? В чем мне его конкретно обвинять в приговоре? Может, он по пьянке чего сболтнул лишнего, не подумав. Без вызова баронов в суд не обойтись.

Вибий Латро пожал плечами.

— Ты Верховный судья, тебе виднее. Только либо завтра к вечеру должен быть приговор, угодный королю, либо кто-то из нас двоих отправится в Железную Башню. И поверь, это буду не я.

— Впрочем, процесс политический, дело о мятеже, тут и так все понятно, — быстро сориентировался судья, — обойдемся и без вызова свидетелей.

Не обращая больше внимания на Верховного судью, Вибий Латро отправился к себе, а Хродобанд Хлодвиг погрузился в размышления о том, как лучше исполнить королевское пожелание. Но он был прожжённый казуист и крючкотвор без всяких принципов и моральных устоев, как и большинство судейских чиновников, поэтому довольно быстро набросал проект приговора по завтрашнему делу, который, хотя и страдал избытком общих мест, зато был пространным и запутанным настолько, что не каждый юрист разобрался бы в его сути. Перечитав еще раз творение своих рук и изощренной фантазии ума, Хродобанд приступил к подготовке завтрашнего судебного заседания.

Доставленный в суд королевскими гвардейцами граф Альберик сразу же заявил протест, но Хродобанд, сидевший за столом в судейской мантии и парике, с деревянным молотком в руке, протест отклонил и в свою очередь огласил графу обвинение в мятеже. На вопрос о том, признает ли он себя виновным, ошеломленный Альберик ответил категорическим отказом. Хродобанд кивнул головой и приступил к оглашению показаний баронов.

— Это какое-то недоразумение! — воскликнул граф. — Я настаиваю на их вызове в суд для очной ставки.

Верховный судья мягко объяснил ему, что слушается дело о мятеже, а поэтому применяется ускоренная судебная процедура, без вызова в суд свидетелей. И, если графу нечего добавить, то слово предоставляется государственному обвинителю. Прокурор, с которым у Верховного судьи состоялся разговор еще накануне, не стал вдаваться в подробности организации графом Альбериком мятежа, а сразу потребовал признать его виновным и приговорить к смертной казни посредством отсечения головы от туловища. Поскольку слушалось дело о мятеже, защита обвиняемому положена не была и суд сразу же удалился в совещательную комнату, из которой вышел спустя два часа с готовым приговором. Приговор суда был немедленно представлен для утверждения королю и удовлетворенный исходом дела Нумедидес тут же своей подписью утвердил смертный приговор графу Альберику. Благосклонно кивнув головой, король сказал Вибию Латро, что с исполнением приговора затягивать не надо, казнь должна состояться уже на следующий день на Дворцовой площади при стечении народа.

Весть о смертном приговоре, вынесенном графу Имируса, взбудоражила горожан. Королевские глашатаи объявляли до самого вечера о предстоящей казни, но горожане обычно с любопытством устремлявшиеся на площадь перед дворцом поглазеть как чья-то голова слетает с плеч, в этот раз только с удивлением переговаривались между собой. Граф Альберик был известен как справедливый правитель своего графства, стремившийся ограничить произвол баронов и, хотя было известно, что он отрицательно относился к увеличению налогового бремени, но обвинение его в мятеже против короля, было явно абсурдным. Обо всем этом горожане судачили между собой до позднего вечера, но на следующий день на Дворцовой площади народ стал собираться с самого утра. За ночь на ней был сооружен деревянный помост и плаха. Королевская гвардия и городская стража окружили место казни, оттеснив волнующийся словно море в непогоду, народ, от помоста, к которому уже подошел палач в черном плаще и красном капюшоне с прорезью для глаз. Взойдя на помост он взял в руки лежавший возле плахи топор с широким блестящим лезвием и сделал несколько замахов. Вслед за ним на помост поднялся королевский прокурор, а несколько минут спустя гвардейцы подвели сюда и графа Альберика, чьи руки были связаны за спиной, а глаза закрывала черная повязка. Королевский прокурор зачитал короткую выписку из приговора и сделал знак, чтобы графу развязали руки и сняли повязку с глаз.

Альберик, который вряд ли был старше тридцати пяти лет, оглядел бушующую толпу и ужас отразился на его лице, но он быстро взял себя в руки и отдернул полы тканного серебряными нитями камзола, который был на нем. Из груди его вырвался стон, но собрав все свое мужество, он громко крикнул:

— Люди! Я ни в чем не виноват! Я не замышлял заговор против короля, о чем сейчас горько сожалею! Нельзя служить безумному королю и его сатрапам! Каждый, у кого сохранилась честь и любовь к Отчизне, спешите встать под Львиное знамя Освободителя!

Два дюжих гвардейца не дали договорить графу и тупыми концами древок своих алебард сбили его с ног, а затем быстро уложили головой на плаху.

В толпе послышались крики с требованием освободить Альберика, толпа заколыхалась, напирая на гвардейцев у помоста. Казалось, еще несколько мгновений и народ освободит графа, но палач взмахнул секирой и одним ударом отрубил голову осужденному, которая по желобу скатилась на помост. Подняв голову за волосы, палач показал ее народу на площади. Мертвая голова с открытыми глазами с немым укором глядела на толпу. Палач опустил ее в корзину и стоял, опершись на свой топор.

Король, наблюдавший через открытое окно дворца за казнью, удовлетворенно вздохнул и отошел от окна.

Народ, почти прижавший гвардейцев к помосту, отхлынул от него и стал расходиться, осыпая проклятиями короля и королевское правосудие. Не прошло и пяти минут, как Дворцовая площадь совершенно опустела.

Король удалился в свои покои и, охваченный лихорадкой ожидания обещанного бессмертия, стал дожидаться прихода Туландра Ту. Колдун появился, когда стемнело, приведя с собой четырех юных девушек, даже девочек, старшей из которых вряд ли исполнилось шестнадцать лет. Он напоил их каким-то снадобьем, поэтому они стояли молча не понимая, что с ними происходит. Король, раздевшись догола улегся в ванну, точнее в алебастровый саркофаг. Туландра Ту произнес над ним несколько заклинаний, погрузив Нумедидеса в магический сон. Затем он приказал девочкам раздеться и подвесил их безвольные тела на специальных крючьях за ноги над саркофагом привычным движением, которое повторял не одну сотню раз. После этого колдун, произнеся какое-то невнятное заклинание, перерезал каждой девочке горло. Кровь хлынула в саркофаг обмывая жирное и уродливое тело короля. Подвешенные за ноги девочки забились в агонии и неподвижно обвисли над саркофагом. Хотя крови всех четверых было не больше двух ведер, но этого хватило, чтобы казалось будто король погружен в кровь полностью.

Спустя полчаса Туландра Ту пробудил короля от магического сна. Тот поднялся из саркофага и улегся в теплую ванну, полную цветочной воды. Туландра Ту тщательно отмыл все его грузное тело от крови и подал теплый халат, лежавший в кресле. Нумедидес, закутался в халат и впился взглядом в задумчивые, скрытые под набрякшими веками глаза колдуна.

— Ну что? — требовательно спросил король грубым голосом. — Кровь этих девчонок принесла мне вечную жизнь?

— Да повелитель. Не только бессмертие, но и неуязвимость. Мы сейчас это проверим, возьми в правую руку кинжал и ударь им себя в предплечье левой руки.

Нумедидес покосился на Туландра Ту, но взял в руку нож и, закрыв глаза попытался ударить себя в предплечье левой руки, не увидев почти неуловимое движение руки колдуна, который одновременно что-то прошептал. Кончик кинжала столкнулся с кожей, раздался едва слышный звон и он сломался, словно наткнулся на железо. Король открыл глаза. На предплечье левой руки не было и царапины, но кончик кинжала оказался сломанным.

— Я действительно стал неуязвим и меня невозможно убить? — воскликнул он с ликованием в голосе.

— Да, — кивнул колдун, — только этот процесс продлится несколько месяцев, о чем сказано в книге «Учение Гучупты из Шамбалы». До полного его завершения, заклинаю тебя, не вздумай в мое отсутствие самостоятельно попытаться нанести себе ранение. Процесс неуязвимости очень нестойкий и неумелому магу его легко испортить. Зато потом можешь хоть ударить себя мечом в сердце, это не страшно ибо ты станешь почти богом, неуязвимым для любого оружия и даже ядов.

Возвратясь к себе в Зал Сфинксов, Туландра Ту уселся на свой железный трон и расхохотался.

— Вот простак, повелся как ребенок! — сказал он вслух, отсмеявшись. — Славно я его обманул, пусть считает, что стал неуязвимым. Откровенно говоря, я уже устал заниматься этими ваннами. Пусть думает, что обрел бессмертие. Ну, и надеюсь, у этого безумца хватит ума не наносить себе ранений.

О казни графа Альберика принц Нумитор получил сообщение от Вибия Латро на следующее утро. Прочитав письмо канцлера, он молча протянул его Громелю, который в это время находился у него в шатре, а сам прошелся по ковру, укрывавшему пол. Громель молча прочел послание Вибия Латро и возвратил его принцу.

— Разговоры о казни графа пойдут в любом случае, — хмуро заметил Нумитор, — поэтому их надо пресекать в зародыше.

Громель кивнул, но на ум ему пришла мысль о том, что, пожалуй, казнь графа Имируса, это начало конца и с королевской службой пора расставаться, пока не поздно. Конан, характеризуя сотника как беспринципного человека, всегда держащего нос по ветру, был прав, однако понять его было можно. Громель, не обладая ни знатностью, ни богатством всего добился сам, и он понимал, что, если король будет свергнут, то и он останется не у дел. Ведь победители, будь то Троцеро, Конан или кто другой станут на него смотреть, как на верного королевского приспешника. Другое дело, если он бросит королевскую службу сейчас, когда король еще силен, в таком случае он может в Повстанческой армии сохранить должность хотя бы сотника. Но быть простым перебежчиком ему тоже не хотелось, надо было оказать повстанцам какую-нибудь вескую услугу, чтобы никто не подумал, что он заслан к ним тем же Нумитором.

Принц наблюдал за Громелем, погруженным в размышления, но понял его молчание по-иному.

— Я и сам не в восторге от этой казни, — сказал он доверительно, — о каком мятеже может идти речь, если на территории графства Альберика стоит армия Ульрика. Если уж Альберик досадил чем-то королю, то его можно было бы просто упрятать в тюрьму. Казнь графа вызовет неминуемо отторжение от короля других графов, неужели это не понятно? Впрочем, — поспешил он оговориться, поняв что наболтал лишнее, — это не наше с тобой дело.

Громель кивнул головой, оторвавшись от своих размышлений, и вышел из шатра.

Дворец принца Нумитора был в Тарантии в Старом городе, где постоянно проживала большая часть его придворных, но несколько придворных дам, их служанок, офицеров и пажей, общим числом до двух десятков человек постоянно находились при нем, особенно, когда Молниеносный легион стоял лагерем недалеко от Тарантии. С одной стороны этого требовал этикет, все — таки принц был братом короля и должен был иметь при себе что-то наподобие двора, с другой, своих придворных, особенно женщин, принц нередко использовал не только по прямому назначению, предусмотренному самой природой, но и для выполнения особо щекотливых поручений, связанных с разведывательной или другой подобной деятельностью, для выполнения которой солдаты типа Громеля явно не годились. Его двор находился на территории лагеря и принц в свободное от несения службы время обычно проводил там, развлекаясь в придворных забавах и, устраивая иногда даже что-то наподобие маленького бала. Но так было до появления Повстанческой армии, в последнее же время военно-полевой двор принца жил такой же походной жизнью, как и все остальные.

Принц не забыл свое обещание спустить шкуру с Просперо, но никак не мог придумать, как заманить пуантенца в ловушку, пока случайно его взгляд не наткнулся на ларец с дорогим пуантенским вином, который несколько лет назад ему подарил граф Троцеро. Этот ларец, вмещавший пять бутылок старого пуантенского вина, был инкрустирован драгоценными камнями и на его сторонах были изображения леопардов, геральдических символов пуантенских графов. Нумитор вино так и не попробовал, но ларец постоянно находился среди других вещей принца. Когда он попался на глаза Нумитору в очередной раз, принц задумался, глядя на него, а затем приказал позвать к нему одну из своих придворных дам маркизу Гвендолайн Лаэртскую, синеглазую красавицу-блондинку лет двадцати пяти. Они долго о чем-то разговаривали, а по окончании беседы маркиза взяла с собой ларец и куда — то уехала в своей карете, в сопровождении четырех придворных офицеров принца.

Глава шестая. Маршал Просперо

В последнее время лагерь Повстанческой армии находился в излучине Луарны, где ее течение поворачивало к юго-востоку и она лиг двадцать или больше несла свои воды параллельно Хороту, прежде чем слиться с Тайбором. Здесь находился небольшой городок Реймс, центр одноименного графства. Конан разбил свой основной лагерь в полулиге от Реймса, обнеся его рвом и валом, но в нем находились только мечники, боссонские лучники и туранцы Сагитая. Просперо с конницей расположился на широком лугу прямо у Луарны, разбив свой шатер на высоком холме над рекой. Палатки Альбана, Рагномара, других офицеров и солдат располагались у его подножия. Внезапного нападения Просперо не опасался, поэтому рвом и валом свой лагерь не обносил, просто в ночное время высылал усиленные конные дозоры далеко в степь, а внутри лагеря дежурили конные патрули.

Выйдя утром из своего шатра, Просперо залюбовался быстрой Луарной, кажущейся отсюда, с высоты холма, голубой лентой, оброненной кем-то посреди зеленого луга, но случайно бросив взгляд в сторону Реймса, увидел приближающуюся оттуда карету, запряженную четверкой гнедых лошадей. Ее как раз остановил конный патруль, начальник которого, переговорив о чем-то с тем, кто находился внутри, показал рукой в сторону холма с шатром на его вершине, и разрешил следовать дальше. Просперо готов был поклясться, что в окне кареты мелькнула чья-то золотоволосая головка. Пуантенец всегда был изрядным ловеласом и не пропускал ни одной молодой и красивой юбки, но в последнее время, занятый походами и сражениями, контактов с женским полом не имел, что его уже порядочно угнетало. Он подумывал о том, чтобы съездить в Реймс, видневшейся в лиге отсюда, где у местного графа часто собиралось светское общество и всегда можно было найти нескольких легко доступных дам, но все никак не мог выбрать времени. Поэтому, завидев светловолосую головку в окне кареты, он почувствовал вполне понятное возбуждение, тем более, что карета явно направлялась прямо к нему. Он был одет в белой рубашке со сборками на рукавах и плечах по тогдашней моде, но в шляпе с плюмажем. Поэтому когда карета, на дверцах которой были видны изображения баронской короны, остановилась в пяти-шести шагах от него и форейтор, соскочив с облучка, бросился открывать дверцу, Просперо сделал несколько шагов к показавшейся в ней даме и, как галантный кавалер протянул руку, помогая сойти на землю. Дама, коснувшись ногой в изящном башмачке земли, оступилась и почти повисла на его руке, обняв Просперо второй рукой за шею и обдав его ароматов духов. Была она необыкновенно прелестна в самом расцвете своей юности — высокая синеглазая красавица-блондинка с высокой грудью, осиной талией и длинными ногами грациозной серны.

— Ах, простите мою неловкость, — произнесла она низким бархатным контральто, обдав его щеку своим жарким дыханием.

Но при этом дама не сделала никакой попытки отпустить его шею и от звука ее голоса, жаркого дыхания и позы в которой они застыли на какие-то мгновения, Просперо почувствовал себя пятнадцатилетним юнцом, все естество которого взметнулось, охваченное необузданным приступом страсти. Инстинктивно поняв его чувства по затуманившемуся взору светло-карих глаз, дама слегка отстранилась, продолжая все же держать его рукой за шею и, медленно отпуская ее провела, будто невзначай, своей изящной ладонью по его щеке, нежно погладив ее. Просперо с затуманившимся от прилива страсти взором, выглядел словно брачующийся олень перед самкой, поэтому дама, не спрашивая разрешения, проследовала шатер, а он устремился за ней.

Оказалось, что зовут ее Гвендолайн, она вдова умершего полгода назад барона Крузеро из Южного Пуантена, следует сейчас в Шамар к родственникам. Просперо давно не был в Пуантене, а юг своей родины знал вообще плохо и какие там есть бароны плохо себе представлял. Во всяком случае имя покойного мужа дамы ему ни о чем не говорило, но оно его и мало интересовало, он почти откровенно раздевал ее взглядом, заставив даже ее щеки слегка порозоветь от смущения.

— Но, когда я заехала в Террону, повидаться с графом, — рассказывала Гвендолайн, — он узнав, что я буду проезжать Реймс, попросил меня разыскать вас и передать этот подарок.

Баронесса откинула полог шатра и сказала несколько слов форейтору, который достал из кареты ларец, украшенный геральдическими знаками графа Троцеро и, войдя в шатер передал его Просперо.

— Здесь пять бутылок старого пуантенского, которые, как надеется граф, вы разопьете с вашим и его другом генералом Конаном! — с очаровательной улыбкой произнесла баронесса, слегка поправив складки своего дорого платья, лиф которого оставлял открытой большую часть ее изумительного алебастрового бюста.

— Но, может, быть, милая баронесса, вы не откажетесь выпить со мной? — охрипшим от возбуждения голосом спросил Просперо, открывая ларец.

— Конечно, не откажусь, — придержала дама его руку, — но не здесь. Бряцание оружие, ржание лошадей — все это не для меня, я чувствую себя тут очень неуютно. Я остановилась в Реймсе вот по этому адресу, — она протянула ему записку, — буду ждать вас сегодня вечером. Признаюсь, только три дня тому назад окончился мой траур по мужу и я давно была лишена мужского общества, а равно и мужского внимания.

Она протянула руку для поцелуя и Просперо прочитал в ее взгляде столь многозначительное обещание, что покрыл ее руку поцелуями до самого локтя. Дама шутливо сопротивлялась, просила подождать до вечера, но Просперо вскоре заметил, что и ее взор начал туманиться и она сама не столько сопротивляется, сколько прижимается к нему своей твердой грудью и роскошными бедрами. Трудно сказать, чем бы все это закончилось, но в это время полог шатра откинулся, в него вошел хмурый Альбан. Он доложил, что Конан срочно вызывает к себе Просперо.

— Разрази его Кром! — призвал гнев грозного северного бога на голову киммерийца раздосадованный Просперо, но тут и Гвендолайн уже взяла себя в руки, сказав, что поручение графа она выполнила, но у нее есть еще дела в Реймсе. Она многообещающе улыбнулась Просперо и, выйдя наружу, уселась в карету. Форейтор взмахнул бичом и четверка рысаков понеслась вперед. Проводив ее затуманенным взглядом, Просперо вернулся в шатер и прочитал записку, которую все еще держал в руке. Запомнив адрес, он положил записку на стол, одел камзол и отправился к Конану.

Остаток дня Просперо провел как на иголках, ему казалось, что он никогда не кончится. Мысли его бродили далеко отсюда, он закрылся в шатре, поставил у входа часового и сказал, что его нет ни для кого, даже для Конана. Из головы его не выходила очаровательная баронесса, он представлял себе ее роскошное тело в самых фривольных позах, ощущал ее жаркое дыхание, в ушах его все же раздавался ее бархатный голос.

Наконец солнце скрылось за горизонтом. Просперо достал из ларца две пузатые бутылки старого пуантенского, одел шляпу и крикнул часовому, чтобы подали его жеребца. Вскочив в седло, он сказал часовому, чтобы тот шел отдыхать, пока он будет отсутствовать. Через полчаса он уже скакал в сторону Реймса и алый плащ с пуантенскими леопардами развевался у него за спиной.

— Куда это он поскакал? — с любопытством спросил Рагномар у Альбана, глядя вслед командующему конницей.

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Ничего не сказал. Он с самого утра, как приезжала та баба, сам не свой.

— Какая баба? — удивился Рагномар.

— Да блондинка в карете… Судя по коронам на дверце, баронесса Лицо знакомое, где-то я ее видел, да вот не помню где.

Просперо, между тем прискакал в Реймс и без труда нашел дом, адрес которого был указал в записке. Это был двухэтажный особняк неподалеку от графского дворца. Едва он стукнул в ворота подвешенной к ним колотушкой, ворота распахнулись. Один из высоких крепких лакеев принял повод его коня, а второй, отдав низкий поклон, сказал, что госпожа ждет и пригласил Просперо следовать за ним. Будуар и спальня баронессы находились на первом этаже, постучав в дверь и услышав: «Войдите!», лакей поклонился и удалился, а Просперо открыл дверь и оказался в будуаре. Баронесса в прозрачном пеньюаре, наброшенном на голое тело, сидела за столиком у зеркала, нанося какой-то крем из серебряной коробочки на одну из своих длинных стройных ног. При виде Просперо она слегка смутилась и попыталась прикрыть ноги пеньюаром.

— О простите! — воскликнула она не столько смущенно, сколько кокетливо. — Я думала это моя горничная. Вас я так скоро не ожидала.

— Прошу вас, не обращайте на меня внимания! — с жаром сказал Просперо, сняв шляпу и припав к ее руке. — Любоваться вами для меня непередаваемое блаженство.

Баронесса засмеялась воркующим смехом, не отнимая, впрочем руки, которую Просперо покрыл поцелуями до самого плеча и уже намеревался перейти к груди, напряженные соски которой пылали словно два рубина. Поняв его намерение, баронесса шепнула:

— Может, мы все же выпьем?

Она высвободилась из его объятий и, запахнув для приличия пеньюар, достала из ящика столика два серебряных кубка.

Опомнившийся Просперо, поняв, что его от него не уйдет, постарался смирить свое возбуждение и откупорил одну из принесенных с собой бутылок просто выбив пробку ударом ладони по донышку. Пенистый искристый напиток хлынул в кубки.

— Возможно, там нам будет удобнее, — опять шепнула баронесса, кивнув в сторону своей спальни. Глаза Просперо загорелись от восторга и он проследовал вслед за ней в комнату, где стояла только одна широкая кровать. Баронесса, став к ней спиной, поднесла кубок к губам и медленно начала пить. Пеньюар ее распахнулся обнажив длинные, словно высеченные из мрамора ноги, крутые бедра, мысок золотистых волос внизу живота и алебастровые груди, посрамившие бы любого скульптора. Осушив кубок, она отшвырнула его в сторону. Просперо выпил свой кубок залпом и тоже отшвырнул его вслед за кубком баронессы. Она обхватила его шею своими лилейными руками и, впившись жарким поцелуем в губы, увлекла Просперо с собой на кровать, не выпуская из объятий. Жадно целуя губы и груди баронессы, Просперо не услышал, как тихонько отворилась дверь спальни и в следующее мгновение ему нанесли чем-то тяжелым удар по затылку, от которого он потерял сознание… Полчаса спустя ворота особняка распахнулись, из них выехала карета, сопровождаемая четырьмя всадниками, один из которых вел на поводу гнедого жеребца Просперо. Выехав из городских ворот Реймса, карета и всадники направились в сторону Шамара.

О пропаже Просперо Конан узнал на следующий день от Альбана.

— Он вечером куда-то уезжал, мы с Рагномаром подумали, что вернулся поздно, поэтому с утра беспокоить не стали. Но время шло, он не появлялся. Я заглянул в шатер, там пусто.

— А часовой? — перебил его киммериец.

— Часового он еще с вечера не выставлял, — пожал плечами Альбан. — Стали выяснять, когда Просперо вернулся, оказывается в лагере его никто не видел.

Конан молча вышел из шатра, взял повод коня, поданный ему оруженосцем и поскакал в лагерь Просперо. Альбан следовал за ним. Войдя в шатер Просперо, киммериец обратил внимание на неразобранную походную койку.

— Похоже, Просперо тут не ночевал, — буркнул он. — А это, что за ларец?

Он открыл ларец, в котором оставалось три бутылки вина.

— Странно! — сказал киммериец. — Ларец, вроде, от Троцеро, но я его раньше у него не видел.

— Может, его привезла вчерашняя баронесса, — вспомнил Альбан. — Она еще сказала, что поручение графа выполнила и ей пора.

— Что еще за баронесса, во имя Крома? — рявкнул Конан.

— Которая вчера приезжала… Она еще мне показалась знакомой, — объяснил Альбан. — Где-то я ее раньше точно видел… О, чтоб меня побрал Нергал! — вдруг воскликнул он. — Это же баронесса Лаэртская, одна из придворных дам принца Нумитора!

— Кром тебя побери! — рявкнул киммериец ударив кулаком по столу. Вдруг взгляд его упал на записку, оставленную Просперо на столе. Он пробежал ее глазами и, бросив на стол, приказал:

— Возьми два десятка всадников и за мной в Реймс!

Вороного жеребца Конан пустил в карьер. Остальные всадники не отставали от него. Когда показались ворота Реймса, перешли на галоп и, не останавливаясь пронеслись мимо городских стражников, которые только ошеломленно покрутили головами, узнав командующего Повстанческой армией.

Подскакав к особняку, адрес которого он прочитал на бумажке, Конан ударил кулаком в ворота с такой силой, что они чуть не слетели с петель. Через минуту лакей открыл ворота и Конан, спрыгнув с коня, отрывисто спросил:

— Где дама, которая здесь останавливалась вчера?

— Так она уехала еще ночью, — ответил лакей, — вместе со своими слугами.

— А всадник, который прискакал вечером?

— Так и он, похоже, уехал с ней в карете, я видел, что его коня вели за каретой на поводу, — объяснил слуга, не понимая чего от него хотят.

— Кром! — завертелся волчком киммериец, изрыгая проклятия. — А ну веди нас к хозяину!

Но и хозяин дома ничего толком объяснить не смог. По его словам, какая-то знатная дама сняла у него первый этаж два дня назад, заплатила за неделю вперед. О том, что она уехала со своими слугами ночью, ему стало известно утром.

— Но она мне уплатила вперед, а когда уезжать дело ее, — резонно пояснил он.

— Понятно, — сказал киммериец Альбану, когда они возвращались назад, — это все подстроил Нумитор. Подослал к Просперо эту свою шлюху, а тот и повелся как безусый юнец! Но ничего, я этого так не оставлю! Поднимай всю конницу, нанесем визит Нумитору!

Альбан покосился на Конана, но ничего не сказал. Штурмовать лагерь принца в конном строю было бы самоубийством, но и смириться с похищением Просперо тоже было нельзя.

Просперо, о котором сейчас только и говорили в Повстанческой армии, очнулся довольно скоро в карете, которая куда-то ехала, подпрыгивая на ухабах. Но он был связан по рукам и ногам, а на голову его был наброшен мешок, поэтому не знал, куда его везут и даже какое сейчас время суток. Он чувствовал, что лежит на каком-то мягком сидении, поэтому постепенно задремал, так как ничего другого ему не оставалось. Проснулся он от того, что его грубо разбудили, ослабили путы на ногах и отвели куда-то в сторону отправить естественные надобности. Потом дали кусок хлеба и кружку воды. После этого его опять связали надвинули на голову мешок и вновь уложили в карету на сидение. Где находилась баронесса, он не видел. Они ехали, почти не делая остановок, лишь изредка давая непродолжительный отдых лошадям и, наконец-то приехали. Его вывели из кареты, куда-то повели и сняли с головы мешок. Оказалось, он находится в шатре, а напротив него стоит сотник Громель.

— Очнулся мошенник! — услышал он грубый голос и, повернув голову, затылок которой все еще гудел от удара, увидел сидевшего за столом принца Нумитора. — Обещал, что сдеру с тебя живого шкуру, значит сдеру! — довольным тоном произнес принц. — Будешь в следующий раз знать, как со мной шутки шутить!

— О каком следующем разе ты, принц, говоришь, если собираешься содрать с меня шкуру? — дерзко заметил Просперо.

— И то правда, — ухмыльнулся принц, — никакого следующего раза не будет, уже сегодня освежуем, как зайца, а шкуру просолим и вывесим на просушку.

— Да я особо не тороплюсь, — пожал плечами Просперо, — день другой могу и подождать.

— Ах ты шельма! — захохотал Нумитор. — Дерзкий! Люблю дерзких, в смысле люблю с них шкуру живьем снимать.

Просперо промолчал, подумав, что перегибать палку все же не стоит. Он понимал, что оказался в руках своего заклятого врага, которому попортил немало крови, а пытки в Аквилонии еще никто не отменял и у известного своей приверженностью рыцарским правилам ведения войны Нумитора, пыточных дел мастера не уступают своим коллегам у его двоюродного брата короля.

— Ладно, — сказал принц, вставая, — некогда мне тут с тобой рассиживать. Зайду попозже, как освобожусь от текущих дел. А, — ты повернулся он к Громелю, — приготовь все для того, чтобы содрать с этого молодца шкуру.

Он похлопал Просперо по плечу и вышел из шатра.

— Свою угрозу он исполнит, — хмуро сказал Громель, — может, и не лично сам, но шкуру с тебя сдерут.

— А тебе то что до того? Я тебе не сват, не брат, мы и встречались раз пять за все время!

— Ну, если не считать, как я завел тебя в топь, — ухмыльнулся сотник.

— Не спорю, западню ты нам устроил, что надо, — согласился Просперо, — но мы же вырвались из нее.

— Верно, да еще как! — подтвердил Громель. Он достал из ножен кинжал и, подойдя к Просперо, перерезал ему веревки на руках. Спрятав кинжал, сотник взял валявшуюся в углу шатра кирасу и протянул ее Просперо.

— Одевай!

Тот не понял, что задумал сотник, но подчинился и, надев, стал затягивать шнуровку. Громель, тем временем, достал из походного шкафа шлем с забралом и отдал его Просперо.

— Надень на голову и опусти забрало!

Громель осмотрел пуантенца со всех сторон. Теперь он ничем не отличался от солдат Нумитора.

— Хорошо. Теперь иди за мной. У коновязи стоят два жеребца, один мой, другой твой. Вскакивай в седло и скачи за мной. А теперь молчи!

Они вышли из шатра. Громель громко сказал часовому, чтобы тот никого не пускал в шатер.

— Там связанный пленник! Если, кто меня будет спрашивать, я скоро вернусь.

Он направился к коновязи, Просперо шел за ним, до конца еще не веря во вновь обретенную свободу. Действительно, у коновязи он увидел своего коня, который узнав хозяина громко заржал. Они с Громелем вскочил в седла и поскакали к воротам. Часовые, завидя сотника, взяли на «караул» и, оказавшись за пределами лагеря, оба всадника понеслись вдоль Луарны в сторону Реймса.

— А теперь куда? — спросил Просперо, поравнявшись с Громелем.

— К вам, — коротко ответил тот, — другой дороги у меня теперь нет.

Они скакали широкой рысью, со скоростью не более четырех лиг в час, опасаясь утомить лошадей.

— Как думаешь? — спросил Просперо. — Принц вышлет погоню?

— Он уже выслал! — ответил Громель.

Просперо обернулся. Действительно, далеко на горизонте клубилась пыль.

— Мы их опередили лиг на пять, но они нас догоняют, — добавил Громель. — Нам не уйти, там не меньше тысячи, а то и двух тяжелой конницы.

— Что будем делать?

— Вариантов не много, собственно вижу один, — сказал Громель, — когда станут нагонять, переплыть Луарну вплавь. За нами они не полезут, станут брод искать.

Просперо опять обернулся. Облако пыли позади них затянуло весь горизонт.

— Они нас догоняют! — крикнул он.

— А наши кони устали! — ответил Громель. — Сохраняем прежний темп, а потом бросимся в Луарну, течение тут быстрое само вынесет на тот берег. Будем держаться за конские гривы, а то в наших доспехах сразу пойдем ко дну.

Они продолжали скакать широкой рысью, изредка переходя на галоп, но расстояние между ними и преследователями неуклонно сокращалось. Прошел еще час скачки. Обернувшись в очередной раз, Просперо крикнул:

— Они нас нагоняют! Я уже вижу принца Нумитора, он скачет впереди. А у меня даже меча нет!

— Меч нам не поможет, хочешь возьми мой! — мрачно ответил Громель. Но вдруг он приподнялся в стременах и яростно выкрикнул:

— А это еще что?

Просперо посмотрел вперед. Там во весь горизонт протянулось облако пыли, стремительно приближающееся к ним. Облако росло, увеличивалось на глазах, уже видны были отблески солнечных зайчиков на шлемах и блеск наконечников наклоненных вперед копий. Впереди, опередив всех едва ли не на целый фарлонг, на почти распластавшемся в воздухе могучем вороном жеребце летел великан в стальных латах, вращая над головой одной рукой тяжелый двуручный меч.

— Конан! — заорал в диком восторге Просперо, переводя своего гнедого в галоп. Обернувшись назад, он увидел, что преследователи прекратили погоню и разворачивают своих коней. Сам принц Нумитор уже скакал в обратном направлении. Приблизившись к Громелю и Просперо лавина закованных в железо всадников обтекла своего командующего и ударила в тыл отступающей коннице Нумитора. Звякнуло железо, столкнувшись с железом, всадники принца, словно сметенные ураганом, стали, как снопы валиться под ноги своих коней. Треск ломающихся копий и звон мечей от ударов по броне не стихал еще долго по всему полю. Из двух тысяч пустившихся в погоню за Просперо и Громелем всадников, выйти из боя удалось едва ли пятистам вместе с принцем Нумитором.

Прекратив преследование, Конан подъехал к Просперо и, не слезая с коня, заключил его в объятия.

— А это кто с тобой? — спросил он. — А, старина Громель! Какими судьбами?

Отчетливо ощутив насмешку в голосе киммерийца, Громель нахмурился и положил руку на рукоять меча.

— Он меня спас! — быстро сказал Просперо. — Если бы не он, Нумитор уже спустил бы с меня шкуру, как и грозился.

— И что ты ему обещал за спасение жизни?

— Ничего! — резко ответил Просперо. — Я его не просил спасти меня, он это сделал сам по своей доброй воле. И, если ты не предоставишь ему свободу, я буду с тобой драться в смертельном поединке!

— Ты что с ума сошел! — расхохотался киммериец, хлопнув его по плечу. — Громель превосходный офицер, какой же идиот стал бы отказываться от меча в его руке! У тебя шесть тысяч всадников, вот и раздели их между Альбаном, Рангомаром и Громелем. Пусть будут командующие Правым, Левым крыльями и Центром.

— А я? — не понял Просперо.

— А ты командующий всей конницей Повстанческой армией, то есть маршал. Так и будем тебя впредь называть. Ну, а Гродера придется сделать генералом пехоты, чтобы не было обид.

Он опять захохотал, хлопнул по плечу все еще хмурившегося Громеля и, встав во главе войска, они отправились в Реймс.

Глава седьмая. Багровая луна

Багровый свет полной луны, временами пробиваясь сквозь разрывы в темно-свинцовых тучах, нависших над лагерем графа Ульрика, окрашивал окружающую местность в тона кроваво-красного цвета, как это нередко случается перед наступлением ненастья. Предвестником надвигающейся бури служил не только кровавый отблеск ночного светила, но и вспышки зарниц на горизонте, все чаще и чаще прорезавшие далекий небосклон. Над лагерем повисла звенящая тишина, но буря неуклонно надвигалась и полное безветрие грозило разразиться невиданной силы ураганом. Арбалетчики, стоявшие на вышках и валах, уже стали прятать свои арбалеты под плащи, чтобы уберечь их спусковые механизмы от воды и сырости, поэтому не особенно внимательно следили за местностью, где со времени оборудования здесь лагеря ничего интересного не происходило. Именно поэтому позже никто из них не мог толком объяснить, откуда перед лагерем появилась целая толпа скелетов, размахивающих ржавыми мечами. Собственно, не все из них были скелетами, на некоторых сохранялись остатки разложившейся плоти, кое-на ком даже были полуистлевшие одежды и самые разнообразные головные уборы от шлемов с забралами до шляп и беретов. У арбалетчиков, наблюдавших эту картину, волосы встали дыбом, а у некоторых и вовсе за считанные секунды совершенно поседели. И было отчего — армия скелетов преодолела широкий ров по воздуху и взбиралась на вал, потрясая мечами в костистых руках.

Появись сейчас перед ними даже большее число живых противников, никто из арбалетчиков не испытал бы и малейшего страха, но появление живых мертвецов, захороненных, судя по всему, много лет назад, вызвало у них настоящую панику. В Аквилонии и Пуантене издревле народ был суеверным, поэтому сам факт того, что мертвецы ожили и штурмуют сейчас лагерь, вызвал не удивление, а ужас, с которым невозможно было совладать. Поэтому произведя несколько выстрелов из арбалетов и, убедившись, что болты просто пролетают сквозь взбирающихся на вал мертвецов, не причиняя им вреда, все стрелки бросились бежать, роняя на ходу арбалеты. У ворот лагеря поднялась суматоха, причин которой те, кто находился за валами, понять не мог. Арбалетчики вопили не своим голосом: «Мертвецы! Скелеты!», — но никто не видел нигде ни, мертвецов, ни скелетов.

Ульрик Раманский, подъехавший на шум, спрыгнул со своего буланого коня и вместе с несколькими сотниками поднялся на вал. Обозрев местность перед лагерем в багровых отблесках луны и вспышках молний, он не увидел вокруг никаких признаков скелетов или мертвецов. Один из сотников, спустившись в ров, обнаружил арбалетные болты и больше ничего.

В это время пыль взбили первые капли приближающегося дождя. Быстро спустившись с вала, граф приказал сменить всех арбалетчиков в этом секторе и отправить их отдыхать, а сам ускакал к своему шатру. Он успел войти в него за несколько мгновений до того, как на лагерь обрушился настоящий водопад дождя.

Дагоберу, который организовал весь этот спектакль, стоя невидимым, на равнине шагах в ста от рва и вала, повезло меньше. Едва он успел вскочить в седло своего коня, пасшегося неподалеку, как разразившийся ливень промочил его до нитки. Пока он доехал до Имируса, отстоявшего в лиге от лагеря Ульрика, гроза прекратилась, уносясь на запад. Переодевшись в сухую одежду в своей комнате в местном трактире, Дагобер спустился в зал, где распорядился приготовить подогретое вино с медом и пряностями, а также подать ужин. Ожидая, пока ему принесут заказанные блюда, он стал размышлять, как ему поступить дальше. Конечно, любопытно было посмотреть на реакцию арбалетчиков при появлении призраков скелетов и полуразложившихся трупов, но реальной пользы от этого было мало. Впрочем, под каким углом на это посмотреть, ведь для суеверных людей, а их в войске Ульрика было подавляющее большинство, это могло оказать не только чисто психическое воздействие, но и явиться знаком, предвещающим беду. «Гмм, — хмыкнул про себя Дагобер, — в этом что-то есть, ведь живые мертвецы ни с того, ни с сего не появятся, для этого должна быть какая-то причина. А все необъяснимое и непонятное, связанное с мистикой, вызывает у людей страх». В это время служанка принесла кубок с подогретым вином и потягивая горячий напиток, он стал размышлять, каким должен быть его следующий шаг в деле нервного изматывания армии Ульрика.

В ближайшие несколько дней в лагере графа Ульрика происходили странные явления. Внезапно среди белого дня вспыхнула солома и сено на нескольких возах в обозе. Причем очевидцы утверждали, что, хотя ветра не было, но горящие пучки соломы перелетали с одного воза на другой. Хотя пожар затушили достаточно быстро и большого вреда он не причинил, но суматоха в обозе поднялась большая. Пока тушили пожар, произошло еще одно необъяснимое явление, кто-то невидимый побросал в ров арбалетчиков, которые несли службу на валу. Причем каждый из них позже объяснил, что чьи-то сильные руки подняли его и перебросили через вал. Но никто из окружающих никого не видел. Те же, кто наблюдал за арбалетчиками со стороны, говорили, что они сами прыгнули в ров. Наряду с этим произошло несколько странных конфликтов, когда одна группа мечников без каких-то видимых причин напала на другую. К ним подключились приятели с той и другой стороны, благодаря чему драка переросла в настоящее сражение, унесшее немало человеческих жизней. Когда же дерущихся удалось разогнать с помощью тяжелой конницы и привести в чувство, никто не о мог объяснить из-за чего начался конфликт. Граф Ульрик, лично разбиравшийся в причинах потасовки, пришел к выводу, солдаты устали от безделья, поэтому приказал сотникам загрузить солдат тренировками, чтобы у тех не оставалось свободного времени, но не учел, что профессиональным воинам такие бессмысленные тренировки не по душе и они откровенно начали роптать. Граф стал направлять конные разъезды подальше от лагеря, но несколько из них не вернулись. Отправленные на их розыски солдаты, обнаружили патрульных, бросившими своих коней и разбредшимися кто куда по степи. Все они вели себя словно малые дети, лишенные разума.

— Все это не спроста, — все чаще можно было услышать разговоры вечером то у одного костра, то у другого. — Гиблое место выбрал граф для лагеря.

А один седоусый ветеран даже вспомнил старое предание о том, что в период расцвета Ахерона где-то в этих местах произошла ужасная битва между племенами варваров, пришедших с Севера и войском ахеронских магов.

— Целый день от зари до зари продолжалось это сражение, — рассказывал он слушателям, — только, когда небо усеяли первые звезды, северных варваров удалось обратить в бегство, но и от ахеронского войска осталось совсем немного. Возглавлявшему его колдуну Ксальтотуну удалось увести жалкие остатки своих воинов в Пифон, но с той битвы и начался упадок Ахерона. Следующего нашествия варваров он не перенес.

Он умолк, молчали и слушатели. Затем рассказчик добавил:

— Никого из погибших в той страшной битве не хоронили, они так и остались лежать на поле боя, вот наверно, поэтому и не находят покоя до сей поры.

— Так это кладбище! — воскликнул другой солдат. — Получается мы разбили лагерь на кладбище и потревожили покой мертвых!

— Выходит так, — согласился седоусый рассказчик.

До графа Ульрика доходили слухи, бытующие в солдатской среде, но он лишь с досадой пожимал плечами. В мистику и живых мертвецов он не верил, а все происходящее объяснял происками местного населения. И простые крестьяне, и знать, и даже бароны после казни графа Имируса не скрывали своего негативного отношения к королевской власти, а некоторые, как, например, местные вельможи Сервий Галанн и Эмилий Скавон вообще ушли куда-то вместе со своими надворными командами. Как подозревал Ульрик, оба они, выполняя предсмертный наказ своего графа, пополнили ряды Повстанческой армии.

Но несмотря на нелояльность местного населения менять место дислокации своей армии Ульрик не хотел, так как его лагерь надежно прикрывал подступы к Тарантии с юга и юго — запада, а с левого фланга, правда, на той стороне Луарны находился Молниеносный легион принца Нумитора. Кроме того, из Тарантии и от большинства местных баронов шло бесперебойное снабжение провиантом, фуражом и даже изредка поступало пополнение в живой силе. Поэтому, не обращая внимания на ропот своих солдат, Ульрик предпочитал оставаться на месте, где он чувствовал себя вполне уверенно. Естественно, донесений о странных событиях у себя в лагере, он королю не направлял. Было и еще одно немаловажное соображение, почему не стоит менять позицию, а именно: он был уверен, что стоит его армии оставить графство Имирус, как здесь вспыхнет мятеж, подавить который будет трудно.

Дагобер, внимательно следивший за армией графа Ульрика, понимал все преимущества позиции, занятой графом Раманским, из которой при поддержке Нумитора, он мог легко отражать атаки Повстанческой армии. Надо было выманить его обратно на Леогардийскую равнину, где рельеф местности был гораздо выгоднее для повстанцев. Другого способа заставить Ульрика это сделать, как снова принять облик Туландры Ту, он не видел, да и втайне надеялся, что в этот раз ему повезет больше и король все-таки обрушит свой гнев на колдуна.

Граф Ульрик находился в своем шатре, когда дежурный офицер доложил, что в лагерь прибыл Туландра Ту. Граф немедленно вышел наружу. Черная карета, в которую была запряжена четверка вороных коней, стояла неподалеку от шатра, на облучке сидел какой-то человек в темной одежде, а Туландра Ту стоял рядом, озирая лагерь.

— Мессир Туландра! — воскликнул Ульрик. — Какими судьбами, вот уж не ожидал тебя здесь увидеть!

— Да я и сам не часто покидаю дворец, — послышался глуховатый голос колдуна, — король не доволен тобой, граф. Но, может, мы продолжим беседу в шатре.

— Да, конечно, прошу! — сделал Ульрик приглашающий жест рукой, ощутив после слов колдуна внутренний холодок.

— Чем же я прогневил его величество? — спросил он, когда они вошли в шатер. Несмотря на приглашение присесть, высокий и худой Туландра в своей темно-багровой мантии, напоминавший жреца какого-то древнего культа, остался стоять.

— Король недоволен тем, что от тебя нет донесений о том, что происходит в твоем лагере, — ровным голосом произнес колдун, — хотя шпионы Витрия Латро доносят канцлеру обо всем. Поэтому я и послан сюда, чтобы на месте разобраться во всем происходящем.

Ульрик пустился в объяснения, рассказав, что не придает значения сплетням и солдатской пустой болтовне, больше греша на происки местных жителей.

— Может оно и так, — после паузы сказал Туландра, — но должен тебе заметить, что три тысячи лет назад где-то в этих местах, действительно, столкнулись племена северных варваров с армией Ахерона. Битва была кровавой и времени, да и возможности, хоронить убитых, тогда у Ксальтотуна, командовавшего ахеронской армией, не было. Хотя варваров удалось в тот раз изгнать, но уже на следующий год их орды вторглись в Ахерон, разрушив Пифон и все его другие крупные города с их пурпурными башнями.

— Ты и вправду веришь, что мертвецы, погибшие три тысячи лет назад, способны ожить? — с нескрываемым скепсисом в голосе спросил граф.

— Скажу тебе по секрету, граф, я и сам могу призвать мертвеца, не важно, когда он умер. Смотри!

Колдун не сделал ни одного движения, даже глазом не моргнул, но вдруг посреди шатра вырос, словно из под земли, высокий скелет с ржавым двуручным мечом в руке.

Ульрик от неожиданности отшатнулся и в его руке сверкнул выхваченный из ножен меч. Колдун засмеялся булькающим смехом и скелет пропал, будто его и не было.

— Спрячь свой меч, граф, я лишь продемонстрировал тебе, что призвать мертвеца не так уж и сложно, — сказал Туландра Ту. — Хотя, конечно, поднять сразу тысячи скелетов-это совсем не то, что одного-двух. Поэтому я не знаю, что здесь произошло на самом деле. Однако, король приказывает тебе оставить это место и вернуться на Леодегарийскую равнину.

Он достал из складок своей мантии свернутый пергамент с королевской печатью и протянул его генералу.

— Но это же глупо! — не удержался от восклицания граф, прочитав королевский указ. — У нас здесь превосходная позиция!

— Поручение короля я исполнил, — сказал Туландра безразличным тоном, — а как поступать, решать тебе. Я, конечно, доложу его величеству, что ты поступил мудро, не посылая ему донесения по всяким пустякам, но с исполнением королевского указа советовал бы не тянуть. В последнее время король склонен впадать в гнев и по менее значительному поводу. Да, кстати, о передислокации своей армии не забудь прислать донесение его величеству.

Он кивнул Ульрику на прощание и, выйдя из шатра, сел в свою карету. Возница взмахнул бичом, четверка коней рванула с места в галоп. Когда лагерь остался далеко позади, карета вместе с возницей куда-то пропала, а на дороге остался лишь Дагобер на своем гнедом жеребце.

Получив донесение Ульрика о том, что он передислоцировал свою армию на Леодегарийскую равнину в соответствии с королевским указом, доставленным к нему Туландрой Ту, король приказал позвать канцлера.

— Какой еще королевский указ? — спросил он Вибия Латро, дав ему ознакомиться с донесением генерала.

— Я такого указа не готовил, — категорически заявил канцлер, — может, лучше об этом спросить Туландра Ту?

— Хорошо, скажи ему, что я его жду.

Когда через несколько минут Туландра Ту появился в Зале Личных Аудиенций, Нумедидес потребовал объяснить о каком указе идет речь в донесении Ульрика и зачем понадобилось передислоцировать его армию.

Бегло прочитав донесение, Туландра Ту гневно сказал:

— Он никак не угомонится! Это все происки Дагобера.

— Дагобера? — удивился король, уже успевший забыть о гимелийском маге. — Тогда все понятно!

Он задумался, потом неожиданно сказал:

— Но раз я теперь неуязвимый и бессмертный, то чего мне бояться какого-то мага-недоучку! Ты мне сейчас во дворце не очень и нужен. Пора тебе найти его и обезвредить, чтобы он не путался больше у нас под ногами и не создавал ненужных проблем.

— Но, повелитель, процесс обретения бессмертия и неуязвимости еще не завершен, если я оставлю дворец, а об этом узнает Дагобер, твоя жизнь окажется под угрозой, — с беспокойством произнес колдун.

Король испытующе посмотрел ему в глаза.

— Сколько же еще этот процесс будет длиться? — сердито спросил он.

— Думаю, не меньше месяца, — твердо выдержал взгляд короля колдун, — надо набраться терпения. Ведь подобного никто не делал последние пять тысяч лет. Пусть Дагобер забавляется себе, особого вреда от него все равно нет.

В этот момент в Зал Личных Аудиенций вошел канцлер.

— Ваше величество! — обратился он к Нумедидесу. — Поступило донесение от принца Нумитора. В последних боях с мятежниками он понес потери и просит разрешения перейти на правый берег Луарны, тем более, что по данным его разведки, Конан тоже перевел войско мятежников у Реймса на ту сторону реки.

Король взглянул на Туландра Ту. Тот молчал. Он посмотрел на Вибия Латро. Канцлер замялся и сказал:

— Думаю, принцу там на месте виднее. Тем более, если мятежники действительно перешли Луарну, то лучше и наши обе армии держать на правом берегу.

— Хорошо, пусть переходит, но ему необходимо немедленно выяснить, куда мятежники направятся дальше, — распорядился Нумедидес. — Возможно, Дагобер своими хитростями сыграл нам на руку.

Конан действительно перевел армию на правый берег Луарны, поскольку получил письмо от Троцеро. Граф был готов к выступлению, а задержку объяснял тем, что в Южном Пуантене произошли волнения, бароны докладывали о появлении какого-то чудовища, которое пожирало коров и лошадей местных крестьян. Когда крестьяне организовали на него охоту, то все погибли и их растерзанные тела были найдены в отрогах гор. Волнения охватили целую провинцию и графу с гвардией пришлось выезжать туда лично. Действительно, на первый взгляд можно было подумать, что там завелось какое-то неизвестное чудовище, но потом выяснилось, что это дело рук шайки зингарских бандитов, промышлявших в тех краях. Их выловили и повесили, поэтому теперь ничто не мешало графу с тяжелой конницей соединиться с Повстанческой армией. Только Троцеро предлагал встретиться не в Реймсе, а у Большой излучины Хорота, откуда открывается прямой путь на Тарантию через Леодегарийскую равнину. Предложение Троцеро показалось командованию Повстанческой армии разумным и на военном совете Просперо, Гродер, Альбан Рагномар, Громель, Аримунд и Сагитай поддержали его.

— Только нам нужно разбить лагерь не на самой Леодегарийской равнине, а в нескольких лигах от Туарна, — сказал Конан, — чтобы он оставался в нашем тылу и через него шло снабжение войск.

Против этого никто не возражал и маршал Просперо повел свою конницу с частью боссонских лучников вперед. За ними двигались копейщики и мечники генерала Гродера, а туранцы Сагитая рассыпались по степи на правом берегу Луарны, вылавливая разведчиков Нумитора. Когда Повстанческая армия достигла Большой излучины Хорота, рыцарская конница Троцеро уже закончила переправу и теперь оба войска, представлявших внушительную силу, соединились вместе. Численность повстанцев теперь превосходила всю армию Ульрика Раманского, хотя и уступала ей, в случае соединения с Молниеносным легионом. Нумитор, когда выяснил, наконец, куда Конан передислоцировал свое войско, получил приказ соединиться с Ульриком. Закончив переправу через Луарну он занял свою прежнюю позицию на Леодегарийской равнине. Таким образом, теперь все повторялось в точности, как полгода назад и командованию обеих враждующих армий было понятно, что в финальной битве решится судьба одной из них.